ДОСТОЯНИЕ АНГЛИИ
Книга 1
Тайна испанского манускрипта


«…каждые 40 секунд где-то в мире умирает человек, совершая самоубийство, и ещё чаще кто-то предпринимает попытку свести счёты с жизнью». 
«Предотвращение самоубийств. Глобальный императив»
Всемирная организация здравоохранения.
Европейское региональное бюро.
(«Preventing suicide: a global imperative»
Geneva: World health organization)
2014.



Пролог

Капитан толкнул дверь и вошел в офис.
Офис был небольшой, самый обычный, с арендованной дешёвой мебелью, кулером для воды, принтером и фикусом у окна. За единственным столом сидел молодой человек в старинной униформе клерка: чёрный берет с вороновым пером, надвинутый на ухо, чёрный жюстокор, чёрная шпага на чёрной перевязи.
– Сюда ли я попал? – спросил капитан и, помолчав, добавил: – Я недоволен своей жизнью.
– Да-да, это к нам, – быстро, услужливо проговорил клерк, поднимаясь из-за стола и делая несколько шагов навстречу.
Он ослепительно улыбнулся: во рту его засверкали, заискрились все зубы, они переливались огнями, пульсировали электрическими всполохами, сияли жемчужными оттенками… «Молодой человек следит за модными веяниями», – подумал капитан и застыл на пороге в нерешительности.
Клерк приглашающе простер левую руку по направлению к креслу, стоящему у стола. Другую он согнул, словно намереваясь поддержать капитана под локоть, но делать этого не стал, а вернулся на своё место. Капитан прошел к столу, кинул бостоновый макинтош на подлокотник кресла и сел, привычным движением поддернув брюки на коленях. Потом он медленно, по одной, расстегнул анодированные пуговицы на своём форменном пиджаке, поправил рукава с жёлтыми галунами и только тогда оценивающе посмотрел на клерка.
Тот спросил, приглашая к разговору:
– Вы никогда раньше не пользовались услугами нашей фирмы?
– Не доводилось. Но, видите ли… Я – олибмен, – ответил капитан и пояснил на всякий случай: – Мне иногда в голову приходят странные мысли. Совершенно не свойственные мне мысли, и я сразу понимаю, что они не мои.
Клерк понимающе кивнул и улыбнулся – зубы его опять сверкнули. Затем глаза клерка вдруг подернулись мутью, и он стал проговаривать быстро, хотя внятно:
– Обмен жизней в девяносто процентов случаев оформляется при помощи сделок купли-продажи. Если вы хотите обменять свою жизнь, чтобы получить жизнь меньшей продолжительности с доплатой или, наоборот, улучшить качество и продолжительность своей жизни, воспользуйтесь услугами компании «Фауст». За время работы мы накопили значительный опыт и сформировали обширную базу данных для обмена жизней. После анализа рыночной ситуации, учитывая ваши пожелания, наши специалисты подскажут, как правильно обменять вашу жизнь на другую без риска и с наибольшей выгодой…
– Я всё это уже читал, – жестом остановил его капитан и замолчал.
Какое-то время они настороженно смотрели друг на друга.
– Главный недостаток сделки на основании договора обмена жизней, особенно если проводить её своими силами – это сложность подбора хорошего варианта, – опять заговорил клерк.
– Я это всё понимаю, – перебил его капитан. – Я, как раз, готов продать свою жизнь… Навсегда.
Он откинулся на спинку кресла и положил ногу на ногу. Клерк смотрел на него во все глаза. Капитан молчал: от появившегося вдруг мучительного осознания скорой гибели у него стали неметь губы.
Словно не выдержав, клерк выпалил:
– Возможно, вас интересуют женские жизни?
Прямо в воздухе перед лицом капитана возник светящийся заголовок «Женская доля» с длинным списком имён и адресов, уходящим в пол. Капитан поморщился.
– Нет, женщиной я быть совсем не хочу, – сказал он и махнул рукой по воздуху, стирая список. – Я совершенно не чувствую к этому расположения.
В офисе ощутимо застыла тишина. Клерк тоже откинулся на спинку стула и смотрел на капитана, полуприкрыв глаза.
Наконец, капитан произнёс:
– Я хотел бы приобрести жизнь из будущего.
Брови клерка взлетели вверх, глаза изумленно округлились. Он хотел ответить, но замялся, воровато глянул куда-то в сторону и прошелестел тихо, одними губами:
– Но, видите ли… Это не совсем законно.
– Мне это известно, – с нажимом, но тоже тихо ответил капитан. – Мне даже известно, что это совсем не законно… Но я хорошо заплачу вам.
Он, в упор глядя на клерка, сложил пальцы рук домиком, потёр указательными пальцами переносицу, растянул рот в улыбке и проснулся…

****



Глава 1. Шхуна входит в бристольский порт, или мистер Трелони убит

Ранним апрельским, ничем не примечательным утром 1738 года в бристольскую гавань вошла шхуна «Архистар».
Шхуна встала на рейде среди других кораблей, и её матросы тяжело, рывками затопали вокруг шпиля, отпуская якорный канат. Конечно, если бы человечество знало, какое влияние на его историю окажет прибытие «Архистар», открывшее собой череду смертей и приключений длиной в целую жизнь, то встречать шхуну в порт, разумеется, прибыли бы хроникёры от местной газеты, а, может быть, даже от лондонской. Сейчас же из посторонней публики корабль ожидали только мальчишки: эти быстроногие оборвыши встречали в порту каждый корабль в надежде заработать пенни.
Суматоха по разгрузке шхуны продолжалась весь день. Матросы таскали ящики с места на место, шлюпка то и дело привозила на берег новый товар, слышались крики, команды, изредка раздавалось дружное ритмичное пение. Почти все портовые мальчишки разбежались с поручениями, с трудом пробираясь сквозь толпу, теснившуюся на пристани среди тюков и фургонов. Скоро матросы, получившие расчёт, потянулись кто – домой, кто – в таверну, а кто – в бордель. День угасал, но на шхуне кроме вахтенных оставался ещё капитан.
Капитан «Архистар», молодой человек лет двадцати пяти, роста был скорее среднего, ближе к высокому. Поджарый, жилистый, широкоплечий, он производил впечатление сжатой пружины. Глаза его, с воспалёнными сейчас от недосыпания и морского ветра веками, особенно выделялись на смуглом лице, поражая голубизной до оторопи: ну, не могут люди иметь глаза такого цвета. Двигался по палубе он мягко, с особенной морской грацией.
В силу простого происхождения капитан не носил парик, и его гладкие светлые волосы сзади стягивались в обычный для моряка хвост, а брови, выгоревшие, как и ресницы, в южных морях, ложились над глубокими глазными впадинами белёсыми дугами. В общем, капитан «Архистар» красавцем не был. Звали его Дэниэл Линч. Полным именем Дэниэл Джозеф, данным ему при рождении, его никто не называл.
Сейчас капитан легко сновал по палубе, время от времени посматривая в сторону пристани: он ждал владельца корабля, но тот, уже давно извещённый о прибытии «Архистар», задерживался. Наконец, ближе к вечеру, на борт не без труда поднялся владелец шхуны Джон Трелони, сквайр – высокий дородный мужчина более шести футов ростом, с толстым суровым лицом, в дорогом парике-аллонж. Его чёрные подвижные брови и выпуклые умные глаза выдавали не злой, но явно властный и вспыльчивый нрав. Джон Трелони обменялся с капитаном рукопожатием и сразу прошёл с ним в его каюту.
– Ну, что? – приглушённо спросил мистер Трелони, едва разворачиваясь в тесноте каюты и вглядываясь в полумраке в лицо капитана. – Привезли?
– Да, сэр, – с готовностью ответил тот.
Капитан достал небольшой свёрток, развернул его и протянул мистеру Трелони шкатулку – по виду самую обыкновенную, деревянную, без каких-либо дорогих деталей. На верхней доске этого скромного ящичка среди простой геометрической резьбы виднелось пыльное углубление, как будто изначально предназначенное для камня неправильной округлой формы, который потом выпал.
Мистер Трелони жадно схватил шкатулку и потряс – внутри глухо застучало.
– Ах, капитан Линч, как я вам благодарен! – вскричал он. – Вы меня просто вернули к жизни!
Тут, словно вспомнив, он посмотрел на капитана и настороженно спросил:
– Всё обошлось без сложностей?
– Почти, сэр, – ответил капитан. – От испанских кораблей я чудом увернулся… Шкатулку принёс посыльный. Но на обратном пути чуть не вспыхнул мятеж. Почему-то кое-кто из команды мечтал завладеть шкатулкой.
– И что? – вскричал сквайр, выпуклые глаза его испуганно выкатились.
– Я приняли меры, сэр, – коротко ответил капитан.
Мистер Трелони опустил глаза и кивнул, будто своим мыслям.
– Отлично, отлично, – пробормотал он, задумчиво поглаживая шкатулку, потом сказал, словно решившись: – А знаете, капитан Линч? Подержите-ка эту вещицу у себя ещё немного. Я что-то боюсь брать шкатулку с собой на ночь глядя… И принесите её ко мне завтра к обеду. Вы же ещё не знакомы с моей дочерью?
Тут он впервые позволил себе улыбнуться.
– Не знаком, сэр, – подтвердил капитан.
– Ну, так вот, и приходите, – сказал мистер Трелони.
И, поговорив немного о делах, джентльмены попрощались.
Под утро, ещё было темно, капитан увидел сон.
Снился ему незнакомый господин, которого звали Хипстер: это капитан знал почему-то совершенно определённо. И вот этот Хипстер с чудной, странно выбритой бородкой, одетый в брендовый кардиган и креативно-рваные джинсы, стоял, как бы даже ногами не опираясь, на ребристой серой узкой лестнице, медленно ползущей вверх, и буравил капитана тяжёлым взглядом. Потом криво ухмыльнулся и сказал:
– Пришло твоё время. Ты должен сделать это. Иди!
Сон был такой яркий, что капитан в испуге проснулся. Он ошарашенно полежал, обдумывая увиденное: ему приснились предметы, название и назначение которых он определённо знал во сне, но по мере пробуждения воспоминания эти отодвигались от него всё дальше и дальше. Полежав так какое-то время, капитан повернулся на другой бок и пробормотал:
– Ну, конечно… Сейчас я пойду неизвестно куда только потому, что кто-то что-то сказал мне во сне.
После этого он спокойно заснул.

****
На следующий день капитан проснулся рано и сразу же занялся делами, а когда подошло время визита, оделся, засунул за пояс пистолет и положил шкатулку в сумку. Спрыгнув в шлюпку, он заработал вёслами и спустя какое-то время оказался у пристани.
Причалить ему помог старичок Папаша. Уж так прозвали того в порту: возможно, старикан напоминал морякам родного родителя. Щупленький как воробышек, в обтрёпанной, но чистой одежде, Папаша считался местной знаменитостью, неотделимой от порта, как бушприт* от носа корабля. Когда матросы, вернувшись из рейса, сходили на берег, Папаша их встречал первым, рассказывал новости, балагурил, бежал рядом мелкими шажками.
Вот и сейчас, принимая причальный канат от капитана, Папаша суетился, заглядывал к нему в глаза и явно что-то хотел сказать, но капитан, занятый своими мыслями, сунул в руку старика двухпенсовую монету и быстро, немного вразвалку, зашагал по пристани.
Светило солнце, и идти вдоль доков мимо множества кораблей самых различных размеров, оснасток и национальностей было удивительно приятно. Капитан всё время проводил в море, но здесь, в порту, оно удивляло его, будто увиденное впервые: казалось, что от моря шёл острый запах дёгтя и соли. Он проходил мимо моряков с серьгами в ушах, с пушистыми выгоревшими бакенбардами, с просмоленными косичками и неуклюжей морской походкой, его обгоняли быстроногие мальчишки, и окликали портовые девки… Вокруг него шумел привычный мир. И жизнь казалась прекрасной…
До дома мистера Трелони, судовладельца, он добрался довольно быстро – тот жил недалеко от порта. Капитан, нанятый на корабль мистера Трелони совсем недавно, уже бывал в доме сквайра по долгу службы. Был он знаком и с его супругой, которая, вопреки властному характеру мужа, сама вела все дела по дому. Впущенный в дом Трелони величественным дворецким, капитан сел в гостиной и стал рассматривать новомодный столик-консоль, стоящий у стены на козлиных ножках.
Наконец, в комнату, шелестя юбками, вплыла миссис Трелони – высокая женщина лет сорока, с умными зелёными глазами и со следами былой красоты на лице, безмятежность которого говорила, что миссис Трелони получила отменное английское воспитание и что жизнь у неё текла ровно, приятно, без каких-либо происшествий, способных омрачить её чело.
– Здравствуйте, капитан Линч, – сказала она, отчётливо выговаривая слова. – Муж сообщил мне, что пригласил вас к обеду… Он с самого утра закрылся в кабинете, но просил, как только вы придёте, сразу же позвать его. Я уже послала за ним дочь.
Капитан склонился перед хозяйкой в поклоне. Потом они сели и стали говорить о погоде. А, как известно, дорогой читатель, непредсказуемость английской погоды является для британцев излюбленной темой ежедневных разговоров. Поэтому капитан и хозяйка дома говорили о погоде довольно долго. Но всё же, когда миссис Трелони перешла к обсуждению количества солнечных дней на территории королевства Великобритания по регионам, капитан испытал лёгкое недоумение. Впрочем, спустя какое-то время хозяйка дома смолкла.
– Что-то мужа нет, и дочь куда-то пропала, – величественно произнесла она, поднимаясь. – Я схожу за ними.
Миссис Трелони двинулась из гостиной. Капитан встал и снова поклонился хозяйке, потом, повинуясь неясному порыву, последовал за ней по коридору.
К его удивлению, дверь в кабинет мистера Трелони оказалась распахнутой. Войдя следом за хозяйкой в кабинет, капитан тут же наткнулся на неё, потому что та опустилась на колени перед лежащей на полу девушкой.
«Без сознания, бледна, как статуя, и так же прекрасна», – успел подумать о девушке капитан, пробираясь вглубь кабинета.
То, что хозяин дома был убит, он понял сразу. Сквайр лежал на полу, на боку, слева от письменного стола. Из затылка его, из того места, где начинают расти волосы, торчала рукоять ножа – на первый взгляд самого обычного, складного, матросского, какой можно легко купить в любом порту. На столе, возле опрокинутой чернильницы, виднелась лужа пролитых чернил, и лежало перо. Никаких бумаг на столе не было, а его распахнутые дверцы зияли тёмными провалами. Два парных секретера у стены оказались также раскрыты и основательно выпотрошены, рядом на полу валялись книги и бумаги.
Окно в кабинете было поднято, ветерок гулял по занавескам. Стараясь не вступить ненароком в лужу крови, капитан подошёл к окну, выглянул в сад и хмыкнул. Затем он приблизился к секретерам, бегло осмотрел их и задумчиво поднял брови, отчего кожа на лбу у него пошла частыми поперечными морщинами.
Потом он повернулся к миссис Трелони, которая молча держала в объятиях бесчувственную дочь и, как безумная, смотрела на тело мужа, распростёртое на полу.

****
Конец дня пришёлся на суматоху: слуги бегали за доктором для молодой мисс, потом для миссис, приходили констебль, священник, близкие и соседи.
Всё это время капитан находился в доме своего нанимателя. О сумке со шкатулкой ему вспомнилось только к вечеру: она стояла там же, где он её оставил – в прихожей. С тяжёлыми мыслями, какие у каждого из нас вызывает чья-то внезапная смерть, он возвратился на корабль. Всю дорогу капитан думал о конечности бытия и бренности всего сущего, а ещё о бледности юной мисс Трелони.
Изменчивая английская погода снова сменила галс* – небо заволокло, с моря дул пронзительный ветер. На пристани капитан нашёл свою шлюпку, причаленную железной цепью к столбу, и притянул её поближе. Только темнота и мрачное расположение духа не позволили ему заметить тёмную фигуру, жавшуюся за одну из пушек, врытых в землю для причаливания небольших кораблей.
Вооружившись багром, капитан стал выводить шлюпку из лабиринта окружавших её судов. На открытом месте он заработал вёслами, и шлюпка пошла быстрее. Вода была чернее чёрного.
На следующее утро было так сыро и туманно, что, казалось, насилу рассвело. На кабельтов*, справа и слева, с борта шхуны трудно было разглядеть что-либо, а иззябшая команда имела бледно-жёлтые лица, под цвет тумана. Капитан первым делом послал узнать в дом мистера Трелони, теперь, увы, покойного, о состоянии здоровья мисс и миссис Трелони. Посыльный вернулся и рассказал, что миссис Трелони плачет, а юная леди всю ночь провела в горячке, но сейчас ей лучше. Капитан занялся своими делами.
Ближе к обеду к шхуне «Архистар» причалила шлюпка, в которой, кроме гребца, сидел юноша в простой, даже бедной одежде. Матросы доложили о нём капитану.
Тот выбежал на палубу в некотором замешательстве: к нему из Отли, небольшого йоркширского городка, приехал друг детства. Не то, чтобы капитан забыл о нём, нет, он ждал друга с нетерпением, – для него на корабле имелся важный груз, – но просто последние события заслонили капитану собою всё остальное.
Вновь прибывшего юношу звали Томас Чиппендейл. Его подняли на палубу. Был он небольшого роста, лет двадцати-двадцати двух, с тёмными, почти чёрными волосами и тёмными пристальными глазами. Лицо имел круглое, приятное, лоб – высокий и хорошо сформированный, красные полные губы его, беспрестанно складывались в лёгкую рассеянную улыбку. Во взгляде юноши чудилось что-то страстное, почти до страдания, и это ужасно не гармонировало с его рассеянной улыбкой.
– Здорово, дружище! – вскричал капитан и схватил Томаса в объятия. – Рад, что ты приехал!
Друзья представляли собой контрастную пару – быстрый и гибкий капитан и полноватый медлительный Томас. Казалось, что капитан и старше, и умнее, и опытнее Томаса. Да это так и было: капитан рано покинул родной город, много плавал и видел всякое. Тогда как Томас всё также жил в Отли, почти деревне, и учился столярному ремеслу, наблюдая за работой отца-столяра, а потом помогая ему. Семья Томаса трудилась с утра до вечера, но жила бедно, кое-как сводя концы с концами, мечтая, что ещё немного осталось потерпеть, поднатужиться – и жизнь наладится. Но время шло, а денег в семье всё не прибавлялось.
Теперь капитан по просьбе друга привёз ему с Ямайки «американское красное» дерево. Причём привёз совершенно случайно, в последний момент погрузки взяв в трюм несколько стволов больше для балласта из-за нехватки груза.
Открыв люки, чтобы стало светлее, капитан зажёг фонари, и друзья спустились в трюм. Пробираясь в щели между невыгруженными ещё тюками и ящиками, обходя бочки с оставшейся водой и мешки с провизией, огибая ящики из-под вина, бочонки для джина и почти израсходованные запасы угля, они спустились до внутренней обшивки, до самого днища. Здесь лежали небольшие прямые стволы, испускающие приятный аромат, похожий на запах специй.
– Ах, Дэниэл! Как я тебе благодарен! – воскликнул Томас.
– Да ладно, что ты, – пробормотал капитан, он вспомнил предысторию подарка и совсем смутился. – Извини, я не стал вытаскивать стволы на палубу.
– И не надо, и очень хорошо… Я сам их подготовлю для сушки, – ответил Томас, нежно гладя деревья по темной коре.
И он с тихой страстью стал рассказывать, что стволы нельзя сразу выносить на воздух, а уж тем более на солнце – это может погубить древесину, и она пойдёт трещинами, что стволы надо ещё очистить от коры, а торцы стволов – закрыть вощёной бумагой, что бумагу, и воск, и все инструменты он привёз с собой.
Капитан смотрел на друга, как завороженный: он любил, когда обычно молчаливый Томас вдруг вот так, всегда неожиданно, начинал рассказывать о чём-то своём, и тогда лицо его преображалось. Вот и сейчас лицо Томаса в свете фонарей показалось капитану почти прекрасным.
Спать они легли за полночь.

****
Утром непостижимая английская погода опять переменилась.
Только какая она была на этот раз, я сказать вам не берусь – никто этого не помнит за давностью лет. День этот примечателен был тем, что за капитаном прислали слугу с извещением, что погребальная проповедь и похороны безвременно усопшего мистера Трелони, сквайра, состоятся в приходской церкви Сент-Мэри-Редклифф.
Похороны мистера Трелони, несомненно тягостные для любого чувствительного сердца, я описывать не буду, они не интересны для нашей истории. После похорон родственники и близкие покойного проследовали на поминальный обед. Вот о них-то и надо сказать несколько слов…
Общество собралось внушительное, и среди этих господ только капитан оказался не в парике, поэтому он ясно чувствовал на себе недоуменные взгляды. Но капитана было не так-то просто смутить какими-то взглядами. Он сам принялся незаметно разглядывать собравшихся.
Мистер Джордж Трелони, младший брат покойного, сидел во главе стола, уставленного цветами и серебром, между хозяйками дома – миссис и мисс Трелони. Пожалуй, трудно было бы найти себе окружение более прекрасное: родственницы фланкировали его подобно двум розам – зрелой и едва расцветающей. Сам же дядя Джордж был невысок, поджар и тщедушен, не в пример своему покойному брату. Кудрявый светлый парик-аллонж на нём казался большим и тяжёлым.
Рядом с юной мисс Трелони находилась её подруга Мэри Уинлоу. Девушка делала круглые глаза, поднимала вверх бровки и старалась держать спину прямо, но видно было, что она сама смущается своих резких и порывистых движений.
По правую руку от миссис Трелони сидел высокородный Джон Грей из рода самого Генри Грея, английского государственного деятеля эпохи королей Тюдоров, впрочем, казнённого (с конфискацией имущества) кем-то из этих королей ещё в 1554 году. Невозмутимость, свойственная белокожей расе английских аристократов, леденела в холодных и прекрасных, как ясное зимнее небо, голубых глазах Джона Грея. Этому великолепному морскому офицеру, состоящему на службе Его Величества, было около тридцати лет.
Рядом с ним сидела восхитительная миссис Меган Белью, на чьи зелёные глаза все-все без исключения джентльмены взирали с инстинктивным одобрением. Та отвечала им взглядами, в которых читалось: «Да, я – хороша, ничего тут не поделаешь». Напротив неё сидел супруг, морской капитан в отставке, который с неодобрением наблюдал за этими перекрёстные взглядами и про которого можно было сказать только, что он – муж своей жены.
Справа от миссис Белью восседал Александр Саввинлоу, банкир (Банк Британского Льнопрядильного кредитного общества), занимающий видное положение в финансовом мире и имеющий четырёхэтажный дом в городе, два поместья и корабль для очень прибыльной транспортировки «живого товара» в американские колонии.
Лицо банкира Саввинлоу было бритое, круглое, рот – сладкий. Роскошный парик банкира спереди спускался двумя пушистыми прядями почти до самого живота, который он старательно, но тщетно пытался втянуть. Его небольшие голубые глаза беспрестанно оглядывали собравшееся общество словно бы с целью выяснить, производит ли он на них должное впечатление. Банкир буквально олицетворял собою истину, что в нас не так смешны качества, которыми мы обладаем, чем те качества, на которые мы претендуем.
Напротив него поместили его супругу, женщину лет на пятнадцать моложе. Её умные быстрые глаза с интересом перебегали со стола на лица собравшихся и обратно. Встречаясь взглядом с глазами мужа, она отворачивалась.
Рядом с банкиром Саввинлоу возвышалась миссис Батлер, жена преподобного Уильяма Батлера – очень достойная женщина и своего рода выдающаяся личность, которая прославилась обедами для бедняков, сбором пожертвований и другой благотворительность.
На попечении миссис Батлер постоянно находились чьи-то дети, больные старики и дальние родственники, но она никогда не позволяла себе проявлять раздражение или усталость. На её лице всегда читалось тихое выражение трогательной кротости, а сейчас она с нежностью смотрела на своего мужа, который сидел за столом напротив.
Преподобный Батлер был невысокого роста, а широкое лицо его с квадратным лбом, полными щеками и гладко выбритым массивным подбородком отличалось завидной свежестью. Брови преподобного густо кучились над выпуклыми блестящими глазами. Многолетняя привычка проповедовать с кафедры придавала властность его манерам и звучность голосу, который он и не собирался, впрочем, понижать даже сейчас. Чувствовалось, что он ни минуты не сомневается, что говорит исключительно умные вещи, которые остальным не грех и послушать.
Слева от преподобного Батлера, жадно внимая ему, сидела миссис Сара Уинлоу, давнишняя приятельница хозяйки. Глаза её, обычно тёмно-серые, теперь казались чёрными от зрачков, расширившихся от волнения. Её верхняя чуть короткая губка приподнималась время от времени и приоткрывала ряд жемчужных зубок. В выражении глаз миссис Уинлоу капитану виделось любопытное ожидание, словно она ждала от преподобного исключительно интересные новости. На её груди вздымались и опадали старинные алансонские кружева. На них, как завороженные, смотрели сидящие рядом другие приглашённые, описывать которых уже нет смысла.
Юная мисс Трелони, которую капитан рассмотрел только теперь, уже несколько раз за вечер бросала на него пристальные взгляды. Она была замечательно хороша собою – почти высокая, стройная, сильная. Эта сила читалась во всяком её жесте, впрочем, не лишённом мягкости и изящества. Она казалась похожей на мать, и только глаза – чёрные, сверкающие, гордые, выдавали силу её характера, который, как и красота, со временем обещал усилиться. Девушка была бледна и по моде того времени нарумянена. Нижняя её губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперёд, придавая лицу некоторую надменность.
Мать юной леди, миссис Гертруда Трелони, была женщиной начитанной, а натурой романтической, и когда пришла пора дать имя дочери, она, после некоторого смятения, обратилась к великой английской литературе. А надо сказать, дорогой читатель, что великие английские писатели не только способствовали популяризации ряда женских имён, но и сами создавали новые имена.
Например, Джонатан Свифт подарил миру два женских имени – Ванесса и Стелла, а великий Уильям Шекспир – имена Джулия, Джессика, Офелия и Виола. Юную мисс Трелони звали Сильвия – как и героиню шекспировской пьесы «Два веронца».
Вот такое прекрасное общество, достойное кисти самого Антуана Ватто, собралось по воле злого случая в доме возле бристольского порта. А уж великий Ватто, крупнейший мастер живописи рококо и создатель жанра «галантные празднества», первый открыл художественную ценность хрупких нюансов человеческих чувств, неуловимо сменяющих друг друга. В его полотнах главное – не сюжет, а та поэтичность, которой проникнуты позы и жесты героев, отмеченных печатью меланхолической грусти, словно они вдруг впервые ощутили трагический разлад прекрасной мечты и жестокой реальности.
Между тем слуги, чинно скользившие за спинами господ, внесли зажжённые канделябры. В их неровном, трепещущем свете не только дамы, но и кавалеры стали выглядеть моложе и изящнее. Этот мерцающий свет время от времени выявлял то чей-то медальный профиль, то склонённую головку, то рассеянный взгляд. Мягкие тени неясным флёром ложились по стенам. Говорили о лучших сторонах характера покойного, причин смерти никто не касался. Отсидев положенное правилами приличия время, общество стало расходиться.
Капитан подошёл попрощаться с миссис Трелони.
– Капитан Линч, я прошу вас задержаться, – прошептала вдруг хозяйка дома. – Мне надо с вами обсудить кое-что.

****
Слуга проводил капитана в комнату, оставил свечу и вышел, притворив дверь.
Неясные голоса приглашенных постепенно затихали. В гостиной пробило двенадцать, и тот же час по всем комнатам часы одни за другими прозвонили полночь. Капитан стоял, прислонясь к холодному камину, терзаемый смутными, неясными ему самому чувствами. Время шло медленно.
Наконец, послышался шелест платья, и двери отворились. В тёмном проёме капитан с изумлением увидел юную Сильвию Трелони. В руках она держала свёрнутую шаль.
– Мама сейчас придёт, мистер Линч, – сказала девушка. – Она провожает дядю Джорджа.
Юная мисс замолчала, грустно улыбнулась капитану и пригласила его садиться. Улыбка у неё была чудесная. Они сели на резные, морёного дуба стулья, стоявшие здесь, – в дальней, которую гостям не показывают, – комнате, наверное, со времён самих королей Тюдоров. Обитые кожей, с прямыми спинками стулья сплошь покрывала искусная резьба. Сидеть на них было неудобно.
Вошла миссис Трелони.
– Спасибо, что остались, капитан Линч… Мы хотели с вами поговорить, – тихо сказала она и, обратившись к дочери, добавила: – Сильвия, оказывай, дорогая.
Девушка развернула из шали небольшой мешочек. Все трое придвинулись к столу.
– Папа, – произнесла Сильвия, тут она запнулась, сглотнула, сдержалась и продолжила: – Папа перед прибытием «Архистар» взял с меня слово выполнить одну просьбу… Он просил меня на всякий случай, если с ним что-то случится, передать вам это. Он сказал, что вы, как человек благородный, найдёте этим вещам применение и не оставите его жену и дочь
Тут рассказ Сильвии неожиданно оказался прерван, потому что капитан встал, жестом попросил тишины, осторожно пересёк комнату и, резко распахнув дверь, втащил внутрь за плечо невысокую полную женщину. Та неуклюже сопротивлялась, словно крупный карась, протестующий, что его силой вырывают из родной стихии. Это была горничная миссис Трелони. Горничная испуганно поводила глазами, стараясь вырваться из железных рук капитана, но положение её было неутешительное.
– Ах, Мэри, ты подслушивала под дверью, – сказала миссис Трелони. – Никак я от тебя этого не ожидала. Иди к себе, я завтра с тобой объяснюсь.
Капитан отпустил горничную – та бросилась со всех ног из комнаты.
Тут капитан рассказал о шкатулке, которую приносил в тот страшный для всех день. Женщины пришли в смятение. Капитан, между тем, сломал печать на шнурке мешочка, распустил петлю, стягивающую его горловину, и вытащил на стол содержимое: моток старинных кружев, затейливый кованый ключ и целую горсть незатейливой морской гальки.
Какое-то время все недоумённо смотрели на предметы. Потом миссис Трелони развернула кружева – кружева были брабантские, из льняных нитей. Капитан в это время рассматривал гальку, которую обычно собирают на берегу дети, первый раз увидевшие море. Затем он взял в руки ключ, повертел его и сказал:
– Ключ я возьму с собою. Попробую, не подойдёт ли он к шкатулке. Я приду завтра, сейчас уже поздно, да и день был тяжёлый, вы, конечно, устали… Разрешите откланяться.
Капитан встал, поклонился, оправил манжету и двинулся к двери. Он уже не мог больше вынести глаз мисс Сильвии, такой в них читался глубокий и таинственный мрак: девушка была ужасно бледна и, – как ни странно, – ещё больше хороша от этого.
– Ах, не туда! – остановила его миссис Трелони. – Не надо, чтобы вас видели так поздно у наших дверей!
Она протянула капитану ещё один ключ, объяснив, как выйти: надо было пройти в потайную дверь, скрытую за портьерой, что неясно темнела в дальнем углу комнаты. Скоро капитан очутился на тёмной улице.
Ему не встретилось ни души. Неясная луна кралась за ним по пятам всю дорогу до порта. Он уже подходил к пристани, когда чья-то смутная тень вдруг мелькнула на земле впереди. В тот же миг, не успев сам даже осознать этого, капитан сделал шаг в сторону и присел. Лезвие ножа промелькнуло над его головой. Капитан выпрямился, как отпущенная пружина, и ударил, ещё и ещё раз. Потом он склонился над телом, вгляделся в лицо убитого и подумал, что где-то его видел… А, впрочем, все бродяги обычно всегда кажутся на одно лицо.
Капитан до того оказался сбит и спутан, что, даже попав к себе в каюту и бросившись на койку, какое-то время сидел, стараясь хоть как-то собраться с мыслями. Почему-то ему казалось, что это было не простое ограбление… Ощутив беспокойство, он взял фонарь и спустился в трюм к шкатулке. По трюму разносился запах пряностей и чего-то влажного, свежего и такого непохожего на обычную трюмную затхлость.
– Значит, Томас занимается своим деревом. Отлично, отлично! А главное, это так вовремя сейчас, – пробормотал капитан и улыбнулся, отчего лицо его преобразилось.
Он приблизился к неприметному ящику, накрытому ветошью, осмотрел его, успокоено выдохнул и вышел. На палубе было тихо. Проверив вахтенного, капитан пошёл к себе.
Ночью ему приснился всё тот же Хипстер. Тот был точь-в-точь как в прошлом сне, та же фигура, так же одет, но в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: Хипстер смотрел теперь пригорюнившись, совсем по-бабьи. Постояв так немного, он глубоко вздохнул, приложил ладонь к неровно выбритой щеке и скривил голову на сторону, что уж совершенно стал походить на удручённую горем рыночную торговку…
– Вот привязался, – пробормотал капитан в полусне, потом подумал о фантастических глазах мисс Сильвии и опять провалился в сон

****
Утром ничего, казалось, уже не напоминало капитану о давешнем.
Он и Томас позавтракали, разговаривая о чём-то общем, но, как будто, каждый о своём: при этом взгляд Томаса казался рассеянным и выдавал обычную его мечтательность, а капитан задумчиво хмурил белёсые брови.
– Я сейчас тебе кое-что покажу, – вдруг сказал капитан и вышел.
Вернувшись, он поставил на стол шкатулку, про которую какой-нибудь прозорливый читатель думает, наверное, не переставая, с самого начала повествования. Вынув из-за пояса затейливый ключ, полученный от мисс Сильвии, капитан открыл шкатулку.
На крышке шкатулки изнутри было зеркало, а лежали в ней курительная пенковая трубка и завёрнутая в свиток манускрипта латунная подзорная труба старинного образца, но по виду как новая. Капитан раздвинул трубу, посмотрел в неё, нацелив на стол, и его брови удивлённо поползли на лоб. Он перевернул трубу и осмотрел – линза её была совершенно мутная. «Вот это да! Довести деликатный прибор до такого состояния – это надо суметь», – подумал капитан и взял в руки манускрипт.
Вчитавшись в текст, он глянул на Томаса – тот, не отрываясь, напряжённо следил за ним – и объявил:
– Текст на испанском. Я не всё понимаю. Разбираю только: Диего де Альмагро… Сын Солнца… Атауальпе… Сундуки… А потом идёт перечисление. «Серебряные и золотые земляные орехи. Нагрудное украшение мочика. Ожерелье из перламутра, канители, рельефные бляшки потолка, височные кольца, лунная носовая подвески, слитки в количестве… Большой кондор. Малый кондор. Конца текста нет. Посмотри сам!
Томас развернул протянутый ему манускрипт. На тонком старом пергаменте полувыцветшей, но всё ещё заметной тушью, были выведены неровные строчки. По краям пергамента, подмоченного когда-то давно, виделись разводы от воды. Томас отложил свиток и взял в руки шкатулку, и лицо его приняло ещё более удивлённое выражение – вставленное в крышку зеркало оказалось металлическим. Он покачал в руках шкатулку, словно взвешивая, потом постучал по ней согнутым пальцем. Сказал задумчиво:
– Знаешь, Дэн, а ведь эта вещица с секретом. И у неё, как будто, есть второе дно. И стенки такие толстые. И, я думаю, должен быть механизм, это дно открывающий. Это явно не наша, не английская работа! Уж я в этом толк знаю!
Капитан молча смотрел на Томаса.
– Ах, Дэниэл! – произнёс вдруг тот, заметно воодушевляясь. – Здесь есть какая-то тайна, и явно пахнет сокровищами! И ты, конечно, отправишься на их розыски! Как это интересно!
Губы капитана сжались в тонкую нить, а складки у рта вдруг стали резче – он никуда не хотел отправляться.
А чему вы удивлены, дорогой читатель? Это только в романах герои сразу норовят собраться и уехать, куда глаза глядят, только в руку им попадёт какой-нибудь пустяк, какая-нибудь бессмыслица, нелепица последняя, но с тайною. И ищут, и скитаются неизвестно где, подвергая себя всем немыслимым опасностям. В жизни всё совершенно не так, поверьте!
В жизни люди заняты своими делами, заботами о добывании хлеба насущного, и порванная обувь сына, которому не в чем будет завтра выйти со двора, волнует иного отца гораздо больше, чем какие-то тайны. Ну, помилуйте, ну зачем капитану надо бросаться на разгадку каких-то загадок? Он был человек целеустремлённый, со своими идеалами, а поиски сокровищ – это, знаете ли, дело щекотливое. Поиски сокровищ вообще были не по его части – капитан не чувствовал совершенно никакого влечения к подобного рода занятиям. И, наконец, у него имелась своя мечта, которая потихоньку, но приближалась к нему во всём своём красочном великолепии… «Нет, нет и нет! Это совершенно не моё дело», – подумал капитан и встал.
Время приближалось к назначенному часу. Он начал собираться для визита в дом Трелони.

****
В доме покойного судовладельца царил переполох – пропала Мэри, та самая горничная, которую капитан поймал вчера ночью под дверью. Утром служанку никто не видел, постель её оказалась не смята, вещи остались на месте: в доме забеспокоились.
Когда Мэри не появилась и к полудню, миссис Трелони сказала:
– На современных слуг ни в чём нельзя положиться! А, между тем, время такое тяжёлое… По дорогам ходят толпы бродяг без определённого места жительства. Ах, если бы только был жив муж!
В доме Трелони капитан застал визитёрш – восхитительную зеленоглазую миссис Меган Белью (без мужа) и давнишнюю приятельницу хозяйки миссис Сару Уинлоу (без дочери). Шкатулка тревожила капитана, сумку с нею он пристроил на пол рядом с собою. Досадуя, что не может поговорить с миссис Трелони о деле, капитан сел, твёрдо поставив мускулистые ноги, обтянутые новомодными бриджами-кюлотами, и улыбнулся дамам. И тот же час гостиную словно пронзило электрическими эманациями, словно движение какое пошло по земному эфиру, а как писали научные светила в ХVIII веке, движение не может произойти без материи. Поэтому миссис Белью вся подобралась под корсетом, у миссис Уинлоу глаза опять стали чёрного цвета от расширившихся зрачков, а миссис Трелони горестно подумала: «Ах, почему мы не можем быть вечно молоды? И почему мы с возрастом становимся некрасивы? Зачем эти ужасные мешки под глазами, зачем эта сетка морщин на веках?»
Глядя на капитана Линча, она страдала, понимая, что её молодость прошла безвозвратно. Потом, немного успокоив себя тем, что молодые, но некрасивые женщины страдают не меньше, чем красивые, но немолодые, миссис Трелони, чтобы скрыть своё замешательство, заговорила о погоде.
– Скажите, пожалуйста, – начала она. – То всё дождь, дождь, а летом вон опять засуху предсказывают.
Дамы тему погоды радостно подхватили.
– Ну, что вы хотите? Ну, всё как всегда! – отвечала ей миссис Белью, которая как всякая настоящая англичанка считала: природа вещей такова, что ничто никогда не идёт так, как надо.
– Страна рушится, – вторила им миссис Уинлоу. – А что вы ещё ожидали?
Затем они поговорили ещё о чём-то, точнее ещё о ком-то. Капитан только и успевал переводить глаза на дам, выслушивая фразы типа:
– Боюсь, что он не сможет…
Или типа:
– Не думаю, что она сможет…
Или вроде:
– Вы не находите, что это несколько странно?..
– Да, в самом деле, – вторила всем этим высказываниям миссис Уинлоу, потому что была со всем вышеизложенным согласна.
Капитан уже в десятый раз рассмотрел наддверное пейзажное панно по последней французской моде. Сюжет оказался модным, пасторальным: на фоне хрупкой декоративности кущ и нив блеклых, серебристо-голубоватых тонов сидели в изысканных позах пастухи и пастушки, рядом паслись овечки. Капитан встал, извинился и вышел. Он хотел справиться про оставленный вчера в прихожей пистолет.
Слуга сказал ему, что пистолет на месте. И сию же минуту в прихожую несколько боком из-за пышной юбки, вошла, явно торопясь, восхитительная миссис Белью. Она придвинулась к капитану, опалила его взором бездонных зелёных глаз, вложила в руку записочку и быстро удалилась. Капитан засунул записку за отворот обшлага, вернулся в гостиную и снова присел.
И в ту же минуту доложили о констебле мистере Эбони. Миссис Уинлоу, у которой от любопытства дрожал кончик носа, засобиралась домой. Капитана хозяйка попросила остаться.

****
Приходской констебль мистер Эбони имел небольшие седые бачки и живое морщинистое лицо. Был он человек основательный, а эффектнее всего выглядел сидя, ибо имел несколько коротковатые ноги, а поэтому он, как советовал всем великий Овидий, старался побольше сидеть. Вот и сейчас, выдержав время, положенное правилами хорошего тона, он сразу же сел и приосанился, оглядывая модную обстановку гостиной с заметным интересом, но стараясь при этом всё же не нарушить этикета.
– Я к вам с плохими известиями, миссис Трелони, – начал он издалека, прокашлялся и выложил: – Нашли вашу служанку Мэри. В порту… С горлом, я извиняюсь, перерезанным от уха да уха… Хм. Страшное зрелище, скажу я вам.
Он постучал пальцами по подлокотнику кресла.
Миссис Трелони сидела, как громом поражённая. В её глазах читался тот же ужас, как и в день смерти мужа. Между тем молчание затянулось.
Капитан спросил:
– А скажите, мистер Эбони, а не находили ли сегодня в порту трупа мужчины?
– Трупа мужчины, простите? – переспросил констебль. – Нет, не попадался… А зачем он вам, сэр?
Мистер Эбони слыл остряком и очень гордился этим.
– Так… К слову, – ответил капитан, двинув плечом. – Просто служанка, в порту, ночью – так странно. Что делала Мэри ночью в порту?
Вопрос повис в воздухе. Присутствующие посмотрели друг на друга. Потом констебль Эбони с поднятыми в раздумье бровями опять стал барабанить пальцами, и это ужасно раздражало миссис Трелони: она наморщила нос.
Впрочем, констебль скоро ушёл. Миссис Трелони повернулась к капитану и, несколько понизив голос от внутренней деликатности, сказала:
– Вы же понимаете, Дэниэл, что Эбони никого не найдёт и ничего не сможет сделать?.. Ему не отыскать даже убийц бедняжки Мэри.
Миссис Трелони горестно вздохнула: она чувствовала вину, что была несправедлива к служанке после её исчезновения.
– А знаете, что я сделаю? – вдруг сказала она. – Я найму ловкого человека искать убийц мужа! А главное – я дам объявление в лондонские газеты и в нашу местную бристольскую!
Миссис Трелони довольно заулыбалась. Мысль, в самом деле, была замечательная: объявления с предложением награды за сведения, помогающие вернуть похищенное имущество или наказать преступника, в то время ещё никто не публиковал.
Поэтому капитан одобрил её намерения и попросил пригласить мисс Сильвию: у него есть, что показать дамам. За Сильвией послали, и она пришла довольно скоро. Капитан вгляделся в неё, стремясь проверить прежнее впечатление: это необычное по красоте лицо ещё сильнее поразило его. Как будто необъятная гордость чудилась в нём, и в то же время удивительное простодушие. Эта странная красота бледного лица, чуть-чуть впалых щёк казалась ему даже непереносимой.
Он отвёл глаза, достал шкатулку, открыл и продемонстрировал дамам содержимое – старинную пенковую трубку, латунную подзорную трубу и манускрипт. Потом он рассказал дамам очень занимательную историю о трёх испанских предпринимателях-компаньонах – Франсиско Писарро, Диего де Альмагро и священнике Эрнандо де Луке, которые на собственные средства организовали несколько военных экспедиций, установили контроль над империей инков и захватили в плен Верховного Инку Атауальпу. А главное, обещая Верховному Инке свободу, получили от него беспримерный в истории выкуп золотом и серебром.
После чего Верховный Инка был публично удавлен гарротой.

****



Глава 2. Капитан огорчает дам

Капитан закончил рассказывать. Дамы расстроились: у мисс Сильвии в глазах сверкали непролитые слёзы, а миссис Трелони вытирала слёзы крохотным платочком.
– Какая грустная история, – сказала она. – И как жестоки испанцы! Я всегда это говорила. Взять хотя бы последний вопиющий случай с ухом Дженкинса.
Капитан не знал, что на это ответить. А поскольку, дорогой читатель, этот «случай с ухом» будет иметь дальнейшее упоминание, вашему вниманию будет предложено одно небольшое отступление в английскую историю…
В марте 1738 года морской капитан Роберт Дженкинс появился на заседании Палаты общин английского парламента со стеклянной бутылью в руках. В бутыли, наполненной спиртом, плавало человеческое ухо. Капитан рассказал, что 9 апреля 1731 года его бриг «Ребекка» (кстати сказать, нелегально торговавший ромом в карибских владениях Испании) на обратном пути в Англию был остановлен для таможенного досмотра испанским военным кораблём «Ла Исабела». Капитана Дженкинса под дулами мушкетов заставили встать на колени, а когда он попытался протестовать, испанский офицер отрезал ему ухо, посоветовав доставить этот «трофей» королю Георгу и передать, что тоже самое случится и с ним (то есть, с королём), если он (то есть, король) будет пойман на контрабанде.
Сразу по прибытии в Англию капитан Дженкинс подал на высочайшее имя официальную жалобу по поводу этого инцидента. Однако история долго не получала никакого развития, а ухо долго ждало своего часа в бутыли со спиртом, пока, наконец, Дженкинс не решился поведать о своём несчастье британским парламентариям.
Его выступление перед Палатой общин вызвало бурную реакцию депутатов. Ухо Дженкинса потрясло воображение политиков, особенно оппозиции, и стало символом негодования всей передовой английской общественности. Было ли это в действительности ухо капитана, и потерял ли Дженкинс своё ухо в ходе испанского обыска, так и осталось невыясненным, однако влияние этого сморщенного объекта на Историю оказалось невероятно велико…
– Только что же это получается? – вдруг спросила миссис Трелони, она неожиданно успокоилась. – Значит, где-то эти сокровища инков есть? Так много золота!
И точно новая идея нетерпеливо засверкала во всегда холодных её глазах.
– Боюсь, что должен вас огорчить, – сказал капитан мягко. – Слухи о высоком качестве инкского золота сильно преувеличены. Чисто золотых изделий было мало, украшения инков, правда, искусные, делались больше из низкопробного сплава золота и других металлов.
Миссис Трелони смотрела на него во все глаза, и капитану почему-то стало понятно, что она теперь уж точно от него не отстанет.
– И всё же, Дэниэл, что вы думаете об этой шкатулке? – спросила она.
Капитан не ответил: его вдруг неприятно поразила эта настойчивость. Помолчав, он обратился к Сильвии:
– А что, мисс Трелони, не дадите ли вы поглядеть мне на давешнюю гальку?
Гальку достали. Капитан взял её в горсть, стал перебирать и выбрал одну. Покрутив её, он вставил гальку в пустое отверстие на крышке шкатулки.
Раздался металлический звон, и шкатулка вдруг рассыпалась. Углы её распались, крышка с зеркалом отскочила, и на столе очутилась плоская фигура – деревянная «выкройка» шкатулки, состоящая словно бы их двух слоёв. Капитан взял верхний слой, перевернул, как книжную страницу на железных петлях и даже присвистнул от удивления, нарушив правила приличия.
С внутренней стороны «выкроек» такой неприметной с виду шкатулки было нечто. Он глянул на дам, заметно смутился, извинился и заявил:
– Нам нужен Томас Чиппендейл.
Тут же послали за Томасом, а чтобы скрасить ожидание, миссис Трелони пригласила всех обедать. Но наслаждалась обедом только она одна. Капитан почти не ел, он что-то рассказывал с лёгкой усмешкой, от чего в суховатом его лице отчётливо проступала неизъяснимая печаль. Мисс Сильвия переводила глаза, полные ненавистью или обидой, с тарелки на мать, на капитана и опять на тарелку. Миссис Трелони ничего не замечала.
Пришёл Томас, нескладный, полноватый, в старенькой одежде, с исцарапанными руками. Он попросил лупу. Лупа нашлась в кабинете покойного сквайра. Томас рассмотрел развёрнутые «выкройки» и сказал заинтересованно:
– Это явно две части одного рисунка, выполненного в технике маркетри*…
Он ещё раз посмотрел на выкройки и продолжил:
– И этот мозаичный набор украшен ещё перламутровыми круглыми вставками… А поверху маркетри сделан ещё один небезынтересный приём – «графьэ»… Это когда металлическими штихелями вырезают шрифт или другой рисунок, а потом в желобки втирают чёрную мастику. И вот это уже что-то из ряда вон выходящее, потому что здесь не один шрифт, а несколько. Да ещё они так затейливо перемешаны, что прочитать, конечно, ничего нельзя… Смотрите сами!
И Томас с чрезвычайным удовольствием принялся рассказывать, показывая то старинный испанский шрифт монастырского происхождения, то круглый, крупный французский площадной, то шрифт английский. И закончил необычайно живо:
– А вот явная вариация, но уже французская, и тут вдобавок есть росчерк… А уж это такая вещь, что такой шрифт ни с чем не сравнить… Так что, кажется, душу бы за него отдал!
Глаза Томаса сияли, он даже словно бы ростом стал выше. Дамы глядели на него изумлённо, а капитан улыбался. Он знал за своим другом такую особенность, когда тот молчит-молчит, да как заговорит… И тогда уже и в звуке его голоса, и в глазах, и во всём облике заключено было не меньше красноречия, чем в голосе.
Тут же миссис Трелони, воодушевившись, заказала Томасу реставрацию двух стульев эпохи королей Тюдоров, которые запомнились капитану в день похорон своим великолепием и неудобными спинками… Поэтому завтра же Томас с инструментами должен прийти в дом работать!
А капитан подумал, что страсть – это единственный фактор, доводы которого всегда убедительны, и человек бесхитростный, но увлечённый страстью, может воодушевить скорее, чем красноречивый, но, увы, равнодушный.
Потом все принялись за подзорную трубу, опять вертели и вытягивали её по-разному, только что не нюхали и не тёрли, да и то потому, что труба и так сияла, как новенькая.
Затем капитан взял пенковую курительную трубку, – все смотрели за его сильными руками как зачарованные, – и стал рассказывать:
– Пенка… Материал этот в силу своей пористости впитывает из табака влагу и дёготь, делая дым прохладным и сухим, а сами трубки окрашивая со временем в красивые коричневые тона. А из этой трубки, судя по всему, совсем не курили… Мне кажется, она не предназначена для повседневного курения…
Он стал рассматривать трубку внимательно со всех сторон – резьба на трубке была бессюжетная, просто извилистые арабески. Потом он разъединил чашку трубки с чубуком, и тоже осмотрел, и заглянул внутрь чашки – ни печатей, ни надписей на трубке не оказалось.
После этого все опять взялись за манускрипт, рассмотрев его в лупу досконально. Потом документ смотрели на просвет над пламенем свечи, потом нагревали у камина, потом по выборочным местам тёрли лимонным соком, смачивали молоком и опять грели у камина. Всё оказалось тщетным.
Томас вдруг нетерпеливо вскричал:
– Ах, Дэниэл! Ну, сделай же ещё что-нибудь!
– Что? – воскликнул капитан, он тоже едва сдерживал раздражение. – Что мне ещё сделать?.. Постоять на голове, помахать руками, попрыгать? Точно! Сейчас мы все попрыгаем!
Атмосфера в комнате накалилась. И тогда Сильвия, всё это время молчавшая, вдруг сказала:
– Надо начать всё сначала.
И достала мешочек покойного отца.
На свет опять были извлечены кружева, забытые всеми, как явная безделица. Моток развернули и рассмотрели. Это были самые обычные брабантские кружева длиною чуть более фута. Искусной рукой юной кружевницы в вязь кружева была вплетена золотая площёнка – тонкая нить из золота, которую отбили ювелирными молоточками, отчего та стала поблёскивать неодинаково. Но площёнка виднелась только в середине кружевной ленты, а по краям золотое плетение вдруг обрывалось, будто осыпалось. К тому же кружево было безнадёжно испорчено: в середине кружевного полотна, среди золота площёнки, виднелись разновеликие дырочки, словно сожжённые искрами треснувшего от невыносимого жара полена. Что же, очень естественное дело, когда сидишь рядом с камином…
Кружево покрутили, а потом капитан и Томас распрощались с дамами. Капитан был задумчив. Томас уходил, весь переполненный мыслями о завтрашней работе: он перебирал в уме список инструментов и материалов. Миссис Трелони пошла к себе под впечатлением новых фактов и своих соображений.
А Сильвия… Мисс Сильвия была просто в отчаянии! Белый свет ей был не мил: она заметила, что капитан Линч разговаривал всё время только с матерью и за весь вечер не посмотрел на неё ни разу!
****
Томас и капитан молча шли к порту по тёмным улицам.
Потом капитан остановился, подошёл к светящемуся окну таверны и вытащил из-за обшлага письмо. Оно было надушено. У капитана от этого знакомого и щемящего аромата что-то сжалось внутри.
В письме лёгким изящным почерком миссис Белью было написано: «Мой сказочный! Ты давно вернулся, а между тем не написал мне ни строчки, ни словечка. Я начинаю сердиться… Если хочешь загладить свою вину, приходи ко мне завтра. Муж уезжает в имение на несколько дней, с собой берёт всю прислугу. В доме останется только Сьюзен, моя горничная… Надеюсь, твои оправдания будут такими же весомыми и пылкими, как и раньше. Твоя М.»
Капитан грустно улыбнулся, скомкал бумагу в тугой шарик и бросил под окна на замусоренную землю. Томас по своему обыкновению ничего у него не спросил. Не то, чтобы Томас был невнимателен к делам капитана, нет. Просто всё внимание его всегда будто бы было поглощено чем-то таким, что и сказать затруднительно. Да он и сам – проси его, не ответил бы на это ничего.
Когда друзья отошли от таверны, из уличной тьмы появился некто в чёрном плаще, подошёл под окна, наклонился и, подобрав что-то с земли, в тот же миг растворился в ночи.

****
Капитан стоял на кухне и смотрел на большой котёл с водой на плите. Под котлом не было огня, но он знал, что вода в нём давно уже кипит: низкий белый пар широкой вуалью стелился над чёрной поверхностью воды и уходил в воздухоочиститель, мерно рокочущий в тишине. Капитан поднял котёл, собираясь переставить его, но от неловкости выплеснул кипящую воду на керамогранит пола. И тогда прямо под плитой он увидел голенького младенца – мёртвое, скорченное тельце девочки. В ужасе от случившегося, он упал на колени, заплакал, завыл по-звериному, стискивая руками голову, словно хотел раздавить, словно хотел оторвать её, и проснулся…
Он лежал на постели, по щекам его текли слёзы.
Капитан вышел на палубу. Рассветало, и наступало время, когда над землёй всходит солнце. Встретив спокойный взгляд вахтенного матроса, он очнулся от сонного наваждения и сразу успокоился.
Позднее им была послана к миссис Белью записка такого содержания: «Очаровательница, прости, прости! Я всё время занят неотвязными делами и не смогу прийти к тебе. С трепетом склоняюсь к земле и целую кончики твоих туфель, хотя мой взгляд, и мои губы, и само моё сердце хочет подняться выше… И ещё чуть выше… Д. Л.»
Да-а, мужчины ХVIII века умели сочинять письма…
Днём миссис Трелони опять пригласила капитана к себе. Как она ему объяснила, чтобы познакомиться с «ловким» человеком, которого посоветовал ей любезный банкир Саввинлоу для розысков убийц мужа. Но если бы даже она не пригласила капитана, тот всё равно пришёл бы, потому что его неудержимо влекло в этот дом, а почему – он и сам не понимал, настолько смутны и неясны были его чувства.
В первые минуты визита он и миссис Трелони беседовали в гостиной. Скоро к ним присоединилась Сильвия, одетая в простое и милое платье. Она сухо поздоровалась с капитаном и молча села возле матери.
Ровно в назначенное время Роберт Эрроу появился. Это был высокий мужчина с тонкой талией, узким и длинным лицом и глубоко посаженными колючими глазами. Голос его звучал тихо, вкрадчиво, с хрипотцой. Парика он не носил.
Мистер Эрроу был «ловкий» человек. И не потому, что он отличался своей особой сноровкой, а потому ловкий, что от слова «ловить». Так мы и будем его называть – ловкий человек: он же не полицейский, и не судейский, и не детектив, в самом деле, хотя бы потому, что детективов в ХVIII веке ещё не было.
И мистер Эрроу сразу поразил миссис Трелони своим профессионализмом: он спросил, кто нашёл тело несчастного. Узнав, что тело несчастного обнаружили все трое собравшихся, но только в разное время, он захотел побеседовать со всеми. Ответы на свои вопросы он записывал в тоненькую книжечку маленьким графитным нюрнбергским карандашиком, которые начали производить в Германии не так уж и давно. И этим карандашиком он потряс миссис Трелони ещё больше: она сразу поняла, что дело поимки убийц мужа находится в надёжных руках.
Первой мистер Эрроу расспрашивал мисс Сильвию. Он пристально посмотрел на девушку и тихо спросил:
– Скажите, мисс Трелони, когда и где вы обнаружили тело своего отца?
– Я нашла его лежащим на полу в кабинете в среду на этой неделе, – ответила Сильвия, голос её был едва слышным и ровным.
– А зачем вы пошли к нему в кабинет?
– Отец просил позвать его сразу же, как придёт капитан Линч.
– Дверь в кабинет была закрыта или открыта?
Хриплый мерный голос мистера Эрроу начинал наводить на присутствующих ужас и сонную оторопь, он словно погружал их всех опять в кошмар недавнего прошлого. Миссис Трелони судорожно хрустнула стиснутыми пальцами и заметно сжалась в своём кресле.
– Сначала она была закрыта, потом открыта, – ответила Сильвия уже шёпотом, она была белее снега.
– То есть, вы приходили к кабинету несколько раз? – мистер Эрроу возвысил интонацию.
Тут Сильвия посмотрела на капитана тёмными бездонными глазами: казалось, она молила его о чём-то.
– Мистер Эрроу, вы пугаете женщин! – раздался твёрдый голос капитана, и это разрядило, наконец, атмосферу. – Оставьте ваши судейские штучки для бродяг, воров и нищих. Вас пригласили в приличный дом, где недавно потеряли отца и мужа, причём пригласили специально, как раз для того, чтобы во всём разобраться. И мы с охотой вам расскажем всё без ваших допросов!
Мистер Эрроу смешался, опустил глаза и виновато улыбнулся. Развёл руками и проговорил:
– Ах, простите, капитан Линч, забылся… Люблю, понимаете, встречаться с противником лицом к лицу, брать его за грудки и определять, из какого он материала сделан.
– Вот и любите в каком-нибудь другом месте, – ответил капитан, которого не просто было пронять улыбками.
Он стиснул челюсти, немного помолчал, прикрыв глаза белёсыми ресницами, потом посмотрел на Сильвию ободряюще и спросил:
– Мисс Сильвия, значит вы приходили к отцу несколько раз? Вы нам про это не говорили!
И столько заботы было в его голосе, что Сильвия, казалось, ожила, её глаза странным образом засияли. Она ответила, явно приободрённая:
– Я совсем забыла, да и разговора не было… И потом! Это так ужасно! Папа лежал такой брошенный, такой одинокий!.. Да, я приходила к нему несколько раз. Сначала дверь была закрыта, но он всегда разрешал мне стучаться, он не сердился… Я постучала. Он крикнул, что сейчас занят, что у него дядя Джордж, который уже уходит. А второй раз, когда я толкнула дверь…
– Как дядя Джордж? – вскричала, не выдержав, миссис Трелони, она была в ужасном недоумении. – А почему Джордж не сказал нам потом? И как он вошёл? Надо сейчас же допросить слуг!

