Мария Владимировна Воронова
Судьба без обязательств


© Воронова М., 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *


– Главное участие, – ухмыльнулся сын.
Никто ему не ответил. Мама, многозначительно поджав губы, размешивала сахар в чае, и Георгий подумал, что нынешние дети все-таки совсем другие. Или через поколение пронизывающая сила взгляда ослабевает?
Он отодвинул чашку и промокнул губы салфеткой.
– Этот лозунг оставь, пожалуйста, для неудачников, – сказал Георгий, – настоящий мужчина должен стремиться к победе.
– Ну не срослось, так что ж теперь? – Сын подтянул к себе тарелочку с колбасой и, увидев, что нарезанные кружочки закончились, взял нож и отхватил себе довольно толстый кусок.
От мамы повеяло холодом.
– Интеллигентность человека, – сказала она значительно, – видна по тому, насколько толсто он режет колбасу.
– А зависимость прямая или обратная?
– Безусловно, обратная, Алексей. Колбасы вообще не должно быть в рационе культурного человека, и мне очень жаль, что, приходя к вам, я всякий раз вижу ее на столе.
Сын засмеялся и стал есть свой некультурный бутерброд.
Георгий нахмурился.
– Твоя развязность неуместна, – процедил он, – а что ж теперь делать, я тебе сейчас скажу. Ты должен тщательно проанализировать свои действия, понять, в чем ошибся, что упустил и что необходимо предпринять, чтобы в следующий раз победить. Не впадай в отчаяние от поражения, но извлекай из него уроки.
Пылко обещав извлечь, Алексей вскочил из-за стола с недоеденным бутербродом в одной руке, другой зачерпнул из вазочки конфет и умчался к себе в комнату.
Мама неодобрительно покачала головой.
– Все-таки без матери он сильно распустился, – вздохнула она, – ты потакаешь ему, а кончится тем, что он начнет спекулировать на своем сиротском положении, если уже не начал.
– Мама, не волнуйся, он неплохой парень.
– Но ведет себя как неандерталец. Карина все-таки держала его в руках, а ты…
Она встала, легонько коснувшись его плеча, и стала убирать со стола. Георгий с удовольствием наблюдал за ее точными ловкими движениями. После рождения сына он привык называть маму бабушкой, но слово это совершенно к ней не подходило. Бабушки уютные, сдобные, с седым пучочком, а мама быстрая и сухопарая, как стрекоза.
– Все равно он вышел бы максимум на городскую олимпиаду, а это ничего не дает в плане поступления, – сказал Георгий тихо, чтобы сын не расслышал.
– Помни, что в нашей семье не принято признавать поражение еще до того, как вступил в борьбу. Кстати, ты не звонил Анечке Сергеевой?
– А кто это?
– Ну как же, сынок! Дочка Анатолия Михайловича, за которой ты так явно ухаживал на юбилее Томашевского.
Георгию пришлось сделать небольшое усилие, чтобы вспомнить Анечку.
– Мама, я просто старался быть вежливым.
Она улыбнулась:
– Не лукавь, сынок. Всем было видно, что она понравилась тебе, и это неудивительно. Аня – чудесная девочка!
– Вот именно девочка.
– Ей тридцать пять лет, Георгий, так что твой интерес не покажется чем-то… – Не найдя подходящего слова, мама пошевелила пальцами. – В конце концов, после гибели Карины прошел целый год.
– Всего год.
– Георгий, никто не требует, чтобы ты завтра же сделал предложение, но сводить даму поужинать ты, безусловно, можешь. Я говорила с Танюшей, она не возражает, если ты проявишь активность, а раз мать девушки не против, то другие тебя точно не осудят.
Георгий обещал позвонить Анечке. Мама тут же извлекла из сумки свой мобильный и заставила записать телефон девушки. Георгий со вздохом покорился.

Проводив маму до машины, он вернулся домой и помедлил на пороге. Надо бы зайти к сыну, обсудить его поражение на олимпиаде по английскому языку и принять необходимые меры. Или заставить его заниматься больше, или взять репетитора. Мама права: не всего год, а целый год. Пора уже учиться наравне с другими, потому что выпускной класс. Сын вступает во взрослую жизнь, в которой никому не будет интересно, что у него умерла мать. Алеша должен понять, что оправдания вообще никто не станет слушать, а просто всё новые и новые двери будут захлопываться у него перед носом, если он не приложит максимум сил.
Георгий сделал шаг к комнате сына, но отчего-то застыл перед зеркалом. Пригладил волосы, жесткие и густые. Даже в неярком свете одинокой лампочки над входной дверью было заметно, что седины прибавилось, особенно на висках. Макушка еще черная, а виски – белые, будто не голова, а крыло какого-нибудь стервятника. Георгий знал, что похож на черта, но нравится женщинам, так что Анечка, скорее всего, не обидится, если он куда-нибудь ее пригласит.
Он взялся за ручку двери, но услышал приглушенный голос сына и остановился. Пусть общается с друзьями.
Воспитанием ребенка и вообще всеми семейными делами занималась Карина, и теперь, оставшись вдвоем, отец и сын не знали, что сказать друг другу. Хорошо, что мама помогает Алеше справиться с утратой, но этого, наверное, все-таки мало. Мама права, мальчик становится развязным, невнимательным, да и просто невоспитанным. Разве при Карине можно было себе представить, чтобы он без спроса выходил из-за стола с едой в руках? Да ни в коем случае! И тут отцу бесполезно проявлять строгость, потому что хорошим манерам мужчина учится только рядом с женщиной.
Георгий прошел к себе и сел за компьютер, собираясь поработать, но перед глазами вдруг возникло лицо Ани и заслонило строки рапортов и докладов. Действительно, он тогда весь вечер развлекал Анечку Сергееву не только из вежливости.
Откинувшись на спинку кресла, Георгий зажмурился, вспоминая невыносимо скучный юбилей, на который он не хотел идти, но мама настояла. Очень может быть, именно для того, чтобы обеспечить незамужнюю Анечку кавалером. Георгий и раньше встречал Сергееву на таких масштабных мероприятиях, как свадьбы, юбилеи и похороны, но он был женатый человек, не приглядывался к девушке, хотя замечал, что она очень мила, и тут же забывал о ней до следующего торжественного сборища.
У Томашевского их посадили рядом. Аня улыбнулась ему открыто и ласково, он выдавил из себя что-то светское и хотел этим ограничиться, но неожиданно для обоих у них завязался увлекательный профессиональный разговор. Аня служила старшим помощником прокурора по связям со средствами массовой информации, а он – начальником ОРЧ[1] собственной безопасности ОВД, так что им было о чем поговорить.
А когда в зале приглушили свет и заиграла музыка, Георгий повел Аню танцевать, положил руку на ее тонкую талию, вдохнул аромат волос, почувствовал в своей ладони тепло ее руки и то, что они секунду назад страстно обсуждали, показалось совершенно неважным.
Анечка танцевала прекрасно, она будто предвосхищала каждое его движение, и Георгий подумал, что когда-нибудь, в другой обстановке, вдали от чужих глаз, было бы неплохо вспомнить, чему его учили в хореографическом кружке, и станцевать танго с этой женщиной.
Скучный протокольный юбилей обернулся приятным вечером, но, вернувшись домой, Георгий тут же забыл про Анечку и не думал о ней до сегодняшнего дня, пока мама не напомнила.
Энергично, до хруста в суставах, потянувшись, он открыл сайт прокуратуры и быстро нашел Анечкину фотографию. Форма отлично сидела на ее стройной фигуре, а сдержанная красота и благородство черт ясно проступали даже на плохоньком официальном снимке.
Георгий внимательно посмотрел в большие серьезные глаза. Действительно, чудесная девочка. Как сказала бы мама, «нашего круга». Поэтому до сих пор и одинока: умному и тонкому человеку трудно найти себе пару.
Она могла бы стать ему хорошей женой, а он ей – хорошим мужем. И с Алешкой она поладит и сделает так, что он снова начнет вести себя прилично.
Ему ведь было с ней хорошо и интересно. А любовь… А любовь – это такая штука, которую люди делают сами, и не за один день и даже не за один год.

* * *
Зиганшин выключил компьютер, запер сейф и только начал одеваться, как дежурный доложил о посетителе.
– Быстро и по существу, – сказал он вошедшему Максу Голлербаху, стоя возле шкафа в наполовину надетой куртке, будто гусар.
– Есть один непонятный пациент, – отрапортовал приятель, – очень странное дело.
Зиганшин скривился:
– Макс, вот сейчас реально не до этого. У меня новая должность, дома пятеро детей, шестой на подходе…
– Ого! – встрепенулся Макс. – А как это?
– Да черт его знает! Фрида что-то замутила с суррогатным материнством, я не вникал. Просто жду, когда она мне в подоле принесет.
Максимилиан Голлербах знал о том, что подполковник Зиганшин воспитывает двоих детей погибшей сестры, а после смерти их с женой собственного новорожденного сына и ее тяжелой операции усыновил еще троих. Весть о новом ребенке и суррогатном материнстве он воспринял с удивлением:
– А… Что ж, поздравляю!
– Пока не с чем, – нахмурился Зиганшин. – Та женщина, что вынашивает, еще может решить оставить ребенка себе или мало ли что. Просто, Макс, поверьте, что сейчас вы меня вот ничем не заинтересуете. Любая сенсация будет мимо.
Макс вздохнул и картинно развел своими длинными руками.
– И на совесть давить бесполезно, так же как и взывать к лучшим чувствам, – быстро предупредил Зиганшин.
– Ну что ж… – взглянув на темное окно вместо зеркала, Макс поправил и без того идеально сидящее кашемировое пальто, – тогда мне остается только извиниться за неожиданный визит и откланяться.
Зиганшин многозначительно кивнул, влез во второй рукав куртки, взял ключи и не выдержал.
– Да что? – спросил он, с грохотом отодвигая стул и садясь. – Что за дело-то такое?
Макс тут же уселся напротив:
– Пациент этот попал в поле моего зрения уже довольно давно. На первый взгляд дело его представляется очевидным, и очень может быть, что я не решился бы вас беспокоить своими смутными сомнениями, но сейчас проезжал мимо и вдруг подумал: а почему бы и нет?
Зиганшин понял, что это словоблудие может продолжаться очень долго, если не принять соответствующих мер.
– Фамилию можете сказать? – быстро перебил он.
Зиганшин и Голлербах приятельствовали уже несколько лет, но все еще были на «вы» – в знак особого уважения друг к другу и тому, чем каждый из них занимается.
– Думаю, да. Поскольку я не собираюсь сообщать вам никакой информации, кроме той, что содержится в решении суда, то нарушения врачебной тайны тут не будет.
– Макс, вот реально…
– Климчук его фамилия.
– Ах, этот! Ну тут все ясно как раз. Серьезно, не берите в голову. Погибла жена крупного полицейского начальника, так что поверьте, тут отработали как надо. Лично у меня нет ни малейших сомнений в его виновности. Да и у любого человека в здравом уме их не может быть.
– Значит, я не в здравом. Или утратил квалификацию. Не знаю, в чем дело, но никак у меня не вяжется, что дурачок Климчук является еще и хладнокровным убийцей. Мстислав, вы его видели?
Зиганшин отрицательно покачал головой.
– Тогда поверьте мне, что это жалкое, глубоко несчастное существо, неспособное к самоконтролю и к каким-либо эмоциям, кроме биологических инстинктов. И все же он страдает оттого, что общество объявило его убийцей.
Зиганшин усмехнулся, чем, кажется, разозлил Макса.
– Безусловно, мы должны принимать все меры, чтобы обезопасить себя от выходок подобных субъектов, но и их права здоровое общество тоже обязано соблюдать. В частности, не наказывать их за то, что они не совершали.
– Совершали, – улыбнулся Зиганшин и поднялся, – зуб даю.
– Но не вы же вели следствие?
– Нет, не я. Только там муж убитой – полковник полиции. Это крупная фигура.
– И?
– И если бы там оставались хоть какие-то сомнения, он бы из следователя душу вынул. Но он удовлетворился результатами, а нам-то с вами зачем быть святее папы римского? В конце концов, Климчука не приговорили, а направили на принудительное лечение, ну так ему по-любому в психушке самое место. Что изменится, если мы докажем, что он не убийца?
– В его судьбе, в сущности, ничего, разве что на амбулаторное лечение пораньше отпустят, но еще большой вопрос, где ему лучше, в стационаре или дома.
– Ну вот видите, – нетерпеливо сказал Зиганшин, выходя в коридор и отыскивая в связке нужный ключ. Он еще не привык к переменам, что у него новая должность, новый кабинет и новый ключ, а скоро будет и новое звание.
– И все же какие-то рудименты нравственного чувства не дают Климчуку покоя, и он упорно твердит, что никого не убивал.
Зиганшин пожал плечами и заметил, что такое бывает. Не так уж редко злодеи отпираются даже при очевидных доказательствах их вины, но факты – вещь упрямая.
– Вот именно, – сказал Макс, – и я, поверьте, ориентируюсь не на голословные утверждения олигофрена, а на свой, смею надеяться, богатый клинический опыт, который подсказывает мне, что при таком течении заболевания, как у Климчука, пациенты не способны на продуманное убийство.
– Исключения подтверждают правила, – буркнул Зиганшин.
Приятели не поссорились, но расстались холодновато. Понятно, профессор Голлербах обиделся, что Зиганшин не прислушался к его профессиональному чутью, но в деле Климчука все кристально ясно. При других обстоятельствах он еще поиграл бы с профессором в великих сыщиков, но не теперь, когда его только назначили на должность начальника отдела.
Нужно принимать дела, осваиваться с новыми обязанностями, налаживать контакты с подчиненными, и семейные проблемы тоже за него никто решать не станет. Еще до женитьбы, когда в его доме появились только племянники Света и Юра, Мстислав Юрьевич стал смутно понимать, что надо переезжать в город, но все время убеждал себя, что не надо. Что на свежем воздухе лучше. Но больше тянуть нельзя. Старших надо определять в нормальную школу, усыновленную вместе с новорожденными близнецами пятилетнюю Светочку – в детский сад, и близнецам тоже в самое ближайшее время понадобится цивилизация. А скоро Фрида притащит еще одного младенца, и наступит вообще кромешный мрак. Проводить по три с половиной часа в день за рулем – непростительная расточительность для отца большого семейства. Надо подыскивать жилье возле работы. Кроме дома в деревне, который Зиганшину хотелось сохранить, чтобы жить там хотя бы летом, у него была просторная квартира, но туда в незапамятные времена заселилась мама с отчимом, и уезжать совсем не хотела. Вместо этого она предложила продать свою квартиру и двушку Виктора Тимофеевича, а на вырученные деньги можно будет приобрести очень приличный вариант для сына и его большой семьи. Основную часть хлопот мама взяла на себя, но все равно надо участвовать, смотреть предлагаемые квартиры, пробивать владельцев и потенциальных покупателей.
Словом, забот столько, что профессиональные сомнения Макса насчет какого-то безумца никак не вписываются в плотный график без пяти минут полковника Зиганшина.
И все же он, как только выехал из города, стал думать об этом деле, наделавшем в свое время столько шума.
Тело Карины Александровны Пестряковой было обнаружено во дворе жилого дома около полуночи.
Труп был не очень тщательно спрятан в кустах возле гаражей, но зимой темнеет рано, поэтому его, скорее всего, не обнаружили бы до утра, если бы припозднившегося с выносом мусора жильца не привлек звук мобильного телефона, доносящийся из самого укромного уголка двора.
Убедившись, что видит перед собой мертвое тело, человек позвонил в полицию. Личность погибшей установили быстро: в большой спортивной сумке обнаружились не только плавательные принадлежности, но и паспорт, и мобильный телефон, на дисплее которого отражалось множество пропущенных звонков от сына. Парень встревожился, что мать вовремя не пришла из бассейна, сначала звонил, потом побежал ее разыскивать. Оперативник перехватил его возле спортивного комплекса, окольными путями отвел домой, где дождался бабушку, и только тогда сообщил мальчику печальную новость. Муж Карины Александровны в тот день находился в командировке в Москве и смог вернуться только под утро.
Семья была состоятельная: муж – полицейский начальник, жена – главврач одной из городских больниц, но на элитные апартаменты пока только копили, а жили в хорошей квартире в хорошем районе сталинских домов. Это было действительно тихое, спокойное место, в котором редко случались даже обычные драки, а убийства и изнасилования так и вовсе никогда. Поэтому район считался безопасным, хоть в нем не было ни охраняемых закрытых дворов, ни даже видеокамер. Просто безопасный, и все тут. Жители без особых опасений оставляли под окнами свои дорогие иномарки и спокойно выходили из дому в поздний час, если возникала такая необходимость.
Поэтому Карина Александровна не боялась возвращаться пешком из бассейна, где плавала каждый четверг с двадцати одного до двадцати двух часов.
Она активно пользовалась своей машиной, но бассейн располагался так неудачно, что от дома Пестряковых до него было десять минут пешего ходу, а на машине – все полчаса плюс трудности с парковкой. В далекие советские времена, когда строился этот бассейн, никто не мог предположить такое обилие у граждан личного транспорта, и стоянки в проект не забивали.
Обычно Карина Александровна возвращалась без двадцати одиннадцать, и сын сразу встревожился, когда мать не появилась в назначенное время.
Взрослый человек стал бы себя успокаивать, придумывать разные невинные оправдания, но паренек сразу бросился на поиски, не прекращая названивать матери. К счастью, он пробежал другим двором и был избавлен хотя бы от того, чтобы видеть мертвую мать, лежащую в грязи.
Как только выяснили, что жертвой является жена начальника собственной безопасности, сразу выдвинули версию, что убийство связано с профессиональной деятельностью мужа, и версия эта продержалась вплоть до осмотра тела.
Женщина была задушена с помощью плетеной полиэфирной веревки, но на пальто нашли совершенно недвусмысленные следы спермы, а в кармане записку, выполненную от руки, со словами «Валя, Валентина, что с тобой теперь, белая палата, крашеная дверь». Зиганшин не знал, что это слова из поэмы Багрицкого «Смерть пионерки», когда он учился, из школьной программы уже изъяли это людоедское произведение, но теперь вот выпал случай ознакомиться. Он прочитал и не понял, очень дурно это или очень хорошо, но, во всяком случае, художественной силы хватило, чтобы вдохновить маньяка на подвиги.
Почерк в записке был не то чтобы плохой, а какой-то детский, неустойчивый и неровный. Как выразился судебный медик, «либо дебил писал, либо врач».
От первоначальной версии отказываться тем не менее не спешили. Мужа протрясли вдумчиво и очень добросовестно, но безуспешно. Георгий Владимирович Пестряков был то, что называется честный мент. Взяток не брал не в том смысле, что не попадался, а действительно не брал. Зиганшин чрезвычайно уважал Георгия Владимировича даже в темную пору своей жизни и знал, что многие товарищи по оружию разделяют его чувства. Пестряков изобличал оборотней в погонах, но поступал с ними справедливо, без лишней жестокости, и оперативникам не удалось найти ни одного человека, которого так источила бы жажда мести, что он решился на преступление.
Не забыли они и другую сторону работы Георгия Владимировича. Собственная безопасность занимается не только чисткой рядов, но и защитой сотрудников. Здесь тоже не за что оказалось зацепиться.
Вскользь прошлись по версии убийства жены мужем, просто потому, что это так же необходимо, как ежегодная флюорография. Стандарт.
Только у Пестрякова было неопровержимое алиби, и вообще семья жила мирно и хорошо, Георгий Владимирович и Карина Александровна считались красивой и дружной парой. Несмотря на то что супруги много работали, делали карьеру, они не утратили связей с друзьями юности и родственниками, часто ходили в гости и устраивали вечеринки сами – словом, имели широкий круг общения.
«Действительно, наверное, дружная и счастливая семья, – вздохнул Зиганшин, – когда люди живут в радости, с лаской, то хватает сил на всякую такую лабуду вроде тусовок. Это злость забирает всю энергию. Хотя я бы на них посмотрел, как бы они запели с пятью детьми. Всю великосветскость как ветром сдуло бы».
Да, в общем, было не так уж важно, любили друг друга Пестряковы или нет, потому что в материальном плане Георгий Владимирович ничего не выигрывал от смерти супруги. Если уж он так сильно не хотел с нею жить, проще было решиться на развод, чем на убийство.
Вяленько поковыряли версию, что убийство связано с профессиональной деятельностью самой Карины Александровны. Все же она была главный врач крупной городской больницы, но в должность вступила всего за полгода до смерти и вряд ли успела за этот срок настолько сильно раскачать паутину коррупционных связей, что потребовалось срочно устранить строптивого руководителя.
Подробности смерти Пестряковой не разглашались, но, как это всегда бывает, среди сотрудников быстро стали известны, и одна паспортистка пришла к следователю с рассказом, что несколько месяцев назад с ней произошел похожий случай. Только напали на нее не в уединенном дворе, а, совсем наоборот, в переполненном салоне автобуса, и она даже не сразу поняла, что происходит. Просто чувствовала, что кто-то слишком активно трется возле, и, только выйдя из транспорта, обнаружила на плаще сперму, а в кармане – записку с теми же самыми строками, что и у Пестряковой. В дежурную часть она, естественно, не обратилась, потому что понимала, что коллеги будут стоять до последнего, а заявление не примут. Женщина просто выкинула плащ вместе с запиской, отмылась в семи водах и постаралась забыть о неприятном инциденте.
Проверили обращения граждан, аккуратно опросили оперативных дежурных: да, женщины периодически жаловались на половых извращенцев, но о записке никто не говорил.
Это исключало и без того фантастическую версию, что муж, по службе имеющий доступ к оперативной информации, узнал о маньяке и решил имитировать его почерк, чтобы избавиться от постылой жены.
Молодые и креативные оперативники решили действовать через социальные сети, опубликовав там несколько постов с просьбой всем женщинам, кто получал такие записки, связаться с ними и рассказать об этом.
Откликнулись шесть пострадавших, из которых только на двух напали до убийства Пестряковой. Маньяк действовал как под копирку – прижимался в автобусе или в толчее торгового центра, быстренько эякулировал, пока жертва не успевала понять, что вообще происходит, совал в карман или в сумочку записку и убегал. К счастью, география всех нападений, включая убийство Пестряковой, оказалась очень узкой, район возле одной станции метро, и оперативники довольно быстро вычислили Климчука и взяли его с полным карманом записок, которые он еще не успел вручить своим жертвам.
Судьба этого уже немолодого человека сложилась очень несчастливо. Саша Климчук родился у нормальных родителей в нормальной семье, и сам до двенадцати лет был совершенно нормальным, умным и способным ребенком. Счастливое советское детство подарило ему намертво засевшие в памяти строки Эдуарда Багрицкого и клещевой энцефалит, полученный в походе по местам боевой славы.
Зиганшин вздохнул. В те годы укус клеща был экзотикой, и никто не принимал эту опасность всерьез. Не подсказали парнишке, что нужно ходить по лесу в сапогах, а вернувшись домой, обязательно переодеться и осмотреть себя. Бедный Саша вообще, наверное, не знал, чем опасен клещ, поэтому ничего не сказал родителям, а когда разобрались, что к чему, время было безнадежно упущено. Физически Климчук поправился, но превратился в дурачка.
Родители стоически перенесли этот удар и отлично ухаживали за сыном, тем более что он вел себя спокойно. Отец был крутым специалистом в области радиоэлектроники, неплохо зарабатывал, во всяком случае, мог позволить себе нанимать для Саши компаньона, так что бедняга не выходил на улицу самостоятельно, но за год до убийства Пестряковой старший Климчук умер. Саша остался вдвоем с матерью, которая не работала с тех пор, как сын заболел, соответственно получала минимальную пенсию и платить компаньону больше не могла. Она вообще считала, что компаньон – это прихоть, а не жизненная необходимость. Саша понимает, кто он такой, любит родителей, знает, где живет, ориентируется в пространстве в пределах микрорайона, не забывает выключать воду, газ и электричество. Он даже за хлебом способен сходить. Почти нормальный человек, только получает пенсию по инвалидности. Можно предоставить ему больше свободы, чем было при муже. Старушке очень хотелось почувствовать себя матерью взрослого самостоятельного сына – вполне понятное желание, только вот, к сожалению, здоровье человека, в том числе психическое, это такая штука, которая не подчиняется управленческим решениям.
Естественно, Климчук не докладывал матери, чем занимается на прогулках, а поскольку открыл для себя новый увлекательный способ снятия сексуального напряжения, то дома его поведение изменилось только к лучшему. Он стал спокойнее, живее, добрее, и мать укрепилась в мысли, что тотальный надзор вредил Сашеньке. Поэтому, когда ей порекомендовали лечь в стационар на несколько дней, старушка согласилась. Саша обещал хорошо себя вести, но одиночество и свобода подкосили его и без того шаткую психику, вот он и решился на убийство.
Мать находилась в больнице, и алиби сыну составить не могла, но даже если бы она с пеной у рта клялась, что Саша весь вечер был дома, это вряд ли что-то изменило бы. Генетический анализ спермы подтвердил, что она принадлежит Климчуку, а почерковедческая экспертиза – что именно он писал злосчастную записку.
Улики железобетонные, тут даже если здоровый человек станет талдычить о своей невиновности, ему вряд ли кто поверит, а уж если дурачок – то и подавно.
Зиганшин поморщился от собственного высокомерия. Бедняга Климчук не виноват ни в том, что энцефалитный клещ выбрал именно его из всего пионерского отряда, ни в том, что отец умер, а мать состарилась, и некому стало за ним смотреть. Он – больной человек, и нельзя его ни в чем обвинять, а можно только пожалеть, и защитить людей от него, а его – от людей.
Ладно. На одной чаше весов – непреложные факты, а на другой – только профессиональное чутье Макса, который, видите ли, никак не может вписать убийство в картину климчуковской патологии. Но сколько угодно бывает нетипичного течения заболеваний, не так ли? Нужно теорию подгонять под факты, а не наоборот, и Макс пусть не мается дурью, а изучит случай Климчука, напишет научную статью и успокоится.
«Хотя это действительно странно, – вздохнул Зиганшин, – я не профессор психиатрии, но и по учебе помню, и из практики знаю, что обычно это у маньяков идет по нарастающей. А тут сначала развратные действия, потом они же с убийством, а потом снова только они. Не получил кайфа, что ли? Тогда зачем вообще начинал? А с другой стороны, все жертвы Климчука похожи друг на друга – ухоженные стройные женщины около сорока лет, и Пестрякова прекрасно вписывается в этот ряд. И с географией все в порядке. Разве что… Да нет, бред, даже думать про это не стану! Не стану, и всё! Если Макс рехнулся от своих пациентов, это не значит, что у меня тоже должна поехать крыша! Потому что идея, что на Пестрякову сначала напал Климчук, а через пять минут другой маньяк, явно попахивает паранойей».
Несколько минут Зиганшин ехал, с преувеличенным вниманием слушая аудиокнигу «Война и мир», и пытался полностью сосредоточиться на злоключениях Пьера Безухова.
Потом чертыхнулся, помянул Макса нехорошим словом, поставил Толстого на паузу и набрал следователя Ямпольскую.
– Привет, Анжел, ты не против завтра в обед пересечься?

* * *
Для первого ужина с Аней Георгий выбрал панорамный ресторан в центре. Он вообще не выносил кабацкой пошлятины, но в этом заведении все было устроено весьма респектабельно, и не приходилось испытывать испанский стыд за пьяных певцов и драчунов.
Сюда приходили спокойно пообщаться и полюбоваться прекрасными городскими видами.
Сегодня шел сильный дождь, темная вода струилась по стеклу и размывала контуры купола Исаакиевского собора. Огни фонарей мерцали, разгоняя сумерки, в которых уже чувствовалась будущая лазурь апрельского неба. Ливень шумел, сидящий близко к окну Георгий слышал четкую дробь тяжелых капель по крыше флигелька внизу, смотрел на теряющийся в струях дождя город и улыбался. Первый дождь после зимы пошел в день их первого свидания с Аней, и он не верит в приметы, но это что-нибудь да значит!
Георгий поднял бокал. Аня взяла свой, улыбнулась и слегка пригубила.
Ему все нравилось в этой девушке – красивое серьезное лицо, легкая фигурка и особенно аристократически длинная шея. Нравилось и то, как она оделась на первое свидание: простое черное платье, минимум украшений, гладко убранные волосы – строгий и элегантный вид.
И держалась она тоже строго и элегантно, Георгий давно не видел таких превосходных манер, а у людей младше пятидесяти так и вообще никогда.
С удовольствием посмотрев на тонкую шею Ани, на хрупкие изящные плечи и небольшую высокую грудь, он вдруг подумал, что у нее должны быть красивые дети, и мысль эта оказалась неожиданно приятной.
Снова стать отцом, окунуться в молодость, прыгать под окнами роддома вместе с юными самцами… Хотя сейчас, кажется, во время родов мужьям разрешают быть рядом с женами, а домой выписывают даже раньше, чем на третий день.
Георгий перевел взгляд на окно и в сбегающей по стеклу воде вдруг ясно увидел будущее: они идут по аллее вдоль Исаакия к Медному всаднику. Ранняя осень, сухие листья уютно шуршат под ногами и шинами детской колясочки, которую он катит, любуясь безмятежным личиком малыша, уснувшего под ласковым осенним солнышком. Рядом идет Аня, красивая молодая мать, а по другую руку – Алешка, старший сын. Уже взрослый парень, он понял отца, принял мачеху и полюбил маленького брата. Идиллическое будущее, утопические мечты, но осуществить их вполне под силу человеку.
Он подумал, что Аня, несмотря на молодость, отлично впишется в компанию его друзей, с ней не стыдно будет появиться хоть на вечеринке, хоть на официальном приеме. Тут Георгий вспомнил про Аниного отца и чуть погрустнел: с таким тестем еще неизвестно, кому за кого будет не стыдно.
Тут подошел официант с закусками, и Георгий сообразил, что замечтался.
– Я так давно не ходил на свидание, что не знаю, как повести разговор, чтобы вам было интересно, Анечка, – сказал он.
Аня улыбнулась уголком рта:
– Можем поговорить о книгах.
Георгий отметил, что она не ухватилась за слово «свидание», не стала расставлять точки над «i», – «ах, так у нас свидание?», – и мысленно поставил Ане еще один плюс.
– Я мало читаю, – ответил он, – и мало в моем случае значит почти ничего.
– А я много. И в моем случае это означает слишком много. – По Аниному лицу пробежала то ли тень, то ли тонкая улыбка. – Иногда мне хотелось бы иметь меньше времени на книги.
Георгий подлил вина в бокалы:
– Давайте выпьем за то, чтобы ваши желания осуществились.
– Не могу не вспомнить пословицу «бойтесь своих желаний».
– А вы никогда не были замужем, Аня? – спросил Георгий напрямик.
Она покачала головой:
– Никогда, а вы разве не знаете? Не навели обо мне справки?
– Что вы, Анечка! Никогда не злоупотреблял служебным положением в личных целях.
– Я имела в виду, – безмятежно улыбнулась Анечка, успокаивая взволновавшегося Георгия, – что наши родители дружат с юности, и ваша мама знает обо мне ровно столько, сколько я сама о себе знаю, а возможно, даже больше.
Георгий картинно развел руками и заметил, что непосредственность восприятия является его принципом во всем.
– Я тоже не воспользовалась оперативной информацией родителей, – сказала Аня.
Она смотрела на Георгия доброжелательно и открыто, за окном шумел дождь, нашептывая что-то обнадеживающее, а в зале почему-то никого не было, кроме них двоих, и Георгий решился:
– Анечка, я бы очень хотел продолжить наше знакомство, но для этого, думаю, нам необходимо обсудить мое семейное положение.
– Вот как?
– Да, Аня. Я вдовец, жена погибла насильственной смертью, и любые недомолвки тут могут все испортить.
Аня пожала плечами:
– Георгий, мне все известно. Я ведь контролировала, чтобы ни малейшей информации о Карине Александровне не просочилось в прессу.
– А я так и не поблагодарил вас, – смутился Георгий. – Спасибо, Аня.
– Это моя работа.
Улыбнувшись ему так, что стало ясно – тема исчерпана и закрыта, Аня взяла в руки вилку и нож и принялась за салат с рукколой. Она ела так красиво, что Георгий засмотрелся – сейчас это редкое умение. Снова в голове развернулись картины будущего: вот они обедают всей семьей, и Алешка, глядя на мачеху, тоже начинает есть как человек.
Георгий спросил, где она училась, и когда выяснилось, что тоже на юрфаке, всякая натянутость между ними исчезла. Они с упоением вспоминали старых профессоров, разные интересные случаи, которые происходили во время учебы Георгия, а при Ане уже передавались как легенды, и так увлеклись, что засиделись почти до закрытия.
В такси Георгий отважился только на то, чтобы пожать Ане руку. Она ответила и, кажется, была готова пригласить его к себе. Или просто ей хотелось, чтобы он захотел остаться.
«И в принципе, – думал Георгий, слегка пьяный от близости по-настоящему красивой женщины, – это нормально. Мы знакомы очень-очень давно, хоть и мало, но фактически старые друзья, и не знаю, что она думает, а у меня все серьезно…»
Он проводил ее до квартиры, и теперь Аня стояла на пороге, спокойно и чуть насмешливо глядя на него. Достаточно было легкого намека, чтобы она пригласила его войти, но Георгий отступил к лифту.
«Пусть все будет красиво, – решил он, – чтобы потом мы могли рассказывать правду нашим детям, когда они начнут спрашивать, как папа познакомился с мамой».
Выйдя на улицу, Георгий обнаружил, что дождь прошел, забрав с собой остатки лежалого снега, и чистый мокрый асфальт нарядно блестит в свете фонарей, а влажный воздух дышит свежестью.
Сообразив, что успевает на метро, он быстро зашагал в сторону «Чкаловской». Будто вернулся в юность, в то время, когда был влюблен так, что казалось, оттолкнется от земли посильнее – и полетит…

* * *
Зиганшин помог Анжелике сесть в машину.
– Пироженку взять тебе или опять худеешь?
– Да уж возьми. Не до фигуры тут.
Кивнув, он зашел в кафе и купил навынос два огромных стакана латте, пару эклеров для Ямпольской, а себе какую-то штуку в лаваше с веселенькой оборочкой из салатных листьев.
Можно было просто посидеть в этом уютном заведении, но конфиденциальность превыше всего.
Он свернул в арку и припарковался в первом попавшемся тихом дворе, благо что день и все жители уехали на работу на своих машинах.
Зиганшин приоткрыл окно, впустил в салон сырой весенний воздух, пахнущий то ли рыбой, то ли свежестью, и откусил от своего лаваша.
– Ну что? – спросил он с набитым ртом.
Анжелика выдержала долгую театральную паузу.
– Ты понимаешь, родной, что Пестряков в случае чего нас на кол наденет? Особенно тебя, – сказала она наконец.
Зиганшин вздохнул и ничего не ответил.
– Я, конечно, обставилась, что все это ради опыта, но не могу же я до старости под дурочку косить, сам понимаешь. Умище-то куда я дену?
Зиганшин поймал каплю майонеза, сорвавшуюся с его обеда, и подумал, что питаться в машине, вообще-то, свинство и дурной тон.
– Умных не любят, так что ты все правильно делаешь, Анжел. Главное, ты по существу нарыла что-нибудь?
Анжелика приосанилась:
– Я тебе как мать трех дочерей скажу: пусть этот хмырь остается там, где он есть, как можно дольше, а в идеале навсегда. Сейчас он под присмотром, и слава богу, а убивал или нет – не так уж и важно. Главное, не бегает по городу и ни об кого не трется. Цель достигнута.
– Но…
– Хорошо, что зимой, а если бы летом? Прямо на тело бы извергал, фу, гадость какая! Вот зачем подумала, я же ем! – Анжелика поморщилась и поставила коробочку с пирожным на торпеду.
Зиганшин демонстративно откусил от своего бутерброда, чтобы показать, что он человек стойкий.
– Это не изнасилование, конечно, в полном смысле слова, но травму женщине может нанести такую, что будь здоров! Ты мужик просто, и не понимаешь.
– Куда мне…
– Ну и все. Псих в психушке, Пестряков отгоревал, куда ты вообще лезешь? Зачем? Хочешь выпустить из-под надзора извращенца, помучить хорошего мужика, просрать собственную карьеру, потому что Пестряков мужик реально хороший, но не идеальный, и копания в своем грязном белье не простит, и ради чего? А главное, на каком основании?
– Я тебе говорил.
– Да-да, помню. Твоему другу психиатру что-то там померещилось. Так ничего удивительного, если он полжизни с дураками провел.
– Ну вот, знает их повадки.
– И перенял. Ты хоть одного нормального психиатра в своей жизни видел, родной? У них там кто первый халат надел, тот и врач.
– Давай, кати бочку на хороших людей.
– Короче, дорогой мой, там все чисто. Следствие проведено на отлично, это при том, что с такими уликами, как генетический материал – и записка, можно было вообще ничего не делать и нигде не искать.
– Ладно.
Ямпольская внимательно посмотрела Зиганшину в глаза:
– Что, вот так вот просто ладно, и всё?
– Всё.
– И ты не будешь больше нигде копать?
– Не буду.
– В чем подвох?
– Да все норм, Анжела. Тайны женской души мне, естественно, не доступны, но рискну предположить, что все-таки дамы предпочитают, чтобы о них лучше просто потерлись, чем убили. А если Климчук не убивал, то душитель где-то бегает на свободе и может повторить. Вот и вся моя логика. Но раз ты говоришь, что все в порядке и сомнений в его виновности нет, то я очень рад. Мне, знаешь, тоже есть чем заняться, кроме как вносить свой скромный вклад в психиатрическую науку.
Анжелика вдруг нахмурилась и вернулась к недоеденному эклеру. Зиганшин пил кофе и размышлял о всяких житейских делах, не торопясь в обратный путь. Он смотрел на детскую площадку c яркими разноцветными горками и качелями, на ребятишек и мамаш и думал, что купит квартиру в этом самом дворе, почему нет. Или в другом, поближе к Анжелике, чтобы дружить семьями именно так плотно, как она привыкла в своем военном городке. Или найти квартиру в доме прямо напротив отдела – и хулиганов нет, и на работу близко. Зиганшин вздохнул: все зависит от мамы, а у него самого с деньгами полный швах. Получка – грех жаловаться, но ведь жена и пятеро детей, и шестой скоро будет, если суррогатная мамаша не взбрыкнет в последний момент. Зиганшин поморщился. Проект, придуманный женой Фридой: зачатый в пробирке ребенок вынашивается суррогатной матерью, с которой заключили договор и изрядно ей заплатили, ему не нравился, но когда это женатый человек делает то, что ему по душе? Вот именно никогда.
Фрида вдруг решила, что пятерых приемных детей ему для счастья недостаточно, обязательно нужно еще одного, родного, плоть от зиганшинской плоти, так сказать. Это казалось ему несправедливым по отношению к жене и не хотелось, чтобы какая-то чужая баба вынашивала его ребенка, и вообще надо жить по-христиански, то есть довольствоваться тем, что дает Бог, и не пытаться обмануть природу, выторговывая себе счастье разными кривыми путями. «Все это, конечно, очень интересно, – сказала Фрида, – но встал и пошел в центр планирования семьи. Остальное по дороге расскажешь».
И Зиганшин встал и пошел, поставив только одно условие – он никогда не узнает, кто выносил его ребенка. Он очень боялся, что женщина захочет оставить ребенка себе, и не совсем понимал, что станет делать в этой ситуации. Отпустит с миром или… А между тем любое «или» будет безнравственно, потому что у него пятеро детей, которым он обязан посвятить все свои силы и заботы.
Фрида зря все это затеяла, и хуже всего, что еще больше полугода ему жить на горячей сковородке неопределенности.
За это время надо решить с квартирой и купить максимально просторную. Придется продать любимый джип и взять автомобиль попроще. Сильно попроще, потому что кататься каждый день в деревню больше не будет необходимости, а до супермаркетов можно и на отечественном автопроме доехать.
Черт, он уж и подзабыл вкус бедности. Точнее, стесненности в средствах, потому что до настоящей бедности ему, к счастью, очень далеко. Просто много лет привык жить, все себе позволяя, и теперь трудно перестраиваться. Раньше хотел квартиру – пожалуйста, крутую тачку – нет проблем, потянуло к корням – вот тебе, Митенька, дом в деревне. А сейчас, с детьми и моральными ценностями, приходится носки себе штопать.
Теперь Зиганшину казалось странным, как это он так непринужденно вписался в систему и много лет без тени стыда или раскаяния занимался разными неблаговидными делишками. Он рос в семье глубоко порядочных людей и в юности был чист душой, а потом любимая девушка Лена не дождалась его из армии, вышла за состоятельного человека, и пламя юности угасло в Мстиславе Зиганшине под натиском чего-то холодного и тягостного.
Он узнал, что можно предать любовь ради денег и быть счастливым, откосить от армии и прекрасно жить, не чувствуя стыда, а, наоборот, гордясь своей расторопностью. Розовые очки вдруг свалились с носа, и он увидел, что все так живут. А там уж мысль «раз все, то почему не я» не заставила себя долго ждать.
Он решил, что есть в богатстве что-то такое важное, надежное и настоящее, и оно, наверное, действительно дает счастье, раз ради него можно пожертвовать любовью.
Многие считали его дураком, простофилей, что он служил, воевал и рисковал зачем-то жизнью, когда так просто было этого не делать, и он понял, что действительно был дураком.
На практике в школе милиции он хотел проявить себя с лучшей стороны, но удостоился только небрежного «Дитя войны», сказанного наставником с таким презрением, что Зиганшину стало тогда стыдно и за то, что воевал, и за свою горячность.
К выпуску он точно знал, что быть честным – глупо и позорно, а истинно достойное занятие для мужика – это крутиться и наваривать, чем Зиганшин и промышлял долгое время.
Если совесть, пребывавшая после Лениной измены в глубокой коме, вдруг приоткрывала один глаз, Зиганшин быстро успокаивал ее тем, что он на фоне остальных просто бриллиант честности и профессионализма, и покуда он реально защищает одних граждан от посягательств на их жизнь, здоровье и имущество, то имеет полное право вознаградить себя за счет других граждан, которые разбогатели далеко не честным путем, и теперь еще чего-то хотят.
«Система такая», – говорил он себе, пока в один прекрасный день не понял, что системы не существует. Есть конкретные люди на конкретных рабочих местах, принимающие конкретные решения, а системы нет. И если он на своей должности берет взятки, то виноват в этом не Вася Пупкин, который тоже берет на аналогичной должности, и уж точно не «страна такая», не «государство, у которого сколько ни воруй, своего все равно не вернешь», а только и исключительно он сам.
Он тогда как раз вынужден был усыновить племянников и собирался уходить со службы, поэтому потихонечку слил свою теневую экономику, а потом встретил Фриду, женился и остался в полиции. И как-то возродился, хоть это звучит высокопарно и фальшиво.
А не возрождался бы, так сейчас купил бы любую квартиру, какую захотел, и недвижимость Виктора Тимофеевича трогать бы не пришлось. А теперь придется все активы слить, зато Пестрякову может смело смотреть в глаза, и вообще любому человеку. Честный мент с шестью детьми. Бедная Фрида, послал Бог мужа-идиота!
Зиганшин усмехнулся и снял крышечку со своего стакана. Черт, для него теперь даже этот несчастный кофе – уже дыра в бюджете, а дальше будет только хуже. Старшим скоро готовиться к ЕГЭ, а значит, нужны репетиторы. Но и занятия с ними не дают гарантий поступления на бюджетные отделения, а значит, платить еще и за учебу, потому что хорошее образование – это очень важно.
В общем, хорошо быть честным и принципиальным, если ты один и отвечаешь только за себя. А когда ты остепенился, обременен семьей, твоя спокойная совесть может приоткрыть второй глаз и спросить: «А почему это, Митенька, у тебя дети придурки и работают черт знает кем? Лох ты, а не отец».
В общем, Зиганшин предчувствовал, что его возродившимся и еще не окрепшим моральным принципам предстоит новое серьезное испытание, и на всякий случай от Пестрякова лучше держаться подальше.
Он вспомнил свою беседу с Георгием Владимировичем, состоявшуюся перед его назначением на должность начальника отдела.
Пестряков принял его с вежливостью, которая Зиганшина не обманула.
Вскользь пройдясь по достижениям подполковника Зиганшина, Георгий Владимирович заключил:
– Надеюсь, вы понимаете, что, если я о чем-то не говорю, это не значит, что я об этом не знаю.
Зиганшин выдержал долгий пристальный взгляд и ничего не ответил.
– Вы способный, даже талантливый офицер, – продолжал Пестряков, – участник боевых действий, но все же я долго сомневался, прежде чем дать вам рекомендацию.
Зиганшин пожал плечами.
– Признаюсь, что я хотел дать вам отрицательную характеристику, но узнал, что вы воспитываете приемных детей.
– Разве это имеет отношение к профессионализму? – усмехнулся Зиганшин и сообразил, что своим повышением обязан полковнику Альтман. Безумная женщина продавила его назначение, апеллируя к простой человеческой жалости.
– Косвенное имеет. Я изучил вашу биографию более внимательно и увидел много положительных черт. Вы умеете работать с людьми, обладаете личной храбростью… В общем, не буду расточать вам комплименты, просто резюме: у вас есть потенциал, и я надеюсь, что вы образумитесь, и мне не придется потом жалеть о том, что дал вам рекомендацию.
Зиганшин вышел от Пестрякова с неприятным ощущением щенка, которого ткнули носом в собственную лужу, и в тот момент никакой благодарности к Георгию Владимировичу не чувствовал. Наоборот, в сердцах обзывал его козлиной и ворчал, что очень легко быть принципиальным и радеть за честь мундира, когда у тебя папа генерал-майор милиции, а мама – проректор медицинского института.
Можно и попрыгать на канате, когда внизу растянут мягкий батут, а на поясе – страховка, почему нет? Весело, интересно, а главное – безопасно. А еще так здорово унижать тех, которые идут на свой страх и риск, зная, что при первом неосторожном движении упадут и разобьются.
Пестряков тогда сильно задел самолюбие Зиганшина, и он злился, мол, конечно, когда родился в такой семье, можно и не брать взяток, а потом сообразил, что можно и брать. И ого-го как можно! А Георгий Владимирович вот нет, не берет, поэтому имеет право свысока смотреть на таких заблудших, как Зиганшин.
Главное, дал рекомендацию, поверил в него, и Зиганшин чувствовал какое-то противное детское желание оправдать это доверие.

Он собрал упаковки от еды и добежал до урны возле детской площадки. Напрасная встреча и напрасное сидение в машине вместо кафе или Анжелкиной кухни.
На что он рассчитывал, когда просил ее посмотреть дело? Что она найдет какую-нибудь зацепку? Но там ничего нет, а что Пестрякова не надо дергать за усы без крайней необходимости, он и без Анжелы знает. Как и то, что извращенцам место в дурдоме.
Ради этой ценной информации не стоило сажать майонезное пятно на новенькие форменные брюки.
Зиганшин вернулся в машину, вздохнул и потянулся к ключу зажигания, но Анжелика перехватила его руку:
– Слушай, одна несуразность все-таки меня смущает. Это, конечно, мелочь, но двор, в котором была убита Пестрякова, находится чуть в стороне от оптимального маршрута «бассейн – дом».
– То есть?
– Славик, я знаю этот район. Больше скажу, плавала в том бассейне, когда была маленькая. У меня там поблизости бабушка жила, и я проводила у нее много времени. То есть не столько у нее, сколько тусовалась с местной гопотой, так что райончик знаю как свои пять пальцев. Но на всякий случай еще гугл-карты посмотрела, так вот я тебе скажу, родной, что через этот двор пройти, конечно, можно, но так поступил бы только круглый идиот. Зачем, если есть прямая, открытая и хорошо освещенная дорога?
– Может, срезать она хотела?
– Я тебе говорю – прямая! Куда еще срезать? Логичное объяснение только одно: женщина вышла из бассейна с кем-то вместе и проводила этого кого-то до остановки или даже до парадной, а потом дворами двинула домой. Тогда все сходится. Только подружка, с которой они вместе плавали, показала, что Карина ушла одна. Кстати, тут единственная недоработочка – не опросили охрану бассейна и не затребовали записи видеокамер, но это простительно.
Зиганшин пожал плечами. Пока не знаешь истину, не поймешь, что простительно, а что – нет.
– В общем, незачем было бабе заворачивать в тот двор, – заключила Анжелика. – Между тем не обнаружили никаких признаков, что тело перенесли.
– Может, Климчук ее припугнул и угрозами заставил пойти куда ему надо? Или притворился, что ему плохо, а Карина Александровна была врач, хоть и главный. Клятва Гиппократа, то-се…
– Ты слишком хорошего мнения о мозгах Климчука и о благородстве Карины Александровны. Он бы не додумался давить на жалость, а врачебный долг это, конечно, хорошо, но в случае чего Гиппократ тебя не защитит. Я лично сомневаюсь, что сунулась бы в темный двор.
– Я бы сунулся, но тоже без особого энтузиазма, – вздохнул Зиганшин, – а Пестрякова, может, смелая женщина была или действительно кого-то провожала.
– У нее теперь не спросишь…
– И записи с камер не посмотришь.
– Нет.
– Но раз ты говоришь, что все чисто…
– Все, родной. Придраться не к чему.
– Вот и хорошо.
– Только знаешь, что реально могло быть?
– Весь внимание.
– Если на нее напал Климчук, перехватил где-то по пути, облапил быстренько и убежал, а она отошла в сторонку почиститься и оценить ущерб. А тут убийца не заставил себя ждать.
– Взрослая уравновешенная женщина сворачивает на темную помойку, хотя в трех минутах ходьбы светлый и безопасный дом? Да не, бред какой-то.
– Конечно, бред.
– Полный.
– Так точно, дорогой. Только ты забываешь, что дома ее ждал сын-подросток. Наверное, матери не очень хотелось показываться ему расхристанной и с пятном спермы на пальто.
– Нельзя нам с тобой работать вместе, Анжелочка, – вздохнул Зиганшин, – вечно мы ерунду какую-то придумаем.

