Ричард С. Пратер Будет револьвер — будем путешествовать Улица грешника «Sinner's Alley» 1953 В Лос-Анджелесе морг помещается в подвальном этаже здания суда. Было семь часов вечера, уже стемнело, когда мистер Франклин остановился у входа и сказал мне: — Вы идите, идите. — Разве вы со мной не пойдете? — Нет, мистер Скотт, я больше не взгляну на нее. Не могу. Не взгляну даже, когда будем хоронить... — Внезапно он умолк, как будто ему сдавило горло или он потерял способность говорить. Да и понятно, он ведь был ей отцом, и вчера вечером она была еще жива. Она ушла из дому, смеясь, крикнув через плечо, что к десяти будет дома. И мистер Франклин увидел ее снова лишь здесь, на свинцовом столе, в морге лос-анджелесского окружного суда. Ей было только восемнадцать лет. Вчера вечером где-то ее изнасиловали. И руки какого-то мужчины сдавили ее нежную шею и сжимали до тех пор, пока жизнь не покинула ее молодое тело. — Нет, — повторил мистер Франклин, — я никогда больше ее не увижу. Я оставил его на улице и вошел в здание. Эмиль, служащий морга, уже поджидал меня. Он молча кивнул и пошел вперед. Я последовал за ним. Он уже подготовил ее для осмотра, и я остановился у стола, на котором она лежала. Я взялся за край простыни, покрывавшей ее тело. Я никогда не видел девочку Пэм при жизни, однако я испытывал не совсем то же, что чувствуешь, когда видишь труп незнакомого человека. Мистер Франклин пришел днем в мою контору «Шелдон Скотт. Расследования.» и попросил меня взяться за расследование дела за пятьсот долларов. В это время я был всецело занят розысками двух алмазных ожерелий, и успешное их завершение принесло бы мне десять тысяч долларов. Я был уже близок к цели, поэтому сказал мистеру Франклину, что ничем не могу ему помочь. Но он выглядел таким убитым, что в конце концов я согласился пойти к нему домой, посмотреть на некоторые вещи, которые он мне покажет, и потом пойти с ним в морг. Дома он повел меня в комнату Пэм, показал ее одежду и учебники, поношенные сапожки для верховой езды и альбом школьных фотографий. Потом он оставил меня наедине с большим черным альбомом. Это была фотографическая летопись жизни Пэм из года в год. Пэм, когда ей было несколько дней от роду, первые шаги; Пэм-школьница, ежегодные фото, снятые в дни рождения, любительские снимки, запечатлевшие Пэм в одиночку и с друзьями, с указанием дат и коротенькими надписями, которые она делала белыми чернилами под каждым снимком. Я постепенно, сначала сам того не сознавая, как будто близко узнал Пэм. Я заметил, что на большинстве фотографий она улыбалась: от глупой слюнявой улыбки годовалого ребенка — до нежной и мягкой восемнадцатилетней леди. Меньше чем за час я проследил, как она росла, прошла пору неуклюжего отрочества, зрела и расцветала. Я снова посмотрел на одежду, которую она носила, на книги, которые читала, и теперь они показались мне совсем другими, чем вначале. Мистер Франклин сказал мне, что он вдовец с одним ребенком, дочерью Памелой. И теперь эти слова прозвучали в моей памяти совсем не так, как я воспринял их впервые. Эмиль откинул простыню, покрывавшую ее тело. Не знаю, как долго я смотрел на нее. Потом Эмиль сказал: — Покойница очень красивая, правда? Наконец я ответил: — Была, Эмиль. Была очень красивая. Но не сейчас. Смерть никогда не бывает красивой, и это не был тот спокойный сон, каким представляется смерть, когда мы о ней упоминаем. У меня в кармане был любительский снимок Пэм, но мертвая девушка совсем не походила на это фото. Губы распухли, нижняя губа была рассечена, левый глаз заплыл, а на одной из маленьких грудей виднелись глубокие бледные царапины. Уродливый синяк темнел на восковой коже ее бедра. И, конечно, лицо и шея были вздуты, покрыты ссадинами и обезображены. — Можете накрыть ее, Эмиль. Он накрыл простыней ее тело и лицо. Я взял у него фото, сделанное с нее в морге, и вышел. Теперь я вполне понимал, почему мистер Франклин не хочет смотреть на нее. Когда я вновь присоединился к нему, он ничего не спросил, просто ждал, что я ему скажу. — Я согласен, мистер Франклин, — было все, что в эту минуту я мог произнести. Он тихо вздохнул, потом кивнул, не сказав ни слова. — Идите домой, — сказал я ему, — а я начну действовать. * * * В Лос-Анджелесе отдел по расследованию убийств находится в сорок второй комнате на первом этаже здания суда, и хотя это не самое веселое место в мире, оно намного лучше морга. А оживляет его Сэм, по крайней мере для меня. Сэм — это капитан Фил Сэмсон из отдела по расследованию убийств — большой, грубоватый, с сединой стального оттенка и с чисто выбритым красноватым лицом. Он мой лучший друг в Лос-Анджелесе, и мне часто приходится работать с ним вместе. Я поговорил с ним минут десять и прочитал его донесения. Памела Франклин вела дневник, и он тоже лежал на столе Сэма. Я просмотрел его, обращая особое внимание на записи последних дней, но ничего из них не извлек. Отдел по расследованию убийств — тоже. Это была обычная девичья писанина, пестревшая подчеркнутыми словами и восклицательными знаками, вместо имен употреблялись либо клички, либо инициалы, как будто для того, чтобы сделать дневник более засекреченным. Вчера вечером, в 6.30, Памела вышла из дому вместе с Орином Уэстом, юношей ее возраста. Около 9.30 другая пара, проезжавшая на машине по Элизион-Парк, заметила, что поодаль от дороги кто-то лежит. Они остановились, и мужчина, подойдя, склонился над распростертым телом. Это был юноша, который пробормотал какое-то слово и потерял сознание. Они вызвали полицию, которая установила, что этот юноша — Орин Уэст. Ему нанесли удар в голову, очевидно, позже он пришел в себя и дополз почти до самой дороги. На пятьдесят футов дальше, среди деревьев, нашли тело Пэм, в разорванном платье и еще теплую. Затоптанные следы и примятая трава наводили на мысль, что в нападении участвовало несколько человек. Я спросил Сэма: — Этот мальчик, что был с Пэм, что за слово «чербан» или «чердад», которое он пытался произнести перед тем, как потерял сознание? Сэм почесал свою седую голову. — Возможно, он хотел сказать «черная банда». Тебе это о чем-нибудь говорит? Еще бы! В Лос-Анджелесе мы достаточно натерпелись от малолетних банд подростков-хулиганов. Они участвовали в грабежах, избиениях, а в одном-двух случаях и в массовом изнасиловании. Существовали и «Красная банда», и «Люди короля», а среди прочих — и «Черная банда». Из того, что я слышал, «Черная банда» была самой жестокой, самой отвратительной группой хулиганов в городе. Я встал. — Спасибо, Сэм. Пожалуй, это прямо указывает на эту шпану, а? Поговорю-ка я кое с кем из них. — Подожди минутку, — сказал он. — Похоже, что этот один или больше чем один, — из сорока парней, членов банды. Какого черта ты будешь с ними делать? Бить одного за другим по очереди? Ты наживешь кучу неприятностей, если начнешь отвешивать оплеухи во все стороны. Я сел, когда Сэм добавил: — Кроме того, стоит тебе поднять хотя бы палец на одного, как на тебя сзади навалятся десять. Он нахмурился. — Чего ты, собственно, кипятишься? Я рассказал ему про мистера Франклина и про посещение морга, показал фото Пэм и снимок, сделанный в морге. Я сказал, что вызову их на разговор, несмотря на его запрет. Он увидел, что я завелся, и посмотрел на меня странным взглядом. Потом он сказал: — Мы положили глаз на эту банду еще до твоего случая. Нет, не убийство, а случай ограбления. Расследование ведется уже три недели. Хотя для приговора еще нет прямых улик, мы уверены, что именно «Черная банда» отвернула пару кранов на заправочной станции и ограбила винный магазин. А теперь еще это изнасилование с убийством. Мы работаем скрытно, так что банда не знает, что мы их выследили. Этот мальчик, Орин Уэст, очевидно, указывал на них, но с тех пор больше не произнес ни слова. Сейчас он в больнице все еще без сознания в тяжелом состоянии. С согласия родителей мы выдали газетам версию, что погибли оба, и девушка, и юноша. Так что бандит, кто бы он ни был, считает себя в безопасности. Он помолчал. — Если мальчик придет в себя, может быть, мы узнаем, кто это был. Но, возможно, и не узнаем. Надо действовать, не ожидая. Он снова посмотрел на меня тем же странным взглядом. — Шелл, — сказал он медленно, — раз уж ты все равно решил сунуться в осиное гнездо, пойди-ка в притон этой банды и потолкайся там. Пошевели их, особенно вожака. — Дай мне их адрес. Он написал мне их адрес, потом сказал: — Я тебе говорил, что мы над этим работаем. Но все шито-крыто, и мальчишки не знают, что мы ими интересуемся, того мы и хотим. Если тебе удастся вселить в них панику, это может очень нам помочь. Но эта банда опасная, можешь получить по башке. И вот что еще: эти банды обычно состоят из подростков, но в данной — во главе двадцатидвухлетний бандит по имени Чак Дорр. Он помедлил и продолжал: — Дорр не может объяснить, где он был вчера и что делал вечером от восьми до десяти часов. А несколько месяцев назад он был у нас по делу об изнасиловании. Путается с четырнадцатилетней девчонкой, избил ее. — И он на свободе? На лице Сэма отразилось отвращение. — Естественно. Оштрафовали на пятьсот долларов и дали испытательный срок. Я поднялся. — Буду держать с тобой связь, Сэм. — Пошевели их, только смотри, не переборщи. Не исключена возможность, что Уэст нам что-нибудь скажет. И ради Пэм не дай им понять, что ты хоть когда-нибудь разговаривал с полицейским. Нам нужно, чтобы они считали, что полиция никогда о них не слышала. Это очень важно. Я буду в курсе твоих дел, но действовать ты будешь самостоятельно. И следи за этим негодяем, Дорром. Он взрослый человек, сильнее и крупнее тебя. Я чуть-чуть ниже шести футов двух дюймов, когда босиком, и вешу двести шесть фунтов. — Так что же это такое? — спросил я. — Чудовище? — Увидишь. — Сэм проводил меня до двери и добавил: — Шелл, гм, я всегда был с тобою откровенен, так что скажу тебе. Я не очень тебя обнадеживаю. — Что это значит? — Ничего. Просто хочу, чтобы ты знал правду. В общем, будь осторожен. Кто-то из этих ребят, может быть один из них думает, что совершил два убийства — Пэм Франклин и Орина Уэста. А после двух — третье уже легко. Из характеристики Чака Дорра известно, что он не совсем нормальный. А тот, кто убил вчера, будь то он или кто-нибудь еще, явно псих. Я усмехнулся. — Я никому не позволю убить себя, Сэм. Я ушел, чувствуя себя далеко не так беспечно, как хотел показать. * * * Оставив свой автомобиль с откидным верхом за углом, неподалеку от улицы, где находился их клуб, я пешком завернул за угол, прошел по улице и остановился перед домом. Перед входом стояли два мотоцикла и три ветхие машины, видимо, собранные из металлолома. Сам клуб представлял собой обычный дом, большое одноэтажное каркасное здание, футов на двадцать отступавшее от улицы. Через грязный двор к парадному вела потрескавшаяся цементированная дорожка. Я прошел по ней и поднялся на прогнившее деревянное крыльцо. Изнутри доносился странный шум: визг, смех, крики и топот ног, как будто танцевал кто-то тяжелый и неуклюжий. Мне было еще не совсем ясно, как себя вести, но я решил вначале ориентироваться на самих мальчишек. Если они встретят меня сдержанно и дружелюбно, я отвечу им тем же насколько смогу. Образ Пэм ярко запечатлелся в моей памяти. Правда, я не ждал радушного приема, мне уже довелось столкнуться с парой групп таких подростков, и я давно уже избавился от первоначального ошибочного представления о том, что преступник — обязательно взрослый человек. Пятнадцатилетний мальчик ударил меня однажды кастетом, изготовленным с чисто профессиональным искусством, а восемнадцатилетний выстрелил в меня из самодельного пистолета. Он промахнулся, пуля пролетела в двух ярдах от меня, но прицеливался он всерьез. Сейчас со мной был мой кольт, но я надеялся, что мальчишки будут держаться прилично и вежливо. Напрасно я надеялся. Я позвонил, и шум внутри немного поутих. Высокий костлявый парень лет семнадцати, с крысиным лицом, открыл дверь и скосил на меня глаза. — Угу? — Я ищу Чака Дорра. — Кто спрашивает? — Шелл Скотт. Я — частный сыщик. — Никогда не слышал. Он хотел захлопнуть дверь перед моим носом, но ему помешала моя нога. — Вы, наверное, не расслышали, что я сказал? — Расслышал. Его здесь нет. Катитесь отсюда. Вас не приглашали. Усекли, мистер сыщик? Этот молодой хулиган был именно тем, кого я ожидал здесь встретить, и он начинал меня бесить, этого я не ожидал. — Вы тоже сойдете, — сказал я. — С таким же успехом я могу поговорить и с вами. Он пробормотал несколько грязных слов, потом сказал: — Нога. Уберите ногу. Я убрал ногу, но, подняв ее, пинком распахнул дверь. Крыс отпрянул на шаг, и дверь с размаху ударилась о стену. Я вошел, не задев его, и очутился в мгновенно притихшей комнате. Двое или трое поднялись со своих мест и злобно уставились на меня. В этой большой комнате было человек двадцать, половина из них — девочки, и все подростки в возрасте от тринадцати до восемнадцати лет. Ни один из них не мог помериться со мной ростом, так что Чака Дорра среди них, очевидно, не было. До моего появления они, видимо, безудержно лизались и обнимались. Ликер был представлен в изобилии. Вероятно, все уже успели наполовину «надраться», а тяжелый сладкий запах говорил о том, что среди присутствующих несколько человек курят марихуану. Ликер и марихуана возвышают шпану в собственных глазах, делают их как будто умнее, красивее и сильнее. Я стоял посреди комнаты под враждебными взглядами всего несколько секунд, потом дверь захлопнулась и молчание прервалось. Те трое, что встали, когда я вошел, направились ко мне, и тот, кто был впереди, низкорослый, коренастый юнец с нежным лицом ребенка, который проводит все вечера, разглядывая порнографические открытки, сказал: — Катитесь отсюда, мистер. Это — частная вечеринка. Другой, с худым прыщавым лицом и ярко-красными губами, сказал: — Потеряйтесь. Сгиньте. Исчезните. Послышалось еще несколько замечаний столь же остроумных. Присутствие девочек только ухудшало положение, потому что подобного рода шпана под взглядами своих женщин становится еще грубее, вроде тех мальчишек на пляже, которые нарочно носятся вокруг, поднимая ногами тучи песка. Видно было, что девчонкам все это очень нравилось. Среди них пять-шесть были в джинсах, остальные — в туго облегавших фигуру платьях. Они были недовольны, что я прервал их веселье. Я невольно подумал, что Пэм и ее друг тоже были недовольны, когда им помешали вчера вечером. Я посмотрел на жесткие молодые лица трех подростков, стоявших передо мной, на лица их товарищей и подумал, что никогда еще не видел, чтобы в одной комнате собралось столько порочных и безобразных существ. Я смотрел на одного, другого и спрашивал себя: «Не мог ли он избить Пэм, не его ли пальцы сдавили ее горло?» Судя по их виду, это мог сделать любой из них, и, вероятно, один или несколько это сделали. Низкорослый коренастый подросток и тот, у которого были ярко-красные губы, уперлись мне в грудь руками и стали отталкивать меня к двери. Я почувствовал, как мое лицо запылало. Так уж я устроен, что ничто так не действует на меня, как физическое насилие со стороны какого-нибудь человека. А сейчас эти ребятишки старались силой вытолкать меня за дверь. — Руки прочь, — сказал я. Крыс был слева от меня. — Да кто ты такой, по-твоему, дубовая голова? Я посмотрел на него и сунул руку во внутренний карман, чтобы достать бумажник. — Я уже говорил, кто я, — ответил я. То ли он ожидал, что я вытащу из кармана что-то другое, то ли просто надеялся испугать меня, но он держал руки за спиной. Когда я вынул бумажник, он вынул правой рукой что-то из правого кармана. Увидев бумажник, он быстро отвел руку за спину, но я успел заметить отблеск света на длинном лезвии ножа. Такой милый, бесправный малыш! Уж так мне стало его жаль. Я раскрыл бумажник и показал ему фотокопию моего удостоверения, а потом показал его и трем остальным. Это не произвело впечатления. — А-а, самозванец-полицейский, — сказал Крыс. Раздались грубые смешки. Я посмотрел на него. — Начнем с тебя, — сказал я. Я вынул из кармана любительский снимок Пэм и протянул ему. Я ничего не сказал, я хотел видеть, как он будет реагировать. Он взглянул на фото. Затем стал пристально его рассматривать. Наконец, облизнув губы, он скосил на меня глаза. — А зачем мне это? — Ты ее знаешь? — Не-а. На кой она мне, дубовая ты голова? — Передай дальше, — велел я. — Пусть каждый посмотрит. Он все так же, искоса, следил за мной, и сначала мне показалось, что он не собирается повиноваться. Потом он пожал плечами. — Почему бы и нет? Он показал фото трем своим товарищам, стоявшим поблизости, и те молча покачали головами. Потом Крыс направился к ближайшему стулу, на котором уместилась юная парочка, дал им фото и что-то пробормотал. Низкорослый парень присоединился к Крысу, и оба начали шептаться, временами бросая на меня быстрые взгляды. Через несколько секунд к ним подошли и остальные двое. В то время, как фото передавалось по кругу, я отошел к стене и прислонился к ней спиной. Я хотел встать так, чтобы видеть их лица, но главное, я хотел иметь за спиной стену. То, что здесь происходило, мне не нравилось. Разговор становился громче, губы кривились, когда члены банды посматривали в мою сторону. Мальчишки зашевелились, собираясь в одну тесную группу, через полминуты все девочки столпились вокруг одного из диванов, а парни образовали две группы в другом конце комнаты. Они тихо разговаривали, поглядывая на меня и посмеиваясь, как будто подбадривали себя и друг друга перед каким-то действием. У большинства в руках были стаканы с ликером. Мне очень не нравилась вся эта возня, ибо все они были настоящие хулиганы и громилы, такие же опасные, как взрослые, только моложе. Если они настроятся на такой лад, они могут наброситься на меня всей бандой и, может быть, раскроить мне череп. Но я должен соблюдать вежливость. Ведь они — продукт их среды! Как ни странно, не более, чем все другие люди, включая и меня. Так что я никак не мог вызвать в себе по отношению к ним чувство симпатии. Девяносто девять из ста подростков да и взрослых тоже, с которыми вы сталкиваетесь, прекрасные люди, но всегда найдется один процент или меньше таких, которые как будто принадлежат к другой породе. Есть хорошие дети и есть плохие, хорошие и плохие люди, но, если они пускают вам пулю в лоб, вы умираете независимо от того, родились они в особняке или в трущобе, стреляли в вас из настоящего или самодельного револьвера. А я, сдается мне, из тех, кто имеет дело с готовой продукцией наших цивилизованных джунглей, а не с процессом ее изготовления. И я не тот тип, который говорит каннибалу, обгладывающему ему ногу: «Да благодарит вас Бог, сын мой». Я сознаю, что я — продукт своей среды. Наконец все эти юные каннибалы посмотрели на фото Пэм, но, насколько я мог судить, видели ее впервые. Это было странно, потому что в этот день фото Пэм появилось во всех газетах. И если те, кто задушил и изнасиловал Пэм, были здесь, что они думали и чувствовали в эту минуту? Крыс отделился от своих дружков, подхватил фото и подошел ко мне. Он протянул мне фотографию и снова сунул руки в карманы. — Удовлетворены? — спросил он. — Угу. Все-таки, мне нужно повидать Чака. Он вытащил из кармана свой нож, на этот раз не скрываясь, и срезал узенький краешек ногтя с большого пальца. Остальные стояли шеренгой посреди комнаты и смотрели на меня. Один из них перебрасывал из одной руки в другую что-то блестящее. Сначала я не понял, что это, но потом, разглядев, увидел, что это самодельный кастет, сделанный, вероятно, из ручек бака для отбросов, с торчавшими из него стальными остриями, которые могли бы превратить человеческое лицо в окровавленные полоски кожи. Несколько других, включая и низкорослого, держали руки в карманах. — Катитесь отсюда, — произнес Крыс. — Ну? Я серьезно. Мне ужасно надоело слушать, как эта малолетняя шпана указывает мне, что я должен делать. — Слушай, ты, шпана мелкопузая, — сказал я, — прекрати трепать об меня язык, или... — Или что? — прервал он меня. — Эй, — повернулся он к дружкам, — они не хочут уходить! Он махнул рукой, и вся эта банда двинулась на меня. Они подходили медленно, тот, что с кастетом, надел его на правую руку, остальные по-прежнему держали руки в карманах. Я сунул руку под пиджак, не колеблясь. Я не вынул револьвер. Вы можете стрелять в Аля Капоне, когда он взрослый Аль, но когда он еще маленький, это считается неприличным. Я вспомнил, как Сэмсон предупредил меня, что у меня будет куча неприятностей, если я начну отвешивать «малышам» оплеухи. Однако я приблизился к той черте, за которой мне уже будет на все наплевать, и, если бы любой из этих подростков бросился на меня с ножом или кастетом, очень возможно, что я выстрелил бы ему в голову. Я крепко сжал рукоятку револьвера и прижался спиной к стене. — Не подходите, — сказал я. Мой голос прозвучал немного напряженно. — Ей-богу, если вы приблизитесь, я могу забыть, что вы — дети. Они продолжали наступать. Я начал медленно вытаскивать револьвер, но в этот самый момент я услышал, как к дому, визжа тормозами и издавая громкие гудки, подъехала машина и остановилась у входа. Атмосфера в комнате изменилась. Мальчишки остановились, усмехаясь и шпыняя друг друга. Крыс засеменил к двери, сопровождаемый коротышкой, который был, видимо, его другом. Оба поспешно вышли. Очевидно, приехал их босс. Через минуту подростки вернулись с нахальным видом. Крыс подмигнул остальным, что, мол, приехал Чак, уж он-то со мной разделается. На дорожке послышались шаги. Это, конечно, был Чак, но рядом с его шагами слышно было мелкое постукивание каблучками. Первым вошел Чак, и если за ним вошла женщина, я все равно ее не видел. Будь за ним дизельный локомотив, я бы его тоже не увидел. Сэмсон оказался прав, это был огромный парень. Все вокруг пришло в движение, и я перестал быть центром внимания. Послышались возгласы: «Эй, Чак!», «Где ты был, Чак?» и «Эй, Чак, этот тип портит нам настроение!» Он взглянул на кастет в руке одного подростка и на другого, у которого в кармане торчал какой-то металлический предмет. — Уберите оружие, — сказал он. Потом, пройдя в комнату, остановился против меня. — Что случилось? — спросил он. Он был на полдюйма выше меня, но такой узкоплечий и широкобедрый, что казался даже еще выше. В плечах он был шире меня дюйма на три или четыре. У него были длинные руки, слишком длинные. Жесткие черные волоски покрывали руки и запястья и курчавились на шее, выступавшей из белой майки, которую он носил под коричневым пиджаком. У него была довольно приятная внешность, совсем не та, что я ожидал. — Ничего не случилось, — ответил я. — Пока еще ничего. Просто я задал несколько вопросов. Он усмехнулся. Мягким приятным голосом он спросил: — А кто вас просил задавать вопросы? — Мистер Франклин. — Франклин? — сказал он твердо. — Не знаю такого. Так что лучше выходите в эту дверь и ступайте туда, откуда пришли. Голос все еще звучал приятно, но усмешка вышла натянутой. Что-то в связи с этим парнем меня тревожило. Я подумал, что откуда-то его знаю, но откуда? Где я мог его видеть? — Мы с вами когда-нибудь встречались? — спросил я его. — Никогда. Мы бегаем с разными стаями. Я оглянулся на мальчишек и сказал: — Видимо, да. Видимо потому что я оглянулся, я увидел девушку, или, скорее, женщину, ибо при самом смелом воображении ее нельзя было отнести к подросткам. Взглянуть на нее вот так, неожиданно, было почти то же, что получить по башке. Это была высокая платиновая блондинка, «девочка что надо», с жестким наглым лицом, на котором было полфунта косметики и скромности ни на грош. Даже потеряй она половину своих форм, она бы все равно сохранила фигуру, а я видел, что формы — ее собственные, натуральные, потому что на ней была сильно декольтированная блуза, чуть не сползающая с плеч, и туго облегающая юбка. Она направилась к нам. Ремень от большой коричневой кожаной сумки, наброшенный на правое плечо, перетягивал ее блузку несколько набок. Она остановилась рядом с Чаком и посмотрела на меня. Увидев вблизи ее карие глаза с длинными густо накрашенными ресницами и все остальное, я подумал, что если бы она соскребла с себя побольше этой дурацкой краски, держалась бы более естественно и носила бы другую сумку и на другом плече, она бы выглядела очень недурно. Но тут она открыла рот и испортила благоприятное впечатление, которое вроде бы зародилось во мне. — Чак, — сказала она, — кто этот гад ползучий? Не хватало только жевательной резинки, которую она бы вынула изо рта, держа между большим и указательным пальцами. Голос у нее был высокий, скрипучий, гнусавый. — И то, — сказал Чак. — Прежде, чем вы уйдете, кто вы? Я снова повторил свой жест, полез за бумажником во внутренний карман, откинув полу пиджака так, чтобы он мог заметить мой револьвер. Мое удостоверение произвело на него столь же малое впечатление, как и на подростков. Но он увидел револьвер, поднял одну бровь и произнес: — Сыщик по особым делам, а? Настоящий мужской револьвер. — Он снова взглянул на мое удостоверение. — Ну и что же вы разузнали? Ищейка. Первоапрельский дурак из полиции. Платиновая блондинка гнусаво захихикала. — О, Чаки! Он рассмешил ее до смерти. Ее глупое восхищение явно подзадоривало его, потому что он сказал: — Ну-ка, поглядим, что ты за штука. — И протянул руку, чтобы взять у меня револьвер. Я подождал, пока его пальцы не прикоснулись к нему, и с силой ударил его по руке ребром ладони. Я знал, что это очень больно и почти парализует его руку. Удар привел его в такое бешенство, что я подумал, что у него глаза вылезут из орбит. Это было здорово. Именно этого я и хотел. Я хотел довести его до кипения и сказал: — Я показываю людям свой револьвер только тогда, когда собираюсь их застрелить. Я вынул из кармана фото Пэм и сунул его ему в руку, прежде чем он успел размахнуться и ударить меня. — Я зашел просто для того, чтобы спросить, знаете ли вы эту девушку, — сказал я. — Узнаете? На его щеках прыгали желваки, и он старался расшевелить пальцы правой руки, но фото он взял. Однако не сразу посмотрел на нее. Он глядел на меня, сжимая челюсти, пока не овладел собой настолько, чтобы подавить горящий в его глазах гнев. Наконец он сказал хрипло, саркастически: — Рад сотрудничать с ищейкой. Лицо его приняло спокойное, даже приятное выражение, однако оно мгновенно исчезло, стоило ему взглянуть на фото. Его как будто передернуло, и он перевел на меня вспыхнувший гневом взгляд. — Ты, крыса! — произнес он. — Зачем показывать мне этот снимок? Я читаю газеты, ищейка. Зачем приставал с этим к ребятам? Так это и есть тот Франклин, который велел шпионить за нами? — Так вы знаете ее? — Нет, ты... — Никогда ее не видели? — Нет! — Об чем разговор? — сказала наглая блондинка. — Врежь ему как следует, Чаки! «Совсем плохо, — подумал я, — а она могла бы мне понравиться». Чак сжал кулаки, а когда он сжимал их, они превращались в смертоносное оружие. — Слушай, ищейка! — сказал он. — Я сосчитаю до десяти. Если ты не выйдешь отсюда, пока я не кончу счет, тебя вынесут. Я собирался возразить ему, но, оглядевшись, увидел с десяток, а то и больше юных каннибалов, готовых сожрать меня живьем. Я, правда, не слабак и к тому же бывший моряк, начиненный приемами дзюдо и полным набором способов самообороны без оружия, но мысль о том, что, когда они навалятся на меня всей шайкой, я, возможно, уложу пятерых — шестерых из них, прежде чем меня растерзают, показалась мне слабым утешением. Он начал считать. «Какого черта, — подумал я, — ведь я их достаточно расшевелил». Я пожал плечами и шагнул к двери. При этом я оказался рядом с блондинкой. — Ну и тип! — сказала она своим гнусавым голосом. — Настоящий забулдыга, вот ты кто! — Заткнитесь, вы, — сказал я. Бац! Она не так хорошо владела собой, как Чак. Она взмахнула рукой и самым настоящим образом влепила мне пощечину. Она даже оттолкнула меня, но все это было бы полбеды, если бы я не задел за что-то ногой. Я приземлился с такой силой, что весь дом задрожал. И тогда я увидел, что меня подвело. Вернее, две вещи. Малорослый дружок Крыса пробрался мне за спину и стал на четвереньки, а Чак все еще стоял с выставленной вперед ногой и хохотал до упаду. Какую-то секунду я сидел на полу, и горячая волна гнева поднималась во мне, потом я с силой пнул коротышку в зад. Он отлетел и уткнулся лицом в ковер, а я вскочил на ноги, горя от негодования. И блондинка, и все мальчишки и девчонки смеялись вместе с Чаком, но, когда я поднялся, смех несколько утих. Коротышка перевернулся и встал с пола, потер лицо и потом громко рассмеялся, глядя мне в глаза. В его смехе, однако, не было ни веселья, ни настоящей живости, просто громкое ритмичное ха-ха-ха. Остальные подхватили эту выходку и, глядя на меня, выкрикивали «ха-ха-ха» в унисон с коротышкой. Было странно и даже страшно смотреть на эти, уже не улыбающиеся лица и слышать неестественный смех, вырывающийся из двадцати глоток. Он звучал дико, как-то по-звериному. Извращенная глупая демонстрация, от которой у меня по спине побежали мурашки. Зато блондинка явно получила удовольствие. Для нее тоже я был поводом для смеха. Правда ее смех отдавал честным весельем. Может, я в самом деле выглядел смешно. Она согнулась чуть вперед и так хохотала, что сумка соскочила с ее плеча и громко брякнулась об пол. Видимо в ней лежал кусок свинца, либо пистолет. Милейшие существа — друзья Чака! Тот похлопал меня по плечу. Я посмотрел на него. Он смеялся. — Восемь, — произнес он. Я едва не взорвался, но, когда он сказал «девять», я пошел к двери. Его шайка сгрудилась передо мной, и, если бы они не отступили, я бы вышвырнул кое-кого через потолок, до того я был взбешен. Но они медленно посторонились, не переставая скандировать ха-ха-ха, и я миновал их, стараясь смотреть сразу во все стороны. Я уже надеялся, что дойду до двери без новых неприятностей, как вдруг кто-то с силой поддал мне сзади ногой. Меня швырнуло на дверь и, натолкнувшись на нее, я круто обернулся. Конечно же, это был коротышка, пожелавший со мной расквитаться. Он не знал, что это еще далеко не все. Я смотрел на этих юнцов, которые постепенно перестали смеяться, и нужно было все мое самообладание и весь здравый смысл, который во мне остался, чтобы не броситься на них и не стереть кого-нибудь в порошок. Я уже принял от этих малолетних хулиганов больше, чем когда-либо принимал от такого же числа взрослых бандитов. И чем дольше я смотрел на них, тем больше они вырастали в моих глазах. Еще немного — и они выросли бы настолько, что я достал бы свой револьвер и застрелил пятерых, но я заставил себя открыть дверь и выйти на крыльцо. * * * Серп луны прятался за несущимися тучами и пахло дождем. Но прохладный воздух не охладил и не успокоил меня, хотя я и старался успокоиться, пока шел к своей машине. В сущности, я узнал мало нового, за исключением того, что эти подростки не просто хулиганы. У Чака, правда, задергалось лицо, когда я показал ему фото Пэм, но едва ли его можно осуждать за то, что ему стало не по себе. Мне нужно было вывести его из равновесия, поэтому я сыграл с ним гнусную шутку: показал ему снимок, сделанный в морге. И тут вдруг я вспомнил, где раньше видел его. Может быть потому, что я одновременно думал о нем и о Пэм, но я вспомнил, что видел его на фотографии в альбоме, который показал мне мистер Франклин. Она была на одной из последних страниц: групповой любительский снимок, сделанный во время пикника в Элизион-Парке. За полквартала от места, где я оставил свой автомобиль, был маленький бар. Я зашел туда и из телефонной кабины в конце бара позвонил мистеру Франклину. Он ответил. — Мистер Франклин, это Шелл Скотт. Вам известны имена молодых людей, с которыми встречалась Пэм? — Ну... да, почти все. Вы что-нибудь узнали? — Пока только предположение. Пэм когда-нибудь упоминала имя Чака Дорра? — Нет. Никогда не слышал. — Найдите в конце альбома снимок, сделанный во время пикника в Элизион-Парке. Каким числом он датирован? С полминуты его не было, потом он снова взял трубку. — Это было шестнадцатого прошлого месяца. Она... — голос его дрогнул. Я быстро сказал: — Она знала всех этих людей? — Она пошла туда с мальчиком, с которым дружила, и еще с одной парой. Они должны были встретиться там с остальными. Кое-кого она знала. Я сказал ему, что пока у меня только одни догадки и предположения, но как только я что-нибудь выясню, я сразу ему позвоню. Потом я позвонил Сэмсону. — Сэм, дневник девочки Франклин все еще у тебя? — Да. Тебе что-нибудь нужно? Как твои дела? Продвигаются? Я вкратце рассказал ему о вечеринке. — Подлая банда, ничего не скажешь. Этот дневник, в нем что-нибудь сказано о пикнике вечером шестнадцатого прошлого месяца? Через минуту он прочитал мне несколько строк, которые меня не интересовали. Слова, написанные Пэм, звучали странно, произнесенные его грубоватым голосом: — Божественный вечер в парке. О.У. и Дж. М. пригласили меня на студенческий вечер. С кем пойти? Думаю, с О.У. Он просто мечта! Но я бы даже и с ним не пошла, если бы знала заранее, что там будет такой тип, как Ч.Д. В конце концов мне просто пришлось игнорировать его, он такой навязчивый. Во всяком случае, мне не нравятся люди старше меня, и он такой волосатый. Завтра увижу О.У. и скажу ему, что пойду с ним. — Сэм помолчал. — Вот и все. — Этот О.У., должно быть, Орин Уэст. Ч.