****
Вызвали слуг, всех по одному – разговаривал с ними капитан, не доверяя уже мистеру Эрроу. Тот молча сидел на стуле и только быстро записывал что-то в свою книжечку.
Первым вошёл дворецкий Диллон, благообразный, как архиепископ. Он величаво прошествовал от двери и остановился точно посередине гостиной. Это был мужчина лет шестидесяти, ростом не меньше шести футов, крепко сбитый, с густыми бакенбардами. Он производил впечатление солидного слуги, но этот внушительный вид немного портили голубые глаза: они слишком умно и оживлённо поблескивали. Отвечал он неторопливо и с большим достоинством.
Капитан спросил его:
– Скажите, любезнейший, вы помните утро того дня, когда умер хозяин?
– Да, сэр, очень хорошо помню, – ответил дворецкий и добавил: – У меня превосходная память, сэр.
Капитан спросил:
– Расскажите, пожалуйста, чем вы занимались в тот день? Это вы обычно открываете дверь посетителям и впускаете их в дом?
– Да, сэр, – согласился дворецкий Диллон. – Это моя обязанность. Если, конечно, я не занят по дому где-нибудь наверху и не проверяю, всё ли готово к столу.
– А когда вы заняты, кто открывает двери?
– Тогда открывает лакей Джим Эверсли.
– А если и он занят и не может открыть двери?
– Тогда экономка миссис Сиддонс или горничная, сэр.
– А в тот день вы открывали кому-нибудь?
– Да, сэр, – согласился дворецкий. – Сначала я открыл мистеру Саввинлоу, банкиру, и проводил его в кабинет хозяина, а ближе к обеду пришли вы, сэр…
Тут миссис Трелони опять вскричала:
– Так банкир приходил к нам в тот день?.. Что же он ни словом не обмолвился?
Она была шокирована и не могла успокоиться:
– Надо спросить его при случае. И почему он не зашёл ко мне? Целый день у нас были посетители, а я об этом ничего не знаю!
Капитана, казалось, волновали сейчас совсем другие вещи.
– А кто закрывал за банкиром? – спросил он.
– Я уже не закрывал, сэр, – ответил дворецкий. – Меня позвала миссис Сиддонс, экономка… Она спрашивала про столовое серебро.
Позвали экономку, женщину лет пятидесяти внушительных размеров, кряхтевшую при ходьбе, но, тем не менее, олицетворяющую собой образец здоровья. У неё были превосходные, чуть тронутые сединой чёрные волосы, розовые щеки и тихий, уважительный голос, как раз такой, каким и должна обладать идеальная прислуга. Передник и чепец её поражали белизной.
Экономка сообщила, что вниз не спускалась, что целый день занималась делами по дому и что увидела мёртвого хозяина вместе со всеми.
Лакей Джим Эверсли был довольно симпатичным молодым человеком лет двадцати пяти, крупным и немного неловким от застенчивости, с приятным лицом и честными карими глазами.
– Джим, кажется, это ты закрывал за мистером Саввинлоу, банкиром, в день смерти мистера Трелони? – спросил капитан, он решительно избегал произносить словосочетание «в день убийства».
– Да, я, сэр, – согласился слуга. – Закрыл и не успел отойти и двух шагов, как в дверь позвонил лорд Грей и попросил доложить о себе… Потом вышел хозяин, то есть, покойный мистер Трелони, и сам проводил посетителя к себе в кабинет.
Миссис Трелони на это уже ничего не сказала – она замкнулась в отрешённом молчании. Брови её остались поднятыми, губы скорбно поджались, словно она думала: «Теперь ещё и лорд Грей, не приличный дом, а проходной двор какой-то».
Лакей Джим ничего интересного больше не сообщил, кроме того, что за лордом Греем он уже не закрывал, и что хозяин, надо думать, выпустил посетителя в дверь под лестницей.
Следом вошла приятная семейная пара Тредуэлл – садовник с кухаркой, чувствовалось, что они всегда и везде ходят вместе. Садовник был невысокий простоватый мужчина, он переминался с ноги на ногу и виновато моргал глазами. Его жена, круглолицая и опрятная женщина, спрятав под передником пухлые руки, добродушно улыбалась во весь рот. Она сообщила, что с кухни не отлучалась, а когда начался переполох в доме, выбежала вместе со всеми так быстро, что не сняла с плиты молочко, которое совсем дочиста выкипело к тому времени, когда она опять воротилась на кухню… Пропало молочко-то!
Садовник сказал, что он целый день был в саду, особенно с утра, что ничего не видел и не слышал, и говорил он с такой искренностью, что ему поверил бы даже лондонский судья.
И тут капитан спросил у него с удивлением:
– А как оказалось, почтеннейший, что под окнами кабинета хозяина в тот день была подавлена клумба?.. И когда её помяли? Может, накануне?
Садовник крякнул и заморгал пуще прежнего.
– Дык… Стал быть, – забормотал он. – Дык, её ж помяли в тот же день, стал быть… И какая собака успела подсуетиться, не пойму… Только-только я вернулся из лавочки – глядь, все цветы дочиста истоптаны.
– Так, значит, вы отлучались из сада, милейший? – Капитан улыбнулся.
– Дык, я ж на минутку, за табачком, – сказал садовник, он ни капельки не смутился и не потерял искренности в голосе. – Табачок ведь у меня кончился-то…
– А вы кого-нибудь видели в лавке? – почему-то спросил капитан.
– Дык, конечно ж, видал! Старого знакомого видал, моряка с «Фортуны», – садовник явно обрадовался тому, что кто-то сможет подтвердить его слова. – Ну, мы с ним, стал быть, и перекинулись парой слов об ухе Дженкинса… А потом подошла соседская горничная за нитками. Хозяйки вышивать сели, да нужной нитки и не окажись. А рисунок вышивки затейливый. Цвету разного много, да вот, как на грех, то есть, нужной нитки у них, и нету… Мы потом все вместе эту проклятущую нитку выбирали. До чего же цвет непонятный, стал быть!
– Всё ясно, Тредуэлл, спасибо, – сказал капитан, улыбаясь.
Новую горничную Глэдис дворецкий вызвал в гостиную скорее для порядка. Она ничего не могла сказать по существу и вскоре ушла, бросив заинтересованный взгляд на капитана.
Сильвия проводила служанку в спину недобрым взглядом, а миссис Трелони сочла своим долгом пояснить:
– Это моя новая горничная, мистер Эрроу. Старую горничную, Мэри Сквайерс, нашли убитой на утро после похорон мужа. Это так ужасно, я была привязана к бедняжке. Утром все сбились с ног в розысках. Мэри была очень порядочной женщиной и не позволяла себе отлучаться по ночам.
– Интересно, – пробурчал мистер Эрроу.
Потом он, капитан и обе леди прошли в кабинет с тем гнетущим чувством, которое вселяет в людей присутствие смерти. Здесь было душно, как в любой комнате, окна которой долго не открывали. Остановившись в дверях, стали вспоминать, как всё было. В кабинете с тех пор не убирали, только затёрли кровь возле стола. Рассказывал капитан, дамы иногда вставляли замечания.
– Мистер Трелони был убит ударом ножа в затылок, – начал капитан. – Смерть после такого удара наступает быстро, вы же знаете, а если попасть в нужную точку, то мгновенно… Удар был сильный, мастерский. Нож – самый обычный складной, матросский, его можно купить в любом порту. Такой нож есть у всех, да и у вас, мистер Эрроу, я думаю, тоже найдётся. Нападавший, на мой взгляд, подошёл к сквайру сзади – через открытое окно… Но на подоконнике следов не было… А вот на полу – не знаю, я тогда не вглядывался.
Тут ловкий человек вдруг достал из кармана жюстокора футляр, вытащил из него лупу, быстро подошёл к окну и присел на корточки.
– Да, следы есть, – пробормотал он, аккуратно перемещаясь на корточках вдоль подоконника. – Следы сапог, подкованных, с квадратными носками. Правая подковка стёсана слабее, чем левая… А впрочем, от окна нападавший шёл на цыпочках, а вот уже потом стал наступать на всю ногу.
Он так увлёкся, что, казалось, совсем забыл о присутствующих, которые слышали то его бормотанье, то лёгкий свист, то одобрительное восклицание. И всем на ум пришло, что мистер Эрроу сейчас похож на чистокровную охотничью собаку, которая рыщет взад-вперёд по лесу, повизгивая от нетерпения.
От окна мистер Эрроу переместился к столу. Тут капитан счёл нужным пояснить:
– Сквайр лежал слева от стола… Очевидно, он писал в это время.
– Очевидно, – невнятно, как эхо, отозвался ловкий человек. – Я вижу вытертую лужу чернил на столе.
Он замолчал, потом спросил вдруг:
– А бумаги были?
Ответил ему капитан, дамы потрясённо молчали:
– Нет. Бумаг на столе не было, только перо.
– А шум не слышали? – спросил мистер Эрроу, поворачиваясь к миссис Трелони.
– Видите ли, сэр, у кабинета толстые двери, – ответила та.
Минут десять, если не больше, мистер Эрроу продолжал свои поиски, тщательно измеряя расстояние между какими-то совершенно незаметными для всех следами на полу тряпочным портняжным метром, который он также выудил из кармана. Потом он перешёл к стене с секретерами, жестом остановив присутствующих, когда они потянулись за ним. Бумаги из секретеров всё ещё валялись на полу, часть ящиков по-прежнему была выдвинута.
– А что, всё-таки, пропало? – спросил он.
– Да, кажется, ничего, – ответила миссис Трелони. – А впрочем, я не берусь судить о бумагах мужа.
– А мистер Трелони держал в кабинете деньги? – опять спросил мистер Эрроу, не оборачиваясь.
– Нет, наши деньги лежат в банке… Ну, может он и держал какую-нибудь мелочь для деловых расчётов, – ответила миссис Трелони.
– А были ли у него в кабинете какие-нибудь драгоценности? – опять спросил мистер Эрроу.
Тут миссис Трелони не выдержала.
– Ах, нет! Конечно же, нет! Говорю вам, что ничего не пропало! – она повысила голос и подняла надменно одну бровь. – Вы можете сказать, в конце концов, что-нибудь по существу?
Только теперь мистер Эрроу повернулся к присутствующим.
– По существу? – переспросил он. – Могу, извольте… Убийца – невысокий человек, обут в подкованные сапоги с квадратными носами. Говорит эмоционально, с богатыми интонациями, сильно жестикулируя при этом, хотя в речи нет особой связности. Он может запинаться, издавать лишние звуки и даже слова… Пишет плохо, а скорее, вообще не умеет. По натуре – открыт, наивен, доверчив и очень внушаем, быстро утомляется. Способен тонко чувствовать и переживать, легко огорчается и приходит в состояние ярости, и тогда уж действует по настроению. Умён и ловок. Искал в кабинете вашего покойного мужа нечто большое, похожее на толстую книгу или шкатулку… Да! Вот ещё: спит на левом боку.
Сказав всё это тихим, размеренным голосом, мистер Эрроу сразу же откланялся. Приглашение потрясённой хозяйки отобедать он не принял, сославшись на дела.

****
Сказать о том, что мистер Эрроу поразил всех своей основательностью, значит не сказать вообще ничего – весь обед дамы потрясённо молчали. После обеда, войдя в гостиную, миссис Трелони, наконец, изумлённо выговорила:
– Но как он узнал?
Капитан с удовольствием рассмеялся. Ответил:
– Это, кажется, было довольно легко. Но чистому стечению обстоятельств убийца вашего мужа оказался левшой. Я сразу это понял, когда обнаружилось, что левая подкова на сапоге преступника оказалась более стёсанной, чем правая…
– Но речь и жестикуляция? – вскричала миссис Трелони. – А то, что не умеет писать?
Капитан потёр переносицу.
– Ну, – сказал он задумчиво. – Это всё проистекает от предположения, что преступник левша… Если, конечно, мистер Эрроу правильно всё рассмотрел в свою лупу. Левши более эмоциональны, открыты, импульсивны… У меня одно время на корабле был плотник-левша. Мистер Эрроу описал его портрет, один к одному… К тому же, у таких людей плохо получается с письмом, а при повальной безграмотности нашего народа легко предположить, что преступник писать уж точно не умеет вообще.
– Да, но что спит на левом боку? – Не сдавалась миссис Трелони.
Капитан улыбнулся, отчего его челюстные складки проступили явственнее, а глаза заблестели.
– О, я думаю, это мистер Эрроу перед нами покрасовался… Хотя, конечно, левша должен чаще спать на левом боку, поджимая под себя левую, более сильную ногу…
И тут Сильвия, оживившаяся после улыбки капитана, спросила:
– А почему убийца искал толстую книгу или шкатулку?
– Потому что были распахнуты только большие ящики секретеров и стола, – ответил капитан. – Убийца явно искал что-то большое, например, шкатулку. Я сразу обратил на это внимание ещё тогда.
Тут все вспомнили о шкатулке и о дяде Джордже, который был в тот злополучный день в доме, но ничего об этом не сказал. Немедленно за младшим братом покойного был послан слуга, с наказом сей же час, если не раньше, явиться в дом.

****
И Джордж Трелони пришёл: ему было явно не по себе от столь неожиданного приглашения. Словно желая укрыться от глаз присутствующих, он поспешил сесть. Капитан опять удивился, как нелепо сидит на нём модный парик – он словно придавил собой тщедушную фигуру младшего Трелони.
– Джордж, – сказала хозяйка, пристально глядя на деверя. – Мне стало известно, что ты был последним в кабинете несчастного Джона. Зачем ты к нему приходил?
Если бы родственница зачитала Джорджу Трелони смертный приговор, то и тогда тот, кажется, не был бы так напуган, как сейчас. Он побледнел, уменьшился в размерах ещё больше, глаза его забегали, пальцы заметались по вышитым полам жюстокора. Наконец, он выдавил:
– Твои претензии, Гертруда, однако, странные… Я заходил к брату поговорить.
Он замолчал, потом добавил с радостным облегчением:
– И вообще, после меня у Джона ещё был преподобный Уильям Батлер. Я его видел, когда уходил в дверь под лестницей.
Дядя Джордж явно оправился от испуга и пришёл в себя.
И тогда миссис Трелони, слегка сбившаяся, впрочем, при упоминании о преподобном Батлере, громко спросила:
– А что тебе известно об испанском пергаменте? А?
Дядя Джордж тихо ойкнул и начал быстро рассказывать.
Рассказ его начинался, как сказочная история – с трёх братьев. Старший брат Генри Трелони умер года два тому назад где-то в Вест-Индии, средним братом был недавно убитый Джон, младшим братом был он, Джордж Трелони.
Вот на него-то теперь и смотрели собравшиеся напряжённо – дядя Джордж крутился, ёрзал на стуле, потел под тяжёлым париком, ему явно не нравился весь этот момент. Камзол свой он уже расстегнул, открыв взорам собравшихся великолепные кружева, прикрывавшие его грудь. Молчание становилось тягостным.
– Папаша под старость совсем сбрендил! – вскричал дядя Джордж, вдруг разозлившись. – Он владел такими сокровищами и всю жизнь хранил эту тайну. Он хотел её нам завещать, видите ли!.. Думал порадовать, старый идиот! И перед смертью он отдал нам троим какие-то дурацкие вещи, в которых он спрятал приметы клада, чтобы мы все трое, сообща, этот клад разыскивали… У него были мушиные мозги – большей глупости я не встретил за всю свою жизнь!
Дядя Джордж застыл. Рот его остался зиять тёмным отверстием. Он тяжело дышал, лицо налилось обидой и кровью.
Чуть успокоившись, он стал рассказывать дальше:
– Старший брат Генри сразу после смерти родителя уехал в Новый Свет… Кажется, Генри там женился, но связь с ним мы практически потеряли, а потом пришло известие о его смерти.
– Покойный мистер Трелони общался с братом, – вдруг сказал капитан.
Все повернулись к нему, а дядя Джордж от резкости своего движения чуть не потерял равновесие, чудом задержавшись на стуле.
– Покойный посылал меня к семье Генри Трелони. Впрочем, вдову я не видел, – Капитан был скуп на слова.
И тогда миссис Трелони спросила у деверя:
– Джордж, а что есть у тебя? Какие вещи дал тебе отец?
Дядя Джордж молчал, уставившись в одну точку, он словно что-то силился сообразить и, наконец, сдавленно выговорил:
– А что есть у тебя?
– Джордж, не пори ерунду, – нетерпеливо сказала миссис Трелони, которую, кажется, навсегда покинуло английское хладнокровие. – Никто тебя не намерен обмануть. Сокровище большое – всем хватит!
Дядя Джордж заломил руки: казалось, он сейчас лишится чувств.
– Ах, если бы это знать наверное! – воскликнул он и уже спокойнее добавил: – У меня только середина манускрипта. Я его перевёл, по кусочкам отдавал текст разным людям. Там только описание сокровищ, которые ещё больше меня раздразнили! Начало и конец документа остались у моих братьев.
Сильвия встала и подала дяде воды. Всё время, пока тот жадно пил, она стояла возле него и смотрела с жалостью, потом забрала стакан.
– А ещё у меня есть кусок гобелена, – сказал дядя Джордж, вытерев рот кружевным платком: было видно, что он вдруг решился.
– Это всё? – спросила миссис Трелони строго.
– Почти, – ответил дядя Джордж и потупился.
– Сейчас ты у меня получишь! – голос миссис Трелони был суров.
Дядя Джордж сложил умоляюще руки, он чуть не плакал.
– Ах, Труда, поверь, я же и сам не знаю! – вскричал он. – Говорю же тебе! Папаша перед смертью совсем сбрендил, что твой ребёнок… Нёс какую-то чепуху, подмигивал, метался по постели… Он надавал нам кучу всякой ерунды, Джону – какие-то морские камушки, кружева, мне всучил две свечки. При этом он мерзко хихикал так, что я готов был убить его на месте тут же!.. Он точно был доволен собой!
– Где эти свечки? – почти в голос вскричали все. – Они сохранились?
Дядя Джордж приосанился.
– Конечно, сохранились, – ответил он. – Я берег эти два ничтожных подсвечника, как нищий не бережёт свою последнюю монету. Даже свечек не зажигал… Они у меня дома. Я их принесу.
Услышав это, собравшиеся в чисто английской манере, почти хором, сказали всего одно слово, а вернее всего одну букву:
– О!..
И договорились встретиться завтра утром.
«Однако же, каковы братья, – думала миссис Трелони, готовясь ко сну. – И муж-покойник. Таким тихоней прикинулся».
Она нанесла себе под глаза смесь розового масла. Миссис Трелони, как истинная женщина, конечно же, пользовалась всякими эссенциями и ароматическими смесями. Особенно она любила свой собственный бальзам с эфирным маслом розы, состав которого не сообщала никому, даже Саре Уинлоу, но кожа миссис Трелони после этого бальзама, – прямо на следующее утро, – становилась упругая и гладкая, как у младенца.
Что? Вы мне не верите? Так попробуйте сделать что-нибудь сами с маслом болгарской розы!
Убаюканная розовым благоуханием миссис Трелони сладко заснула. Ей снились далёкие дивные страны, роскошные сады и то, о чём она наяву никогда не давала себе смелости подумать.

****
На следующий день все собрались опять, даже дядя Джордж не опоздал и ничего с ним не случилось. Он принёс с собой обещанные «дурацкие вещи»: пергамент, кусок гобелена и два подсвечника. Сначала капитан развернул гобелен, и все столпились вокруг него, всматриваясь.
На куске гобелена, явно прерванном со всех четырёх сторон, словно это был фрагмент чего-то большого, были изображены две горы. С правой горы, с её середины, падал водопад. Водопад особенно удался гобеленному мастеру: был он полноводным, пенистым, и шум его, казалось, чудился даже неискушённому зрителю. У подножия гор зеленела трава, виднелись деревья, лежали камни, текла небольшая речушка – ничего особенного. И гобелен отложили и занялись подсвечниками.
Это были две парные горгульи из олова, именно парные, а не одинаковые. Они, казалось, смотрели на собравшихся и злобно посмеивались, причём одна смотрела направо, вторая налево. Когтистые лапки этих химер, которые всегда по канону сидели на крышах готических зданий, тоже были подняты неодинаково, а крылья струились за спиной, как демонические плащи. Особенно мастеру удалось выразить бесовскую сущность горгулий – ну просто твари, причём твари явно себе на уме.
Капитан подумал, что подсвечники эти, конечно, не «ничтожные», а высокого мастерства предметы, хоть и сделанные, что странно, из олова. Потому что из олова отливалась посуда, которую не нагревали на огне, а здесь из олова были отлиты подсвечники, которые в любую минуту могли расплавиться от догорающей свечки. Значит, подсвечники эти явно не были предназначены для пользования…
Потом все принялись разглядывать новую часть манускрипта и увидели тот же неясный шрифт, те же потёки по краям. Больше рассматривать было нечего, и капитан продемонстрировал дяде Джорджу то, что они успели обнаружить до него. Рассыпавшаяся на «выкройки» шкатулка потрясла воображение нового члена «розыскного общества», подзорная труба озадачила, а кружева тот небрежно отложил в сторону.
Потом капитан раскрыл на столе «выкройки» мозаичным набором вверх, а подсвечники поставил на круглые большие украшения из перламутра. У него получились две крестообразные, скреплённые между собой «выкройки», в самых крайних точках которых стояло по подсвечнику.
– И что удивительно, основание подсвечников пришлось точно по размеру перламутровых вставок, – пробормотал капитан.
Он развернул химер от себя спинами, потом опять крутанул к себе бесовскими харями – химеры взирали на него и ухмылялись.
– Что такого сложного мог придумать старый джентльмен, каких нагородить тайных шифров? – с досадой проговорил он. – Ведь не тамплиер же он, в самом деле! И где, хотел бы я знать, та часть документа, что предназначалась покойному сквайру?

****




Глава 3. Томас находит странный предмет

Этот вопрос озадачил всех. А в самом деле, где же третья часть документа, возможно, самая важная и, возможно, с описанием места, где эти сокровища спрятаны? В этом была загадка.
И тут в гостиную заглянул Томас, о котором все забыли и который в дальней комнате всё это время занимался реставрацией стульев – процессом крайне трудоёмким. Он снял с сидения старую кожу, убрал промятый ватин и обомлел… В углублении, сделанном в сидении стула, лежал плоский предмет, с которым он и поспешил в гостиную к миссис Трелони.
Все были потрясены: капитан бросился к Томасу, женщины поднялись со своих мест и застыли с юбками в руках, а дядя Джордж стал суетиться вокруг капитана, заглядывая то с правого, то с левого его бока, потом он выхватил у капитана находку и поспешил к окну. Там он стал крутить находку, явно ничего не понимая, потому что это было настольное зеркало в оловянной рамке, которое стоит, если отогнуть сзади его ножку.
– Джордж, да дай же и нам посмотреть, в конце концов! – выговорила миссис Трелони и начала боком выбираться из-за стола.
Покрутив зеркало по-всякому, она понесла его к Сильвии, которая всё это время почему-то смотрела на капитана. Он тоже подошёл к столу. Томас, забытый всеми, продолжал стоять в дверях.
– Ну, капитан, что вы об этом думаете? – нетерпеливо спросил дядя Джордж.
– Я думаю, что этот предмет сделал тот же мастер, который отлил подсвечники, – ответил капитан и попросил Томаса: – Посмотри!
Томас рассмотрел подсвечники, оглядел ещё раз зеркало и произнёс:
– Да, это явно одна рука, один и тот же мастер. Это видно и по сюжету. И там, и там изображены горгульи, а они по канону всегда сидели на храмах в виде водостоков и низвергали воду! А сами подсвечники – просто чудо, что такое!
И опять все, как зачарованные, смотрели на Томаса. Капитан взял со стола гобелен и задумчиво проговорил:
– А знаете, а ведь этот гобелен совсем не пустяк. Водопад же тоже низвергает воду.
И все оживились, а дядя Джордж даже приосанился от гордости, искоса на всех поглядывая. Капитан спросил у хозяйки:
– Миссис Трелони, а откуда в вашей семье эти замечательные стулья?
– Ах, стулья! – та запнулась, вспоминая, и ответила: – Так ведь стулья достались нам после кончины матери покойного Джона, старой миссис Трелони.
И все опять посмотрели на дядю Джорджа, а капитан спросил:
– Мистер Трелони… А как происходила передача вам, трём братьям, этих «дурацких вещей» вашим батюшкой? И не было ли в комнате этих двух стульев?
– Джордж, вспоминай сейчас же! – воскликнула миссис Трелони, она, казалось, первая уловила мысль капитана. – Вспоминай немедленно, слышишь!
– А мне не надо вспоминать об этих стульях, – ответил тот, вдруг помрачнев. – Я и так всё прекрасно помню. На этих стульях в тот вечер сидели два моих старших брата, а я один стоял.
Джордж Трелони прекрасно помнил ещё одно унижение, которому его подверг отец перед смертью. Тот, посадив старшего Генри и среднего Джона на стулья из морёного дуба, стал рассказывать о сокровище, с усмешкой поглядывая на младшего стоящего сына. И в этом не было для Джорджа Трелони ничего нового. Он знал, что отец его не любит и им пренебрегает… Но разве он виноват, что получился таким маленьким и тщедушным? Тут претензия больше к отцу с матерью, что такого родили, а скорее, к самому Создателю, что тот не потрудился сообразить сделать что-нибудь приличнее.
Сильвия тронула дядю Джорджа за руку, посмотрела ему нежно в глаза и спросила:
– Дядя, голубчик, а какие ещё предметы были в комнате? Что ты помнишь?
– Что я помню? – переспросил тот и начал говорить даже с каким-то воодушевлением: – Я ещё помню большой дубовый сундук. Его потом забрал к себе Джон.
– Ах, это верно тот сундук, что стоит в гостевой спальне! – Миссис Трелони всплеснула руками. – Мы складываем туда летние вещи!
Немедленно крикнули лакея Джима, и скоро сундук, вместе со всем содержимым, был доставлен в гостиную. Женщины принялись освобождать сундук от вещей. Дядя Джордж нервно ходил в стороне, капитан с Томасом стояли у окна. Наконец, сундук был готов для осмотра.
Это был основательный сундук, покрытый богатой резьбой-арабеской времён королей Тюдоров. И вдруг совершенно неожиданно из прихожей донёсся звон дверного колокольчика. Все замерли, глядя испуганно друг на друга. Вошёл дворецкий и доложил о Саре Уинлоу. Миссис Трелони, принимая невозмутимый вид, пошла встречать гостью.
Все засуетились. Бесчисленное содержимое сундука и «дурацкие вещи» стали опять запихивать в сундук – содержимое запихиваться не хотело. Наконец, крышку сундука захлопнули, и на неё, для верности, сел дядя Джордж, раскрасневшийся, с лихорадочно блестящими глазами.
Тут в гостиной появилась явно взволнованная миссис Уинлоу. Она подняла брови над круглыми глазами и сказала высоким голосом:
– Ах, господа, вы ничего ещё не знаете! Сегодня ночью в своём доме была убита Меган Белью!

****
Миссис Уинлоу обвела собравшихся тёмными глазами, пытаясь прочесть в их лицах эффект от своей новости. Потом, заметив сундук с сидящим на нём взбудораженным мистером Трелони, она от удивления спросила прямо:
– А чем вы тут занимаетесь?
– Да вот я хочу отдать молодому человеку сундук для реставрации, – выдавила миссис Трелони через силу и приказала: – Томас, вы можете идти.
– И заберите с собой сундук! – поспешно проговорил дядя Джордж.
Он вскочил. Тотчас же все зашевелились: Сильвия подошла к гостье, а Томас с капитаном понесли сундук вон. Дядя Джордж сначала, было, потянулся за ними, потом повернул назад, успев многозначительно посмотреть на Томаса, который пятился задом в двери.
Когда друзья втащили сундук в мастерскую, Томас посмотрел на капитана и ахнул:
– Дэн, да на тебе лица нет! Что с тобой?
– Подожди, – выдавил тот и упал в кресло.
Капитан был просто разбит. Услышав о смерти миссис Белью, он ощутил сильное и острое чувство, похожее на вину, полоснувшую его как ножом… Если бы он в тот вечер был с Меган, она бы не умерла… Меган, нежная, страстная Меган. Такая очаровательная, такая манящая! Если бы он был с ней! Но он не пошёл, неизвестно почему не пошёл, хотя всё тело его стремилось к ней, жаждало её… Да, конечно, у него не было времени, у него не было ни секунды свободной, но он ведь сразу решил, что не пойдёт, даже не колебался ни минуты, хотя раньше также ни минуты не колебался, что пойдёт, и будь у него побольше настойчивости, он мог бы отыскать возможность и найти это время! Но он не отыскал. Ах, если бы он только знал! Если бы он только знал!
Томас занялся обтяжкой второго стула, методически накручивая петли и вытягивая иглу. Он ничего не спрашивал у друга, только иногда искоса посматривал в его сторону. Капитан ссутулился, наклонился вперёд, спрятав лицо в ладонях.
Наконец, он встал и растянул губы в улыбке, словно за время сидения в кресле у него парализовало лицевые мускулы и сказал:
– А что, Том, не пойти ли нам домой? Надо только отдать миссис Трелони все её вещи.
И тут в комнату вошла хозяйка и запричитала:
– Ах, в какое страшное время мы живём! Я сейчас вам расскажу, что сообщила Сара Уинлоу… Она узнала от констебля Эбони.
– Не надо, миссис Трелони, – остановил её капитан. – Уже поздно и вы, наверное, устали… Я сам завтра поговорю с констеблем. А сейчас давайте подумаем, куда мы сложим все вещи.
Миссис Трелони замолчала и поджала губы.
– Мы уже обсуждали это с Джорджем, – сказала она. – Пусть все вещи так в сундуке и останутся. Он тяжёлый, его так просто не унести. А поставить сундук надо ко мне в спальню – я сплю чутко.
Капитан согласился, и они с Томасом, не прощаясь больше ни с кем, пошли к себе на корабль. А миссис Трелони подумала, что мужчины, даже самые лучшие из них – ужасно бесчувственные существа. Ну, просто ужасно! Даже не узнать подробностей смерти миссис Белью!
Но мы-то с вами знаем, дорогой читатель, что это не так. Просто, как писали великие умы ХVIII века, «всё, что нам кажется холодным, лишь менее тёпло, чем наши органы чувств».

****
Ночью капитану приснился совсем короткий сон, что он тонет в морской пучине цвета глаз Сильвии Трелони.
Это он, даже находясь в смертной, мучительной тоске почему-то знал совершенно определённо. Он чувствовал, что тонет, даже с каким-то нестерпимым, болезненным наслаждением чувствовал, но не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, да и не хотел этого делать почему-то. Вода затягивала его, обволакивая, вбирая в себя, и была она тёмная, бездонная и манящая…
В ужасе он проснулся: для моряка тонуть во сне – это что-то особенное. Он сел на койке, тяжело дыша, и сидел какое-то время, стараясь прийти в себя. Сердце колотись, как загнанное.
На следующее утро, даже не позавтракав, капитан пошёл разыскивать констебля Эбони. Настроен он был решительно – как обычно, а не так, как вчера.
Все последние годы своей недолгой жизни капитан сражался с невзгодами с отчаянной весёлостью, как бы говоря судьбе: «А-а, теперь ещё и это…»
Давно прошло то время, когда он, будучи юнцом, заламывал руки при всякой обиде или насмешке Фортуны, думая, что так жестоко жизнь обращается только с ним одним. Нет, жизнь такая была у всех, и бесплатных пудингов ни у кого не было, это он знал теперь точно… Теперь он только хлопал себя по ляжкам, хмыкал и улыбался, отчего у него ещё резче проступали жёсткие складки у рта, а весь он становился, как бы «кусачее»… «Не-ет, – думал капитан, – его теперь так просто не прошибёшь».
Этим же утром к Сильвии пришла её подруга Мэри Уинлоу, и они сели за декупаж.
Эта техника декорирования мебели и других предметов обихода, дорогой читатель, в эпоху рококо была очень популярна, наряду с вышиванием, среди юных девушек и даже дам. Страсть к вырезанию была такой пылкой, что мастерские специально производили гравюры на бумаге. Сюжеты гравюр были самые разнообразные – от дальневосточных пагод и гуляющих японских красавиц до цветов, херувимов, музыкальных инструментов и гирлянд.
Сейчас юные подруги трудились над шкатулками. Они вырезали ножничками картинки из бумаги и приклеивали их на основу. Гравюра Сильвии была с типично японским сюжетом «цветы и птицы»: над ветками распускающейся сливы невесомо порхали миниатюрные птички. Мисс Мэри понравилась пасторальная тема: грациозные пастушки пасли овечек, нежных и белых, как весенние облачка.
Работа была кропотливая. Иногда девушки спрашивали что-то друг у друга, одалживали кисточку, шутили. Но надо сказать, что смеялась больше, почему-то, мисс Мэри, и её довольно заурядному лицу улыбка добавляла пикантности: девушка была очаровательна своею юностью.
– Нет, ты только посмотри, Сильвия, что за чудо эта овечка! – сказала Мэри и подняла восхищённо тонкие брови, что сделало её саму похожей на маленькую пастушку. – У неё такая мордочка, что хочется смеяться!
– А мне больше нравится моя птица, та, что летит за бабочкой, – ответила Сильвия, она была бледна по обыкновению, что, впрочем, делало её ещё интереснее.
Мэри покосилась на работу подруги и согласилась:
– Да, хорошенькая птичка. И та, что сидит на ветке – тоже славная…
– Мэри, подай мне тот лист, что рядом с тобой, – попросила Сильвия.
– Возьми, дорогая, – ответила ей Мэри и продолжила в увлечении. – Как жаль, что мужчинам не нравится декупаж, и что им занимаются исключительно только девушки… Мужчины, наверное, в этом просто ничего не понимают.
– Настоящие мужчины, я думаю, понимают, – ответила Сильвия.
Мэри сосредоточенно приглаживала юбку пастушке.
– А ты не знаешь, сколько лет капитану Линчу? – вдруг спросила она.
– А причём здесь капитан Линч? – воскликнула Сильвия, и её голос неожиданно стал ледяным и звенящим.
Юная Мэри обмерла. Она откинулась на спинку стула, открыла рот, силясь ответить хоть что-то, но ничего не могла, как назло, придумать. Её лицо залилось краской: все любят разгадывать других, но никто не любит быть разгаданной. Бедняжка Мэри не заметила, как выдала себя, потому что с самых похорон она только и думала, что о голубых глазах капитана Линча.
Конец дня был безнадёжно испорчен: девушки удручённо молчали. Расстроенная Мэри не осталась на чай и вскоре ушла. Сильвия её не задерживала. У неё ныло сердце и хотелось с кем-то перемолвиться словом. За чаем миссис Трелони, не замечая состояния дочери, всё говорила и говорила, как всегда, впрочем, о чём-то своём. Сильвия её почти не слушала и отвечала невпопад. Пикантная нижняя губка девушки выдавалась вперёд всё больше и больше, на щеках появился лихорадочный румянец.
Дворецкий Диллон, пришедший проверить, не нужно ли чего господам, исподтишка посмотрел на Сильвию и, сжав губы, чинно удалился.
А между тем миссис Трелони говорила дочери о серьёзных вещах, она говорила о своей ушедшей молодости – тема весьма болезненная для женщин, да и для мужчин тоже, перешагнувших уже определённую возрастную черту.
Впрочем, Гертруда Трелони, несмотря на свои сорок четыре года, всё ещё сохраняла остатки былой красоты, да и выглядела моложе своих лет. Это бывает почти всегда с женщинами, сохранившими ясность духа, чистоту сердца и свежесть впечатлений до старости – и это один из секретов не потерять красоты даже с возрастом. Волосы её уже начинали редеть и седеть, возле глаз давно появились маленькие лучистые морщинки, и всё-таки лицо это было прекрасно, как только может быть прекрасно лицо женщины в возрасте. Но она этого не замечала: так уж получается всегда, что мы в своих мыслях, создавая идеал, равняемся почему-то на себя двадцатилетних.
Покончив с чаем, Сильвия ушла к себе. Миссис Трелони осталась сидеть одна в столовой, покусывая ноготь большого пальца. Несчастье – великий учитель, и у неё в последнее время появилась эта дурная привычка. Вошёл дворецкий. Миссис Трелони словно очнулась и велела убирать посуду со стола. Она пошла в гостиную: сейчас должен был подойти молодой джентльмен, которого милейший банкир Саввинлоу рекомендовал ей в качестве управляющего. Ведь после смерти мужа как-то надо было вести дела.
А Сильвия пришла к себе в комнату, решительно взяла недоделанную шкатулку-декупаж, несколько листов японских гравюр и направилась к Томасу в «мастерскую».
Увидев Сильвию, Томас поспешно вскочил, так что с его колен на пол упал инструмент, и поздоровался. Он казался сбитым с толку: его полные красные губы смущённо улыбались, славное круглое лицо залилось застенчивым румянцем.
– Я пришла к вам посоветоваться, мистер Чиппендейл, – начала Сильвия чопорно и запинаясь. – Возможно, вы мне поможете доделать это… Я не знаю, что и куда ещё приклеить.
И она протянула Томасу шкатулку.
То ли в силу простого стечения житейских обстоятельств, то ли из-за природного чувства прекрасного Сильвия приобрела в лавке японские гравюры с очень простым, но удивительно гармоничным изображением весенней сливы. Шкатулку девушка ещё не закончила, и та была обклеена картинками только наполовину.
Томас пристально посмотрел на шкатулку и сказал:
– Я осмелюсь рекомендовать вам, мисс Трелони, не обклеивать эту шкатулку полностью. Она сейчас – уже прелесть, почти совершенство.
Увидев, как красивые брови Сильвии удивлённо взлетели наверх, он поспешил объясниться:
– Понимаете, в дальневосточных канонах прекрасного понятию «пустота» всегда отводится особое место… Древние китайские мудрецы считали, что только в пустоте заключена истинная сущность, потому что только в пустоте возможно движение… Ведь полезность пустого кувшина состоит в том, что туда можно налить воду, вы не находите? И этим пустой кувшин прекрасен. Пустота всемогуща, потому что она содержит всё.
– Да, но шкатулка сейчас получилась однобокой, – попыталась возразить Сильвия, хотя слова Томаса ей понравились.
– Ой, а разве в природе всё симметрично? – спросил Томас и заговорил, всё больше и больше увлекаясь: – У японцев роспись всегда подчёркнуто однобока и обрывочна. Как в природе, как в жизни… Зарисованные места у них чередуются с пустыми, но эти пустоты как раз очень нужны. Они дают простор и даль, и ощущение воздуха, в который погружено всё вокруг… И эта однобокая роспись на самом деле создана внутренним равновесием.
Томас, прищурившись, посмотрел на шкатулку. Сказал задумчиво:
– Знаете, мисс Трелони… В японском искусстве всегда особенно ценятся переходные состояния. Нечто зыбкое, неуловимое… Что замерло на миг, но вот-вот произойдёт. Давайте приклеим вот сюда маленькую птичку. Нет-нет, вот ту, которая порхает перед веткой, словно выбирает, куда ей сесть. Она даст нам равновесие и заодно недосказанность.
Томас сел за свой рабочий стол, взял нож и стал ножом вырезать птицу.
Сильвия неожиданно даже для себя самой спросила:
– А скажите, Томас, капитан Линч – хороший друг?
– Да, очень хороший, – ответил Томас, даже не удивившись вопросу.
Он спокойно смотрел на Сильвию и улыбался.
– Вы родились с ним в одном городе? – спросила девушка, глаз она не поднимала, разглядывая птицу, и её голос при этом был едва слышен.
– Да, в Отли… Это совсем маленький городок в Йоркшир.
– А сколько вам лет?
– Мне – двадцать… А капитану Линчу – двадцать пять. Он на пять лет меня старше.
– А капитан Линч женат? – вдруг вырвалось у Сильвии, она подняла глаза и тут же опустила к шкатулке, руки у неё дрожали.
– Нет, не женат, с чего вы взяли? – поспешил ответить Томас. – Дэн всегда смеётся, что он никогда не женится потому, что у него уже есть жена – его шхуна.
Тут двери открылись, и несколько боком из-за пышной юбки в комнату вошла миссис Трелони. Она увидела Сильвию и сказала:
– Как хорошо, что я тебя, наконец, нашла, дорогая. Пришёл капитан Линч. Пойдём, я уже послала за дядей Джорджем. Мы опять собираемся.
И повернувшись к Томасу, она добавила официально:
– Мистер Чиппендейл, вас я тоже приглашаю, разумеется.

****
Капитан вошёл в гостиную, и все заметили, что вид его несколько изменился за прошедшие сутки – стал жёстче и ещё решительнее.
Он поздоровался со всеми и предложил собираться теперь не в гостиной, а в какой-нибудь другой комнате. Хватит им того конфуза, который все испытали, когда вчера неожиданно пришла миссис Уинлоу.
Когда все расселись вокруг стола, миссис Трелони задала вопрос, который со вчерашнего дня волновал её необычайно. Она даже ночью долго не могла уснуть, а потом спала плохо, впрочем, как всегда в последнее время. Она беспрестанно просыпалась и вставала пить, а потом сидела на постели в темноте, глядя перед собой застывшими глазами.
– Скажите, Дэниэл, что вы узнали о смерти миссис Белью? – спросила она. – Бедняжка была такая красавица.
Нос миссис Трелони покраснел, а глаза налились слезами: сказать, что все эти смерти на неё сильно подействовали, значит, ничего не сказать – она была сама не своя всё последнее время.
– Служанке перерезали горло в хозяйской спальне, – помолчав, ответил капитан. – А на теле мисс Белью никаких видимых повреждений не было. Её нашли в той же спальне, сидящей на стуле и привязанной к нему. Констебль Эбони говорит, что узлы на верёвке морские… Вещи в комнате все перерыты – возможно, что-то и пропало, но сказать точно пока нельзя. Горничная мертва, а хозяин, мистер Белью, на вопросы не отвечает, а только смотрит в одну точку и ни на что не реагирует… Преподобный Батлер даже тряс его за плечи. Соседский доктор предполагает, что миссис Белью умерла от разрыва сердца. Констебль решил задержать мужа миссис Белью, чтобы тот в суде или признался в совершенном преступлении или доказал свою невиновность.
– Но почему? – поражённо спросили все в один голос.
– На основании того, что мистер Белью в своём загородном доме не ночевал, как показали слуги, а приехал откуда-то только под утро, – ответил капитан и добавил: – А ещё из-за морских узлов на верёвке… Ведь муж миссис Белью – бывший морской капитан. Только мне кажется, что он здесь не при чём.
– Но почему? – спросила миссис Трелони.
– Потому что вашей горничной Мэри Сквайерс тоже перерезали горло в порту аналогичным способом, – сказал капитан. – Констебль говорит, что удары, на первый взгляд, очень похожи. А представить, что мистер Белью отсутствовал дома и в ночь убийства горничной уже как-то сложно. Да и это легко проверить, опросив слуг… Но я ещё хочу поговорить с ловким человеком мистером Эрроу, возможно, он что-то слышал об этом.
Некоторое время в комнате стояло тяжёлое молчание. Когда вот так неожиданно из жизни уходит молодое и красивое существо, все потрясены, во-первых, а во-вторых, потом все непроизвольно мыслями оборачиваются на себя.
Молчание нарушил капитан.
– Итак, господа, давайте ещё раз посмотрим, что же мы имеем? – сказал он и стал выкладывать все предметы, пока не дошёл до зеркала.
Взяв его в руки, он пододвинул к себе горящий канделябр, посмотрел на пыльную зеркальную поверхность внимательно, потёр зеркало пальцем и удовлетворённо сказал:
– А между тем это не стеклянное зеркало, а металлическое, и относится оно, возможно, к тем временам, когда стеклянных зеркал ещё не знали, а изготавливали зеркала из специальных сплавов, секрет которых теперь почти утерян. Вот только отражение его могло быть и лучше… Но что же вы хотите? Ведь оно же сферическое!
– Какое? – ахнули собравшиеся.
– Сферическое, – повторил капитан, опять повертел зеркало и добавил: – Или даже эллипсоидное. Проще говоря, это зеркало вогнутое, а такие зеркала обычно концентрируют энергию пучка света, собирая его. А вот выпуклые – наоборот, рассеивают.
И капитан вдруг отложил зеркало и без всякого перехода стал осматривать сундук, тот самый, что стоял в комнате Трелони-отца. Потом он попросил дать ему ключ от сундука, потом развернул, с некоторым усилием, сундук к себе тыльной стороной, опустился перед ним на колени, вставил ключ куда-то в самом низу сундука, повернул его, потянул на себя и вытащил из сундука…
Давайте назовём это поддоном, потому что больше всего эта деталь напоминала поддон.
Собравшиеся вытянули шеи, потому что в поддоне лежал манускрипт. И все тут же поняли, что это, верно, последняя часть испанского манускрипта с координатами места, где зарыто, или спрятано, или положено сокровище.
Боже мой!
Капитан пружинисто поднялся и подошёл с поддоном к столу. Все ринулись за ним посмотреть.
– Позвольте мне, капитан, – вдруг сказал скороговоркой дядя Джордж, оттесняя капитана боком и выхватывая манускрипт из поддона. – Я знаю испанский!
И дядя Джордж жадно проглядел манускрипт со всех сторон, резко отодвинул поддон, – причём все кинулись ему помогать, – и рывком пододвинул к себе канделябры так, что свечи затрещали и чуть не погасли.
Да, это была третья часть испанского документа, только ещё больше повреждённая водой. Это собравшиеся поняли сразу: они увидели кривые, все в пятнах, строчки знакомого текста, который к концу документа становился всё более неразборчивым от потёков, а местами и совсем пропадал. Дядя Джордж склонился к манускрипту, загородив тем самым его локонами своего длинного парика.
– Сначала идут описания сокровищ, – выдавил он, наконец, и снова умолк.
– Ну и что, Джордж? Говори! Ты измучил меня! – вскричала миссис Трелони: она заколотила деверя по спине.
– Труда, мне больно! Ты меня убьёшь! – взвизгнул тот и прокричал вдруг отчаянным, истошным голосом: – Тут нет координат!
– Как нет? Не может быть! Этого просто не может быть! – закричали собравшиеся на разные голоса, и даже капитан, стоявший всё это время с тихой улыбкой, подался вперёд.
– Ну, конечно, они есть, но я не могу их разобрать! – наконец, выдохнул раскрасневшийся дядя Джордж, он отшвырнул пергамент, сбросил с себя парик, схватился за голову и завопил: – Рукопись размыло!
Тут все закричали, причём закричали каждый своё, не слушая один другого и стараясь перекричать. Они кричали всё громче и громче, и всё отчаяннее, как вдруг…
– Мол-чать! – вдруг разнёсся громовой голос капитана, который, казалось, забыл в эту минуту, что перед ним не матросы. – По местам стоять! Слушать мою команду! Рукописи не размывает!
Все застыли от изумления, а капитан приказал внести больше свечей и подать ему лупу.
Дамы засуетились, Томас бросился за лупой в мастерскую, а дядя Джордж со стиснутой руками головой стал качаться на стуле вперёд-назад, как будто бил поклоны. Иногда он поднимал глаза к потолку и беззвучно шептал, может быть, молился, а может быть, проклинал кого-то – было не разобрать.

****
Когда требуемые лупа и свечи были доставлены, капитан повернулся к дяде Джорджу и спросил его удивительно спокойным и как бы совершенно не к месту тоном:
– А когда вы успели изучить испанский, мистер Трелони? Ведь для своей части документа вы искали переводчиков?
Дядя Джордж перестал раскачиваться и посмотрел на капитана остекленевшим взглядом. Потом глаза его прояснились, и он тоже удивительно спокойно ответил:
– Так ведь за эти годы я, разумеется, выучил испанский. Я сразу понял, что мне это понадобится. У меня даже дворецкий испанец.
– Ну, тогда давайте посмотрим рукопись ещё раз… Я уверен: все вместе мы сумеем что-нибудь обнаружить, – Капитан приглашающе показал рукой на стол.
Дядя Джордж решительно встал. Парик он уже не надел и выглядел с короткими волосами ужасно беззащитным – дамам захотелось его приласкать, как ребёнка.
Все склонились к третьей части документа.
Да, документ был основательно подмочен. Капитан предположил, что это, видно, получилось от того, что в свёрнутом свитке эта часть манускрипта была самой наружной.
Сначала в манускрипте, как и говорил дядя Джордж, шли перечисления сокровищ, какие-то названия и имена, ничего не говорящие нашим героям. Они отмечали только с удовлетворением слова «золото», «серебро», «чеканный», «чернёный», «с изумрудами», «с камеями» и прочие термины из ювелирного дела. И ещё радовало, что слов «золотой», «золочёный», «литого золота», «крупинчатого золота» было гораздо больше, чем прилагательных от слова «серебро». Это завораживало и кружило голову.
Потом с текстом рукописи начались трудности: пошли пятна, затеки туши, иногда совершенно пустые, размытые места. И то, что можно было прочитать под лупой, явно указывало на какое-то место.
Но координаты всё-таки имелись. Да были же они, чёрт их возьми! Но не полностью.
В градусах долготы плохо читалась одна, самая первая, цифра – от неё сохранилась одна вертикальная палочка. И «розыскное общество» долго спорило, что это было – «1», «4» или «7». Походило и так, и эдак. В градусах широты были почти совсем размыты обе цифры. Причём от первой цифры осталась вертикальная палочка с верхним хвостиком, которая указывала то ли на «1», то ли на «4». А вторая цифра широты могла читаться или как «0», или как «9». Но что самое удивительное: минуты и градусы координат были целёхонькие… Ну как вам это нравится?
Хотя, что же вы хотите, дорогой читатель? Это только в романах все координаты у героев обычно наличествуют – прямо бери и плыви на остров сокровищ. В жизни совсем не так, поверьте.
И собравшиеся помрачнели. Но тут капитан сказал:
– Ничего, на самом деле, страшного.
Он сел за стол и некоторое время сосредоточенно писал, обводил и подчёркивал. Наконец, поднял глаза на присутствующих и произнёс бодрым голосом:
– Даже с учётом того, что некоторые цифры размыло, мы имеем, если я не ошибся, вот такое их сочетание, составляющее предполагаемые наши координаты. Таких сочетаний получается не так уж и много. К тому же некоторые, я уверен, придутся на места вполне уже изученные, а другие – на места совсем неподходящие. Поэтому методом исключения мы выберем координаты, самые оптимальные для нас.
Все заулыбались и принялись изучать таблицу, которая и приводится ниже.




Изучали долго. Потом капитан расправил плечи, аккуратно свернул лист с таблицей и сказал, что в координатах он разберётся сам, а сегодня им лучше раскланяться. Все с ним согласились.
Провожая капитана и Томаса, миссис Трелони сказала:
– Вы только подумайте, Дэниэл, я даже представить не могла, что сзади сундука есть ещё одна замочная скважина. Ну, стоит себе сундук в углу и стоит! До завтра!
Друзья вышли, и на улице капитан сообщил Томасу:
– Мы сейчас с тобой зайдём к мистеру Эрроу. Я договорился с ним о встрече.

****
Ловкий человек жил в самом центре Бристоля на улице Дейкер-стрит.
Друзья быстро отыскали эту квартиру. Открыл им сам мистер Эрроу. В гостиной он показал на свою дымящуюся трубку и спросил скрипучим голосом:
– Не помешает ли вам мой дым, джентльмены?
– Не беспокойтесь, – ответил капитан и сразу перешёл к делу: – Я к вам по поводу двойного убийства. Миссис Белью и её служанки. Я полагаю, вы слышали об этом. В любом случае я намереваюсь вас нанять для расследования этих убийств. И, конечно, дело это совершенно конфиденциальное.
На длинном и узком лице мистера Эрроу поднялись в недоумении брови.
Капитан объяснил:
– Я думаю, что эти два убийства связаны с убийством Мэри Сквайерс, горничной миссис Трелони. А оно, в свою очередь, я уверен, тесно связано со смертью мистера Трелони, моего нанимателя.
Ловкий человек поднял на него холодные колючие глаза и задумчиво произнёс:
– Представьте, у меня сложилось такое же впечатление. По роду своей деятельности я всегда стараюсь быть в курсе всех происшествий в Бристоле. Видел я и тело горничной Сквайерс… И считаю, что убил её человек, прекрасно владеющий левой рукой. Видите ли, несмотря на то, что такой удар ножом, как разрез трахеи, принято считать горизонтальным – это не совсем так. При ближайшем рассмотрении некоторые отличия в правом и в левом ударе всё же есть. Это прекрасно может нам пояснить ваш спутник. Вы ведь художник, мистер Чиппендейл?
И Эрроу посмотрел на Томаса, который ответил несколько смущённо:
– Вы совершенно правы, сэр. Горизонтальные движения руки по полотну или бумаге очень трудно сделать ровными. Правша, при быстром движении карандаша слева направо обязательно уведёт руку вниз, а левша при движении справа налево точно так же опустит линию. И диагонали на картине считаются неравнозначными.
Всё время, пока Томас говорил, Эрроу улыбался, не отрываясь, а в конце сказал, как прокаркал:
– Режущий удар по горлу обычно приводит к смерти из-за сильной кровопотери и травмы гортани, трахеи и пищевода… При рассечении сонной артерии, смерть наступает очень быстро, так как мозг лишается питания кровью. Удар нашего убийцы был мастерский, ниже кадыка. И хотя этот разрез на шее, конечно, небольшой, но рука убийцы всё равно непроизвольно пошла вниз, и в первый, и во второй раз. И пошла она вниз справа налево. А соответственно, мы имеем дело, опять же, с левшой.
– Больше вы ничего не обнаружили? – спросил капитан.
– Нет, – ответил Эрроу так быстро и прямолинейно, словно он не был англичанином, склонным, как и все истинные англичане, всеми силами избегать категоричных утверждений и отрицаний.
Капитан внимательно вгляделся в него. Спросил:
– А скажите, мистер Эрроу, не было ли надето на миссис Белью каких-нибудь украшений?
– Насколько я знаю, никаких украшений ни на самой женщине, ни в комнате не было. Возможно, украшения были похищены. Только непонятно, зачем надо было привязывать миссис Белью к стулу? Может, преступник или, я допускаю даже, преступники хотели от неё что-либо узнать?
– На миссис Белью мог быть браслет. На ней самой или в спальне – она с ним никогда не расставалась. Серебряный браслет с чернью и канителью, очень пышный и витиеватый, с тремя крупными негранёными изумрудами под цвет её глаз…
Брови Эрроу опять удивлённо пошли вверх. Заметив это, капитан твёрдо добавил:
– Этот браслет подарил ей я.
Эрроу ответил не сразу.
– Мне кажется, такого браслета в доме не было, – проговорил он, затянулся трубкой и выпустил дым. – И его не могли украсть слуги – тело, то есть тела, были обнаружены самим мистером Белью… Но этот браслет, конечно, может быть ниточкой. Я поспрашиваю у городских ювелиров, возможно им кто-нибудь и принесёт на продажу такую ценную вещь. Конечно, было бы правильнее о пропаже браслета дать объявление в газете, но… Учитывая всю деликатность дела…
Ловкий человек развёл длинными руками.
– Да, поспрашивайте, – согласился капитан. – Я уверен, что где-то что-то да всплывёт. Во всей природе только океан не хранит следов.
Он договорился с Эрроу о цене и заплатил вперёд, не взяв расписки. Потом друзья ушли.
Но даже после их ухода мистер Эрроу не позволил себе расслабиться. Он походил какое-то время в задумчивости по комнате, потирая бритый подбородок.
– Однако, капитан Линч – очень умён, с ним надо быть поосторожнее, – пробормотал он и внезапно, словно на него нашло озарение, остановился и воскликнул: – Но, боже мой!.. Мне-то что теперь делать?
Он рухнул в кресло, положил ногу на ногу и закрыл глаза.
Перед ним стояла непростая дилемма: сегодня ему надо было сделать два доклада о встрече с капитаном Линчем – два доклада разным своим нанимателям, причём доклады противоположного содержания. Одному, бристольскому нанимателю – устный доклад, а дальнему нанимателю – письменный. В одном докладе он должен был сообщить о серебряном браслете с тремя изумрудами, в другом – нет. И сейчас мистер Эрроу мучительно соображал, какого нанимателя выбрать. Он побарабанил пальцами по подлокотнику, внезапно распахнул глаза и передёрнул плечами от ужаса, вспомнив хищное, страшное лицо своего дальнего нанимателя. Ему-то мистер Эрроу и решил, в конце концов, доложить о браслете.
– Чёрт бы побрал мою жадность, – простонал он и медленно, словно бы нехотя, поднялся из кресла и присел к столу, жмурясь и собираясь с силами, чтобы написать это проклятое письмо.
Этим же вечером тщательно зашифрованное письмо ловкого человека тайными каналами ушло в моря Вест-Индии.

****
Капитан хотел подойти к дому Меган Белью, видневшемуся на пригорке, и не мог.
Вокруг дома стояла такая непролазная чаща леса, что он не мог найти проход не только к дому, но даже к гаражу. Он перелезал через какие-то тёмные буераки, мокрые овраги, крупные ямы, мелкие рытвины и узкие извилистые траншеи, чёрная прелая земля под ним осыпалась, он спотыкался, сползал на мокрых камнях, но упорно карабкался, цепляясь исцарапанными в кровь руками за корни растений, мелкие, крупные и не очень, и они обрывались в его руках, а ветки деревьев хлестали по лицу, осыпая холодными, пронизывающими до костей брызгами… Непроходимая чащоба из стволов и сучьев не пропускала его к дому.
А дом стоял на пригорке, светлый, сияющий, лучезарный, и капитан видел каждый его кирпичик, каждую крохотную трещинку. Двери дома были распахнуты настежь, они манили, звали войти, а он всё не мог этого сделать, как ни старался, и всё ходил и ходил по лесу кругами, и тогда он заплакал, застонал от отчаяния и проснулся…
Проснулся он почему-то с осознанием того, что ловкий человек мистер Эрроу ничего не узнает о смерти Меган Белью, как и о смерти судовладельца Трелони и его служанки. Или не захочет узнать.
Будущее показало, что в своих предчувствиях он был прав. А сейчас, закрутившись в суматохе будней, капитан решил, что ловкий человек просто не смог сыскать концов в этих преступлениях.