* * *
Георгий не любил выходные, которые с юности казались ему бездарной тратой времени. Субботы и воскресенья нравились ему только тем, что утром можно выпить кофе, никуда не торопясь, а потом начиналась скука. Когда Карина была жива, они обычно ездили в гипермаркет, закупались продуктами на неделю, а дальше начиналась культурная программа. Музей, или парк, или лыжи, или еще что-нибудь – Карина всегда знала, где можно провести досуг. Вечером – театр или гости. Георгий томился в музеях, скучал в театрах и гости тоже не особенно любил, но понимал, что нужно уделять время семье, духовно развиваться самому, да и альтернативы, в общем-то, нет. Любое другое времяпрепровождение будет еще более бессмысленным и пустым.
Подрастая, сын стал отвиливать от совместных мероприятий, приходилось тащить его чуть ли не со скандалом, но, если Алешке не удавалось физическое отсутствие, духовно он оказывался очень и очень далеко. Карина отбирала у него телефон, но это не помогало. Сын погружался в свои мысли и не замечал ни прекрасных картин, ни действия на сцене.
Видя страдания сына, Георгий порывался дать ему амнистию от искусства, но Карина была непреклонна. Они же не быдло и не алкаши, а культурные люди и обязаны заниматься воспитанием ребенка.
Георгий был с этим согласен и занимался, но всегда был рад, когда служебная необходимость призывала его на службу в воскресенье.
На уровне ощущений Георгий помнил скуку и тоску выходных, но теперь, на втором году вдовства, они представлялись ему счастливыми, и воспоминание о радости, которой никогда не было на самом деле, вгоняло его в еще большее уныние.
Он хотел быть ответственным отцом, но без жены проводить время с сыном не получалось. Алешка вечно был занят то уроками, то спортом, то хотел общаться с друзьями, и Георгий понимал, что для парня это важно, важнее, чем таскаться с хмурым папашей по пыльным музеям.
У сына была еще одна страсть – чтение. Георгий втайне завидовал способности Алешки с головой погрузиться в книгу, не видя ничего вокруг. Тренер жаловался, что он даже на соревнованиях ухитряется читать, поэтому из него никогда не выйдет чемпиона, хотя физические данные прекрасные.
Георгий тогда огорчился, но не очень сильно – мужчина должен стремиться к победе, но преуспеть лучше не в спорте, а в какой-нибудь отрасли, где любовь к чтению станет плюсом, а не минусом.
У самого Георгия этой любви никогда не было. С большим трудом одолев школьную программу, он решил, что данного культурного багажа ему хватит на всю жизнь, и дальше читал только специальную литературу.
Вымысел был ему неинтересен в любой форме, поэтому он и фильмы не любил, а в театр ходил только ради антракта.
Теперь, когда жена умерла и некому стало заботиться об его досуге, Георгий по выходным наматывал бесконечные километры на беговой дорожке под какую-нибудь документалку. Он существенно расширил свой кругозор и подтянул физическую форму, но тоска по ускользающему времени его не покидала.
Георгий впервые испытал это чувство, будучи шестиклассником. В тот день он не пошел в школу, потому что утром по телику показывали фильм «Корона Российской империи» (наверное, составители программы решили порадовать советских детей, добрую половину которых эпидемия гриппа уложила в кровати). Георгий как раз переболел и чувствовал себя вполне прилично, но, имея в виду посмотреть фильм, немножко преувеличил слабость и головокружение, так что мама разрешила ему остаться дома.
Родители ушли, а он приник к телевизору и какое-то время завороженно пялился на экран, как вдруг почувствовал леденящий ужас, причину которого не мог сразу понять.
Сначала он подумал, что просто завидует героям фильма, их насыщенной и интересной жизни, но вскоре сообразил: все гораздо хуже. Это была острая тоска по самому себе, по бесцельно потраченному дню, который никогда не вернется. Он вдруг показался себе каким-то грязным, обрюзгшим, отвратительным и старым. К горлу подкатила тошнота, и Георгий решил срочно выбираться из этого болота, пока не увяз. Он выключил телевизор, раз и навсегда стряхнул с себя морок художественного вымысла, и когда родители вернулись с работы, застали отрадную картину: сын сидел за учебниками и пытался решить задачу со звездочкой.
Георгий стал лучше учиться, плотно занялся дзюдо, приналег на общественную работу, хотя до этого был холоден к пионерскому движению, и быстро поднялся до председателя совета дружины, успел провести эпический сбор макулатуры и металлолома и готовился стать председателем комитета ВЛКСМ школы, но тут эта могучая организация вдруг перестала существовать.
Георгий не растерялся, ибо в коммунистические идеалы не верил с детства, а в комсомоле тусовался только потому, что нравилось быть занятым, энергичным и востребованным. Они с ребятами не штудировали труды Маркса, а занимались разными полезными делами, за которые не стыдно людям в глаза смотреть при любой политической системе.
Впрочем, рано усвоив полезный урок, что идеологическую платформу могут выбить у тебя из-под ног в любую секунду, Георгий больше не совался в политику.
Исчезнувший комсомол больше не мог ему помочь с поступлением в вуз, но, к счастью, Георгий получил медаль и без труда прошел на юрфак университета, исполнив мечту отца, выпускника школы милиции.
В универе он учился так же ревностно, как в школе, и спортом занимался так активно, что однажды даже выиграл студенческое первенство. Общественная работа в те годы пришла в полный упадок, и Георгий ходил в Студенческое Научное Общество, писал статьи и собирал материалы по поручению преподавателей, в общем, жил насыщенной и полной жизнью.
Потом делал карьеру, создавал семью, стараясь, чтобы ни один день не пропадал напрасно, и все равно нет-нет да и хватала за душу холодная каменная рука.
А теперь что ж… На службе он достиг потолка, совершенно ясно, что генералом он никогда не станет и на повышение тоже не пойдет. Жена умерла, сын почти вырос, и в будущем ничего его не ждет, кроме пенсии.
Он прожил достойную жизнь, максимально использовав время, силы и способности, не только достиг высокого положения, но и совершил много хороших дел, которыми имеет право гордиться, но так не хочется чувствовать себя выброшенным из жизни! Боже, как не хочется! Акела должен промахнуться, но суть не в том, что придется уступить дорогу молодым и ловким волкам, а в том, что Акела не может схватить проносящийся мимо день. Время утекает без толку, без смысла, сколько ни клацай вокруг него зубами…
Он не думал об этом, только когда был влюблен. О, тогда он знал, зачем живет, и был так счастлив, что ни о чем не жалел и ничего не боялся. Тогда даже безделье казалось ему исполненным глубокого смысла, если рядом с любимой.
Время то давно ушло, но вдруг вернется хотя бы тень прежнего счастья, если у них с Аней все получится?
Георгий замечтался: картины будущей семейной идиллии с Анечкой представали перед его внутренним взором так ясно, что просто обязаны были сбыться. Родится дочка, такая же хорошенькая и изящная, как Аня, и любовь вытеснит из сердца безнадежность, и время станет не бессмысленно утекать, а приближать его к первой улыбке, первому шагу, первому слову малышки.
Снова придется бороздить музеи и театры и нырнуть в водоворот семейных торжеств, и снова будет ему скучно, но скука – это не тоска.
Георгий слез с беговой дорожки и отправился принять душ.
Он долго стоял под струями горячей воды, которую включил на полную мощность, громко и фальшиво пел и думал, звонить девушке или лучше просто послать ей букет цветов с романтичной записочкой. Склонялся он ко второму варианту: так получилось, что Георгий никогда не ухаживал за девушкой, и теперь ему хотелось прочувствовать, каково это.
«А целовать пока не будем», – вдруг вспомнил он скабрезный анекдот и рассмеялся.
Время утекает безвозвратно, но некуда им с Анечкой спешить.

Выйдя из ванной, он увидел, как Люся несет в комнату сына чай и тарелочку с печеньем. Георгий поморщился – «что за барство» – и остановил ее.
– Но как же, – растерялась Люся, – Алешеньке сейчас надо это.
– Что это? – хмуро спросил Георгий, недоумевая, почему Люся вообще здесь.
– Это же первое дело, чайку выпить, когда грустно, – сказала она с уверенностью, – в чае самая сила.
– Почему вы решили, что Алексею грустно?
– Ой, ну вы не женщина, не понимаете. Мальчику сейчас забота нужна и ласка. Шутка ли, мать потерял, а вы совсем его не жалеете.
– Отнесите в кухню, – скомандовал Георгий, которому совершенно не хотелось устраивать митинг в собственном коридоре, – и в дальнейшем я вас настоятельно прошу ничего подобного не делать.
– Но, Георгий Владимирович…
– Настоятельно прошу, Люся, – с нажимом повторил он, – и кстати, я сегодня не ожидал вас тут увидеть.
– Да я вчера догладить не успела.
– Ничего страшного, сделали бы в понедельник.
– Там новые дела накопятся. Хозяйство – это такое дело, чуть зевнешь и через день уже не будешь знать, за что хвататься. Да вы не волнуйтесь, я лишних денег не возьму, вы ж мне почти родные.
Георгий сдержанно кивнул, и вдруг стало неприятно, что Люся видит его в халате и с мокрыми волосами. Не настолько они все-таки родные.
– У меня ж тоже сердце не каменное, – вздохнула Люся.
Георгий молча вернулся к себе и оделся, с досадой думая, что обидел домработницу. Разве можно порицать человека, когда он близко к сердцу принимает чужое горе и хочет помочь?
Люся работала у них в семье много лет, Георгий уж и со счету сбился. Карина всегда употребляла глагол «служит», а не работает, и он действительно подходил гораздо лучше. В истории семей Люси и Карины сквозила тень какого-то книжного благородного служения.
Отец Карины Александр Корсунский был главным прокурором области, а мать до перестройки трудилась судьей, но как только стало можно, основала адвокатскую контору и замечательно преуспела в своем бизнесе. При такой насыщенной жизни не до быта, и много лет в семье служила Галина Федосеевна, расторопная баба, красивая монументальной русской красотой.
Георгий до сих пор с восторгом вспоминал, как она делала тесто для пельменей: брала доску, насыпала горку муки, выливала туда яйцо, еще что-то и начинала рубить ножом, так что через несколько минут непостижимым образом появлялся упругий шар.
Юридическая фирма тещи приносила солидный доход (Георгий предпочитал думать, что дело обстоит именно так, и тесть-прокурор тут ни при чем), семья переехала в загородный дом, обзавелась целым штатом прислуги, а Галина Федосеевна стала кем-то вроде дворецкого.
Когда Георгий женился и родился сын, на семейном совете было категорически решено сделать все, но не допустить, чтобы Карина попала в кухонное рабство. Она – умненькая девочка, с перспективами, и совершенно не обязана хоронить себя среди кастрюль и подгузников.
Чтобы этого не произошло, на помощь молодой семье была командирована Галина Федосеевна. Она приходила три раза в неделю и здорово освободила их от быта. Георгию было немного неловко перед другими молодыми семьями, которые прекрасно справлялись самостоятельно, а потом он привык, и даже то, что услуги Галины Федосеевны оплачивали родители Карины, со временем почти перестало его смущать.
Он понял, что жена – это жена, а прислуга – прислуга, и смешивать эти понятия не нужно. У уважающего себя мужчины супруга пол не моет, а если варит борщи, то исключительно потому, что любит это делать, а не по необходимости угодить своему повелителю.
Плохо, когда нет возможности держать прислугу, но еще хуже, если возможность есть, но использовать ее запрещает раздутое эго мужа, и очень некрасиво испортить жене профессиональное будущее только из ложной гордости, чтобы ощущать себя альфа-самцом.
И все равно первые годы брака было немного неловко перед родителями жены. После университета его ждало отличное место в юридической фирме тещи, тогда еще будущей, но он пошел служить в милицию. Просто не мог поступить иначе.
К счастью, его мама тоже решила заняться бизнесом и удачно вложилась в стоматологическую клинику. Там была и доля Георгия – будучи студентом, он перегонял подержанные машины из Германии и неплохо на этом заработал. Против ожидания, мамин проект не прогорел, а совсем наоборот, и Георгий каждый месяц получал неплохие дивиденды, не миллионы, конечно, но оплатить труд помощницы по хозяйству вполне хватало.
Лет семь назад Галина Федосеевна вышла на заслуженный отдых и вместо себя порекомендовала дочь. Люся была парой лет старше Карины, работала где-то продавцом и нуждалась в дополнительном заработке, поскольку одна тянула ребенка.
Статью Люся пошла в мать, такая же красивая и расторопная, Георгий недоумевал, что за дурак ушел от этой роскошной женщины.
За семь лет он привык к ней, но не привязался и почти родной не считал. А ведь она действительно сильно поддержала их с сыном после смерти жены. Георгию ни одной секунды не пришлось задуматься о быте, все осталось в точности как при Карине.
Георгий поморщился от своей неблагодарности. Давно следовало дать ей премию или повысить зарплату, а он принимал заботу Люси как что-то само собой разумеющееся.
Он зашел в комнату сына. Алешка лежал на диване, уткнувшись в книгу. Длинные тощие ноги с узкими ступнями в пронзительно зеленых носках были заплетены каким-то невообразимым узлом.
Увидев отца, Алексей хотел встать, но Георгий положил руку ему на плечо, сам сел рядом и скосил глаз на обложку книги: очередной Джордж Мартин. В этом весь сын – пока весь мир сходит с ума по сериалу, Алешка читает первоисточник. А грызть печеньки во время этого процесса – самое то.
– Тебе Люся часто дает что-нибудь вкусненькое? – напрямик спросил Георгий.
– Бывает.
– Я тебя прошу больше ничего у нее не брать.
– Почему?
– Потому что это вредно.
– Ну послать ее будет как-то не круто.
– И все же не бери. Я ей сказал, но не уверен, что она меня послушает.
– Что за интрига, пап?
– Просто тебе этого не нужно. Люся тебя жалеет, хочет утешить, но поверь, это так не работает. Разве что-то изменилось оттого, что ты попил чаю с печеньем? Нет, дорогой, положение осталось прежним, только ты приобрел плохую привычку заедать стресс, вот и все. Ты же не собачка, чтобы тебе давали сахарок. Когда ты попадаешь в трудную ситуацию, надо не чай пить, а подумать, что делать, и делать это, а если сделать ничего нельзя, то решить, как жить дальше в новых обстоятельствах.
– Пап, да я понял.
– А то сегодня ты приучишься сладким утешаться, а завтра что – алкоголь?
– Ну хоть не вещества, спасибо и на этом.
– Не надо иронизировать, это очень серьезно. Когда приучаешься давать себе поблажки, очень трудно потом остановиться. И раз уж мы об этом заговорили, сынок, вот что я тебе хочу еще сказать…
Георгий замялся. Он не привык вести с сыном задушевных разговоров и сейчас испугался, что Алешка решит, будто он на него сердится.
– Ты потерял мать слишком рано, – продолжал Георгий, осторожно подбирая слова, – а я не умею тебя как следует утешить, потому что моя мама еще жива. У меня просто нет такого опыта, я не знаю, отчего тебе могло бы стать легче. Правда, не знаю, сын.
– Да все нормально.
– Только одно я тебе скажу совершенно точно: не принимай чужую жалость. Кто-то, вроде нашей Люси, искренне тебе посочувствует, а большинство совсем наоборот. Жалость – это эволюция инстинкта стаи бросать слабых и больных на растерзание хищникам. Ах ты бедненький, несчастненький, ну посиди, погорюй, попей чайку, пожалей себя, а мы пока побежим вперед и займем то место под солнцем, которое досталось бы тебе, пойди ты с нами, – вот что думают сердобольные жалельщики. Не поддавайся им, Алеша, не слушай добреньких и не жалей себя, а то раскиснешь. Ты получил серьезный удар, но рефери уже отсчитал, надо вставать и продолжать драться.
Алешка улыбнулся, показав крепкие белые зубы. Один был чуть скошен, в точности как у отца.
– Не так важно, победишь ты или проиграешь, но бороться надо в полную силу, вот и все, сынок. Вся премудрость жизни.
– Спасибо, пап, что поговорил со мной, – сказал сын.
Георгий похлопал его по плечу, встал и вышел, так и не поняв, была это ирония или нет.

* * *
Психиатрическая больница, где лечился Климчук, располагалась почти за городом, отделенная от железной дороги полоской густого, совсем дикого леса. Снег сошел, только в тени старых елей оставались маленькие островки грязных городских сугробов.
Неряшливо лежала на земле желтая прошлогодняя трава, на колючих голых ветках шиповника, густо росшего вдоль забора, кое-где виднелись черные сгнившие ягоды. Как будто сюда за зимой сразу вернулась поздняя осень.
Припарковавшись, Зиганшин вышел к воротам больницы, набирая номер Макса. Просто так на территорию не пускали.
Высокое здание больницы, сложенное из красного кирпича, смотрелось нарядно на фоне свинцового неба, и Зиганшин слегка приободрился. Из фильмов и книг он имел крайне нерадостное представление о сумасшедших домах и сторонился этих учреждений.
«Так, всё, Кларисса Старлинг, не бзди, – приказал он себе, – никто тебя тут не обидит».
Откуда-то появился Макс в идеально отглаженном двубортном халате, таком старомодном, будто снял его с портрета какого-нибудь своего медицинского корифея. Он быстро зашагал к воротам, пошептался с охранником, и Зиганшин был милостиво пропущен сквозь турникет.
– Хорошо, что вы пришли, – сказал Макс и повел его куда-то в сторону по вымощенной плиткой дорожке. Оглядевшись вокруг, Зиганшин ахнул: больница оказалась гораздо больше, чем он предполагал. Обогнув кирпичное здание, он увидел еще одно такое же, а вокруг по довольно большому саду было разбросано еще несколько домиков, тоже красного кирпича, но старинной постройки, с узкими стрельчатыми окнами, крутыми арками и высокими крышами. Зиганшину домики напомнили тюрьму «Кресты», и от этого сделалось грустно.
– Да у вас тут целый город, – сказал он.
Макс взмахнул рукой, будто обводя свои владения.
– Можно сказать, государство в государстве. Как Ватикан, – улыбнулся он, – никто в нем не рождается, но население растет.
Зиганшин снова огляделся. Несмотря на пасмурный день, в больничном саду было много народу. Люди сидели на скамейках, гуляли, неподалеку человек жадно курил, прислонившись к дереву, и только присутствие людей в медицинской одежде говорило о том, что это не обычный парк.
Ну и отсутствие мамаш с детьми тоже заставляло насторожиться.
А так ничего особенного. Зиганшин и Голлербах спокойно шли, Макс вежливо отвечал на приветствия, и от этой свойской обстановки Зиганшину стало совсем не по себе.
Наконец они добрались до закрытого отделения, где атмосфера слегка сгустилась. Тяжелые двери с решетками, пропускники, почти как в их системе.
В отделении оказалось чисто и светло, свежий ремонт, относительно новые кровати, но все равно чуть слышно пахло щами, тоской и безысходностью, так что Зиганшину сразу захотелось на улицу.
Макс провел его в ординаторскую и попросил санитара привести Климчука.
Зиганшин натянул белый халат, предложенный товарищем для того, чтобы не волновать пациента, посмотрел в зеркало и почувствовал себя самозванцем.
В визите сюда не было большого смысла. Климчук признан невменяемым, показания его никакой юридической силы не имеют, и фактологическая их ценность тоже весьма сомнительна. На кой черт он сюда приперся? Просто на психов поглазеть? Понять, что есть на свете люди, с которыми судьба обошлась гораздо жестче, чем с ним?
Тут санитар привел Климчука, прервав горькие размышления Зиганшина.
Предполагаемый убийца Карины Александровны Пестряковой оказался очень даже привлекательным мужиком. Высокий, осанистый, с прекрасными густыми волосами, красота которых была очевидна даже в короткой стрижке за госсчет, Климчук выглядел весьма завидным кавалером.
Только при внимательном взгляде становилась заметна расслабленная линия рта и тусклое, пустое выражение глаз, которые быстро перебегали с предмета на предмет. И ни разу, заметил Зиганшин, Климчук не встретился с ним взглядом. В руках, тоже красивых, благородной лепки, он комкал краешек своей толстовки. Видимо, тут разрешалось ходить в своей одежде.
Зиганшин попытался представить, как сложилась бы жизнь этого человека, если бы не болезнь. Если бы он не пошел с классом в злополучный поход, или ребята сделали бы привал на другой полянке. Или родители заставили бы его обуться в резиновые сапоги. Или клещ прицепился бы к пробегавшему мимо зайцу.
Но случилось то, что случилось – одна маленькая неосторожность разрушила жизнь целой семьи.
Пока Зиганшин сетовал, что нельзя повернуть время вспять, Макс заговорил с Климчуком в очень мягком, каком-то обволакивающем тоне, которого Зиганишин никогда раньше у друга не слышал.
– Валя, да, – сказал Климчук отрывисто, – Валя – Валентина.
– Вы писали эти записки, Саша?
– Да, писал.
– Зачем?
– Она жива. Пионерка жива.
– Хорошо, Саша. А вы понимаете, почему вы здесь находитесь?
Климчук занервничал еще сильнее. Он резко растянул подол своей толстовки, потом отпустил его, сжал руки в кулаки, нахмурился, вскочил со стула, сел, снова вскочил.
– Сядьте, пожалуйста, Саша.
Климчук повиновался.
– Я тут, потому что убил человека, – пробормотал он, – но это неправда. Не было такого. Все говорят, что я. Они не знают. А я знаю.
– Вы что-нибудь помните о том вечере, когда была убита Пестрякова? – не выдержал Зиганшин и осекся, поймав укоризненный взгляд Макса. Действительно, нашел кого спрашивать! Бедняга едва помнит, кто он такой и что давали на завтрак…
Вдруг Климчук выпрямился и посмотрел Зиганшину прямо в лицо.
– Я не душегуб, – сказал он, – не душегуб.
Зиганшин выдержал его взгляд с большим трудом.
– Я вам верю, Саша, – произнес он неожиданно для самого себя.

* * *
Георгий смотрел на большую белую акулу, медленно проплывающую над его головой. Свет имитировал блики солнца на волнах, как они смотрелись бы из-под воды, рыбы бодро двигались по своим рыбьим делам, а он скучал.
Жаль было белую акулу, что она вместо бескрайней воды и затонувших кораблей видит респектабельных граждан, и немножко стыдно за человечество, которое заключает опасное существо в клетку и трусливо глазеет, пытаясь разбудить в себе древние природные инстинкты.
Аня внимательно читала таблички возле аквариумов, а Георгий смотрел на нее. Джинсы и клетчатая рубашка шли ей не меньше вечернего платья, и распущенные волосы делали ее совсем юной и такой хорошенькой, и Георгий расстроился, что выглядит облезлым кавалером, но поймал свое отражение в аквариуме с какими-то усатыми страшными рыбами и успокоился – да ладно, вполне импозантный вид.
– В следующий раз пойдем в зоологический музей, – сказал он, заметив, как блестят глаза у Ани.
– С удовольствием. Последний раз я там была, еще когда училась в школе.
– Думаю, что с тех пор мало изменилось. Скелет кита точно должен быть на месте.
– Наверное… А вы, Георгий, разве не водили туда сына?
– Водил, конечно. И в зоомузей, и в Эрмитаж, и Кунсткамеру, и в Музей этнографии, и в тысячу других мест. Только у Алешки такое богатое воображение, что ему не нужен наглядный материал, он все себе придумывает.
Они вышли из океанариума, и Георгий повел свою даму ужинать. Выбор пал на небольшой ресторанчик с клетчатыми скатертями и пальмой возле окна.
Георгию нравилось, как Аня выбирает еду – вдумчиво, быстро и спокойно.
Вспомнилось, как пару лет назад их с Кариной пригласил в ресторан старый приятель. Они с юности дружили семьями, но товарищ развелся, очень непродолжительное время ходил холостяком, скоро встретил новую женщину и позвал Пестряковых на ужин по случаю помолвки. Георгию казалось, что это будет предательством по отношению к первой жене, но Карина его уговорила. Что ж, девушка оказалась да, моложе, но на этом список ее преимуществ обрывался. Красота ее явно боялась мыла и воды, а манеры оказались такими ужасными, что Георгий весь вечер чувствовал себя так, будто кто-то у него над ухом водит вилкой по стеклу.
Девушка изучала меню очень долго, еще минут двадцать после того, как все выбрали, с ходу оповестила сотрапезников, что она веганка, и пустилась в подробнейшие объяснения, почему это очень хорошо и полезно. Карина зачем-то ввязалась с ней в дискуссию, но девушка не спасовала перед аргументами дипломированного врача, и спор о правильном питании продолжался весь вечер. Заказав самое дешевое блюдо с ремаркой, что нечего в кабаках кучу денег оставлять, девушка поставила Пестряковых в неловкое положение – их пригласили, значит, располовинить счет будет обидой хозяину вечера, а заказывать дорогую еду, после того как девушка так явно продемонстрировала бережливость и аскетизм, тоже неуютно.
В итоге вечер оказался испорченным, а Карина прямо сказала приятелю, что в следующий раз рада будет видеть только его одного.
И все-таки товарищ женился на этой лахудре, несмотря на явное неодобрение друзей, и постепенно исчез из их круга.
Как приятно знать, что с Аней такого не произойдет! Если он женится, она никогда его не опозорит и не поставит в неудобное положение!
Георгий улыбнулся, глядя, с каким изяществом Аня держит нож и вилку. За одно это он готов был ее обожать.
Аня улыбнулась ему в ответ.
Когда тарелки опустели, Георгий подозвал официанта и заказал кофе.
Все могло бы произойти уже сегодня, будь он чуть решительнее и настойчивее. Не цедить кофеек за столиком с клетчатой скатертью, за которым перебывали тысячи влюбленных пар, а сразу ехать к Ане.
Но не сегодня. Нет, не сегодня. Если у них все получится, то зачем красть у себя самих первую брачную ночь? Зачем превращать красивую историю в хронику унылого блуда?
Нет, если получится, то пусть получится как надо, а если нет… Что ж, тогда тем более не нужно.

* * *
В изнеможении откинувшись на спинку дивана, Зиганшин украдкой перестегнул ремень брюк на две дырочки. Есть столько блинов было, разумеется, нельзя, а не есть – невозможно.
Коля взял с блюда ажурный блин с хрустящими краями, встряхнул его, как салфетку, уложил на тарелку, сверху бросил несколько серебристых кусочков селедки, посыпал крошкой крутого яйца и зеленым луком, подлил сметанки, и ловко свернул все это дело в плотную аккуратную трубочку.
– Пойду, пупсик, телик посмотрю. – Он встал из-за стола с тарелкой в руках. – А вы тут работайте.
Зиганшин так наелся, что тоже хотел с Колей. Думать о чем-то совершенно не было сил, и, похоже, это ясно читалось на его осовевшей физиономии, потому что Анжелика быстро сварила ему крепчайший кофе, одновременно с непостижимой скоростью убрав со стола и вымыв посуду.
– Ты как миссис Уизли, – пробормотал Зиганшин.
– Это комплимент?
– Естественно.
– Ну ладно тогда.
Он неторопливо пил кофе, надеясь, что вскоре одурь пройдет и он снова станет бодрым и сильным.
С утра Зиганшин ездил смотреть очередной «вариант» и зря потратил время. Квартира оказалась тесная, с узким коридором, все ее стены в подозрительных пятнах, а надписи в лифте недвусмысленно намекали, что публика живет здесь та еще. Как раз по его специальности. Зиганшин расстроился, высказал претензии агенту, отчего расстроился еще больше, и поехал к Ямпольской. Фрида просила его передать ей какой-то мусор вроде пустых банок, без которого жизнь Анжелике была не в радость.
Заехал на минутку, а угодил на воскресный обед с водочкой и блинами, и так позорно наелся, что страшно думать об обратной дороге.
– Я сейчас для Фриды рецепт блинов запишу, – раздалось над ухом.
– Ни в коем случае! – встрепенулся Зиганшин.
– Запишу, родной. Чтобы ты был добрый, сытый и тупой и не лез во всякие авантюры.
Зиганшин вздохнул. После визита в больницу он был сам не свой. Вроде бы все сделал правильно, но, будто камешек в ботинке, не давало покоя то ли чувство вины, то ли жалость, то ли тревога и стыд от неисполненного обещания, хоть он несчастному Климчуку ничего плохого не сделал и ничего не обещал. Напротив, Макс через несколько дней позвонил и сказал, что его визит «оказал терапевтическое воздействие», Саша успокоился, приободрился, появились позитивные установки, он охотнее идет на контакт с врачами – словом, Зиганшин молодец, и этого вполне достаточно. Климчук все равно нуждается в стационарном лечении, и никто его не выпишет, даже если Зиганшин вдруг докажет, что бедняга не только никого не убивал, но даже и не приставал к женщинам.
Только есть еще старушка мать, которой Зиганшин никогда не видел, но мог себе представить, что она чувствует.
Наверное, это жалость мешает ему мыслить здраво и понять, насколько глупы и несущественны аргументы в пользу невиновности Климчука – всего лишь чутье опытного профессионала да дикое предположение, что в одном квартале в одно и то же время орудовали два совершенно разных маньяка.
– Слушай, я все теперь знаю про Пестрякова, – сказала Анжелика, – идеальный прямо семьянин и работник мечты.
Зиганшин поморщился. Вот же человек, года не прошло, как перевелся из дикой глухомани, и уже все про всех знает.
– Если грохнут кого-то из нашей системы, буду знать, куда обращаться за оперативной информацией, – буркнул он.
– Спасибо. Короче, Пестряков – реальный идеал.
– Идеал на то и идеал, что реальным быть не может.
– Ой, да прекрати! Чего ты хочешь, мужик взяток не берет, людей не подставляет и не подсиживает, всю жизнь с одной супругой… Буквально не к чему прицепиться. Я даже удивилась – как это он такой весь в белом пальто, а потом мне сказали, что там папа был генерал.
– Ну все равно молодец.
– Так я не против. В общем, не так уж это и важно, взяточник он или, наоборот, такой честный, что на его нимб без очков смотреть нельзя, как на сварку. Даже если он людям все коррупционные схемы порвал, на кой убивать Карину Александровну? Все же оборотни в погонах не полные идиоты, а люди по меньшей мере рациональные. В заложники взять еще туда-сюда…
– А у нас теперь все преступления совершаются на холодную голову? Новые веяния какие-то? Мне опыт подсказывает, что все, наоборот, от глупости и избытка чувств. Человека выкинули из органов, вот он и решил отомстить. На самого Пестрякова нападать страшно, а придушить слабую женщину – самое оно.
– Мы вдвоем с тобой эту версию все равно не поднимем. Это надо идти к Георгию Владимировичу и трясти как следует, кого он настолько сильно обидел.
Зиганшин вздохнул:
– Тут как в травматологии: сила удара далеко не всегда соответствует тяжести повреждений. Один свалится с девятого этажа и только ногу сломает, а другой на ровном месте споткнется и помрет. Лотерея в чистом виде. Кому-то по инициативе Пестрякова срок впаяли, а он только плечами пожал: «заслужил, куда деваться», а другого один раз лишили премии, так он на всю жизнь злобу затаил.
– Это да, родной, – согласно закивала Ямпольская. – Человеческая природа весьма разнообразна.
Она сварила еще кофе, и, поставив перед Зиганшиным хрупкую дымящуюся чашку, проверила сообщения в телефоне. Дети, отпущенные одни на каток, ежечасно должны были писать, что все в порядке, и для гарантии присылать фоточки.
От души пообщавшись с самыми матерыми полицейскими сплетницами и, надо полагать, органично вписавшись в их сообщество, Анжелика выяснила следующее: никакой выгоды от смерти жены Пестряков не получал. Семья жила в квартире, доставшейся Георгию Владимировичу по завещанию от деда, а Карина Александровна собственности не имела.
Люди больше интересуются промахами и недостатками ближних, чем их достижениями и достоинствами, поэтому знают обычно довольно много такого, что человек предпочел бы скрыть, но при обсуждении Георгия Владимировича не всплыло никакой конкретики. Да, интересный мужчина, вежливый и галантный. Суровое обаяние самца. Обычно такие мужики нарасхват, но Пестряков держался стойко и ни на какие пряники не клевал.
Кажется, он был счастлив в браке и по-настоящему любил жену, про которую дамы тоже отзывались на удивление доброжелательно. Карина принадлежала к тем женщинам, про которых сложена известная притча: «тогда он был бы президентом». Папа-генерал – дело, конечно, хорошее, но молодая жена тоже внесла свой вклад в успешное продвижение мужа по службе. Умея ладить с людьми, она легко подружилась с супругами вышестоящих начальников. Карина была врачом-терапевтом и всегда приходила на помощь в сложных случаях – устраивала консультации ведущих специалистов, подыскивала опытных медсестер, если требовалось «прокапать» человека на дому и без лишнего шума, в общем, оказалась нужным человеком. При этом ей удалось не свалиться в лакейство, не разменять свои добрые услуги только за возможность быть принятой в компании, как часто бывает с полезными людьми. К их услужливости быстро привыкают и начинают считать чем-то само собой разумеющимся, чертой характера, не пользоваться которой просто грех.
Карина избежала этой ловушки. Она умела общаться с вышестоящими на равных и оказалась не только полезной, но и интересной. Молодая женщина много читала, была в курсе модных премьер и активно вовлекала приятельниц в свою орбиту.
Когда карьера мужа пошла в гору, Карина не зазналась и общалась с женой рядового опера так же вежливо, как с супругой генерала, и простая паспортистка, если появлялись проблемы со здоровьем, смело могла рассчитывать на ее помощь.
Редко бывает, чтобы два хороших порядочных человека нашли друг друга, поженились и жили всю жизнь в счастливом браке, но Пестряковым Бог послал такую благодать на целых восемнадцать лет.
Зиганшин вдруг подумал: «А что, если бы Фрида была такой же женой, как Карина Александровна?»
Она тоже врач, без пяти минут кандидат наук, ум и интеллигентность просто зашкаливают, вполне могла бы стать светской львицей среди полицейского бомонда. Интересно, приятно ему было бы от этого или нет? Наверное, не очень, но, с другой стороны, Георгий Владимирович к великосветскому образу жизни привык с пеленок, раз папа у него генерал. Родители тусовались, и от жены он ждал именно такого поведения.
Чужое счастье бесит, и находятся люди, которым хочется немножко развенчать, найти подводные камни и вытащить на свет Божий грязные трусы.
Пестряковы не остались без внимания завистников, но все усилия по разоблачению семейной идиллии оказались безуспешны.
Зиганшин вздохнул. Потемкинские деревни в человеческих отношениях работают редко. Когда люди живут плохо, это становится ясно окружающим, как бы они ни пыжились доказать, что живут хорошо. Всегда что-то вываливается на свет Божий из-за картонного парадного фасада. А тут раз за столько лет никто ничего не заметил, значит, действительно счастливая семья.
Допив остывший кофе, он попросил Анжелику сварить еще и стал вспоминать. Зиганшин не любил официоза и старательно отлынивал от торжественных собраний и всякого рода корпоративов. То ли ему не нравились пафосные речи, то ли концертная программа, а может, неприятно было чувствовать себя пешкой, ничтожным винтиком по сравнению с большими полицейскими чинами, многие из которых были его ровесниками. И все же иногда приходилось обуздывать свое эстетическое чувство или больное самолюбие (Зиганшин решил не углубляться в самоанализ) и посещать важные мероприятия.
Он встречал там Пестрякова с супругой – стройной ухоженной женщиной, одетой с безупречным вкусом и тщательностью. Зиганшин был не та фигура, чтобы его представили, но когда поздоровался, Карина Александровна вежливо ответила ему, и он пошел своей дорогой. Если бы он тогда знал, что женщина скоро станет жертвой преступления, присмотрелся бы внимательнее, но видеть будущее никому не дано.
Осталось смутное впечатление, такое, что, попроси его кто охарактеризовать Пестрякову одним словом, он выбрал бы эпитет «холеная», вот и все. Зиганшин даже не мог сказать, красива ли она была.
Женщины бывают придирчивы в отношении привлекательных женатых коллег, выискивая в тех признаки дурного отношения и несчастья. Какой-нибудь дырявый носок, выдернутый торопящимся мужиком из ящика для белья и надетый не глядя, может послужить важным симптомом для внимательных дам. «Она о нем не заботится!» Брюки мужчины обычно гладят себе сами, так что идеальные стрелки ни о чем не говорят, но все остальное становится предметом тщательного изучения, и в результате неистовой дедукции альфа-самец предстает глубоко несчастным, заброшенным и забитым существом, на которое жалеют его же собственных денег.
О Георгии Владимировиче подобных слухов почему-то не ходило.
Зиганшин посмотрел на довольную Анжелику и приподнял бровь:
– А ты не спалилась там, случайно? Не дала ненароком понять, что ты агент Пестрякова?
– Обижаешь!
– Что-то больно розовая картинка получается. Засахаренное какое-то все.
Анжелика развела руками:
– Ну вот получается, родной.
– Ты точно с экспертами говорила? У них же там дружный женский коллектив… Может, ты дверью ошиблась?
– Знаешь что! Я там полдня просидела у них, от чая чуть не лопнула, и все про всех узнала, в том числе и про тебя, родимый. Я ж не дура, понимаю, что вынюхивать про Пестрякова – очень сильно подставляться. Я аккуратненько зашла, мол, я человек новый, никого не знаю, вы уж сделайте милость, подскажите, кто чего стоит… Лавина яда пролилась мне в уши, но про Пестрякова – ничего.
– Ну если уж у этих кобр не нашлось, чем тебя порадовать, то ничего и не было.
Анжелика по-бабьи подперла щеку кулачком, пристально посмотрела на Мстислава и протяжно вздохнула.
– Не было, не было, родимый. Жили душа в душу и никогда не ссорились, прямо именины сердца. Только я вот что скажу тебе, дорогой: когда муж с женой счастливы, это обычно значит, что один из них жрет говно.
– Да иди ты!
– Точно тебе говорю! Ни разу я такого не встречала, чтобы идиллия действительно была идиллией. Или там у мужа двадцать детей на стороне, или убивают в конце концов друг друга, или в крайнем случае разводятся. Сахар, знаешь ли, плохой цемент для брака, а вот ржавый лом в заднице – совсем другое дело.
– Это тебе просто хочется думать, чтобы так было.
– Нас с Колей никто бы не назвал счастливой парой…
– Даже я бы не назвал, – буркнул Зиганшин.
– Не хами. Я к тому, что мы полжизни ругались как сумасшедшие. А жили то по коммуналкам, то в общагах, одним словом, на виду, так что если бы кого-то из нас нашли убитым, не дай бог, тьфу-тьфу, то второго немедленно бы сунули в КПЗ. Другие версии даже придумывать бы не стали. Главное, он мне достался после казармы, – сказала Анжелика с неожиданной страстью, – а как будто только от мамкиной сиськи оторвали. Дай то, дай се… Чаек, видите ли, надо заваривать исключительно крутым кипятком, и хоть ты сдохни! Две минуты назад чайник кипел – нет, уже не то! Или картошечку ему запеки в духовочке, иначе его величество кушать не будет. Или суп кислый, поэтому мы вместо этого лучше полкило колбасы сожрем. Я говорю, Коля, какого хрена? Почему ты решил, что можно тут всем мозги на уши натягивать ради удовлетворения твоих прихотей? Вам тут не дворец, а вы – не король! А в ответ полилась гнилая патетика, типа жена должна заботиться о муже. Ну ок! Только если ты раз в жизни попьешь чаек на пять градусов холоднее, земля не перевернется, даже ты сам разницы не почувствуешь, так что иногда можно в чем-то себя тоже ограничить, а не только жену дрессировать. Долго, очень долго он не хотел этого понять. А уж как сложно объяснять своему мужику, что обозначает слово «нет»… Адский труд! Только скажешь: «Коля, нет! Нет, Коля!» – и вроде бы согласен, а через пять минут опять за рыбу деньги. Нет, не купим новый телевизор, денег нет. Хорошо, пупсик, нет так нет. Пойдет, покурит, и с новыми силами: ну Анжелочка, ну давай купим, дочкам надо мультики смотреть, а ты мать-ехидна, экономишь на детях. Типа я такая дура, не пойму его тонких манипуляций. Ну и давай скандалить! И карьеру мужа я, кстати, тоже не продвигала, перед женами начальников не заискивала. Когда Колька был лейтенантом, дружила с женами лейтенантов, а в высшие сферы никуда не лезла. И чтобы он ходил у меня весь вылизанный, как пасхальное яичко, тоже не было никогда такого. Зато мы живем двадцать лет, и разводиться не собираемся. А ведь могла бы я послушать умных людей!
Зиганшин неопределенно пожал плечами.
– Ты, наверное, не помнишь, – продолжала Анжелика, – а во времена моей юности была популярна такая доктрина, которая досталась по наследству от советских женщин.
– Какая еще доктрина?
– Да что мужики – это некие недоумки, такие обделенные природой существа, толку от которых немного, но иметь в доме свой собственный экземпляр тем не менее очень престижно. Женщины хотели не быть замужем, а иметь мужа, согласись, немножко разные оттенки смысла. Заполучить мужчину, а потом удержать это неполноценное существо при себе можно было только путем создания ему максимального комфорта. Но мало его кормить и ублажать, надо еще и непрерывно восхищаться, чтобы мужик чувствовал себя королем, иначе он немедленно сваливал к другой бабе. Ну а что? Хочешь мужика – терпи! Товар дефицитный. Как автолюбители ради того, чтобы три раза в году прокатиться на дачу, весь год напролет ремонтировали свою дурацкую «копейку», так и советские женщины тащили на себе весь дом, лишь бы только обручальное кольцо сверкало у них на пальце.
– Ты прямо феминистка!
– Нет, Славик, я обычный человек, и муж у меня тоже не какая-то там орхидея, а тоже обычный человек, а между людьми чего только не бывает.
– Да ну тебя! – отмахнулся Зиганшин, все это время пытавшийся понять, укладывается ли их с Фридой жизнь в такую схему или нет.
– Что ну? Ты себя возьми, Славик. Вот представь, Фрида пошла бы по этому скользкому пути угождения и восхищения? Ты бы обрадовался?
– Наверное.
– Да?
Зиганшин улыбнулся:
– Да права ты, не суетись. Только если Пестряковы умели держать себя в обществе, это еще ничего не значит. Может, дома они ругались, как все мы, простые смертные.
– Так ты что хочешь-то от меня?
– Сам не знаю, Анжел, – вздохнул Зиганшин. – Просто неловко как-то перед этим дурачком. Вроде я его обнадежил, а ничего не делаю.
Ямпольская засмеялась:
– Да он о тебе уж забыл давно, на казенных-то харчах и таблетках. Отечественная психиатрия работает с гарантией, так что если он маму родную вспомнит, это уже будет очень хорошо.
– Но я-то не на таблетках и прекрасно помню, как сказал, что верю ему.
– Ну и молодец, подбодрил больного человека.
– А вдруг это реально не он?
Анжелика пожала плечами:
– Слав, вот тебе заняться, что ли, нечем? Работы на новой должности мало тебе?
– За это не переживай, но скажи честно, где ты видела маньяка, который убил и остановился?
– Нигде. Я, родной, вообще их не видела ни разу. Не тот контингент у меня на прежнем месте работы был. Но одно тебе скажу точно – если Пестряков узнает, что мы у него за спиной разнюхиваем, то он с нами такое сделает, что самому маньячному маньяку и во сне-то не приснится. Поэтому давай лучше приложим наши острые умы к какому-нибудь другому делу.

* * *
– Открывай, сова, пришел медведь, – улыбнулся Георгий, и Нина, как всегда, обняла его порывисто и крепко.
Так постояли минутку: после промозглой улицы приятно было чувствовать уютное домашнее тепло Нининой щеки.
Сняв пальто и переобувшись в свои тапки, клетчатые, как у французского дедушки, Георгий вошел в комнату, сразу повалился на диван и забросил ноги на высокий валик.
Закрыв глаза, он слышал звук набираемой в ванну воды и с удовольствием чувствовал, как тяжесть в ногах потихоньку отступает. Ему было хорошо и не хотелось думать, как это Нинка всегда угадывает, чего ему хочется. Он ни слова не сказал про ванну, а она уже захлопотала, и так всегда. Наверное, это потому, что она медсестра, много общается с пациентами и научилась читать невербальные сигналы, что бы там это понятие ни значило.
Кажется, он задремал на несколько минут, потому что, открыв глаза, почувствовал себя свежим и бодрым.
Георгий от души потянулся, зевнул, но вставать не стал. Для тренировки наблюдательности оглядывал комнату, пытаясь сообразить, присовокупила Нинка что-нибудь новенькое к обстановке или нет.
Кажется, все по-старому, комната все еще кажется слишком просторной и пустой. Стены оклеены старомодными обоями в цветочную полоску, но подходящая к ним штора еще висит в магазине ИКЕА, дожидаясь, пока у хозяйки появятся на нее деньги.
Нина самозабвенно и терпеливо вила свое гнездышко в рамках скромного бюджета медсестры.
Георгий предполагал, что девушку шатнет в сторону «богачества», и придется заниматься любовью при канделябрах, леопардах и прочей красотище, но у Нины неожиданно оказался очень неплохой вкус.
Кухню и ванную она обставила хорошо, сдержанно и уютно, теперь наступила очередь комнаты.
Кроме дивана обстановка представлена только хрупкой несерьезной этажеркой, и Георгий никак не мог вспомнить, была ли она в прошлый раз. Если нет, то, интересно, кто ее собирал? Наверное, сама Нинка, она женщина мощная. А если нет?..
Настроение почему-то испортилось.
– Готово, – крикнула Нина из коридора, и Георгий встал с дивана, снова потянувшись со вкусом и хрустом в суставах.
Когда Нина выбирала квартиру, он попросил, чтобы она остановилась на варианте с самым большим санузлом, а потом разорился на огромную угловую ванну. Глупо, конечно, но так приятно…
Сбросив одежду в комнате, он голышом добежал до ванной и с размаху погрузился в облако пены, переливающееся разноцветными искорками в свете ярких ламп. Георгий знал, что вода окажется именно такой, как ему нравится, поэтому пробовать не стал.
Устроившись поудобнее, он зачерпнул обеими ладонями облако пены и водрузил его себе на голову вроде короны, сам удивляясь, откуда вылезло это рудиментарное детское дурачество. Усмехнулся и сильно подул, проделывая в белой толще туннель, на дне которого виднелась темная вода и маленький кусочек его тела.
Вошла Нина, села на бортик ванны, и Георгий поднырнул и подул уже снизу вверх, чтобы хлопья полетели на нее.
– В следующий раз я тебе куплю мыльные пузыри, – сказала она строго, – да, это нам подойдет.
Георгий взял ее за руку:
– Присоединишься?
– Ты ж не хочешь.
Он молчал.
– Пожарю тебе бифштекс. Двести дней зернового откорма.
– Раз так, то я сам пожарю.
– А ты умеешь?
– Нет.
– Ладно, жарь.
Нина улыбнулась, смахнула пенную корону с его макушки, поцеловала в лоб и вышла. Георгий подлил себе немного горячей воды и закрыл глаза.

Он познакомился с Ниной шесть лет назад, и произошло это так пошло-хрестоматийно, что неудобно лишний раз вспоминать. Навещая в госпитале своего наставника, Георгий заметил хорошенькую медсестру, отметил, какая она вся ладненькая и аккуратненькая, и тут же о ней забыл. Наставник его болел тяжело и почему-то был твердо убежден, что умрет, а разубедить его оказалось некому – жена умерла, дети разъехались. Пришлось Георгию регулярно подбадривать старика и носить ему вкусненькое. Естественно, участием и любовью болезнь вылечить нельзя, но зачахнуть от одиночества тоже реальное дело. Даже врач говорил, что в окружении близких люди лучше поправляются, вот Георгию и пришлось переступить свой страх перед больницами и навещать наставника два раза в неделю.
Он заметил, что у стариков повышается настроение, когда в палату заходит эта сестричка, и однажды поймал себя на том, что, собираясь к наставнику, гадает, работает она сегодня или нет. Но это, разумеется, была минутная слабость, наваждение, ничего больше.
Потом наставник сказал ему, какая милая девушка эта Нина. Все остальные тоже хорошие, но Ниночка – это что-то особенное.
Георгий не хотел, а пригляделся. А потом уж не мог не глазеть.
Нина не была исключительной красавицей. Ну да, стройные ножки, но Георгий видал и постройнее. А в целом личико как личико, фигурка как фигурка. Ничего такого, чтобы сходить с ума солидному женатому человеку.
Разве что Нина обладала редким женским умением всегда выглядеть словно куколка, которую только достали из коробочки, и видно было, что она любит нравиться себе.
Как-то у ее напарницы никак не получалось поставить капельницу, и Нина пришла на помощь весело, с улыбкой. Пожалела пациента, подбодрила незадачливую коллегу, и в одну секунду попала в вену, причем со стороны казалось, будто это действительно очень просто.
Интерес Георгия к девушке окреп, ибо он очень уважал профессионализм.
Наставник, несмотря на свой пессимистический настрой, стал поправляться, сначала робко, нерешительно, а потом довольно быстро. Вскоре его выписали, Георгий препоручил его заботам соседки и перешел на телефонное общение.
Время освободилось, и тут же утекло, как обычно, без смысла и радости. Георгий думал, что скучает по беседам с наставником, и вел с ним долгие, действительно интересные телефонные разговоры, но чувство тоскливой пустоты не проходило. Наконец он понял, что не хватает ему совсем другого: мимолетного ожидания чуда, веселого замирания сердца на пороге клиники, гадания «встречу – не встречу» – словом, тех приятных волшебных глупостей, которые в юности выворачивают душу наизнанку, а в зрелые годы превращаются в легкое и милое ностальгическое переживание.
Он понимал, что медсестра Нина никогда не сможет сильно его ранить, и от этого к ней влекло еще сильнее.
Привычная пустота в сердце вдруг нашла чем себя заполнить и требовала этого все настойчивее.
И настал день, когда Георгий поехал к госпиталю, просто так, вспомнить юность, как околачивался под окнами медицинского института.
Тогда он, отличник и примерный студент, сбегал с последней пары и ехал на Петроградскую, заходил в институтский скверик с простым и грустным памятником погибшим медикам, подходил к главному зданию, заглядывал в глубь территории и возвращался к стратегической точке – трамвайной остановке.
И ждал, гадая, выйдет ли его возлюбленная или она тоже прогуляла последнюю пару… На редкость бестолковое времяпрепровождение, но никогда больше он так полно не чувствовал жизнь и самого себя.
Все давно прошло, ничего не воскресишь, и в юность не вернешься, и все-таки он поехал в госпиталь аккурат к концу смены, больше надеясь не встретить девушку, чем наоборот.
В тот раз Георгий не видел Нину, постоял немножко и уехал домой, радостно взбудораженный маленьким приключением, уверенный, что на этом все и закончилось.
Только прошло совсем немного времени, как его снова потянуло в госпиталь. И он поехал просто прокатиться, помечтать, а когда увидел Нину, даже не хотел окликать девушку. Но остановился и вышел из машины, уверенный, что она его не вспомнит.
Нина узнала его сразу и так обрадовалась, что он растерялся и не смог придумать достойную причину, почему оказался здесь. К счастью, она не спросила.
Он подвез девушку до дома и был уверен, что этим все закончится, но зачем-то попросил телефончик и добавил его в контакт наставника.
Свой номер он Нине тоже дал и какое-то время развлекался тем, что придумывал, как поделикатнее отказать девушке, когда она позвонит. Но она не звонила, и Георгий отправил смс.
Ответа не было. Георгий был человек взрослый, умный и опытный, прекрасно знал эти девичьи уловки, но все равно попался, и через три дня позвонил.
Карина была не из тех жен, что устраивают мужьям персональный гулаг. Сама женщина занятая, она позволяла Георгию свободно распоряжаться своим временем, когда он не был ей нужен для важных мероприятий, так что ему не пришлось особенно хитрить и выдумывать, чтобы пригласить Нину на свидание.
Они погуляли в Летнем саду, прошлись по Невскому. Георгий немного гордился своей молодой и привлекательной дамой перед прохожими, но говорить с нею было особенно не о чем. Нина оказалась не очень образованна и не настолько умна, чтобы это скрыть. Наоборот, ее отличало трогательное детское любопытство: девушка смотрела на мир широко открытыми глазами, интересуясь всем, чего не знала, а не знала она многого. Кто такой Барклай де Толли, например. Георгий считал, что сетования по поводу серости нынешней молодежи сильно преувеличены, но, пообщавшись с Ниной, понял, что нет.
Прогулка отрезвила его, он осознал, что эта девушка совсем не его круга, она чужая, даже чуждая, а раз так, то переспать с ней очень-очень-очень глупая затея. И опасная. Он никогда раньше не имел дела с женщинами из этих слоев общества и понятия не имел, как они себя ведут.
Георгий купил Нине цветы, поблагодарил за прекрасный день и попрощался, как думал, навсегда.
Только мысли о девушке никак его не покидали, и в конце концов Георгий решил, что лучший способ побороть искушение – это поддаться ему.
Он снова позвонил. Мама Нины как раз уехала на дачу, и он прибыл к девушке, будто окунулся в юность, когда клич «родители на даче» сулил… Да что там, все он сулил!
Нина жила вместе с мамой в тесной однокомнатной квартире, Георгия чуть не прибило клаустрофобией, но он напомнил себе, что скоро уйдет.
Обстановка оказалась скудная не от бедности, а от тесноты. Они вдвоем не смогли бы поместиться на узкой Нининой тахте, а лечь на мамин диван она боялась, потому постелила на полу, и, когда все случилось, Георгий лежал головой к шкафу, чувствовал лопатками паркет и, с удивлением отмечая, что под мебелью у Нины очень чистенько, ни пылинки, элегически размышлял о том, как плохо, когда мужики бросают семьи, с детства приучая своих отпрысков к вкусу предательства.
Когда ты клялся быть верным и разорвал свою клятву, когда сам разрешил себя от обязанности заботиться о своем собственном ребенке, хорошо, прощай себя за это, но не внушай детям, что это нормально. Не говори, что ты хороший, просто жизнь такая. Если уж совсем невмоготу, скажи, что ты мудак, а не хочешь в этом признаваться – тогда живи в семье.
Вот так сыновья, которых бросил хороший папка, вырастают и заводят собственных детей, которых тоже вскоре бросают, не выдержав тяжести забот. Это можно, это же нормально. Налегке ведь идти гораздо приятнее. И алименты платить не будем, зачем? Онажеженщина, онажемать, прокормит и сама, ей-то деваться некуда.
И женщины кормят, тянут из последних сил, пока отцы бегают от алиментов, а дети получают только половину того, на что имеют право. Они сыты, одеты, но хорошее образование уже не светит.
Георгий жалел почему-то Нину, что она не смогла поступить в институт, и от безотцовщины спуталась с женатым мужиком.
Оказалось, что он был у нее первый. Поняв это, Георгий смутился и расстроился, но Нина сказала, что все нормально. Ей двадцать шесть лет, давно пора, и вообще, как только она увидела его в госпитале, сразу подумала, что хорошо бы именно он оказался ее первым мужчиной.
Георгий обнял ее, сказал что-то нежное и был очень благодарен, что на этом деликатный разговор окончился.
Разводиться с Кариной он, естественно, не собирался.
Приятно начавшийся роман так же приятно и продолжался. Георгий приезжал к Нине раз в неделю и между визитами не скучал по девушке.
Угрызений совести он тоже не испытывал. Он же не влюбился, не метался между семьей и любовницей, не страдал сам и никого не заставлял. Что ж плохого? Все мужики нет-нет да и да, он еще долго продержался.
Зная, что Карина ни за что не станет его проверять, он наврал про обязательную «работу с контингентом» по средам. Специально выразился туманно, и жена даже не уточнила, что это означает. Она привыкла считаться с его ненормированным рабочим днем.
Странно, но Георгий, с детства умеющий четко сознавать, что он делает, ни разу не спросил себя: «а оно мне надо?», и если надо, то зачем. Не обзаведшийся ни одной вредной привычкой, потому что понимал, что не надо ничем жертвовать ради сиюминутного удовольствия, перед Ниной он почему-то оказался бессилен. Как человек она была ему совсем не интересна, да и в постели нельзя сказать, что делала чудеса, однако каждую среду он после службы ехал к ней.
Так продолжалось все лето, пока мама не вернулась с дачи. Встречаться стало негде.
Пора было прекращать роман, но вместо этого Георгий предложил Нине помощь с ипотекой.
Это придало приятную ясность их отношениям – он платит взносы, она принимает его у себя по средам.
Ничего личного.

