Дафна Дюморье
На грани





Отец, должно быть, спал около десяти минут. Не больше. Незадолго до этого, чтобы немного его развлечь, Шейла принесла из кабинета альбом со старыми фотографиями, и они довольно долго вдвоем рассматривали их и весело смеялись. Казалось, он чувствует себя гораздо лучше. Сиделка отпросилась на вечер и отправилась погулять, оставив своего пациента на попечение его дочери. А сама госпожа Моней села в машину и уехала в деревню к парикмахеру. Доктор заверил их, что кризис миновал. Больной нуждался лишь в отдыхе и покое.
Шейла стояла у окна и смотрела в сад. Она останется дома и будет здесь жить столько, сколько понадобится отцу. В самом деле, ну разве может она покинуть его, если его состояние вызывает какие-либо сомнения. Только вот вопрос: если сейчас она откажется от предложения Театральной группы сыграть главную роль в серии шекспировских пьес, такой шанс может никогда больше не подвернуться. Розалинда… Порция… Виола – роль Виолы самая интересная. Тоскующее сердце скрыто под покровом притворства, обман, придающий всей интриге особую пикантность.
Она непроизвольно улыбнулась и, подражая Цезарио, заправила волосы за уши и наклонила голову, положив одну руку на бедро. Внезапно ее внимание привлек какой-то шум, раздавшийся со стороны кровати. Обернувшись, она увидела, что ее отец пытается сесть. Он пристально смотрел на нее, в его глазах отражались ужас и недоверие. Он выкрикнул:
– О, нет… О Джинни… О Господи!..
Шейла подбежала к нему и принялась успокаивать:
– В чем дело, дорогой, что случилось?
Но отец пытался оттолкнуть ее, тряс головой. Вдруг он откинулся на подушки, и Шейла поняла, что он мертв. Зовя сиделку, Шейла выскочила из комнаты, но потом вспомнила, что та отправилась гулять. Сиделка могла уйти довольно далеко от дома. Шейла бросилась вниз, надеясь найти мать, но дом был пуст, двери гаража распахнуты настежь – ее мать, должно быть, куда-то уехала. Почему? Зачем? Она не предупреждала, что куда-то собирается. Шейла схватила телефонную трубку и дрожащей рукой стала набирать номер доктора. Раздался щелчок, и записанный на пленку безжизненный механический голос доктора произнес: «Говорит доктор Дрей. Я буду отсутствовать до пяти часов. Оставьте ваше сообщение. Начинайте после…» Тут послышался прерывистый сигнал, точно такой же, как в справочной времени, где похожий механический голос говорит: «Третий сигнал соответствует двум часам, сорока двум минутам и двадцати секундам…»
Шейла швырнула трубку и принялась судорожно перелистывать телефонный справочник, разыскивая номер коллеги доктора Дрея, молодого человека, только недавно начавшего работать на участке. Она еще ни разу с ним не встречалась. Ей повезло: в трубке раздался женский голос. Послышался детский плач, кто-то громко включил радио, и женщина потребовала, чтобы ребенок замолчал.
– Говорит Шейла Моней из Уатгейта, Грэт Марсден. Пожалуйста, попросите доктора побыстрее приехать. Мне кажется, мой отец умер. Сиделка ушла, и я одна в доме. Я не могу найти доктора Дрея.
Ее голос дрогнул. Поспешные и полные сочувствия слова женщины: «Я немедленно сообщу обо всем своему мужу» отняли у нее последние силы, и, повесив трубку, она бросилась наверх, в спальню. Отец лежал в том же положении, выражение ужаса так и не исчезло с его лица. Она подошла и, встав на колени возле кровати, поцеловала его руку. По ее щекам текли слезы. «Почему? – спросила она себя. – Что случилось? Что я сделала?» Наверняка он вскрикнул не от боли – ведь он назвал ее ласкательным детским прозвищем. Скорее, в его возгласе звучало осуждение, как будто она совершила какой-то ужасный поступок, подорвавший его доверие к ней. «О, нет… О Джинни… О Господи!..» А потом, когда она подбежала к нему, он попытался оттолкнуть ее от себя – и умер.
«Я не вынесу этого, не вынесу, – подумала она. – Что же я сделала?» Она поднялась и подошла к открытому окну. Слезы застилали глаза. Она оглянулась на кровать, но теперь там все было иначе. Отец больше не смотрел на нее. Он был недвижим. Он был мертв. Момент истины канул в вечность, и ей никогда не суждено узнать, что же произошло. То, что случилось, было «тогда», оно принадлежало прошлому, другому временному измерению. В настоящем же было «теперь», оно являлось частью будущего, в котором отцу не осталось места. Теперь настоящее и будущее были лишены для него какого-либо смысла – как пустые места в валявшемся рядом с кроватью альбоме с фотографиями. «Даже если он, как это часто случалось, догадался, о чем я размышляла, – подумала Шейла, – это вряд ли могло до такой степени разволновать его. Он знал, что мне хочется сыграть эти роли в Театральной группе. Он всегда поддерживал меня и был рад этому. И я вовсе не выжидала удобного момента, чтобы оставить его… Почему у него на лице отразился такой ужас, недоверие? Почему? Почему?»
Она стояла у окна и наблюдала, как внезапные порывы ветра развеяли покрывавшие ковром всю лужайку осенние листья, и они, подобно птицам, кружась, разлетались в разные стороны, а потом, покачавшись, медленно опускались на землю. Эти листья, бывшие когда-то набухшими почками, а потом – зеленым одеянием деревьев, умерли. Деревья отреклись от них, и они стали игрушкой для бездельника ветра. Когда солнце, которое, освещая лужайку, превращало ее в сверкающий золотом ковер, садилось и наступали сумерки, листья теряли свой блеск и становились сморщенными, тусклыми и сухими.
Шейла услышала, что подъехала машина. Она вышла из комнаты и остановилась на лестничной площадке. Но это был не доктор – вернулась ее мать. Она вошла в холл, снимая на ходу перчатки. Ее волосы были уложены в высокую прическу и обильно политы лаком, от чего стали жесткими и сверкали. Не подозревая о том, что за ней наблюдает дочь, она задержалась возле зеркала и принялась поправлять выбившийся локон. Потом она достала из сумочки помаду и подкрасила губы. Стук, прозвучавший со стороны двери в кухню, заставил ее повернуть голову.
– Это вы, сестра? – позвала она. – Как насчет чая? Мы все вместе могли бы попить чаю наверху.
Она опять взглянула на свое отражение в зеркале, вскинула голову и вытерла излишки губной помады салфеткой.
Из кухни вышла сиделка. Без белого халата она выглядела по-другому. Она была в шерстяном жакете, который одолжила у Шейлы перед тем, как отправиться на прогулку. Ее волосы, обычно собранные в аккуратный пучок, сейчас были растрепаны.
– Какой замечательный вечер, – сказала она. – Я прошлась по полю. Прогулка очень освежает. Я прекрасно проветрилась. Да, давайте выпьем чаю. Как дела у моего пациента?
«Они все еще живут в прошлом, – подумала Шейла, – во времени, которого больше не существует». Еще мгновение и сиделка никогда больше не будет есть ячменные лепешки с маслом, которые были ее любимым лакомством после прогулки, а когда мать в следующий раз посмотрит на себя в зеркало, она увидит перед собой, под той же самой высокой прической, порядком постаревшее и изможденное лицо. Казалось, так неожиданно свалившееся на нее горе обострило ее интуицию, и Шейла увидела, как сиделка ухаживает за своим следующим пациентом, каким-нибудь вечно недовольным калекой, совсем не таким покладистым, как отец, который постоянно поддразнивал ее и шутил. Она увидела свою мать в траурных одеждах (не обязательно в черных – она решит, что черный цвет слишком прост) и то, как она будет отвечать на письма с выражением соболезнования, и в первую очередь напишет тем, кто имеет для нее наибольшее значение.
Наконец мать и сиделка заметили, что она стоит на лестнице.
– Он умер, – проговорила Шейла.
Они недоверчиво, точно так же, как отец, уставились на нее, однако на их лицах не было ни ужаса, ни осуждения. Сиделка первой пришла в себя и бросилась вверх по лестнице, а Шейла продолжала стоять, наблюдая, как ухоженное, все еще красивое лицо матери, подобно пластиковой маске, постепенно расползалось и сморщивалось.
Ты не должна винить себя. Ты ничего не могла сделать. Рано или поздно это должно было случиться… «Да, – подумала Шейла, – но почему именно рано, а не поздно. Когда умирает отец, сразу обнаруживается, что еще много хотелось ему рассказать. Если бы я знала, что тот час, который мы, смеясь и болтая о пустяках, провели вместе, – последний, что к его сердцу, подобно бомбе замедленного действия, готовой взорваться в любую минуту, подкрадывается тромб, я вела бы себя по-другому, попыталась бы подольше побыть с ним, по крайней мере, поблагодарила бы его за подаренные им девятнадцать лет счастья и любви. Я бы не тратила время на разглядывание старых фотографий, не смеялась бы над модой прошлых лет, не зевала бы постоянно. Ведь он, почувствовав, что мне скучно, и не пытаясь удержать съезжавший на пол альбом, пробормотал: „Не тревожь меня, котенок, я немного вздремну“.
– Когда человек оказывается перед лицом смерти, – сказала ей сиделка, – всегда происходит одно и то же: кажется, что можно было бы сделать больше. Этот вопрос очень волновал меня, когда я была еще студенткой. Конечно, родственникам гораздо тяжелее. Это было для вас ударом. Постарайтесь ради матери взять себя в руки.
«Ради матери? Моя мать не возражала бы, если бы сейчас я уехала, – едва не вырвалось у Шейлы, – потому что тогда все внимание досталось бы ей, все соболезнования и выражения сочувствия. Окружающие восхищались бы тем, как она держится, а так ей придется делить все внимание со мной». Даже доктор Дрей, который прибыл вслед за своим коллегой, первым делом выразил свои соболезнования Шейле, погладив ее по плечу и произнеся:
– Он очень гордился тобой, моя дорогая, он не раз говорил мне об этом.
«Значит, смерть, – решила Шейла, – это то время, когда все говорят комплименты, когда все окружающие проявляют исключительную вежливость и заботу по отношению друг к другу. Ведь в другом случае им и в голову не пришло бы сказать о своих знакомых что-нибудь хорошее. Сидите, сидите, я сама сбегаю… Позвольте, я возьму трубку… Вы хотите чаю? Я поставлю чайник… Все учтивы, обходительны, кланяются друг другу, как мандарины в кимоно, – и в то же время пытаются оправдать свое отсутствие в тот момент, когда случилось непоправимое».
Сиделка – коллеге доктора:
– Разве я пошла бы гулять, если бы не была уверена, что его состояние удовлетворительное. К тому же я думала, что в доме остались и госпожа Моней, и ее дочь. Да, я дала ему таблетки… – и так далее.
«Она на суде, на месте для свидетелей, – подумала Шейла, – да и все мы чувствуем себя точно так же». Ее мать, также обращаясь к молодому врачу:
– У меня совершенно вылетело из головы, что сестра собралась на прогулку. За последнее время было столько дел, столько беспокойства, что я решила немного расслабиться и отправилась к парикмахеру. Мне казалось, что моему мужу гораздо лучше, он был таким, как раньше. Мне бы и в голову не пришло уезжать, даже выходить из его комнаты, если бы я хоть на минуту могла представить…
– Разве не в этом все дело? – взорвалась Шейла. – Никто из нас не думал. Ни ты, ни сиделка, ни доктор. Более того, даже я не думала. Я была единственной, кто видел, что произошло, и я до конца дней своих не забуду его лица.
Рыдая, она бросилась в свою комнату. Уже много лет она так не плакала – в последний раз это случилось, когда почтовый фургон врезался в ее первую машину, припаркованную возле ворот дома. Ее любимая игрушка превратилась в груду искореженного металла. «Это послужит для них уроком, – сказала себе Шейла. – Это сведет на нет их попытки выглядеть достойно перед лицом смерти и представить его кончину как избавление от земных страданий. Им придется снять с себя маску вежливости. Ведь на самом деле никого из них не волнует, что человек ушел из жизни навсегда. Навсегда…»
Позже вечером, когда все легли спать – смерть изматывает всех, кроме самого умершего, – Шейла пробралась в комнату отца и нашла альбом с фотографиями, который сиделка подобрала с пола и положила на угол стола. Шейла взяла его и вернулась к себе. Еще днем фотографии ничего для нее не значили, они были все равно что старые рождественские открытки, сваленные в ящике письменного стола. Теперь же они превратились в своего рода некролог, подобно тем фотографиям в траурной рамке, которые появляются на экране телевизора.
На ковре сидит одетый в платьице с оборочками малыш с разинутым ротиком, а рядом его родители играют в крокет. Дядюшка, убитый в первой мировой войне. Опять ее отец, уже не малыш на ковре, а мальчишка в бриджах, в руках у него крокетная бита, слишком тяжелая для него. Дом давно умерших бабушки и дедушки. Дети на пляже. Пикники на вересковой пустоши. Потом Дартмут, фотографии судов. Вытянувшиеся в шеренге мальчики, юноши, мужчины. Когда она была маленькой, она всегда гордилась тем, что сразу же узнавала его в строю. Это он, и вот он – самый последний в шеренге мальчиков; потом, на следующей фотографии, более стройный и изящный, он стоит во втором ряду. Следующая фотография: он внезапно превращается в высокого и даже красивого молодого человека. Дальше шли фотографии тех мест, где он служил, – Мальта, Александрия, Портсмут, Гринвич – и она всегда их пропускала. Его собаки, которых она никогда не видела. А вот старина Панч… (Панч, как часто рассказывал ей отец, всегда знал, когда его корабль направляется к родным берегам. Пес садился возле окна верхнего этажа и ждал.) Морские офицеры катаются на осликах… играют в теннис… бегают наперегонки. Все это происходило еще до войны, и она не раз думала, что «жертва веселится и играет, не ведая своей судьбы», так как следующие страницы был и наполнены грустью: его любимый корабль подорвался на мине, многие из радостно улыбавшихся на предыдущих страницах молоденьких офицеров погибли. Бедняга Манки Уайт, останься он в живых, дослужился бы до адмирала. Она пыталась представить себе изображенного на фотографии хохочущего Манки Уайта адмиралом – лысым, возможно, толстым, – и по какой-то непонятной причине ее охватывала радость, что он не дожил до этого дня, хотя ее отец и говорил, что смерть Уайта была большой потерей для военно-морского флота. Опять офицеры, корабли. Великий день, когда Маунтбаттен посетил корабль, которым командовал отец: Маунтбаттен поднимается на борт, и отец приветствует его. Букингемский дворец. Отец, со сверкающими на мундире медалями, смущенно смотрит в объектив фотоаппарата.
«Очень скоро мы дойдем и до твоих фотографий», – часто повторял ее отец, когда открывал страницу с довольно неинтересной фотографией ее матери в вечернем платье. Однако ему эта фотография очень нравилась. У матери был ужасно сентиментальный вид, который Шейла слишком хорошо знала. Когда она была еще ребенком, ей было странно, что ее отец влюбился в мать. Ей казалось, что та, которой мужчины дарят свою любовь, должна быть темноволосой, таинственной и очень умной, а вовсе не самой обыкновенной женщиной, постоянно, без всякого повода раздраженной и просто исходящей злостью, когда кто-то опаздывал к обеду.
Свадьба: победная улыбка матери – эту улыбку Шейла тоже прекрасно знала, она видела ее на лице матери каждый раз, когда та добивалась своего, что происходило практически всегда, – и совершенно иная улыбка ее отца, не победная, а просто счастливая. Подружки невесты, в давно вышедших из моды платьях, которые делали их еще толще – должно быть, мать специально выбрала именно таких, чтобы никто не мог затмить ее; шафер, друг отца по имени Ник, не такой красивый, как отец. На другой фотографии, где он снят на борту корабля в группе офицеров, он намного привлекательнее, а на этом снимке у него скучающий и высокомерный вид.
Медовый месяц, первый дом, появление на свет Шейлы, ее детские фотографии, ставшие частью ее жизни: она на колене у отца, у него на плечах – вся ее жизнь вплоть до Рождества прошлого года. «Эти фотографии могли бы стать и моим некрологом, – подумала она, – ведь мы вместе составляли этот альбом. В нем – снимки, которые мы сделали, когда в последний раз фотографировали друг друга: на моем – я стою в снегу, а на его – он улыбается мне из окна своего кабинета». Она опять заплакала. Это были слезы жалости к самой себе. Но она должна жалеть не себя, а его. Где этот вечер, когда он, почувствовав, что ей скучно, отодвинул альбом? Они как раз обсуждали их любимые занятия. Он сказал ей, что она слишком мало внимания уделяет физическим упражнениям.
– Мне хватает физических упражнений в театре, – ответила она, – когда я изображаю других.
– Это не одно и то же, – не согласился он. – Иногда ты должна побыть в одиночестве, вдали от вымышленных и настоящих людей. Вот что я тебе скажу. Когда я поправлюсь и встану с постели, мы втроем поедем в Ирландию на рыбалку. Твоей маме это тоже пойдет на пользу, да и я не сидел с удочкой целую вечность.
В Ирландию? На рыбалку? Под воздействием присущего юности эгоизма она отнеслась к этому предложению довольно прохладно: эта поездка нарушит все ее планы, связанные со спектаклями в театре. Надо перевести разговор в шутку и как-то отговорить его.