****



Глава 4. Звуки музыки над гаванью

…каждый картограф знает, что местонахождение любой точки на поверхности Земли определяется координатами – широтой и долготой, которые измеряют в градусах. Более мелкие деления – это минуты и секунды, но мелкие они, конечно, относительно, потому что длина одной минуты долготы или одной минуты широты равна одной морской миле и составляет целых 1 852,3 м. 
Каждый картограф знает, что морская миля является основной единицей, принятой для измерения расстояний на море, и её величина зависит от диаметра Земли, потому она и получается дробная. Величина 1 минуты на карте, как известно, зависит от широты и наименьшее её значение будет у экватора, а наибольшее – у полюсов…
Поэтому капитану так важно было иметь полные координаты места с сокровищем – и минуты, и секунды, и градусы. Ещё он понимал, что, даже зная все эти цифры, отыскать точное место на карте будет весьма и весьма непросто, потому что старые географические карты страдали обидной, но вполне понятной неточностью. Тем не менее, используя последние данные морских экспедиций, он смог заполнить «белые пятна» в своей таблице.
На следующий день, когда он и Томас пришли в дом миссис Трелони, там их уже с нетерпением ждали: мистер Трелони – сгорая от нетерпения, миссис Трелони – потому что эта тема с некоторых пор волновала её необычайно, а Сильвия… Мисс Сильвия готова была слушать капитана вечером, тёмной ночью, ненастным утром и погожим летним днём, даже если тот рассказывал бы ей про устройство британского парламента. А что?.. Разве капитан был плохой рассказчик?
И сейчас капитан разложил перед собой на столе таблицу и с удовольствием потёр ладонью об ладонь.
– Ну, так вот, – сказал он, сияя удивительно голубыми глазами. – А теперь, дамы и джентльмены, я объясню вам, что же мы такое получили с нашими координатами… Потому что определение координат до сих пор служит камнем преткновения в мореходном деле.
Тут он остановился и внимательно посмотрел на собравшихся.
Дядя Джордж сидел нога на ногу, откинувшись на спинку кресла и вцепившись побелевшими пальцами в его подлокотники – верхняя нога его подёргивалась, причём подёргивалась в каком-то прихотливом ритме.
Миссис Трелони слушала капитана, облокотившись рукой на подлокотник своего кресла и покусывая ноготь, что случалось с нею частенько в последнее время.
Томас стоял у окна, сложив руки на груди, и с обычной странной улыбкой своей глядел на него.
А Сильвия… Сильвия подвинулась на краешек сидения, вся подалась вперёд, вся – внимание, с широко распахнутыми глубокими глазами и полуоткрытым ртом, при этом полная нижняя губка её как бы стала ещё полнее и ещё обворожительнее.
У капитана заныло сердце.
– Тогда попробую обойтись без вступления. Скажу прямо, – произнёс он и посуровел лицом. – По этим испанским координатам ничего нельзя найти.
Если бы вместо этих слов в потайной комнате разорвалась вдруг бомба, то и она не произвела бы того разрушительного действия, которое произвели на собравшихся его слова.
Дядя Джордж вскочил и опять уцепился за свой парик, миссис Трелони, наоборот, вся обмякла в своём кресле, откинувшись на его спинку, Томас расцепил руки, сделал шаг к капитану и смотрел на него теперь уже удивлённо, без улыбки. А Сильвия… Мисс Сильвия, казалось, словно очнулась и недоумённо оглядывала окружающих, собираясь что-то спросить. Только этого никто не заметил, потому что опять поднялся крик, и громче всех кричал дядя Джордж.
Капитан поднял руку и стоял так, пока шум, наконец, не стих. Потом он проговорил:
– Ну, я же поэтому и рассказывал вам так нудно, чтобы вы поняли: с одними координатами ничего найти нельзя. Вы ещё подумайте, о несовпадении навигационных инструментов того времени и нашего… Ведь тогда по астролябии ходили! Ведь прошло двести лет! А вы знаете, что старинные испанские картографы отсчитывали долготу от меридиана города Толедо? Да мы без описания маршрута и местности промахнёмся на несколько миль, если не больше. Так и будем ходить вокруг нужного места и никогда его не отыщем! А разница в скорости кораблей? Вы понимаете, что такое искать в океане остров, когда ни черта не ясно?.. Ах! Если бы тут были моряки, меня бы сразу поняли!
По мере того, как капитан говорил это, он словно бы сердился всё больше и больше. В конце своего монолога он стоял уже весь напружиненный и ощетинившийся. Увидев это, все притихли, а дядя Джордж робко спросил:
– А что же делать?
– Нам нужно описание курса корабля… А лучше описание местности, – ответил капитан.
Он полез в сундук, достал из него кусок гобелена, подошёл к окну. Пробормотал:
– Вот хотя бы что-нибудь такое… Ага!
Все ринулись к капитану, а он улыбнулся, причём глаза его стали совсем уже необыкновенного голубого цвета, и проговорил:
– Не знаю, относится ли этот гобелен к делу, но на нём видна как бы маленькая пометочка. Вот, посмотрите сюда.
И он по очереди показал всем тонкую золотную нить, которая почти совсем незаметно, маленьким пятнышком, была вплетена как раз в середине водопада.
Тут в комнату вошёл дворецкий Диллон, непостижимый в своём величии, и доложил, что к миссис Трелони с визитом пришёл лорд Грей. Миссис Трелони ахнула, но, тут же, став олицетворением английской невозмутимости, сказала:
– Простите, господа, я отлучусь… А сюда я попрошу подать чай.
На пороге комнаты она обернулась, причём лицо её приняло совсем уж просительное выражение, и прошептала жалобно:
– Только ничего без меня не предпринимайте… Сильвия, дорогая, займись гостями.
И вышла.

****
Миссис Трелони шла в гостиную, вся сгорая от нетерпения: во-первых, приход лорда Грея оторвал её от исключительно важного дела, во-вторых, ей было интересно узнать, зачем тот пожаловал, а в-третьих, её уже давно мучил вопрос, с какой целью лорд Грей нанёс визит её мужу в тот страшный для всей семьи день. Ах, да что же это такое!..
Мы уже познакомились с лордом Джоном Греем в день похорон мистера Трелони, хотя и недостаточно близко. Это был высокий стройный мужчина тридцати лет с красивым породистым лицом и холодными голубыми глазами. Во всём его облике внимательный наблюдатель сразу бы отметил ту непоколебимую внутреннюю убеждённость, впрочем, наверное, общую для всех английских аристократов, в том, что все его желания, высказанные вслух и даже невысказанные, должны быть непременно исполнены окружающими или самой судьбой. Человек он был умный, начитанный, большой поклонник английской литературы и, в частности, сатиры Джонатана Свифта.
Джон Грей с двенадцати лет был записан в английский флот, с восемнадцати уже плавал, а сейчас служил первым помощником капитана на 28-пушечном фрегате Его Величества «Стремительный». Этот военный корабль находился теперь на стоянке в Бристоле по какой-то срочной надобности, нам совершенно, впрочем, не важной.
Когда миссис Трелони вошла в гостиную, лорд Грей встал, подошёл к ней и поцеловал протянутую руку. Миссис Трелони выразила радость по поводу его прихода и просила садиться. Они сели и заговорили о непостижимости английской погоды: только утром небо хмурилось, и собирался идти дождь, а сейчас, смотрите-ка, светит солнце, но совершенно не понятно, как долго это продлится… Затем хозяйка и гость справились о состоянии дел и здоровья друг друга. При этом они говорили так тихо и невыразительно, словно каждый из них в одиночестве, сам с собою, выражал свои мысли вслух.
А потом случилось непостижимое: лорд Грей неожиданно встал и заговорил совершенно на другую тему, и миссис Трелони вдруг поняла, до какой степени тот взволнован и, возможно, даже страдает от какого-то своего внутреннего и глубоко запрятанного беспокойного томления. Она напряглась, собралась с мыслями и вслушалась в по-прежнему бесстрастный голос гостя.
– Как вы знаете, миссис Трелони, я приходил к вашему мужу в тот несчастный день его смерти, – сказал Джон Грей и, не дожидаясь утвердительной реплики хозяйки, продолжил. – И как вы знаете, я холост… Я приходил к нему, чтобы просить руки вашей дочери, мисс Сильвии.
Лорд Грей остановился, и миссис Трелони от неожиданности спросила его прямо, в лоб:
– И что вам ответил муж, милорд?
– Он мне ответил, что сам он очень рад и почтёт за честь, но ему надо поговорить с дочерью, и что она может иметь собственное представление о браке, и что с этим, в силу её характера, придётся считаться, – ровным голосом, без малейшей запинки произнёс гость. – Миссис Трелони, я люблю вашу дочь и мечтаю, чтобы она стала моей женой… Моё состояние достаточно велико, и я смогу сделать её счастливой. Я прошу у вас её руки.
Лорд Грей опять остановился, несколько в замешательстве. Миссис Трелони пришла ему на помощь и сказала:
– Я вам отвечу то же, что и покойный муж. Сильвия – такая гордая… С нею порой бывает трудно ладить… Но я сама не хотела бы ей другого мужа, кроме вас, милорд.
Тут она тоже встала. Сказала взволнованно:
– Я поговорю с дочерью. И извещу вас, милорд.
Она протянула руку, которую лорд Грэй почтительно поцеловал. Потом проводила гостя до дверей прихожей, вернулась в гостиную и рухнула в кресло в потрясении.
Такое даже во сне ей присниться не могло! Лорд Грей! Подумать только! Чувствуя жар на лице, она поднялась и посмотрелась в зеркало, висящее по французской моде над камином: всё лицо было в красных пятнах. Боже мой! Ей надо умыться и как-то собраться с мыслями! И вернуться к гостям… Сегодня необыкновенно насыщенный день, исключительно необыкновенный!
Она умылась и опять глянула в зеркало – краснота не проходила и стала, как бы, ещё больше. У неё явно был жар, мысли путались, в голове чувствовалась тяжесть, словно её сдавило обручем. Неужели она заболела? Ах, как это не вовремя!.. Миссис Трелони вызвала дворецкого и приказала послать за доктором, а Сильвию просить, чтобы та извинилась перед гостями. И миссис Трелони направилась к себе, полная трепета и мучительных сомнений – она ничем больше не могла уже сегодня заниматься. Просто не могла!
Когда дворецкий Диллон, постучав, заглянул в комнату к гостям, он обнаружил там пьющих чай в тягостном молчании мисс Сильвию, капитана Линча и Джорджа Трелони. Мистера Чиппендейла не было, что совсем не удивило дворецкого, он скорее был поражён, что тот все последние дни, вместо того чтобы трудиться в мастерской, находился с господами… «Наверное, пошёл, наконец-то, работать», – подумал дворецкий про себя, но только подумал, внешне он был безупречен.
Он вызвал мисс Сильвию за дверь лёгким покашливанием и движением бровей, а когда та вышла, передал просьбу хозяйки.
Сильвия вернулась в комнату и сказала, что маме нездоровится, что она удалилась к себе и что за доктором уже послали. Мистер Трелони всполошился, простился с капитаном и побежал к родственнице.
Капитан встал, чтобы тоже уйти, но Сильвия умоляюще сжала на груди руки и сказала неожиданно даже для себя самой:
– Капитан Линч, я прошу вас остаться. Мне надо с вами поговорить.

****
Она прошла к окну, повернулась и встала, держась сильной рукой за подоконник и борясь с волнением.
Капитан опять поразился её лицу, его трагической красоте, на которую невыносимо больно было смотреть и, главное, поразился решительности вида девушки: чувствовалось, что с нею произошёл надлом, она будто была не в себе сейчас – с такими глазами в омут бросаются.
Сердце его опять заныло. А между тем Сильвия продолжила:
– Я попросила вас остаться, так как считаю, что лучше выяснить всё сразу. Я хочу вам сказать, что вы измучили меня. Я от вас как больная, как не в себе все эти дни.
Она замолчала и подняла на него глаза. И столько нежности прочитала она в его взгляде, что задрожала и судорожно вздохнула, да так и не смогла выдохнуть – спазм сдавил ей горло. Мучительно выговаривая слова, она прошептала:
– Скажите… Вы любите меня?
Капитан был не новичок в сердечных делах. Не одна госпожа или служанка замирала в его объятиях, когда он шептал ей на ушко о своём сердце, которое забилось учащённо при одном только появлении прелестницы. Но сейчас его сердце колотилось, как обречённое, оно готово было разорвать ему грудь, а он, между тем, не мог вымолвить ни звука.
Пауза затягивалась и становилась ужасной.
Сильвия в смятении судорожно сжимала руки. Она так пристально, с таким надрывом смотрела на капитана, что в её глазах вокруг его синей фигуры пошли жёлтые круги, словно ореол какой – ей казалось, что вот сейчас, в эту самую минуту решается страшное, словно гибнет безвозвратно сама её жизнь.
Наконец, капитан поклонился и молча вышел из комнаты.
Дверь за ним закрылась, как показалось Сильвии, навсегда.
– Боже мой! Что я наделала! – с ужасом прошептала она. – Я всё испортила!.. Я всё испортила!
Она остановилась посреди комнаты, ничего не видя перед собой.
– Но как же так? – вскричала она и тут же себя перебила. – Ах, нет! Он, наверное, просто не любит меня!.. Какая же я смешная! Как он, наверное, веселится!
Она заметалась по комнате, всё больше и больше погружаясь в бездну отчаяния.
А капитан шёл по улице, качаясь как пьяный, не разбирая дороги, и словно даже не сознавая, куда он идёт. Несколько раз от него отскакивали прохожие, несколько раз он всё же задел кого-то, потому что сзади раздались ругательства. Потянувшийся к нему, было, нищий отпрянул и смолк, встретив его взгляд – воспалённый, безумный взгляд налитых кровью глаз. Капитан быстро шёл, потом внезапно остановился, словно приходя в себя, осмотрелся по сторонам и повернул направо.
Дойдя до тёмной двери второго от перекрёстка дома, он пару раз стукнул в дверь молотком, а потом застучал вдруг много, часто, неистово. За дверью раздался испуганный голос:
– Кто там?
– Это я, Шэрон, открой, – ответил он хрипло.
Послышался лязг замка. Всё время пока открывали, капитан стоял, привалившись рукой о дверь, словно ему нестерпимо больно было держаться на ногах. Дверь отворилась. В проёме темнела фигура женщины, покрытая шалью. Он шагнул внутрь, стиснул женщину в объятиях и, задавив её вскрик поцелуем, пинком ноги закрыл за собой дверь.
Через три четверти часа капитан вышел и медленно, прибито побрёл в порт, а Шэрон осталась одна на смятой и жаркой постели. Она лежала и, отвернув голову к стене, плакала от обиды на судьбу, на прошедшую уже молодость, а ещё потому, что она безумно, безумно любила капитана Линча.

****
Вечерело, садилось солнце, и наступало то время, когда над тихим морем особенно слышно разносятся звуки.
Вот и сейчас по всей гавани со шхуны «Архистар» плыли звуки охотничьего рожка, и были они до того тоскливые, что окрестные собаки начали подвывать и поскуливать, а у разбитных портовых торговок выступили на глазах слёзы. А ведь эти дамочки известны тем, что их никогда невозможно разжалобить никакими мольбами и никаким убожеством просящего! Портовые мальчишки притихли. Все в порту поняли: капитан Линч пребывает в меланхолии и играет на своём охотничьем рожке.
Капитан очень редко и как-то всегда неожиданно начинал вдруг играть на этом, теперь почти забытом всеми, кроме музыкантов, конечно, инструменте. И в выборе капитаном этого инструмента нет ничего оригинального, дорогой читатель. На охотничьем рожке любил играть ещё король Людовик ХIII, тот самый, жене которого, королеве Анне Австрийской, так преданно служили четыре мушкетёра, воспетые самим Александром Дюма.
Английский рожок выступает в оркестре почти всегда «соло». И эта заброшенность и покинутость его в оркестре неизменно создаёт ощущение чего-то очень далёкого и забытого, чувство одиночества почти горестного. Голос рожка – задумчивый, грустный, мечтательный и достаточно возвышенный для того, чтобы обратить на себя должное внимание. И эта звучность таит в себе нечто щемящее, отдалённое, что делает рожок в оркестре предпочтительным перед другими инструментами, когда у композитора возникает необходимость растрогать, пробуждая в душе образы давно минувшего.

****
Утром капитан первым делом написал с десяток писем.
Всю ночь он твердил себе, что любовь такой чистой и юной девушки, как Сильвия Трелони – не для него, не для человека, обременённого страшной тайной. А на рассвете, чуть склонив голову на подушку, он уже проснулся и встал с совсем другими мыслями. Может, ему что-то снилось во сне, он не помнил, – голова сейчас была дурная, как после попойки, – но пришёл к мнению, что надо бороться. За свою любовь, за своё будущее! Поэтому им и были написаны эти письма знакомым с тем, что они помогли…
Тут капитан опять поморщился и растянул губы в горькой усмешке.
Не доверяя эту корреспонденцию мальчишкам, он сам отнёс письма в почтовое отделение. Встреченные им на пути знакомые матросы и прохожие как-то особенно внимательно сегодня с ним здоровались, чуть ли в глаза не заглядывая. Капитан шутил, посмеивался ответным шуткам, перекинулся пару раз какими-то сальностями с портовыми девками, свистнул в два пальца в спину пробегавшим мальчишкам, отчего те побежали ещё веселее – в общем, он был сегодня самим собой.
На обратном пути капитан пошёл в банк привести свои финансовые дела в порядок.
Банк Британского Льнопрядильного кредитного общества, владельцем и руководителем которого был почтеннейший мистер Александр Саввинлоу, находился от почты на соседней улице. Войдя в приёмную через дверь, услужливо распахнутую слугой, капитан почувствовал напряжение, разлитое по всей зале: клерки писали, не отрываясь и даже не оборачиваясь на вошедшего посетителя. Посреди залы стоял мистер Саввинлоу и громко считал:
– Пять. Шесть. Семь.
Перед банкиром, лицом к нему, трясясь от напряжения, не плохо гнущихся ногах, приседал старый слуга – только у стариков бывают такие согбенные и лишённые уже всего плотского прозрачные фигуры.
Банкир громко вёл счёт, явно испытывая наслаждение: глаза его были полузакрыты, левая рука стиснула пуговицу, а пальцы правой руки были судорожно сжаты, но не в кулак – а в растопыренную кошкину лапу.
– Я научу тебя, как надо кланяться… Восемь! Девять! – считал банкир, он, кажется, даже не заметил капитана.
– Как поживаете, мистер Саввинлоу? – воскликнул тот. – А я – к вам, и мне не досуг!
– Ах, капитан Линч! – проговорил банкир без всякого смущения. – А я тут прислугу учу… А впрочем, я вас ждал: миссис Трелони перевела вам некую сумму в счёт вашего жалованья. Положить её на ваш счёт?
И тут капитан неожиданно даже для самого себя ответил:
– Нет, не надо… Я пришёл закрыть у вас счёт, мистер Саввинлоу.
Банкир был поражён, он этого явно не предполагал, но капитан смотрел на него и ждал ответа. Наконец, банкир нашёлся:
– Да, конечно. Но клеркам нужно некоторое время. Вы же понимаете…
– Конечно, я готов подождать, – ответил капитан.
Они прошли в кабинет банкира. Служащие забегали. Через некоторое время в кабинет вошёл клерк с мешком в руках: мешок был не велик, но и не мал. Капитан взял его и, выходя из кабинета, спросил:
– Вы дадите ли мне провожатого? Ну, хоть вон того слугу?
И показал на старого слугу, который, увидев выходящего банкира, поспешно поднялся со стула. Банкир кивнул. Слуга взял мешок, и они с капитаном вышли. На пороге банка капитан быстро оглядел улицу, взял мешок с деньгами у слуги, который стал, было, протестовать, и положил его себе на сгиб левого локтя почти под мышку. Они побрели к порту и какое-то время молчали.
– Почему вы не уйдёте от Саввинлоу? – вдруг спросил капитан.
Слуга остановился и вытер морщинистой рукой слезинку, которая скатилась по сухому носу и повисла на его кончике.
– Мне некуда идти… Я стар и никому не нужен, – ответил тот и вдруг спросил, подняв слезящиеся глаза: – Понимаете ли вы, молодой человек, что значит, когда уже больше некуда идти? Нет! Этого вы ещё не понимаете!
Он ещё что-то хотел сказать, но смолк, даже рукой махнул и опять побрёл, уставившись в землю. Они проходили мимо таверны «Мэри Хоуп», и капитан предложил слуге зайти туда.
Таверна была невелика и довольно уютна: вывеска недавно выкрашена, на окнах опрятные клетчатые занавески, а пол засыпан чистейшим песком. Выходила таверна на две улицы, и обе двери были распахнуты настежь, чтобы выветривался сложный букет запахов грога, голландского табака и жареной рыбы. В просторной низкой комнате за столами сидели моряки, они громко говорили между собой и смеялись – в таверне стоял гул. Иногда за чьим-то столом вдруг начинали орать все разом.
За стойкой стояла хозяйка, Усатая Пруденс – женщина грузная, пышногрудая и с чёрной обильной растительностью на верхней губе, за что она и получила своё прозвище. Но в глаза её так никто не называл: хозяйка славилась тем, что сама обычно справлялась с подвыпившими матросами, которым вдруг вздумывалось устроить в таверне дебош. Ручищи у неё были железные, кулаки пудовые, к капитану Линчу она благоговела. Вот и сейчас, увидев входящих, она расплылась в широкой улыбке, отчего её усы растопырились, а во рту обозначились железные зубы.
Капитан со старым слугой сели за стол. Довольно резво для своего огромного тела, хозяйка подлетела к капитану и, получив заказ, сама побежала его исполнять. Капитан попросил для себя и старого слуги пива и пирог с угрём.
Они сидели молча, ожидая заказ, когда к ним подошёл джентльмен лет тридцати пяти, в парике, вышитом жюстокоре и с сумкой в руках. Это был доктор Джеймс Легг – военный корабельный врач с 28-пушечного фрегата «Стремительный».
– Увидел, как вы входили в таверну, решил тоже заглянуть, – сказал он, усаживаясь за стол к капитану и пытливо вглядываясь в его лицо.
Словно разглядев для себя что-то успокоительное, доктор повеселел.
– Вы вчера изволили музицировать? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Очень, очень недурственно. Как вам удаётся извлекать из такого простого инструмента такие божественные звуки? У нас половина матросов, расстроившись, чуть ли не вплавь хотела броситься на берег… Но наш капитан никого не отпустил даже сегодня, даже офицеров не отпустил – ведь запьют, как есть запьют! Только меня отпустил.
Доктор Легг весело расхохотался и спросил:
– Что вы пьёте? Пиво? Ну, так и я тоже выпью пива.
Он снял парик, положил его рядом с собой на скамью и подозвал хозяйку. Когда пиво появилось перед ним, он продолжил отрывисто:
– Наши матросы хохочут… Говорят, что капитан Дженкинс напрасно убивается, что у него нет одного уха – ведь одно ухо у него-то как раз есть… А я говорю всем: вот увидите, джентльмены, будет война с Испанией! Мне никто не верит, все смеются!
– Я верю, – ответил капитан. – В тех водах очень неспокойно. Достаточно пустяка.
– Ну, наконец-то, нашёлся хоть один здравомыслящий человек! – воскликнул доктор Легг и с наслаждением дунул в густую пену.
– Доктор, доктор! – вдруг послышался голос.
Доктор Легг обернулся. К ним прыгающей неровной трусцой, ковыляя в песке, приближался старичок Папаша. И тотчас все разговоры вокруг смолкли, матросы явно ждали от Папаши какой-нибудь каверзы.
– Доктор, а правда, что от поноса хорошо морковь помогает? – спросил Папаша.
Лицо старичка замерло в немом ожидании, выцветшие глазки смотрели с детской невинностью.
– Ну, почему морковь? При поносе… – начал, было, объяснять доктор обстоятельно и вдруг осёкся.
Лицо его побагровело, глаза округлились, потом он зафыркал и принялся хохотать.
– Твою мать! Попался на старую шутку, – сказал он, добродушно улыбаясь. – Ну-ка, старый пройдоха! Возьми вот, выпей за моё здоровье.
И доктор бросил мелкую монетку, которую Папаша поймал с ловкостью обезьянки. Матросы, явно довольные шуткой, оглушительно смеялись, даже старый слуга улыбнулся.
А Папаша, пользуясь случаем, наклонился к капитану и что-то тихо зашептал ему на ухо.
– С приплюснутым носом? – так же тихо переспросил капитан. – Видел, спасибо, дружище.
Дело в том, что всё сегодняшнее утро за ним от самой пристани неотступно, но неловко, следил какой-то матрос – молодой ещё человек среднего роста с отёкшим от беспробудного пьянства лицом и перебитым носом.
Тут из дальнего угла таверны раздался крик:
– Доктор, доктор, вылечите меня, пожалуйста! Я вам денег дам!
– Денег? – громко повторил доктор Легг в наступившей тишине и вдруг, сделав важное и грозное лицо, приосанился. – Деньги давайте сразу, а то поможешь людям – потом ни денег, ни благодарности! Лежит в гробу и делает вид, что не узнал!
В таверне прогремел новый взрыв хохота – что и говорить, во все времена люди любили подшутить над врачами, ничего тут не попишешь. Но докторов любили: матросам нравилось, что с ними хоть кто-то нянчится, даёт им микстуры и слушает пульс.
Капитан дождался, пока доктор Легг допьёт пиво, попрощался со старым слугой банкира Саввинлоу, вложил ему в руку монету и хлопнул по плечу. Расплатившись, они с доктором вышли. Идти им было по дороге: доктор торопился на свой корабль, а капитан мечтал скорее избавиться от своего груза – деньги по-прежнему лежали у него под мышкой.
Поднявшись на палубу «Архистар», капитан заглянул к Томасу и сказал:
– Томас, собирайся, мы завтра едем в Лондон.

****
Утром следующего дня миссис Трелони, которая по настоянию доктора была сегодня в постели, пригласила к себе дочь и сказала:
– Дорогая, у меня для тебя ошеломляющая новость! Твоей руки намерен просить сам лорд Джон Грей! Ты представь только!
Но увидев, что Сильвия ничем не выражает своей радости и, как потерянная, молча смотрит на неё, миссис Трелони опешила и переспросила:
– Что ты на это скажешь?
– Но я не люблю его, мама! – пробормотала Сильвия.
– Ну и что? – сказала ещё ничего не понимающая мать.
– Я не хочу за него замуж, – отрезала Сильвия.
– То есть, как это не хочешь? – повысила голос миссис Трелони.
Возмущению её не было границ, она даже спустила ноги с кровати, потом, правда, легла снова.
– Как это не хочешь? – переспросила она. – Да кто тебя спрашивает, прелестное дитя? Я не собираюсь спорить с девушкой твоих лет. Ты живёшь на всём готовом! Да что ты знаешь, в конце концов, о браке?.. И что ты понимаешь в мужчинах? Лорд Грей – чудесная партия для девушки: он молод, знатен, красив!.. Он богат, наконец! Не муж – а сказка!.. Я даже не намерена ничего обсуждать с тобой! Это просто счастье, что он в тебя влюблён!
Миссис Трелони захлебнулась негодованием: она перевела дух и посмотрела на дочь. Сильвия по-прежнему молчала и даже смотрела в сторону. Миссис Трелони стало её жалко. «Пожалуй, я зря накричала на ребёнка, – подумала она. – Это всё нервы». Правильно сказал ей вчера доктор: «Миссис Трелони, вам необходим немедленный отдых и покой!» Она сама не своя всё последнее время. Надо как-то исправлять положение.
И уже спокойно и миролюбиво она сказала:
– Сильвия, пойми: мужчин на свете такая нехватка, что женщины теперь не пользуются своим правом отказывать. Для женщины большая честь, если ей делают предложение… У мужчин такой огромный выбор, они могут стучать в любую дверь – и их везде примут. А если какая-нибудь капризная девица ответит поклоннику отказом, то она потеряет его навсегда, поверь!
И миссис Трелони ласково улыбнулась дочери. Та стояла, по-прежнему не глядя на мать, и та, как можно мягче проговорила:
– Ну, что ты знаешь о любви, дорогая? И потом, какая тебе разница? Ведь ты ни в кого не влюблена.
И тут она с удивлением увидела, как сильно переменилось лицо дочери от этих слов. Та глянула на неё, опалив чернотой глаз, вся задрожала и бросилась вон из комнаты. Миссис Трелони осталась одна, сама не своя, душа её ныла и томилась в трепете. Такой она пребывала до самого вечера, пока заплаканная Сильвия вдруг не вошла к ней и не сказала гордо, что она согласна стать женой лорда Грея, когда тому будет угодно.
Миссис Трелони прослезилась… Слава богу!

****
Ранним утром капитан и Томас Чиппендейл стали собираться в Лондон: капитану надо было отвезти деньги в банк.
К миссис Трелони был послан матрос с письмом, в котором капитан уведомил её о своём отъезде и справился о здоровье, конечно. Собираясь, капитан проверил пистолеты – не подмочен ли порох на затравке. Два пистолета он взял себе, третий отдал Томасу, предупредив его, что стрелять надо только в случае крайней опасности и с близкой дистанции, чтобы наверняка. Томас замялся и опустил глаза. Капитан всё понял и вздохнул.
У гостиницы друзья сели в наёмную карету. Передвигались эти кареты медленно, поэтому только через три дня капитан с Томасом приехали в Лондон, где сразу же направился в банк, чтобы избавиться от своего ценного груза.
Высоченные тёмные дома, из узких сводчатых ворот которых выходила немыслимая вереница людей, поразили Томаса. После тихих улочек своего родного Отли эта огромная толпа особенно смущала его. Да и язык горожан показался Томасу незнакомым и звучащим, почти как иностранная речь. Ему никогда не приходилось слышать, чтобы по-английски говорили так быстро и отрывисто. Важные коммерсанты в банке заставили Томаса сжаться, он, как мог, постарался стать меньше и незаметнее. После банка Дэниэл сказал, что у них есть ещё кое-какие дела, и повёл Томаса куда-то в непонятном направлении.
Улицы, по которым они шли, были сплошь торговые, тесные, узкие и шумные. По ним в большом количестве сновали торговцы, которые кричали, переговариваясь, и которые что-то несли взад и вперёд, расталкивая друг друга, и у Томаса голова вскоре закружилась и от окружающих запахов, и от человеческого крика, и он уже не различал больше, куда и зачем он идёт, а старался только не отстать от Дэниэла. Он удивлялся, что роскошные наряды жителей Лондона соседствовали с лохмотьями, множество увиденных непонятных товаров ошеломили его, хотя внутренним чутьём он и понимал их ничтожность. Несколько раз из подворотен до его носа донеслось знакомое аммиачное зловоние.
Дэниэл двигался в одном направлении, дороги не спрашивал, а только иногда останавливался и смотрел по сторонам. Вскоре он удовлетворённо хмыкнул, и они зашли в какую-то лавочку: тёмная дверь со скрипом отворилась, и у них над головами раздалось мелодичное позвякивание. Здесь, как понял Томас, озираясь по сторонам, торговали всем, что надо для опытного моряка, только моряка не молодого, а словно совсем уж старого или даже древнего.
По полкам лежали потрёпанные карты, залистанные до жирного блеска морские атласы с завёрнутыми страницами, виднелись причудливые раковины и кораллы, стояли модели старинных кораблей. На стенах висело разного рода оружие, холодное и огнестрельное, но какое-то совсем уж допотопное или привезённое из страшно далёких стран. Ножи, кортики, ятаганы, изогнутые и прямые короткие сабли холодно поблёскивали на тёмной поверхности стены, а эльфийский меч с эфесом из шипов и выступов поразил Томаса необычайно. Он увидел здесь даже зазубренный шлем и лиственную кольчугу времён битвы на плато Горгорот, честное слово.
За прилавком стоял пожилой маленький человечек с седыми длинными волосами и седыми кустистыми бровями. Он улыбался им ласково, глядя на вошедших из-под очков удивительно молодыми глазами.
«Старьёвщик», – подумал Томас про человечка и обратился весь во внимание.
– Мне нужна старинная подзорная труба, по виду испанская, сделанная где-то в начале 1500 годов, – громко произнёс Дэниэл. – И старинные морские атласы того же периода зон Карибского бассейна и восточного побережья Северной Америки… И карты или атласы, но уже побережья Западной Африки, если они есть…
Дэниэл замолчал, развёл руками и улыбнулся старьёвщику с виноватым видом, словно хотел сказать: «Да, вот так. Но вы же понимаете. Очень надо…»
– Я всё понимаю, молодой человек, у меня все покупатели такие, другие не заходят… Не надо извиняться, – поспешно проговорил человечек и двинулся куда-то в глубину лавочки.
Дэниэл пошёл за ним, Томас – за Дэниэлом. Лавочка оказалось не такая уж маленькая, она просто была узкая и тёмная. И в этом неясном полумраке, пронизанном кое-где солнечными лучами с улицы, отчего всё дальнее пространство лавочки казалось пропитанным янтарными и коньячными оттенками и тонами, среди нагромождения каких-то странных вещей и немыслимых предметов, Томас вдруг явственно почувствовал, то есть, понял, наконец, чем пахло в этой лавочке с самого начала, с тех самых пор, как они только сюда вошли. Здесь пахло морскими странствиями, опасными приключениями и ещё чем-то таким неуловимым, чем-то таким…
– Да, юноша, вы абсолютно правы, – вдруг сказал старьёвщик, он обернулся к Томасу и посмотрел на него внимательно из-под очков. – Здесь пахнет сокровищами. Только это не все и не всегда понимают. У вас исключительное чутье, молодой человек. Очень, очень исключительное.
И он улыбнулся Томасу, отчего вокруг его глаз поползли в разные стороны морщинки, потом легко присел и стал выдвигать ящик, бормоча при этом:
– Вам удивительно повезло, молодые люди. Эти карты два месяца назад принесла мне вдова старого капитана. Тому они достались от деда. Когда муж умер, карты долгое время лежали у неё на чердаке. Потом она решилась с ними расстаться… Да! Вот они!
И старьёвщик вытащил наружу целую кипу старых бумаг с загнутыми и замусоленными уголками, почти выцветших и, кажется, даже с пометками на полях. Потом все двинулись за старьёвщиком назад, к свету. Там, на прилавке, Дэниэл стал жадно перебирать бумаги, разворачивать их, восклицая что-то и поднимая в удивлении брови. Потом он сказал решительно, что берёт всё и спросил цену. Старьёвщик назвал цену и добавил, что ему очень приятно видеть знатока.
– А подзорная труба? – с испуганным напряжением спросил Дэниэл.
– Есть! Есть, конечно же! Вот посмотрите, такая подойдёт? – поспешно ответил старьёвщик и вытащил откуда-то неуловимым движением подзорную трубу жёлтого металла, по виду очень похожую на ту, что лежала в шкатулке Генри Трелони.
– Да! – воскликнул Дэниэл, просияв. – Это именно то, что нам надо, сэр!
– Очень рад, что угодил, – проговорил старьёвщик, ласково и понимающе улыбаясь. – Приходите ещё, молодые люди, как только что понадобится.
Дэниэл заплатил за покупки, не торгуясь, и старьёвщик связал всё в кусок парусины так, что получился узел. С этим прижатым к груди узлом Дэниэл, по виду совершенно ошарашенный, вывалился на улицу. Томас вышел за ним, обернулся и поднял голову, стараясь отыскать вывеску. Вывеска над лавочкой была: старым готическим, плохо читаемым шрифтом на ней было выведено «Эспаньола». Томас постарался запомнить название – ему очень понравилась эта лавочка и сам старьёвщик.
– Ты часто сюда заходишь? – спросил Томас друга, когда они прошли чуть по улице.
– Нет, я здесь только в третий раз. Впервые я был тут совсем мальчишкой, мне тогда сильно понадобился кортик, – сказал Дэниэл и улыбнулся воспоминаниям. – Потом я ещё раз купил что-то страшно нужное, а потом я в разные годы бродил в поисках лавочки и не мог её найти. Она не всегда попадается… Ну, а теперь у нас есть ещё одно дело.
Он хитро посмотрел на Томаса из-под белёсых ресниц и повёл его быстро куда-то за собой. Они довольно долго шли по улицам, куда-то всё время сворачивая. Один раз Дэниэл зашёл в какую-то мастерскую, перекинулся парой слов с хозяином и направился к дому, который тот ему указал. Там он спросил хозяйку, поговорил с нею, посмеялся, отдал ей деньги, взял у неё ключ и привёл Томаса к какому-то крыльцу. Открыв замок, он распахнул дверь и сказал:
– Входи, Том… Здесь будет твоя мастерская.
Томас обомлел и вошёл: комната была большая, с огромным двойным окном и лестницей в глубине, ведущей на маленькую открытую антресоль.
– Там ты будешь спать, – сказал Дэниэл про антресоль. – Разве для сна тебе надо много места?.. А вот тут будет твоя мастерская. Смотри, какая большая и светлая комната… И не спорь, тебе надо перебираться в Лондон…
Томас в конец растерялся.
– Но, Дэн, а как же? – начал говорить он.
– Деньги я уже заплатил, за год вперёд, зато дёшево, – сказал Дэниэл. – Хозяйка сейчас у нотариуса составляет договор. Правда, это место далековато от северного Вестминстера, где живут все столяры и мебельщики… Но ты потом туда обязательно переедешь, вот увидишь. А сейчас нам надо где-нибудь перекусить. Ты пил когда-нибудь кофе по-венски?
Дэниэл говорил быстро, стараясь не встречаться с Томасом взглядом. Томас растерянно стоял посреди гулкого пространства и глядел на друга виновато.
– И не надо со мною спорить и тем более меня благодарить, – опять сказал Дэниэл, он посмотрел Томасу в глаза и улыбнулся смущённо и строго. – А деньги отдашь потом, когда разбогатеешь… Идёт?

****
На рубеже XVI–XVII веков, дорогой читатель, английские путешественники в своих отчётах писали: «…проклятые неверные пьют какой-то напиток, который они называют «кофе»». Дипломат сэр Томас Герберт в 1626 году в отчёте о своей специальной миссии в Персии тоже рассказывал о кофе и даже приводил одну из легенд о его происхождении.
…каждый англичанин знает, что примерно в это же время кофе появился и в самой Англии. В 1652 году гречанка и бывшая рабыня, попавшая в Англию из Турции, открывает в Лондоне первую кофейню, которая располагалась, да и сейчас располагается, между улицей Эссекс-стрит и знаменитой улицей Стрэнд. Кофейня так и называлась – «Греческая», а к концу века в Лондоне уже насчитывалось более трёх тысяч таких кофеен. Они стали быстро распространяться благодаря возможности посидеть где-то вечером в компании друзей за умеренную плату.
Каждый англичанин знает, что в XVIII веке кофейни стали очень популярны среди деловых людей, коммерсантов, а более всего среди людей литературы и искусства, как своеобразные клубы. В них, за чашкой крепкого кофе разворачивались острые политические дебаты и литературные дискуссии, и шёл бурный обмен мнениями и новостями… 
Всё это капитан и рассказал Томасу, когда они расположились за столом «Венской» кофейни, небольшой зал которой был пропитан неповторимым кофейным запахом. Подавала кофе здесь весьма приятная женщина, которая как-то уж особенно нежно смотрела на капитана и подлетала к нему буквально по движению его белёсых бровей. Друзья пили кофе с рогатыми булочками, говорили о чём-то, прислушиваясь к разговорам в зале.
Вдруг в кофейню влетел молодой человек и с порога закричал:
– Слушайте, слушайте все!.. Вот, что мне пишут из Дублина!
Дождавшись всеобщего внимания, молодой человек стал читать:
– «Декан Джонатан Свифт, заметив, что многие могилы в соборе святого Патрика запущены и памятники разрушаются, разослал родственникам покойных письма, в которых требовал немедленно прислать деньги для ремонта памятников. А в случае отказа он пообещал привести могилы в порядок за счёт прихода, но в новой надписи на памятниках увековечить скупость и неблагодарность адресата. Одно из писем было направлено Его Величеству королю Георгу II. Его величество оставил письмо без ответа, и Свифт, как и обещал, на надгробной плите покойного королевского родственника приказал высечь слова о скупости и неблагодарности Его Величества»… Вы представляете?
В зале засмеялись. Когда шум утих, сидящий в углу мужчина вдруг сказал громко, на всю кофейню:
– А вы знаете, что Свифт выделяет на нужды собора личные средства?.. И ещё содержит при соборе приют для бедных женщин, а также больницу Святого Патрика?
Из другого угла спросили:
– А это правда, что декан в тексте своего завещания написал для себя эпитафию на надгробную плиту, которую он сочинил заранее?
– Насколько я знаю, это правда, – ответил солидный господин за соседним столиком. – Эпитафия на латыни, а в переводе звучит так: «Здесь покоится тело Джонатана Свифта, декана этого собора, и суровое негодование уже не раздирает его сердце. Ступай, путник, и подражай, если можешь, тому, кто мужественно боролся за дело свободы».
Совсем рядом, за спиной капитана, раздался другой голос:
– Я слышал, что большую часть своего состояния Свифт завещал употребить на создание лечебницы для душевнобольных.
      Разговоры в кофейне неожиданно смолкли, и наступила гнетущая тишина, в которой некоторое время был слышен только звон посуды, убираемой хозяйкой с освободившегося стола. Потом хозяйка посмотрела по сторонам и тоже притихла.
Когда шум голосов постепенно возобновился, капитан наклонился к Томасу и прошептал:
– Говорят, что Свифт стал страдать от серьёзного душевного расстройства… Пойдём, Томас, нам надо возвращаться.

****
Обратно в Бристоль они ехали также долго, зато по дороге успели обо всем подумать, каждый о своём.
Томас то мечтательно улыбался, закрыв глаза, то начинал хмурить чёрные брови, и было видно, что направление его мыслей опять переменилось. А капитан явно не находил себе места, метался по сидению, вылезал из кареты и шёл рядом с ней, потом опять влезал и, откидываясь на спинку, замирал так на некоторое время, потом тёр лицо и опять выходил из кареты.
Ему было стыдно… Сначала он рвался в Бристоль, а теперь, когда они почти приехали, он вдруг с ясностью вспомнил свой последний разговор с Сильвией. То есть, говорила она одна, а он… Слизняк, мокрица, трус! Он бежал от неё, как мальчишка, не объяснил, ничего даже не сказал… Что она теперь о нём подумает? Она же чёрт знает что о нём теперь подумает! И, главное – будет права.
Капитана снова обожгло волной острого стыда. Он вспомнил счастливую улыбку Сильвии, и её ямочку на правой щеке – просто чудо, что это такое!
Он зажмурился, закряхтел, как большой дворовый пёс, опять выпрыгнул из кареты и пошёл возле её дверцы немного, и, наверное, только благодаря терзающему его чувству, он вдруг заметил впереди, за деревом, притаившуюся мужскую фигуру.
Капитан тут же приказал вознице табанить вёсла. Возница, как ни странно, капитана понял, экипаж встал, возница моментально скатился с козел на землю и присел за левым задним колесом. Капитан с Томасом схватились за пистолеты…
А пока они замерли так в ожидании, можно рассказать, дорогой читатель, зачем капитан и Томас так серьёзно вооружались в дорогу…
Экономисты объясняют нам, что на протяжении XVII и XVIII веков в английской деревне не прекращался процесс вытеснения мелкого и среднего крестьянского хозяйства за счёт, очень деликатно экономистами называемого, процесса «огораживания».
Приёмы вытеснение крестьян со своей земли были различные – насилие и всевластие лендлорда давало широкий простор произволу. И если ранее государство, стремясь сохранить крестьянство, как податную и военную силу, ещё ограничивала огораживания, то в XVIII веке те приняли особенно большой размах. Ведь королевству, в котором произошла буржуазная революция, нужны были наёмные рабочие, кроме того крупные земельные владения, в отличие от мелких, смогли, наконец-то, обеспечить государство продовольствием.
Но попробуй объяснить вмиг потерявшему всё крестьянину, на руках которого осталась семья, что происходящее с ним является благодатным для страны экономическим процессом: естественно, что кое-где крестьяне пытались силой и, конечно, безуспешно, отстоять свою землю. К тому же не все ограбленные крестьяне сразу могли найти для себя наёмную работу, и по просёлочным дорогам Англии бродили толпы бродяг и нищих.
Видя в этом опасность социальной стабильности, правительство Англии ещё в ХVII веке принимает против бродяжничества и других преступлений суровые законы, предусматривавшие в качестве наказания смертную казнь или передачу в рабство, а казнить в то время могли за кражу кроликов и поджог стогов сена.  При этом уголовная ответственность наступала с семилетнего возраста.
В 1717 году король Георг I включил в Акт о пиратстве статью о вывозе в Америку различных воров и контрабандистов шерсти. Высылали на срок от 7 до 14 лет, причём с выгодой: осуждённых продавали судовладельцам по 3 (позднее по 5) фунтов, а те, в свою очередь, продавали их плантаторам по 10 фунтов, причём женщины стоили дешевле.
Несомненно, у британцев во второй половине XVIII века возникло ощущение, что страну захлестнула волна преступности, и с этим трудно было спорить. Поэтому в те времена поездка из Бристоля в Лондон и обратно была сопряжена с определёнными опасностями…
И вот сейчас капитан смотрел, как к ним приближается человек. Смотрел один, потому что Томасу выйти из кареты он не позволил, захлопнув перед ним каретную дверцу, а кучер, притихший за колесом, сам не хотел смотреть ни на что.
Человек приближался к карете с пистолетом в вытянутой руке, и вид его был решительный и вместе с тем какой-то оторопелый, словно он был несколько сбит с толку. Капитан, который давно уже достал из-за пояса свои пистолеты, смотрел на него спокойно, и когда человек подошёл достаточно близко, вдруг спросил:
– Вы на каком корабле служили?
Взгляд мужчины затуманился, тот на мгновенье впал в ступор. Капитан между тем скомандовал:
– Опустить пистолет!
Мужчина опустил оружие. Это был здоровый, крепкий малый лет сорока с честными тёмными глазами, невозможно грязный, с заросшим щетинистым подбородком и плохо зажившими следами побоев на лице.
– Так за что вас рассчитали? – спросил между тем капитан, уже убирая свои пистолеты.
– Меня не рассчитали, я сам ушёл, когда меня избил до полусмерти капитан Хилл, – ответил мужчина.
– А, наслышан про такого… И что вы натворили?
– Я плохо отозвался о нашей еде, сэр.
– Хм… И хороший вы матрос?
– Я служил боцманом, сэр, – ответил мужчина не без гордости.
– А ко мне служить пойдёшь? Я – капитан Линч, – спросил капитан, уже улыбаясь. –
Только не боцманом, а матросом… Боцман у меня уже есть. Так пойдёшь?.. Я думаю, что ты не бездельник?
– К вам на «Архистар»? – вскричал мужчина, весь просияв. – Пойду, сэр!.. С радостью, сэр!.. Я не бездельник, сэр!
Мужчина вытянулся по швам, глаза его лучились радостью.
– Ну, вот и хорошо, а то ты страшно напугал нашего кучера, – сказал капитан и крикнул вознице: – Вылезай, приятель, опасность миновала!.. Мы снова едем!
Обрадованный возница стал карабкаться на козлы. Капитан опять обратился к мужчине:
– И как тебя зовут, такого страшного?
– Бенджамин Ганн, сэр, – отрапортовал мужчина.
– О, славное имя, – сказал капитан, заулыбался, потом спросил вдруг: – А хорошо ли ты владеешь пистолетом, Бен Ганн? Кстати, давай его сюда! Сам понимаешь, матросам пистолеты ни к чему.
Капитан протянул руку. Мужчина охотно отдал свой пистолет. Капитан передал пистолет Томасу и продолжил:
– Сейчас ты пойдёшь и помоешься, уж очень ты грязен, братец. Пойдёшь в таверну «Мэри Хоуп», найдёшь хозяйку, её зовут Пруденс… На вот, возьми деньги! Скажешь хозяйке, что тебя прислал капитан Линч, и он просил дать тебе помыться и поесть. Или лучше – сначала поесть, а потом помыться. Не перепутаешь?
– Никак нет, сэр! Ни за что не перепутаю! – мужчина довольно засмеялся.
Глаза его заискрились, и капитан увидел, что это, в общем-то, простой и славный малый. И странно, на душе у капитана тоже почему-то стало легко и славно. Всю оставшуюся дорогу до города он шёл и разговаривал с Беном Ганном, что-то у него спрашивая и выясняя, и уже не страшась возвращения в город: он снова стал самим собой.
Когда они, наконец-то, приехали Бристоль, и Бен Ганн пошёл в таверну, Томас спросил капитана:
– Дэн, а как ты узнал, что он моряк?
– Да по чистой случайности, – ответил тот. – Если бы я не метался туда-сюда, как тень отца Гамлета, и мы бы не остановились, нашему разбойнику не пришлось бы идти к нашей карете. А тут я сразу увидел! Морская походочка, а рожа загорелая, одет в широкие короткие штаны, парень крепкий и сильный. Ну, конечно же, моряк! Как говорят: птицу можно узнать по её песне… А сунься он к нам неожиданно в карету со своим пистолетом, я бы его шлёпнул. Как пить дать, шлёпнул! Повезло этому Ганну.
И друзья зашагали в порт.
Вечером на борт «Архистар» поднялся матрос Ганн, опрятный, сытый и полный решимости сразу заступить на вахту.

****



Глава 5. Призрачный замок феи Морганы

Когда на следующее утро капитан и Томас пришли в дом Трелони, дядя Джордж просиял при виде их, а миссис Трелони объяснила друзьям, что у дочери сейчас с визитом лорд Грей, и та просит извинить её отсутствие. При этом известии светлые ресницы капитана дрогнули и прикрыли глаза, но через мгновение он опять стал непоколебим, и только переносицу его прорезали две резкие морщинки.
Когда все прошли в потайную комнату, капитан развернул узел с картами и подзорной трубой и сказал:
– Я хочу показать вам, господа, что мы привезли из Лондона. Мне кажется, что это нам очень пригодится в нашем расследовании.
Тут все оживились, стали крутить и рассматривать карты, расспрашивая капитана и выражая ему то радость, то удивление. Карты действительно были старые, может быть конца ХVI века, не меньше. В правом верхнем углу у карт был заголовок с пояснениями, которые принято почему-то называть «легендой», хотя ничего легендарного или сказочного в этих пояснениях нет, наоборот – одна чёткость. И вот эти легенды были уже огромным везением.
Собравшиеся опять открыли таблицу, чтобы внести в неё поправки и изменения, которые и приводятся сейчас, дополненные современными названиями для удобства.




– Ну, и что же мы имеем? – задумчиво протянул капитан и откинулся на спинку стула, держа лист с таблицей перед глазами.
Помолчав немного, он сам же и ответил:
– А имеем мы следующее… Самая интересная координата, по моему мнению, – это координата 1. Возможно, северо-западное побережье острова Эспаньола (Гаити), возможно, Наветренный пролив, а возможно, остров Тортуга. Всё, как вы понимаете, «возможно». И Тортуга, как мне кажется, заслуживает нашего самого пристального внимания…
Капитан посмотрел на собравшихся, вспомнил Сильвию, глядящую на него зачарованно, помрачнел и сказал:
– Координаты 2 – северная часть Северной Америки (Новая Франция) – я считаю, надо исключить сразу. Даже если груз с сокровищами Верховного Инки Атауальпы и завезли морем так далеко на север по дороге в Европу, маловероятно, что экспедиция ушла с побережья так далеко вглубь материка. К тому же места эти, в тайге, совершенно неизведанные…
Капитан опять остановился, словно ожидая возражений. С ним никто не спорил, и он продолжил:
– А вот координаты 3 – северо-западная часть южной Америки (Новая Гранада) – очень подходящие. Караван с грузом, следующий из Перу, мог по какой-либо причине застрять на побережье Колумбии, которая с Перу граничит. Причём груз не могли вывезти в Европу из Перу Тихим океаном, тогда кораблю пришлось бы огибать всю Южную Америку, а это очень далеко. Караван обязательно пошёл бы по суше через Панаму или через Колумбию к тому району Атлантики, где его ждал корабль.
Капитан замолчал, словно в задумчивости, вспомнил нижнюю губку мисс Сильвии, понял, что мыслями своими улетает не туда, вздохнул и сказал:
– Координаты 4 – море у побережья Нью-Йорка – тоже можно считать вполне приемлемыми. Почему бы не предположить, что корабль с грузом, плывущим в Европу мимо этих берегов, вдруг застигло штормом или другой случайностью. И сокровища спрятали на побережье, в надежде за ними вернуться.
Он опять остановился, посмотрел в таблицу, при этом в его сознании вдруг со всею ясностью возник силуэт Сильвии, стоящей у окна, и тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Заговорил вновь:
– Все остальные места, как-то: Западная Африка, север Атлантического океана у берегов Ирландии, южная и северная часть Атлантики и, тем более, Центральная часть Атлантического океана, кажутся мне совершенно нереальными: зачем корабль с сокровищами туда бы занесло?.. Ну, вот если только координата «Море у берегов Португалии» – очень правдоподобное место, хотя весьма известное…
Тут капитан прервался и спросил:
– Миссис Трелони, я думаю, мисс Сильвии тоже было бы интересно послушать, о чём мы сейчас тут разговариваем… Её гость ещё не ушёл?..
Миссис Трелони растерялась: не могла же она побеспокоить дочь, которая находилась в обществе лорда Грея? Но ответила, что сейчас посмотрит и попросит принести всем чай.
Мистер Трелони проводил взглядом родственницу, а когда дверь за нею закрылась, спросил у капитана придушенным шёпотом:
– Не хотел говорить при Гертруде… Но вы знаете, что арестованного капитана Белью полностью оправдали и отпустили?
– Я ничего ещё не слышал, – ответил капитан таким же шёпотом и уже обычным голосом спросил: – А почему отпустили?
– К констеблю пришла некая дама и сообщила, что в ночь убийства капитан Белью был у неё. Кажется, по-латыни это называется «alibi» – «быть в другом месте». Но как вам это нравится? Ай, да капитан Белью! Имея такую красавицу-жену.
Капитан промолчал, а потом спросил:
– Скажите, вы ведь, наверняка, прочитали уже новую часть манускрипта… Что там написано?
Тут Томас, до этого тихо стоявший у окна, подошёл ближе. Дядя Джордж встал, вытащил из сундука свиток и начал рассказывать, пробегая по тексту глазами:
– Документ, судя по всему, написан до июля 1538 года, когда Диего де Альмагро был казнён. Видимо, предчувствуя гибель, тяжело больной Альмагро решился вывезти большую часть своей добычи, чтобы сохранить её для сына, которому и предназначался манускрипт. Он снарядил экспедицию в Испанию и отправил сокровища с носильщиками-индейцами и верными себе конкистадорами… А вот куда те успели дойти? Все три части манускрипта написаны одной рукой, но третий, самый конец, – явно в спешке… Там и тушь другая, поэтому она и растеклась.
Дверь отворилась и вошла миссис Трелони. За ней дворецкий Диллон, великолепный, как корабль под всеми парусами, внёс поднос с чаем. Миссис Трелони, конечно же, ничего не сказала о дочери, а капитан предпочёл больше не спрашивать.
Дядя Джордж поспешил любезно сообщить:
– Труда, мы тут как раз обсуждаем манускрипт Диего де Альмагро.
– Ах, это так интересно, – ответила та. – Куда же они успели доплыть? Если бы рукопись не размыло… А что это за новая подзорная труба, капитан?
– Давайте посмотрим, – ответил тот. – Я хочу проверить одно своё предположение.
Он достал из сундука подзорную трубу старшего брата Трелони и положил на стол рядом с трубой из лавки «Эспаньола». Трубы были похожи, как две горошины.
– Так я и понял с самого начала, – подытожил капитан. – Они словно сделаны одним мастером, а может, так оно и есть… Но хочу вам сказать, что в обиход зрительные трубы вошли только в конце ХVI века. То есть, маловероятно, что наша труба принадлежала самому Диего де Альмагро.
С этими словами капитан снял латунную крышку с объектива трубы старшего брата, аккуратно достал линзу и принялся откручивать крышку на объективе трубы из лавочки.
– Я хочу попробовать поменять линзы у труб местами, – пояснил он.
Капитан собрал трубу старшего Трелони с новой линзой и посмотрел в неё. И опять ничего не увидел. Он хмыкнул и произвёл такой же обмен и с линзами окуляров. Труба старшего Трелони по-прежнему ничего не показывала.
– Ха-ха-ха, – членораздельно выговорил капитан. – Ничего не получилось. Что же это за труба такая странная досталась старшему брату Трелони от его отца?
И он опять вставил обратно все линзы от объективов и окуляров обеих труб, сел и сказал:
– Надо придумать что-нибудь ещё.

****
В это время лорд Грей рассказывал Сильвии о своей любимой книге Джонатана Свифта «Путешествия в некоторые отдалённые страны света Лемюэля Гулливера».
– Ах, Сильвия, – говорил он своим тихим и лишённым всяких живых интонаций голосом. – В этой книге фантазия Свифта развернулась в полной мере. Он выдумывает диковинные народы, языки, обычаи, ритуалы и даже государственное устройство… И, мне кажется, что скоро некоторые придуманные им слова, например, «лилипут», обязательно войдут во все языки мира.
– А мне больше всего понравилось, милорд, как интересно и точно Свифт рассчитывает, сколько молока может дать лилипутская корова, – Сильвия невольно улыбнулась, от чего у неё на правой щеке, только на ней одной, проступила ямочка.
Джон Грей, как зачарованный, смотрел на эту ямочку и не мог отвести взгляда. Проглотив комок в горле, он выговорил:
– Прошу вас, дорогая, называйте меня Джоном.
– Хорошо, Джон, – согласилась девушка, как-то сразу помрачнев.
Грей, словно не заметив этого, продолжал рассказывать:
– И я надеюсь, дорогая, что вы без труда угадали, что за распрей остроконечников и тупоконечников скрывается наша извечная борьба католиков и протестантов… А партии «высоких каблуков» и «низких каблуков» – это же наши виги и тори, вы не находите?.. А какая грустная метафора – порядок избрания премьер-министра, когда претендентов на эту должность заставляют ходить по канату. Уж кто-кто, а Свифт знал, как непросто и опасно быть премьер-министром в Англии.
Сильвия невольно заслушалась: лорд Грей определённо был очень умным и образованным человеком, намного умнее и образованнее её. Тут она подумала о капитане Линче, и её душа опять заныла, как размозжённая. Ей было худо и муторно, хотелось плакать. Лорд Грей между тем продолжил и, что удивительно, даже с каким-то воодушевлением:
– Но в этой книге заключена не только сатира на людей и события. В ней огромная вера в человека, в его возможности… Все эти путы, все эти колышки и верёвочки, связывающие Гулливера – это мелкие, но неприятные условности, сковывающие нового человека. Но он выпрямится во весь рост от неравенства, от гнёта религиозных догм, от всех мешающих предрассудков! Новый человек, человек разумный, сможет одним махом прекратить ненужные войны, так же как Гулливер смог увести за верёвочку вражеский флот!
С этими словами он взял безвольную руку Сильвии и нежно припал к ней губами.
Сильвии вдруг стало невыносимо жалко его и стыдно себя.