Кажется, он задремал, потому что вода в ванне вдруг остыла. Быстро ополоснувшись, Георгий потянулся к своему купальному халату и с удовольствием отметил, что этот предмет туалета все еще висит на самом видном месте, как бы закрепляя за ним территорию. Мысль, достойная самца бабуина, но природа берет свое в таких делах, как секс. Георгий не ревновал, только иногда приходилось делать усилие, чтобы не думать, что у Нины есть еще любовник, с которым, возможно, они вместе смеются над старым дураком, помогающим им вить будущее семейное гнездышко. Не хотелось признавать, что старому дураку может быть от этого больно.
Он туго завязал кушак на талии, протер ладонью кружок в запотевшем зеркале и подмигнул себе. Ладно, ничего, пусть будет соперник. В конце концов, она молодая женщина, а он в этих отношениях получает именно то, что ему нужно.

Пока он мылся, Нина накрыла в кухне стол и все подготовила для эпической жарки бифштексов.
– Двести дней, говоришь?
Она улыбнулась.
Георгий зажег газ под сковородкой. В голове всплывали какие-то обрывочные кулинарные сведения, почерпнутые из краем уха услышанных женских разговоров, краем глаза увиденных передач. Одно только он знал твердо: дай женщине мясо, и она его испортит.
Сильно разогрев сковородку, он брызнул на нее водой: капли не растеклись, а превратились в прыгающие шарики и быстро исчезли.
Георгий налил немного масла и бросил мясо жариться.
Сразу зашипело, зашкворчало, и сверкающая чистотой плита в одну секунду покрылась масляными брызгами. Георгий пригляделся – до стены тоже долетело.
Тут он вспомнил про соль. Как надо по классике, он не знал, просто посыпал чертов бифштекс солью и перцем и перевернул, отчего со сковородки взвилась новая порция брызг.
Нина смотрела на него как мать, наблюдающая первые ростки социальной активности своего дитяти, и Георгий действительно почувствовал себя пятилетним ребенком, разозлился и выключил сковородку, как только из мяса прекратила сочиться противная красная жижица.
– С кровью будет, – буркнул он.
– Как скажешь. Давай дадим мясу отдохнуть, а ты кушай пока салатик.
Георгий сел за стол и положил себе немного. Нина готовила очень хорошо и всегда старалась чем-то его побаловать. То пирог испечет, то тортик, то еще какой-нибудь изыск. Признаваться, что «я езжу к женщинам, да только не за этим» было как-то неловко, и Георгий послушно все пробовал, чтобы не обижать хозяйку.
– Я тут насвинячил тебе.
– Это совершенно ничего страшного, – засмеялась Нина.
– А получилась в итоге какая-то подошва.
– Да нормально все. Мы просто не понимаем в высокой кухне, а так, может, это суперстейк на самом деле.
– Будем надеяться. – Георгий с большим трудом отпилил кусочек от своего куска и положил в рот. Разжевать это смог бы только неандерталец.
Пришлось выплюнуть мясо в салфетку, а содержимое тарелок отправить в мусорное ведро, иначе Нина стойко ела бы, пытаясь доказать, что не так уж он и облажался.
Нина улыбнулась, сказала, что это, наверное, производители что-то перемудрили с зерновым откормом, и к Георгию вернулось хорошее настроение.
Он отодвинул тарелку:
– Хоть одно мужское дело я сегодня должен сделать хорошо, как ты считаешь?

Георгий не любил отдыхать, за много лет накопил огромное количество отпусков и, чтобы не раздражать отдел кадров, взял неделю.
Пытался заниматься с сыном, и Алешка, в свою очередь, пытался делать вид, будто ему это нравится. Он отсидел с отцом какой-то жутко концептуальный спектакль и не попросился домой после первого акта, на что отец возлагал определенные надежды.
Сын честно выстрадал высокое искусство, и Георгий отпустил его дальше тусоваться с ребятами и читать книги, а сам томился от безделья.
Поэтому, когда позвонил подполковник Зиганшин и попросил о встрече по личному вопросу, Георгий, немного поколебавшись, пригласил его к себе домой.
Он недолюбливал этого угрюмого и самоуверенного мужика и когда-то даже хотел его прижать за злоупотребления, но вовремя одумался. Грешил Зиганшин как все, а работал много лучше других. В идеале гений и злодейство – две вещи несовместные, но в жизни не совсем так. Низких подлецов среди настоящих профессионалов действительно мало, но и подвижничество у них встречается нечасто. Человек хочет хорошо получать за хорошо сделанную работу, это естественное желание почему-то считалось при социализме позорным, и ничего удивительного, что когда сменился общественный строй, сознание людей срикошетило, шатнуло в противоположную крайность, и потребуется еще много времени, чтобы достичь точки равновесия.
Гостями всегда занималась Карина, она определяла, кого надо принять в гостиной, кого в кабинете, а кого можно запросто напоить чаем в кухне.
Георгий в эти тонкости этикета никогда не вникал, а после смерти жены совсем отвык от посторонних в доме, и теперь немного растерялся. Куда провести Зиганшина? Можно ли встретить его в спортивном костюме? Угощать чем? Предлагать алкоголь или чай-кофе? Или следует пригласить к ужину, потому что подполковник не напрашивался в дом, Георгий сам проявил инициативу.
Он с тоской подумал о Карине, какое замечательное у нее было чувство такта. Зиганшин, с чем бы он там ни пришел, уходя, почувствовал бы себя самым желанным гостем.
Неплохо бы еще понять, что ему понадобилось. Георгий от безделья набросал несколько версий от провокации до желания выявить оборотней в собственном отделе, но к тому, что услышал, оказался совершенно не готов.
После некоторых размышлений он переоделся в джинсы и сорочку, проводил Зиганшина в кабинет, но угощать ничем не стал.
Георгий сел за компьютерный стол, а Зиганшину указал на место напротив, чтобы было похоже на диспозицию в служебном кабинете, и подполковник чувствовал, что он не настоящий гость, а всего лишь проситель. Это снова напоминало тактику мужской особи бабуина, и снова Георгий извинил себя – когда сталкиваются два альфа-самца, одним интеллектом и хорошими манерами преимущество не завоюешь.
– Слушаю вас, – кивнул он со снисходительной любезностью.
Когда Зиганшин, запинаясь и пряча взгляд, сказал, что считает Климчука невиновным, Георгий вдруг почувствовал, что сейчас умрет. Сердце заколотилось как бешеное, ладони вспотели, а во рту внезапно сделалось сухо. Перед глазами проплыла какая-то зелень, Георгий решил, что сейчас потеряет сознание, и почему-то пожалел, что последним в жизни видит этого мутного подполковника.
«Инфаркт, что ли, у меня?» – подумал Георгий, глубоко вздохнул – и полегчало.
Пропала зелень и гул в ушах, он встал, открыл форточку, подставил лицо холодному воздуху, и сердце, увесисто стукнув о ребра, снова забилось ровно.
Георгий покосился на своего гостя. Тот сидел, опустив глаза, и, кажется, не заметил его слабости.
– Товарищ подполковник… Простите, не знаю вашего имени-отчества…
– Мстислав Юрьевич.
– Так вот, Мстислав Юрьевич, я мог бы вам просто запретить интересоваться делом моей жены. Это не в вашей компетенции, хоть с географической точки зрения, хоть с юридической. Мог бы напомнить вам, какое влияние я способен оказать на вашу дальнейшую карьеру, словом, решить вопрос силовыми методами, но я постараюсь вас убедить.
– Георгий Владимирович, – вскинулся подполковник, – я просто счел необходимым сообщить вам эту информацию, коль скоро она случайно попала мне в руки. Вот и все.
– Спасибо.
Попросив гостя подождать, Георгий вышел в кухню и, к своему удивлению, обнаружил там Люсю и легкий яблочный аромат, доносящийся из включенной духовки.
Домработница вязала в уютном свете бра, но когда он потянулся к чайнику, быстро бросила спицы и вскочила. Георгий поморщился:
– Я думал, вы давно дома.
– Да вот решила немножко вас побаловать, – улыбнулась она, – шарлотку к ужину испекла.
– Люся, не нужно этого. Вы же знаете, мы сладкого не едим.
– Ну уж от моей фирменной шарлотки не откажетесь, это я гарантирую. Так что, чайку согреть? Или кофеечку? Вы идите к себе, я подам, как поспеет.
– У меня в гостях коллега, и будет неловко, если он увидит, что вы мне прислуживаете. – Георгий снова скривился, не понимая, зачем оправдывается перед Люсей.
– Ну подождите тогда десять минуточек, хоть пирожком угостите человека.
– Спасибо, Люся, нет. – Он добавил в голос нажима, но домработница продолжала заглядывать ему в глаза, и Георгий не мог понять, то ли раньше у нее не было такого заискивающего выражения, то ли просто он никогда не смотрел на нее внимательно.
Стало противно, и Георгий быстро наполнил кипятком две кружки, бросил в них пакетики чая и отнес в кабинет. И в замешательстве остановился, сообразив, что нельзя ставить горячие кружки на дорогую дубовую столешницу, если он не хочет, чтобы на ней остались неопрятные холостяцкие круги.
Гость показал ему глазами на подоконник, и Георгий избавился наконец от своей ноши. Для пластика тепло не страшно.
Он снова сбегал в кухню за салфеткой и сахарницей и быстро накромсал на блюдечко лимона.
Не очень эстетично получилось, но главное, что законы гостеприимства соблюдены.
Вернувшись в кабинет, он сел на прежнее место и пристально посмотрел в глаза Зиганшину. Тот ответил таким же холодным, даже надменным взглядом.
– Прошу вас, угощайтесь. – Георгий растянул губы в улыбке. – И давайте обсуждать. Я постараюсь оценить информацию непредвзято, так, будто она не касается лично меня.
– Как угодно.
– Итак, вы предлагаете усомниться в результатах следствия и в решении суда только лишь на том основании, что вашему приятелю-психиатру не до конца понятно состояние одного его пациента?
– Я всего лишь довел до вашего сведения…
– Мстислав Юрьевич, не нужно лукавить. Вы бы не стали утруждать ни себя, ни меня, если бы не поверили своему товарищу. Так, посмеялись бы, и все. Но вы здесь.
– Да, я здесь.
Зиганшин выпрямился и посмотрел так, что Георгий пожалел, что сразу не выкинул его из дому.
– Хорошо, – продолжал он спокойно, – пойдем от противного. Допустим, мы поверили несчастному сумасшедшему и профессиональному суждению вашего друга. Но тогда следующим шагом станет поиск настоящего убийцы, верно?
Собеседник кивнул.
– И на каком основании мы будем это делать? Возобновлять расследование по вновь открывшимся обстоятельствам? Только вы меня извините, но они должны быть более убедительны, чем… Чем даже не фантазии, а стереотипы вашего друга.
– Мой друг – доктор наук, мировая величина в психиатрии.
– Значит, у него стереотипы мировой величины, вот и все. Даже если он лауреат Нобелевской премии, его слов будет недостаточно для официального возобновления расследования, а больше ничего нет.
Зиганшин поднес ко рту кружку, аккуратно подул и стал пить маленькими глотками. Когда молчание затянулось, Георгий кашлянул.
– Больше ничего нет, – согласился Зиганшин, будто спохватившись.
– Вот видите. Заняться делом на общественных началах? Я не могу, я ближайший родственник, а вы как себе это представляете? В ваши обязанности это никоим образом не входит, а как частный детектив вы выступать не можете.
– Согласен.
– Единственный реальный вариант – это если я сам найму частного детектива, но у меня, во-первых, нет таких денег, а во-вторых, не вижу смысла тратить их на поиски той истины, которая мне и так известна.
Зиганшин пожал плечами и ничего не ответил. Георгий прекрасно знал этот прием гордого и невозмутимого молчания и не собирался поддаваться. Будет он пасовать перед каким-то сраным подполковником, ага, сейчас! Неужели этот дурак не понимает, что давит сейчас не полковника Пестрякова, а собственные перспективы?
Георгий улыбнулся:
– Мстислав Юрьевич, у вас новая должность, новый круг обязанностей, и чем быстрее вы со всем этим разберетесь, тем больше для вас откроется перспектив дальнейшего карьерного роста. Мы с вами не друзья, но позвольте дать вам дружеский совет: именно сейчас вам не нужно тратить время на чужие истории болезней.
– Спасибо, учту.
– Мне кажется, я вас не убедил.
На красивом лице гостя промелькнула неприятная, какая-то волчья усмешка.
– По сути, Георгий Владимирович, вы не противопоставили авторитетному мнению моего товарища ничего, кроме собственного авторитетного мнения.
– Хорошо, по сути. После смерти моей жены прошло больше года. Я не специалист в расследовании убийств, но мне кажется, что со временем шансы изобличить настоящего виновника падают, зато мотив становится очевиднее. Проясняется, кто именно получил выгоду от смерти человека, материальную или иного сорта. Так вот, смерть Карины никому не принесла никакой пользы. Никто не получил столько, что ради этого стоило убить человека. Возможно, вас ввел в заблуждение факт, что она из состоятельной семьи? Так все принадлежит ее родителям.
Зиганшин коротко кивнул.
– Ладно, оставим логику и здравый смысл и начнем гоняться за химерами. О’кей, примем как данность, что одна тысячная доля процента вероятности, что Климчук не убивал, это не погрешность измерения, а самая реальная реальность. Повторюсь, не благодаря каким-то новым фактам мы это решили, а просто нам умные люди сказали, что Климчук не такой. Хотя он что такой, что не такой, а находится там, где ему самое место. Вы можете мне возразить, что наша обязанность добиться правосудия любой ценой и изобличить настоящего убийцу, за которого невинно парится безответный дурачок. Благая цель, согласен.
Вдруг в кабинет постучали. Георгий вздрогнул: он испугался, что это сын. Вдруг он что-то слышал? Еще до того, как он успел ответить, дверь отворилась и на пороге показалась Люся с блюдом, накрытым бумажной салфеточкой в цветочек. Глядя на бледно-голубые ирисы, Георгий некстати подумал, что скоро лето.
– Я вам шарлоточки принесла. – Люся поставила тарелку на стол. – Очень вкусно, вы, молодой человек, обязательно попробуйте.
– Спасибо, – процедил Зиганшин.
– Чайку, может, свеженького подлить?
Георгий покачал головой. Боялся, что если откроет рот, то нахамит бедной женщине.
Только когда пауза невыносимо затянулась, Люся сказала: «Что ж, не буду мешать» и вышла.
– Это домработница, – пояснил Георгий, злясь, что приходится оправдываться перед посторонним человеком, – я один не справляюсь.
Господи, как он мог забыть про Люсю, приглашая в дом сослуживца! И приспичило ей задержаться именно в тот единственный день, когда у него гость со службы. Теперь все будут знать, что начальник собственной безопасности честный-честный, а прислугу держит. И бесполезно просить этого Зиганшина, чтобы молчал.
Выглянув в коридор, Георгий плотно закрыл дверь кабинета и заговорил тише:
– Мстислав Юрьевич, постарайтесь меня понять. Мои чувства ладно, но если дело возобновится, то сыну снова придется переживать смерть матери. Он только начинает выправляться, а новое расследование может просто сломать его. – Георгий перегнулся через стол и совсем перешел на шепот. – Сын ведь не просто потерял мать. Ее убили в пятистах метрах от дома, где он сидел и ждал ее. Тогда боль от потери матери заслонила все остальные детали, но теперь если мы заставим его вспоминать, то он осознает, что мать была убита из-за того, что приглянулась какому-то сумасшедшему ублюдку. Сейчас он вспоминает живую маму, а после повторных допросов, которые необходимы для нового расследования, будет представлять, как она лежит на помойке, и думать, что сделало с ней это животное. Надеюсь, не надо вам объяснять, какой это стресс для подростка, так что простите, Мстислав Юрьевич, но психика сына мне дороже, чем дурацкие гипотезы вашего друга.
Зиганшин вдруг отвернулся и уставился в темное окно, вздернув подбородок.
– Я обещаю, что не злоупотреблю служебным положением, чтобы остановить вас, – продолжал Георгий, – в этом можете быть уверены. Но как отец прошу вас не трогать это дело. Алешке еще жить целую жизнь…
– У меня так было, – вдруг сказал Зиганшин глухо, – да вы, наверное, сами знаете.
– Что?
– Сестра погибла от рук сумасшедшего, и я все видел, что он с ней сделал. Но я был уже взрослый мужик…
– Простите, не знал, – только и нашелся сказать Георгий. – И как вы это пережили?
– Плохо пережил. Я сорвался и чуть не пристрелил несчастного психа из табельного оружия. К счастью, следователь была на месте, она меня удержала в самую последнюю секунду. Даже странно, я ее всегда дурой считал и клушей, а она единственная не побоялась меня остановить, иначе я бы уже давно на зоне парился или в психушке на соседней койке с Климчуком.
Георгий покачал головой:
– Вы бы не смогли.
– Да как не смог, если я уже с предохранителя снял! Но не в этом суть. Я вас понял, Георгий Владимирович. Дело закрыто. Я вас больше не побеспокою, и мой товарищ тоже не станет углубляться в дебри климчуковского сознания.
– Спасибо.
Зиганшин поднялся:
– Вам спасибо за гостеприимство.
Георгий проводил гостя и обошел квартиру в поисках Люси, но она уже ушла. Георгий поморщился, зная, что до завтра его гнев испарится и отчитывать женщину за излишнюю услужливость он не станет.
Зашел в комнату сына. Алеша сидел за компьютером и вел с кем-то оживленную переписку. Пальцы его двигались с такой скоростью, что вместо стука клавиш слышался один шелестящий звук.
Кажется, он слишком разбаловал ребенка после смерти жены. Парень делает что хочет, общается с кем хочет, разве это правильно? Он должен чувствовать рамки, ответственность – словом, приучаться к тому, что ждет во взрослой жизни, а вместо этого полная вольница!
Георгий увидел на столе высокую красную кружку с надписью «nestle» – уродливый предмет, доставшийся им в подарочном кофейном наборе от Галины Федосеевны. Карина тогда покривилась – только быдло дарит подобную пошлятину, и хотела кружку выбросить, но она как-то самовольно прижилась, полюбилась. Так часто бывает: прекрасная фарфоровая чашечка стоит сиротливо в шкафу, давно примелькавшись глазу, и о ней вспоминают три раза в год, когда вытирают пыль во время генеральной уборки, а чай пьют из пошлой кружки с толстыми стенками и дурацким рисунком. Элитная кастрюля заброшена в дальнем углу буфета, а древняя алюминиевая пакость с погнутым прокопченным дном и пробкой, в незапамятные времена засунутой под ручку на крышке, все время в работе. И с людьми так же… Красивая тонкая женщина остается одна, а ее убогая подружка счастлива в браке, в окружении многочисленных детей, а потом и внуков.
Ладно, хватит грустить о несовершенстве жизни, надо отчитать сына, что пьет чай за компьютером. Георгий набрал в грудь побольше воздуха, уже открыл рот, но поймал взгляд ребенка и остановился. Нельзя малодушничать, но сил ругаться тоже нет, все-таки визит Зиганшина здорово его вымотал.
Георгий положил руку на макушку сына, взъерошил жесткие и густые, как у отца, волосы.
За что Алексей поблагодарит его потом? За эту мимолетную ласку или за правильное воспитание? Ответ очевиден. Но Георгий промолчал.
Сын отправил сообщение и крутанулся к отцу на своем вертящемся стуле. Георгию вдруг вспомнилось, как Алешка радовался, когда ему купили этот стул в честь окончания пятого класса на одни пятерки. Георгий считал, надо что-то другое, более интересное и праздничное, а мебель – это просто мебель, но Карина настояла на своем и не ошиблась. Сын пришел в восторг, что у него теперь офисное кресло, как у родителей, на нем можно и крутиться, и кататься. В первые дни после покупки он почти не вставал с этого стула, гонял на нем по комнате, смешно перебирая своими тощими и длинными, как у кузнечика, ногами.
– Прусаков завтра зовет в гости после тренировки, можно?
– Твой Прусаков – гопник, но можно, – улыбнулся Георгий, – я тебе дам денег, купи, раз идешь в гости, какой-нибудь тортик.
– Хорошо. Слушай, пап, а почему у них дома совсем не так, как у нас?
Георгий смешался:
– Алеша, ты же умный мальчик и понимаешь, что все по-разному живут. Нам с мамой повезло, мы добились успеха, а родителям Прусакова твоего – не повезло. Они успеха не добились. Но это не значит, что они не заслуживают уважения, наоборот.
– Я не про деньги, пап.
– А про что тогда?
– Не знаю, как объяснить… Просто у них не так. Иначе у них, и всё.
Георгий нахмурился, вспоминая свой единственный визит в семейство Прусаковых, состоявшийся несколько лет назад. Родители парня решили, что раз дети дружат, то и предкам неплохо познакомиться поближе, и пригласили Георгия с Кариной провести выходной день на даче. Алексей смотрел так умоляюще, что Пестряковы согласились и двинулись в путь с запасом красного вина и ведерком шашлыка, замаринованного Люсей.
Карина предвкушала что-то такое михалковско-тургеневское: просторные веранды, шали и белые кружевные зонтики, но увы…
Дача оказалась пошлым курятником на шести сотках, до которых еще надо было как-то доехать, не растеряв колес на ухабистой дороге, поросшей по обочинам неопрятным желтым бурьяном.
Дело было в сентябре, в мокрые хмурые дни, предшествующие золотой осени, все пожухло, поникло, только на участке Прусаковых в клумбах из старых покрышек алели климактерическим румянцем какие-то поздние цветы.
Глава семьи, крепкий мужичок с животиком, одетый в яркий спортивный костюм, колдовал возле большого мангала, установленного перед домом, махал над угольками специальной дощечкой, но при виде гостей отвлекся и приветствовал их так радостно, что Георгий понял – без допинга тут не обошлось.
Мать Прусакова, женщина миловидная, но разъевшаяся, бросилась к ним так, будто знала с детства. Георгию с Кариной удалось увильнуть, но Алешку дама обняла, как собственного сына. Выпустив ребенка, который убежал к мальчишкам Прусаковым, она тут же по-свойски подхватила Карину под руку и увела в кухню помогать со столом.
Георгий остался наедине с папой, который тут же выдал ему бутылку пива. Пиво Георгий не пил… Спас только аргумент «за рулем». Папа Прусаков сочувственно покачал головой, хорошенечко хлебнул пивка и выдал такой хрестоматийный текст про «пиндосов» и «развалили страну», что у Георгия закралось подозрение, будто тот над ним издевается. Но нет, лицо собеседника лучилось самой искренней доброжелательностью. Георгий не дал втянуть себя в политическую дискуссию, а больше говорить было не о чем. Профессиональных точек соприкосновения не было, и, кажется, Прусаков, мастер на заводе, в принципе недолюбливал ментов. Когда женщины вынесли готовые закуски, стало ясно, что у них тоже не сложилось.
В общем, у них с Кариной быстро заболели лица от фальшивых улыбок, они с трудом высидели пару часов и при первом удобном случае собрались домой. Алешка, который только-только вписался в дачную шарагу и приступил к реализации какого-то важнейшего проекта, пытался канючить, за что на обратном пути получил хорошую взбучку от Карины. Жена хотела, чтобы отец тоже отчитал сына, но Георгий притворился, что занят дорогой. Непозволительно ставить родителей в неловкое положение и перечить им на людях, это да, но с ребятами, наверное, очень жаль было расставаться.
Потом он несколько раз встречал Прусаковых на родительских собраниях – они всегда приходили вместе, держась за руки, будто школьники, а один раз он видел, как они раскачиваются на парных качелях в школьном дворе, и выходило у них так ловко и слаженно, что Георгий загляделся.
Хорошие, порядочные люди, и как объяснить Алешке, что именно у них иначе?
– Понимаешь, сынок, они просто немножко другие, чем мы. Это ни в коем случае не значит, что они хуже. Как тебе сказать… Все люди равны, но все люди разные. Наши предки были аристократы, Алеша, и нам посчастливилось не только унаследовать их гены, но и расти в благородной и интеллигентной семье. Надеюсь, ты не считаешь, что мы с мамой плохо тебя воспитывали?
Алеша помотал головой.
– Только это не дает тебе права зазнаваться и считать себя выше других. Человека делают поступки, а то, где ты родился, – это чистое везение. Старайся, работай над собой, и ты достигнешь очень многого. С этим ты согласен?
– А то!
– Но есть еще один деликатный момент, о котором тебе вслух никто не скажет, и ты не повторяй. Большинство людей являются потребителями. Это не плохо, не позорно, так уж устроен мир. Лишь малая часть стремится созидать и действовать, и я очень надеюсь, что мы с тобой принадлежим к этой части. Очень надеюсь, Алеша. И тут действительно есть большая разница. Ты правильно заметил, что все иначе. Нам многое дано, а им многое позволено. Они много едят, пьют алкоголь, покупают вещи, потому что других радостей не знают. А мы радуемся, когда побеждаем, иногда в соревнованиях, а чаще – самих себя. Когда сдерживаем гнев и не даем ссоре разгореться. Когда отказываемся от сладкого и заставляем себя пробежать лишний километр. Понимаешь меня, сынок?
– Я-то понимаю, но у них иначе – иначе, – с уверенностью произнес Алешка. – Не то, что ты говоришь.
– Еще раз повторю, Алеша, зазнаваться нельзя и считать себя лучше других недопустимо. Считать, что обстоятельства твоего рождения дают тебе какие-то привилегии – самая быдляцкая мысль из всех быдляцких мыслей. Только твои дела и достижения что-то значат.
– Пап, ну ты сам сколько раз говорил, что я должен гордиться своими предками, и мама тоже…
– Это гордость в кредит. То, что у тебя дедушка – генерал, значит не то, что тебя должны принять в военное училище, а то, что ты должен приложить максимум усилий, чтобы поступить. Понял принцип?
Алеша энергично кивнул. Георгий с удовольствием взъерошил ему макушку. Он не хотел, чтобы сын ходил к Прусаковым и набирался там народной мудрости, но запретами не убережешь. Важен внутренний стержень, тогда диванная философия не прилипнет, не задержится в голове.
– И вот еще что, Алешенька… – осторожно начал Георгий, – раз уж мы с тобой заговорили на эту тему… Друзья у тебя могут быть разные, но девушку, а потом жену, очень важно найти своего круга. Это не снобизм, сынок. В браке очень важно взаимопонимание и общность интересов.
– Да я вроде не собираюсь пока жениться, пап, – улыбнулся Алеша.
– Надеюсь, что так, но жизнь – штука коварная. Сегодня не собираешься, а завтра встретишь девушку своей мечты и соберешься. Или не дай бог нарушишь правила, которым тебя учили на ОБЖ, и родственники забеременевшей девушки тебя так соберут, что оглянуться не успеешь.
– Ну пап!..
– Всякое бывает, Алешенька. Ну а если серьезно, то очень важно, чтобы муж с женой были людьми одного круга. Любовь – это, конечно, хорошо, но жить придется не с любовью, а с человеком, и сказки про Золушку работают только если у нее душа принцессы.
Алешка засмеялся:
– Ты прямо как отрицательный герой сейчас говоришь!
– Сынок, я не про материальное. Деньги вообще к этому не имеют отношения. Другое важно – у человек должен быть стержень, чувство собственного достоинства. Хорошо, жв обществе, но первый восторг пройдет, и что дальше? Мы сейчас хорошо обеспечены, но нет никакой гарантии, что так будет всегда. Бабушкина фирма в любую секунду может прогореть, я выйду на пенсию, и в любом случае содержать твою семью не буду. Это неприемлемо. Ты еще не определился с профессией, но, какую бы стезю ты ни выбрал, любимое дело не всегда приносит хороший доход. Иногда перед человеком встает дилемма: заниматься тем, что нравится, за скромную зарплату, или богатеть на скучной и не очень чистой, с точки зрения морали, работе. Ты захочешь выбрать первый вариант, но твоя жена будет ныть, что она хочет шубу и на море, а твое призвание ей по фигу. Ты можешь стать гениальным, например, хирургом, спасать людей, пациенты будут на тебя молиться, но в глазах жены ты останешься жалким неудачником, потому что нет шубы и моря, и она станет заставлять тебя или брать деньги с больных, или уйти в частную клинику. Люди без стержня почему-то очень любят ломать других.
– Пап, ну я реально пока не хочу жениться, – взмолился Алексей.
– Я на будущее. Ты этот разговор сейчас отложи, а потом нет-нет да и вспомни. Я ж хочу, чтобы ты у меня счастливый был.
Георгий пошел к себе, немного досадуя, что завел этот разговор. Карина сумела бы объяснить сыну сословные различия гораздо лучше и деликатнее, но теперь ее нет, так что приходится это делать самому. Время-то летит быстро, и он оглянуться не успеет, как Алешка приведет какое-нибудь смазливое дитя рабочих окраин, счастливое до небес, что «подцепила мажорика».
Да, люди равны, и все имеют одинаковые права. Только самое отвратительное быдлячье быдло унижает людей, потому что у них не та национальность, пол или образование. Шовинизм, антисемитизм, ксенофобия – уродливые черты уродливых незрелых личностей.
Все так. Только вступать в брак должны представители одной породы, и это не снобизм. Выражение «живут как кошка с собакой» предки не просто так придумали.
Прокрутив в уме только что состоявшийся разговор, Георгий усмехнулся. Как ни старайся, а невозможно объяснить семнадцатилетнему юноше, что любовь больше, чем секс, а брак намного больше, чем любовь. Вот хоть разбейся, а не переубедишь ты его, и порой родителям приходится проявлять жесткость. А иногда вмешивается судьба…
Георгий собирался ложиться спать, но тягостные воспоминания погнали его на беговую дорожку. Он включил фильм о жизни Юлия Цезаря и быстро зашагал по резиновой ленте.
Сосредоточиться на биографии великого императора не удалось, мысли сбивались на визит Зиганшина. «Вот быдло ментовское, – в сердцах бросил Георгий, прибавляя скорости, – влез в дом, разбередил чужие раны и свалил! Интеллект и благородство все-таки разные вещи. Да, этот Зиганшин умный мужик и, кажется, не трус, поэтому и продвинулся по службе, но как был подонком, так им и остался. Накопал, как ему показалось, компромат и прибежал пугать. Специально, наверное, выгадал, пока я в отпуске, напросился домой, прощупать почву. Теперь что? Шантажировать меня собрался? Может, и нет у него никакого друга-психиатра… Нет, он реально умный и на такой откровенный блеф не решился бы. Что за доктор наук, кстати, который не просто дружит с ментом, но и обсуждает с ним своих пациентов? Врачебную тайну отменили, что ли, а я не знаю?»
Георгий злился больше на себя самого, чем на Зиганшина. Быдло, даже умное, боится силы, и если бы он сразу выкинул за порог незваного гостя, тот поджал бы хвост и больше никогда не тявкнул в его сторону. Силу подлые люди знают, а доброжелательность путают со слабостью. Не выгнал – значит испугался, значит есть крючочек, за который можно подвесить. Что ж, у человека новая должность, открылся новый простор для коррупционной деятельности, и взнуздать начальника собственной безопасности будет совсем не лишним.
Главное, прикинулся таким «не-могу-молчать-доброжелателем». Кого хотел обмануть, господи ты боже!
Георгий засмеялся, сбил темп и, соскочив с дорожки, принялся за дыхательные упражнения.
Резко выдохнув, он вдруг подумал о последних словах своего гостя. Нет, Зиганшин не просто так поделился с ним своим несчастьем. Он дал Георгию в руки оружие против себя. Рассказал начальнику собственной безопасности, что сорвался, достал табельный пистолет и чуть не убил больного человека.
Что ни говори, а это благородный поступок.

* * *
Зиганшин освободился только в десятом часу, и Фрида заставила его остаться ночевать у мамы.
Кажется, ей нравилось, когда его нет: можно лечь спать пораньше и не надо волноваться о том, как он едет домой по ночной дороге.
Да и сам Зиганшин устал гонять туда-сюда. Время, когда он отдыхал за рулем, давно прошло.
Мама подала на ужин пельмени, проголодавшийся Зиганшин с налету съел штук тридцать и осоловел так, что даже пить чай сил не стало. Он прошел в гостиную и упал на диван, который мама уже расстелила для него.
Странно, до сего момента тишина и возможность выспаться вволю казались ему недостижимым блаженством, но как только ноги перестали гудеть от усталости, Зиганшин понял, что адски скучает.
Он набрал Фриду:
– Как вы там, зайчик?
– Все отлично, не волнуйся. Дедушка только ушел, а мы собираемся спать.
– Я постараюсь как можно скорее с квартирой разрулить, чтобы не пришлось нам врозь ночевать, зайчик.
– Не спеши с этим. Ты в курсе, что разлука укрепляет чувства?
– Они и так крепки.
– Серьезно, Славочка! Не отвлекайся от работы пока.
– Оказывается, – признался Зиганшин, – я не могу заснуть, если кто-то не прыгает у меня на голове.
– Ты уж постарайся. – рассмеялась Фрида.
– Позови мне ребенка.
– Которого из?
– Ну Фрида, включи дедукцию! Света с Юрой сказали, что они уже взрослые, Батоны еще не умеют говорить, кто остается?
– Секундос, – снова засмеялась Фрида.
В трубке послышались ее быстрые легкие шаги.
Зиганшин улыбнулся, представив, как она сбегает вниз по лестнице, задумался и не сразу понял, что Светочка уже на связи. Она так и не смогла побороть застенчивость и никогда не заговаривала с ним первой.
– Ну как ты там, солнышко мое?
– Хорошо, – прошептала она.
– Как Тишка?
– Хорошо.
Тишка был плод страсти его собак – овчарки Найды и вельш-корги Пусика. Столь дерзкое смешение пород обещало дать миру что-то невероятное, но пока щенки были очень милы, так что пятерых удалось пристроить в хорошие руки, а один был оставлен в качестве персональной собаки младшей Светы. Как теперь переезжать в город с такой стаей, бог его знает, одна надежда, что Тишка размерами пойдет в отца.
– Я завтра приеду, солнышко.
– Приезжай, – прошелестела Света.
Зиганшину так захотелось обнять девочку, что он чуть было не сорвался домой, но сообразил, что когда приедет, она будет уже спать.
– Целую тебя, солнышко. А ты от меня обязательно Тишку поцелуй. И Фриду.
Тут он услышал, как кто-то пытается дозвониться, но проигнорировал сигнал. Что бы там ни было, две минуты оно может подождать.
– Я поцелую, – сказала Света. – А ты завтра точно приедешь?
– Ну конечно! И мы с тобой почитаем, что захочешь!
– Про Карлсона?
– Про Карлсона обязательно!
Зиганшин хотел спросить, что привезти, но вовремя осекся. Кто знает, как завтра сложится день… Еще наобещает «киндер-сюрприз», и забудет, неудобно получится. Лучше пусть действительно сюрприз будет.
– Целую тебя, доченька! Спокойной ночи!
Отключившись, Зиганшин нахмурился. Нет, выспаться в спокойной обстановке – это, конечно, хорошо, кто бы спорил, но пора завязывать с раздельными ночевками. Фриде хорошо – не надо мужика кормить, старшим детям глубоко плевать, есть он, нет ли, а Светочка боится, что он уйдет навсегда.
Срочно найти вариант и переехать – вот задача задач!
Зиганшин потянулся к телефону, чтобы посмотреть свежие объявления о продаже недвижимости, и увидел пропущенный звонок от Анжелики. Как он забыл, что кто-то к нему прорывался во время разговора со Светочкой! Вроде он еще не старый, а память как решето…
– Что? – свирепо спросил он, когда Анжелика взяла трубку.
– Добрый вечер, дорогой!
– Чувствую, был добрый, пока ты не позвонила.
– Не бойся, все тихо. Я так, потрещать.
Зиганшин вздохнул и лег поудобнее. Если Анжелика хочет общаться – она общается. Взывать к деликатности бесполезно.
– Давай, трещи.
– Я тут вышла на одного человечка… Вся цепь тебе неинтересна, но суть в том, что я вышла на одного мужика, которого по инициативе Пестрякова вышибли из органов. И это не просто мужик, а бывший однокурсник, так что обидку затаил он, сам понимаешь…
– Анжела, ты меня прости, как говорится, дуру грешную, вроде я сам тебя взбутетенил, но давай больше не будем лезть к Георгию Владимировичу.
– Чего это?
– Я был у него дома. Прости, что тебе не сказал, но я хотел по-мужски решить. А если бы предупредил, ты бы наверняка со мной напросилась.
– Да уж не сомневайся.
– И все испортила бы. Короче, мы поговорили, я все рассказал ему, как есть.
– И?
– Он напрягся, конечно, поначалу, ну да это естественно. Я бы тоже взбрыкнул, если бы ко мне приперся какой-то хмырь и заявил, что мою сестру Наташу убил не сумасшедший, а другой человек.
– Так, напрягся, значит, а потом?
– Взял себя в руки, и мы спокойно поговорили.
– И?
– Не включай следователя. Он совершенно правильно сказал, что альтернативного преступника мы не найдем, а вот ребенку психику сломать можем капитально.
– Какому ребенку?
– Сыну его!
– Ну да, – кисло отозвалась Анжелика.
– Правда, давай оставим их в покое.
– Да я сама этого хотела, Славик. Ровно до той минуты, пока не поговорила с обиженным сокурсником.
– Ну ясное дело, он тебе наплел!
– Наплел, наплел, – засмеялась Анжелика, – в частности, что, когда Пестряков учился на пятом курсе, его девушку убил маньяк.
– Гонишь!
– Собственно, поэтому Георгий Владимирович и пошел служить в милицию. Усилил собою наши прогнившие кадры, так сказать.
– Бред какой-то!
– Бред не бред, но не кажется ли тебе, что, когда две любимые женщины погибают от рук серийного убийцы, это как-то многовато для биографии честного гражданина?
– А какой по счету это был эпизод?
– Надо смотреть. Дядечка подробностей не знает.
– Как ты на него вышла?
– Обижаешь! – фыркнула Анжелика. – Или мы не следователи? А вообще я тоже заканчивала университет и благодаря соцсетям поддерживаю отношения с однокашниками. Тут-там спросила – и вуаля!
– Вуаля-то вуаля, а Пестрякову никто тебя не сольет?
– Ну и сольет, а я в домике! – беззаботно воскликнула Анжелика. – Я же следственный комитет, у нас свой заградотряд.
– Ладно, – примирительно произнес Зиганшин. – Но я все-таки думаю, что это совпадение. Может, то и не девушка была, а просто знакомая. Надо дело смотреть. То есть не надо. Серьезно тебе говорю, Анжел, давай забудем.
Ямпольская фыркнула:
– Тебя не поймешь, родной! Говорят – чушь и больная фантазия, ты бьешь копытом. Ну ок, я выяснила, что реально есть куда наступать, так ты в кусты! Что за парадоксальные реакции?
– Не надо, – повторил Зиганшин.
– Точно?
– Точно. Правду мы не найдем, потому что она и так известна, а хорошим людям нервы помотаем.
– Ладно, – вздохнула Ямпольская, выдержав паузу. – Но все-таки это странно: сначала девушка умирает от руки серийного убийцы, потом жена.
– Анжела, потом – это через двадцать лет. Вполне может оказаться совпадением. Есть же люди, у которых постоянно всё воруют, это не значит, что они сами карманники.
– Они рассеянные, беспечные и доверчивые. А каким набором черт надо обладать, чтобы на твоих баб маньяки нападали, не подскажешь, родной?
Зиганшин задумался, но в голову ничего не пришло. Возможно, информатор Анжелики от злобы исказил прошлое, и жертва маньяка была не девушка Пестрякова, а случайная знакомая. Потанцевал он с ней в компании пару раз, позажимал на кухне, вот вам и девушка.
Чтобы успешно имитировать почерк серийного убийцы, надо знать такие детали, которые являются тайной следствия и недоступны широким массам. Пестряков учился на последнем курсе юрфака, но студентов редко посвящают в подробности настоящих дел, так что по уровню информированности он ничем не отличался от среднего обывателя, разве что практику проходил там, где велось расследование. Только тогда появляется микроскопический повод его подозревать.
И обставить убийство жены под работу Климчука он тоже никак не мог, потому что оно явилось первым эпизодом, о котором стало известно правоохранительным органам. Даже если в его руки каким-то волшебным образом попал биологический материал несчастного Саши и его записка…
Зиганшин почувствовал, что эта мысль зацепилась за извилину, как заноза, и если ее додумать, кое-что прояснится, но тут его перебила Анжелика:
– Так мне в архив не ходить?
– Нет.
– И дело не смотреть?
– Нет.
– Прямо вот нет, и всё?
– Нет, Анжел. Возмездие должно помогать выжить, а не добивать тех, кто остался.

* * *
Георгий напряженно размышлял, куда пригласить в этот раз Аню, как она сама написала ему, что есть лишний билет в театр на премьеру модного режиссера. Собиралась с родителями, но папа в последний момент отказался идти, так не хочет ли Георгий занять его место.
Георгий не хотел. Спектакли этого режиссера были, может, и талантливые, но с явным душком, как говорили в питерских театральных кругах, анчоусного посола, так что придется не только скучать, но и краснеть, сидя рядом с приличными дамами.
Кроме того, он не совсем понимал, как поступить с деньгами за билет. Отдать только за свой или за все три? Карина понимала в подобных тонкостях, а он – нет. Проще отдать всю сумму, но вдруг Аня с мамой обидятся, сочтя это пошлым гусарским жестом? Да и вообще – Георгий заметил, что начал считать деньги после того, как на волне то ли благодушия, то ли детской ревности дал Нинке на портьеры ее мечты.
А вернее всего, Георгию просто не понравилось, что его ставят перед фактом – то есть знакомят с мамой до того, как он об этом попросил.
Впрочем, негодование быстро прошло, и по здравом размышлении он оценил деликатность Ани. С мамой, Тамарой Васильевной, он и так прекрасно знаком, никакое это не представление родителям, тем более без всемогущего папы. Во время похода в театр Аня всего лишь дает понять, что не стесняется его и готова к отношениям, но только к таким, чтобы не стыдно было перед мамой.
Георгий прямо спросил у девушки, сколько должен, она без всякого жеманства назвала сумму, равную цене одного билета. Он и сам чувствовал, что так правильно, поэтому заплатил без обсуждения, решив, что в следующий раз просто сводит Аню куда-нибудь вместе с мамой, и вопрос будет исчерпан.
Он тщательно отпарил костюм, выбрал к нему галстук в жемчужно-серую полоску с красной искрой и, одевшись, так понравился себе, что предвкушение театральной скуки исчезло.
Полковник полиции, стройный длинноногий красавец с седыми висками – прекрасная пара для Ани, любая мама это подтвердит!
Георгий купил цветы – два букета, для Ани и для мамы. Женщины восхитились, но в театр решили их не брать.
Аня поставила букеты в вазы и ходила по огромной, полной света, родительской квартире, прикидывая, где они будут лучше смотреться, а Тамара Васильевна варила кофе в крошечной медной турке.
Георгий слегка опьянел от вида этой современной квартиры, не похожей ни на один дом, где приходилось ему бывать раньше, – величественный зал с окном во всю стену, легкая лестница на второй этаж, сделанная так, что кажется, будто ступеньки висят в воздухе, скупые современные линии – словом, простор и свет.
Опьянел он и от того, как мило Аня хмурится, выбирая место для цветов, будто это самая серьезная задача на свете, и от улыбки Тамары Васильевны, высокой изящной дамы с пышной прической. Она оделась для театра, но все равно, даже в вечернем платье встала к плите сварить чашку кофе для дочкиного поклонника.
Георгий вдруг понял, что влюблен в Аню, в светлый и приветливый мир, который она создает вокруг себя, в аристократическую красоту девушки, и в доброжелательность мамы тоже влюблен.
Он бы сию секунду сделал предложение, но без кольца нельзя. Чтобы войти в этот мир, надо самому быть его частью, делать так, как принято, а не вламываться в грязных сапогах: «Я вашу дочь того… люблю!»
Приняв из рук Тамары Васильевны крошечную чашечку тонкого фарфора, он осушил ее одним глотком и предложил ехать.
На улице было не то чтобы по-настоящему холодно, но промозгло, и Георгий несколько удивился, когда дамы набросили легкие меховые накидки и прямо в туфлях вышли из квартиры.
Пришлось стремглав бежать вниз, к припаркованной довольно далеко машине, и подать ее к подъезду. Он сам вызвался их отвезти, так что ничего унизительного.
В театре Георгий первым делом забронировал столик в буфете на антракт и повел своих дам прогуливаться по фойе, которое благодаря Карине знал как собственную квартиру.
Классический репертуар за двести лет существования театра почти полностью развалился, но само здание выстояло, не поддалось модным тенденциям. Светло-желтые стены, белые колонны, лепнина, шелковые сборчатые занавеси с кистями – все это наводило торжественное настроение, будто, войдя в здание театра, ты одержал маленькую победу над временем.
Георгий разглядывал то натертый до блеска дубовый паркет, то причудливые гипсовые завитки капители и представлял, как двести лет назад здесь прогуливались, шурша кринолинами, дамы, а мужчины в тесных сюртуках раскланивались с ними.
«И были они в точности как мы, только одежды разные. Им тоже казалась любовь вечной, а прошло время, и следа от них не осталось. Всех уравняла смерть своей косой, и счастливых, и несчастных… Горькие мысли лезут, но оно всегда так. Где любовь, там и смерть. Сладкая парочка – любовь и смерть, а вернее, две стороны одной медали».
Тут Георгий понял, что Анина мать обращается к нему, и отвлекся от философских дум.
– …мы были буквально шокированы, Георгий, когда узнали, что вы служите в милиции, – щебетала Тамара Васильевна, – ведь у Полиночки в фирме уже место было для вас готово, и она возлагала на вас большие надежды.
Георгий изобразил что-то вроде офицерского поклона.
– Открою вам маленькую тайну, – продолжала мама Ани, – Полина тогда сильно рассердилась, потому что найти вам замену оказалось весьма непросто. И ваша мама, Георгий, пережила много неприятных минут, она была просто в ужасе, а я ее убеждала, что все не так уж плохо. И оказалась права!
– Безусловно, Тамара Васильевна!
– Да, сейчас полицейские считаются элитой, но тогда… Я просто не представляю, что могло заставить вас, Георгий, с вашим-то интеллектом и памятью, нырнуть в ту клоаку. Слава богу, нам никогда не приходилось сталкиваться, но я знаю, что в те годы там царила полная разруха.
Георгий улыбнулся. Аня отступила, видимо, давая понять, что непричастна к маминому любопытству, и делала вид, будто изучает фотографии артистов.
– Это закон физики, – развел руками Георгий, – Тамара Васильевна, чтобы взлететь к высшей точке, ускоряться надо из точки нижней, а не из середины.
– А вы рисковый человек! – Анина мама кокетливо погрозила ему пальцем. – Впрочем, я всегда знала, что вы не пропадете, еще с тех пор, как вы мальчиком приходили к нам в гости вооруженным до зубов. Уже тогда было понятно, что мирная карьера адвоката не для вас. Но все же милиция…
Третий звонок избавил его от необходимости оправдываться. Георгий повел своих дам в зал.
Спектакль оказался в точности так плох, как он и предполагал, но Георгий не скучал, потому что рядом была Аня. Он смотрел, как блестят ее глаза в темноте зрительного зала, переводил взгляд на руки – тонкие, с длинными хрупкими пальцами. Аня неподвижно держала их на коленях.
Иногда она слегка склоняла к нему голову и еле слышно спрашивала: «Ужасно, да?» – и именно тогда, когда это было действительно ужасно. Георгий кивал, и они вместе, как заговорщики, косились на Тамару Васильевну. Та сидела с прямой спиной и внимательно смотрела на сцену.
Он надеялся, что в антракте кто-то предложит уйти, но дамы твердо были намерены держаться до конца, а когда в буфете встретили знакомых, семейную пару лет шестидесяти, и те восхитились оригинальной трактовкой, Георгий понял, что сидеть ему не пересидеть.
Вдруг вспомнилось, как он, будучи в командировке, ходил на эту же самую пьесу в местный театр, и там как-то обошлись без оригинальной трактовки, обнажения сущности и прочего высокого искусства. Сделали все по старинке, некая условность декораций происходила скорее от скудости бюджета, чем от дерзости художника, и за весь спектакль никто ни разу даже не разделся, и однако постановки элитных режиссеров слились в сознании Георгия в один серый ком, а тот простенький спектакль остался ярким и приятным впечатлением.
Но вслух он этого говорить не стал, не хотел быть мальчиком, кричащим «а король-то голый!», поэтому обошелся эвфемизмом про смелую трактовку, и за спиной супругов поймал озорной Анин взгляд.
После спектакля он отвез сначала маму, потом Аню, и снова девушка на секунду задержалась на пороге, но Георгий растерялся, замешкался, и пауза затянулась так, что просить о чашке кофе стало уже неудобно.
Чувствуя себя идиотом, Георгий поцеловал девушке руку и ушел, договорившись о встрече в выходные.