– Маме твое предложение придется не по вкусу, – сказала Шейла. – Она с большим удовольствием отправилась бы на юг Франции к тете Белле. (Белла – это сестра ее матери. У нее была вилла на мысе Эйль.)
– Позволю себе заметить, – улыбнулся он, – что это не способствовало бы моему выздоровлению. Разве ты забыла, что я наполовину ирландец? Родина твоего дедушки – графство Энтрим.
– Я не забыла, – ответила она, – но дедушка давным-давно умер и похоронен при церкви в Суффолке. Так что хватит про твою ирландскую кровь. У тебя там даже друзей нет, не так ли?
Он ответил не сразу:
– Там есть бедняга Ник.
Бедняга Ник… Бедняга Манки Уайт… Бедняга Панч… Она уже запуталась в этих друзьях и собаках, которых никогда в жизни не видела.
– Ты имеешь в виду своего шафера? – нахмурилась она. – А мне почему-то казалось, что он умер.
– Он похоронил себя в глуши, – коротко ответил он. – Несколько лет назад он попал в страшную автомобильную аварию и лишился одного глаза. С тех пор он живет как отшельник.
– Да, печально. И поэтому он никогда не присылает тебе рождественские открытки?
– Отчасти… Бедняга Ник… Очень храбрый, но не в своем уме. Он на грани помешательства. Я не смог рекомендовать его на повышение, и с тех пор, боюсь, он имеет на меня зуб.
– Тогда ничего удивительного. Я так же отнеслась бы к тому, что мой близкий друг не помог мне.
Он покачал головой.
– Дружба и служба – это совершенно разные вещи, – проговорил он. – Для меня долг всегда был на первом месте. Ты принадлежишь к другому поколению, поэтому тебе трудно понять меня. Уверен, тогда я поступил правильно, однако это не доставило мне удовольствия. Он был ужасным задирой и мог стать причиной очень больших неприятностей. А мне не хотелось взваливать на себя ответственность за то, что с ним могло бы случиться.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она.
– Да так, – ответил он, – тебя это не касается. Как бы то ни было, это – дело прошлого. Но иногда мне очень хочется…
– Чего, дорогой?
– Еще раз пожать ему руку и пожелать удачи.
Они перевернули еще несколько страниц, и вскоре после этого Шейла зевнула и лениво обвела глазами комнату, а ее отец, почувствовав ее скуку, сказал, что решил вздремнуть. Выражение скуки на лице дочери не может вызвать сердечный приступ, который приведет к смертельному исходу… А вдруг ему приснился кошмар, и в этом кошмаре была она? Или он вспоминал былые дни, и ему представилось, что он на том тонущем корабле и рядом с ним и бедняга Манки Уайт, и Ник, и все те, кто утонул, и она сама каким-то образом оказалась в воде? Известно, что во сне различные события накладываются друг на друга и, подобно снежному кому, обрастают все новыми и новыми деталями. Это все равно что налить слишком много масла в часовой механизм: в какое-то мгновение стрелки остановятся, и часы перестанут отсчитывать время.
Кто-то постучал в дверь ее спальни.
– Войдите, – крикнула она.
Это была сиделка. Даже в ночной рубашке она продолжала выполнять свои профессиональные обязанности.
– Я хотела узнать, в порядке ли вы, – прошептала она. – Я заметила, что из-под двери пробивается свет.
– Спасибо. Все хорошо.
– Ваша мама спит. Я дала ей снотворное. Она все переживала, что завтра суббота и вряд ли получится до понедельника поместить объявление в «Тайме» и в «Телеграф». Она так хорошо держится.
Не скрывается ли в ее словах упрек за то, что Шейла не додумалась взять на себя все эти хлопоты? Было бы удобнее, если бы отец умер завтра, не правда ли? Вслух Шейла спросила:
– Приснившийся кошмар может убить человека?
– Что вы хотите сказать, дорогая?
– Могло случиться, что отцу приснился ужасный сон и он умер от сердечного приступа?
Сиделка подошла к кровати и расправила пуховое одеяло.
– Я уже говорила вам, и доктор подтвердил мои слова, что так или иначе это бы случилось. Вы не должны все время думать об этом. Это не поможет. Я дам вам снотворное.
– Не нужно мне никакое снотворное.
– Простите меня, дорогая, но вы ведете себя как ребенок. Скорбь – это естественное проявление чувств, но мне кажется, вашему отцу меньше всего хотелось, чтобы вы так переживали. Все кончилось. Он обрел покой.
– Откуда вы знаете, что он обрел покой? – взорвалась Шейла. – Почему вы так уверены, что в эту самую минуту он не находится в комнате, разозленный своей смертью, и не говорит мне: «Эта чертова сиделка впихнула в меня слишком много таблеток»?
«О, нет, – подумала она, – я не хотела этого говорить, люди слишком ранимы, они обнажены». Бедная женщина, выведенная из равновесия этим заявлением, сжалась, опустила глаза под гневным взглядом Шейлы и проговорила дрожащим голосом:
– Ваши слова ужасны! Вы знаете, что я не делала ничего подобного.
Поддавшись порыву, Шейла выскочила из кровати и обняла сиделку за плечи.
– Простите меня, – взмолилась она, – естественно, вы не делали этого. И вы ему очень нравились. Вы так хорошо за ним ухаживали. Я хотела сказать, – она пыталась придумать какое-нибудь объяснение, – я хотела сказать, что мы не знаем что происходит, когда умирает человек. Может, он присоединяется к тем, кто умер в один с ним день, и они все вместе ждут у врат святого Петра. А может, он попадает в то место, где собираются умершие перед тем, как отправиться в ад. Или летает в чем-то вроде тумана до тех пор, пока ветер не разгонит его. Ну ладно, я приму снотворное. И вы тоже примите. А завтра мы обе будем хорошо себя чувствовать. И пожалуйста, забудьте мои слова.
«Дело в том, – думала она, приняв таблетку и устроившись под одеялом, – что слова ранят, и рана, затянувшись, превращается в шрам. Теперь сиделку будут одолевать сомнения, и каждый раз, давая своим пациентам таблетки, она будет спрашивать себя, правильно ли поступает. Так же как совесть отца все время требовала от него ответа на вопрос, почему он не дал рекомендацию бедняге Нику, испортив тем самым их отношения. Плохо, когда человек умирает, так и не успев ответить на все вопросы. Смерть должна предупреждать о своем приближении, чтобы человек успел послать телеграмму со словами „Прости меня“ тем, кому он когда-то причинил зло, и тогда всем неприятностям пришел бы конец. Вот поэтому в давние времена люди собирались вокруг постели умирающего в надежде на взаимное прощение, а вовсе не для того, чтобы о них не забыли при составлении завещания. В эти мгновения забывались все обиды и споры, сглаживались грани между добром и злом. Это тоже своего рода любовь».
Шейла действовала, поддавшись внутреннему порыву. Так было и так будет всегда. Это было частью ее натуры, и ее друзьям и родственникам приходилось с этим мириться. Только когда она была уже в дороге, направляясь к северу от Дублина во взятой напрокат машине, ее путешествие начало обретать свой истинный смысл. Ей поручено очень важное дело, она выполняет свой священный долг. Она должна доставить сообщение, пришедшее из потустороннего мира. Она должна соблюдать секретность, никто не будет знать об этом. У нее не вызывало сомнения то, что, стоит только рассказать о своей миссии, тут же начнутся расспросы, ее станут отговаривать. Поэтому она промолчала о своих планах. Ее мать – Шейла еще раньше догадывалась, что она так поступит, – сразу же после похорон отправилась к тете Белле на мыс Эйль.
– Я чувствую, что мне срочно надо уехать отсюда, – сообщила мать своей дочери. – Вряд ли ты понимаешь, в каком напряжении я находилась за время болезни твоего отца. Я похудела на три килограмма. Единственное, о чем я мечтаю, – это закрыть глаза и лежать на балконе в доме у Беллы, подставляя себя лучам солнца и стараясь забыть весь ужас последних недель.
Ее слова звучали как реклама какого-нибудь дорогого мыла. Доставляйте своему телу радость. Обнаженная женщина в ванне, заполненной нежнейшей белой пеной. На самом деле сейчас, оправившись от первого потрясения, она выглядела довольно хорошо, и Шейла знала, что залитый солнцем балкон вскоре заполнят друзья тети Беллы: видные общественные деятели, молодые люди, мнящие себя художниками, скучные стареющие светские львы, которых ее отец обычно называл «дешевой подделкой». Однако матери нравилось вращаться в обществе этих людей.
– А ты? Почему бы тебе не поехать со мной? – Несмотря на полное отсутствие энтузиазма в ее словах, это предложение все же прозвучало из ее уст.
Шейла покачала головой.
– На следующей неделе начинаются репетиции. Думаю, перед тем как возвращаться в Лондон, я съезжу куда-нибудь на машине. Просто покататься.
– Почему бы тебе не пригласить с собой подругу?
– Сейчас присутствие любого человека будет действовать мне на нервы. Лучше побыть одной.
Их с матерью связывали только практические вопросы, больше они ни о чем не разговаривали. Ни одной из них и в голову не пришло сказать: «Какие же мы с тобой несчастные. Неужели для нас все кончено? Что нас ждет?» Вместо этого они обсуждали садовника, который со своим семейством переедет в их дом на время их отсутствия; решали, можно ли отложить визиты к адвокатам до возвращения матери с мыса Эйль; писали письма и так далее… Абсолютно равнодушные друг к другу, подобно двум секретаршам, они сидели бок о бок за письменным столом и отвечали на письма с выражением соболезнования. Ты возьмешь все, что от «А» до «К». Я возьму от «Л» до «Я». И на каждое письмо они писали примерно один и тот же ответ: «Глубоко тронуты… Ваша поддержка оказала неоценимую…». Точно так же каждый год, в декабре, они писали рождественские открытки, только текст был другим.
Просматривая старую записную книжку отца, она наткнулась на имя Барри. Капитан 3-го ранга Николас Барри, дивизия стратегических ударных сил, королевский ВМФ (в отст.), Боллифейн, Лок Торра, Эйр. И имя, и адрес были зачеркнуты, что значило: человек умер. Она взглянула на мать.
– Интересно, почему старый папин друг, капитан Барри, так нам и не написал? – как бы между прочим спросила она. – Ведь он жив, не так ли?
– Кто? – У матери был отсутствующий вид. – А, ты говоришь о Нике? Думаю, что он жив. Несколько лет назад он попал в автомобильную аварию. Но они с отцом расстались еще до этого. Он уже много лет нам не писал.
– Интересно, почему?
– Не знаю. Они поссорились из-за чего-то. А ты видела, какое трогательное письмо прислал адмирал Арбатнот? Мы с ними жили в Александрии.
– Да, я видела. Каков он из себя? Не адмирал – Ник.
Мать откинулась на спинку стула, обдумывая ответ.
– Честно говоря, я никогда не могла понять, что он за человек, – проговорила она. – Иногда он бывал очень веселым, особенно на вечеринках, а иногда всех игнорировал, делая при этом саркастические замечания. В нем была какая-то дикость. Помню, как однажды вскоре после нашей с отцом свадьбы – ты знаешь, он был шафером – он приехал сюда, перевернул всю мебель в кабинете и напился. Ужасно глупый поступок. Я тогда страшно разозлилась.
– А папа рассердился?
– Кажется, нет, я не помню. Они так хорошо знали друг друга: ведь они служили вместе, еще мальчишками познакомились в Дартмуте. А потом Ник ушел в отставку и вернулся в Ирландию, и они в некоторой степени отдалились друг от друга. У меня создалось впечатление, что Ника уволили, но я никогда об этом не спрашивала. Ты же знаешь, что папа не любил обсуждать то, что касалось его службы.
– Да…
«Бедняга Ник. Задира. Мне хотелось бы пожать ему руку и пожелать удачи…»
Несколько дней спустя она проводила мать в аэропорт и начала собираться в Дублин. За день до отъезда, роясь в отцовских бумагах, она нашла листок, на котором были записаны какие-то даты и имя Ника с вопросительным знаком. И никаких пояснений. Пятое июня, 1951. Двадцать пятое июня, 1953. Двенадцатое июня, 1954. Семнадцатое октября, 1954. Двадцать четвертое апреля, 1955. Тринадцатое августа, 1955. Этот список не имел никакого отношения к другим бумагам отца. Должно быть, он попал сюда случайно. Взяв чистый лист, она списала все даты и положила его в конверт, который засунула между страницами туристского путеводителя.
Итак, она собралась в дорогу – и вот она едет к нему, для того, чтобы… что? Извиниться от имени покойного отца перед отставным капитаном? В юности был настоящим дикарем?
Был заводилой на вечеринках? Образ, возникший в ее воображении, не привел ее в особый восторг, и она стала рисовать помощника боцмана средних лет, улыбка которого походила на оскал гиены. Она представила, как над каждой дверью он устанавливает мины-ловушки. Возможно, он уже успел опробовать их действие на начальнике морского штаба, и за это его уволили. Автомобильная авария превратила его в отшельника, в озлобленного шута, ушедшего в отставку (однако, галантного, как говорил ее отец, только что же это значило – что он нырял в покрытую пленкой мазута воду, чтобы спасать тонувших моряков с подбитого судна?). Она представила, как он сидит в старом особняке григорианского стиля или в каком-нибудь замке, грызет ногти, пьет ирландское виски и горюет по ушедшей юности, которую он провел в интернатах и училищах, где приходилось спать на таких коротких кроватях, что невозможно было вытянуть ноги.
Около семидесяти миль отделяли ее от Дублина. Теплым погожим октябрьским днем она ехала по малонаселенной местности, и с каждой милей растительность по обочинам дороги становилась все гуще и обильнее. Все чаще на западе она замечала слепящий глаза блеск воды, и внезапно ее взору предстало несметное количество крохотных озер, разделенных полосками суши. Однако ее надежда позвонить в дверь григорианского особняка таяла с каждой минутой: вокруг не было ни одной стены, подходящей для того, чтобы огораживать величественное поместье, – только поля, и никаких дорог, ведущих к озерам.
Описание Боллифейна, содержащееся в путеводителе, было кратким. «Расположен к западу от озера Торра, имеет множество небольших озер, расположенных в непосредственной близости от поселения». Как сообщал путеводитель, в гостинице «Килмор Армз» было шесть спален, но ничего не говорилось обо «вс. удобст.». Если будет совсем плохо, она может позвонить Нику: дочь его старого друга оказалась поблизости, не будет ли он так любезен порекомендовать ей приличный отель в пределах десяти миль, она обязательно перезвонит ему утром. К телефону подойдет дворецкий, тоже старый отставник, прошедший переподготовку. «Капитан будет счастлив, если вы соизволите воспользоваться его гостеприимством и остановитесь в замке Боллифейн». Будут лаять ирландские овчарки, на ступеньках, опираясь на трость, появится сам хозяин…
Впереди показалась церковная колокольня, и взору Шейлы открылся сам Боллифейн: небольшой поселок, единственная улица которого взбиралась на холм и по обеим сторонам которой стояло несколько почтенного вида домов и магазинов. Над дверями краской были выписаны названия типа «Дрисколл» и «Мерфи». Здание «Килмор Армз» нуждалось в побелке, однако прохожий вряд ли заметил бы этот недостаток, так как в прикрепленных на окнах ящиках росли цветы, предпринявшие отважную попытку распуститься во второй раз. Этот яркий мазок привлекал к себе все внимание.
Шейла припарковала свой «остин-мини» и огляделась. Двери гостиницы были открыты. Холл, который одновременно служил и комнатой для отдыха, был прибран и пуст. Никого не было видно, однако колокольчик на стойке, расположенной слева от двери, казалось, лежал здесь не случайно. Она позвонила, и из задней комнаты вышел мужчина с грустным лицом. Он прихрамывал, носил очки, и у нее возникло чувство, будто это сам Ник, который вынужден зарабатывать себе на жизнь.
– Добрый вечер, – сказала она. – Могу ли я выпить чаю?
– Можете, – ответил он. – Вам приготовить полдник с чаем или только чай?
– Ну, лучше полдник, – проговорила она и, представив себе горячие ячменные лепешки и вишневое варенье, одарила его лучезарной улыбкой, которую обычно приберегала для тех, кто в театре открывал ей дверь на сцену.
– Через десять минут все будет готово, – сказал он. – Столовая направо, три ступеньки вниз. Вы приехали издалека?
– Из Дублина, – ответила она.
– Приятная поездка. Неделю назад я сам ездил в Дублин, – сообщил он. – У моей жены, госпожи Доэрти, там родственники. Сейчас она неважно себя чувствует.
Она спросила себя, должна ли она извиниться за то, что причиняет им беспокойство, но он уже скрылся за дверью. Она направилась в столовую. Шесть накрытых столов, но у нее создалось впечатление, что за ними никто не обедал уже много дней. На стене, нарушая царившую тишину, громко тикали часы. Откуда-то появилась невысокая горничная. Она тяжело дышала, так как несла в руках огромный поднос, на котором стоял чайник и вовсе не ожидаемые Шейлой ячменные лепешки с вареньем, а тарелка с глазуньей из двух яиц с тремя огромными ломтями ветчины, а также с целой горой жареной картошки. Да, полдник с чаем… ей придется все это съесть, в противном случае госпожа Доэрти может обидеться. Горничная исчезла, а рядом с Шейлой появился черный с белым кот, который, выгнув дугой спину, принялся тереться о ее ногу и урчать. Скормив ему украдкой ветчину и одно яйцо, она принялась ковырять вилкой остальное. Чай был горячим и крепким, и она чувствовала, как с каждым глотком тепло разливается по телу.