Д. — это Чак Дорр. — Ты уверен? — медленно спросил он. — Абсолютно. Я рассказал ему о фотографии в альбоме. — Мы еще не достигли такой точности, — сказал он. — Но все, как будто, приводит к Дорру, а? Какое впечатление он на тебя произвел? — Драчливый малютка! Однако ум у него ясный. Если он и психопат, то действует весьма нормально. — Так же действовали сумасшедшие убийцы Хэдренс и Роберт Ирвин. Похоже, что нам придется следить за этой бандой, Шелл. Тем более, что надеяться больше не на кого. — Что ты имеешь в виду? — Орин Уэст сегодня умер, так ничего и не сказав. «Значит, не только Пэм, — подумал я. — Теперь их двое, двое хороших симпатичных детей». Сэм прервал мои мысли, сказав почти то же самое, потом добавил: — Еще неизвестно, первые ли это жертвы. И наверняка не последние, если мы его не остановим. Он меня всерьез беспокоит. Да, это было самое худшее, самое страшное. Но страшнее даже, чем мысль о Пэм, лежащей в морге, была мысль о том, что ее убийцы и другие, им подобные, разгуливают по улицам, встречаясь с другими Пэм. Они выглядят, как все нормальные люди, когда сидят напротив вас в ресторане или рядом с вами в затемненном зале кинотеатра, они выглядят, как все нормальные люди, когда проходят мимо вас по улицам. Глядя в их нормальные глаза, вы не можете проникнуть в глубь их ненормальных умов, чтобы увидеть извращенные желания, странный, дикий голод. — Мы должны схватить его, — сказал Сэмсон. — А у нас пока что мало оснований. Ты же знаешь положение насчет улик, Шелл. Мы должны представить веские доказательства, иначе прокурор не возбудит дела. Мы поговорили еще немного. Я знал, чего он хочет, но он просто не хотел меня просить. Я почувствовал, что волосы у меня зашевелились на затылке, а в горле будто пересохло, когда я сказал: — Я беру на себя Дорра, Сэм. Он либо сам это сделал, либо знает кто. Попробую еще раз. Я поработаю над Дорром и на этот раз добьюсь своего. — Ну что ж... валяй, Шелл. Говори ему все, что угодно. Если это он, то сейчас внутри он весь трясется. Но доказательства должны быть неоспоримы. Он должен расколоться, иначе мы его потеряем, а расколоть его нелегко. — Да, Сэм. — Во рту у меня было совсем сухо. — Скажу тебе правду, приятель. Я бы хотел иметь рядом десяток дюжих полицейских. Он тихонько рассмеялся. — С тобой все будет в порядке, Шелл. — Ага, — сказал я, — само собой. — Я положил трубку и отправился обратно в клуб. * * * Право же, мне совсем не хотелось туда возвращаться. Перед домом я остановился, переложил револьвер в карман пиджака и, держа на нем руку, позвонил. Из-за двери выглянул Крыс, я ринулся мимо него в комнату и остановился. Все головы резко повернулись, глаза прищурились, и я услышал голоса: «Ну, что ж, сам напрашивается». Крыс завел было свое «ха-ха-ха» и другие автоматически подхватили. Я сгреб Крыса и рывком притянул к себе, чуть не подняв его в воздух. Я приблизил его лицо к своему. — Слушай, ты, шпаненок, закрой свою пасть. Прекрати сотрясать воздух! Твои фокусы мне уже надоели. Его лицо покраснело, и рука потянулась к карману брюк. — Валяй, — сказал я, — а я перекину тебя через колено, и пусть твои дружки посмеются над этим. Дверь в боковую комнату распахнулась и появился Чак, сжигая меня взглядом. Даже на расстоянии я видел, как прыгают на его щеках желваки. В комнате воцарилась тишина. Я оттолкнул Крыса так, что он пробежал почти до середины комнаты, подошел к Чаку и стал так, чтобы одновременно видеть его и всю его банду. Он проговорил медленно и холодно: — Я же сказал, чтобы ты дул отсюда, ищейка. — Ты много чего говорил мне, приятель. Глаза его сощурились. Рот был испачкан помадой. В комнате позади него я увидел блондинку, сидящую на диване. Я почти ожидал, что увижу голую женщину, но она была совершенно одета. Правда помада на ее губах была смазана, но это было и все. Большинство юнцов вскочили со своих мест и подошли поближе. Они смотрели то на меня, то на Чака, ожидая его команды. Чак шагнул ко мне, его рука сжалась в кулак. Я бы не стал этого делать, рука все еще сжимала в кармане револьвер, а другой я откинул полу пиджака, чтобы показать, что кобура пуста. Он резко остановился, взглянул на мой карман, потом на подростков. Наконец он кивком указал на комнату, откуда вышел, и сказал мне: — Входи. Пятясь, он вошел в комнату, я последовал за ним, захлопнув за собой дверь. — О чем звон? — спросил он. — Сам знаешь, о чем. Эта девочка Пэм Франклин. Ты сказал, что не был с ней даже знаком. Я знаю, что был. Он взглянул на блондинку. — Не обращай внимания, Люсиль. — Чаки! Вот это мне нравится. Предельно нравится! Разве не я — твоя девочка? А, Чаки? От этой «девочки» меня слегка затошнило, но ревнивая блондинка могла мне помочь. Она продолжала: — Тебе ведь нечего от меня скрывать, верно, Чаки? — Я сказал — не обращай внимания. — В чем дело, Чак? — спросил я. — Она права? Ты не хочешь, чтобы она слышала то, что я скажу? Он пожал плечами, уставившись на меня. — Элизион-Парк, — сказал я. — Он не сводил с меня глаз. — Пикник шестнадцатого числа. Это — раз. — Ну, я видел ее. Ну и что? Думаете, я собираюсь рассказывать об этом какой-то паршивой ищейке, когда газеты подняли такой шум? Как бы не так. У меня свои причины и вас они совершенно не касаются. — Знаю я твои причины. Ты читаешь газеты, Чак, так что знаешь о молодом парне, который был убит. — Я усмехнулся. — Только его не убили. Он в больнице. И в состоянии говорить. Единственной его реакцией была минутная пауза, после которой он стал как будто злее. — Не знаю, куда вы гнете. Люсиль подошла к нам. — Эх вы, глупый человек, — сказала она гнусавым голосом. — Вы говорите о той девушке, которую изнасиловали? Ей богу, при чем тут Чаки? Вы меня спросите! Она стояла подбоченившись, и, будь у нее на плече сумка, она была бы просто картинка, но сумка лежала на диване. Правда даже и так в ней было на что посмотреть. — Что это значит? — спросил я. — Я тоже не без языка. Вы вот наседаете на Чаки, чтобы он вам сказал. Так вот, вчера вечером мы были вместе. Ведь правда, дорогой? Он поколебался, а потом сказал: — Правда, детка. — Он посмотрел на меня. — Удовлетворены? Или хотите еще раз приземлиться на собственный зад? Люсиль захихикала. Если бы она сказала правду, Чак бы имел прочное алиби, но я был почти уверен, что она солгала. Хотя бы потому, что, как сказал мне Сэмсон, Чак не мог объяснить, что он делал вчера вечером от восьми до десяти часов. Я спросил: — А как насчет вчерашнего вечера, ну, скажем, от восьми до десяти? — Прекрати, ищейка! А не то я... Он не успел сказать мне, что собирается сделать, так как Люсиль его опередила. — От восьми до десяти? От шести до двенадцати, вы хотите сказать. — Она сжала руку Чака и сказала: — Чак был со мной, как я говорила. — Она посмотрела на меня злобным взглядом и с очень неприятным выражением на разукрашенном лице. — Хотите подробности? Чак открыл дверь и кивнул. С полдюжины юнцов подошли и стали в дверях. Я вдруг почувствовал, что меня загнали в угол, даже несмотря на то, что у меня в кармане был револьвер. Мелькнула мысль, что от меня избавятся так или иначе, но я хотел поговорить с блондинкой. Один на один. Я хотел побольше расспросить ее о вчерашнем вечере и с помощью пачки долларов добиться правды. Она вела себя, как девица, у которой можно купить все, что угодно. — Вон отсюда, ищейка, — сказал Чак. — Потом он повернулся и сказал мальчишкам: — Хотите взять его, друзья-приятели? Мерзкое рычание с их стороны означало, что они очень этого хотели. Пока Чак стоял ко мне спиной, я поймал взгляд платиновой блондинки и кивком показал на входную дверь. В ее глазах промелькнуло недоумение. В этот момент Чак схватил меня за руку и подтолкнул к двери, навстречу юнцам, которые меня ждали. Они ждали и были наготове. Я увидел два-три ножа, несколько кастетов, а один из юнцов — мой приятель коротышка — держал в руке кусок свинцовой трубы. Я уперся в пол ногами, чтобы не поскользнуться, но удержал равновесие и выхватил револьвер. Когда я пришел сюда в первый раз, меня коробило при мысли, что можно наставить револьвер на кучу детей, сейчас это чувство исчезло. До подростка, стоявшего ближе всех, было каких-нибудь два фута, и я нацелился ему в живот. Я был готов спустить курок в случае необходимости. Должно быть, он это понял, ибо поспешно отступил и спрятался за товарищей. — А ну, все назад! И быстро! — сказал я. — Я взглянул на Чака. — Вели им уйти, Чаки. Он перевел взгляд с меня на мальчишек, и я направил на него револьвер. Сейчас все замолчали, и он не мог не слышать, как я взвел курок. И так как он все еще колебался, я поднял револьвер выше его головы и послал пулю в потолок. В небольшой комнате выстрел прозвучал, как удар грома, и воздух наполнился запахом пороха. Стоявшие в дверях отшатнулись. — Шевелись, Чак, — сказал я. — Если понадобится, второй будет ниже. Иди впереди меня. С полсекунды он злобно смотрел на меня, лицо его потемнело, потом он дернул головой и вышел в первую комнату. Следом за ним шла блондинка. Я замыкал это шествие, держа Чака на прицеле. — Одно подозрительное движение, Чаки, со стороны любого, и ты получишь пулю первым. А после тебя — твои друзья. И поверь, это доставит мне только удовольствие. Идя к двери, я старался следить за всеми. Когда я дошел до нее, я сказал Чаку: — Может у тебя больше здравого смысла, чем у твоей мелюзги. Так что лучше позаботься о том, чтобы ни один из твоих дружков не высунул голову за дверь, когда я выйду отсюда. Его глаза горели злобой, но он молчал. Я вышел, с минуту подождал, чтобы убедиться, что за мной никто не следует, и затем пошел прочь. На улице было темно. Три фонаря были разбиты, и на протяжении полуквартала освещение было совсем тусклым. Не доходя шагов двадцати до угла, я остановился и стал ждать. Прошло пять минут. Трижды по улице прошли машины, освещая меня светом фар. Я начал уже думать, что блондинка не поняла меня, когда я знаком показал, что буду ждать ее на улице, либо не захотела выйти ко мне. Потом я различил в сумраке движущуюся фигуру. Она шла в мою сторону, ее платиновые волосы смутно белели в темноте. Подойдя достаточно близко, она остановилась. — Что вам надо? Я решил действовать напрямик. — Сколько возьмете за то, чтобы рассказать правду о вчерашнем вечере? С минуту она молчала, потом сказала: — Черт! Перед домом вспыхнула светлая полоса — открылась дверь, из нее выскочил Чак и бросился бежать в нашу сторону. Я подумал, что он гонится за мной, и приготовился встретить его, чтобы нанести по шее удар ребром ладони, но, не добежав ярда, он остановился. Грудь его вздымалась. Он обратился к блондинке. — Ты не сказала мне, что хочешь проветриться, — сказал он и добавил: — Детка, — его голос звучал странно и сдавленно, — ты забыла сумку, детка. Тут я заметил, что он держит одну руку в кармане пиджака, а в другой была ее сумка. Она быстрым движением потянулась за ней, но он отдернул руку. — Я понесу ее. Пошли обратно в дом, детка. К моему удивлению, он не обращал на меня никакого внимания. Сунув сумку под мышку, он схватил ее за руку и они двинулись обратно. Но, прежде чем они повернулись, я успел разглядеть ее лицо. Оно было почти таким же белым, как и ее волосы. Она была испугана до полусмерти. Они вошли в дом, а я терялся в догадках, что же между ними стряслось. Я бы понял тревогу Чака и ее страх, если бы она солгала, что была с ним вчера вечером. Но в этом было что-то особенное, разговор о ее сумке, например. И потом, уж слишком она испугалась. Я повернулся и пошел. Дойдя до поворота в переулок, я отступил в сторону — на всякий случай. Что-то было не то и не так, чего я не мог понять. Но я почти нащупал, и это уже принимало определенные очертания, как вдруг я услышал за спиной окрик. — Эй, ищейка! Я остановился. Чак почти догнал меня. — Вот что я тебе скажу, — проговорил он, скаля зубы. Вид у него был мерзкий и ненормальный. Я стиснул в кармане револьвер, в то время как он обошел меня и оказался спиной к улице. — Я тебя порешу, приятель, — добавил он. — Теперь уж точно порешу. У него был вид и тон сумасшедшего, и я начал вынимать из кармана револьвер, удивляясь про себя, почему он обошел меня вокруг. Внезапно до меня дошло, что у меня за спиной переулок. Я хотел обернуться — и в этот же момент услышал позади какой-то шорох и движение. Я круто развернулся, вскинул револьвер и увидел почти рядом подростка с крысиным лицом и его дружка, который, держа в руке какой-то предмет, высоко взмахнул им над головой. Тут же его рука опустилась, направляясь ко мне, и я отпрянул, но огромный кулак Чака ударил меня сзади по голове и отбросил вперед. Этого было достаточно. Устремленная вниз дубинка обрушилась на мою голову и ошеломленный я упал на колени. Мне казалось, что я очень долго падаю, я почувствовал только легкий толчок, когда мои колени коснулись асфальта. Я попытался двинуться, поднять руку с револьвером и не мог. Что-то опрокинуло меня и швырнуло на спину, чья-то нога выбила из руки револьвер. Прямо надо мной появилось дикое, искаженное лицо Чака. Его кулак ударил меня в подбородок, и мне показалось, что моя голова вдавилась затылком в асфальт. На какой-то миг перед тем, как на меня хлынула темнота, холод внезапного страха проник в мое сознание. Я увидел над собой безумные, звериные черты и подумал, что это нечеловеческое лицо обезумевшего человека, готового на убийство... * * * Кто-то тряс меня за плечо. Сначала я все видел не в фокусе: в черепе пульсировала боль. Потом увидел склонившееся надо мной лицо полицейского. — Вы живы? — спросил он. Я медленно приподнялся и огляделся. — Что произошло? — спросил я. — Да вот, ехал мимо в патрульной машине и увидел этих парней. Они бросились бежать в переулок. Я побежал за ними, но они удрали. Я вернулся поглядеть, что с вами. — Кажется, со мной все о'кей. — Мне удалось подняться на ноги и опереться о кирпичную стену. Меня стошнило. — Сколько времени я был без сознания? — Всего пару минут. Потом он предложил мне проехать с ним в полицейский участок и подать официальную жалобу. Я показал ему свое удостоверение и сказал, что сотрудничаю с капитаном Сэмсоном по делу об убийстве. Он хотел остаться и помочь мне, но я не согласился. Я был настолько взбешен действиями Чака и его банды, что хотел разделаться с ними самолично. Я прислонился к кирпичной стене, подавляя подступившую к горлу тошноту, и сунул руку в карман за револьвером. Потом я вспомнил, что чья-то нога выбила у меня его из руки. Мои поиски в переулке и на углу ни к чему не привели. Должно быть, они забрали револьвер. Возможно, пристрелили бы меня, если бы их не осветили фары полицейской машины. Кроме револьвера, все было на месте, в том числе ключи от машины. Я вернулся к своей машине и отпер багажник. Автомобиль все равно, что передвижная мастерская. В нем я всегда держу различные инструменты, которые могут мне понадобиться в той или иной ситуации. Но среди них не было того, что мне в этот момент нужно было больше всего на свете — револьвера. Шаря среди этих вещей, я нашел молоток. Конечно, против револьвера молоток — почти ничего, но он может раскроить череп, если человек окажется на достаточно близком расстоянии. Я понимал, что не могу вернуться в клуб. Эти юные чудовища — потенциальные убийцы, а может быть, уже убийцы. Но с молотком в руке я чувствовал себя спокойнее, понемногу приходя в себя, собираясь с силами и стараясь обуздать свой гнев, который иначе мог толкнуть меня на какой-нибудь безрассудный поступок. Я услышал, как возле клуба затарахтел мотор, потом к нему присоединился второй. Я осторожно выглянул из-за угла. Один из мотоциклистов сорвался с места и умчался прочь, и сразу за ним — второй. Потом тронулась машина, набитая до отказа подростками. Это был обычный разъезд завсегдатаев клуба. Вскоре перед домом осталась только одна машина — Чака Дорра. Потом в окнах клуба погас свет. Во тьме с крыльца сошли четыре смутные тени и, держась тесной группой, направились к машине. Я узнал Чака по его высокому росту, блондинку — по фигуре. Двое других были ниже ростом. Все четверо сели в машину, она тронулась и, сделав разворот, покатила по слабо освещенной улице в противоположную от меня сторону. Я бросился к своей машине, завел мотор и поехал вслед за ними. Чак не включил сигнальные огни, но я видел его машину квартала на три впереди. То есть я надеялся, что это его машина и что они еще не свернули на какую-нибудь другую улицу. Я увеличил скорость, чтобы удостовериться, поневоле положившись на то, что они не знают моей машины, да у меня и не было другого выхода. Я догнал их и проскочил вперед. Я был прав: это была та машина. Чак сидел за рулем, остальные трое сидели сзади. Помня пышногрудую наглую блондинку, я живо представил себе, чем они там занимаются. Я обогнал их на два квартала и стал держаться на этом расстоянии, следя за ними в зеркальце заднего обзора. Если я буду ехать впереди, они вряд ли заподозрят, что я их преследую. Так мы проехали почти две мили, и в это время я старался вспомнить все, что закралось в мои мысли тогда, в переулке, прежде чем меня сбили с ног и я потерял сознание. Тогда я не успел додумать до конца. Я вспомнил искаженное лицо Чака... И то, что тогда было смутно, вдруг прояснилось, и я содрогнулся. Я не просто подозревал его теперь, не просто догадывался — я знал! Я вспомнил, как дрогнуло и налилось гневом лицо Чака, когда я показал ему фотографию Пэм. Ту, что была снята в морге. Я сделал это просто для того, чтобы вывести его из равновесия, но, когда он посмотрел на нее, выражение его лица и его слова подсказали мне, что убил ее он. Я видел изувеченное лицо Пэм в морге и на посмертной фотографии: она совсем не походила на себя. Чак не стал рассматривать фото, пока не овладел собой, но с первого, мгновенного взгляда он понял, что это — Пэм. Он мог узнать ее только в одном случае — если именно он был тем, кто сделал это. Внезапно машина, за которой я следил, свернула налево. Я нажал на тормоз, развернулся и помчался обратно до поворота. Я догнал их, между нами было несколько сот ярдов. Я не представлял себе, куда они направляются, потому что впереди начиналась пустынная местность. Огни города мы оставили далеко позади, а луна снова скрылась за тучами. Мысль о том, что теперь меня легко заметить, беспокоила меня. Впереди показалась одиноко стоявшая заправочная станция, и я подумал, что для меня это, может быть, последний шанс связаться с капитаном Сэмсоном и попросить его послать мне людей в помощь. Против меня — трое, и у одного из них револьвер, мой револьвер. Какая-то неясная мысль промелькнула у меня в голове, но справа уже возникла заправочная станция. Если я остановлюсь, я могу упустить Чака, но я должен пойти на риск. Я остановился, подбежал к телефону, сунул в автомат монетку и набрал номер полиции. Трубку снял Сэмсон. — Сэм? Это Шелл. Чак Дорр — тот, кто нам нужен. Я кратко рассказал ему обо всем, что произошло. — Я следую за ними, — сказал я. — Их четверо: Чак, его красотка и еще два парня. Направляются на равнину — одному мне их не взять. Направь несколько человек. — Какая красотка? — прервал он меня. — Какая-то платиновая блондинка — девочка Дорра. У них была маленькая потасовка, но сейчас все, видимо, о'кей. Они выехали на равнину... — Ты где? Он так завопил, что я испугался. Я выпалил все данные о моем местонахождении и об их маршруте. — Господи, Шелл! — сказал он взволнованным и напряженным голосом. — Ведь она — из полиции! Меня бросило в жар, и тут же внутри все похолодело. Я услышал, как он бросил трубку и что-то кому-то сказал. Кажется, эта новость не должна была меня удивить, но я больше чем удивился, я был ошеломлен. Сэм отсутствовал лишь несколько секунд, но за это время я вспомнил все, что он говорил мне при нашем свидании. «Мы положили глаз на „Черную банду“... Я буду в курсе твоих дел...» и еще многое другое, что должно было подготовить меня и открыть глаза на истинное значение ссоры Чака с девушкой. Сэмсон снова взял трубку. — Шелл, слушай меня внимательно. Я сказал тебе тогда, что не очень тебя обнадеживаю, не хотел, чтобы ты потерял бдительность. Я не мог тебе сказать про нее, потому что даже ты, увидев ее там, мог бы нечаянно выдать, что знаешь, а я не мог подвергать ее риску в таком месте. Но она знала, что ты туда явишься, вот почему я позволил тебе пойти в этот притон. У нее есть пистолет, стреляет она гораздо лучше тебя и могла бы тебя прикрыть. Шелл, как ты думаешь, есть хоть малейшая опасность, что Дорр догадается, что она из полиции? Прежде чем ответить, я вдруг вспомнил недоуменное выражение в ее карих глазах, когда я кивком пригласил ее выйти на улицу. Она-то знала, кто я. Возможно, она подумала, что я хочу передать ей что-нибудь от Сэмсона. Теперь я понял, каким образом Сэм узнал, что Чак не имеет алиби на вчерашний вечер. Это она сказала Сэму. И даже зная, что Чак наверняка убийца Пэм, она решилась выйти ко мне, забыв в тревоге свою сумку, в которой Чак нашел ее пистолет и, может быть, ее удостоверение или что-нибудь в этом роде. И тут же вслед за этим меня избили и, вероятно, должны были убить. А потом они покинули клуб и привезли ее в это безлюдное место. — Сэм, — крикнул я, — он знает! Вешая трубку, я слышал его проклятия. Я бросился в машину. Спидометр показывал почти девяносто. Проехав миль пять или шесть, я очутился у перекрестка: узкая дорога пересекала шоссе, уходя в разные стороны. Я выругался и помчался дальше, но ни одна машина не попадалась в свете моих фар. Раздумывать о том, в какую сторону они свернули, было некогда, я повернул налево на ухабистую неровную дорогу и остановился, потом выключил фары, вышел из машины и открыл багажник. Я нашел инфракрасный прибор для ночного видения и снова сел за руль. Если бы они увидели меня на этой темной безлюдной дороге, мне была бы крышка и ей тоже. Я медленно ехал с выключенными фарами, вглядываясь в темноту через маленькую трубку. Глядя в нее, я мог на расстоянии двухсот-трехсот футов видеть очертания любых предметов, невидимых в темноте простому глазу. Ведя машину, я представил себе лицо Чака, когда он меня ударил; лицо Пэм в морге и лицо Люсиль. Я вспомнил, как мне пришло в голову, что, если бы не толстый слой косметики и не эти металлические волосы, Люсиль, возможно, была бы очень хорошенькой. Я был готов уже повернуть обратно и попробовать в другом направлении, как вдруг я увидел в трубке моего прибора отчетливые очертания автомобиля. Он стоял у самой дороги справа от меня, и я остановился, не доехав сотню футов, прошел их пешком, захватив с собой молоток. Автомобиль принадлежал Чаку, но в нем никого не было. Ночь была черной, безмолвной, тучи на небе скрывали луну, но, глядя в трубочку, я различил очертания разбросанных тут и там деревьев и кустов. Но мои четверо, как будто, сквозь землю провалились. Они оставили машину справа от дороги, поэтому я пошел направо. И вдруг я их увидел; четыре отчетливые фигуры ярдах в пятидесяти от меня. Что они делали, было непонятно. Я бросился к ним, стараясь не производить шума, который мог бы привлечь их внимание. Потом я остановился и пошел медленно, крадучись, пока не услышал голос Чака. Я все еще не мог разглядеть их невооруженным взглядом, но через трубку увидел, как длинная рука Чака схватила Люсиль за блузку и рывком разорвала ее донизу. Двое других стояли позади нее и держали ее за руки. Я подобрался поближе, сжимая в руке молоток. Теперь я уже видел их собственными глазами. Я слышал напряженный голос Чака, злобные, дикие, грязные слова, которые он швырял в Люсиль, красочно расписывая ей, что он и два его товарища сделали с Пэм вчера вечером. Потом он сказал ей, что они собираются сделать с ней. Я был так близко, что мог бы схватить их, и вслушивался в то, что говорил Чак, так напряженно и внимательно, что не заметил, как луна выглянула из-за туч. И вдруг лунный свет все посеребрил вокруг мягким, но ярким сиянием. Я тут же заметил и узнал двух спутников Чака: это были Крыс и Коротышка. Крыс меня заметил. Еще прежде, чем он успел крикнуть, я увидел в руке Чака пистолет, увидел, как он поднял руку и ударил Люсиль пистолетом по голове, как она, согнувшись, упала на землю, услышал, как подросток закричал: — Берегись, Чак! Это... Я бросился к ним, размахивая тяжелым молотком. Чак круто повернулся, и из дула пистолета вырвалось пламя. Я увидел, как те двое бросились мне навстречу. Чак целил мне в лицо и готов был выстрелить второй раз. Но я швырнул в него молоток. Услышал, как попал в него, и в то же мгновение, упершись в землю левой ногой, повернулся и прыгнул на тех двоих. Один не успел отскочить в сторону, и мой левый кулак угодил ему в живот, вдавив его чуть ли не до позвоночника. Когда он падал, я ударил его ребром ладони по шее. Второй, тот, что поменьше, оказался в двух ярдах от меня, и в руке у него был револьвер. Я оттолкнулся и прыгнул ногами вперед, изогнувшись всем телом влево. Пуля пролетела у моей головы, и я, приземлившись и скользя по траве, ударил его в ногу правой ступней. Он тяжело упал на спину, а я поднял ногу и что было силы ударил его пяткой в пах. В лунном свете я увидел, что Чак Дорр, скорчившись, тычется руками в землю, пытаясь встать. Очевидно, молоток повредил ему плечо, и он выпустил из рук пистолет. Поднявшись, слегка сгибаясь, опустив длинные мощные руки, он пошел на меня. Я ждал. Но как только он приблизился, он внезапно упал и схватил меня за щиколотки. Я почувствовал, как его щека задела мое колено. Потом он обхватил меня за ноги и рывком опрокинул наземь. Я тяжело упал набок. Он хрипел, резкие отрывистые звуки вылетали из горла, его кулак уперся мне в спину и прошелся по позвоночнику, в то время как я пытался откатиться от него. Он прыгнул на меня, и его кулаки заколотили по моей голове и лицу. Я ударил его в челюсть и перевернулся на спину, лягнув его в лицо, в то время как он, подобравшись ко мне на четвереньках, пытался схватить меня за горло. Моя нога задела его подбородок и ударила в плечо. Он перевернулся, а я, подобрав под себя ноги, попытался подняться, но он, удержав равновесие, ринулся на меня. Его руки обхватили мою шею и сдавили ее, большими пальцами уперлись в ямку под горлом, наверное, так же, как они сдавливали горло Пэм. Подняв, однако, руки, он оставил незащищенными грудь и живот. Я откинул назад правую руку, раскрыл ладонь, вытянул и напряг пальцы и нацелился ему в солнечное сплетение. Его пальцы все глубже впивались мне в шею, и черные круги колыхались перед моими глазами, но, собрав все силы, я выбросил вперед правую руку, направляя ему в живот. Мой удар пришелся слишком высоко и наткнулся на твердое ребро. Я почувствовал, как под моими руками треснула кость. Он вскрикнул от боли и ослабил свою хватку. Я сжал руки в кулаки и устремил их кверху, поддав запястьями его руки. Он оторвал пальцы от моего горла, и я, раскрыв ладони, ребром их ударил его по шее с обеих сторон. Его руки бессильно опустились и, когда он обнаружил, что не может поднять их, было уже поздно. Я выиграл массу времени и наотмашь ударил его в зубы, вложив в этот удар весь вес своего тела. В то время как он отшатнулся, готовый упасть, я сгреб его, притянул к себе и снова ударил по зубам. Он был уже готов, но я на всякий случай еще раз ударил его в челюсть и дал упасть. Низкорослого подростка, которого я ударил в пах, рвало. Я пошарил вокруг, нашел молоток и револьвер, подошел к нему и стукнул его молотком по голове. Он упал. Крыс тихо стонал, так что я стукнул его тоже. Потом подошел к Чаку, надеясь, что он пошевелится и даст мне повод врезать ему еще раз. Он не двигался. «Что за черт!» — подумал я и все-таки ударил его. Может быть, я извлекал из этого слишком много удовольствия, но я думал о Пэм и о том, хотя бы малом удовлетворении, которое, может быть, доставлю мистеру Франклину, когда расскажу ему, кто изнасиловал и убил его дочь. В конце концов Чак получит свое. Он попадет в газовую камеру. Люсиль и я услышали вполне достаточно для того, чтобы бросить его в камеру смертников. Люсиль! Я обернулся. Она лежала без сознания. Ее блуза превратилась в лохмотья. Я встал на колени и нащупал ее пульс. Нормальный! На голове у нее вздулась большая шишка, но, благодаря волосам, кожа была цела. Впервые я видел ее лицо естественным и спокойным и был вынужден отказаться от первоначального мнения об этой девушке. Когда она сотрет с лица всю косметику и смоет с ресниц густые комки краски, она будет высший класс. Это первый полицейский, о котором я подумал, как об очаровательной женщине. Прошло минуты три или четыре, она застонала, и сознание начало медленно возвращаться к ней. В глазах появилось осмысленное выражение. Но она приподнялась и быстрым движением протянула руку с длинными, согнутыми крючком пальцами, готовыми вцепиться мне в лицо. — Эй! Эй! — завопил я. — Это я! Это я! Она замерла, села прямо и, удивленно мигая, уставилась на меня. — О! — произнесла она. — Мистер Скотт! Как... Она все еще была ошеломлена. Я бегло объяснил ей ситуацию и сказал, что теперь все в порядке. Она огляделась. — И все это сделали вы один? С минуту я не отвечал, я как будто испытывал еще один шок. Ее голос! Он был совсем не гнусавым! В нем был мед и теплое вино, он ласкал слух своей мелодичностью, и я почувствовал приятный трепет. Как же это я не сообразил! Ведь она играла, как актриса, и тот голос был частью ее игры. Наконец я обрел дар речи. — Ну да, — сказал я и чуть не добавил — моим молоточком. Она передернулась. — Ух, больно голове. — Погодите, вот очнутся эти юнцы. Я невольно усмехнулся. Похоже, что у всех, с кем я имел дело, пострадали головы. Мы разговаривали уже несколько минут и мне ни разу не пришло в голову, как нелепо все это выглядит: красивая, почти обнаженная девушка и я — в пустынной местности, среди чуть ли не настоящих трупов. Я выяснил, что она — сотрудник отдела по расследованию краж и ограблений и уже три недели охотится за «Черной бандой». Она уже собрала множество улик относительно четырех ограблений, которые совершили подростки под предводительством Чака. Этих улик вполне достаточно для того, чтобы Чак, Крыс и Коротышка да еще с полдюжины членов шайки были задержаны. А тут еще дело Франклина, и преступники — та же «Черная банда». Люсиль удалось войти в доверие к Чаку, и она согласилась остаться с этой бандой еще некоторое время. Она сказала: — Простите, что была вынуждена дать вам пощечину, мистер Скотт... — Шелл. — ...но дело в том, что Чак мог в чем-то проговориться, только если бы был во мне уверен. Я должна была завоевать его доверие, мистер Скотт, и... — Шелл. — ...и потом, я не могла не засмеяться. У вас действительно был смешной вид, мистер Скотт. — Шелл. Видимо, она совершенно не представляла, какой у нее самой вид. Впрочем, она не видела себя со стороны. — Мне пришлось держать при себе мой жетон и пистолет, — продолжала она, — иначе я не смогла бы произвести арест. И Чак их обнаружил. У него кончились все сигареты, и он полез в мою сумку, надеясь найти что-нибудь у меня. А вместо сигарет нашел совсем другое! Когда он выбежал к нам из клуба, у него в кармане был мой пистолет. Но до этого я с успехом его дурачила. — Она сделала гримасу. — Я даже позволила ему целовать меня, иначе было нельзя, но он ни разу... — Она запнулась. — Бог мой! — прошептала она. — Только что, перед тем как меня ударить, он сказал, что собирается сделать со мной... собирается меня... — Казалось, она не может выговорить, что именно, и сначала я даже не понял, что она имеет в виду. — Собирается... может, он... И тут до меня дошло. — Нет, нет! Я видел, как он вас ударил. А через две секунды я обрушился на него, как гром. Он не... он не... ну, словом, он не успел ничего такого. Чувство огромного облегчения отразилось на ее лице, и она вздохнула. О господи, она глубоко вздохнула, и у меня отвалилась челюсть. То ли потому, что наш разговор принял такой оборот, то ли потому, что мы сидели так близко друг от друга, но только теперь она осознала, что Чак содрал с нее блузку. Она тихонько ахнула и закрыла грудь руками, вспыхнув, и прошептав при этом: — О, господи, боже! Я усмехнулся: «Да, в самом деле». Сегодня я столько раз рисковал, что решил пойти еще на один маленький риск. Сработало нормально. — О, — сказала она, — о, Шелл. С минуту ничего больше не случилось. Я был так близко, что мог коснуться ее, и мы смотрели друг на друга, откинув головы. Медленно, но это созрело. Не было никаких электрических искр, и земля не покачнулась и не разверзлась, нам просто стало жарче, чем в аду. Ее лицо смягчилось, я обнял ее за плечи и притянул к себе. Ее теплое дыхание коснулось моих губ, и я почувствовал, что сейчас растаю и просочусь сквозь землю. А потом ее лицо придвинулось еще ближе, губы приоткрылись и коснулись моих, прильнули к ним, и она больше не прикрывалась руками, ей это было не нужно. Она была такая теплая и удивительная, лежа в моих объятиях, что мы оба стали фактически радиоактивны. Это длилось до тех пор, пока я не осознал, что мне следует сделать еще один обход с молотком в руках. Как раз тогда, когда дело снова стало принимать интересный оборот, я услышал вой сирены, и среди деревьев вспыхнули и закачались лучи фар. Я приподнялся и сказал: — Ну и хорошее время они выбрали, дьяволы. Через несколько минут появились Сэм и его два мальчика. Они живо упрятали Чака и его дружков в машину. Сэм снял мундир и отдал его Люсиль. Даже в этой, свободно висевшей на ней одежде, она была прекрасна в моих глазах. Потом Сэм протянул мне руку, в то время как Люсиль, улыбаясь, стояла рядом. — Мы оба многим обязаны тебе, Шелл. И мистер Франклин тоже. Теперь этим юнцам крышка. Я не находил слов, мой пульс все еще гнал, как сумасшедший, и я не мог отвести глаз от Люсиль, когда она примостилась рядом с Сэмом в его машине. Потом она сказала: — Это было такое удовольствие, Шелл. — Да... — Это было все, что я мог сказать в ответ. — Я бы хотел встретиться с вами еще... когда-нибудь... Может быть, завтра? Я стоял достаточно близко и видел, как она покраснела и теснее запахнула на себе мундир Сэма. Я поспешно добавил: — Давайте завтра пообедаем вместе! Ведь можно же забыть об этих малолетних преступниках? Ее ответ утонул в смехе Сэма. И в тот же миг он сорвался с места, включив высокую скорость. А я побрел к своей машине. Господи, до чего же она хороша! Как я хочу снова ее увидеть. Параграф 197 «Code 197» 1955 Я свернул с улицы и остановил «кэдди» под вывеской «Тропические рыбы Гордона». Было воскресенье, и вся клиентура «Шелдон Скотт, Расследования» — это я — взяла выходной. Я выключил мотор и, повернувшись, какое-то время смотрел на Донну. У Донны О'Рейли волнистые черные волосы, мягкие нежные губы и глаза такие же зеленые как луга ее родной Ирландии. У Донны пять футов и три дюйма восхитительных изгибов, хриплый с придыханием голос, и в ее арсенале полно прелестных маленьких трюков вроде теплого смеха вам в ухо, когда она его покусывает. Это незабываемое ощущение я испытал всего лишь пару раз с тех пор, как познакомился с ней восемнадцать часов назад и назначил свидание на сегодня, но надежды у меня были прямо-таки стратосферные, потому что мы были в нескольких милях от Лос-Анджелеса и направлялись на пикник на холмы, уже виднеющиеся на горизонте. Пока у нас в потенциале были несколько случайных фраз и пара вышеупомянутых покусываний, но я оптимист — тем более, что Донне нравилось все, что и мне: танцы, бурбон, даже тропические рыбки. Когда мы проезжали мимо, она заметила вывеску и промурлыкала: — О, давай зайдем! Я знаю мистера Гордона — он разводит Amphiprion Percula. — Естественно, я притормозил. Донна вынесла свои стройные ноги из машины. — Пойдем, Шелл. Она томно посмотрела на меня, провела руками от высокой груди к тонкой талии и округлым бедрам, расправляя свое голубое платье, которое, могу поклясться, в этом не нуждалось. Я нагнал Донну у входа в рыбий инкубатор. Владельцем был тихий пожилой мужчина с седеющими висками. Увидев Донну, он просиял и радостно схватил ее за руки. Представив нас друг другу, она сказала: — Мистер Скотт хочет посмотреть Amphiprion Percula. Опять эти слова... Мистер Гордон провел нас к двадцатигалонному аквариуму, оставил нас и прошел в другую комнату. — Ух ты! — сказал я, — это же рыбы-клоуны. — Ну вот, — сказала Донна, — я хотела сделать сюрприз. А ты, оказывается, уже видел их раньше. — В общем-то, сюрприз удался. Я думал, ты говоришь о китах или чем-то подобном. Тем не менее, я не разочарован. Никогда не видел их одновременно в таком количестве. Они прекрасны. Они и в самом деле были великолепны. Три белых полоски, разделенные ярко-желтыми, плавники с черными кончиками. В аквариуме их было почти тридцать штук. Удача для любителя рыбок, их тяжело найти. Я услышал скрип. Оказывается, Донна захватила с собой термос. Она открыла его и разлила кофе в две металлические чашки, спрятанные в пробке. Протянула мне большую: — Для поднятия тонуса. — Детка, — сказал я, — лучше побеспокойся, как бы его снять. Она понимающе усмехнулась и напомнила мне, что в комнате еще осталось на что обратить внимание. Вдоль стен стояло почти сорок аквариумов, я увидел Neons, Raspboras, Panchax, Badisbadis и множество других красивых пород. Я попытался сделать глоток, но кофе был слишком горячим и обжег мне губы. Я повернулся к Донне и заметил, что ее чашка уже опустела. — Уже допила? — спросил я. — У тебя чугунный пищевод? — Я любительница мексиканской пищи. Люблю горяченькое. — Я тоже люблю горяченькое, но... — Тогда допивай свой кофе и поехали на пикник. Я не был точно уверен, что она имела ввиду, но мне это понравилось. Я вновь поднес чашку к губам, но тут случайно взглянул на аквариум с рыбами-клоунами за спиной у Донны. Что-то было не так. — Погоди-ка, — сказал я ей. — Что-то не так с этими клоунами. Они взбесились. Она засмеялась. — Думаешь, они рассердились? Я простонал, направляясь к аквариуму. — Смешно... Но тут мне стало не до шуток. Две рыбы-клоуна плавали у поверхности кверху брюхом. — Они умерли! — сказал я Донне. — Приведи мистера Гордона. Она метнулась куда-то, пока я наблюдал за тем, что творилось в аквариуме. Невозможно было без содрогания смотреть, как эти прекрасные цветные рыбки задыхаются, ловя ртом воздух, и умирают, но возможно, только настоящие любители рыбок почувствовали бы то, что чувствовал я в тот момент. По крайней мере, дюжина рыбок уже были мертвы. Донна появилась рядом со мной. — Он придет через минуту и все поправит. Пей свой кофе, Шелл, и пойдем. Впервые я почувствовал тревогу. — Черт возьми, милая, — сказал я, — я, пожалуй, подожду... Я замолчал, задумавшись, что она так прицепилась с этим проклятым кофе. Я посмотрел на свою полную чашку, затем на Донну. Она нервно облизнула губы. — Я буду в машине, Шелл. Я оторопело смотрел, как она уходит. Когда я вновь посмотрел на аквариум, все рыбки были мертвы. Мне показалось, что вода потемнела. Я поднял руку и вытер губы там, где они касались кофе, затем медленно поставил чашку, уставившись на нее, ощущая, как наполняюсь отвращением и недоверием. Я вышел наружу. Машина была пуста. Донна исчезла. Я обошел вокруг, вернулся в помещение, прошел в другую комнату. Она была пуста, дверь на противоположной стене распахнута. Никого не было и поблизости от здания. Я бросился к своему «кэдди», попытался завести его, но безуспешно. Подняв капот, обнаружил оборванные провода. Ощущая, что весь вспотел, я присел возле колес, размышляя о Донне О'Рейли, которой нравилось все, что нравится мне — безусловно, все было спланировано заранее; о Донне, которая вряд ли могла выпить так быстро горячий кофе, которая вообще не собиралась пить кофе из этого термоса. Но одна мысль занимала меня особенно — я не мог представить, что такая миловидная, маленькая ирландочка способна мимоходом убить этих тридцать маленьких клоунов, ни один нормальный человек не способен на такое. * * * Капитан Эймос Уэйд был тощий, почти мертвенно бледный коп, под чью юрисдикцию попадал Банко, также в его обязанности входила борьба с подрывной деятельностью и осуществление связи между полицейским департаментом и ФБР. Он откинулся в кресле и произнес: — Пей свой кофе, Шелл. Этот тебя точно не убьет. — Возможно, не в этот раз. — Я ожидал, пока судмедэксперт сообщит, что было в той, предназначавшейся мне чашке кофе. Я рассказал свою историю полиции и просматривал журнал с фотографиями преступников, пытаясь найти Донну или мистера Гордона, но пока безрезультатно. В основном, я просто убивал время, но при этом получал удовольствие от общения с Эймосом, с которым сблизился за последнее время. Один из моих лучших друзей, бывший репортер, писатель Джим Брэндон, писал книгу, в которой использовал фактический материал, полученный от Эймоса, и мы втроем часто собирались здесь поболтать. Джим Брэндон был высокий и худой, чертовски умный, внешне немного похожий на Уильяма Холдена. Джим мне не просто нравился, я им восхищался, потому что он был хорошим американцем, и работал на благо своей страны. Иначе говоря, он был активным антикоммунистом. Его книга была антикоммунистической, документальной работой. Эймос Уэйд сказал: — Эта Донна соблазнительная девчонка, так ведь? — Чисто внешне. Я встретил ее в баре Пита прошлой ночью. Похоже, она знала, что я обычно зависаю там после того, как покидаю офис. Черт, мне казалось, что это я ее подцепил! — Есть какие-нибудь идеи насчет того, что произошло? — Только как, но не почему. Она наполнила обе чашки из термоса, затем вылила свою в аквариум. Поскорее бы пришел рапорт от судмедэксперта. Хотелось бы знать, как я должен был умереть. Он ухмыльнулся. — Безусловно, в страшных мучениях, в расплату за свои грехи. — Безусловно, но на этот раз у них не выгорело. За последний год я вел два десятка дел. Возможно, с десяток парней имеет на меня зуб. — Только что ты выполнил кое-какую работенку для Джима, не так ли? — Да, пришлось слетать в Бостон. Вернулся как раз прошлой ночью. — Как продвигается его новая книга? — Хорошо. Он сказал мне, что собирается внести кое-какие изменения, но не очень занят, и зайдет сегодня днем. Мы договорились провести вместе почти полдня, так что, похоже, он близок к финишу. Джим усердно трудился три года, по ночам и уик-эндам, и то, что удалось оторвать его от пишущей машинки хотя бы на воскресенье, было достаточным поводом для праздника. Телефон Уэйда зазвонил. Он с минуту слушал, затем протянул мне трубку. Джексон, судмедэксперт, сообщил мне, что ему не удалось идентифицировать то, что было в кофе, но добавил: — Что бы это ни было, оно бы тебя не убило, Шелл. Какой-то вид наркотика. Он должен был вырубить тебя на день. Мы дали немного мыши и морской свинке. Мышь сдохла, но свинка просто заснула. Никакого вреда для организма не нанесено. Я поблагодарил Джексона и повесил трубку. Дело становилось все непонятнее. * * * Мои апартаменты находятся в голливудском отеле «Спартан». Я только что закончил чистить и смазывать мой «кольт-спешиал» 38-го калибра, так как мне казалось, что в ближайшее время он может пригодиться, когда в дверь позвонили. Было почти четыре часа дня, с минуты на минуту я ожидал Джима Брэндона, но я зарядил револьвер и защелкнул барабан, прежде, чем пойти открывать дверь, держа оружие в левой руке... Все заняло не больше чем пару секунд, но их оказалось вполне достаточно. Я открыл дверь и увидел за ней парня, который направлял странно выглядящий пистолет в мою голову, рефлексивно я развернулся боком к двери. Раздался приглушенный звук, но револьвер уже дергался у меня в руке. Я не осознавал, что поднимаю руку и нажимаю курок, но увидел, как парня отбросило, услышал удары пуль в плоть, когда они попадали ему в грудь. Я разрядил в него весь барабан. Захлопали двери, люди выбегали в коридор, кричали женщины. Я стоял над трупом, дыша так, как будто пробежал милю. Пистолет лежал рядом с ним, и я его поднял. На дуло был присобачен самодельный глушитель — перфорированная металлическая трубка, набитая хлопковой тканью. Тут я ощутил жалящую боль в шее, дотронулся до нее рукой и увидел кровь. Кто бы ни отправил этого парня за мной, на этот раз они не пытались меня просто усыпить. * * * Вернувшись в свои апартаменты, я вызвал полицию. Джим так и не появился, я позвонил ему, но никто не ответил. Полицейские приехали и занялись своей работой, Джим все не показывался, так что по дороге в Отдел по расследованию убийств я остановился у его маленького домика на Рокледж-стрит. На мой звонок в дверь никто не ответил. Дверь была незаперта и я вошел. Джим лежал в кровати, накрытый одеялом почти до груди, его рот был приоткрыт. Я усмехнулся, встал рядом с кроватью, взял его за плечо и потряс. — Вставай, ты, ленивый... Я отдернул руку. Человеческая кожа не может быть такой холодной, по крайней мере, не у живых. В горле у меня пересохло. — О, господи, — произнес я. — Нет, Джим... Мне доводилось видеть много