Дома ждал сюрприз: когда Георгий, стараясь не шуметь, отпер дверь, ему навстречу вышла Люся.
«Какого хрена?» – чуть не вырвалось у него.
– Ну, слава богу, вы дома. – Люся хлопотливо вытерла руки полой фартука.
Зачем она его нацепила среди ночи? Георгий молча снял куртку.
– Вас ужином покормить?
– Спасибо, сыт.
– Ну смотрите сами, я там все оставила, если кушать захотите.
– Вы почему еще не дома, Люся?
– Ну как же? Вас нет, а Алешеньке, – Люся перешла на свойский шепот, – Алешеньке не годится пока одному дома быть…
– Он взрослый парень.
– Это вам так кажется.
Георгий решительно взял Люсю под локоток, провел к себе в кабинет и плотно закрыл дверь.
– Давайте уточним. Я дал вам премию и повысил жалованье не потому, что хочу от вас чего-то большего, чем вы делаете сейчас. Люся, меня вполне устраивал тот объем, который вы выполняли прежде, и, кажется, я достаточно ясно дал вам это понять. Простите, что сразу не сообразил, что после смерти Карины Александровны у вас прибавилось обязанностей, но…
– Господи, да что вы такое говорите! – вдруг перебила Люся. – Разве в деньгах дело? Я просто хочу помочь! Вы ж мне как родные…
Георгий поморщился.
– Да-да, – пылко продолжала Люся, – я Карину Александровну с детства знала, и Алешеньку помню еще совсем малышом, ну и вас, конечно, Георгий Владимирович, каким вы красавцем свататься пришли.
– Люся, ну что это за ренессанс крепостного права?
– А не надо издеваться! – обиженно краснея, проговорила Люся. – Ближе вас у меня никого нет, а я не приучена близких людей в беде бросать. Вам женская рука сейчас ой как нужна, хоть вы сами этого не сознаете. Взрослый парень, говорите? Перед отцом, может, оно и надо храбриться, но чтобы было кому поплакаться, тоже очень важно.
– И все же я вас настоятельно прошу не выходить из круга своих обязанностей.
– Так разве я денег требую? То, что вы платите, отработаю, а остальное по-дружески…
– Давайте без «по-дружески», – отрезал Георгий. – Без родных и близких. Люся, вы отлично работаете, и прошу вас этим ограничиться. Надеюсь, вы меня поняли?
Она покачала головой и вздохнула с такой жалостью, будто Георгия пытали у нее на глазах:
– Ну я же от всей души, от чистого сердца…
– Да я понимаю, Люсенька, – смягчился сразу Георгий, – только не нужно. Я буду чувствовать себя обязанным, а отблагодарить вас не смогу.

Разговор с домработницей оставил неприятный осадок. Действительно, если ты не принимаешь помощь, идущую от чистого сердца, это называется гордыня. Но, черт побери, если он даст слабину, Люся тут поселится!
Пока мама опекала овдовевшего сына и внука, домработница была тише воды ниже травы, но прошло время, мама вернулась к своим делам, которых у нее было немало, и Люся спешит завоевать освободившиеся территории. Зачем? Какую выгоду сулит превращение в ангела-хранителя семьи Пестряковых? Зарплату Георгий ей поднял, премию дал более чем приличную… Что еще с него можно отжать? Вот что, что?
Георгий нахмурился и подумал, что злится на Люсю и отказывает ей в чистых душевных порывах из-за того, что она заметила, что он оставил сына одного.
Упрек? Справедливый?
Георгий снял тапки и в одних носках подкрался к комнате сына и приоткрыл дверь. Из темноты доносилось мерное дыхание спящего юноши.
Парень был только рад, что отец свалил! В его возрасте Георгий обожал оставаться один в квартире, и все подростки такие.
А и сидел бы он дома, как примерный отец, все равно каждый в своей комнате. Сын в книге или соцсети, а он сам – на беговой дорожке. Семейная идиллия.
Нужно было остаться у Ани. Вспомнилась ее длинная тонкая шея, трогательные ключицы в вырезе простого черного платья, легкие завитки волос, еле слышно касавшиеся его щеки, тонкий аромат ее духов…
Нет, хорошо, что хватило силы воли уехать.
У них с Аней будет красивая история любви, без поспешного секса и связанных с ним неловкостей и недомолвок.
Георгий привык считать себя элитой, хотя и не любил этого слова в применении к людям, поэтому до сегодняшнего вечера не осознавал, что Аня находится на более высоком уровне. Если он – просто элита, то Анина семья – элита элит, или, как было принято говорить раньше, сливки сливок.
Он не может дать ей ничего такого, чего у нее нет, так хотя бы красивое ухаживание и свадьбу по ее вкусу.
А секс подождет.
«Тем более через три дня среда, и я к Нинке», – вспомнил Георгий и улыбнулся.

Зиганшин мирно собирался домой, когда в кабинет ворвалась Анжелика, и стала бестолково по нему метаться, как пушечное ядро из мультиков.
– Славик, соберись! Умоляю тебя, родненький, только не прощелкай!
– Господи, да что случилось?
– Соседи выезжают в Израиль и хату срочно продают. Второй этаж, шесть комнат, два балкона, кухня километр!
– Не потяну.
– Ты погляди сначала! А там напряжешься, тут займешь, там перехватишь, ну да ты сам знаешь, как оно бывает.
– Даже не собираюсь ехать с тобой. До дому, так и быть, подброшу, а дальше ни-ни.
Анжелика покопалась в сумке, достала внушительную связку ключей и потрясла у него перед носом.
– Почему я не удивлен? – вздохнул Зиганшин. – Почему мне не кажется странным, что ты не успела сама заехать, как уже в курсе, кто что продает и куда сваливает, и даже в риелторы к ним записалась.
– Поехали давай!
– Втюхивай неликвид кому другому, а я свой потолок знаю: пять комнат в плохом районе или четыре в хорошем. Но никак не шесть в отличном.
– Славик, а ты уверен, что на шестом ребенке Фрида остановится?
– Слушай, ты вот Коле слово «нет» хорошо растолковала, а сама, по ходу, выучить забыла.
– Это тебя не касается. Ты не рассуждай, родной, а давай собирайся. Поговорить – не купить.
– Нет. Эн е тэ! Нихт! Найн! Ноу! Как еще сказать, чтобы ты поняла?
– Никак.
Зиганшин закрыл кабинет и пошел к машине, чувствуя себя ребенком, которого тащат за ухо.
Он хотел быстро высадить Анжелику возле подъезда, но номер, естественно, не прошел.
Припарковавшись возле торгового центра, они минут десять еще шлепали по бодрым весенним лужам, потому что соседство оказалось довольно условным: продаваемая квартира располагалась за два дома от Анжелики.
Зиганшин сразу влюбился в этот дом, похожий на мрачный средневековый замок, в просторный внутренний двор и в лестницу с изразцами. Он понял, что хочет жить именно здесь, и нигде больше, а что Анжелика будет не дверь в дверь, так это дополнительный бонус.
Они подошли к огромной, очень старой двустворчатой двери. Тяжелое дерево было выкрашено коричневато-красной шаровой красочкой, природный оттенок которой потускнел от времени. Возле замочных скважин краска облупилась, открыв серую изнанку, по наличнику шел ряд черных кнопок звонков с табличками, на которых можно было разобрать только отдельные буквы.
Повозившись с незнакомым ключом, Анжелика отперла дверь, но та не подалась, и Зиганшину пришлось сильно дернуть, чтобы открыть.
– У нас тоже так бывает, – сказала Анжелика, – дерево разбухает весной и осенью, а летом и зимой нормально.
– Как шизофрения прямо, – фыркнул Зиганшин и с некоторой опаской вошел.
Владельцы уже вывезли мебель, и, возможно, поэтому квартира показалась ему необыкновенно просторной. Тут детям не будет тесно, даже если Фрида решит усыновить еще десять человек. По коридору можно пройти, раскинув руки, и не коснуться стен, кухня показалась ему не меньше теннисного корта, да и комнаты гигантские. Самая маленькая равна самой большой в его прежней квартире, которую он не считал тесной.
Почему-то чувствовалось, что здесь жили хорошие люди. Может быть, они были не очень счастливы, но это уже другая история.
Анжелика села посреди кухни на оставленный табурет – очень старый, когда-то покрашенный той же краской, что и дверь, но теперь деревянные ножки полностью обнажились.
– Смотри, паркет нетронутый, – сказала она, – а в ванной хоть десять стиралок ставь, а для душевой кабинки все равно место останется. Ты же хочешь душевую кабинку, родной? Гидромассаж, все дела…
– За эту квартиру мне пришлось бы отдать даже хату, где мама с отчимом сейчас живет.
– Ну так здесь вам всем место найдется. Одна спальня вам, другая Ксении Алексеевне, а четыре комнаты детям.
– Да ну тебя.
– А вот для собак. – Поднявшись, Анжелика показала ему дверь еще в одну комнатку за кухней.
– Мама не такая дура, чтобы броситься в гущу внуков…
– Дура – не дура, чего гадать? – элегически вздохнула Анжелика. – Ты вон лучше посмотри балконы.
Зиганшин вошел в пустую квадратную комнату, в центре которой с потолка свисала старая медная люстра с греческим орнаментом и осыпавшимися стекляшками, и распахнул балконную дверь. В лицо пахнуло весенним дождем, а на голову упала старая, размокшая лыжа. Очень старая, еще деревянная, с нарисованным на носке снеговиком. Зиганшин посмотрел, нет ли еще чего любопытного, но обнаружил только глиняный цветочный горшок.
Взявшись за холодную и мокрую чугунную решетку, Зиганшин взглянул вниз, на детскую площадку. Все такое яркое и новенькое, Светочке бы понравилось кататься на желтой горке-трубе.
Он достал телефон и посмотрел инфраструктуру. Детский сад в соседней парадной этого дома, школ аж четыре, выбирай любую. До службы ему двадцать минут, а если продаст машину и купит велик, то даже быстрее. В трех кварталах небольшой парк, где можно выгулять собак. Идеальное место. И если бы он не тупил, не возрождался, как дурак, к честной жизни, то сейчас спокойно оформлял бы документы. Но нет, поманила идиота чистая совесть!
Вздохнув тяжело и протяжно, Зиганшин вернулся в кухню.
– Поехали, Анжел. Чего душу зря травить?
– Давай хоть Ксению Алексеевну дождемся.
– Что?
– Я ей обрисовала ситуацию, так что они с мужем сейчас мчатся сюда.
– Кто тебя просил?!!
– Давай просто дождемся. Шоколадку будешь?
Зиганшин взял батончик «Марс» и, кусая на ходу, еще раз прогулялся по квартире. Ему так не хотелось отсюда уходить, что даже злость на Анжелику за грубое вмешательство в его личные дела никак не разгоралась.
– Жаль, чайника нет, – вздохнула Анжелика, – плита-то вроде как работает.
Действительно, в углу кухни стоял настоящий раритет – эмалированная газовая плита на ножках, с четырьмя черными пластмассовыми ручками и одной красной – для духовки. Под ней на боку лежала тронутая ржавчиной небольшая гиря.
– Это не для спорта, родной.
– А зачем?
– Капусту квасить, жарить цыпленка табака, творог к пасхе выжимать…
– Она же ржавая.
– Не пользовались просто давно. Если ты вдруг не возьмешь квартиру, я эту гирю себе заберу, незаменимая вообще в хозяйстве вещь.
– Давай.
– Погоди, мне почему-то кажется, что мама согласится.
– Конечно согласится, когда ты на нее наедешь.
– Ну хочешь я для чистоты эксперимента домой пойду? Потом ключи занесешь.
Зиганшин покачал головой.
– Я буду тихой как мышка. Слушай, Славик, а я вот что спросить хотела… Если бы кто-нибудь сходил в архив и изучил дело маньяка, убившего девушку Пестрякова, ты же бы не хотел, чтобы этот кто-нибудь рассказал тебе подробности?
– Я же просил, Анжела!
– Ну не смогла я, не смогла…
– Я думал, мы договорились! Вот ты Колю своего ругаешь, а сама? С тобой как на пороховой бочке, никогда не знаешь, что ты сделаешь, кроме как когда просишь чего-то не делать! Тут полная уверенность, что ты поступишь наоборот! Говорят не звони, ты звонишь, не ходи в архив – ты идешь!
– Не, не, сейчас точно всё. Никакого больше Пестрякова, Я и тебе не расскажу, что узнала, и сама забуду.
– Точно?
– Клянусь!
Зиганшин сел на широкий подоконник и уставился в окно. Он дал Георгию Владимировичу слово – и обязан его сдержать. И сдерживал, и почти уже забыл о Пестрякове и Климчуке. И что бы там ни узнала Анжела, это не изменит его решения. Начальник собственной безопасности – человек непростой, но не убийца. Все-таки Зиганшин тоже не вчера пришел на службу в правоохранительные органы, у него за плечами большой опыт, послуживший к развитию профессионального чутья, так что он может отличить порядочного человека от серийника, даже такого, на которого маньячный стих находит раз в двадцать лет.
– Я – могила! – торжественно провозгласила Анжелика у него за спиной.
Зиганшин обернулся:
– Ладно, могила, рассказывай давай.

Анжелика не сильно рисковала вызвать у Георгия Владимировича подозрения. В деле серийного убийцы Тарасевича, в общем, было на что посмотреть, кроме единственного допроса жениха одной из многих жертв.
Ямпольская объясняла свой интерес к старым делам неопытностью, мол, она так долго просидела в глухомани, причем в основном в декретах, что чувствует себя как вчерашняя выпускница юрфака. Коллеги не больно-то ей помогают, наставниками быть не хотят, вот и приходится наращивать мастерство на примерах корифеев.
Случай Тарасевича был действительно поучительным.
Первый эпизод состоялся в девяносто восьмом, когда в пригородном парке обнаружили тело девушки. Убийца оглушил ее ударом по голове и задушил с помощью бельевой веревки. Сумочку он забрал, но кроме этого взял еще одну туфлю, и нарисованная на груди жертвы звезда заставила предположить, что действовал маньяк, а не грабитель, и версия подтвердилась, когда обнаружили еще один женский труп со звездой и без туфельки. А потом еще и еще…
Утрата сумочки, в которой женщины держат абсолютно все, серьезно затруднила опознание погибших девушек. Кроме того, преступник действовал в разных пригородах, часть которых официально находилась в городской черте, а часть принадлежала области, и много времени прошло впустую, пока преодолевалась неизбежная в таких случаях волокита, и была создана следственная группа.
Заработала она, впрочем, не за страх, а за совесть. Когда наконец установили личности жертв, между ними не нашли ничего общего, никаких точек соприкосновения, кроме одной: все девушки каждый день ездили в город на электричках. Три из них учились в институтах, одна в медучилище, и четыре работали в центре.
Кто-то выходил на маленькой станции и бежал домой через безлюдный парк, кто-то – на вокзале и ехал домой автобусом, но тела находили не там, где пролегали маршруты девушек, поэтому версия, что маньяк выслеживает жертв в электричках, долго не принималась за основную.
К счастью, допросили однокурсницу погибшей девушки, и она вспомнила, как та рассказывала, что однажды ехала вместе с симпатичным, но чуть странноватым и навязчивым мужичком.
Девушка пожаловалась подружке только потому, что ей хотелось почитать новый детектив, купленный на лотке возле вокзала, и только она устроилась на скамейке возле окна и раскрыла книгу, как подсело «это чмо с усами» и начало излагать свои взгляды на мировую литературу. Сначала заявил, что Хемингуэй, портрет которого висел над изголовьем всякого уважающего себя шестидесятника, никакой не писатель, а всего лишь посредственный журналист, а что сейчас печатают, это вообще за пределами добра и зла, но истинная классика переживет этот упадок, ну и прочее в таком же духе. Девушки решили, что человеку просто нужны были свободные уши, посмеялись над приставучим дураком и забыли.
Оперативники снова пошли по окружению жертв, и обнаружилось, что еще одна девушка незадолго до смерти рассказывала, как общалась в электричке с каким-то дядечкой, только речь шла не о литературе, а о житейских делах и политике.
Что ж, на жаждущих общения граждан можно нарваться где угодно – в транспорте, магазине, в очереди у врача и даже на пляже. Они вкручивают тебе свою автобиографию, политические взгляды, делятся воспоминаниями о своей геройской юности, совершенно не смущаясь, что ты отвечаешь им междометиями и отводишь взгляд. Люди без обратной связи невыносимы, но далеко не все из них маньяки.
Тем не менее следственная группа зацепилась за это и совместно с транспортной милицией провела блестящую операцию, в результате которой задержали военного пенсионера Тарасевича.
На ничтожной должности в военном училище он выслужил пенсию, которая позволяла ему не работать, а целыми днями раскатывать в электричках, приставая к девушкам. Сначала ему просто нравилось общаться, но вскоре он пресытился, и душа запросила чего-то большего.
Схема у него была простая, но действенная. Подсаживаясь к девушке, он не только сообщал ей свои взгляды, но и аккуратно выспрашивал кое-что о ней самой. Где учится, живет в общежитии или дома, не страшно ли поздно возвращаться? Никакой конкретики, ни имен, ни телефона, ни адреса не просил, поэтому девушки из вежливости отвечали, и обычно правду. В самом деле, что опасного в том, что расскажешь случайному попутчику, что ты студентка мединститута и у тебя каждый день по четыре пары, а живешь ты дома, потому что в общежитии нет мест или мама не пускает тебя во взрослую жизнь? Ясно же, что он тоже спрашивает из вежливости, а на самом деле ему хочется говорить только о себе любимом. Одинокий старый дурак едет с работы, дома никто его не ждет, вот он и общается, с кем может. Ладно уж, послушаем, потому что это грех – послать подальше несчастного человека.
Дальше Тарасевич запоминал, на какой станции выходит девушка, приезжал туда через несколько дней, выслеживал свою жертву и устраивал как бы случайную встречу. «Ах, ох, а вы меня не помните? В электричке с вами ехали, так интересно время провели… А вы в магазин? Ну я вас провожу немножко, мне тоже в ту сторону».
И тут срабатывает подсознание, которое в прошлый раз решило, что навязчивый дурак из электрички противный, но безопасный, так что сейчас можно с ним пройти короткой дорогой через парк. Подумаешь, давно стемнело, и фонари горят через один. Я – юная, красивая, сильная, со мной никогда ничего плохого не случится.
Лиза Горская, девушка Пестрякова, оказалась пятой жертвой из восьми, не первая и не последняя. Она жила в Мартышкине, но поступать в расположенный через дорогу университет не захотела, а каждый день моталась в мединститут, из которого однажды не вернулась.
Девушка была задушена, как и другие, на груди красным фломастером нарисована звезда, одной туфельки не хватало – почерк Тарасевича.
Интернет в те годы был еще в зародыше, волна вседозволенности, накатившая в перестройку, уже схлынула, журналисты стали соображать, о чем можно писать, а о чем – нет, и сотрудники следственной бригады оказались людьми, судя по всему, добросовестными, так что в прессу информация о туфле и звезде не просочилась, никто не знал этих деталей, кроме милиционеров и самого маньяка, так что подозревать имитацию оснований не было.
Да, в общем, если бригада была настолько компетентной, что всего за год выловила маньяка, то обнаружить имитацию там точно должно было хватить мозгов. Подражатель никогда не может в точности повторить почерк настоящего маньяка, разве что он является его соучастником, а таковые у настоящих серийников бывают крайне редко.
У Пестрякова было твердое алиби – во время убийства своей подруги он как раз делал доклад на студенческой научной конференции в Казани, и предоставил следствию не только авиабилеты, но и видеозапись своего выступления.
Тарасевич при задержании признался, но то ли коллеги на волне триумфа поленились записать подробно его показания, то ли решили, что улик и так выше крыши (при обыске у Тарасевича нашил коллекцию туфель и сумочек жертв), но все было как-то общо, без подробностей каждого эпизода.
А на следующий день жена наняла адвоката, и Тарасевич отказался от своих показаний. Так в несознанке и отправился на стационарную психиатрическую экспертизу, где у него то ли от назначенного лечения, то ли от резкой отмены моциона случилась тромбоэмболия легочной артерии.
Зиганшин вздохнул. Улики кажутся очень убедительными. Действительно, откуда в гараже у добропорядочного гражданина сумочки и обувь мертвых девушек? И зачем нормальному человеку бесцельно кататься в электричках по разным направлениям? Нет на эти два вопроса адекватного ответа, не существует.
Ну ладно, допустим, под стук колес хорошо думается и можно восполнить дефицит общения за счет случайных попутчиков.
И улики невиновным людям подбрасывают, редко, но бывает. Только невиновные люди не прячут от жен ключи от гаража.
А тут совпало – и трофеи у тебя дома нашли, и в электричке выследили, как ты к девкам приставал. Чего еще больше?
А с другой стороны, Тарасевич не оставлял на местах преступления ничего такого, что позволило бы его к ним железно привязать. Ни отпечатков пальцев, ни биологического материала.
И свидетельских показаний тоже нет толковых. Никто его не видел вместе с погибшими девушками, соответственно опознать не мог, а что однокурсница сказала «усатое чмо», так правда, конечно, но показания с чужих слов.
Вроде бы ясно, что маньяк-убийца не кто иной, как Тарасевич, но при хорошем адвокате еще неизвестно, как все бы повернулось, дойди дело до суда.
Ах, если бы мужики его подробно расспросили сразу!
Впрочем, какая разница, главное, ясно, что Пестряков не мог убить свою девушку и обставиться под маньяка. Никак. Ни при каких обстоятельствах.
Разве что киллера нанял…
– Интересно получается, – прервала Анжелика его раздумья, – живет себе Георгий Пестряков, живет-живет в славном городе Петербурге, и девушка его живет, но как только он сваливает в не менее славный город Казань, как даму сердца убивает маньяк. Потом он снова двадцать лет живет в Петербурге, женится, плодится, все дела, полное благополучие, но стоит на денек отлучиться в Москву, опять маньяк, как черт из коробочки, и нападает на жену. Совпадение? Не думаю.
– Хватит параноить!
Пожав плечами, Анжелика достала из сумочки новую шоколадку:
– Последняя… Давай пополам?
– Давай! Не, правда, Анжел, Пестряков наверняка тысячу раз в командировки гонял без трагических последствий. Про жену не знаю, как там вышло, а Лиза погибла, когда он был в Казани, потому что обычно он ее провожал до дома, как положено галантному кавалеру, и Тарасевич смог подступиться к девушке, только когда Пестряков уехал.
– Тогда как маньяк с ней заговорил в электричке, если она ездила не одна? Это надо быть полным идиотом, чтобы к парочке подсаживаться.
– Согласен.
– Есть еще пара несообразностей, родной, и ты сам мог бы обратить на них внимание, а не ждать, когда тебя ткнет носом многодетная мать без опыта работы.
Зиганшин нахмурился. Оказаться тупее Анжелики не очень хотелось, но в голову ничего не приходило.
– Это мне самому надо было дело смотреть, – проворчал он.
– Сроки, дорогой. Тарасевич действовал методически, как маньяк с хорошо выраженной маской нормальности. Все убийства происходили примерно через равные промежутки времени, и только несчастная Лиза Горская как будто лишняя, дополнительная нота в этом ряду, как экстрасистола какая-то. Интервал между всеми преступлениями составлял примерно три недели плюс-минус пару суток, но Лиза убита через две недели после предыдущей девушки и за три дня до следующей. Ты возразишь, что это естественно, безумие прогрессирует, и с каждым новым преступлением жажда возрастает, а период удовлетворения укорачивается. Соответственно маньяк убивает все чаще и чаще. Тогда почему после следующей за Лизой девушкой он возвращается к привычному ритму? Или есть еще жертвы, о которых нам неизвестно, потому что Тарасевич прятал тела?
– Ну мало ли…
– Так могло быть, если бы ему по каким-то причинам не удалось довести ритуал до конца. Но вроде бы у Лизы все атрибуты присутствуют.
– Анжела, он мог быть чем-то расстроен в те дни. С женой поссорился, или любимый хомячок ласты завернул, мало ли что, теперь не спросишь. Вот и решил себя побаловать.
– Да уж… – вздохнула Анжелика, – ребята как нашли у него в гараже улики, так сразу и расслабились, потому что маньяк маньяком, а других дел никто не отменял. Ну а потом Тарасевич удачно дуба врезал.
– Ну да, сэкономил людям кучу времени и сил, потому что не потребовалось укреплять доказательную базу для суда…
– И снова география! – перебила Анжелика.
– Что, прости?
– Снова подкачала география. Я посмотрела на карте. Все девушки были убиты в глухих углах парков или просто пустырей…
– Так и Лиза.
– Дослушай сначала. Все эти райские маньяческие кущи располагались на маршрутах девушек. Через один дикий угол можно срезать к остановке, через другой – к магазину. Обычная дилемма – или за пять минут добежать через лесок, или пилить полчаса по проспекту. В полночь, конечно, по улице пойдешь, а в восемь вечера почему бы и не срезать? Ведь еще рань раньская, люди кругом! Ну, увязался какой-то малахольный, трындит всякую чушь, подумаешь… Короче, девчонки были убиты на опасных, но хоженых-перехоженых маршрутах, все, кроме Лизы. Ее тело обнаружили на берегу пруда, в таком месте дикого парка, откуда никуда дороги нет. Там вообще людям делать нечего, разве что рыбу ловить. Да и то… Вот представь себе, родной, что ты девушка.
Зиганшин хмыкнул.
– Представил? – наседала Анжелика. – А теперь подумай, что заставило бы тебя углубиться, по сути, в дикий лес вместе с незнакомым и не особо симпатичным мужиком?
– Нет такой причины. Разве что Тарасевич заранее бы там притаился и стал взывать о помощи. Типа он ногу сломал. Лиза была студенткой медицинского института, могла клюнуть на подобную провокацию. Их же там учат гуманизму всякому.
Анжелика задумалась. Встала, прошлась по кухне, уютно скрипя половицами, и Зиганшин остро пожалел, что жить здесь не придется.
– Тогда это все объясняет, родной. – Она положила руку ему на плечо. – Тарасевич, может, реально проводил рекогносцировку и упал или увидел, как одинокая девчонка идет через парк и решил воспользоваться случаем. Залег в кустах и начал орать…
– А заодно проверил территорию на предмет добропорядочных неравнодушных граждан, реагирующих на крики о помощи.
– Логично. Похоже, зря я на Пестрякова гоню.
– Вот именно.
– Жаль, блестящая дедукция псу под хвост.
Зиганшин покачал головой:
– Анжела, ты меня извини, конечно, но от такой дедукции людям в диспансере таблетки прописывают. Все ровно тут.
– Наверное. Теперь точно забыли?
Зиганшин кивнул. Сыскной азарт – вещь хорошая, но надо уметь вовремя остановиться. После серии Тарасевича прошло двадцать лет, да и Пестрякова была убита больше года назад. Время уходит и забирает с собой доказательства, остается что? Строить версии одна убедительнее другой, но логичность, увы, не признак истинности.
Не нужно задаваться вопросами, на которые невозможно узнать правильный ответ.

* * *
Нина любила магазин ИКЕА. У нее не было ни машины, ни свободного времени, ни денег, поэтому ездила она туда не чаще раза в месяц, предвкушала и готовилась к этому событию.
Планировала необходимые покупки, считала деньги, изучала каталог, но ходить – по залам это же совсем другое дело, чем смотреть на компьютерный экран.
Нина самозабвенно вила гнездо. Удивительное это оказалось чувство – обставлять дом так, как нравится ей, выбирать, что хочется, и наблюдать, как безликая серая коробка превращается в уютное хорошенькое гнездышко, где так приятно находиться. И которое совершенно не хочется покидать.
И Нина мечтала. Не надеялась, но мечтала, что когда-нибудь наступит чудесный день, когда Георгий останется насовсем.
Это была сказка, и Нина знала, что сказка. В самом начале отношений Георгий дал понять, что не разведется, да, в общем, Нине и без того было прекрасно известно, что такие успешные и положительные мужчины не покидают свои успешные и положительные семьи, и любовники, которые обещают, все равно потом не женятся.
Она смирилась и жила от среды до среды, и почти убедила себя в том, что один вечер в неделю рядом с любимым человеком – это счастье.
Так говорили и подружки, одна замужняя и с маленьким сыном, другая толстая и одинокая. По их общему мнению, Нина ухитрилась взять у судьбы максимум, объединив в своей судьбе плюсы замужества и плюсы одиночества, а минусы того и другого ей удалось оставить за бортом.
Приходя в гости к замужней подруге и общаясь с ее супругом и повелителем, за три года брака превратившимся в унылое и невыносимо скучное существо, Нина думала, что девчонки правы. Разве лучше было выйти за такое же ничтожество, с которым не о чем говорить и, что гораздо хуже, на которого совсем нельзя положиться. В самый ответственный момент у него заболит спина (голова, желудок, нужное подчеркнуть) или накатит лютая обида, что жена приготовила не такой вкусный обед, как он мечтал, или еще что-то, главное, в итоге дело сделано не будет.
Однажды подружка затеяла генеральную уборку. Вылизала с утра пораньше всю квартиру и ушла на дежурство, попросив мужа только об одном: почистить мягкую мебель с помощью моющего пылесоса. Казалось бы, что такого, сделал и забыл, но муж сначала просто поленился, а к вечеру обиделся, как это его заставляют шуршать по хозяйству. Бедная подружка, вернувшись с трудного дежурства, не только не насладилась идеальной чистотой квартиры, но и извинялась все утро перед мужем.
Когда Нине становилось особенно одиноко, она думала про этого мужа, как с ним скучно, трудно и хлопотливо жить, постоянно обменивать свой психологический комфорт на его физический. Только самое противное даже не в этом. Какой бы ни был человек ленивый, глупый, трусливый, изнеженный и безответственный, он не может оставлять эти свои качества дома. К сожалению, он берет их на работу, и трудится соответственно, и сидит всю жизнь на ничтожной должности, вяло потявкивая на правительство и начальство, не дающие развернуться его великой натуре.
Многие мужчины до старости остаются заласканными детьми, которых дома балуют, а на улице нормальные ребята не берут в свои игры, но и особо не гнобят, зная, что те немедленно побегут жаловаться маме.
Архаичное выражение «зато муж хороший» Нина считала в корне неверным. Если человек – дерьмо, то он везде будет вонять, куда ты его ни посади, хоть дома, хоть на службе. Лентяй, который не в силах пятнадцать минут потратить на чистку дивана, на рабочем месте тоже не переломится.
Нет, Нина не хотела замуж любой ценой, ради статуса семейной дамы обслуживать никчемное существо, которое невозможно уважать, даже если очень хочется.
Лучше встречаться раз в неделю с настоящим мужчиной.

Нина с детства знала, что растет очень хорошенькой, и самое главное – любила свою внешность. Ей нравились свои раскосые, как у китаянки, глаза, и пухлые губы, и маленький аккуратный носик, и густые черные волосы, слегка вьющиеся на висках.
К ней много кто «подкатывал», но Нине хотелось чего-то большего или просто другого. Так страшно было повторить тоскливую одинокую судьбу мамы…
Подружки выходили замуж, а Нина ни с кем серьезно не встречалась. Обычно после первого свидания ей становилось скучно, а ложиться в постель, просто чтобы заполнить паузу в разговоре, не хотелось.
Когда-то Нина была влюблена в молодого преподавателя из медучилища, или ей хотелось думать, что влюблена, но он не обращал на нее внимания, и чувства быстро прошли.
С симпатичными докторами приятно бывало пококетничать на работе, но так, чтобы искры из глаз – нет.
Но Нина не сдавалась. Она пришла в этот мир, чтобы пережить чудесное возвышенное чувство, и не станет размениваться на пустяки.
Она думала, что сразу узнает, когда придет любовь, но та перехитрила Нину, вошла в сердце незаметно, исподволь, а когда девушка поняла, что происходит, было уже поздно.
И все-таки Нина сопротивлялась, сил хватило даже на то, чтобы не звонить Георгию, и не отвечать на смс. Он был старше, и он был женат, ясно, что это не могло кончиться ничем хорошим.
Только его лицо с резкими ястребиными чертами все время стояло перед глазами, и сердце билось трепетно и сильно, и настоящая любовь оказалась вовсе не глупой выдумкой человечества, которой оно морочит себе голову миллион лет, просто чтобы не скучать в ожидании смерти.
Нина не хотела идти на свидание с Георгием, уговаривала себя, что все поняла про любовь, а дальше – не надо. Но пошла, потому что очень хотела увидеть его в последний раз, а когда поцеловались, из головы девушки улетучились последние благоразумные мысли.
Такая любовь, как у них, выше условностей.
Они с Георгием – две половинки одного целого, просто немного не совпали во времени и встретились слишком поздно, когда он уже женился и родил сына. Но разве это важно, если у них есть вечер среды, несколько волшебных часов, когда они превращаются в единое существо с одним сердцем?
Нина растягивала восторг среды на всю неделю и заставляла себя быть счастливой возлюбленной, но так хотелось стать женой…
Ах, если бы Карина Александровна куда-нибудь исчезла… Видит Бог, Нина не желала ей зла, просто мечтала, как было бы хорошо, если бы ее не стало. В конце концов, не только мужья уходят из семьи, жены тоже. Завела бы она любовника… Или заболела и умерла… Такое постоянно происходит с людьми, почему не с женой Георгия?

И вот Карины Александровны нет уже больше года, а между ними ничего не изменилось. Георгий по-прежнему приходит по средам. Он не остается на ночь и даже не звонит никогда по вечерам, хотя теперь жены нет, некому его контролировать.
Конечно, нельзя сразу после смерти супруги привести в дом другую женщину. Есть чувства родственников со стороны жены, есть друзья, – словом, социальный протокол, который требует от вдовца скорби и одиночества. Самое главное, есть сын, который не простит отцу, если тот слишком быстро забудет мать.
Нина все это понимала и молча ждала.
Очень хотелось поговорить с любовником о будущем, но она боялась отпугнуть Георгия своей навязчивостью. «Вдруг он почувствует, что я на него давлю, а мужчины этого не любят, – думала Нина, – ничего нет для них ужаснее, чем лобовые вопросы о замужестве. Лучше я подожду еще, буду мягкой и нежной, так он быстрее поймет, как я ему нужна. Он прямо помешан на своих приличиях, еще взбесится, что я не знаю, как долго принято соблюдать траур по жене в высшем обществе. И вообще она не просто умерла, ее убили, тут, наверное, все вдвойне должно быть… Потерплю! Господи, я так натренировалась ждать того, что никогда не произойдет, что теперь до реального события потерпеть – раз плюнуть!»
Нина подошла к секции шкафов-купе и огляделась. Вот семейная пара, женщина такая же, как она, или чуть постарше, крепенький муж и двое детей, как раз такого возраста, как могли бы быть у них с Георгием. Тоже выбирают шкаф, и женщине не кажется это чем-то удивительным. Обычный день с семьей.
Нине вдруг стало так горько, что она едва устояла на ногах. Кажется, пока она стремилась к «настоящему», настоящее прошло мимо.
Всегда проходило, потому что, когда она была маленькая, как эти дети, тоже никто никуда ее не возил и день с семьей не проводил. Отца она не знала, а мама работала на две ставки.
Детство просидела одна с книжками и игрушками, и теперь ничего не изменилось, только вместо кукол у нее сериалы. Неужели она так и останется на обочине жизни?
Нет, нет! На дрожащих ногах Нина отправилась к выходу. Нет, все будет хорошо! И сейчас хорошо, но придет и настоящее счастье, так что шкаф пока не нужен. Они с Георгием скоро будут вместе, тогда и решат.

* * *
Зиганшин пребывал в шоковом состоянии, потому что мама дала добро, и не просто согласилась съехаться с сыном и его многочисленным семейством, но и возглавила процесс. Анжелика, естественно, не осталась в стороне от такого эпического замута, и теперь обе дамы занимались тем, что выносили мозг риелтору.
Угрозами и шантажом мама вытянула из отчима его последнюю тайную заначку. Благодаря этому удавалось сохранить жилье Виктора Тимофеевича как запасной аэродром.
В общем, все складывалось так благоприятно, что оставалось только скрестить пальцы и молиться. И лить горькие слезы, прощаясь с любимым джипом.
Сделка выжимала из всех все. Чтобы приобрести квартиру мечты, пришлось буквально вытряхнуть всю мелочь из карманов и разбить детские копилки, так что речи не было о том, чтобы вместо джипа взять тачку попроще.
Зиганшин оказался в буквальном смысле отрезан от семьи, потому что кататься из деревни каждый день автобусами в город был ни разу не вариант.
Он взял у Анжелики надувной матрас и заселился в новую квартиру, благо хозяева оказались добрыми людьми и позволили ему это сделать до окончания сделки.
Зиганшин так привык тратить время на дорогу, что теперь, когда от дома до службы стало двадцать минут пешком, он чувствовал себя будто в отпуске.
Не любитель бездельничать, он начал потихоньку приводить квартиру в божеский вид: лишняя гарантия, кстати, что покупка не сорвется. О настоящем ремонте, с заменой труб и выравниванием стен пока даже мечтать не приходилось, доступен был только суперэконом – белим потолки, красим оконные рамы, клеим обои, натираем полы и забываем лет на пять.
Бедненько, зато чистенько и просторно, это лучшее, на что может рассчитывать многодетный честный полицейский.
Посмотрев на ютубе множество обучающих роликов, Зиганшин одолжил у Анжелики стремянку и раритетный пылесос, с помощью которого можно белить потолки мелом, опустошил все окрестные коробки «для ненужных печатных изданий», сложил себе треуголку из газеты «Метро» и приступил к делу.
Макс Голлербах вызвался помочь и заодно привез из гаража все остатки от собственного ремонта. Стыдно сказать, но Зиганшин так обнищал, что был этому рад.
Вместе с Максом приехал его двоюродный брат Руслан с поистине царским подарком – ключами от своей машины.
– Пользуйся пока, – сказал он Зиганшину небрежно.
– А ты?
– А я инвалид, – напомнил Руслан, постучав по полу ногой в протезе. – Мне нужно на ручное управление пересаживаться. А зачем, если у меня служебная машина есть? Жене моей тоже пока не до руля, а тачка должна ездить.
Макс переоделся в тренировочный костюм, и работа закипела. Зиганшин с Максом клеили обои, а Руслан сидел посреди комнаты на табуретке и разглагольствовал, как приятно смотреть на чужой труд, а самому ничего не делать, а только всех бесить мудрыми советами.
Получилось, конечно, не идеально, но для первого опыта ничего. Зиганшин специально начал с комнаты, которую предполагал под их с Фридой спальню. Набьет руку – и в детских сделает лучше. А тут поставят мебель, повесят картинки, и прекрасно будет смотреться.
Работника и советчика следовало покормить, но у Зиганшина не было ни еды, ни посуды. Он растерялся, думая, уместно ли предложить людям доширак, как Руслан принес из прихожей пакет, в котором обнаружилось несколько банок пива и необходимый к нему приклад.
– Мы же обратно без колес поедем, – пояснил он, – так что имеем право. А тебе пепси-колки взяли. Ну, давай, с новосельем!
Зиганшин удержал его руку:
– Нет-нет, рано. Сглазишь еще!
– Ну тогда за мечту о новом доме. Так можно?
– Можно.
Ощутив во рту полузабытый вкус, Зиганшин вспомнил, как в детстве спорил с мамой, запрещавшей ему пить всякую синтетику. Теперь ему самому предстоят жаркие диспуты с детьми о том, что вредно, что полезно.
Он улыбнулся и посмотрел на друзей. Руслан прилег на надувном матрасе, Макс сидел на широком подоконнике, а сам Зиганшин устроился на полу, прислонившись к шершавой стене, с которой содрал обои, но обрывки пожелтевших газет, напечатанных за много лет до его рождения, еще держались. От стены чуть-чуть несло пылью и тленом – запахом времени, которое все ровняет и никого не щадит.
И вдруг он понял, что все было не зря, и о прошлом нечего жалеть, и не нужно страдать, что много лет он жил неправильно и принимал не те решения, которые надо. Это был путь, который привел его к нынешнему счастью, вот и все. Шаг вправо, шаг влево, и не оказалось бы его рядом в ту секунду, когда маленькой Светочке понадобилась новая семья… Да, да, и ее новорожденным братьям тоже, он всех детей любит одинаково.
Зиганшин прикрыл глаза, наслаждаясь чувством умиротворения, и только хотел позвонить домой, как Макс с хлопком открыл новую банку пива и сказал:
– Наш с вами друг вспомнил свою жертву.
– Да? – встрепенулся Зиганшин. – Ну, слава богу!
– Простите, что взбаламутил вас. Забыл, что чутье иногда подводит и опытного профессионала, и, собственно, чем больше профессионал считает себя опытным, тем чаще оно его подводит.
– Это да, – лениво откликнулся Руслан, лежащий на матрасе, как римский патриций на пиру, – это стоит только подумать: «Ах, какой я прекрасный врач!» – жди, что обосрешься. Как поставишь правильный диагноз не потому, что внимательно осмотрел пациента и изучил историю, а просто ты такой гений, что тебе достаточно мимолетного взгляда на больного, чтобы все про него понять, так лучше вали из профессии от греха подальше.
– Макс, наоборот, сомневался, так что не считается, – вступился Зиганшин, – так он прямо все вспомнил, все обстоятельства?
Макс засмеялся:
– Вы слишком хорошего о нас мнения. Пока бедняга вспомнил только серое пальто, но это уже прогресс.
– Это вы все по поводу Пестряковой не можете, что ли, угомониться? – фыркнул Руслан. – Но если хотите мое мнение, не стоит она того, чтобы о ней голову ломать.
– Руслан!
– Ой, да, о мертвых либо хорошо, либо ничего, но строго говоря, если я назову ее подлой сволочью, в ее случае это будет комплимент.
– Руслан, прекрати, – нахмурился Голлербах. – Женщина трагически погибла…
– Нет-нет, продолжай. – Зиганшин пересел поближе к Русланову ложу и, скрестив ноги по-турецки, заглянул ему в глаза. – Слушаю тебя внимательно.
– Вот ты дождешься, что он тебя посадит, – проворчал Макс. – Разве можно менту говорить, что ты ненавидел жертву преступления?
– Что с ней было не так?
– Да все! Высокомерная лживая сука! У тебя тоже наверняка есть такие коллеги, которые никогда ничего не делают, но всегда при этом правы. Вот Пестрякова из таких была. Бомжа смотреть не пойду, дежурить не буду, зато платные палаты мне и блатных пациентов тоже мне. И с ней никто связываться не хотел, потому что не только мама с папой шишки, но и свекровь проректор мединститута. Себе дороже.
– Ты, что ли, от нее пострадал?
– Слава богу, нет, но многие мои друзья и просто отличные доктора – да. Мы же готовы заступиться за хорошего человека, только когда это ничем не грозит нам самим, принцип сам погибай, а товарища выручай действует в экстремальных ситуациях, а в обычной жизни – с какой стати я буду свою жопу подставлять? Зачем дразнить девочку, за которую полгорода впряжется? Пусть уж резвится на травке. Поработав таким образом обычным ординатором, Карина решила, что пора расти. А куда? Заведующая отделением хоть и пенсионерка, но вполне еще бодрая старушка и не собирается на заслуженный отдых. Раз вызвали к главврачу, два – нет, не собирается. Ну, о’кей! Карина стала подговаривать родственников писать жалобы.
– Как это?
– А то ты не знаешь!
Зиганшин отвел взгляд.
– Короче, людям и так трудно смириться со смертью близкого человека, а если еще доктор говорит, что можно было его спасти, но старая дура заведующая проворонила все шансы, то граждане с удовольствием берут ручку и бумажку и пишут настоящие поэмы, как врачи-убийцы спровадили на тот свет обожаемого дедушку. К сожалению, в том отделении лечились не бомжи, а успешные люди, почему, собственно, Карина возжелала пост заведующей, и эти люди могли изливать свое негодование не только в форме жалоб.
– А как стало известно, что это Карина их подначивает?
– Медсестры всегда все знают, а потом сами жалобщики проговаривались. В том духе, что, слава богу, нашелся хоть один принципиальный доктор, который открыл нам глаза на ваши бесчинства.
– А-а-а… Ну и что, удалось ей стать заведующей?
– Естественно! Как раз какой-то важный человек у них помер от инфаркта, хотя теоретически мог бы и не помереть.
– То есть люди ее не любили? Тогда почему в деле нет этих данных? По оперативной информации она была грамотным и доброжелательным руководителем.
– Ну она не была такой прямо мегерой, у которой крышу снесло от вседозволенности. Вежливая, обходительная женщина. Если ты ей никак горизонт не заслоняешь, то останешься в восторге. А вот если где-то заступил, то пеняй на себя. У нее была такая черта, и это все отмечали – Пестрякова совершенно не выносила, если кто-то брал то, что она считала своим. Обязательно или отнимет, или отомстит. До смешного доходило. У нее работала доктор, которую пригласили консультировать в частной фирме, открывшейся на территории больницы. Карина тоже захотела, но ей деликатно объяснили, что фирма маленькая и двух терапевтов не потянет. Она потребовала, чтобы доктор ей уступила, хотя, по большому счету, эта подработка была ей на фиг не нужна. Доктор отказалась, и что ты думаешь? Через три месяца Карина заставила ее уволиться. Чуть та опоздает на три минуты, как Карина уже акт составляет. К счастью, девчонка оказалась умная, сообразила, что не стоит ждать, пока заведующая уволит ее по статье, написала по собственному, тут-то мы ее в свое отделение и подхватили – и очень довольны. Понимаешь теперь, что за баба была Пестрякова? Главный принцип: «что мое – то мое!», и хоть трава не расти. Отделение останется без хорошего специалиста, да и хрен с ним, главное, не спустить обиду. Так же и с должностью главврача было. Пестрякова хотела получить это назначение, и все вроде шло к тому, но вдруг система дала сбой и раз в кои-то веки главврачом сделали нормального энергичного и компетентного мужика, который был реально крут и мог поднять больницу из руин. Ну перевари ты, что кто-то оказался достойнее тебя, и дальше радуйся жизни. Но Пестрякова не смогла принять поражение. Как это – я хотела, а мне не дали?
– И как же ей удалось переиграть?
– Очень просто, по старой схеме. Понимаешь, когда люди уже расслабились, и вдруг появляется какой-то негодяй, который заставляет их работать, то сразу находится очень много недовольных. Новый главврач, повторюсь, был человек умный, и он не просто бегал с плеткой и орал, нет, ничего подобного. Изучил мощности, побеседовал с докторами и разработал превосходный план реорганизации. Ты это делаешь, ты то, и будет нам счастье. Как водится, его встретили тихим саботажем, большинство продолжало работать как привыкли. Он раз сказал, два – эффект тот же. Пригрозил лишением премии. Ха-ха, сказали сотрудники, кишка тонка, хрен ты нас чего лишишь. И тут мужик допустил реальную ошибку. Он не только лишил премий тех сотрудников, которые ничего не делали, но и повысил тем, которые делали.
– Да, это он, пожалуй, перегнул, – вздохнул Зиганшин, – ведь не то беда, что корова сдохла, а то, что у соседа жива.
– Так я тебе что и говорю. Но он в конце концов переломил бы ситуацию, если бы на волне народного гнева не поднялась Пестрякова и не усадила докторов строчить жалобы во все инстанции. По своей старой методике подобрала еще парочку смертей, произошедших якобы из-за новаторских идей нового главврача, науськала родственников – и готово. Бедный мужик еле ноги унес.
– И где он теперь?
– Ты давай без намеков, – рассмеялся Руслан, – он забрал семью и уехал в Омск.
– Когда?
– Да сразу, как заявление написал. Сказал, кипите тут сами в своем аду, а я в снега.
– И как живет теперь, ты, случайно, не знаешь?
– Да вот представь себе, не спился! Возглавил там самую занюханную больничку, вывел ее на мировой уровень и прекрасно себя чувствует.
Зиганшин мысленно простился с перспективной версией. Трудно выводить медицину на мировой уровень и одновременно мстить обидчикам, убивая их по темным дворам.
Если быстро нашел работу и преуспел, значит, человек энергичный, деятельный, а такие редко мстят. Не прощают обид люди совсем другого склада – вязкие, тугие на подъем, которые, упустив свой шанс, не могут понять, что их ждет тысяча новых, а только смотрят в спину тому, кто забрал у них единственную возможность жизни.
Он отхлебнул из бутылки, и теплая пенистая пепси-кола ударила в нос. Зиганшин закашлялся и попытался вызвать в памяти образ Карины Александровны.
Красивая стройная женщина, одетая с большим вкусом, приветливая. Не подумаешь, что такая благородная дама строчит кляузы, но все же очень странно, что эта привычка Пестряковой осталась неизвестной в их конторе. Хоть что-то должно было докатиться до сослуживцев мужа.
Руслан врет? Повторяет чужие сплетни? Или ему был симпатичен свергнутый главврач и он не хочет признать, что тот не справлялся?
«Да какая разница! – Зиганшин встряхнулся. – Климчук, как Арнольд Шварценеггер, вспомнил все, ну или почти все, чего теперь впустую извилины заплетать. Какая она там ни была, а мир ее праху, земля пухом и вечный покой».

* * *
Георгий вернулся домой в отличном настроении. Днем позвонила мама и по секрету сообщила, что Тамара Васильевна от него в восторге. Откровенный разговор с Анечкой еще не состоялся, но мать склонна думать, что дочь не откажет, если Георгий сделает предложение.
Что ж, осталось узнать размер Аниного безымянного пальчика и можно бежать в ювелирный магазин. Черт, он старый человек, олд скул, и не знает, как правильно делать предложение, чтобы эта минута запомнилась девушке на всю жизнь. Судя по фильмам, просто спросить: «Выйдешь ли ты за меня замуж?» – недостаточно. Надо сделать это при большом скоплении народа, чтобы похлопали и позавидовали, а без этого акта морального эксгибиционизма счастье девушки будет неполным. Или Аня выше подобных спектаклей? Или, наоборот, самый острый девичий ум бессилен перед романтикой?
Люся ушла, оставив на ужин творожную запеканку. Георгий покормил сына, поел сам и уселся перед компьютером – выбрать подходящий бриллиант.
Сейчас это была главная проблема: Тамара Васильевна в разговоре с мамой намекнула, что предпочла бы долгую помолвку. Георгий недавно потерял жену, у Ани только начала раскручиваться карьера, поэтому со свадьбой стоит подождать минимум полгода, а пока можно просто наслаждаться романтическими ритуалами и не думать, где жить, как сын воспримет молодую жену и о прочей прозе.
Вдруг вспомнилась Лиза. Так странно, он думал, что мысли о ней навсегда похоронены в глубине памяти и придут только, может быть, в последний час, перед самой смертью, и он снова увидит любимое лицо, прежде чем встретится с вечностью.
У них не было романтики совсем. Познакомились так, что банальнее просто не бывает. Пришел к подруге детства на день рождения, увидел Лизу и сразу понял, что она его жена. Он даже предложения не делал, настолько все было ясно им обоим. Никаких не было роз и бриллиантов. Вообще ничего. Просто они, взявшись за руки, вступали в мир, принадлежащий только им двоим.
Георгий встречал ее в институте и провожал домой. Обычно они всю дорогу целовались в тамбуре, останавливаясь, только когда кто-нибудь выходил перекурить, и долго еще потом сигаретный дым отзывался в душе Георгия навсегда утраченным счастьем.
Приехав домой, они бросались в постель, чтобы успеть до возвращения Лизиной мамы. Был еще младший брат, но его обычно удавалось подкупить: за небольшую мзду он, не торгуясь, убегал на улицу к друзьям, оставляя дом в полное распоряжение влюбленной пары. Тут тоже не было никакой романтики, и даже на предварительные ласки Георгий, истомленный тамбуром, уже оказывался неспособен. «Срочно трахаться!» – кричали они, едва спина брата исчезала за калиткой.
Георгий не помнил, чтобы они хоть раз назвали это как-нибудь иначе.
А потом стремительно вскакивали и убегали на улицу, ибо мама была женщина суровая, и Лизину нравственность блюла.
Иногда ели шаверму из ларька, иногда – мороженое, несколько раз ходили в местный кинотеатр, где почему-то показывали старые черно-белые еще фильмы, и сидели, обнявшись, в пустом зале, если не считать школьников, которые всегда громко комментировали фильм и дико ржали над своими остротами. Георгий с Лизой тоже смеялись.
Нет, не было романтики. Просто сходили в загс по месту жительства жениха и подали заявление.
Обоим не хотелось ждать торжественной регистрации, которая могла состояться только через два месяца, и Георгий решился на обычную, но Лиза сказала, что надо подумать о родителях.
Георгий и так много о них думал, понимая, что мама с папой будут не в восторге от его выбора, потому что уже подыскали ему невесту.
Но ради Лизы он готов был пережить родительское негодование.
Они записались на торжественную регистрацию, а церемонию представления невесты родителям жениха отложили до возвращения Георгия из Казани. Почему-то им показалось, что призовое место на научной конференции смягчит сердца суровых предков.
Нет, не было романтики, и в аэропорту сердце не кольнуло, что он видит Лизу последний раз. Ничего не было. Говорят, что влюбленные чувствуют друг друга на расстоянии, а он – нет. И когда прилетел и не увидел в толпе встречающих ее лица, тоже не встревожился. Решил, что отработка или важный зачет не позволили ей приехать.
Дальше Георгий не хотел вспоминать, но помимо воли всплывал в памяти равнодушный казенный голос в трубке, когда он позвонил Лизе домой (мобильного у нее не было), собственный страх и малодушные самоуговоры, что она жива и все это просто розыгрыш, жестокая проверка его чувств. Вспомнил, как стучали зубы, пока он ехал в электричке и торговался с Богом.
Нет, нельзя вспоминать.
Георгий обхватил лоб ладонями и вдруг с удивлением понял, что плачет.