Опять появилась маленькая горничная.
– Вам понравился чай? – обеспокоенно спросила она. – Я могу поджарить еще одно яйцо, если вы голодны.
– Нет, – ответила Шейла, – все очень вкусно, спасибо большое. Можно мне посмотреть ваш телефонный справочник? Мне нужно найти телефон одного знакомого.
На ее столе появился справочник, и она принялась перелистывать страницы. Всяких Барри было в избытке, но никто из них не жил в этом районе. Никаких капитанов 3-го ранга. Никаких Николасов Барри, королевский ВМФ (в отст.). Ее поездка оказалась бесполезной. Приподнятое настроение, ожидание чего-то нового и сознание собственной дерзости сменились отчаянием.
– Сколько я вам должна за чай? – спросила она. Маленькая горничная еле слышно назвала какую-то на удивление скромную сумму. Шейла поблагодарила ее, расплатилась и через холл вышла на улицу. На противоположной стороне она увидела почту. Еще одна попытка – и, в случае неудачи, она разворачивает машину и отправляется в сторону Дублина, на поиски гостиницы, где она могла бы принять ванну и переночевать со всеми удобствами. Она терпеливо ждала, пока пожилая женщина покупала марки, а мужчина выяснял насчет посылки из Америки. Наконец настала ее очередь обратиться к почтмейстеру, сидевшему за стеклянной перегородкой.
– Простите меня, – проговорила она, – не могли бы вы мне помочь? Скажите, живет ли здесь поблизости капитан Барри?
Мужчина удивленно взглянул на нее.
– Да, – ответил он. – Он живет здесь более двадцати лет.
Какая радость! Слава Богу! Она продолжает действовать.
Не все еще потеряно.
– Дело в том, – начала объяснять Шейла – что я не нашла его телефона в справочнике.
– Ничего удивительного, – сказал почтмейстер. – На Лэм Айленде нет телефона.
– На Лэм Айленде? – переспросила Шейла. – Вы хотите сказать, что он живет на острове?
Мужчина изумленно уставился на нее, как будто она задала глупейший вопрос.
– Остров находится в южной части озера Торра, – ответил он, – в четырех милях от берега. До острова можно добраться только на лодке. Если вам нужно увидеться с капитаном Барри, напишите ему записку. Он редко принимает гостей.
Задира… Отшельник…
– Ясно, – проговорила Шейла. – Я сразу не поняла. А можно увидеть остров с дороги?
Мужчина пожал плечами.
– Там, внизу, в миле от Боллифейна есть поворот к озеру, – ответил он, – но спуск очень каменистый. На машине не проедешь. Если у вас ботинки на толстой подошве, вы легко пройдете. Но лучше идти туда днем. В сумерках вы можете заблудиться, к тому же с озера поднимается туман.
– Спасибо, – сказала Шейла, – большое спасибо.
Когда она уходила, у нее было такое чувство, будто почтмейстер внимательно смотрит ей вслед. Что теперь? Лучше не рисковать, воспользоваться сомнительными удобствами «Килмор Армз» и перетерпеть несварение желудка от слишком обильного «полдника». Она вернулась в гостиницу и встретилась лицом к лицу с господином Доэрти.
– Надеюсь, – сказала она, – у вас найдется для меня комната на ночь?
– Конечно, добро пожаловать, – ответил он. – Сейчас здесь затишье, но во время туристского сезона – может, вам это покажется удивительным – у нас нет ни одного свободного места. Я принесу ваши вещи. С вашей машиной ничего не случится на улице.
Горя желанием услужить ей, он подскочил к багажнику, вытащил ее чемодан и проводил ее наверх, где показал выходивший окнами на улицу крохотный номер с двумя кроватями.
– Я возьму с вас только за одну кровать, – пояснил он. – Двадцать два шиллинга и завтрак. Ванная – по коридору.
Да, вполне прилично, и даже имеются «вс. удобст.» Чуть позже в бар придут завсегдатаи и начнут петь. А она будет потягивать пиво из огромной кружки с крышкой и наблюдать за ними, а потом, возможно, присоединится к ним.
Она обследовала ванную, напомнившую ей о тех гостиницах, в которых они останавливались во время гастролей. Из первого крана вода еле текла, оставляя за собой ржавый след. Когда она открыла второй, из крана обрушился самый настоящий Ниагарский водопад. Однако вода была горячей. Она достала из чемодана ночную рубашку, помылась, затем вновь оделась и спустилась вниз. Направляясь на шум голосов, она вошла в бар. За стойкой был сам господин Доэрти. Как только она вошла, голоса стихли, и все уставились на нее. В баре было человек пять мужчин, и среди них она узнала почтмейстера.
– Добрый вечер, – весело проговорила она.
В ответ раздалось равнодушное бормотанье. Они продолжили прерванный разговор. Она попросила господина Доэрти налить ей виски. Взобравшись на высокую табуретку, она внезапно почувствовала смущение. Смешно, конечно, – ведь она побывала в стольких самых разнообразных барах, когда ездила на гастроли, и этот бар ничем не отличался от других.
– Вы впервые в Ирландии? – наливая виски, спросил господин Доэрти, стараясь обслужить ее по высшему классу.
– Да, – ответила она. – Стыдно признаться, но я никогда прежде здесь не бывала. Мой дед был ирландцем. Мне кажется, у вас тут очень красиво. Обязательно завтра утром отправлюсь на прогулку к озеру.
Она оглядела бар и заметила, что взгляд почтмейстера устремлен на нее.
– Надеюсь, вы поживете здесь несколько дней? – спросил господин Доэрти. – Если вам нравится удить рыбу, я мог бы это для вас организовать.
– Ну… я еще не знаю. Посмотрим.
Слишком громко прозвучавший собственный голос и чересчур явный английский акцент напомнили ей о ее матери. Она похожа на тех общественных деятелей, которых изображают на ярких обложках журналов. Разговоры мгновенно смолкли. Ирландской простоты, которую она представляла себе, не было и в помине. Никто не собирался играть на скрипке, танцевать джигу и петь песни. По всей видимости, к девушкам, которые вечером в одиночестве приходят в бар, здесь относятся подозрительно.
– Ваш ужин готов, – сообщил господин Доэрти.
Она поняла намек и, соскользнув с табурета, направилась в столовую, чувствуя себя лет на десять старше. Суп, рыба, жареное мясо – зачем же они столько наготовили, когда ей всего-то и надо, что ломтик ветчины. Однако она обязана съесть все до последнего кусочка. Ну, ничего, справимся, а закончим ужин хересом.
Шейла взглянула на часы. Только половина девятого.
– Кофе вам подать в комнату отдыха?
– Да, будьте любезны.
– Там есть телевизор. Я включу его.
Маленькая горничная подвинула кресло поближе к телевизору, и Шейла, усевшись, принялась пить кофе, которого ей совсем не хотелось, а на экране мелькали герои американской комедии урожая 1950 года. Из бара доносился шум голосов. Шейла вылила кофе обратно в кофейник и поднялась в свою комнату, чтобы захватить жакет. Потом, не выключив телевизор, она вышла на улицу. Вокруг никого не было. Все жители Боллифейна или уже спали, или мирно сидели в своих домах. Она села в машину и, проехав через пустой поселок, оказалась на дороге, по которой утром прибыла сюда. Поворот, как сказал ей почтмейстер, находился в миле от Боллифейна.
Он должен быть где-то здесь, слева. Свет фар высветил покосившийся дорожный указатель с надписью: «Спуск к оз. Торра». Вниз вела узкая, петляющая между кустами тропинка. Да, без фонаря тут не обойдешься, а свет неполной луны еле-еле пробивается из-за затянувших небо облаков. Однако… можно все же попытаться пройти немного по тропинке, ну просто ради того, чтобы посмотреть.
Она оставила машину возле указателя и начала спускаться. Под ногами, обутыми в ботинки на плоской подошве, хлюпала грязь. «Как только покажется озеро, – подумала она, – я поверну назад, а завтра рано утром приду сюда опять, захвачу с собой завтрак и буду обдумывать свой план наступления». Склоны по обе стороны тропинки стали более пологими, и внезапно перед собой она увидела мерцающее в слабом лунном свете зеркало воды, в которое врезались полоски суши, а посередине – сам остров, покрытый шапкой деревьев. Казалось, что остров наделен какой-то сверхъестественной силой. Над озером царила атмосфера таинственности. Внезапно вырвавшаяся из-за облаков луна окрасила все вокруг серебром, однако сам остров так и остался темным, похожим на спящего кита.
Лэм Айленд… Почему-то ей вспомнились легенды – нет, не о давно умерших ирландских вождях или феодалах, а о жертвоприношениях древним богам на заре истории. Каменный алтарь на поляне. На нем – ягненок с перерезанным горлом. Ей стало интересно, как далеко от берега находится остров. Ночью расстояния искажаются. Бежавший слева от тропинки ручей, окаймленный зарослями камыша, впадал в озеро. Она направилась к озеру, осторожно ступая по гальке и грязи, и увидела привязанную к пню лодку, а рядом с ней – фигуру мужчины. Он смотрел в ее сторону. Ее охватила паника, и она повернула назад. «Глупо так вести себя», – подумала Шейла. Мужчина быстрыми шагами приблизился к ней и остановился рядом.
– Вы кого-то ищете? – спросил он.
Это был молодой человек, довольно плотного телосложения. Он был одет в вязаный рыбацкий свитер и штаны из грубой бумажной ткани. В его словах звучал резкий местный акцент.
– Нет, – ответила Шейла, – нет, я здесь случайно. Такой приятный вечер, и я решила прогуляться к озеру.
– Не очень подходящее место для прогулок. Откуда вы приехали?
– Всего лишь из Боллифейна, – сказала она. – Я остановилась в «Килмор Армз».
– Понятно, – проговорил он. – Может, вы приехали сюда, чтобы порыбачить? Для этого лучше съездить на другой конец Боллифейна.
– Спасибо. Я учту.
Повисла пауза. Шейла спросила себя, следует ли ей продолжать разговор или лучше просто повернуться и, пожелав ему спокойной ночи, пойти к машине. Он смотрел поверх ее головы на тропинку, и тут Шейла услышала чьи-то шаги. Из тени выступила еще одна фигура и приблизилась к ним. Шейла узнала почтмейстера из Боллифейна. Она никак не могла решить, обрадоваться ли ей при его появлении или огорчиться.
– Еще раз добрый вечер, – чересчур сердечно обратилась она к почтмейстеру. – Как видите, я решила не дожидаться утра. Спасибо вам, вы очень точно рассказали мне, как добраться до озера.
– Вот как, – проговорил почтмейстер. – Я увидел вашу машину возле поворота и решил проверить, все ли у вас в порядке.
– Вы очень любезны, – ответила Шейла. – Жаль, что доставила вам столько хлопот.
– Ничего подобного. Лучше удостовериться, что все в порядке, чем потом горевать. – Он повернулся к молодому человеку в рыбацком свитере. – Какой теплый вечер, Майкл.
– Вы правы, господин О'Рейлли. Эта дама говорит, что она приехала сюда для того, чтобы рыбачить. Я объяснил, что лучше отправиться на другой конец Боллифейна.
– Верно, если она действительно собирается удить рыбу, – заметил почтмейстер и впервые за все время улыбнулся, однако его улыбка была недоброй, слишком многозначительной. – Сегодня вечером молодая дама заходила на почту и расспрашивала про капитана Барри. Она очень удивилась, что его имени нет в телефонном справочнике.
– Очень интересно, – сказал молодой человек и, вытащив фонарь, посветил ей в лицо, приведя ее тем самым в крайнее замешательство. – Простите мою вольность, мисс, но не имел счастья видеть вас раньше. Будьте так любезны, скажите, какое у вас дело к капитану, и я передам ему.
– Майкл живет на Лэм Айленде, – объяснил почтмейстер. – Если можно так сказать, он выполняет функции сторожевого пса при капитане и отгоняет нежелательных посетителей.
Все это он произнес с той же многозначительной улыбкой, которая показалась ей столь недоброй. Ее охватило желание быть подальше от этого зловещего озера и двух странных мужчин и оказаться в своей маленькой спальне в гостинице.
– Боюсь, я не смогу вам ничего сообщить, – сказала она. – У меня личное дело. Может, мне лучше вернуться в гостиницу и написать письмо капитану Барри. Понимаете, он не знает о моем приезде. Все довольно сложно.
Наверняка мужчины заметили, что она нервничает. Она увидела, что они переглянулись. Потом молодой человек кивнул почтмейстеру и отвел его в сторону. Они о чем-то говорили, но она не разобрала ни одного слова. Ее тревога возросла.
Молодой человек повернулся к ней.
– Вот что я сделаю, – на этот раз он улыбался, однако его улыбка казалась неестественно радушной, – я отвезу вас на остров, и капитан сам решит, хочет он встретиться с вами или нет.
– О, нет… – проговорила Шейла, – не сегодня. Слишком поздно. Я вернусь завтра утром, и вы отвезете меня.
– Лучше покончить с этим сегодня, – настаивал Майкл.
Покончить с этим? Что он имеет в виду? Несколько месяцев назад, на вечеринке, устроенной после премьеры, она хвасталась своим друзьям, что никогда в жизни ничего не боялась, за исключением смерти. Сейчас же она была страшно напугана.
– Меня будут ждать в гостинице, – быстро сказала она. – Если я скоро не вернусь, господин Доэрти обратится в полицию.
– Не стоит беспокоиться, – заметил почтмейстер. – Там, у дороги, меня ждет приятель. Он отгонит вашу машину к гостинице, и мы предупредим Тима Доэрти.
Не успела она что-либо сказать, как они схватили ее под руки и поволокли к лодке. «Этого не может быть, – подумала она, – этого не может быть», – и зарыдала, подобно охваченному ужасом ребенку.
– Ш-ш, – проговорил Майкл, – не пугайтесь. Ни один волос не упадет с вашей головы. Вы же сами сказали, что сегодня такой прекрасный вечер. А в лодке вы еще лучше это почувствуете. Вы даже сможете увидеть, как играет рыба.
Он помог ей забраться в лодку и, подтолкнув, усадил на скамью. Почтмейстер остался на берегу. «И то хорошо, – подумала она, – по крайней мере, на одного меньше».
– До свидания, господин О'Рейлли, – крикнул Майкл, заводя мотор, и отвязал фалинь.
– До свидания, Майкл, – отозвался почтмейстер. Лодка выбралась из зарослей на чистую воду. Тихо стрекотал мотор. Помахав им на прощание, почтмейстер развернулся и направился вдоль берега к тропинке.
Дорога до острова заняла едва ли пять минут, но берег, от которого они только что отчалили, уже скрылся во мраке и казался далеким, а над ним мрачными громадами нависали холмы. Огни Боллифейна скрылись из виду. Еще никогда в жизни она не чувствовала себя столь беззащитной, столь одинокой. За всю дорогу Майкл не проронил ни слова. Наконец лодка причалила к небольшой пристани, пристроенной к узкой полоске берега. Деревья росли почти у самой воды. Майкл привязал лодку и протянул ей руку.
– А теперь, – сказал он, когда она выбралась на пристань, – я сообщу вам, как обстоит дело: капитан уехал на встречу на другую сторону озера. Он собирается вернуться к полуночи. Я отведу вас в дом и сдам на руки управляющему.
Управляющему… Она уже успела убедиться, что замок Боллифейн и особняк в григорианском стиле – всего лишь плод ее фантазии, однако наличие в доме управляющего напоминало о средних веках. Она представила себе Мальволио со свечой в руке, каменные ступени, ведущие в зал для приемов. Овчарок, стерегущих двери. Она немного приободрилась. Майкл не будет душить ее в тени деревьев.
К ее удивлению, дом оказался всего в сотне ярдов от берега. Он стоял на поляне. Длинное, приземистое, одноэтажное бревенчатое строение, напоминавшее больницы, которые миссионеры строили в джунглях для больных туземцев. Во всю ширину здания тянулась веранда. Майкл поднялся по ступеням и остановился возле двери с надписью: «Вход на мостик». В доме залаяла собака, однако по пронзительному лаю можно было судить, что это не овчарка. Майкл улыбнулся и, повернувшись к ней, заметил:
– Им не нужны никакие сторожевые псы вроде меня, когда в доме есть Скип. Она унюхает чужого за двадцать миль.
Дверь открылась. Перед ними стоял невысокий мужчина средних лет, одетый в форму корабельного стюарда.
– Тут для тебя дело, Боб, – сказал Майкл. – Эта молодая дама бродила в темноте возле озера. Оказалось, что она расспрашивала господина О'Рейлли о капитане Барри.
Лицо стюарда оставалось бесстрастным, однако он оглядел Шейлу с ног до-головы, уделив особое внимание ее одежде, и в частности карманам жакета.
– У нее ничего нет, – сказал Майкл, – а свою сумочку она, должно быть, оставила в машине на дороге. Она остановилась в «Килмор Армз», но мы решили, что лучше привезти ее сюда. Никто не знает, что у нее на уме.