покойников, но я вышел из дома и простоял снаружи почти десять минут, прежде чем смог вернуться в спальню. Затем я внимательно все осмотрел. На маленьком ночном столике возле кровати Джима лежал пистолет, полностью заряженный. Он всегда держал его под рукой, но воспользоваться, когда пришло время, не сумел. Я посмотрел на маленький 32-й, легко уместившийся в моей ладони, и положил его в карман. Я сумею им воспользоваться. В шкафу были кой-какие предметы женской одежды, но я опознал их, как принадлежащие невесте Джима, привлекательной рыжеволосой девушке по имени Гэйл Винтер. Они были помолвлены уже год. Гэйл прекрасно подходила Джиму. Она набирала для него чистовой вариант книги, готовила кофе, окружала любовью и заботой. Гэйл терпеливо ожидала свадьбы, но у Джима были другие приоритеты — свадьба должна была состояться только после выхода его книги в печать. У него были свои мотивы, не такие как у обычного автора. Джим был не просто бывшим репортером, он был еще и бывшим коммунистом. Вот так-то. * * * Я позвонил в Отдел по расследованию убийств и направился в здание суда. Я обыскал весь дом Джима, но не нашел никаких следов рукописи. Я имел хорошее представление о ее содержании, поэтому ехал в центр города не торопясь, размышляя о Джиме, о самой книге, о том, не из-за нее ли он был убит. За годы до нашего знакомства, Джим работал репортером в одном из нью-йоркских ежедневников, тогда-то он и вступил в партию. Он был умный, трудолюбивый, с хорошо подвешенным языком, и его ячейка состояла из других репортеров, писателей, даже парочки радиокомментаторов. Они были сведущи в искусстве лжи, манипулирования словами и фактами, легко могли сделать черным серым, а иногда, когда все лжецы работали вместе, черное — белым. Джим быстро делал карьеру в партии, а еще быстрее — писательскую. Приятели-коммунисты поддерживали его, хвалили его публикации, и когда он написал свою первую книгу, прокоммунистический роман, партийная клика рукоплескала и обеспечила ему солидные продажи. Джим порвал с партией в 1945, сразу после разоблачений Дуклоса, подвергся стандартной обструкции, пошел в ФБР и предстал перед комитетом Конгресса. Теперь уже Джеймс Брэндон, который был белым, в одночасье стал черным. Следуя отработанной модели, его исключили из профсоюза, уволили с работы; он перебрался на побережье и начал писать свои, как он шутливо выражался, «разоблачения». В действительности же, он не шутил. Книга рассказывала о мощной пропагандистской машине в Соединенных Штатах, в особенности о большом числе коммунистов в издательской индустрии. Упоминалась и его личная история, но в целом это было фундаментальное исследование, с указанием имен, дат, мест, цитатами из документов Конгресса и партийной литературы. Как говорил Джим, это будет серьезным ударом по промывателям мозгов. А теперь Джим Брэндон был мертв, а его книга пропала. Возможно, здесь и нет никакой связи. * * * На этот раз я ожидал в морге. Эймос Уэйд примчался в здание суда сразу же, как получил сообщение, и здесь нас собралось уже с полдюжины человек. Позади меня открылась дверь, и вошел помощник коронера. Он сказал, обращаясь ко мне: — Он выпил немного, но смерть наступила в результате сердечной недостаточности — проще говоря, сердце просто отказало. Он сморщил губы, нахмурившись. Я был ошеломлен. Мне даже в голову не приходило, что Джим мог умереть от естественных причин. Но помощник коронера продолжал: — Чрезвычайно тонкая игла была введена сквозь левый сосок, между ребрами, прямо в сердечную мышцу. Он получил крупную дозу дигиталиса, вот поэтому и отказало сердце. — Он покачал головой, все еще хмурясь: — Мы бы не обнаружили это, по крайней мере, не так скоро, но у нас уже имеется пара других, убитых таким же образом. Надолго установилась тишина. Затем я спросил: — Пара других? Кто они? Он указал на Эймоса: — Он может вам об этом рассказать. Лицо Уэйда выглядело изможденным. — Оба были местные комми, — произнес он спокойно. — Предположительно, у них возникли кое-какие проблемы с партией. — Он замолчал, нахмурился, затем неожиданно щелкнул пальцами и резко развернулся на пятках. — Пройдем в мой офис, Шелл. Мы вернулись в здание суда. У Эймоса ушло пятнадцать минут, чтобы найти, что он хотел, затем он ухмыльнулся мне: — Рост шести футов два дюйма, шрамы от прыщей... — Он продолжил, дав мне подробное описание человека, которого я застрелил. Затем позвонил в комнату детективов и в Отдел по расследованию убийств. Вскоре посыльный принес глянцевый фотоснимок. Эймос взглянул на него и протянул мне: — Отто Реймс. — Тот самый парень. Еще один комми? Он кивнул: — Его описание выглядело знакомым, но только после того, что произошло с Джимом, меня осенило. Отто задерживался по обвинению в мошенничестве, организации демонстраций, парада по случаю Первомая, распространение коммунистических листовок и т. д. — Он криво усмехнулся. — Да уж, — сказал я. — Эймос, я не нашел рукописи Джима в доме. Он говорил мне, что кроме меня только ты и Гэйл видели ее. Не вспомнишь что-нибудь, что могло бы оказаться важным для расследования дела? — Конечно, я бы с радостью. Но я видел всего лишь отдельные отрывки, Шелл. Не припомню ничего особенного. — Какой-то ненормальный способ убийства. Особенно трех человек. — Возможно, он использовался в трех случаях — трех, о которых нам известно — потому что мы не выносили историю за пределы департамента. Может быть, убийцы думают, что смерти сошли за естественные — а так почти и получилось. Я выругался. — Как, черт подери, можно воткнуть иглу шприца в грудь человека, чтоб не осталось следов борьбы? Он ведь должен был бороться, попытаться поднять шум. Разве что перед этим подсыпать ему наркотик... — Я замер, похолодев. — Подсыпать ему наркотик, — повторил я. — В спиртное. Или в кофе. * * * Я направлялся к дому Гэйл Винтерс. Я знал, что не смогу заниматься другими делами, пока не найду убийц Джима. Дело было не только в нашей дружбе, я должен был разобраться, кто убил Джима, потому что перед этим они пытались убить меня. И в следующий раз попытка может оказаться удачной. В голову упорно лезли мысли о тонкой, полой игле... Где-то на страницах рукописи Джима должен быть ответ. Я вспоминал все, что мне известно об этой книге, наши с ним беседы, размышлял о самом Джиме. И, конечно, о партии. Однажды ночью, примерно два года назад, он впервые признался мне, что был коммунистом. Была зима, за окном мело, в камине потрескивали поленья. Джим был необыкновенно возбужден, не мог усидеть на месте, метался из угла в угол. Мы пили пиво из банок, и он как рассказывал мне, как вступал в партию, работал в ячейке, и наконец порвал со всем этим. Он нервно взъерошил свои густые черные волосы. — Я порвал с ними после разоблачений Дуклоса. Господи, ты бы видел этих товарищей, бегающих кругами, как цыплята без голов. Из Москвы не пришло никаких инструкций, и никто, включая меня, не знал, что делать. Еще примерно полгода и колебался, потом притворялся, а затем порвал со всем этим. Он пожал плечами. — Люди входят в партию и выходят из нее. Люди могут заболеть, но не обязательно ведь они умирают. Некоторые из нас выздоравливают. Вот почему товарищи ненавидят бывших коммунистов, Шелл, потому что мы эксперты по этой болезни. Вот почему они нас убивают, — он долго молчал, прежде чем добавить: — Тем или иным способом. Возможно, Джим ожидал того, что произойдет. Возможно. Но только однажды я видел его более-менее испуганным — когда он поручил мне провести одно расследование, из-за чего мне и пришлось на днях смотаться в Бостон. Он говорил о книге: — Если я скажу, все что знаю, разверзнется ад, Шелл. Если ты напишешь книгу, в которой обвиняешь издательский мир, то тяжело будет найти того, кто согласится это напечатать. Я почти отчаялся найти издателя, когда подвернулся Барни Гудман, причем прямо здесь, в Лос-Анджелесе. Барни молодец, бесстрашный мужик, а ведь нам придется отвечать по крайней мере на полдюжины обвинений в клевете. Барни Гудман был главой небольшого издательства в Лос-Анджелесе. Кроме того, он активно участвовал в местной политической жизни, будучи талантливым оратором, частенько за последний год появлялся в различных телепередачах. Ему было всего лишь около тридцати восьми лет, но уже поговаривали, что на следующих выборах он собирается баллотироваться в Сенат Соединенных Штатов. Я спросил: — Барни видел рукопись? — Нет. Только Эймос и Гэйл. Ну и ты, конечно. Но я рассказал Барни, в чем суть, чтобы он был в курсе, чего ожидать. Это его не испугало. — Он улыбнулся. — Но он наш будущий сенатор — побольше бы нам таких. — О'кей, я проголосую за него. И если вдруг я решусь написать мемуары, то отошлю их Барни. Джим вышел принести еще пива, и вероятно, пока он был в кухне, его посетили еще кое-какие мысли, потому что вернулся он еще более мрачный, хоть уже и не такой возбужденный. — Есть еще кое-что... — он замолчал почти на минуту. — Шелл, помнишь, я рассказывал тебе о той ячейке, в которой я состоял? — Конечно. — В группе был парень по имени Льюис Толлман, теперь бы ему было около сорока пяти, очень энергичный, умный, готов был работать на партию круглыми сутками. Ходил слух, что его готовят для больших дел. Кажется, он был из тех редких парней, у кого никогда не снимали отпечатки пальцев. Но после автокатастрофы он с серьезными травмами попал в больницу. Фишка в том, что больше никто из нас про него ничего не слышал. Я полагал, что он умер. Это важный эпизод книги. Он отпил пива. — У него была искалеченная рука, все пальцы сжаты в кулак, что-то с нервами или мышцами. Иногда, когда он волновался, он наставлял это кулак на тебя с торчащим мизинцем, единственным пальцем, которым он мог шевелить. Одна из тех вещей, которые не забываются. Короче, на днях я разговаривал с одним человеком, и когда он разволновался, то поднял кулак и направил мизинец на меня. — Тот самый парень? — Нет, в том-то все и дело. Абсолютно не похож на Льюиса. И с рукой все в порядке. Я полагаю, что человек может излечить руку, но от тридцатилетней привычки избавиться трудно. — Он помолчал. — ФБР случалось задерживать нескольких товарищей, которые не подходили под имеющиеся в картотеке описания — потому что сделали себе пластические операции. Они ушли в подполье с новыми лицами, новым прошлым, ни имея ничего общего с партией — до тех пор, пока они не потребуются для чего-то большого. И естественно, до тех пор они были вне подозрений. В заключение, Джим захотел узнать наверняка про Льюиса Толлмана. Я прилетел в Бостон два дня спустя, на автобусе добрался до маленького городка, где находилась клиника «Мерриман». Джим снабдил меня всей необходимой информацией из своего досье касательно автокатастрофы, так что я не думал, что потрачу много времени в клинике. Уже через полчаса секретарь держал в руках нужную карточку. — Верно, был у нас в то время пациент с искалеченной рукой, подходящий под это описание. Однако он попал сюда не в результате автокатастрофы. И записан не как Льюис Толлман. — А как он записан у вас? И с чем он сюда попал? Он посмотрел в карточку: — Мистер Артур Харрис. Пациент доктора Зерека. Доктор Зерек наш пластический хирург. — Могу я поговорить с доктором Зереком? Он покачал головой: — Увы, сэр. Доктор Зерек умер несколько лет назад. Плохое сердце. — Сердечный приступ? А когда именно это случилось? — А почему... подождите секунду. — Он принес из другой комнаты журнал, полистал и нашел дату. Затем опасливо посмотрел по сторонам. — Странно, что вы спросили. Он умер меньше, чем через месяц после выписки мистера Харриса. — Действительно, это странно. На следующий день я вернулся в Лос-Анджелес. Когда я рассказал Джиму, что удалось выяснить, его лицо побелело. Он нервно облизнул сухие губы. — Так оно и есть. Придется кое-что поменять... — Он помолчал. — Боже, я и представить не мог... Только не его... Вот и все, что он сказал. Мы договорились провести вместе воскресенье, сегодняшний день — а теперь он был мертв. Если он успел внести какие-либо изменения в книгу, то я хотел знать, что именно. Возможно, Гэйл знает, она ведь все набирала. * * * Она жила в большом двухэтажном доме со своими родителями и братом-холостяком Фредом, который был на несколько лет старше. Фред встретил меня в дверях и провел в гостиную. Он присел на диване рядом с Гэйл, которая подняла на меня опухшие от слез глаза. С трудом выговаривая слова, она ответила на мой вопрос: — В этой книге рассказывается много о чем, Шелл. Много имен, досье, истории про коммунистов, занимающих влиятельные должности и тому подобное. — Не помнишь ничего такого, что могло бы объяснить... Она всхлипнула. — Нет. У меня в голове все перемешалось, Шелл. Я никогда не набирала за раз больше чем несколько последовательных страниц. Что-то из середины, затем из конца, потом из начала... Я не знаю, все так перемешалось... — Не помнишь имя Льюис Толлман? — Звучит знакомо, но... нет. Я посмотрел на ее брата. — Фред, Джим когда-нибудь упоминал... Он прервал меня, покачав головой: — Я ничего не знаю об этих вещах. Да и не хочу ничего знать. Я повернулся к Гэйл. — А рукопись случайно, не у тебя? — Нет, я набрала чистовик и вместе с копиями все отдала ему прошлой ночью. — Ладно, книга хотя бы закончена, как ты считаешь? Она прикусила губу. — Да. Завершена. Я... никогда не забуду, что он сказал. Я отдала ему последние десять страниц, он крепко обнял меня и поцеловал. Все страницы смялись. — Две большие слезы скатились по ее щекам. — Джим выглядел таким счастливым. Он сказал: «Любимая, теперь все. Ч...что ты скажешь, если мы поженимся?» — Она зарыдала, опустила голову и закрыла лицо ладонями, плечи вздрагивали. Фред положил руку ей на плечо. Я поднялся и вышел. * * * Барни Гудман открыл входную дверь своего модернистского дома в пригороде Голливуда, улыбнулся своей фирменной теплой улыбкой и предложил мне войти. Покинув Гэйл, я позвонил Гудману и попросил о встрече. Я не хотел вдаваться в детали по телефону. Он крепко пожал мне руку и одарил своей мальчишеской улыбкой. — Рад вас видеть, мистер Скотт. Вы первый частный сыщик, с которым я знаком. Надеюсь, ваше расследование не касается меня? — Нет. Я здесь, чтобы узнать, не передавал ли вам еще Джим Брэндон свою рукопись. Мы прошли в маленькую обшитую панелями комнату и он указал мне на одно из двух, стоящих рядом, глубоких кожаных кресел. Когда мы уселись, он весело ответил: — Еще нет, но я ожидаю, что вскоре ее получу. Возможно, завтра-послезавтра. — Джим мертв, — сказал я. — И рукопись куда-то пропала. Я надеялся, что он уже передал... Гудман вскочил на ноги и уставился на меня: — Мертв? Как, не может быть... Он... рукопись пропала? Что вы имеете ввиду? Мне показалось, что он чересчур уж шокирован, но возможно он слишком опечалился смертью Джима. Я сказал: — Просто, она до сих пор не найдена. — Должно быть, он ее где-то спрятал. Вы ведь знаете, это настоящий динамит. Джим долго искал издателя, но никто кроме меня за это не взялся. Нельзя их винить; он был уверен, что и сам он, и его издатель будут обвинены в клевете. Возможно, я дурак, что согласился. — Он выпрямился и развел плечи. — Но кто-то должен был попытаться. — Свет заблестел на густых волосах Гудмана, бросив тень на его костлявое лицо. Он был похож на Вашингтона, пересекающего Делавэр, и я предположил, что он сможет пройти в Сенат, не поцеловав ни одного сопливого ребенка. Но он испортил все впечатление, добавив: — Известность такого сорта стоит дороже миллиона долларов. Через мгновение он опустил взгляд на меня и медленно спросил: — Джим действительно умер? — Да. И рукопись исчезла. Кроме меня только его невеста и капитан Эймос Уэйд заглядывали в нее. Но никто из нас понятия не имеет, где она. — Жаль. Я полагаю, они знают, что вы здесь? — Нет, я поговорил с невестой Джима, затем решил проверить у вас. — Я замолчал. Какого черта Гудман поинтересовался, знают ли они, где я? Никто не знал, если подумать об этом. — Как умер Джим? — спросил он меня. — Похоже, что из-за сердечного приступа... — Умер, — произнес он. — Как ужасно! — Еще хуже. Он был убит. Он тупо посмотрел на меня. — Убит? Но вы сказали... — Это только выглядит, как сердечный приступ. Капитан Уэйд сказал мне, что этот способ уже применялся дважды при убийствах комми. — Я продолжал говорить, но размышлял о другом. Когда я беседовал с Джимом в пятницу, он сказал: «Придется кое-что поменять...» Я решил, что он говорит о книге. Но что, если он имел ввиду издателя? Я почувствовал, как мое сердце колотится все сильнее и сильнее. Стараясь выглядеть безмятежным, я продолжал: — Как бы то ни было, он мертв. Вы все еще собираетесь издать его книгу? Если получите рукопись? — Изд... Конечно, но ведь... если она будет найдена, естественно, я издам ее. — Почему я, собственно, спрашиваю... Мы с Джимом были очень близки. Месяц назад он сказал, — я бессовестно лгал, — что передаст оригинал, черновики или что-то в этом роде, мне. Я не знаю, когда точно, но Джим сказал, что устроит так, чтобы я получил их, если с ним что-нибудь случится. — Отлично! Мистер Скотт, отдайте их мне, и вы можете быть уверены, что я прослежу, чтобы они будут опубликованы. — Я рассчитываю получить черновики через день-два. Я принесу их вам как только мы с Эймосом Уэйдом и Отделом по расследованию убийств внимательно их изучим. Гудман ходил по ковру взад-вперед, держа правую руку в кармане. — Нет, — произнес он. — Лучше, если вы принесете их сразу сюда. Я... по правде говоря, вам это не понравится, но... несколько местных офицеров полиции упоминаются в этой книге. Я не видел рукописи, но слышал об этом от Джима, — его лицо побагровело. — Я не знаю, кто именно — он скрывал имена. Но слишком много невинных репутаций может быть погублено. Может и к лучшему, если рукопись пропадет, если, впрочем, этого еще не произошло. Вы принесете ее сюда. К черту, я ее издам. Это меньшее, что мы можем сделать для Джима. Он был действительно сильно взволнован. Я медленно произнес: — Я не смогу этого сделать. Мне бы хотелось, но предварительно она должна быть внимательно проверена. Очень важно узнать, кто... Он повернул лицо ко мне: — Это книга важна сама по себе! Вы принесете ее мне! Это слишком важно! — он направил на меня левую руку, руку, сжатую в кулак, оттопыренный мизинец указывал прямо на меня. Я наполовину ожидал этого, и пытался развязать ему язык, чтобы укрепить свои подозрения, но все равно был настолько потрясен, что проговорился: — Льюис Толлман! Еще до того, как я произнес фамилию, его правая рука появилась из кармана, сжимая короткоствольный пистолет. Я уже поднимался из кресла, рука метнулась за револьвером под пиджак, но он меня поимел. И он знал это. Его лицо неожиданно стало жестче, старше. — Ты дурак, — сказал он. — Жалкий дурак. Я произнес глухо: — Ты убил Джима. — Конечно. — Он был спокоен, человек, разговаривающий с трупом. — Не лично, естественно, это сделала Донна, затем сожгла рукопись и копии. Она прирожденная актриса. Тебе невероятно повезло. — Он рассмеялся. — Шансы, что Брэндон узнает меня, были один к миллиону. Годы назад были предприняты меры, чтобы Национальный Комитет был проинформирован, если кто-то будет наводить справки в клинике «Мерриман» про Льюиса Толлмана или Артура Харриса. — Он помолчал, жестоко ухмыляясь мне в лицо. — Национальный Комитет. Вот насколько я значительная фигура, Скотт. Я выругался, почти готовый выхватить свой револьвер в надежде, что сумею сделать хотя бы один выстрел. Но, сидя в этом глубоком кресле, я был слишком стеснен, чтобы делать резкие движения. Толлман-Гудман спокойно произнес: — Мне бы не хотелось стрелять в тебя в своем доме и затем куда-то перетаскивать. Но придется, если ты меня вынудишь. — Он подождал, пока до меня дойдет, потом продолжил: — Достань свое оружие. Левой рукой. Двумя пальцами, Скотт. Я сделал, как он сказал; он знал свое дело. Он приказал мне встать, свести руки за головой, и я подчинился. Он выглядел самодовольным, когда злорадно начал рассказывать мне про себя. Сначала мне показалось, что он бахвалится, стараясь поднять себя в своих собственных глазах, но затем я понял, что у Барни Гудмана просто до сих пор не было возможности рассказать кому-либо о своей значимости. Всего несколько высокопоставленных коммунистов, возможно, только в Национальном Комитете, знали о том, кем он является на самом деле. Должно быть, ему часто чесалось рассказать другим то, что он поведал сейчас мне. — Льюис Толлман умер в тот день, когда я переступил порог клиники «Мерриман». Я получил новое лицо, помоложе, свидетельство о рождении было подделано. Моя рука была прооперирована. Я обрел полностью новую личность и перебрался в Лос-Анджелес. Меня снабдили достаточной суммой, чтобы открыть издательскую фирму. Ты должен признать, что я был осторожен. Ни единой промашки. — Неверно. Ты забыл о парнях вроде Джима Брэндона. И не все было полностью учтено, например твоя дурацкая привычка. И ты лжешь сам себе. Сам по себе, без поддержки партии, без их инструкций, ты никто. Он засмеялся. — Не будь таким наивным, Скотт. Ты знаешь, что это неправда. Впрочем, человек имеет право на свое мнение, в этой стране ведь демократия. — Он снова рассмеялся. Я поддерживал разговор, пытаясь тянуть время. Но Гудман приказал мне пихнуть револьвер к нему. Не сводя с меня глаз, он наклонился, поднял мой 38-й и положил себе в карман — и тут я вспомнил про пистолет Джима. Я совсем позабыл про маленький 32-й Джима, до сих пор лежащий в кармане моего пиджака. Я весь напрягся. Мне нужно было, чтоб он отвел взгляд от меня всего на мгновенье, и тогда я выхвачу пистолет. Но он был профессионалом. Неожиданно за окном позади его я уловил на мгновение блеснувший свет фар. Кто-то подъезжал к дому. Или проехал мимо. Гудман продолжал говорить: — Кроме того, вскоре я буду в Сенате. — Сначала тебя должны избрать. — Все уже рассчитано, Скотт. Число голосов, которые я получу, все. Все спланировано на ближайшие двадцать лет. Меня изберут. Я размял, как смог, руки за головой. — Кажется, кто-то подъехал, Гудман. Он продолжал улыбаться. Я понадеялся, что я прав, и автомобиль в самом деле подъехал к дому. Потому что прервут нас или нет, но я собирался попытаться выхватить 32-й. Я представил Барни Гудмана в Сенате, при поддержке пропагандистской машины, о которой писал Джим, это казалось вполне вероятным. Через десять, пятнадцать лет, он вполне сможет стать советником президента. Входная дверь хлопнула. Брови Гудмана взметнулись, но пистолет оставался недвижим, и он не сводил с меня взгляда. Я опустил правую руку на дюйм, затем еще ниже... Дверь в комнату распахнулась и кто-то вошел. — Барни, я только что из... Ее голос неожиданно умолк. Гудман повернул голову, чтобы посмотреть на нее. Это был тот шанс, которого я ждал. Мне не нужно было смотреть на нее, потому что я знал этот хриплый с придыханием голос. Как только Гудман отвел взгляд, я сунул руку в карман пиджака, схватил револьвер и прыгнул в сторону, выхватывая его на лету. Гудман вскрикнул, резко развернулся и выстрелил прежде чем я навел 32-й на него; пуля обожгла мне руку. Я нажал спусковой крючок дважды. Он покачнулся, выстрелил в меня снова и промахнулся. На белоснежной рубашке у него под пиджаком выступила кровь, и он стал медленно заваливаться вперед. Дуло его пистолета опустилось, но он выстрелил еще раз, и пуля вошла в ковер. Он опустился на колени. Теперь у меня было достаточно времени, чтобы прицелиться, и мой следующий выстрел угодил ему прямо в лоб. Донна бежала к двери, когда я позвал: — Не так быстро, Донна. Она сделала еще один шаг и замерла с опущенными руками, сжимая и разжимая ладони. Она ссутулилась, ожидая пулю в спину. — Повернись, — приказал я. — Я не собираюсь в тебя стрелять. У тебя есть слишком много чего нам рассказать, детка. Я сидел у телефона, ожидая полицию, направив пистолет на Донну. Будет много крика по поводу того, что произошло, но я чист. То, что расскажет Донна, пойдет мне на пользу. Но и без нее, полагал я, у меня не было бы проблем. Так было записано черным по белому, в параграфе 197. Гудман направлял на меня пистолет, старался убить меня. Но даже если бы он не был вооружен, даже если бы он просто стоял столбом, когда я убил его, все равно это попадало бы под параграф 197. По крайней мере, в моей книге. Это Уголовный Кодекс, раздел 197 — самозащита. Подставной убийца «The Build-Up» 1956 Голова моя пульсировала. В основании черепа острой точкой сосредоточилась боль. Когда я отнял руку от этой точки, рука была липкая. Я заставил себя открыть глаза и увидел на пальцах темные пятна. Все еще смутно сознавая, что со мной, я пошевелил правой рукой, и из нее что-то выпало на пол. Это был револьвер — мой маленький, 32 калибра, револьвер. Я частный детектив — вот почему я всегда ношу с собой оружие. Слева возле меня было открытое окно. Это было подозрительно. Мне не следовало сидеть возле окна на неудобном стуле. Я с трудом поднялся на ноги и оперся рукой о подоконник. Внизу, на глубине шести ярдов, пролегала Главная улица. Главная улица Альтамиры, в штате Калифорния. Я начал кое-что припоминать. Здесь, в «Рэлей Отель» играли в карты. Мы играли в покер, и нас было пятеро: Вик Фостер, Хэнни Хастингс, Берт Стоун, Артур Джейсон, и я — Шелл Скотт. Я обернулся. Крытый сукном стол лежал на боку посреди комнаты, вдоль него на ковре лежали деньги. На вид их было около тысячи, не больше. На полу лежала также пара стаканов из-под виски. Все выглядело как после драки. Потом я увидел его. Он лежал на спине, по ту сторону стола, с открытыми глазами и остановившимся взглядом. Его белая сорочка была залита кровью. Это был Хэнни Хастингс, с простреленной в двух местах грудью. На его лице, под носом и на губах, также темнели кровавые пятна. Ни пульса, ни дыхания — он был несомненно мертв. Последним, что я помнил, было то, что за карточным столом нас осталось трое — Вик Фостер, Хэнни и я — двое других ушли за несколько минут до этого. Потом Фостер встал, подошел к окну глотнуть свежего воздуха и зашел мне в тыл. И сразу же — треск выстрелов. И погас свет. Вой полицейской сирены вернул меня к действительности. Выглянув в окно, я увидел две машины, остановившиеся у тротуара. Из них выскочили полицейские и поспешили в здание. Мой маленький револьвер, который я выронил, приходя в себя, все еще валялся у моих ног. Я поднял его и вытряхнул барабан. В нем были две пустые гильзы. С минуту я стоял, заставляя себя думать. Какой-нибудь бандит из Борнео быстро бы сообразил, что Фостер убил Хэнни и подстроил все так, будто убийца — я, ведь Фостер ничего не делал наполовину. Но с полицией дело не так просто, мне придется долго и подробно объяснять, особенно теперь, так как уже две недели газеты допекают полицию за то, что они до сих пор не нашли убийцу одного профсоюзного деятеля по имени Тайпер. При таких обстоятельствах они быстро провернут дело об убийстве Хэнни, может быть, даже, что они быстро раскроют и тайну убийства Тайпера. Губы у меня распухли, были разбиты и болели: меня били, когда я потерял сознание. Лицо Хэнни тоже было в крови. Все выглядело так, как будто мы с ним подрались — это могло объяснить и шишку у меня на голове. То, что неделю назад я дал Хэнни по физиономии, едва ли могло мне помочь. Я бросился из номера вниз по лестнице и был уже на третьем этаже, когда услышал топот взбирающихся по ступенькам ног. Я не знал, насколько я известен полиции, но я знал, что у меня в кармане револьвер убийцы. Справа от меня была открыта дверь в комнату 302, и я увидел маленькую пожилую горничную отеля, которая перестилала постель, сменяя белье. Я подскочил к двери, сорвал с себя пиджак и только перекинул его через руку, как полицейские появились на площадке лестницы. Я гневно посмотрел через дверь на горничную. Полицейские приостановились. — О'кей, детка, — закричал я. — Раз ты так, смотри — будешь жариться в аду! У горничной отвисла челюсть и округлились глаза, а я захлопнул дверь с такой силой, что на площадке зазвенело эхо. Я резко повернулся, надел пиджак и направился к лестнице. Оба офицера следили за мной, один особенно пристально оглядел меня — мои светлые волосы, лицо, распухшие губы, отмечая про себя мой рост и мое телосложение. Это означало, что они уже получили кое-какие сведения о внешности «убийцы». — Каково? — завопил я, обращаясь к ним. Они переглянулись. Я провел пальцем по вздутым губам и забормотал: — Сукина дочь, кошка проклятая, — и проскочил мимо них. Пожав плечами, они пошли дальше по лестнице. Как только они скрылись из виду, дверь приоткрылась, и маленькая почтенная горничная выглянула в коридор. — Что я такого сделала? — спросила она мне вслед. Я уже спускался в вестибюль. Очутившись там, я огляделся. Из вестибюля отеля можно было непосредственно пройти в несколько магазинов. Я вошел в один из них — цветочный. Несколько тысяч долларов, бывших в моем бумажнике, исчезли, пока я был без сознания, но в кармане брюк я нашел несколько монет, купил дюжину роз и вышел с ними на улицу. Я весь вспотел, но душевная буря ничем не проявлялась на моем лице. Многолетняя игра в покер с высокими ставками научила меня владеть собой и контролировать свое поведение, но внутри меня все бурлило. Никто не остановил меня, и я облегченно дошел до стоянки такси. Проехав кварталов двенадцать от отеля, я пересел в другое такси, оставив в первом купленные розы, и вышел из второго за три квартала до Грин-парка. В парке я храбро зашел на газон, подняв по дороге брошенную кем-то газету, сделал из пиджака подобие подушки и растянулся на траве, закрыв газетой лицо. Я думал о четырех людях, с которыми сегодня, в четверг, почти до четырех часов дня играл в покер. Вик Фостер — поверенный в делах и заурядный политик с блестящими идеями, который дважды проваливался на выборах в Конгресс. Высокий костлявый человек с худым, обвислым угловатым лицом. Фостер похож на старинного шерифа с «Дикого Запада», который позволил себе расслабиться после того, как очистил город от преступников, уложив их выстрелами в спину. Низенький, толстый, беловолосый Артур Джейсон — судья на выездных сессиях. Берт Стоун, пятидесяти лет от роду и шести футов четырех дюймов ростом, с большим красным носом, который выглядит так, будто кто-то заехал в него кулаком. Стоун — бизнесмен, владелец самого крупного в Альтамире радио и телевизионного агентства и ателье по ремонту аппаратуры. Насколько я понимаю, его можно склонить на «особую» работу, если дать подходящую цену. Несколько месяцев тому назад у него были неприятности из-за того, что он, как утверждали, приладил подслушивающее устройство к телефону одного местного полицейского. Обвинение вызвало двухдневную сенсацию в газетах, но все завершилось заявлением, что это «ошибка». Хэнни Хастингс до сегодняшнего дня был человеком, имевшим в городе значительный вес. Член муниципального совета, он знал большинство альтамирских — и многих государственных — «шишек» настолько, что называл их просто по именам, и несколько раз я слышал, как его называли устроителем и посредником в разных делах, в том числе даже в отношениях между преступниками и полицией. Если вы хотели устроить какое-нибудь дельце, существовала формула: «Поговорите с Хэнни». Теперь всему этому конец. Похоже, что преступники перессорились между собой, однако это не объясняло, почему меня избрали козлом отпущения. И еще одно обстоятельство меня беспокоило. Если бы полиция прибыла в отель на несколько минут раньше, они нашли бы меня на полу, в бессознательном состоянии — а люди без сознания не делают дырок в других людях. Каким же образом Фостер мог знать, что к появлению полицейских я буду уже на ногах? Я вернулся в мыслях к завершению нашей партии в покер. Мы, все пятеро, сидели вокруг стола, сумма ставок уже намного превышала сто тысяч долларов, и примерно треть этой суммы лежала грудой против меня. Джейсон сидел справа от меня, Стоун и Хэнни — слева. Мне везло. Но я чувствовал, что это беспокоит только одного из партнеров — Фостера. Угловатое лицо Фостера хмурилось при каждом моем успехе, и он все мрачнее вглядывался в свои карты. К этому времени я уже имел о нем весьма полное представление. Удивительно, как много можно узнать о человеке, играя с ним в покер. Следя за ним уголком глаза, я увидел, как он поднял руку и тихонько подергал себя за мочку левого уха. Всякий раз, когда Фостер бывал в затруднении, или когда его что-либо беспокоило, он бессознательно теребил мочку левого уха. Сейчас этот жест показывал, что дела его плохи. В данный момент в куче денег было десять тысяч. Я отсчитал десять тысяч и, бросив деньги на середину стола, сказал: — Добавляю столько же. Для большего интереса. Стоун почесал свой большой нос, потом он и Хэнни бросили свои карты на карты на середину стола. Фостер сказал: — Хотите все купить, а, Скотт? Черт, у меня ничего нет. Он показал двух королей. Я начал сгребать деньги. Фостер спросил: — Шелл, вы все еще носите тот игрушечный револьвер? Я похлопал себя по левой подмышке. — А как же?! — Я посмотрел на деньги, лежащие на столе. — Ведь при мне будет сто тысяч, когда я уйду отсюда. Он усмехнулся. — Только если при помощи револьвера. — С такими игроками, как вы, он мне не нужен. Сдавайте. Он не стал сдавать. Он сказал: — Да, везет вам в картах, что правда, то правда. Счастлив в картах, несчастлив в любви. — Не всегда же. — Всегда. Он не улыбался. Он думал о Глории. Фостеру я очень не нравился сегодня, да и в любой другой день тоже, может быть, он даже ненавидел меня. Мы оба видели Глорию Мелоуз весьма часто, но последнее время Фостеру не везло: уже с месяц как она проводила время только со мной. Никто не мог бы осудить Вика Фостера за то, что его возмущало такое переключение внимания со стороны Глории, потому что Глория — это прекрасное сновидение, которое остается с вами, когда вы просыпаетесь. Глория Мелоуз — стройная и тоненькая, но с массой того, что называется сексапил, определяйте это как хотите, но она имела его в изобилии. Глаза глубокие и томные, как грех, губы выразительнее, чем у иной женщины вся ее внешность, мягкий хрипловатый смех, как у увертливого дьявола. Она играла на рояле и пела в ночном клубе в деловой части города, пела своим тихим голоском, от которого вы чувствовали, будто у вас по спине скользят белые пальцы, и который превратил обыкновенную поп-балладу в любовный шепот. Она обладала всем, что ей требовалось, и всем, что было нужно мне. Я — двадцатидевятилетний холостяк, но с Глорией чувствовал, будто становлюсь тридцатилетним папой. Может быть, я был в нее влюблен, в этом я еще не был уверен. Но насчет Вика Фостера я не сомневался. Он-то был в нее влюблен. Стоун и Джейсон встали, сказали, что покера с них достаточно, и почти сразу же ушли. После трех сдач Фостер тоже сказал «хватит», потом подошел к окну, якобы для того, чтобы подышать свежим воздухом. Через минуту он отошел и остановился у меня за спиной. Я смотрел на Хэнни, когда это все случилось. Хэнни не выказал никакого удивления, просто посмотрел поверх моей головы и снова опустил глаза — вот и все. Но то, что произошло несколько секунд спустя, должно быть очень удивило его. Лежа в парке под газетой, наброшенной на лицо, я пытался вспомнить, почувствовал ли я тогда боль от удара. Теперь-то я хорошо знал, где мне больно. Из парка я отправился в «Дорман Отель», тоже на главной улице, прямо через дорогу от «Рэлей Отеля». Маленький седой клерк у стойки взглянул на меня, не показав и виду, что знает меня. Только один номер был свободен — на шестом этаже, с окнами на Главную Улицу, из него час назад выехал некий «мистер Браун». Но он был, судя по описанию, шести футов и трех или четырех дюймов ростом, с шевелюрой седых волос и с большим толстым носом. Значит «Браун» был Берт Стоун. Я заплатил за одну ночь. В номере я включил радио и подошел к окну. Прямо напротив через улицу было окно номера 612 в «Рэлей». Мне виден был тот неудобный стул, на котором я сидел перед тем, как лишился сознания. Радио возбужденно передавало что-то, звучавшее как последние известия. Я уловил слова «Шелл Скотт». Ваше собственное имя неминуемо привлечет ваше внимание, но особенно, если первое имя — Шелл, и вам бы хотелось держать его в секрете. Очевидно, я включил радио после описания сцены убийства, но диктор перешел к характеристике убийцы и представил меня весьма выразительно, включая эпитеты «вооружен и опасен». Потом последовала интересная информация. Вик Фостер, судья Джейсон и Берт Стоун рассказали полиции, что они, вместе с Хэнни Хастингсом и Шеллом Скоттом сыграли очень приятную и «дружественную» партию в покер, после чего они трое ушли, оставив Шелла Скотта наедине с Хэнни Хастингсом. И это все, что они знают. Но в этом они готовы присягнуть, охотно и добровольно, как добрые честные граждане, заинтересованные в сохранении законности и порядка. Для полиции и для среднего гражданина свидетельство этих троих выдающихся граждан прозвучит как истинная правда, но все, что я скажу, будет воспринято как естественная попытка убийцы выгородить себя и свалить вину на других. Это был хитро задуманный план, они подстроили все достаточно убедительно. Но у меня оставался один козырь: я был жив и свободен, на что эти бродяги не рассчитывали. Из своего номера я позвонил каждому из трех домой и на работу, но нигде никто не ответил. Ну и черт с ними. Надо было спешить. Я вышел из отеля, поймал такси, доехал до Энн-Стрит, пересел в другое такси и отпустил его за три квартала до дома, где жила Глория — на тихой, обсаженной деревьями, Пеппер-Стрит. Мне открыла Глория. Уже почти смеркалось, и она была одета, собираясь на работу. На ней было нарядное платье, короткое и стимулирующее, как выстрел в лоб, и прозрачное, как мартини, с плавающими в нем двумя оливками. Мой приход ее не удивил, но вид у нее был несколько встревоженный. Приблизившись ко мне вплотную, она заглянула мне в лицо. — Шелл, дорогой мой, я надеялась, что ты придешь. Я все слышала по радио. Ведь ты не... — Нет, детка. Я не убивал. Ты одна? Она кивнула, притянула меня к себе и буквально закрыла мною дверь, приперев меня к ней спиной. — Шелл, дорогой, я знала, что это не ты... но как это случилось... — Об этом потом. Меня ищут почти все полицейские в городе. Некогда объяснять. Ах, детка, нет, для ЭТОГО тоже нет времени. — Я оттолкнул ее от себя, и мы сели, потом я сказал: — Глория, мне крепко пришили это убийство, а орудовал Фостер. В городе никто не знал лучше его, чем ты. Вот почему я здесь, правда, ненадолго. Если у тебя есть хоть какая-нибудь идея, почему Фостер и его дружки убили Хэнни и теперь пытаются повесить это на меня — а именно это и случилось — то скажи мне. Я должен выбраться из этой ямы и должен найти Фостера. Темные карие глаза, длинные ресницы, нежный неулыбающийся рот. Ее язычок медленно прошелся по красной нижней губке, она покачала головой. — Не знаю, Шелл. Вик был здесь позавчера вечером. Когда я не могла с тобой встретиться, помнишь? — Ага. — Он просил меня выйти за него. Но я сказала — нет, что я даже больше видеть его не хочу. Ты знаешь, почему. Не хочу никого видеть, кроме