Чтобы успокоиться, он встал на беговую дорожку и только поймал дыхание, как вошел Алешка с телефоном. Звонила классная руководительница с известием, что Алеша Пестряков учится хорошо и даже отлично.
Георгий изумился. Обычно педагоги не тратили свое свободное время на то, чтобы порадовать родителей.
– Мы понимаем, что ребенку в этом возрасте крайне тяжело потерять мать, и готовы были делать Алеше поблажки, но, знаете, не понадобилось. Все свои пятерки парень заработал абсолютно честно.
– Спасибо!
– Вы знаете, он после смерти матери очень повзрослел.
– Правда? А я не заметил.
– Приглядитесь. Он и раньше был хороший мальчик, но очень зажатый и стеснительный, не любил выходить к доске, отвечал так скованно, что казалось, будто не знает материала, и почти не общался с одноклассниками. Я думала, что трагедия усугубит его замкнутость, а вышло ровно наоборот.
Георгий молчал.
– Это ваша заслуга, Георгий Владимирович. Значит, вы сумели поддержать ребенка и создать ему здоровую психологическую обстановку.
– К сожалению, нет. Алешей занималась бабушка.
Классная руководительница усмехнулась:
– Хорошо, не стану вас уговаривать, в конце концов, важен результат, а он превосходный.
– А что случилось? – опомнился Георгий.
– Что – что?
– Вероятно, что-то случилось, раз вы мне звоните. Где набедокурил мой превосходный результат?
Классная снова засмеялась:
– Все в порядке, просто вас не было на родительском собрании, а с вашей домоправительницей я такой деликатный момент обсуждать не решилась.
Георгий позвал сына и выяснил, что Люся вызвалась сходить на собрание, потому что «папа и так много работает, а мне не трудно».
Наскоро простившись с классной руководительницей, Георгий накинулся на сына:
– Почему ты меня не спросил?
– Я хотел…
– Самое нелепое и ничтожное оправдание! Я думал, я хотел – это никого не интересует. Важен результат! А он такой, что ты меня обманул!
– Ну пап!
– Скрыл информацию, это то же самое, что обманул!
Алеша опустил глаза и вздохнул так жалобно, что у Георгия пропала всякая охота его ругать.
– Сынок, пусть этот пример научит тебя одному очень важному правилу: никогда не принимай чужих решений. Не бери на себя чужую ответственность, и тогда ты справишься со своей. В данном случае ты мой сын, ответственность моя, и решение тоже должен принять я. А вы с Люсей поступили примерно как… – Георгий замялся, подыскивая верную аналогию, – допустим, тебе пришло бы приглашение в военное училище, а я решил, что быть военным слишком тяжело и опасно, и ничего бы тебе не сказал. Понял?
Алеша кивнул.
– А я из-за вас не сходил на, может, последнее в своей жизни родительское собрание, – вздохнул Георгий.
– Еще будут, пап, не переживай. Минимум два. А может, у тебя еще новые дети родятся.
– Что?
– Ну ты же молодой:
– Это кто тебе такое говорит?
– Да все!
Георгий засмеялся.
– И как бы ты отнесся к такому повороту?
– Да вроде норм. Ты же сам говоришь, что я взрослый. Может, тоже женюсь и заведу детей. Ты бы тогда как?
– Да тоже норм.
Георгий потрепал сына по плечу.

Было приятно, что Алеша не стал валить на Люсю, которая, естественно, придумала весь этот проект и уговорила парня держать его втайне от отца. Вероятно, планировалось, что он испытает огромную радость и благодарность к домработнице.
Восхитится отвагой, с которой Люся бросилась под огонь нудных речей учителей и идиотских вопросов других родителей.
Осталось понять, на кой ей это надо?
Человеку выдали хорошую премию и повысили зарплату, а новых обязанностей не накидали, напротив, попросили держаться в рамках прежних. Другой бы прыгал от счастья и старался лишний раз не попадаться на глаза, а тут такая неистовая забота!
Георгий был мужчина и не вникал в детали домашнего хозяйства. В квартире порядок, на плите обед, в шкафу чистая одежда – прекрасно, спасибо, Люся.
Вероятно, если бы он увидел посреди кухни кучу мусора, а в ящике вместо носков и трусов обнаружилась бы пустота, Георгий заподозрил бы, что домработница справляется со своими обязанностями не на отлично, но не раньше.
Но как не замечал он мелких недочетов, так долго не соображал, что хозяйство в его доме ведется слишком хорошо. Почти год потребовался ему, чтобы понять, что меню стало гораздо разнообразнее и изысканнее.
При жизни жены иногда приходилось что-то делать, а теперь нет вообще никаких хлопот, то есть абсолютно. В ванной всегда есть зубная паста, мыло, кремы для бритья, туалетная бумага, только руку протяни. Открой гардероб – вещи в идеальном порядке.
Георгий попытался вспомнить, когда последний раз отпаривал брюки, и не смог.
Все в доме делается Люсиными руками, они с Алешей только моют посуду после еды, и то не всегда и только тарелки.
Зачем она так старается? Надоело работать в супермаркете и хочет перейти к ним на полную ставку? Так давно спросила бы его, реально это или нет, и успокоилась.
Или, как вариант, ребенок вырос, хочет жить самостоятельно, и Люся планирует переселиться к Пестряковым и сейчас демонстрирует, какая райская жизнь ждет отца и сына в таком случае.
Другого разумного объяснения Георгий не видел. Не сошла же она, в самом деле, с ума!
А вдруг решила, что он теперь свободный мужчина и можно завоевать его сердце по принципу: «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним».
Ну это тоже попахивает безумием…
Как бы там ни было, самовольным визитом на родительское собрание Люся окончательно перешла черту, отделяющую услужливость от беспардонности.
Подобное поведение в принципе неприемлемо, но еще надо разбираться, какой вред она нанесла его репутации. Родители одноклассников теперь будут знать, что полковник полиции настолько богат, что держит прислугу, а на сына ему наплевать. Будем надеяться, что она сидела тихо, а если нет? О господи…
Георгий знал про себя, что он человек справедливый и, в общем, отходчивый, поэтому думал, что на следующий день найдет аргументы в пользу Люси и ее выходка покажется ему просто легкой бестактностью, на которую сердиться грех, как на все, что идет от чистого сердца.
К сожалению, этого не произошло: чем больше он хотел ее оправдать, тем больше злился.
Как только он увидел, как Люся безмятежно и с каким-то даже самодовольством шинкует овощи для борща, понял, что сдерживать свое негодование больше не может.
– И когда вы собирались мне передать информацию с родительского собрания? – спросил он как мог холодно.
– Так там ничего такого не сказали. К Алешеньке претензий нет…
– В выпускном классе, Люся, родителей приглашают в школу не для того, чтобы пожаловаться на детей, а рассказать, что нужно сделать, чтобы ребенок хорошо сдал ЕГЭ.
– А, ну так я все это записала! Вы не волнуйтесь, Георгий Владимирович, сделаем в лучшем виде! Я прослежу за Алешенькой…
– Нет! Ни в коем случае!
– Ну как же… Вы человек занятой, а я могу. Сама в прошлом году это проходила, так что опыт, слава богу, имеется.
Георгий обомлел:
– Я вас просил?
– Нет, но мне ж не трудно. Да в чем дело-то, я не понимаю. – Лицо домработницы приобрело плаксивое выражение. – Для вас же стараюсь, а вы недовольны. Я думала, вам приятно будет, что вы, усталый, пришли домой с работы, и все сделано, никуда бежать не надо. Ребенок, опять же, под контролем. Это же как вы мне премию вот дали, а я вас отблагодарила. Вы можете мне денежные подарки делать, а я только делами отдарить могу.
– Люся, вы должны были спросить!
Она прерывисто вздохнула:
– Вот как же вы добра не цените…
– Да очень ценю! – взвился Георгий. – Я же вам зарплату почти в два раза поднял, Люся!
– Нельзя это на деньги мерить!
– Можно – и даже нужно! Поймите вы наконец, что у нас с вами отношения сугубо деловые. Вы выполняете определенный объем работ, я оплачиваю ваш труд. Все! Если мне понадобятся дополнительные услуги, я об этом дополнительно попрошу и назначу дополнительную плату.
– Господи, да как же это, – захныкала Люся, – я же вас родными людьми считала, и вас, и Карину Александровну покойную, и Алешенька ваш мне как сын стал за эти годы. Я к вам всей душой прикипела, а оно вон что!
– Мы вас тоже очень ценим, – пробормотал Георгий, – тоже привязались к вам. Но вы, при всем уважении, не член семьи.
– Сколько я для вас делала! – всхлипнула она и отбросила нож. Тот с тонким звоном упал на пол.
– Спасибо. – Георгий наклонился за ножом.
– Я старалась, вам помогала, Алешеньке пыталась хоть как-то материнскую ласку дать, но кто это заметил? Бабушка придет раз в неделю с внуком посидеть – все, она святая, а что Люся ребенка на себе вытаскивает – это не считается. Она же половая тряпка, никто!
Георгий только руками развел.
Люся резким движением сняла фартук, скомкала и швырнула на кухонный стол.
– Как будто так и надо! Сами талдычите, что надо быть благодарными, а я что, не доросла до вашей благодарности? Рылом не вышла?
Георгий почувствовал, как почва уходит из-под ног. Обвинения Люси казались ему настолько абсурдными, что нечего было даже возразить.
– Я ценю ваш труд, – повторил он, и только подлил масла в огонь.
– Давайте Алешеньку спросим, – вдруг заявила Люся и хотела выйти из кухни, но Георгий встал в проеме, – нет, давайте узнаем, кем он меня считает, ничтожной прислугой или все-таки близким человеком! Хоть у кого-то в этом доме совесть сохранилась?
– Точно не у вас! – схамил Георгий. – Не понимаю, какая муха вас укусила, но сына моего прошу не вовлекать в ваши психопатические проекты. Вы работаете, я плачу. Все!
Люся картинно воздела руки к потолку и закатила глаза:
– Очень хорошо! Просто замечательно! Да вы хоть знаете, сколько я для вас сделала, за что вы не платили?
– Зачем?
– Потому что не могла иначе! Ваша мама лишний раз не переломится!
– Слушайте, Люся, все! Я не могу держать в своем окружении человека, представляющего опасность для моей семьи.
– Да это вы сами для себя опасные! Если бы я не помогала, ребенок бы у вас вообще с ума сошел или с собой покончил! Вы в его сторону не смотрите, бабушка тоже… Придет, уроки проверит, и до свидания. Учись, внучок, не раскисай! Подумаешь, мама умерла, жизнь-то продолжается.
– Вы уволены, – сказал Георгий.
Домработница сразу будто съежилась и все так же нарочито приложила руку к сердцу. Жест этот показался Георгию таким фальшивым, что он поморщился и отвернулся.
– Георгий Владимирович, миленький, ну что вы, в самом деле? Давайте без резких движений! Я погорячилась, вы тоже не сдержались, ну так свои же люди…
– Простите, но нет, – жестко произнес Георгий. – Вы разбаловали мне ребенка, привили ему дурную привычку пить чай со сладостями между едой, приучаете его обманывать… Что дальше? У меня нет желания это выяснять.
Произошла тяжелая сцена. Люся плакала, просилась обратно, но Георгий не уступал. Снова и снова анализируя свое поведение, он не находил в нем ничего такого, что позволило бы Люсе думать, что она дорога ему как-то иначе, чем как квалифицированная домработница.
Алешка только если к ней привязался… Тем более на фиг такую привязанность, когда родные люди учат держать удар, а домработница исподволь подсовывает чаек с булочками. На, дорогой, раскисай на здоровье! Папа с бабушкой злые, а я добрая, люблю тебя и научу, что сидеть в теплой, уютной норе гораздо приятнее, чем бороться.
Придется серьезно поговорить с сыном, объяснить ему все как есть.
Совесть немного пощипывала Георгия, но он не сдавался. Возможно, он действительно холодный эгоист и не ценит доброго отношения, конченый человек, так она бросит все силы на Алешку и станет им манипулировать с утроенной силой, а много ли ребенку надо?
Нет, к черту! Завтра же надо позвонить маме, пусть через своих подружек найдет Люсе хорошее место, и пора заканчивать этот праздник всеобщей любви.
Георгий вздохнул. Если быть совсем честным перед собой, то немножко он погорячился. Увольнение все же слишком круто, даже с выплатой выходного пособия и отличными рекомендациями, которые он Люсе обещал. Домработница дура, это ясно, но он тоже мог четче обозначить границы и раньше заметить ее поползновения. Нет, дождался, пока она столько, как говорят психологически подкованные люди, «вложила в эти отношения», что стала требовать дивиденды.
Впрочем, не так уж важно, кто виноват, главное, что ситуация необратима. Люся не вернется к роли домработницы, а ему не нужен еще один близкий человек, который станет воспитывать его сына по собственному разумению.
Осталось деликатно объяснить Люсино увольнение Алешке, как-то сделать, чтобы он и благодарен был за утешения, и понимал, что нельзя лезть в чужую семью даже с добром. Эта грань ведь очень тонкая, ее чувствуют далеко не все взрослые люди, а объяснить ее и вовсе почти невозможно.
Как хорошо, что у него есть тонкая и умная Анечка, которая отлично понимает подобные вещи и поможет сыну, если он запутается. И можно гарантировать, что, став его женой, она не допустит подобных двусмысленных ситуаций с прислугой.
Только Георгий подумал о девушке, как она позвонила ему и пригласила на ужин.
Все другие мысли тут же вылетели у него из головы.

* * *
Нина была ответственным и отзывчивым человеком, но только не по средам. В любой другой день она оставалась, подменяла, дежурила за других, но в среду, как только часы показывали шестнадцать часов двенадцать минут, Нина выбегала из госпиталя и со всех ног мчалась домой.
В ее распоряжении оставалась всего пара часов, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к приходу Георгия. Нина любила хлопотать по дому и готовить тоже любила, а «чистить перышки» – особенно, поэтому радостное предвкушение начиналось еще во вторник вечером, когда она, распевая во весь голос, тщательно убиралась, или, как называют этот процесс медсестры, «генералила».
Добившись идеальной чистоты, она принималась сочинять блюда для завтрашнего ужина и делать заготовки к ним и воображала себя настоящей женой, которая ждет мужа со службы.
В среду мечтать было некогда. Сняв пальто еще в лифте, Нина открывала дверь и сразу неслась в ванную, тщательно мылась и чистилась, а потом, завернувшись в купальный халат, вдумчиво наводила красоту.
Еще полчаса уходило на подбор белья и платья. Последний предмет туалета, надо сказать, мало интересовал Георгия, но Нине просто нравилось быть хорошенькой. Она и в остальные дни недели не распускалась, не позволяла себе ходить в халатах.
Нина одевалась и заканчивала макияж минут за двадцать до появления любовника, и все это время она металась по квартире, выискивая и устраняя мелкие недочеты: тут соринка, там пылинка.
А когда он наконец появлялся на пороге, она забывала обо всем.
Сегодняшняя среда должна была стать особенной, чуть более праздничной, чем другие среды. Прошлым летом Нина закончила обучение на факультете высшего сестринского образования, и теперь ее назначили старшей медсестрой хирургического отделения.
В понедельник приказ был подписан, она официально вступила в должность и пока не совсем понимала, что ей делать – гордиться собой или бояться, что не справится.
Четыре года назад она поступила учиться главным образом потому, что Георгий презирал людей без высшего образования.
Он как-то обмолвился, что к знаниям не стремится только быдло, а потом еще добавил, что в нынешнее время, когда появилась возможность учиться платно, со стороны родителей тратить деньги на что-нибудь другое – преступление по отношению к своему ребенку.
Потом спохватился, начал что-то бормотать про матерей-одиночек, чем обидел Нину еще хуже. Но она не стала спорить, отвоевывать свое право на невежество, а просто открыла справочник абитуриента.
Очное обучение ей не годилось, а факультет высшего сестринского образования подходил идеально.
Нина подала документы и поступила, ничего не сказав Георгию, – боялась, что не справится с учебой и вылетит, и тогда он станет презирать ее вдвойне. Привыкнув считать себя глуповатой девушкой, Нина удивилась, когда обнаружила, что наука дается ей легко, органично укладываясь на ее сестринский опыт. Она вдруг оказалась отличницей и любимицей преподавателей, но все равно не рассказывала любовнику о своих успехах.
Все как-то не находилось случая: он был либо занят собственными мыслями, либо хотел секса так сильно, что ничего не слышал.
Но сегодня она разделит свою победу с любимым человеком!
По дороге домой Нина купила букет цветов.
Постелила нарядную скатерть с вышивкой, которую еще ни разу не вытаскивала из коробки, достала высокие витые свечи. Вазы у нее в хозяйстве пока не было, и Нина поставила цветы в пластиковую бутылку из-под воды, обернув ее фольгой и срезав горлышко.
Георгий приезжает к ней на машине, поэтому приходится обходиться без алкоголя, но кто сказал, что он обязателен для праздничной атмосферы?
Торт-мороженое подойдет гораздо лучше.
Нина приняла душ, вытерлась жестким махровым полотенцем и стала надевать белье, радуясь гладкости и упругости своего тела. Так приятно, когда кружевные трусики ложатся на попу, будто нарисованные, и нигде никаких складок, никаких лишних волосков. Грудь у нее тоже очень и очень ничего, но на всякий случай надо надеть бюстгальтер пуш-ап. А сверху маленькое черное платьице, лучшее в гардеробе, которое подчеркивает тонкую талию и чуть большеватые бедра, но большеватые именно такие, как надо.
Сначала она хотела оставить волосы распущенными, но быстро передумала и убрала в строгую гладкую прическу.
– Я же теперь с высшим образованием, интеллигенция, – сказала Нина басом своему отражению и засмеялась.
Она достала из кладовки коробку с туфлями – итальянскими лодочками на шпильках цвета бордо, которые купила два года назад в надежде, что они с Георгием когда-нибудь выйдут вместе, и которые так и не пришлось ни разу надеть.
Теперь их время наступило.

Нина последний раз пробежалась по квартире в тапочках и, убедившись, что все идеально, надела туфли.
На работе ей приходилось много ходить, а порой и бегать, ноги уставали, Нина редко носила высокие каблуки и успела подзабыть, какое изящество они придают женской фигуре, поэтому засмеялась от радости, посмотрев в зеркало – неужели эта высокая стройная красотка – я?
Сейчас придет Георгий, и начнется их первый настоящий общий праздник, и они проведут его так хорошо, что забудутся все одинокие дни рождения и новые годы. «Особенно новые годы, – вздохнула Нина, – на днюху я хоть девчонок приглашала, а Новый год все отмечают со своей семьей, даже мама улетает к дедушке в Красноярск. Она думает, что так мне лучше, а я стесняюсь признаться, что у меня женатый мужик. Вот и сижу одна, президента послушаю и спокойной ночи. Если Георгий расщедрится на эсэмэску – уже счастье. А почему, кстати, он в этом году не позвонил? Жены-то уже не было… Понятно, что он не мог сына бросить, но отойти от елочки и позвонить – почему нет? Перед кем бы он спалился? Ведь знал прекрасно, что я одна и мне грустно!»
Настроение потускнело. Еще шампанское, но уже без пузырьков.
Даже отражение в зеркале будто поблекло, посерело.
Нина посмотрела на часы: странно, обычно в это время Георгий уже у нее. Проверила телефон – ни пропущенного звонка, ни эсэмэски.
Она опустилась на кухонную табуретку, но не выдержала и десяти минут, вскочила, снова проверила телефон, подравняла носки обуви, стоящей в коридоре, протерла краны влажной салфеткой так, что те засияли. Проверила пену для ванн, купленную специально для этого случая в специальном магазине. Все правильно, цветочный аромат, именно такой, как любит Георгий.
Время шло, минуты то тянулись бесконечно, то неслись как угорелые. Нина пыталась отвлечься, открыла интернет и просмотрела множество страниц, прежде чем до нее дошло, что она не понимает ни слова из того, что там написано.
Попыталась смотреть сериал, но тоже мимо.
В девять часов ее начало знобить – Георгий никогда так не опаздывал.
Проще всего было позвонить ему, но Нина никак не могла преодолеть это табу, въевшееся в голову за многолетние отношения с женатым человеком – никогда, ни при каких обстоятельствах не звонить ему первой. Нарушишь запрет хоть один раз, подставишь любимого, и всё! Отношениям конец! Самовольный звонок – это такая комнатка Синей Бороды для любовниц.
Нина убеждала себя, что это смешно и жены давно нет, но не могла перестроиться.
«Если бы что-то случилось, он бы позвонил. А раз не звонит, значит, занят на службе. Проводит важное совещание, а тут я такая: сюси-пуси, дорогой! Вот у нас хирурги иногда до полуночи задерживаются на работе, и жены им не звонят, потому что понимают, что человек оперирует. Я тоже сейчас выдержу характер, и он поймет, что на меня реально можно положиться, ради дела я могу и понервничать и потерпеть».
Заметив, что вспотела от волнения, Нина стянула платье и побежала в душ. Стоя под струями воды, она надеялась, что Георгий позвонит в дверь именно сейчас, и она выбежит ему навстречу вся в воде, завернутая в полотенце, оставляя на полу мокрые следы босых ног, и кинется ему на шею, а он скажет какую-нибудь глупость и растопырит руки, мол, я с улицы, подожди, разденусь, и они пойдут сразу в постель, и бог с ним, с этим праздником, она расскажет о повышении в следующий раз…
Но он не пришел ни пока она была в душе, ни после, когда снова зачем-то надела платье. И когда, отчаявшись, легла спать, тоже не пришел, и телефон молчал.
Нина свернулась калачиком, обхватила коленки и крепко прижала к себе, чтобы унять дрожь.
«Завтра, – сказала она, – завтра ты ему позвонишь и узнаешь, что все в порядке. А теперь спи».

Первый раз открыв своим ключом свой кабинет, Нина приказала себе не думать о Георгии. Сейчас ей есть чем заняться, кроме как ежеминутно проверять телефон. Надо сверить наличие лекарств, срок годности, выписать требования в аптеку – работа кропотливая и ответственная, и будет очень неприятно, если новая старшая сестра с высшим образованием накосячит в первый же день.
Только разобравшись с основными делами, она взяла телефон и удивилась, как трясутся руки.
Несколько сообщений ВКонтакте, как обычно, много лайков ее вчерашней фоточке в инстаграме (она все-таки выложила селфи, прежде чем начала психовать), а от Георгия – ничего. Если бы он хоть пользовался соцсетями, как все нормальные люди, можно было бы стикер ему послать, а так придется звонить.
Нина набрала номер, как в воду нырнула.
– Привет, – сказал Георгий, – ты чего?
– Я волнуюсь.
– В смысле?
– Ты вчера не пришел…
– Ах да, вчера же среда была! Забыл, извини.
– Просто забыл?
Нина вдруг подумала, что никогда раньше не слышала у него такого расслабленного голоса.
– Да, Ниночка, прости, столько всего навалилось… А что?
– Просто я беспокоилась о тебе.
– А…
Повисла долгая пауза. Нина слышала в трубке какое-то шуршание, наверное, Георгий прижимал телефон плечом и перебирал бумаги на рабочем столе.
– Да, пожалуй, нам надо увидеться, – сказал он наконец, – я заеду вечером.

Накануне Георгий поехал к Ане ужинать, и все случилось: восхитительный секс, как бывает только в юности.
Он нервничал, боялся, что получится не так, или так, но потом между ними появится неловкость, которая все испортит, и твердо решил, что ничего не будет, но Аня улыбнулась и осторожно провела по его щеке кончиками пальцев, и Георгий прекратил думать о будущем.
И все же будущее прорвалось к нему надеждой на счастье.
А потом было так хорошо лежать рядом с Аней, изредка перебрасываться словами и понимать, что они думают об одном и том же, гладить ее узкую длинную ладонь и чувствовать, что время не утекает, а наполняет его счастьем и покоем…
Анино лицо смягчилось, взгляд полуприкрытых глаз стал тягучим, медовым, и Георгий понял, что ей тоже хорошо, и она рада, что он рядом, и больше всего он хотел остаться, но пора было бежать.
Сын почти взрослый, справится один в квартире, но все же лучше не подавать ему пример ночевок на стороне.
Наутро Георгий проснулся в состоянии такой безмятежности, что удивился. Чудесное ощущение прикосновения к вечности не покинуло его, и он с большим трудом мог сосредоточиться на служебных делах. Доклады, записки, рапорты – все проносилось мимо, не задевая его сознания. Он снова и снова переживал вчерашний вечер и жмурился от удовольствия.
Георгий давно понял, что влюблен в Аню, но счастье с ней представлялось ему в далекой перспективе, а вдруг оказалось, что оно началось уже сегодня, и не надо ничего ждать, откладывать и добиваться.
Сосредоточиться на работе так и не удалось, и Георгий, откинувшись на спинку офисного кресла, прикрыл глаза и наслаждался эйфорией – чувством, которое он не переживал с юности.
Как вдруг звонок от Нины, о существовании которой он совершенно забыл.
Что ж, глупо надеяться, что у любовницы хватит такта молча исчезнуть с его горизонта. Сам-то он ей, наверное, не особенно-то и нужен, но платежи по ипотеке – такая штука, что за нее стоит побороться!
Очень не хочется, но придется ехать и разговаривать, хотя бы из уважения к Ане. Раз они теперь вместе, долг требует официально порвать все прежние отношения, даже такие несерьезные, как были у них с Нинкой.

* * *
Сделка состоялась, но Фриду с детьми пока было рано перевозить. Зиганшин в ударном темпе делал ремонт, а вечером показывал плоды своих трудов жене по скайпу. Нужно было спешить, потому что не позже чем через месяц следовало освободить проданные квартиры.
Они с Максом довольно сносно побелили потолки и поклеили обои в четырех комнатах из шести, но главная проблема, как всегда, заключалась в кухне и сантехнике.
Если в ванной можно было еще покрасить стены, нанести на огромную чугунную ванну с изъеденной эмалью покрытие, а старую плитку списать на винтаж, а в кухне развесить шкафчики из маминой квартиры, то туалет облагородить подручными средствами оказалось невозможно.
Это было просторное помещение с дверью невыносимо казенного цвета, которая от старости уже не совсем вписывалась в проем, а зачем-то имела окошечко, забранное матовым стеклом, прихваченным прозрачной изолентой.
Старый покосившийся унитаз в паутине трещин будто рос из бетонного пола с хаотичными вкраплениями метлахской плитки, бачок крепился под самым потолком, а вела к нему труба в таких могучих потеках краски, что больше походила на полусгоревшую свечу.
Стены туалета были в жутких дырах, будто кто-то застрелился тут из дробовика, возле бачка не хватало огромных кусков штукатурки, и проглядывала деревянная решетка каркаса стены.
Детей в такой туалет запускать просто нельзя.
Вопрос легко решался, вот только у Зиганшина не хватало даже на приобретение нового унитаза, не говоря уже про плитку и пол.
После покупки квартиры он оказался просто нищим в самом прямом смысле этого слова. Руслан дал ему свою машину, а Зиганшин не ездил на ней, потому что не было денег на бензин.
Ах, если бы не его моральный ренессанс, сейчас бы тут работала бригада профессионалов, а не два косоруких дурачка, черпающих ремонтную премудрость на ютубе.
Подсчитывая в уме упущенные доходы, Зиганшин тосковал, а когда вспоминал интерьеры Пестрякова, еще и злился. Легко быть честным и принципиальным, когда тебе с рождения всё подносят на золотом блюде. А вот сходил бы пару раз в такой туалет, так призадумался бы.
Потом вспоминал рассказ Руслана о жене Георгия Владимировича. Что ж, Карине Александровне тоже повезло родиться в обеспеченной семье, но она не довольствовалась тем, что имела, а хотела еще и еще. Достаток и уверенность в завтрашнем дне не остановили ее от подлостей, женщина любыми путями добивалась своего.
Нет, порядочность не зависит от материального благополучия.
Дальше Зиганшину становилось непонятно, как уживались эти два человека. Они были во многом схожи – происхождение, воспитание, образование, даже честолюбие, но в самом главном принципиально отличались.
Пестряков по-настоящему честный. Он, конечно, попортил крови таким коррупционерам, как Зиганшин, но никогда не действовал ради личной выгоды и не топил того, кто уже тонет. Никогда не добивал и по головам коллег не поднимался. А Карина Александровна, получается, ровно наоборот.
Одно объяснение – они работали в разных сферах, и муж о художествах жены просто не знал.
Карина отрывалась на службе, а дома разыгрывала из себя глубоко порядочного человека, подлецы, кстати, это любят. Поразглагольствовать, в «чем сила, брат», осудить какого-нибудь оступившегося знакомого – самое то, чтобы оживить беседу за вечерним чаем.
Увы, философские размышления никак не приближали Зиганшина к решению проблемы, как отремонтировать туалет.
А тут еще Фрида огорошила: заявила, что скоро лето, и сейчас затевать переезд нет никакого смысла. Пусть дети доходят в школу, отгуляют каникулы, а там посмотрим.
Зиганшин понимал, что хозяйство измотало Фриду, а когда он переехал в город, стало немного легче. Не надо кормить и обстирывать целого мужика, и это послабление сейчас нужно ей больше, чем его присутствие. От него дома нет никакого толку – зимой хоть снег убирал, а сейчас все и так растаяло.
Он скучал по жене и детям, надеялся, что Фрида передумает, и отчаянно прикидывал, где взять хоть двадцать тысяч на ремонт туалета.

* * *
Нина встретила его радостно, и была такая хорошенькая, что Георгию стало не по себе, и захотелось не то чтобы изменить свое решение, но сообщить о нем не сегодня, а как-нибудь в другой раз.
Только воспоминание о проведенной с Аней ночи укрепило его решимость, и, пряча глаза, он промямлил стандартную мужскую речь о том, что «дело не в тебе, Нинуля, ты замечательная, но нам надо расстаться».
Она молча села на диван и некрасиво сгорбилась.
– Не волнуйся, – поспешно сказал Георгий, – ипотеку я выплачу.
– Что? Зачем?
Георгий поморщился. Он почему-то думал, что эта новость совершенно примирит Нину с разрывом, и они расстанутся, довольные друг другом. Но она только хуже расстроилась.
– Ниночка, это справедливо. – Сообразив, что разговор затянется, Георгий поискал где сесть. Рядом с ней устраиваться не хотелось, он принес из кухни табуретку и сел посреди комнаты. – Ты ничего плохого мне не сделала, инициатива полностью моя, следовательно, я должен сделать так, чтобы твоя жизнь не изменилась…
– Как же она не изменится, если ты уходишь? – спросила Нина бесцветным голосом и прерывисто вздохнула.
Георгий начал злиться. Можно подумать, он что-то ей должен! Но надо быть терпеливым.
– В материальном плане не изменится.
– Если ты уйдешь, то мне не нужны твои подачки!
– Да что ты!
– Не нужны. Георгий, пожалуйста. – Нина посмотрела на него, как больная собака. – Скажи, что я сделала не так? Почему ты уходишь?
Он пожал плечами.
– На что ты обиделся?
– Я же сказал, что дело не в тебе?
– А в чем?
– Какая разница!
– Ну скажи, вдруг это можно исправить? – всхлипнула девушка. – Георгий, пожалуйста.
Она встала и шагнула к нему, хотела обнять, и Георгию вдруг стало так противно, что он вскочил с табуретки и отшатнулся, но Нина успела схватить его за руку.
– Пожалуйста, Георгий!
Он хотел вырваться, но девушка держала крепко.
– Что пожалуйста?
– Давай не будем так сразу…
– А как ты хочешь? Сначала раз в две недели, потом раз в месяц?
– Не издевайся!
Нина разрыдалась и наконец выпустила его руку.
– Я, наверное, пойду?
– Подожди! – крикнула она сквозь слезы. – Хотя бы почему ты меня бросаешь, я имею право знать!
«Дешевая мелодрама какая-то», – в раздражении подумал Георгий, а вслух сказал:
– Не думаю, что тебе это понравится. Давай по-хорошему разойдемся, и всё.
– Я имею право знать!
– Хорошо. Я скоро женюсь и хочу начать семейную жизнь без обмана.
– Что? А как же я?
– Что ты?
– Но мы…
– Ты что, надеялась, что я на тебе женюсь, что ли?
– Да! Мы столько лет были вместе…
– Прости, а я тебе когда-нибудь что-нибудь обещал?
Нина снова зарыдала, и Георгий почувствовал, как его заливает волна холодного бешенства. С какой стати! Он был с ней предельно честен, а она нафантазировала непонятно что и требует! Прямо как Люся… Он понимал, что нужно просто уйти. Все сказано, решение объявлено, а детали можно решить потом с помощью переписки. Надо было и расстаться с ней по эсэмэске, хоть этот способ почему-то считается у молодежи позорным, а вообще самое то. Меньше гадостей люди наговорят друг другу на дорожку.
Держась из последних сил, он стал надевать куртку, но рыдающая Нина снова схватила его за руку:
– Подожди, ну подожди… – бормотала она.
– Нина, все.
– Нет…
– Пожалуйста, отпусти меня. Я не хочу делать тебе больно.
– Георгий, ну как ты мог?
– Что ты от меня хочешь? Чтобы я на тебе женился? С какой радости, если ты даже не понимаешь, что семейная жизнь – это не веселый секс в джакузи? – Георгий хотел остановиться, но уже не мог. – Если ты хотела замуж, так надо было ждать, пока тебя позовут, а не валиться в койку с женатыми мужиками!
– С мужиком, – глухо поправила она, – у меня, кроме тебя, никого не было.
– И что мне теперь, медаль тебе за это дать? Я у тебя ни девственности, ни верности не просил, сама дала. Хочешь замуж – пожалуйста, выходи за тех, кто предлагает, а я тут при чем? Я тебе хоть раз говорил, что хочу жениться? Хоть раз обещал уйти от жены? Нет! На что ты рассчитывала? Надеюсь, ты не знала, что она погибнет?
Нина отрицательно покачала головой.
– Вот и все! – Георгий вырвал руку. – Чего ты ждала? На кой хрен тусовалась со мной, если хотела замуж?
– Я тебя любила! – выпалила Нина. – И люблю.
– В смысле? – оторопел Георгий.
Нина ничего не ответила. Последний раз всхлипнув, она вытерла глаза ладонями и молча ушла в комнату.
– Ну так это еще хуже! – крикнул Георгий и вышел из квартиры, с трудом удержавшись от искушения хлопнуть дверью.

Весь вечер Георгий злился на Нину, что испортила ему настроение, и, вместо того чтобы наслаждаться влюбленностью в Анечку, ему приходится умасливать свою совесть и уговаривать себя, что никакая он не скотина.
Он надеялся, что к утру все пройдет, и действительно, острота чувств улеглась, но заноза недовольства собой осталась, и каждую свободную минутку мысли возвращались к любовнице. Скорее всего, она соврала, что любит, просто чтобы сделать его виноватым. Зачем? Он ведь и так обещал платить ипотеку.
Он никогда не признавался ей в любви, и Нина тоже молчала о своих чувствах. Нормальные были, здоровые отношения, взаимовыгодные, чего еще?
И ведь она сразу на это пошла, и шесть лет все устраивало!
Он что предлагал, то и дал, какие претензии теперь? Зачем надо было признаваться в любви напоследок?
Значит, это не он обманывал, это она была нечестна с ним!
Да нет, не могла она его любить, потому что настоящая любовь не терпит унижения и притворства.
Это обычное плебейское неумение быть щедрым и дарить, вот и все. Надо обязательно получать выгоду от своих ничтожных чувств. Что Люся, что Нина, принцип у этих дам один – ничего не давать просто так. Они так и говорят: «вкладывать в отношения». И потом надо им отдать либо исполнением их желаний, или мучительным чувством вины.
Да ну к черту такие подкаты! Сразу надо было сказать, что влюбилась, он бы к ней пальцем не притронулся тогда…
Нет, если бы она его любила по-настоящему, то, не признавшись сразу, промолчала бы и в конце!
Георгий успокаивался, отвлекался на служебные дела, начинал думать об Ане, и тут непослушные мысли снова съезжали на неприятное.
«Нет, что она, в самом деле, – раздражался он, – думает, я теперь должен все бросить и на ней жениться? Отказаться от счастья с прекрасной женщиной, которая по-настоящему любит меня и понимает, только потому, что Нинка, видите ли, меня любит! Ну так это ее личная, вообще-то, проблема! Да, мы отлично трахались, но, простите, я за это ей хату сделал. Какие еще ко мне претензии могут быть? От матери ее отселил, и дальше пусть выстраивает свое счастье, я ж не запрещаю и никогда не запрещал. И что у нее, кроме меня, никого не было, это, скорее всего, такое же вранье, как ее великая любовь. До меня не было, а потом… Сидела она, как Сольвейг в тереме, и ждала меня, как же, сейчас! Устраивала свою жизнь, просто нормальные мужики на таких не больно-то женятся, а до придурков у нее еще планка не упала. А я нормальный мужик, и свяжу жизнь с женщиной своего круга, и никакое ложное чувство долга меня не остановит».
В таком негодовании он провел весь день, но к вечеру оно прошло, как дождь, и добрые воспоминания, словно золотой осенний закат, осветили его душу.
Он думал о Лизе, своей единственной любви. Годы смягчили горечь утраты, а пережитое счастье, напротив, стало яснее и чище.
Потом вспоминал Карину – верную подругу детства. Только с нею и можно было строить семью, когда сердце его опустело, и он не ошибся в своем выборе – у них оказался идеальный брак. Ни одного скандала за восемнадцать лет семейной жизни, это что-нибудь да значит. Георгий вдруг подумал, что жена, скорее всего, знала о Нине – точнее, о том, что у него есть любовница, – и что он тратит на нее деньги, которые иначе могли пойти в семью, наверное, тоже догадывалась.
Но ни разу не дала ему этого понять.
Георгий усмехнулся: вот интересный парадокс человеческой природы. Карина ни за что не согласились бы стать любовницей женатого человека, но на интрижку собственного мужа закрывала глаза, а Нина – наоборот. Валялась с ним в постели, а если бы он вдруг сглупил и сочетался с ней законным браком, то весь мозг бы вынесла, ревнуя, даже не дожидаясь, пока он заведет реальную любовницу.
И так во всем. Крупных взяточников яростнее всего обличают не честные люди, а мелкие взяточники. Малодушие порицают не смелые люди, а трусы.
А сам он? Тоже обеими руками за честность в отношениях, а врал жене. Ну как врал… Просто не рассказывал, что бегает потрахаться. Карина ему тоже не докладывала, что ходит к маникюрше, а это, по сути, одно и то же было.
Но кроме этого, он был хорошим мужем и хотел бы надеяться, что Карина была счастлива с ним.
Георгий немного удивился, почему нахлынули воспоминания о прошлых женщинах, когда у него только начался роман с Аней, а потом понял: надо сейчас отдумать, отгоревать, чтобы можно было начать с чистого листа.

Прошла неделя. Зима выпустила город из своих холодных рук, кое-где стали пробиваться первые травинки, и Георгий с удовольствием думал, что скоро все зазеленеет. Он любил это чудесное преображение, когда голые ветви с клейкими почками вдруг оказываются покрыты свежей листвой, и кажется, что, если приглядеться внимательнее, можно видеть, как растет трава.
Если бы Карина не погибла, эту весну они встретили бы уже в загородном доме.
Уже была собрана необходимая сумма, но Карина захотела дом побольше и предложила подождать еще год, подкопить и взять нормальный новый дом, а не кирпичное недоразумение из девяностых, когда люди разорялись, не успев достроить крышу.
Вот и подождали… Карина до исполнения своей мечты не дожила, а после ее смерти Георгию стало не до этого.
Интересно, где они с Аней будут жить, когда поженятся? Купят дом, наверное, потому что денег, отложенных на него, Георгий не трогал. А может, она сугубо городской житель и захочет достойную квартиру? А что на это скажет Алешка?
Много предстоит хлопот, но они приятные.
Георгий так наслаждался предвкушением счастливого будущего, что мечтал, чтобы Аня поскорее забеременела. Хотя нет… Понятно, что они взрослые люди, но приличия надо соблюдать. Это Нинки с Люсями могут выходить замуж на последних сроках беременности, а в приличном обществе все-таки лучше, чтобы между свадьбой и рождением первенца прошло девять месяцев.
Домработница звонила несколько раз, но Георгий не брал трубку. Бытовые проблемы решились очень просто – мама договорилась со своей помощницей по хозяйству, что та будет приходить к Георгию три раза в неделю за достойную плату.
Алеша отнесся к Люсиному увольнению спокойно. Сказал, что домработница его напрягала своими изъявлениями любви и заботы, но он понимал, что от чистого сердца, поэтому терпел. А быть сироткой и бедным мальчишечкой и есть печенье, когда не хочется, ему совершенно не нравилось.
Георгий боялся, что Нина выкинет что-нибудь неприятное, явится к нему домой или на службу и устроит сцену, но пока все было тихо.
В положенный срок он перевел ей на карточку деньги на очередной ипотечный взнос, но не прошло и часа, как они вернулись обратно без всяких объяснений.
Георгий разозлился и позвонил, выкрикнул, что если она думает, что он будет ползать на коленках, чтобы она взяла деньги, то очень ошибается. Нет и не надо.
Нина молча разъединилась, и Георгий весь вечер не мог думать ни о чем другом.
Любит она его!
Да полно, существует ли она вообще, любовь эта?
Только в ранней молодости можно испытать это восхитительное переживание, когда умирающая детская вера в чудеса соединяется с первым сексуальным влечением.
Просто Лиза ответила ему взаимностью – и оказалось, что они близки по духу, вот и родилась великая любовь.
У них так сложилось, все совпало, кроме одного: судьба не уготовила Лизе долгой и счастливой жизни.
Досадная все же штука эта человеческая природа – понимаешь, где добро, где зло, знаешь, что должен делать и что чувствовать, и хочешь сохранять спокойствие, а исподволь грызет червячок совсем не благородных чувств, подкусывает, подзуживает, толкает под руку… Маленький, вредный, дурной, но так трудно ему сопротивляться!

* * *
Зиганшин все-таки съездил на выходные домой. Машина Руслана оказалась легкой, послушной в управлении и ела много меньше бензина, чем его бывший джип. С деньгами по-прежнему был швах: получка у него действительно выросла, но и семья немаленькая, кроме того, Зиганшин занял сотню у Макса, чтобы закрыть сделку, и теперь хотел отдать – он органически не мог быть кому-то должен. Фрида утешала, мол, ничего страшного, как-то жили прежние хозяева в разрухе, и мы проживем, тем более ты новые обои поклеил, так что вообще Эрмитаж. С маленькими детьми и собаками вообще ремонт нет никакого смысла делать – все будет изрисовано и изгрызено. Главное, что чисто, и потолок на голову не падает, а остальное – мелочи жизни.
Было последнее средство выйти из положения – сдать квартиру сестры, принадлежащую теперь Свете и Юре. Только Зиганшин считал, что это нехорошо, и лишние тридцать тысяч в месяц не компенсируют утраты детских воспоминаний. Пусть Света и Юра вырастут, а там сами решают, что делать – отселяться туда, или сдавать, или еще что.
Надо потерпеть и поджаться.
Суббота выдалась погожим днем. Солнечные лучи ласкали лицо теплом, почти как летом, и из-под мертвой, прошлогодней травы кое-где уже начинала пробиваться новая, робкая и клейкая. Дорога просохла, но в низинке, как обычно, лежала черная грязь с глубокими отпечатками шин и сапог. За ней начинался глухой лес, старые ели, стряхнувшие снег с тяжелых изумрудных лап, стояли угрожающе плотно, но если пройти чуть дальше, то открывалась маленькая полянка, где среди старой рыжей хвои и осыпавшихся шишек пробивались какие-то белые цветочки. Под обнажившимися корнями деловито журчал и пенился ручей, гнал воду в черный пруд, в котором, как в зеркале, отражались обступившие его деревья с пока еще голыми ветками и маленькие, похожие на белые блинчики облака.
«Как хорошо», – подумал Зиганшин, вдохнув пьяный весенний воздух.
Светочка набрала шишек в подол длинной куртки, и с сосредоточенным видом кидала их по одной в ручей.
Зиганшин встал рядом и смотрел, как они плывут в быстрой воде, крутясь, стукаясь о камни, прибиваясь к берегу, так что очень немногие достигали пруда.
«Прямо как люди», – усмехнулся он.
Какая-то птица деловито и напористо пела прямо над ухом, Зиганшин голодными глазами смотрел вокруг – не вылез ли где первый сморчок, тогда надо хватать корзинку и мчаться в лес, и ясно понял, что Фрида права – детям лучше здесь. Хотя бы до осени.
Мысль эта нисколько не обрадовала Зиганшина, наоборот: он знал, что будет терпеть, но и сильно тосковать по семье тоже будет. Даже странно – прожил кучу лет одиноко, бобылем, и был уверен, что только так ему и хорошо. Привычка к одиночеству и независимости казалась ему незыблемой, говоря по-научному, базисной чертой его натуры, но прошло совсем немного времени, и она исчезла без следа.
Ну и как обычно: только он перестал хотеть быть один, только прикипел к семье всем сердцем, как судьба тут же сделала изящный пируэт и оторвала его от любимых.
Зиганшин посмотрел, как Светочка бежит за новыми шишками: красная курточка, красные сапожки. Шапка с помпоном, из-под которой выбиваются и сияют в лучах солнца непослушные кудряшки…
Он помахал ей, Света засмеялась, и Зиганшин помолился, чтобы эта картинка девочки, бегущей к нему с охапкой шишек, привиделась ему в последний его час.
Он ведь долго роптал и злился на судьбу, что всегда отодвигает подальше все, к чему он потянется. Другие люди спокойно брали, а ему приходилось доставать с верхних полок, подставив табуретку…
Зиганшин усмехнулся. Да, он много бесился, но, как ни странно, смириться помог Фридин сериал. Как-то дети угомонились подозрительно быстро, и жена, вытянувшись на постели, решила посмотреть очередную серию. Естественно, через пять минут бедняжка уже крепко спала, а Зиганшин неожиданно увлекся и выключать не стал.
Там главные герои готовились к свадьбе, и все у них шло наперекосяк. Квартиру невесты залило вместе со свадебным платьем, ресторан, нанятый для церемонии, сгорел, в общем, не складывалось у ребят, и невеста разумно предположила, что, может, раз такая задница кругом, так это не судьба. А жених ответил: нет, просто у нас великая любовь, которая преодолеет все трудности.
В общем, есть судьба, и посылает ли она людям предостережения, официально не установлено, но ту серию Зиганшин посмотрел явно не зря.
Ничего страшного, потерпит он разлуку. У них с Фридой тоже великая любовь, столько уже выдержали, что эта полуразлука вообще ерунда. Без Светочки, конечно, будет очень тяжело, но он любит всех своих детей одинаково.
Зиганшин подхватил девочку на руки. Она уткнулась носом в его шею, и он почувствовал себя таким счастливым, что чуть сердце не разорвалось.
Потом вспомнил, что скоро переедет в квартиру мама с Виктором Тимофеевичем, а сегодня он заберет Найду, так что точно не будет одинок. И попустило.

В понедельник он сидел на службе разомлевший, перебирая в памяти каждый миг чудесных выходных, как вдруг позвонил Пестряков и звенящим от ярости голосом попросил о встрече.
Зиганшин предложил подъехать к Георгию Владимировичу на службу, но тот бросил, что в отпуске.
– А к себе в дом я вас больше приглашать не хочу, вы уж простите.
Зиганшин удивился, чем он так прогневал Пестрякова? Вроде бы расставались без поцелуев, но вполне мирно.
– Давайте ко мне, – предложил он, – адрес пришлю эсэмэской.
– Хорошо.
– Только у меня ремонт.
– Мне это безразлично.