****
Задумчивость капитана, в которой тот пребывал после слов «надо придумать что-то ещё», прервал дядя Джордж, который сказал:
– А знаете, капитан, пока вы были в Лондоне… Ну, я, конечно же, занялся переводом третьей части пергамента и… Как мне кажется… Может быть, это важно…
– Ну, так говорите же, мистер Трелони! – воскликнул капитан. – Что вы обнаружили?
– Ах, капитан, это настолько нелепо, что я, право, не знаю, – сконфузился дядя Джордж и опять ухватился за свой парик.
А парик на нём был сегодня по последней моде – лёгкий, совсем короткий парик «крыло голубя»: два-три ряда упругих локонов, тщательно закрученных на висках, а сзади – небольшая косичка или хвост, стянутый лентой.
– Я вас сейчас убью, – с ласковой улыбкой проговорил капитан.
– Джордж, говори яснее, – Миссис Трелони тоже нетерпеливо смотрела на деверя.
– Да это сущий бред! – вскричал тот и схватил со стола третью часть манускрипта. – Всё очень размыто, тушь отвратительная, но я кое-что смог прочитать! «Сначала кружева слева направо… Намочить ткань… Потом – свечи… Потом – трубка… Ты увидишь… Зрительное стекло…» Всё! Ну? Вы что-нибудь поняли?
– Очень даже может быть. Очень даже, – Капитан подошёл к сундуку и стал доставать из него «дурацкие вещи», одну за другой. – По крайней мере, нам стало известно, что все эти предметы имеют прямое отношение к поиску сокровищ и что они не плод безумного воображения, извините, вашего покойного батюшки.
Затем он поднял оконную раму, перевесился наружу, что-то высматривая там, и вдруг крикнул:
– Садовник Тредуэлл, подойдите на минутку!
Скоро снаружи раздался голос садовника:
– Чего изволите, сэр?
– А скажите, любезнейший, не найду я у вас немного табаку, для трубки?
– Конечно, сэр. Рад услужить, сэр… Мигом принесу!
Крайне заинтересованное «розыскное общество» не спускало с капитана глаз. Мистер Трелони не выдержал первый.
– Капитан, что вы собираетесь делать? – вскричал он и затеребил, одёргивая, полы своего жюстокора.
– Что делать?.. Курить, конечно, – спокойно ответил тот и спросил с поклоном у хозяйки: – Вы позволите, мадам?
– Ах, Дэниэл, ну что вы спрашиваете! Конечно же, курите! – разрешила миссис Трелони, весь облик которой выражал ожидание, томившее её уже давно.
– А пока мы займёмся кружевами, – сказал капитан, подходя к столу.
Он раскрыл две выкройки шкатулки, как книгу, и положил их на стол мозаичным набором вверх. Затем на правый край правой выкройки капитан поставил подсвечник, на левый край левой выкройки он поставил другой подсвечник, повернув фигуры горгулий к себе мордами. Потом покрутив подсвечники то спинами, то мордами к себе в разных сочетаниях, неожиданно подсвечники снял, а на их место расстелил кружевное полотно и пригладил его руками.
Как вы помните, дорогой читатель, полотно представляло собой широкую ленту длиной чуть более фута, в середине которой виднелось золотое плетение, прожжённое дырочками от искр. Капитан расстелил кружево по выкройкам и – что интересно – оно точно совпало с рисунком узора-маркетри на центральной части соединённых выкроек. Все ахнули про себя: ну почему они раньше не догадались? Это же так просто было сделать!.. Вот только зачем?
Капитан, чувствуя недоумение собравшихся, сказал:
– Это приспособление, которое теперь называют «шифровальной решёткой», приписывают итальянскому математику, философу и астрологу Джироламо Кардано, который жил в первой половине ХVI века… По-другому, решётка называется «решёткой Кардано». Предложил он её для шифрования секретных сообщений под простое послание – обычное письмо или текст в книге. Впоследствии кардинал Ришелье применял «шифровальную решётку» в своей личной и деловой переписке.
Правда, обычно шифровальную решётку делали из металла, бумаги, картона – из чего-нибудь жёсткого. Но здесь, как видите, применены кружева, хотя и закреплённые золотной нитью… Но принцип остался тот же: на имеющийся текст мы накладываем решётку, через прорези читаем буквы, которые видны, и из них складываем слова. Причём решётку, а именно так и делают обычно, можно размещать на зашифрованном сообщении в четырёх положениях: лицом вверх, лицом вниз и с обратной стороны – вверх и вниз. Нам ещё повезло, что шкатулка имеет прямоугольную форму, а не квадратную. Но судя по тому, что шрифты на наших выкройках образуют просто набор вырезанных букв, иногда перевёрнутый, составители зашифрованного послания особо не мудрили… Вот только, сколько раз они переворачивали решётку – мы не знаем. Нам известно только – «кружева слева направо», поэтому вариантов будет много.
– А что мы, таким образом, ищем? – спросила миссис Трелони.
– Мы ищем описание курса корабля, на котором переправляли сокровища, – сказал капитан. – Поэтому мы будем завтра расшифровывать с мистером Трелони выражения вроде «корабль идёт бакштаг правым галсом 10 румбов» или «корабль идёт штирборд* полнее 6 румбов». Вы мне поможете, мистер Трелони?
– О, конечно, капитан, – ответил дядя Джордж, он искоса посмотрел на миссис Трелони и приосанился.
Вошёл дворецкий Диллон и передал кисет с табаком от садовника. Капитан положил табак на стол и начал поворачивать кружевное полотно в разных положениях на досках выкроек. Мистеру Трелони он диктовал буквы и цифры. Тот усердно записывал на листе.
– А что вы сейчас делаете, капитан, – спросила миссис Трелони, у которой от обилия букв закружилась голова.
– Пока записываем буквы и цифры, чтобы потом найти нужные сочетания, – ответил тот. – К сожалению, нам многое не известно, поэтому искать приходится эмпирическим путём.
Миссис Трелони поджала губы. «Мужчины – очень странные существа», – подумала она… Вместо того, чтобы сказать, что они ничего не знают и не понимают, и просто тычутся, как слепые котята, они говорят нам «эмпирическим путём», и им всё сходит с рук… Женщине такое и в голову бы не пришло, женщина сказала бы честно, что ей ничего не известно!
И она пошла справиться про обед, поскольку время уже близилось к этому. Обед был готов, но вернувшись, она увидела, что капитан с Томасом собирается уходить, и попрощалась с ними.
А друзья направились в таверну к Усатой Пруденс, и та накормила их от души, и хоть в зале было дымно от табака, шумно от крика и воняло жареной рыбой, капитан чувствовал себя хорошо и спокойно, хотя его и пробирала иногда неприятная мысль, что он опять сбежал.
Но он не мог видеть за столом Сильвию, сидящую рядом с лордом Греем. Это было выше его сил.

****
Капитан шёл, спотыкаясь, по дороге в Шорби.
Дорога была широкая и ровная, по обочинам росли кусты остролиста, а дальше, за ними, виднелись кроны дубов, которые образовывали сплошную чашу. Ноги у него были словно свинцовые, в боку кололо, голова кружилась, но он шёл, потому что так было надо. Внезапно он остановился и прислушался: сзади его настигал, непрерывно нарастая, странный гул, в котором вскоре явственно стал различаться конский топот. Капитан шагнул с дороги на обочину, раздирая тело о шипы остролиста, и замер – мимо него, в полном беспорядке, пронеслись первые всадники, многие из которых были ранены. Рядом с ними, подбрасывая окровавленные седла, мчались лошади без седоков.
Всадников было много, они текли, как наводнение, но скоро капитан всё же привык различать их: некоторые были в доспехах, иные вооружены, другие держали знамёна и те колыхались у них над головами, как чёрные, красные и золотые волны. И тут же, следом за всадниками, уже в клубах густой пыли, потянулись обозные телеги. Их возницы безумно вопили, подстёгивая своих кляч, и те силились бежать неуклюжей рысью, сбиваясь и путаясь в беге, и у капитана в ушах стоял гул от громыхания колёс, конского топота и ржания, свиста кнутов и криков людей, а обозы всё тянулись и тянулись, и не было им конца.
Но вот прошла последняя телега, и всё стихло.
Капитан опять шагнул на разбитую дорогу и увидел последнего воина – рыцаря на белом коне в изрубленных, совсем разбитых латах. Рыцарь подъехал, поднял глаза, и капитан узнал его – это был лорд Грей. По его лицу текла кровь и капала с подбородка на когда-то великолепные доспехи.
Когда Грей проехал мимо, капитан вышел на середину дороги, остановился и долго смотрел ему вслед, пока тот не исчез на горизонте…
И только тогда капитан проснулся.

****
Капитан засел за расшифровку надписей, уединившись с мистером Трелони, который сообщил ему между делом, что Сильвии дома нет: лорд Грей пригласил её на скачки. Больше на посторонние темы они не разговаривали, работы было много.
К миссис Трелони в это время пришёл с визитом приходской священник Уильям Батлер с супругой. Справившись о здоровье гостей, миссис Трелони заговорила о погоде, которая была с самой весны то слишком сухой, то слишком влажной, то слишком жаркой, то слишком холодной. Гости её поддержали: в самом деле, с погодой творится что-то неладное.
Потом уже с этой темы они плавно перешли на увлечение преподобного – выращивание овощей, а в частности, капусты, которую тот обожал высаживать в несметном количестве, считая выращивание цветов уделом женщин, которым некуда девать время. Только капуста занимала сердце и голову преподобного.
Вот и сейчас он, скучив брови, говорил громким уверенным голосом:
– Вы же знаете, миссис Трелони, что ни одной другой огородной культуре не требуется такая частая сменяемость места выращивания, как капусте. А уход за нею начинают с посадочного полива, а повторяют полив в первые дни ежедневно…
Он остановился и посмотрел на миссис Трелони – та улыбалась и с видимым удовольствием внимала ему.
– А в первой декаде мая, – голос преподобного окреп, и в этом была видна привычка проповедовать, – начинается вылет капустной мухи. Листья молодой капусты повреждаются также крестоцветными блошками, жуками-листоедами, капустной молью, гусеницами капустной и рапсовой белянок, а ещё, – вы представьте только, – капустной тлёй!..
Голос преподобного властно гремел, квадратное лицо налилось гневом, а нижняя губа презрительно выпятилась. Он поднял указательный палец и потряс им. И в этой наступившей на минуту тишине миссис Трелони вдруг сказала:
– Скажите, мистер Батлер, давно хотела вас спросить. Я узнала, что вы приходили к моему бедному мужу в день его смерти… Не можете ли вы сказать, о чём вы разговаривали с покойным Джоном?
Священник опустил палец в явном замешательстве. Он был определённо сбит с толку, нижняя губа его поджалась, глаза опустились и забегали. Наконец, он нашёлся:
– Мы разговаривали с вашим мужем… Он хотел сделать пожертвования нашей церкви и пригласил меня. Мы говорили с ним о том, как лучше распорядиться этими деньгами.
Преподобный Батлер сник. Миссис Трелони, глядя на его съёжившуюся фигуру, думала, что теперешнее поведение гостя никак не вяжется с его обычными уверенными и властными манерами… Надо рассказать об этом ловкому человеку мистеру Эрроу – может быть, он что-нибудь поймёт.
А преподобный до конца визита уже не мог оправиться от испуга. Он считал, что его приход к сквайру остался в тайне. Кто же его видел? Надо подумать… Так его видел Джордж Трелони! Ну, конечно же! Точно!
Гости вскоре откланялись.

****
Когда миссис Трелони вернулась, капитан с мистером Трелони уже почти определились с наборами букв. Но глянув в удручённые глаза капитана, она поняла, что он явно не удовлетворён, и посмотрела на деверя – тот недоумённо пожал плечами.
А капитан, всё так же не выходя из задумчивости, попросил принести в комнату таз с холодной водой, уксус, четыре полотенца, одну салфетку и сходить в мастерскую за Томасом. Вскорости требуемое принесли, а когда пришёл Томас, капитан и дядя Джордж стали задвигать шторы на окнах.
Миссис Трелони спросила, замирая от волнения:
– Что здесь будет?
– Ещё и сам не знаю, – сознался капитан.
– А, эмпирическим путём, – пробормотала миссис Трелони.
– Так точно, мадам… Вы удивительно быстро всё схватываете, – ответил капитан, улыбнулся и склонился в поклоне.
Между тем в комнате сделалось темно. Только на камине горела свеча в канделябре, которая не столько освещала комнату, сколько дарила ей причудливые, загадочные тени. Явственно слышалось мерное тиканье часов, а может, это стучали в унисон сердца наших героев, кто знает. Капитан расставлял на столе «дурацкие» предметы.
Сначала он сдвинул на середину стола «раскрытую книгу» деревянных выкроек. На края их, справа и слева, поставил подсвечники с горгульями, повернув их зверскими харями к себе. Затем взял бутылочку с уксусом, вылил несколько капель в таз с водой и бросил туда полотенца, которые потом, подтянув кружевную манжету, достал, слегка отжал и начал расстилать вокруг выкроек.
– Капитан, а зачем здесь уксус? – спросил дядя Джордж почему-то шёпотом.
– Для понижения температуры воды, – ответил тот тоже шёпотом. – Чтобы вода быстрее испарялась и быстрее поднимались вверх.
Томас протянул капитану сухую салфетку, тот вытер руки и лучинкой зажёг от канделябра обе свечи в оловянных подсвечниках-горгульях.
– Вот теперь мы, наконец-то, можем и покурить, – удовлетворённо сказал он, потянулся к столу и взял кисет.
Табак у садовника Тредуэлла был резаный. Пока капитан насыпал табак в трубку, собравшиеся не спускали с него глаз. Потом капитан с помощью лучинки раскурил трубку, ещё раз вдохнул из неё и выдохнул, прикрывая глаза. По комнате поползли клубы сладковатого дыма, которые скапливались над столом. И вдруг в этих клубах что-то мелькнуло и повисло в воздухе неясной серебристой субстанцией.
– Fata Morgana, – потрясённо выговорил дядя Джордж.
– Только не делайте резких движений, – предупредил всех капитан и медленно стал обходить край стола.
– Фата-моргана? Что это такое? – вскричала миссис Трелони. – Да говори же, Джордж!.. Объясни толком!
– Я читал об этом, Труда, не кричи, – ответил мистер Трелони, не спуская глаз с видения. – Очень часто в Мессинском проливе, отделяющем Сицилию от Апенинского полуострова, происходит этот красивейший из земных миражей – фата-моргана… Над тёплой водой скапливаются несколько слоёв холодного и тёплого воздуха, а над морем возникают волшебные замки… Легенда гласит, что это хрустальная обитель феи Морганы, которая живёт на морском дне и обманывает доверчивых моряков.
А капитан, между тем, подвигал крышку шкатулки с зеркалом по столу, и видение стало ярче. Потом он подвигал зеркало, отогнул его ножку и перенёс его чуть в сторону. Видение стало отчётливее, но что это было, никто сказать не взялся бы. Это мог быть и горный массив с вершинами из серебристого льда, и замок с готическими башнями и шпилями, и многое другое, сообразное воображению зрителя. Капитан опять пустил над столом клубок дыма и произнёс:
– А теперь хотелось бы понять, для чего здесь нужна эта зрительная труба.
Раскрыв трубу, он приблизил её к глазу и стал всё также медленно перемещаться с трубой вокруг стола. Потом воскликнул с досадой:
– И опять ничего не видно!
– У Диего де Альмагро не было правого глаза, – вдруг сказал Томас. – Я видел его портрет на старинной гравюре.
По комнате пронёсся вздох, а капитан переместил трубу к левому глазу. И тут же вскричал:
– Вот это да!
– Что? Что там? Что там такое? – Все готовы были ринуться к капитану.
Тот предостерегающе поднял руку и разрешил:
– Медленно подходите по одному. Сначала вы, миссис Трелони.
Когда та приблизилась, капитан показал ей, как держать трубу и куда смотреть. Миссис Трелони жадно вгляделась и проговорила:
– Я вижу две горы, по виду, как на гобелене. Водопад. Речка. У подножия гор – трава, камни и деревья… Но всё не цветное, а туманное, призрачное… Как красиво! Джордж, иди посмотри!
Мистер Трелони неспешно придвинулся к родственнице, взял из её рук трубу, приставил к глазу и вдруг обиженно произнёс:
– А я не вижу деревьев! Камни вижу… Две горы. Вижу птицу в небе… Но деревьев нет. И вообще! Что внизу под горами, ничего не понятно. Там или море, или песок. Всё ровное.
В комнате повисло молчание. Капитан посмотрел на мистера Трелони, потом на хозяйку, которая была почти на голову выше сквайра, и спросил:
– Том, а ты не знаешь, какого роста был Диего де Альмагро?
– Не припоминаю, – ответил тот. – Но о его низком росте в хрониках не стали бы писать всё равно… Можно мне посмотреть?
Дали трубу Томасу. Тот взглянул и воскликнул потрясённо:
– Ах, какая удивительная работа! Но я вижу деревья, а вот водопада не вижу. Зато горы вижу очень отчётливо. А у подножия гор – и правда всё ровное.
И тут видение над столом стало меркнуть. Капитан пустил ещё дыма, но тщетно – видение пропало. Все испуганно, с немым вопросом в глазах повернулись к капитану.
– Миссис Трелони, а у вас не найдётся для нас других свечей? – спросил тот и показал на подсвечники с горгульями. – А то старые свечи, как видите, несколько прогорели.
Все облегчённо вздохнули и заговорили разом. Поднялся шум. И сразу стало жарко, душно и дымно. Решили открыть окна. Миссис Трелони пошла за свечами. Капитан с Томасом погасили свечи в оловянных подсвечниках, а полотенца побросали в таз. Когда хозяйка вернулась в комнату, джентльмены о чём-то громко спорили, но увидев её, смолкли.
– Можно спросить, капитан, что мы сейчас видели? – спросила миссис Трелони в наступившей тишине.
– Я думаю, мы видели старинный «Волшебный фонарь», по латыни «Laterna magica», – ответил тот. – Это очень древнее изобретение… О секрете световой проекции писал ещё древнегреческий философ Платон. В книге «Аллегория о пещере» он объяснял устройство проекционного аппарата. А Пифагор, побывавший в Египте, демонстрировал у себя на родине, как можно «вызывать духов». Позднее, в ХVI веке, световую проекцию использовали иезуиты, показывая верующим ужасы преисподней. Наверняка на обоих наших зеркалах, которые сделаны из металла, выгравированы под определённым углом неприметные рисунки, отражающие свет… Не хотите посмотреть ещё раз?
И они опять стали готовиться: закрыли окна, отжали полотенца, задвинули шторы, зажгли свечи и встали за спиной капитана, который опять принялся раскуривать трубку. Фантасмагория началась – снова над столом в клубах дыма возникло призрачное видение, снова первым его рассматривал капитан, который теперь приседал по-разному. Потом он передал трубу миссис Трелони и попросил её присматриваться к деталям.
Миссис Трелони так и сделала, только она не приседала, видимо сочтя, что даме такое производить неприлично. Зато дядя Джордж приседал долго и старательно, склоняясь при этом вправо и влево. Томас тоже приседал и даже вставал на цыпочки, делая маленькие шажки. При этом все рассказывали об увиденном, которое было странно противоречиво.
Все согласились, что две горы, – левая пониже, а правая повыше, – очень похожи на изображение гор на гобелене. А вот дальше начинались разногласия.
Миссис Трелони и капитан, с высоты своего роста, видели всё так, как было изображено на гобелене – горы, водопад, трава, камни, речка, деревья. Но когда капитан присаживался ниже, то он, как и Томас, уже не видел водопада и травы, а видел у подножия гор деревья, и всё было, как в тумане. А вот когда капитан приседал ещё ниже, то тут уж пейзаж совершенно менялся, потому что в небе, в самом деле, парила птица, и только горы оставались без изменений. Причём дядя Джордж настаивал, что у подножия гор лежит волнистый песок или даже плещут морские волны.
И мужчины опять громко заспорили, отстаивая свою правоту, потом посмотрели на миссис Трелони и смолкли. Тут дворецкий доложил, что кушать подано. Миссис Трелони пригласила гостей отобедать, и все двинулись в столовую.
В столовой миссис Трелони сообщила, что Сильвия ещё не вернулась домой, и у капитана сразу отпустило стиснутую болью грудь. Он незаметно выдохнул, морщинки на его переносице разгладились.
Обед прошёл в оживлённой беседе.

****
Когда поздно вечером Сильвия в сопровождении лорда Грея, вернулась домой, она была полна мыслями об увиденном за день.
Ипподром, который окружало море карет, пешеходов, матросов, и кипящие народом павильоны, поразил её, смутил, и вечером все впечатления этого дня смешались в её голове в один вибрирующий, изумительный по своей яркости калейдоскоп.
У неё в ушах всё ещё гремели стальные стремена, скрипели кожей седла, в воображении гнулись лошадиные шеи, сияли разноцветные попоны, развевались хвосты, косили умные глаза, и чья-то нервная поджарая кобыла, как на пружинах, переступала на своих эластичных бабках, а крупный, восхитительно правильной формы жеребец лорда Грея с чудесным задом и стройными ногами дышал ей в ладонь. И всё это мелькало, звенело и кружило голову.
А после заезда: потные, измученные лошади, которых конюхи уводили на покой, и такие же усталые, но возбуждённые наездники в забрызганных грязью жюстокорах, и шум толпы, и радостный звон колокола – всё это было так празднично, так не похоже на её обычную жизнь, что растерявшаяся в первые минуты Сильвия совсем потеряла голову и забылась, но только до тех пор, пока не узнала, что жеребца лорда Грея зовут Капитаном. И разом все терзания последних дней вернулись к ней и даже с удесятерённой силой.
И сейчас в столовой, сидя рядом с матерью, Сильвия старалась передать ей свои впечатления от сегодняшнего дня. Получалось скверно, ей не хватало слов и почему-то казалось, что мать её плохо слушает. Сильвия замолчала, постукивая ложечкой по тарелке. Её полная нижняя губка задрожала, и она сказала вдруг:
– Лорд Грей – очень хороший человек, умный, добрый, честный… Но я не люблю его, мама!
– Сильвия! – охнула миссис Трелони, хватаясь за сердце. – Я тебя умоляю!
– А я тебя умоляю меня не умолять! – отрезала Сильвия и встала, загремев стулом.
Она стояла, возвышаясь над матерью, гордая, сильная, непреклонная, со сверкающими гневом тёмными глазами. У неё даже ноздри раздувались от ярости. И тут миссис Трелони, наконец, сообщила ей последнюю новость:
– Мы сегодня в потайной комнате видели призрачный замок феи Морганы!
Сильвия оторопело посмотрела на мать и выговорила:
– Что? Что вы видели?
– Ах, это всё придумал капитан Линч! – воскликнула миссис Трелони и понизила голос. – Мы видели место с сокровищем… С помощью самого великого Пифагора. Ой!.. Или самого великого Платона?
Тут она на секунду задумалась и уже досадливо вскричала:
– Ах, да какая разница! Это совершенно не важно!
Потом она опять замолчала, моргая, и проговорила растерянно:
– Но только с помощью мужчины мы сможем посмотреть его сейчас – я не умею курить трубку.
– Мама, что ты говоришь? – спросила совсем сбитая с толку Сильвия.
– Молчи, дочь моя, молчи! Я уже всё придумала! – опять вскричала миссис Трелони и громко позвала, обернувшись к двери: – Мистер Диллон!
Дверь открылась, появился дворецкий.
– Мистер Диллон, вы же курите трубку? – спросила у него хозяйка, в её голосе звучало нетерпение, она даже туфелькой под столом постукивала слегка.
Дворецкий закряхтел в смущении и скованно ответил:
– Да. Курю… В свободное время.
– Нам надо раскурить трубку в дальней комнате. Помогите мне, – попросила миссис Трелони и объяснила дочери: – Без дыма фата-моргана не получится!
– Почту за честь, – ответил дворецкий и поклонился.
И они пошли в потайную комнату: дворецкий Диллон – с важным и непоколебимым видом, Сильвия – в большом трепете потому, что она всегда была согласна слушать о том, что придумал капитан Линч, а миссис Трелони…
Миссис Трелони сейчас была готова хоть на голове стоять, только бы не возвращаться к разговору о лорде Грее.

****
На следующее утро миссис Трелони отправилась в банк.
Банкир Александр Саввинлоу принял её, как всегда, весьма любезно: он вышел из своего кабинета, встречая в дверях, проводил в кресло для посетителей возле своего стола, сам сел напротив и с нежной улыбкой справился о здоровье. Миссис Трелони ответила и справилась о здоровье банкира, его жены и детей. Потом они пришли к общему мнению, что погода, кажется, установилась на лето. И только потом миссис Трелони объяснила, что хочет снять часть денег со счёта мужа.
– Но, миссис Трелони, у вашего покойного мужа не осталось в моем банке никаких денег, – сказал банкир Саввинлоу мягко. – Более того, он мне остался даже немного должен… Но я, как ваш друг, не буду напоминать вам о таком пустяке. Миссис Трелони, не тревожьтесь: я прощаю долг вашего покойного мужа!
Банкир мысленно оглядел себя со стороны – и со стороны он себе определённо понравился. Он постарался втянуть живот и поднять величественно голову. Голова поднялась, а вот живот втягиваться никак не хотел. Банкир поспешил переменить положение тела: он встал, подошёл к миссис Трелони и взял её руку, безвольно лежащую на подлокотнике.
И тут миссис Трелони, наконец, собралась с силами и проговорила:
– Но Джон даже не намекал мне, что мы разорены… Наоборот, он собирался купить ещё один корабль и советовался со мною о выборе. Я ничего не понимаю.
Банкир Саввинлоу горестно вздохнул.
– Мне об этом ничего не известно, Гертруда, поверьте, я и сам в недоумении, – сказал он со слезами в голосе. – Но я готов сделать всё, что в моих силах. Вы можете у меня занять денег на любой срок… С минимальным процентом.
Маленькие голубые глазки банкира Саввинлоу смотрели участливо, сладкий рот жалостно улыбался. А между тем он, – весь олицетворение сострадания и сочувствия, – мягко, но решительно увлекал миссис Трелони за локоть из своего кабинета. Услужливо растворив перед нею дверь, он так же мягко провёл её мимо столов клерков до самого выхода из банка.
Миссис Трелони двигалась за ним, как в трансе, едва передвигая ноги. Её глаза ничего не видели. На крыльце она с трудом расслышала, что говорил ей банкир – какие-то заверения и сочувствия, приглашение приходить в любое время, и прочее, прочее и прочее… Когда дверь за банкиром закрылась, миссис Трелони, потерянно огляделась по сторонам и сквозь слёзы, наполнявшие её глаза, почему-то посмотрела на небо.
Небо было голубое и безмятежное, как и глаза банкира Саввинлоу.

****
Банкир Александр Саввинлоу страшно гордился собой, гордился своей предприимчивостью и своим состоянием.
Почему-то о состоянии принято говорить «сколотил». Нет, он точно знает, что своё состояние он «слепил», причём слепил сам, как жук-навозник, который по крупиночке, по малой долечке, лепит из навоза шарик и катит его потом, сияя иссиня-чёрной своей спинкой, в известном только ему одному направлении.
Навозный шарик банкира Саввинлоу рос быстро, рос к его радости, как на дрожжах, и банкир был определённо счастлив своим родом деятельности. Он считал, что только так и надо жить, и как глупы те, кто этого не понимает. Как ничтожны остальные людишки – все эти учителя, врачи, мастеровые, портные, которые за жалкие монетки кого-то учат, кого-то лечат, не спят ночами… Да он от одного проданного черномазого имеет денег столько, сколько им и во сне не приснится… А всё потому, что он – банкир и умеет жить.
Женился Александр Саввинлоу, как и планировал, поздно, в тридцать пять лет, на девушке с хорошим приданым, моложе себя лет на пятнадцать и притом красавице. Он уже тогда начинал приобретать видное положение в финансовом мире, был вхож в лучшие дома, и мог выбирать себе спутницу жизни по вкусу. С выбором своим банкир не прогадал: жена родила ему сначала сына, потом дочь и была безропотно во всём послушна. Прожили они уже десять лет, и дочери сейчас было – девять, а сыну – восемь лет.
Но по мере того, как лепилось из разных дел, щекотливых и не очень, состояние банкира, так же быстро подрастали дети, его наследники, преемники этого состояния. И если в жене своей банкир Саввинлоу не сомневался, хотя иногда и видел, как встречаясь с ним взглядом, она невольно отводила глаза, то почему-то с каждым годом всё больше он начинал бояться за детей – а поймут ли они его, когда вырастут? Будут ли любить?.. Эта мысль не давала ему покоя. От этого он баловал детей, стараясь задобрить и расположить к себе, баловал, сам понимая, что любви у них он этим не купит, но ничего поделать с собой не мог.
И сейчас, возвращаясь в кабинет, банкир Александр Саввинлоу думал о своих детях, мысленно прокручивая встречу с миссис Трелони и перебирая все детали этого дела, которое он считал весьма успешным… Постепенно он опять пришёл в отличное расположение духа.
А надо сказать, что банкир Саввинлоу по своей натуре был весьма трусоват, или, как он любил о себе говорить, был крайне консервативен и гордился этим. Предлагая кредит миссис Трелони, он совершал величайший, в своих глазах, человеческий подвиг… «Маловероятно, – думал он, – что ему этот кредит отдадут, тогда придётся довольствоваться малым: взять за долги дом или шхуну, которая ещё неизвестно в каком будет состоянии, может, как плавучее корыто». И ещё он думал, что на лице миссис Трелони не было и следа благодарности… Хм! Ну, да ладно, она потом, безусловно, оценит его поступок по достоинству.
И банкир Александр Саввинлоу стал подсчитывать свои доходы.

****



Глава 6. На нашей сцене появляется Капитан Флинт

Миссис Трелони вернулась домой из банка. Посидев в изнеможении какое-то время, она написала письмо к капитану Линчу, в котором приглашала его для важных переговоров.
Когда капитан пришёл, она справилась о его здоровье и некоторое время обсуждала с ним каверзы английской погоды: «Ну, скажите, пожалуйста, как сегодня ветрено!» А потом вдруг, словно в воду прыгнув, произнесла:
– Капитан Линч, я, как владелица корабля, хочу послать вас на «Архистар» в Новый Свет на поиски сокровищ Диего де Альмагро!
Капитан посуровел лицом и возразил:
– Но, миссис Трелони, вашей шхуне лучше не плыть в Новый Свет.
– Но почему, вы же туда уже ходили? – ахнула кораблевладелица.
– Ходил и уцелел только чудом… Позвольте, я вам расскажу, в чём тут особенность, – мягко ответил капитан.
Он вздохнул и начал:
– Если вы сейчас откроете карту и соедините Бристоль с островом Эспаньола, конечным пунктом нашей экспедиции, то получите не такое уж большое расстояние. Но парусники не ходят по прямой, мадам. Они двигаются по ветрам и течениям.
А с ветрами и течениями в Атлантике всё обстоит так: воздушные потоки и океанская вода между Старым и Новым светом постоянно кружат по часовой стрелке по контуру огромного эллипса между Азорскими островами и знаменитым Саргассовым морем.
И «Архистар» надо выйти из Бристоля, спуститься до широты Лиссабона напротив мыса Рока, поймать там пассат и быстро идти до Эспаньолы по пассатам и Северному Пассатному течению… А потом отправиться в обратный путь: идти Атлантикой на север по Антильскому течению и Гольфстриму – вдоль Багамских островов и побережья Флориды до мыса Хаттерас… Затем ловить антипассаты и тем же бакштагом идти домой. Так ходили золотые и серебряные галеоны испанского «Флота Индий», так же идёт теперь работорговля с Америкой.
Но дело в том, что «Архистар» – это шхуна, то есть, корабль с косыми парусами, и она прекрасно ходит круто к ветру, что очень помогает в Индийском океане с его неустойчивыми ветрами. А вот на маршруте в Новый Свет, когда дуют постоянные попутные ветры, шхуны неустойчивы, начинают рыскать, то есть, терять скорость, и требуют неустанного внимания… В то время, как фрегат, бриг или барк с прямыми парусами при постоянном попутном ветре могут неделями идти одним курсом, ничего не меняя в парусах и не делая никаких манёвров. А это, сознайтесь, очень удобно при дальних рейсах.
Поэтому при встрече с пиратским или каперским бригом у шхуны «Архистар» почти не будет шанса! Нас догонят и возьмут на абордаж! Вы можете потерять «Архистар», мадам!
Во время этого рассказа у миссис Трелони отчаянно расширялись глаза. Когда капитан умолк, она воскликнула:
– Ах, Дэниэл, но что же мне делать? У меня нет брига! И денег больше нет! Наш стряпчий, мистер Белл, зачитал завещание… А деньги, которые лежали у банкира Саввинлоу, куда-то пропали! Я разорена! У меня последняя надежда на это сокровище! И я в таком деле не могу нанять другого капитана – я доверяю только вам! Вам одному!
Она замолчала, и вдруг закричала в пустоту потолка, стискивая руки:
– Господи, что будет с нами? Что будет с Сильвией? Она же ничего не знает!
Миссис Трелони упала на козетку и разрыдалась. Некоторое время, пока она плакала, закрыв лицо руками и сотрясаясь телом, капитан стоял перед ней безмолвно, стиснув челюсти так, что под кожей ходили желваки. Наконец, словно решившись, он присел перед хозяйкой на колено, взял её руку и сказал:
– О, миссис Трелони, вы рвёте моё сердце. Если всё так плохо, я обещаю вам, что отведу «Архистар» в Новый Свет. И обещаю вам, я найду это сокровище, во что бы то ни стало! Клянусь!
И тут дверь открылась, и в гостиную вошла Сильвия. Увидев капитана и мать в таком двусмысленном положении, она задрожала, развернулась и вышла, даже не попытавшись выяснить ситуацию, что, впрочем, весьма характерно для юных девушек определённого, гордого склада характера. Не помня как, Сильвия пришла к себе, заперла дверь и упала на кровать.
А капитан тем временем поднялся с колена – ему было неловко, а ещё почему-то казалось, что им манипулируют. Миссис Трелони тоже встала, потянулась к капитану и произнесла:
– Только Сильвия ничего не должна знать. Она такая гордая, ей будет унизительно, что мы теперь нищие. Прошу вас! Ничего ей не говорите!
– Хорошо, мадам, пусть это будет нашей тайной, – ответил тот.
Капитан попрощался с хозяйкой, которая вытирала крошечным платочком всё ещё бегущие по щекам слезы, направился в прихожую, где взял свой пистолет, и вышел – лакей Джим почтительно склонился ему вслед.
Когда капитан отошёл от дома, то остановился и громко вскричал:
– Чёртовы бабы!
Пройдя ещё несколько шагов, добавил:
– А, впрочем, может так и лучше будет для всех… И для меня, а главное – для Сильвии.

****
Дальше эта история развивалась стремительно.
Миссис Трелони, с плохо замаскированными следами слёз на лице, собрала родных и объявила им, что отправляет «Архистар» на поиски сокровищ. Бледная, как снег, Сильвия, которая всё это время не смотрела на мать, побледнела ещё больше. Дядя Джордж неожиданно для всех вдруг заявил с решительностью, которую от него трудно было ожидать:
– «Архистар» без меня никуда не поплывёт. А я никуда не поплыву без врача, мне слишком дорога моя жизнь, чтобы я подвергал её воле случая.
– Ну, конечно же, на «Архистар» будет врач… Ведь дело-то опасное, – сказала миссис Трелони и со значением посмотрела на деверя.
Тот презрительно фыркнул.
– Не смотри на меня так, Труда. Я сказал, что никто не поплывёт – значит, не поплывёт. А я поплыву обязательно, – повторил он и вскричал: – И не смейте меня отговаривать! Может, я всю жизнь мечтал о морском путешествии?
Женщины согласно притихли, и даже Сильвия не стала переубеждать дядю. Ну, в самом деле, может человек хоть раз в жизни отправиться в морское путешествие?
Тем более, что Сильвии было сейчас не до дяди. Она пошла и закрылась у себя, к чаю не вышла, сославшись на головную боль. Боль действительно раздирала её, но только раздирала не голову, а сердце. У неё болела душа, жизнь казалась ей конченной, без капитана Линча свет ей был не мил, а ещё она подозревала мать в том, что та отняла у неё любимого. Она оплакивала свою судьбу и готовилась к смерти.
А капитан пришёл к миссис Трелони вечером по поводу организации экспедиции.
Для этого он передал ей для её нового управляющего список необходимого, в котором значились: кадки с солониной, свининой, салом и маслом, пронумерованные бочонки с запасом воды, бочки и ёмкости с ромом, ящики галет из зерна, а также абордажные сабли, пистолеты, ружья, чёрный порох (молотый и гранулированный, высшего качества), запалы, пыжи, ядра – соединённые цепью, цементированные, кассетные, овальные и круглые… А также, бесчисленное количество всякой всячины, необходимой боцману, как то: блоки, тали одиночные и двойные, ракс-бугели, ракс-клоты и ракс-тросы, плоские шкивы двойные с тонкой оправой и ординарные с тонкой оправой, ординарные со стропом и однотипные блоки, бортовые кнехты, кофель-нагельные планки и утки для крепления концов… (Это только то, что я запомнила…) Ещё капитан решил установить на «Архистар» нижний блинд – прямой парус на бушприте корабля…
И ещё, конечно же, необходимо было взять товары на продажу.
Тут возникла непредвиденность – наличных денег у миссис Трелони не было, но её уже ничего не могло остановить. Она всё продумала: во-первых, часть экспедиции оплатит деверь, а во-вторых…
– Капитан Линч, – произнесла она очень официально и встала. – Я знаю, что вы обращались к моему покойному супругу с предложением выкупить пай «Архистар». Какой процент вас устроит?
Капитан ответил – миссис Трелони моментально согласилась.
И капитан закрутился. Ибо как писал в своём Первом законе механики великий англичанин Исаак Ньютон, умерший только как десять лет до описываемых мною событий: «Всякое тело продолжает удерживаться в состоянии покоя, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменить это состояние».
Когда капитана «понудили» – он стал сама энергия, яростно погрузившись с головой в снаряжение экспедиции.
Ведь сердце его истекало кровью, потому что до самого своего отплытия в Новый Свет возможности увидеть Сильвию ему так и не представилось.

****
На отплытие «Архистар» обычно сбегались матросы со всего бристольского порта, не занятые на своих кораблях, и даже жители окрестных улиц. Вот и сегодня на причале было не протолкнуться, и только в одном месте, как раз напротив «Архистар», провожающие оставили площадку.
Там сейчас и выстроились матросы шхуны, выпучив глаза и изо всех сил стараясь сдержать хохот, потому что к ним враскачку, походкой старого «морского волка», приближался Капитан Флинт – довольно крупный магелланов пингвин. Рядом с ним с совершенно серьёзной миной на лице шёл штурман Пендайс – помощник и правая рука капитана Линча.
Пингвин, смешно переваливаясь на коротеньких лапах, подошёл к первому матросу в строю и заглянул снизу к нему в лицо, словно что-то ожидая или высматривая. Мимо второго он проковылял, растопырив чёрные крылья, и остановился у третьего. Нагнулся к земле, потом поднял голову, посмотрел в руку матроса хитрыми чёрными глазками, взъерошился и поковылял дальше. Так пингвин и шёл, сильно раскачиваясь и останавливаясь то у одного, то у другого матроса: Капитан Флинт принимал парад. Возле последнего матроса пингвин потоптался и вдруг заорал. На причале поднялся рёв лужёных матросских глоток, мальчишки засвистели и завопили, что есть мочи, в небо полетели шляпы и треуголки.
Уже несколько лет этот пингвин жил в семье штурмана с «Архистар». А уж как тот приучил пингвина «принимать парад» у матросов, одному богу было известно.
– Ну, помилуйте, джентльмены, – говорил Джон Пендайс своим друзьям за рюмкой бренди. – Ну, на кой чёрт мне надо сажать к себе на плечо дурацкого и глупого попугая? Чтоб он мне всё плечо обгадил, а заодно спину и зад? А толку в нём и есть только, что орёт без продуху, да и то, когда не надо. А то ли дело пингвин… Ходит вразвалочку, отличный ныряльщик, умница, к тому же молчалив – слова от него не дождёшься. Зато уж, если рявкнет – так рявкнет, что твой боцман «свистать-всех-наверх». Словом, наш брат – моряк!
Друзья хохотали, хлопали Пендайса по плечам и называли старым пройдохой, напоминая, что штурман на корабле должен держаться в стороне от матросов. Тоже самое сначала говорил и капитан Линч, опасаясь, что штурман распустит команду. Но дисциплина на борту была железная, матросы подчинялись беспрекословно, а желающих служить на шхуне «Архистар» всегда было хоть отбавляй.
Вот и сейчас довольные матросы бодро заходили рывками вокруг шпиля.
Провожающие остались на берегу. Семья штурмана Пендайса увела Капитана Флинта домой, поэтому тем, кто успел полюбить эту добрую и смешную птицу, будет немного грустно. Но штурман никогда не брал пингвина с собой в плаванье: во-первых, иметь пингвина на борту корабля – это, сами понимаете, хлопотно, а во-вторых, он боялся, что в скитаниях может его съесть.
Итак, мы отплываем…

****



Глава 7. «Жемчужина»

Капитан натянул треуголку плотнее.
За пределами гавани появились короткие крутые волны, а у воздуха –знакомый запах не то спелого арбуза, не то вина. Капитан стоял, слегка балансируя на палубе, в одной рубашке, в матросских штанах, в сапогах и с обоими запястьями, туго перевязанными чёрными платками. С древнейших времён моряки упорно верили: если перетянуть запястья тряпицами, можно избавиться от морской болезни. К концу плавания, как правило, эти тряпицы превращались в узкие обтрёпанные «браслеты», но их и тогда не снимали, свято соблюдая морской обычай. И что удивительно: у профессиональных моряков тошноты и головокружения никогда не было. И тут уже не понятно было, то ли эти «браслеты» действительно помогали, то ли это такая морская униформа.
Шхуна шла под всеми парусами, и на неё нельзя было смотреть без восхищения. Её снежно-белые паруса серебрились на солнце, такие же белые волны, которые шхуна даже не резала, а как-бы подминала под себя, пенились под форштевнем. «Архистар» отличалась великолепными парусными свойствами и, как всякая шхуна, благодаря простоте такелажа, прекрасно обслуживалась командой в десять раз меньшей, чем команда, например, клипера. «Архистар» была торговым кораблём, а её команда была исключительно сплочённым маленьким миром. И в этом мире, как и во всяком другом, были свои порядки и свои персонажи.
У штурмана Джона Пендайса, с которым мы уже немного познакомились, второй страстной привязанностью после пингвина были деньги, и он, будучи добрым служакой на корабле, никогда не упускал возможности подзаработать на стороне. Свои не всегда кристальные действия по добыванию денег он называл словом «манипуляция», вполне искренне полагая, что слово это произошло от английского слова «money» – «деньги», а не от латинского «manipulatio», что означает «пригоршня» и «действие руками». Но капитан никогда не разубеждал своего помощника, думая, что по сути тот в чём-то прав.
Штурман Пендайс был весьма колоритной внешности: среднего роста, с загорелым, гладко выбритым лицом и с двумя потемневшими серебряными серьгами в ушах. Он имел массивную челюсть, серые глаза, твёрдо очерченный рот, а тёмные волосы его были собраны сзади в косичку с надетым на неё кошелём из кожи угря. Было ему в ту пору лет сорок-сорок пять, и был он грузен, как и большинство морских офицеров.
Когда у него спрашивали, как ему служится с таким молодым капитаном, он искренне отвечал:
– Я знаю потому, что у меня опыт, а капитан Линч знает потому, что чувствует… А как он только это чувствует – я не знаю. Мне, может быть, и хотелось бы скомандовать в этом месте «лево-руля», и вся опытность моя бы скомандовала, но капитан Линч смотрит и командует по-другому – и ведь точно угадывает… Сколько раз он жизни наши спасал и шхуну уводил от верной гибели. Он прирождённый капитан, вот что я вам скажу.
Ещё шхуна несла на себе, конечно же, дядю Джорджа. Сейчас тот маялся в своей каюте морской болезнью, и было странно видеть его без парика. Он лежал на койке с зелёным мокрым лицом, стонал и беспрестанно твердил доктору Леггу, что ему так плохо, что хуже уже не будет. Но доктор Легг был по натуре оптимистом, он отвечал сквайру с улыбкой:
– Будет, дорогой сэр, вот посмотрите – ещё как будет хуже… Вот, примите, я для вас отварчику сделал. Вам в миг полегчает. Или давайте, я вам запястья заодно перевяжу!
Доктор Легг, которого непонятной волею судьбы мистер Трелони умудрился нанять в этот рейс, был человек образованный. Он учился в колледже своим врачебным наукам и обязательно брал с собой в плавание какую-нибудь книжку позаковыристей, хотя читать у него времени, конечно же, не было, да и условия редко это позволяли. Но такой уж он был человек, что без чтения не мог. Было ему около тридцати пяти лет, и его славному круглому лицу очень шли рыжие пушистые бакенбарды и зелёные глаза с кошачьей хитрецой.
Только-только поднявшись на палубу «Архистар», доктор Легг обратился к команде:
– Джентльмены! У меня к вам будет огромная просьба: если кто-нибудь из вас получит хоть малейшую царапину – сразу приходите ко мне… Мы идём с вами в рейс, который чреват опасностями, и терять людей из-за ерунды мы не имеем права.
Потрясённые матросы посмотрели на доктора, как на оракула, что доставило тому чрезвычайное внутреннее удовлетворение.
Вторым по чину на «Архистар» после штурмана был боцман Билли Джонс, или просто боцман Джонс – плотный мужчина ниже среднего роста, с железными кулаками и лужёной глоткой. Он повязывал голову чёрным платком на испанский манер, за что матросы, между собой, конечно, называли его Амиго, от испанского «amigo» – «друг». Этот платок, как и прозвище, очень подходил тёмным глазам боцмана и его чёрным кустистым бровям, которые тот часто хмурил, особенно когда задумывался. При этом боцман ещё вытягивал трубочкой пухлые красные губы и шевелил ими, видимо, от усердности мыслительного процесса.
Старший рулевой Джон Скайнес, двадцати трёх лет, необыкновенно весёлый, общительный, добрый до простоты матрос слыл за силача и, когда напивался, что случалось с ним чрезвычайно редко, его трудно было утихомирить. Роста он был высокого, волосы имел тёмные, сложения плечистого, но скорее худого, чем атлетического. Носил он, как и все матросы, грубые башмаки, светлые чулки, широкие штаны чуть ниже колен и жюстокор синего цвета. Этот цвет он почитал за морской. Заломленная сбоку широкополая шляпа, из-под которой виднелась коса, довершала его облик.
Ещё на кораблях чрезвычайно нужной специальностью считался плотник.
Плотника с «Архистар» звали Рон Шелтон. Он уже плавал с капитаном Линчем, потом ушёл от него на корабль банкира Саввинлоу, но узнав, что капитан набирает команду, попросился назад во имя Пресвятой Девы. Плотник он был отменный и ловкий, а причину, по которой он хотел оставить банкира, капитан счёл весьма убедительной. Плотник не мог смотреть, как мучаются несчастные пленники из дикой Африки, которых корабль банкира Саввинлоу увозил на продажу в Америку.
Роста он был среднего, внешности – непримечательной, возраста – неопределённого, но скорее молодого, был доверчив и наивен, а когда узнавал, что его провели, очень сердился на обидчика и в ярости кидался на него с кулаками. Но драки среди матросов были явлением постоянным, для этого и был боцман на корабле, чтобы сразу их пресекать.
Повар «Архистар» был личностью примечательной – он единственный на корабле имел маленький животик, за что матросы прозвали его Обжорой. Но кок Пиррет на это не сердился, объясняя насмешникам, что живот у него не от еды, а от недостатка движения. Матросов кормил он исправно и следил, чтобы продукты на матросском и на капитанском столах водились разнообразные. Было коку уже лет пятьдесят, но малый был расторопный, к тому же опрятный и добродушный. Кок Пиррет имел только одну странность – он свято верил в белую магию, связанную с таинственными свойствами чисел, планет и трав, и суеверных матросов это поначалу в нём пугало.
На «Архистар» имелись пушки – по четыре 24-х фунтовых орудия на каждую сторону и одна вертлюжная. Такое вооружение, конечно не годилось для крупных морских боёв, но прекрасно подходило для отражений возможных пиратских абордажей.
Канонир Хоксли, он же корабельный кузнец, своими корявыми, но умелыми руками содержал пушки шхуны в исключительно отменном состоянии. Был он глуховат, а к выбору собеседника, как считали матросы, подходил весьма придирчиво: он разговаривал не со всеми людьми. С некоторыми – скажет слово, и отойдёт с тем, чтобы больше уже совсем не подходить без надобности. Но он охотно говорил с капитаном, шкипером и боцманом – как считали матросы, потому что это было начальство. Поэтому матросы его недолюбливали. Канонир Хоксли был кряжистый, ещё не старый угрюмый человек, с сильными руками и мосластыми кулачищами, крепость которых проверил на себе не один новичок, только-только нанявшийся на «Архистар».
Всего на шхуне было 28 человек. Всех их, дорогой читатель, описывать не имеет смысла, потому что с ними вы вполне сможете познакомиться позднее. Но только поведение матросов было свободным и не скованным, глаза их были в меру любопытны, а с мистером Трелони (пассажиром и родственником кораблевладелицы) они держались с тем суровым изяществом и небрежной почтительностью, которые отличают поведение многих моряков.
Шхуна «Архистар» неслась по волнам, шум и беготня на палубе почти стихли, как вдруг…
– Боц-ман-мать-твою! – загремел капитан, что есть мочи, хотя боцман Джонс стоял в двух шагах от него. – Почему кливер полощет, как мочалка у бабы?
– Виноват, сэр! – заорал в ответ боцман, и, хотя кливер не полоскал, потому что шхуна шла круто по ветру, он всё же резво побежал к матросам.
– Эй вы, дохлые крысы! – грозно закричал он им. – Чучела замороженные, юферсом-вас-зацепи! Почему кливер полощет, как мочалки у ваших баб?
И если в голубых глазах капитана прыгали и дурачились чертенята, то у боцмана в каждом чёрном глазу скакало по два огромных весёлых беса, которые и кинулись на матросов. А матросы врассыпную бросились по палубе, рванули, кто куда и наверх, чтобы там, наверху, висеть на вантах* и смотреть на море.
Это были первые минуты плаванья, и тот, кто никогда не ходил под парусом, у кого не начинала вдруг качаться под ногами палуба, кто не слышал крики чаек, провожающих корабль, тот никогда не поймёт всей радости первых минут встречи с открытым морем. Прощай, земля!.. Впереди неведомые острова, шторма и выматывающая качка, болезни и смертельные опасности, и не все вернутся обратно, но сейчас был праздник, общий праздник сильных и смелых мужчин, объединённых общей судьбой.
А капитан между тем посмотрел направо, посмотрел налево, из-под брови глянул вверх, а потом вдруг выдал такую дробь коваными каблуками по настилу квартердека*, что рулевой Скайнес от неожиданности обернулся, почти выпустив штурвал диаметром чуть ли не в рост человека, но встретив вопросительный взгляд капитана, повернулся обратно.
Капитан танцевал фламенко – традиционный танец испанской Андалусии, своими корнями уходящий в мавританскую и цыганскую культуру ХV века, танцевал со всей страстью и пылом, на которые только могло быть способно его молодое сердце. Он то наступал на невидимую партнёршу, отбивая ритм каблуками, то мягко отступал от неё, и стан его выгибался, ладони отбивали темпераментный ритм, а левая белёсая бровь капризно изогнулась. Ах, если бы его видели сейчас десять прекрасных испанок… Да что десять! Сто прекрасных волооких красавиц, то все они, не раздумывая ни на долю секунды, тут же бросились бы в объятия такого танцора-байлаора.
А капитан вдруг замер в каком-то па, потом хлопнул рулевого по плечу, глянул на компас, сказал «так-держать» и пошёл к себе в каюту.
Гамаки капитан не любил, у него в каюте, несмотря на тесноту, было сооружено дощатое ложе. В гамаках спали матросы, потому что «Архистар был торговый корабль, а не прогулочный, и места для всех было ужасно мало. Да и в ту пору матросы на любом корабле спали в гамаках, причём спали в две смены: когда одна смена несла вахту, вторая в это время отдыхала. Когда же команда бывала недовербована, то матросам приходилось выстаивать и по две вахты подряд. В бурю по тревоге, конечно, выбегала наверх вся команда.
В хорошую погоду жизнь у моряка ещё была сносной. Но когда налетал зимний шторм, и рангоут начинал скрипеть и стонать, а верхушки мачт кружиться, когда палуба от морской ледяной воды становилась скользкой, как облитая салом, когда корабль то скакал по волнам, то давал резкий крен – вот тогда для того, чтобы взять рифы на гроте, самой высокой мачте корабля, нужны были нечеловеческие силы. Но даже в бурю все члены экипажа оставались на своих местах, если только море не распоряжалось по-своему.
Матросы на кораблях жили в форпике, находившемся впереди фок-мачты – самой первой мачты корабля: здесь сильнее всего ощущалась качка. Корабельное начальство размещалось на корме, сзади, там же хранилась провизия, бочонки с ромом и оружие с боеприпасами. Такое противопоставление было источником постоянной напряжённости в отношениях на кораблях того времени, что вело, как правило, к бунту.
На «Архистар», под каютой капитана тоже было отведено место для хранения оружия. Тут же, на корме, размещались каюты доктора и мистера Трелони, чем последний был исключительно доволен – он постоянно находился под присмотром медицинской науки.

****
Войдя к себе, капитан швырнул треуголку в сторону, как был в сапогах, повалился на койку, потянулся счастливо, мечтательно полежал немного, а потом, не заметив как, уснул…
Снилось ему, что пробирается он с опаской по тёмному лесу, раздвигая ветки деревьев и стараясь разглядеть хоть что-то впереди. Были ли на ветках листья, ему не запомнилось, но, наверное, были, потому что он не обратил на это внимания, да и холодно или по-осеннему сыро в лесу не было, просто было темно и страшно. Так он и шёл зачем-то довольно долго, пока не заметил лежащего под кустом щенка. Тот смотрел на него отчаянно влажными агатовыми глазами и уже полз к нему на брюхе, маленький и жалкий, скуля, вертя хвостом, захлёбываясь от визга и от радости, а потом потянулся и лизнул присевшего перед ним на корточки Дэниэла в лицо…
Капитан проснулся, сел на постели и потёр глаза, прогоняя сонливость. Спал он недолго, где-то с полчаса, но успел отдохнуть: этой ночью из-за погрузки трюма он глаз не сомкнул. Всё ещё под впечатлением яркого сна, он поспешил на палубу.
Возле квартердека*, в укромном местечке, сидел доктор Легг, уткнувшись в какую-то книгу вытянув перед собой одну ногу. Под стеснительной внешностью доктора Легга скрывалось пылкое и любвеобильное сердце, но с женщинами ему не везло, поэтому капитан, зная немного доктора, не исключал возможности, что тот читает что-то о женщинах.
– Что читаете, доктор? – полюбопытствовал капитан.
– Платона, диалог «Тимей», – односложно ответил тот, не отрывая глаз от книги.
– И что он там пишет?
– Он пишет: «Прежде всего надо различать: что всегда существует и никогда не становится, и что всегда становится, но никогда не существует».
Доктор поднял рассеянный взгляд на капитана.
– Сильная мысль, – заметил тот. – А о чём это?
– Вот и я тоже хочу понять, – пробормотал доктор и опять погрузился в чтение, при этом он левой рукой пощипывал свой рыжий бакенбард, и со стороны казалось, что он специально делает его пушистее.
Тут они услышали крик вперёдсмотрящего:
– Корабль прямо по курсу!
Все на «Архистар» пришли в движение, побежали, бросились смотреть. Капитан глянул в подзорную трубу, которую принёс ему штурман: небольшая двухмачтовая шхуна шла под гротом и двумя кливерами на расстоянии полумили, держа курс на зюйд-вест. Затем шхуна всё больше стала отклоняться к западу, а потом вдруг повернулась прямо против ветра и беспомощно встала с повисшими парусами.
– Какая-то странная шхуна, – пробормотал капитан и покосился на штурмана: что думает тот.
– А может это испанец, на котором все перепились к свиням собачьим? – высказал свою мысль штурман Пендайс: он не любил испанцев.
– Нет, испанцы сюда не заходят, Пендайс… Это явный англичанин, – ответил капитан.
Тем временем шхуна, переходя с галса на галс, сделала полный круг, поплыла быстрым ходом одну-две минуты, снова уставилась носом против ветра и опять остановилась. Так повторялось несколько раз: шхуна плыла то на юг, то на север, хлопая парусами и беспрерывно возвращаясь к тому курсу, с которого только что ушла – творилось нечто странное.
– Да ею никто не управляет! – наконец, понял капитан.
– А может это «Летучий голландец»? – вставил своё соображение дядя Джордж, который тоже подошёл к капитану.
– Тогда надо следить, чтобы он не подлетел к нам близко, а то потопит, – отозвался капитан и скомандовал: – Аврал! Убрать паруса! Шлюпку на воду!
Штурман Пендайс опустил трубу, повернулся к капитану и кашлянул.
– Осмелюсь поинтересоваться, сэр, вы хотите послать команду на борт? – просил он озадаченно.
– Да, хочу, и сам поднимусь на борт первый! – ответил капитан. – Вдруг там остались люди и им нужна помощь?
– Но, сэр, а если там больные люди? – Штурман поморщился. – А если там мертвецы? Или засада?.. Или враги?
– А если там ценный груз, Пендайс? А если за шхуну мы получим страховую премию от владельца? – с насмешкой спросил капитан и добавил уже серьёзно: – И, потом, я знаю, там нет никаких врагов.
– Премию от владельца?.. Какая манипуляция! – потрясённо воскликнул Пендайс, глаза его загорелись, и он заорал на матросов, перегнувшись плотным телом через перила квартердека*: – Веселей, дьяволы косорукие! Людям нужна помощь!
Наконец, спустили шлюпку с восемью гребцами. Капитан и доктор, который, конечно же, вызвался идти с капитаном на помощь пострадавшим, спустились в неё. Всё это время странная шхуна стояла обессиленно, потому что ветер как раз стих, и это позволило к ней приблизиться. Шлюпка была от странной шхуны уже в каких-нибудь ста ярдах, когда ветер вновь надул паруса, и шхуна повернула на правый галс и понеслась по волнам. Описав круг, она снова стала приближаться к шлюпке. С «Архистар» видели, как пенились волны под форштевнем* странной шхуны.
Тут ветер опять стих.
Шлюпка находилась на вершине волны, когда нос странной шхуны по инерции прорезал соседнюю волну, и бушприт* навис над головой капитана. Тот вскочил на ноги и, подпрыгнув, ухватился рукой за утлегарь, потом перекинул ногу между штагом и брасом и повис в воздухе.
Когда капитан вскарабкался и сел на бушприт верхом, на «Архистар» закричали «ура».

****
Едва он прополз немного по бушприту, как полощущий кливер, хлопнув пушечным залпом, надулся и повернул на другой галс. Шхуна дрогнула до самого киля. Через мгновение кливер снова хлопнул и повис. От неожиданного толчка капитан чуть не слетел в воду, но удержался, пополз по бушприту и спрыгнул на палубу.
Он оказался на подветренной стороне бака*, и грот* скрывал от него часть кормы. Внезапно шхуна опять пошла по ветру, и кливера* резко хлопнули у капитана за спиною. Руль сделал поворот, и корабль опять содрогнулся. В то же мгновение грота-гик* откинулся в сторону, шкот* заскрипел о блоки, и капитан, наконец, увидел корму.
На палубе было пусто и чисто, словно её только что вымыли.
Гребцы в шлюпке, которым уже удалось прижаться к борту шхуны, по сброшенному капитаном верёвочному трапу забрались на борт и помогли подняться доктору с сумкой. Все вместе они спустили паруса и стали осматривать шхуну. У корабля была почти плоская палуба без ярко выраженных бака*, квартердека* и полуюта*, компасы в порядке и все шлюпки на борту.
Капитан прошёл в каюты: они были пусты, оружие – на месте, а в капитанской каюте он нашёл на столе открытый судовой журнал, какие-то бумаги и фонарь. Он зажёг фонарь и, сбив замок на люке, спустился в трюм.
Трюм был забит доверху, и в этом хаосе ящиков, бочек, бочонков, рундуков, коробов, и бог знает чего ещё, было трудно понять что-либо, а тем более пробираться. Оглядев освещаемое фонарём пространство перед тем, как уйти, он громко, по какому-то наитию, спросил:
– Здесь есть кто-нибудь?
Из темноты раздался тихий стон, потом хриплый голос. Что это были за слова – капитан не разобрал, но поспешил на звук голоса по ломаному и узкому проходу, оставленному в сумятице груза. Здесь резко пахло мочой. Остановившись, он поднял фонарь, стал вглядываться в бесформенную кучу перед собой, и сначала ничего не различил, потом с некоторой оторопью разобрал, что это – человек, только чёрный… «Да это же африканец!» – с облегчением тут же понял он.
Стон повторился. По белым щёлочкам приоткрывшихся глаз капитан догадался, что человек жив и реагирует на него, вернулся к трюмовому люку и крикнул:
– Эй, наверху! Найдите мне воды! И побольше!
Через минуту в трюм спустился матрос с котелком в руках. Капитан взял воду и опять стал протискиваться в глубину прохода. Пристроив кое-как лампу и опустившись, как смог, перед человеком на колени, он осторожно плеснул ему водой в лицо, а когда тот открыл рот, придвинул край котелка ко рту. Человек стал жадно пить.
Гребцы уже успели узнать название корабля – «летучая» шхуна носила красивое имя «Жемчужина». Они помогли капитану выволочь человека наверх и положить на палубу. Это был высокий, атлетического сложения африканец, в грязном тряпье и цепях, окровавленный, с содранной местами кожей. Полные разбитые губы его кровоточили.
Доктор Легг опустился на колени перед ним и осмотрел. Потом поднял голову и сообщил:
– Он сильно избит, но переломов нет. Били сильно, но аккуратно – чтобы не попортить товар…
Тут он сердито вскричал:
– И нельзя ли, наконец, снять с него цепи, капитан?
– Сейчас с «Архистар» переправим нашего кузнеца… А этого раба надо пока отнести в каюту, хоть в капитанскую, – ответил тот.
Матросы отнесли африканца в каюту и положили на койку. Когда они вышли, капитан сел за стол и стал изучать документы и морские карты, найденные в рундуке. Скоро он почувствовал на себе взгляд и поднял глаза: африканец смотрел на него и улыбался разбитыми губами, что делало его похожим на портового мальчишку, только большого и чёрного. На стене, над его головой, висела бечёвка с комком напутанных шнурков, перьев и когтей. Не зная почему, повинуясь невольному порыву, капитан сдёрнул бечёвку со стены и протянул рабу. Тот, явно обрадованно, привычным движением накинул её на шею, и капитан опять погрузился в чтение документов.
По судовым документам выходило, что «Жемчужина» приписана к ливерпульскому порту, и что она, взяв в Западной Африке партию рабов, благополучно доставила их в Новый Свет и возвращалась обратно. Два дня назад, у южного побережья Ирландии, запись в судовом журнале обрывалась.
«Где же вся команда шхуны?» – подумал капитан и опять огляделся в каюте.
Потому что на шхуне ещё должны быть деньги, много денег, за проданных рабов.