тебя. Так ему и сказала. — И как он? — Разозлился. Он уже до этого выпил, а тут уж стал заливать по-настоящему. А потом вскоре с воплями убрался. Я закурил. — Фостер ничего не говорил о Хэнни? Что он вообще тебе говорил? Она нахмурилась. — Что-то говорил. В тот последний вечер, но я не помню... — Несколько секунд она молчала, потом медленно кивнула: — Да, вспомнила, потому что это было так странно. Сначала он просто ругался, а потом сказал: «Сперва Хэнни ударился в религию, а теперь ты поглупела». Что-то вроде этого. — Хэнни ударился в религию? Что бы это значило? — Не знаю. Но Вик сказал еще кое-что. Я спросила его, о чем он, а он ответил: «Хэнни вывернул свои... внутренности перед священником». — Священником? Глория кивнула. — Это то, что сказал Вик. Но потом он замолчал, а после накричал на меня. И в конце концов ушел. Я мог представить себе, что Хэнни «вывернул свои кишки», потому что и он, и Фостер, и двое других, несомненно, столько знали друг о друге, что каждый из них мог подвести под виселицу остальных. Но почему перед священником? Хэнни жил в западной части города, на Пайн-Стрит. Если он и пошел к священнику, то скорее всего в церковь на углу Восемнадцатой и Пайн-Стрит, к отцу Мэндону. Но как узнал об этом Фостер? Хэнни ни за что бы ему не сказал. И я готов был поклясться адом — то есть небом, что отец Мэндон не обмолвился об этом ни словом. Я спросил Глорию: — Ты не знаешь, куда бы мог отправиться Фостер, если бы захотел на время куда-нибудь скрыться? У нее было предположение, только в этот момент оно мне не очень помогло. Месяца два назад, когда я еще не был с ней знаком, и она встречалась с Фостером, он однажды уехал из города и с неделю пробыл в своем маленьком загородном домике. — Вик сказал, что ему необходимо уехать на несколько дней, чтобы дать покой своей язве желудка. Что никто не будет знать, где он. Этот домик для него вроде убежища, место, где можно расслабиться. — А где он, этот домик? Она покачала головой. — Где-то за городом, Шелл, но я не помню, где именно. — Она искоса взглянула на меня. — Правда, он написал мне одно письмо, и я даже ответила ему, так что там должен быть обратный адрес. Наверное, это письмо где-то у меня осталось — только не помню где. Хочешь, поищу? Я встал. — Валяй. Только я не могу ждать. Я тебе позвоню. Наверное, к тебе скоро явится полиция. Ничего не придумывай и не запутывай себя. Говори все как есть. Скажи им, что я был у тебя, и все, что я тебе говорил. Может быть, это даже поможет. С минуту я обдумывал ситуацию и мне в голову пришла одна идея насчет полицейского по имени Биллингс. — Ладно, — сказала она, — если, когда ты позвонишь, здесь будет полиция или еще кто-нибудь, я скажу: «Хэлло, Люсиль!» — Она грациозно поднялась с кресла. — А если я буду одна, я скажу тебе: «Шелл, лапушка, лапушка, лапушка...» — Ух, ты! У Глории была привычка в определенные, весьма вдохновляющие моменты говорить мне «лапушка», повторяя это слово вновь и вновь с какой-то горячей хрипловатой интонацией, которая проделывала на моем хребте то же, что Лайонен Хэмптон проделывает на виброфоне. Дикая музыка вырывалась из моих позвонков, быть может, слышная одному мне, но вполне реальная сумасшедшая мелодия, звучавшая у меня в ушах. Мелодия, которую я хотел слушать еще и еще, но только не сейчас, когда вот-вот нагрянут веселые полицейские, готовые всадить мне в тыл кусочек свинца. Эти музыкальные моменты были моментами, в которые свинец был мне решительно ни к чему. И я потрусил к двери. Опять такси. Скоро меня будут знать все городские водители. Этот привез меня на угол Восемнадцатой и Пайн-Стрит. Мэндон был высокий худой человек со спокойными глазами и спокойным голосом. В нескольких словах я объяснил ему, что мне нужно. Он был потрясен, услышав, что Хэнни убит, но не выразил никаких чувств, когда я объяснил ему, что полиция ищет меня, считая меня убийцей — то есть ищет не того человека. Наконец я сказал: — Отец мой, не приходил ли к вам Хэнни совсем недавно? Может быть, просил вашей помощи в каком-нибудь деле? Он улыбнулся. — Мистер Скотт, боюсь, что любые разговоры, какие бы мы с вами ни вели, не могут быть предметом обсуждения. Пришлось истратить еще три минуты для быстрого объяснения, но затем отец Мэндон сказал мне, что за последнее время Хэнни Хастингс говорил с ним несколько раз. — Он был удручен и встревожен, — сказал отец Мэндон. — Он просил у меня совета, и я велел ему искать ответа в собственном уме и сердце. — Он тяжело вздохнул. — Пожалуй, этого оказалось недостаточно. Отец Мэндон, естественно, не хотел сказать мне, что удручало и тревожило Хэнни, но я поведал ему о своих подозрениях, и он повел меня в исповедальню. Я присмотрелся и стал искать. Отец Мэндон следил за мной со странным, недоверчивым выражением на лице. Ни один из нас не проронил ни слова, пока я не нашел то, что искал. Когда я выпрямился, лицо отца Мэндона выражало уже не недоверчивость, оно было хмуро и скорбно. — Что это? — спросил он спокойно. — Я не совсем уверен, отец мой. Я не знаток электроники, это Берт Стоун, я говорил вам, что в этом деле их трое... На моей ладони лежал какой-то предмет — маленькая продолговатая коробочка, чуть больше пачки сигарет. — Но думаю, что это что-то вроде подслушивающего устройства. Вернее, я в этом не сомневаюсь. Вероятно, что-то вроде передатчика. Радиопередатчика. — Но... это невозможно... — Боюсь, что возможно, — сказал я. — Это хуже, чем убийство? Он не ответил, но за него ответило его лицо. Я обнаружил передатчик, работающий на батарее, он был прикреплен под сиденье. Приемник мог находиться в любом месте в радиусе до двух миль от церкви, там, где находился Фостер, Стоун или Джейсон слушали, как Хэнни изливал священнику свои сомнения и муки. Отец Мэндон согласился отдать мне этот миниатюрный передатчик. Прежде, чем уйти, я сказал: — Простите мое вторжение, отец мой. Но теперь вы понимаете, почему я должен был прийти сюда. Люди, которые это сделали... ну, да ладно. Но они поддали мне жару. Он мягко улыбнулся. — Думаю, что им скоро будет намного жарче, чем вам, мистер Скотт. На этот раз я пошел пешком. Я слишком злоупотреблял своей удачей, полагаясь на столь многих водителей, к тому же место, куда я шел, было всего в нескольких кварталах отсюда. По этому адресу жил сержант полиции Дэйв Биллингс, так что я шел нанести ему визит вместе с моим маленьким револьвером 32 калибра. Не то, чтобы мы были друзьями, но я знал его с тех пор, когда он был уличным регулировщиком. Теперь он работал в отделе по расследованию убийств, и я знал, что к этому времени он обычно приезжает домой. Было немного больше семи вечера. В семь тридцать пять он свернул с улицы и поехал к гаражу. Я подождал, пока он взялся обеими руками за ворота гаража, вышел из-за угла, где я его ждал, приставил револьвер к его спине и сказал: — Спокойно, Биллингс. Не опускайте рук. Все, чего я хочу, это разговора. Я почувствовал, как напряглись его мышцы. Я отступил на шаг. — В машину, Биллингс. Только сначала бросьте ваш пистолет. Несколько минут спустя мы уже были в его машине, я — на заднем сидении, все еще держа его под прицелом, его же пистолет был у меня в кармане. Я велел ему выехать на улицу и остановиться квартала на два дальше. Он уже знал об убийстве Хэнни, так что я просто рассказал ему, что произошло в действительности. Когда я закончил, он сказал: — Не хочу сказать, что вы лжете, Скотт. Особенно пока вы наставили на меня ваш револьвер. — Он слегка повернул голову. — Калибр 32, верно? Хастингса убили как раз из такого. — Вот именно. Из этого самого. Это мой револьвер. Только стрелял из него не я. Впрочем, не хочу повторять все сначала. Половина города знает, что Шелл Скотт всегда при оружии. Уж я об этом позаботился. Он зарычал. Послышался легкий звук вроде щелчка, и я заметил, что Биллингс наклонился в сторону от меня. Я схватил его сзади за воротник и втряхнул обратно на водительское место. — Что, черт возьми, вы собираетесь сделать? Он выругался. — Спокойно, — сказал он. — Уж и закурить нельзя? Изо рта у него торчала сигарета. Я почувствовал, что у меня вспотели ладони. — Биллингс, — сказал я, — сидите смирно. Закурите, когда мы закончим наш разговор. А пока даже не шевелитесь. Он спросил: — С неделю назад у вас с Хастингсом вышла маленькая потасовка, не так ли? — Самая маленькая. В гриль-баре Стэнга. Он был пьян, набросился на меня, и я его стукнул маленько. Черт, да я и сам выпил маленько. Эти типы, что навесили на меня убийство, возможно сообразили, что это еще одна причина сделать меня козлом отпущения. Кроме того, они знали, что я ношу с собой свой игрушечный револьвер. Это им было на руку. Самое главное — Фостер ревновал меня к этой девочке. Если меня убрать, может быть, ему что-нибудь и перепало бы. И вы не отрицаете, что полиция получила анонимную подсказку. И еще одно — сегодня мы играли в покер, и я остался в выигрыше. Премия для убийц! Ну что, достаточно причин? — Еще бы, — ответил он. Видимо, я произвел на него впечатление. Тогда я рассказал Биллингсу о моей встрече с отцом Мэндоном. Он промолчал. Я велел ему выйти из машины и отойти назад на несколько шагов, потом положил его пистолет и миниатюрный передатчик на тумбу у тротуара и попросил его подождать, пока я буду достаточно далеко, чтобы взять их. И проверить то, что я рассказал ему об этом передатчике. — Вот как было дело, Биллингс. Никто еще не слышал от меня этой истории, но я не мог явиться с ней в полицию. Теперь вы знаете мою историю. Постарайтесь ее проверить. Он опять промолчал. Я завел мотор и поспешил отъехать, свернул за угол и, проехав еще немного, остановился и из автомата позвонил Глории. — Хэлло, Шелл, лапушка, лапушка, лапушка. — Да, да, понимаю... — Шелл, ты не должен был уходить. Ты меня буквально... пришлось прыгнуть под холодный душ. Только успела накинуть полотенце... — Стоп! Я не за этим... — Подожди... Ну, вот! Никакого полотенца! Видел бы ты меня сейчас. В чем мать родила... — Не треплись, слышишь? Нашла ты адрес? Она вздохнула и сказала, что это на Кингхэм Роуд, 1844. Около десяти миль за городской чертой. Я повесил трубку в середине ее монолога, который в обычное время я попросил бы ее повторить, вскочил в машину и помчался по этому адресу. Домик был маленький, белый, окруженный эвкалиптами и отстоящий от дороги футов на сто. На подъездной дороге стояла машина, за задернутыми занавесками горел свет. Оставив машину у дороги, я пешком приблизился к дому и нашел окно, где штора на дюйм не доходила до подоконника. Заглянув в эту щель, я увидел внутренность комнаты. В ней был Фостер. Он стоял ко мне спиной у небольшого бара и наливал в стакан содовую воду. Обернувшись, он несколько секунд разглядывал стакан, потом стал жадно пить. И я вдруг понял, что до сих пор не испытывал к нему настоящего гнева, потому что, когда я сейчас его увидел, во мне вдруг закипело и поднялось что-то горячее и багровое, как огромный взрыв. Я почти нацелился в него из своего маленького револьвера, но я не хотел убивать этого типа: я хотел поиграть с его головой, как с тыквой, и послушать, какие слова польются с его языка. Входная дверь была закрыта, но не заперта, и я открыл ее, прошел через узкую переднюю и, оказавшись перед дверью, за которой находился Фостер, толкнул ее и вошел в комнату. Фостер смотрел в другую сторону и, видимо, не замечал меня и не слышал. По крайней мере, в первый момент. Я оглядел комнату, потом двинулся к Фостеру, целясь ему в голову. Он случайно повернулся, увидев меня, и лицо его побледнело. Его взгляд упал на мой револьвер и прирос к нему. — Не стреляйте! — закричал он. — Шелл! Ради бога, не стреляйте. Мы договоримся. Я приближался, а он пятился от меня, пока не прижался к стене. — Шелл, говорю вам, — мы все уладим. Мы вас вытянем! — Это будет только справедливо, Фостер, — сказал я. — Вы достаточно потрудились, чтобы втянуть меня. — Пожалуйста. — Его голос окреп. — Вы никогда не выпутаетесь, если убьете меня! Они вас упекут! — Я был уже почти рядом с ним. Он закрыл глаза. — Шелл, не убивайте меня. Я во всем сознаюсь, во всем! Я все напишу! Только не убивайте! Он пронзительно вскрикнул. Это чуть не вывернуло меня наизнанку. Он был в панике, но я подумал, что он не настолько испуган, как хочет показать. Но я с ним рассчитаюсь. Нехорошо нападать на него, когда он закрыл глаза, но тут я вспомнил, как он ударил меня сзади, а потом ударил по зубам, когда я потерял сознание, так что атаковать его оказалось нетрудно. Я наклонился вперед и, размахнувшись, всадил кулак ему в живот чуть ли не до самого позвоночника. Дыхание и слюна вырвались у него изо рта и он согнулся, ноги его подкосились. Я отступил на шаг, снова размахнулся и ударил его левым кулаком в зубы. В последнее мгновение, однако, я ослабил удар. Пусть он потеряет зубы, но не сознание! Он соскользнул на пол, тыкаясь руками в ковер. — Ну ладно, Фостер, — спокойно сказал я. — Хотите начать с Хэнни? Он облизнул губы, сморщился от отвращения и сплюнул. — Он собирался в полицию, выболтать все, что знал, — сказал он. — Мы бы все сели за решетку — Стоун, Джейсон и я. Хэнни во всем был с нами, он просто сошел с ума. — Дальше! Все до конца! — Мы все вчетвером за последние два года сколотили около миллиона. Началось с Берта Стоуна. Я подал ему мысль. Он приладил подслушивающие устройства к разным телефонам местных бизнесменов, людей с деньгами. Потом шантажировал их. Не только ради денег. Мы получили возможность контролировать некоторые контракты, доходы от строительства в городе. Если возникали неприятности, мы могли оказать давление, чтобы все было шито-крыто. Например, новое строительство жилого района, операция на 15 миллионов. Берт говорил нам, кто заключает контракты, где закупаются материалы. Подписчики знать не знают, что происходит, и никогда не узнают. Можно снимать пенки сколько хочешь. — Он облизнул губы. — Шелл, если хочешь, мы можем включить тебя в компанию. А Стоун просто волшебник. У него есть микрофон, с которым можно подслушивать разговоры, стоя посреди парка, за сотню футов. Никаких проводов, ничего. Целые миллионы... — Заткнитесь. Он умолк, и я отвернулся было от него, ища какие-нибудь веревки от штор, что-нибудь, чем можно было бы связать его. Но Фостер снова заговорил, по собственной инициативе. — Стоун пользовался этим микрофоном, когда мы обрабатывали Тайпера. Тайпера — того профсоюзного босса, который был убит две недели назад. Записан его разговор с членом арбитражной комиссии «Атлас Компани» о стачке, которую Тайпер собирался организовать, если дирекция не откупится 50 тысячами долларов. Мы хорошо запустили в него когти и нагнали на него страху. Тайпер выдал нам сто тысяч из профсоюзного фонда. Члены союза даже не знают, сколько там у них, так что все прошло гладко. Он сам все испортил. Начал угрожать вам. Размахивал пистолетом. Пришлось нам его пристрелить. — Вам всем? Или лично вам, Фостер? — Застрелил его я. Но все мы в этом участвовали. В равной мере. Так вышло и с Хэнни. С его убийством. Он начал дергаться: комок нервов. Тогда после вашей ссоры в гриль-баре я и сообразил, как его утихомирить. Он говорил, не умолкая, и я, наконец, стал удивляться, как это мне удалось завести его так здорово, и всего лишь парой тумаков. Может быть, тут что-то не то? Разъяснение не заставило себя ждать. — Бросьте револьвер, Скотт. А потом повернитесь. Медленно. Я повернул голову и увидел Стоуна. Он стоял в дверях за моей спиной, держа в руке большой автоматический пистолет. Позади него в передней мелькал Джейсон. Фостер поднялся на ноги. — Не очень-то вы спешили, — сказал он злобно. — Я орал достаточно громко, даже в ратуше бы услышали. Так вот почему он тогда завопил. И всю дорогу водил меня за нос, болтая без умолку, чтобы удержать мое внимание. Стоун был в домашних туфлях и брюках, голый до пояса, должно быть прилег где-нибудь здесь отдохнуть, перед тем, как я сюда пришел. Я выругался. Ведь я звонил им по телефону, и ни один мне не ответил. Как же мне не пришло в голову, что они где-то ошиваются все вместе? Но ведь не пришло же, и, когда я заглянул в окно и увидел Фостера, единственное, о чем я подумал, это о том, как я его отделаю. — Я сказал — бросьте револьвер, — повторил Стоун. Его 45-й был направлен прямо на меня. Я уронил свой револьвер. Уголком глаза я увидел, как Фостер шагнул в мою сторону. — Стой, Вик! — резко сказал Стоун. Фостер отнял руку от разбитого рта. — Ты видишь, что этот негодяй со мной сделал? — Не дури. Нельзя оставлять на нем следы побоев. — Тогда стреляй. Стреляй в него! — Минутку, — сказал Стоун, — я хочу знать, как он нас нашел. Фостер, очевидно, об этом не подумал. Его лицо застыло в недоумении, потом его губы злобно искривились. — Глория, — сказал он с горечью. — Ну что ж, сама напрашивается... — Он замолк, сжал челюсти, скрипнув зубами. Через секунду он заговорил, глядя на Стоуна: — Скотт теперь нам ни к чему. Я тут этому негодяю порассказал... Так что кончай с ним, и точка. Стоун облизнул губы. — Ты втравил нас в это, Вик. Твоя идея. Ты и кончай. Фостер подошел к Стоуну, выхватил у него пистолет и направил его на меня. Еще секунда — и я покойник. Все во мне замерло. Потом вдруг меня осенило, и я выпалил: — Подумайте сперва, Фостер! На этот раз подставного убийцы не будет! Он засмеялся. — А он и не нужен. Вспомните — вы убили Хэнни. И мы трое можем показать, что вы остались с ним вдвоем, и он был последним, с кем вы играли. Вот вы и явились сюда, чтобы разделаться с нами! Предыдущая секунда плюс то время, когда он говорил, были достаточны. Если до этого во мне все оцепенело, то теперь мысли мои неслись вскачь. При желании я всегда мог выбить Фостера из седла, как бы он в нем ни сидел, а сейчас он сидел особенно крепко. Может быть, — подумал я, — может быть, сработает? И я сказал: — Убьете меня — и все отправитесь в ту маленькую газовую камеру в Квентине. Полиция будет знать, что это — преднамеренное убийство. Фостер чуть было не нажал на курок, но слегка отпустил палец, немного опустил дуло револьвера и сказал: — Вы спятили, Скотт. Это же самооборона. Мы даже сможем предъявить ваш револьвер — тот самый, из которого вы застрелили Хэнни. Я сказал: — Ну и дурак же вы, Фостер. Полиция знает, что не я стрелял в него. Я говорил с ними. — Само собой, говорили. Никогда не унывай, а? Ну, только это вам не по... — Я могу доказать, Фостер! Сержант Биллингс, например. Позвоните ему. Его дежурство кончилось, но держу пари, он сейчас в участке. Он скажет вам то же, что и я. Я даже рассказал ему об аппаратике, который Стоун спрятал в исповедальне отца Мэндона. — Это его встревожило, и на лице его выразилось сомнение. Я продолжал: — Какой смысл мне врать? Вы можете это проверить за 15 секунд. Я бы даже хотел, чтобы вы проверили. Л не сделаете это, то вместе со мной угробите и себя. Хмурясь, Фостер поднял левую руку и стал теребить себя за ухо. Я так ждал этого момента, что невольно засмеялся. Все это звучало очень правдоподобно, и все трое молча уставились на меня. — Еще не усекли? — Я усмехнулся им в лицо. — Хэнни-то не умер. На секунду воцарилась глубокая тишина, потом Фостер сказал: — Это ложь! Тогда я взглянул на двух других. — Конечно, когда это случилось, я был без сознания. Но вы оба уже смылись. Вы, Стоун, отправились в «Дорман-Отель» и следили из окна, когда я приду в себя, чтобы позвонить в полицию. Это тоже входило в ваш план: он бы не сработал, если бы они нашли меня без сознания. Когда я пришел в себя, Хэнни еще дышал. — Это ложь, — повторил Фостер. — Я его убил. Тут я посмотрел на него. — Чушь. Вы стреляли в него из моего револьвера 32 калибра. Помните? Вы сами назвали его игрушечным револьвером, когда хотели удостовериться, при мне ли он. Люди выживают даже после выстрела из 45 калибра. Эти крошечные пульки, конечно, продырявили Хэнни, но они не убили его. Они уже поверили мне наполовину. Даже Фостер. Но я знал, что это ненадолго. А мне нужно было выиграть время. Я буквально молился, чтобы Фостер позвонил сержанту Биллингсу. Но даже если бы Биллингс заинтересовался им после того, что я ему рассказал, прошло бы минут десять, прежде чем он явился бы сюда. Даже если бы полиция установила, откуда Фостер звонил Биллингсу. Фостер сказал: — Мы говорили с полицией. Они сказали, что Хэнни убит. — Сомневаюсь. Говорили-то в основном вы, а не они. И потом, что вы воображаете, они могли вам сказать? Они ведь еще не знали, кто стрелял в Хэнни. Впрочем, я просветил Биллингса на этот счет. Фостер подергал ухо, потом двинулся к телефону, продолжая держать меня под прицелом. Я посмотрел на Стоуна и Джейсона. — А вы — вам есть, чего бояться. Лучше бы вы бежали, у вас еще есть шанс уйти от полиции. Фостер набрал номер. Я затаил дыхание. И вдруг Фостер с сказал: — Мистер Грант? С вами говорит Вик Фостер. Насчет тела Хэнни Хастингса... Нет, едва ли у него здесь есть родственники. Я бы хотел обеспечить ему приличные похороны... Да, конечно. Фостер смотрел на меня, усмехаясь. И с полным основанием. Мой блеф сработал — он позвонил по телефону. Но не Биллингсу и даже не в полицию. Он позвонил Гранту, в морг. А Хэнни был именно в морге. Поговорив еще несколько секунд, он положил трубку. Он почти смеялся от удовольствия. На этот раз разговора не будет. Сейчас он меня убьет. Я наклонился вперед, напрягая ножные мышцы. И тут мы вдруг услышали его — мы все четверо услышали — еще отдаленный, но отчетливый голос сирены. Фостер не отвел от меня ни взгляда, ни пистолета, но судья Джейсон подошел к окну и приподнял штору. — Они едут сюда, — сказал он. — Вот они... Несколько машин... Это полиция, я вижу красные огни. Я... — Голос его оборвался и замер. Я слышал, как Стоун тоже подскочил к окну, но мои глаза были прикованы к Фостеру. Если это полиция, я не знал, почему и как они сюда попали, но я был почти уверен, что это из-за меня. И я ждал, чтобы Фостер хотя бы на секунду оторвал от меня взгляд. И дождался. Он взглянул на Стоуна и Джейсона, стоявших у окна, и дуло его пистолета слегка отклонилось в сторону. Я оттолкнулся, ринулся вперед и прыгнул на него. Выстрел грянул у меня под ухом. Пуля обожгла кожу на шее, и в тот же миг я ударил его и швырнул об стену с такой силой, что маленький домишко дрогнул. Мое плечо садануло его в бок и оборвало вопль, который вырвался из его глотки. Его рука вцепилась мне в лицо, и я с размаху ударил его кулаком, задев его правую руку. Пистолет упал на пол, а Фостер, извернувшись, вырвался из моих рук и отпрянул в сторону. Он пополз на четвереньках через комнату. Стоун и Джейсон, толкая друг друга, бросились к двери, и я краем глаза видел, как они повернули по коридору в глубину дома. Сирена выла уже нам прямо в уши, и я услышал визг тормозов, когда машины стали останавливаться перед домом. Фостер вскочил на ноги, и в тот же миг мне удалось схватить его пистолет. — Стойте, Фостер! — крикнул я. — Один шаг — и я вас убью! Он был почти у двери. Он оглянулся, лицо его исказилось от панического страха, и тут он совершил ошибку: одним прыжком он очутился на пороге, и в этот момент я выстрелил. Я целил низко, и пуля поймала его, когда он был еще в воздухе. Его тело перевернулось, ударилось о дверной косяк, он упал на пол и остался лежать, царапая руками ковер. Внезапно комната наполнилась полицейскими. Не помню, чтобы я когда-нибудь видел столько полицейских в одном помещении. Прошло несколько минут, и теперь он изливался Биллингсу с таким же пылом, с каким ранее изливался мне. Я добавил то, о чем он забыл сказать или намеренно умолчал. Когда все немного успокоились, Биллингс отвел меня в сторону. — Здорово мы их накрыли, — сказал он. — Мы ведь ехали не за ними. — Он кивнул в сторону Фостера. Джейсон и Стоун были схвачены, когда пытались бежать с черного хода. — Мы явились по вашу душу. — Как вы меня нашли? Благодаря телефонному звонку? — Какому звонку? — Он помолчал и добавил: — Ну и дали вы мне жару, похитив мою машину. — Мне позарез был нужен транспорт, а я использовал уже слишком много такси. — Не следовало красть полицейскую машину. Она принадлежит городу. Пошли, я вам что-то покажу. Когда мы вышли из дому, он сказал: — Я обычно езжу на ней домой. Выглядит, как любая настоящая машина — мы называем ее «автомобиль в штатском». А что? Микрофоны в отделении для перчаток, антенна под рамой. Выглядит вполне нормально. Мы были у самой машины, и он открыл дверцу и показал мне маленький маяк на сидении. — Вот, смотрите. В глубине водительского кресла было еще что-то. — Микрофон радиопередатчика, — сказал он. — Помните, вы думали, что я достаю зажигалку для сигареты, на самом даче я включил радио. Когда вы схватили меня за ворот, я успел спрятать сюда микрофон. — Он вытащил его и показал мне. — Он заработал еще до того, как мы закончили наш разговор, и всю дорогу, пока вы сюда ехали, он передавал из машины в полицейский участок. Вот так-то. Я чертыхнулся, но от радости. Он продолжал: — Конечно, мы не слышали ничего, кроме мотора, поскольку вы не разговаривали с самим собой. На какое-то время мы вас потеряли, но в конце концов засекли этот передатчик, а стало быть, и вас тоже. Отправили следом за вами все радиофицированные машины в городе. — Он грозно зарычал: — И вдобавок захватили еще три души. — Вы почти захватили и мертвеца, — сказал я. — Вы, наверное, уже говорили с отцом Мэндоном? Он покачал головой. — Нет. Но теперь поговорю. Я был слишком занят погоней за вами. И вообще, я не верил ни одному вашему слову. Из дому вышли санитары, неся на носилках Фостера. Пока они готовились к тому, чтобы внести его в санитарную машину, он осыпал меня проклятиями. Наклонившись над ним, я сказал: — Фостер, мне сдается, что вы напрасно осквернили исповедальню отца Мэндона. Я сам не очень верующий, но все-таки считаю, что вы зря играете с законами повыше, чем городские и государственные. Голос его был слаб, но он ухитрился грязно выругаться. — Бросьте молоть чепуху, Скотт. Я пожал плечами. — Чепуху, а? Не знаю. Но вы, может быть, узнаете. — А, черт! Что вы имеете в виду? — Это вам предстоит еще узнать. Мне показалось, что на его лице выступил зеленый оттенок — цвет газовой камеры в Квентине, и что у него перехватило дыхание. Одно было ясно: Фостер, может быть, никогда не узнает, куда он пойдет после газовой камеры, но куда-то он попадет наверняка. Биллингс отвез меня в город на своей машине. Он направился в полицейский участок, но я уговорил его выпустить меня на Пеппер-Стрит. Он сказал: — Послушайте, но вам нужно явиться в полицию и дать показания. — Клянусь вам, Биллингс, я приду. Черт побери, должен же я получить свои деньги обратно. Но сначала мне нужно кое с кем повидаться. — Ну, ладно, о'кей. Но только быстро! Сегодня четверг и уже вечер, завтра у меня выходной. Не люблю откладывать да затягивать дела. — На этот счет можете не беспокоиться. Он поехал дальше, а я пошел к известному мне дому. Через две секунды после того, как я нажал на кнопку звонка, Глория распахнула дверь, и ее мягкий голос произнес: — Шелл, лапушка! Она втащила меня внутрь и захлопнула дверь. Некоторые женщины, сбросив с себя полотенце, остаются просто голыми. Глория выглядела так, будто только что выскользнула из пены черных кружев. Это было нечто удивительное, грандиозное, это было чудо. И все это была Глория. Она сгребла меня и сказала: — О, как я беспокоилась. Но теперь все хорошо. — Я только на минутку. Мне нужно идти к Биллингсу. — О, лапушка, нет! Нет! — Должен явиться в... полицию... — Лапушка, лапушка, лапушка... Бедный старый Биллингс. Я попал к нему только в субботу. Улаживатель чужих дел «Trouble Shooter» 1956 Я огляделся, не зная, с чего начать. Это был неприятный момент. Я вообще не хотел начинать, не хотел уходить отсюда. Но контора была, как множество других голливудских контор: все с размахом, все дорогое, все парадное, а ее обитатель сидел без гроша в кармане. Обитатель — это я, Шелл Скотт. И похоже, что Шелл Скотт — еще один из голливудских неудачников. Однако последний год все было здорово. Мне здесь очень нравилось. После агентства реклам, прозябания в газете, случайных заработков в окрестностях Голливуда я стал частным следователем или сыщиком, даже лицензию получил. Я был им уже три года, последний из них — в своей собственной конторе, здесь, на Сансет-стрит. Вот уж действительно закатная полоса. Предполагается, что частный детектив — человек, который не привлекает внимания, который держится в тени и способен сливаться с ней. Но ведь это Голливуд! Клиенты, в которых я нуждаюсь, — мужчины и женщины, киноиндустрия — не станут нанимать кого-то, кто держится в тени. Им нужна не скромная фиалка, а цветущий эвкалипт, залитый сиянием утреннего солнца. И вот после двух тощих лет, проведенных в деловой части Лос-Анджелеса, я наконец расцвел и раскинул ветви. На Сансет-стрит, богатой и дорогостоящей Сансет-стрит. Контора, как и адрес — сплошной парадный фасад. В Голливуде вы смотритесь только с фасада. Продюсер, вкладывающий в постановку комического фильма два миллиона долларов, если у него возникли неприятности и ему нужен уполномоченный по улаживанию конфликтов, не настроится на правильный платежный лад, если он, покинув свой кабинет, отделанный под орех, свой рабочий стол красного дерева, свой тропический шлем и блондинку-секретаршу, войдет в контору, состоящую из одной комнаты, в которой только и есть, что выкрашенный в зеленое деревянный шкаф для документов. Поэтому я сделал все возможное, чтобы моя контора производила должное впечатление. Причем, оба помещения. Присмотритесь к ней. Только прищурьтесь или закройте один глаз. Прежде всего — широкая, но небольшая приемная, устланная черным ковром, с мягкими стульями, с белым письменным столом, за котором сидит вся в черном Иоланда. Подробности о ней — ниже. Затем вы входите через соединяющую оба помещения дверь во вторую комнату — мой личный кабинет. Письменный стол, сделанный из мангрового дерева, вместе с корнями вывезенного из Флориды. Стулья с сидениями, полосатыми, как зебра. Красный шезлонг. Здесь и там на стенах — мой собственный пробковый шлем, трубка для выдувания отравленных стрел, фотографии некоторых звезд, режиссеров, других голливудцев и многочисленные фотографии Шелла. Шелл — в Африке с ружьем для охоты на слонов, в полном снаряжении выходящий на вершину Альп, бегущий на лыжах в Солнечной Долине и так далее. Когда потенциальный клиент из Голливуда входит в мою контору, он знает, что я — именно то, что ему надо. Несколько клиентов, которые были у меня в этом году, остались довольны, но уже три месяца мне не попадалось ни одного выгодного дела. Три месяца затишья. Даже ни одного бракоразводного процесса. Почти каждый, кто был связан с киноиндустрией, знал мое имя, но я попал, как говорят актеры, в период между ангажементами. У Голливуда короткая память: важно то, что есть, а не то, что было. Вы должны быть все время при деле. Наконец я решил, что пора укладывать свои пожитки. Я начал с того, что собрал фотографии и стал класть их на свой стол. Потом вошла Иоланда. Впрочем, не совсем точно. Иоланда не входит. Она идет, шествует, парит, она впархивает и влетает, вплывает, вступает — словом, Иоланда является. Итак, явилась Иоланда. — Нам бы следовало устроить поминки или что-нибудь такое, Шелл. — Нам бы следовало раздобыть немного денег. — Ты действительно вывезешь все это сегодня? Я кивнул, глядя на нее. На Иоланду — высокую, черноволосую, гибкую и сочную, как спелый сладкий плод, с белой кожей, полными алыми губками и огромными, почти черными глазами. В этом городе, где фасад имеет такое огромное значение, она выстроила его в совершенстве. Она выстроила его даже сзади и на формах и сделала бы это в любом городе. Уж как ни ненавистна мне была мысль — отказаться от моей конторы, еще ненавистнее — потерять Иоланду. Иоланда — это мой Пятница, мой секретарь, дежурный у телефона, моя наперсница, мой друг и еще многое другое. Она приехала в Голливуд, чтобы блистать в кино. Мечта, которую она все еще лелеет. Но актрисы из нее не вышло. Не умеет она также печатать на машинке, не умеет стенографировать, но нельзя же уметь решительно все! Шезлонг в моем кабинете — это для нее, в нем она сидит, когда пишет под мою диктовку. Она не знает стенографии, но она может до сумасшествия изобретать значки и закорючки, и чем быстрее я диктую, тем больше она извивается и ерзает в своем шезлонге. Я видел, как отвисала челюсть у режиссеров, писателей и даже продюсеров, когда я диктовал со скоростью сто пятьдесят слов в минуту, и они не могли разобрать ни одного моего слова. — Какое-то безобразие, — сказала она, пропуская свой голос через слой меда. — Безобразие и есть. — Неужели нельзя ничего сделать? Не могу ли я чем-нибудь помочь? — Все, что нам надо, это несколько тысяч долларов, чтобы уплатить за аренду и продовольствие. Я уже подумывал, не надеть ли чурбан и не заделаться ли высокооплачиваемым мистиком. Она сделала гримасу. — Плохая мысль. И совсем не смешно. Ты просто пал духом. — Никогда не падаю духом. Ты меня недооцениваешь. — Очень даже дооцениваю. Настолько, что раз уж ты все равно убираешь фотографии, я бы хотела взять ту, где ты с ружьем для охоты на слонов. Ты выглядишь на ней великолепно. Это Бруно снимал? — Нет. Это снято в Африке. Как раз после того, как я выстрелил в слона. — Правда? Тебе следовало бы привезти клыки в этот музей. — Она обвела рукой мой кабинет. — Или, может быть, всю голову. Или целого слона... — Я в него не попал. — Не попал в слона? — Я паршивый стрелок. — Какой паршивый день. Я знал, что она имеет в виду. Мы оба оглядели кабинет, созерцая его уродливую пышность. Раздался тихий, мелодичный перезвон. Это означало, что кто-то открыл входную дверь. Мы с Иоландой переглянулись. Было только 7.30 утра, а мы обычно открывали контору в десять. Иоланда вскочила и вышла в приемную. Через минуту она вернулась. — Мистер Скотт, я знаю, вы очень заняты, но там в приемной мистер Джей Кеннеди. Можете уделить ему минутку? Она подмигнула. Дверь, естественно, была приоткрыта, так что в приемной все было слышно. Я всегда занят. — Ну, конечно, — сказал я. — У меня есть еще полчаса. Пожалуйста, попросите мистера Кеннеди. Могу ли я не принять мистера Кеннеди? Он запросто выкладывает два миллиона долларов. Он — независимый продюсер, только что закончивший съемки многообещающего вестерна «Колеса фургона». Он вошел и закрыл за собой дверь. Высокий прямой человек, с очками в роговой оправе на остром носу и в отлично сшитом сером костюме. Даже лицо его выглядело серым, осунувшимся, встревоженным. — Мистер Скотт, — сказал он, — я приступаю сразу к делу. Я много о вас слышал и мне нужен опытный человек для расследования убийства. Он сделал паузу и слово «убийство» повисло в воздухе и заполнило комнату. До сих пор ни один из клиентов не просил меня расследовать убийство. — Убийство? — сказал я. — Но полиция... — К черту полицию! Сейчас вы поймете почему. Накануне вечером в доме Билла и Луизы Трент был небольшой званый вечер. Все десять человек, приглашенные на вечер, так или иначе имели отношение к фильму «Колеса фургона», который Кеннеди снимал совместно с другим хорошо известным продюсером А.А. Портером. Вечеринка была довольно бурной, и это составило одну из главных причин, почему Кеннеди оказался у меня в кабинете. Он хотел предотвратить огласку. Кеннеди ушел раньше других, вместе с одной из кинозвезд, но потом вернулся обратно и обнаружил, что молодая и прелестная восходящая звездочка по имени Кельба Мэллори лежит лицом вниз в плавательном бассейне мертвая и что звезда «Колес фургона» Алан Грант распростерт поблизости на ковре и мертвецки пьян. В нескольких футах от него валялась пустая бутылка из-под виски, треснутая и запачканная кровью. Я спросил: — Мистер Кеннеди, вы уверены, что девушка была мертва? Он скорчил гримасу. — Да, я... Она лежала у самого края, там, где мелко. Я дотронулся до нее, приподнял ее слегка. — Он судорожно сглотнул. — Она несомненно была мертва. На голове — следы удара. И потом, все время в воде... — Вы сказали, что вернулись в дом Трентов. Почему? — Я этого не говорил. Предполагалось, что сегодня утром Алан ко мне придет. Как можно раньше, в пять часов. Мы собрались немного поработать, и я был заинтересован в том, чтобы он не успел напиться. Он такой невоздержанный. Я позвонил ему, но никто не отвечал. Тогда я решил, что он еще, возможно, у Трентов, и отправился туда. — Он вздохнул. — Алан ничего не мог мне объяснить. Он главный исполнитель в фильме и к тому же снимается еще в одном фильме, над которым мы сейчас работаем. Я хочу, чтобы это дело об убийстве было решено как можно скорее, прежде чем распространятся скандальные слухи. Если выход фильма на экран затормозится, мне это дорого обойдется, придется дополнительно выкладывать деньги, а я этого не могу. Разумеется, у меня в резерве есть несколько тысяч, — он улыбнулся, — на ваш гонорар. Я улыбнулся. Продолжая улыбаться, я сказал: — Ах да, поговорим об этом. Мы поговорили. В итоге получалось, что если Кеннеди не разорится и все пойдет хорошо, я смогу уплатить за аренду моей конторы даже на несколько месяцев вперед. — Все, чего я хочу, — сказал Кеннеди, — это правды. И быстрых действий. Если Грант виновен, ну, тогда ничего не поделаешь. Но мне как-то не верится. Я искренне надеюсь, что это не так. Он пьяница, он слаб, но он не убийца. — Он помолчал. — И почти каждый мог иметь основание убить эту маленькую Кельбу. — Вы говорите, она была занята в вашем фильме? — Да. Это было одним из условий А.А. — моего сопостановщика, А.А. Портера. — В голосе Кеннеди зазвучали страдальческие нотки. — «Колеса фургона» — самый значительный фильм после «Симоррона», настоящий вестерн на тему рождения нации, широкоформатный, цветной, на высоком техническом уровне, и А.А. настоял на том, чтобы дать Кельбе роль. Роль, правда, маленькая — бедной девушки с ранчо. Но она портила все сцены, в которых появлялась. Мы уже вырезали все, что можно, чтобы не нарушить последовательности, только это мало помогло. — Лицо его омрачилось. — Я бы переснял эти кадры, если бы у меня были деньги и А.