– Пожалуйста, пройдите, – вежливо, но строго проговорил стюард. – Как я понял, вы из Англии.
– Да, – ответила она. – Я сегодня прилетела в Дублин и сразу же приехала сюда. У меня личное дело к капитану Барри, и мне не хотелось бы обсуждать его с посторонними.
– Понимаю, – сказал стюард.
Небольшая собака с острыми ушами и умными глазами обнюхивала ноги Шейлы.
– Вы позволите взять ваш жакет? – спросил стюард. Странная просьба. На Шейле были короткий твидовый жакет и юбка. Она протянула стюарду жакет. Тот обследовал карманы и повесил его на спинку стула. Потом – это уже был верх наглости – он профессиональными движениями ощупал остальную ее одежду, а Майкл с огромным интересом наблюдал за всей этой процедурой.
– Я не понимаю, зачем вы это делаете, – сказала она. – Ведь это вы силой привезли меня сюда, я же не настаивала.
– Мы всегда так встречаем незнакомых людей, – объяснил стюард. – Это избавляет нас от многих проблем. – Он кивнул Майклу. – Ты правильно сделал, что привез ее. Я все расскажу капитану, когда он вернется.
Майкл ухмыльнулся, подмигнув Шейле, отсалютовал рукой и вышел, захлопнув за собой дверь.
– Прошу вас, пройдите со мной, – сказал стюард.
Расстроенная уходом Майкла, который уже начал казаться ей союзником, а не возможным насильником, Шейла последовала за стюардом Бобом (а не Мальволио) по длинному коридору, в конце которого оказалась комната. Стюард открыл дверь и пропустил ее вперед.
– Сигареты на столике возле камина, – предупредил он. – Позвоните, если что-либо понадобится. Вам принести кофе?
– Да, пожалуйста, – ответила Шейла. Если ей придется провести здесь всю ночь, кофе не повредит.
Комната была просторной и уютной. Пол застелен синим ковром. Небольшой диван, пара глубоких кресел, большой письменный стол возле окна. На стенах – картины, изображающие различные корабли. В камине весело горит огонь. Эта комната что-то ей напоминала. Она уже видела подобное, но давно, еще в детстве. И тут она вспомнила. Эта комната была точной копией капитанской каюты на «Экскалибуре», каюты ее отца. Расположение мебели, обстановка – все было точно таким же. Ей стало жутко, у нее возникло ощущение, что она вернулась в прошлое.
Она обошла комнату, пытаясь ощутить ее атмосферу. Подойдя к окну, она раздвинула шторы, готовая увидеть перед собой палубу, а вдали – корабли, стоящие на якоре в портсмутской гавани. Однако никакой палубы, никаких кораблей. Перед ней были только длинная веранда, темная масса деревьев и тропинка, ведущая к залитой серебром поверхности озера. Дверь опять открылась, и вошел стюард с подносом, на котором стоял кофейник.
– Капитан скоро вернется, – сказал он. – Мы получили сообщение, что он отбыл пятнадцать минут назад.
Отбыл… Значит, у них есть не одна только лодка. Получили сообщение. Но она не слышала звонка телефона, да и в справочнике нет их адреса. Стюард вышел и закрыл дверь. Сообразив, что вся ее косметика осталась в сумочке в машине, она запаниковала. Ни расчески, ни губной помады. Последний раз она накладывала грим перед тем, как спуститься в бар в гостинице. Она взглянула на себя в зеркало, висевшее над письменным столом. Чуть слипшиеся влажные волосы, лицо белое, глаза испуганные – она выглядит ужасно. «Интересно, – подумала Шейла, – как лучше его встретить: сесть в кресло с чашкой кофе и притвориться спокойной или встать возле камина, засунув руки в карманы жакета?». Ей нужен совет, хорошо бы рядом был кто-нибудь вроде Эдама Вейна, кто смог бы подсказать ей, что делать, в каком виде предстать перед публикой, когда поднимется занавес.
Она повернулась и увидела фотографию в голубой кожаной рамке. Фотографию ее матери в подвенечном платье, с откинутой вуалью и противной победной улыбкой на лице.
Но чем-то эта фотография отличалась от той, которую Шейла так хорошо знала. Рядом с матерью стоял жених, но это был не отец Шейлы. Это был Ник, шафер, с подстриженными бобриком волосами, надменный, скучающий. Озадаченная, она внимательнее присмотрелась к фотографии и поняла, что это подделка. Голова и плечи Ника были наклеены на фигуру ее отца, в то время как голова отца с приглаженными волосами, с его счастливой улыбкой была переклеена на долговязую фигуру, которая стояла позади молодоженов, среди подружек невесты. Только потому, что Шейла знала эту фотографию – она стояла на письменном столе отца, – она сразу же распознала обман. Любой другой решил бы, что фотография настоящая. Но зачем? Кого пытался ввести в заблуждение Ник, если только не самого себя?
Еще более встревоженная, Шейла отошла от стола. Душевнобольные часто занимаются самообманом. Как говорил отец? Ник всегда был на грани помешательства… Ее очень испугало то, с чем она столкнулась на берегу, когда ее допрашивали двое незнакомых мужчин. Но то был физический страх, естественная реакция на возможную грубость. Сейчас же ее охватило странное беспокойство. Комната, которая только что казалась такой уютной и знакомой, превратилась в нечто странное, загадочное. Ей захотелось поскорее выбраться отсюда.
Она подошла к стеклянной двери и раздвинула шторы. Замок заперт. Нет ключа – нет возможности бежать. Потом она услышала голоса в холле. «Вот и все, – подумала она, – отступать некуда. Придется пройти через это. Я должна врать, выдумывать, импровизировать. Если не считать стюарда, я оказалась один на один с больным, с сумасшедшим». Дверь открылась, и он вошел в комнату.
Удивление было взаимным. Он в буквальном смысле застал ее врасплох, застывшую между креслом и кофейным столиком. Она замерла в неловкой позе, и казалось, что вот-вот потеряет равновесие. Шейла выпрямилась и пристально взглянула на него. Ничто в нем не напоминало того человека, который был шафером на свадьбе отца, за исключением высокого роста. Волосы не были подстрижены ежиком, потому что их почти не осталось. Левый глаз закрывала черная повязка, которая делала его похожим на Моше Даяна. Правый глаз был голубым. Губы – тонкими. Он стоял и смотрел, а у его ног прыгала собака. Он слегка повернул голову и через плечо обратился к стюарду:
– Боб, проследи, чтобы немедленно приступили к плану «Б», – сказал он, не спуская глаз с Шейлы.
– Слушаюсь, сэр, – раздалось уже из коридора. Дверь закрылась, Ник прошел в комнату.
– Я вижу, – проговорил он, – Боб приготовил вам кофе. Он уже остыл?
– Не знаю, – ответила Шейла. – Я еще не пробовала.
– Добавьте в него немного виски, вы почувствуете себя лучше.
Он открыл стенной шкаф и достал поднос с графином, сифоном с содовой и стаканами. Поставив его на столик между креслами, он сел напротив нее. Собака пристроилась у него на коленях. Почувствовав, что ее трясет и бросает в холодный пот, она налила немного виски в кофе. Его голос был громким, даже резким, властным. Этим он напоминал ей директора, который преподавал у них в школе драмы и доводил половину студентов до слез. Всех, кроме нее. Однажды утром она вышла из класса, и потом он извинялся перед ней.
– Ну-ну, расслабьтесь, – проговорил Ник. – Вы натянуты, как струна. Прошу прощения за то, что вас похитили. Но вы сами виноваты: не надо было бродить по берегу озера в столь поздний час.
– На знаке было указано, что спуск ведет к озеру Торра, – ответила она. – Я не заметила там никаких запрещающих знаков. Нужно еще в аэропорту предупреждать людей, что им запрещено бродить по окрестностям после захода солнца. Но думаю, власти Боллифейна на такое не пойдут: это отпугнет всех туристов.
«Итак, поехали», – подумала она и залпом выпила кофе с виски. Поглаживая собаку, он улыбнулся, но эта улыбка была больше похожа на усмешку. Он просто смеялся над Шейлой. Ее очень смущал его единственный глаз. У нее возникло впечатление, что глазница, закрытая черной повязкой, не пустует.
– Как вас зовут?
Она ответила, не раздумывая:
– Джинни, – и добавила: – Блэр.
«Дженнифер Блэр» был ее сценический псевдоним. Шейла Моней звучало неинтересно. Но никто, за исключением отца, никогда не называл ее Джинни. И почему она назвала себя этим именем? Должно быть, сказалось нервное напряжение.
– Гм, – проговорил он. – Джинни. Красивое имя. Зачем вы хотели встретиться со мной, Джинни?
Эдам Вейн всегда говорил: «Импровизируй. Играй по слуху». Сейчас как раз такая ситуация. Ну, начинай…
На столе стояла коробка с сигаретами и зажигалка. Она подалась вперед и взяла сигарету. Он не сделал попытки поднести ей зажигалку.
– Я – журналистка. Редактор хочет, чтобы к весне я подготовила серию новых очерков о том, как отставка подействовала на бывших военнослужащих. Нравится ли им их теперешнее положение, или они изнывают от безделья. Каковы их любимые занятия и так далее. Вы понимаете меня. Подобное задание было дано четверым журналистам. Вы оказались в моей части списка – и вот я здесь.
– Понятно.
Ей ужасно захотелось, чтобы он хоть на мгновение отвел от нее свой глаз. Собака, счастливая, что хозяин уделяет ей так много внимания, разлеглась на спине, подняв вверх лапы.
– А почему вы решили, что я могу представлять какой-то интерес для ваших читателей?
– Не я составляла список, – ответила она. – Этим занимались другие. Мне просто дали краткие сведения о вас. О военной карьере, о послужном списке, о том, когда вы ушли в отставку, что вы живете в Боллифейне. Я должна вернуться со статьей. О том, что вы за человек, ну и так далее…
– Любопытно, – заметил он, – что ваши начальники выбрали меня из огромного списка куда более достойных людей, которые ушли в отставку и живут здесь поблизости. Генералы, контр-адмиралы – да их здесь сотни.
Она пожала плечами.
– Насколько я знаю, – ответила она, – они выбирали наугад. И кто-то – не помню, кто именно, – сказал мне, что вы живете отшельником. А редакторам нравятся такие вещи. «Выясни, чем он интересуется», – сказали мне.
Он наполнил свой стакан и откинулся на спинку стула.
– Как называется ваша газета? – спросил он.
– Это не газета, а журнал. Он стал выходить недавно, но у него хорошая перспектива. Выходит раз в две недели. «Прожектор». Возможно, он вам встречался.
«Прожектор» на самом деле был новым изданием. Он попался ей на глаза, когда она летела в Дублин.
– Нет, не встречался, – сказал он. – Но мне кажется, едва ли кого-то удивит, что человек живет отшельником, не так ли?
– Нет, я с вами не согласна.
Его глаз внимательно наблюдал за ней. Она выпустила клуб дыма.
– Значит, вами руководило только профессиональное любопытство, когда вы ночью, не дождавшись утра, чтобы официально договориться со мной о встрече, отправились к озеру?
– Естественно. И еще тот факт, что вы живете на острове. Острова всегда кажутся загадочными. Особенно ночью.
– Вы ничего не боитесь?
– Я испугалась, когда ваш оруженосец Майкл и этот неприятный почтмейстер подхватили меня и поволокли к лодке.
– И каковы же, по вашему мнению, были их намерения?
– Изнасиловать, убить.
– Вот к чему приводит чтение английских газет и сочинение статей для журналов в ярких обложках. Может, вас это удивит, но в Ирландии очень миролюбивое население. Изнасилования случаются очень редко. У нас не насилуют своих женщин.
На этот раз Шейла невольно улыбнулась. Уверенность постепенно возвращалась к ней. Парировать удар и атаковать. Она может часами вести разговор в подобной манере.
– Могу я процитировать ваши слова?
– Мне бы не хотелось. Это не пойдет на пользу сложившемуся образу ирландца. Нам нравится изображать дьяволов. Этим мы добиваемся большого уважения к себе. Налить вам еще виски?
– Да, спасибо.
«Если бы я была на репетиции, – подумала она, – сейчас режиссер сказал бы, чтобы я изменила позу. Чтобы налила себе виски из графина, встала и оглядела комнату. Нет, лучше оставаться на месте».
– А теперь настала ваша очередь отвечать на вопросы, – сказала она. – Ваш лодочник всегда похищает туристов?
– Нет, вы первая. Вы должны этим гордиться.
– Я сказала и ему, – продолжала она, – и почтмейстеру, что время для визитов слишком позднее и что я вернусь завтра утром. Но они не захотели меня слушать. А когда я вошла в дом, меня обыскал стюард.
– Боб очень тщательно выполняет свои обязанности. Это старый морской обычай. Мы всегда обыскивали всех местных девушек, которые приходили к нам на корабль. Это было и своего рода развлечением.
– Ложь, – сказала она.
– Ничего подобного, уверяю вас. Мне говорили, что сейчас уже так не делают. От этого мы получали такое же удовольствие, как от ежедневной порции рома. В этом-то заключается еще одна причина, почему молодежь не хочет идти во флот. Эти слова можете процитировать, если хотите.
Она пристально взглянула на него.
– Вы сожалеете о том, что оставили военную службу?
– Ни в малейшей степени. Я получил все, что хотел.
– За исключением повышения?
– А, к черту повышение! Кто захочет командовать кораблем в мирное время, когда судно успевает устареть еще до того, как оно спущено на воду? Да и перспектива просиживать штаны в адмиралтействе или в какой-нибудь сухопутной конторе меня не прельщала. Кроме того, у меня здесь было много работы.
– Например?
– Исследовать свою страну. Изучать историю. Нет, не времен Кромвеля, а более древнюю. Это гораздо интереснее. Я написал массу статей на эту тему. Одна или две были опубликованы в журналах. Мне не платят за мои статьи. В отличие от вас, журналистов.
Он опять улыбнулся. На этот раз улыбка была доброй, но не в общепринятом смысле слова, а с точки зрения Шейлы. На самом деле его улыбка была подзадоривающей, даже вызывающей. («Был душой общества на вечеринках».) Ну что, пора? Осмелится ли она?
– Я понимаю, – проговорила она, – что мой вопрос может показаться бестактным, но моих читателей наверняка заинтересует ваша личная жизнь. У вас на письменном столе стоит фотография. Значит, вы женаты?
– Да, – ответил он, – это трагедия моей жизни. Через несколько месяцев после свадьбы она погибла в автомобильной катастрофе. А я, к своему несчастью, остался жив. Именно тогда я лишился глаза.
Она никак не могла придумать, что сказать. Импровизируй… импровизируй.
– Какой ужас, – пробормотала она, – простите меня.
– Ничего, ничего. Это дело прошлого. Естественно, я после этого долго не мог прийти в себя, но потом привык, адаптировался. А что мне оставалось делать? К тому времени я уже ушел в отставку, и это еще больше все осложнило – у меня не было возможности отвлечься от своих переживаний. Но, как я сказал, это дело давно минувших дней.
Значит, он на самом деле во все это верит? Действительно считает, что был женат на ее матери и что она погибла в автомобильной катастрофе? Должно быть, он повредился в рассудке, когда попал в аварию, с ним, наверное, что-то случилось. Интересно, когда он подделал фотографию? После аварии или до? И зачем? Ее вновь охватило сомнение. Он уже совсем было понравился ей, она расслабилась – и тут такое. Если он невменяем, то как ей держать себя, что она должна делать? Она встала и подошла к камину. Как странно, подумала она, ей никто не указывал, что нужно вставать, рядом ведь нет режиссера, и она не играет. Пьеса становится реальностью.
– Послушайте, – сказала она, – кажется, мне не очень хочется писать статью. Это несправедливо по отношению к вам. Вы прошли через такие испытания. Сначала я этого не понимала. Уверена, что редактор согласится со мной. В задачу нашего журнала не входит исследовать чьи-либо страдания. У нашего журнала совершенно другая направленность.
– Да? – проговорил он. – Как жаль. А я-то надеялся почитать про себя. Между прочем, я тщеславен.
Он опять принялся гладить собаку, но его глаз продолжал следить за Шейлой.
– Ну, – начала она, пытаясь подобрать слова, – я могу написать о том, что вы живете на острове, что любите собак, увлекаетесь древней историей… и тому подобное.
– Вы считаете, что этот материал может показаться редактору чересчур скучным, и статью не напечатают?
– Нет, вовсе нет.
Внезапно он рассмеялся, спустил собаку на пол и встал рядом с Шейлой.
– Вам придется придумать что-нибудь получше, чтобы выйти сухой из воды, – сказал он. – Давайте поговорим об этом утром. Если вы решитесь, вы расскажете мне, кто вы на самом деле. Если вы действительно журналистка, в чем я сомневаюсь, то вас сюда послали не для того, чтобы слушать мои рассказы про мои любимые занятия и собак. Как это ни странно, но вы мне кого-то напоминаете – никак не могу вспомнить кого.
Он улыбнулся ей. Такой уверенный в себе и совсем не сумасшедший. Он тоже ей напоминал… о чем? О том, как она сидела в отцовской каюте на «Экскалибуре»? О том, как отец подбрасывал ее под потолок, а у нее дух захватывало от страха и восторга? Или на нее подействовал запах одеколона, которым пользовались и ее отец, и этот человек, одеколона, столь непохожего на современные вонючие лосьоны после бритья…
– Я всем всегда кого-то напоминаю, – ответила она. – У меня нет своей индивидуальности. А вы мне напомнили Моше Даяна.