Пестряков появился в девятом часу, стремительный, подтянутый и злой, одетый в прекрасный костюм из тонкой шерсти цвета маренго. Зиганшин тоже о таком мечтал, но в жизни приходится выбирать между детьми и импозантной внешностью.
– Я же предупредил, что ремонт, – сказал он с досадой, – боюсь, вы испачкаетесь.
– Не важно, я все равно дальше порога не пойду.
– Как угодно.
В заляпанных краской трениках и футболке Зиганшин чувствовал себя неуютно рядом с гостем, который действительно не собирался проходить дальше коридора.
Чтобы проявить хоть какое-то гостеприимство, он притащил из кухни табуретку, застелил ее газетами и предложил Пестрякову. Тот сел.
Зиганшин устроился напротив на второй ступеньке стремянки.
– Что случилось, Георгий Владимирович?
– Интересно… весь интернет гудит, а вы в неведении.
Сердце екнуло. Но не успел Зиганшин испугаться как следует, как Пестряков достал айпад, поелозил пальцем по экрану и протянул хозяину:
– Читайте.
Речь шла не о нем, а о Георгии Владимировиче. Какой-то анонимный автор, скрывший лицо за кошачьей мордочкой, а имя за трудночитаемым ником из согласных букв, в страстной и не очень грамотной манере изобличал Пестрякова, как многократного женоубийцу. Текст был озаглавлен «Синяя Борода не по уставу» и начинался с филиппики на тему «кто будет сторожить сторожей». То есть автор был где-то в чем-то начитан и не окончательно дремуч.
Довольно быстро, пока пустословие не успело надоесть, автор перешел к конкретике и заявил, что некто Пестряков, которому родина доверила блюсти чистоту охранников правопорядка, сам грязен, как черт. Может, он и не берет взятки, но, имея доступ к оперативной информации, убивает своих женщин, обставляясь под маньяка. В частности, в девяносто восьмом году убил невесту, симулировав метод действовавшего тогда серийника Тарасевича, а не далее как год назад прикончил собственную жену. Властям и руководству прекрасно известно, что представляет собой Пестряков и что он безжалостный убийца, но им удобно держать начальника ОРЧ собственной безопасности, на которого есть целая тонна компромата. Вот полицейские и замяли убийство Пестряковой, приписав его безответному дурачку, а взамен женоубийца закрывает глаза на их бесчинства. Заключительные абзацы про произвол, выдержанные совсем в кликушеском тоне, Зиганшин просмотрел по диагонали.
– Отвратительный пасквиль, – сказал он, возвращая планшет, – но серьезно его воспринимать нельзя.
– Это вы написали?
– Я?
– А кто еще? – Пестряков усмехнулся. – Сначала приходите ко мне домой, несете какую-то ересь про то, что Климчук якобы не виноват, а через пару недель появляется в Сети это словоблудие. И расходится как вирус.
Зиганшин пожал плечами:
– Зачем мне это? Ну да, я пожалел дурачка…
– Вам жаль этого идиота?
– Честно говоря, да. Меня бы клещ укусил, так я бы бегал о теток терся… Простите, Георгий Владимирович! В общем, чистая лотерея. Как не пожалеть?
Пестряков поморщился:
– Ладно, не об этом. Просто, кроме вас, никому не нужно было вытаскивать смерть моей жены на всеобщее обозрение и мазать меня грязью.
– Так и мне не нужно, – спокойно проговорил Зиганшиин.
Пестряков остро посмотрел на него:
– Да?
Зиганшин кивнул. Он знал, что в подобных ситуациях, когда не можешь доказать, то чем больше оправдываешься, тем меньше тебе верят.
– А что я с вами так высокомерно обошелся при назначении?
– Ну так не завернули же! Да и, по сути… Скажем, нимб вокруг моей головы никому глаза не слепил. Слушайте, а чего гадать-то? Айпи-адрес пробить или симку, да и всё. Проблема решена.
Пестряков тяжело вздохнул:
– Пробили, и всё без толку. Отправили из компьютерного класса медицинского училища, там у них в связи с тугим финансированием программное обеспечение сто лет не обновлялось, все просто – подсаживайся к машине да выходи куда хочешь.
– Ну все равно зацепка.
– Пустить в Сеть чернуху на мента – не такое преступление, чтобы все бросать и искать виновника.
Зиганшин кивнул. Действительно, вычислить злодея в толпе студентов, преподавателей, их друзей и черт знает еще кого – все равно что искать иголку в стоге сена. Но даже если полицейские ради спасения чести мундира очень сильно напрягутся и изобличат виновника, то доказать не смогут и предъявить, по сути, тоже окажется нечего. Клеветнические измышления? Ну хорошо, а вы сначала докажите, что полковник Пестряков не убийца и мне об этом было точно известно, тогда и поговорим за клевету. А пока только тревожный сигнал от неравнодушного гражданина, что такие упыри рулят охраной правопорядка.
– Руководство покамест отправило меня в очередной отпуск, – сказал Георгий Владимирович, – к счастью, я почти три месяца не догулял. А потом, наверное, уволят.
– За что? Если вы виновны, то вас сажать надо, а если нет, то и увольнять не за что.
– Формальный повод всегда находится, чтобы слить человека, нехорошо прогремевшего в информационном поле.
– Да через два дня об этом дурацком посте все забудут, и вы спокойно вернетесь на работу.
– Что-то не похоже. Во всех соцсетях перепост пошел, самые популярные блогогеры тоже отметились и развили тему ментовского беспредела в моем лице. Если так и дальше пойдет, то скоро выйдет фильм. Скажите, Мстислав Юрьевич, это точно не вы?
– Нет, не я. Во-первых, я отношусь к вам с уважением, а во-вторых, уже лет двадцать как не вхож в медицинские училища, – сказал Зиганшин.
Так сказал, что Пестряков поверил.
– Тогда простите.
– Ничего, – махнул рукой Зиганшин. – Может, чаю?
– А давайте. – Пестряков тоже сделал движение рукой.
– Осторожно только идите. Не прислоняйтесь… Так, аккуратненько…
– По законам жанра в этом месте мне ведро с краской должно вылиться на голову, – усмехнулся Пестряков.
– Извините, чего нет, того нет.
Зиганшин перенес табуретку гостя в кухню, поставил ее у подоконника. На который тут же постелил свежую газету.
– Сегодняшняя, – улыбнулся он, – только у меня видите как… Кружки железные и без сахара будет. Присаживайтесь на табуретку.
– Спасибо.
Зиганшин понюхал кастрюльку, в которой до этого варил сардельки. Вроде отмыл чисто, не пахнет. Налил воды и поставил кастрюльку на плиту.
– Знаете, мне почему-то ваша квартира напомнила удивительную повесть Вадима Шефнера «Сестра печали», – произнес тут Пестряков.
– Я читал, – кивнул Зиганшин.
– Правда? – не смог скрыть своего изумления Георгий Владимирович.
– Спасибо, что напомнили, – улыбнулся Зиганшин. – В детстве это была одна из самых любимых книг.
– Как странно, – резкое лицо Пестрякова вдруг смягчилось, – в юности писатели мне казались какими-то небожителями, обитавшими в четвертом измерении, и лишь недавно я узнал, что Шефнер умер только в две тысячи втором году, и целых десять лет, с тех пор как впервые прочел эту повесть, я, оказывается, мог связаться с ним, поговорить… Хотя бы сказать, как любил эту книжку. Вообще к чтению я не пристрастился, а эту книжку любил.
– И я.
– Ну хоть что-то. Давайте один на двоих, – воскликнул полковник, заметив, что Зиганшин тянется к коробке с чайными пакетиками, – я крепкий не люблю.
– Хорошо. Если вы курите, то пожалуйста. Сейчас окно открою.
Пестряков махнул рукой:
– А, не суетитесь! Я все, сбитый летчик. После отпуска сразу уволят, так что нет смысла передо мной выслуживаться.
– Да ну, не уволят… – покачал головой Зиганшин. На слова про «выслуживаться» он никак не среагировал.
– Точно говорю. Впрягаться за меня никто не будет.
– Хотите, я впрягусь? – вдруг вырвалось у Зиганшина.
– Что?
– Ну раз уж я все равно в теме. Только я работаю не один.
– Интересно…
– Как клиенту или как начальнику собственной безопасности? – фыркнул Зиганшин. – Короче, есть у меня тетка – адски острый ум. Дедукция – Шерлок Холмс с завистью курит в сторонке! И живет через дорогу. Давайте я ее позову, и мы спокойно все обсудим.

Анжелика явилась так быстро, будто стояла под дверью квартиры. Сняв куртку, она осталась в спортивном костюме ослепительно бирюзового цвета и по-хозяйски прошла на кухню.
– Извините, я сан-фасон, – улыбнулась она Пестрякову, – ну так сами видите, ремонт тут у него. Ну что ты застыл, Славик? Доставай давай!
С некоторым злорадством заметив, как удивленно наблюдает за ней Георгий Владимирович, Зиганшин стал открывать контейнеры, которые Анжелика, войдя, сунула ему в руки. Там оказалось домашнее печенье, а в пластиковой коробочке, еще теплой, – две большие круглые котлеты, сочащиеся маслом и мясным соком, плюс горка белого, как снег, картофельного пюре.
– Налетайте, мужики, а я уже поужинала.
Зиганшин выложил гостю пюре и котлету на единственную тарелку, а сам стал есть из контейнера.
– В следующий раз у меня соберемся, – буркнул Пестряков, работая пластмассовой вилкой, – очень вкусно, Анжелика Станиславовна, спасибо.
– Можно просто Анжела и на «ты». Взрослые ж люди! – Описав круг по кухне, Ямпольская скрылась в коридоре. – Не, ну ты, Славик, Геракл, конечно! Такой ремонтище! Прям вот порадовал, родной!
Лицо Пестрякова в недоумении вытянулось, бровь поехала вверх. Зиганшин сделал жест рукой, мол, спокойно, сейчас все будет.
– Читала я это говно, – сказала Анжелика, возвращаясь, – жесть вообще! Вот люди тоже… У меня старшая дочка блог ведет, пишет там милоту разную, про книжки, про фильмы, фоточки красивые, так что вы думаете, хоть одна скотина перепостнула, кроме родителей? Никому не надо! А стоит только написать: «менты – козлы», так, пожалуйста, весь мир в курсе! Всем интересно! Ладно, к делу.
Зиганшин быстро убрал все с подоконника, и Анжелика с неожиданной легкостью запрыгнула на него. Сам Зиганшин сел на пол, подстелив газетку.
– Итак, – сказала Анжелика, – перед нами стоит сложная задача. Понять, что за чмо пустило эту утку на просторы интернета, во-первых, и опровергнуть ее, во-вторых.
– Второе выполнить легко. У меня алиби на оба преступления.
– Ну это, как говорится, в аду расскажешь, – усмехнулась Анжелика. – Заказные убийства еще никто не отменял.
Пестряков пожал плечами:
– Насколько мне известно, у следствия не было никаких сомнений, что Лизу Горскую убил Тарасевич. А единственный человек, который подумал о невиновности Климчука, это присутствующий здесь Мстислав Юрьевич.
– Однако же дыма без огня не бывает!
– Это вы правильно сейчас сказали! – воскликнул Пестряков. – Автор этого пасквиля должен был откуда-то знать про обстоятельства гибели моей жены, которые никогда не освещались в прессе, и про Лизу не могу понять, как стало ему известно. Я ведь не был ее мужем, и о том, что мы встречаемся, вообще почти никто не знал.
Зиганшин с Анжеликой переглянулись. Надо было каким-то образом не дать понять Пестрякову, что они интересовались его прошлым и копались в деле двадцатилетней давности, а как не спалиться перед таким опытным профессионалом?
– Расскажите нам все по порядку, – сказал Зиганшин авторитетно, – потому что никогда не знаешь заранее, что важно, а что нет.
– Да, дорогой! – подхватила Ямпольская. – Такая мелочь может оказаться ключом ко всему делу, что никогда бы не подумал.
Георгий Владимирович пожал плечами:
– А вы никуда не торопитесь?
– Нет. А вы?
– Сын дома один, но он уже большой парень.
– А сколько ему лет? – особенно деловито поинтересовалась Ямпольская.
– Обожди, Анжел, – рассмеялся Зиганшин, останавливая ее прыть. – Замуж выдавать своих девчонок позже будешь.
– Да, вероятно, мне стоит вам довериться, – умилившись их диалогом, кивнул полковник. – Все равно не скажу ничего хуже того, что уже написано.
– Только все по порядку и подробно.
Пестряков вздохнул и довольно долго молчал, постукивая пальцами по подоконнику. Выходила знакомая мелодия, но Зиганшин никак не мог вспомнить, какая именно.
– Мои родители дружили с родителями Карины Александровны, так что мы знали друг друга с детства, – сказал наконец Георгий Владимирович, – но, оба единственные дети, мы считали себя кем-то вроде брата и сестры, и, наверное, это помешало нам влюбиться друг в друга, когда мы выросли. Хотя родители только об этом и мечтали. Помню, моя мама была так счастлива, когда Карина захотела стать врачом, она, по-моему, больше сил приложила к ее поступлению в медицинский, чем к моему на юридический. Зато Каринина мама была без ума от меня и обещала взять к себе в фирму, как только я окончу универ. Вот такая вот идиллия. Мы с Кариной отлично ладили, но не думали ни о чем большем. И вот однажды я пришел к ней на день рождения, встретил Лизу. Влюбился, она ответила взаимностью. Вот, собственно, и вся история.
– Как долго вы встречались?
– Месяц и двадцать два дня.
– Недолго.
– Да.
– За такое время вряд ли у вас могли возникнуть мотивы.
– Да они вообще ни у меня, ни у кого возникнуть не могли! – воскликнул Пестряков. – Поймите, Лиза была девочка из очень простой семьи. Мать одна тащила ее и брата, так что Лизе приходилось подрабатывать медсестрой. Соответственно и выглядела она не так, чтобы грабитель почуял в ней хорошую наживу, и роковой красавицей тоже не была, чтобы кто-то убил ее из ревности.
Пестряков сглотнул и замолчал. Пальцы его снова начали выбивать дробь по подоконнику.
Когда пауза затянулась, Зиганшин кашлянул.
– Она была чудесная, – сказал Пестряков, – хорошая, светлая. Никто не мог желать ей смерти… Нет, никто. Мы с ней как познакомились, так почти не расставались, и, если бы что-то опасное происходило в ее жизни, я бы знал.
– Вы жили вместе?
Пестряков покачал головой:
– Если бы вы знали, как я ругал себя за то, что не предложил ей этого! Родители держали квартиру под парами, трясли ключами у меня под носом: «Сыночек, только женись, и сразу заселяйся вместе с молодой женой!» Я мог сразу привести Лизу, представить как невесту и поселить пока в той квартире хотя бы одну, чтобы ей каждый день не гонять на электричках. Но я испугался.
– Чего?
– Знал, что родители будут в шоке. Они очень хотели, чтобы я женился на девушке нашего круга, а Лиза… Да что говорить! Мы решили сначала подать заявление, чтобы они поняли, что у нас все серьезно.
– Подали?
– Да. И я сразу улетел на конференцию, а когда вернулся, то было уже поздно.
Ноги от сидения на полу стали затекать, Зиганшин поднялся и прошелся по кухне.
Итак, красавец Пестряков, мажор, звезда юрфака, вдруг влюбляется в невзрачную мышку, которую из милости притащила к себе на днюху подруга детства. Причем не просто проявляет снисходительный интерес, а делает предложение всего через месяц знакомства, подает заявление и готовится пережить шквал родительского негодования.
И помнит, сколько дней они были вместе. Кстати…
– Вы каждый день встречались?
Пестряков улыбнулся:
– Да. Специально не договаривались заранее, проверяли, судьба или не судьба.
– И?
– И каждый день была судьба. После занятий я ехал в мединститут, там искал ее и ни разу не было такого, чтобы не встретил.
– Ни разу?
– Нет.
– Припомните, пожалуйста.
– Да что припоминать, я знаю совершенно точно, что всегда провожал Лизу домой.
– А в выходные?
– Я сам к ней приезжал. Послушайте, если бы что-то было не так, я бы заметил. Один раз, правда, когда я встретил после института, она была грустная и какая-то растерянная, но сказала, что не поладила с преподом. Такое могло произойти, Лиза была очень умная и не умела это скрыть, когда нужно.
– Так…
Пестряков пожал плечами:
– Да просто они сцепились из-за какого-то клинического случая, и Лиза, поостыв, сообразила, что из-за ее несдержанности будут проблемы на зачете.
– А потом?
– Ничего. Назавтра она была уже в своем обычном настроении. Сказала, что, если этот индюк завалит, сдаст другому. Не о чем переживать.
– Вы так хорошо это помните? – удивился Зиганшин.
Георгий Владимирович улыбнулся, глядя куда-то в пустоту:
– Я все помню, – сказал он глухо, – каждую минуту каждого дня.

Дальше Пестряков рассказал, что после смерти Лизы его вызвали всего один раз, допросили, установили алиби и оставили в покое. Никто не сомневался, что Елизавета Горская стала жертвой серийного убийцы.
После гибели любимой девушки Георгий понял, что должен поступить на службу в милицию. Родители были в шоке, но смирились. В конце концов, отец-генерал понимал, что такое для мужчины настоящая служба.
Возмущалась больше мама, которая видела своего умного и интеллигентного сына известным адвокатом, а не грубым и всеми презираемым ментом.
В это тяжелое время пришла на помощь подруга детства, почти сестра Карина. Она умасливала собственную маму, весьма обиженную тем, что Георгий отверг предложенное ею место, уговаривала его родителей – словом, как могла, наводила мир в семье, а заодно утешала и самого Георгия.
Через полгода они переспали, а еще через два месяца поженились, и счастливо прожили восемнадцать лет.
– Прекрасно мы жили! – горячился Пестряков. – Душа в душу. А если бы и нет, то от развода я ничего не терял. Квартира, в которой мы жили, – моя и приобретена дедушкой до моего брака, счет в банке разве что пришлось бы поделить, ну так там не та сумма, ради которой стоит грех на душу брать…
– Та или не та, это вопрос философский, – вздохнула Анжелика.
– Поверьте, – горячо воскликнул Георгий Владимирович, – Карина была идеальная жена и настоящий друг. Я был счастлив в браке и хотел прожить с нею до конца.
– Хорошо, – кивнула Анжелика, – а почему вы не ходили с ней в бассейн?
– Что?
– Ну это же естественно, когда супруги оба занятые люди, хочется проводить вместе то немногое время, что остается. И вы похожи на приверженца здорового образа жизни, а здоровее плавания трудно что-то придумать. Ну сами посудите, жена ходит по вечерам плавать, возвращается поздно, а муж сидит дома.
– Я выходил ее встречать.
– Это мы еще обсудим, а вместе с нею почему не плавали?
Пестряков поморщился:
– Я боюсь воды.
– В смысле?
– Нет, – тут же торопливо пояснил он, – мыться, душ принимать, ванну, это я с большим удовольствием, а большой воды боюсь. Дело в том, что в детстве я чуть не утонул. Пошел с родителями купаться на озеро и стал осваивать звездочку, ну, знаете, когда лежишь на спине, руки-ноги раскинуты, и вода тебя держит. И вот я лежу себе спокойно, смотрю в небо, как вдруг чья-то рука закрывает мне нос и рот. И топит. Какой-то парнишка перепутал меня со своим товарищем и решил так пошутить, а мама увидела это и понеслась меня спасать. Закричала на парнишку, тот испугался и от страха сильнее меня прижал, так что я не мог всплыть и в итоге захлебнулся.
– Какой ужас.
– В общем, мама меня со дна достала уже без сознания. Еле откачала. Вероятно, если бы она меня сразу снова купаться отпустила, то я быстро обо всем бы забыл, но мы подхватились и побежали домой.
– Ну вообще я вашу маму понимаю, – сказала Анжелика.
– Я тоже. Просто объясняю, почему страх зафиксировался у меня в голове.
– Ладно. Стало быть, вы встречали жену из басика?
– Не всегда, но часто.
– А вы когда-нибудь ходили через двор, в котором ее нашли?
Пестряков отрицательно покачал головой.
– А идеи есть, почему она там оказалась?
– Я думаю, Климчук ее туда перенес. Карина весила не больше шестидесяти килограммов.
– Какое-то слишком уж осмысленное действие для Климчука, – покачала головой Анжелика.
Георгий Владимирович развел руками:
– Других объяснений я не вижу.
Как ни просили Зиганшин с Анжеликой припомнить что-нибудь еще, Пестряков стоял на своем: счастливый брак, безмятежное настроение жены, полный штиль на службе у него самого. Никого он в тот момент не разрабатывал, карьеры никому не переехал, и мстить ему таким изощренным способом было не за что.

… – Под покровом такой благодати самое говно и скрывается, – наставительно сказала Анжелика, когда они проводили Пестрякова до автомобиля.
– Тактичные и сдержанные люди – это реальность, Анжелика Станиславовна, – буркнул Зиганшин.
Переодеваться было лень, и он вышел на улицу прямо в трениках, просто накинул сверху старую куртку и нацепил треуголку из газеты: идет маляр, а что такого.
– Все равно идиотизм какой-то, – сморщилась Ямпольская. – Сусальная история про Золушку, такая сладкая, что меня чуть не стошнило.
– Прекрати, а?
– Не, ну ты посмотри на Пестрякова: он и сейчас еще орел, а представь, каким был в юности?
– Ну да, крутым, наверное…
– Не просто крутым, а первым парнем на деревне. Все бабы с юрфака от него с ума сходили, зуб даю, а он вдруг взял и выцепил Золушку какую-то левую с дня рождения подруги детства.
– Быть красивым – не преступление. И ты приглядись: так, чтобы оба супруга были глаз не оторвать, бывает очень редко. Обычно если жена красотка, то муж страшок, а самые привлекательные мужчины женятся на таких каракатицах, что просто ужас. Голос природы, наверное…
– Ладно, ладно, – примирительно скрестила руки перед собой Анжелика. – Любовь зла, хочешь ты сказать. Но вторая его история, как детская дружба переросла в пламенную страсть, тоже, знаешь ли, годится больше для дамских романов, чем для протокола.
– Да тут как раз понятно. Если Карина Александровна так ловко сделала карьеру, то окучить лоха ей вообще было раз плюнуть. Тут повздыхала, там пожалела, подстроила встречу наедине, и готово. Много ли надо мужику?
– Да ему-то понятно, а ей? Бойфренд с разбитым сердцем – это такой дикий геморрой, что врагу не пожелаешь. Неужели красивая баба не могла себе найти нормального парня, который бы любил ее саму, а не ее утешения?
– Мы же вроде установили, что она была подлая и беспринципная стерва.
– Вот из таких, дорогой мой, – Анжелика со значением подняла палец, – и получаются самые лучшие жены.
– Меня, вообще-то, другое сейчас интересует. Вот смотри: Пестряков сказал, что он провожал Лизу каждый день.
– Ну?
– Каждый день в течение почти двух месяцев.
– И?
– А мы знаем, что Тарасевич сначала знакомился с девушками в электричке, а убивал их через несколько дней. Спрашивается, как он пристал к Лизе, если она постоянно ездила с Георгием?
Анжелика нахмурилась:
– Вопрос не праздный. Но мы вообще не о том стали думать. В первую очередь надо понять, кто запустил в сеть эту чернуху и зачем. Самый реалистичный вариант – это мы с тобой, ибо кто еще знает про то, что одна из жертв Тарасевича была девушкой Пестрякова? А мы в курсе, даже дело смотрели. Но мы не такие. Дальше кто мог? Кто-то из бригады? Вариант. Двадцать лет все-таки не пятьдесят, кто-то еще служит, и Пестряков вполне мог в течение своей беспорочной службы насолить или ему самому, или приятелю.
– Зришь в корень.
– Ну а то! Друзья юности еще были в курсе…
– Да тот же твой информатор написал, – фыркнул Зиганшин, – поговорил с тобой, и озарило: а чего это я сижу, когда могу старого товарища на весь мир грязью обмазать. Получается, мы виноваты.
Анжелика кивнула и картинно развела руками.

* * *
Нина была в отчаянии. Жизнь, будто старая картина, внезапно вытащенная на солнечный свет, мгновенно осыпалась, потускнела, и обнажился серый грубый холст.
Работа, которая раньше так нравилась ей, теперь тяготила, и даже новая должность казалась не удачей, а проклятием. Нина думала, что судьба, решив порадовать ее, жестоко ошиблась, потому что без Георгия ей никакое повышение не в радость. Лучше бы оставалась до смерти простой медсестрой, но с Георгием.
Каждое движение причиняло боль, будто под кожу напихали колючей проволоки, и Нина уговаривала себя, что завтра будет легче, надо только пережить остроту момента.
Но становилось только хуже.
К боли от разлуки присоединилось унижение, и приходилось расставаться не только с будущим, но и с прошлым, в котором они с Георгием любили друг друга.
Оказывается, все было иначе, и помнить придется не любовь и нежность, а совсем другое: как она шесть лет была содержанкой и обычной проституткой.
Ее первый и единственный мужчина не любил ее, а просто развлекался с молодой девчонкой, и она, получается, тоже не любила, а просто «насосала» на квартиру.
Вот с этим прошлым ей придется теперь жить.
Знать, что Георгий никогда не видел в ней спутницу жизни, настолько не видел, что, занимаясь с нею любовью, присматривал себе настоящую невесту…
Замужняя подруга сидела с ребенком и не могла приехать, а одинокая сразу примчалась на зов.
Она принесла бутылку вина, но Нина в ужасе замахала руками. Она понимала, что если начнет пить, то вряд ли остановится. Унижение и стыд – ненасытные чувства.
Подруга послушно убрала вино в сумку, и весь вечер заваривала Нине чай и капала в стакан валерьянку.
Нина лежала на диване в позе эмбриона, а подруга гладила ее по плечу, вздыхала и говорила, что очень хорошо, раз так вышло, и лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас.
– Ты же говорила, что у нас прекрасные отношения! – всхлипнула Нина.
– Так а что я должна была сказать?
– Ну хотя бы что очень плохо встречаться с женатым!
– И ты бы меня послушала и перестала?
Нина снова всхлипнула – это было очень больно, плакать без слез.
– Ну вот… Главное, что теперь все закончилось.
– Он меня бросил…
– Не важно как, главное, закончилось, и ты открыта для здоровых отношений.
Подруга сидела в психологических пабликах, и все знала про здоровые и токсичные отношения, про созависимости, про пять признаков того и другого, но, будучи теоретически образованной, в практике пока продвинулась не сильно.
Зато она каждый раз приезжала к Нине, когда бы та ни позвонила. И разговаривала, анализировала, утешала…
Нина не слушала подружкины речи, просто лежала, уткнувшись в ее мягкий теплый бок. Но чувствовала, что не одна. И это помогало.
Своей подачкой за ипотеку Георгий едва не добил ее. Он считал, что это справедливо, но на самом деле просто расставлял точки над «i»: приняв деньги, она будто бы расписывалась, что да, действительно проститутка, и оказывала ему сексуальные услуги в обмен на жилье.
По-хорошему, следовало вернуть ему квартиру полностью, и Нина хотела так и сделать, но подруга ее отговорила. Все мужики козлы, и «должна же ты хоть что-то получить за шесть загубленных лет, и это маразм – возвращаться к маме в однушку ради того, чтобы что-то доказать козлу, для которого ты никто, раз он тебя бросил. Ему фиолетово, за деньги ты с ним была или по любви, он так и так знать тебя не хочет».
Возразить, по существу, было нечего, и Нина решила просто дальше платить за ипотеку сама. Будет нелегко, но, с другой стороны, в основном она тратилась на то, чтобы порадовать Георгия. Покупала для него дорогие продукты, средства для ванн, которые он так любил у нее принимать, дорогое белье тоже предназначалось исключительно для его глаз.
А сейчас Нина была в таком состоянии, что не могла подумать, что ей когда-нибудь захочется пойти в магазин.
Когда подружка уходила домой, Нина забиралась в ванну и подолгу сидела там, поливая себя из душа, и думала, что, когда они дурачились в воде, Георгий не любил ее. И когда лежали голова к голове на диване и шептались после секса, и он рассказывал ей что-нибудь из своей юности, он тоже ее не любил.
И когда пришел к ней после смерти жены, растерянный и разбитый, она молча напоила его корвалолом и дала поспать. А ведь он тогда тоже, получается, пришел не к любимой женщине, а просто в нору, где можно пережить самые острые минуты горя, не сдерживая себя.
Все оказалось не так, как она думала раньше. Шесть лет, которые она прожила в грезах и мечтах, оказались годами унижения.
Подружка приезжала и повторяла, что надо жить дальше, потому что никогда не бывает все плохо, и надо стараться мыслить позитивно и строить собственную жизнь вокруг самой себя, а не вокруг мужика, который и был-то мужиком только по средам, а в остальные дни – плод фантазии.
Сейчас у Нины новая интересная работа, и надо проявить себя как можно лучше, состояться в профессии, тогда и мужики появятся нормальные, для здоровых отношений.
Нину от этих речей корежило, как от зубной боли. Нормальные мужики ей были не нужны, потому что она любила Георгия.
Дальше подружка углублялась в совсем какие-то дебри и выкрикивала архаичные лозунги:
– Если не можешь изменить ситуацию, измени отношение к ней!
– А если я не могу изменить отношение? – стонала Нина.
– Значит, меняй ситуацию! Что-то одно всегда можно сделать!
У подружки при этом был такой энергичный и одухотворенный вид, будто она сама никогда не влюблялась и не рыдала у Нины на плече. Вот уж правда: чужую беду руками разведу.
В одном подружка была права – на работу надо ходить.
Это помогло – Нина увлекалась новыми обязанностями, которые еще не вошли в привычку, и были поэтому интересны. Она общалась с другими старшими сестрами и с заведующими теперь на равных, и к этому тоже надо было приспособиться. Но как только выпадала секунда праздности, боль и жгучий стыд снова обрушивались на нее. Хотелось просто исчезнуть, перестать быть…

Подружка приехала без звонка и, не успев войти, тут же стала доставать из сумки телефон.
– Смотри, что пишут про твоего козлину!
С горящими глазами она сунула Нине телефон с какой-то статьей на экране.
– Ты, мать моя, еще дешево отделалась! – фыркнула она. – Радуйся, что он тебя просто бросил, а не прикончил.
Пробежав глазами статью, Нина покачала головой:
– Бред какой-то!
– Ты коменты посмотри! Восемьсот штук!
– Восемьсот больных людей.
– Видишь, есть на свете справедливость! Сейчас его из органов турнут! Выкинут еще почище, чем он тебя.
– Это просто злобный бред какого-то больного человека.
– Да по фигу, – отмахнулась подруга. – Они там борются за чистоту рядов.
– Но это не значит, что людей надо увольнять только потому, что кому-то что-то померещилось, и он об этом написал.
– Ой! – удивилась подруга. – Ну ты что, не рада? Такая обраточка прилетела!
Нина снова покачала головой:
– Не рада…
Нина сказала правду. Не ее это теперь дело.
У Георгия другая женщина, невеста, и только ей позволено утешать его и поддерживать в трудную минуту.

* * *
Зиганшин только сел попить чайку на рабочем месте (дел было столько, что он не успевал выйти пообедать), как в кабинет к нему стремительно влетела Анжелика.
– Родной, есть тема…
– И вам добрый день, Анжелика Станиславовна! Чаю хочешь?
– Наливай, – скомандовала она, – но суть не в этом. Сенсация – ты сейчас упадешь! Я вчера вечером поехала к тетке, с которой Пестрякова ходила в бассейн.
– Так…
– Слово за слово, три часа разглагольствований, какая была Карина Александровна чудесная женщина и идеальная жена и мать, как душа в душу жила с мужем – одним словом, именины сердца. Полный восторг. Ну я уже собралась уходить, как эта дамочка пустила слезу для наглядности. Типа скорбит она.
– Почему типа?
– Не цепляйся к словам, родной. В общем, стандартный монолог, ах, кто бы мог знать, что в последний раз вижу человека. Одни люди рассказывают, что у них сердце екнуло и прям перевернулось, а другие, что, наоборот, «и ничего ж не дрогнуло!». Эта дама из последних.
– Суть?
– А суть, дорогой мой, в том, что она сказала: так и вижу, как Кариночка уходит, молодая, стройная, я еще подумала, как хорошо на ней новая курточка сидит!
– Курточка, значит?
– Так я о чем и говорю, родной!
– Может, перепутала?
– Я тоже спросила, но она твердо держалась своих показаний. Курточка была новая, Карина ее первый раз надела, и они как раз обсуждали, как она сидит. Ну как женщины обычно делают. Поэтому дама точно запомнила, что Пестрякова ушла из бассейна в куртке.
– Которая через триста метров превратилась в серое пальто, – охнул Зиганшин. – Чего ж она раньше-то молчала?
– Не спрашивали, вот и молчала. Да я бы тоже не спросила.
Зиганшин вздохнул. Так всегда бывает. Когда работаешь строго по протоколу, то обычно ничего важного не узнаешь, но стоит только расслабиться, пренебречь единственной мелочью, потом выяснится, что там-то и таился ключ к разгадке.
Ладно, действительно, предположение, что Карина по дороге из бассейна домой где-то переоделась, было слишком экстравагантным, чтобы прийти кому-то в голову, поэтому свидетельницу спросили только, когда они расстались и одна ли ушла Пестрякова. В чем была одета женщина, у свидетельницы не уточняли.
Естественно, даме не докладывали подробностей, она не знала, что Карину нашли в сером пальто, вот и не сказала про куртку.
Вполне понятная несостыковка. Но если бы запросили камеры видеонаблюдения со стойки охраны, эта деталь выяснилась бы сразу и придала расследованию новое направление.
Какое, кстати?
У Пестряковой был любовник по соседству, и она заскочила к нему переодеться? Бред…
– Получается, Климчук реально не виноват, не подвело твоего друга профессиональное чутье! – воскликнула Анжелика.
– Это почему это?
– Коню понятно: Пестрякову задушили и надели на нее пальто с другой женщины, которую до этого оприходовал Климчук.
– Ну да, тем более что несчастный Саша как раз серое пальто и вспомнил. Хотя нет, стой! Георгий Владимирович должен был опознать вещи супруги. Мужчины, конечно, люди невнимательные, но не до такой степени, чтобы принять чужую одежду за вещи родной жены.
Анжелика вытащила мобильник:
– Чего гадать? Алло, Жора? Это Анжела тебя беспокоит. Слушай, родной, тут такое дело… Ты опознавал одежду супруги? Пальто, в частности? Ага… ага… Там не могло так получиться, что ей чужую вещь подкинули, а ты не заметил? Ладно, тогда извини.
Спрятав телефон, она поморщилась и тяжело вздохнула:
– Говорит, точно ее пальто. Оно было не покупное, а шитое на заказ, так что нельзя перепутать.
– Тогда получается, что Карина Александровна днем столкнулась с Климчуком, вечером ушла в бассейн в куртке, а на обратном пути зачем-то снова надела испачканное пальто. Бред какой-то!
– В чем она выходила из дому, никто не знает. Муж был в Москве, а сын вернулся с тренировки, когда она уже ушла. Вдруг она мирно пошла себе в бассейн и наткнулась на одержимого похотью Климчука. Он сделал свое дело и убежал, а женщина, понятно, в шоке. Она идет в ближайший магазин и покупает куртку, а пальто несет с собой, потому что хоть и противно, но оно дорогое, и выкидывать все-таки жалко.
– И она не рассказала подружкам, что подверглась нападению?
– Женщины по-разному реагируют на такие вещи, – заявила Анжелика с видом знатока, – кто-то жалуется всем подряд, а многие, особенно постарше, стыдятся. Карина Александровна, как я поняла, была не чужда снобизму, поэтому естественно, что она постаралась скрыть. Как это я, такая утонченная светская дама, вдруг тесно пообщалась с безмозглым извращенцем, да ну что вы… Где он, а где я?
– Ладно, она все утаила, а пальто затолкала в спортивную сумку, поэтому его никто не видел и ничего не заподозрил, ведь женщины носят с собой на занятия кучу всякого барахла.
– А на обратном пути ее задушил настоящий убийца и переодел обратно в пальто.
– Потому что он за ней следил и видел Климчука и понял, что настал идеальный момент! – воскликнул Зиганшин.
Анжелика многозначительно подняла палец с длинным алым ногтем, в который был вклеен довольно крупный бриллиант:
– Кое-что могем! Потому что мы команда! Слушай, Славик, а давай на пенсии частное детективное агентство откроем?
– Ты до пенсии доживи сначала.
– И то правда. В общем, мы сегодня молодцы. Осталось только конкретного человека подогнать под нашу стройную теорию.
Зиганшин вздохнул. С кандидатами пока было не густо.

* * *
Георгий провел бессонную томительную ночь, забылся только под утро, а проснувшись, вдруг ясно понял, кто пустил гулять по Сети этот пасквиль.
Конечно же это сделала Нина, и грош ему цена как полицейскому, раз он не сообразил этого сразу.
Георгий вскочил, сделал зарядку и пошел в кухню варить овсянку. Новая домработница выполняла только те обязанности, за которые ей платили, никаких приятных бонусов от нее было не дождаться, но зато она и не шастала по дому с умильной постной физиономией, источая лучи добра и жалости. Георгий даже удивился, насколько свободнее ему стало дышать после увольнения Люси.
– Алешка, вставай, – стукнул он в дверь сына и внезапно поймал себя на том, что ему приятно подарить парню несколько минут золотого утреннего сна, не сна уже, а дремоты, несколько сладких минут на вышке перед прыжком в холодную воду дня. Вдруг так радостно оказалось думать, что сын слышит сквозь сон, как отец гремит кастрюлями, а когда выйдет, зевая, теплый и мятый, то на столе его будет поджидать тарелка дымящейся каши с лужицей растопленного масла в середине.
«Старею я, что ли?» – пожал плечами Георгий, потому что раньше по утрам его бесила сыновняя лень и хотелось видеть ребенка подтянутым, умытым и готовым к учебе.
Он налил в алюминиевый ковшик воды и на глазок насыпал геркулеса из пачки. Никогда не пользовался чашкой, специально тренировал глазомер. Иногда получалось погуще, иногда чуть пожиже, но в целом Георгий справлялся с задачей.
Сразу посолив воду, чтоб не забыть, он стал медленно помешивать содержимое кастрюльки.
Глядя в образовавшуюся воронку, чем-то похожую на омут памяти из любимых Алешкиных фильмов про Гарри Поттера, он задумался о Нине и своей догадке и удивился, поняв, что не испытывает сильного негодования.
Сам виноват – нечего было откровенничать. Он любил после секса полежать с Ниной и пошептаться. Расслабленный, разомлевший, иногда выкладывал самые мутные осадки с самого дна своей души, и, в общем-то, ничего удивительного, что она вообразила про великую любовь.
Когда-то он все рассказал ей про Лизу, просто в семье эта тема была табу, а он не мог молчать, надо было с кем-то поделиться.
Молодец, решил разом иметь и девочку для утех, и личного исповедника, вот и поплатился. Некого ругать, кроме себя самого.
Георгий был человек взрослый и здравомыслящий и не верил в христианское милосердие. То есть в теории он его приветствовал, но в жизни не встречал. Так, чтобы ты с человеком вел себя по-свински, плюнул ему в лицо, а он утерся, благословил тебя и пошел дальше – нет, на такие подарки судьбы рассчитывать довольно глупо.
Каша закипела, Георгий уменьшил газ, и, продолжая медленно мешать, смотрел, как она пыхтит пузырьками, оставляя на поверхности что-то вроде лунных кратеров, которые тут же исчезают. Все подчиняется одним законам физики, и каша и лава.
И месть отвергнутой женщины тоже для всех одинакова.
Исправить ущерб было уже невозможно, мстить девушке он не собирался, напротив, решил проявить то самое христианское милосердие, в которое не верил, но поскольку оставалась крошечная вероятность, что это не она, нужно было поговорить с Ниной и все выяснить.
Хотя как не она, если пост запущен с сайта медучилища? Все сходится.
Последняя встреча с Ниной оставила тягостное впечатление и разбередила совесть, как это обычно бывает, когда ты знаешь, что не виноват, а внутреннее чувство упрямо шепчет, что нет, виноват, и не успокаивается, ждет, когда догадаешься, в чем именно.
Георгий хотел бы больше никогда не видеть девушку и поскорее о ней забыть, но необходимо подтвердить, что именно она автор разоблачительного поста.
Чтобы обезопасить себя от очередной истерики, слез и бурного выяснения отношений, он решил зайти к Нине на работу. Там девушка вынуждена будет держать себя в руках.

Официально он находился в очередном отпуске, удостоверение осталось при нем, и, показав его пожилому охраннику, Георгий беспрепятственно, не считая покупки бахил, проник в госпиталь.
С тех пор как он тут был последний раз, интерьер изменился и нес на себе отпечаток свежего, хоть и очень дешевого ремонта. Георгий прикинул, что для обэповцев тут поле непаханое, настоящий клондайк.
Зашел на пост, заглянул в процедурный кабинет, но Нины нигде не обнаружил и осведомился о ней у мощной девицы с косами, как у скандинавской богини, тащившей в обеих руках по два штатива с капельницами.
– Нина Викторовна? – нахмурилась девица, поудобнее перехватив штативы. – А у себя в кабинете разве ее нет?
– В каком кабинете?
Руки у девицы были заняты, поэтому она указала направление, энергично мотнув головой, и понеслась дальше. Некоторое время Георгий с интересом смотрел ей вслед.
Последовав по указанному направлению, он действительно увидел дверь с табличкой «Старшая медсестра Каморина Н. В.» и чуть не присвистнул от удивления.
Он имел случай заметить, что Нина – девчонка энергичная и расторопная, и руки у нее растут откуда надо, и с пациентами она мила, как медсестра она идеал, но для старшей сестры нужны совсем другие качества, которыми Нина, по его мнению, не обладала.
Постучавшись, Георгий вошел.
Нина работала на компьютере, но, увидев его, встала из-за стола. Георгий заметил, что расставание никак не отразилось на ее внешности: все та же аккуратная коса, макияж, маникюрчик, бусики, красивая форма приятного терракотового цвета без единой складочки идеально сидит на фигуре. Что ж, раз она по-прежнему любит прихорашиваться, наверное, не так и страдает.
– Ты не говорила, что у тебя новая должность, – вдруг вырвалось у него.
– Тебя это беспокоит?
– Нет, конечно, нет. Я пришел по двум вопросам.
– Как официально, – усмехнулась Нина и, пройдя мимо Георгия, открыла дверь.
Кабинет у нее был тесный, и Георгий почувствовал девушку совсем близко. Волнение, которое он при этом испытал, совсем не понравилось ему.
– Я открою дверь, чтобы не думали, будто я в рабочее время уединяюсь с бойфрендами. Что у тебя?
– Во-первых, возьми деньги за ипотеку.
– Это не обсуждается.
– Но так будет справедливо. Ты же рассчитывала на меня, а я обманул, так разреши мне быть надежным хотя бы в этом.
– А ты разреши мне не быть проституткой.
– Давай еще подумаем.
– Давай ты скажешь свой второй вопрос и свалишь навсегда.
– Это говно в Сети ты написала?
Нина покачала головой.
– А кто тогда?
– Мне кажется, тебе проще это выяснить.
Георгий хмыкнул:
– Не остри. Ты понимаешь, о чем я.
– Конечно. Мне жаль, что кто-то вывалил на тебя эту грязь, и жаль, что ты думаешь, будто я на такое способна. Но я правда этого не делала.
– То есть типа ты меня простила?
– Нет. Но это все, что оставалось, Георгий. Тебя нет, любви никогда не было, но свои тайны ты мне доверял по-настоящему. А раз ты думаешь, что я их выложила в Сеть, то вообще ничего нет.
Нина вернулась за свой стол и села, положив руку на компьютерную мышь.
– Ты будешь и дальше думать, что это я, но мне уже все равно, и оправдываться я не собираюсь, – проговорила она ровным голосом. – Георгий, если это все, то я тебя больше не задерживаю.
Он переступил с ноги на ногу:
– Ладно, Нина, извини, что я на тебя подумал. Но сама понимаешь, месть отвергнутой женщины… Я не сержусь, даже если это ты.
– Спасибо. Теперь все?
Георгий кивнул и подошел к самой двери, как Нина вдруг окликнула его:
– А это сильно отразилось на службе?
– Пока непонятно. Дали тайм-аут в виде отпуска, а дальше как пойдет.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Чем?
Она пожала плечами:
– Не знаю.
– И я не знаю, Нина.
– Тебе все равно, но я не верю тому, что про тебя написали.
– Правда?
– Ну конечно, Георгий.
– Спасибо.

Георгий сел в машину. На сердце было горько и смутно, и первый раз за очень много лет он не знал, куда ехать. Впереди всегда была цель, к которой он торопился, и вопрос «а куда бы пойти?» не стоял перед ним ни разу с тех пор, как он поступил на службу в милицию.
Но вот он в отпуске. Час дня, впереди океан свободного времени, который надо чем-то заполнить. И еще два месяца таких океанов, а если вопрос с клеветой не утрясется, то, может, и вся оставшаяся жизнь. Чем заняться-то, господи?
Встреча с Ниной подействовала на него странно. Георгий так и не понял, она запустила этот пасквиль или нет, но что-то теплое поселилось в сердце. Он и раньше подозревал, что станет скучать по вечерам среды, но сейчас убедился в этом точно.
Заведя двигатель, Георгий тихонько тронул машину и поехал куда глаза глядят.
Повернув на незнакомую улицу, он остановился и выругал себя. Помощь Зиганшина и его безумной приспешницы Анжелики – это очень хорошо, но человек должен бороться сам, а не ждать, когда его спасут.
Он знал только одного оперативника из группы, ведущей дело Тарасевича, того, который его допрашивал. Это был хороший, добросовестный мужик, но два года назад он умер от инфаркта. Георгий сильно сомневался, что после такого черного пиара ему дадут ознакомиться с делом Тарасевича, но была у него еще одна эфемерная зацепка: судебно-медицинским экспертом тогда выступала мамина приятельница тетя Зина.
Ребенком Георгий ее очень уважал, но после смерти Лизы стал сторониться. Не мог видеть человека, который вскрывал Лизино тело. Сразу в голове представлялись подробности процедуры аутопсии, о которой он, к сожалению, знал не понаслышке (в университете у них был курс судебной медицины), и становилось так горько и тоскливо на душе, так муторно и страшно, что он всеми силами избегал общения с тетей Зиной.
От матери Георгий знал, что тетя Зина вышла на пенсию, адрес помнил с детства, а телефон – нет, поэтому поехал без звонка.
Экспертесса жила на Васильевском острове, в огромном доме возле метро «Приморская». Он на несколько минут растерялся, боясь перепутать парадную или этаж, но детская память не подвела, и логика помогла вычислить номер квартиры, так что когда он позвонил в домофон, то услышал в ответ знакомый голос.
– Жора Пестряков? – протянула тетя Зина. – Что ж, заходи, Жора Пестряков.
Он поднялся на восьмой этаж. Хозяйка встречала на площадке: невысокая худощавая дама в ярком шелковом халате с прической из редеющих голубых волос. Губы аккуратно подкрашены, ухоженные артритные пальцы усыпаны кольцами.
Досадуя, что не купил цветов, Георгий вошел в тесный коридор. Все было здесь так, как он помнил маленьким: темные обои цвета красного вина, полки с книгами и двери в комнаты. Одна гостиная, побольше, другая совсем маленькая, спальня, тут гости обычно оставляли пальто, не помещавшиеся на вешалке. В другой стороне узенький коридор и тоже две двери, украшенные овальными чеканками – на одной писающий мальчик, на другой – он же в ванночке. Как будто без указующих картинок невозможно найти в этих хоромах ванную и туалет. Заканчивался коридорчик пятиметровой кухней с белыми пластиковыми шкафчиками, и алоэ стояло на подоконнике точно так же, как тридцать лет назад, и так же просматривалась гладь Финского залива, только белый хребет дамбы перекинулся через нее с тех пор, как он тут не был.
Тетя Зина – это были веселые гости. Не такие, как обычно, когда друзья родителей чинно сидели за праздничной трапезой, обсуждая скучные и серьезные дела, а детям накрывали за отдельным столиком, но требовали от них вести себя так же скучно и серьезно, как за большим столом. В гостях у тети Зины Георгия сажали вместе с веселыми и свойскими взрослыми, и мама с папой смеялись и дурачились, вспоминая дни студенчества, и Георгий глядел на них с радостным недоумением. Будто приоткрывалась потайная дверка, и становилось ясно, что родители такие же люди, как и все. Но когда уходили из гостей, дверка захлопывалась…
Георгий улыбнулся воспоминаниям.
– Я понимаю, что ты не просто так пришел ко мне, Жора Пестряков, – усмехнулась тетя Зина и, оторвав фильтр, заправила сигарету в длиннющий мундштук.
– Не буду врать.
– Открой форточку и присаживайся.
Георгий повиновался. Тетя Зина глубоко втянула щеки, раскуривая, и картинно отставила руку с мундштуком.
– Я не сержусь, что ты избегал меня все эти годы, Жора.
– А это было заметно?
– Вообще-то да. Но я тебя поняла, друг мой. Сейчас-то хоть нормально? Не передергивает?
– Конечно, тетя Зина. Время сглаживает.
– И даже больше, чем ты думаешь. Что ж, давай не будем толочь воду в ступе. Не ошибусь, если предположу, что твой визит связан с недавно возникшей шумихой вокруг твоего имени?
– Не ошибетесь, тетя Зина.
– Ты хочешь немедленно предъявить общественности железобетонные доказательства своей невиновности, это понятное желание, только у меня ничего для тебя нет. Я специально сегодня утром пыталась вспомнить, кто входил в следственную бригаду по Тарасевичу, но Альцгеймер, увы, не дремлет. Всплыло только имя руководителя.
– Так…
– Боюсь, что это не поможет. Он тогда уже был очень пожилой человек, а сейчас и вовсе умер.
Георгий вздохнул:
– Жаль. Я имею в виду жаль человека, а у меня и так есть железобетонные доказательства.
– Ой, я тебя умоляю, милый. Билеты двадцатилетней давности где теперь искать, и видео с той конференции давно осыпалось. Твое алиби теперь только повод для воплей о том, как купленные менты фальсифицировали улики. Нет, понятно, что ты ни в чем не виноват, но люди так устроены, что охотно верят в любую ересь, и, кстати, тем охотнее, чем менее она правдоподобна.
С этим замечанием трудно было не согласиться, и Георгий молча развел руками.
Тетя Зина глубоко затянулась, держа мундштук строго параллельно столу, медленно выдохнула дым и вдруг посмотрела на Пестрякова нехорошо и остро.
– Лично мне очень хочется верить, что у тебя было непробиваемое алиби, потому что в случае Лизы Горской я действительно обнаружила кое-какие особенности.
Георгий подался вперед.
– Тише, тише, мой друг. Ничего экстраординарного. Ну, немножко другая странгуляционная борозда, оглушающий удар по голове нанесен с чуть большей силой, чем у других девушек, и звезда нарисована слегка по-другому, вот и всё. Но в пределах, Жора, всё в пределах. Мы обсудили эти нюансы с руководителем следственной группы и пришли к выводу, что они несущественны и не дают основания подозревать, что Горскую убил кто-то другой.
Георгий нахмурился. Если даже у старушки, знавшей его с рождения, появились сомнения, то чего требовать от простых обывателей? Похоже, сопротивление бесполезно, пора подавать рапорт об увольнении и искать другую работу. Только какую? В приличное место его теперь не возьмут, а для неприличного у него компетенции не хватает.
А могут ведь и дело возобновить… Тему «опустить Пестрякова» народ охотно подхватит и будет разрабатывать до упора. Все подключатся, и прокуратура, и комитет, и дорогие коллеги, ибо за много лет каждый наточил на него хоть маленький, но зубок. Так что, может, и не придется хлопотать о хлебе насущном в течение ближайших лет семи – государство обеспечит всем необходимым.
– Не куксись, – фыркнула тетя Зина, – это я так, пошугала тебя. Считай, отомстила, что столько лет ты от меня шарахался.
– Но особенности действительно были?
– Да, были, только, к сожалению, на уровне ощущений, таких, что к делу не пришьешь. Примерно, знаешь, как подпись, подделанная на просвет, когда на стекло кладут настоящий автограф, сверху фальшивку, просвечивают сильной лампой и по контуру обводят, так что получается один в один, но опытному глазу сразу видно, что что-то тут не то. В почерковедческой экспертизе есть приемы, позволяющие не только интуитивно почувствовать подделку, но и доказать ее, а у нас тогда в арсенале мало что было из технических средств. Работали методом ГПУ – глаз, палец, ухо. Тем более Лиза твоя никому ничего не загораживала, вот следствие и не зацепилось за эти мелкие несостыковки.
В глазах вдруг потемнело, и Георгий совершенно ясно представил себе Лизу на секционном столе – видение, мучившее его долгие годы после ее смерти, вернулось.
– Есть что-нибудь от сердца? – спросил он, слыша себя, как через вату. – Валидол, например.
…В нос ткнули чем-то остропахнущим, и Георгий очнулся. Тетя Зина смотрела на него с тревогой, и свободной рукой крепко держала за запястье, считая пульс.
– Как ты? – спросила она. – Приляжешь?
Георгий подышал, прислушался к себе:
– Все в порядке, тетя Зина.
Она все-таки уложила его на диван в большой комнате и принесла стакан воды. Георгий жадно выпил.
– Простите, тетя Зина, – смущенно сказал он, – двадцать лет носа не казал, и приехал только для того, чтобы грохнуться в обморок.
Она улыбнулась и укрыла его легким шерстяным пледом. Кажется, в стакане была не только вода, потому что Георгий мгновенно провалился в сон.