А. позволил, но он и слушать не хочет. Но теперь, когда она, когда ее нет в живых?.. — Кеннеди пробежал рукой по седым волосам. — Язва желудка, — пробормотал он рассеянно. — Таблетки, волнения... Иногда я думаю, может она того не стоит... — Что не стоит? Он уставился на меня с таким лицом, будто я задал ему очень глупый вопрос. Нежным голосом он произнес: — Деньги. Да, я иногда... Боже милостивый! Кеннеди огляделся, как будто ошеломленный. Только сейчас он по-настоящему увидел обстановку моего кабинета. Самое время завершить сделку! Я всегда старался заключить договор, пока клиент находится под впечатлением окружающей обстановки. Я позвонил и явилась Иоланда. — Возьмите блокнот, — сказал я. Она уселась в шезлонг и прицелилась карандашом в страницу блокнота. Я начал диктовать: «Соглашение между мистером Джеем Кеннеди, продюсером и постановщиком фильмов, и Шеллом Скоттом, частным следователем, от числа...» Иоланда принялась за свои крючки и закорючки, ерзала и изгибалась в шезлонге. Кеннеди был человек пожилой, но он молодел на глазах. Я стал диктовать быстрее и назвал цифру, на две тысячи долларов больше той, что упомянул Кеннеди. У того челюсть отвисла. И уже просто ради забавы, как я иногда делаю, добавил: — Первая сторона в согласии со второй стороной согласна со своей стороны уплатить первой стороне всю сумму плюс, с другой стороны, один миллион долларов. Кеннеди не понял ни одного слова. Никто не понимает, когда я диктую Иоланде двести слов в минуту. С моим умом мне давно уже следовало стать миллионером. * * * Алан Грант лежал без сознания в своих апартаментах на четвертом этаже. Но вот он понемногу стал приходить в себя. Я втащил его под душ и поливал то горячей, то холодной водой, и снова горячей, а потом холодной. Кеннеди не удосужился вызвать полицию, и я просил его позаботиться об этой детали, а потом присоединиться ко мне. Он явился как раз, когда я выволок Гранта из-под душа. — Я позвонил в полицию, — сказал он. — Себя не назвал, но они и так не ко мне прибудут. И даже очень скоро. Он взглянул в сторону кровати, на которую я бросил Гранта. Тот пробормотал несколько бранных слов. Я сварил кофе и стал вливать ему в глотку. — Пока мы разбудим этого парня, — сказал я, — вы бы перечислили мне всех, кто был на вечеринке, и рассказали, что они делают в кино, где живут, если вы знаете, и прочее. Он взял карандаш и бумагу и стал писать. На вечере присутствовали десять человек, все они так или иначе были связаны со съемками «Колес фургона», которые Кеннеди проводил в сотрудничестве со своим коллегой А.А. Портером. Билл Трент был режиссером, он и его жена Луиза были хозяевами вечера. Алан Грант приехал на вечеринку с Кельбой Мэллори. Кеннеди и Портер пришли поодиночке, так же, как и две ведущие актрисы — мисс Ле Брак и Эвелин Друид. Двумя другими гостями были автор сценария «Колес» Саймон Френч и его жена Анастасия. Со слов Кеннеди я составил довольно яркое представление о месте, где произошло убийство. Плавательный бассейн расположен сразу за лужайкой шириной в двадцать ярдов позади большого дома Трентов в Голливуде. Кеннеди нашел Алана Гранта на лужайке, под густыми кустами, ярдах в десяти от бассейна. Между краем бассейна и Грантом лежала бутылка из-под виски. Я сказал: — Насчет этой бутылки, мистер Кеннеди. Похоже, что Кельбу оглушили этой бутылкой, а потом столкнули в воду. Может быть, на стекле остались следы пальцев и полиции удастся снять отпечатки. Это значительно упростит дело. Он пригладил свои седые волосы. — Не стану оправдываться. Я... я, наверное, впал в панику. Обтер бутылку и бросил ее в бассейн. Я испугался, что Алан... в общем, это то, что я сделал. — О! — Переварив это сообщение, я продолжал: — Скоро мы узнаем, примерно в какое время Кельба была убита. Было бы неплохо, если бы вы сказали мне, где вы в это время находились. Немного подумав, он сказал: — Как я уже намекнул, гости вели себя несколько несдержанно... Поэтому я ушел рано, около полуночи, вместе с мисс Ле Брак. Мы приехали к ней и выпили по рюмочке-другой. Она расскажет вам то же самое. Держите это про себя. Бизнес, сами понимаете. Как бы то ни было, держите это про себя. Через минуту к нам донесся глубокий, долгий вздох. Грант произнес: — Что здесь происходит? Потребовалось десять минут кофейных возлияний, уговоров, угроз со стороны Кеннеди, чтобы извлечь из Гранта хоть какое-то подобие рассказа о вчерашних событиях, да и тот был бессвязным. Он клялся, что не знал, что Кельба мертва, что несомненно не убивал ее и даже не коснулся ни разу. Однако он видел ее кос с кем другим. Алан Грант принадлежал к тому типу высокого, поджарого, костлявого мужчины, который хорошо смотрится рядом с лошадью, шепча ей в ухо нежные словечки. Но сегодня утром эта лошадь ускакала бы от него с испуганным ржанием. Кожа на лице Гранта посерела и обвисла. Его глаза были как два крошечных солнечных всхода над полем из теста. Его кудрявые темные волосы висели безжизненными прядями. — Должно быть, потерял сознание, — сказал он. — Все кажется каким-то сном. Помню, что лежал на траве, и все вокруг плыло. Видел их у бассейна. Фонари-то горели. Они меня не видели, а может им было просто на все наплевать. Кажется, они были без одежды. Да, на них ничего не было. Там, у самого бассейна. — Он потряс головой и зажмурился. — С Кельбой был какой-то мужчина, но все, что я знаю, — это то, что была именно она. Потом кто-то подбежал к ним... был какой-то разговор... и что-то вроде драки. Не знаю, кто это подбежал, но он исчез. И парень тоже убежал. Потом кто-то из них вернулся. А может кто-то третий. Не знаю. Оставьте меня в покое. — Вы сказали, что кто-то вернулся после того, как те двое убежали. А где же была Кельба? — спросил я. — Все еще лежала там же. — Кто столкнул ее? — Ч-черт, я не знаю. Может мне это приснилось. Столкнул ее в воду и убежал. Оставьте меня в покое. Это все, что нам удалось из него вытянуть. Он откинулся на подушку и захрапел. Кеннеди спросил: — Как вы думаете, насколько то, что он сказал, действительно правда? — Ну, вы знаете его лучше, чем я. Вы до конца уверены в достоверности этой сцены опьянения? — Это не сцена. Вероятно, он говорит правду в той мере, в какой ее знает или помнит. Надеюсь, что так. — Вдруг он вздрогнул и прищелкнул пальцами. — Портер, он ничего не знает! Надо ему сказать! Он повернулся, подошел к телефону у кровати. Когда я открывал дверь, Кеннеди уже разговаривал с А.А. Портером, и я слышал, что он три или четыре раза упоминал «Колеса фургона». Прежде чем уйти, я попросил Кеннеди предупредить Портера, что я сейчас к нему заеду. Кеннеди кивнул, помахал мне рукой, и я ушел. Мисс Ле Брак жила на пути к особняку Портера, так что я решил заодно зайти и к ней. Это была блондинка. Сказать, что она была полуодета, было бы преувеличением. Поэтому она тотчас закрыла дверь перед моим носом и, когда впустила меня, на ней был белый халат. — Входите же, — сказала она. Я предъявил фотокопию моего удостоверения и объяснил, кто я и почему здесь. Она подтвердила версию Кеннеди во всех подробностях, кроме одной: они выпили несколько стаканов, а не два. — Хотите? — спросила она. — Спасибо, нет. Она кокетливо улыбалась. — Я буду играть главную роль в фильме Джея «Следы фургона». Это продолжение «Колес фургона». Остроумное название, правда? Сначала «Колеса фургона», а потом «Следы фур...» — Простите. Вы сказали, мистер Кеннеди был с вами на вечере, а потом, от полуночи до пяти — когда он позвонил Алану Гранту — вы были с ним вдвоем? — Да. Хотите глоточек? — Нет. Утром я не «глотаю», спасибо. До свидания. А.А. Портер ждал меня у входной двери своего двухэтажного особняка, массивный, краснолицый, с редкими прядками черных волос на макушке крупной головы. Он был явно потрясен и шокирован. Он схватил меня за руку и втащил в дом. — Ужасно... ужасно, — сказал он глубоким низким голосом. — Мне только что звонил Джей. Убита! Господи! А Грант? Вы думаете, это его рук дело, Скотт? — Я не знаю, кто это сделал. Я даже еще не был в доме Трентов. Мистер Кеннеди обратился ко мне около часу назад. Он покивал своей большой головой. — Да, да. Но эта фантастическая история Гранта... — Мы можем обследовать бассейн, но можно сказать заранее, что там нет даже мальков. Только Кельба. Хотя полиция, вероятно, уже выудила ее оттуда. — Я остановился. — Мистер Кеннеди рассказал вам все, что говорил нам Грант? Он кивнул. — Конечно. «Колеса фургона» должны... — Забудьте «Колеса фургона» на полсекунды. Лучше бы вы позвали Кеннеди и посоветовали ему молчать об истории вашей звезды. Может быть, для вас троих она и ничего, но лучше, если о ней больше никто не узнает. — Ну, знаете! Мой тон и мои слова ему не понравились. Он же, как-никак, А.А. Портер. Я продолжал: — Послушайте, сейчас полиция уже на месте. Я должен выяснить все, что возможно, до того, как всю вашу компанию посадят в тюрьму. При том, что у меня истекает срок аренды... — Срок чего? — И Иоланда. Неважно. Мистер Портер, мне известно, что на вечере вас было десять: один из вас был убит. Из оставшихся в живых двое, мистер Кеннеди и еще одна особа, могут доказать свое алиби. Нам обоим было бы легче, если бы вы могли сразу сказать мне, где вы были, скажем, с полуночи и дальше. — Едва ли в этом есть необходимость, — возразил он ледяным тоном. — Можете ни о чем мне не говорить. Но вам придется рассказать полиции, которая скоро будет здесь. Чем скорее я смогу исключить восемь человек, тем скорее все это кончится. Возможно, полиция распутает это дело быстрее, чем я, но я все-таки попытаюсь их опередить. Для вас и для Кеннеди это было бы гораздо приятнее. Решайтесь же. У таких людей, как Кеннеди и Портер, деловых, активных, привыкших командовать, я заметил одну черту, которая мне нравилась: они быстро принимали решения и действовали соответственно. С секунду, пожалуй, Портер, хмурясь, смотрел на меня, потом сказал энергично: — Полагаю, вы правы. Я был с миссис Трент, хозяйкой дома. Мы были... — Он устремил на меня слегка вызывающий взгляд, — в спальне. Мы... пили. Нам нужно было поговорить, а там было тихо и спокойно. Мы были вдвоем примерно с двенадцати тридцати до четырех часов утра, потом я ушел. Это была самая пьющая компания, которую я когда-либо встречал. История Портера была так похожа на ту, что рассказал мне Кеннеди, что можно было подумать, будто они согласовали свои версии между собой. Я спросил: — Как смерть Кельбы Мэллори может отразиться на выход на экран «Колес фургона»? — Придется, вероятно, переснять некоторые кадры. Фактически это только улучшит фильм. Я очень надеялся на мисс Мэллори, но она не совсем оправдала мои надежды. — Мистер Кеннеди говорил мне, что вы настаивали на том, чтобы поручить ей хорошую роль. — Это правда. — Он кивнул своей крупной головой. — Я ошибся. Человек не может быть всегда прав. — Он помолчал. — Я открыл Сандру Сторм. Вот я и надеялся, что Кельба будет... — Он пожал плечами. Сандра Сторм была по части кассовых сборов аттракцион номер четыре. Все знали, что ее открыл Портер. Он сам всем рассказывал. Мы поговорили еще с минуту, потом я простился и поехал к Трентам. * * * Перед домом стояли две полицейские и одна санитарная машина, но ни одного человека в форме не было видно. Мне открыла сама миссис Трент. Да, она была с мистером Портером. Да, по делу, да, в спальне. Да, конечно, за стаканом виски. Терпеть не может пить в шумной компании. Миссис Трент привела меня в спальню. Мы ничего не пили. Это была прелестная спальня, выдержанная в мягких пастельных тонах, с высоким потолком на балках. У огромной кровати стоял туалетный столик. Эта спальня была расположена в задней части дома. В ней было две двери, одна — из холла, через нее мы вошли, другая, запертая — в левой стене. — Пожалуй, это все вопросы, которые я хотел вам задать, миссис Трент. Спасибо, что вы на них ответили. Я знаю, вы уже беседовали с полицией. Итак, вы все время были с мистером Портером. И он не отлучался ни на минуту? — Ни на минуту. — Она сделала паузу. — О, он на две минуты выходил туда. Я посмотрел по направлению ее жеста. «Туда» означало кусочек Рима до его упадка и крушения. Точнее говоря, это была ванная комната с углубленной в пол ванной, превосходившей по размеру плавательный бассейн в иных домах, с выложенными мозаичными изразцами стенами и с прочими удобствами. Даже с покрывалом из меха куницы, представляете? Большое окно в задней стене было открыто и, выглянув наружу, я увидел лужайку позади дома. Так вот где, оказывается, мне предстояло встретиться с полицией. В двадцати ярдах от бассейна собралась группа полицейских в форме и штатском, один фотографировал. Офицер, с которым я близко познакомился за последние три года, посмотрел в сторону дома, заметил меня в окне и помахал мне, предлагая присоединиться к ним. Я вернулся в спальню. Миссис Трент провела меня в холл и выпустила через боковую дверь. Я обошел дом с торца и присоединился к сержанту Кейси, полицейскому, который помахал мне рукой. — Хэлло, Шелл. Важные птицы в этом деле, а? — Ага. Я, например, вы. Кеннеди меня нанял. — Слышал. Три тысячи полицейских ему недостаточно. — Вы уже можете кое-что сообщить? Кейси отрицательно покачал головой. — Например, когда наступила смерть? — Следователь не может ответить на это так быстро. Вы же его знаете. О, он дал нам намек: между двумя и тремя этой ночью. Плюс или минус пара суток! Обычная его скрытность. Серьезный человек! — Он помолчал, потом спросил: — Полагаю, вы уже включились? — Несколько минут как. Даже говорил кое с кем. — Из подозреваемых? — Я кивнул, и он продолжал: — Похоже, что скоро вам придется говорить с ними в тюрьме. Сбиваем их в кучу для допросов. Сегодня доставили одного в город. Зовут его Саймон Френч. Отправили в тюрьму в четвертом часу утра. — Френч? Это был автор сценария «Колес фургона». — Да. Писатель, который был здесь на вечеринке. Одна из наших машин задержала его в миле отсюда. Бежал по улице совершенно голый. — Голый? Ого! Ну, по крайней мере, это нарушение приличий. А также распущенность. — Да, эти люди свободны, как птицы. Знаете, что он ответил, когда его спросили, какого черта? Он сказал, что любит ощущать прохладные, влажные пальцы утреннего ветра на своей разгоряченной плоти! Он ведь писатель. — Говорят, что да. Спасибо, Кейси. Надеюсь, я смогу с ним поговорить в тюрьме? — Можно попросить разрешение. — Само собой. А что его жена, Анастасия? Она знает, в каком наряде ее благоверный разгуливает по улицам? — Насколько я знаю, с ней еще не разговаривали. Дома ее не нашли. Возможно, ее унесли прохладные, влажные пальцы утреннего... Я ушел, прежде чем его унесло воображение. В тюрьме мне сказали, что Саймон Френч не желает ни с кем разговаривать с того момента, как его задержали в Голливуде. Мне разрешили пройти к нему, но и со мной он не пожелал говорить. Все же прежде чем уйти, я сказал ему: — Полиция сообщила вам, что Кельба убита? — Конечно. — Я не думаю, что ее убили вы. — И я не думаю. — Френч, ваше поведение гнусно. — А кто мне будет платить? — Может быть, государство, если вы будете продолжать в том же духе. Послушайте, Френч, Кельба, когда ее убили, была без одежды. Вы бежали по улице, этакий голливудский нудист, за полмили от того места, где убили Кельбу. Совпадение? И ходят слухи, будто в два или три часа ночи у бассейна Трентов было больше чем двое. Может быть, четверо. Может, пять человек. Учтите, несколько слов могут вызволить вас из большой беды? Как ни странно, на его лице появилось озадаченное выражение, и он хотел было заговорить. Но ничего не сказал. Я покинул его и поехал к нему домой. Он жил у самого бульвара Беверли. Там никого не было. Не видно было и полиции. Подождав минут пять, я собрался уходить, но в этот момент к дому свернул большой «кадиллак». Из него вышла маленькая красивая женщина с высокой пышной прической и направилась в дом. Поскольку Анастасия Френч где-то отсутствовала и не говорила с полицией, можно было предположить, что она не знала, что произошло сегодня утром. Во всяком случае, я решил разыграть именно такую ситуацию. Она еще не успела меня заметить, как я окликнул ее: — Хэлло, Анастасия. Она испуганно посмотрела на меня. — Хэлло... Но кто вы? — Шелл Скотт, миссис Френч. Ваш муж дома? — Он — нет. — Она отперла входную дверь. — Но что вам нужно? Я вошел следом за ней, показав свое удостоверение и объясняя, что я детектив. — Ваш муж в тюрьме. — В тюрьме? Но за что? — В связи с делом, которое я расследую. История с Кельбой Мэллори. Она ахнула. — Но это... Он не должен быть в тюрьме. — Он там. Ваш муж бежал по улице, естественно раздетый, а есть, кажется, такой закон... Я запнулся, увидев, что она смеется. Это был натянутый, почти истерический смех. Она тотчас овладела собой, но лицо ее дергалось и слова полились рекой. — Я ездила по городу с тех самых пор, как это случилось, старалась собраться с мыслями. Наверное, я была не совсем в себе. Я затаил дыхание. Похоже, я получу множество ответов на занимавшие меня вопросы. Она продолжала: — Это было сегодня ночью, в половине третьего, может быть, в три. Я оказалась одна. Каждый был с кем-то, а я — одна. Я пошла искать Алана. Я видела, как он взял бутылку и пошел в дом. Я подошла к бассейну. Алана там не было, но я увидела их — Кельбу и Саймона. Моего мужа с ней! Она остановилась. Я спросил спокойно. — Вы имеете в виду у бассейна? — Да. Горели фонари. Не очень ярко, но... как раз в том месте. Я подбежала к ним. То, что я сделала... Это она меня вынудила, будь она проклята! Тем, что она мне сказала. Я крикнула: "Прекратите сию же минуту! — она коротко засмеялась. — А эта проклятая ползучая тварь ответила: «Право же, дорогой. Не в такой момент!» Она резко отвернулась от меня и пошла прочь, но остановилась и добавила: — Я просто обезумела. Там валялась пустая бутылка из-под виски, и я ее схватила. Теперь я жалею о том, что сделала... Внезапно она умолкла. — Покажите мне ту бумажку еще раз. Она имела в виду мое удостоверение. Я вовсе не говорил ей, что я из полиции, только сейчас до меня дошло, что для нее детектив означало «офицер полиции». Я снова вынул свою лицензию и сказал: — Я говорил, что я сыщик, миссис Френч. Я и есть сыщик. Но не буду вводить вас в заблуждение. Я — частный сыщик. Правда это ничего не меняет. Как насчет того, чтобы рассказать все до конца? — Вы сказали, что Сай в тюрьме, — произнесла она. — Почему это интересует частного сыщика? — Снова пауза. — Думаю, вам лучше уйти. Я попытался заставить ее говорить, но ее порыв уже прошел. Она попросила меня уйти. Едва я дошел до двери, как в нее постучали. Миссис Френч открыла и впустила двух офицеров. Один был мне незнаком. Второго я немного знал, его звали Дейком. Он коротко кивнул мне. Миссис Френч сказала: — В город? Зачем? Какое право вы имеете? — Собирайтесь, миссис Френч. Вы арестованы. — Арестована? — Она почти упала в кресло. — За что? — Подозрение в убийстве. Ее лицо стало пепельно-серым. Она была потрясена. — Кто... Убийство? Кого? — Кельбы Мэллори, — сказал я. Она лишилась чувств. Ее тело обмякло, и она упала с кресла на пол. Оба офицера вскочили. Подняв, они уложили ее на диван. Зазвонил телефон. Дейк снял трубку, послушал и позвал меня. — Это вас, Скотт. Кеннеди. Оказывается, Кеннеди разыскивал меня по всем телефонам, пока, наконец, не обратился к списку подозреваемых на вечере, который он для меня составил. Так он и поймал меня. — Бросайте все и приезжайте в квартиру Гранта, — сказал он. — Кое-что случилось. — Если в связи с нашим делом, то, вероятно, это не так уж важно. Миссис Френч созналась. По крайней мере, сказала достаточно такого, что позволит сделать выводы. Остальным займется полиция. Похоже, все пойдет наилучшим образом. В трубке вдруг наступило молчание, а потом голос Кеннеди произнес: — Не совсем. Алан Грант выпал из окна четвертого этажа. — Он — что? Кеннеди повторил: — Не то выпал, не то выбросился. Я подумал, что он выдал нам фальшивую историю, а потом выбросился... Вы сказали, Анастасия созналась? — Ну, это, пожалуй, не совсем точно. Если подумать, то до главного она как раз не дошла. Сейчас я приеду. Я повесил трубку и повернулся к Дейку. — Ничего, если я поеду? Клиент хочет меня видеть. — Конечно, поезжайте. А то, что вы не выдали себя за полицейского, это хорошо. — Вы что, слышали эту часть нашего разговора? — Мы все слышали. В комнате Гранта находились: Кеннеди, врач и на кровати — Алан Грант. Посмотрев на него, я сказал Кеннеди: — Я думал, что он разбился насмерть. Или, по крайней мере, попал в больницу. — Насмерть? Этот распухший, обмякший пьяный идиот? Нет. Он упал на тент, что над входом в дом. Отделался ушибами и ссадинами, не больше. И совершенно пьян. В этом самое для него плохое. Удивительно, что он еще на тент попал. Чего доброго там бы разлегся и бурбону попросил. Кеннеди кивком показал на бутылку, наполовину наполненную бурбоном, стоявшую на столике у кровати. — Когда я уходил, он был без сознания, но, должно быть, потребность выпить привела его в чувство. С ним это бывает. Доктор выпрямился, вложил какие-то инструменты в свою сумку. — С ним все будет нормально, если он перестанет пить. Эти слова вернули мои мысли к миссис Френч. Она упомянула о пустой бутылке, которую заметила в траве возле бассейна и подняла. Я был уверен, что следующее ее сообщение будет о том, что она замахнулась ею на Кельбу и своего благоверного. Или только на Кельбу. Я посмотрел на распростертое тело Алана Гранта и спросил доктора, сможет ли Грант говорить с нами. Док ответил, что, конечно, сможет, коль скоро выплывет из пучины опьянения. Я сел и стал обдумывать кое-какие сведения, которые мне удалось извлечь. После ухода доктора, я повернулся к Кеннеди. — Вы говорили, что собирались сегодня переснять некоторые кадры. Съемочная группа в сборе? — Да. У нас ведь одновременно готовится и другой фильм. Так что не только операторы, но и вся группа на месте. — Я бы хотел занять у вас кинооператора, специалиста по свету, кинокамеру, пленку... Хочу сделать один фильм. Он посмотрел на меня с таким выражением на лице, будто я заявил, что хочу его повесить. — Бог с вами, зачем вам делать фильм? — Чтобы выполнить работу, ради которой вы меня наняли. Поймать убийцу, выяснить все до конца. Я много думал и мне кажется, это будет наилучший способ. Может быть, даже единственный. Так как? Он помолчал. Несколько секунд на размышление, затем быстрое решение и немедленное действие. — Хорошо. Он подошел к телефону, набрал номер и пролаял в трубку несколько распоряжений, велев кому-то собрать группу, чтобы в любой момент приступить к работе. — В некотором смысле, мистер Кеннеди, это защитная мера для вас же. Почти наверняка Кельбу убил один из девяти человек, бывших на вечере у Трентов. Похоже, что это была миссис Френч, но, может быть, и не она, а вы, в конце концов, один из этих девяти. Я лично убежден, что вы бы не стали убивать девушку, а потом нанимать сыщика, чтобы отыскать убийцу — это был бы своего рода рекорд панического умопомешательства. Кроме того, и вы, и мисс Брак имеете алиби. Но другие могут быть не столь уверены в этом, как я. А если предположить, что этот маленький фильм выявит из девяти человек того, кто убил, то ни один из этих девяти не должен знать, что произойдет. Он кивнул. — Кажется, я понимаю, что вы задумали. Вы собираетесь воспроизвести сцену убийства, мистер Скотт? — В некотором смысле. Вечером увидите. Да, кстати, когда ваш оператор снимет то, что я ему скажу, как скоро можно подготовить фильм для демонстрации? Я бы хотел устроить просмотр в четыре или пять часов сегодня. Он взглянул на часы. — Давайте в шесть. Думаю, к шести можно успеть, если вы потратите на съемку не более часа. Это будет стоить кучу денег. — Не больше, чем «Колесо фургона». Это поразило его в самое сердце, прямо в стодолларовые бумажки. Он снова поговорил по телефону, упоминая кинооператоров, техников и еще каких-то специалистов, о которых я никогда даже не слышал, а потом сказал: — И еще одно — последнее. На весь сегодняшний день мистеру Скотту дан карт-бланш. Группа должна беспрекословно выполнять все его указания. Все, что он будет говорить, считайте, что исходит от меня. Кеннеди повесил трубку. Крошечный червячок беспокойства шевельнулся во мне. Я сказал: — Это звучало так, будто я собираюсь снимать «Унесенные ветром». Но ведь это будет всего лишь простой любительский... Он прервал меня: — Вам понадобится вся группа. Фильм надо снять, обработать, разрезать, смонтировать, а это уже моя епархия, мистер Скотт. Ваше дело — найти убийцу. Внутри у меня что-то похолодело и сжалось. Весь день я совался туда-сюда, и идея фильма возникла в моем уме только сейчас. Если будет провал — я погиб. Она должна сработать, и незамедлительно, колеса катились, насколько я мог себе представить, со скоростью десять тысяч долларов в час. Я столкнул их с места. Теперь, если это не взорвется, а просто лопнет, следующим убитым будет Шелл Скотт. Возможно, Джей Кеннеди получит за это газовую камеру, но он умрет, смеясь. Как будто прочитав мои мысли, Кеннеди посмотрел на меня трезвым оценивающим взглядом и сказал: — Мистер Скотт, если я соглашаюсь на этот... Этот ваш план, так сказать, с закрытыми глазами, то лишь по той причине, что полиция уже имела со мной разговор. И довольно подробный. После этого я вернулся сюда и узнал о несчастном случае с Аланом Грантом. Они обошлись со мной довольно грубо — не физически, конечно, но их вопросы... Я пережил весьма неприятные минуты. И мне пришлось рассказать об этой бутылке из-под виски. Они отнеслись к этому в высшей степени неодобрительно. С меня хватит. Я хочу, чтобы все разрешилось. Я не хочу, чтобы газеты изощрялись в предположениях, намеках, замечаниях, порочащих меня или других невиновных людей, замечаниях, которые могут запомниться и выплыть позже, даже после того, как будет установлена истина. Пока Лос-Анджелес и Голливуд читают об этом убийстве, я хочу, чтобы все узнали, что дело закончено и убийца Кельбы в тюрьме. И еще: не должно возникнуть и тени подозрения, будто фирма пытается кого-то выгородить, пусть даже меня. Я хочу, чтобы сегодня вечером дело было закрыто. — Он помолчал, а потом сказал так медленно, что я не упустил ни одного изменения в интонации: — Вот то, чего я от вас жду, мистер Скотт. Я усмехнулся, как человек только что потерявший зубы, болезненной усмешкой. — Именно это, мистер Кеннеди, вы и получите. Однако про себя подумал: «Я никогда не находил убийцу, я даже никогда не работал над делом об убийстве. Прощай моя контора, прощай, Иоланда, прощай, Голливуд». Потом я взял себя в руки. — Прощайте, мистер Кеннеди, — сказал я. — То есть, я имею в виду, что мне пора идти и браться за дело. Он угрюмо кивнул. Может быть, один кивок и мало отличается от другого, но этот был особенный, это был действительно угрюмый кивок. То, что пора браться за дело, была совершенная правда. До сих пор рядом со мной был только мистер Кеннеди, но теперь нужно было заручиться поддержкой лос-анджелесского отделения полиции. Поскольку я отрезал себе путь к отступлению, я сказал Кеннеди еще кое-что, необходимое для осуществления моего плана, и отправился сжигать остальные мосты. В течение двух часов после ухода из квартиры Гранта я был полновластным владыкой, даже несмотря на то, что временами меня снова охватывал страх. Но имея за собой Кеннеди и его фирму, я получил поддержку от всех, включая полицию. Мне даже разрешили снимать фильм на месте убийства и в доме Трентов в их отсутствие. От полиции я получил кое-какие дополнительные сведения. Временем смерти Кельбы по-прежнему считался промежуток между двумя и тремя часами ночи. Удар, нанесенный Кельбе бутылкой из-под виски, которую нашли и обследовали, но без результатов, был достаточно силен, чтобы вызвать сотрясение мозга, но причиной смерти было погружение в воду, которой она захлебнулась, когда упала или ее столкнули в бассейн. Я договорился с двумя актерами, что они приедут в дом Трентов, потом позвонил в контору Иоланде. — Хэлло, это Скотт. — Я дал ей адрес и сказал: — Захвати свое бикини и приезжай. Будешь сниматься в фильме. Ее восторженный писк прервал мои слова, но я продолжал: — Успокойся. Это совсем крошечный фильм. И ты будешь исполнять в нем роль трупа. Писк прекратился, она задала мне несколько вопросов, на которые я ответил, и сказала, что уже в пути. Собственно съемка заняла всего полчаса. Я знал, что мне нужно. Некоторое время ушло на беседу со съемочной группой, с двумя актерами, которых я отвел в сторону и объяснил, что им предстоит сыграть. В десять минут седьмого все было готово для сеанса. В демонстрационном зале фирмы собралось одиннадцать человек: девять участников вечеринки, включая тех, с которыми я еще не говорил, Иоланда и я. Алан Грант явился, наполовину протрезвев и страдая от боли. Я успел до этого еще раз поговорить с ним, но теперь он помнил даже меньше, чем при первой нашей беседе. У него не было ни малейшего представления о том, кого он видел на лужайке у бассейна, он ничего не помнил о своем падении из окна. Миссис Френч была доставлена сюда полицейскими. Последние не остались в зале, но двое стояли тут же за дверью. Я вышел вперед и остановился перед белым экраном, лицом к своим немногочисленным зрителям. Я выждал, пока все затихли. Я весь покрылся потом, но не только от естественного волнения. Кондиционер жужжал довольно громко, но тем не менее в зале было довольно жарко. Прекрасно, подумал я, все так, как мне нужно. Я надеялся что поддам им достаточно жару, чтобы поймать убийцу. Оглядев всех еще раз, я начал говорить. — Вы все отчасти знаете, по какой причине вы здесь. Это потому, что вчера на вечере, на котором вы все присутствовали, была убита Кельба Мэллори. Убил ее один из вас. Я знаю, кто это, и собираюсь сейчас рассказать вам, а точнее показать, кто и как это сделал. Сегодня группа на студии, и мы вместе сняли фильм, воспроизводящий убийство, совершенное этой ночью. Я сделал паузу и обвел всех взглядом. Джей Кеннеди в упор смотрел на меня все с тем же угрюмым выражением. Миссис Анастасия Френч, сидевшая рядом с мужем, поднесла руку к горлу, губы ее полураскрылись, лицо побледнело и, казалось, она вот-вот лишится чувств. Саймон Френч, хмурясь, жевал губу. А.А. Портер сосредоточенно смотрел на меня, время от времени кивая своей крупной головой. Эвелин Друид и мисс Ле Брак не сводили с меня глаз, сидя на своих местах. Мистер и миссис Трент держались за руки, и она что-то говорила мужу. Помолчав несколько секунд, я продолжал: — Одно слово убийце. Вы можете облегчить дело и для себя, и для других, если скажете обо всем сейчас. Я не ожидал никаких результатов, они и не последовали. Я сказал: — Этот фильм снимался днем с участием актрис и актеров, но когда будете смотреть, вообразите, что это происходит между двумя и тремя ночи. Вы все знаете, где были в это время, включая и убийцу. — Я улыбнулся. — А теперь, простите за выражение, посмотрим на этот пустячок. Я прошел к своему месту и сел рядом с Иоландой. В темноте преступник увидит сцену убийства, момент смерти. Его напряжение и внутренняя агония будут, несомненно, все время возрастать. Он будет обливаться потом от страха. А потом, если я правильно все сделал, он не выдержит и выдаст себя. Как только я взмахнул рукой, свет в зале погас и в наступившей темноте слабо засветился экран. Сеанс начался. Фильм не был озвучен, и тишина нарушалась лишь шорохом одежды об кресла, когда кто-нибудь менял положение, жужжанием кондиционера, чьим-нибудь тяжелым вздохом или покашливанием. Действие на экране открывалось картиной дома Трентов, переносясь к бассейну и от него, через лужайку — к задней стене дома. Никого не было видно. Потом в кадре появился актер, изображающий Алана Гранта. Он брел, иногда слегка пошатываясь, в руке у него была уже начатая бутылка бурбона. У кустов он опустился на траву, именно в этом месте, где Грант впал в беспамятство. Крупным планом было показано, как он осушил бутылку и отшвырнул ее в сторону, где она и осталась лежать, заполнив собой кадр. Но вот она как бы растворилась, превратившись в лицо Иоланды-Кельбы. Иоланда повернулась и, обогнув угол дома, побежала к бассейну. За ней бежал актер, играющий роль Саймона Френча. На краю бассейна оба упали в траву. Он был в плавках, Иоланда — в бикини. Один поцелуй, ничего больше. Потом камера взяла выше, медленно обвела справа налево лужайку, задержавшись на миг на пустой бутылке в траве, и остановилась на фигуре Алана Гранта, который в этот момент пошевелился, поднял голову и уставился в сторону бассейна. Глаза его расширились. Все это время в зрительном зале царила тишина, но, следя за действием на экране, я пожалел, что фильм не озвучен. В этом месте следовало дать взрыв звуков, всплеск музыки, что-то, что бы указало, что это наивысшая точка, начало кульминации. Но я услышал нечто не менее важное — фактически даже более важное, быстрый, резкий звук внезапного вздоха. На слух трудно было определить, откуда он шел, но я уже знал, кто это. Тут в кадре появилась рыжеволосая женщина. Она вышла из боковой двери, огляделась и направилась к бассейну. Миссис Френч, должно быть, первая поняла, кто та женщина, которую изображала актриса. Рыжая подошла к бассейну, остановилась, увидев две прильнувшие друг к другу фигуры, бросилась к ним, размахивая руками, губы ее двигались, будто она что-то кричала. Но те двое не отпрянули друг от друга. Миссис Френч, та, что на экране, развернулась с искаженным лицом, увидела в траве бутылку, схватила ее и, снова повернувшись к ним, подняла руку, готовая нанести удар. В этот момент в зале раздался женский крик: «Прекратите это! Прекратите!» Пронзительный крик в молчаливой аудитории произвел впечатление мощного удара. Сеанс тотчас прервался, в зале вспыхнул свет. Анастасия Френч стояла, прижав к щекам руки, закрыв глаза. — Не показывайте дальше. Пожалуйста! Я все скажу. Медленно нарастающее напряжение оказалось выше ее сил. Значит, у меня все в порядке. Возбужденно, без пауз, миссис Френч рассказала почти слово в слово то, что уже рассказывала мне раньше. Но теперь она продолжала: — Я ударила моего... мужа. Он побежал. Я ударила ее, Кельбу, несколько раз. Господи, я не знаю, сколько. Я не хотела убивать ее. Я была вне себя от ярости. Я бросилась к своей машине, гнала ее несколько часов. — Рыдая, она закрыла лицо руками. — Я даже не знала, что я убила ее! Я встал. — Минутку, миссис Френч, — сказал я медленно. — Вы ее не убили. Анастасия быстро обернулась и взглянула на меня. То же сделали все, кто был в зале. Теперь я владел ситуацией и вел их, куда мне было нужно, включая и того, кто действительно был убийцей Кельбы. Я преследовал не Анастасию Френч, но ее порыв сделал свое дело. Этот внезапно потрясший всех крик, ее взволнованные слова и рыдания еще больше усилили напряжение, объединившее всех эмоционально, всех, кроме одного из нас. Она сказала, заикаясь: — Как? Я... — Она утонула, — сказал я. — Вы ее толкнули? — Нет... но я думала, она сама... потеряв сознание... упала в воду... — Не совсем так, — сказал я, — она не упала в бассейн. Того, что я сам знал или был уверен, что знаю, кто убил Кельбу, было недостаточно. У меня не было настоящего реального доказательства, чтобы вынести приговор, во всяком случае, пока еще не было. И теперь мне необходимо было его получить. Начав показывать этот фильм, я сжег свои последние мосты. — Заметьте, что пока все совершается так, как было на самом деле, — сказал я. — Так будет и дальше, до самого конца. А теперь посмотрим, как произошло убийство. И кто был убийцей. Я сел, обливаясь потом, чувствуя, как здесь невыносимо жарко, во рту у меня пересохло от напряженного ожидания развязки. Свет снова погас, и действие на экране возобновилось с того же места, на котором было прервано. Миссис Френч замахнулась, бутылка опустилась, задев Саймону Френчу плечо. Отпрянув, он вскочил на ноги, бросился бежать и исчез из кадра. Иоланда-Кельба была видна в кадре. Было показано, как бутылка поднялась над ее головой и опустилась на нее несколько раз. Потом, на одно мгновение — искаженное ужасом лицо миссис Френч. Она выронила бутылку и побежала. Камера последовала за ней, но ненадолго. Когда она исчезла, камера остановилась, сфокусировала на заднюю стену дома Трентов. Сначала ничего не происходило, но затем возникло какое-то движение. В окне миниатюрной римской бани рядом со спальней миссис Трент что-то зашевелилось. Это появился я, Шелл Скотт. Я играл убийцу, вылезающего из окна, перебегающего через лужайку. Я столкнул неподвижное тело в бассейн, бегом вернулся к дому и влез обратно в окно. Но камера снова переместилась влево, поймав обмякшее лицо Алана Гранта, его полузакрытые глаза. Он покачал головой, провел рукой по лицу и снова упал на траву. На экране заплясали причудливые фигуры и очертания, и фильм закончился. Дали свет, показавшийся после темноты ослепительным. В зале не было слышно ни звука, кроме жужжания кондиционера. Я сказал: — Ну, так что же, Портер? Его лицо было безобразно, но не от гнева — от тоскливого страха. Но А.