****
Спасённый африканец поправлялся удивительно быстро.
Уже на следующее утро его можно было видеть на палубе, облачённого в штаны и куртку рулевого Скайнеса. Этот высокий человек с широкой грудной клеткой, сильными руками, короткими курчавыми волосами и приятными чертами лица с трудом ковылял на разбитых ногах, но улыбался. Возраст его определить было трудно: по улыбке ему можно было дать не больше пятнадцати лет, а вот когда он становился серьёзным, то выглядел на все тридцать.
Самое интересное, что он неотступно следовал везде за капитаном, что доставляло тому естественные неудобства. Капитан всегда был сам по себе, а тут, куда ни глянь – везде эта смеющаяся чёрная физиономия, которая, к тому же, ни слова не понимает по-английски.
Дядя Джордж первым поднял вопрос о судьбе спасённого:
– Капитан, этого человека нельзя возвращать вместе с кораблём. Его опять превратят в раба.
– Да я сам знаю, что нельзя возвращать. Но только что с ним делать? С таким приставучим? – ответил капитан. – Ходит за мной, как собачонка, путается под ногами.
– Надо подыскать ему дело, – подсказал доктор Легг. – Пусть помогает коку хоть на кухне.
Стали думать, как назвать спасённого – нельзя же человеку без имени?
– А что сегодня за день? Может, какого святого? – спросил капитан.
Доктор задумался.
– Так, дайте припомнить… Вчера был день Святого Максима, а сегодня… – протянул он и радостно воскликнул: – А сегодня – пятница!
– Неужели пятница? – переспросил капитан, он сощурил глаза и озорно посмотрел из-под белёсых ресниц.
Доктор понимающе заулыбался.
– Постойте, постойте! – вскричал сквайр. – Неужели вы хотите, джентльмены, уподобиться некоторым нашим литераторам-авантюристам и назвать человеческое существо, как день недели – Пятницей? Это не по-божески!
– Ну, если так, то назовём его… – согласился капитан и посмотрел на знакомую книгу, которую доктор опять держал под мышкой. – Ну, хотя бы Платоном!
Капитан был очень доволен собой.
– Ну, что же, – согласился доктор. – Хорошее имя, древнее. Ещё такое имя есть у русских бояр, кажется.
Дядя Джордж тоже готов был согласиться: уж лучше Платон, чем Пятница.
Так спасённого африканца и назвали – в честь философа Платона.
Что же касается отсутствия команды на «Жемчужине», то все офицеры и матросы пришли к единому мнению, что тут, не иначе, виноват «голос моря»*. Капитан приказал разделить команду, пообещав матросам прибавку к жалованью, чему те страшно обрадовались. Командовать на «Жемчужину», которую предстояло отвести в Ливерпуль, с большой охотой отправился штурман Пендайс.
И скоро обе шхуны вошли в ливерпульский порт, где капитан связался с местными властями и доложил о находке. Владелец «Жемчужины» тут же отыскался. Он был страшно обрадован и шхуне, и большой сумме денег, найденной на её борту, обещал дать хорошую страховую премию и часть её тут же выплатил команде звонкой монетой. Оставшуюся, большую часть премии капитан попросил, как можно скорее, выслать в Бристоль миссис Трелони.
Пополнив запасы воды, «Архистар» вновь отправилась в путь. Начало плаванья оказалось на редкость удачным – к такому мнению пришла вся команда во главе со штурманом Пендайсом.
Всё время стоянки «Жемчужины» в Ливерпуле, Платон прятался в трюме «Архистар» и на палубе не показывался.

****
Плаванье вошло в своё нормальное русло, и доктор Легг, видимо от скуки, взялся учить Платона английскому языку, ибо как сказал когда-то Сократ: «Заговори, чтобы я мог тебя увидеть!» Ведь пока ты не говоришь, ты – не личность.
Но вскоре все заметили одну странность. Ученье у доктора и Платона проходило по определённому, как-то сразу установившемуся ритуалу. Сначала всё было тихо и мирно, вот как сейчас, например, и вдруг…
– Тупица! Безмозглая ослятя! Я сдам тебя для опытов! – вскричал взбешённый доктор, когда ученик не понял простейших, как ему представлялось, вещей.
Платон убежал на камбуз к коку и спрятался там. Следом за ним приплёлся несчастный доктор. Ему было стыдно: он, всегда спокойный и терпеливый с больными, становился вдруг как тигр бешеный с Платоном на занятиях. Это не лезло ни в какие ворота!
Доктор задумался и вскоре сообщил капитану и сквайру:
– Я буду учить Платона по науке… Совсем недавно медики установили, что люди лучше решают умственные задачи, если им обещано денежное вознаграждение…
– Что вы говорите? – насмешливо вскричал мистер Трелони и нарочито удивлённо поднял брови.
Капитан хмыкнул, заметив:
– Вообще-то, это факт достаточно очевидный.
– Как бы там ни было, господа, но мозг человека работает иначе, если в награду ему обещаны деньги, – продолжил нисколько не смутившийся доктор. – И особенно, если этот человек – мужчина.
– А дамы что же? – удивился мистер Трелони.
– Ну, дамы… – протянул доктор. – Дамы – это материя особая, ничего тут сказать не могу… Но без денег мозг человека работает хуже – это наукой доказано. А вот с деньгами результат получается качественнее и оригинальнее.
– Ну, если наукой доказано, – согласился капитан и поинтересовался: – И какие деньги вы собираетесь использовать, доктор?
– Полпенни, я думаю, будет достаточно, – ответил тот и пошёл за Платоном.
Но оказалось, что Платон никак не реагирует на деньги, то есть, он сначала посмотрел на доктора и монету удивлённо и, словно бы даже, насмешливо, а потом заулыбался ещё шире. И занятие «по науке», в очередной раз, кончилось так же, как и все предыдущие – криком доктора и побегом ученика.
– Я плохой учитель, – расстроенно сказал доктор коку, заглянув к нему на камбуз и отыскав глазами Платона. – А Платон, видимо, ничего не понимает в деньгах.
– А вы знаете, что запах эфирного масла розмарина успокаивает нервы и улучшает настроение, – спросил кок Пиррет и заговорщицки улыбнулся доктору. – А для усиления внимания нужна полынь, эвкалипт и шалфей.
– Но где же я возьму эфирное масло розмарина? – спросил совсем сбитый с толку доктор.
Кок, посмеиваясь, полез в свои припасы.
– Возьмите у меня вот этот мешочек с шалфеем, сэр… Он у меня с собой от дёсен, – сказал он, поднимаясь с колен. – Масла розмарина у меня нет, но в этом мешочке его засушенные цветки…
Доктор взял мешочки и побрёл к себе.
На следующий день занятия у доктора и Платона пошли по-новому. Доктор сидел на койке, строгий и собранный, на шее у него висел открытый мешочек с розмарином, запах которого он старался вдыхать полной грудью. Напротив него, на стуле, расположился Платон, не менее строгий и собранный. На груди Платона поверх его амулета тоже висел на тесёмках мешочек, но только с шалфеем. Они занимались так уже довольно долго. Время от времени доктор косился на розмарин и начинал дышать глубоко и часто, иной раз Платон стискивал свой мешочек мощными руками, усиленно вглядываясь в лицо доктора, но криков и беготни больше не было.
Да-а, белая магия трав кока Пиррета определённо действовала. А может быть, доктор Легг просто научился сдерживаться, кто знает, но только занятия у него с Платоном явно пошли на лад… А вы думаете, легко учить английский язык?.. Вот-вот!
Но параллельно с английским Платон учил и язык «корабельный», и тут у него всё получалось гораздо лучше. Он с удовольствием тянул и ставил такелаж*, вязал выбленки*, а уж в лазанье по вантам ему уже сейчас равных не было – так и казалось, что он родился матросом, только не знал об этом.

****



Глава 8. Координата 6 и город Лиссабон

«Архистар» вошла в Бискайский залив. В полдень шхуна попала в штиль, который моряки ненавидят хуже самой неистовой бури. Паруса, от которых не было толку, свернули, но зато матросам удалось на крюк с куском говядины поймать огромную акулу. Говядину потом, не разжёванную, благополучно извлекли из брюха акулы, а сама она чудесно скрасила меню команды: кок Пиррет был мастер по части акульих отбивных и супа.
К вечеру ветер вернулся, и шхуна пошла резво, всё больше и больше набирая скорость. Потом налетел небольшой шквал. Скорость возросла до 12 узлов: паруса зазвенели, шхуна пошла в галфвинд с малым креном. Капитан приказал рулевому Скайнесу немного уваливать, чтобы разгрузить такелаж и бушприт.
– Скайнес, как поживает твоя мать? – спросил он через какое-то время.
– Ничего, сэр, спасибо, – ответил рулевой. – Зимой только очень страдала поясницей, думала, помрёт и меня не увидит.
– Поясницей? – переспросил капитан и посоветовал: – А ты сходи к нашему доктору, спроси у него, что надо делать от поясницы… Напишешь матери, а в Лиссабоне я найду, с кем письмо переправить… В Лиссабон мы зайдём за лимонами и водой.
Скайнес стал благодарить, а больше за вахту они не сказали ни слова: их работа исключала всякие разговоры, оставляя только команды. По горизонту плыли кучевые облака, а над головами сияли звёзды. Вдоль бортов с шумом проносилась вода, играя бликами в лунном свете.
На рассвете следующего дня штурман Пендайс разбудил капитана и сказал, что они достигли сороковой широты и очень скоро начнутся Берлинги – множество мелких скалистых островков недалеко от берега Португалии, из которых только три острова поднимались над водой. Здесь португальцы держали нечто вроде гарнизона, состоящего из преступников, которых ссылали сюда за разные провинности.
– Пендайс, нам надо покружить вокруг Берлингов и пройти чуть к западу по сороковой широте. Я хочу осмотреться. Командуйте, – приказал капитан и пошёл к дяде Джорджу.
Оказалось, что тот уже проснулся.
– Мистер Трелони, вы помните наш гобелен? – тихо спросил капитан.
– Конечно, помню, – ответил дядя Джордж возмущённо, но тоже тихо, а потом добавил: – Наверное.
– Тогда – вот, освежите память, – сказал капитан, протянул сквайру лист картона и пояснил: – Перед отплытием я попросил Томаса скопировать гобелен. Тот это сделал, а потом указал мне на одну несообразность, на которую мы все не обратили внимания… По распределению тёмных пятен на горах Томас понял, что на наши две горы словно бы падает тень от третьей горы, которая выше двух первых… И это, как вы понимаете, очень важное обстоятельство, которое мог заметить только художник. Простой человек никогда не обратил бы внимания… Глядите сами.
Мистер Трелони откинул верхний лист защитной бумаги и удивился – а ведь и правда… Теперь-то он сразу увидел, что две горы были как бы поделены ломаной линией на область, цвет которой был заметно темнее у подножий, чем на вершинах. Словно бы третья гора застилала солнце, чуть не доходя тенью до водопада – водопад сиял на свету всеми красками. В середине водяного потока, там, где на гобелене была золотная нить, Томас поставил заметную чёрточку – для памяти.
– Ай, да Томас! – воскликнул дядя Джордж и вернул картон капитану.
– Кстати, мы сейчас приближаемся к сороковой широте, – сказал капитан. – Это координата 6 нашей таблицы. Смотрите внимательно – может быть, что-то увидите похожее на наши горы, хотя маловероятно… Но не проходить же мимо?
Капитан направился на палубу, и тут же, распахнув дверь каюты, остановился, как вкопанный.
– Тьфу ты, пропасть! – вскричал он. – Платон! Марш на камбуз!
Из-за спины капитана мистер Трелони увидел смеющегося африканца, который тут же бросился бежать. Капитан повернулся к мистеру Трелони, сказал с улыбкой:
– Зато мы знаем, что никто из матросов нас не подслушивал… Но надо загрузить Платона работой посерьёзнее.
Всё утро капитан и мистер Трелони рассматривали Берлинги в свои подзорные трубы к удивлению доктора Легга, который тоже к ним присоединился со своей трубой.
Но ничего похожего на нужные две или три горы они не обнаружили.

****
Берлинги расположены милях в пятнадцати к северо-западу от мыса Роксент (мыс Кабо да Рока) или, как его чаще называют, Лиссабонского утёса – самой западной точки европейского континента. Эта высокая гора расположена на северной стороне реки Тахо, которая впадает в море милях в четырёх ниже Лиссабона. Здесь «Архистар» встала дожидаться прилива.
Матросы высыпали на палубу и принялись сочинять письма, а точнее, подошли к шкиперу Пендайсу, доктору Леггу, мистеру Трелони и капитану, чтобы те им написали. Самая большая очередь собралась возле капитана, и вскоре он услышал шум драки и глянул на дерущихся: плотник Шелтон и молодой матрос Генри не поделили очередь, причём плотник Шелтон явно побеждал. Заметив его взгляд, драчуны притихли.
– Что? Битва? Тогда вы, двое, пойдёте с письмами к доктору – я не успею написать всем, – сказал им капитан.
Плотник Шелтон и матрос Генри, кидая друг на друга злобные взгляды, разошлись. Все на палубе были заняты – на берег никто не смотрел. Да там и смотреть было не на что: сухая трава, никаких деревьев, на много миль вокруг ни единого кустика.
Вскоре на борт поднялся лоцман-португалец. С ним вошли в реку Тахо, на «Архистар» бросили якорь и стали ждать таможенных чиновников. Поэтому только ночью шхуна, воспользовавшись приливом, добралась до Лиссабона и бросила якорь.
Лиссабонская лунная ночь была так прекрасна, что привела мистера Трелони, всегда чуткого к проявлениям прекрасного, в неописуемый восторг.

****
Лиссабон, – самая западная столица континентальной Европы, – занимает выгодное положение на западном берегу бухты Мар да Палья юго-западного побережья Пиренейского полуострова. Этот город, дорогой читатель, расположен на семи холмах, крутых и так близко расположенных друг к другу, что они напоминают один огромный высокий холм, поэтому здания стоят на этих холмах ярусами, отвесно и круто.
На следующее утро капитан, дядя Джордж и доктор Легг сошли на берег, чтобы осмотреть Лиссабон, и на предательски подрагивающих от «земной» качки ногах побрели по городу: дома и деревья вокруг – всё шаталось и грозило опрокинуться.
Капитану и доктору Леггу это ощущение было знакомо, а вот мистера Трелони оно застало врасплох. Скоро он зажал руками рот и скрылся в портовом закоулке. Доктор с капитаном переглянулись и остановились. Платон, которого капитан зачем-то взял с собой, дёрнулся, было, пойти за сквайром, но оглянулся на капитана и тоже остановился. Минут через десять сквайр, бледный, с перекошенным лицом, появился из переулка, утираясь кружевным платком.
– К счастью, морская болезнь на суше проходит гораздо быстрее, чем на море, – сказал ему доктор. – Нам всем сейчас надо просто посидеть где-нибудь в тенёчке… А лучше, конечно, в тенёчке полежать.
Вот так медленно, останавливаясь, джентльмены шли и любовались красотами города: пёстрые изразцы, кое-где отбитая рельефная штукатурка, синие ставни и двери составляли странный налёт европейской и мавританской культур.
Скоро джентльмены засели в кофейне, очень приятно расположенной в Нижнем городе, и принялись лакомиться тушёными креветками, розовым вином, горным сыром и, конечно же, кофе по-лиссабонски с заварными пирожными. Капитан с самого начала показал жестами Платону, который не улыбался, а сидел за столом, как серьёзный, солидный мужчина, что всё это можно есть и пить.
Доктор пояснил то же самое Платону по-английски, а потом, пригубив вино и в который раз посмотрев на черноглазую хозяйку кофейни, сказал:
– Не могу отделаться от мысли, что Лиссабон похож на старого дворянина, обладавшего когда-то несметными сокровищами… Теперь сокровища иссякли, остался только один протёртый до дыр костюм, но никуда не исчезли аристократизм и хорошие манеры.
Капитан тоже посмотрел на хозяйку, потёр порез на подбородке от утреннего бритья, который саднил ужасно, и ответил:
– Доктор Легг, а вы, оказывается, философ.
Тут к их столу подошёл господин, которого ничуть не удивлённый капитан представил, как капитана Бортоломео Аленкара.
Это был уже старый, хорошо одетый португалец, с седой бородой, цепкими и умными глазами и золотой серьгой в ухе. Капитан представил ему всех сидящих за столом и в двух словах рассказал о Платоне. Португалец посмотрел на Платона оценивающе и произнёс на хорошем английском языке:
– Да-а, какой… Замечательный экземпляр.
Увидев, что капитан нахмурился, португалец весело рассмеялся и поспешно сказал:
– Ну, хорошо, хорошо, Дэниэл, я не буду… Я же помню, какой ты.
Капитану Аленкару налили вина, и джентльмены выпили за удачу моряка, потом за святого Антония – защитника моряков-португальцев, потом за святого Николая – покровителя всех моряков. Отдельно выпили за святого Эльма – покровителя моряков-католиков. Всё это время капитан Аленкар искоса посматривал на Платона, который отвечал ему настороженными взглядами.
– Так ты считаешь, Дэниэл, что в пропаже команды с «Жемчужины» виноват «голос моря»? – спросил капитан Аленкар.
– Мы так думаем, – ответил капитан. – А что ещё можно предположить?
– Да, – задумчиво согласился португалец. – Среди немалого числа странных и необъяснимых явлений на море наиболее интригующим считается «голос моря». Что это такое – никто не знает, выживших, чтобы рассказать о происшествии, нет. Но иногда в море находят корабли или без экипажа, или даже с мёртвым экипажем на борту. И мертвецы находятся на своих местах – у штурвала, на ходовом мостике… Иногда на корабле видны следы бегства, словно людей охватила дикая, страшная паника. Судя по всему, они бросались за борт, даже не подумав спустить на воду шлюпки… Особенно странными представляются случаи, когда люди исчезали с корабля, когда берег был совсем рядом, в пределах видимости.
– А есть ли от этого спасенье, капитан Аленкар? – спросил мистер Трелони.
– Кто знает, – ответил португалец и поднял задумчиво седые брови. – Мой дед говорил, что заглушить «голос моря» можно лишь громким шумом или звуками музыки. Но вся штука, понимаете ли, в том, что, услышав «голос моря», вы забудете про всё на свете и не вспомните про музыку.
Джентльмены потрясённо притихли, а капитан Аленкар что-то спросил у Платона на незнакомом остальным языке, потом переспросил ещё раз, уже с другой интонацией, а потом ещё раз. Платон смотрел на португальца молча и даже без своей обычной улыбки, и все подумали, что он не понимает, о чём его спрашивают.
– Как видите, Дэниэл, он ничего не понимает ни на языке груметаш, ни на языке туземцев Гвинеи, – объяснил португалец, пригубив вино. – Я хорошо знаю Западную Африку, а именно, Гвинею в районе факторий Фарин, Кашеу и Бисау… Забирал оттуда «живой товар» для продажи на сахарные и табачные плантации Бразилии. Покупал рабов у местных вождей в обмен на металлические пустяки: утварь, инструменты и дешёвые побрякушки.
Тут португалец посмотрел на капитана с отеческой улыбкой и сказал ему, всё больше повышая голос так, что в конце он уже почти кричал:
– А ты никогда не достигнешь этого, мой мальчик, если будешь по-прежнему заниматься другой торговлей… Пойми, черномазые ничего не понимают. У них даже души нет! Это отличный товар: погрузил – и знай себе плыви! Все умные люди так делают! Один ты такой!
– Я не один, Бортоломео, – ответил капитан и, помолчав, добавил: – И душа у африканцев есть. Я видел, как кричат их матери, когда от них забирают детей… Слёзы наших матерей – совсем не горше. Всё горе на свете одинаково. И вы это знаете.
За столом опять стало тихо, и тут мистер Трелони вдруг заговорил о погоде.
– А что, капитан Аленкар? – спросил он. – В Португалии всегда так тепло?
– Всегда, всегда! – Португалец рассмеялся. – Узнаю англичан: если они не возражают и уводят разговор в сторону, то это совсем не означает, что они согласны с вами. Они просто не хотят спорить… Ну, да ладно! Давайте ещё выпьем – и я пойду! И так уже засиделся!
И они ещё выпили, за что – сейчас уже трудно вспомнить. Потом капитан Аленкар встал, протянул капитану конверт и сказал тихо и значительно:
– Ты меня очень обяжешь, мой мальчик. Очень.
Капитан тоже поднялся, согласно кивнул и быстро сунул конверт за отворот обшлага.
Португалец поклонился всем, прощаясь. Когда он скрылся за дверью, доктор Легг, в который раз посмотрев на хозяйку кофейни своими зелёными, по-кошачьи прижмуренными глазами, проговорил с улыбкой:
– А этот капитан Бортоломео – отличный мужик, хоть и португалец.
– Да, отличный, – отозвался капитан. – Только вот работорговец, к сожалению… Ничего тут не поделаешь.
Тут дядя Джордж неожиданно произнёс:
– Доктор, перестаньте строить глазки здешней хозяйке! Неужели вы не видите – она смотрит только на нашего капитана.
Доктор повернулся к капитану и воскликнул:
– Капитан, как вы это делаете?.. Вы же даже не глядите в её сторону.
– Не гляжу, но я всё вижу, доктор, – ответил капитан, он улыбнулся и, опустив глаза в тарелку, продолжил: – Хозяйка кофейни – очень приятная женщина лет тридцати, с чудесными агатовыми глазами и с пикантной родинкой на правой щёчке. А на шее из-под чепчика у неё выбилась колечками прядь пушистых волос… А сейчас она идёт к нам!
Мужчины повернули головы в сторону стойки и замолчали – к ним действительно направлялась хозяйка.
– Не желают ли господа ещё что-нибудь? – спросила она по-английски.
Господа пожелали ещё кофе. Когда хозяйка отошла, доктор спросил:
– А вы заметили, что наш Платон всё время хочет встать, когда к нам подходит хозяйка?
– Заметили, – ответил за всех капитан. – Может это потому, что здесь тесно для подошедшего?
– Нет, не думаю, – ответил доктор и затеребил свой рыжий бакенбард. – Тут явно скрыта какая-то тайна.
Спустя некоторое время, когда хозяйка направилась к ним с полным подносом в руках, капитан, увидев, что Платон опять привстаёт, кивнул ему. Платон подлетел к хозяйке, удивительно нежно взял у неё из рук поднос и ловко пронёс его через зал к столу, где расставил кофе перед онемевшими джентльменами. Вернув поднос хозяйке, он поклонился ей и сел на своё место.
– Ну вот, лишил женщину удовольствия услужить капитану, – сказал мистер Трелони, улыбаясь.
– Нет, здесь определённо есть какая-то тайна, – пробормотал доктор. – Похоже, что наш Платон знает, что такое – быть галантным с дамами.
Тут за стойкой появился хозяин заведения, и черноглазая хозяйка быстро удалилась. Джентльмены рассмеялись.
– Ну вот, хозяин всё испортил, – проворчал обиженно дядя Джордж, поправил парик и икнул.
– И ладно, нам всё равно уже пора уходить, – сказал капитан. – Время, господа.
Они расплатились, поднялись и, покачиваясь слегка, вышли из кофейни, очень довольные тем кофе, который варят в Лиссабоне.

****
После прогулки по Лиссабону, когда дядя Джордж решил, что в морской службе есть очень даже приятные стороны, шхуна попала в мёртвую зыбь.
Море полого вздымалось и бросало шхуну вверх и вниз, назад и вперёд. Все предметы катались по каюте сквайра, кроме стульев и стола, которые были принайтованы*.
Капитан заглянул к нему узнать о самочувствии и сообщил:
– Обычно через 6-12 часов после появления зыби приходит и полоса шторма. Но если зыбь не усилится, а, наоборот, со временем ослабеет или поменяет своё направление, есть вероятность, что ураган пройдёт стороной…
– Спасибо, утешили, – простонал привставший, было, на локоть сквайр.
Капитан виновато пробормотал:
– Сейчас я вам найду нашего доктора.
Но доктор Легг нашёлся сам и доложил капитану, что у одного из матросов – чесотка. Матрос обратился к доктору с жалобой, и он обнаружил у того на тыльной и внутренней поверхностях рук, вокруг кистей, между пальцами, на нижней части ягодиц, лодыжках и, – хм, сами знаете на чём, – чесоточные ходы от этих маленьких клещей. Но меры приняты, и даже гиперболические, капитан может не беспокоиться. Сейчас пациента поливают морской водой, за неимением горячих ванн, и растирают парусиной, за неимением мягкой фланели. Потом доктор даст матросу противочесоточную мазь, которую он в большом количестве захватил с собой.
Капитан пошел на палубу, процедив сквозь зубы какие-то слова, которые доктор не разобрал и к которым, впрочем, не особо прислушивался. Может быть потому, что иногда, по временам, он и сам был склонен бурчать себе под нос что-то неразборчивое.
Матроса, а это был один из новичков, действительно поливали водой из вёдер и тёрли куском паруса. Матрос уже замёрз и имел жалкий вид.
– Облейте его одежду и привяжите сушить на солнце. Так же поступите и с его гамаком. Спать он сегодня не будет, у него – вахта, – приказал капитан и спросил: – Доктор, вы проверили других матросов?
– Сей момент, уже иду, – быстро сказал доктор и пошёл на нос корабля, в форпик.
В общем, как видите – обычные будни. Рассказывать, собственно, не о чем.
Скоро шхуна пересекла Гибралтарский пролив и устремилась к Канарским островам – важному пункту на пути из Европы в Новый Свет.
…каждый моряк знает, что название островов «Канарские» по-испански буквально означает «Собачьи» острова. Это архипелаг из семи крупных и нескольких маленьких островов в Атлантическом океане, расположенных недалеко от северо-западного побережья Африки, где сейчас располагается королевство Марокко, которое прежде называли Испанской Сахарой. Архипелаг имеет вулканическое происхождение, поэтому острова гористы. Более засушливыми являются восточные острова: здесь часто дует ветер харматтан, который приносит зной и песок из Сахары. Холодное Канарское течение и постоянные ветры-пассаты, дующие с северо-востока, несут островам влагу и смягчают влияние Африки.
Каждый моряк знает, что после открытия Америки благодаря своему географическому положению Канарские острова стали желанной целью пиратов и армий многих государств мира. Марокканские войска, голландский и британский флот, французы и датчане, а также британские корсары в течение столетий более или менее успешно пытались захватить Канарские острова, но, несмотря ни на что, архипелаг и сегодня остаётся под управлением Испании…      
Когда дядя Джордж оправился от морской болезни, он вышел на палубу и спросил у капитана молодцевато, как заправский моряк:
– Что, капитан? Идём на Канарские острова?
– Так точно, мистер Трелони, – ответил капитан. – Рад вас снова видеть на палубе.
– И куда мы там зайдём? – полюбопытствовал сквайр.
– Боюсь, что теперь кофеен по нашему курсу долго уже не будет. Ни в какой порт на этих островах мы не пойдём. Они испанские, – ответил капитан, с усмешкой потрогал правое ухо и добавил: – Вы же знаете, как лихо испанцы режут уши британским капитанам. А мне мои, как ни странно, дороги, хоть они на придирчивый вкус и слегка оттопырены… Мы пойдём на маленький остров Эль Иерро, чтобы по-тихому набрать там воды.
Мистер Трелони состроил гримаску.
Капитан опять заулыбался, довольно сияя голубыми глазами.
– Да, ладно вам, Джордж! Я уверен, что вам там понравится. Остров Эль Иерро – самый маленький из семи основных островов канарской группы. А вообще, все Канарские острова сильно разнятся, а Эль Иерро отличается пышной зеленью. Там много густых древних лесов – сущий рай… Заодно надо запастись мясом – мы будем там ловить морских черепах.
– О, – произнёс потрясённо дядя Джордж.
– Но не долго, – тут же добавил капитан. – Канарские острова – самое пиратское место. А ещё здесь много корсаров, но мы же с вами знаем, что это одно и тоже. Тот же самый пират, только получивший от правительства «патент на каперство».
Так они стояли, разговаривая, потом к ним подошёл доктор Легг, и все заговорили на тему чесотки, смеяться, а потом вперёдсмотрящий крикнул долгожданное слово «земля».
И все на шхуне стали всматриваться вдаль, надеясь поскорее увидеть землю.

****
«Архистар» подошла к острову Эль Иерро с запада и бросила якорь невдалеке от берега.
Со шхуны увидели обрывистое и гористое, причудливой формы побережье. У подножия этих гор лежала пластами застывшая лава, – она сползала к самой воде, – а в узком разрыве между горами виднелся сосновый лес, выходящий из центральной части острова к океану. Его зелень радостно контрастировала с чернотой лавы.
– Мистер Пендайс, – сказал капитан штурману, – я хочу высадиться вместе со всеми на остров. Вы остаётесь за капитана. Не теряйте бдительность… Если увидите какое-либо судно – сразу, без промедления, поднимайте паруса и уходите. Ночью вы заберёте нас. Южнее отсюда по берегу будет заметная скала… Возле неё мы будем вас ждать. Ночь сегодня обещает быть лунной…
На воду спустили шлюпку, и она отчалила. Экипаж шлюпки был молчалив и насторожен. Капитан и мистер Трелони ощупывали побережье в зрительные трубы, но остров был тих и приветлив, а чайки кричали о чём-то своём, недоступном людскому пониманию. На берегу матросы с бочонками на плечах двинулись за капитаном вглубь острова. Один матрос остался возле шлюпки – караулить её.
Мистер Трелони впервые оказался в сосновом тропическом лесу, и этот лес поразил его.
Сначала на него пахнуло жаркой смолистой влагой, а воздух до того был напоен ароматами, что у него на минуту перехватило дыхание и закружилась голова. Он остановился, уже не понимая, что делает и зачем это делает, опустился на колено на толстую хвойную подстилку и зачерпнул хвою в ладони. Она была сухая и жаркая. Он высыпал её, прислушиваясь, словно ожидая услышать перезвон хвоинок, до того они были легки и невесомы, поднял голову и увидел невдалеке, немного выше под соснами, траву и густые кустарники.
Чуть ли не бегом он бросился туда: в траве росли цветы, и он остановился рядом с ними, словно увидел цветы впервые. Эти были с пятью голубыми лепестками и белым глазком в середине, с тонкими, как нити, тычинками. Он протянул руку и погладил чашечки цветов – руке стало нежно и пушисто.
– Мистер Трелони, не отставайте, – сказал проходивший мимо капитан.
По голосу капитана сквайр понял, что тот улыбается. Он и сам улыбался, и не мог, да и не хотел, погасить эту счастливую улыбку. Стыдясь своих чувств и надеясь, что их никто не заметил, сквайр быстро пошёл за матросами.
Шлюпка с матросами и водой отчалила. Капитан и мистер Трелони остались на берегу.
– Что-то нам совсем не попадались сегодня «драконы», – сказал капитан. – Здесь водятся большие, больше трёх футов в длину ящерицы. Страшноватые такие… И птиц что-то совсем не слышно. И удивительное дело – вода в ключе раньше была ледяная, а теперь тёплая… Может, нагрелась от солнца?
Они ходили по берегу, осматриваясь, и бросали гальку в воду. От шхуны отошла шлюпка с доктором Леггом – матросы в шлюпке были уже другие. Когда мистер Трелони повёл их и доктора к роднику через тропический сосновый лес, капитан остался у шлюпки.
Сосны опять сразили мистера Трелони своим пьянящим запахом. Это были большие, около десяти футов в высоту, деревья, с прямыми ветвящимися стволами с желтоватой, словно насыщенной солнцем, корой. Да они и стояли на солнце, купаясь, утопая в нём пирамидальными кронами. Эти кроны делали сосны удивительно похожими на ели, только иголки у этих сосен были огромные: голубоватые – у молодых сосен и зелёные, блестящие – у взрослых деревьев.
У родника мистер Трелони ещё раз, но после всех, напился воды, потом они наполнили бочонки, и матросы отнесли их в шлюпку. Шли матросы быстро, с их бород и волос стекала вода, которая тут же высыхала на одежде.
Когда все матросы с «Архистар» вместе со штурманом и боцманом побывали у родника, капитан позвал сквайра и доктора на ловлю черепах…

****
…каждый ловец черепах знает, что морские и океанические черепахи      имеют обтекаемый, – покрытый роговыми щитками, – сердцевидный или овальный панцирь и что их конечности превратились в ласты и не втягиваются под панцирь, также. как и голова.
Каждый ловец черепах знает, что очень древние животные: их строение с мезозойской эры остаётся практически неизменным. Они обладают уникальными способностями к навигации, предположительно ориентируясь по магнитному полю Земли, и способны вернуться на место своего рождения спустя много-много лет…
Сейчас джентльмены собирались ловить черепах, бросая со шлюпки крупноячеистую сеть с кольцом. Однако они не столько ловили, сколько плавали кругами вокруг «Архистар» в поисках добычи.
– Что-то странное происходит с морем, сэр, – сказал матрос Ганн капитану, поднимая вёсла. – Раньше в этом месте море кишмя кишело от черепах, мы шли прямо по панцирям, удивляясь, что в море плавают камни. А теперь ищем – а их нет…
Капитан промолчал, да и что тут было говорить, если за всё это время они поймали всего две черепахи. Он с напряжением всматривался в толщу воды – вода была чистая и прозрачная до самого дна, как и всегда в этих местах, и имела удивительно насыщенный зелёно-голубой цвет. Тут он заметил ещё одну черепаху, и гребцы погнались за ней.
Это была атлантическая ридлея размером около трёх футов, которая почему-то не ныряла, хотя ныряют ридлеи очень глубоко, а шла рядом со шлюпкой вдоль берега. Матросы без труда накинули на неё сеть, в которой черепаха, барахтаясь, запутывалась всё больше. Так, запутанной, матросы и потащили её к шхуне, и вдруг увидели в воде дохлую крупную рыбину, потом ещё и ещё одну. Вокруг шхуны такой рыбы было много, она белела брюхом в воде, покачиваясь на волнах. Матросы на шхуне, перегнувшись, смотрели в воду, показывая друг другу на рыбу пальцем, и кое-кто даже норовил почерпнуть её ведром. Со шхуны приняли черепаху и подняли на палубу.
И тут вперёдсмотрящий крикнул:
– Капитан, что-то в море происходит!.. И я не пойму – что!
Капитан приказал поднять шлюпку на борт и свистать всех наверх. Сам он полез по вантам на грот-мачту. То, что он увидел в море, поразило и даже испугало его, хоть он внутренне уже был готов к этому: в трёх кабельтовых от «Архистар» поверхность воды бурлила и кипела, и этот яркий белёсый, кипящий цвет воды выделялся огромным круглым пятном на зелёной поверхности моря.
– Поднять якорь! – закричал он и поспешно стал спускаться на палубу.
Там он крикнул ничего не понимающим сквайру, штурману и доктору Леггу:
– Я поздравляю вас, господа! – Сейчас мы станем с вами свидетелями уникального явления! Подводного извержения вулкана!.. Если, конечно, не уберёмся отсюда сию же минуту. Пендайс, немедленно! Немедленно!
Потом он бросился на помощь к матросам. Матросы, увидев, что к ним бежит капитан с пассажиром и доктором, удвоили старание, поднимая якорь. Штурман, боцман и остальные матросы в это время поднимали паруса. Аврал был полный. Из камбуза вылетел даже кок Пиррет и чуть не упал, наткнувшись на Платона, который с горестным лицом сидел перед двумя барахтающимися, опрокинутыми на спину, черепахами. Кок схватил Платона за ворот робы и потянул за собой.
Тут вперёдсмотрящий истошно заорал, вытянув руку:
– Право по борту!
Все замерли. Там, куда он показывал, над поверхностью моря медленно, чудовищным белым пузырём, вздулась кипящая масса воды, постояла так немного и опала, бурля со страшным шумом, и над морем зависло тяжёлое облако пара. Пар был белый, густой, он вырывался из воды огромными плотными клоками, похожими на вату.
– Шевелись! – крикнул капитан. – Быстрее, братцы!
И тут ветром до них донесло такое зловоние, словно сто тысяч тухлых яиц разбилось вдруг разом. Матросы задвигались яростнее. Капитан отыскал глазами кока и крикнул ему:
– Пиррет, ты загасил огонь?
Лицо кока помертвело, он опрометью бросился на камбуз.
Тут «Архистар» пришла в движение. Медленно, словно нехотя набирая скорость, она поползла вдоль берега прочь от облака пара, откуда вдруг начали, как от взрыва, вылетать камни: огромное множество чёрных камней вырывалось высоко вверх и рассыпалось там в виде снопа, потом ещё и ещё раз. Каждые две-три минуты из пара и пепла вылетали раскалённые камни и, шипя, падали в воду. Слепящие молнии пронизывали этот дымный столб снизу доверху.
Минут через десять всё стихло. Когда шхуна отошла на приличное расстояние, над водой опять вздулся пузырь пара, и всё повторилось снова.
– Кажется, пронесло, – сказал капитан, опуская зрительную трубу. – И как нас угораздило встать там на якорь?.. Хотя на Канарах никогда не угадаешь, где встать. На острове Лансерот три года назад случилось несколько таких извержений. Под слоем лавы погибло две деревни. Вот такая здесь природа… Но как мы только на мель не сели? Ведь неслись, не глядя.
– А лес мне там, и вправду, понравился, – ответил дядя Джордж мечтательно и улыбнулся.
До самого вечера вдали можно было видеть серый слой дыма, словно у канарских берегов шло морское сражение, а вскоре шхуну настигли и плывущие по волнам куски лёгкой пемзы. Кок Пиррет опять разжёг огонь, и доварил то, что начал готовить до извержения… Давеча он так испугался, что залил огонь в плите целым ведром питьевой воды, и теперь уголь никак не хотел разгораться, да и воду было жалко… «Но хорошо, что капитан сразу понял: где метан и огонь встречаются – там быть беде», – думал он.
Пойманных черепах закатили брюхом кверху в укромное место и накрыли парусиной. Это был старинный способ моряков сохранять живое мясо впрок. Ни питья, ни пищи черепахам не давали, а только изредка поливали водой. И в таком положении черепахи совершали длительные рейсы: они только худели, изредка шевелили лапами и смотрели на мир древними, всё понимающими глазами.
Платон всё время сидел возле черепах. Он что-то шептал им, приподняв парусину, а потом вдруг запел. И была в его пении такая вековая мощь, уходящая корнями в традиции таких забытых империй, что у кока зашевелились на затылке редкие волосы. Кок замер и уставился на Платона. На палубе стали скапливаться матросы.
– Что здесь происходит? – спросил капитан и скомандовал матросам: – По местам стоять!
– Да вот, сэр, – стал объяснять кок. – Сами видите – голосит чего-то… А чего голосит-то? Не понять!
– Позвать сюда доктора, – приказал капитан.
Но доктор уже сам пробирался к ним через толпу. Платон бросил петь и выпрямился во весь рост. Все смотрели на доктора, словно он был переводчик.
Платон что-то сказал, показал на черепах и сделал несколько жестов руками.
– Он говорит, что черепах надо выпустить в море, – сказал доктор капитану.
– Почему? – спросил тот.
Платон ткнул пальцем за борт, сделал волнообразные движения руками, потом показал на небо, неожиданно упал на палубу и сжался в комок.
– Он говорит, что если мы не отпустим черепах, боги моря прогневаются на нас и покарают смертью, – сказал доктор и выразительно посмотрел на капитана.
Пронзительно голубые, – на смуглом лице, – глаза капитана смотрели так холодно и отчуждённо, что доктору стало не по себе.
– Бред, – выдавил капитан. – Скажите ему, что это наша провизия, и мы не будем её выбрасывать.
Он повернулся и ушёл.
Платон смотрел капитану в спину побитым взглядом, потом опять сел на корточки. Доктор виновато смотрел на Платона.
Тут молчавший всё это время мистер Трелони вдруг сказал коку:
– А что, мистер Пиррет, не принесёте ли вы нам сюда чаю? Кажется, сейчас для чая самое время.
И сквайр опустился на корточки рядом с Платоном. Скоро возле них на выскобленную добела палубу опустился и доктор, вытянув одну ногу. Так они молча сидели в ожидании чая. Доктор открыл толстую книгу, которая всё это время была у него в руках, и принялся читать.
– О чём читаете, доктор? – спросил сквайр и добавил: – Почитали бы нам пока, что ли.
– С удовольствием, – согласился тот.
Он прокашлялся, ухватился за рыжий бакенбард и начал читать с выражением: – К осложнениям, связанным с техникой пункции подключичной вены, относятся: прокол плевры с образованием пневмогемоторакса, прокол трахеи или органов средостения, воздушная эмболия, отрыв части катетера…
Мистер Трелони беззлобно хмыкнул: он понял, что доктор читает им руководство для врачей «Морская практика». Всё время, пока тот читал, мистер Трелони с удивлением поглядывал на Платона, который по мере этого чтения выпрямлялся и с интересом поднимал голову от колен.
Тут кок принёс на подносе три чашки с молочником, которому никто не удивился, будто в трюме Пиррет всё это время держал корову.
– Вам как всегда, сэр? – церемонно спросил сквайр у доктора.
Доктор утвердительно кивнул, и сквайр плеснул из молочника в чашки с чаем коричневой полупрозрачной жидкости, положил щипчиками сахар и помешал ложечкой. Потом он подал одну чашку доктору, другую протянул Платону, оставшуюся взял себе, с наслаждением прихлебнул из неё, мечтательно прикрыл глаза и произнёс:
– А всё-таки, горячий чай с ромом – это божественный напиток. Хорошо, если бы наши адмиралы ввели его в обиход на флоте.

****



Глава 9. Новое слово в искусстве навигации

Дед собирался спать и стелил постель. Для этого он встал на лесенку-стремянку, потому что кровать у него была высокая, средневековая – огромная дубовая кровать с балдахином на четырёх фигурных резных столбах и с отделением для Библии в изголовье.
Кто-то в глубине тёмной комнаты заунывно пел старинную матросскую песню-шанти с завывающей трелью в конце каждой строки. Капитан знал эту песню, она была так длинна, что ни один певец не мог пропеть её до конца, поэтому её обычно тянули, пока хватало терпения.
Дед лёг, погасил свечу и укрылся с головой. Последними словами шанти, которую пел невидимый певец, были: «Все семьдесят пять не вернулись домой, они потонули в пучине морской».
И тут капитан проснулся.
Он помнил деда плохо. Когда тот умер, капитан был совсем маленький, поэтому от деда у него осталось только ощущение чего-то огромного и доброго. Мать считала покойного деда небесным покровителем семьи и всегда молилась ему, словно тот был святой. До сегодняшнего дня покойный дед снился капитану один единственный раз в жизни – за несколько дней до того, как умерла мать.
Ещё не осознавая, зачем он встал, капитан вышел на палубу и приказал боцману играть аврал и убирать паруса, все да единого, и даже обстенить* их.
– Мы ложимся в дрейф, – коротко сообщил капитан подошедшему штурману Пендайсу.
– Надолго? – так же коротко спросил штурман.
– Не знаю, пока до следующего утра. Я чувствую опасность, – ответил капитан. – Идите спать, Пендайс… Кроме вахтенных все тоже могут отдыхать.
Потом он полез на фок-мачту, где находилось «воронье гнездо» – бочка вперёдсмотрящего. Там он снял с плеча подзорную трубу, открыл её и стал осматривать горизонт. Уже почти рассвело, и в сумеречной дали он на мгновение заметил силуэт корабля, который неясной дымкой мигнул светлыми парусами и скрылся из глаз. Капитан даже подумал, что ему показалось.
А между тем солнце взошло, и мир наполнился ослепительным розовым цветом. Спустившись, капитан приказал убавить дневную порцию воды: воду надо было беречь, он не знал, сколько они ещё так продрейфуют.
«Так видел я корабль или мне показалось?» – думал капитан потом всё время, но он решил положиться на свою интуицию и не рисковать шхуной и людьми.
Между тем день начинался и начинался в атмосфере всеобщего недоумения. Впрочем, матросы были рады отдохнуть, тем более, что на обед должна была быть похлёбка из черепахи. Но вскоре до них донеслись вопли кока Пиррета: тот, открыв парусину, натянутую над черепахами, черепах под ней не обнаружил.
Пиррет вернулся на камбуз к Платону.
– Ирод, – простонал кок Платону, понуро сидящему в углу. – И чем мне прикажешь сегодня кормить команду? Опять солониной? Будь она неладна!
Платон ничего не ответил, он только посмотрел на кока агатовыми глазами обиженного щенка и вышел.
– Учти, ты – покойник! – крикнул ему кок в спину.
О пропаже черепах кок Пиррет доложил капитану, в душе заранее страшась за Платона.
Капитан сначала удивлённо замер, потом отвёл глаза в сторону и проговорил скованно:
– Всё в порядке, Пиррет. Это я приказал выбросить черепах. Это были не зелёные черепахи, а ядовитая бисса. Мы в спешке их не рассмотрели.
Кок Пиррет ничего не понял из слов капитана… «При чём здесь ядовитая бисса? – думал он по дороге на камбуз. – Когда отловленные давеча три черепашенции были наивкуснейшими ридлеями?» Он видел сам!.. Своими собственными глазами!
Но любопытствующим матросам кок объяснил, что с черепахами вышла промашка, и их пришлось-таки выбросить за борт.
А Платон вышел от плотника Шелтона с короткой, заострённой с одного конца палкой, которая висела у него на шее на верёвочной петле и с ножом канонира Хоксли на поясе. Отыскав доктора Легга, Платон что-то стал объяснять ему, показывая на море, на шлюпку, на матросов и поднимая нож над головой. После чего доктор попросил у капитана разрешения спустить шлюпку на воду, потому что они с Платоном хотят наловить рыбы на обед. Капитан хмыкнул и приказал спустить шлюпку. Дядя Джордж вызвался идти вместе с доктором.
На палубу, как по звуку боцманской дудки, высыпала почти вся команда и сгрудилась вдоль борта. Шлюпку спустили на воду, доктор и мистер Трелони стали медленно грести вокруг шхуны. Платон, сидя на носу, всматривался в толщу воды и иногда мелко бил по воде руками, свесившись за борт.
Вокруг них расстилалась необозримая гладь океана, и в этом просторе не то что шлюпка, а даже шхуна казалась утлым судёнышком, жалкой скорлупкой, затерявшейся в его водах. Жгучие тропики неспешно катили по небу солнечный шар, и в его огне ленивые зелёные волны казались сияющим жидким стеклом.
Доктор Легг первым заметил в толще воды под шлюпкой серый силуэт, и это видение заставило его похолодеть от ужаса. Акула-молот, самая кровожадная и отвратительная акула на свете, плавала вокруг шлюпки и делала головой характерные повороты из стороны в сторону, то уходя в глубину, то возвращаясь к самой поверхности.
Доктор и сквайр бросили грести и замерли в шлюпке. Платон, зажав в руке странную палку с петлёй и наблюдая за высоким спинным плавником акулы, явно поджидал её. Когда акула оказалась рядом, он стремительно, подцепив снизу, набросил верёвку на выступ её головы, рывком захлестнул петлю и вдруг спрыгнул на спину акулы впереди плавника.
Никто ничего не понял, даже сквайр и доктор, сидящие в шлюпке. Они только увидели, как длинный нож в руке Платона заходил вверх и вниз с равномерностью кузнечного молота, то сверкая на солнце, то скрываясь в воде. Акула-молот забилась в конвульсиях, вода вокруг неё вспенилась и окрасилась кровью.
Когда акула перестала содрогаться, Платон соскользнул с неё и поплыл к шлюпке, держась одной рукой за палку с петлёй: острый конец палки прочно сидел в акульей голове. Доктор Легг поспешил бросить Платону конец троса. Платон привязал трос к палке и протянул руку. Когда джентльмены помогли ему выбраться из воды, он упал на дно шлюпки и затих. Его била дрожь.
Доктор и мистер Трелони подгребли к шхуне, где их уже встречали возбуждённые матросы. Акулу подцепили крюком за челюсть и подняли на палубу. Это было огромное серое чудовище с белым брюхом, и даже мёртвое оно внушало ужас.
– Больше никогда не пойду с Платоном ловить рыбу, – убито прошептал сквайр капитану и ушёл к себе.
– Я ничего не понял, но испугался, что она нас опрокинет, эта тварь, – сказал доктор, он зло пнул акулу и тоже ушёл с палубы.
Платон ничего не сказал. Он молча пошёл на камбуз, взял топор, отрубил акуле плавники и выбросил за борт. Потом вместе с матросами он разделал акулу, предварительно сняв с неё шкуру. В желудке у акулы были ещё непереваренные небольшие рыбы, какие-то ракообразные и кальмары. Всё это вместе с печенью акулы и большими кусками мяса он отнёс на кухню к коку. Потрясённый кок едва успевал принимать от него эту провизию.
Весь день прошёл в хлопотах: матросы, уважительно заглядывая Платону в глаза, помогали ему солить и резать акулу, и вскоре все борта шхуны были увешаны верёвочными гирляндами с нанизанными на них тонкими пластами акульего мяса. Капитан на всё это взирал с усмешкой, а Платон, встречаясь с ним взглядом, улыбался в ответ, как большой белозубый мальчишка.

****
Шхуна медленно дрейфовала весь день и всю ночь.
Под утро капитану приснился сон: он бежал стремительно и красиво, понимал, что на него смотрят, и старался поэтому бежать ещё быстрее. Кто на него смотрел, он не знал, но этот человек или эти люди были очень важны для него. Он бежал по кромке прибоя, там, где кончается вода, а песок мокрый и упругий, и ему было хорошо и радостно бежать, только немного мешала морская пена: она была так густа, что напоминала утреннюю овсянку, и когда он проваливался в неё, нога застревала в этой густой и тёплой пене…
Капитан проснулся, полежал немного в раздумье, а потом вышел на палубу и громко скомандовал боцману:
– Свистать всех наверх! Поднять все паруса!
Матросы забегали по палубе, причём у тех, кто впервые пошёл в рейс на «Архистар», на лице было написано неподдельное изумление.
Штурман Пендайс был невозмутим. Спросил только:
– Что, мы опять торопимся, сэр?
– Да, мистер Пендайс, – ответил капитан. – На всех парусах и как можно скорее.
Паруса подняли, и шхуна понеслась. В полдень штурман Пендайс доложил капитану:
– Мы малость отклонились от курса, сэр… Но совсем чуть-чуть. И это несмотря на Канарское течение. А оно должно было здорово увлечь нас от берега Африки.
Капитан довольно кивнул.
К концу дня ветер ещё больше посвежел: «Архистар» словно норовила нагнать упущенное. Она держала курс на острова Зелёного мыса.

****
Канонир Хоксли сидел в укромном углу с новичком Бенджамином Ганном – нашим знакомым «матросом с пистолетом». Они курили трубки и неспешно говорили о разном, но больше о Платоне, который часто и с удовольствием помогал канониру в работе.
– Скажи, Хоксли, – спросил Ганн. – А о чём ты разговариваешь с этой негрой? Ну, с Платоном с этим? Он же по-нашенски совсем не бум-бум.
– Да обо всем, слышь ты, – ответил канонир и затянулся трубкой. – Я ему рассказываю о своей родине, слышь ты, и мне кажется, что он всё понимает… Только ещё не отвечает мне.
– А, правда, матросы говорят, что ты не со всеми разговариваешь? – спросил Ганн и пояснил: – Вроде, как говоришь только с начальством? С капитаном и со штурманом.
Канонир беззвучно засмеялся, и угрюмое лицо его на мгновение осветилось.
– Эх! Так могут говорить только глупые матросы! – воскликнул он. – Я и с боцманом говорю, слышь ты, и с тобою вот… А всё потому, что у тебя голос громкий, слышный… А капитан со штурманом, знамо дело, привычные командовать громко, да разборчиво.
Канонир опять неспешно затянулся.
– Ты же знаешь – я малость глуховат из-за пушек, – продолжил он. – Я не всякого речь услышу и разберу. А половина команды, слышь ты, будто кашу во рту жуёт – бу-бу, бу-бу… А чего бу-бу – не понять. Об чём же с ними говорить-то?
И Хоксли с Ганном рассмеялись, переглядываясь понимающе. Ганн, прикрыв тёмные умные глаза, согласился:
– Да, некоторых матросов понять мудрено. Я вот плохо понимаю плотника Шелтона: нет в его речи никакой связности, особо когда он разозлится или распереживается об чём. Руками машет, слов бубнит много – а не понять. А ещё хочется, чтобы наш негр, наконец-то, рассказал, куда девалась команда с ихнего корабля.
Тут раздался голос боцмана, и матрос Ганн убежал.
Вскоре Платон заговорил, и первое слово, которое он произнёс, было слово «капитан» – он продолжал каждую свободную минуту проводить возле капитана, и тот уже стал к этому привыкать. А вскоре выявились и первые странности с английским Платона. Их обнаружил дядя Джордж, когда Платон постучал в его каюту и весело сказал:
– Сэр, капитан зовёт на консилиум.
– Куда? – переспросил страшно удивлённый мистер Трелони, ему подумалось, что он ослышался.
– На консилиум. В каюта, сэр, – ответил довольный Платон и, с удовольствием выговаривая трудное слово, повторил: – На консилиум.
– О, боже! – простонал дядя Джордж в каюте капитана, опускаясь на стул. – Вы знаете, куда Платон меня сейчас позвал? Он позвал меня к вам на консилиум!
– Да… – протянул капитан и с удовольствием рассмеялся. – У нашего доктора с чувством юмора всё в порядке.
Вечером мистер Трелони стал рассказывать об этом казусе доктору. Тот заметно смутился, и его славное лицо приобрело виноватое выражение.
– Ну что я могу поделать, мистер Трелони, если Платону нравятся медицинские термины? – сказал доктор и пощипал себя за бакенбард. – Он только их и твердит всё время. Но другие-то слова он ведь тоже говорит, не так ли?
Возразить было нечего, Платон действительно стал понемногу разговаривать с командой и даже смеяться шуткам. Единственное, чего он не рассказывал никому – кто он и откуда, и ещё о том, что с ним произошло на «Жемчужине».
И в этом, как говорил доктор Легг, была какая-то тайна.