Очнулся он потерянным во времени и пространстве и пережил несколько мгновений сосущей пустоты, пока сообразил, что лежит у тети Зины в гостиной, а за окном – светлый весенний вечер.
Огляделся. В комнате никого не было. Георгий взглянул на шкаф с книгами и японской деревянной куклой, у которой, как он помнил, голова крутилась вокруг своей оси с противным скрипом, на люстру в виде колокольчика, круглый стол на массивной львиной ноге и будто провалился в детство.
Он резко сел, и почти сразу на пороге показалась тетя Зина:
– Проснулся? Как себя чувствуешь?
Георгий уверил, что все в порядке, но она удивительно сильным движением не позволила ему встать и достала из шкафа старомодный аппарат для измерения давления.
Он вяло посопротивлялся, но рукав сорочки был закатан, и плечо туго сжала черная манжетка. Зверски хмурясь, тетя Зина заработала грушей.
– Ой, больно!
– Не выдумывай! Так… – Она повернула колесико, и воздух с шипением стал выходить из манжетки. – Сто двадцать на восемьдесят. Иди отсюда, симулянт собачий. Кстати, тебе звонила мать, но я уж будить не стала.
Георгий стал собираться.
– И вот еще что, – сказала тетя Зина, когда он, уже одетый, стоял в дверях. – Я ж тебе не выразила соболезнования по поводу Карины… Чрезвычайно умная была девочка, мы так и знали, что она сделает блестящую карьеру.
– Спасибо.
– Правда, не думали, что ее в терапевты занесет, это же скучища дикая…
– Карина так не считала.
– Ну дай бог. Очень, очень хорошая девочка, я ее любила.
– Спасибо.
– И конечно же я не верю, что ты как-то был причастен к ее гибели.
Он снова поблагодарил, поцеловал тете Зине руку и пошел к лифту.
– Если что-то надумаю, я тебе позвоню, – крикнула она ему вслед.

Мама ответила так быстро, будто ждала его звонка с трубкой в руке.
– Мне звонила Тамара Васильевна! – начала она сразу. – Нет, ты подумай, какая наглость!
Георгий вздохнул и ничего не ответил.
– Когда человек чего-то добивается в жизни, на него неизбежно проливается поток домыслов и клеветы, – сказала мама, – и Тамара должна бы это знать, как никто другой! Интеллигентные люди не верят сплетням, исходящим от завистливых плебеев, нет, они держатся друг за друга и защищают по мере своих сил.
«Да неужели?» – ухмыльнулся про себя Георгий.
– Думаешь, я стала бы обращать внимание на клевету и наветы в адрес ее дочери? Разумеется, нет! Напротив, я приложила бы все силы к тому, чтобы не дать этой грязи разрушить ваши отношения. Так поступают благородные люди, но Тамара, видимо, из другого теста!
– Мама, ситуация действительно непростая, – попытался остановить ее Георгий.
– Но это не повод отчитывать меня, как девочку, и диктовать, что я должна делать!
– Не волнуйся, пожалуйста.
– Она мне говорит, что я должна объяснить тебе, что ты должен как благородный человек оставить ее дочь в покое – пока все не утрясется.
– Вот как?
– Именно!
– А ты что?
– Георгий, вы с Аней взрослые люди и сами должны решить, как вам поступать.
Простившись с матерью, Георгий откинулся на спинку водительского кресла и прикрыл глаза.
После того как его имя взорвало интернет, он еще не виделся со своей девушкой. Позвонил ей сразу, как увидел проклятый пост, начал оправдываться, но Аня мягко прервала его.
Она сказала, что ни на секунду не усомнилась в возлюбленном, объясняться нет нужды. Все в порядке, она старший помощник прокурора по связям со средствами массовой информации и знает, сколько в этих средствах правды. Аня обещала сделать все возможное, чтобы опровергнуть клевету и остановить ее распространение, и, кажется, все было хорошо, вот только он так хотел, чтобы она почувствовала, как ему хочется быть с ней рядом, и позвала его к себе, но этого не случилось.
Георгий повертел телефон в руках, листанул список недавних вызовов, взглянул на календарь. Оказалось, что с момента появления поста прошло уже четыре дня, а он и не заметил, будто кто-то украл время. Бегал, суетился, встречался с Зиганшиным и его подругой, и сам не позвонил Ане, и не заметил, что она тоже не звонила ему.
Он быстро набрал ее номер, долго слушал гудки и уже хотел разъединяться, решив, что она занята, как она ответила.
– Прости, что не звонил, – первым проговорил он.
– Георгий, я все понимаю.
– Я очень соскучился по тебе, Анечка.
– И я тоже.
– Давай я вечером приеду?
– Это было бы замечательно, только я уже обещала провести сегодняшний вечер с родителями.
– Ну после. Алешка как раз уснет, и я приеду.
В трубке немного помолчали.
– Не думаю, что это хорошая идея, – донеслось наконец до Георгия. – Я не знаю, когда мама с папой меня отпустят, и, прости, пожалуйста, но ты сейчас действуешь на них как красная тряпка на быка. Они у меня люди старой закалки, воспитывались на советской еще прессе, где если слово написано, значит – правда, и почему-то считают, что в интернете то же самое. Наивность, конечно, но я пока не могу им объяснить, что любой больной человек может опубликовать в Сети плоды своей больной фантазии.
– А мы им не скажем, – улыбнулся Георгий.
– Ох, дорогой… Давай лучше в другой раз.
Он выехал на проспект, досадуя, что не увидит сегодня Аню. Что ж, сам виноват, глупо думать, что такая девушка простит невнимательность, даже если причина уважительная. Георгий не любил жалостливых великодушных женщин, которые ждут одинаково самоотверженно что с войны, что из запоя, и за возвращение прощают абсолютно все.
Как хорошо, что его любимая девушка не такая. Она не даст ему раскиснуть.
Когда Георгий вернулся домой, сын быстро поздоровался и нырнул в свою комнату, как черепаха в панцирь.
Георгий почувствовал укол совести. В эти украденные дни он забыл не только Аню, но и сына. Метался по городу, встречался с кем попало, а найти время поговорить с сыном не смог.
А Алешка ни о чем не спрашивал и делал вид, что уже спит, когда отец поздно вечером возвращался домой.
Трудно без Карины… Она сразу объяснила бы сыну, что приличные люди не читают пасквили, и тем более им не верят. Не важно, кто и как хочет очернить их семью, задача Алексея – не обращать ни на что внимания и быть хорошим послушным сыном, держать марку и не огорчать родителей, а если у него появятся сомнения и вопросы – значит, он такое же быдло, как те, что пишут злобные комментарии, и недостоин любви отца и матери.
Может, и правда надо так? Делать вид, будто ничего не случилось?
Георгий вошел к сыну, деликатно постучавшись.
– Ты читал?
Алешка кивнул и молча посмотрел на него.
Георгий присел на край диванчика:
– Что думаешь?
– Ну ясно же, что это бред.
– То есть ты мне веришь?
– Конечно, пап.
– Рад это слышать.
Алешка неловко подсел к отцу и привалился к его плечу лохматой головой.
Георгий притянул его к себе:
– Тебе пора подстричься, сын.
– Угу.
– Прямо завтра сходи.
Алешка кивнул, и Георгий покрепче прижал его к себе и подумал, что раньше они не сидели так вот запросто – отец и сын. В их семье ласка была поощрением, наградой и никогда не давалась просто так. Распущенность в выражении чувств и неумение держать себя в руках считались самыми страшными грехами.
Вдруг вспомнилось, как Алешка отпрашивался в гости к своему другу хулигану Прусакову и сказал, что у них в семье не так. Кажется, сейчас Георгий понял, что ребенок имел в виду. У Прусаковых можно быть самим собой, и любят тебя потому, что ты – это ты, а не потому, что сегодня ты идеальный сын, но завтра совершишь какой-нибудь промах, лишишься этого звания и выпадешь из поля любви. Там не так, потому что тебе рады, даже если ты явился с полным портфелем двоек и если ты просто папа Прусаков с пивным пузиком и футбольными интересами, и мама Прусакова… Мама Прусакова вообще по нулям. Но вот рады они друг другу, как ни странно.
Георгий с детства привык, что лучи любви и одобрения светят ему в очень узком поле, когда он именно такой хороший мальчик, как хочется маме. Привык, и жил, и первым актом неповиновения, если не считать несостоявшейся свадьбы с Лизой, о которой мама так никогда и не узнала, было его поступление на службу в милицию. Он сильно мучился и по-настоящему боялся, что родители его разлюбят, но боль от потери Лизы перекрыла эти страхи.
Он испытывал угрызения совести оттого, что женился на Карине без любви, поэтому старался быть идеальным мужем, что было нетрудно с такой идеальной женой, и маски приросли так, что через них уже не видно было искренних чувств и порывов. Они словно два добросовестных и компетентных работника трудились над проектом «счастливая семья» и убедили себя и друг друга в том, что преуспели. Действительно, какая разница, что они чувствовали, если произвели впечатление на нужных людей?
Заставить сына примкнуть к семейной идиллии оказалось непросто, но они справились. Они же были команда. Если ребенок позволял себе хоть крохотное отступление от канона, его тут же «забанивали». О, Карина была строгий модератор! Чуть что ребенок не так сказал, не туда посмотрел, сразу объявлялся бойкот, в который в педагогических целях вовлекали всех членов семьи. Вернуться в семью можно было только после волшебных слов «мамочка, прости меня, пожалуйста, я больше не буду». Вот так. «Я больше не буду… Не буду самим собой. Меня не будет» – и пока отец не понимал этого смысла, ребенок отрезал и отрезал от себя куски, лишь бы только не лишиться родительской любви.
Что ж, Георгия воспитывали точно так же, и это казалось ему нормальным, вот он перенял эстафету, и довоспитывался, что сын не может даже понять, что именно у них не так.
Ничего удивительного, что Алешка весь в книгах: там проще всего раствориться, перестать быть самим собой. Слава богу, что не в алкоголе и наркотиках! И не курит, кажется. Хотя ничего удивительного, если бы он схватился за сигарету. С одной стороны, повсюду сообщают, что курение ведет к смерти, а с другой – родители с младенчества записали ребенку на подкорку, что лучшее, что он может сделать, это перестать быть.
– Нелегко тебе, парень, – вздохнул Георгий.
– Все нормально, пап.
– Ты знаешь что? Не заставляй себя верить мне только потому, что я твой папа.
– Пап, да я вообще мало чему в Сети верю.
Георгий покрепче прижал к себе Алешку:
– Помнишь, я тебе говорил, что надо бороться и побеждать?
– Ну а то, – хмыкнул сын.
– Что твоя жизнь в твоих руках, все зависит от тебя, надо только приложить максимум усилий.
– Да помню, помню!
– Это так не работает, сынок. От тебя зависит только половина.
– Ну я как бы и так в курсе. Тебя только не хотел расстраивать.
– Понимаешь, всегда есть искушение бороться дальше, особенно когда что-то сильно хочешь. И думаешь, если я стану лучше, то все получится. И люди, с которыми я хочу быть, примут меня, если я стану таким же, как они. Не работает это, Алешка. Например, я всегда добросовестно работал, но появился в Сети мерзкий пасквиль, и я ничего не могу с этим поделать. Или ты сколько угодно можешь стараться быть хорошим сыном, но если я холодный и черствый человек, то ты до меня не докричишься.
– Ну пап…
– Я к примеру. Или влюбишься в девушку, а она не ответит тебе взаимностью. Но ты так сильно любишь и знаешь, что все зависит в этом мире от тебя, и ты начинаешь действовать, и добиваться, и думать, что надо только еще чуть-чуть сильнее поднажать, стать лучше, таким, как ей хочется тебя видеть… Но не получится, сынок. На пути к цели нельзя наступать не только на других, но и на самого себя. Поэтому если ты чувствуешь, что внутренне согласен с тем, что опубликовали про меня в Сети, то не бойся сказать мне об этом.
– Я уже сказал, что не верю в эту чушь.
Георгий промолчал. Вдруг подумал про Нинку и удивился легкости, с которой ей поверил. Самонадеянный дурак, решил, что двадцать лет службы в полиции одарили его способностью распознавать ложь не хуже детектора. Опыт у него, сын ошибок трудных! А ведь Нинка шесть лет врала ему, переступала через себя и разыгрывала легкомысленную дурочку, которой приятно поразвлечься с интересным и опытным мужчиной за ипотеку в качестве бонуса. Ни разу не призналась, что любит его и хочет чего-то больше, а главное, он верил девчонке, как себе самому. А теперь бог его знает, кто она такая, он ведь, по сути, был знаком не с ней, а с плодом своего воображения, под который девушка усердно подстраивалась. Так что верить ей, мягко говоря, наивно.
– Я думаю, это тетя Люся написала, – вдруг сказал Алешка.
– Что? Почему?
– Ну ты ж ее уволил.
– Я имею в виду, почему ты так думаешь?
– Она мне несколько раз звонила и просила, чтобы я уговорил тебя взять ее обратно.
– А ты? – похолодел Георгий.
– Я сказал, что не могу. Ты зарабатываешь, ты и решаешь. Ну и полилось… В общем, я такой же, как и вся наша семейка, мы все говно и хлебнем говна.
– А, ясно… – Георгий расслабился. – Слушай, а тебе реально не было жалко, что я ее уволил? Не хотелось заступиться? Ты же ее с детства знал.
Алеша покачал головой:
– Пап, она какая-то противная была.
Георгий потрепал сына по макушке и пошел готовиться ко сну.

Он неподвижно стоял под душем, не обращая внимания, что вода течет гораздо холоднее, чем он привык.
Есть ли вообще смысл выяснять, кто пустил гулять по Сети этот пасквиль? Нужно ли поднимать дело двадцатилетней давности, тревожить память Лизы? Лучше признать свое поражение и подать рапорт, как только кончится отпуск, а пока серьезно заняться поисками новой работы. У него за плечами юрфак университета, двадцать лет беспорочной службы в органах, да неужели он себе место не найдет? Теща, может быть, и не примет его в свою фирму после этой скандальной публикации, а может быть, и примет.
В общем, все кажется безнадежным, пока сидишь и ничего не делаешь, а как только начинаешь шевелиться, сразу появляются варианты.
Кстати, надо позвонить родителям Карины, по ним эта скандальная публикация тоже больно ударила. Одна надежда, что мама с ними связалась и выразила от его имени самое горячее сочувствие. Все-таки это ее лучшие друзья…
Тут в голову пришел почему-то сегодняшний визит к тете Зине. Георгий нахмурился, не понимая, почему воспоминание о старушке заставило его насторожиться. Это было как гвоздь в ботинке, как лишнее условие в задаче, и, сколько Георгий ни уговаривал себя, что все в порядке, тревога не отпускала.
Он прибавил горячей воды и стал думать. Чувство несообразности возникло у него уже на пороге, когда тетя Зина сказала, что Карина была умная девочка. Но только откуда она могла это знать? Каринины родители были «друзья семьи», а тетя Зина «подруга юности». Она всего лишь училась вместе с мамой в медицинском институте, была веселая, умная, деловая, но все же недостаточно хороша, чтобы войти в круг «друзей семьи».
В общем, тетя Зина не была знакома с Кариниными родителями и с самой Кариной, откуда она могла знать, что та была умная девочка?
Кажется, тетя Зина видела его жену на праздновании маминого семидесятилетия, первом официальном торжестве, на которое удостоилась приглашения, но разве такое мимолетное знакомство дает основания говорить про человека «умная девочка»? «Приятная женщина», «красивая дама» – что-то такое, но никак не умная девочка!
Ну ладно, пусть, Карина с тетей Зиной весь вечер обсуждали профессиональные вопросы, старушка убедилась, что она умная, а с высоты ее лет все, кто моложе пятидесяти, кажутся девочками. Но откуда она могла всегда знать, что Карина сделает карьеру?
Мама ей, что ли, рассказывала про невестку? Да, наверное, так. Нечего параноить.
Георгий вылез из душа, тщательно растерся полотенцем и потянулся к телефону, лежащему на полочке под зеркалом так, чтобы не забрызгало водой.
Вдруг Анечка звонила, а он не услышал за шумом воды?
Но нет, тишина. Ни пропущенных звонков, ни эсэмэсок.
Георгий пожалел, что не регистрировался в соцсетях. Сейчас бы послал девушке сообщение, милый какой-нибудь стикер.
Ну ничего, скоро его выгонят из органов и можно будет заводить столько аккаунтов, сколько душа пожелает, и постить там буквально все.
А пока приходится по старинке. Георгий хотел позвонить Ане, но сообразил, что уже поздно, и набил эсэмэску: «Спокойной ночи, Анечка! Люблю, целую!»
В ожидании ответа постоял немного, как был, голый, босиком на кафельном полу, но телефон молчал.
«Спит уже, ласточка моя», – Георгий представил девушку спящей и улыбнулся.

* * *
Зиганшин взял рулетку и отправился в туалет. Умные сослуживцы посоветовали ему пока на живую нитку обшить стены пластиковыми панелями, а потом накопить денег и сделать все сразу и на века.
Предложение показалось разумным, и Зиганшин, который в кои-то веки ушел с работы вовремя, решил, что успеет все замерить, рассчитать и съездить в магазин, и, может, еще даже понять, как эти самые панели устанавливать.
Зиганшин только скрутился вокруг унитаза наподобие змеи, чтобы замерить дальнюю стену, как в дверь позвонили.
– Чтоб тебя, – сказал он и пошел открывать, уверенный, что за дверью найдет Анжелику, принесшую ему объедки семейного ужина.
На пороге стояла Фрида.
– Ого! – От неожиданности он выпустил кнопочку рулетки, и лента со свистом убралась внутрь.
Жена обняла его:
– А меня Ксения Алексеевна выгнала. Сказала, посидит пока с детьми, а завтра ты меня привезешь.
– Привезу. Ну что, посмотришь квартиру?
– Ой, Славочка, потом, потом! Я так соскучилась…
– И тебе неинтересно, какой я тут ремонт забабахал вот этими вот ручками? – вдруг обиделся Зиганшин.
– Интересно, Славочка, очень интересно! – Фрида засмеялась, закинула руку ему на шею и притянула к себе.
– Да, ты совершенно права. Все потом, потом…
Он повел ее в комнату с надувным матрасом, возле которого Фрида притормозила.
– Ты здесь спишь? Прости, Слава, но это какое-то гнездо.
– Да, зайчик, – охотно согласился веселый Зиганшин. – Гнездышко.
– Да ну тебя! – засмеялась Фрида.
Постель действительно выглядела жутковато. Простыней он не стелил, а просто и без затей укрывался старым армейским одеялом из закромов Анжелики. Тут же валялись многочисленные брошюрки, из которых он постигал науку ремонта, а на полу возле изголовья стояла чашка с остатками утреннего кофе.
Он быстро смел книжки на подоконник, задвинул туда же кружку и постелил одеяло ровно, по линеечке.
– А так хорошо?
– Отлично. Я только боюсь, что он не выдержит нашу встречу…
– Ты мне льстишь.
– Нисколько.
– Слушай, Фрида, а давай у стеночки? Как раз я покрасил, ты посмотри, какая ровненькая…
Зиганшин теснил жену в угол.
– Ровнее не бывает.
– Ну так давай… А то я сто раз по телику видел, а никогда не пробовал. Ты, главное, держись покрепче за меня. И хватит ржать, – строго сказал Зиганшин и рассмеялся сам.
И только все у них стало налаживаться, как позвонили в дверь.
– Никого нет дома. К черту пусть идут.
– Открой, Слава, – вздохнула Фрида. – У нас свет везде горит.
– Такие мы неэкономные.
Они замерли. Несколько секунд висела тишина, и только они понадеялись, что незваные гости ушли, как снова раздался звонок, и в его старомодном «зззз» ясно слышалось что-то издевательское.
– Открой, Славик, – взмолилась Фрида. – А то тебе тяжело меня держать.
Он нехотя опустил ее на пол.
– Запомнила методику?
Фрида фыркнула и побежала открывать.
На пороге стоял Пестряков.
– Здрасти! – буркнул еще не отдышавшийся Зиганшин.
– Простите, я, кажется, не вовремя?
– Ну что вы, Георгий Владимирович!
Кажется, Зиганшину не удалось изобразить на лице любезность, но выручила Фрида. Зиганшин оглянуться не успел, как Пестряков сидел на единственной табуретке, как король на троне, и чувствовал себя самым желанным гостем на свете.
Все-таки есть вещи, справляться с которыми умеют только женщины.

* * *
Пробуждение далось Нине нелегко. Оказывается, пока она жила в своих грезах от среды до среды и ждала Георгия, жизнь не ждала ее саму, а проходила мимо и унесла с собой изрядный кусок ее молодости. Те молодые доктора, ухаживания которых она когда-то отвергала, выросли в серьезных специалистов, все женились, обзавелись детьми, а для новой поросли Нина была уже Нина Викторовна.
Незамужняя подружка авторитетно заявляла, что сейчас наступило самое глухое и мертвое время: ровесники успели жениться, а развестись – еще нет. Ну да ничего, скоро наступит кризис среднего возраста, мужики начнут покидать опротивевшие гнезда, и тогда надо не проворонить свой шанс.
Только Нина не верила, что одиночество когда-нибудь закончится, и, чтобы продолжать жить, нужно было смириться с этой мыслью и находить счастье в вещах доступных, в реальности, а не в мечтах. Нельзя существовать по принципу – раз нет Георгия, то и ничего другого не надо.
Какое счастье, что она не забросила учебу, хотя сто раз хотела это сделать, настолько тупым и бессмысленным казалось ей это времяпрепровождение! Но все-таки собрала волю в кулак и получила диплом, чтобы поразить любовника, а оказалось, ему совершенно это все равно.
Это была самая мучительная часть, с которой Нина пока была не в состоянии примириться, которая подкидывала ее среди ночи и заставляла стонать, как от зубной боли, и била под дых, как только Нине становилось радостно и спокойно.
Они с Георгием существовали в разных мирах. У нее была прекрасная сказка, где непреодолимая сила не дает соединиться любящим сердцам, а у него – девочка для утех по средам. И если бы он хоть один воздушный кирпич положил в основание ее воздушного замка, но нет! Она прекрасно обошлась сама.
Подружка, безмерно гордясь, что удержала человека на краю пропасти, отпустила Нину в самостоятельную жизнь, состоявшую теперь из интересной работы и тоскливых одиноких вечеров.
Нина задерживалась на службе, сколько могла, набрала побольше смен, но все равно наступало время возвращаться в пустую квартиру, где никто ее не ждал и куда никто не приходил.
Наскоро поужинав, она включала планшет и читала про Георгия. Скандал не разгорался, но и не утихал, по-прежнему были перепосты, под каждым из которых возникала жаркая дискуссия. Хотя дискуссией это назвать, наверное, было неправильно, потому что все комментаторы проявляли трогательное единодушие – Пестрякова сначала уволить, потом расстрелять.
Подружка советовала ей радоваться, наблюдая, как карьера любовника сливается в унитаз, но Нина, как ни старалась, не могла испытать этого прекрасного и освежающего чувства.
Ей было жаль, что у Георгия серьезные неприятности, и грустно, что он расстался с ней прямо накануне своих бед, поэтому она никак не может утешить и помочь.
Подружка называла это стокгольмским синдромом и требовала выкинуть из головы, но Нина не могла. Вместо этого она начала писать комментарии.
Она писала, что Пестряков – честный полицейский, а в статье, наоборот, нет ни слова правды, и как раз это выброс нечестных полицейских, которым Георгий Владимирович мешает проворачивать свои делишки, и они опустились до столь откровенной лжи только потому, что не имеют реального компромата.
Потом написала, что в нормальном обществе люди верят приговору суда, а не всякой ерунде, выложенной в Сеть любым идиотом, и слепое доверие чужим наветам приведет не к торжеству демократии, а, наоборот, в тридцать седьмой год.
Довольно быстро выяснилось, что сделала она это зря, будто бензину плеснула на затухающий костер. Дискуссия сразу оживилась, Нина узнала о себе много нового, а вскоре ее комментарии удалили.
Нина обиделась, и теперь уже не из-за Георгия, а от злости на модераторов, оформила свои комментарии в виде отдельного постика и разместила на всех своих страничках, попросив максимальный репост.
Тут же прилетело сообщение от подружки: «Ты дура или где», но репост она все-таки сделала.

* * *
Зиганшин увиделся с Анжеликой только в понедельник вечером. В пятницу он сразу после службы уехал в деревню и все выходные немножко переживал, что ничего не делает, но, с другой стороны, дело ждало двадцать лет, потерпит еще два дня. Пестряков должен понимать, что у него своих дел по горло.
Обсуждать служебные дела удобнее было у него, и Анжелика, накормив семейство ужином, навестила его в девятом часу с традиционным контейнером под мышкой.
– Что на этот раз? – с любопытством спросил Зиганшни.
– Сырники с вареньем, устроит?
– Более чем.
– Давай рассказывай, – хлопнув крышечкой контейнера у Зиганшина перед носом, заявила Анжелика, – потом пожрешь.
– О’кей. Итак, в четверг ко мне внезапно приперся Пестряков с заявлением, что его сын вычислил анонима.
– О как! Выходит, зря у нас юных друзей милиции отменили.
– Да там, вообще-то, на поверхности лежало. Пестряков уволил домработницу, которая ему то ли в мамки, то ли в женки стала набиваться, а через пару дней ответочка и прилетела. Тут не надо быть юным другом, чтобы догадаться.
– После этого не значит по причине этого.
– Тоже верно. Поэтому я попросил своих товарищей собрать мне информацию на эту дамочку. И знаешь, что всплыло?
– Слушай, родной, давай сегодня без спецэффектов?
– Ладно. Короче, сыночек домработницы является студентом того самого медучилища, с которого был отправлен первый пост.
Анжелика хмыкнула:
– Мощное совпадение.
– Дальше: Люся эта при семье очень давно, прямо династическая прислуга. Типа Бэрриморы служат Баскервилям уже триста лет, поэтому она наверняка была в курсе, что девушку сына друзей семьи убил маньяк.
– А поскольку такие интересные события не каждый день случаются, то она наверняка выспросила все подробности… Ну да, родной, считай, что клеветника мы вычислили, только что это нам дает? Человек отомстил за то, что пренебрегли его чувствами и выставили за порог. Не особо по-христиански, согласна, но уголовно ненаказуемо.
Зиганшин прошелся по кухне, с удовольствием чувствуя, как скрипят под ногами старые доски пола.
– Не догоняешь?
Анжелика отрицательно покачала головой.
– А если подумать?
– Я же просила без спецэффектов!
– Ладно, ладно, я просто хотел, чтобы ты сама догадалась. Тогда такой вопрос тебе: кому хозяйки отдают вещи с барского плеча?
Анжелика встрепенулась:
– Блин!
– Вот тебе и блин! Судя по тому, что за пасквиль Люся слила в Сеть в ответ на просто увольнение с прекрасным выходным пособием, дамочка она мстительная, а между двумя бабами за двадцать лет каких обид только не наберется! Все говорят, что Карина Александровна была воспитанная женщина, но я сильно сомневаюсь, что она проявляла чудеса тактичности по отношению к прислуге. Наверняка там было за что Люсе злобу затаить, и вдруг такая оказия!
– Ты хочешь сказать, что Карина отдала домработнице свое пальто…
– Я думаю, дело было так: Пестрякова купила куртку, а старое пальто, чтобы не захламлять шкаф, отдала домработнице, благо они носили один размер, и счастливая Люся понеслась домой, не подозревая, что впереди ее ждет подарок судьбы еще более прекрасный – нападение Климчука. Люся сообразила, что судьба снабдила ее бесценными уликами, чтобы пустить следствие по ложному пути, и начала действовать. Это, кстати, объясняет, как Пестрякова оказалась в том дворе. Люся ее встретила после бассейна, наплела что-нибудь, что в гости ходила или «давайте, Кариночка Александровна, я у вас переночую, пока Георгия Владимировича нет, а то вдруг вы боитесь. Только давайте на секундочку за угол зайдем, мне надо колготки подтянуть».
Анжелика поморщилась:
– Версия, конечно, богатая. Но только в том случае, если твоя Люся полная идиотка. Такая, знаешь, не просто дура, а реально без башни.
– Почему?
– Да ты сам подумай, родимый! Вот ты бы кого-то грохнул, и обошлось, так неужели ты стал бы через год орать на всех углах, привлекая внимание к своему преступлению? Неужели жажда мести тебя настолько ослепила бы?
– Меня лично – нет.
– И эту Люсю, думаю, тоже. Кто ей мешал ограничиться Тарасевичем в своем сенсационном разоблачении? Написала бы, что Пестряков убил свою девушку двадцать лет назад, и успокоилась. Шумихи было бы не меньше.
Зиганшин пожал плечами:
– Очень сильно в этом сомневаюсь. Тут вся убедительность основана на совпадении, без Карины обвинять Пестрякова в убийстве Лизы только даром тявкать.
– Славик, но он всего лишь ее уволил! Не изнасиловал, не искалечил, не выгнал всю семью босиком на мороз, а просто уволил! Не знаю, как ты, а я бы по такой мелочи не стала подставляться.

* * *
Георгий бездельничал и с тоской думал об увольнении, представлявшемся теперь почти неизбежным. Оно означало не только потерю средств к существованию, но и отлучение от любимого дела, в котором он был ас. В университете он мечтал о карьере адвоката и пошел в милицию не по зову сердца, а только лишь в память о Лизе, служба долго казалась ему скучной рутиной, а потом разобрался, втянулся, преуспел и полюбил свое дело. Теперь придется его оставить и на старости лет любить что-нибудь новенькое.
Он понимал, что пора искать, но из каких-то суеверных соображений не мог заставить себя погуглить вакансии, чтобы получить хоть общее представление о рынке труда.
А можно не искать, а бросить все и следовать за мечтой. Представив себя в шортиках с ноутбуком где-нибудь под пальмой, впаривающим доверчивым гражданам свою мечту, Георгий засмеялся. А с другой стороны, почему нет? Сын вырос, и чем быстрее начнет самостоятельное существование, тем полнее станет его жизнь. Денег от маминой фирмы хватит ему на учебу и скромное житье, а папашка станет тревеллером, заведет себе профиль в инстаграм и начнет публиковать фотки из разных интересных мест. Он ведь раньше почти нигде не был, кроме дачи.
Сына необходимо было вывозить в Европу, и первый раз поехали всей семьей. На беду, Алешка что-то плохо себя вел, капризничал, пришлось объявить ему фирменный Каринин бойкот. Обычно ребенок на второй день уже бежал просить прощения, но в тот раз решил проявить характер и продержался почти до конца поездки. У Георгия сердце кровью обливалось, было жаль пацана, у которого вместо интересного приключения получилось сплошное страдание рядом с двумя мраморными статуями вместо родителей. Он просил Карину самой простить ребенка, но жена был неумолима. «Должен понимать», – сказала она, и Георгий почему-то согласился с нею, хотя сам не понял, что именно Алешка должен понимать.
Вдали от дома воспитательный процесс казался особенно тягостным, и воспоминания о поездке остались очень тоскливые (Алешка не выдержал, извинился, но Карина была так возмущена его строптивостью, что продлила бойкот до конца поездки, и у них не было ни одного хорошего радостного дня), поэтому Георгий в дальнейшем избегал семейного отдыха за границей. То у него обнаруживалась разработка, которую никак нельзя оставить, то загранпаспорт просрочен, а обычно он просто говорил жене, что если сам не поедет, то они смогут себе позволить класс обслуживания повыше.
Возвращалась Карина обычно с поджатыми губами, а сын – измотанный и мрачный, и по дороге домой жена сурово изрекала, что «Алеша вел себя абсолютно несносно, ты должен с ним поговорить», но в чем именно состояла вина сына, никогда не уточнялось.
Теперь Георгий не понимал, как это положение вещей столько лет казалось ему нормальным. Почему он поддерживал бойкоты, когда лично перед ним сын ни в чем не провинился? Почему вообще их позволял? Почему ни разу не заехал по этой самодовольной роже с поджатыми губами? Морок какой-то…
А сын – мужик, терпел и не жаловался. Ни разу плохого слова не сказал о матери, правда, с другой стороны, кому? Отец всегда был на ее стороне, бабушки с дедушками тоже. Непрошибаемая была стена. Но кроме семьи, есть еще и школа, и ребенок мог там рассказать, как его гнобят. Но молчал.
Черт, кажется, права была Люся! Инстинктивно понимала, насколько парню не хватает любви, и жалела, как умела. А он взял и послал единственного человека, который хорошо относился к его сыну… Получается, тоже нечего обижаться, если это она разместила пост. За дело наказала.
Нет, Карина реально умная девочка, раз ей удалось так обработать мужа, что он считал ее методы воспитания на сложных щах нормальными, и еще и радовался, что у них такая дружная семья, они не ссорятся между собой, а планомерно и выдержанно формируют из сына благородного человека. Да уж! Умная девочка!
Скривившсь, как от боли, Георгий достал телефон и позвонил тете Зине. Давно хотел уточнить, откуда она знает Карину, да все позабывал.
Послушал длинные гудки – старушка, наверное, спит или смотрит телик. Ладно, не в этом суть.
Карины больше нет, и поздно на нее сердиться. А сын вырос хорошим человеком и, кажется, доверяет ему, несмотря ни на что. Остается только просить прощения, что был таким плохим родителем, и, если бог даст, в следующий раз не повторить своих ошибок.
Георгий улыбнулся. Про жизнь в шортах и под пальмами – это, естественно, кокетство. Специалист его уровня быстро найдет достойную работу, такую, чтобы не просто содержать семью, а обеспечить Анечке такую жизнь, к которой она привыкла. Ладно, почти такую. Где жить – есть, деньги на дом лежат в банке, его доля от маминого бизнеса регулярно поступает, да, черт возьми, он завидный жених, каких поискать!
Ну подумаешь, выперли из ментовки, большая потеря! На гражданке он только больше станет зарабатывать.
Георгий набрал номер Ани, так хотелось разделить с нею свой оптимизм.
Она поздоровалась вежливо, но прохладно.
– Анечка, милая, давай встретимся! Я так соскучился!
– Георгий, прости, но я думала, ты сам поймешь… ты же опытный человек…
– Да что, Анечка? – искренне не понял Георгий.
– Я стараюсь как-то минимизировать ущерб от этой ужасной публикации.
– Спасибо, милая.
– Я много работаю над этим, поэтому будет очень обидно, если весь мой труд пойдет насмарку, когда обнаружится, что мы с тобой встречаемся.
– Ах, вон что…
– Да, Георгий. Сам посуди…
– Да-да, я понял.
– Дорогой, будет лучше в первую очередь для тебя, если мы какое-то время не станем встречаться и созваниваться, – взмолилась Аня, – потому что если выяснится, что мы состоим в близких отношениях, то это дискредитирует всю мою работу по восстановлению твоего доброго имени. Потерпи немножко, Георгий, я сама тебе позвоню, как только все уляжется.
…Отсоединившись, Георгий заходил по комнате и только через довольно долгое время сообразил, что можно встать на беговую дорожку.
Кажется, его сейчас бортанули. Понятно, Аня – работник прокуратуры, уже многого добилась, и карьерные перспективы неплохие, так что ей ни к чему компрометировать себя связью с опальным ментом. Могла бы так и сказать, он бы понял.
И подождал бы, пока все уляжется. И подождет.
А вдруг она действительно пытается что-то сделать, смягчить ситуацию? Тогда ни к чему пока видеться, они же так точно и не выяснили, кто написал всю эту дрянь. Возможно, это человек из близкого окружения, вдруг узнает, что они с Аней встречаются, и тут же появится новая статья, как помощник прокурора использует служебное положение, чтобы отмазать любовника от народного гнева.
И тут уж не только на него шишки посыплются. Права Анечка. Надо выждать.
Через телефон Георгий вышел в Сеть. После публикации изобличающей его статьи он там не бывал и не отслеживал перепосты и комментарии, чтобы лишний раз не расстраиваться. Но раз Аня говорит, что работает над ситуацией, посмотрим результаты ее трудов.
К сожалению, их было не видно. Информация расползалась, как чернильное пятно. Комментарии множились, и большинство их было написано явно не здоровыми людьми. «Психиатры собрали бы отличный урожай на этой грядке, – вздохнул Георгий, в сотый раз прочитав, что ему нужно оторвать яйца и скормить собакам, – и никакого креатива, что особенно грустно».
Попалось среди проклятий «комментарий удален», и Георгий призадумался, что же такое там могло быть написано.
Один удаленный комментарий – кажется, девушка не перетрудилась.
Наконец Георгий набрел на пост в ЖЖ, где автор недвусмысленно и страстно, хотя и несколько косноязычно высказывался в его защиту. «Демократическое общество – это когда ни вас не может никто признать виновным кроме суда, ни вы не можете. А не орать исподтишка в интернете! А то тридцать седьмой год вообще получается: тогда захотел комнату соседа, написал донос в НКВД, они пришли, соседа забрали, а ты живи в свое удовольствие. И сейчас принцип тот же: взял, гадость любую написал про человека, и все поверили, а если человек известный или, например, полицейский или чиновник, то и разнесли, и человеку просто так жизнь сломали. Разве это правильно? Если что-то знаешь, иди в суд, а боишься, так молчи. Вы бы лучше подумали, что у тех, кто хотел ошельмовать полковника Пестрякова, настолько ничего на него не было, что пришлось запустить в Сеть такую ересь! В итоге человек работал, защищал ваш покой, а теперь должен тратить время, чтоб отмазываться на ровном месте. И кому вы сделали хуже?»
Георгий улыбнулся, представляя, как интеллигентная Анечка старательно подделывает примитивный слог, а потом взглянул на автора и картинка показалась ему знакомой. Точно такая же аватарка была у Нины на «ватсапе». Да и ник ninulalalala тоже наводил на некоторые догадки. Георгий пролистнул ниже – записей было немного, и все они касались маникюрчика, макияжика и прочих подобных штучек, так милых Нининому сердцу.
Он слегка смутился и вернулся к последней записи. Блог Нины не пользовался популярностью, и комментарий был всего один – «ментовская подстилка».
– Вот ты когда прав, то прав, – вздохнул Георгий.
Он зашел в комнату сына, предупредил, что должен срочно отъехать по делам, взял ключи от машины и быстро вышел на улицу.

Нина открыла не сразу, Георгий успел испугаться, что она не одна.
Девушка была в пижамке и накинутом сверху шелковом халатике, волосы заплетены в простую косу.
– Я тебя разбудил?
– Да, Георгий. У меня много работы, поэтому я рано ложусь.
– Прости…
– Ладно, проходи в кухню и дай мне минутку привести себя в порядок.
– Так хорошо.
– Я без косметики чувствую себя как голая.
– Ниночка, если ты будешь голая, то это вообще прекрасно.
– Ой, все! – Нина отступила на шаг, пригнула голову и вытянула вперед руки – Ладно, не смотри мне в лицо, быстро говори, что надо, и уходи.
– Ты красивая, Нинка.
Он сел на табуретку возле кухонного стола и вдруг вспомнил, как Нинка хотела, чтобы они вместе поехали в ИКЕЮ выбирать кухонный уголок. А он, наоборот, не хотел, чтобы его видели вместе с девушкой, и все отнекивался, придумывал разные предлоги, пока она не съездила сама.
– Кофе хочешь?
– Если ты будешь, то и мне свари.
Нина покачала головой:
– Нет, я хочу поскорее тебя выпроводить и лечь.
– Ты похудела, Ниночка.
– Георгий, не тяни! Ты за сексом пришел?
– Что?
– Ну, по логике раз ты шесть лет ходил сюда только за этим, то что тебе еще может быть у меня нужно?
– Нинуля…
– Ты хочешь секса?
– А так можно?
Она усмехнулась, и Георгий подумал, что никогда раньше не видел у нее такой недоброй улыбки.
– А это решит твою проблему? Как-то поможет тебе вернуть репутацию?
Георгий покачал головой и хотел взять Нину за руку, но она быстро отступила.
– Ниночка, скажи, а у тебя правда, кроме меня, никого не было?
Она покачала головой.
– Я же тебе не обещал… И не просил у тебя верности.
– А я сидела и ждала того, что никогда не случится, и балдела, какая у нас красивая и безнадежная любовь.
– Ага. Как туберкулез.
– Что?
– Как это объяснить? Мне нравится она, как, вероятно, вам чахоточная дева порою нравится, – продекламировал Георгий, – боже, ну хоть что-то надо знать из школьной программы, Ниночка.
Она промолчала.
– А давай, может, еще раз попробуем? – осторожно спросил Георгий.
Нина резко повернулась к нему:
– Что?
– Попробуем. Только по-настоящему.
– А, вон что, – нахмурилась Нина. – Георгий, а если я дам тебе по физиономии, это поможет?
Он пожал плечами:
– Ну дай.
– Я очень давно хотела это сделать.
– Ну так дай.
Нина вздохнула длинно и прерывисто, как вздыхают дети после слез.
– А если бы я сказала, что было?
– Было и было, – безмятежно улыбнулся Георгий. – Правда, Нин.
Она подошла ближе и ласково провела рукой по его волосам. Мягкая, теплая ладонь…
– Ты знаешь, Георгий, я об этом очень мечтала, что ты придешь. Сначала мне было так плохо, что я готова была на все, лишь бы ты вернулся. Пусть бы женился на другой, только бы продолжал ходить ко мне по средам. Потом я представляла, как дам тебе пощечину и выкину из дома, хотя тут у меня была несостыковочка, потому что, по сути, это твой дом.
– Нина, это твоя квартира, и это не обсуждается, – быстро сказал Георгий.
– Потом я молилась, что ты поймешь, как сильно я тебя люблю, одумаешься и вернешься, и все-таки женишься на мне, потому что лучше меня о тебе заботиться никто не будет. Но к счастью, ты опоздал.
– У тебя кто-то появился?
– Нет, – жестко ответила Нина. – Просто я так унижалась в этих наших отношениях, что у нас реально нет будущего. Это не исправить никак.
– Да ладно тебе, Нин!
– Правда, Георгий! Ты не виноват, это я сама накосячила.
– Все можно исправить.
Нина покачала головой. Георгий понял, что лучше уйти, и ушел.

Он сел в машину с тягостным чувством безнадежности, и долго не мог решить, куда ехать. Домой не хотелось – ясно было, что этой ночью он не уснет, и придется до утра гонять по беговой дорожке как белке в колесе.
Георгий тронулся в путь, удивляясь, что так поздно, а совсем светло, и не сразу до него дошло, что хоть зима кончилась, кажется, только вчера, а лето уже на пороге.
Скоро экзамены, выпускной бал, Алые паруса, вызывающие нервную дрожь у полицейских.
Алешка будет поступать… Дай бог, чтобы определился и попал куда ему хочется.
А нет, так в армию сходит. Время быстро пройдет.
Кажется, еще вчера он был с Лизой, а минуло целых двадцать лет.
Вся жизнь, в которой он, оказывается, совсем не был счастлив.
Только, может быть, по средам.

Георгий поехал на Петроградскую к мединституту, припарковался возле главного здания и долго сидел, вспоминая.
Он стал ближе к смерти, и поэтому смог вспомнить вкус Лизиных губ и теплое дыхание и впервые за много лет ясно, как на фотографии, представил ее лицо. До этого она вспоминалась будто не в фокусе, далеко или сквозь вуаль, но Георгий слышал, что так часто бывает с близкими людьми, когда они уходят.
Он вышел из машины, хотел пройти на территорию, но все было заперто.
Наконец стемнело, но в ярком свете фонарей это почти не чувствовалось.
Город не засыпал, мимо Георгия прошла, смеясь, компания молодых людей, видимо, студентов. Проходили парочки, взявшись за руки или обнявшись, а над ними окна клиники горели сухим мертвым светом.
Он вернулся в машину и поехал на кольцевую.
Георгий не смотрел на часы, поэтому удивился, что как только нагромождения домов остались позади, над горизонтом показался сначала краешек света, и с удивительной быстротой тьма рассеялась, и выкатилось солнце, на минуту озарив небо золотым и розовым рассветным сиянием.
Георгий ехал вдоль полей, покрытых свежей изумрудной зеленью, и жадно смотрел вокруг.
По пустым дорогам он быстро добрался до Лизиного дома. Горские давно продали его, и теперь вместо обычного деревянного домика с резными наличниками и мезонином тут высился настоящий дворец.
Не существует больше той комнатки со скошенным потолком, и скрипучей деревянной лестницы тоже нет. Ничего не осталось.
Георгий оставил машину возле стекляшки-супермаркета и прошел в дикую часть парка. По горбатому каменному мостику пересек речку, над черной гладью которой стелилась молочная пелена утреннего тумана.
Напористо пели птицы, гравий шуршал под ногами, на траве поблескивала роса, и Георгий, постояв немного на открытой полянке, шагнул в узкую темную аллею, где старые деревья росли так тесно, что смыкались ветвями над его головой.
В этом диком уголке ничего не изменилось за двадцать лет.
Тут они с Лизой были всего несколько раз, она показала ему секретное место своих детских игр: чуть поодаль от аллеи рос очень старый раскидистый дуб, на который очень удобно было залезать. Тогда они вскарабкались только на нижнюю ветку, толстую и удобную, как диван, сидели и ели принесенную с собой шаверму, а Лиза с гордостью рассказывала, что в былые времена забиралась гораздо выше, и Георгий тут же решил доказать, что тоже может, полез, но съехал вниз по стволу и рассадил щеку о сухую, растрескавшуюся кору. На память остался не шрамик даже, а маленькое пигментное пятно, и со временем Георгий научился не помнить, откуда оно взялось.
Чувствуя, как от росы намокают брюки и ботинки, он подошел к старому дубу и сел на краешек узловатого корня, привалившись спиной к стволу. Закрыл глаза…
Здесь Лиза нашла свою смерть. Зачем она пошла сюда одна? Соскучилась? Но это не было их особенным местом, да и он уехал всего на три дня.
Оперативник, который допрашивал его, считал, что Лиза решила просто срезать дорогу через парк, чтобы выйти на шоссе и сесть в автобус до города, только зачем понадобилось туда на ночь глядя? И потом, она всегда каталась в электричках.
Наверное, брат загулялся, и она пошла его искать.
Георгий провел рукою по холодной после ночи траве.
Все прошло, прошло…

Наверное, он все-таки задремал, потому что очнулся от назойливого сигнала своего телефона.
Стало совсем по-дневному тепло, трава высохла, и туман испарился.
Георгий достал из кармана трубку и, не глядя, ответил, в полной уверенности, что это сын разыскивает блудного папашу.
Но это оказалась тетя Зина.
– Не разбудила? – напористо спросила она.
– Нет, – бодро ответил Георгий, – я давно встал.
– Чего звонил-то?
– Что?
– Пальто! Ты мне вчера зачем звонил, Жора Пестряков?
– Ах да! Точно, точно! – Георгий встал на ноги и встряхнулся, как собака. – Я вот что хотел спросить… Вы давеча сказали, что Карина была умная девочка…
– Да уж не дура!
– А вы разве ее знали в юности?
– Ну привет! Похоже, у нас Альцгеймер и молодежь не щадит. Ты разве не помнишь, что она у меня училась?
Сердце екнуло.
– Я этого даже не знал.
– Да? Ну тогда не только умная, но и неблагодарная девочка. Я, вообще-то, душу в нее вложила, а она даже родному мужу не сказала.
– Так что было-то? Как она к вам попала?
– Да обыкновенно. Твоя мама дружила с ее матерью, которая хотела, чтобы Карина пошла в судебную медицину, поскольку имела в этой сфере нехилые подвязки. Но чтобы попасть на кафедру, надо было иметь блат не в юриспруденции, а в медицине, а у твоей мамы в то время еще не было нужного административного ресурса. Но и полным нулем она тоже уже не была, поэтому договорились так: девочка ходит на кафедру, осваивается, люди приглядываются к ней, и если подходит, то берут. Вот я и взяла ее под свое крыло и осталась очень довольна. Любознательная, умная, целеустремленная – то, что надо.
– И что она делала?
– Что все студенты в таких обстоятельствах. Ходила за мной хвостиком, бумаги всякие дурацкие писала. Иногда я ей доверяла сделать что-нибудь несложное.
– А почему не сложилось?
– Так бывает. Вроде все получается у тебя, все хвалят, а ты понимаешь – не твое. Карина молодец, нашла силы в этом признаться и перешла в терапию.
– Странно, что она мне никогда об этом не рассказывала.
– Ты ж не врач.
– И что?
– Боялась, что у тебя предрассудки возникнут, брезгливость. Я вот, например, замуж так и не вышла из-за этого. За доктора не получилось, а мужики других профессий как-то побаивались меня. Видно, Карина решила учесть мои ошибки.
Разъединившись, Георгий вернулся к машине и только тогда понял, что замерз.
Возле супермаркета стоял стеклянный ларек, торгующий кофе и булочками. Он взял латте в высоком картонном стакане и стал греть об него замерзшие ладони.
Никто не принимает всерьез жаждущих знаний студентов, хвостом вьющихся за своими наставниками. Они что-то вроде тени – есть, но роли не играют. Их даже не вписывают в протокол вскрытия.
Георгий глотнул кофе, и в голове немного прояснилось. Он сейчас думает о своей жене, строгой, но порядочной и доброй женщине, и подобные мысли являются не только паранойей, но и предательством.
Карина ни за что не могла использовать закрытую информацию, чтобы убить Лизу, которая даже не была ей соперницей, но вдруг она кому-то рассказала о том, что видела на практике, кому-то из группы, например?