А. Портер, который прошлой ночью, у окна, принял самое большое и быстрое из всех своих решений и осуществил его, завершив действие непоправимым актом убийства, сейчас принял еще одно решение и весьма успешно. На его лице появилось почти спокойное выражение, он поднялся с кресла и повернулся ко мне. Спокойным, ровным голосом он сказал: — Вы совершили ужасную ошибку, Скотт. И мне придется привлечь вас к суду. Надеюсь, вам это понятно. — Он пригладил жидкие пряди волос, взмокшие и слипшиеся, похожие сейчас на черный мох. — Это хуже, чем просто попытка обвинить меня в убийстве. Это самое гнусное, злобное... — Жарко, не правда ли? Он заморгал, уставившись на меня с таким видом, будто я лишился рассудка. — Что? — Я сказал — жарко, не правда ли? Он потряс головой, его красное лицо выражало недоумение. Я сказал: — Взгляните наверх, Портер. Вот почему здесь так жарко — из-за этих ламп. Вы же работник кино — вы были им. Вы должны кое-что знать об инфракрасных лучах. При инфракрасном свете, имея специальную кинопленку, вы можете снимать кадры даже в темноте. Я знаю об этом не очень много, но сегодня днем один из ваших техников рассказал мне массу интересного в этом плане. И тут-то он, наконец, испугался по-настоящему. Испугался до смерти. Страх выступил на его лице, как будто его кожу смазали каким-то зримым веществом. — Вот именно, — сказал я. — Но только инфракрасные лучи — это невидимый глазу спектр, это тепло, не световая волна, а тепловая. Тепловую волну можно использовать для киносъемки. Вот для чего здесь гудящий кондиционер — чтобы мы не изжарились здесь заживо, а также для того, чтобы заглушить звук кинокамеры. Он оторвал от меня взгляд, посмотрел на остальных, потом вновь повернулся ко мне. — Теперь до вас дошло? — спросил я его. — Все время, пока вы и все смотрели этот фильм, невидимая камера снимала вас всех на пленку. — Я показал на экран. — Если пристально вглядеться, можно было заметить в нем отверстие, большую линзу. Причем, с точностью хронометра, Портер. Так что, каждый штрих, малейшее изменение в лице можно соотнести с тем моментом в сцене убийства, который вызвал это изменение. Я дал ему вникнуть в смысл моих слов и добавил: — Я хочу увидеть, что было с вашим лицом всякий раз, когда на экране появлялся человек, лежащий на траве под кустом, человек, который видел, как вы убили Кельбу. И особенно, когда появился я в вашей роли, когда я вылез из окна и столкнул тело в бассейн. Подумайте над этим. Одиннадцать человек смотрели фильм в темноте. У вас не было никакого основания притворяться или стараться скрыть выражение волнения, страха или отвращения на вашем лице. Одиннадцать человек: миссис Френч, которая думала, что убила Кельбу, и еще десять невинных людей, и вы, Портер, истинный убийца. Как, по-вашему, вы будете выглядеть в этом втором фильме, который мы только что сняли при помощи этих ламп? Я показал на лампы у нас над головой. Он сник. Казалось, он вот-вот расползется на части, мышцы как будто обмякли под кожей. И тут я нанес ему последний удар. — Все это, от начала до конца, было сделано специально для вас. Я все построил вокруг вас, Портер. Воспроизведение акта убийства, инфракрасный свет и даже еще одно — последнее доказательство. Даже сейчас происходит съемка, и вы весь на пленке с вашим лицом, выражающим сознание вины и чувство страха. Вот послушайте. Я подошел к кондиционеру и выключил его. В тяжелой тишине стал явственно слышен стрекочущий звук продолжающей работать кинокамеры. — Все, что вы делали, почти все, что думали и переживали с того момента, когда вошли в этот зал, к завтрашнему утру будет запечатано в жестяных коробках. На этот раз вместе со звуком. Знаете, Портер? Вы такой же мертвец, как и Кельба. — Кельба, — произнес он. Его плечи поникли, искаженные черты лица как будто выровнялись, приняли спокойное выражение. — Она сводила меня с ума, — сказал он. — Кельба была красавицей. Привлекательной до ужаса, до отвращения, как наркотик, как болезнь. Я был влюблен в нее. Никогда не переставал ее любить. Я писал ей письма, и она меня шантажировала. Вынудила меня дать ей роль в нашем фильме. Она... унижала меня, рассказывала мне о других мужчинах. — Он говорил ровным голосом, почти с непринужденной интонацией. — Я убил ее с наслаждением. Когда я вернулся в дом, я даже подождал немного у окна, чтобы удостовериться, что у нее нет шансов выжить. Целый час после этого я испытывал чувство наслаждения. Но с тех пор — нет. С тех пор — нет. Он умолк, а я повернулся, чтобы посмотреть на остальных. Все глаза были прикованы к Портеру, все лица будто застыли, внезапно окаменев. И в их лицах я увидел, именно в их лицах, а не в лице Портера, отражение возникшей вдруг угрозы. Это был пистолет, маленький, но все же пистолет. Я не заметил, откуда он его взял. Перед тем, как войти в зал, каждый подвергся беглому осмотру, но Портеру как-то удалось пронести пистолет, который он сейчас и держал в руке. Его лицо и тон были по-прежнему спокойны, когда он спросил: — Как вы узнали, Скотт? Почему вы были так уверены, что это я? — Алан Грант, — ответил я. Он знал, что я имею в виду, хотя для остальных это было совершенно непонятно. Он кивнул своей большой головой. — Ясно. Я знал, что это была ошибка. Он поднял руку с пистолетом. Я сделал шаг в его сторону. — Не валяйте дурака. Дом окружен полицией. Я сделал еще шаг, надеясь, что успею подойти достаточно близко. — Смиритесь, Портер. У вас нет выхода. Я ошибся. У него оказался один выход и он им воспользовался. Прежде чем я успел остановить его, он вложил ствол маленького пистолета себе в рот и спустил курок. Звук был глухой, совсем негромкий. Он постоял, выпрямившись, казалось, очень долго, потом упал, и тишина взорвалась. Женщины пронзительно закричали, мужчины вскочили с мест. Все смешалось. Люди толпились вокруг. В зале появились полицейские. Иоланда вцепилась мне в руку и сжимала ее. В момент относительного затишья Джей Кеннеди отвел меня в сторону. Он был серьезен и спокоен. — Прекрасная работа, Скотт, — сказал он. Впервые он назвал меня просто — Скотт. — Но я не совсем понимаю, почему вы были так уверены, что это А.А. Я рассказал ему все, что нам говорил Алан Грант, но это все было так туманно... — Меня убедила не столько сама история Гранта, сколько тот факт, что Портер попытался убить Гранта. Вытолкнул его из окна. Для меня лично это было решающим. Грант напивался до бесчувствия тысячи раз, и я не мог поверить в такое неправдоподобное совпадение, что из всех дней именно сегодня он вывалился из окна. Слишком уж пригнано к остальному. Поэтому я решил, что его столкнули. Он все еще хмурился. Я продолжал: — Не считая меня, только двое знали, что Алан видел, как произошло убийство. Я уже говорил вам раньше, почему я вас исключил. Значит, оставался ваш коллега. Были еще кое-какие детали. Например, вы сказали мне, что он практически вынудил вас взять Кельбу в «Колеса фургона». Если она была такой бездарной актрисой, значит у него были какие-то другие основания, не относящиеся к ее актерским способностям. Этого для меня было достаточно. Поскольку я чувствовал, что он виновен, его мотивы не очень меня интересовали. И потом, я знал, что ему подвернулся удобный случай. Кеннеди кивнул, похлопал меня по спине и удалился. Меня перехватила Иоланда. — Шелл. — Да? Я посмотрел на нее, ожидая потока восторженных слов, готовый ответить: «О, пустяки, ничего особенного». Я ждал. Она улыбалась, подняв на меня глаза. — Шелл, — повторила она, словно эхо, — я хорошо выглядела, правда? — О, пустяки, ничего осо... Что? — В твоем фильме. Я хорошо выглядела? О, я так тебе благодарна за то, что ты позволил мне сыграть роль трупа! — В самом деле? — Да, Шелл. Это был такой проблеск, правда? — Проблеск говоришь? Она стиснула мою руку. Кажется, тогда и шевельнулось во мне недоброе предчувствие. В эту минуту все решилось. Вскоре волнение улеглось. Все было кончено. * * * Я оглядел свою контору. Я сидел в полосатом, как зебра, кресле, поставив ноги на письменный стол. Благодаря гонорару, полученному за дело об убийстве Кельбы, арендная плата была внесена за много месяцев вперед. Это дело вызвало в Голливуде настоящую сенсацию. Оба фильма имели громадный успех: от воспроизведения убийства до того момента, когда Портер застрелился. И, конечно, слава не миновала и меня. Шелл Скотт действует! Продюсер, режиссер, сценарист и звезда экрана! Голливудский чудо-мальчик, Шелл Скотт. Но без Иоланды. По городу ходило несколько изданий моей эпопеи, которая вызвала много благоприятных отзывов, но оказалось, что я, как актер, не стою даже яиц восьмилетней давности. Некоторые замечания сопровождались ехидным смехом. Подозреваю, что в той сцене, где я сталкивал Иоланду в бассейн и оборачивался, вздымая наклеенные брови и кривя губы, я зверски переигрывал. Зато все другие актеры и актрисы получили работу благодаря этому фильму. И, конечно, Иоланда тоже. Кадры с участием Кельбы в «Колесах фургона» были пересняты с участием Иоланды. Ее пригласили на роль и в «Следы фургона». О, я виделся с ней изредка, но совсем не так, как раньше, когда она сидела в моей приемной. Без нее здесь стало как-то не так, одиноко. Я нажал кнопку зуммера и сказал: — Как насчет того, чтобы немного поработать, Лорен? Лорен — блондинка, одетая во все белое, и мне пришлось перекрасить стол в приемной в черный цвет. Она не являлась, как Иоланда, и не умела писать под диктовку, как Иоланда, но она училась. Мы немного поболтали, а потом Лорен вернулась к себе и села за свой стол. Это были единственные перемены. Я сидел, упершись ногами в стол. После раскрытия убийства Кельбы прошла неделя. Всего одна неделя. Но у Голливуда короткая память. Важно то, что есть, а не то, что было. И вот я сидел за своим столом и ждал будущего клиента. И думал об Иоланде. Стриптиз убийства «Strip For Murder» 1955 Он умер мгновенно и незаметно с открытым ртом, так как собирался рассказать остальную часть истории, и единственное, что я услышал, это как его голова стукнулась о красное дерево моего стола. Можно было не опасаться ни опухоли, ни ссадины: он был мертв еще прежде, чем наклонился вперед и стал падать из моего лучшего кресла: аккуратная дырочка почти в центре лба зияла как третий незрячий глаз. Если говорить точно, это не было началом, по крайней мере, для меня лично. Все началось за пять минут до того, как пуля пронзила его мозг и, разворотив ему череп и кожу, вылетела из затылка. Он пришел ко мне в пятницу около семи вечера. Я только что скормил очередную порцию сушеной дафнии рыбкам гуппи, которых я держу в большом аквариуме на книжном шкафу в моей конторе. Я люблю маленьких рыбок — и можете думать обо мне, что угодно. Он был пожилой и высокий. Почти с меня ростом, скажем, шесть футов и один дюйм, а весом, пожалуй, превосходил фунтов на двадцать мои двести шесть. Эти лишние двадцать фунтов были за счет его брюшка, которое он начал уже отращивать. Его словно размытые голубые глаза смотрели сквозь очки в стальной оправе. У него было квадратное красное лицо, слабый подбородок и толстая шея, которой было явно неудобно в воротничке по меньшей мере семнадцатого размера. Он спросил неожиданно очень высоким голосом: — Мистер Шелдон Скотт? — Он самый. — Лоринг. Джон Лоринг. Он пожал мне руку, как будто это были чаевые. Кожа у него была мягкая и гладкая, как у женщины. Я сказал: — Присаживайтесь, мистер Лоринг. Чем могу служить? Когда он усаживался на краешек кожаного кресла у моего письменного стола, я вспомнил, где мне встречалась фамилия Лоринг. Она мелькала в лос-анжелесской печати всегда в связи с долларами, но до сих пор перед ней всегда стояло «миссис», а не «мистер». Я никогда не представлял себе, что есть еще мистер Лоринг. И вот этот мистер сидел на краешке моего кресла. Без всяких предисловий он сказал: — Мистер Скотт, я заплачу вам пять тысяч, если вы избавите меня от одного человека. Я вскинул на него брови, тихо кашлянул и сказал: — Полегче, мистер Лоринг. Я частный следователь, а не наемный убийца. Что вы имеете в виду под избавлением? Он быстро и нервно усмехнулся. — Простите за неудачный выбор слов, мистер Скотт. Я как-то замотался. Я вовсе не имел в виду, что вы должны кого-то убить. По крайней мере, не думаю, чтобы это было необходимо. Я хочу, чтобы вы избавили меня от шантажиста. Меня шантажируют, и самое смешное в том, что я не уступил ему ни пяди. — Он немного поколебался. — Ну, может быть, это не совсем точно. Сегодня сказал этой дряни, как раз перед тем, как поехать к вам, что не заплачу ему ни цента и что, если это не прекратится, я обращусь в полицию. Я вспомнил, что читал о некоторых ваших подвигах, мистер Скотт, нашел ваше имя в телефонной книге и вот приехал к вам. — Почему ко мне? Вы ведь хотели в полицию? — Все-таки, знаете ли, шантаж. Похваляться тут особенно нечем. Я бы хотел, по возможности, избежать шума и огласки. Поэтому я обращаюсь к частному следователю. Дело довольно необычное, и мне хотелось бы остаться в стороне, насколько это возможно. Это очень важно. — Он пошарил в кармане, вытащил белый конверт и протянул его мне. — Я готов заплатить пять тысяч долларов, если вы сделаете все так, как мне нужно. Я взял конверт, раскрыл его и любезно взглянул на хрустящие зеленые бумажки внутри. Закрыв конверт, я похлопал им по руке и сказал: — Ваше предложение очень заманчивое, мистер Лоринг, но я бы хотел выслушать всю историю. Кто вас шантажирует? С кем вы сегодня вступили в спор? Начните с самого начала. Он вздохнул и поправил очки. — Ну, это фактически началось, когда я чрезмерно заинтересовался искусством. — Он нахмурился. — Искусством, — повторил он с горечью. Но тут те пять минут истекли, и с этого момента он был уже мертвецом. Он наклонился ко мне, открыл было рот, чтобы продолжать рассказ, и в это время в него выстрелили через открытое окно за моей спиной. Выстрел прогремел, как будто у меня в ухе. Я увидел аккуратную черную дырочку у него во лбу как раз в тот момент, когда ноги мои распрямились и отшвырнули меня в сторону, к стене. Раздался второй выстрел, и пуля прорыла дыру в ковре, а я отскочил в угол, напротив окна. Я выхватил из кобуры свой револьвер и приготовился стрелять, и в этот момент голова Лоринга с отвратительным звуком ударилась о край стола, и он свалился на ковер, как мешок с цементом. Почти в то же мгновение я услышал, как тот тип скатился по пожарной лестнице и бросился в переулок позади дома. Я бросился к окну и успел услышать, как взревел мотор автомобиля, который со скрежетом снялся с места и исчез за углом, прежде чем я смог его увидеть. Я достал из стола электрический фонарь и обследовал пожарную лестницу, но никого и ничего на ней не обнаружил, потом закрыл и запер окно, опустил штору, и только тогда переключил свое внимание на Лоринга. Правда, он не нуждался ни в чьем внимании. Он лежал на ковре в небрежной позе, как будто обессилев после тяжелого рабочего дня. Я оставил его в покое и позвонил в полицию. В этот день мне не везло. Вместо какого-нибудь приятного человека вроде капитана Сэмсона или лейтенанта Брауна, к телефону подошел Керриган. Лейтенант Джейсон Питер Керриган, лопоухий. Его голос в телефонной трубке звучал, как пронзительный скулеж, от которого меня передергивало, как от звука царапания ногтями по оконному стеклу. Я быстро объяснил ему, в чем дело, повесил трубку, не дослушав его писка, и покрутил пальцем в ухе, которое подверглось этой пытке. Потом я обыскал Лоринга. В карманах был обычный набор: носовой платок, расческа, бумажник, мелочь. Я сунул все обратно, за исключением бумажника, который я тщательно обследовал. Меня заинтересовали только две карточки, потому что обе имели отношение к искусству. Одна была от Касси, из хорошего известного художественного магазина на Гранд-стрит в центральной части Лос-Анджелеса, где за наличные деньги продавались произведения живописи, на другой было напечатано: «С. А. Филлсон — учитель живописи. Рисование с натуры» и адрес на Бродвее. Я присвоил обе карточки, хотя и незаконно, и сел за свой стол поджидать Керригана. В мою контору ведет только одна дверь — та, на которой по матовому стеклу написано: «Шелдон Скотт. Расследования.», и Керриган вошел через нее с таким видом, будто входил сюда в первый раз. На миг он остановился, широко расставив кривые ноги и злобно уставившись на распростертое на полу тело, потом перевел этот злобный взгляд на меня. На его толстом лице блестели капельки пота, а между полными губами, как всегда, торчала погасшая сигара. Голос звучал так же, как и по телефону, только еще громче. — Так, значит кто-то застрелил его через окно, а? Вы сказали, через окно, верно, Скотт? Зная наперед, что последует, я устало сказал: — Верно. — Прямо через окно? И прямо сквозь штору? — Окно было открыто. Я закрыл его и опустил штору. Или я должен был оставить его открытым настежь, чтобы этот тип вернулся и попробовал еще раз? — И вы надеетесь, что я это проглочу, Скотт? Он меня не любил. Я вобрал в себя воздух и медленно выпустил его сквозь зубы. — Не заходите слишком далеко, Керриган. О'кей, это я его убил. Уж очень скучная у меня была жизнь. Его лицо начало краснеть, и чем дольше мы говорили, тем краснее оно становилось. Когда оно достигло того оттенка, при котором он уже готов был арестовать меня по подозрению в убийстве и засунуть в свою машину, я охладил его пыл. Чуть-чуть. — Ведите себя солиднее, Керриган. Я выхватил из кобуры свой кольт и, держа его за ствол, протянул Керригану. — Я не стрелял из него уже много дней. Что ж я, по-вашему, сделал с пистолетом, из которого убил? Съел его? Спустил в канализацию? Этот человек пришел ко мне как клиент. Я видел его первый раз в жизни. Моя цель была помочь ему, а не сбить его с ног. Кстати, тот, кто стрелял в него, стрелял и в меня. Керриган понюхал ствол моего пистолета, что-то пробормотал себе под нос и на время заткнулся, пока мальчики из следственного отдела выполняли вокруг убитого свой обычный ритуал. Но, когда лейтенант собрался уходить, мне пришлось идти вместе с ним. * * * Пробыв в полиции с полчаса, я отправился обратно с напутствием быть в случае надобности под рукой. Поскольку уже было далеко за шесть, пришлось выйти через дверь, выходящую на Майн-стрит, а потом повернуть направо в сторону Первой улицы. Моя контора находится на Бродвее, между Третьей и Четвертой улицами, всего за пять кварталов от ратуши, так что я пошел пешком. Когда я пересек Третью улицу и стал приближаться к Гамильтон-Билдинг, зданию, где помещается моя контора, я все еще задавал себе этот вопрос, но вместе с тем во мне шевельнулась смутная тревога — почему-то около здания стояла чья-то машина. Ее нос, чуть повернутый влево, смотрел на Бродвей, а задние колеса покоились на тротуаре. Я заметил ее случайно, за несколько шагов до нее. Подойдя поближе, я услышал тихое мурлыканье заведенного мотора. Может быть, я все еще был в напряжении, но только я не спускал глаз с машины. И правильно сделал. Поравнявшись с широкими дверьми здания, я увидел сидящего за рулем парня, и, заметив, что в его руке блестит что-то металлическое, отскочил в сторону и упал на колени. Это был чисто условный рефлекс. Я видел на своем веку слишком много пистолетов, чтобы медлить под их прицелом. И прежде чем мои колени коснулись тротуара, я уже запустил руку за своим кольтом. Из машины вырвался язычок пламени, и пуля, порвав рукав, обожгла кожу на моем плече. Я вскинул револьвер и выстрелил в сидящего за рулем. Промедление было бы роковой ошибкой. Не переоценивайте меня, обычно я не столь проворен. Просто это был удачный выстрел. Но я заметил, как он качнулся и упал на рулевое колесо, а пистолет выпал из его ослабевших пальцев и со стуком упал на мостовую. Под тяжестью его тела автомобильный гудок зловеще взревел. Пара пешеходов, испуганно посмотрев в мою сторону, бросилась прочь по улице, как встревоженные птицы. Держа свой револьвер наготове, я поднялся на ноги и подошел к машине. Я оттащил парня от руля и рев гудка внезапно прекратился. Он был небольшого роста, и во рту его зияло отверстие, как будто он потерял зуб. Так оно и было. Он потерял также и часть затылка. Я никогда не встречал его раньше и снова спросил себя: «Какого черта ему нужно было?» Казалось, что во всем этом не было никакого смысла, но постепенно он стал доходить до моего сознания. Кто-то хотел моей смерти. * * * Капитан, он же Фил Сэмсон, крепкая, хитрая, но абсолютно честная голова лос-анджелесского отдела по расследованию убийств, смотрел на меня из-под лохматых седых бровей, обдумывая все, что я ему рассказал. На его щеках выступили чугунные желваки, когда он размахивал передо мной руками. — Два выстрела, — сказал он мягко, — целых два. Одного было мало, а, Шелл? — Послушай, Сэм, — сказал я. — Я же говорил тебе, как это было. Ты достаточно хорошо знаешь меня, чтобы сомневаться в моей правоте. Почему это случилось, я не знаю — по крайней мере, пока. Лоринг успел сказать только, что ему нужна моя помощь. И что-то про шантаж. — И потом таинственный некто уложил его выстрелом через окно, так ты сказал? Я кивнул. Сэмсон ничего больше не сказал, просто смотрел на меня, и его большая лапа медленно покачивалась передо мной, как чугунный маятник. Я поднялся. — Ну, ладно, Сэм, я пошел. Мало спал последнее время. Устал. Он хотел еще что-то сказать, но передумал. Однако, когда я был уже у двери, он заговорил: — Надеюсь, мне не надо напоминать тебе, чтобы ты был осторожен, Шелл? — Разумеется, нет, Сэм. Никто не остановил меня на обратном пути. Все было проще, чем я ожидал. Слишком просто. Я готов был побиться об заклад, что Сэмсон, мой друг, послал за мной охрану. * * * На самом деле я вовсе не хотел спать, поэтому направился в контору, чтобы переодеться. Дырка на рукаве и ожог плеча напоминали мне, что теперь в этом деле заинтересован и я лично. Сэмсон сказал мне, что парень, которого я прихлопнул, был Слиппи Рэнсик, гангстер-телохранитель, с низким коэффициентом умственного развития. По тому, какой оборот приняло это дело, я не представлял себе, чтобы Рэнсик придумал все сам, в одиночку. И я хотел бы, чтобы моя пуля попала именно в того, кого нужно. Кроме того, у меня в кармане лежали те пять тысяч, которые вручил мне Лоринг, а я привык отрабатывать деньги, полученные от клиентов. Даже от мертвых. Это дело было намного сложнее, чем мне показалось поначалу. Пожалуй, самое распроклятое дело за два года моей работы частным следователем в Лос-Анджелесе. У меня в конторе, под самым моим сломанным носом, убит человек. Я сам застрелил бандита, а в меня дважды швыряли пулями. Дважды я был в полиции, и у меня в кармане конверт, в котором пять тысяч долларов. А я еще даже не начал расследование! Черт побери, я даже не знал еще, в чем суть дела. Однако было хорошо известно, что кто-то хотел отправить меня на тот свет. Он уже предпринял две попытки и, возможно, считает, что в третий раз это ему удастся. Самое время, чтобы ищейка пошла по следу. Без четверти девять мой отвратительно желтый «кадиллак» с откидным верхом доставил меня к жилищу Лорингов на бульваре Лоррейк. Я узнал адрес из телефонной книги, но она не дала мне никакого представления о масштабах. Всякий, кто живет в таком огромном доме, непременно должен быть крупной общественной фигурой или политическим деятелем. Дом немного напоминал старинный особняк полковника с Юга, только модернизированный и слегка усовершенствованный. Поскольку в окнах был свет, я взошел на крыльцо и позвонил. Дверь открылась, и маленькая, похожая на птичку женщина с кукольным личиком вопросительно подняла на меня ясные карие глаза. Она совсем не была похожа на жену, только что узнавшую, что она стала вдовой, поэтому я попросил миссис Лоринг. — Это я. Да, она все-таки вдова, но, видимо, еще не знает об этом. — Я — частный следователь, — сказал я. Но прежде чем я успел назвать свое имя и объяснить причину моего появления, она прервала меня замечанием, которое заставило меня замолчать. — Ах, да. Входите, мистер Эллис. Эллис! Я подкидывал это, как раскаленную монетку, пока входил за ней в просторную уютную комнату. Она села прямо ко мне лицом под единственной зажженной лампой. Она сказала: — Вы мне больше не нужны, мистер Эллис. У меня уже были из полиции и сообщили, что мой муж убит. Она произнесла это таким тоном, будто говорила об убийстве Линкольна. Взглянув в темный угол комнаты, она сказала: — Нэнси, принеси, пожалуйста, мою чековую книжку. — Потом снова повернулась ко мне. — Вы хотели о чем-то доложить? Голова моя шла кругом, как после десяти порций мартини. Мне часто говорили, что я очень быстро схватываю ситуацию, но сейчас я здорово отстал и быстро сдавал позиции. После всего еще и это. Эллис? Чековая книжка? Нэнси? Доложить? Нэнси. Я взглянул в угол, где стояло что-то вроде низкого дивана, и как раз вовремя, чтобы заметить смутно мелькнувшие белые бедра. Кто-то, кого я до этой минуты не замечал, вскочил на ноги. Я не знал, как к этому отнестись: Нэнси могло быть девять лет и девяносто. — Доложить? — пробормотал я. — Ну... нет. Мне не о чем докладывать. Ничего важного. Какого дьявола я мог ей сказать? Я был смущен, как человек, попавший не на те похороны. Миссис Лоринг пожала хрупкими плечиками. — Не имеет значения, — сказала она. — О, спасибо, Нэнси. Я поднял глаза и вдруг стиснул зубы так, что у меня перехватило дыхание. Девушка стояла рядом с миссис Лоринг, и мне даже вполглаза было видно, что ей ни девять, ни девяносто. Ей было около двадцати пяти и, глядя на нее, можно было подумать, что она родилась с таким прекрасным лицом, на которое с каждым разом все больше хотелось смотреть. А тело! Оно просто звало следовать за ним по пятам. У нее была фигура высокой, безупречно сложенной женщины. На ней был белый свитер, подчеркивающий все выпуклости и изгибы, и черная плиссированная юбка. Рыжие волосы падали ей на плечи. У нее был угрюмый алый рот с такими полными губами, словно их ударили и они распухли. Но на ее лице они выглядели прекрасно. Ее глаза совершенно не гармонировали ни с чувственным телом, ни с как будто израненными губами. Они были карего цвета, который выглядит почти черным, притом самые большие, самые невинные из всех, какие я видел за тридцать лет своей жизни. Она созерцала мою крупную фигуру голодным взглядом. У меня коротко остриженные светлые волосы, которые торчат на полдюйма, покрывая всю мою голову, почти белые брови, которые выгибаются плавной дугой и резко опускаются к уголкам моих серых глаз. Нос, потерявший свою первоначальную форму после удара, нанесенного мне в Окинаве, и сильная челюсть. Мое лицо видело массу солнца и множество женщин, и некоторые из них смотрели на меня таким же голодным взглядом, но ни одна так откровенно и щедро, как эта. Миссис Лоринг взяла у нее чековую книжку и сказала: — Нэнси, это мистер Эллис. Мистер Эллис, это моя дочь, Нэнси Говард. — Должно быть на моем лице выразилось некоторое удивление, потому что она добавила: — От первого брака. Я кивнул Нэнси с идиотским видом, когда она сказала «добрый вечер» голосом, который прошелестел в моих ушах, как ласка. Мне очень не хотелось прерывать возникшую тему, но не мог же я все время кивать в ответ, да и вообще я понимал, что эта сумасбродная ситуация не может продолжаться. Заметив на стене несколько больших полотен в рамах, я спросил миссис Лоринг: — Кстати, как давно мистер Лоринг стал интересоваться искусством? Она посмотрела на меня как-то странно и слабо улыбнулась. — Мистер Эллис, — сказала она, — это и есть то самое, о чем, как предполагалось, вы должны были мне сообщить? При этом она раскрыла чековую книжку и, вырвав из нее чек, стала слегка помахивать им, глядя на меня с явным подозрением. Я почувствовал, что наше свидание закончено, и встал. — Извините, — сказал я, — никаких чеков. Мое имя вовсе не Эллис, и я... — Как! — воскликнула она. — Но вы сказали... вы говорили мне... Я вежливо прервал ее: — Нет, мэм, это вы сказали. Я сказал вам, что я — частный сыщик — это сущая правда, но у меня не было возможности назвать свое имя. Я должен расследовать дело о смерти вашего мужа. Я мог бы сказать еще кое-что, но миссис Лоринг уже два раза открывала рот, пытаясь прервать меня, правда потом, видимо, передумала и обернулась к дочери. — Нэнси, — сказала она спокойным сдержанным голосом, который мог бы родиться прямо из глубин холодной Сибири, — выпроводи этого человека. Живо! Когда мы дошли до двери, миссис Лоринг уже удалилась в соседнюю комнату, где, вероятно, молча меня ненавидела. Нэнси вышла вслед за мной на крыльцо и закрыла за собой дверь. — Это было не очень хорошо с вашей стороны, — сказала она. В тоне ее не было и намека на осуждение. — Что не очень хорошо? — Выдать себя за другого человека. — Я и не собирался. Ваша мать сделала поспешное заключение. — Знаю. Ну, ничего. Просто она немного расстроена. Однако она не выглядела расстроенной до того, как узнала, что я не Эллис. Должно быть, эта мысль как-то отразилась на моем лице, потому что Нэнси сказала: — Полагаю, вы считаете, что мы должны плакать в подушку. Я молчал. — Так вот, не должны, — продолжала она запальчиво. — Джон Лоринг был никудышный. Не знаю, как только мать его выдерживала целых два года. Я не возражал. — Кстати, — спросил я, — кто такой Эллис? Миссис Лоринг как будто ничуть не удивилась, обнаружив за дверью частного сыщика. — Он и есть сыщик. Мистер Эллис. Мать наняла его несколько недель тому назад. — Неужели она никогда его не видела. Она покачала головой. — Нет. Она обо всем договорилась по телефону. Все это было ей немного неприятно. — Хотите рассказать, почему? — Что почему? — Почему ваша мать наняла Эллиса? Начать с этого. Она восхитительно нахмурилась и сказала: — Это не может иметь никакого отношения к смерти Джона. Честно. — О'кей, — сказал я. — Перескочим через это. Вы имеете хоть какое-нибудь представление, почему кто-то хотел убить вашего отчима? Какой-нибудь скандал? Шантаж, может быть? — Нет, насколько я знаю. Просто он подонок. Это не могло мне помочь, поэтому я поблагодарил ее, пожелал ей доброй ночи и повернулся, чтобы уйти. Она удержала меня за руку. Сквозь грубый твидовый рукав пиджака я чувствовал мягкое прикосновение ее пальцев. — Постойте, — сказала она. — Если вы не Эллис, то кто же вы? — Скотт. Шелл Скотт. — Честно, мистер Скотт. Шелл, я бы помогла вам, если бы знала хоть что-нибудь полезное для вас. Но я просто не знаю, что вам сказать. Я бы очень хотела вам помочь. Право же, очень бы хотела. Без всякого основания я ей поверил. Может быть потому, что не было основания ей не верить. Я сказал: — У меня кое-какие дела. Если вы еще не хотите спать, может быть, мы могли бы поговорить попозже. — Я не буду спать. Возможно мне просто почудилось, но я подумал, что она сделала движение в мою сторону. Ее рука легла на мою руку, будто раскаленное железо. Слабый свет, струившийся из окна, отбрасывал на ее лицо мягкие тени. Она смотрела на меня, полураскрыв влажные губы, как будто приглашая, но в то же время ее широко раскрытые невинные глаза кричали: «Нет, нет. Тысячу раз нет!» Ч-черт побери! Что бы вы сделали на моем месте? Я пробормотал «спасибо» и еще раз «доброй ночи» почти пересохшими губами и спустился с крыльца. Мне вслед прошелестел ее голос: — Позвоните мне позже, слышите, Шелл? — Конечно, — ответил я. * * * Проехав две-три улицы, чтобы убедиться, что за мной не тянется хвост, и, сверившись с телефонной книгой, я нашел, что Эллис числится в маленьком отеле на Хилл-стрит. Еще не было десяти, но в номере было темно. Я постучал в дверь, думая при этом, что Эллису вряд ли понравится, что его кто-то разбудил. Однако он как будто не рассердился. Внутри вспыхнул свет, дверь открылась, и из нее выглянул небольшого роста, но здоровенный тип с взлохмаченными волосами. — Вы мистер Эллис? — спросил я. Он откинул падающие на глаза пряди волос и утвердительно хмыкнул. Я показал ему свою лицензию. — Я хотел бы поговорить с вами, если вы не возражаете. Он сонно поморгал, потом его лицо немного прояснилось. — Ага, конечно, — сказал он, приободрившись. — Входите. Собрат, угу? Он махнул рукой в сторону деревянного стула с прямой спинкой, а сам присел на кровать. — Мне крайне неприятно сообщать вам это, но вы остались без работы, — сказал я. — А? — Я только что имел разговор с миссис Лоринг. Она приготовила для вас прощальный чек. Он был озадачен. — Не понимаю. Она передумала? — Насчет чего? — Разве она решила не разводиться? Или я что-нибудь перепутал? — Ни то, ни другое, — сказал я. — Сегодня вечером кто-то прострелил Лорингу голову. Да еще в моей конторе. Понимаете, почему я этим интересуюсь? Он присвистнул сквозь зубы. — Мамочки мои. Так почему же вы хотели меня видеть? — У меня слишком мало материала. Я подумал, может быть, вы подали бы мне какую-нибудь идейку. Он охотно пошел мне навстречу. Миссис Лоринг хотела развода, но папа сказал: нет данных. Миссис Лоринг подумала, что ее муж резвится с какими-нибудь девочками, и по телефону наняла Эллиса, поручив ему следить за Лорингом и поймать его на месте преступления. Эллис следил за Лорингом три недели, но не узнал ничего такого, с чем можно было прийти к ней. Она велела ему позвонить ей, когда он что-нибудь обнаружит. Поскольку ничего не было, он так и не позвонил. Я задал ему несколько вопросов: — Где Лоринг чаще всего бывал? С кем виделся? Мне нужен хоть какой-нибудь намек. — Подумав с минуту, я добавил: — И как насчет его художественных интересов. Тут есть еще какая-нибудь связь с искусством? Эллис подтолкнул ко мне сигарету, закурил сам и поднес мне горящую спичку. — Следить за Лорингом было ужасно нудно. Он много играл в гольф в Уилширском клубе, ел либо в ресторане Майка Леймена в Голливуде, либо дома, и все вечера сидел дома. Никаких завихрений в его жизни не наблюдалось. Вот, если бы мне его состояние, я бы... — На минуту его лицо приняло мечтательное выражение. — Искусство, а? — продолжал он, как бы спохватившись. — Ну, он купил пару картин у Касси на Гранд-стрит, современную ерунду вроде червячной дырки в яблоке под названием «Триумф рассвета». Вы, наверное, знаете этот хлам. Потом он ходил в класс живописи на Бродвее, недалеко от угла Шестой. По крайней мере мне кажется, что это класс живописи, туда входили типы с кисточками и мольбертами, как их там... Я заинтересовался. — Что за класс? — А кто его знает. Что-то вроде студии какого-то типа по имени Филлсон. Ага, снова Филлсон. Я извлек карточку, которую нашел в бумажнике Лоринга, посмотрел на нее и спросил: — И давно Лоринг ходил к Филлсону? — Не знаю, давно ли. — Он порылся в карманах брюк, перекинутых через спинку стула, вытащил дешевую записную книжку и полистал ее. — Сейчас посмотрим. Я начал следить за Лорингом в понедельник, три недели назад. Он был у Филлсона во вторник и четверг на прошлой неделе и во вторник на этой. В четверг, то есть вчера, его там не было. Он оставался там обычно около часа. — Кто-нибудь сопровождал его или он был один? — Всегда один. В то же время приходили и другие. Человек двенадцать. Всем лет под пятьдесят. Похоже, что они уже все сколотили деньги и занялись живописью — вроде хобби. — А как насчет сегодня? — спросил я. — Что насчет сегодня? — Если вы следили за Лорингом, то, может быть, заметили, не шел ли кто за ним, когда он явился ко мне в контору? — О, — он покачал головой, — сегодня нет. Я таскался за ним день за днем и просиживал полночи возле их особняка. Когда-нибудь надо и поспать. Кроме того, по вечерам он всегда дома. Сегодня я сплю с четырех часов дня. Когда я сюда пришел, он был дома. — Он нахмурился и поскреб затылок. — Может быть, лучше было мне поспать вчера? — Может быть, — сказал я. — А что вы знаете о Филлсоне? — Немного. Высокий, тощий. Никакого подбородка и черные усики из десяти волосков. Раньше держал магазин товаров для художников. Пожалуй, вы бы сказали, что теперь он образовался. Приобрел вкус к дорогостоящим рамам. — То есть? Эллис поднял два пальца, тесно переплетенные между собой. — Он вот так с Вельмой Бейл, королевой стриптиза в Сейбр-клубе. Огненной и ужасающей. — Он вздохнул. — Ради такого персика я бы и сам научился любить картины с червячными яблоками. Я вдавил сигарету в стеклянную пепельницу. — Что-нибудь еще можете рассказать? — Да пожалуй, это все. Жизнь этого парня не была богата событиями. Я поблагодарил его и ушел. У стола администратора я остановился и поговорил с дежурным клерком. Он сказал, что Эллис явился где-то среди дня и поднялся к себе в номер. Вот и все, что я знал. Из телефонной будки в вестибюле я позвонил Масси. Единственный номер телефона, указанный под этим именем, принадлежал его магазину в центре города, но там мне никто не ответил. Никто не ответил и в студии Филлсона, и у него дома. Пустота. Я решил во что бы то ни стало проверить студию Филлсона. * * * У себя в конторе я захватил фонарик и связку ключей, которые я собрал в процессе своих похождений. Может быть, это и не совсем законно, но все же лучше, чем взламывать замки, гораздо спокойнее и тише. Я поставил свою машину позади здания и пошел по Бродвею. Дом, куда я направлялся, находился как раз на другой стороне Шестой. Я прошел между конторой по займам и агентством по продаже недвижимости, поднялся на один пролет и обнаружил дверь с надписью простыми жирными буквами: «С.