Он дотронулся до черной повязки.
– Это сделано намеренно: если бы мы с ним носили повязки телесного цвета, никто бы нас не заметил. А черный привлекает внимание. И на женщин действует точно так же, как черные чулки на мужчин.
Он прошел через комнату и открыл дверь.
– Боб, – позвал он.
– Сэр, – послышалось из кухни.
– План «Б» в действии?
– Майкл уже у пристани, сэр.
– Отлично! – он повернулся к Шейле. – Позвольте мне показать вам дом.
Из услышанного она сделала вывод, что Майкл ждет приказа переправить ее на лодке в Боллифейн. Когда она вернется в «Килмор Армз», у нее будет достаточно времени, чтобы решить, возвращаться ли сюда утром и продолжать играть эту комедию или же забыть о своей миссии и поехать домой. Он вел ее по коридору, распахивая перед ней одну дверь за другой. На каждой была табличка с названием. «Центральный пост»… «Сигнальная»… «Судовой лазарет»… «Кубрик»… «Так и есть, – сказала она себе. – Ему кажется, что он живет на борту корабля. Именно таким образом ему удалось справиться с разочарованием, с несправедливостью».
– У нас все очень четко организовано, – говорил он. – Нам не нужен телефон – мы связываемся с материком по радио. Если человек живет на острове, он должен быть независимым в экономическом отношении. Как корабль в море. Я все это построил своими руками. Когда я приехал на Лэм Айленд, здесь не было даже сарая, а теперь это настоящий флагман. Отсюда я могу командовать целым флотом.
Он победно улыбнулся ей. «Он действительно сумасшедший, – подумала она, – самый настоящий помешанный. Однако он довольно привлекателен. И даже очень. И совсем несложно поверить в то, что он говорит».
– Сколько человек здесь живет?
– Десять, включая меня. А вот и мое жилище.
Они подошли к двери, расположенной в самом конце коридора. Она вела в отдельное крыло, в котором были три комнаты и ванная. На одной из дверей была табличка: «Капитан 3-го ранга Барри».
– Вот здесь я и живу, – сказал он и распахнул дверь. Перед Шейлой оказалась самая настоящая капитанская каюта, только не с койкой, а с кроватью. Знакомая до боли обстановка вызвала у нее внезапный приступ тоски.
– Комнаты для гостей – рядом, – сообщил он. – Номера 1 и 2. Номер 1 выходит окнами на озеро.
Он провел ее в комнату и раздвинул шторы. В небе ярко светила луна, освещая озеро и склонившиеся над водой деревья. Все вокруг так и дышало покоем. Лэм Айленд больше не казался зловещим. Ситуация изменилась, и теперь уже берег Боллифейна выглядел мрачным и пугающим.
– Я бы тоже согласилась стать отшельницей и жить здесь, – сказала она и, отвернувшись от окна, добавила: – Я отняла у вас так много времени. И Майкл, наверное, давно ждет, чтобы отвезти меня назад.
Он включил лампу на столике у кровати.
– А вы не вернетесь сегодня домой. План «Б» в действии.
– Что вы имеете в виду?
Единственный глаз, приводивший ее в смущение, весело блеснул.
– Когда мне сказали, что меня хочет видеть молодая дама, я выработал план действий. План «А» значил, что, если посетительница не будет представлять собой ничего интересного, ее отвезут обратно в Боллифейн. А план «Б» предполагал, что посетительница станет моей гостьей, что ее вещи заберут из «Килмор Армз», доставят сюда и предупредят Тима Доэрти. Он не проболтается.
Она изумленно уставилась на него. Ее опять охватило чувство неловкости.
– Вы быстро принимаете решения: ведь вы отдали приказание о плане «Б», как только вошли в комнату.
– Правильно. Мне нравится быстро принимать решения. А вот и Боб с вашими вещами.
Послышался кашель, слабый стук в дверь. Вошел стюард с ее чемоданом. Они, должно быть, все упаковали даже те мелочи, которые она успела вынуть в гостинице. В руках Боб держал карты и ее сумочку, которую она оставила в машине. Они ни о чем не забыли.
– Спасибо, Боб, – сказал Ник. – Мисс Блэр позвонит, когда захочет, чтобы ей подали завтрак.
Стюард поставил ее чемодан, пробормотал: «Спокойной ночи, мисс» – и удалился. «Ну и что же мне делать дальше?» – подумала Шейла. Он внимательно наблюдал за ней, продолжая довольно улыбаться. «Когда сомневаешься, – сказала себе Шейла, – надо зевнуть. Веди себя как ни в чем не бывало. Сделай вид, будто подобные вещи происходят с тобой каждую ночь». Она открыла сумочку, достала расческу и начала причесываться, напевая себе под нос какую-то песенку.
– Не надо было вам уходить в отставку, – заметила она. – Такой организаторский талант пропадает зря. Вам следовало бы командовать Средиземноморским флотом. Составлять планы маневров или что-нибудь в этом роде.
– Именно этим я и занимаюсь. Вы получите приказ, как только этот корабль прибудет на базу. Я вас покидаю, у меня еще есть кое-какие дела. Между прочим… – он помолчал, – вам нет нужды запирать дверь: вы в полной безопасности.
– Я даже не думала об этом, – ответила она. – Так как я журналистка, я привыкла много путешествовать и ночевать в самых неприспособленных местах. Я никогда в темноте не заблужусь в незнакомом коридоре.
«Вот тебе, – подумала она. – Это послужит тебе уроком. А теперь исчезни и отправляйся переворачивать вверх дном всю мебель…».
– Ага, – проговорил он, – так вот вы как. Значит, дверь придется запирать мне, а не вам. Спасибо за предупреждение.
Он вышел из комнаты, и его смех еще долго звучал в коридоре. Занавес. Черт подери: последнее слово осталось за ним.
Она раскрыла чемодан. Одежда, ночная рубашка, косметика – все аккуратно сложено. В сумочке все на месте. К счастью, она оформила машину на свой сценический псевдоним. Не было ничего, что связывало ее с Шейлой Моней. Она заметила, что карта сложена по-другому. Ничего страшного. Она отметила Боллифейн и озеро Торра синим карандашом, но ведь любой журналист сделал бы то же самое на ее месте. Хотя нет, что-то пропало – пропал конверт, который она вложила в путеводитель. Конверт с листком, на который она списала даты из документа, найденного у отца в столе.
Когда Шейла проснулась, комната была залита ярким солнцем. Она взглянула на часы, стоявшие на столике у кровати. Четверть десятого. Она проспала почти десять часов. Она встала и, подойдя к окну, раздвинула шторы. Оказалось, что ее комната – самая крайняя. Прямо под окном была зеленая лужайка, тянувшаяся до деревьев, которые отделяли дом от озера. Сквозь зелень просвечивала сверкающая на солнце вода. Озеро, ночью такое спокойное и тихое, было покрыто рябью. Гонимые ветром небольшие волны с шорохом набегали на берег. Ник предупредил стюарда, что она позвонит, чтобы ей принесли завтрак. Она подняла трубку стоявшего возле кровати телефона. Боб ответил сразу.
– Да, мисс. Апельсиновый сок? Кофе? Булочки? Мед?
– Будьте любезны…
«Вот это обслуживание, – подумала она. – В „Килмор Армз“ такого не было бы». Через четыре минуты вошел Боб. Он поставил поднос на столик, а рядом положил сложенную утреннюю газету.
– Капитан шлет вам свои наилучшие пожелания, мисс, – сказал он. – Он надеется, что вы хорошо спали. Скажите мне, если вам что-нибудь понадобится.
«Мне хотелось бы знать, кто вытащил конверт из моего путеводителя: господин Доэрти в „Килмор Армз“ или господин О'Рейлли с почты, – подумала Шейла. – Или это был ты, Мальволио? Вряд ли кто-нибудь обратил бы на конверт внимание, если бы я не написала на нем: „Н.Барри. Возможно, очень важные даты“.
– Мне ничего не нужно. Спасибо, Боб, – ответила она. Позавтракав, она надела свитер и джинсы и с особой тщательностью подкрасила глаза. Она была готова ко всем сюрпризам Ника. Пройдя по коридору, она толкнула вращающуюся дверь и вошла в гостиную. Дверь была открыта, но комната оказалась пустой. Почему-то она думала, что он будет сидеть за письменным столом. Она подошла к столу и, посмотрев, нет ли кого-нибудь поблизости, принялась внимательно изучать фотографию. «Сейчас Ник намного привлекательнее, чем тогда», – подумала она. В юности он, должно быть, у всех вызывал раздражение своим самодовольным видом. «Все дело в том, – решила она, – что они оба были влюблены в маму, а когда папа победил в этом поединке, Ник скис. И начал искать повод к ссоре. Странно, что мама об этом не упомянула. Ведь она всегда так много рассказывала о старых поклонниках». Шейла знала, что это несправедливо по отношению к матери, но она никак не могла понять, что нашли в ней эти двое мужчин, если не считать самого банального хорошенького личика. Она слишком ярко красит губы, хотя эта мода давным-давно прошла. Чересчур много снобизма, так любит небрежно упомянуть в разговоре какое-нибудь известное имя. Шейла с отцом всегда переглядывались и подмигивали друг другу, когда мать начинала хвастаться своим знакомством со знаменитостями перед чужими людьми.
Тихое покашливание предупредило ее, что за ней из коридора наблюдает стюард.
– Если вы ищете капитана, мисс, то он на вырубке. Позвольте я провожу вас.
– Спасибо, Боб.
Они вышли, и он сказал:
– Капитан работает на площадке. Это всего в десяти минутах ходьбы.
На площадке… Должно быть, валит деревья. Она пошла по тропинке, петлявшей в густом лесу, через который не было видно озера. «Стоит только сойти с дорожки, – подумала она, – и заблудишься. Будешь кружить между стволов и так и не выйдешь к озеру». Ветер качал вершины деревьев над ее головой. Не было слышно ни птиц, ни плеска воды, все вокруг замерло. Заблудишься – и тебя никогда не найдут. Может, лучше повернуть назад, по следам дойти до дома и сказать стюарду, что она предпочитает дожидаться капитана Барри в гостиной. Она заколебалась, но было уже поздно: к ней направлялся Майкл. В руках у него была лопата.
– Капитан ждет вас, мисс. Он хочет показать вам могилу. Мы только что выкопали ее.
О Боже, какую могилу, для кого? Кровь отхлынула от лица. Майкл не улыбался. Он кивнул головой в сторону вырубки. Там она увидела остальных. Ника и еще двоих мужчин, склонившихся над чем-то. Она почувствовала, как подгибаются ноги и сердце выскакивает из груди.
– Мисс Блэр здесь, сэр, – сообщил Майкл.
Ник повернулся и выпрямился. Он был одет так же, как и остальные: в фуфайку и джинсы. Но в руках у него была не лопата, а топор.
– Итак, – объявил он, – час настал. Подойдите сюда и станьте на колени.
Он опустил руку ей на плечо и подтолкнул ее к разверзшейся перед ней широкой яме. Она была не в силах вымолвить хотя бы слово. Она только смотрела на высокую кучу земли, сваленной на противоположном краю ямы, на медленно падающие листья, качающиеся ветви деревьев. Бессознательно повинуясь его приказу, она встала на колени и закрыла руками лицо.
– Что вы делаете? – В вопросе Ника звучало изумление. – Ведь вы не можете смотреть с закрытыми глазами. Вам выпала огромная честь. Вы, наверное, единственная англичанка, которая когда-либо присутствовала при раскопках ирландского захоронения периода мегалита. Мы называем их «каменными пирамидами». Мы с ребятами вели раскопки много недель.
Придя в себя, Шейла обнаружила, что сидит под деревом, склонив голову на колени. Сознание постепенно прояснялось, голова переставала кружиться. Шейла была вся в холодном поту.
– Кажется, меня сейчас стошнит, – сказала она.
– Не стесняйтесь, – ответил он. – Не обращайте на меня внимания.
Она открыла глаза. Мужчины ушли. Над ней склонился Ник.
– Вот что бывает, когда на завтрак пьешь только кофе, – заметил он. – Нельзя начинать день с пустым желудком.
Он направился к яме.
– Я связываю большие надежды с этой находкой. Захоронение в отличном состоянии по сравнению с другими. Я случайно наткнулся на него несколько недель назад. Мы откопали внешний двор и часть галереи, которая относится к захоронению как таковому. Его никто не тревожил, начиная с 1500 года до нашей эры. Нельзя, чтобы кто-нибудь проведал о нашей находке, иначе сюда сбегутся все археологи мира и начнут фотографировать, а это только подольет масла в огонь. Вам лучше?
– Не знаю, – слабым голосом проговорила она. – Кажется, да.
– Ну, тогда пойдем, посмотрим.
Она заставила себя приблизиться к яме и заглянула вглубь. Куча камней, что-то вроде арки, часть стены. Она была слишком напугана и ошарашена собственной ошибкой, чтобы проявить свой восторг.
– Очень интересно, – сказала она – и вдруг разрыдалась, что привело ее в еще большее смущение, чем тошнота.
Он удивленно взглянул на нее, потом взял под руку и повел через лес, насвистывая какой-то мотив. Вскоре лес закончился, и они оказались перед озером.
– Боллифейн расположен к западу. Отсюда его не видно. К северу озеро расширяется и лоскутами врезается в материк. Зимой в камыши прилетают утки. Я никогда не стреляю их. А летом я всегда плаваю перед завтраком.
Наконец Шейла успокоилась. Он дал ей время, чтобы взять себя в руки, а так как в настоящий момент именно это имело для нее наибольшее значение, она была ему безмерно благодарна.
– Простите меня, – сказала она. – Честно говоря, когда я увидела Майкла с лопатой в руках и когда он упомянул про какую-то могилу, я решила, что настал мой смертный час.
Он изумленно уставился на нее. Потом улыбнулся.
– Вы не так стойки, как пытаетесь казаться. Ваша хвастливая болтовня – самый настоящий блеф.
– Частично, – призналась она, – но я никогда еще не оказывалась на острове наедине с отшельником. Теперь я понимаю, почему меня похитили. Вы не хотите, чтобы в прессу просочились сведения о вашей находке, относящейся к мегалиту. Ну ладно, так и быть. Обещаю, я не буду ничего писать.
Он не ответил. Он стоял и поглаживал подбородок.
– Гм, – проговорил он. – Это довольно смелое решение. А теперь я расскажу, что мы будем делать. Мы вернемся в дом, попросим Боба собрать нам еду, и я покажу вам озеро. Обещаю, что не выброшу вас за борт.
«Он всего-навсего сумасброд, – подумала она, – норд-норд-вест. Судя по его поступкам – если не считать фотографии, он вполне нормален». Если бы… если бы не фотография, она сразу рассказала бы ему всю правду о себе и о цели своего приезда в Боллифейн. Однако подождем еще.
Несколько часов спустя Шейла пришла к выводу, что Ник, о котором рассказывал ей отец, – задира, озлобленный на весь белый свет, разочарованный, – не мог быть тем человеком, который уделял ей столько внимания, прилагая все усилия, чтобы она не скучала в его обществе. Моторный катер с крохотной каютой – не та посудина, на которой Майкл привез ее на остров, – мягко скользил по воде, огибая далеко выступающие полоски суши, в то время как сидевший на месте рулевого Ник рассказывал ей о местных достопримечательностях. О поднимавшихся на западе холмах, о разрушенном замке, о башне старого аббатства. Он ни разу не коснулся причин ее визита, не задал ни одного вопроса о ней самой. Они бок о бок сидели в крохотной каюте и ели яйца вкрутую и холодного цыпленка, а она продолжала размышлять над тем, что ее отцу очень понравилось бы здесь и как бы он проводил свой день, если бы приехал сюда в отпуск. Она представила его рядом с Ником, как они поддразнивали бы друг друга, шутили и рисовались перед ней. Перед ней, а не перед ее матерью, та только все бы испортила.
– Знаете, – проговорила она, внезапно почувствовав к нему доверие, возможно, на нее подействовало виски, которое она выпила перед пивом, – я представляла капитана Барри совсем другим.
– И каким же вы его себе представляли?
– Ну, зная, что живете отшельником, я думала, что вы с такими же отставниками поселились в каком-нибудь старом замке, в котором бродят овчарки. Я рисовала себе какого-нибудь старикашку, который или постоянно кричит на всех, или, наоборот, очень радушен и любит розыгрыши.
Он улыбнулся.
– Я могу быть очень грубым и часто кричу на Боба. А что касается розыгрышей… Было время, когда я ими очень увлекался. Да и сейчас нередко вспоминаю о них. Еще пива? – Она покачала головой и откинулась на переборку. – Дело в том, – продолжал он, – что почти все розыгрыши я устраиваю только ради своего собственного удовольствия. Однако развлечения такого рода давно вышли из моды. Вот вы, например, вряд ли подкладывали белую мышь редактору на стол, не так ли?
«Не редактору на стол, а шефу под кровать», – подумала она.
– Я устраивала розыгрыш не с белой мышью, – ответила она, – я подложила дымовушку под кровать шефа. Он так резко вскочил. Видите, я ничего не скрываю от вас.