****



Глава 10. «Легенда о летучем вампире»

Капитан стоял на пороге своего родного дома и смотрел через распахнутую дверь на лестничную площадку.
На площадке было темно, и кто на ней находился, он не видел и даже не пытался увидеть, потому что неотрывно, как зачарованный, смотрел на золотистую дорожку, что вела от порога его квартиры куда-то в темноту. И это было не красочное определение светового эффекта, нет. Дорожка действительно была золотистой – во мраке бездонного туннеля лифтового холла она мерцала, переливалась и манила пойти по ней, сладко обещая что-то. Сам не зная почему, он закрыл входную железную дверь и остался дома…
Две склянки, прозвучавшие во время утренней вахты, застали «Архистар» на двадцатой параллели с ветром, дующим в галфвинд*.
Капитан вышел на палубу и с удовольствием набрал полную грудь воздуха: после сна в душной каюте хотелось дышать и дышать снова и снова. Он определил состояние погоды, парусов и вероятность ясного утра. Привычный скрип блоков и негромкое шуршание тросов и парусины переполняли его сердце радостью. Всё было ладно, всё было хорошо в это раннее утро: форштевень шхуны гнал заметный бурун, все паруса были поставлены, туго натянуты и наполнены ветром. Шхуна, как молодая красавица к своему любимому, летела к острову Сантьягу архипелага Зелёного мыса, или Кабо-Верде, как этот архипелаг называли португальцы.
… каждый португалец знает, что острова Зелёного Мыса – это архипелаг в Атлантическом океане у западного побережья Африки, состоящий из десяти крупных и пяти мелких островов. Делятся эти острова на две группы: северную – Наветренные острова и южную – Подветренные острова. Крупнейшие острова северной группы – это Санту-Антан, Боавишта, Сан-Николау, Сал и Сан-Висенти, а южной группы – это Сантьягу, Фогу, Маю. 
Каждый португалец знает: когда в 1456–1460 гг. острова открыли португальские экспедиции, они были необитаемы. В 1462 г. на острове Сантьягу, как известно, появились первые колонисты. В 1495 г. острова Зелёного мыса были объявлены португальской колонией, но почти через сто лет стали колонией Испании. Однако Португалия возобновила своё господство в 1640 г., и оно продолжается до сих пор. С конца ХV в. архипелаг стал центром работорговли в районе Гвинейского побережья Африки – работорговля была основным источником обогащения португальских колонистов. 
Днём капитан вызвал штурмана и объяснил ему курс «Архистар», которому надлежало придерживаться после того, как они уйдут с острова Сантьягу. Потом спросил:
– Мистер Пендайс, ведь вы же знаете острова Зелёного мыса?
– Да, знаю, сэр… Острова Зелёного мыса – это обычные вулканические острова, –стал докладывать штурман. – Камни, горы и лава, рек почти нет, а какие есть, те летом пересыхают. В основном только Сантьягу обитаем, он наиболее зелёный… Удобных гаваней почти нет, самая значительная – бухта Минделу на острове Сан-Висенти. Зачем португальцы назвали острова Кабу-Верде, – «Зелёные острова», – одному богу известно, но зелёного на островах мало. Правда, сейчас леса всё больше вырубают, скоро совсем деревьев не останется.
Проговорив всё это, штурман задумчиво потёр массивную челюсть и спросил:
– А можно ли узнать? А где будете вы, сэр? Вы куда-то уедете?
– Ну, куда я могу уехать со шхуны, мистер Пендайс? – вопросом на вопрос ответил капитан. – Здесь я буду, с вами. Это я так… На всякий случай предупреждаю.
Вскоре штурман забыл об этом разговоре, как об ещё одной странности своего капитана. Дни тянулись однообразно, и он был занят своими обязанностями, да и все на корабле трудились с утра до вечера и с вечера до утра. Даже пассажир, родственник хозяйки шхуны, мистер Трелони, пристрастился стоять у штурвала. Иногда его сменял доктор Легг, которому тоже явно нравилось это занятие. Капитан, когда находил свободное время, давал Платону уроки английского бокса.
Матросы же, когда им выдавалась свободная минутка, садились на палубе, курили, и кто-нибудь из них начинал рассказывать морские байки. Вот и сейчас часть вахты окружила старого матроса, который занимательно, но, впрочем, часто повторяясь, рассказывал длинную старинную легенду. Как вдруг…
– Чушь собачья! – раздался вдруг громовой голос капитана. – Бред, рассчитанный на доверчивых простаков! Ну, сколько можно морочить людям голову капитаном Джеком Воробьём? Ну, один вечер подряд! Но не два, не три, не четыре!.. Не могут покойники ходить под водою, и не было никогда никакого Кракена! Я вот вам сейчас расскажу, чего в открытом море надо бояться моряку.
И он, глянув на компас, спустился к матросам и стал рассказывать…

****
Однажды, тёмным ноябрьским вечером, когда на улицах Бристоля дул пронзительный ветер, а холод становился всё сильнее, к небольшому домику, расположенному в одном из переулков, ведущих в гавань, подходила пара – высокий господин приметной наружности и хрупкая женщина. Не дойдя до крыльца домика, а как бы запнувшись возле освещённого низкого окошка, женщина взяла мужчину за руку и потянула к себе. Свет от окна осветил её лицо, бледное, с тёмными испуганными глазами. Лицо её спутника по странной случайности осталось в тени: ветер рвал с него длинный плащ, который казался чёрными крыльями незнакомца.
– Последний раз спрашиваю вас, милорд… Твёрдо ли вы намерены выполнить задуманное? – спросила женщина, в её голосе слышалась мольба.
– Намерен твёрдо, Сара, пойдём, не зли меня, – быстро ответил мужчина. – Медлить нельзя… У меня уже совсем не осталось времени, ты же знаешь.
Они поднялись на крылечко и постучали. Спустя минуту дверь отворилась, осветив входящих, фигуры которых в дверном проёме стали вдруг тёмными и зловещими. Но хозяйка дома не видела этого, она пошла со свечой вперёд, показывая дорогу, и обернулась к гостям только в комнате.
В этом домике у порта жила Мэри, жена моряка, с маленькими детьми, сыном и дочерью. Муж Мэри ушёл в рейс, оставив семье деньги, которых хватило только до августа. И с августа она, чтобы прокормить семью, нанималась на всякую работу. От мужа известий не было, как не было и надежды, что он вернётся вообще когда-либо. Говорят же в народе: «Жена моряка – вечная невеста». Вестей от мужа не было, и наёмной работы с каждым днём становилось всё меньше. И скоро Мэри с трудом находила даже самую тяжёлую и дешёвую работу… «Удастся ли купить дрова на эту зиму?» – вот что думала она, глядя на исхудалые ручки детей, играющих у её ног.
А между тем Мэри была молода и хороша собой, и этой красоте не мешала даже худоба и бледность. Что она хороша, читалось в жадных глазах мужчин, к которым она нанималась на работу, что она хороша, говорили глаза их жён, когда те отказывали ей в работе. Что она хороша, твердила ей и подруга Сара. А ещё та говорила, что бедняжка Мэри глупа, потому что скажи она слово – и Сара познакомит её с весёлыми и богатыми господами, и с ними все заботы Мэри останутся позади. Но Мэри продолжала ждать мужа, вот только жить совсем уже становилось нечем. Наконец, от отчаянья, она согласилась познакомиться с кем-нибудь, и лучше под вечер, чтобы соседи не видели…
И теперь Мэри повернулась к гостям. Мысли её путались, как в лихорадке, она смотрела перед собой и ничего не видела, и не могла даже улыбнуться гостям – словно судорога стянула её лицо.
– Здравствуй, душечка, – раздался сладкий голос подруги, в нём явственно прозвучали нервические нотки, которых Мэри раньше не замечала. – Я так много рассказывала о тебе лорду Мервику, что он захотел с тобой познакомиться. Позволь тебе представить… Лорд Чарльз Мервик.
Подруга изящным жестом указала в сторону гостя, который склонился перед Мэри в низком поклоне. Когда лорд Мервик выпрямился, она заставила себя вглядеться в его лицо. Это был удивительно бледный и красивый господин лет тридцати пяти. Его чёрные длинные волосы прядями разметались по плечам, высокие брови с изломом казались надменно приподнятыми, но голубые глаза смотрели участливо.
Шляпу свою он почтительно снял, потом любезно улыбнулся, протянул Мэри корзинку и низким звучным голосом сказал:
– Милая хозяйка, пока мы шли, то страшно озябли и проголодались. Нельзя ли нам приготовить что-нибудь из этой снеди?
Накрывая на стол, Мэри почувствовала себя уверенней. Всё это время лорд Мервик смотрел на неё, не отрываясь, и несколько раз вставал ей помочь. Он был обходителен, но не навязчив, и скоро она перестала его дичиться. Подруга Сара вела себя странно: на Мэри не смотрела, отводила взгляд и почти всё время молчала. Впрочем, отсидев положенное приличием время, Сара попрощалась и ушла. Вскоре, сославшись на дела, ушёл и лорд Мервик, спросив у Мэри разрешения бывать у неё. Обрадованная его ранним уходом, та с облегчением дала согласие.
Когда лорд Мервик ушёл, Мэри бросилась на постель. Уснуть ей удалось перед рассветом, но и тогда ужасные видения, терзая, поминутно пробуждали её. То казалось ей, что видит она мужа, лежащего на морском песке, бледного и окровавленного, то маленькие дети её, крича и дёргая руками и ногами, летели стремглав в бездонную, тёмную пропасть, то сама она брела по снегу в одной рубашке, оставляя босыми ногами на жёстком снегу красные борозды.
Наконец, она очнулась и встала с головной болью, а когда в утренней тишине раздался то ли свист, то ли крик птицы, она поняла, почему просыпалась ночью – её будили эти странные звуки. Звуки были высокие, на одной ноте, несколько раз кряду. Они теперь стали раздаваться на улице, то тише, то громче, и непонятна была их природа, но они пугали её неизъяснимо. Звуки раздавались в любое время дня, но больше всего ночью. Когда она спросила о них у соседей, те ответили, что ничего не слышат.
Подруга Сара перестала бывать у Мэри, а встретившись с нею на улице, уже не останавливалась поболтать, как прежде – теперь ей было недосуг всё время. Зато каждый день приходил лорд Мервик: он появлялся всегда ближе к ночи, когда дети уже спали, и это устраивало Мэри. Каждый раз он приносил с собою корзинку с едой и, поставив её возле кровати, стоял и смотрел на спящих детей. Потом они садились за стол. Что было дальше – она не помнила, как будто пелена застилала ей разум… Вспоминала себя она уже у порога: закрыв за гостем дверь, она возвращалась в комнату, убирала остатки ужина со стола и ложилась спать.
Так тянулось долго, и уже настала весна, робкая и тихая, как забитая служанка. Дети Мэри заметно подросли и похорошели и уже не напоминали два бледных прозрачных стебелька, чего нельзя было сказать о ней самой. Она ещё больше исхудала и побледнела, не казалась уже такой красивой и днём всё больше спала, накрывшись шалью.
К концу весны в один свой визит лорд Мервик сделал Мэри предложение. Он сказал, что давно любит её, и предложил руку, сердце и всё своё состояние. Мэри готова была дать согласие на переезд в его усадьбу, но попросила отсрочки: её удерживала мысль о пропавшем муже, она молилась за него всё это время. Когда лорд Мервик ушёл, она легла и тихонько заплакала.
Проснулась Мэри поздно ночью: ясная луна озаряла комнату, дети спали, мерно стучал маятник. Она взглянула на часы – сон у неё почему-то прошёл. Присев на кровати с накинутым на плечи одеялом, она стала думать о предложении лорда Мервика. Всё тот же мучительный свист или крик птицы, прозвучавший в тишине, заставил её вздрогнуть. Она охнула и стиснула пальцами одеяло. Тут в комнате стало темнее, словно кто-то загородил окно с улицы.
Через минуту она услышала, что скрипнула входная дверь, будто кто-то открыл её. Холодея, Мэри глянула в сторону передней и увидела женщину в белом платье – та тихо и мерно шла к ней, шаркая туфлями, потом вдруг скользнув, очутилась уже перед нею. Мэри узнала женщину – это была её мёртвая свекровь.
– Я пришла к тебе, потому что люблю тебя, милая, – тихим, но внятным голосом сказала женщина. – И хочу тебя предостеречь… Твой новый знакомый лорд Мервик – вампир. Ты должна прогнать его. Запомни.
В то же мгновенье покойная свекровь уже снова стояла у двери, неясно белея платьем. Потом повернулась и, неслышно перебирая ногами, шагнула в переднюю. Стукнула дверь. Лунный свет за окном померк, словно его и не было. В комнате стало темно. Мэри без чувств упала в постель: с нею случился обморок.
Под утро её разбудил холод: она лежала поверх одеяла, незапертая входная дверь хлопала, из неё дуло с улицы. Это было странно – она всегда запирала дверь на ночь. «Наверное, дети выходили во двор», – решила она, тут же вспомнила свой давешний сон, и неизъяснимый страх сковал её снова. Заперев поскорее дверь, она кое-как дошла до кровати, легла и укрылась с головой. Её била дрожь, она никак не могла согреться, но растопить очаг, даже чтобы покормить детей, не могла – сил не было.
Ночное видение не выходило у неё из головы, и чем больше она о нём думала, тем больше понимала, что это был не сон. Ей сразу припомнилось, что лорд Мервик приходил всегда с темнотой, что его никогда не сопровождали слуги или кучер, что она ничего не знает о нём, даже того, где он живёт в Бристоле. Правда, он был добр к ней и нежен с детьми и, наконец, он не дал им погибнуть зимой. Она не знала уже, что и подумать.
Днём она пошла с детьми в церковь Сент-Мэри-Редклифф, в которой бристольские моряки всегда молились перед плаваньем и после своего возвращения. Мэри часто сюда ходила, но сегодня слова молитвы не шли с её губ. Они вернулись домой. Вечер близился.
Лорд Мервик явился в обычный свой час и присмотрелся к Мэри: та казалась сегодня особенно бледна, глаз не поднимала, а только куталась в шаль, как в ознобе, несмотря на пылающий очаг.
– Что ты решила, дорогая? – спросил он, и словно усмешка чуть тронула его тонкие губы. – Скоро уж лето, нам надо бы ехать. Детям будет хорошо в моем доме, и ты поправишься на деревенском воздухе.
– Я ещё не решила, Чарльз… У меня словно мысли путаются, что-то никак не могу собраться, – ответила она и тяжело опустилась на стул…
В это время к домику подошёл высокий и крепкий мужчина, походка и весь облик которого выдавали в нём моряка. Это был муж Мэри, который не погиб, а долго скитался по разным морям и только теперь вернулся на родину. Не заходя в дом, он приник к окошку, чтобы осмотреться.
Увиденное заставило моряка застонать, как от боли: его жена Мэри, с закрытыми глазами, лежала в объятиях сидящего у стола незнакомца, а тот целовал её в шею долгим, сладостным поцелуем. Моряк закричал. Незнакомец разжал объятия, и Мэри бесчувственным телом скатилась на пол, а незнакомец поднял голову и посмотрел в окно прозрачным, невидящим взглядом. С губ его по подбородку стекала кровь и капала на белое полотно рубашки.
– Проклятый вампир! – вскрикнул моряк и стукнул по раме, та со звоном распахнулась.
Моряк ввалился в комнату, медленно приближаясь к вампиру полубоком: руки согнуты в локтях, а кулаки сжаты так, что побелели костяшки пальцев.
Вампир и не думал убегать. Он судорожно задёргался и откинул со лба длинные волосы. Лицо его посинело и покрылось каплями пота, глаза засверкали. Шагнув к моряку, он сложил руки на груди и засмеялся. Смех его был ужасен.
Моряк перенёс вес тела с правой ноги на левую для удара, и в тот же миг его кулак сорвался… Удар!.. Голова вампира откинулась, раздался хруст шейных позвонков. И ничего не случилось… Вампир так же стоял и так же скалил зубы.
– Ме-ня нель-зя… У-бить, – с издёвкой прошипел он и вдруг возвысил голос до крика: – Потому, что я!.. Уже мёртвый!
Он клацнул зубами, опять захохотал и вдруг взмыл к потолочным балкам: руки раскинуты в стороны, голова запрокинута, длинные волосы развеваются, как от порыва ветра. По комнате и пронёсся ветер, раздался шум множества крыльев, а занавески затрепетали, и свечи разом потухли. Комната освещалась теперь только бледной луной и огнём очага. В этом неясном свете моряку явственно виделся блеск глаз вампира – тот, медленно подлетая, тянул и тянул к нему длинные руки. Чёрный оскал его рта улыбался.
Это было так страшно, что моряк растерялся, но вспомнил древнее монастырское заклинание и из последних сил, добавляя от себя непристойную ругань со страха, прокричал его. Вампир отпрянул, как обожжённый железом. Моряк повторил заклинание ещё и ещё раз. Вампир скорчился и заскрипел зубами.
– Ты отнял у меня добычу!.. Я тебе отомщу! Отомщу! – зашипел он и, завывая, вылетел в разбитое окно.
Больше в Бристоле лорда Мервика никогда не видели. Мэри выжила, но долго болела. Когда она совсем оправилась, моряк опять ушёл в рейс.
Но только с тех пор в море стали находить корабли, на борту которых нет команды или с командой на своих местах, но только мёртвой. Старики говорят, что это летучий вампир лорд Мервик летает над океаном и ищет своего обидчика-моряка, а найти его он не может и потому убивает всех, кто ни встретится на пути.
И летать так он будет долго, потому что вампиры, на нашу беду, бессмертны.

****
Капитан произнёс последнее слово и смолк. Слушатели были потрясены. На палубе стояла тишина, и только в вантах свистел ветер, да шумели волны за бортом. Потом кто-то из матросов перекрестился (остальные перекрестились тоже) и сказал, лязгая зубами:
– «Голос моря»… Теперь я понял, что это. Но разве вампиры летают?
– Конечно, летают, – ответил капитан. – Иначе, как бы они из Моравии распространились по всей Европе? Не на лошадях же? Лошади вампиров боятся.
– И ещё собаки их чуют, – сказал матрос Ганн: его умные глаза были опущены, на губах мерцала усмешка.
Было заметно, что легенда ошеломила и боцмана Джонса. Он глядел перед собой застывшим взглядом, кустистые чёрные брови его были нахмурены, а красные губы шевелились, то вытягиваясь в трубочку, то растягиваясь в тонкую нить. Потом он поднял мощной пятерней свой чёрный платок со лба, и спросил у капитана придушенным всхлипом:
– А как же от них спастись, сэр?
– О! Спастись от них довольно легко, – ответил тот. – Надо только во всём слушаться своего капитана!
Он улыбнулся и подмигнул матросу Ганну.

****
Багровое солнце всходило над морем по правому борту шхуны. Капитан пристально осматривал город Рибейра-Гранде* в подзорную трубу.
На «Архистар» сделали всё, как полагается: подняли английский флаг, отсалютовали форту, встали под прицелом его пушек и бросили якорь в бухте, возможно, в том самом месте, где 1497-1498 годах вставали корабли Колумба и Васко да Гамы. На шхуне ждали ответа из форта, но к ним никого не выслали и не отсалютовали в ответ. Это было странно.
Капитан передал подзорную трубу доктору и сказал больше для мистера Трелони:
– Форт Реал-да-Санту-Фелипе, что вы сейчас видите, считается неприступный. Однако это не помешало пиратам полностью разграбить город во время войны за испанское наследство. Мне кажется, что-то подобное произошло здесь не далее, как вчера. Я думаю, мистер Пендайс со мною согласится.
– Да, сэр, что-то там произошло совсем недавно, – ответил штурман, не опуская своей трубы.
На лице доктора было написано предельное недоумение. Капитан взял трубу из его рук и опять стал рассматривать пологий берег, над которым возвышалась крепость и заметный силуэт католического собора. Невысокий мол выдавался в море ярдов на двадцать или тридцать, затем поворачивал влево и тянулся ещё на полсотни ярдов, уткнувшись в небольшой скальный выступ со старинной квадратной башней у самой воды. На противоположной стороне от башни, к юго-западу, лежал песчаный берег.
Это была хорошая гавань, защищённая от всех ветров, кроме зюйд-вестового. Вот только других кораблей, даже рыбацких, в бухте сейчас не наблюдалось, а башня стояла почти разрушенная: осталась только её обугленная задняя, каким-то чудом державшаяся, стена. Сама крепость Реал-да-Санту-Фелипе тоже была изрядно побита, бойницы выкрошены, как после длительного артиллерийского обстрела. Над городом стлались сизые дымы.
На пристани, усыпанной мусором и обломками, не было ни души, а правее пристани, возле разбитых остовов рыбачьих лодок, капитан разглядел кучу тряпья. Неожиданно над тряпьём порывом ветра подняло пряди длинных женских волос – светлых и тёмных. Капитан опустил трубу. Через мгновенье то же самое сделал и мистер Трелони.
– Надо узнать, что здесь произошло, – сказал капитан. – Да и вода нам нужна… Только вот продовольствие мы здесь вряд ли уже найдём. Господа, кто хочет со мною высадиться на берег? Мистер Пендайс, вы принимаете командование на борту.
Капитан, мистер Трелони, доктор и Платон с сумкой доктора спустились в шлюпку. Матросы налегли на вёсла. Они были насторожены, у их ног лежали мушкеты. Отряд высадился и побежал по замусоренной пристани, пригибаясь, стараясь, как можно быстрее пересечь открытое место. Вступив на булыжную мостовую, они, на нетвёрдых, отвыкших от суши ногах, стали подниматься в город.
Словно поражённый ужасом город был мёртв и нем. Утреннее солнце угрюмо озаряло его пустынную главную улицу. У самого порта дома стояли простые и приземистые: каменные, а местами сложенные из лавы, стены, двускатные кровли из тростника и черепицы. Пробитые пулями двери домов были по большей части взломаны, распахнуты и зияли тёмными провалами. Перекошенные ставни качались под ветром на последней петле и скрипели. Горячий ветер, так и не остывший за ночь, нёс вдоль улицы запах гари, клубы пыли, шерсти, перья из подушек, листки бумаги и ещё что-то неопределённое, но красноречивое.
Отряд разбился на две группы и шёл, прижимаясь к домам, наступая на собственные длинные тени, то серые и размытые, то вдруг оживающие и убегающие из-под ног резкими уродливыми очертаниями. Осколки оконных стёкол, блестевшие в пыли, хрустели под ногами, что в тишине казалось особенно зловещим. И всё чаще на мостовой им стали попадаться высохшие чёрные пятна. Капитан задержался, заглянул в разбитое окно и зашёл внутрь: там был тот же разгром и запустение, на земляном полу валялись расколотые горшки с цветами. Людей нигде не было видно, ни живых, ни мёртвых.
Они прошли уже порядочно в город. Им по-прежнему никто не встретился. Дома становились выше и богаче, часто с резными колоннами, но разгром здесь был даже ещё большим: дверные проёмы зияли тьмой, синие ставни окон сорваны, рамы разбиты, а в окнах вторых этажей не сохранилось ни одного стекла.
Тут впереди, в тишине улицы раздался мерный стук копыт о мостовую и скрип тележных колёс. Отряд замер и прижался к стенам, напряжённо всматриваясь в поворот улицы. Скрип приближался и становился громче, всё отчётливее, наводя на людей странную оторопь.
Потом раздался выстрел.
Капитан сполз по стене, оставляя на ней спиной красную смазанную полосу и упал на мостовую. К нему бросились доктор и Платон, а мистер Трелони, не целясь, выстрелил из пистолета в переулок, из которого прозвучал выстрел, и сейчас тянулось пороховое облачко. Матросы попадали на землю, занимая круговую оборону. Бен Ганн, стоя за выступом стены, оглядывал крыши соседних домов.
Тут откуда-то сверху раздался голос:
– Боцман Ганн! Не стреляйте! Это я – капитан Перэ. Я сейчас спущусь к вам!
Вскоре в проулок из двери правого дома вышел человек и с поднятыми руками двинулся к отряду. Следом за ним из двери высыпали вооружённые люди, – многие чернокожие, – и встали возле дома.
– Мой слуга принял вас за пиратов и выстрелил. Хорошо, что я узнал вас, боцман Ганн. Вы не можете быть пиратом, я вас хорошо знаю, – сказал мужчина на неплохом английском, останавливаясь напротив Ганна.
Рук мужчина не опустил. Он стоял, посматривая на направленное на него оружие, и всем видом выражал покорность. Сквайр, не опуская пистолет, левой рукой, непослушными пальцами, рвал ворот рубахи.
– Нет, мы не пираты. Мы с английского торгового корабля, – ответил Ганн с отчаяньем. – И я верю вам, капитан Перэ! Но вы убили нашего капитана!
Ганн обернулся. Доктор уже достал из сумки перевязочный материал и, сорвав с капитана жюстокор, перевязывал ему грудь. Рядом с капитаном на коленях стоял Платон и плакал, слёзы текли по его лицу. Доктор сказал сквозь зубы:
– Капитан жив, сердце его бьётся, но он потерял сознание и истекает кровью. Платон, надо занести его куда-нибудь в дом.
Тут из-за угла показалась лошадь с гружёной повозкой. При виде вооружённых людей возница натянул вожжи и остановился, привстав на козлах. Человек, сидящий рядом с возницей, поднял мушкет.
– Всё в порядке, Мигель, проезжайте, – крикнул капитан Перэ, медленно опуская руки.
Возница стегнул поводьями лошадь, повозка стала приближаться. Опять раздался тот же скрип колёс и мерный стук копыт. Матросы посторонились, пропуская повозку. То, что они в ней увидели, заставило их опустить глаза и отвернуться. В повозке, из каких-то грязных раздутых мешков, из спутанного тряпья, бывшего когда-то одеждой, торчали голые человеческие ноги и руки со скрюченными пальцами.
– Они собирают погибших, – сказал капитан Перэ. – Вы должны простить моего слугу: у него сдали нервы, и он выстрелил. А отнести раненого можно хоть в мой дом, он почти целый.
Капитан Перэ двинулся в проулок. Платон взял капитана на руки и понёс вслед за ним. Сквайр убрал пистолет за пояс и быстрым шагом шёл рядом, придерживая капитану свесившуюся голову. Остальные шли следом.
Дом капитана Перэ, конечно, был изрешечен пулями, окна выбиты, а пол усеян стёклами, но в прихожей всё сохранилось в почти неприкосновенности. Чернокожая прислуга прибиралась здесь, вытирая украдкой слезы. Увидев входящих, прислуга замерла, а потом бросилась вон.
– Молли, всё в порядке! – крикнул капитан Перэ, его голос вдруг приобрёл силу и властность. – Ты мне нужна! Принеси холодной воды, рому и чистые полотенца в комнату для гостей. И позови ко мне Катрин.
Капитан Перэ преображался на глазах: он словно стал ещё выше ростом, осанистее, шагал уверенно и хлопал в ладоши, подгоняя слуг. Чернокожая Молли стремглав побежала на кухню. Капитан Перэ пошёл по коридору широким шагом, показывая Платону, куда нести раненого. За ними шли доктор и мистер Трелони. Матросы остались в прихожей. Ганн опустился на корточки у стены и безвольно свесил голову на грудь.
Капитана положили на кровать, доктор Легг проверил его пульс. Капитан был мертвенно бледен, пульс – слабый, едва слышный, и доктор, холодея от ужаса, даже подумал на мгновение, что сердце капитана перестало биться. Вскоре принесли воды и рому. Доктор обнажил капитану грудь, промыл раны ромом и осмотрел. Сказал негромко:
– Рана сквозная. Это хорошо. Я не уверен, что смог бы сейчас достать пулю.
– А сердце? – спросил сквайр.
– Пуля прошла между третьим и четвертым рёбрами, – ответил доктор и встал. – Но сердце не задето, иначе капитан уже бы умер. Лёгкое тоже, я думаю, не задето. По крайней мере, симптомов этого нет – ни кровохарканья, ни пузырьков воздуха из раны… Сейчас самое главное: предотвратить воспалительный процесс и неизбежное его следствие – лихорадку. Джордж, мне надо на корабль за моими средствами! Я скоро вернусь.
Доктор и Платон положили капитана на бок, при этом тот испустил лёгкий стон, чем очень обрадовал мужчин. В комнату вошла девушка. Она испуганно глянула на незнакомцев, и взгляд её остановился на раненом.
– Это Катрин, моя дочь, – пророкотал капитан Перэ. – Она будет ухаживать за вашим капитаном. Опыт у неё есть.
Девушка кивнула и подошла к постели. У неё, как и у капитана Перэ, были пышные рыжеватые волосы. И вообще, они удивительно походили друг на друга – отец и дочь. Только это и успели понять джентльмены, им было сейчас не до женской красоты. Они вышли из комнаты вместе с хозяином. С капитаном остался Платон: он никуда не пошёл, а сел на корточки в углу и стал смотреть, что делает девушка.
В прихожей сквайр спросил Ганна, отойдя с ним в сторону:
– Ганн, вы хорошо знаете хозяина дома?
– Да, я служил у него на корабле. Он хороший человек. И обязан мне жизнью.
– Я попрошу вас остаться здесь. Вдруг понадобиться ваша помощь.
Ганн согласно кивнул.
И отряд, сопровождаемый слугами капитана Перэ, спешным порядком направился на корабль.
…каждый медик знает, что антисептика имеет лечебное значение и направлена на борьбу с бактериями, уже внедрившимися в рану. В неё входит обширный ряд мероприятий, таких как: отток из раны инфицированного содержимого и тем самым её очищение от микробов и продуктов распада тканей, а также применение антибиотиков и сывороток-антитоксинов.
Каждый медик знает, что асептика имеет профилактическое значение. Её основной закон, как известно, формулируется так: всё, что приходит в соприкосновение с раной, должно быть стерильно. Однако в ХVIII в. таких понятий, как антисептика, асептика, микробы, токсины, стерильность и антибиотики ещё не было. Зато были всевозможные послеоперационные осложнения: послеоперационная рожа, госпитальная гангрена и заражение крови – сепсис. Эти осложнения принимали порой такой массовый характер, что вынуждали временно прекращать хирургическую практику в больницах. 
Конечно, у каждого врача во все времена был свой собственный метод лечения раненых. Доктор Легг, попав на шхуну, тут же бросился к своему рундуку, где у него лежали всякие лекарства. Загрузив полную сумку препаратами, он, вместе с мистером Трелони, бросился обратно.
Весть о ранении капитана взбудоражила экипаж, а штурмана Пендайса потрясла необычайно: он застыл на палубе, серые глаза его остекленели, а массивная челюсть отвисла. Он долго стоял так в задумчивости, вспоминая свой давний разговор с капитаном, и его рука неосознанно теребила и выкручивала серьгу в ухе.

****
Доктор Легг, вбежав в дом капитана Перэ, первым делом взглянул на капитана, потом бросился на кухню, вымыл руки и стал готовиться к перевязке. Метод доктора заключался в наложении на рану свободных повязок, пропитанных масляно-бальзамическим средством на основе растительного дёгтя, полученного из древесины сосны.
Но сначала доктор достал из своей сумки забавную трубочку, точёную из дерева, приложил её широким концом в груди капитана, к другому концу трубочки он, нагнувшись, прислонился ухом и застыл так на какое-то время. Когда доктор выпрямился, он сказал:
– Ну да, хрипов в лёгких нет.
Потом он вскипятил масло, приготовил бальзам, пропитал им полотенце и сделал повязку. Он, мистер Трелони и Платон решили неотлучно находиться при капитане.
Тут вошёл хозяин и сказал:
– Я хочу пригласить вас на ужин. Вы ведь не ели с самого утра. Катрин побудет пока с вашим капитаном… Как его зовут?
– Его зовут капитан Линч… Дэниэл Линч, – ответил за всех мистер Трелони, вставая.
Посмотрев на Платона, хозяин добавил:
– А вашего раба покормят на кухне.
– Это не раб, мистер Перэ, – сказал доктор и, замявшись от неловкости ситуации, пояснил: – Платон – наш матрос.
– Хорошо, вашего матроса покормят на кухне, – исправился хозяин. – Я сейчас распоряжусь.
Джентльмены пошли за хозяином дома, который даже со спины излучал радушие. В столовой их уже ждал Ганн.
Стол, за который они уселись, был огромен и вместителен – настоящий стол феодала. Так и казалось, что за этим столом происходило не одно пиршество, шумное, буйное, пьяное. Но это было в лучшие времена, а сейчас жаркое простыло, и вино, принесённое из погреба, степлилось, но на это никто не обратил внимания. Мужчины молча принялись за еду. В комнате от закрытых ставен стоял полумрак. Чернокожий слуга, неслышно ступая, прошёл вдоль стен и зажёг светильники, и этот трепетный свет наполнил сердца надеждой.
– У Дэниэла мощный организм. Я верю, что он выкарабкается, – произнёс мистер Трелони.
– Если в течении нескольких дней состояние его не ухудшится… – начал говорить доктор и вдруг замолчал, но справился с волнением и продолжил: – Для нас сейчас каждый выигранный день – шанс на его спасение.
– Он не может умереть от случайной пули… Это было бы слишком нелепо, – опять сказал сквайр.
– Я в своей практике видел много нелепых смертей, – ответил доктор.
Они замолчали. Ганн спросил:
– Что у вас здесь случилось, капитан Перэ?
Хозяин дома помедлил, словно собираясь с духом или вспоминая недавнее, и ответил, насупившись:
– Вы же знаете – наш город богат. Здесь, в основном, живут португальцы, перевозят чернокожих в Новый Свет. Я здесь бросил якорь недавно, с дочерью и слугами. А два дня назад сюда пришли три корабля. Возглавлял их коммодор Грант, он прислал губернатору островов ультиматум с предложением выкупить у него английских пленных. И наш губернатор отказался… Тогда коммодор прислал второго парламентёра с мешком и другим ультиматумом. В ультиматуме было требование продовольствия и денежного выкупа, а в мешке были головы этих несчастных. В ультиматуме пират обвинил губернатора в жестокости: только он своей неуступчивостью заставил его казнить пленников. А ещё коммодор обещал пощадить город и уйти, если будут выполнены его условия. На размышление он давал сутки.
Только этот Грант, анкер* ему в глотку, не стал ждать сутки, он высадился с моря той же ночью. Когда взорвалась башня у мола – было уже поздно поднимать аварийные огни*. Пираты были в городе. Началась стрельба, резня, а с моря по форту палили пушки. Ко мне на борт прибежали соседи – они знали, что у меня можно отсидеться, я строил дом, как крепость… Мы отбили атаку мерзавцев: никто не хочет становиться рабом на плантациях. А пиратам легче было бросить мой дом и бежать в другие, беззащитные. А днём пираты ушли… Больших жестокостей никогда не совершали даже турки или язычники, уж я-то знаю, видел всякое. Город был взят врасплох, как снулая черепаха. Теперь живые собирают мёртвых… Вот так.
Капитан Перэ замолчал, покрутил ус, добавил:
– Ещё раз прошу простить моего слугу. Все сейчас очень напуганы. Вы можете находиться у меня, пока ваш капитан не поправится. Я уже распорядился, чтобы вам приготовили комнаты. Мы все в вашем распоряжении.
Мужчины встали и поблагодарили хозяина за обед.

****
Капитан был всё ещё без сознания, и у него начался жар. В течение остатка дня и всей ночи жизнь его, висевшая на волоске, каждую секунду могла оборваться.
На следующий день состояние его не улучшилось. Когда утром доктор пришёл на корабль, к нему робко приблизился кок Пиррет. В его руках был холщовый мешочек. Кок посмотрел на доктора затравлено и произнёс быстро, словно опасаясь, что доктор перебьёт его:
– Сэр, я принёс для капитана «святую» траву.
– Что? – не понял доктор, он не мог сейчас говорить с коком о светлой магии трав.
– Я принёс для капитана траву-вербену, – повторил кок.
– Бог с вами, Пиррет, – отмахнулся доктор. – У капитана же не цинга. Зачем ему вербена?
– Вербену давным-давно нашли на горе Голгофе, сэр, – опять заговорил кок. – Люди наделяют её силой отвращать всяческое зло, останавливать кровотечение и заживлять глубокие раны. Она спасёт нашего капитана. Из её отвара надо делать примочки и давать капитану пить.
– Он не пьёт, Пиррет, – выговорил доктор, он заморгал и жалко улыбнулся. – Он бредит и требует держаться мористее*. И я не знаю, что мне делать.
– Доктор, возьмите вербену, – зашептал отчаянно кок, он стал быстро, захлёбываясь и путаясь в словах, объяснять доктору, как надо сделать отвар.
– Пойдёмте со мною, Пиррет, сами всё сделаете, – ответил тот. – Я ничего сейчас не понимаю.
Капитану начали делать примочки из вербены. Только и на другой день ему лучше не стало.
Утром следующего дня Платон сказал доктору:
– Надо идти в лес. Мне надо найти капитану…
Тут он произнёс незнакомое слово с ударением на второй слог.
Доктор смотрел на Платона, силясь понять, чего он от него хочет. Глаза у доктора были красные, волосы взъерошены, на нём лица не было: он не спал вторую ночь – жители города тоже обратились к нему за помощью.
– Табеле, – опять повторил Платон с таким видом, будто это слово должно было всё объяснить. – Капитану нужно табеле.
Доктор повернулся к сквайру, сидящему в оцепенении в кресле у стены, и сказал:
– Мистер Трелони, сходите с Платоном, чтобы его не приняли за беглого раба. Он хочет найти для капитана что-то своё, африканское… Пусть ищет! Я уже на всё согласен.

****



Глава 11. Ангел с золотыми волосами

Изнасилованный, изувеченный город постепенно оживал.
На его улицах даже появились люди. Они опасливо копошились возле своих домов, но разговаривали всё громче. Отовсюду слышался стук молотков и треск ломаемого дерева – со стен ломали разбитые ставни и двери, а то, что можно было, накрепко заколачивали.
Мистер Трелони подумал, что они с Платоном зря не попросили провожатого: прохожие не смотрели им в глаза, они глядели куда-то мимо них, как бы сквозь них, хотя и сторонились, уступая дорогу. Один раз, сворачивая за угол, сквайр невзначай обернулся и заметил, как несколько голов с испугом втянулись в двери, в окна, в проулок: за ним и Платоном подглядывали. Город явственно излучал атмосферу, если не вражды, то настороженности, и с этим ничего нельзя было поделать.
За городом они пошли веселее и вскоре вступили в эвкалиптовый лес, сухой и редкий, с жидким подлеском. Мистер Трелони неожиданно почувствовал, что они с Платоном поменялись ролями. Теперь ведомым стал он, а Платон выдвинулся вперёд и шёл, словно знал дорогу или понимал, куда надо идти. Плечи его развернулись, голова поднялась, он ступал легко, едва касаясь земли, и даже сухие ветки не так громко хрустели у него под ногами. Глазами он обшаривал землю, оглядывая каждый камень. Вскоре сквайр понял, что Платон старается выбирать сырые низины. Шли они быстро.
Вдруг Платон радостно вскрикнул, присел и стал срезать ножом с земли и камней голубовато-зелёную плесень или мох. Потом на место срезанной плесени он положил кусочки еды, равномерно распределив их по земле и камням.
– Ну что? Будем возвращаться? – сказал сквайр, запнулся, охнул и проговорил растерянно: – Только… Я не знаю, в какую сторону идти! Где город?
Мистер Трелони, внутренне холодея, принялся оглядываться: они так долго шли, что он потерял направление. Платон глядел на него и недоверчиво улыбался. Потом произнёс, показав рукой:
– Город – там. Мы придём быстро.
И он пошёл в этом направлении, жестом приглашая мистера Трелони за собой. Пришли в город они действительно быстро. Сквайр чуть ли не бежал за Платоном всю дорогу: тот шёл впереди широким неслышным шагом охотника и только иногда останавливался, нетерпеливо поджидая его. Войдя в дом капитана Перэ, Платон сразу отдал доктору Леггу свой свёрток со словами:
– Табеле. Мы нашли его!
Он был явно очень рад и горд собой. Доктор развернул свёрток и, недоумевая, посмотрел на Платона, но тот уже стал развязывать капитану повязки и обкладывать плесенью его рану на спине.
– Всё будет хорошо, – сказал Платон доктору.
Он выглядел уверенным, повеселевшим, и джентльменам почему-то стало спокойнее – в их сердцах зародилась надежда.
Вечером сквайр сообщил штурману, что капитана теперь лечит Платон. Узнав про плесень, Пендайс потрясённо почесал в затылке, а потом пошёл и рассказал об этом боцману Джонсу.
Боцман вытаращил глаза и вытянул трубочкой толстые красные губы. Пробормотал:
– Шлюпки-на-волнах… Я всегда говорил, что этот ниггер – колдун.
– Ну и пусть колдун, Амиго, – перебил его штурман. – Лишь бы он помог капитану. И, кстати… Завтра мы идём на Сан-Николау за провизией. Готовься.
– Да я всегда готов, мистер Пендайс, – ответил боцман, он развернулся и потрусил к матросам в форпик.
Вскоре о том, что капитана лечит Платон, знала вся команда.
– Колдун, твою мать, – решила половина экипажа.
– И очень хорошо, круто, – ответила им вторая половина. – Всегда не грех иметь на корабле собственного колдуна. Лишь бы колдовал с толком.
А кок Обжора выдал всем, что плесень – она почти как травы, а травы – это огромная сила и светлая магия. На том и сошлись. Правда, пара матросов из той и другой вахты получила в глаз, но это при обмене мнениями на корабле было дело обычное.
К вечеру капитану стало лучше: он перестал бредить, а краснота вокруг ран вроде стала меньше и не такой багровой, и опухоль вокруг ран стала спадать. Мистер Трелони и доктор боялись говорить и даже думать об этом. Ночью доктор сумел напоить обессиленного капитана отваром незрелых коробочек мака, и тот спокойно заснул: лихорадка, кажется, отступала.

****
Сознание медленно возвращалось к капитану.
Последнее, что он помнил из своей прошлой жизни, как нестерпимый свет ворвался к нему в глаза, в мозг, в уши, и как острой болью рвануло грудь. Дальше он ничего не осознавал, а только чувствовал, что лежит на дне неглубокого ручья, а мимо его лица, прямо перед открытыми глазами струится водный поток, и это было совсем не страшно, только почему-то ужасно одиноко и холодно… Он лежал на песчаном дне, а ледяная вода поверх его лица текла и текла, то быстро, то медленно, и он смотрел на неё и смотрел…
Потом наступило блаженное состояние покоя и тепла, которое разливалось по его измученному телу, и какие-то воспоминания всплывали в голове и медленно гасли, и были они, как любовное прикосновение, которое хочется длить и длить до бесконечности. Глаза его были закрыты, но сквозь веки ему чудился розово-золотистый свет, и он силился поднять веки и не мог, такая тяжесть была разлита по всему его лицу, по всему телу… «Это от водного потока», – подумалось ему, и тут же, вспомнив строчку старинной морской песни, он с радостью поспешил выговорить её громко и внятно, чтобы те, чьё присутствие рядом с собой он так остро чувствовал, поняли, что он жив:
Меня здесь встреча с гробом ждёт –
Моим последним кораблём…
И те, присутствующие рядом, вдруг засуетились, стали опять мучить его и опять переворачивать избитое тело… «Да-а, это была хорошая драка, мне здорово досталось от того матроса со сломанным носом, но он тоже получил своё», – решил капитан и забылся.
Катрин и моряки с английского корабля сидели возле капитана уже вторую неделю. Она помогала делать раненому перевязки и помнила, как щемяще её поразила сначала белизна этого обнажённого мужского тела. У раненого капитана только лицо, шея и руки были смуглыми, а под рубашкой тело было белое и беззащитное, как у ребёнка. А сейчас она заметила с пронзительной жалостью, что горло его двигалось, как будто он глотал, а губы дрожали. И у неё вдруг тоже задрожали губы, и Катрин заплакала, а когда вытерла слёзы давно уже мокрым платком, увидела, что английский капитан открыл глаза и улыбается ей так ласково и так хрупко, что она заплакала ещё горестней.
А капитан думал, что он снова грезит и видит прекрасного ангела… А может быть девушку. Нет, всё-таки ангела. От неземного света золотились его рассыпавшиеся по плечам волосы. Ну, конечно же, только у ангелов волосы сияют таким солнценосным светом. Уж он-то теперь про ангелов знает всё.
«Это – ангел», – решил капитан и со вздохом закрыл глаза.

****
Рано утром капитан проснулся от голода с чувством, что он не ел сто лет. Нет, не сто, а все двести… И тогда он улыбнулся и сказал Платону, который, уронив голову на грудь, спал рядом с ним на стуле:
– А в этом доме могут покормить бедного измученного моряка?
И увидел, каким счастьем засияли глаза Платона, который вскочил и выбежал из комнаты с воплем:
– Капитан говорит!
И скоро в комнате появились доктор Легг и мистер Трелони – оба на ходу поспешно заправляли рубашки. Доктор сразу же взял руку капитана, достал со стола врачебные часы для подсчёта пульса, – занятную штуковину со стрелкой на одну минуту хода, – и стал считать, глаза его лучились радостью. Мистер Трелони опустился на стул рядом с постелью капитана и сказал:
– Дэниэл, как вы нас всех напугали!
Потом доктор схватил со столика какую-то забавную трубочку, по виду деревянную, велел капитану дышать и приложил трубочку к его груди. И он дышал.
Он дышал и улыбался бледной, измученной, но счастливой улыбкой. Вместе с возвращением сознания в нём пробуждалась и любовь к жизни, любовь, так глубоко в нём запрятанная, дремлющая, неосознанная. Он смотрел на Платона, высокого, сильного и такого всё-таки мальчишку, на дядю Джорджа, оправляющего манжеты и готового сорваться со стула, чтобы забегать по комнате по своему обычаю, на доктора Легга, который стоял возле него и что-то говорил, говорил, не переставая. Капитан их всех любил.
А между тем доктор, теребя себя за бакенбард, повторял на все лады:
– Покой. Полный покой. Сейчас я попрошу вас покормить! И спать! А потом – перевязка. И покой… Вам надо больше спать.
Доктор вышел в коридор, и вскоре чернокожая прислуга внесла на подносе суповую миску. Она, улыбаясь, поставила поднос на стуле перед капитаном, открыла крышку – и по комнате поплыл аромат… Ах, какой это был густой, томительный и волнующий запах, как давно ему не доводилось есть ничего подобного!.. Капитан потянулся, было, приподняться и не смог – болью пронзило всё тело. Он стиснул зубы и застонал.
– Лежите, лежите, – забормотал доктор. – Мы вас сейчас покормим. Джордж, подсуньте вот сюда подушку!
И они все трое опять засуетились и принялись кормить его с ложечки: один держал тарелку, другой вливал ему в рот бульон, а третий вытирал подбородок салфеткой. Капитан заворчал, что уж ложку-то в руку он взять может сам. Потом в комнату вошёл крупный усатый мужчина, от которого комната сразу уменьшилась в размерах – мужчина словно заполнил её всю так, что другим, кажется, не осталось в ней места. Доктор сказал, что это хозяин дома, только какого дома, капитан уже не понял, потому что опять уснул.
А когда проснулся, доктор стал делать ему перевязку, рассказывая о табеле.
– Ах, это удивительная плесень, – твердил доктор, заглядывая капитану в глаза. – Чудо, открытие в медицине! Надо непременно сходить с Платоном в лес и сделать запас этого средства. Интересно, его можно засушить? И надо рассказать коллегам. И придумать какое-нибудь медицинское название с окончанием на «ин».
Капитан слушал, стискивал зубы, но уже не стонал.
Жизнь стремительным потоком врывалась к нему. На следующее утро капитан, вполне осознавая свои слова, сказал мистеру Трелони, глядя на тёмные балки потолка:
– Знаете, Джордж, а ведь я уже видел ангела. Я видел ангела и знаю теперь, что у них золотистые волосы. Пышные волосы цвета солнца. И они умеют плакать.
– Так это, видно, была Катрин, – ответил тот. – Дочка нашего хозяина, мистера Перэ. Она помогала ухаживать за вами. Прекрасная девушка и…
Тут сквайр с испугом увидел, что капитан залился краской – моментально, сквозь загар. У него даже руки покраснели.
– Что такое? Вам нехорошо? – вскричал сквайр всполошено.
– Боже мой, Джордж! А когда я… Она тоже помогала? – простонал тот.
– Нет, – решительно ответил мистер Трелони. – В этом вам помогали только мужчины. Немедленно прекратите пугаться, слышите? Такие важные вещи, мой друг, нельзя доверять женщинам, вы же понимаете?
– Слава богу! – Выдохнул капитан. – Я бы этого не вынес!
– Ну, теперь я вижу, что вы пошли на поправку, – сказал сквайр с улыбкой и добавил: – Вечером я буду вас брить.

****



Глава 12. Кухня французская и английская

Дня через два к капитану пришёл штурман Пендайс и рассказал о делах: провизию закупили, на борту всё в порядке, команда ждёт возвращения своего капитана.
Потом капитан познакомился с Катрин Перэ. Он уже вставал, подолгу сидел и мог доходить до столовой. И однажды за обедом, накрытым на французский манер в полдень, за столом собрались хозяин дома, с которым капитан успел уже подружиться, доктор Легг и мистер Трелони – все, кроме Платона, который по-прежнему столовался на кухне.
Хозяин дома, морской капитан в отставке, был типичный француз, круглолицый, усатый и громогласный. Парика он не носил, да и сейчас, за столом, все были без париков. Его голову, хорошей, вместительной лепки, очень украшали пышные рыжеватые волосы. Сросшиеся у переносицы брови Франсуа Перэ капризно разлетались к вискам, что добавляло, как будто, изысканности его умным небольшим глазам, брызжущим неудержимым весельем. Полные красные губы его беспрестанно складывались в улыбку. Свою речь он красочно перемежал морскими терминами и словечками на португальском и французском языках. По-английски он говорил бегло.
Его дочь, которая подошла чуть позднее, так что капитан за столом уже успел освоиться, по-английски не говорила совсем. Она смущённо поздоровалась, села, украдкой бросила на капитана взгляд и покраснела. Капитан тоже был смущён, однако, это не помешало ему рассмотреть девушку. Она удивительно походила на своего отца, просто копия, но копия женская – невысокая, хрупкая и большеглазая. Но брови, брови были такие же, отцовские – они так же капризно разлетались к вискам, придавая мадемуазель, как ни странно, строгости. Пышные волосы Катрин Перэ, перехваченные синей лентой у затылка, золотистой шапкой спадали по плечам.
«Очень красивая девушка», – подумал капитан и погрустнел.
Между тем обед разгорался. По зале ходили слуги, разнося закуски и вина. Хозяин извинялся за скудость своих припасов, объясняя, что время теперь суровое. Гости, да и сам хозяин, с удовольствием ели и пили. От них отставали только Катрин и капитан, который почти не ел, а всё время счастливо улыбался. Катрин переводила взгляд на отца, на гостей, на капитана и тоже улыбалась.
Франсуа Перэ поднял вилку и громко провозгласил:
– Для нас, французов, кулинария – это особый вид искусства! А это искусство, господа, которое не подвластно каждому. Для нас повара сродни подлинным художникам и поэтам. Своего повара я привёз из Франции. Сам губернатор просит меня одолжить его, когда прибывают важные гости. Катрин – его крестница.
– Чья крестница? Повара? – изумлённо переспросил доктор Легг.
Капитан Перэ захохотал.
– Губернатора, мой друг! Конечно же, губернатора! – пояснил он, с удовольствием отсмеявшись, и добавил: – Налейте себе ещё вина! У меня по-простому.
– О, налью с удовольствием! У вас замечательные вина, – сказал доктор и налил себе и мистеру Трелони.
– Дэниэл! – кричал хозяин уже через стол. – Вы ничего не едите! Пить вам не позволяет доктор, но вы хоть ешьте! Ешьте, вы должны поправляться!
И он попросил дочь уже по-французски:
– Катрин, ухаживай за нашим гостем!
Катрин повернулась к капитану. Тот посмотрел на неё, – они сидели напротив друг друга, – и ахнула: глаза у английского капитана были такие нежные и голубые, что этому цвету нельзя было подобрать названия. Небо, море, незабудки – всё это было не то, всё это было тускло, всё меркло перед яркой голубизной этих непостижимых глаз. Её взяла оторопь, она потупилась и сжала руки, лежащие на коленях. Потом опять глянула – и больше уже не смогла отвезти от капитана взгляда.
А Франсуа Перэ, налив себе вина, провозгласил, обращаясь к капитану:
– За ваше выздоровление!
С чувством осушив бокал, он продолжил:
– Уже в конце ХIV века во Франции была издана первая кулинарная книга…
Неожиданно прервавшись, капитан Перэ вскричал:
– Ах, возьмите же эту рыбу, Джордж! К чёрту церемонии! В трюм её, в трюм!
И, потянувшись, хозяин мощной рукой положил мистеру Трелони такой же мощный кусок. Тот крякнул и принялся за рыбу с удовольствием: аппетит капитана Перэ был удивительно заразителен.
Тот пил и ел, не переставая, и, так же, не переставая, говорил:
– В моем любимом родном Провансе, также как в Лангедоке, Гаскони кухня резко отличается остротой пищи. Своя кухня и на севере, в Лотарингии… А вот прибрежные жители используют больше рыбы, крабов, омаров, лангустов, креветок…
Тут он обвёл глазами стол и сказал обиженно:
– Катрин, детка, а почему эти бездельники не принесли нам креветки? Я же ясно сказал – сразу за козлёнком!
Катрин встала и пошла на кухню. Вскоре в залу внесли блюда с дымящимися креветками, которые имели умопомрачительный ярко-розовый цвет. Хозяин оживился, чуть ли не потирая руки от нетерпения.
– О, господа! Это надо обязательно попробовать, – объявил он. – Это мой собственный рецепт – креветки в красном вине.
Все попробовали, даже капитан, который нашёл креветки исключительными. Им поменяли тарелки. Хозяин дома сказал:
– Но самая яркая особенность нашей кухни – разнообразие соусов… Их более трёх тысяч! Ей богу, я не вру… С помощью соусов французский повар придаёт даже самым простым блюдам исключительный вкус и аромат.
И он оглядел гостей и стол смеющимися глазами. Захлопал вдруг в ладоши, подзывая слуг:
– Эй! Кто-нибудь там! Поменяйте мсье Леггу тарелку!
– Ах, не надо, мистер Перэ! Я уже не могу! – жалобно простонал доктор.
– Как это «не могу»? Мы же едва начали, – искренне удивился хозяин. – Джеймс, вы ведь рыжий, как и я, значит, вы должны хорошо кушать. И давайте выпьем, у нас сегодня праздник!
Доктор Легг засмеялся, зелёные глаза его засияли, он поднял бокал и сказал:
– Я предлагаю выпить за то, чтобы все наши смертельные раны заканчивались за таким прекрасным столом!
Мистер Трелони поспешил налить себе бордоского.
– Замечательный тост! Выпьем, джентльмены, – сказал хозяин и распушил рукой усы, поднял глаза к потолочным балкам и хитро улыбнулся, опять оглядел гостей и сказал:
– Господа, я предлагаю взять рифы – а то мы что-то быстро пьянеем. Я попрошу принести нам кофе! И сейчас вы услышите мою Молли… Катрин, детка, позови Молли, пусть она нам споёт.
Катрин вышла и вскоре вернулась вместе с чернокожей служанкой, которая несла в руках гитару.
Молли запела, подыгрывая себе на испанской гитаре с пятью сдвоенными струнами, и её низкий, чувственный голос, который трудно было предположить в такой хрупкой на вид девушке, в тот же миг заворожил мужчин.      Чернокожая прислуга Молли пела им по-креольски – упоительной смеси португальского языка и суахили, языка африканцев с Гвинейского побережья, но мужчинам казалось, что они всё понимают.
Она пела о вечном томлении, без которого и жизнь не жизнь, о любви, о разлуке и о страстном желании вырваться с острова, чтобы начать, наконец-то, жить, и, сидя за этим столом, мужчины вдруг вспомнили всех женщин, которых когда-то знали, и тех, которых так и не успели узнать, но которые от этого стали им ещё дороже.
– Правда, хороша? – сказал капитан Перэ после песни, накручивая ус. – А голос? Ах, голос какой! До костей пробирает… А знаете, сколько я за неё заплатил? Не скажу, а то вы расстроитесь. Но я не жалею! Ей богу, не жалею. Гитару, видите, какую ей подарил? Наш губернатор хотел у меня Молли перекупить – я не отдал… Сказал, что хочешь проси. Хочешь – десять молодых чернокожих тебе за неё отдам? Но не проси!.. Обиделся, неделю со мной не разговаривал… А сейчас она споёт мою любимую. Там такие слова:
– Мои руки, как водоросли, будут ласкать тебя.
Мои ноги, как пальмы, обнимут тебя.
Мои губы, как солёный ветер, будут шептать тебе сказки.
Ты уснёшь под шум моих волн, как рыбак на песке.
Ты уснёшь и забудешь про всё, про всё…
Молли запела, и мужчинам показалось, что они перенеслись на берег моря и услышали шум волн, набегающих на берег. Да, у чернокожей Молли определённо был редкостный талант.
Когда стих последний аккорд, капитан Перэ отпустил служанку. Та поклонилась и вышла.
Все сидели молча, грезя каждый о своём. В этой тишине раздался мечтательный голос капитана Перэ:
– Капитан Линч, продайте мне своего Платона. Сколько вы за него хотите? Я выдам за него свою Молли! Вы знаете, что вашему Платону моя Молли ужасно нравится!.. Ах, какая это будет красивая пара! Ах, какие у них будут красивые дети! Что скажете, мой друг?
Капитан нахмурился, не зная, что на это ответить, чтобы их радушный хозяин понял и не обиделся за отказ.
Но тот сам сказал:
– Ах, ладно! Это я так спросил, к слову. Я знаю, что вы не продадите. Я бы и сам не продал… Давайте ещё выпьем!
И они ещё выпили, и мистер Трелони, скорее, чтобы сгладить неловкость, спросил:
– Скажите, капитан Перэ, а не разговаривает ли наш Платон с вашими слугами? И рассказывает ли он им что-нибудь о себе?
– Я спрашивал у своих рабов, – ответил тот. – Они сказали, что о себе он не рассказывает ничего. Таинственный у вас матрос.
– Вот и нам он ничего не рассказывает, – заметил сквайр и вздохнул.

****
Когда джентльмены вернулись в комнату капитана, где уже сидел и ждал их Платон, доктор Легг сказал, улыбаясь:
– А наш хозяин, капитан Перэ – отличный мужик! Хоть и француз.
– Да, знаем, знаем, у вас все мужики отличные, когда вы с ними выпьете, – засмеялся капитан.
– А что? Ведь, правда, отличный? – вскричал доктор и добавил мечтательно: – И дочка у него такая красавица.
Потом он спросил у капитана с многозначительной улыбкой:
– Так значит, вы её завтра пригласили осмотреть «Архистар»?
– Почему её? Я и мистера Перэ пригласил, – ответил капитан и покосился на Платона. – Я думаю, что он придёт со своей Молли. А Молли придёт с гитарой. Я думаю, всем будет приятно её ещё раз послушать…
Капитан увидел, как Платон напрягся.
– Капитан, не увиливайте, – неожиданно сказал мистер Трелони. – Не переводите разговор на Молли. Я думаю, все за столом заметили, что красавица Катрин с вас глаз не спускала.
Тут доктор вскричал, и голос его звучал обиженно:
– Нет, капитан, как вам это удаётся? Рядом с вами у остальных мужчин просто не остаётся ни единого шанса! Это не по-дружески, в конце концов… И вообще, как вы это делаете? Ведь вы же просто сидели и улыбались всё время, даже не говорили ничего!
Он подошёл к капитану и взял его руку за запястье, чтобы проверить пульс. Спустя минуту, удовлетворённо кивнув, произнёс:
– Хоть бы объяснили другим, как приманить любовь? Как её заклясть? Иной раз, кажется – в пыли бы лежал, чтобы молить господа: «Боже, пошли мне любовь!»
Доктор негромко, как бы через силу засмеялся, но было видно, что в нём всё кипит мелкой дрожью от обиды на судьбу. Он упал в кресло, стоящее у стены, откинулся на спинку и закинул ногу на ногу.
– Я не знаю, Джеймс. Но думаю, что ничего не надо делать, – ответил капитан задумчиво. – Всё придёт само… Надо только верить. Верить в себя и не отчаиваться.
– Да-а, странная эта штука – любовь, – грустно проговорил сквайр. – И это всё песни Молли – разбередили нам старые раны. Но вот вы лучше мне скажите, джентльмены. А чем вы собираетесь угощать завтра гостей?
– О! – протянул капитан, и его лоб собрался в мелкие морщины, потом он пробормотал растерянно: – Ну… Надо поговорить с коком Пирретом.
– Вот и я к тому, что надо поговорить, – подтвердил сквайр. – Кто пойдёт со мною на корабль? Платон? Доктор?
– Мне сегодня ещё надо зайти к одной пациентке, – удивительно поспешно выговорил доктор и потупился.
– Ах, к пациентке! – воскликнули в один голос капитан и сквайр.
Доктор Легг покраснел, рассмеялся простодушно и сказал, вставая:
– Ну, вас к чёрту, господа! С вами совершенно нельзя говорить серьёзно!
– Нет, это почему же? – ответил капитан и нарочито удивлённо приподнял белёсые брови. – С нами всегда можно серьёзно поговорить…
– О пациентках, – с невинным видом, в тон капитану, протянул дядя Джордж и добавил со вздохом: – Пойдём, Платон. Видно нам с тобой одним суждено заниматься сегодня делами.