А. Филлсон». Третий ключ сработал. Я тихо проскользнул внутрь, удостоверился, что шторы опущены, и стал обшаривать вокруг своим фонариком. Помещение было явно оборудовано с комфортом: одна огромная комната, которая выглядела бы скорее как гостиная миссис Лоринг, чем как студия, если бы не крепкий запах застарелой масляной краски и скипидара, ударивший мне в нос. Вдоль стен стояли мольберты и подрамники с полузаконченными холстами, а на стенах висели по четыре или пять полотен с сюрреалистскими кляксами из сбесившихся квадратов и кругов. Я быстро осмотрел холсты. Большей частью обнаженные фигуры, весьма противные, и несколько пейзажей и натюрмортов. Мебель, за исключением нескольких стульев с прямыми спинками и трех кожаных пуфов, состояла из роскошных мягких диванов и кресел, обитых материей в темно-красных и серых тонах. Толстый ворсистый ковер простирался от стены до стены, и я почти приготовился увидеть свору ирландских сеттеров, свернувшихся клубочком перед несуществующим камином. Ни стола, ни шкафов, ничего, в чем можно было порыться, хотя я не имел ни малейшего представления о том, что я ожидал бы найти, если было бы где искать. Полдюжины растений в горшках темнели в полумраке, как миниатюрные деревья. Я провел по ним лучом своего фонарика и среди листьев одного заметил что-то белое. Я подошел и извлек маленький треугольник материи, ничего не означавший. Он немного напоминал половину игрушечного парашюта — мальчишкой я часто мастерил их из старого носового платка, четырех отрезков нитки и куска породы. Только этот выглядел, как три нитки, половина носового платка и никакого камня. Я сунул находку в карман. Пятнадцать минут спустя осмотр студии был закончен. Я не нашел ничего, кроме запертой двери в глубине комнаты: открыть ее я не сумел. Я уже собирался уйти, послав все ко всем чертям, как вдруг фонарь на миг высветил что-то, втиснутое в щель между дверью и притолокой. Я нагнулся и посмотрел. Это был обрывок целлулоидной полоски, похожей на кинопленку. Я осторожно вытянул его из щели и осветил фонарем: на меня смотрела стройная девушка, поднявшая руки над головой, как при исполнении национального валийского танца. Картинка была слишком мала, но то, что я мог разглядеть, было приятно. Похоже, что на танцовщице ничего не было, кроме собственной кожи и полоски ленты, — в общем, восхитительный лакомый кусочек. Я опустил ее в нагрудный кармашек, нежно похлопал по нему рукой, вышел из студии и запер за собой входную дверь. * * * Из аптеки на углу я еще раз позвонил в резиденцию С. А. Филлсона. Послушав некоторое время тихие гудки, я удостоверился, что ответа не будет, и дал отбой. Выйдя из аптеки, я снова закурил, сел в свою машину и двинулся по Бродвею. Доехав до Второй улицы, я свернул влево и выехал на бульвар Беверли. Сейбр-клуб находился примерно на милю дальше, чем Уилширский клуб. Это одно из тех маленьких интимных местечек, где вы знаете всех или никого. Метрдотель, слишком гладкий, в безукоризненно сшитом на заказ костюме, приблизился и оглядел мою спортивную куртку и широкие брюки с таким видом, будто на мне был купальный халат. Я смотрел через плечо на маленькую танцплощадку, где блондинка с гибкой фигурой вбивала звук за звуком в микрофон, свисающий из парящего под потолком мрака. — Меня здесь ждут, — сказал я метрдотелю. — Я пришел повидаться с другом. Он взирал на меня с каменным лицом. Через его плечо я наблюдал за извилистой блондинкой. Ее легко можно было узнать, благодаря афишам, украшавшим вход. Вельма Бейл. И поет, как безумная, низким горячим голосом высокому тощему типу, сидящему за столиком у края площадки. Я остановился у этого столика и посмотрел на высокого тощего типа. У него было треугольное лицо, сужающееся книзу, выгнутые брови и совершенно отсутствовал подбородок. В усах, над тонкой верхней губой, может быть и было десять волосков. Я подсел к столу. — Филлсон? — спросил я. Он оторвал взгляд от Вельмы и посмотрел на меня. — Извините. — Филлсон? — повторил я. — Ну, да. Это мое имя. — Я — Шелл Скотт. Он не моргнул и ресницей. — И что? — Я бы хотел поговорить с вами. Он повернул голову и посмотрел на Вельму Бейл, а потом снова на меня. — Конечно, — сказал он с легким раздражением. — Через несколько минут. После чего все его внимание сосредоточилось на танцплощадке. Вы бы его не осудили. Я сам посмотрел туда же и понял его нежелание разговаривать в этот момент с кем-либо и о чем бы то ни было. Вельма перестала петь и скользнула по кругу в смутно голубом пятне света. Она двигалась с неторопливой свободной грацией дикого обитателя джунглей, и что-то звериное было в уверенных, чувственных колебаниях ее тела. Эта женщина была одета в серебристое платье с глубоким вырезом, которое облегало сладострастные изгибы ее тела, как второй покров из блестящего лака. Высокая, широкая в бедрах, узкая в талии, с полной, слишком полной грудью она двигалась, плавно изгибаясь, словно переливаясь из одного движения в другое под хрипловатые стенания саксофонов, ведущих причудливую мелодию над тяжелым ритмическим уханьем оркестра. Эллис назвал ее «Вельма Бейл — королева стриптиза в Сейбр-клубе». Так вот она, Вельма Бейл, и вот он, стриптиз. Она очень хороша. Это была женщина из другого мира. Внезапно все кончилось, и Вельма исчезла. Яркий свет, заливший комнату, показался кричаще ярким после прозрачного голубого полумрака. — Стаканчик? — Это был Филлсон. — Само собой. Бурбон с содовой. Он подозвал официанта и заказал для меня бурбон с содовой, а для себя — сухого мартини. — Итак, мистер Скотт, да? О чем вы хотели со мной поговорить? — Я — частный сыщик. Расследую дело об убийстве Джона Лоринга. — Лоринга? Боже милостивый! Убит? — у него все-таки был подбородок, он отвалился почти на дюйм. — Убит. — Как же, я знал его. Он был моим учеником. — Знаю. Поэтому я и пришел к вам. С минуту он сидел, качая головой. — Но почему ко мне? Я ничего не знаю о нем как о человеке. — Ничего? — Кроме того, что он был приятный, удивительно глубокий для такого тощего сложения. Он продолжал неопределенно покачивать головой. Официант принес заказанные напитки, и я отхлебнул бурбона. — Как долго Лоринг посещал вашу студию? — Н-ну, точно не скажу. Два месяца, может быть, больше. Но я не вижу, какое отношение... — Просто любопытство. Мне бы хотелось взглянуть на кое-какие его работы. О'кей? — Конечно. Разумеется, он только начинал. И не очень успешно. — Когда? — Что, когда? — Когда я могу посмотреть? — Завтра. Скажем, в три или четыре. — Скажем, в четыре. Он кивнул, и я спросил: — Насчет Лоринга. Он никогда не говорил с вами о каких-нибудь своих неприятностях? О том, что могло его беспокоить? Филлсон покачал головой. — Все, о чем мы с Лорингом когда-либо говорили, относилось только к живописи. Его личная жизнь была абсолютно его делом. — Он резко добавил: — Сожалею, что не могу помочь вам, мистер Скотт. — Разговор наш был явно закончен. Я поблагодарил его, встал и подошел к бару. Опрокинув еще стаканчик для ровного счета, я стал рассматривать помещение. В нескольких футах от конца стойки была задрапированная портьерой арка, через которую входили и уходили танцовщицы. Стены украшали фрески. Огни пригасли и, прорезав табачный дым, луч прожектора упал на конферансье, который объявил, что представление закончено. Он призвал всех и каждого, не теряя времени, пить в течение следующего часа. Ха-ха-ха! С небрежным видом я прошел вдоль стойки бара под задрапированную арку во внутреннее помещение. Никто меня не остановил. Девушки в различных стадиях одетости или раздетости стояли, болтали, курили или шныряли вокруг, и все выглядели ужасно мило и симпатично. С минуту я наблюдал за ними, потом остановил маленькую живую брюнетку с золотой цепочкой на шее и в кружевном бюстгальтере. — Где мне найти Вельму Бейл? Она указала на дверь как раз напротив меня. — Вон там. — Спасибо, красавица. Я оглядел ее. Это доставило мне истинное удовольствие. На улице она выглядела бы отлично. Она только что закончила свое выступление, состоявшее в том, что она танцевала, имея на себе не больше, чем пол-унции одежды. Так что сейчас она выглядела лучше, чем отлично. Я сказал ей об этом. В ответ она сморщила носик, но повернулась на каблуках и, пританцовывая, пошла прочь. Я проводил ее взглядом. Она открыла одну из дверей и прежде чем войти, обернулась и посмотрела на меня. Я подошел к двери в уборную Вельмы и постучал. Что-то скребло у меня в мозгу, пока я ждал, но я никак не мог поймать и определить, что это. Никакого ответа. Я постучал еще раз. Наконец я обнаглел и открыл дверь. Ничего. Серебристое платье с низким вырезом, подвешенное на плечиках, выглядело сейчас совершенно иначе, вокруг были разбросаны какие-то пустяки, предметы туалета, но Вельмы не было. Видимо, я слишком медлил над стаканом бурбона. Я вернулся в бар и снова уселся на высоком стуле. За двойной порцией бурбона я налег на свои мозги, спрашивая себя, что же такое там скребло. Все, что я получил в ответ, была головная боль. Поэтому я сказал себе, что этот стакан — последний, осушил его и поднялся с места. Часы показывали одиннадцать тридцать. По пути к выходу я оглянулся на столик, за которым сидел Филлсон. Никакого Филлсона. Только официант, который вытирал стол. Влюбленные птички упорхнули. * * * Я живу в отеле всего лишь на расстоянии выстрела от Уил-ширского клуба, точнее — от его площадок для гольфа. Я поставил машину за углом, поднялся на второй этаж и направился по коридору к номеру 212. Едва я вложил ключ в замок, как за моей спиной кто-то произнес: — Шелл Скотт? Я обернулся. — Да? В нескольких футах от меня стояли два человека. Один большой, с туповатым лицом, маленькими поросячьими глазками и двумя смешными шишками, похожими на верблюжьи горбы, на переносице его свернутого на сторону носа. Другой — маленький, с пушистыми светлыми волосами и красивым лицом. Уши у него торчали почти под прямым углом. Оба держали правые руки в карманах. Без сомнения, пара добропорядочных граждан. — Что вам угодно? — спросил я тоном непринужденной беседы. — Вы, Скотт, — сказал Верблюжий Нос отнюдь не светским тоном, — не делайте никаких неожиданных движений. — Он достал руку из кармана, показал автоматический пистолет 45-го калибра и сунул его обратно. Я не стал делать никаких движений. Маленький очутился рядом со мной, но не между мной и Верблюжьим Носом. Он протянул руку и проворным движением выхватил мой револьвер из плечевой кобуры, сверкнув кривой усмешкой. — Спокойно, приятель, — сказал он скрипучим голосом, который резанул по нервам. — Мы собираемся совершить небольшую прогулку. — О! — сказал я бодро. Верблюжий Нос подошел и сомкнул толстые пальцы, как будто без всякой задней мысли, на моем правом запястье. Маленький пошел за нами, отставая шага на два, слева от меня. Ни дать, ни взять — трое приятелей, решивших немного прогуляться. Пока что они действовали весьма умно. Таким образом мы сошли вниз, вышли на Норт Росмор и дальше — на Роутвуд-авеню. Никто не произнес ни слова. На Роутвуд было даже темнее, чем на Росмор. Мне это очень не понравилось. В нескольких ярдах впереди от себя я заметил длинный «бьюик», стоящий у тротуара. Похоже было, что на прогулку отправились трое, а вернутся двое. Один из испытанных способов. Я это чувствовал. Словно ничего не подозревая, я спросил: — А в чем дело? Что-нибудь личное? — Терпение, брат, — сказал большой. У него был странный выговор, как будто ему что-то мешало. — Похоже, на меня пал выбор, — сказал я. — Почему? Вам ведь не повредит, если вы мне скажете. Верблюжий Нос засмеялся где-то в глубине своей мускулистой глотки, как будто я сказал что-то веселое. Однако его пальцы держали мое запястье все той же мертвой хваткой. — Нет, — забулькал он, — не повредит. Но мы не скажем. Его товарищ с прямоугольно торчащими ушами произнес: — Скотт? — Да. — Сколько вам лет? — На кой черт вам это нужно? — Из любопытства. — Тридцать. — Черт возьми, Скотт, вы уже достаточно взрослый. Он засмеялся, будто сказал что-то остроумное. Но я так не думал. Мы подошли к машине. Верблюжий Нос выпустил мое запястье и вынул из кармана правую руку. Я поймал отблеск света на стволе его автомата. Я почувствовал, что у меня вместо внутренностей — холодное желе. Я облизнул губы, ощущая во рту комок ваты. — Здесь? — спросил я. — Не здесь. Садитесь. Маленький обошел машину, открыл заднюю дверцу и вежливо придержал ее. Верблюжий Нос оттолкнул меня пистолетом. До сих пор они действовали умно, но тут они чуть-чуть поскользнулись. Может быть, этого достаточно, может быть — нет. Я могу подождать и получить заряд в спину на пустынной дороге, или я могу рискнуть и получить его сейчас. Все возможно. Мы стояли все трое справа от машины, у самого тротуара. Я не спеша влез на заднее сидение машины. Верблюжий Нос двинулся следом за мной. Я скорчился на краешке сидения — все еще медленно и спокойно — и опустил руку на внутреннюю ручку двери. Верблюжий Нос тяжело плюхнулся задом на сидение. Теперь медлительности как не бывало. Я повернул ручку и этим же движением метнулся в сторону. Я вывалился из машины, как падает пьяный, и сквозь рев крови, пульсирующей в ушах, услышал треск выстрелов. Что-то шлепнуло меня по бедру, но я вцепился в ручку дверцы и меня швырнуло и перевернуло так, что я чуть не сломал руку в локте. Я с силой захлопнул дверцу и, упав на спину, подтянул ноги к животу в тот момент, когда Верблюжий Нос распахнул дверцу, чуть не вырвав ее. Он смотрел на середину улицы, но увидев меня, направил вниз пистолет. Из ствола его вырвался язык пламени, жаркое дыхание пули с визгом пронеслось у моей щеки, и тут же я распрямил ноги. Я выбросил их, как будто передо мной был соперник на футбольном поле, и я должен был отбросить его ярдов на двадцать, чтобы спасти игру. Он был так близко, что мне не пришлось целиться: я просто выпрямил ноги, и мои пятки угодили ему в самое нежное место. Он сразу обмяк и вывалился на меня. Воздух вырвался из моих легких, в то время как его пистолет с треском грохнулся на мостовую. Я напрягся, преодолевая обрушившийся на меня вес, и потянулся за пистолетом. В то время как я нащупал его, послышался треск. Это стрелял маленький, целясь из-за машины. Он выстрелил дважды, и я услышал визг пуль еще до того, как пистолет запрыгал и зарычал у меня в руке. Он упал на одно колено, а я продолжал выпускать пулю за пулей, пока они не закончились, а маленький не свалился лицом вниз. Я швырнул в него пустой пистолет. Наступила тяжелая, плотная тишина, и только кровь стучала у меня в голове барабанным боем. Маленький вытянулся и остался лежать на мостовой, тихий и неподвижный. Я впервые подумал о себе. Верблюжий Нос все еще лежал на мне. Я сгреб его сверху за воротник и стащил вниз. Моя рука стала мокрой и липкой. Это была его кровь. Я ощупал другой рукой свои грудь и живот. О'кей. Верблюжий Нос получил все пули, предназначенные мне. По крайней мере, я жив, но ни один из этих типов не мог теперь сказать, кто их натравил на меня. Это была третья попытка разделаться со мной, и она должна была закончиться удачей. Ведь в третий раз чары действуют безотказно! Это начинало меня раздражать. Шатаясь, я поднялся и почувствовал острую боль. Первая пуля, которая меня задела, проделала бороздку в моей щеке. Ну, бриться она мне не помешает. Я вытащил из маленького кармана свой револьвер и быстро покинул поле боя. * * * Я проехал в своем закрытом «кадиллаке» четыре квартала, выжимая в хвост и гриву все его сто пятьдесят лошадиных сил, когда услышал резко возрастающий вой полицейских сирен и сообразил, что на брошенном мной пистолете остались отпечатки моих пальцев. А ну их к дьяволу! Сейчас я не могу позволить себе встречу с полицией. Я чувствовал, как мной овладевает бешенство, хотя и не знал еще, против кого оно направлено. Я подъехал к стоянке у клуба Ланей на Уилшир-стрит. В клубе, за стаканом мартини, я думал о Вельме и Филлсоне, о миссис Лоринг и о Нэнси, о живой маленькой танцовщице в бюстгальтере из ничего. Я потратил один никель и позвонил Нэнси тут же, прямо из клуба. — Алло. Голос был напевный, как музыка. — Нэнси? — Угу. Кто это? Большой блондин? — Ага. Шелл. Помните? Я сказал, что позвоню. — Конечно. Я на это надеялась. — Послушайте, — сказал я, — мне бы хотелось еще кое о чем поговорить с вами. Не поздно? — Никогда не поздно, Шелл. Вы сейчас где? — Клуб Ланей на Уилшир. Через несколько минут я за вами заеду. — Пустяки, Шелл, это же совсем рядом. Я сама приеду. Закажите мне двойную порцию виски. — Ого? Она весело рассмеялась. — Я пошутила. Можете заказать для меня коктейль. * * * Нэнси не теряла времени. Не успел официант принести для нее коктейль, а для меня бурбон, как она явилась. Она была уже не в свитере и юбке, как раньше, и вид у нее был просто потрясающий. На ней было черное платье с открытыми плечами. Как оно держалось на ней, было очевидно, и то, на чем оно держалось, тем более. Ее вид вызывал во мне восхищение. Она скользнула в кресло рядом со мной и сказала: — Уберите глаза туда, где им положено быть. Посмеиваясь, я смотрел на нее. — Вам ли говорить мне, где им положено быть, когда вы в таком платье! Вы хорошо смотритесь, Нэнси. — Благодарю вас, сэр. После легкой перепалки я подошел к главному. — Послушайте, Нэнси, дела принимают серьезный оборот. Началась «горячая» война. Большие невинные глаза раскрылись еще шире. — В вас кто-то стрелял? — Пока еще не очень успешно. Но чем черт не шутит? Может вы знаете что-нибудь такое, что облегчит мою задачу, поможет мне. — Если смогу, Шелл. — Подумайте, не было ли кого-нибудь или чего-нибудь, что портило жизнь вашему отчиму? Она отрицательно тряхнула головой, так, что ее рыжие волосы взметнулись вокруг лица. Я сказал: — Я слишком далеко зашел, чтобы идти на попятную, даже если бы хотел. Лоринга убили, когда он был в моей конторе. Как раз перед этим он сказал что-то о шантаже. Вам это ни о чем не говорит? Она снова покачала головой. — Мне очень жаль, Шелл. Фактически я с ним не общалась. — В самом деле? Ну, тогда скажите, если вы не против, — почему ваша мать наняла частного сыщика, чтобы следить за ним? Она отпила коктейль и медленно сказала: — Мама хотела развестись с Джоном. По-настоящему. Он был просто паразитом. Он и женился на маме из-за денег. У него совсем не было денег, ну, может быть, всего несколько тысяч долларов, которые он выудил у мамы под различными предлогами. Только я думаю, что он все истратил, а она последнее время отказалась финансировать его так называемые предприятия. Он не хотел добровольно дать ей развод, говорил, что будет бороться до конца, грозился даже собрать против нее факты и добиться алиментов. — Она сжала губы. — Алиментов — от нее! Можете себе представить? Вот Эллис этим и занимался — поисками основания для развода, чтобы он не смог вывернуться. У мамы ведь масса времени и денег, так что она объяснила Эллису, что ей нужно, и предоставила ему действовать. Она бы не сделала ничего нечестного. Она только хотела уличить Джона в чем-нибудь, что он действительно сделал. Я спросил: — Вы думаете, Эллис действительно нашел что-то против мистера Лоринга? — Да нет, наверное. Если бы нашел, он тут же сказал бы матери. Ведь она ему за это платила. А что? — Нет, ничего, — сказал я. — Это неважно. Мы заказали еще выпивку. Я отпивал понемногу и думал. Быть может, мои возлияния начали на меня действовать, но только все в этом деле стало казаться мне каким-то бредом сумасшедшего. Я мысленно вернулся к моменту, когда Лоринг явился ко мне в контору. Я перебрал все, что мне говорили и что с тех пор случилось. Я спокойно прихлебывал свой бурбон и рисовал пальцем узоры из пролитой на стол капли с чувством благодарности за то, что Нэнси молча сидит рядом со мной. Я усиленно шевелил мозгами, неподвижно восседая на высоком стуле. И вдруг меня осенило. Меня внезапно осенило, и я ударил себя ладонью по лбу. Бармен искоса бросил на меня враждебный взгляд и уставился вниз на свой оставшийся ему от войны протез. — В чем дело? — сказала Нэнси. Я сказал: — Детка, ступай-ка домой. У папы кое-какие дела. — До скорого? — Ага. До скорого. * * * Я постучал в комнату 316 в отеле «Брэнлон» на Кауэнга. Адрес я получил у бармена в Сейбр-клубе за пять долларов, и на этот раз Вельма была дома. Она широко распахнула дверь и встала предо мной на пороге в розовом неглиже. Струившийся из комнаты свет окутывал ее прозрачной дымкой. Я глотнул и вошел в комнату, чувствуя, как лицо мое горит, но не только от выпитого бурбона. — Хэлло, Вельма. — Хэлло. Вы чего? — Дела-то плохи, бэби. Праздник кончился. Она медленно и удивленно произнесла: — Что? — Кончился, тю-тю! Завершился. — Вы, должно быть, попали не по адресу, мистер. — Туда. — Я чувствовал, как во мне теснятся все выпитые двойные бурбоны. — К той девочке. Вы — Вельма Бейл. Я — Шелл Скотт, частный детектив, ищейка. Я по делу об убийстве Лоринга, и я его раскрыл. И вас я раскрыл, и вашего дружка, и весь ваш грязный шантаж — все. Она стояла, глядя на меня, и молчала. — Мне почти жаль тебя, бэби. Но это расплата. — Последнее звучало очень славно и драматично, и я повторил: — Это расплата. — Не знаю, о чем вы болтаете, — сказала она, но в ее тоне послышалась угроза, которой раньше не было. Я вынул из кармана лоскуток материи с тремя нитками, целлулоидную полоску и показал ей это. — Это ваши, не так ли, Вельма? Я взял их в студии Филлсона. Вот так, бэби. Она посмотрела на эти предметы у меня в руке и снова перевела взгляд на мое лицо. Казалось, она ничуть не испугалась, а ведь должна была испугаться. Я почувствовал, что устал от всей этой неопределенности. — Шелл, — сказала она, — вы взяли не тот тон. Право же. Вы ведь меня почти не знаете. Ну, этот номер не пройдет. — Бросьте, Вельма, — сказал я. — Я уже достаточно хорошо вас узнал. — Да что вы, Шелл, — мягко возразила она, — вы меня совсем не знаете. До этой минуты она одной рукой придерживала у шеи свое розовое неглиже. Теперь она отняла руку. Должно быть, у меня поднялась бровь или что-то дрогнуло в лице, потому что она звонко и безудержно рассмеялась. Закинув голову назад, смеялась, блестя белыми зубами. Затем пожала плечами, и одежда упала к ее ногам. Она вышла из нее, как из воды. В ярком свете, льющемся с потолка, это было впечатляющее зрелище. Она стояла прямая и невозмутимая, опустив руки, и смотрела на меня с улыбкой. Она выглядела совсем не так, как в клубе. Ее тело могло быть мечтой любого мужчины. Я не мог оторвать от нее глаз. Сознаюсь. Не мог. Затруби архангел Гавриил прямо мне в ухо — я бы и то не услышал. Думаю, что именно поэтому я и не услышал, как кто-то подошел ко мне сзади, как засвистела в момент взмаха дубинка. На какой-то миг лицо Вельмы как будто заволокло туманом. В следующее мгновенье я увидел падающие вокруг звезды и провалился в яму. Словом, получил сполна. * * * Все было неясно, очень смутно. Глаза резал яркий свет, в черепе стучали молоточки, меня чертовски тошнило. Как только я открыл глаза, я увидел Вельму. Она сидела в кресле и целилась мне в живот из маленького зловещего автоматического пистолета. Я посмотрел на пистолет, потом на Вельму. — Он может выстрелить. — Может. — Никакой игривости, одна только скука в ее голосе. Я лежал на ковре, на спине, и руки мои были подвернуты под меня. Я попробовал их вытащить и не смог. Кто-то крепко обмотал веревкой мои запястья, а когда я попробовал освободить их, то почувствовал, как веревка врезается в кожу. Правда узел был не очень тугой. Но какой бы он ни был, пистолет был всерьез и целился прямо в меня. Вельма была уже полностью одета. Рядом с ней в кресле стояла пара дорожных сумок. — Собираетесь куда-то? — спросил я. Она кивнула. — И я тоже? — Она снова кивнула. — Куда? — Разве это важно? — Важно. — Напрасно. Вы проедете с нами только часть пути. Ее тон мне не понравился. Она вдруг утратила всю свою женственность. Я лежал на спине и тихонько дергал веревку, потом начал немного сильнее. — Лежите смирно, — сказала она. — Совсем смирно. Я ведь не промахнусь. — Конечно, нет, на таком-то расстоянии. Это было третье покушение на меня, но я все еще держался. Я все еще был жив и напряженно соображал, пытаясь найти в ее позиции какое-нибудь слабое звено. И тут мне в голову пришла одна идея. Не бог весть какая, но все-таки идея. — Вельма, — сказал я, — какого дьявола вы считаете себя женщиной? Вы готовы застрелить парня из-за кучки грязных никелей. Вы не женщина, а просто ведьма на помеле. Она оскалилась и плюнула в мою сторону. — Ну, ты! Заткнись! Я старался говорить тихо, спокойно и как можно презрительнее. — Ты просто вшивая шлюха. Одна из тех грязных, ползучих тварей, которые прячутся от солнца. Я с минуту продолжал в том же духе, глядя ей в лицо. Я говорил вещи, которые никогда бы не смог сказать женщине, а потом плюнул на ковер у ее ног. Это сработало. Ее лицо побелело, потом залилось краской. Она поднялась и пошла ко мне, оскалясь и громко дыша сквозь стиснутые зубы. Пистолет в ее руке все еще был направлен на меня. Я подумал, что она сейчас выпустит всю обойму мне в живот. Мышцы мои напряглись и сжались, но тут я увидел, что ее левая рука тянется к моему лицу. Пальцы ее скрючились, и длинные красные ногти готовы были вонзиться мне в глаза и разодрать кожу на лице. Я откатился от угрожающих пальцев и в то же время зацепил правой пяткой ее левую ногу. Подтянув левую ногу, я изо всех сил выбросил ее, метя ей в колено. Я услышал отвратительный хруст кости, и она дико закричала. Вельма грохнулась на пол и выронила пистолет. Но мужество у нее было — в этом я не мог ей отказать. Пока я с трудом поднимался на ноги, она протянула руку, все еще стеная и плача, и нащупала пистолет. У меня не было выбора. Я шагнул к ней и приложил к ее виску свой ботинок десятого размера. Этого было достаточно. Мне было немного стыдно за себя, но лучше шишка у нее на черепе, чем дырка в моем. Я отыскал кухню, нож для разделки мяса и через пять минут освободился от веревок и связал ими руки Вельмы. Она все еще не приходила в себя, я не счел нужным беспокоиться и связывать ей ноги. Ее поездка куда бы то ни было явно сорвалась. Чувствуя глубокую усталость, я снял трубку и позвонил в отдел расследования убийств. Даже гнусавый писк Керригана звучал почти приятно. Я объяснил ему, что он найдет в отеле «Брэндон», положил трубку и отправился выполнять последний пункт моего задания. * * * На этот раз я вошел с маленьким пистолетом Вельмы в руке. Дверь в дальнюю комнату была открытой, я тихо прошел туда по толстому ворсистому ковру. На маленьком столике в дальнем углу лежал мой пистолет. — Вот так сюрприз! — сказал я. Он резко повернулся, в глазах его отразился страх, десять волосков на губе задергались, как ползущая гусеница. Он открыл рот, но не издал ни звука. — Филлсон, — сказал я, — я собираюсь переломить вас надвое. Вашим подручным следовало работать лучше. А вам не надо было поручать женщине стеречь меня. Я перешибу вам хребет. — Подождите! — Это был жалкий писк. — Подождать? Черта с два! Вы не ждали, когда Слиппи Рэнсик рассказал вам, как он уложил Лоринга у меня в конторе, и чуть не вогнали меня в панику. Вы не хотели запугать меня. Вы хотели убрать меня на случай, если Лоринг уже сказал мне про ваш шантаж. — Я сказал это сквозь зубы. — Вы не должны были снова его посылать, Филлсон. Он был жалок, настолько он был испуган. Лицо его приняло цвет перестоявшегося теста. Он трясся, как полная матрона, прыгающая через веревочку. — Я не знал, что делал, — лепетал он. — Я был не в своем уме. Отпустите меня. Я заплачу сколько захотите. Все, что угодно. Я покачал головой. — Не пойдет. — Я дам вам тысячи, — прокаркал он. — Все, что имею. — Нет. Зачем мне эти деньги. Но я отдам вам пистолет. Я бросил маленький пистолет к своим ногам и следил за ним. У него вырвался слабый вздох, как будто внутри что-то треснуло, и он кинулся за пистолетом. Я высчитал этот момент с точностью чемпиона и встретил его на полпути. Я въехал кулаком ему прямо в лицо, в самый центр, как будто старался расколоть его надвое. Но я действительно старался. Он подскочил в воздух, приостановился, а потом опустился на пол медленно и свободно, как резиновый пояс с полного человека. Я сказал ему в затылок: — Это за шишку на моем черепе, гнус. — Но он меня не слушал. Может быть я действовал, как подонок, но когда человек старается отдать меня в лапы смерти, как делал это Филлсон, а потом решает провернуть это сам, я теряю всякую жалость, которую мог бы к нему испытывать. Я огляделся и увидел то, что ожидал. Шестнадцатимиллиметровый кинопроектор, полное кинооборудование и несколько блестящих железных коробок. Все эти коробки были наполнены пленками. Одна катушка была уже вставлена в проектор. Я включил его и прокрутил пленку, глядя во все глаза. Это были ученики Филлсона, весь его художественный класс, и это меня ничуть не удивило. * * * Керриган был не очень доволен тем, как я справился с ситуацией, но молча жевал свою черную сигару, слушая мой отчет о событиях этого вечера. — Филлсон премило все устроил, — сказал он в заключение. — Соковыжималка. Новый способ извлекать деньги. Он содержал класс и живую модель, но готов побиться об заклад, что ни она, ни ученики не могли отличить палитру от мольберта. Модель тоже была художником. Бельма Бейл — артистка по части выколачивания и выжимания, танцовщица в Сейбр-клубе. И время от времени также бармен с протезом, вместо ноги. Я показал Керригану целлулоидную пленку, которую вытащил из дверной щели: полногрудая девушка, позирующая в костюме Евы с повязкой вокруг шеи. Возможно, это был тот треугольник из материи, который я нашел там же, в студии Филлсона. — Это не обязательно Вельма, — сказал я, — но вполне возможно, что, когда ваша лаборатория сделает увеличенный снимок, мы увидим, что это она. У нее есть некоторые черты, которые трудно спрятать. Керриган посмотрел пленку на свет и произнес: — Хмм. — Это не негатив, — сказал я. — Это пленка, которую можно вставить в проектор. Вот он целиком в этих коробках. Включая и Вельму. — Ну и что? — А вот что. Филлсон подбирал своих учеников очень тщательно. Я все удивлялся, когда один человек сказал мне, что это преуспевающие состоятельные люди и все пожилые. Он усаживал их на эти мягкие диваны и кресла, и Вельма начинала свое представление. Она могла подсаживаться к кому-то на колени, обнимать и целовать кого-то и все прочее — чистые, невинные забавы, а? Каждый наслаждается на всю катушку. Только все это время две — три кинокамеры, скрытые за висящими на стенах полотнами с сюрреалистическими квадратами и кругами, или среди цветов в горшках, или в другом удобном месте, снимают все это на пленку. А когда доходит до показа части фильма или каких-нибудь черно-белых фотографий, отпечатанных с отдельных кадров, это уже не выглядит как чистые и невинные забавы! Скорее это похоже на постельные развлечения. Человек, который хочет сохранить чистой свою репутацию, вроде Лоринга, например, готов платить любые деньги, лишь бы изъять подобные картинки из обращения. Если бы это не удалось, ему бы пришлось пройти через ад, объясняя, что его отношения с Вельмой чисто платонические. Не вынимая сигары, Керриган спросил: — И каким боком сюда входил Лоринг? — Филлсон запустил в него свои грязные когти, но Лоринг был недостаточно покладист, он не удовлетворял Филлсона и знал об этом. Его единственный шанс был в том, чтобы сорвать планы Филлсона, даже если бы на это ушли все его деньги. Вот с этим он и обратился ко мне. Если бы эти фотографии не попали в руки миссис Лоринг, он мог бы еще надеяться, что она снова станет для него курочкой, несущей золотые яйца. Но, если бы они попали к ней в руки, прощай, счастливый домашний очаг. Лоринг знал, что она хочет с ним порвать, но отказался дать ей развод. Но вот чего он не знал, так это того, что она наняла сыщика, чтобы следить за ним. Так или иначе, он почуял опасность и пригрозил Филлсону, что разоблачит его, если тот не оставит его в покое. Филлсону оставалось либо избавиться от Лоринга, либо рисковать своим предприятием. И вот прибывает Слиппи Рэнсик и выбывает Лоринг. Ошибка была в том, что убили его в моей конторе. Пуля, попавшая в Лоринга, как пить дать, подходит к пистолету, которым Рэнсик грозил мне перед тем, как покинуть этот мир. Я встал, подавив стон. — К черту все это, — сказал я. — В той комнате вы найдете все, что вам нужно. Развлекайтесь. А у меня свидание. Выходя из студии, я услышал шум проектора. Керриган собрался устроить себе представление. * * * Я посмотрел на часы. Было 2.30 ночи. Я нашел в кармане никель и подбросил его в воздух. Орел — я звоню Нэнси. Решка — я поступаю благоразумно, пойду домой и лягу спать! Решка! Я позвонил Нэнси. Она встретила меня в дверях. В полумраке ее глаза казались почти черными, припухшие губы изогнулись в полуулыбке. Я притянул ее к себе и поцеловал. Я целовал ее так, что дух захватило. Когда я отпустил ее, она дышала учащенно, да и я сам поглощал массу углерода. Ее губы по-прежнему были как будто припухшие, угрюмые и призывные, но она выглядела как-то иначе. Потом я понял — что-то изменилось в ее глазах. Легкий вздох вырвался у нее из груди, и она искоса взглянула на меня. — Шелл, — сказала она шепотом. — Господи! В конце концов я знакома с вами всего несколько часов. Если подумать, то она права. Я засмеялся. — Детка, — сказал я, — подожди, пока ты не будешь знать меня неделю. Сногсшибательные проделки «The Sleeper Caper» 1953 В Штатах вы садитесь на самолет и направляетесь на юг, несколько часов спустя, пробыв на высоте семь тысяч футов, где воздух чист и прозрачен, вы приземляетесь в Мехико-Сити и берете такси на «Иподромо де лас Америкас», где лошадки бегают вдоль и поперек и время от времени — по длинному круговому треку, а после четвертого заезда выходите в паддок. Вы встречаете большого, молодого, здорового некрасивого типа, покрытого характерным для Мехико-Сити загаром, с короткими, преждевременно поседевшими добела волосами, торчащими кверху, как подстриженная щетина половой щетки, и обнимающего за талию двух прелестных молодых девушек, похожих на латиноамериканских кинозвезд, и вы говорите: «Да посмотрите-ка на этого обалдуя с двумя помидорчиками!» Это я. Это я — обалдуй с двумя помидорчиками, а ну вас ко всем чертям. Пять дней тому назад я покинул Лос-Анджелес и свою контору «Шелдон Скотт. Расследования.» и прилетел в Мехико ради моего клиента Куки Мартини, букмекера. Может быть, вы будете смеяться при мысли, что моим клиентом стал букмекер. О'кей, смейтесь. По-моему, люди вообще склонны к азартным играм, независимо от того, букмекеры они или нет. Если нельзя поставить на лошадок, они будут ставить на количество бородавок на носу какого-нибудь парня. Куки Мартини был, по крайней мере, честным букмекером. Последний год он стал играть за пределами Штатов — во Франции, Южной Америке, Мехико-Сити. В Мехико он и его несколько друзей стали жертвами надувательства, в результате чего потеряли почти три тысячи долларов. Куки считал, что развелось много любителей сомнительных пари, и подозревал, что здесь что-то нечисто. Вот он и нанял меня, чтобы выяснить, не пахнет ли чем-нибудь на ипподроме. Еще как пахло! Похоже было даже, что тот, кто будет сильно принюхиваться, рискует быть убитым. — Интересно, куда девался Пит, — сказала Вира. Вира была помидорчиком слева, и мне приходилось слегка наклоняться, чтобы обхватить ее талию. Она была всего пяти футов ростом, но даже при этом на голову выше Пита. Педро Рамирес, ее муж, был на «Иподромо» одним из ведущих наездников сезона, несмотря на то, что он еще ходил в учениках. — Он будет здесь через минуту, Вира, — сказал я. Он немного опаздывал, а мы должны были дождаться его здесь и пожелать ему удачи. Пит должен был появиться в пятом заезде, на солидном фаворите сезона, Джетбое, и этот заезд был для него решающим. На его счету было уже 38 побед, а в этот раз он выиграл второй заезд. Еще одна победа, и он из ученика станет настоящим жокеем. На этот раз, однако, предполагалось, что он должен проиграть. Елена Эйнджен — справа — стиснула мою руку. — Вон он идет, Шелл. Пожатие ее руки доставило мне истинное удовольствие. Эта Елена не была замужем, и мне это было очень приятно. Она была высокая, черноволосая, с матовым цветом лица и глазами, которые я определял просто как «мексиканские». Темные глаза: мягкие, большие, глубокие, выражавшие одновременно и вопрос и ответ. А тело ее лучше всего можно было описать словами, из-за которых, боюсь, меня обвинят в склонности к порнографии. Я тоже сжал ее руку, чтобы быть с ней на равных — правда, сделал это с лихвой, — и посмотрел влево. Я видел, как Пит быстро направляется к нам, почти бежит из жокейской. Он всегда казался мне немного смешным, когда спешил, но только не тогда, когда был на лошади. Ростом он был около четырех футов, жилистый, гибкий, в 24 года он выглядел все еще мальчишкой — однако, этот мальчик мог подсечь вас, как травинку, если бы вы сказали ему что-нибудь не так. Когда он приблизился, я сказал: — Эй, чемпион, на этот раз я пущу ко дну всю их компанию. Он усмехнулся, блеснув белыми зубами. Пит был нервным, напряженно-чутким, как чистокровный конь, и постоянно жевал подсахаренные резинки. — Так, — сказал он. — Валяйте, Шелл. На этот раз я уж непременно должен выиграть. Он выплюнул очередную резинку и, выудив из кармана пакетик, вытряхнул на ладонь две новых белых плиточки. — Ну и быстро же они кончаются, — произнес он с удивлением. — Я думал, у меня еще целая коробка. — Он пожал плечами. — Хотите? — Он сунул одну плиточку в рот, а другую протянул нам на своей маленькой ладони. Девушки отказались. Я взял резинку и уже готов был сунуть ее в рот, как вдруг вид Пита меня остановил. Только сейчас я заметил, что губы у него распухли и на одной скуле наметился синяк. — Пит, что случилось? — спросил я. — Поцеловали лошадь? Он перестал улыбаться. — Поцеловал кулак. Кулак Джимми Рата. — Увидев, что при его имени во мне закипает гнев, он добавил: — Я с ним разделался. Не беспокойтесь. Однажды я его уже угостил бейсбольной ракеткой. Вот только приведу Джетбоя к финишу — и разделаюсь с ним по-настоящему. В эту минуту я увидел поодаль Джимми Рата еще с одним парнем моих габаритов. Я двинулся было к ним, но обе девушки повисли у меня на руках, а Пит сказал: — Успокойтесь, Шелл. Что мы этим докажем? Вот после этого заезда я буду свободен. Сейчас ничего не нужно делать. В конце концов Рат просто марионетка, а за ниточки дергает Хэммонд. Я знал, что Пит имеет в виду. Мы оба знали, и каждый знал, но одно дело знать — и совсем другое доказать. Когда Куки Мартини послал меня сюда, он дал мне письмо к Питу. Куки сказал, что среди жокеев нет более честного, чем Пит Рамирес. Я последил за ним во время скачек в воскресенье, а потом встретился с ним лично. Рассказал ему, зачем я здесь, объяснил, что к чему. Пит, даже больше чем я, был заинтересован в том, чтобы вычистить эту грязь. Как и многие мексиканцы, родившиеся в бедных окраинных штатах, ему с детства приходилось туго. Теперь он стал жокеем, завоевывающим себе положение и репутацию, и у него родилась красивая мечта: красивый дом, одежда — и сто пар туфель. Бега стали его профессией, стержнем его мечты. Пит хотел, чтобы все было честно и чтобы побеждал сильнейший. А жокеи, сказал мне Пит, намеренно проигрывают. Доказать это он не может, но знает, что это так, ибо он, будучи рядом с ними, видел, как они сдерживают своих лошадей, чтобы те не пришли первыми. Иногда сами владельцы дают жокеям указания, чтобы они не переусердствовали, добиваясь победы во что бы то ни стало, но это совершенно другое дело. Пит сказал, что он слышал разные шепотки по этому поводу, слухи о подкупах и угрозах против жокеев, которых хотят заставить проиграть. Почти всегда жертвой становится лошадь-фаворит, и выигрывают как раз те, кто заключал рискованные пари, делая ставку на сомнительных лошадок. Пит стал приглядываться и прислушиваться, разговаривал с другими жокеями. Я же проделал массу в таких случаях работы: проверял записи букмекеров, какие только мог достать, разговаривал с теми, кто играл, старался выведать, от кого исходят подкупы и угрозы. В результате появилась довольно полная картина: во главе всего этого стоял толстяк по имени Артур Хэммонд, которого, казалось, все очень боялись. Он приехал из Штатов, был одно время тренером, но его лишили права работать в конном спорте из-за сомнительных делишек, на которые он пускался. Его свиту составляли Джимми Рат и еще двое верзил. Хэммонд имел на ипподроме постоянное место. У него были какие-то неприятности с полицией, но он ни разу не сел за решетку, главным образом потому, что он «запросто» с одной мексиканской «шишкой» по имени Вальдес. Вальдес не был политической фигурой, но имел крепкие закулисные связи, почти столь же мощные, как у самого президента. И Вальдес всегда помогал своим друзьям-приятелям. Всегда. Вчера Джимми Рат подстерег Пита, когда тот был один, и потребовал, чтобы тот проиграл бега в четверг, то есть сегодня — за десять тысяч песо. Пит рассмеялся ему в лицо и ушел, и сообщил о предложенной ему взятке комиссии по конному спорту, а потом и мне. Но все это происходило без свидетелей, никто не смог бы подтвердить то, что сказал Пит, и таким образом у нас не было реальных доказательств. Очевидно, Рат теперь повторил свое предложение, но сделал это несколько другим способом. — Как это было? — спросил я Пита. — Кто-нибудь видел, как он вас ударил? — Нет, нет, конечно, нет! После четвертого заезда он загнал меня в укромный угол у конюшен и накинул еще пять к обещанным десяти. А потом сказал, что я должен либо проиграть, либо пенять на себя. Я послал его к... ну, вы знаете, куда. Вот тут он меня и ударил, а когда я пришел в себя, его и след простыл. Елена гневно сказала: — Им давно следовало бы что-то сделать с этим Ратом. — Ага. — Насколько я мог заметить, «им» все чаще означало мне. Но тут до меня дошло, что я все еще держу в руке жевательную резинку, и ее сахарная оболочка становится скользкой. Я сунул резинку в карман и посмотрел туда, где появился Рат. Его уже не было. Я знал, где он сейчас может быть: у Хэммонда вместе с двумя другими громилами. Через несколько минут Пит ушел, а мы трое поднялись наверх, где были наши места и откуда открывался прекрасный вид на красивый, образующий овал, трек, обсаженный деревьями. До нас доносились обрывки разговоров, сотни реплик и непрерывный поток мужчин и женщин вокруг нас. Это было красивое и неописуемое зрелище, но мое внимание главным образом сосредоточилось на четырех людях, сидевших неподалеку от нас. Это были Джимми Рат с двумя головорезами и Хэммонд, жирный затылок которого нависал над тугим воротником. То, что Рат сидел рядом с ним, лишний раз доказывало в моих глазах определенную роль Хэммонда в исходе состязания. Комиссия устроителей и полиция думали иначе. Чтобы изобличить Хэммонда, при том, что его поддерживал Вальдес, одних догадок и намеков было недостаточно. Внезапно я отвлекся от Хэммонда. Что-то ползло по моей ноге, медленно и настойчиво. Я сидел рядом с Еленой, ее рука оказалась у меня на ноге, как раз над коленом, и ласково ее поглаживала. Я повернулся и взглянул на ее лицо, на всю ее фигуру. На ней были серая юбка и розовый свитер, но даже в этой, полностью покрывающей ее одежде она выглядела почти неприлично. Даже саван выглядел бы на этом теле неприлично. — Осторожно, бэби, — сказал я. — Еще две секунды и один дюйм, и я поскачу с веселым ржанием по треку вместе с лошадками. Она улыбнулась, взметнув длинными ресницами. — А я не хочу быть осторожной, — сказала она. — Ты слишком мало на меня смотришь. — Ее рука продолжала двигаться. Я зашевелился. Я никогда не оставался с Еленой наедине, но знал, что если бы это когда-нибудь случилось, скучать бы мне не пришлось. Я положил руку на ее плечо и сказал: — Детка, ты хочешь, чтобы я упал, весь