Это было в Манчестере, и Брюс так и не простил ее. То, что, по его мнению, должно было перерасти в постоянную любовную связь, растаяло в клубах удушливого дыма.
– Вот я и говорю, – сказал он, – что самые хорошие розыгрыши устраиваются только для собственного развлечения. Хотя несколько рискованного для вашего шефа.
– Это была самозащита, – пояснила она. – Мне было противно от мысли, что надо лечь с ним в постель.
Он расхохотался.
– Простите. Это одно из проявлений радушия. А что, у вас так много проблем с вашими редакторами?
Она сделала вид, что пытается вспомнить.
– По-разному. Некоторые из них чересчур требовательны. Если человек честолюбив, как я, то таким способом он может получить повышение. Хотя подобные связи случались у меня нечасто. Я не настолько доступна.
– Что вы под этим подразумеваете?
– Ну, что я не начну срывать с себя одежду, как только мужчина мне улыбнется. Главное, он должен мне нравиться. Я вас шокирую?
– Ни в коей мере. Старикашке, вроде меня, интересно узнать, как живет сегодняшняя молодежь.
Она потянулась за сигаретой. На этот раз он поднес ей зажигалку.
– Дело в том, – сказала она, подумав, что могла бы точно так же разговаривать со своим отцом за ужином каким-нибудь воскресным вечером, когда матери не было бы рядом. Но с Ником говорить намного интереснее. – Дело в том, что, как мне кажется, сексу уделяют слишком большое внимание. Когда мужчины занимаются сексом, они так волнуются, тяжело дышат, стонут. Некоторые даже кричат. И все только ради того, чтобы набрать побольше скальпов, как в игре в индейцев. По-моему, секс – это сплошные убытки. Однако мне всего девятнадцать. У меня масса времени впереди.
– Вы ошибаетесь. Девятнадцать – это не так уж мало. И даже поздно, в некотором смысле. – Он поднялся с рундука, сел за руль и запустил двигатель. – Я испытал огромное удовлетворение, – добавил он, – при мысли, что вы сняли так много скальпов и слышали так много стонов. Мне следует предупредить моих друзей-журналистов, чтобы они держались от вас подальше.
Она изумленно взглянула на него.
– Каких друзей? Он улыбнулся.
– У меня есть кое-какие связи. – Он развернул катер в направлении Лэм Айленда. «Это всего лишь вопрос времени, – подумала она, – когда он наведет обо мне справки и выяснит, что такой журналистки не существует. А что касается Дженнифер Блэр, ему пришлось бы переговорить со многими театральными агентами, прежде чем один из них сказал бы: „А, эта та блистательная молодая актриса, с которой все театры хотят заключить контракт на следующий сезон?“
Он подвел катер к спрятанной в густых прибрежных зарослях пристани, где их ждал Майкл. Она вспомнила о своих утренних страхах, о захоронении, найденном в глубине лесистого острова.
– Я испортила вам день, – сказала она Нику. – Если бы не я, вы продолжали бы раскопки.
– Совсем не обязательно. Отдых может выражаться в любой форме. А раскопки подождут. Какие новости, Майкл?
– Получил кое-какие сигналы, сэр. Все в порядке.
К тому времени, когда они подошли к дому, он успел полностью преобразиться: стал резким, настороженным, все его внимание переключилось с нее на другие проблемы. Даже собаку, которая, заслышав голос хозяина, радостно вскочила ему на руки, он сразу же опустил на землю.
– Боб, собери всех на центральный пост для пятиминутного инструктажа, – сказал он.
– Слушаюсь, сэр.
Ник повернулся к Шейле.
– Я вынужден вас покинуть. Найдите себе какое-нибудь занятие. Книги, радио, телевизор, записи – все находится в той комнате, где мы с вами сидели вчера вечером. Я буду занят в течение нескольких часов.
Нескольких часов… А сейчас только начало седьмого. Неужели он будет работать – чем бы он там ни занимался – до десяти? А она-то надеялась, что они проведут вечер вдвоем, у камина, в интимной обстановке, когда что-то могло бы произойти.
– Хорошо, – пожав плечами, ответила она. – Вы тут хозяин. Между прочим, мне хотелось бы узнать, как долго вы собираетесь держать меня здесь. У меня остались кое-какие дела в Лондоне.
– Не сомневайтесь в этом. Но охота за скальпами может подождать. Боб, приготовь чай для мисс Блэр.
И он ушел. Рассердившись, она села на диван. Какая скука. Особенно после так интересно проведенного дня. У нее не было ни малейшего желания слушать записи или читать. Наверняка у него такой же вкус, как у ее отца, который сотни раз перечитывал Питера Чейни и Джона Букана. Да и записи в том же духе: какая-нибудь легкая музыка, возможно, группа «Саут Пасифик».
Стюард принес чай. На этот раз ее ждали только что вынутые из духовки ячменные лепешки и вишневое варенье. Она с жадностью набросилась на еду. Потом прошлась по комнате, рассматривая расставленные на полках книги. Ни Питера Чейни, ни Джона Букана – бесконечное количество книг об Ирландии, Йато, Синдж, книга о монастырском театре. Вот это, должно быть, интересно, но это не ее сфера деятельности, напомнила она себе. На пленках была в основном классика: Моцарт, Гайдн, Бах – целая куча этой мути. Ну ладно, она согласилась бы послушать эту музыку вместе с ним. На фотографию на столе она не обращала внимания. Стоило ей только взглянуть на нее, как ее охватило бешенство. Как он посмел? Чем она привлекла его? Ну ладно, отец что-то нашел в ее матери. Но вот чтобы Ник, более образованный, чем ее отец, мог обратить свое внимание на такую женщину – даже если допустить, что в те годы она была красива, – было выше ее понимания.
«Вот чем я займусь, – подумала Шейла. – Я вымою голову».
Она часто использовала это средство в качестве лекарства, когда ничто другое уже не помогало. Проходя по коридору, она поравнялась с комнатой, на двери которой висела табличка: «Центральный пост». Она услышала шум голосов. Потом раздался смех Ника, и она поспешила отойти от двери, испугавшись, что ее могут увидеть и заподозрить в подслушивании. Предосторожность оказалась не лишней: действительно, дверь распахнулась, и, оглянувшись, она увидела выходившего из комнаты юношу, который утром участвовал в раскопках. Тогда ей запомнилась копна его светлых волос. Едва ли ему больше восемнадцати. «Тут одна молодежь, – вдруг подумала она. – Все, кроме Ника и Боба». Она прошла через вращающуюся дверь в свою комнату и села на кровать. Столь внезапно пришедшая ей в голову мысль озадачила ее.
Значит, Ник – гомосексуалист. Они все гомосексуалисты. Поэтому Ника уволили из флота. И поэтому ее отец, узнав о склонностях Ника, не смог рекомендовать его на повышение, а Ник обиделся на него. Возможно, даты, которые она нашла в документах отца, относились к тем случаям, когда Ник попадал в беду. А фотография была лишь для отвода глаз – гомосексуалисты, пытаясь скрыть свою неполноценность, часто делают вид, что женаты. О, только не Ник… Тогда это конец. Она этого не вынесет. Почему единственный мужчина, который ей действительно понравился, оказался гомосексуалистом? Черт бы их всех побрал, чтоб они провалились – все эти мужики, раскапывавшие древнее захоронение! Очевидно, сейчас на центральном посту они как раз этим и занимаются. Все бессмысленно. Ее важная миссия потеряла свое значение. Чем скорее она покинет остров и отправится домой, тем лучше.
Она отвернула краны в ванной и яростно сунула голову под воду. Даже мыло – «Ижен Блю» – было слишком экзотично для нормального мужчины. Она вытерла волосы, замотала голову полотенцем и надела другие джинсы. Однако ее вид ей не понравился. Она стянула джинсы и облачилась в юбку, в которой путешествовала. «Этим я покажу ему, что у меня нет желания общаться с жалкими подобиями мужчин».
Раздался стук в дверь.
– Войдите, – раздраженно сказала она. Это был Боб.
– Простите, мисс, но капитан Барри просит вас явиться на центральный пост.
– Мне очень жаль, но ему придется подождать. Я только что вымыла голову.
Стюард кашлянул.
– Я бы не советовал вам, мисс, заставлять капитана ждать.
Его слова звучали так вежливо, и все же… В его широкоплечей, коренастой фигуре была какая-то жесткость и непримиримость.
– Хорошо, – сказала Шейла. – Тогда капитану придется смириться с моим видом.
Похожая в своем тюрбане на бедуина, она шла за Бобом по коридору.
– Прошу прощения, – пробормотал Боб и постучал в дверь центрального поста. – Мисс Блэр явилась, сэр, – объявил он.
Она была готова ко всему. К тому, что на диванах будут возлежать обнаженные мужчины. Что везде будут гореть пахучие свечи. А сам Ник, как церемониймейстер, будет руководить отвратительной оргией. Но вместо этого она увидела семерых молодых людей, собравшихся за столом, во главе которого был Ник. Восьмой сидел в углу. На голове у него были надеты наушники. Когда она вошла, мужчины приподнялись и отвели глаза. Ник приподнял бровь и взял лежавший на столе листок. Она узнала список дат, который перед отъездом из дома вложила в путеводитель.
– Прошу прощения за то, что был вынужден прервать ваше столь важное занятие, – сказал Ник, – но вот эти джентльмены и я хотели бы знать, что значат эти даты, которые мы обнаружили в вашем путеводителе.
Действуй в соответствии с проверенным принципом: нападение – лучший способ защиты.
– Именно это я и хотела выяснить у вас, капитан Барри, если бы вы соизволили дать мне интервью. Но, осмелюсь заметить, вы всячески уклонялись от расспросов. Очевидно, эти даты имеют для вас большое значение – в противном случае ваши друзья-джентльмены никогда не посмели бы вытащить листок из моего путеводителя.
– Честный ответ, – признал он. – Кто дал вам этот список?
– Он был среди тех бумаг, которые я получила в редакции. Мне дали задание выяснить, что они значат.
– Вы хотите сказать, что такое задание вам дала редакция «Прожектора»?
– Да.
– Ваше задание заключалось в том, чтобы написать статью об отставном офицере ВМФ – то есть обо мне – и о том, как он проводит свое время, чем занимается, правильно?
– Правильно.
– А другим журналистам было поручено написать точно такие же статьи еще о нескольких отставниках?
– Да. Идея написать такие статьи всех очень заинтересовала. Новая тематика.
– Мне жаль, что приходится разрушать такую хорошую легенду, но мы переговорили с редактором «Прожектора», и он сообщил нам, что, во-первых, в их намерения не входило публиковать серию подобных статей, а во-вторых, в их штате нет никакой мисс Дженнифер Блэр.
Она должна была это учесть. Ей следовало бы подумать о том, что у него могут быть связи среди издателей. Жаль, что она на самом деле не журналистка. Что бы он там ни пытался скрыть, но если бы она опубликовала статью о нем в каком-нибудь воскресном выпуске, она могла бы заработать целое состояние.
– Послушайте, – сказала она, – это очень щепетильный вопрос. Могла бы я поговорить с вами наедине?
– Хорошо, – ответил Ник.
Мужчины встали. Все они на вид были крепкими и выносливыми. Она решила, что именно это качество и привлекает Ника.
– Если вы не против, – добавил он, – здесь останется радист. Ко мне постоянно поступают сообщения.
– Я не против, – проговорила она.
Мужчины вышли, и Ник откинулся на спинку стула. Сверкающий голубой глаз внимательно следил за каждым ее движением.
– Садитесь и рассказывайте, – сказал он.
Шейла села на стул, но тут она вспомнила, что на голове у нее тюрбан из полотенца. Да, не очень-то достойный вид. Ну и ладно. Сейчас главная цель – поколебать его чувство собственного достоинства. Она ему расскажет правду, но не всю, а только часть, потом немного поимпровизирует и посмотрит, какова будет реакция.
– Редактор «Прожектора» сказал вам правду, – набрав полную грудь воздуха, начала она. – Я никогда не работала ни в этом журнале, ни в каком-то другом. Я не журналистка, я актриса, и довольно известная в определенных кругах. Я работаю в молодой театральной труппе. Мы много путешествуем, у нас даже есть свой театр в Лондоне. Можете проверять. Он называется «Театр Нового Света». И все знают, кто такая Дженнифер Блэр. Я собираюсь играть главные роли в готовящейся серии шекспировских комедий.
Ник улыбнулся.
– Вот это больше похоже на правду. Примите мои поздравления.
– Оставьте их до премьеры, – ответила она, – поздравите меня через три недели. Ни режиссер, ни остальные члены труппы ничего не знают о моей поездке, они даже не знают, что я в Ирландии. А оказалась я здесь из-за пари. – Она замолчала. Теперь начинался обман. – У моего приятеля, который не имеет никакого отношения к театру, есть много знакомых среди моряков. Ему в руки попал этот список, в котором рядом с датами стояло ваше имя. Он понимал, что эти даты имеют какое-то значение, но не знал, какое именно. Однажды вечером после ужина мы с ним немного выпили, и он предложил мне пари на двадцать пять фунтов плюс дорожные издержки, что я не смогу сыграть роль журналистки и вытянуть из вас интервью. Я приняла пари. И поэтому я здесь. Признаюсь, я не предполагала, что меня силой привезут на остров. Вчера, когда я обнаружила пропажу списка из путеводителя, мне стало немного страшно. «Значит, – сказала я себе, – эти даты действительно обозначают что-то такое, о чем мне не хотят рассказывать». Все они относятся к пятидесятым годам – к тому времени, когда вы ушли в отставку, как следует из сведений, полученных мною в библиотеке. Честное слово, я не имею ни малейшего представления, что означают эти чертовы даты, но, как я уже говорила, они наверняка очень важны для вас и связаны – я готова поспорить – с какими-то сомнительными, если не сказать противозаконными, делами.
Ник раскачивался на стуле. Его глаз был устремлен в потолок. По всей видимости, он не мог придумать, как ответить, и она пришла к выводу, что ее стрела попала в цель.
– Это зависит от того, какой смысл вкладывать в слово «сомнительные», – тихо проговорил он. – И «противозаконные». Возможно, те действия, которые мне и моим молодым друзьям кажутся справедливыми, возмутили бы и шокировали вас до глубины души.
– Меня не так легко шокировать, – сказала Шейла.
– Я догадался об этом. Но проблема заключается в том, что мне надо в этом убедить и моих друзей. То, что происходило в пятидесятых, их не касается – в те годы они были еще детьми, I – но то, чем мы занимаемся в настоящее время, имеет к ним самое непосредственное отношение. Если хоть какая-то информация о нас станет известна за пределами острова, мы мгновенно – вы правильно предположили – будем объявлены вне закона.
Он встал и принялся складывать бумаги. «Значит, – подумала Шейла, – отец подозревал, что Ник замешан в каких-то темных делах. И продолжает заниматься этим здесь, в Ирландии». Контрабандой вывозит в США археологические редкости? Или она оказалась права в своих догадках: Ник и его друзья – гомосексуалисты? Ведь ирландцы столько шума поднимают вокруг моральных устоев, поэтому любое отклонение от нормы может оказаться противозаконным. Очевидно, если дело обстоит именно так, он ей ничего не расскажет.
Ник подошел к радисту, который что-то писал. Пришло сообщение, решила Шейла. Ник прочитал и написал ответ. Потом повернулся к Шейле.
– Вам хотелось бы посмотреть на нас в действии? – спросил он.
Она была поражена. Она была готова к чему угодно, когда входила на центральный пост, но чтобы ей так прямо предложили…
– Что вы имеете в виду? – ощетинилась она.
Ее тюрбан свалился на пол. Он поднял полотенце и подал ей.
– Такой случай выпадает раз в жизни, – сказал он. – Вы не будете принимать непосредственного участия. Вы будете издали наблюдать за представлением. Вас ожидает очень впечатляющее зрелище.
Он улыбался, однако его улыбка смущала ее. Она начала отступать к двери, представляя себе такую картину: она сидит возле дерева, рядом с той доисторической могилой, а Ник и его молодые друзья исполняют какой-нибудь древний отвратительный обряд.
– Честно говоря… – начала она, но он, продолжая улыбаться, перебил ее.
– Честно говоря, я настаиваю. Представление обогатит ваш кругозор и послужит вам на пользу. Часть пути мы проделаем по озеру, а дальше поедем по дороге.
Он распахнул дверь. В коридоре выстроились мужчины. Боб был среди них.
– Все в порядке, – сообщил Ник. – У нас не будет проблем с мисс Блэр. Мы выступаем.
И они строем двинулись к выходу. Ник взял Шейлу под руку и повел ее к вращающейся двери.
– Возьмите с собой жакет. Может похолодать. Поторопитесь.
Он скрылся в своей комнате. Выйдя в коридор, она увидела, что он уже ждет ее. На нем были надеты вязаный свитер с высоким воротом и куртка. Он смотрел на часы.
– Пошли, – бросил он.
Все мужчины, за исключением стюарда, куда-то исчезли. Боб стоял возле двери, ведущей на мостик, и держал на руках собаку.
– Удачи вам, сэр, – сказал он.
– Спасибо, Боб. Не давай Скипу больше двух кусочков сахара.
Он пошел по тропинке, которая вела к сараю для лодок. Тихо стрекотал мотор катера. На борту было только двое – Майкл и юноша с копной светлых волос.