* * *
Домработницу Люсю пора было расспросить, но Зиганшин с Анжеликой никак не могли понять, как это лучше сделать. Вызывать ее повесткой нельзя, потому что официального дела не существует, а являться в дом и брать на понт не только глупо, но и опасно. Судя по всему, дамочка не из тех, которые спускают обиды, и следователи-энтузиасты оглянуться не успеют, как в соответствующие инстанции полетит жалоба, что некие работники полиции и следственного комитета используют служебное положение неправедным образом, вламываются в дома к честным людям и пытаются заставить их себя оговорить. «И вся ирония в том, что мы подставимся ради начальника собственной безопасности, а он даже не сможет нас отмазать, потому что в отпуске», – вздохнула Анжелика.
Пестряков последние дни ходил мрачный и задумчивый, хоть волна интереса к нему ощутимо пошла на спад. Зиганшин считал, что к концу его отпуска все уляжется, и Георгий Владимирович спокойно вернется на службу.
Ситуация вокруг него создалась немножко скользкая: обвинения, выдвинутые в публикации, выглядели настолько абсурдно, что назначать служебную проверку было бы глупо, а делать оргвыводы на основании голословных и анонимных обвинений – вообще полный идиотизм. Эдак любой преступник сможет сводить счеты с изобличившими его работниками правоохранительных органов, публикуя в интернете про них всякую чушь, и в результате система останется без кадров.
И действительно, пока они думали, как подступиться к домработнице и пытались собрать на нее побольше информации, Пестрякову позвонил начальник ГУВД и бодрым тоном поинтересовался, долго ли тот еще намерен гулять. Он понимает, что бедняга вымотался на страже чистоты рядов, но три месяца – это все же очень сильно многовато, так что пусть отдохнет еще пару неделек, и в строй, в строй!
Зиганшин пригласил друзей на презентацию дизайна нового туалета, которым очень гордился. Обшил стены мрачными панелями под красное дерево, трубу и бачок обернул фольгой, а стекло оклеил остатками пленки под витраж, так что получился настоящий средневековый замок. Даже трещины на унитазе смотрелись теперь благородно.
– Серьезных оснований думать, что Лизу Горскую убил подражатель, у нас нет, – подытожил Зиганшин, когда гости, повосхищавшись его талантами, сели обсуждать дела на кухне. Анжелика на подоконнике, Пестряков на табуретке, а хозяин на ногах или где придется, – но дело о смерти Карины Александровны в принципе можно открывать заново по вновь открывшимся обстоятельствам. Не думаю, что кто-то за это реально возьмется, но теоретически…
– Я бы тебя послала подальше и теоретически, и практически, – заявила Анжелика с подоконника и достала телефон, – после решения суда заводить бодягу только лишь на основании слов какой-то бабы полоумной… Адский геморрой! И это жаль, конечно, потому что появились бы хоть какие-то основания к домработнице подъехать.
– Она невиновна в смерти моей жены, это ясно…
– Это почему это? – перебила Анжелика.
– Да потому что она нормальная женщина.
– Но в Сеть эта нормальная женщина слила инфу!
– Да, потому что это безопасно. А убийство – риск, на который Люся ни за что бы не пошла. И она, кстати, далеко не дура, так что серым пальто вы ее не прижмете. Да, подарила хозяйка. Да, напал на меня Климчук. И мне стало так противно, что я тут же сняла пальто и выкинула, и понятия не имею, как оно снова оказалось на хозяйке. В общем, Люся выкрутится практически при любом раскладе. Меня сейчас больше интересует, почему она решила, что я убил Лизу. По идее, она вообще не должна была знать о том, что у меня погибла девушка, разве что Карина с ней делилась.
– Слушайте, а если я скажу, что у ее сына ВКонтакте есть некий друг по имени Виталий Горский, это как-то поможет? – вдруг громко спросила Анжелика.
Пестряков с Зиганшиным переглянулись. Они, конечно, посмотрели профили Люси в соцсетях, в том числе друзей и подписчиков, а вот сына проверить почему-то не догадались.
Георгий долго рассматривал фотографию молодого человека, прежде чем вернуть телефон хозяйке.
– Да, это Лизин брат, – сказал он глухо, – он стал очень похож на нее с годами.
Зиганшин завладел мобильником Анжелики и быстро пролистал профиль Горского. Последняя запись на страничке была опубликована полтора года назад, незадолго до смерти Карины. Вообще постов было немного, и ни одной оригинальной записи, сплошные перепосты разных психологических пабликов. Фотографий было три, на одной из них Виталий был запечатлен в синей форме на фоне машины «Скорой помощи». Друзей всего семьдесят два человека, и, кроме сына домработницы, ни одного знакомого имени. Хорошо бы войти в аккаунт и посмотреть личные сообщения, но это надо искать специалиста.
Существует множество невинных причин, почему человек вдруг прекращает сетевую активность. Возмужал, занялся карьерой, женился, родил детей – словом, началась настоящая жизнь, и стало не до виртуального пространства. Или ничего подобного не произошло, а просто перекочевал в инстаграм или «Фейсбук».
Но гораздо важнее другой вопрос: что общего у тридцатидвухлетнего мужика и студента медицинского училища? И тоже ответ может оказаться самым невинным: судя по фотографии, Виталий работает на «Скорой помощи», а сын Люси получает профессию фельдшера, и на девяносто процентов пойдет туда же. Вполне вероятно, что они столкнулись в каком-нибудь медицинском паблике и добавились в друзья, а в реальности никогда не встречались и даже забыли, что состоят друг у друга в списках. У Светки вон восемьсот друзей и куча подписчиков, разве всех упомнишь?
Зиганшин посмотрел: так и есть, оба состоят в популярной группе медиков.
Случайность? Вероятно, если учесть, что в этой группе полмиллиона человек. А вот то, что брат погибшей невесты Пестрякова дружит с сыном его домработницы… Да, похоже на индийское кино, но все равно подозрительно.
Как жаль, что они действуют неофициально и не могут сейчас прокачать профили Горского и Люсиного сына. Многое встало бы на свои места.
И сыночка, кстати, надо хорошенечко пробить: он взрослый мужик, вполне способен и женщину задушить, и пасквиль в Сеть запустить с учебного компьютера.
Пестряков подошел к двери:
– Поехали!
– Прямо сейчас?
– А что сидеть? Она все напирала, что мы родные люди, вот и поговорим как родные.
– С другой стороны, логично. – Анжелика спрыгнула с подоконника. – Ты, Жор, типа пострадал, а мы твои друзья и жаждем справедливости.
– Лучше скажем, что служба собственной безопасности вычислила, что это ее сын слил компромат, через что может получить крупные неприятности, и вы, Георгий Владимирович, пришли по старой памяти предостеречь.
– Ладно, по ходу дела разберемся. Главное, действовать не как менты, а как частные лица. Вы вообще молчите, где служите.
– Она же меня видела.
– Да… Но одному мне к ней идти опасно. Заявит, что я ее избил или изнасиловал, и доказывай потом.
– Давай мы вдвоем поедем, – заявила Анжелика, – так вообще отлично получится, будто я твоя новая баба и как бы негодую, что из-за Люси у нас неприятности.
Зиганшин скрепя сердце признал, что оперативная комбинация действительно неплохая.
Вдвоем они как-нибудь смогут вызвать домработницу на откровенность, но если к ним присоединится Зиганшин, то происходящее слишком сильно будет напоминать трибунал или особое совещание, и женщина замкнется.
И все же оставаться совсем не у дел ему не хотелось, поэтому решили, что Зиганшин тоже поедет, но подниматься в квартиру не будет, а погуляет во дворе и начнет действовать, только если Анжелика ему позвонит.

Люся жила в двух станциях метро от Пестряковых. Тут был уже не такой фешенебельный район, вместо солидных сталинских домов теснились уродливые бетонные коробки, но Люсин двор оказался неожиданно уютным. И публика довольно приличная, как показалось наметанному полицейскому глазу Зиганшина.
Он прогулялся по периметру, оценил потенциальные источники информации в виде бабушек и собачников, сел на лавочку и вытащил телефон, но тут же убрал, решив не рисковать аккумулятором.
Очень быстро стало скучно. Не выпуская двери в подъезд из виду, он дошел до супермаркета, расположенного метрах в пятидесяти, и остановился возле лотка с прессой. Хотел купить книжку, но вечер хоть и был светлым, все равно на улице мелкий шрифт не читался, пришлось довольствоваться чтением названий.
Зашел в местную кафешку и заказал эспрессо. Кофе тут варили действительно неплохой, но весь процесс занял не больше пятнадцати минут.
Поход в супермаркет за молоком и колбасой помог убить еще полчаса, а Георгий с Анжеликой все не выходили. Зиганшин проверил – машина на месте, и пропущенных звонков нет.
Пестряков и Ямпольская появились только когда стемнело, и в сгустившихся сумерках Зиганшин не сразу заметил, какое опрокинутое у Георгия лицо.
– Хорошо, что вы поехали, – сказал он совершенно мертвым голосом, – потому что сейчас я не смогу вести машину.
Зиганшин покосился на Анжелику. Она тоже казалась ошарашенной и ничего не сказала.
Он молча сел за руль.
– Вы хотите знать, что нам рассказала Люся?
– Георгий Владимирович, это не горит, – осторожно проговорил Зиганшин. – Как сочтете нужным. А если по-честному, то мне Анжелика Станиславовна все доложит.
– Нет, я хотел бы, наверное, сейчас сам вам все рассказать, если позволите.
– Конечно. Тогда ко мне?
Пестряков кивнул:
– Только вот что… Десять часов уже есть?
– Ничего, у меня дома всегда найдется, – вступила Анжелика.
Когда подъехали к ее дому, она вынесла бутылку виски, сунула ее Зиганшину и вдруг сказала, что пойдет к детям и мужу.
Зиганшин чувствовал себя немного неловко наедине с Георгием Владимировичем, но уговаривать Анжелику не стал, понимая, что Пестрякову нужно поговорить по-мужски.
Они молча поднялись в квартиру к Зиганшину.
Он быстро нарезал хлеб и колбасу.
Пестряков безучастно сидел на табуретке, сгорбленный и будто враз постаревший на десять лет. Зиганшин откупорил бутылку и за неимением бокалов налил ему на два пальца в свою жестяную кружку.
– Я знаю, вы не употребляете, – сказал Пестряков и выпил.
– Ого, – не удержался Зиганшин, – снимаю шляпу перед вашей информированностью.
– Служба такая.
– Понятное дело. – Зиганшин налил еще, немного подумал, положил кружок колбасы на хлеб и протянул Георгию Владимировичу: – Вот, закусывайте.
– Спасибо. Знаете, у моей мамы есть такая теория, что интеллигентность человека определяется по тому, насколько тонко он режет колбасу. Вы очень интеллигентный человек, Мстислав Юрьевич, но киньте мне, пожалуйста, еще пару кусочков, а то я захмелею.
Зиганшин протянул ему тарелку.
– Спасибо, – повторил Пестряков.
Видно было, что он заставляет себя есть, чтобы не опьянеть по-настоящему.
Зиганшин тоже сделал себе бутерброд. Колбаса оказалась отвратительная.
Георгий Владимирович подошел к раковине, как следует умыл лицо холодной водой, вытерся бумажным полотенцем и начал рассказывать.

Люся с малых лет спокойно относилась к социальному неравенству и знала, что счастье, в общем, не в деньгах. У нее были любящие родители, много друзей, с которыми Люся интересно проводила время и не задумывалась о всякой ерунде. Только когда мама приносила со службы платьица хозяйской дочки, Люся недоумевала – как это родители разрешают девочке отдать одежду не потому, что она из нее выросла, а потому, что просто надоело. Она расспрашивала маму, но та твердо придерживалась принципа «ничего личного». Хозяйский дом был для нее всего лишь рабочим местом. Когда у хозяйки умер отец и понадобилась помощь с поминками, мама сначала уточнила, сколько ей заплатят, и только потом отправилась печь блины, чем ввергла в шок мягкосердечную Люсю. «У них же горе, как ты можешь!» – воскликнула она, а мать ответила, что деньги делают людей свободными, в том числе и от моральных обязательств, и тратить на чужих людей свое время можно только тогда, когда ты точно знаешь, что радость от сделанного добра будет тебе достаточной наградой. Люся до конца так и не поняла, но спорить не стала.
Она познакомилась с семьей Корсунских только в выпускном классе: те как раз переехали из городской квартиры в загородный дом, хлопот по хозяйству прибавилось, и мама стала иногда брать Люсю на поденную работу.
Так девушка впервые узнала горький вкус несправедливости. Люся спокойно относилась к чужому богатству и собственной бедности, сразило ее совсем другое.
Есть две девушки, почти ровесницы, обе красивые, даже чем-то похожи между собой, обе без особых талантов и достижений, но с одной девушкой носятся как с писаной торбой, а другую просто не замечают.
Корсунские часто устраивали приемы и вечеринки, и Люся помогала маме обслуживать гостей, разносила закуски с заученной улыбкой, а внутри кипела от негодования. Гости вились вокруг Кариночки, осыпали комплиментами ее расцветающую красоту, а Люсю не удостаивали даже простым «спасибо».
С безразличием старшего поколения она готова была примириться, но молодежь вела себя точно так же! Парни и девчонки, Люсины ровесники, смотрели сквозь нее и подзывали щелчком пальцев, если им что-то было нужно.
Чувствовать себя пустым местом было противно, но хозяева неплохо платили, и мама говорила, что ей приятнее работать с дочкой, чем с незнакомым человеком, поэтому Люся снова и снова приезжала к Корсунским подработать и почувствовать вкус унижения.
Если бы Карина хоть раз поговорила с ней как с равной, пригласила бы хоть на одну свою вечеринку или нашла какой-то еще способ показать, что видит в Люсе человека, то обрела бы преданного друга, но увы… Она обращалась с прислугой вежливо, но это были того сорта хорошие манеры, которые только подчеркивают холодное и презрительное отношение.
И то Люся злилась не на Карину, а на несправедливость судьбы, вплоть до одного, незначительного на первый взгляд, происшествия.
В одно летнее воскресенье Люся приехала на подработку к Корсунским. В доме мама справлялась сама, поэтому Люсе выдали старые Каринины джинсы и топик, сунули в руки секатор и отправили подрезать старые ветки у кустов.
Девушке новое занятие пришлось по душе, она увлеклась и не заметила, как подошел мужчина лет тридцати и заговорил с нею. Оказалось, это гость Корсунских спустился в сад, привлеченный Люсиной красотой.
Завязался непринужденный веселый разговор, который вот-вот должен был перейти во что-то интересное, как появилась Карина.
– Люсенька, вас ждут на кухне, – сказала она, ослепительно улыбаясь, – в саду вы потрудились достаточно, спасибо, а теперь вашей маме нужна помощь.
Люся растерялась. Ей очень не хотелось прерывать беседу с симпатичным незнакомцем. Карина махнула рукой:
– Идите, идите! Кусты в полном порядке.
Пришлось двинуться к дому. Не успела Люся отойти на приличное расстояние, как услышала:
– Дядя Саша, ты что, сдурел? Это же наша поденщица!
– Тише, Кариночка…
– Что тише? Ты хочешь Галину Федосеевну мамой называть?
– Да ну глупости…
– Саша, это такие люди – один неверный шаг с твоей стороны, и вцепятся – не стряхнешь.
Больше дядя Саша в Люсину сторону не смотрел.

Люся неплохо училась в школе, и учителя говорили, что высшее образование вполне ей по плечу. Она мечтала стать врачом, участковым терапевтом, как соседи тетя Маша и дядя Сережа Присячи. Они оба трудились участковыми, причем дядя Сережа жил на своей территории, а тетя Маша обслуживала соседнюю. Дверь в их квартиру почти никогда не закрывалась, дядя Сережа в шерстяной шапочке с надписью «зенит» носился по вызовам, сверкая очками, тетя Маша знала всех бабушек района по имени-отчеству, дети их росли как сорная трава, с начальной школы умели сварить суп и не знали, что такое родительская проверка домашних заданий. Они сами открывали у себя таланты, сами записывались в музыкальную школу и мерили соседям давление, если оба родителя были на вызовах. Семья балансировала на грани нищеты и была абсолютно счастлива.
Люся надеялась, что и ее ждет такая интересная судьба, но не вышло. В первый год после школы она недобрала один балл. Второй раз получила двойку по биологии, хотя знала предмет на отлично. Третий раз мама спрятала гордость в карман и отправилась на поклон к хозяйке. Та сделала вид, что не поняла намека, и, вместо того чтобы дать денег на взятку, перенаправила Галину Федосеевну к своей приятельнице Пестряковой, но та даже не дослушала, а с милой улыбкой сказала, что не имеет нужных связей.
На следующий год появилось платное обучение, Люся воспрянула духом, стала откладывать деньги, но тут умер папа.
Учеба стала недосягаемой. В медицинском институте нет вечернего и заочного обучения, и мама никак не могла содержать дочь и еще оплачивать ей учебу.
Люся сделала еще пару попыток поступить на бюджетное отделение и сдалась, смирилась с работой в супермаркете и решила, что предназначение женщины – быть женой и матерью.
Но и тут ей не повезло. Романы заканчивались крахом, а когда она рискнула женить на себе парня с помощью беременности, то осталась одна с ребенком.
Она перестала ездить к Корсунским на подработки – видеть студентку медицинского института Карину было очень тяжело, но когда сын подрос, пришлось выбирать между удовлетворенным самолюбием и достойным содержанием ребенка.
И Люся стала домработницей Карины.
Та с годами стала еще вежливее и надменней, но это было даже хорошо – чем больше дистанция, тем лучше. Тем меньше мыслей, что жизнь ласкала Карину с самого рождения, а Люся прозябает на задворках собственной судьбы, хотя ни в чем ни перед кем не виновата.
Естественно, она всей душой желала, чтобы Карина тоже хлебнула грязи и горя, но в целом Люсе удалось отгородиться от собственных эмоций, пока в один прекрасный день она не включила случайно телевизор и не узнала на экране того самого Сашу, который когда-то заигрывал с нею в саду. Оказалось, что он не просто преуспевающий бизнесмен, а настоящий олигарх, и тут Люсю накрыло.
Она могла думать только о том, что «у нас могло бы что-то получиться!». Это было как болезнь, навязчивая идея: внезапно Люся твердо уверилась, что получасовой легкий флирт без вмешательства Карины перерос бы в счастливый брак.
Припомнился и отказ Корсунских помочь ей поступить в институт. В самом деле, она так хорошо работала на них, старалась изо всех сил, подтирала чужую грязь, а они пожалели ей на взятку. Ведь для Корсунских это были сущие копейки, им всего один раз не пошопиться, а у нее бы судьба сложилась!
«Если бы не ты, поганая рожа, я была бы сейчас женой олигарха!» – думала Люся, кипя от злости.
Несколько раз ее пытались переманить другие семьи из окружения Корсунских, но Люся отказывалась, несмотря на то, что предложения поступали действительно выгодные.
Ненависть к Карине стала для нее чем-то вроде разогревающей мази при остеохондрозе, бодрящим чувством, помогающим жить и двигаться вперед. Она надеялась, что когда-нибудь представится случай отомстить и насладиться крахом хозяйки, но для этого надо быть рядом с нею.
Люся выжидала и следила за Кариной в оба глаза, но ненавистная баба вела себя безупречно.
Шло время, и Люся почти отчаялась когда-нибудь увидеть унижение своей работодательницы. Она стала задумываться о том, чтобы прекратить эту добровольную пытку завистью и заняться собственной жизнью. Она еще не старая женщина, еще может выйти замуж и получить профессию поинтереснее, чем кассирша в супермаркете. Сын вырос хорошим и ответственным парнем, деньги на его обучение она накопила, и ничто не мешает ей уйти от Пестряковых и самой записаться на какие-нибудь курсы.
Если есть на свете справедливость, то Карина когда-нибудь окажется в полной заднице, а если нет, то Люсины скромные усилия все равно ни к чему не приведут.
Но только Люся начала разрабатывать план дальнейшей жизни без Пестряковых, как в ее жизни появился Виталий Горский. Он подсел к ней в вагоне метро. Люся не поверила во внезапно вспыхнувшую страсть молодого человека к усталой женщине за сорок, перевела в шутку, но Виталий не отставал, и в конце концов признался, что хотел познакомиться с ней, потому что имеет на Карину длинный и острый зуб.
Люся заинтересовалась и продолжила общение.
Он был разведен, и, насколько Люсе было известно, не состоял в сколько-нибудь серьезных отношениях, и явно был не прочь с ней переспать, но она решила не усложнять себе жизнь даже ради такой прекрасной цели, как месть Карине.
И не ошиблась. Общий враг сблизил их гораздо лучше, чем секс, и вскоре Виталий превратился почти в члена семьи, стал Люсе вроде младшего брата. Сын сначала принял его настороженно, но убедившись, что новый знакомый не занимается с матерью ничем предосудительным, подружился с ним на почве общих интересов. Виталий работал фельдшером «Скорой помощи», и сын тоже тянулся к медицине.
Он долго не рассказывал, почему хочет мстить Карине Корсунской, ныне Пестряковой, а когда наконец решился, то Люся поняла, что вскоре будет достойно вознаграждена за долгое ожидание.

Виталик любил старшую сестру Лизу, хотя времена, когда она нянчилась с ним, давно прошли, и теперь он жил своей мальчишеской жизнью, а она – своей взрослой.
Когда у Лизы появился парень, Виталик отнесся к этому спокойно, хоть и не без интереса. В конце концов он их застукал и благословил, и потом сваливал из дому не за скромную мзду, а потому что радовался, что у Лизки такая любовь.
Георгий ему понравился: сильный, веселый, простой, и когда Лизка призналась, что у них все серьезно, с удовольствием прикидывал, как они все вместе станут жить.
Виталик неплохо играл в шахматы, и почему-то ему представлялось, как они с Георгием будут проводить вечера за этим занятием, потом думал, что у Лизки появится младенец, и он станет помогать ей, потому что сестра очень много нянчилась с ним самим. Он был уверен, что сестра счастлива, и готовится к свадьбе, поэтому очень удивился, услышав, как она тихонько плачет в подушку.
Виталик стал ее утешать, и Лиза призналась, что с Георгием все у нее хорошо, но однокурсница Карина Корсунская не дает ей покоя и требует, чтобы она порвала с возлюбленным, потому что брак между ней и Георгием – дело давно решенное, в нем заинтересованы не только сами молодые люди, но и родители. Лиза сначала просто посмеялась, но Карина от вежливой просьбы быстро перешла к требованиям, угрозам и оскорблениям. Сказала, что если такой чмошнице, как Лиза, один раз оказали милость и пригласили на день рождения, это еще не значит, что она стала своей в кругу достойных людей. Лиза всего лишь жалкое быдло, не умеет ни встать, ни повернуться, и Георгий очень скоро это поймет и бросит свою затрапезную Золушку, так что чем скорее Лиза от него отстанет, тем меньше сама будет страдать. «Ты не понимаешь, с кем связалась, – шипела Карина, – мы раздавим тебя, как вонючего клопа. Георгий все равно на тебе не женится, но если ты сама сейчас уберешься с его пути, то мы тебя не тронем и позволим учиться дальше. А если нет, я пойду к его маме, которая тут работает, расскажу про тебя, и ты пукнуть не успеешь, как вылетишь из института на хрен!»
Лиза не собиралась расставаться с любимым человеком и не боялась, что ее, отличницу, вдруг вышвырнут из института, но не хотела признаться Георгию в том, что подруга его детства нагло ее запугивает. Ей было неловко, вдруг Георгий увидит в этом давление, вымогательство обещания жениться, да и доказательств у Лизы не было.
Карина стала бы все отрицать, сказала, что Лиза врет, потому что ревнует к подруге детства, и неизвестно, кому поверит Георгий – любимой девушке, с которой знаком всего месяц, или той, которую знает всю жизнь?
Виталик утешил сестру, сказал, что эта козлиха поорет-поорет, да и успокоится, а в наше время не могут какие-то там родители стать преградой истинной любви. Тоже поорут и успокоятся, чай, не девятнадцатый век на дворе.
Больше Лиза не плакала, Виталик решил, что все обошлось да и забыл про неурядицы сестры.
В тот день он возвращался из школы в грустном настроении. Две двойки, причем одна за контрольную по математике, трояк за сочинение, англичанка ничего не поставила, но перед всем классом обозвала бестолочью, в общем, было от чего впасть в отчаяние.
Ноги отказывались поворачивать домой, когда он думал, какой разнос устроит мать за плохие оценки, поэтому Виталик немного погонял с друзьями, а когда те разошлись, поплелся в парк и вскарабкался на свое любимое дерево, чтобы спокойно все обдумать и выработать стратегию, при которой мать никогда не заглянет в дневник. Например, просидеть на верхушке до позднего вечера, и тогда она будет орать на тему «где ты шлялся?» и не вспомнит про успеваемость.
Виталик устроился в удобной развилке почти на самой верхушке, озирал окрестности и мрачно размышлял, что двойки незаслуженные, да и трояк тоже не за орфографические ошибки, а за нераскрытую тему, что, как утверждала Лизка, понятие субъективное.
Вдруг он заметил, как к дереву подходят сестра с какой-то девушкой.
– Ну говори тут, если не хочешь зайти в мой дом, – сказала Лиза.
– Не хочу. Не имею привычки шастать по помойкам.
Виталик затаился.
– Последний раз говорю тебе, оставь Георгия в покое, – отчеканила девушка, и Виталик понял, что это и есть Карина Корсунская.
– А то что? – засмеялась Лиза.
– Тебе будет очень плохо.
– А я думаю, что хорошо.
– Ты не получишь то, что тебе не принадлежит. Ты – грязное вонючее быдло, сиди на своей помойке и не высовывайся.
– Это ты сиди! – фыркнула Лиза. – Мы подали заявление, так что обосрись, дура! Задолбала уже со своими угрозами! Я молчала, потому что жалела тебя, если ты своими куриными мозгами не понимаешь, что есть я, нет ли, а ты Георгию все равно на фиг не сдалась. Да если ты всех баб в мире напугаешь своими великими родителями, он все равно на тебе не женится, успокойся и отстань от нас!
– Какая ты стала смелая, – холодно произнесла Карина, – просто удивительно. А если я прямо сейчас поеду к Пестряковой? Все ей расскажу, и завтра тебя будет ждать приказ об отчислении…
– Да на здоровье! – перебила Лиза. – Флаг в руки! Будет у нее невестка не студентка, а медсестра, вот и все, чего она добьется. И вообще, я хорошо учусь, придется ей поломать голову, на каком основании меня отчислить.
– И все-таки лучше тебе меня послушаться, – по-прежнему ровно и спокойно сказала Карина, – лучше обещай мне сейчас, что бросишь его.
– Почему это, интересно?
– Потому что я должна стать его женой, а не ты! Это давно уже решено между семьями…
– Ну раз давно решено, так давно бы уже и поженились. Все, Карина, отвяжись.
– Ты не понимаешь, с кем связалась?
– Понимаю. С идиоткой. Так вот смотри, – Лиза достала из кармана ветровки старенький плеер, – я записала наш разговор, и как только Георгий вернется, сразу дам ему послушать. Но если ты обещаешь оставить нас в покое, то я ничего ему не скажу и даже разрешу тебе прийти на нашу свадьбу.
– Да что ты? Приятно видеть в быдлоте такое великодушие, – усмехнулась Карина, – и однако, я вынуждена отказаться от твоего щедрого предложения.
– Как хочешь. Время подумать у тебя есть. До свидания.
Лиза повернулась уходить, и тут вдруг произошло такое, чего Виталик никак не ожидал.
Карина достала что-то из сумочки, размахнулась и сильно ударила Лизу по голове.
Сестра упала. Виталик хотел закричать, но не смог. Он сидел, не дыша, судорожно вцепившись в дерево, и понял, что если сделает хоть малейшее движение, то неминуемо упадет и разобьется.
– Вынуждена отказаться, – весело сказала Карина внизу, – потому что у меня есть предложение получше.
Она достала из сумочки веревку и стала душить Лизу.
Виталик понимал, что может еще спасти жизнь сестре, если сейчас закричит, слезет с дерева, громко позовет на помощь, но страх парализовал его.
Он долго еще не мог пошевелиться после того, как Карина ушла, забрав с собой плеер.
Лишь когда совсем стемнело, Виталик слез с дерева и, старательно отводя глаза от тела сестры, побежал домой.

Виталик мучился оттого, что Лиза погибла от его трусости, стыд жег его сильнее горя, но инстинктивно он чувствовал: если признается во всем матери и милиции, то это поможет ему жить дальше. Сестру не вернешь, а он еще сможет стать нормальным человеком, надо только перебороть липкий ужас, охватывавший его всякий раз, как он вспоминал то, что видел.
Три дня потребовалось ему, чтобы собраться с силами и рассказать матери, что произошло на самом деле.
Виталик был уверен, что она страшно отругает его и за руку потащит в милицию, но этого не случилось. Мама только обняла его и заплакала.
Она сказала, что Виталик – маленький и слабый мальчик, и если бы бросился на выручку сестре, то Карина убила бы и его, так что она ни в чем его не винит. В милицию ходить тоже незачем. Там считают, что Лизу убил маньяк, и пусть так оно и остается, потому что она знает, кто такие Каринины родители. Девчонка все равно избежит правосудия, а у Виталика с мамой могут возникнуть очень серьезные неприятности. Не надо рисковать, потому что это все равно ни к чему не приведет. Они слишком слабы, чтобы выступать против Корсунских, тем более нет никаких доказательств, кроме слов Виталика.
Если он начнет упорствовать, то добьется только того, что загремит в психиатрическую больницу, где ему поставят такой диагноз, что все пути к хорошей жизни окажутся закрытыми, да еще и накормят таблетками, так что он действительно станет дураком.
Нет, Лизу все равно не вернешь, уверила мама, а второго ребенка она не потеряет.
Виталик послушался и замолчал. Психиатрическая больница пугала его пуще смерти.
Со временем притупилось и горе, и чувство вины, и память о пережитом ужасе. Виталий убедил себя, что Лиза умерла сразу, когда Карина ударила ее камнем по голове, и он все равно ничего не смог бы изменить.
Мама переживала тяжелую депрессию, отца не было, и некому было сказать Виталику, что он изменился, стал замкнутым и робким, а сам он этого долго не замечал.
Просто жил себе и жил, учился кое-как, поступил в медучилище, закончил, собирался в армию, но мама «отмазала» его, Виталик устроился фельдшером на станцию «Скорой помощи» и трудился там сутки через трое. В двадцать два года женился, но завести ребенка долго не решался, и жена ушла к другому, который сразу ее обрюхатил.
Тут Виталик будто очнулся от дремоты, огляделся и увидел, что все ровесники живут, может быть, и не лучше его, но свободнее и интереснее. Кто получил высшее образование, кто открыл свой бизнес, кто завел двоих детей и ждал третьего… Все жили, дышали полной грудью, а он будто так и сидел на ветке, не в силах пошевелиться.
Он понял, что подсознательно считает себя человеком второго сорта, которому позволено гораздо меньше, чем другим, и который обречен жить тихо и не высовываясь, лишь бы только не обижать сильных мира сего. Он недостоин получать образование или заниматься бизнесом, все, на что он способен, – это до пенсии кататься по дурацким вызовам и кормить старушек таблетками.
Виталик попытался переломить себя, но ничего не вышло. Как только он пытался сесть за учебники, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам в институт, его одолевала лень и апатия. С девушками тоже складывалось плоховато.
На работе к нему относились хорошо, но всерьез не воспринимали, и не потому что он был глуп и некомпетентен, а потому что не умел постоять за себя.
Виталик понял, что вся его несуразная, скучная и убогая жизнь – закономерный результат того, что он струсил перед Кариной. Сначала испугался ее физической силы, потом возможностей ее родителей. Ну там уж было рукой подать до мысли, что если он совершит справедливое возмездие, накажет Карину за смерть сестры, то его судьба сразу переменится к лучшему.
Найти Карину оказалось не очень сложно. Ее мамаша страстно пиарила свою юридическую фирму, по любому поводу давала интервью на телевидении и в интернет-каналах, а если кто вдруг не запомнил ее лицо, то чтобы восполнить это упущение, к его услугам всегда были баннеры и билборды. Адрес фирмы тоже был на них указан, и Виталик за несколько дней проследил, где живет Корсунская.
В свободные вечера он теперь следил за домом Карининых родителей, изображая начинающего бегуна, но дочь, видимо, не слишком была с ними близка, потому что за целый месяц ни разу у них не появилась. Зато приехал не кто иной, как Георгий Пестряков. Виталик понял, что тварь добилась-таки своего, но злости на Лизиного возлюбленного не почувствовал. Он сам виноват – струсил, промолчал, так откуда Георгий мог знать, что женится на убийце?
Можно было придумать какую-нибудь причину, почему его занесло в район коттеджей, и столкнуться с Пестряковым как бы случайно. Георгий относился к Виталию довольно тепло и, наверное, все рассказал бы о своей жизни, но Горский решил не привлекать к себе лишнего внимания.
Он выследил, где живет Георгий, и перенес пункт наблюдения туда, благо напротив их парадной располагалась маленькая кафешка с превосходным обзором местности.
Виталик занимал стол у окна, доставал ноутбук и жаловался официантке, что совершенно не способен работать дома.
Эта игра неожиданно увлекла его, он встряхнулся, расправил плечи, на работе стал вести себя раскованнее, и девушки начали поглядывать на него с интересом.
Виталик убедился, что находится на правильном пути, но как подступиться ближе, не знал, пока не увидел Карину вместе с Люсей. За время своего наблюдения он обращал внимание на эту симпатичную даму, но не думал, что она имеет отношение к Пестряковым, а теперь все встало на свои места.
Он быстро познакомился с домработницей, нашел в ней друга и единомышленника, но, даже объединившись, они не знали, как достичь цели.
Люся сказала, что достойного компромата на хозяйку нет, а его свидетельские показания сейчас будут точно так же бесполезны, как и двадцать лет назад.
Привлечь Карину к уголовной ответственности за убийство Лизы Горской нереально, остается ждать, когда она совершит какой-нибудь промах, и тогда обрушиться на нее изо всех сил.
Только время шло, а Карина вела себя безукоризненно. Люся старалась подольше застревать на работе, подслушивать разговоры супругов, но это ни к чему не вело. Пестряковы общались, как персонажи слащавого сериала, и если Карина и крутила какие-то аферы в своей больничке, то с мужем-полицейским предпочитала этого не обсуждать.
Ничего не было в руках у Люси и Виталия, чтобы за волосы выволочь ненавистную бабу на всеобщий позор и побивание камнями.
Тогда Виталий решил пойти в открытую. Он собрался прийти к Пестряковым и выложить все как есть, и пусть Георгий сам дальше думает, что с этим делать. Главное, Виталий победит свой страх и сможет жить дальше.
Только все пошло не так, как задумывалось.
Получив должность главного врача, а с ней служебную машину, Карина стала приезжать обедать домой. С годами склонность к барству в ней усиливалась, и в последнее время она предпочитала, чтобы Люся подавала ей еду, мыла посуду и только потом уходила.
В намеченный для визита Виталия день Карина приехала со службы мрачная, отругала Люсю за то, что приготовила обычный куриный суп с брокколи, а не пюре, и, поев, швырнула скомканную салфетку чуть ли не в лицо домработнице.
Люся представила, что сегодня ждет ненавистную хозяйку, поэтому молча подобрала салфетку и подала кофе.
Раболепие всегда действовало на Карину успокаивающе, она подобрела, вполне любезным тоном сообщила, что Георгий Владимирович со службы едет в Москву, поэтому ужин на него готовить не надо.
Карина пила кофе крохотными глоточками, и чувствовалось, как ей нравится, что Люся стоит за спиной в полной готовности исполнить любой приказ хозяйки, и не смеет сесть, пока та не разрешит, а разрешала Карина крайне редко, можно сказать, почти никогда.
«Ладно, отсрочка тебе три дня, наслаждайся, – думала Люся, – а потом вернется муж, и я посмотрю на твою рожу, когда он узнает, кто ты такая».
Наверное, Карина что-то такое уловила в ее лице, потому что взглянула остро и внимательно, а выйдя в коридор, надолго застряла перед зеркалом.
– Принеси-ка мне новую куртку, – сказала она, – а пальто возьми себе, заслужила. А то ходишь в рванье каком-то.
Люся вздрогнула от снисходительного тона, но пальто было действительно отличное, а ее курточка давно уже пережила свою смерть.
Она проводила хозяйку, оставила обед для Алеши, к которому не питала особенно теплых чувств, потому что он незаслуженно рос в гораздо лучших условиях, чем ее собственный сын, надела хозяйкино пальто, с удовольствием отметив, что оно сидит на ней лучше, и отправилась домой, по пути забросив свое рванье в мусорный бак.
На выходе из метро ее атаковал Климчук, в толчее Люся не поняла даже, что случилось, и только придя домой и обнаружив характерное пятно, сообразила, что означало назойливое трение и сопение у нее за спиной.
Люся расстроилась, позвонила Виталику и выложила все, что думает про этот несуразный день.
В трубке помолчали.
– А ты пальто не выбросила и не стирала? – спросил он, когда она уже хотела проверить соединение.
– Нет, я только вошла.
– Ничего не трогай, – скомандовал Виталий. – Похоже, это судьба.
Люся была далеко не дура, и быстро поняла, что собирается сделать Виталик. Что ж, в этом была какая-то тонкая справедливость, что убийца, имитировавшая почерк маньяка, сама погибнет от имитации сексуального преступления. Карина заслужила смерть, как никто другой, и все же Люся колебалась. Не один раз она бралась за телефон, чтобы предупредить хозяйку, открывала ее номер и вспоминала то сегодняшнюю брошенную в лицо салфетку, то свою несостоявшуюся жизнь с олигархом Сашей, то непоступление в медицинский институт.
«Я была хорошей, – вздыхала она, – а ты заставила меня жить убогой жизнью, которая иссушила, измельчила меня. Почему я снова должна стать великодушной только потому, что тебе угрожает опасность? Нет уж… Судьба долго была на твоей стороне, но сегодня она играет за нас».
Она отдала Виталику пальто, и вместе с сыном уехала к маме, чтобы на всякий случай иметь безупречное алиби.
После убийства Горский не связывался с нею, да Люся и сама понимала, что это ни к чему. Она удалила его контакты из телефона и постаралась забыть молодого человека.
Странно, но смерть ненавистной хозяйки не принесла ей облегчения. Даже на похоронах, глядя на мертвое лицо Карины, она не чувствовала ни радости, ни удовлетворения. Да, проклятой твари больше нет, но ее собственная жизнь осталась точно такой же убогой и бессмысленной, даже еще хуже, потому что из нее исчез Виталик. Она и не думала, что ей будет так не хватать этого молодого человека…
Через несколько месяцев Люся набралась смелости и позвонила ему на службу, где ей сказали, что он давно уволился и уехал на Крайний Север, где будет единственным медработником на территории, равной двадцати Франциям, и где белых медведей больше, чем людей.
Она обиделась. Конспирация конспирацией, но вот так уехать, не простившись, и ни разу не дать о себе знать… Неужели Виталий лгал, когда говорил, что она стала для него почти как старшая сестра?
Сын тоже вот-вот готов был выпорхнуть из гнезда, он собирался после училища идти контрактником, и в страхе от грядущего одиночества Люся решила стать незаменимой в семье Пестряковых, доказать, что она не автомат для домашних дел, а добрый ангел-хранитель, на которого всегда можно положиться.
С нежностью, лаской и любовью в этом доме всегда было туговато, и Люся твердо вознамерилась показать отцу и сыну, что такое настоящий семейный уют.
Только Пестряков оказался под стать жене, такой же высокомерный и холодный, и понятно, что ласковый ребенок у двух этих снеговиков получиться просто не мог.
Кончилось тем, что Пестряков ее уволил, и в душе вспыхнула обида, а вслед за ней и ненависть. Люся забыла, что месть Карине не принесла покоя ее душе, и принялась разрабатывать новый план.
Она решила немного исказить информацию, которую узнала от Виталика, решив, что анонимного полувранья в Сети будет вполне достаточно, чтобы доставить Георгию неприятности. Был риск, что если начнется серьезная проверка, то выйдут на Виталика, но он сам виноват – зачем ни разу не позвонил названой сестре? А раз она ему не нужна, то и он ей тоже не нужен. Слава богу, она сама ни в чем не виновата. Да, напал извращенец, она пришла домой и попросила Виталика выкинуть испорченное пальто, а как уж он там им дальше распорядился – откуда ей знать?
… – И долго вам пришлось вытягивать из нее все это? – спросил Зиганшин.
Пестряков невесело усмехнулся:
– Я бы сказал, что ее, наоборот, было не заткнуть. Она как увидела меня на пороге, так просто просияла. Естественно, для полноты торжества ей хотелось, чтобы я знал, кто именно меня сокрушил и растоптал ногами.
– Но она же свидетельствовала против себя…
– Я вас умоляю! За клевету я до старости буду с ней судиться, а другого ничего не пришьешь. Соучастие? Она заявит, что специально придумала, будто знала, зачем Горскому пальто, чтобы меня позлить, и попробуй докажи обратное. Ненависть к своим работодателям у нас пока еще не уголовное преступление.
Зиганшин встал сварить еще кофе.
– А вдруг она солгала про Карину Александровну? – спросил он. – Тоже чтобы вас позлить.
Пестряков покачал головой:
– Нет, это правда, и я знал это еще до поездки к Люсе. Не хотел верить, но в глубине души знал. Случайно выяснил, что Карина стажировалась у экспертессы, проводившей вскрытия жертв Тарасевича…
– Совпадение, – быстро сказал Зиганшин, – их и так очень много в этом деле, почему бы не допустить еще одно?
– Потому что она никогда мне об этом не рассказывала. И ушла из судебной медицины, думаю, тоже для того, чтобы никто не вспомнил потом и не удивился очередному совпадению, как Карина вышла замуж за парня, невесту которого убил тот самый маньяк, над делом которого она работала.
– Не знаю, что вам и сказать… – с трудом произнес Зиганшин.
– Да что говорить? Виски налили, и на том спасибо.
– Обращайтесь. Я справлялся у своего товарища о состоянии Климчука. Тот чувствует себя вполне удовлетворительно, освоился в новой обстановке и домой не очень-то и рвется. Старенькая мама тоже, кажется, довольна настоящим положением вещей, все-таки она устала за столько лет…
– К чему вы это говорите?
– Можно оставить все как есть.
– И бедный юродивый пусть отдувается? Вот мама Лизы тоже двадцать лет назад оставила все как есть, и что из этого вышло?
Зиганшин только развел руками.
– Вы полицейский, поэтому вам допустимо иногда отождествлять себя с законом. Нехорошо, но допустимо. А я, Мстислав Юрьевич, сторож сторожей, потому обязан быть чуть ниже закона. Я последний человек, который может решать, кого казнить, а кого миловать.
– А я предпоследний, – кисло согласился Зиганшин, – но только это такой ужас начнется… Виталика этого быстро выдернут из его снегов, а расколют еще быстрее, потому что он, похоже, слаб в коленках. И вы таки думаете, что он будет молчать про вашу жену?
– Что вы, нет конечно!
– А каково будет вашему сыну узнать правду?
Пестряков покачал головой:
– Мы справимся. Пусть лучше узнает от меня, чем от той же Люси, когда ей в следующий раз придет в голову мне отомстить.
Вода в кастрюльке закипела, и Зиганшин приготовил кофе в той же жестяной кружке и подал гостю. Себя напоить было не из чего, и он подумал, что надо поскорее перевозить маму с мебелью и посудой, а то бедуинский быт реально начинает утомлять.
– Мне кажется почему-то, хоть я и не начальник ОРЧ собственной безопасности, что открывать сыну правду вам не придется.
– Почему?
– Допустим, мы уговорим Люсю пойти в полицию и признаться, что Климчук напал на нее, а не на Карину Александровну.
– Допустим.
– Допустим, найдется сотрудник, готовый ее выслушать, так вы думаете, она такая дура, что с порога себя оговорит? Сразу заявит, что в составе преступного сообщества планировала убийство? Естественно, нет! Она скажет, что да, было дело, подверглась в метро атаке извращенца. Если нам очень повезет, признается, что отдала пальто Виталию Горскому и понятия не имеет, что он с ним сделал дальше, а если не очень, заявит, что сама выбросила в мусор. Вероятнее всего, сотрудник сделает все возможное, чтобы отфутболить Люсю с ее запоздалыми откровениями, ну а если вдруг она попадет на единственного на весь город энтузиаста, тот максимум, что сделает, – это поручит северным коллегам допросить Виталика, но если он один медработник в стадах белых медведей, то ментов там примерно столько же. Пока они найдут друг друга среди вечной мерзлоты… Ладно, наш энтузиаст позвонит ему по сотовому, и Виталик на голубом глазу ответит, что, держа пальто двумя пальцами за воротник и содрогаясь от брезгливости, вынес на помойку, а какой уж там дальше его бомж подобрал, только Богу известно. И на этом все закончится. Да, скажет энтузиаст, по ходу мы лажанулись, и Климчук не виноват, но простите, он разве осужден? Есть решение суда отправить его на принудительное лечение, а дальше врачи решают, что с ним делать. Если он не представляет опасности для себя и окружающих, то можно его выписывать на амбулаторный этап, и тут без разницы, сто человек он убил или ни одного.
Пестряков нахмурился:
– Вы сейчас к чему это говорите?
– К тому, что иногда просто надо довериться судьбе, – сказал Зиганшин. – Пусть Люся скажет хотя бы про пальто, а дальше как получится. Попадется настырный кадр вроде Анжелки – хорошо, нет – значит судьба такая. А Сашу Климчука я как-нибудь навещу в больнице. Специально надену парадную форму и скажу ему, что мы все выяснили и теперь официально знаем, что он никого не убивал.
– Ну это как-то несерьезно…
– Георгий Владимирович, а вы не думаете, что ему реально лучше в больнице? Хорошо, что он пока взрослых теток окучивал, а вдруг переключится на девочек? Ветром свободы остатки крыши сдует, и вперед! Нет, это, конечно, не настоящее изнасилование, но честно скажу, если бы я был девочкой, то сильно бы перебздел, если бы ко мне это чучело прижалось. Представляете, на заре жизни такое мерзкое впечатление?
Пестряков поморщился.
– Ну вот о чем и речь, – резюмировал Зиганшин. – Полной справедливости в жизни все равно никогда не бывает, поэтому давайте доверимся судьбе.
Пестряков прошелся по кухне, заложив руки за спину, и зачем-то заглянул в форточку.
– Вот и Виталик доверился судьбе, – глухо сказал он, – и можно ли утверждать, что он был на сто процентов не прав? Черт, я ведь помню его мальчишкой! Такой хороший… Мне следовало тогда позаботиться о нем, но я тонул в своем горе и страданий других не замечал. Денег только дал матери, все, что были, и решил, что этого достаточно. Не подумал, что парень потерял сестру и нуждается в моей поддержке, он ведь рос без отца. Да, все мы натворили, а отдуваться за нас будет несчастный дурачок.
– Посмотрим, – сказал Зиганшин.

* * *
Георгий из принципа догулял две недели и только после этого вышел на службу. В тот же день позвонила Аня и как ни в чем не бывало предложила встретиться. Он молчал, вспоминая действительно прекрасную ночь, которую они провели вместе, и чувство счастливой опустошенности, наступившее утром.
– Георгий? – раздался в трубке требовательный голос.
– Я думаю, Анечка, – проговорил Пестряков. – Похоже, ничего не получится. Очень много работы.
– Да?
– Да. Меня ведь долго не было, сама представляешь, сколько всего накопилось.
Повисло тягостное молчание, и Аня попрощалась с ним за секунду до того, как оно стало невыносимым.

Лето стояло на пороге: сочная весенняя зелень запестрела разными цветочками, в которых Георгий совершенно не разбирался, а теперь вдруг удивился красоте и понял, что можно от души порадоваться ей, прежде чем начинать думать о грядущих осенних дождях.
Зиганшин звал его с сыном к себе в деревню, и Георгий решил, что надо бы поехать. Сын хоть кислородом насытит мозг перед сдачей ЕГЭ, а он сам попарится в настоящей русской бане, а заодно выяснит, нет ли каких новостей. Люся сходила в полицию, но поскольку Георгий был муж жертвы, вмешиваться в ход следствия он никак не мог, а тем более спрашивать отчета. Вездесущая Анжелика, правда, говорила, что стоит полная тишина, так что имелись все основания думать, что события развиваются по сценарию Зиганшина.
В такой вечер жаль было ехать домой, и Георгий позвонил сыну, хотел позвать гулять, но Алешка зависал со своим Прусаковым.
Тогда Георгий поехал к Нине. Он почему-то был уверен, что девушки дома нет, и она давно нашла кого-то, с кем можно провести дивный вечер поздней весны.
Он несколько раз звонил ей, но Нина не брала трубку.
Зиганшин сказал: «Иногда надо довериться судьбе», и Георгий решил последовать его совету. Он проезжал мимо Нининой работы, мимо дома, и загадывал, что если встретит ее, то подойдет, но сам подниматься к ней не станет.
Георгий припарковался возле ее дома и немного посидел в машине.
Потом вышел и задрал голову вверх: светлым вечером было плохо заметно, но, кажется, у Нины в окне кухни горел свет. Наверное, она просто забыла выключить его, уходя.
– Иногда, но не сегодня, – сказал Георгий и зашагал к парадной.
Он испугался, что Нина не откроет, но, к счастью, вспомнил, что так и не вернул ей ключи, они до сих пор болтаются на связке. И «таблетка» от домофона там тоже есть.
Приложив ее, Георгий беспрепятственно вошел в подъезд и поднялся на Нинин этаж.
Позвонил. Никто не открыл, не отозвался, за дверью вообще не раздалось ни звука, но он почему-то знал, что девушка дома, и снова и снова давил на кнопочку.
– Прекрати, – сказали наконец из-за двери.
– Откуда ты знаешь, что это я?
– Ну не ты. Просто прекрати, и всё.
– Ниночка, ты не одна?
– Тебе какая разница?
– Если не одна, то я не буду тебя компрометировать.
– Ой, все!
– Нинуль, открой! Если хочешь, я подожду, пока ты накрасишься.
– Отвали.
– Нет.
Приникнув ухом к двери, Георгий услышал, как удаляются ее легкие шаги.
Он прислонился к стенке, достал телефон и стал читать новости, и успел дойти до самых незначительных, когда дверь наконец открылась.
Георгий вошел в кухню и увидел, что весь стол завален какими-то бумагами и амбарными книгами.
– Что это?
– Делаю сводную таблицу, – туманно пояснила Нина.
– Молодец, – похвалил Георгий. – А я ведь так и не поздравил тебя с новой работой.
– Меня назначили как раз в тот день, когда ты меня бросил, – хмуро проговорила Нина.
– Прости меня.
Нина покачала головой:
– Тебе не в чем извиняться, так что если тебя сюда приводит нечистая совесть, то успокойся. Ты меня не обманывал.
Георгий подошел к Нине и крепко прижал к себе, зарылся лицом в густые черные волосы.
– Ниночка, а давай просто поженимся, и всё?
– В смысле?
– Выходи за меня.
Нина с силой вырвалась из его рук, и Георгий впервые за вечер заметил, какая она хорошенькая в светлых джинсовых шортиках и обтягивающей майке. Интересно, так была или переоделась, пока он ждал под дверью? Где-то она уже успела подрумяниться под солнцем, и легкий загар делал ее не то чтобы красивее, но немножко новой и другой.
Он потянулся обнять ее, но Нина решительно попятилась.
– Ты издеваешься, что ли, надо мной?
– Нет.
– Ты реально хочешь жениться?
– Да. Пойдем, купим тебе кольцо и отметим, как тебе нравится? Все что захочешь!
– Прямо все-все? – прищурилась Нина.
Георгий кивнул.
– Тогда вали отсюда, и чтобы я больше тебя не видела.
– Да за что?
– Не догоняешь?
– Нет.
– А как же твоя теория, что брак – это не шалости в джакузи?
– Она ложная.
– Серьезно, Георгий, – Нина улыбнулась и заговорила спокойно и ласково, чем напугала его по-настоящему, – ты шесть лет ходил сюда чисто ради секса, а теперь что изменилось? Ты решил меня облагодетельствовать? Решил, что я прошла испытание и доказала тебе свою любовь и верность? Так ты меня извини, но штамп в паспорте – это не медаль «Ветеран труда», его за выслугу лет не дают. Хочешь, скажу, что ты думаешь?
Георгий пожал плечами, и Нина с жаром сообщила:
– Ты думаешь: ага, я уже старый, черт его знает, где этих новых баб искать, но, к счастью, Нинка тут на складе завалялась. Зря я, что ли, ее шесть лет мариновал, а потом хребет ей переломил через колено? Будет передо мной только пресмыкаться и угождать, как раз идеальная жена для пожилого человека. Поеду к ней, и если эта идиотка согласится после того, что у нас было, то я до самой смерти горя знать не буду.
– Ты ошибаешься. – Георгий присел к столу и чуть отодвинул локтем амбарную книгу, которая с грохотом упала, рассыпав из своих недр по полу какие-то квитанции.
Он наклонился собрать, но Нина его опередила.
– Я сама, а то ты все перепутаешь.
– Прости. – Когда она собрала свою бесценную документацию, Георгий резко притянул ее к себе и посадил на колени, сам едва при этом удержавшись на табурете. – Нина, все не так. Просто мне было так хорошо и спокойно с тобой, поэтому я не понимал, что это любовь.
– Фу, Георгий, ты взрослый мужик, а не ванилька.
– Ну как-то я должен сказать, что люблю тебя.
– Никак не должен. Иди домой.
– Ты меня больше не любишь?
Нина встала и вышла в прихожую:
– Иди, Георгий.
Он медленно вышел в дверь, которую она для него распахнула.
Замок тихонько клацнул за спиной.
Георгий подумал и не стал спускаться по лестнице, и лифт вызывать тоже не стал. Он подождет и снова постучится к Нине – и вдруг она не пошлет его к черту? Все еще может быть, потому что они оба живы.
Вдруг он услышал из Нининой квартиры какой-то шум, кажется, там надевали обувь и плакали.
Через секунду дверь распахнулась, и Георгий принял девушку в свои объятия.
– Далеко собралась? Я здесь.


Примечания



1

ОРЧ – оперативно-розыскная часть собственной безопасности органов внутренних дел, подразделение, на которое возложены функции государственной защиты сотрудников органов внутренних дел, предупреждение проникновения в ОВД людей, преследующих противоправные цели. Также сотрудники ОРЧ СБ выявляют и пресекают преступления со стороны сотрудников органов внутренних дел.




          See more books in http://www.e-reading-lib.com