****
Капитан шёл по средневековой зале. Зала была высокая и узкая, ребра сводов её терялись во тьме где-то высоко над головой. Каменный пол был устлан сухим камышом, который едва слышно шуршал под его ногами при каждом шаге… «Это для того, чтобы не было эха, эхо – вот что самое страшное», – подумал он.
На правой стене висели гобелены с изображениями битв: кто-то мчался на лошадях, кого-то преследовали, развевались пёстрые стяги. По другой стене, между высокими стрельчатыми окнами, были развешаны луки, копья и щиты. Огонь пылал в резном камине, таком огромном, что, казалось, в нём можно было зажарить быка. Капитан подумал об этом, словно бы вспоминая, ему почему-то помнился обжигающий вкус мяса на губах. Посреди залы был накрыт стол, и обильная еда поджидала рыцарей. Именно рыцарей, это он, почему-то, знал совершенно точно. Сверкающие кубки стояли между чашами, сосуды с вином запотевше мерцали. Вдоль стен виднелись покрытые коврами скамьи.
Он остановился в торце стола в ожидании хозяев. И стоял так очень долго: огонь в камине погас, наступили синие сумерки, ему нестерпимо хотелось пить. Хозяева к столу так и не вышли.
Этот сон оставил у капитана сладкое послевкусие любовного томления: он понял, что то, о чём он невольно грезит, не исполнится никогда… «А кубки так ослепительно сверкали во сне, совсем как глаза Катрин Перэ. Да, красивая девушка», – подумал он и у него заныло сердце.
Днём капитан нанёс визит губернатору островов Зелёного Мыса и сообщил через дворецкого, что у него для губернатора есть письмо из Лиссабона. Капитана тут же приняли, и он имел с его превосходительством продолжительную беседу, после которой настроение у капитана резко испортилось.
Назад он едва шёл, был задумчив, вокруг рта его залегли глубокие носогубные складки. Один раз он даже остановился, достал из внутреннего кармана жюстокора неприметный конверт и несколько минут смотрел на него, словно решая, что же ему с ним, собственно, делать.
Потом вздохнул, осмотрелся и вдруг почему-то именно сейчас понял, что этот остров похож на нагретую солнцем раковину, приложенную к уху: по всему городу, тёплому, напоённому солнцем раздавался неясный рокот моря. Капитан опять вздохнул и пошёл на корабль.
Он думал, что не был на корабле целую вечность и что последний раз был здесь в другой жизни, но как только его нога вступила на палубу – всё сразу стало своим, близким, как будто он никогда не отлучался со шхуны. Капитан отвечал на приветствия матросов и что-то спрашивал – в общем, старался быть самим собой. Подбежавшего боцмана попросил отпустить команду на берег. На палубе стояли дощатые козлы, покрытые, что удивительно, скатертью… А он и не знал, что у них на шхуне есть скатерть! В своей каюте капитан первым делом спрятал конверт губернатора, потом сел на койку и сидел некоторое время в раздумьях.
Стук вахтенного прервал его: тот доложил, что к шхуне подошла шлюпка с гостями. Капитан вскочил, потёр лицо, вытащил из рундука свой лучший костюм, оделся, провёл рукой по волосам, приглаживая их, и вышел. Гости уже были на палубе, доктор Легг и сквайр наперебой рассказывали им что-то, мистер Перэ оглушительно смеялся. Капитан подошёл к гостям.
Катрин Перэ была хороша необыкновенно. Дневной свет шёл ей ещё больше, и капитану показалось, что вокруг её лица сиял золотистый ореол из волос. Серо-зелёные глаза девушки, в которых бродила мечта, опять смотрели на него, её полураскрытые губы, то вздрагивая, то улыбаясь, казалось, беззвучно произносили слова, предназначавшиеся только ему, ему одному.
Капитан отвёл взгляд и посмотрел в сторону камбуза. Кок Пиррет делал ему знаки, и капитан пригласил гостей к столу. Дядя Джордж хитро улыбался. Доктор Легг имел вид заговорщика… «Надеюсь, хоть чаю-то нам подадут», – подумал капитан.
Гости расселись.      Платон, помогавший коку Пиррету, принёс луковую похлёбку.
– Очень приятный вкус, – заметил капитан Перэ. – А что тут за травы?
– Здесь мята и, кажется, чёрная смородина, – Капитан улыбнулся. – Я знаю, что французы никогда не кладут в еду мяту и не используют чёрную смородину, кроме как для приготовления напитка.
– Нет, никогда не кладут, но, в самом деле, вкусно. Надо сказать моему повару. А чем ещё богата английская кухня, капитан Линч?
– Да всем, мистер Перэ, – ответил капитан. – Прежде всего, это копчёная и сушёная рыба: из Шотландии и Ирландии везут маринованного лосося, хотя на побережьях распространены блюда из рыбы свежей… Вот, попробуйте – это вяленая рыба–молот, кок Пиррет придумал сдабривать её соусом из поджаренной петрушки… А всевозможных солений и маринадов, похоже, у нас существует больше, чем где-либо.
Потом, больше нигде, ни в одной стране, вы не встретите хаггис, ну, если только в Московии. Это бараний желудок, фаршированный рубленой печенью, лёгкими и сердцем, перемешанными с салом и овсяной или пшеничной мукой. Всё это потом варится часа три с добавлением приправ и всяких мелочей… Нельзя не упомянуть о несладких пудингах, которые подают к мясу или о сладких, которые подают на десерт.
Список пудингов можно продолжать до бесконечности. Затем следует не менее длинный список кексов – например, тёмный сливовый кекс, песочные коржи и шафранные булочки… Существуют и чисто английские соусы: хлебный соус, мятный, яблочный, соус из хрена, не говоря уже о желе из красной смородины – лучшей приправе к баранине и зайчатине…
Капитан опять улыбнулся и стал рассказывать дальше:
– Но основой хорошего английского обеда во все времена считалось мясо: баранина, говядина, свинина, свинина и ещё раз свинина… И я знаю, иностранцев удивляет наше пристрастие к мясу. Их ошеломляет невиданный размер куска говядины, который им подают на тарелке в таверне. Но наше, а особенно, лондонское простонародье, привыкло ежедневно есть говядину или баранину с белым хлебом и крепким пивом.
Франсуа Перэ поднял брови и заулыбался от души. Чувствовалось, что он наслаждался и этим тихим вечером, и тем, как ветер шумел в оснастке, и такой прекрасной компанией, и красотой своей дочери, на которую он смотрел любовно каждый раз, когда переводил ей на французский слова капитана. А Катрин опять глядела только на одного капитана Линча.
Платон принёс им новое блюдо, мучное с золотистой корочкой.
– А вот и йоркширский пудинг. Он готовится в печи в поддоне внизу одновременно с каким-нибудь мясом. Тогда жир, капающий с мяса, пропитывает пудинг, который по-другому так и называется – «капающий пудинг».
Тут капитан воскликнул:
– Мистер Трелони, перестаньте посмеиваться и немедленно расскажите нам, что за начинка там внутри? Наверняка, вы знаете.
– Ах, капитан, начинка самая простая, – ответил сквайр, вытирая губы салфеткой. – Это солонина. Только кок Пиррет что-то с нею сотворил такое…
Он отложил салфетку и сказал доктору Леггу, который вертел нож в пальцах:
– Доктор, давайте, режьте скорее – пудинг не любит ждать, он может и отсыреть, а я пока всем налью вина.
Пудинг был высокий, румяный и живописно-кривобокий от жара. Когда его стали резать, оказалось, что он воздушный и лёгкий, а поджаренная солонина внутри него золотилась мелкими кубиками. Спустя время Платон принёс и основное блюдо.
– Отбивные из баклана, – гордо произнёс он.
– Отбивные из чего? – недоумённо переспросил мистер Перэ.
– О, кажется, я догадываюсь, – улыбнулся капитан. – Мой кок приготовил нам сегодня средневековое блюдо. Дело в том, что римская католическая церковь, объединявшая всё население Англии до 1534 года, запрещала есть мясо в определённые дни, и получалось, что половину дней в году следовало есть рыбу. Конечно, одной рыбой англичане не ограничивались. «Рыбой» считались также морские утки и птицы-бакланы, поскольку они были «рождены в море», а также бобры, потому что у них «рыбьи хвосты».
Для бедных людей баклан и сейчас очень важен: он имеет нежное, белое, не сильно пахнущее ворванью мясо, которое на зиму коптят и солят… Кроме того, от баклана получается много жира, идущего, как на освещение, так и в пищу, и большое количество пуха и перьев для постелей. Птенцы бакланов считаются весьма изысканным блюдом, и любители полакомиться охотно платят по два шиллинга за штуку… А эти отбивные ещё и выглядят очень аппетитно… Позвольте, я положу вам.
И с этими словами капитан положил на тарелку мистера Перэ небольшую отбивную с поджаренной корочкой. Доктор Легг и мистер Трелони исподтишка улыбались.
На некоторое время разговоры за столом смолкли, но взгляды, которыми обменивались присутствующие, казалось, стали ещё красноречивее. Капитан, чуть прикрыв веки, смотрел на Катрин Перэ. Она ела очень мило, пристально вглядываясь в него сияющими глазами, её губы стали блестящими и красными от жира. Когда за столом засмеялись, и Франсуа Перэ перевёл Катрин эти слова, она тоже засмеялась, откинув голову и открыв взорам присутствующих длинную белую шею.
– Но сейчас мы, наверное, будем пить чай, – сказал капитан и спросил: – Да, Джордж? Уж вы, верно, лучше всех знаете?
Сквайр молча встал и, положив салфетку, пошёл в камбуз. Капитан посмотрел ему вслед задумчиво. Вернулся дядя Джордж с Платоном и коком Пирретом. Они накрыли стол к чаю и подали другой пудинг, с толстой пятнисто-коричневой корочкой.
Капитан разрезал пудинг и удивительно сосредоточенно сказал:
– А вот это настоящая вещь – рисовый пудинг на патоке с лимонной цедрой… Чтобы вам, мистер Перэ, как французу, стало понятно, я скажу, что это рисовый крем со всевозможными фруктами и ванилью.
Доктор Легг посмотрел на капитана с недоумением. Да и все за столом заметили, что у капитана меняется настроение – тот стал собран, подтянут, лицо его, и без того похудевшее за время ранения, стало ещё суше, а складки вокруг рта жёстче и резче.
Капитан Перэ поразился: перед ним сидел совершенно другой человек, и этот человек, без сомнения, по праву командовал своим кораблём и своими людьми.
Капитан поднял глаза и вдруг сказал:
– Мистер Перэ, «Архистар» завтра отплывает. Как вы понимаете, мы и так уже задержались на острове больше положенного. Сегодняшний обед, получается – наш прощальный. Благодарю за оказанную помощь… Без вашей заботы я бы уж, наверняка, умер…
Он с тихой улыбкой протянул Франсуа Перэ руку, которую тот поспешил пожать. На лицах доктора и мистера Трелони было написано изумление, плохо скрытое за маской английской сдержанности.
Катрин Перэ заговорила с отцом, и нечто трогательное и беспомощное показалось капитану в этот момент в её лице. Франсуа Перэ, помедлив мгновение, растерянно глянул на него и ответил дочери, после чего та, вроде как, успокоилась и опять заулыбалась.
Капитан почувствовал укор совести, ему стало неловко и смутно, и отчего-то захотелось встать и уйти немедленно, сейчас же. Конец обеда, который ещё пытались скрасить доктор Легг и мистер Трелони, был испорчен. Всем стало грустно и с каждой минутой делалось даже тревожно. Катрин переводила непонимающий взгляд с отца на капитана и улыбалась.
Англичане провожали гостей до самого дома. Франсуа Перэ с доктором шли впереди, тихо разговаривая, за ними брёл мистер Трелони с зелёной веткой в руках. Завершали процессию капитан и Катрин Перэ, которая опиралась на его руку. Время от времени капитан поворачивал к девушке голову и смотрел на неё из-под выгоревших ресниц. Катрин отвечала ему нежным взглядом. Уже стемнело, и в синих сумерках её глаза казались глубокими и бездонными.
У дверей дома он поцеловал Катрин руку и пожелал доброй ночи. Потом пожал руку капитану Перэ и произнёс с усилием, коротко:
– Может, ещё увидимся.
– Я всё понимаю, капитан. Попутного вам ветра. Плавающей птице не пристало засиживаться на берегу, – сказал тот, помолчал и добавил: – Я всегда… Мы всегда будем рады видеть вас в своём доме, Дэниэл.
Капитан Перэ повернулся к доктору и мистеру Трелони и поспешно проговорил:
– И вас, господа, разумеется тоже!
Он опять смолк и вдруг вскричал в своей обычной манере:
– И у вас, англичан, есть отличная поговорка: после ненастья наступают хорошие дни!
Он и Катрин вошли в дом. Джентльмены тронулись обратно. Они шли и молчали. Спустя какое-то время доктор Легг, явно не выдержав, выговорил:
– Я думаю, капитан Перэ ничего не сказал Катрин о том, что вы хотите завтра сняться с якоря!
– Я думаю так же. Что же! Тем лучше, – ответил капитан.
– Но вы же не простились с ней! – вскричал доктор.
– Почему же? Я пожелал ей доброй ночи, – буркнул капитан, он продолжал идти, не глядя на доктора.
– Но вы же не объяснились с ней! – доктор схватил капитана за рукав, останавливая.
– О чём? – членораздельно выговорил тот, остановился и посмотрел на доктора.
Взгляд капитана был так холоден, что доктор, ударившись об этот взгляд, словно о стену с разбегу, опешил. Они стояли посреди улицы и смотрели друг на друга.
– Ну и жарища же в этой стране Африка, – медленно произнёс мистер Трелони и стегнул себя веткой по ноге.

****
Следующее утро началось на «Архистар» рано.
Готовиться к отплытию особо не пришлось – всё и так было готово. С утренним приливом шхуна ушла с Сантьягу. Капитан стоял на мостике и, не отрываясь, смотрел в сторону города. У него ныла душа. Ночь он почти не спал, вспоминая доверчивую улыбку Катрин Перэ, её распахнутые к нему глаза и лёгкое недоумение, с которым она выслушала его «спокойной ночи».
Жаркая волна стыда окатила его, кажется, с ног до головы. Он застонал, прошёл, не останавливаясь, мимо притихших сквайра и доктора на камбуз, заглянул в дверь и спросил у кока с неясной усмешкой:
– Скажите, Пиррет, а разве бакланы распространены так далеко на юг? Это же северная птица. Чем вы нас вчера накормили?
– Ну… Сэр, – пробормотал кок, вскакивая со стула, потом он нашёлся и воскликнул, глядя на капитана до невозможности честными глазами: – А это тропический баклан! Родной брат нашего северного баклана. И потом, мы с ребятами их уже ели – все, вроде, живы.
– Ну, хорошо, спасибо, Пиррет, – сказал капитан. – Всё было очень вкусно. Мне кажется, мы не ударили в грязь лицом перед французами.
– Всегда готов, сэр! – радостно вскричал кок, он явно был доволен.
А капитан неожиданно добавил печально:
– И знаете, Пиррет? Я даже вспомнил свою бабушку. Она всегда острым ножом соскребала карамельные остатки с краешков рисового пудинга и делила между нами всеми поровну. Это самые яркие воспоминания моего детства.
Он через силу улыбнулся и опять посмотрел туда, где исчезал из вида португальский город Рибейра-Гранде… «Видно судьба моя такая, и мне всю жизнь предстоит вот так убегать от любви», – подумал капитан и обречённо вздохнул.
На закате над палубой шхуны разнеслись тоскливые звуки его рожка.
Генеральный курс «Архистар» лежал на запад, на Большие Антильские острова, которые входят в группу островов, всем известных, как Вест-Индия или, по-другому, Карибский регион.

****
Вест-Индия, дорогой читатель, расположена между Южной и Северной Америкой.
Все Антильские острова, Большие и Малые, гористы и значительно возвышаются над уровнем моря. Багамские острова этого региона образованы коралловыми рифами. Многочисленные бухты всех островов являются удобными гаванями, многие острова окружены коралловыми рифами и многие носят следы вулканического происхождения.
История Карибского региона началась в 1492 году, когда испанский мореплаватель (родом из Генуи) Христофор Колумб открыл Южную Америку. Нога европейца впервые ступила на острова Карибского моря – остров Хуана (Куба), остров Эспаньола (Гаити) и остров Гуанахани, который был назван Колумбом Сан-Сальвадор. Однако сам первооткрыватель считал эти земли Восточной Азией: окрестностями Китая, Японии или даже Индии. Он был уверен в этом до конца своих дней, ведь искал Колумб кратчайший морской путь из Европы в Индию, богатую золотом и пряностями. Колумб совершил в эти края четыре путешествия: он организовывал их на свои деньги, мечтая стать вице-королём новых земель и надеясь получить от короля титул «главного адмирала моря-океана».
Тяжело больной Колумб умер в Севилье в 1506 году, без обещанных ему привилегий и без денег, истраченных им на товарищей по путешествиям, и современники почти не заметили его смерти. Огромное значение открытий Колумба для Испании было признано лишь в середине XVI века, после завоеваний Мексики, Перу и государств на севере Анд, когда в Европу пошли корабли с золотом и серебром.
С 1502 года началось массовое заселение Антильских островов испанцами, и к середине XVI века коренные жители, – араваки, – вымерли полностью. На Эспаньолу, второй по величине остров Карибского моря, стали завозить рабов с Малых Антильских островов, а также «дикарей» с Кубы, Ямайки и Пуэрто-Рико. Когда коренное население исчезло и там, усилилась охота на рабов в Южной Америке, а затем невольников стали везти из Африки.
Большие Антильские острова всегда были воротами в Америку, и за этот важный стратегический пункт сражались многие мировые державы, а главным образом Великобритания, Испания и Франция.

****



Глава 13. Буря и морской бой

Уже два дня капитана тревожило состояние барометра – он непрерывно падал, и этим нельзя было пренебречь.
Капитан ожидал бури, хотя небо ещё не предвещало этого. Что ураган будет, утверждал и штурман Пендайс, который считался «знатоком погоды». На шхуне были приняты все доступные меры предосторожности: найтовы шлюпок и швартовы* запасного рангоута были удвоены, боковые тали* пушек укреплены, ванты и бакштаги* натянуты, а люки заколочены.
К вечеру опытные матросы ходили по палубе, посматривая вдаль. Они снисходительно объясняли новичкам, что эта длинная зыбь, которой мерно дышало море, и эта томительная, липкая жара, которую излучало небо, и этот грозный вид солнца, которое опускалось в багровую тучу, вздувшуюся в западной части горизонта, грозят вскоре обернуться кошмаром.
В полночь подул ветер. Словно стон пронёсся над морем, и первый удар ветра положил «Архистар» набок, но она быстро выпрямилась. Вскоре ветер стал крепчать, и сила его удвоилась. Треск мачт, щёлканье парусов, качка и скрип переборок шхуны разбудили сквайра и доктора Легга. Они появились на палубе: по небу, которое было ясным и звёздным перед тем, как они разошлись по каютам, теперь летели тучи, полосатые, как шкура тигра.
– Ураган? – коротко спросил капитана сквайр, когда они с доктором пробрались на мостик.
– Ещё нет! Просто зюйд-остовый шквалистый ветер! Предвестник шторма! – прокричал капитан. – Джентльмены! Вам лучше уйти в свои каюты! Волны уже хлещут через борт! Во-первых, это приказ. А во-вторых!.. Я вас умоляю!
Доктор, как бывалый моряк, который привык, томясь неизвестностью, пережидать опасности в каюте, качаясь, двинулся к себе, а мистер Трелони заявил со всей решительностью:
– Я ни за что не пойду, капитан! Лучше я умру на воздухе! В каюте я задыхаюсь!
Его одели в просмоленную куртку и штаны и привязали к пиллерсу, и теперь он стоял позади капитана.
К часу ночи ветер стал яростней. Он бешено свистел в снастях, которые с шумом двигались по своим желобам. Тросы пели, словно их приводил в звучание гигантский смычок, паруса оглушающе хлопали, как пушечные выстрелы, а блоки бились друг о друга. В этой какофонии звуков капитан и штурман Пендайс переговаривались, как все настоящие моряки – жестами. Страшные волны уже шли на шхуну, и она взлетала подобно морской птице на их пенные гребни, которые срывались перед бушпритом и проносились над топами мачт. Чуть позже валы стали заслонять небо и с буйной силой обрушиваться на палубу.
Чтобы выстоять под напором ветра, который отчаянно трепал шхуну, нужно было лечь в дрейф и развернуть корабль носом по ветру. Тогда шхуна, дрейфуя под зарифленным марселем, малым стакселем на носу и штормовым стакселем на корме, смогла бы справиться с бурей.
Мистер Трелони и представить себе не мог, что можно действовать так умело и проворно: силуэты матросов сразу терялись в ревущей тьме, руки и ноги их едва касались выбленок, так быстро они выполняли команды капитана. Шестеро во главе с боцманом меняли бизань на штормовой стаксель – треугольный кусок очень плотной парусины. Четверо карабкались на ванты фок-мачты, чтобы взять рифы на марселе.
Описав дугу, «Архистар» понеслась к надвигающимся валам боком, как верховая лошадь. Она накренилась, замерла и стала подниматься, тяжело и бесконечно, куда-то вверх, вверх, прямо в небо.
Мистер Трелони даже не увидел, а скорее почувствовал, что сбоку от него, изгибаясь где-то высоко над мачтами, вздымается стена воды. Эта гигантская стена загородила шхуну от ветра, на минуту всё стихло, и это было ошеломляющее затишье – вдруг, посреди окружающего ужаса. Шхуна выпрямилась, замерла в абсолютном покое, а затем качнулась навстречу обрушившейся на неё стремнине. Мистер Трелони закрыл глаза и приготовился к удару. Океан воды рухнул на него, стал рвать от пиллерса, чтобы утянуть за собою, ослепшего, оглушённого и задохнувшегося. Когда он кое-как оправился от этого удара, с другого борта его добил новый вал…
Очнулся он от ревущего ветра, и понял, что ещё жив. Этот мощный ветер, состоящий из дождя и туманной мути, настолько был плотен, что сквайр был вынужден отворачивать голову в сторону и прикрывать ладонью рот, чтобы дышать. «Ни одни паруса, – думал он, – ни одни паруса, даже сделанные из самого лучшего полотна в мире, никакая ткань на свете не сможет противостоять такому неистовству. Просто чудо, что на корабле ещё целы паруса и мачты!»
Тут какой-то парус сорвало, и он, затрепетав, умчался прочь, словно гигантский белый альбатрос. Шхуну ужасающе кренило то на один бок, то на другой, мачты каждую минуту грозили переломиться у своих гнёзд. Когда же шхуна падала в огромные чёрные провалы, зияющие между волнами, сквайру становилось страшно, что она уже никогда не выберется оттуда. Ему казалось, что ещё чуть-чуть – и швы корпуса шхуны начнут расходиться, и в них хлынут разъярённые волны.
Матросы собрались вокруг капитана. Сейчас всё, и их жизни, и судьба корабля, зависело от того, насколько правильную команду им даст капитан, и как быстро они смогут её выполнить. А между тем наступало утро, потому что стало немного светлее. Дождь перестал, но ветер по-прежнему поднимал брызги на высоту мачт. Когда капитан повернулся к мистеру Трелони, тот вгляделся в его лицо – лицо капитана было бесстрастно.
– Держитесь, Джордж! – прокричал он и тут же опять отвернулся.
Капитан вдвоём с рулевым Скайнесом круто повернул штурвал вправо – это шхуна ложилась на левый борт на громадной волне, которая поднялась у неё под кормой.
Мистер Трелони стал смотреть вдаль, тщетно силясь проникнуть взглядом в окружающий шхуну туман. Поворачивая голову, он мог видеть только две волны: одну впереди, другую сзади. Какой маленькой и жалкой казалась ему «Архистар» среди этих валов! Она, взлетев на вершину подобно хрупкой скорлупке, замирала на ней бездыханная, чтобы вновь совершить прыжок и зарыться в облаке пены на дне бездны. А потом всё сначала: новая гора воды, новый полёт вверх, новая остановка над бездной и новое стремительное падение.
Их куда-то несло, временами даже со скоростью, одинаковой с валами, а бывало и так, что ураган гнал волны быстрее шхуны. Тогда волны перехлёстывали через корму и с неодолимой силой катились по палубе от кормы до самого носа, и корабль, как кит, как огромный морской зверь, зарывался в эти бушующие волны.
«Боже мой, – думал оглушённый, обессиленный мистер Трелони, – если руль перестанет действовать, то мы можем опять встать поперёк волны!» Но тут «Архистар» потащило, опережая волны, и на них опять стали накатывать горы воды, которые неслись теперь по палубе вспять, от носа до кормы. Шхуна снова зарылась в их необъятные массы.
Нечеловеческая сила то рвала и тянула сквайра от пиллерса*, то насмерть припечатывала к нему… «Хоть бы верёвки выдержали, – думал он, захлёбываясь, отдуваясь и хватая воздух ртом. – Боже, когда же всё это кончится!»
Буря не унималась весь день, площадь парусов была уменьшена, шхуна легла в дрейф, но мистеру Трелони пришлось испытать ещё немало мгновений отчаяния. Сотни раз на них налегал шквал такой силы, что грозил оборвать зарифленные паруса. Сотни раз шхуна кренилась под ветром, норовя зачерпнуть бортом океанскую воду. Но им удавалось, это сказал потом капитан, оставаться в дрейфе, хотя пришлось заменить малый кливер, лопнувший от порыва ветра, другим, более прочным полотнищем.
Вечером капитан прокричал, что ветер стал меняться и это предвещает перемену погоды. И в самом деле, всё стало, вроде как, успокаиваться, и, хотя волнение ещё не до конца утихло, к восьми часам на мачтах захлопали вновь поставленные паруса. Поймав ветер фоком, бизанью с двумя рифами, штормовым и малым кливерами, «Архистар» снова устремилась своей дорогой на запад.
К мистеру Трелони подошёл, качаясь и хватаясь по пути за всё, что только можно, доктор Легг: лицо его было зелёное, а глаза весёлые.
– Чёрт, я весь избит, в синяках и кровоподтёках, – сказал он и ухмыльнулся. – Вам-то здесь, небось, было хорошо!
– Какое хорошо? Я чуть не умер! – вскричал мистер Трелони с обидой, потом решил пояснить на всякий случай: – Чуть не умер от голода. И жажды.
– От жажды – это да, – быстро согласился доктор. – Но у меня есть галеты. Погрызите, а я вас сейчас отвяжу…
Доктор Легг протянул сквайру галету и нагнулся, чтобы его развязать. Сквайр поспешно остановил доктора:
– Не надо. Я и сам могу отвязаться, доктор… Капитан мне показал, как это делается. Я просто пока не хочу.
Доктор Легг недоверчиво посмотрел на него. Воскликнул:
– Мистер Трелони, вы же едва живой! Давайте отвязываться!.. Уже не опасно.
И доктор принялся распутывать мокрые узлы на мистере Трелони, который принялся грызть галету, хотя его била дрожь. Доктор настороженно поглядывал на сквайра и рассказывал новости:
– Одному матросу переломало обе руки, а боцману Джонсу сломало ребро… Я их уже перевязал… Но все живы! Вы представляете, сэр? Только шишки, ссадины, порезы и ушибы! Это просто чудо!
Он развязал сквайра и спросил у рулевого Скайнеса:
– Где капитан?
– Пошёл с Пендайсом в трюм, – ответил рулевой.
– Да? – воскликнул доктор. – Ну, а мы тогда пойдём и проведаем кока Пиррета!.. Пусть он мне срочно выдаст рома – иначе нам не жить! Пойдёмте, мистер Трелони.
– Я не могу, – коротко сказал сквайр.
– То есть, как это не можете? – удивился доктор. – Что же вы, так и будете здесь стоять? Давайте руку.
Мистер Трелони вспыхнул и отдёрнул руку.
– Вот ещё! Какую такую руку? Я вам не дамочка! – вскрикнул он, потом, сдержавшись, упрямо заявил: – Сейчас вот доем галету… У меня просто ноги затекли! Вот доем галету и пойду.
Он продолжал жевать, глядя перед собой застывшим взглядом, покачиваясь и держась рукой за поручень: от усталости ему всё вокруг казалось нереальным и плывущим перед глазами.
Доктор Легг внимательно присмотрелся к сквайру и вдруг согласился:
– Тогда, конечно, стойте. Или лучше садитесь прямо здесь… А я вам сейчас принесу выпить – самое верное средство от затёкших ног. Это я вам, как доктор, говорю.
И доктор, как мог скоро, пошёл на камбуз. Вернулся он с бутылкой рома и протянул её сквайру.
Мистер Трелони, который всё-таки сел и привалился спиной к релингам, коротко хлебнул и отдал бутылку доктору вялой рукой. Доктор тут же с чувством приложился к бутылке сам. В этот момент на мостик поднялись капитан и штурман Пендайс.
– Недурственно, господа, недурственно, – проговорил капитан, оглядывая джентльменов шальными глазами. – А нас можно поздравить… На корабле все живы, никого не убило рухнувшей мачтой, никого не смыло за борт, мы не пошли ко дну поворотом оверкиль*, а в трюме – сухо… «Архистар» – удивительный корабль: в трюме, представьте – сухо! И сейчас кок, до штормового завтрака, выдаст всем шоколада, я уже распорядился.
Капитан был весел и не скрывал этого. Так же азартно он посмотрел на дядю Джорджа и спросил:
– Ну что, мистер Трелони? С первым вас ураганом! Ну, как вам шторм?
– Никогда мне не быть моряком, – пробормотал сквайр, а потом вскричал с сердцем. – Ну почему вы меня пинками, как боцман своих пассажиров в шекспировской «Буре», не прогнали в каюту?
– Разве я мог? – Капитан опешил. – Ведь я тоже задыхаюсь в каюте во время шторма…
Они замолчали.
– Теперь я буду бояться моря, – проговорил сквайр.
– Не будете, – успокоил его капитан и улыбнулся. – Вы полюбите теперь море. Или скажем так – теперь вы его станете уважать.
Капитан искоса глянул на доктора, который продолжал держать бутылку, потом вдруг хитро сощурился и произнёс:
– Я силою искусства своего
Устроил так, что все остались живы.
Да, целы все, кто плыл на этом судне,
Кто погибал в волнах, зовя на помощь,
С их головы и волос не упал…
И доктор вдруг, подняв брови и прижав бутылку к груди, нежно ответил ему высоким голосом:
– О, если это вы, отец мой милый,
Своею властью взбунтовали море,
То я молю вас усмирить его.
Казалось, что горящая смола
Потоками струится с небосвода;
Но волны, достигавшие небес,
Сбивали пламя…
Мистер Трелони, поднимаясь поспешно с палубы, подхватил вслед за доктором строки:
– О, как страдала я,
Страданья погибавших разделяя!
Корабль отважный, где, конечно, были
И честные и праведные люди,
Разбился в щепы. В сердце у меня
Звучит их вопль. Увы, они погибли!*
Все трое засмеялись, хотя были измучены, избиты, хотя каждое движение им причиняло боль, и они валились с ног, но они были счастливы тем, что остались живы, и тем, что были сильны и молоды, и тем, что с полуслова понимали друг друга.
Штурман Пендайс стоял и не знал, что и думать. Он исподлобья, поочерёдно, смотрел на капитана, на доктора Легга, на мистера Трелони. Потом провёл рукой по челюсти и почувствовал покалывание щетины, отросшей за последние дни… «Не может же такого быть, – подумал штурман, – что все трое одновременно тронулись умом от давешнего потрясения? Шторм, конечно, был изрядный, нас потрепало на славу, но всё же? И ведь ещё минуту назад капитан рассуждал вполне здраво!»
Исподтишка он глянул на рулевого – что думает тот? Рулевой стоял у штурвала, держался курса и глазом не вёл, то есть, вёл, конечно, но только в сторону компаса.
– Я пойду, проведаю боцмана, как он там со своим ребром, – пробормотал Пендайс.
Он быстро спустился вниз и, весьма и весьма ловко для своего плотного тела, потрусил вдоль борта.
Шхуна на всех парусах летела на Барбадос.

****
Остров Барбадос, дорогой читатель, – это относительно плоский, состоящий из коралловых известняков остров из группы Малых Антильских островов на востоке Карибского моря. Расположен он недалеко от Южно-Американского континента, на северо-восток от Венесуэлы. По курсу кораблей, плывущих из Африки в Вест-Индию, Барбадос стоит, как бы, первым в огромной группе Больших Антильских островов, Багамских островов и Малых Антильских остров.
Климат острова мягкий тропический, здесь дуют постоянные со стороны Атлантического океана ветры – пассаты. Сезон дождей длится с июня по октябрь, а каждые три года остров оказывается в зоне прохождения ураганов, которые захватывают Барбадос только краешком.
На острове нет постоянных рек, а суша плавно восходит к своей центральной части. Восточное побережье образовано неприступными скалами – там волны с грохотом и брызгами разбиваются о берег, тогда, как запад острова, с его пологими песчаными берегами, омывается тёплым Карибским морем. На Барбадосе есть мангровые болота, большие покатые пастбища и возделанные поля сахарного тростника, на которых, во время описываемых событий, работали чернокожие рабы – их завозили на остров с 1620-х годов.
История острова в чём-то необычна. Открыли его португальцы в 1536 году: португальский исследователь Педро Кампоса (Pedro Самроs) назвал остров «Os Barbados» («бородатые») из-за обилия произраставших на нём фиговых деревьев, обвитых растениями-паразитами, издали похожими на человеческие бороды. Но колонизация острова португальскими поселенцами не удалась. Британские моряки, высадившиеся на острове в 1620-х годах, обнаружили остров необитаемым. И с тех пор Барбадос находился под непрерывным британским контролем…
Туда-то и шла сейчас под всеми парусами шхуна «Архистар».

****
Капитан стоял на гребне Коринакского обрыва и глядел на небо.
Небо было низкое, свинцовое, мрачное, какое обычно бывает перед грозой или перед ураганом. Оно давило своей страшной мощью, надсадно, тяжело, и скоро у капитана уже не стало сил выносить это небо. Он закачался на ногах, стискивая зубы, сжимая кулаки, цепенея внутри и чувствуя, как его переполняет отвратительный животный ужас, и тут же следом волна лютого бешенства, чувство непристойной радости освобождения от всего лучшего, доброго, человеческого захватила его неодолимо.
У него больше не было сомнений. Ему было абсолютно всё ясно и на всё наплевать, он точно знал, что надо делать, и он точно знал, чего хочет: хочет куда-то немедленно бежать, кого-то рубить, наотмашь, с оттяжкой, до хруста в плече, кого-то пронзать, предавать огню, сажать на кол, наматывать чьи-то кишки.
И тогда он услышал смертный крик и обернулся: на скальном выступе, качаясь, стоял Джордж Трелони, бледный, в развевающемся плаще. Он падал в бездну, что чернела у него за спиною, и тянул руку, уже готовый опрокинуться. И капитан схватил сквайра за эту руку, вцепившись в манжету так, что кружева затрещали, и оттащил от пропасти…
Капитан проснулся и понял, что «Архистар» бежит на всех парусах, подгоняемая ветром, под которым она накренилась и задрала корму выше носа где-то на пару поясов обшивки. Было ещё очень рано. Весь во власти неприятного сна, он стал думался о сегодняшнем дне.
Вдруг просигналили аврал, и тут же тишина взорвалась неистовым звоном судового колокола, топотом ног бегущих матросов и криками команд. Капитан вскочил, быстро оделся и выскочил из каюты, понимая уже, что случилось то, чего он так боялся, ждал с таким ужасом и чего так хотел избежать всеми силами своей души. За поясом у него была пара пистолетов, в руках – подзорная труба.
Не здороваясь, он подошёл к штурману, стоящему на корме со своей подзорной трубой, встал рядом с ним, раскрыл трубу и влип глазом в ту же сторону.
Уже рассвело, и неприятельские корабли были хорошо видны – два испанских капера, а может быть пирата, с латинскими косыми парусами. На носу каждого корабля капитан различил по одной длинной бронзовой шестифунтовой пушке и по четыре поворотных однофунтовых, направленных на «Архистар».
– Это – испанцы. Видите, Пендайс? – отрывисто бросил он. – На каждом капере человек по тридцать-сорок команды. Стоят на палубе!
– Да, сэр, – ответил штурман, криво улыбаясь. – И эти команды вооружены дюжиной мушкетонов. Видите раструбы на конце ствола?
– А поскольку мушкетоны стреляют картечью… – начал говорить капитан.
– Да, сэр. Испанцы приготовились к ближнему бою, – подтвердил штурман.
– И они заходят с подветренного борта. А при таком ветре… – опять начал говорить капитан, не отнимая от глаза подзорную трубу.
– Двигаясь круто к ветру, сэр, они могут нас обогнать, – закончил штурман, он понимал капитана с полуслова.
– Они хотят атаковать нас с обоих бортов, Пендайс! И взять на абордаж! – сказал капитан и растянул губы в «кусачей» ухмылке. – Нам надо привестись к ветру. Мы атакуем их каждого по отдельности, пока ветер с нашей стороны. И пока они не успели соединиться.
– Пушки к бою, сэр? – спросил штурман, зловеще улыбаясь.
– Да! И зарядить их картечью, – отчеканил капитан и приказал: – Командуйте, мистер Пендайс!
Капитан спустился с квартердека и оглядел свою немногочисленную абордажную команду: на него смотрели глаза, в которых он не увидел страха или колебания, даже у новичков. Даже в глазах мистера Трелони не было растерянности, естественной для человека, готовящегося к первому в своей жизни морскому бою. Сквайр обнажил шпагу, он был собран, но чувствовалось, что лихорадочное возбуждение уже захватывает его. Платон, возвышаясь на голову среди всех матросов, в руках сжимал абордажный топор. Заметив взгляд капитана, он придвинулся ближе и встал возле сквайра.
Все были на своих местах согласно боевому расписанию, боцман Джонс хорошо их натаскал. Канонир Хоксли был занят у пушек, ему помогали два матроса, они готовили пушки к бою. Рулевой Джон Скайнес стоял у штурвала. Кок Пиррет с вёдрами, полными морской воды, был готов сразиться с пожаром, а за его поясом виднелись пистолеты. Доктора Легга на палубе не было, но капитан знал, что он уже разложил на столе свои хирургические инструменты, корпии, запас бинтов из холста, жгуты и тампоны, посыпал пол песком, чтобы избежать скольжения ног в крови, и замер в ожидании, прислушиваясь к тому, что происходит наверху.
Ближайший испанский капер находился уже на расстоянии двух кабельтовых с подветренной стороны второго испанца. Раздался первый пушечный выстрел: оба капера стали обстреливать шхуну из носовых орудий. Спустя минуту на шхуне взвился вихрь острых обломков дерева. Он пронёсся над людьми, стоящими на палубе, сбивая их с ног и калеча. Один обломок фута в два тяжело ударился о грот-мачту. Капитан краем глаза заметил, как матросы потащили кого-то в форпик к доктору. За раненым по палубе тянулся кровавый след.
– Мистер Трелони! – прокричал капитан, стараясь перекрыть шум пальбы. – Не отходите от меня! И держитесь за что-нибудь! Мы тараним испанца!
За минуту с небольшим «Архистар» покрыла расстояние до ближайшего капера и врезалась в него позади его бизань-мачты. Раздался страшный треск: бушприт шхуны снёс каперу ванты с левого борта, значительную часть планширя* и кормовой надстройки. От удара бизань-мачта испанского капера рухнула в воду. Шхуна прошла у него под кормой.
– К пушкам! – рявкнул капитан и первый кинулся на подмогу канонирам.
Четыре пушки «Архистар» дали бортовой залп по каперу. Капитан и сквайр стреляли из одной, Платон помогал им выкатить пушку вперёд после выстрела. Стоял грохот, дым окутал палубу, было трудно что-либо разобрать. В этом дыму иногда возникали перекошенные лица штурмана, боцмана, матросов: кто-то бежал, кто-то кричал, кто-то требовал картузы с порохом.
– Привестись к ветру! – опять рявкнул капитан, отдавая команду.
Шхуна стала менять направление, фок на мгновение затрепетал, потом снова наполнился ветром. Капитан решил пройти с подветренного борта капера и пересечь ему курс.
– Нельзя дать испанцу маневрировать! – кричал он штурману.
– Ветер ушёл! Мы теряем ход! – кричал в ответ ему штурман.
Между капером и «Архистар» завязалась ожесточённая перестрелка. Но вскоре шхуне удалось поймать ветер, и когда матросы сумели справиться с оснасткой, шхуна повернула в сторону носа испанского капера. А потом на капере упал подбитый фока-рей, и, падая, он закрыл свои же поворотные пушки и носовое орудие. На «Архистар» дали залп с близкой дистанции, и фок капера подожгло пыжами. Обломки его бизань-мачты разлетелись по всей палубе, калеча людей. Испанцы в панике бросились тушить пожар.
Но за это время к шхуне успел приблизиться второй испанский капер. Корабли сближались на встречных курсах, стреляя изо всех видов оружия. Капитан приказал заряжать пушки ядрами. Со стороны борта послышался скрип талей: чтобы нацелить пушки на противника, их надо было немного повернуть. Канониры во главе с Хоксли действовали молча. Они знали своё дело: отвернувшись от борта, они раздували зажжённые фитили в руках, чтобы те не погасли, банники держали на коленях. Хоксли, присев на корточки, вглядывался в сторону незащищённой кормы капера. Когда «Архистар» оказалась в пятидесяти ярдах от него, капитан, став за штурвал, повернул шхуну на четыре румба.
– Огонь! – закричал он.
С правого борта шхуны раздался залп. Капитан привёлся к ветру.
– Огонь! – опять закричал он, когда почувствовал крен корабля.
Раздался ещё один залп, уже с расстояния в двадцать ярдов. Этот выстрел, во время крена шхуны, оказался на редкость удачным – все ядра угодили в борт капера у самой ватерлинии. Испанцы побросали пушки, они забегали, закричали от отчаяния, но вода уже заливала палубу капера. Испанцы прыгали за борт, выныривали, пытались плыть, захлёбываясь в волнах, но капер медленно шёл на дно под всеми парусами, увлекая людей за собой.
На «Архистар» закричали «ура». Шхуна повернулась к приближающемуся первому каперу, на борту которого за это время справились с пожаром. Опять началась беспорядочная стрельба. Корабли сблизились. Капитан увидел испанцев: они выстроились вдоль борта со штурмовыми якорями, топорами и крючьями, готовые забросить их на «Архистар». Шум выстрелов постепенно стих. Капитан огляделся, осматривая своих – все уже были готовы к штурму и ждали.
– Бенджамин Ганн! – закричал капитан матросу Ганну. – Хорошо ли вы владеете пистолетом? Ваш тот, что справа!
Бен Ганн присмотрелся: на марсах мачт капера висели стрелки, они целились из мушкетонов. Он навёл пистолет, его выстрел раздался одновременно с выстрелом капитана. Испанские стрелки рухнули вниз. С мостика капера прозвучала команда, и испанцы с резкими криками забросили на шхуну абордажные кошки на цепях. У капитана мелькнула мысль, что отцепить их теперь от шхуны сможет только победа.
Испанцы повалили через борт. На палубе «Архистар» разгорелся рукопашный бой. В минуту всё смешалось.
Сердце капитана забилось так сильно, так стремительно, словно хотело разорвать ему грудь, он перевёл дыхание, но вскоре сосредоточился на поединке. Чувствовалось, что его противник, высокий красавец – мастер клинка и притом многоопытный. И всё же он с величайшим трудом оборонялся против гибкого и ловкого капитана, который парировал удары, наступал, отступал и всё время менял тактику. Эта борьба вскоре вывела испанца из себя. Разъярённый тем, что ему не удаётся справиться с желторотым юнцом, испанец совершил ошибку: он сделал резкий выпад, стремясь нанести разящий удар. Но капитан ловко парировал и, вывернувшись, когда испанец выпрямлялся, достал его своей саблей. Испанец рухнул. Капитан отскочил и лихорадочно огляделся по сторонам.
Платон, деловито и сосредоточенно, абордажным топором прорубал себе просеки в толпе врагов, и вид его был ужасен – просто чёрный бог войны. Рядом с ним коренастый боцман Билли Джонс, размахивающий саблей и делающий резкие выпады и отскоки, казался не опасным, но он уже смог ранить или даже убить испанца. Тот опрокинулся и рухнул через два сцепленных борта. К боцману бросился следующий корсар.
Рулевой Скайнес сражался копьём, и оно в его длинных руках доставало противников, не подпуская близко для ответного удара. Плотник Шелтон выстрелил в нападающего, швырнул свой разряженный пистолет в другого испанца, подскочил к нему и снизу, из-под руки, перерезал ножом ему горло. Мистер Трелони оттеснил к борту своего противника, сделал выпад и пронзил его шпагой. К нему ринулся другой корсар.
– Джордж! – отчаянно заорал капитан, стараясь перекрыть гул сражения. – Слева!
Сквайр повернулся, тут же отпрыгнул прочь и только потому остался жив. И всё-таки сабля корсара полоснула его по лицу. Хлестнула кровь, сквайр охнул, схватился за щеку, не выпуская шпаги, и осел на подогнувшихся ногах. Капитан выстрелил в корсара и бросился к сквайру. Он положил его у борта, прикрыв своим телом, оттянул с его лица, закопчённого пороховым дымом, окровавленную руку и посмотрел.
Потом сказал глухим голосом:
– Ну, полно, полно… Всё хорошо. Глаз не задет, а доктор вас лихо заштопает. Полежите тут, не высовывайтесь.
Вскочив на ноги, капитан, завизжал по-звериному и бросился в самую гущу мясорубки.
Но мистер Трелони не мог лежать тихо. Немного оправившись от потрясения, он стал поглядывать по сторонам и даже ткнул шпагой в пробегавшего мимо испанца. Другую руку он держал у лица, с неё по локтю струилась кровь и капала на палубу – сквайр быстро терял силы.
А между тем шум боя постепенно стихал. Англичане, перебравшись на испанский капер, загнали последних корсаров на корму, часть перебили, оставшиеся сдались: их швырнули в трюм и закрыли там.
Это была победа! Англичане оглядывались по сторонам, тяжело дыша, остывая от битвы, опустошённые, растерзанные и бледные. Капитан бросился назад на «Архистар»: её палуба была усеяна трупами, крошевом деревянных обломков и обрывками парусины и канатов.
Он увидел доктора Легга: тот с засученными и окровавленными рукавами, стоял на коленях перед мистером Трелони, который был без сознания. К капитану подошли штурман Пендайс и боцман Джонс – они были изрядно растерзаны, но живы. Постепенно вокруг капитана собиралась команда.
– Доктор, каковы наши потери? – затравленно выговорил капитан, он боялся услышать страшное.
Доктор поднял на него сосредоточенные ясные глаза. Сказал:
– Представьте себе, все живы. Канониру Хоксли отдачей пушки покалечило ногу… В спешке один его помощник банником плохо вычистил ствол, и когда стал забивать внутрь новый картуз, порох вспыхнул от жара. Помощника здорово обожгло… Несколько матросов сбило с ног обломками фальшборта*, наиболее покалеченных я уже перевязал. Пара лёгких пулевых ранений. Три рубленые раны. И вот Джордж… Помогите мне его перенести, я хочу зашить ему щёку.
По мере того, как доктор рассказывал, взгляд капитана прояснялся, морщины на лбу разглаживались, носогубные складки исчезали.
– Платон, помоги доктору, – приказал капитан.
– Есть, сэр, – ответил тот. – Рад, что вы живой, сэр!
Платон опять улыбался и походил на потрёпанного мальчишку. Он взял мистера Трелони на руки и понёс за доктором. Капитан проводил их долгим взглядом и, повернувшись к штурману, сказал:
– Пендайс, я вижу, что наша оснастка порвана в клочья.
– Да, сэр, – прохрипел штурман. – И шестифунтовое ядро насквозь прошило грот-мачту, на которой и без того много глубоких выбоин. От гафельного грота и марселя остались лоскуты. И так, по мелочи. Но, очень много, вот дерьмо!
– Джонс, – капитан обратился к боцману. – Поставь экипаж на соединение и сплеснивание тросов и концов… Пусть латают паруса и как можно скорее. Мёртвых – за борт. Плотника – на заделку борта и поправку грота!
Тут капитан запнулся, нахмурил брови и потёр лоб. Почему-то при имени плотника Шелтона его пронзила неприятная мысль, какое-то воспоминание, неясное ощущение, связанное с боем, причину которого он понять не мог, как сейчас не старался. Это было странно, но времени на раздумье не было – к нему уже подходил кок Пиррет, и капитан сказал ему:
– Пиррет, сообрази нам послештормовой завтрак… Что-нибудь вкусное. И выдать всем рома, конечно. А впрочем, чтобы бы ты нам сейчас не сделал, всё будет хорошо. Лишь бы побыстрее.
Капитан уже улыбался, взгляд его повлажнел, он громко обратился к команде:
– А ведь нас чуть было не потопили, братцы, на корм рыбам… Мы чудом отделались… Но теперь у нас есть отличный приз. Надеюсь, мы дотащим этого капера на буксире до Барбадоса и получим за него хорошие деньги… И я рад, что вы все живы! А сейчас – за работу.
Когда мистера Трелони внесли в форпик, он очнулся и стал невнятно требовать, чтобы доктор сначала оказал помощь другим раненым. Он всё повторял заплетающимся языком:
– У меня – так… П-пустяки… Только с-щека.
– Вы потеряли много крови, Джордж, не спорьте и молчите, – перебил его доктор. – Лежите смирно. Раненых у нас немного, я их всех уже обработал. Один вы у меня остались…
И повернувшись к Платону, он сказал:
– Плохо, что он пришёл в себя. Держи его крепче – вдруг начнёт вырываться.
Но мистер Трелони не вырывался. Оглушённый добрым глотком рома, обессиленный, почти в забытьи, он лежал тихо всё время, пока доктор, бормоча про себя в сердцах, зашивал ему щеку, и только мелкое дрожание ног сквайра говорило, что он в сознании.
Закончив шить, доктор сказал, вставая:
– Хорошо, что нас сейчас не качает… Получилось всё почти ровно.

****
Жара давила на «Архистар».
Море слепило глаза, и смотреть вдаль из вороньего гнезда капитану было ужасно трудно: внезапно навалилась усталость, а веки отекли свинцовой тяжестью. Но он сам выбрал себе эту вахту, отпустив спать всю команду, кроме вахтенного на склянках. Люди падали с ног, им нужен был отдых хотя бы на короткое время.
Ветер над морем стих, и дым из трубы камбуза ложился по палубе, смешиваясь с остатками запахов рома, варёной солонины и акульего мяса. В этой дремотной тишине удары склянок раздавались, как сквозь пуховую перину. Капитан потряс головой и подумал, что если сейчас на них наткнётся француз или испанец, то их передавят, как слепых котят.
Солнце медленно катилось к вечеру… Хотелось пить… Мысли путались…
Проснулся он внезапно – кто-то тряс его за плечо. Это был Платон, который залез на фок-мачту. Капитану стало неловко, что его застали спящим. Ноги его затекли от неудобного положения в бочке, но он ощущал себя посвежевшим и отдохнувшим. Казалось, что утреннее сражение было давно, или не с ним, или во сне, или, вообще, не в этой жизни. Стоял мёртвый штиль, шхуна едва качалась на пологих и длинных волнах.
Капитан спустился вниз. На палубе шла работа, которая с его появлением оживилась: сильнее застучали топоры, голоса зазвучали громче и смелее. Звонко ударили склянки. Капитан пошёл искать доктора Легга.
Доктор был в форпике, где для гамаков раненых выгородили место. Он казался тихим и измученным. Капитан спросил у него про раненых. Доктор рассказал обстоятельно о состоянии каждого, добавив, что сейчас все его подопечные спят, и устало потёр переносицу.
– Доктор, вы сами-то спали? – спросил капитан.
– Да, спал, – пробормотал тот невнятно. – Я здесь прикорнул, на стуле.
– Идите отдыхать, умойтесь и переоденьтесь, – сказал капитан и добавил жёстко: – Это приказ. Пойдёмте, я вас провожу. Заодно мы проведаем нашего сквайра.
Они пошли на корму к мистеру Трелони. Возле него сидел Платон, который уже спустился с фока и менял сквайру примочки, хоть и был сейчас нарасхват: все нуждались в помощи Платона, когда необходима была сила двоих или даже троих. Сквайр спал, доктор приподнял повязку на его щеке – щека покраснела и опухла.
Капитан пошёл разыскивать штурмана. Сказал ему:
– У нас есть ещё одно дело, Пендайс. Мы кого-то в пылу боя запихнули в трюм… Что делать с пленными?
– Да ничего не делать, сэр, – буркнул штурман. – Завтра утром узел за ухо – и вздёрнуть на рею проветриться! Пусть качаются, мерзкие собаки!
Капитан посмотрел на штурмана ясными глазами и ответил:
– Не уверен, Пендайс. Завтра решим. А пока надо спуститься в трюм этого полакра и осмотреть пленных. Там могут быть раненые.
– А по мне – так пусть хоть все передохнут, сэр, – сказал штурман и заложил большие пальцы рук за пояс.
– А вы не хотите посмотреть, что у капера в трюме, Пендайс? Там могут быть ценности, – спросил вдруг капитан с усмешкой.
Штурман Пендайс застыл взглядом и быстро вытащил пальцы из-за пояса.
– О!.. Конечно, надо быстрее осмотреть пленных! Среди них могут быть раненые! – воскликнул он, и его усталые глаза засверкали: штурман был готов тут же следовать за капитаном.
Взяв с собой матросов, капитан со штурманом перешли на каперский полакр, который носил гордое имя «Принцесса». Убитых с него уже убрали, но палуба производила подавляющее впечатление: какое-то крошево, обрывки такелажа, осколки деревянной обшивки, следы пожара и пятна крови… Капитан подумал, что хорошо бы здесь тоже убрать, чтобы не отпугнуть покупателей, да и вообще, для порядка…
Крышку трюма открыли. Капитан достал из-за пояса пистолет и крикнул вниз по-испански:
– Выходить по одному! Руки за голову!.. Стреляю без предупреждения!
Внизу раздались голоса, в них явственно чувствовались смятение и страх.
– Да выходите же, чёрт вас дери! – Капитан нахмурился, покосился на штурмана и добавил: – Не то сейчас спущусь вниз – всех перестреляю!
Наконец, показался первый испанец. Это был мальчишка, испуганный и жалкий. Капитан сейчас же понял: его выпихнули первым остальные пленные, чтобы посмотреть, что с ним будет. Мальчишка дико озирался и трясся всем телом. Второму матросу было уже лет тридцать. Он, щурясь на свету, встал рядом с юнгой и поднял руки. Потом из трюма выбралось ещё двое.
– Ещё кто внизу есть? – спросил капитан.
Пленные затравленно молчали, но потому, какие взгляды они исподтишка бросали на зияющий люк, капитан понял, что внизу кто-то есть и этот кто-то – опасен, потому что свои же матросы его боятся.
– Выходить с поднятыми руками, – опять рявкнул капитан в трюм.
И тогда на палубу поднялся мужчина в чёрном. Левой рукой он прижимал к груди правую руку, замотанную в окровавленные тряпки. Он был бледен и с видимым трудом стоял на ногах, но то, что это капитан, никак не меньше, было понятно с первого взгляда: только капитаны имеют такой внушительный и уверенный вид, даже когда они захвачены в плен. Незнакомца выдавала так же одежда и умный взгляд чёрных глаз. Его тёмные с проседью волосы и тонкие усы говорили о том, что он испанец.
– Ваше имя, сеньор? – спросил капитан.
– Капитан Гарсиа Санчес, – медленно, с трудом ответил испанец.
– Вы признаете себя моим пленником? – спросил капитан.
– Да, признаю, – ответил испанец и опустил голову.
Всем пленным испанцам, кроме капитана Санчес, связали руки и перевели на «Архистар».

****
Трюм «Принцессы» был загружен настолько, что проходов почти не оставалось.
Здесь были бочки и бочонки солёной свинины, короба сухарей, гороха, овсяной муки, масла, сыра и уксуса, бочки рома, ящики с табаком, огнестрельным и холодным оружием, земледельческим инвентарём, слесарными, кузнечными, плотничьими инструментами и мешки с зерном. Только всё это было в таком хаотическом беспорядке, так всё разгромлено, перемешано с комьями богатой одежды, точно в трюме пронеслась буря. В крюйт-камере капитан и штурман Пендайс обнаружили бочонков двадцать пороха, обшитых изнутри медью – нежданное богатство.
В капитанской каюте была найдена крупная сумма денег в ящике. Но особенно капитан был рад, увидев массивное кресло замечательной работы: пышная позолоченная резьба покрывала весь низ кресла, соединяя ножки у самого пола немыслимыми образованиями завитков, цветов и листьев. «Это для Томаса Чиппендейла, – тут же решил капитан. – Ах, как Томас обрадуется!» И он приказал отнести кресло на «Архистар», предварительно завернув в парусину. Потом он сел к столу на принайтованный стул и стал внимательно проглядывать судовые документы.
С самой первой страницы корабельного журнала выгоревшие брови капитана поползли вверх, и чем больше он вчитывался в неразборчивые, а порой и зашифрованные испанские записи, тем больше он понимал, что им достался очень страшный приз.
«А не потопить ли этот полакр к чёртовой матери», – подумал капитан, всё больше мрачнея с каждой минутой.

****



Глава 14. Полакр «Принцесса»

Капитан ещё раз, как мог внимательно, просмотрел документы и откинулся на спинку стула.
Итак, этот капер, который они захватили, этот довольно большой полакр с латинскими парусами на фоке и бизань-мачте на самом деле капером не был. Потому, что это был один из трёх пиратских кораблей коммодора Гранта, разрушившего и разграбившего город Рибейра-Гранде. А если так, то коммодор Грант отыщет свой корабль во что бы то ни стало. А вот это уже было совершенно ни к чему. Капитан угрюмо, исподлобья оглядел каюту испанского капитана, основательно обысканную и опустошённую. Не найдя на стенах каюты ответа своим мыслям, он пошёл на «Архистар».
– Ну что, сэр? Можно заняться грузом? – спросил его штурман, он всё это время нетерпеливо топтался на палубе в ожидании.
– Я думаю, что это преждевременно, мистер Пендайс, – ответил капитан.
Лицо штурмана вытянулось, массивная челюсть отвисла на мгновение, в глазах промелькнуло удивление. Капитан счёл необходимым пояснить:
– У меня тут появились кое-какие мысли. Надо обдумать… А пока прикажите прибраться на «Принцессе» и подготовить её к плаванию… И, кстати, наш доктор осмотрел испанского капитана?
– Сейчас он его перевязывает, – промямлил штурман.
– Как только он его перевяжет, отведите испанца на «Принцессу» и заприте в его же каюте, – приказал капитан. – Поставьте часового. Выполняйте.
Штурман Пендайс ушёл. Капитан посмотрел в море, но мыслями он сейчас был далеко. Он думал о расцвете пиратства, которому немало способствовала политика английских королей и королев.
…каждый морской разбойник знает, что латинское слово «pirata» применялось уже в Древнем Риме, как определение грабителя, действовавшего на море, на реках и в прибрежной полосе с целью овладения чьей-нибудь собственностью. В ХVI веке снова пробил час пиратов, а центр морской торговли переместился в Атлантику и Индийский океан. В ХVII–ХVIII веках морские разбойники нашли себе базу в Карибском море, усеянном укромными островками. Тогда же пиратов стали называть «флибустьерами» или на английский манер «буканирами» (buccaneers) – из-за охотников-буканьеров, которые во множестве пополняли пиратские команды. 
Каждый морской разбойник знает, что иногда пиратство находилось под прямым покровительством правительства и было направлено против какой-либо определённой страны. Такой пират, получивший от правительства «патент», назывался или «корсар» (слово французское и итальянское), или «капер» (слово немецкое), или «приватир» (английское слово). Такой патент охранял корсара-капера-приватира и в случае пленения переводил его из разряда «пират» (что сразу грозило виселицей) в разряд «военнопленный». Поэтому корсарское свидетельство старались купить, добыть и трепетно оберегать… 
И сейчас капитан думал, кого же им удалось захватить в плен? Потому что грань между этими видами морского разбоя была чрезвычайно тонка. К тому же, зачастую, морские разбойники из одной категории очень легко переходили в другую, превращаясь из каперов в пираты и обратно.
Когда он вошёл в каюту испанского капитана, тот сел на койке, на которой лежал до этого. Капитан опустился на стул и сказал:
– Я к вам с предложением, поэтому прошу вас выслушать меня и не дёргаться, так как стреляю я хорошо и, разумеется, в двух шагах не промахнусь.
– Я слушаю вас, – ответил испанец.
– Кто вы такой? – спросил капитан.
– Я уже сказал. Я капитан Гарсиа Санчес, – устало ответил испанец.
Капитан улыбнулся, жёсткие складки обозначились вокруг его губ.
– Тогда спрошу по-другому, – сказал он. – Вы – пират из команды коммодора Гранта?
– Нет, нет, я не пират! – запротестовал испанец. – Я честный приватир его Величества короля Испании! Поверьте мне! Меня склонил к грабежу капитан Кабатини, капитан того корабля, который вы потопили. Он обещал мне, что нападение на вашу шхуну будет единственным и последним.
– Что же, для него оно, действительно, было последним, – сказал капитан и добавил, как бы, между прочим: – Только мы не обнаружили в вашей каюте приватирского свидетельства.
Испанец не замедлил с ответом ни на минуту:
– Его забрал коммодор Грант, как залог моей покорности.
– Что же… Весьма может быть, – согласился капитан.
Он сложил вместе кончики пальцев рук, лежащих на столе, и произнёс, цепко глядя на испанца:
– Капитан Санчес, у меня к вам есть предложение. Нам обязательно надо попасть на Тортугу. И в окрестностях побывать, в бухте Зачатия на Эспаньоле, например. Вы ведь хорошо знаете эти воды?
Капитан Санчес утвердительно склонил голову.
– Лучше вас в те места нас никто не проводит, – продолжил капитан. – Но в тех водах небезопасно для нас – слишком много испанских и французских кораблей, да и пиратских тоже… А неприятности нам не нужны. В общем, мы надеемся на ваше покровительство.
Испанец вопросительно поднял кисть здоровой руки. Он был бледен, чувствовалось, что каждое слово даётся ему тяжело, и сидел он сейчас с трудом, но разговаривал и отвечал спокойно, достойно, и это в нём подкупало.
– Я уже всё продумал, – сказал капитан и стал объяснять: – Мы сделаем так: не «Архистар» захватила «Принцессу», а «Принцесса» взяла с боем нашу шхуну и ведёт её на свою базу. Капитан «Архистар» был убит в бою, а команда выбрала нового капитана, то есть, меня. И этот новый капитан «Архистар» примкнул к вам. С Тортуги вы нас проводите до Флориды, где мы с вами расстанемся, а вы получите назад свой корабль.
Испанец впился в капитана горящим взглядом.
– Никакого подвоха нет, – заверил его капитан. – За вашу любезность я готов вернуть вам «Принцессу».
– А груз? – спросил испанец.
– И груз, – ответил капитан, он улыбнулся одними губами и добавил веско: – Если вы пообещаете, что груз «Архистар» тоже останется в неприкосновенности.
Испанец посмотрел на него внимательно
– А позволено ли мне будет узнать, что вы ищете на Тортуге? – спросил он.
– О, это семейное дело моего нанимателя, – небрежно ответил капитан. – Он надеется там отыскать следы родственницы, вдовы своего покойного брата. Последний раз её видели на Тортуге, но, как вы сами понимаете, она могла перебраться и на Эспаньолу, например, в поселение Пор-де-Пэ… Скорее всего, она так и сделала.
– На Тортуге почти не осталось жителей. Как зовут вашу даму?
– Её зовут Амаранта Трелони. Она по происхождению испанка.
– Не слышал этого имени.
– Она вполне могла сменить имя.
– Да, все так обычно и поступают. Сначала меняют род занятий, потом имя… Что же? Я согласен. Наверное, у меня просто нет другого выбора.
– Да, выбор у вас не велик, – подтвердил капитан.
И тут испанец с каким-то даже удовольствием произнёс:
– Но при встрече с бригом капитана Красавчика Джона я вам не помогу, да и никто вам не поможет! Красавчик Джон не вступает ни в какие союзы и коалиции, для него нет соратников и друзей… Это – дьявол, а не человек!
– Тогда давайте считать, что мы от него обязательно увернёмся, – ответил капитан и встал
Он полубоком сделал шаг к двери, потом медленно, с любезной улыбкой произнёс, глядя на испанца в упор:
– Да, вот ещё. Сначала «Принцесса» пойдёт у меня на буксире. И я забираю ваших матросов к себе на корабль, а вместо них ставлю к вам на «Принцессу» своих людей. Надеюсь, вы понимаете, что с моей стороны это – вынужденная мера?
– Понимаю, – кисло ответил испанец.
Капитан кивнул и вышел. От его внимания не ускользнула улыбка испанца. Значит, тот раскусил его последний ход: не поворачиваться к испанцу спиной и сообщить самое главное в конце, словно вспомнив что-то неважное. «Ну, что же, тем лучше», – подумал капитан и, убедившись, что часовой Шелтон тщательно запирает за ним дверь каюты, пошёл на «Архистар».
Только опять, при виде плотника, капитан ощутил какую-то неловкость, будто ему не хотелось смотреть плотнику в глаза. Причину этой неловкости капитан понять не мог – Шелтон был умелый, рукастый плотник и хороший матрос. Это было странно, но докапываться до причины своего неудовольствия капитану было совершенно некогда. Другие, важные дела и мысли захлестнули его вскоре.
На шхуне уже почти убрали последствия утреннего боя, мистер Трелони, забинтованный до самых глаз, очнулся, остальные раненые чувствовали себя неплохо, и капитан решил, что жизнь налаживается. Осталось разделить экипаж на два корабля и поймать, наконец-то, попутный ветер – на море по-прежнему стоял штиль.
Он позвал штурмана Пендайса и боцмана Джонса на квартердек и посвятил их в свой план. После чего штурман поражённо застыл и затеребил серьгу в раздумьях, а боцман Джонс сказал:
– Возьмите меня на «Принцессу», сэр. Я знаю испанский.
Капитан глянул на боцмана удивлённо. Сказал:
– Не знал, Амиго… А впрочем, я всегда думал, что ты похож на испанца.
– Моя мать была испанкой, – пояснил боцман Джонс и насупил чёрные брови.
– Вот как? – удивился капитан ещё больше. – А вообще, ты так похож, что тебя даже переодевать испанцем не надо. А вот остальным, и мне особенно, обязательно надо переодеться в махо.
И они распределили матросов на «Принцессу». Призовую команду капитан обязал одеться в чёрное: с давних времён испанские пираты одевались в платье этого цвета, стремясь приобщиться к высшему свету.