– Идите в каюту и не выходите оттуда, – приказал Ник Шейле.
Он сел за руль. Катер быстро удалялся от берега, оставляя остров позади себя. Сидя в каюте, Шейла смотрела в крохотный иллюминатор. Она не могла определить, в каком направлении они двигаются. Они то приближались к материку, то отдалялись, и тогда берег превращался в расплывшееся пятно с неясными очертаниями. Временами они так близко подходили к берегу, что катер подминал под себя заросли камыша, но через минуту они оказывались на чистой воде, темной и спокойной. Катер стремительно несся вперед, оставляя за собой белый пенный след. Шум мотора был едва слышен. Все молчали. Внезапно слабая вибрация катера прекратилась: должно быть, Ник направил катер к берегу, на мелководье. Он заглянул в каюту и протянул ей руку.
– Идите сюда. Постарайтесь не промочить ноги.
Вокруг нее были только камыши, вода и небо. Поскользнувшись на сырой земле, она ухватилась за его руку. Впереди шел юноша со светлыми волосами. В ботинках Шейлы хлюпала вода. Они направлялись к какой-то машине, которая была спрятана в тени деревьев. Это было что-то вроде фургона. Рядом с машиной стоял мужчина, которого Шейла еще ни разу не видела. Он открыл дверцу. Первым забравшись в фургон, Ник повернулся к Шейле и подал ей руку. Светловолосый юноша сел рядом с водителем, и, тронувшись, фургон начал взбираться на холм. Наконец они выехали на дорогу. Шейла выпрямилась и стукнулась головой о полку, закрепленную на стенке. Раздался странный грохот.
– Сидите спокойно, – сказал Ник. – Я не хочу, чтобы все продукты посыпались нам на голову.
– Продукты?
Это было первое слово, которое она произнесла за всю дорогу от острова. Он чиркнул зажигалкой, и она увидела, что между ними и водителем установлена перегородка. Весь салон фургона был заставлен полками, на которых лежали буханки хлеба, пирожные, пирожки и прочие кондитерские изделия, а также консервы.
– Ешьте, – сказал Ник. – Сегодня у вас уже не будет такой возможности.
Он протянул руку, взял с полки буханку и разломил ее пополам. Ник погасил зажигалку, и все опять погрузилось в кромешный мрак. «Я так же беспомощна, – подумала она, – как если бы меня везли в гробу на катафалке».
– Где вы украли этот фургон? – спросила она.
– Украл? А зачем мне его красть? Мы одолжили его у булочника из Маллдонаха. Он сам сидит за рулем. Возьмите сыра. И хлебните вот этого. – Он поднес к ее губам фляжку. Чистый спирт обжег ей горло, но, закашлявшись, она почувствовала, как по телу разливается приятное тепло и сердце наполняется отвагой.
– У вас наверняка промокли ноги. Снимите ботинки. Сверните жакет и положите себе под голову. И. давайте переходить к делу.
– К какому делу?
– Ну, до границы еще около тридцати шести миль. Дорога здесь ровная. Я предлагаю снять с вас скальп.
Она сидела в купе спального вагона, направляясь в школу-интернат, расположенную на севере Англии. Поезд тронулся, и стоявший на платформе отец помахал ей вслед.
– Не уходи! – крикнула она. – Не оставляй меня!
Купе растворилось, превратившись в театральную гримерную. Шейла в костюме Цезарио из «Двенадцатой ночи» стояла перед зеркалом. Спальный вагон и театральная гримерная исчезли…
Она резко села, стукнувшись о полку. Ника рядом не было. Фургон стоял на месте. Что-то разбудило ее, вытащило из какого-то странного забытья – должно быть, лопнуло колесо.
В фургоне была такая тьма, что она не могла разглядеть циферблат часов. Время не существовало. «Все дело в химических процессах, происходящих в нашем организме, – сказала она себе. – В нашей оболочке. Она либо исчезает, либо нет. Оболочки двух людей либо проникают друг в друга, растворяются и обновляются, либо ничего не происходит, как если бы вилку воткнули в испорченную розетку, или стреляли бы холостыми патронами, или ввинтили бы перегоревшие пробки. Когда с человеком происходит то, что было со мной сегодня вечером, молнии начинают расщеплять небо, леса тонут в огне, наступает конец света. Пусть я проживу до девяноста девяти лет, выйду замуж за хорошего человека, рожу пятнадцать детей, завоюю все театральные призы и Оскары – но больше никогда в жизни небо не будет раскалываться над моей головой и гореть в огне. И ведь это на самом деле происходило…»
Дверь фургона открылась, и Шейлу обдало холодным воздухом. На нее с улыбкой смотрел светловолосый юноша.
– Капитан говорит, что вам нравятся фейерверки. Идите посмотрите. Великолепное зрелище.
Она вылезла из фургона и, протирая глаза, последовала за ним. Машина стояла возле канавы, за которой простиралось поле, разделенное на две части небольшой речкой. Вдали она различила смутные очертания какого-то строения – должно быть, там, за поворотом, ферма. У самого горизонта она увидела оранжевое зарево – как будто солнце, всего несколько часов назад скрывшееся за холмами на западе Боллифейна, решило взойти на севере и нарушить мерное течение времени. Взметавшиеся к небу языки пламени исчезали в густом черном дыме. Ник и водитель стояли возле машины и смотрели в небо. Из радио на приборном щитке раздавался приглушенный голос.
– Что это? – спросила Шейла. – Что произошло?
К ней повернулся водитель, мужчина средних лет с морщинистым лицом. Он улыбался.
– Это горит Армах или, надеюсь, лучшая его часть. Но с собором ничего не случится. Св. Патрик будет стоять среди дымящихся развалин.
Светловолосый юноша склонился к радио. Выпрямившись, он тронул Ника за рукав.
– Первый взрыв в Омахе прошел удачно, сэр, – сказал он. – Через три минуты должно прийти сообщение из Страбана. Из Эннискиллена – через пять.
– Отлично, – ответил Ник. – Поехали.
Он подсадил Шейлу в фургон и сел рядом с ней. Фургон тронулся с места, развернулся и покатил по дороге.
– Как же я раньше не понимала этого, – проговорила Шейла. – Мне следовало бы догадаться. Но вы одурачили меня своими каменными пирамидами, которые используете для прикрытия.
– Это не прикрытие. Это страсть копаться в земле. Но мне также нравится устраивать взрывы.
Он налил спирт в колпачок от фляжки и предложил ей, но она покачала головой.
– Вы убийца. Там же сотни совершенно беззащитных людей – женщин и детей, – которые мирно спали в своих кроватях, когда произошел взрыв и начался пожар. Ведь они сгорят.
– Ничего они не сгорят, – ответил он. – Они выскочат на улицы и будут аплодировать. Не верьте Мерфи. Он живет в мире мечты. Город не пострадал. Ну, снесло пару складов, может, затронуло казармы.
– Но ведь мальчик говорил и о других городах?
– Это всего лишь фейерверки. Зато производит ошеломительный эффект.
Теперь, вспоминая последний разговор с отцом, она все поняла. Он правильно рассудил. Долг важнее дружбы. Верность своей стране – на первом месте. Неудивительно, что они перестали обмениваться рождественскими открытками.
Ник взял с полки яблоко.
– Значит… – проговорил он, – вы актриса, которая подает большие надежды.
– Слишком громко сказано.
– Ну, не надо, не скромничайте. Вы далеко пойдете. Вам удалось одурачить меня почти так же ловко, как мне вас. И не думайте, что вам удалось скормить мне эту сказочку про приятеля, у которого куча знакомых среди моряков. Как зовут вашего парня?
– Не скажу. Хоть убейте.
Слава Богу, что она назвалась Дженнифер Блэр. Имя Шейлы Моней не дало бы ей ни единого шанса хоть что-нибудь выяснить.
– Ну ладно, – проговорил он, – неважно. Все эти события – дело прошлого.
– Следовательно, эти даты действительно имеют для вас какое-то значение?
– И даже очень большое, но в те дни мы были всего лишь любителями. Пятое июня 1951-го – нападение на казармы в Эбринггоне, в графстве Дерри. Большой успех. Двадцать пятое июня 1953-го – офицерский учебный корпус школы в Фелстеде, Эссекс. Хорошая получилась потасовка. Двенадцатое июня 1954-го – казармы в Гоухе, Армах. Ничего особенного не добились, но им пошло на пользу. Семнадцатое октября 1954-го – казармы в Омахе. У нас появилось пополнение. Двадцать четвертое апреля 1955-го – военно-воздушная база ВМФ в Эглингтоне, Дерри. Гм… Никаких комментариев. Тринадцатое августа 1955-го – склад в Арборфилде, Беркшир. Сначала все шло успешно, но потом нам здорово намяли бока. После этой операции мы долго зализывали раны.
В одной из опер Пуччини есть ария со словами: «О мой любимый отец». В этом месте Шейла всегда плакала. «Как бы то ни было, дорогой мой, – подумала она, – где бы ты ни был, не осуждай меня за то, что я сделала и на что, возможно, решусь еще раз до наступления рассвета. Это был единственный способ выполнить твое последнее пожелание, хотя, уверена, ты не одобряешь меня. Ведь у тебя всегда были высокие идеалы, а у меня – никаких. Все, что произошло в те годы, меня не касается. У меня более простая и понятная проблема. Я попалась, меня поймал на крючок твой сверстник».
– Политика оставляет меня равнодушной, – сказала она. – Не понимаю, зачем бросать бомбы и портить людям жизнь? Вы надеетесь на объединение Ирландии?
– Да, – ответил он, – мы все на это надеемся. И это обязательно произойдет, хотя для многих из нас тогда настанут скучные времена. Возьмите, к примеру, Мерфи. Ну что интересного в том, чтобы колесить по окрестным деревушкам в своем фургоне с булочками и в девять часов укладываться спать. Но участие в боевых действиях возвращает ему молодость. Если в объединенной Ирландии его будет ждать только его фургон с булочками, он скончается еще до того, как ему исполнится семьдесят. На прошлой неделе, когда он прибыл на остров для инструктажа, я сказал ему: «Джонни слишком мал». Джонни, его сын, сидит сейчас рядом с ним. «Джонни слишком мал, – сказал я. – Может, не стоит рисковать его жизнью?» «Причем тут риск, – ответил мне Мерфи, – это единственный способ уберечь мальчика от беды, особенно сейчас, когда в мире такая обстановка».
– Вы все помешанные, – сказала Шейла. – Я буду чувствовать себя в большей безопасности, когда мы окажемся по вашу сторону границы.
– По мою сторону границы? – переспросил он. – Но мы не пересекали границу. За кого вы меня принимаете? Было время, когда я совершал необдуманные поступки, но сейчас мне и в голову не придет разъезжать в фургоне по вражеской территории. Мне хотелось, чтобы вы немного развлеклись, вот и все. В настоящее время я всего лишь консультант. «Посоветуйтесь с капитаном Барри, – говорит кто-либо из них, – у него могут быть дельные предложения». И я прерываю раскопки и сочинение статей по истории и сажусь к радиоприемнику. И в эти минуты я чувствую себя молодым и полным сил, как Мерфи. – Он взял с полки несколько буханок и положил их себе под голову. – Так удобнее. Шея не провисает. Однажды я занимался любовью с одной девушкой на сваленных грудой ручных гранатах, но тогда я был намного моложе. А девушка так ни о чем и не догадалась: думала, что это куча репы.
«О, нет, – подумала Шейла. – Не надо. Я еще не готова. Сражение закончилось твоей победой, и я хочу покоя. Единственное, о чем я мечтаю, – это сидеть вот так, положив ноги ему на колени и прислонившись к его плечу. Чувствовать себя в полной безопасности».
– Не надо, – проговорила она.
– Почему? Выдохлись?
– Нет. Просто я еще в состоянии шока. Я еще долго буду тлеть, как ваши казармы в Армахе. Между прочим, у меня есть все права, чтобы считать своей родиной протестантский север. Там родился мой дед.
– Серьезно? Этим-то все и объясняется. Нас с вами связывают отношения любви и ненависти. Так всегда было у тех народов, которые разделяла общая граница. Влечение и антагонизм одновременно. Очень своеобразные отношения.
– Осмелюсь заметить, что вы правы.
– Естественно, я прав. Когда я попал в аварию и лишился глаза, я получил множество писем с выражением сочувствия от тех, кто, живя по другую сторону границы, с радостью воспринял бы известие о моей кончине.
– И долго вы находились в госпитале?
– Шесть недель. Достаточно долго, чтобы все обдумать. И составить план.
«Пора, – подумала она. – Очень удобный момент. Только осторожно, следи за каждым своим шагом».
– Фотография, – сказала она, – та фотография, которая стоит на вашем письменном столе. Это подделка, не так ли?
Он рассмеялся.
– Надо быть действительно хорошей актрисой, чтобы заметить обман. Эта фотография относится к тем временам, когда я занимался розыгрышами. Каждый раз, когда я смотрю на нее, я улыбаюсь – поэтому я и держу ее на своем столе. Я никогда не был женат и выдумал эту сказку только ради вас.
– Расскажите мне об этом.
Он устроился поудобнее.
– На самом деле женихом был Джек Моней, мой близкий друг. На днях я увидел сообщение о его смерти и очень расстроился. Мы уже много лет с ним не общались. Однако я был шафером на его свадьбе. Когда они прислали мне эту фотографию, я все переклеил, снял копию и отправил ее Джеку. Он страшно хохотал, но Пэм, его жене, это не понравилось. Она пришла в бешенство. Он сказал мне, что она разорвала мой снимок и выбросила куски в мусорное ведро. «Так и было, – подумала Шейла, – наверняка так и было. Голову даю на отсечение – она даже не улыбнулась».
– Однако мне все-таки удалось отомстить ей, – продолжал он, поправив буханку под головой. – Однажды вечером я заявился к ним в дом. Они меня не ждали. Джек был на каком-то официальном приеме. Пэм приняла меня крайне нелюбезно, поэтому я приготовил нам очень крепкий мартини, а потом у нас началась свалка на диване. Сначала она хихикала, потом превратилась в статую. Я раскидал всю мебель – у дома был такой вид, как будто по нему прошелся ураган, – подхватил ее на руки, отнес в спальню и трахнул. Добавлю, что она не сопротивлялась. К утру она уже обо всем забыла.
Шейла облокотилась на его плечо и уставилась в крышу фургона.
– Я так и знала, – проговорила она.
– Что?
– Что ваше поколение было способно на отвратительные поступки. Вы поступали более мерзко, чем мы. В доме вашего ближайшего друга. Меня тошнит от этого.
– Какое удивительное заявление, – изумленно сказал он. – Но ведь никто ничего не узнал. Что вы взъерепенились? Я был предан Джеку Монею, хотя вскоре после этого, но совсем по другой причине он навсегда лишил меня шанса получить повышение. Он сделал все, что от него зависело. Полагаю, он считал, что я буду вставлять палки в колеса этому тихоходу под названием «морская разведка». И он был абсолютно прав.
«Теперь я уже ничего не могу рассказать ему. Мне остается либо как побитой собаке вернуться в Англию и принять свое поражение, либо не возвращаться вовсе. Он обманул моего отца, обманул мать (так ей и надо), обманул Англию, за которую воевал столько лет, опорочил свой мундир, свое звание и уже двадцать лет пытается отхватить еще кусок земли для своей страны. А меня это не волнует. Пусть себе спорят. Пусть хоть раздерут друг друга в клочья. Пусть весь мир катится в преисподнюю. Когда я приеду в Лондон, я напишу ему письмо, в котором выражу свою благодарность за гостеприимство и под словами „Спасибо за поездку“ подпишусь именем Шейлы Моней. А может… а может, я встану перед ним на четвереньки и завиляю хвостом, как его собака, которая следует за ним по пятам и вскакивает к нему на колени, и буду умолять его, чтобы он разрешил мне остаться с ним навсегда…»
– Через несколько дней я начинаю репетировать роль Виолы, – сказала она. – «Дочь моего отца любила так…»
– Вы великолепно сыграете эту роль. Особенно Цезарио. Но тайна эта, словно червь в бутоне, будет точить румянец на ваших щеках. Может, вы будете «безмолвно таять от печали черной», однако я в этом сомневаюсь, и при этой мысли меня охватывает смертельная тоска.
Мерфи развернулся, и на них посыпались буханки. Сколько еще ехать до озера Торра? Пусть дорога будет бесконечной.
– Дело в том, – сказала она, – что я не хочу возвращаться домой. Дом потерял для меня всякое значение. Да и Театральная группа со своей «Двенадцатой ночью» меня ни капли не волнует. У вас может быть свой собственный Цезарио.
– Естественно.
– Нет… Я хочу сказать, что я собираюсь бросить сцену, сжечь за собой мосты и, забыв, о том, что я англичанка, устраивать вместе с вами взрывы.
– Что, хотите стать отшельницей?
– Да, очень.
– Глупости. Через пять дней у вас челюсть будет сводить от скуки.
– Не будет… Не будет…
– Я думаю о том, что всего через несколько дней вам зааплодирует весь театр. Вы правильно сделали, что решили сыграть Виолу-Цезарио. Вот как я поступлю: к премьере я пришлю вам не цветы, а мою повязку. Вы повесите ее в своей гримерной как талисман.