взмыленный? — Да, — сказала она. — Что значит — взмыленный? Вопрос в ее глазах исчез, теперь в них был только ответ. Я начал безбожно врать, объясняя ей, что это значит, но как раз в этот момент раздался высокий и звонкий звук рожка, и диктор сообщил, что лошади выходят на трек для пятого забега. Елена убрала прочь руку, но я притянул ее обратно, и вот перед нами показались лошадки. Я увидел Пита — он был в костюме из красного и белого шелка и сидел на Джетбое — черном пятилетнем мерине с грациозными и чистыми линиями. Я ожидал, что Пит посмотрит в нашу сторону и кивнет нам, или помашет рукой, но он проскакал мимо, слегка наклонив вперед голову. Я вспомнил, что не поставил на Джетбоя, поэтому я сошел вниз и купил в окошке два билетика на победителя по 50 песо каждый. Джетбой был одним из трех кандидатов на победу и сейчас имел больше шансов выиграть, чем двое его соперников. Когда бега начались, я вернулся на свое место. Я сел рядом с Еленой, сунул билетики в карман и мои пальцы наткнулись на что-то липкое. Это была жевательная резинка. Я вытащил ее из кармана и хотел выбросить, но вдруг заметил, что там, где сахарная оболочка растаяла, виднелась как бы крошечная дырочка. Я искоса пригляделся к ней, поковырял в ней ногтем. Это действительно была дырочка, а в ней какой-то белый порошок. И вдруг меня словно ударило, и я вскочил на ноги вместе со всей толпой зрителей — только они, в отличие от меня, вопили, чтобы выразить свои чувства по поводу происходившего. Лошади обежали один круг и снова появились как раз перед нами, и Джетбой на четыре длины отставал от лошади, бежавшей пятой. Обычно Пит был немного впереди, но сейчас он правил не так гладко, как всегда. Черт побери, я теперь знал, почему, и сердце мое тревожно забилось, когда он начал свой последний круг. Зрители повскакивали с мест, когда Джетбой вырвался вперед и оказался позади ведущей кучки. Я увидел, что Пит свесился с седла, потеряв свою обычную выправку — он совсем сейчас не походил на наездника, у которого за плечами 39 побед, а потом он попытался обойти передних, скакнув сбоку, и я стиснул кулаки и прижал их к глазам, чтобы не видеть, что будет. Он не сможет обойти их сбоку, слишком мало места, и ему это не удастся. Я закричал во всю силу своих легких, когда увидел, что Джетбой практически задел боком деревянную ограду. Кнут снова взметнулся и опустился, и все произошло в одну секунду. Джетбой сделал скачок вперед, прямо на копыта бегущей впереди лошади, споткнулся и рухнул наземь. Я увидел, что Пит пролетел по воздуху, ударился об ограду — и среди внезапно наступившего молчания потрясенной толпы мне почудилось, что я услышал глухой звук его падения. Он упал на грязный трек, перевернулся и затих, в то время как та, первая лошадь, приближалась к финишу. Джетбой с усилием поднялся и галопом ускакал прочь. Я услышал пронзительный крик Виры и по какой-то интуиции посмотрел туда, где сидел Хэммонд. Он следил за бегами, заинтересованный больше их исходом, не обращая внимания на распростертое тело Пита. Я вскочил и бросился по ступенькам, спускавшимся на трек. Когда я добежал до ограды, кучка врачей и служащих расступилась, и я увидел, что Пит лежит с головой накрытый белой простыней, и я ничего не мог сделать — разве что переломить Хэммонда пополам. Я повернулся и бегом поднялся по ступенькам обратно. Ярость кипела во мне, руки мои чесались. Я увидел Виру, лежащую в обмороке, Елену, склонившуюся над ней, но я не остановился. Я направился прямо к месту Хэммонда. Никто из его компании не заметил меня, пока я не приблизился вплотную. Хэммонд сидел справа от меня, лицом к треку. Напротив меня и слева сидели два его громилы, а Рат сидел спиной ко мне. Я чувствовал, что у меня дергаются губы. Я оперся ладонями о стоявший перед Хэммондом столик, и он поднял на меня глаза. Его жирное розовое лицо слегка блестело от пота, толстые губы пересохли. — Да? — спросил он. — Ты мне не «дакай», ты, жирный негодяй, — крикнул я. За моей спиной произошло какое-то легкое движение. Не оборачиваясь, я наотмашь ударил Рата и выбил его из кресла. Он ударился головой о железный барьер, издал вопль и хотел броситься на меня. — Минутку! — сказал Хэммонд. — Постойте минутку. В чем дело? — А то вы не знаете, а, Хэммонд? Не имеете ни малейшего представления? В пустом стакане, стоявшим перед Хэммондом, было несколько разноцветных билетов. Рядом лежала раскрытая программа бегов, номер 2 был обведен карандашом — лошадь, по кличке Лэдкин. Я посмотрел на табло, где уже светились имена победителей: 2,3,6,1. Лэдкин победил, перескочив с четырнадцатого места на первое. Еще одна неожиданная и сомнительная победа. Я поднял стакан и вытряхнул билеты на столик. Хэммонд не остановил меня. В стакане было двадцать билетов по 50 песо на номер 3 и десять на номер 4. И ни одного билета на нынешнего победителя. Это меня немного озадачило, но только на несколько секунд. Его крупных ставок было достаточно, чтобы заплатить за перевод Лэдкина с четырнадцатого места на первое. — Хэммонд, — сказал я, — вы всегда ставите на двух лошадей в одном и том же заезде? Вопрос, толстый мальчик. Его розовое лицо стало еще розовее и тут впервые проглянула его мерзкая сущность. Он наклонился ко мне, лицо его было злобное. — Послушайте, Скотт. Я услышал сейчас более, чем достаточно. Думаете, я не знаю, что вы суете свой уродливый нос куда не надо? Уберите его подальше, вы все равно не найдете ничего незаконного. — Это не просто подстроенная победа, толстяк. Это убийство. — Убийство, черта с два! Малыш потерпел неудачу, вот и все. Каждый терпит неудачу время от времени. Я не стал слушать дальше. На столике было расставлено несколько тарелок с едой и несколько стаканов с ликером. Я поднял конец стола и обрушил все это на брюхо Хэммонда. Он попытался уклониться, но не смог, и все это оказалось на его модном костюме. Верзила слева от меня замахнулся, но меня больше беспокоил Рат. Его правая рука нырнула под пиджак, но прежде чем он успел вытащить то, что хотел, я ударил его ребром ладони в правое плечо. Он взвыл от боли, как бешеный, растопырив от боли пальцы, но в это время Хэммонд крикнул: — Стойте! Рат! Келли! Прекратите. Сейчас же! Я подумал, что начнется настоящая драка, но, очевидно, это не входило в намерения Хэммонда. Рат заколебался, но потом послушно сел. Келли последовал его примеру. Хэммонд злобно смотрел на меня, его глаза превратились в узкие щелочки. — Вы пожалеете об этом, Скотт, — сказал он. — Вы еще чертовски об этом пожалеете, слышите? Он оглядел стол и дернул головой, потом медленно поднялся на ноги. Все четверо удалились. Ничего больше не произошло. Это удивило меня, но я не стал об этом думать. Я вернулся к своему месту. * * * Полчаса спустя, после того, как Вира, как в тумане, поговорила с врачами и еще раз посмотрела на Пита, мы уехали. Она держалась до того момента, как мы дошли до машины Пита. Как только мы тронулись, она упала на заднее сиденье, сжимая пальцами подушки и сотрясаясь от рыданий. Поскольку она не хотела ехать домой, мы отвезли ее к ее матери. Потом мы с Еленой поймали такси, доехали до ее квартиры, и я проводил ее до дверей. Прощаясь со мной, она сказала: — Шелл, будь осторожен. Я знаю, что это трудно, но ходи с оглядкой. Может, в другой раз мы с тобой будем счастливее. — Конечно, Елена. Буду держать с тобой связь. Она приблизилась ко мне, легко коснулась прохладными губами моих губ и вошла к себе. Снова сев в такси, я велел водителю ехать по направлению к Прадо. У меня была масса дел, но прежде всего я хотел добраться до Хэммонда и Рата, хотя и не знал, как это осуществить. На стороне Хэммонда была могущественная протекция и власть, к тому же, нельзя обвинить человека в убийстве — и даже в мошенничестве на бегах — лишь на том основании, что он покупает билеты на проигравших лошадей. Я все еще обдумывал, как изобличить Хэммонда, как вдруг водитель закричал и ухватился руками за руль с таким видом, будто это был спасательный круг. Большая машина «паккард», вынырнув откуда-то сбоку, внезапно перерезала нам путь. Таксист вывернул руль вправо до отказа и так резко нажал на тормоза, что я чуть не перелетел на переднее сидение. Машину занесло, и она повернулась поперек дороги, почти врезалась в «паккард» и, содрогаясь, остановилась. Мы были все еще далеко от города, в лесистой местности. Деревья росли справа от дороги, по которой почти не было движения. Из боковой дверцы «паккарда» выскочил один из бандитов Хэммонда и направился к нам, держа в руке пистолет. За ним появились еще трое типов. Я не стал тратить время на их опознание. Распахнув дверцу, я выскочил из такси и бросился к опушке, раздался выстрел, и мимо меня пролетела пуля. Один из них что-то крикнул мне, он был не более чем в десяти футах сзади меня. Я понял, что у меня нет никаких шансов добраться до опушки раньше. Я остановился. Я услышал шаги и хотел было обернуться, но не успел. Возможно, это была рукоятка пистолета. Но что бы это ни было, удар был сильный, и он обрушился прямо на мой череп. Когда я пришел в себя, меня волокли за руки, и при первом моем движении они остановились и бросили меня наземь. Кто-то велел мне встать, и через минуту мне это удалось. Мы находились среди деревьев, и мою компанию составляли Келли, другой верзила и Рат. Рат стоял передо мной и смотрел, как двое других схватили меня за руки, прижали спиной к стволу дерева и завели руки назад. И тогда за меня принялся Рат. Он действовал весьма методически, видимо, испытывая при этом садистское удовольствие. Сначала он оглядел меня и сказал: — Конечно, вы сегодня сваляли дурака, Скотт. Конечно, вы довели босса до бешенства. Нам бы следовало всадить в вас пулю, но слишком много людей видели вашу ссору. Все же мы собираемся проучить вас, чтобы вы от нас отстали. — Он усмехнулся. — После чего, думаю, вы сочтете за лучшее сесть в самолет и вернуться в Штаты. Когда он кончил свою речь, он меня ударил. Он ударил меня в живот, но я ожидал удара, да и Рат не обладал особенной силой, так что первый раз мне было не особенно больно. Но десятый удар в одно и то же место — это уже не шутка. Один раз, пока у меня были еще силы, я попытался ударить его в пикантнее место, но он успел увернуться. Тогда он взял у одного из парней, которые держали меня, пистолет и дважды ударил меня по лицу. Внезапно ноги перестали меня держать, и я обвис, так что руки, казалось, вот-вот вырвутся из суставов. Лицо Рата залоснилось от пота, из уголка рта потекла слюна. Он все еще улыбался — такое он испытывал наслаждение. С каждым ударом дыхание как будто вырывалось у меня изо рта, все вокруг плыло, и наконец сам Рат превратился в мутное движущееся пятно, которое означало боль. Я почувствовал, что удары прекратились. Чья-то рука разорвала на мне рубашку, и я попытался поднять голову. Рат несколько раз шлепнул меня по щекам и потом сказал: — Смотрите, Скотт. Мои глаза постепенно сфокусировались на ноже в его руке. Я увидел, как его острие уткнулось мне в грудь. — Видите, как легко вас убить? — сказал Рат. Его голос звучал напряженно и возбужденно, как у человека, лежащего в постели с женщиной. — Видите? — повторил он. Он слегка нажал на рукоятку, и я почувствовал, что кончик ножа вонзился мне в тело. Я чуть не взвыл от боли, стараясь уклониться от этого лезвия, прижимаясь к стволу и втягивая грудь. Рат засмеялся, вытащил нож и поднес его к моим глазам, чтобы я увидел окровавленный его кончик. — Так что убирайся из Мексики, Скотт. Или в следующий раз я всажу его в тебя по самую рукоятку. Он провел острием ножа по моей груди, оцарапав кожу — не глубоко, но больно. Двое, державшие меня, отпустили, и я упал лицом вниз, не в состоянии держаться на ногах. Моя щека вдавилась в грязь, и я увидел, как ботинок Рата оторвался от земли и вонзился мне в бок, потом на мою голову обрушился еще один удар, и вокруг меня сомкнулась темнота. Должно быть, я пролежал там довольно долго, потому что, когда я выплыл из небытия, уже смеркалось. При первом движении я вскрикнул от боли. Потом я с трудом поднялся и поплелся. Я долго искал дорогу. Пройдя несколько футов, я останавливался и отдыхал. Наконец я вышел на шоссе и поймал такси. — Отвезите меня к врачу, — попросил я. * * * Доктор Домингес наклеил последнюю полоску пластыря мне на грудь и сказал: — Ну вот. Хотя внутренних повреждений у вас, видимо, нет, все же я предпочел бы отправить вас в больницу. — Я уже говорил вам, что у меня нет времени. — К этому времени у меня в голове все прояснилось, просто все адски болело. — Тем более, что нет никаких внутренних кровоизлияний и повреждений, доктор. — По крайней мере, вам нужно лечь в постель и отдохнуть. Я не мог объяснить ему, что в моих мыслях не было места ни для боли, ни для постели. Жирное лицо Хэммонда, тощее Рата и белое мертвое лицо Пита Рамиреса заполняли мой ум. Я просто не мог думать ни о чем другом, даже если бы захотел. Но я не хотел. Прежде, чем доктор Домингес за меня взялся, я отдал ему резинку, которая все еще была у меня в кармане, и рассказал о своих подозрениях. Ответ был готов через полчаса после того, как он наложил на меня последнюю повязку. — Да, мистер Скотт, — сказал он, — сюда подсыпали наркотик. Именно подсыпали, самым примитивным способом: кто-то проделал маленькое углубление и наполнил его порошком... — Это могло вызвать смерть? Он нахмурился. — Может быть. Трудно сказать. По крайней мере, это могло вызвать сонливость и рассеянность. Но откуда у вас эта резинка? — Артур Хэммонд дал ее жокею, который сегодня погиб. Он даже слегка позеленел. — А-а, нет, вы, должно быть, ошибаетесь. О мистере Хэммонде все самого хорошего мнения. Упоминание имени Хзммонда явно его испугало. Он добавил более спокойным профессиональным тоном: — Это все, что я могу для вас сделать. Так же было ясно, что он хочет избавиться от меня. Я заплатил ему, попросил его вызвать для меня такси и уехал. * * * Я стоял перед ночным клубом «Рио Роза», чувствуя в груди и в животе все ту же боль. Доктор дал мне шприц, наполненный морфием, но я держал его в кармане, позже он может мне понадобиться больше, чем сейчас. От врача я поехал прямо в отель Прадо и захватил свой револьвер, а потом отправился на поиски хотя бы одного из четырех подонков. И вот теперь, три часа спустя, моей единственной слабой надеждой был этот ночной клуб — это все, что мне удалось узнать. Я сверился с телефонной книгой, никакого Хэммонда. Человек, несомненно имеющий много врагов, не станет публично рекламировать свой адрес. Я попробовал все возможности, какие у меня были в Мехико-Сити, но это мне мало помогло. Его адрес оставался для меня тайной. Почти все, что я узнал о нем, сводилось к одному: множество людей боялись Хэммонда и его бандитов, а также его приятеля Вальдеса. Но я узнал, что Джимми Рат два месяца тому назад снимал квартиру для девушки, которую звали Хатита и которая теперь танцевала здесь. Я вошел в клуб. За 50 песо метрдотель разрешил мне постучать в уборную Хатиты. Когда она открыла дверь, глаза ее стали круглыми от удивления. Думаю, я выглядел далеко не красавчиком — челюсть у меня распухла, а кожа на щеке была в порезах и ссадинах. Я сказал: — Не могли бы вы уделить мне одну минутку? Она посмотрела на мое изувеченное лицо и нахмурилась. — Простите, мне нужно одеться. Только сейчас, присмотревшись, я подумал, что она права. На ней был легкий шелковый халатик, такой прозрачный, что сквозь него просвечивала ее полная грудь. Она уже хотела закрыть дверь, но я рискнул. — Я насчет Джимми Рата. Эффект был сильнее, чем я ожидал. — Джимми! — произнесла она с ненавистью. Она распахнула дверь и снова взглянула на мое лицо. — Это он вас так? Я кивнул, и она сказала: — Входите. Она закрыла за мной дверь, заперла ее на ключ и повернулась ко мне. — Садитесь, — сказала она, указывая на стул. — Вы... вам не нравится Джимми? — Я его ненавижу, — сказал я. — Я хочу найти его и сказать ему об этом. Она улыбнулась. Это была не очень приятная улыбка. — Надеюсь, вы его найдете, — сказала она. — Надеюсь, вы изобьете его до смерти. Эта Хатита была высокая, почти шесть футов на каблуках, наверное, выше ростом, чем Рат. У нее было чувственное, гладкое лицо, какие вы часто видите у прелестных мексиканских женщин, большие темные глаза и пышные черные волосы. В ее лице была страстная красота, которая гармонировала с гибкими линиями ее тела. — Где же я могу найти его? — спросил я. — Хотела бы я знать! Но откуда вам известно, что я его знала? — Я слышал, что вы дружили. Теперь уже нет, а? Она подошла и остановилась против стула, на котором я сидел. — Я — экзотика, — сказала она. — Танцовщица. — Она хотела сказать, насколько я понял, что она исполняет стриптиз. Она продолжала: — Мое тело, оно дает мне работу, заработок. Я не понимал еще, куда она клонит, но на всякий случай кивнул. — Мое тело, — сказала она, — оно хорошее. Им можно гордиться. — До сих пор она придерживала полы своего халата, теперь она распахнула его и движением плеч сбросила его с себя на пол. Под халатиком на ней были только короткие панталончики, ничего более. И у нее действительно было прелестное тело, полное, с чувственными изгибами линий. У нее была полная, высокая, упругая грудь. Я не знал, зачем она вдруг сбросила с себя халат, но в следующий миг я все понял. На ее плоском животе перекрещивалось множество царапин, как будто кто-то чертил по нему острым ножом. — Видите, — сказала она. — Это Джимми. Я надеюсь, вы его найдете. — Она закусила губы. — Мое тело — он его изуродовал. Изуродовал! — Она снова надела свой халатик. Она села в кресло перед туалетным столиком, и несколько минут мы разговаривали. Когда она встречалась с Ратом, он жил у Артура Хэммонда, но где находится дом Хэммонда, она не знала. По-видимому, никто не знал, где живет этот жирный мерзавец. Вот и все, чем она могла помочь мне. Правда, она дала мне более полное представление о самом Рате. — Он — злой, — сказала она. — Ненормально злой. Он покупал мне дорогие вещи, но я не выдержала. Через месяц я от него ушла. Эти шрамы от ножа, с которым он не расстается. — Она поколебалась, затем продолжала: — Даже лежа в постели. Он держал его вот здесь, — она указала на свое горло, — даже, когда он... в тот момент, когда... — Она не кончила, но я понял, что она имеет в виду. После паузы она заговорила, как будто ей хотелось поделиться с кем-нибудь тем, что она пережила. — Он хотел, чтобы я причиняла ему боль. Он любил делать другим больно и чтобы другие делали ему больно. Дважды он давал мне этот нож и просил, чтобы я колола его. Осторожно, говорил он, осторожно. Но я не могла, и он сердился, он становился страшен. Потом однажды ночью он это сделал. — Она прикоснулась к своему животу. С минуту она помолчала. Я уже успел сказать ей, что если я найду Рата, я переломаю ему кости, и она сказала: — Если вы действительно его найдете, напомните ему об этом. Сделаете это для меня? — Ее пальцы медленно поглаживали под шелковым халатиком покрытый шрамами живот. — Мне бы это помогло, — добавила она, — потому что внутри у меня такая ненависть к нему! — Я напомню ему, Хатита. Если успею. Я хотел встать, забыв про свои раны, но тотчас снова упал на стул. На второй раз я действовал более осторожно и медленно. Хатита подошла ко мне и взяла меня за руку. Ее лицо впервые смягчилось. — Я не знала, что он вас так изранил. Вы ненавидите его так же сильно, как и я, да? — Может быть, сильнее, детка. — Ее халатик раскрылся, обнажив ее грудь. Я положил руки ей на плечи, погладил их с нежной лаской и сказал: — Вероятно, в вашем воображении мои раны выглядят хуже, чем они есть на самом деле, Хатита. Для мужчин это ничего. Поверьте мне: вы прекрасная, обворожительная женщина. Я почувствовал, что ее дыхание участилось от моих ласковых прикосновений. Она провела языком по нижней губке. — Спасибо, — сказала она. — Это хорошо с вашей стороны, только неправда. — Это правда. При других обстоятельствах я бы, возможно, не ушел бы от нее раньше утра. Но я ушел. Прежде, чем закрыть дверь, она улыбнулась мне и сказала: — Спасибо. Может быть... может быть, это и правда. Я усмехнулся и сказал: — Держу пари, что да, — и нетвердыми шагами вышел из клуба. В два часа ночи я сдался и вернулся в свой номер в Дель Прадо. Я не узнал ничего нового сверх того, что рассказала мне Хатита, и к двум часам я чувствовал себя как вареная сосиска. Я лег в постель. * * * Наутро встать с постели и одеться означало полчаса невыносимой боли. Если вчера мне было достаточно плохо, то теперь мышцы как будто окостенели, и каждое движение было пыткой. Казалось, к моим двумстам фунтов прибавилось еще столько же фунтов боли к ненависти. Но ненависть была сильнее боли. Еще полчаса я ходил по комнате, разрабатывая руки, сгибаясь и осторожно выпрямляясь, пока не почувствовал себя лучше. Потом я позавтракал и вновь вышел на охоту. Я знал, что если уж ничего не выйдет, я смогу выследить тех, кто мне нужен, на ипподроме, но до субботы там ничего не будет. Я снова пролистал все телефонные книги — никакой Хэммонд в них не значился. В пять часов дня я вышел из бара на улице Букарели. Этот бар, как я слышал, был излюбленным местом для Келли, и я надеялся получить какую-нибудь информацию. Все, что я получил в ответ, были только пустые, непонимающие взгляды. И все же я нашел Келли — и Рата тоже. Когда я вышел из бара, они поджидали меня в своей большой машине, двузначный номер которой недвусмысленно предупреждал, что этот автомобиль — особо важного назначения, и ему должка быть обеспечена зеленая улица. За рулем сидел Келли, а Рат стоял возле машины, прислонясь к дверце. Увидев меня, он пошел мне навстречу. На улице было людно, но гнев, ярость и ненависть так кипели во мне, что я готов был броситься на него. Он резко сказал: — Стойте. Хотите, чтобы девушкам досталось? Это меня остановило. — Что вы хотите этим сказать, вы, грязная... — Осторожнее, — произнес он. Мне не нравился его небрежный, самоуверенный тон. Я знал, что способен переломить ему хребет, но он сказал: — Мы же говорили, Скотт, убирайтесь отсюда. У вас просто никакого соображения! Так вот, слушайте. В семь часов вылетает самолет. Вы на него сядете. Вы же не хотите, чтобы с девочками что-то случилось? — С какими девочками? — С Вирой. И с Еленой Эйджен. Вам вроде как нравится лицо Елены и все прочее. Ведь так, Скотт? Она ведь настоящая девушка. Стыд и срам, если с ней что-нибудь случится! А ведь случится, Скотт, если вы не исчезнете, да побыстрее. Мне так хотелось наложить руки на этого гада, что я ни о чем больше не мог думать, но тут до меня вдруг дошел смысл его слов. А когда понял, я стал остывать. Сердце тяжело билось у меня в груди, но я отчетливо понял, что прижат к стенке. Если я стану продолжать свои розыски, Вире и Елене грозит опасность, даже смерть. От мысли, что хотя бы к одной из них могут прикоснуться грязные руки Рата, меня замутило. Рат продолжал: — Улетите сегодня вечером, и мы их не тронем. — Он покрутил головой. — Жаль, конечно, что не придется пообщаться с этой Еленой. Я схватил его и рывком притянул к себе. — Ты, мерзкий негодяй! Он сглотнул, но сказал: — Ей-богу, они получат! Отпустите! Отпустите меня. Наверняка они получат! — Ладно, я улечу. Но если вы коснетесь хоть пальцем одной из них, я вас убью. Он усмехнулся. — Только в семь. Кто-то будет в аэропорту, чтобы убедиться, что вы улетучились. Затем он сел в машину, и они уехали. Я вернулся в бар, взял трубку и шуганул бармена, подползшего было поближе к телефону. Мне пришло в голову, что Рат едва ли бы вел себя так нагло, если бы одна из девушек, или даже обе, не были уже в его руках. У Елены телефона не было, но я позвонил матери Виры, попросил Виру к телефону и удостоверился, что с ней все в порядке. Я велел ей одной не выходить из дому, потом повесил трубку, схватил такси и велел водителю жать изо всех сил. Беспокойство и тревога все больше овладевали мной, я представлял себе лицо Елены, ее темные глаза, и почти ощущал ласковое прикосновение ее пальцев и прохладу ее губ. Мы подъехали к дому, где она снимала квартиру, и я взбежал по лестнице и постучал в ее дверь. Она оказалась незапертой и сразу распахнулась. В квартире никого не было. Перед дверью в передней лежала голубая кожаная туфелька. Ее пары нигде не было видно. Я не обнаружил никаких следов борьбы, но в спальне я нашел ее одежду, аккуратно сложенную на стуле. Дверь в ванную была открыта, и я вошел. Пол вокруг душа был мокрый, а с вешалки свисало мокрое полотенце. Совсем недавно Елена была здесь. Но ее одежда лежала на стуле в спальне. Должно быть, они ворвались в ванную и увезли ее в том, в чем она была — может быть, в халате — лишь бы прикрыть наготу ее. И у меня не было ни малейшего представления, куда они могли ее увезти. Я знал, что Рату верить нельзя — да и никому из них. Если я улечу сегодня этим самолетом, один бог знает, что будет с Еленой. Но если я не улечу... Я пошел в спальню и сел на край кровати. Я уже обшарил полгорода, спрашивая, грозя, пытаясь купить или выяснить хоть какие-нибудь сведения, и ничего не добился. Нужно действовать как-то иначе. Я напряженно думал и кое-что придумал. Я вспомнил двузначный номер на их машине. * * * Я потратил целый час и три с половиной тысячи песо — огромная сумма денег, особенно в Мексике. Это свыше четырехсот долларов, но оно того стоило. Эти деньги я заплатил полицейскому офицеру, и узнал, что табличка с этим номером была заказана для Артура Хэммонда на адрес в Гарнаваке, а до Гарнаваки пятьдесят миль по извилистой, опасной дороге. Я взял напрокат самую быстроходную машину и всю дорогу нажимал на акселератор. Я не был до конца уверен, что Елена в доме Хэммонда, но это казалось весьма вероятным. Сказала же мне Хатита, что Рат жил в доме Хэммонда. Я помнил и многое другое из ее рассказа, и с отвращением, почти с ужасом представлял себе его руки на нежном теле Елены, его нож, приставленный к ее горлу... его мокрые губы на ее губах, на ее теле. Я нажимал на акселератор. От Мехико до Гарнаваки обычно час езды, но я покрыл это расстояние за сорок минут. Мои часы показывали семь пятнадцать, когда я выключил фары и остановился недалеко от большого дома, в котором, как я теперь знал, живет Хэммонд. Три минуты ушло на то, чтобы узнать точно дорогу к этому дому, но даже трех минут было слишком много. Ведь они уже знали, что я не улетел семичасовым самолетом. Я вынул револьвер и проверил, все ли в порядке. Пока я вел машину, мышцы мои слегка расправились, но боль, мучившая меня весь день, стала еще сильнее, а мне нужно было двигаться свободно и быстро, и чтобы боль не мешала. Я вынул из кармана шприц с морфием, оттянул кверху рукав, воткнул иглу и выпустил половину морфия себе в вену. Я знал, как это на меня подействует: морфий поднимает тонус — правда, вызовет легкое головокружение, но затем убьет боль, так что я буду чувствовать себя почти нормально — я смогу двигаться с нормальной быстротой и сохраню способность соображать. Я вышел из машины и в темноте пробрался к дому. На дороге, ведущей к парадному, стоял «паккард». В нижнем этаже светились окна. Я зашел к дому сзади, чувствуя, как морфий постепенно снимает боль. Кожу слегка покалывало. Вдруг я услышал крик, внезапно оборвавшийся. Он донесся сверху, из окна как раз надо мной. Одно из окон на втором этаже было открыто, из него струился свет, и я снова услышал короткий крик — именно из этого окна. Безобразные картины, одна за другой страшнее, возникли в моем воображении, когда я смотрел на это окно, потом я подошел вплотную к стене и стал прямо под ним. Виноградные лозы вились по всей стене, но я не знал, выдержат ли они мой вес. Как и многие здесь дома, окна этого дома украшали маленькие террасы или балкончики, включая и это окно, которое меня интересовало. Я ухватился за одну лозу и повис на ней. Она не сломалась. Теперь я чувствовал какую-то легкость в голове и бодрость в теле, необычайная сила наполнила меня, и я совершенно не боялся того, что со мной может случиться. Я сбросил туфли, подтянулся на упругих стеблях, нащупывая, куда лучше поставить ногу, напрягая всю силу рук в стремлении вверх. Казалось, прошли не минуты, часы, но вот моя рука нащупала край балкона, и я впился в него пальцами, подтянулся и перелез через него. Я заглянул в комнату и увидел часть кровати и голую ногу. Я передвинулся чуть правее и достал свой кольт. Елена, обнаженная, лежала на кровати, прижимаясь к ее спинке. Ее глаза были полны страха и отвращения. Мышцы на животе подрагивали, грудь вздымалась, когда она в страхе ртом ловила воздух. Я не видел никого, кроме нее. Сжимая в руке револьвер, я согнулся и в одно мгновение перемахнул через окно в комнату. Елена содрогнулась и перекатилась на другую сторону кровати, а я, попав в комнату, смотрел только на нее. Но в ту же самую минуту я не столько увидел, сколько почувствовал справа от меня какое-то движение. Я резко обернулся и направил револьвер на Рата, который ринулся на меня с искаженным и обезображенным лицом. В правой его руке блеснуло лезвие ножа, ион взмахнул им, метя мне прямо в живот. Инстинктивно я выбросил руки навстречу устремившемуся ко мне лезвию и почувствовал, как оно застрекотало о мой револьвер и выбило его из моей руки. Рат отдернул руку, снова занес нож надо мной, и я отступил в сторону. Я даже как-то не спешил — казалось, на моей стороне все время на всем свете — и когда острие ножа мелькнуло передо мной, я схватил Рата за его тощее запястье. Вторая рука сжала его локоть, и я как бы со стороны увидел, как нож повернулся, направляясь ему в грудь, как мои пальцы сомкнулись на его руке, удерживая в ней нож, и услышал, как он закричал от внезапной боли. Я крепко стиснул его локоть и изо всей силы толкнул его. Рука подалась, направляя нож ему же в грудь. Нож медленно входил в тело, пока не вошел весь до конца. Рат отпрянул назад, рот его искривился. Не знаю, было ли то действие наркотика, или прилив крови к голове, но только мне показалось, что на лице его появилось выражение не страха или ужаса, но почти нечестивого удовольствия. Его губы раскрылись, обнажая зубы, глаза сузились. Я вспомнил слова Хатиты о том, что Рат хотел, чтобы ему причиняли боль, и вот теперь он чувствовал боль, смертельную боль. Несколько секунд он неподвижно стоял передо мной, в то время как его руки нащупали рукоятку ножа и слабо подергали ее, потом он все еще с тем же выражением на лице упал на колени. Медленно он опустился на пол и остался лежать, удерживаемый торчавшей в груди рукояткой. Смерть пришла к нему не сразу. Я забыл сказать ему про Хатиту, и очень жалел, что не вспомнил. Мне казалось, что Рат умер слишком счастливым. Я поднял с пола револьвер и повернулся к кровати, чувствуя, что каждый нерв в моем теле напряжен и дрожит. Елена бросилась ко мне, прижалась головой к моему плечу и расплакалась. — Шелл, — прошептала она. — О, господи, Шелл. — И, прильнув ко мне, она прижала меня к своему обнаженному телу. На минуту она словно обезумела — дикая, горячая мексиканка, страстно живая в моих объятиях, прижималась ко мне, целуя меня, лаская меня руками, грудью и телом, как будто не в силах достаточно выразить чувство благодарности, она старалась отблагодарить меня всем, что имела. — Елена, лапушка, — сказал я, — кто еще в этом доме? Она оторвалась от меня, вдруг вспомнив, где она находится, вдруг осознав грозящую нам опасность. — Хэммонд, больше никого. — Она говорила отрывисто, у нее, как и у меня, перехватило дыхание. — Рат был... уже готов к тому... чтобы... — Она содрогнулась. — Я думала, он убьет меня своим ножом. Мы что-то услышали. Я не знала, кто это или что там. Когда я увидела тебя, я подумала, что он тебя убьет. Я высвободился из объятий Елены и отошел от кровати. В моей руке снова был револьвер. — А где те, другие? — Здесь только Хэммонд. Внизу. Не знаю, где именно. — Она умолкла, потом спросила: — Шелл, что ты собираешься делать? Я усмехнулся. Кровь стучала у меня в висках и пульсировала в венах. — Убить его. Она облизнула губы и уставилась на меня. Она молчала. Я оставил ее и нашел лестницу, ведущую вниз, во тьму, и стал спускаться по ступенькам, почти не касаясь их, чутко реагируя на все. Потом я очутился в холле. Из-под двери струился свет. Я открыл дверь и тихо вошел в комнату. У книжного шкафа, справа от меня и спиной ко мне, стоял Артур Хэммонд. Слева от него, в нескольких футах, был полированный письменный стол. На нем лежал тупорылый револьвер, неуместный и уродливый на фоне блестящего дерева. Он был без пиджака, и я заметил ремешок кобуры, которую он все еще не снял с себя. Очевидно, дома он чувствовал себя в безопасности. Он не слышал, как я вошел. Я направил револьвер ему в спину, положив палец на курок. — Хэммонд, — сказал я вполголоса. Он обернулся, заложив пальцем то место в книге, которое он читал. — Что? Он заморгал, уставившись на меня непонимающим взглядом. Казалось, прошла вечность. И вдруг лицо его обмякло, челюсть отвисла, щеки опустились, и он задрожал. — Нет, нет, — произнес он срывающимся голосом. — Подождите. Пожалуйста, подождите. — Я едва расслышал его слова. — Пора, Хэммонд, — сказал я. — За убийство Пита Рамиреса. За множество других вещей, которые вы совершили. — Я не убивал его. Не убивал. — Он повторил это несколько раз, не в силах отвести глаза от дула наставленного на него револьвера. Я знал, что нажми я чуть посильнее — и пуля вонзится в жирное, дрожащее тело Хэммонда. Он тоже знал это. Он повторял одни и те же слова, как будто боялся, что как только он умолкнет, пуля разорвет его сердце или мозг. — Я не убивал его. Это был только наркотик. В резинке. Я не мог убить его. Пожалуйста. Это Рат, это он подсыпал наркотик, сунул резинку ему в карман после того, как ударил его. Мы не хотели его смерти, хотели только, чтобы он проиграл. Мне нужно было, чтобы он проиграл. — Но это убило его, Хэммонд, с такой же неизбежностью, как если бы вы его застрелили. Он мог бы умереть, даже если бы не упал. Впервые я говорил так долго, и это как будто разрушило то почти гипнотическое состояние, в которое он впал. Он протянул руку и бочком двинулся к столу. Остановившись, он ущипнул себя за щеку, не сознавая этого жеста. — Отпустите меня, Скотт, — сказал он. — Нет. — Я ни в чем не виноват. Вы правы насчет скачек, но я не хотел убивать Рамиреса. Мне нужно было выиграть. Я уже телеграфировал имя победителя в Лос-Анджелес. Мне нужно было, чтобы Лэдкин пришел первым, иначе меня бы убили. — Он снова слегка подвинулся к столу. Теперь его тело заслоняло от меня лежащий на столе пистолет, но руки он по-прежнему держал перед собой. — Кому вы телеграфировали в Лос-Анджелес, Хэммонд? Он торопливо назвал несколько имен. Мне они ничего не говорили, но для Куки Мартина они могли означать многое. Потом он сказал: — Я озолочу вас, Скотт, только отпустите меня. Мы назначаем победителя, а ставим на других лошадей. Кто-то играет здесь, кто-то в Штатах, и они принимают наши пари. На этом можно делать миллионы. Я озолочу вас, Скотт. — Его правая рука легла на край стола. — Как же вы назначаете победителя? Про себя я подумал: «Еще немного, и он попытается схватить свой пистолет». — Узнаем от друзей, когда какая-нибудь лошадь готова для скачек. А жокеев мы... мы покупаем двух-трех. Рамирес был просто... ошибкой, Скотт... Нашим прорывом. — К нему постепенно возвращалась уверенность. — Послушайте, Скотт, — сказал он, — будьте благоразумны. Вы можете отдать меня в руки полиции, но они не станут держать меня. Вы знаете Вальдеса? Он покроет меня и отведет любые подозрения. Да и где доказательства? Их нет. Вы не сможете выиграть, Скотт. А я заплачу вам сто тысяч долларов. — Этого недостаточно. Сейчас я не видел его крадущейся руки, но знал, что она уже добралась до пистолета. Сейчас он сделает свою попытку. Я знал также, что он говорит правду. Не смог бы это доказать. Во всяком случае в Мехико. Вальдес выручил бы его из любого положения, в какое бы я его ни поставил. — Я дам вам больше, все, что вы захотите. — Этого недостаточно. Он кусал губы. — Вы дурак, Скотт. Каждый имеет свою цену. На вас тоже есть цена. Я знаю. — Голос его звучал все громче и пронзительнее. — Вы тупы, тупы. Я же заплачу вам. Вы... Это был глупый поступок, но он его совершил. Внезапно он присел на пол, и я никогда не видел такого испуганного лица, как у него в этот миг, но он вздернул вверх пистолет и выстрелил прежде, чем успел в меня прицелиться. Конечно, за этим выстрелом последовал бы второй и третий, но я нажал на курок, и мой кольт грохнул и выплюнул пламя в живот Хэммонду. Он рванулся, пораженный пулей, и тогда я еще раз выстрелил, и увидел, что на груди его, там, где сердце, появилась маленькая дырочка. Он отпрянул и повис на столе. Он все еще сжимал пистолет, и я не мог рисковать. Я выстрелил ему в голову. Да, то, что сделал Хэммонд, было чертовски глупо, но это вынудило меня спустить курок. Я должен был защищаться. Черт возьми, он собирался убить меня. Он больше не шевелился. И никогда больше не шевельнется. Я не мог не согласиться с тем, что Хэммонд был прав: как и всякий другой, я имел свою цену, он только что ее оплатил. Я подумал также, что Вальдесу пришлось бы попотеть, чтобы вызволить Хзммонда из этих неприятностей. Оставалось еще несколько хвостов, включая Келли и другого верзилу, но с ними можно подождать. Я оставил Хэммонда на полу и вышел из комнаты. Больше всего мне хотелось убраться отсюда до того, как явится кто-нибудь из этих мальчиков. Я быстро вбежал по лестнице на второй этаж. Когда я открыл дверь, Елена все еще лежала на кровати, крепко прижимая руки к глазам. Я закрыл дверь. Она медленно отняла руки и взглянула на меня. Она долго смотрела на меня, и страх постепенно уходил из ее взгляда. Когда она заговорила, голос ее звучал хрипло: — Я чуть не пропала, Шелл. Просто с ума сходила. Эти выстрелы... я думала, может в тебя. Я хотела, чтобы ты вернулся ко мне. Она прикусила губу и слегка пошевелилась. — Накинь что-нибудь, — сказал я, — и быстро. Мы должны поскорее убраться отсюда. Я все еще был взвинчен, кровь все еще пульсировала в жилах и гудела в голове. Она выхватила из шкафа плащ — мужской непромокаемый плащ — и с содроганием надела его и бросила последний взгляд на Рата, лежащего на полу. — Пошли, — сказала она, отворачиваясь. — Бежим отсюда, Шелл... * * * Позже на ней все еще был этот плащ, но черта с два он ее закрывал. Он распахивался на груди и расходился треугольником мимо туго стянутой поясом талии. Она сидела на диване в своей квартире, а я сидел рядом и удивлялся, что за странные чудо-плащи производят в наши дни. Действие наркотика прекратилось, да и на кой черт оно теперь нужно? Я наклонился к Елене, притянув ее к себе крепче. Она провела рукой по пластырю у меня на груди. Ее лицо было на дюйм от моего, когда, прикрыв глаза отяжелевшими веками, она тихо и страстно сказала: — Тебе больно, но я буду очень осторожна, мой Шелл. Вот увидишь. Я прижал ее к себе, поцеловал уголки ее губ, щеки и, приподняв губы к ее уху, прошептал: — Елена, лапушка, забудь об осторожности. See more books in http://www.e-reading-lib.com