«Я хочу слишком многого, – подумала она. – Я хочу всего. Я хочу, чтобы мне принадлежали и день, и ночь, я хочу, чтобы молнии расщепляли небо и чтобы наступил конец света, я хочу засыпать и просыпаться рядом с тобой – и так до бесконечности. Аминь». Кто-то сказал ей, что нельзя говорить мужчине о своей любви к нему: он тут же вышвырнет тебя из своей постели. Возможно, Ник и выкинет ее из фургона Мерфи.
– В глубине души, – проговорила она, – я мечтаю о спокойной, мирной жизни. И чтобы вы были рядом. Я люблю вас. Думаю, я любила вас всю жизнь, не сознавая этого.
– О! – сказал он. – Кто у нас тут стонет?
Фургон остановился. Ник открыл дверь. В проеме показался Мерфи, морщинистое лицо которого расплылось в улыбке.
– Надеюсь, я вел машину осторожно и вас не очень трясло, – сказал он. – Капитану известно, что не все проселочные дороги в хорошем состоянии. Главное, чтобы молодой даме поездка понравилась.
Ник спрыгнул на дорогу. Мерфи протянул руку и помог Шейле выйти.
– Всегда будем рады вам, моя дорогая, приезжайте в любое время. Именно эти слова я говорю английским туристам, когда они заезжают к нам. Мы здесь ведем более активный образ жизни, чем те, кто обитает на острове.
Шейла огляделась вокруг, ожидая, что увидит озеро и ведущую к нему ухабистую дорогу, в конце которой они оставили Майкла с катером. Но вместо этого она обнаружила, что стоит на улице Боллифейна. Фургон был припаркован возле «Килмор Армз». Она повернулась к Нику, в ее глазах был немой вопрос. Мерфи уже стучал в дверь гостиницы.
– Мы сделали небольшой крюк, но ничего страшного, – сказал Ник. – По крайней мере, для меня. Надеюсь, и для вас. Прощание должно быть кратким и доставлять удовольствие, вы согласны? А вот и Доэрти, идите. А мне пора возвращаться на базу.
Ей стало жутко от своего одиночества. Этого не может быть. Не может же он так запросто попрощаться с ней: посреди улицы, когда рядом стоят Мерфи и его сын, а от двери гостиницы за ними наблюдает Доэрти?
– Мои вещи, – проговорила она. – Мой чемодан. Все осталось на острове, в спальне.
– Вовсе нет, – ответил Ник. – В соответствии с планом «С», пока мы были на увеселительной прогулке возле границы, их переправили в «Килмор Армз».
Забыв о гордости, она с отчаянием пыталась протянуть время.
– Почему? – спросила она. – Почему?
– Потому что так надо, Цезарио. «Я погублю тебя, ягненок хрупкий, мстя своему прожорливому сердцу» – я немного перефразировал.
Он подтолкнул ее к двери гостиницы.
– Присмотри за мисс Блэр, Тим. Все прошло хорошо. Мисс Блэр – единственный пострадавший.
Он ушел, дверь за ним закрылась. Господин Доэрти сочувственно взглянул на нее.
– Капитан очень энергичный человек. Он всегда такой. Я знаю, каково быть в его обществе: он никого не оставляет в покое. Я поставил термос с горячим молоком возле вашей кровати.
Он повел Шейлу вверх по лестнице и распахнул дверь в ее номер, который она покинула всего две ночи назад. Ее чемодан лежал на стуле. Сумка и карты – на туалетном столике. Как будто она и не уезжала отсюда.
– Вашу машину помыли и залили бензин, – продолжал он. – Она стоит в гараже у моего друга. Завтра утром он ее пригонит. И я не возьму с вас никакой платы. Капитан сам все уладит. Ложитесь в кровать и спите спокойно.
«Спите спокойно…» Ей предстоит долгая тоскливая ночь. «Поспеши ко мне, смерть, поспеши и в дубовом гробу успокой». Она распахнула окно и выглянула на улицу. Опущенные шторы, закрытые окна. Черный с белым кот мяучит в канаве. Ни озера, ни лунного света.
«Твоя беда, Джинни, в том, что ты никогда не повзрослеешь. Ты живешь в вымышленном мире, в мире мечты. Поэтому ты и выбрала театр. – Ей слышался снисходительный и твердый голос отца. – Однажды, – добавил он, – тебе придется пережить сильное потрясение».
Утро было дождливым, туманным, хмурым. «Лучше пусть льет дождь, – подумала она, – чем светит солнце, как это было вчера. Лучше ехать во взятом напрокат „остине“ с работающими „дворниками“ и надеяться, что случится авария и меня, потерявшую сознание, отвезут в больницу. И он будет вынужден приехать». Ник стоит на коленях возле ее кровати и держит ее за руку. «Я виноват. Я не должен был отпускать тебя».
В столовой ее ждала маленькая горничная. Яичница с ветчиной. Чайник с чаем. Кот, вылезший из канавы, урчал у ее ног. А вдруг сейчас зазвонит телефон и передадут сообщение с острова: «Задействован план „Д“. Лодка ждет вас». Возможно, что-нибудь произойдет, если она подольше послоняется по холлу. Появится Мерфи со своим фургоном, или почтмейстер О'Рейлли принесет ей записку. Ее вещи вынесли в холл, возле гостиницы ее ждал «остин». Господин Доэрти стоял возле двери, чтобы пожелать ей счастливого пути.
– Надеюсь, вы не лишите меня удовольствия еще раз принимать вас в Боллифейне, – сказал он. – Вы получите истинное наслаждение от рыбной ловли.
Подъехав к указателю, она остановила машину и начала спускаться по размытой дождем тропинке. Кто знает, вдруг там ее ждет лодка. Она остановилась и взглянула на озеро. Оно было скрыто густым туманом. Шейла с трудом разглядела очертания острова. Из камышей вылетела цапля и взмыла над водой. «Я могла бы раздеться и поплыть, – подумала она. – Измученная, я добралась бы до берега, шатаясь, прошла бы через лес и рухнула бы на ступеньках веранды. „Боб! Иди скорее сюда! Это мисс Блэр. Она, кажется, умирает…“
Повернувшись, она направилась к дороге и села в машину. Завела двигатель. Перед глазами замелькали «дворники».
«Когда я был глуп и мал – И дождь, и град, и ветер, – Я всех смешил и развлекал, А дождь лил каждый вечер».
Когда она подъехала к дублинскому аэропорту, все еще шел дождь. Сначала нужно вернуть машину, а потом заказать билет на ближайший рейс до Лондона. Ей не пришлось долго ждать: до отлета оставалось полчаса. Она сидела в накопителе и неотрывно наблюдала за дверью, ведущей в зал регистрации, все еще надеясь, что случится чудо, дверь откроется, и она увидит долговязую фигуру с повязкой на глазу. Он пройдет мимо представителей службы безопасности аэропорта и направится к ней. «Больше никаких розыгрышей. Это был последний. Поехали на Лэм Айленд».
Объявили ее рейс, и Шейла двинулась к выходу, продолжая глазами искать Ника среди своих попутчиков. Выйдя на летное поле, она оглянулась и посмотрела на провожающих, которые махали руками. Какой-то высокий мужчина в плаще держал в руке платок. Нет, ошибка – мужчина поднял ребенка… Мужчины в плащах снимали шляпы, клали на полки свои портфели, и одним из них мог бы оказаться – но не оказался – Ник. «А вдруг, – подумала она, застегивая ремень безопасности, – из-за переднего сиденья или через проход протянется рука, и она узнает перстень с печатью, который он носит на мизинце? А что, если мужчина на переднем сиденье – ей была видна его лысеющая макушка – внезапно обернется, и она увидит черную повязку? Он посмотрит в ее сторону и улыбнется».
– Прошу прощения.
Мимо нее, наступая ей на ноги, пробирался опоздавший пассажир. Он сел рядом с ней. Она подняла на него глаза. Мятая черная шляпа, потное бледное лицо, окурок сигары во рту. Где-то есть женщина, которая любит эту отвратительную скотину. Шейлу чуть не вывернуло. Мужчина принялся разворачивать газету, толкая ее при этом локтем. В глаза бросился заголовок: «Взрывы на границе. Сколько будет еще?»
Ее охватило теплое чувство удовлетворения. «Множество, – подумала она, – и пусть им сопутствует удача. Я видела их, я была там. Я участвовала в спектакле. А этот идиот рядом со мной ничего не знает».
Лондонский аэропорт. Таможня. «Вы были в отпуске, надолго ездили?» Ей почудилось или таможенник на самом деле внимательно оглядел ее? Он проверил ее чемодан и перешел к следующему пассажиру.
Автобус медленно тащился к вокзалу, мимо неслись автомобили. Над головой ревели самолеты, увозившие людей из Лондона. Возле переходов в ожидании, когда загорится зеленый свет, стояли мужчины и женщины с изможденными лицами. У Шейлы было такое ощущение, будто она возвращается в школу. Да, ей не придется проталкиваться через толпу хихикающих приятелей к доске объявлений в продуваемом всеми ветрами вестибюле – но стенд, который она будет внимательно изучать, очень похож на школьную доску объявлений, и расположен он рядом с выходом на сцену. Ей не придется восклицать: «Неужели в этом семестре мне суждено жить в комнате с Кэти Метьюз? Кошмар, у меня нет слов», – а потом выдавливать из себя фальшивую улыбку и говорить: «Привет, Кэти, да, великолепно провела время», – но в расположенной под лестницей обшарпанной комнатенке, которую все называют гримерной, ей придется встретиться с доводящей ее до бешенства Ольгой Бретт, которая, вертясь перед зеркалом и подкрашивая губы чужой помадой, скажет, растягивая слова: «Привет, дорогая, ты опоздала на репетицию, Эдам рвет на себе волосы. Нет, серьезно…»
Нет смысла звонить домой с вокзала и просить госпожу Уоррен, жену садовника, приготовить ей постель. Она потеряла всякий интерес к дому, без отца он пуст. Наверняка его вещи не трогали, книги так и лежат возле кровати. Это уже воспоминание, тень – они не принадлежат настоящему, в котором она живет. Лучше прямиком ехать на квартиру, подобно собаке, которая стремится в свою конуру, на подстилку, не тронутую руками хозяина.
В понедельник утром Шейла не опоздала на репетицию – она пришла раньше.
– Есть для меня письма?
– Да, мисс Блэр, почтовая открытка.
Только открытка? Она взяла ее. Мать писала с мыса Эйль.
«Погода великолепная. Чувствую себя намного лучше, отдохнувшей. Надеюсь, и ты отдохнула, дорогая, и хорошо провела время. Не утомляй себя репетициями. Тетя Белла шлет тебе привет, а также Регги и Мей Хиллборо, у которых яхта в Монте-Карло. Твоя любящая мама».
(Регги был пятым виконтом Хиллборо).
Шейла выбросила открытку в корзину и отправилась на сцену к остальным членам труппы. Прошла неделя, две недели, но никакого письма. Она уже перестала надеяться. Она больше ничего от него не получит. Она должна отдать всю себя театру, добиться того, чтобы он стал для нее единственной любовью и поддержкой. Она не Шейла, не Джинни, она – Виола-Цезарио, и поэтому она должна думать и мечтать так, как ее героиня. Она пыталась поймать «Радио Эйра», но у нее ничего не получилось. Голос диктора показался ей похожим на голос и Майкла, и Мерфи, и внутри у нее возникло странное чувство, так не похожее на царившую в ее душе пустоту. Пора кончать с этой чепухой и выбираться из отчаяния.
«Оливия: Куда, Цезарио?
Виола: Иду за ним,
Кого люблю, кто стал мне жизнью, светом…»
Эдам Вейн, расположившийся в углу сцены, точно черный кот, выгнул спину, сдвинутые на лоб очки в роговой оправе чуть не падали.
– Не останавливайся, дорогая, отлично, действительно отлично.
В тот день, когда у них была назначена генеральная репетиция, Шейла вовремя вышла из дома и поймала такси. На углу Белгрей-сквер была пробка: машины гудели, люди толпились на тротуаре, всюду сновали конные полицейские. Шейла откинула перегородку, отделяющую ее от водителя.
– Что происходит? – спросила она. – Я спешу, я не могу опаздывать.
Он ухмыльнулся через, плечо.
– Демонстрация, – ответил он, – возле Ирландского посольства. Разве вы не слышали новости в час дня? Опять взрывы на границе. Это еще больше обострит вражду между Лондоном и Ольстером. Демонстранты бьют стекла в посольстве.
«Дураки, – подумала она. – Зря теряете время. Значит, Ник хорошо поработал, раз возле посольства собралось столько демонстрантов, что их пришлось разгонять конной полицией». Она никогда не слушала новости в час дня, она даже не читала утренние газеты. «Взрывы на границе, Ник на центральном посту, молодой человек с наушниками за столом, Мерфи в фургоне – а я здесь в такси, направляюсь на свое собственное представление, где буду устраивать свой фейерверк, после которого вокруг меня будут толпиться мои друзья и говорить: „Замечательно, дорогая, замечательно!“
Из-за пробки Шейла опоздала. Приехав в театр, она ощутила царившую в нем атмосферу возбуждения, замешательства и паники, которая всегда наступает в последнюю минуту. Ничего страшного, она справится. Когда закончилась первая сцена, в которой Шейла играла роль Виолы, она ворвалась в гримерную, чтобы переодеться в костюм Цезарио.
– Выкатывайтесь! Мне мало места! – «Отлично, – подумала она, – все под моим контролем. Я здесь главная, во всяком случае, скоро стану таковой». Так, снять парик Виолы и расчесать свои коротко подстриженные волосы. Теперь бриджи, штаны. Пелерину на плечи. Прицепить кинжал к поясу. Раздался стук в дверь. Какого черта им надо?
– Кто там? – крикнула она.
– Вам пакет, мисс Блэр. Его прислали экспресс-почтой.
– Положите на стол.
Последний мазок грима, теперь отойти и бросить последний взгляд в зеркало – ты сможешь, ты сможешь. Завтра на премьере они сорвут себе глотки. Она посмотрела на лежавший на столе пакет. Плотный конверт. Марка с почтовым штемпелем Эйра. Ее сердце замерло. Несколько мгновений она неподвижно стояла с пакетом в руке, потом разорвала конверт. Из него выпало письмо и еще что-то, проложенное плотным картоном. Первым делом она схватила письмо.
«Дорогая Джинни, сегодня утром я отправляюсь в США, чтобы повидаться с одним издателем, который наконец заинтересовался моими научными трудами о каменных кругах, круглых фортах, раннем бронзовом веке в Ирландии и так далее, но я не буду утомлять вас подробностями… Возможно, я уезжаю на несколько месяцев, и вы вскоре сможете прочитать в одном из журналов в яркой обложке о бывшем отшельнике, который разъезжает по университетам и читает лекции американским студентам. По некоторым причинам меня вполне устраивает, что я на некоторое время уеду из страны.
Перед отъездом я разбирал свои бумаги, чтобы сжечь их, и в самом дальнем ящике стола нашел эту фотографию. Думаю, она вам понравится. Если вы не забыли, я сказал вам, что в первый вечер вы мне кого-то напомнили. Теперь я понял кого – меня! В этом мне помогла «Двенадцатая ночь». Успеха, Цезарио, и удачи, когда будете снимать скальпы.
С любовью, Ник».
Америка… Для нее это равносильно полету на Марс. Она вытащила из картона фотографию и, нахмурившись, принялась ее разглядывать. Еще один розыгрыш? Но ее никогда не фотографировали в костюме Виолы-Цезарио, откуда у него взялся этот снимок? Может, он тайком сфотографировал ее, а потом приклеил ее голову на другую фотографию? Да нет, это невозможно. Она перевернула фотографию. На обратной стороне было написано: «Ник Барри в роли Цезарио в „Двенадцатой ночи“, Дартмут, 1929».
Она опять взглянула на снимок. Ее поза, ее подбородок, дерзкий взгляд, вскинутая голова. И рука на бедре. Густые короткие волосы. И внезапно она мысленно перенеслась из гримерной в спальню отца. Она стоит у окна, слышит шум и поворачивается к нему. А он пристально смотрит на нее, и на его лице написаны ужас и недоверие. И не осуждение она увидела в его глазах. Он узнал. Он проснулся не от кошмара, он пробудился от сна, длившегося двадцать лет. Перед смертью ему открылась истина.
В дверь опять постучали,
– Через четыре минуты начинается третья сцена, мисс Блэр.
Она лежала в фургоне, его руки обнимали ее. «Пэм сначала хихикала, потом превратилась в статую. К утру она обо всем забыла».
Шейла подняла глаза от фотографии, которую все еще держала в руке, и взглянула на себя в зеркало.
– О, нет… – проговорила она. – О Ник… О Господи!
И тут она схватила пристегнутый к поясу кинжал и пронзила им лицо юноши, изображенного на фотографии, которая распалась на части. Потом она порвала ее и выбросила в корзину. Когда же Шейла вновь вышла на сцену, это был уже не дворец герцога в Иллирии, не размалеванный задник и не раскрашенные подмостки – это была улица, самая обычная городская улица, на которой стояли дома, которые можно было жечь; где были камни и кирпичи, чтобы бить стекла, и бензин; где были вещи, которые можно было ненавидеть, и мужчины, которых можно было презирать, потому что только ненавистью можно очиститься от любви, только огнем и мечом.




          See more books in http://www.e-reading-lib.com