****
Капитан сидел в таверне ирландского порта Голуэй и пил испанское вино из винограда, выращенного в окрестностях города Малага.
Это было выдержанное вино золотисто-янтарного цвета со сладким, изысканным вкусом и ароматом фруктов и цветов. Он пил его маленькими глотками, опасаясь, что вино быстро кончится, и ему придётся уйти отсюда, а на дворе была зима, снег, стоял мороз, и покидать эту уютную таверну ему совсем не хотелось. Но вино всё же пришло к концу, и он, сделав последний глоток, сразу же решил потратить свою единственную монету на ещё один бокал и крикнул принести ему малаги.
Подошёл слуга с кувшином в руках. Капитан оторопел: лицо у слуги было совсем чёрное, и руки, сжимавшие кувшин – совсем чёрные, и это был не африканец, а просто совсем чёрный человек, чёрный европеец. И этот чёрный человек налил ему в бокал совсем чёрной малаги. Капитан поднёс к губам бокал, сделал глоток и ощутил такую страшную, такую обжигающую горечь вина, что вскочил из-за стола, согнулся, как от боли, зажимая руками рот и проснулся…
На утро был по-прежнему штиль, и корабли по-прежнему стояли борт о борт, сцепленные кошками и дреками. Зато капитан Санчес помог англичанам с одеждой. И скоро капитан появился на «Архистар» в костюме махо: короткий пиджак, короткий жилет красочной расцветки, плотно облегающие, расшитые по бокам серебряной нитью штаны до колен, широкий пояс, утягивающий талию, и, конечно же, треуголка-монтера, надвинутая на самые белёсые брови. Вызывающе попыхивая сигарой, закутанный в чёрный длинный плащ, капитан ходил по палубе, исподлобья поглядывая по сторонам.
– Капитан, да вы настоящий бандидо, – восхищённо сказал ему Бенджамин Ганн.
Капитан бросил на Ганна нарочито презрительный взгляд, отвернулся и пошёл обратно. И вдруг, когда капитан проходил мимо мальчишки-юнги с «Принцессы», тот спросил у него:
– На вас костюм капитана Москатель? Очень вам к лицу, сэр.
Капитан встал и недоумённо глянул на ирландского мальчишку – весь кураж капитана почему-то моментально пропал.
– Костюм кого? – переспросил он.
– Да капитана «Принцессы», сэр, – ответил мальчишка, явно оробев. – Мы его так прозвали… Промеж собою, сэр.
– Как, ты говоришь, вы его прозвали? – переспросил капитан, словно до чего-то желая докопаться, а вот до чего – он и сам сейчас ещё не понимал.
– Москатель, как сорт винограда… Уж очень у него всегда сладкие речи, – объяснил юнга, который немного оправился от замешательства.
Капитан постоял, опустив глаза, потом спросил осторожно:
– Из этого винограда, кажется, делают малагу?
– Да, – ответил ничего не понимающий юнга. – Сладкое испанское вино.
Капитан швырнул сигару за борт, задумчиво отстегнул пряжку плаща, сбросил его Платону вместе с треуголкой и приказал отнести всё к нему в каюту. И спустя какое-то время капитан неожиданно понял, что его обманывают. Не хотят обмануть, а уже обманули – нагло, подло, коварно.
Вечером, когда появился ветер, и команда бросилась отцеплять от бортов кошки и абордажные дреки, капитан пошёл к сквайру и посвятил в свой план его и доктора Легга. Джентльмены нашли план совершенно безумным, но единственно правильным.
– На «Принцессе» буду я сам, мистер Пендайс поведёт «Архистар». Со мной идут Платон и боцман Джонс, – сказал капитан и добавил: – Не верю я капитану Санчес. Мне кажется, он что-то затевает… А вот что – я пока не пойму.
– Капитан, я хотел бы пойти с вами на «Принцессе», – сказал мистер Трелони. – Ведь я знаю испанский.
– Я был бы рад, но вот ваша рана, – капитан посмотрел с сомнением на замотанного бинтами сквайра.
– Состояние мистера Трелони вполне удовлетворительное, – сказал доктор Легг. – Табеле хоть и мало, но оно делает своё дело… А бинты я скоро уберу.
– Ну, вот тогда и поговорим, – сказал капитан. – Мы ещё долго будем тянуть друг друга на буксире.
Ветер свежел. Капитан приказал привестись по ветру, уж какой тот есть. Пусть переход будет долгим, зато они будут двигаться – бездействие сейчас было для него особенно мучительно, словно что-то изнутри сжирало его.
«Архистар» прошла вперёд и взяла пиратский полакр на буксир.
…каждый моряк знает, что буксировка бывает простой, когда буксир тянет одно буксируемое судно, и сложной, когда за буксиром идёт несколько буксируемых судов или несколько буксиров тянут одно большое плавучее сооружение. 
Каждый моряк знает, что от того, насколько грамотно будет заведён буксирный трос, соединяющий буксир с буксируемым судном, и насколько правильно будет осуществляться управление судном, зависит безопасность и успех операции по буксировке, нередко проходящей в сложных условиях… 
Сейчас условия были сложные: ветер свежел, но был он самый попутный, какой только можно пожелать кораблю. И вот уже за бортом шумит вода, обшитые бычиной кожей бейфуты* скрипят, блоки поют, а не взявшие ещё ветер паруса хлопнули в последний раз и, наконец, взяли ветер.
– Так держать! – крикнул капитан.
И эхом в ответ прозвучало:
– Есть так держать!

****
Арестованного капитана Санчес выпустили из каюты. Когда он поднялся на квартердек «Принцессы», капитан сообщил ему, что корабли идут на Барбадос.
– Но это же английская колония! – вскричал тот. – Меня там повесят! Вы меня обманули!
– Я с вами честен, – ответил капитан. – На Барбадосе мы пробудем недолго, и я позабочусь о вашей безопасности. А пока наслаждайтесь относительной свободой.
Потом он покосился на испанского приватира и добавил:
– И советую вам до прихода на Барбадос не бриться.
Корабли шли полным ветром, курсом фордевинд на Барбадос, который в полагающийся срок появился перед ними. Они обходили остров с наветренной стороны, когда боцман Джонс, не выдержав, сказал капитану:
– Кошмарное место этот треклятый остров! Мой папаша барбадосил здесь долгих шесть лет. Он вляпался дома в долговую кабалу, и вербовщик, анкер тому в рыло, посулил ему участок земли на Барбадосе… Ну, оплатил папаше в долг проезд, чтобы тот отвахтил потом на плантации. А папашу на острове заделали рабом… Конечно, ни о какой своей земле речь не шла и в помине. Вот такие шлюпки-на-волнах!
– И что?.. Как он вырвался? – поинтересовался капитан.
Боцман, угрюмо глядя на остров, насупил брови и вытянул губы в трубочку, потом втянул и сказал:
– Он пошёл в пираты и бежал на их посудине. Но рассказывать про это он, страсть, как не любил. Только, бывало, когда наайлюлюкается… Ноги моей не будет на этом острове!
– Очень жаль, – ответил капитан. – Потому, что здесь я намерен отпустить команду на берег. И мы должны взять и оставить товар, и запастись провизией и водой, разумеется.
На Барбадосе капитан сразу же направился вместе с Платоном к генерал-губернатору острова Уильяму Уолферстону, и был им мгновенно принят. Беседа была продолжительной и проходила с глазу на глаз, только пару раз губернатор звоном колокольчика вызывал к себе секретаря. Потом губернатор провожал капитана до самого выхода. Возле дверей, остановившись и доверительно взяв капитана за локоть, он сказал, слегка грассируя:
– Ещё г’аз поздг’авляю вас, капитан Линч, с пленением г’азбойника Санчес. Я обязательно пг’ибуду на «Пг’инцессу» посмотг’еть на этого мег’завца… За его голову уже давно объявлена нагг’ада.
Капитан ответил, как мог небрежнее:
– На острове Сантьягу, на который он недавно совершил нападение, тоже обещали за него награду. Лучше отправить мерзавца туда, там с ним живо разделаются, ваше высокопревосходительство… Моя шхуна как раз потом пойдёт на Сантьягу.
– Ну, конечно, вам виднее… Не буду вам указывать, – ответил губернатор. – До ског’ой встречи, капитан Линч… Так завтг’а у меня обед в вашу честь.
И джентльмены пожали друг другу руки.
На следующий день, перед званым обедом губернатор Уолферстон прибыл на «Архистар» с эскортом из своих старших офицеров и чиновников. Губернатор пожелал увидеть схваченного разбойника капитана Санчес, и того вывели на палубу «Принцессы», закованного в железо.
Испанский капитан был угрюм, небрит и выглядел, как затравленный зверь, что явно доставило губернатору неизъяснимое наслаждение. Белое страусовое перо шляпы Его высокопревосходительства невесомо колыхалось по воздуху, а сам он смотрел на запущенные усы испанца и улыбался. И вдруг из свиты губернатора кто-то с гневным изумлением произнёс:
– Но это же не капитан Гарсиа Санчес! Это коммодор Грант!
На палубе все словно окаменели.

****
Потом, вспоминая эту сцену, капитан сам удивлялся, как ему удалось сохранить самообладание и не вскрикнуть, а только сказать удивлённо:
– Вот как? А мне он представился капитаном Гарсиа Санчес.
И уже обращаясь к испанцу, капитан спросил устало:
– Так как, чёрт возьми, вас зовут?
Пленный испанец молчал, зрачки его сверлили палубу, правую забинтованную руку он здоровой рукой прижимал к груди.
Из свиты губернатора выдвинулся солидный чиновник. Повернувшись к губернатору, он, дрожащим от волнения голосом, но в то же время с видом глубокой убеждённости, проговорил:
– Это коммодор Грант, Дональд Гранд. Я знал его ещё мальчишкой. Он приёмный сын моего старого покойного друга.
Испанец поднял глаза и хрипло ответил:
– Этот человек обознался. Мы с ним не знакомы.
– Та-ак… Пг’иказываю этого человека доставить на бег’ег. Для выяснения обстоятельств, – приказал губернатор Уолферстон начальственным голосом.
Пленный испанец бросил отчаянный взгляд на капитана. Тот, брезгливо морщась, сделал шаг к губернатору и произнёс, склонившись в поклоне:
– Ваше высокопревосходительство! Разрешите вам сказать два слова наедине.
Губернатор поднял брови, и на его гладком породистом лице появилась болезненная, хитрая заинтересованность. Увлекаемый капитаном, он сделал несколько шагов в сторону от свиты, после чего та могла только наблюдать, как по мере беседы капитана Линча с его высокопревосходительством, лицо последнего из заинтересованного постепенно приобретало вид очень даже удовлетворённый.
– Да? Так это в ког’не меняет дело, – донёсся до свиты возглас губернатора.
Губернатор вернулся к своим людям.
– Мег’завца – под замок, под вашу личную ответственность, капитан Линч, – сказал он, обращаясь к капитану, и добавил уже для всех: – Господа, я повтог’яю своё пг’иглашение отобедать у меня. Пойдёмте, господа, блюда стынут.
По возвращении на «Архистар» капитан приказал позвать в каюту юнгу с «Принцессы». Когда ирландский мальчишка вошёл, капитан спросил у него, как мог мягко:
– Скажи, Билл, а как имя капитана Москатель?
– А разве вы не знаете, сэр? Его зовут коммодор Грант.
Капитан бледно улыбнулся одними губами и покивал головой словно бы своим мыслям. Юнга явно осмелел и сказал восхищённо:
– А вас матросы называют «капитан Линч – приносящий удачу»! А ещё, матросы говорят, что на вашем корабле никто не гибнет. Ни от болезней, ни от ран, ни во время шторма! Это правда, сэр?
– Не гибнет? – переспросил капитан и задумался, и лицо его опять приняло озабоченное выражение.
Через несколько секунд он устало согласился:
– Да, смотри ж ты, получается, что не гибнет. Если только я кого-нибудь сам не пристрелю за неподчинение.
И видавший уже многое в своей короткой жизни юнга сразу ему поверил.

****
Капитан стоял на палубе «Архистар» и стрелял, раз за разом нажимая на спусковой крючок. Его беретта отзывалась бесконечными выстрелами, и была она небольшая, плоская и угловатая, с утолщённым спусковым крючком, с упором для пальца на спусковой скобе и с деревянными накладками на широкой рукояти. Капитан сжимал рукоять двумя руками, левой ладонью обхватив правую руку, и стрелял в абордажный мост, который падал с пиратского корабля на палубу шхуны, и при каждом выстреле матовый ствол пистолета вместе с затвором мягко уходил назад.
Абордажный мост был огромный. Капитан даже не знал, что такие бывают: дубовая стрела длиной около шести ярдов несла на себе платформу в четыре фута шириной. Подъёмный ворот моста оглушающе скрипел, верёвки натянуто стонали, кованые длинные шипы на днище возвышались над его головой, норовя пронзить, а он посылал и посылал в этот мост пулю за пулей. Наконец мост, ломая фальшборт шхуны, рухнул вниз, шипы его мёртво вонзились в палубу, и с вражеского корабля полезли враги.
Их было много, так много, что капитана охватил животный ужас, и этот ужас не проходил, а с каждой секундой, нарастая, только удесятерялся в нём. И ему вдруг показалось, что всё пропало, что он никогда уже не очистит от этого сброда свой корабль. В ярости он застонал, стиснул зубы, опять вытянул руку с пистолетом, помогая ей другой рукой, и выстрелил в ближайшего противника. Он стрелял, и каждый раз пистолет чуть отбрасывало вверх, и каждый раз его руки возвращали пистолет в прежнее положение.
И он стрелял так до тех пор, пока не остался на палубе один, и только после этого проснулся…
Утром у капитана от вчерашней хандры не осталось и следа. Он стремительно поднялся на квартердек и строго спросил у штурмана:
– Мистер Пендайс, вы уточнили наше местонахождение?
В голубых глазах капитана штурман Пендайс, к своему большому облегчению, увидел знакомых чертенят. Штурман вытянулся во фрунт и бодро отрапортовал:
– Стоим там же, где и вчера, сэр! Бухта Карлайл-бей, остров Барбадос!
– Отлично, мистер Пендайс. Я вами доволен, – отчеканил капитан и добавил, улыбнувшись: – Пойду на «Принцессу», к нашему капитану Nemo*.
Капитан ушёл, а штурман остался растерянно стоять. «Чёрт! – подумал он. – У нашего капитана совершенно непредсказуемый характер. А улыбка… О!»
Поднявшись на полакр, капитан сразу же прошёл в каюту испанца. Флибустьер выглядел так, как будто ждал его: он был тщательно одет, сидел на своей койке и напряжённо глядел на вошедшего капитана.
– Моё предложение к вам остаётся в силе, – сказал капитан. – Хотя, если бы вы сразу назвались своим именем…
Он не договорил, а потом произнёс медленно, деревенея лицом, с трудом выговаривая слова:
– Но, клянусь господом богом. Если вы вздумаете со мной играть. Если хоть малейшее что-то… Я убью вас.
Заблестевшие поначалу глаза коммодора Гранта прикрылись на миг тяжёлыми веками. Он молчал и выжидающе глядел на капитана, и тот вдруг увидел, что глаза у коммодора хищные, тигриные – янтарные в тёмную крапинку.
Преодолевая внутреннюю оторопь, капитан сказал:
– Завтра мы снимаемся с якоря. Вам необходимо составить наш маршрут и обсудить его с моим штурманом. Как только мы уйдём с Барбадоса, кандалы с вас будут сняты, разумеется. Вещи ваши вам вернут. И, кстати, называйте меня теперь капитан Веласко.
И он боком выдвинулся наружу. Замок загремел, и удаляющийся стук его шагов смолк.
Коммодор Грант сыто зажмурился, погладил, лаская, забинтованную руку и устало, неловко привалился спиной к переборке. Губы его удовлетворённо улыбались.

****
Остаток дня на шхуне прошёл в разгрузке и погрузке коробов и тюков, ведь процветающие плантации Барбадоса являлись для Англии основным источником ценного товара – сахара.
В конце дня штурман Пендайс сообщил капитану маршрут, которым коммодор Грант собирался следовать на Тортугу: стоянка на острове Сент-Люсия из группы Наветренных островов, потом остров Пуэрто-Рико, а потом – порт Пуэрто-Плата на севере Эспаньолы.
Капитан приоткрыл рот, задумчиво сжал нижнюю губу двумя пальцами, а потом спросил:
– Вы думаете то же, что и я, мистер Пендайс?
– Я думаю, сэр, почему именно этот маршрут? – ответил тот.
– Н-да, – медленно выговорил капитан. – Вот скоро мы и узнаем.
Утром «Архистар», экипаж которой опять разделили на две половины, подняла якорь. Собираясь на испанский полакр, капитан сказал боцману:
– Боцман Джонс, оставьте на шхуне ваш чёрный платок. Издалека он – что твой пиратский флаг… Будет, что поднять на рее, в случае чего.
Боцман быстро стащил с себя платок могучими волосатыми ручищами. Потом, складывая платок, он свернул его пополам, прижал верхний край подбородком к груди и начал разглаживать на животе, чтобы расправить складки. Капитан едва смог сдержать улыбку при виде боцмана без своего обычного платка – грозный боцман Билли Джонс был неожиданно и уютно, и как-то совсем по-домашнему лыс. Капитану тут же стало неловко перед боцманом, словно он что-то подглядел за тем ненароком.
– И наденьте шляпу, Амиго… Вам ведь к лицу шляпы, – мягко сказал он.
Мистера Трелони капитан с собой не взял, поручив его заботам доктора Легга.

****



Глава 15. Королевский галеон

Остров Сент-Люсия, дорогой читатель, – это остров в группе Наветренных островов Карибского бассейна.
Он лежит на курсе норд-вест от Барбадоса и находится между островами Сент-Винсент и Мартиника. Остров омывается с севера проливом Сент-Люсия, с юга – проливом Сент-Винсент, которые соединяют Карибское море с акваторией Атлантического океана. До самого 1814 года, пока остров окончательно не стал британским, он переходил из рук в руки четырнадцать раз – англичан и французов одинаково привлекала его удобная бухта Кастри.
Первыми жителями этого небольшого острова были индейцы карибы. Для европейцев остров был открыт испанцами в 1500 году, но испанцы так и не смогли заселить остров из-за сопротивления аборигенов. Попытки основать поселение англичанами в период с 1605 по 1638 годы тоже были неудачными. Затем французы в 1650 году основали своё поселение, заключив мирный договор с индейцами, которые, впрочем, скоро вымерли. Французские пираты использовали Сент-Люсию, как форпост для атаки на испанские галеоны. А с середины XVII века начался массовый ввоз африканских рабов для работ на сахарных плантациях, и со временем в составе населения острова стали доминировать африканцы и мулаты.
Остров очень красив, имеет вулканическое происхождение, а потому более горист, чем большинство других островов Карибского моря. По сути, он представляет собой группу древних вулканов, чьи конусы образуют его основные горные вершины, отсюда многочисленные горячие серные источники, эродированные лавовые поля, выходы газа и отложения серы. Но склоны вулканов поросли пышными тропическими лесами, а многочисленные короткие реки формируют широкие и плодородные долины…
И сейчас капитан мучительно думал о том, каким образом коммодор Грант намеревается пристать к острову Сент-Люсия, который в настоящее время был французским. Это он и спросил у коммодора, когда тот поднялся на квартердек.
– Не беспокойтесь, капитан Веласко, – ответил коммодор, ласково улыбаясь. – У меня у самого нет никакого желания попадать в лапы к французам. Мы не пойдём ни в какое поселение, а зайдём в совсем маленькую, неприметную бухточку на восточном побережье. Там много рифов, и посторонние туда не суются. Да и никто туда не суётся. Там такая путаница из островов, островков и даже отдельных скал, что… Но на мысе есть ручей. Мы там возьмём воды, настреляем дичи и запасёмся фруктами.
– И всё? – спросил капитан.
– А что ещё? – испанец опять улыбнулся, теперь недоумённо. – Возьмём воды и пойдём дальше. А на острове Моно можно запастись черепахами.
Капитан промолчал, отвернулся и приказал взять два рифа на марселях – северный ветер за пределами гавани незаметно и быстро посвежел. Под ветром небо совершенно очистилось, у жаркого воздуха появился невнятный запах хорошего вина, а крутые короткие волны виднелись до самого горизонта. Капитан вдруг отчётливо вспомнил, как жёстко стучали твёрдые листья пальм на берегу.
Во время короткого перехода на остров Сент-Люсия никаких происшествий не произошло, если не считать того, что по окончании второго дня пути в зюйдовой части горизонта они заметили незнакомый парусник. Но останавливаться, а тем более преследовать друг друга никто не стал. Коммодор Грант оказался прекрасным собеседником, хотя его мягкая, обволакивающая манера разговора настораживала капитана, который всё время в напряжении ожидал от коммодора подвоха. Не доверял командору и боцман Джонс, и матросы со шхуны, которым в этом переходе пришлось несладко.
Наконец, на рассвете очередного дня на горизонте показался голубовато-серый берег.
«Принцесса» подходила к нему правым галсом, держа курс вест-норд-вест, невдалеке от неё неотступно следовала «Архистар». Лёгкий туман скрывал Сент-Люсию, но восходящее солнце всё уверенней проявляло очертания берега, оставляя невидимыми только мысы, островки, рифы и отмели. Вскоре поверхность воды нагрелась, окрашиваясь во всевозможные цвета, а на белой надраенной палубе появились яркие тени от туго натянутых снастей и парусов.
«Принцесса» уверенно шла вдоль берега: коммодор вёл её известным только ему проходом. Всё это время капитан следил за действиями своей шхуны, которая двигалась следом: на ней, так же как на «Принцессе», убрали почти все паруса, оставив только необходимые.
Испанский полакр осторожно и бережно входил через узкий пролив в лагуну, отделённую от моря грядой коралловых рифов. Пролив был извилистый, он всё время поворачивал то вправо, то влево, и видеть, что впереди по курсу, капитан долгое время не мог. Наконец, скалы медленно расступились, и взору капитана открылся небольшой и приятный залив.
И в этом небольшом и приятном заливе стоял бриг, красивый и опасный, как и все неизвестные бриги, и даже опасный, как сто неизвестных бригов, потому что вслед за «Принцессой» в лагуну входила «Архистар», закупоривая собой выход в открытое море.
– Матерь божья, – произнёс стоявший возле квартердека боцман Джонс.
Он стащил с себя шляпу, скомкал её в своих лапах и, не отрываясь, страшными глазами смотрел на бриг. Капитан проглотил комок в горле и сказал внезапно севшим голосом, вытаскивая из-за пояса пистолет:
– Коммодор Грант, что происходит?
– Происходит сущая неожиданность! – всплеснул руками коммодор, кружева рукавов его французского платья взлетели вверх и опали. – Кто бы мог подумать? Да это же «Гордый»!
И коммодор Грант с удивлённым лицом протянул обе руки, указывая на бриг. Потом он развёл руки в стороны, быстро приблизился вплотную к капитану и встал грудью под его пистолет.
– Это ещё один наш корабль, – значительным голосом зашептал он капитану, потянувшись к его уху, потом продолжил уже громко, уговаривая: – Капитан корабля Гарсиа Санчес, настоящий Гарсиа Санчес – мой друг. Видимо, зашёл сюда случайно за водой, он тоже знает про этот залив… Да уберите же пистолет, капитан Веласко, нас могут увидеть с брига… Тогда они чёрте чего решат и могут разозлиться.
Капитан медленно убрал пистолет:
– Вы меня обманули, – выдавил он.
– Ах! Да бросьте, капитан Веласко! Ну, обманул немножко, – ответил коммодор, потом вдруг спросил запальчиво, по-детски: – Что же мне? И обмануть вас нельзя?
Он растянул губы в обаятельной улыбке, отошёл от капитана и приказал боцману Джонсу отдать якорь. Капитан опять посмотрел на бриг.
Бриг «Гордый» имел, как и все бриги, две мачты с прямыми парусами, гафель на гроте и был маленький, а на глаз знатока, ходкий. И этот маленький ходкий корабль мог нести на борту до десяти пушек и команду – до сорока отчаянных молодцов, давно уже пустившихся во все тяжкие.
Впрочем, никаких приготовлений к боевым действиям на палубе брига капитан не обнаружил. Наоборот, на нём словно бы все спали или делись куда-то, на нём даже шлюпок не было, а только курился над трубой камбуза уютный белёсый дымок. Одинокий вахтенный брига лениво помахал им с палубы шляпой. Коммодор Грант отсалютовал ему в ответ рукой. На «Архистар» с шумом бросили якорь.
Берег бухты представлял собой зажатую с двух сторон скалами узкую полоску вулканического песка, серого пополам с чёрным. Дальше шла пальмовая роща, выше, за пальмами, тянулись бесконечные тёмно-зелёные горы, а над ними, вдалеке, дымился ядовитыми парами невысокий вулкан. Его конусообразный силуэт неожиданно пересекала непонятно откуда взявшаяся радуга.
«Наверное, высоко в горах идут дожди, короткие и стремительные, как все тропические ливни», – с тоской подумал капитан, и ему вдруг нестерпимо захотелось вымокнуть под таким дождём до нитки, до дрожи во всём теле, до зубовного лязга. Он повернулся и сказал коммодору с усмешкой:
– Тогда давайте узнаем, сеньор коммодор, куда делась команда с нашего брига.
Шлюпка с полакра была спущена на воду, она быстро пересекла заливчик и причалила к «Гордому». Коммодор, не вставая с банки, громко спросил пирата на палубе:
– А скажи, любезный Хуан, а где же наш капитан Санчес? И где вся команда?
– Приветствую вас, сеньор коммодор, – сказал пират. – Так все сейчас у королевского галеона. И капитан Санчес там же.
– У какого галеона? Скажи нам, любезный Хуан, – удивлённо переспросил коммодор.
– Да капитан Санчес в скалах нашёл затонувший галеон. Вот теперь они там все ныряют, – сказал пират.
– Так-так-так, – забормотал коммодор Грант, опуская глаза. – Удачливый чертяка.
Когда он поднял голову, на губах его уже порхала сладкая улыбка.
– А не проводишь ли ты нас туда, любезный Хуан? – сказал он, ласково глядя в глаза пирату.
Тот несколько секунд смотрел на коммодора, наконец, быстро кивнул и, обернувшись в сторону камбуза, пронзительно свистнул. Тут же раздался скрип двери, и чей-то ворчливый голос спросил:
– Ну, чего тебе?
– Я смотаюсь на галеон! Только туда – и обратно, – сказал Хуан.
– А мне-то что? – буркнули в ответ.
По верёвочной лестнице Хуан быстро спустился в шлюпку и стал показывать направление. Когда шлюпка проходила мимо «Архистар», капитан крикнул штурману Пендайсу, стоящему у борта, что всё в порядке, и чтобы все занимались своими делами. Штурман, доктор Легг и сквайр помахали ему. Они стояли на палубе, и было видно, что им жарко: в море влажный ветер смягчал жар тропического солнца, а здесь, в бухте, ветра почти не было.
Шлюпка вошла в скалы и некоторое время шныряла между ними. Вскоре капитан услышал голоса, и, наконец, из-за ближайшей скалы его глазам открылось свободное пространство воды, на которой колыхались полупустые шлюпки – гребцы с них облепили окрестные камни и азартно смотрели в воду, пихаясь и переругиваясь. Шлюпки с «Принцессы» никто не замечал до тех пор, пока она не приблизилась вплотную к самой большой шлюпке, в которой сидел мужчина в чёрном испанском платье.
– Здравствуйте, капитан Санчес, – ласково произнёс коммодор в спину мужчине.
Тот мигом обернулся, и тревога на его лице сменилась радостью.
– Ах, вот и вы, мой дорогой друг! – воскликнул он, протянул командору руку и горделиво, со значением добавил: – А мы тут, видите, чем занимаемся?
Коммодор неловко пожал его руку левой рукой и опять ласково улыбнулся.
– Что с вами? – с тревогой в голосе спросил капитан Санчес.
– Был ранен, уже всё почти прошло, но я, зная вашу медвежью хватку, Гарсиа, просто опасаюсь, – ответил коммодор и добавил: – А это – наш новый друг, капитан шхуны «Архистар», сеньор Веласко со своей командой. Моя вся почти погибла… Но мы ещё об этом поговорим.
Капитан Санчес пытливо оглядел капитана, гребцов шлюпки и Платона. Капитан снял шляпу и, поклонившись испанцу, поспешно спросил:
– А что у вас тут происходит, капитан Санчес?
– Да-да, Гарсиа, мы сгораем от нетерпения поскорее узнать, – сказал коммодор. – Вы опять решили заняться водолазным делом?
Лицо капитана Санчес осветилось радостью.
– Да, Дональд, мне посчастливилось найти королевский галеон, – ответил он. – Совсем близко от берега и неглубоко.
– Галеон? – недоверчиво переспросил коммодор.
– Судя по всему, это «Сан Габриэль», – азартно продолжил капитан Санчес. – Последний раз он упоминается в 1676 году, а потом куда-то исчезает.
Коммодор повернулся к капитану с объяснением:
– Наш капитан Санчес – большой знаток затонувших галеонов, он их специально отслеживает. Не один не пропускает… А ещё он прекрасный ныряльщик.
Капитан Санчес засмеялся.
– Да я что? – воскликнул он. – Вот у меня сейчас в команде грек Канарис – вот ныряльщик, так ныряльщик… Может опуститься на любую глубину и пробыть под водой до четверти часа!
– Ну, вы скажете тоже, – протянул коммодор, по-прежнему ласково улыбаясь испанскому капитану.
– Да! – гордо подтвердил тот. – И всё то время, пока мы с вами разговариваем, он находится под водой.
Коммодор Грант недоверчиво посмотрел на воду, которая как раз заволновалась, и на поверхности её появился задыхающийся водолаз. Он подплыл к шлюпке, где его подхватили за руки и помогли залезть внутрь. Водолаз стянул со своего лица маску из просмоленной парусины со стёклышками – старинное приспособление для разглядывания под водой заросшего ракушками киля корабля. Его могучая грудь бурно вздымалась. На нём были только штаны, на поясе висел длинный нож и сетка.
– Что ты видел? – взволнованно спросил капитан Санчес, когда водолаз немного пришёл в себя.
Пираты смолкли и замерли на своих скалах. В полной тишине водолаз произнёс, отдуваясь:
– Груду балластных камней… Киль галеона… И ещё.
И он полез в сетку на своём поясе, и отдал капитану Санчес несколько серо-жёлтых коралловых камней.
Кто-то из пиратов разочарованно присвистнул, остальные загомонили. Поднялся шум, а капитан Санчес достал из-за пояса молоточек и тут же, на шлюпочной банке, стал постукивать по одному камню. Полетели осколки, потом камень разломился.
– Золото! – воскликнул кто-то. – Ей богу, золото!
Да, это была золотая табакерка, потускневшая от долгого лежания в воде – только золото способно сиять на солнце таким благородным, значительным цветом. Пираты заорали «ура». Капитан Санчес, ликующе улыбаясь, протянул найденную табакерку водолазу со словами:
– На, посмотри, Канарис. Ты – молодчина!
Водолаз с невозмутимым лицом покрутил вещицу в руках и почтительно вернул её капитану Санчес. Тот протянул табакерку коммодору. Коммодор, посмотрев, в свою очередь отдал её капитану, тот – Платону, и скоро табакерка пошла по рукам пиратов. Коммодор Грант следил за нею ревнивым взглядом, а капитан Санчес принялся разбивать остальные кораллы. Только там ничего не оказалось.
Тем временем Канарис стал готовиться к новому погружению: на его горбоносом лице опять появилась маска. Ему уже подняли со дна балласт – здоровущий, обвязанный линем камень. Водолаз обхватил его ногами и с шумом свалился с лодки в воду. Сначала все замерли, вглядываясь в толщу воды, потом возбуждённо загалдели, приготовившись к ожиданию.
Но грек-водолаз вынырнул неожиданно скоро и бешено погрёб к лодке. Когда он птицей взлетел в неё и сдёрнул маску, капитана поразило его белое, несмотря на густой загар, лицо и совершенно безумный взгляд помертвелых глаз. Кричать грек не мог, он даже слова не мог сказать, задыхаясь, отплёвываясь и выбивая зубами мелкую дробь. Бледные губы его тряслись, пальцы жадно бегали по телу, словно ощупывая его, ноги грек, как можно ближе, подтянул к себе. Капитан уже давно не видел такого до смерти напуганного человека.
Капитан Санчес, чуть не опрокинув свою лодку, рванул к ныряльщику с бутылкой рома. Тот взял бутылку и опрокинул в себя. Захлебнувшись, он стал глотать воздух ртом, глаза его застыли, из них катились слёзы.
– Что? Что с тобой, Канарис? – закричал капитан Санчес, он уже перелез в лодку к водолазу и теперь тряс его за плечи.
Голова водолаза безвольно моталась. Наконец, он вцепился в руки капитана Санчес и выговорил хрипло, глядя ему в лицо:
– Basto! Больше я туда не спущусь!
Капитан Санчес нахмурился и открыл, было, рот, потом закрыл и стал гладить водолаза по плечам, успокаивая. Но отдышавшийся и уже изрядно пьяный водолаз только повторял:
– Я там видел… Я там видел!
Больше он не мог произнести ни слова. По его мокрому лицу текли слёзы.
Капитан Санчес отстал от грека. Он смотрел на него тяжёлым взглядом, что-то обдумывая, потом обвёл глазами ряды своих матросов, притихших на камнях, и спросил:
– Кто нырнёт к галеону?
Пираты крестились и шептали в полголоса «De profundis»*, испуганно уставившись на своего капитана.
– Тот, кто сейчас нырнёт к галеону, получит от меня золотой, – сказал тот по-другому.
Пираты опустили глаза, они стали переглядываться, но по-прежнему молчали.
И вдруг раздался ясный голос коммодора Гранта – казалось, что из всех присутствующих он один получает удовольствие от происходящего.
– Ну, не хотят нырять, капитан Санчес, так и не надо, – сказал он. – Так и господь с ними.
Коммодор смотрел на испанского капитана, насмешливо улыбаясь, он явно что-то хотел ему внушить. Наконец, в глазах капитана Санчес мелькнула искра мысли, и он произнёс нерешительно:
– Да… В воде и в самом деле может быть очень опасно. Кто знает, что там прячется.
И он быстро осенил себя крестом. Матросы опять закрестились.
– Уходим отсюда быстрее. Все по шлюпкам! – скомандовал коммодор.
Среди пиратов началась драка за места на шлюпках, видимо, они все прибыли сюда в несколько заходов. Капитан Санчес перебрался в шлюпку с «Принцессы», уступив своё место матросу. Когда перегруженные пиратские шлюпки, чуть ли не черпая воду бортами, отчалили, коммодор Грант придвинулся к капитану Санчес и прошептал:
– Всё складывается отлично! Вы – везунчик, Гарсиа! Теперь эти болваны забудут сюда дорогу.
– Да, но что мог ныряльщик увидел в воде? – так же тихо ответил ему испанец.
– Ах, перестаньте! – отмахнулся коммодор. – Ну, что страшного можно увидеть на глубине? Ну, если только «стоячего покойника»… Ну, махнул он греку рукой по течению. Ну, может, у мертвяка рожа покривилась от разложения, и он подмигнул нашему водолазу… Нам ли с вами бояться мертвецов? А матросы – глупцы, они со страху читают сейчас все молитвы, которые знают, включая те, что избавляют от бородавок.
И он с видом заговорщика посмотрел на капитана, который сидел рядом и всё прекрасно слышал. Коммодор улыбнулся, словно приглашая капитана посмеяться вместе, только глаза у коммодора при этом были тигриные, несытые. У капитана от этого взгляда всё сжалось внутри, и ему захотелось или оказаться от этого места как можно дальше, или что-то немедленно сделать – может быть, спрятаться, а может, начать стрелять.
Он не знал, что ответить коммодору, и промолчал.

****
Вернувшись от галеона, капитан поднялся на борт «Архистар» и рассказал о происшествии в лагуне.
Мистер Трелони был страшно заинтригован, доктор скептически улыбался, штурман Пендайс задумчиво тёр мощную челюсть.
– Но что такого мог увидеть ныряльщик? – кипятился сквайр. – Это мистика, господа. «Стоячие покойники» какие-то. Да-а…
– Ну, почему сразу мистика, дружище, – вспылил доктор. – Обыкновенное явление… Когда мёртвых хоронят в море, бросая их за борт с ядром на ногах, то вопреки этой тяжести они могут попасть в такой слой воды, что не идут дальше ко дну и не поднимаются наверх… И вот так, стоя, они и странствуют по течениям.
– Согласен с доктором, – сказал капитан. – Здесь, как раз, всё просто. Меня беспокоит другое.
Тут штурман Пендайс шумно засопел, словно не выдержав. Капитан глянул на него. Спросил:
– Мистер Пендайс, вы думаете о том же, что и я?
Штурман закряхтел ещё громче, наконец, он произнёс, прочистив горло:
– Хотел бы я никогда не знать об этом галеоне и об этой бухте, сэр.
– Да, Пендайс, – сказал капитан и неясно улыбнулся. – Что-то коммодор подозрительно откровенен со мною. Я поехал в лагуну, чтобы не оставлять его без присмотра, а он, вроде, как совсем не боится мне показывать место с затонувшим галеоном и рассказывает всё без обиняков… Словно он меня не опасается, потому что я уже не жилец.
Все замолчали, не зная, что ответить, а мистер Трелони, чтобы сгладить неловкость момента, сказал:
– Капитан, мы с доктором Леггом решили переодеться в пиратов. Ну, чтобы соответствовать. Хотите посмотреть, что у нас получилось?
– Да-да, – пробормотал капитан, всё ещё погружённый в свои мысли.
Он задумчиво проводил взглядом уходящего с квартердека штурмана, потом поднял глаза на сквайра и спросил:
– А где вы взяли одежду?
– Купили у матросов с «Принцессы», – ответил доктор.
– Да? – спросил капитан, хотя вид у него при этом был такой, словно ему было совсем не интересно. – Ну, так идите, одевайтесь.
Он опять широко раскрыл глаза и приподнял брови от внутренней задумчивости.
Сквайр и доктор ушли. Когда они переоделись – в чёрные плащи и шляпы, – капитан сказал:
– Ну что же? Вы все выглядите достаточно воинственно. Особенно мистер Трелони со своим свежим шрамом на щеке.
– Капитан, а может мне перевязать глаз чёрной повязкой? – спросил доктор Легг. – Ну, чтобы больше походить на разбойника?
– Ну, сэр… Вы слишком насмотрелись итальянских опер. И так хорошо, – ответил капитан. – Осталось решить, как вас зовут.
– Я хочу быть доном Хуаном, – быстро сказал мистер Трелони. – Скажем, дон Хуан де Карриасо.
– А почему так? – спросил капитан, уже улыбаясь.
– Не знаю, – ответил сквайр и капризно добавил: – Хочется!
– А вы, доктор, – поинтересовался капитан.
– А мне всё равно, – сказал тот и пожал плечами.
– Тогда мы будем вас звать доном Диего… Дон Диего де Авенданьо, – сказал капитан и спросил. – Вам нравится, доктор?
– Нравится… Только мне уже жарко в этом плаще, – ответил доктор.
– В Пуэрто-Плата постараемся купить вам одежду полегче, – ответил капитан.

****
На «Принцессе» капитан застал на мостике оживлённо беседующих обоих флибустьерских предводителей. Он подошёл к ним и поразился: стоящие рядом коммодор Грант и капитан Гарсиа Санчес, настоящий Гарсиа Санчес, были похожи друг на друга, как схожи всегда лицом и манерой два истинных испанца.
– Коммодор мне, как брат, – пояснил капитан Санчес, видя удивление капитана. – Мы с ним даже похожи. Он и усы отпустил, такие же, как у меня.
И испанец погладил указательным пальцем свои усы. Коммодор поспешил сделать так же, при этом он довольно улыбался.
– И капитан Санчес по-братски отпускает ко мне на полакр дюжину своих матросов, – вставил он.
– Полдюжины, Дональд, – испанец хитро покосился на коммодора.
– Ну, хорошо: десяток, – сказал коммодор Грант и добавил веско: – Десяток, Гарсиа. Десяток.
– Ну, хорошо: десяток, – согласился испанец.
И он заговорил с капитаном о прежнем капитане «Архистар», погибшем в поединке с «Принцессой», жалея капитана Кабатини, который пошёл на дно вместе со своим кораблём и всей командой. Капитан поразился: испанец был вполне искренен, он не играл и не притворялся. А если так, то коммодор Грант ничего не рассказал ему об истинном положении вещей, не рассказал, что по сути он – пленник, а главное – не попросил помощи.
Капитан глянул на коммодора – тот ответил ему насмешливым взглядом без улыбки, но со странным, ироническим выражением довольного лица. Он словно бы получал удовольствие и от неведения капитана Санчес, и от недоумения капитана…
«Он со мною играет, это – очевидно», – подумал капитан и улыбнулся коммодору одними губами… Только вот почему? И до каких пор это будет продолжаться? Не пропустить бы момент, когда этот тигр вырвется из клетки, а то я не успею «Отче наш» сказать, как буду мотаться на верёвке или получу пулю. Хотя верёвка вероятнее – им схватить меня пара пустяков…
Но самое странное, что коммодор так же играет и с капитаном Санчес. А главное – теперь на «Принцессе» появится пиратская команда. Десяток отчаянных головорезов против дюжины усталых и сонных, замученных двойными вахтами матросов с «Архистар».
Капитан уже жалел, что ввязался в авантюру с коммодором.

****



Глава 16. Серебряный порт испанского короля

Скоро корабли, к радости матросов, ушли из страшной бухты.
Бочки на кораблях были полны свежей водой и засоленным мясом, которого должно было хватить до острова Пуэрто-Рико и даже дальше. Но на вторые сутки пути произошло происшествие, которое надолго вывело из равновесия весь ход размеренной жизни кораблей.
Ночью капитана яростным стуком в дверь разбудил боцман Джонс.
– Капитан! Мы на отмели! – кричал он: в свете фонаря было заметно, как боцман напуган.
– Как на отмели? Удара же не было! – выговорил капитан и бросился на палубу.
Боцман пропустил его вперёд, вжавшись в проход плотным телом.
– Но воды тоже нигде нет! – жалобно заголосил он в спину капитану. – Море пропало!
– Как пропало? Какого черта! – вскрикнул капитан.
Он подбежал к борту и посмотрел кругом – моря действительно не было. В ярком свете луны капитан явственно увидел «Архистар», потом бриг «Гордый», а вокруг них и вокруг самой «Принцессы» простиралось необозримое тёмно-матовое поле без всякого отражения и бликов. Это было чудовищно… Капитан потряс головой, протёр глаза и присмотрелся к полю: оно неясно колыхалось, было зыбким, поднимаясь и опускаясь чуть заметно глазу.
– Что за чёрт! На сушу это тоже мало похоже, – пробормотал он.
На палубу вышел коммодор Грант, одеваясь на ходу.
– Посмотрите за борт, сеньор коммодор, – сказал ему капитан.
Коммодор подошёл к борту и глянул вниз, потом бросился к другому борту, усиленно озираясь кругом.
– Чертовщина какая-то, – с тревогой в голосе пробормотал он.
Капитан приказал спустить за борт верёвочную лестницу.
– А может не надо? – залепетал, было, боцман, он дико посмотрел на капитана, но приказ выполнил.
Капитан спустился за борт вниз, туда, где должна была быть вода, зачерпнул рукой, почувствовал на пальцах крошево и поднёс руку к глазам – в пригоршне были кусочки пемзы. Он сплюнул с досады и рассмеялся с облегчением.
– Что там, сэр? – придушенно крикнул боцман сверху.
– Пемза, Джонс. Вулканическая пемза, – ответил капитан и снова пошарил рукой в каменном крошеве.
Найдя большой кусок пемзы, капитан зашвырнул его на палубу и стал подниматься.
– Где-то неподалёку произошло извержение вулкана… А он выбросил в море пемзу. Вот мы в неё и угодили, дьявол! – стал объяснять он на палубе. – Поищите на палубе пемзу, Джонс, пока я оденусь. Куда-то я её зашвырнул.
– Я никогда столько пемзы не видел, – проговорил боцман растерянно, нагибаясь с фонарём к палубе.
К нему уже подбегали матросы. Вскоре пемзу нашли. Боцман на неё только посмотрел, а в руки брать не стал – ему было неловко, что он так испугался… «Да и кто бы не испугался, шлюпки-на-волнах», – подумал он и покосился на матросов – не скалятся ли они? Увидев, что матросы до сих пор испуганы даже больше него, боцман немного приободрился и рявкнул:
– Отставить панику, дьяволы! Пемзу не видели, шлюпки-на-волнах?
На палубу вышел одетый капитан. Он решил узнать, как обстоят дела на других кораблях, и приказал спустить в воду шлюпку.
– А грести разве можно? – спросил боцман.
– Вот и проверим, – ответил капитан.
Шлюпку спустили, и матросы погребли к шхуне. Вёсла с шуршанием уходили в воду, но шлюпка шла, вёсла и форштевень шлюпки легко разгоняли плавающую пемзу. На «Архистар» тоже не спали: доктор Легг, мистер Трелони и штурман Пендайс решали, что делать дальше.
– Надо дождаться утра, – сказал капитан. – Но мне кажется, кораблям идти можно.
– А если большой кусок пемзы? Он не протаранит нам борт? – спросил штурман.
– Не знаю, мистер Пендайс, – честно ответил капитан.
– А маленькие кусочки? Они же нам весь корпус обдерут, – продолжал упорствовать штурман.
– Я сейчас отправлюсь на бриг, – сказал капитан. – Может испанцы что знают?
Но испанская шлюпка уже стояла у борта «Архистар». Капитан Санчес, поднявшийся на палубу, был так же встревожен и ничего не понимал.
– Может пемза сама уйдёт к утру? – высказал он всеобщую надежду.
Решено было ждать утра. Капитаны разъехались по своим кораблям. Но взошедшее солнце осветило бесконечную пемзовую пустыню. Насколько хватало глаз вокруг кораблей виднелась мертвенно-серая пемза. Она колыхалась вверх-вниз на небольшой волне, но уходить никуда не собиралась.
– Я никогда столько пемзы, да ещё в море, не видел, – сказал коммодор Грант. – И думаю, что надо подождать.
– Мы так можем стоять очень долго, – запротестовал капитан. – Я предлагаю поднять паруса и положиться на судьбу.
– Ну, давайте попробуем, – нехотя ответил коммодор, отдал приказ и поманил капитана за собой на бак.
«Принцесса» стала набирать скорость. Капитан и коммодор перегнулись вниз и увидели, что волна, вздымаемая форштевнем, легко разгоняет пемзу, и вдоль бортов образовываются полоски чистой воды шириной в несколько дюймов. Даже большие куски пемзы благодаря своей лёгкости уступали полакру дорогу. Ветер медленно гнал «Принцессу» по пемзовому морю.
Увидев, что полакр уверенно движется, остальные корабли тоже подняли паруса. На «Принцессе» приободрились и прибавили парусов, и тут же носовая волна выросла, и пемза отошла от бортов полакра ещё дальше. Полакр помчался, разгоняя пемзу перед собой, и ни один её кусок не ударился о борт за те несколько дней, что корабли шли и шли по пемзовому морю.
А потом пемза стала редеть, свободной воды с каждой минутой появлялось всё больше, и матросы напоследок даже наловили себе пемзы ведром на память.

****
Остров Пуэрто-Рико, где корабли взяли воду, и в ХVIII веке не изобиловал дичью. За провизией надо было идти в испанский порт Пуэрто-Плата на острове Эспаньола, и спустя некоторое время корабли бросили якорь в обширной бухте этого города, основанного в 1496 году Бартоломео Колумбом – братом Христофора Колумба.
Из бухты на город, который в переводе с испанского языка назывался «Серебряный порт», открывался красивый вид. Слева чуть в дымке виднелась старинная крепость святого Филиппа, её пушки неясно поблёскивали из бойниц. А над всем городом и бухтой довлела гора Исабель де Торрес, покрытая буйной растительностью, и город лежал у её подножия, как свернувшийся у ног хозяина пёс.
Всё это капитан увидел в подзорную трубу – он стоял на квартердеке «Принцессы», одетый в костюм махо – короткий пиджак и плотно облегающие штаны до колен. Тут боцман Джонс ему тихо доложил, что к полакру подошла шлюпка с «Архистар», в которой находятся мистер Трелони и доктор Легг. Стиснув зубы, капитан бросился к борту.
– Капитан Веласко, мы с доном Диего тоже хотим пойти в город! – крикнул ему сквайр из шлюпки по-испански и просительно улыбнулся.
Капитан глянул на доктора: дон Диего сидел нахохлившись, укрывшись своим чёрным плащом, но из-под широких полей шляпы его глаза смотрели на капитана весьма решительно.
– Мне не хотелось бы этого, дон Хуан, – крикнул капитан, он сделал сквайру страшные глаза и проговорил с нажимом: – Я совсем ненадолго.
– Мы тоже ненадолго, капитан Веласко! Мы только хотим купить летнюю одежду, – произнёс сквайр и скорчил умильную гримасу.
– Я же по делам, благородные доны, – зашипел капитан придушенно.
Он начал, было, подмигивать мистеру Трелони обоими глазами, потом обернулся.
К нему подходил коммодор Грант, который через борт глянул в шлюпку, поклонился, придержав шляпу, и сказал небрежно:
– Члены вашей команды, капитан Веласко, нас не обременят. Им, конечно же, надо купить себе летнюю одежду… Шлюпка с брига уже пошла к берегу. Нам тоже пора.
С «Принцессы» спустили шлюпку, и скоро все высадились на берег. Капитану Санчес представили дона Хуана и дона Диего с «Архистар». Сквайр поклонился испанцу и сказал ему несколько вежливых слов. Доктор поклонился молча и прижал к груди свою сумку с инструментами, без которой он никуда не ходил. Джентльменов слегка «штормило».
Боцман Джонс и кок Пиррет так же сошли на берег: первый из-за порванных верхних парусов «Принцессы», второй – чтобы закупить провизии сразу на два корабля.
На пристани все капитаны уплатили пошлину – за то, что сейчас они на своих кораблях вошли в порт и сразу за то, что потом они из него выйдут. Потом все вместе двинулись по кварталу мореходов и рыбаков, огибая встречных и шагая через рытвины, заполненные грязной водой.
Здесь, как и во всех припортовых кварталах, остро пахло морской тиной, смолой и протухшей рыбой, из складов несло застарелыми рассолами, кипами лежала задубевшая от солнца парусина, штабелями высились пустые ящики и бочки для воды, громоздились корзины с копчёным мясом, горохом и с сухарями двойной закалки, которые надо было разбивать кулаком перед тем, как съесть. И этот неистребимый запах порта висел в душном жарком воздухе вместе с разноязыким говором толпы, состоящей из самой немыслимой публики: оборванные моряки, спесивые торговцы, угрюмые усталые рыбаки, разудалые девахи и тёмные личности, род деятельности которых определить было затруднительно, а порой и просто невозможно, обступали их и теснили со всех сторон.
Только всего этого мистер Трелони не видел. Он, как громом оглушённый, шагал за всеми, машинально переставляя ноги, а в ушах его звучал ответ флибустьерского коммодора портовому чиновнику…
– Что это за шхуна? – спросил чиновник, близоруко сощурив глаза на «Архистар». – Никогда её раньше не видел.
– Это ещё один мой корабль, – ответил, коммодор Грант, улыбнулся и бросил в сторону капитана притушенный, но насмешливый взгляд.
«Боже мой! Гертруда осталась без корабля!» – думал всю дорогу сквайр.
А между тем портовый квартал постепенно переходил в рынок, который начинался, конечно же, с морских раковин: выставленные на продажу мурексы, «флоридские тритоны» и стромбы сияли своей воистину неземной красотой. Следом за грудами местного янтаря, чёрного и голубого, сразу потянулись ряды маринованных помидоров, каперсов, артишоков и спаржи, солёной и копчёной рыбы, селёдочной икры, бордючков с оливковым маслом и кадок с топлёным салом, а среди окороков, свиных голов и прочей мясной снеди тут и там стояли и лежали бочки и бочонки с вином, причём торговцы веточками отгоняли от всего этого добра бесчисленных мух.
А дальше, дальше, почти в конце, шли ряды душистого майоранового мыла, мыла оливкового и ещё бог его знает какого, стояли шеренги каких-то пузырьков и немыслимых склянок, высились горы постельного и столового полотна и ещё что-то непонятное и смутное, которое сознание уже не успевало выхватить из этого буйного, неистового калейдоскопа.
От дома к дому через всю улицу тянулись растянутые на линях парусиновые тенты, они создавали хоть какую-то тень и относительную прохладу над рыночными рядами. По рядам, закупая продукты на кухни своих господ, ходили рабыни-африканки с корзинами, и рыночная толпа пестрела их яркими клетчатыми фулярами. И отовсюду слышались выкрики разносчиков, приветственные возгласы, смех, разговоры и даже пение.
И тут навстречу нашим морякам, окружив их и словно затопив на мгновение всё вокруг, с криком и шумом бросились какие-то пёстро одетые женщины и полуголые дети. Миг – и они растворились в толпе, оставив джентльменов недоумённо смотреть им в след.
И только капитан Санчес оказался с «трофеем» – он, за ухо и за одну ногу, держал на весу мальчишку.
– Сеньоры, проверьте, всё ли у вас цело? Кошельки?.. Пуговицы? Пряжки? – выкрикнул испанский капитан.
Ему с трудом удавалось удерживать смуглого мальчишку, который вопил на непонятном языке, извивался, дёргался и даже умудрился пару раз плюнуть в испанца, правда, не попав. Сквайр, как мог тихо, перевёл доктору слова испанца, и они стали лихорадочно осматривать себя. Вскоре к капитану Санчес пришёл на помощь коммодор Грант. Он схватил мальчишку за второе ухо – мальчишка взвыл и дёргаться перестал.
– Этот трюк мне известен. Это наши андалусские цыгане, – сказал капитан Санчес, хохоча и азартно посматривая на своих спутников. – Только вот, как они сюда попали?
Тут раздался голос мистера Трелони, который сказал потерянно:
– На мне нет трёх пуговиц… Серебряных… Они срезаны.
Капитан Санчес быстро глянул по сторонам и основательно тряхнул мальчишку. Тот заорал громче прежнего, дёргая свободной ногой. Коммодор стал накручивать мальчишке ухо. Мальчишка отчаянно завизжал. И тут из-за спин прохожих, которые уже начали останавливаться вокруг, показался высокий подтянутый мужчина, одетый во всё чёрное. Он молча подошёл к мистеру Трелони и протянул руку – на ладони мужчины лежали пуговицы.
– Все пуговицы, дон Хуан? – спросил капитан Санчес у сквайра.
– Да, все, – ответил тот, принимая пуговицы.
Мужчина в чёрном повернулся и спокойно посмотрел на капитана Санчес, который продолжал держать мальчишку – тот уже не кричал и не вырывался. Тёмные глаза мужчины были большие, чуть раскосые, опушённые длинными, густыми ресницами. Капитан подумал, что взгляд его можно сравнить со взглядом хищного ловкого зверя: в нём читалась отвага, дерзкая хитрость и одновременно затаённая робость перед людьми.
Когда капитан Санчес опустил мальчишку на землю, тот бросился к мужчине, и они растворились в толпе. Последнее, что запомнилось капитану – это белёсые следы высохшего пота на спине незнакомца и чёрная копна его волос, которая походила больше всего на спутанную и запылённую конскую гриву.
Капитан повернулся к своим спутникам, тут же забыв о происшествии. Только он тогда не знал, и даже представить себе не мог, какую роковую роль сыграет этот незнакомец в его жизни.
Рынок незаметно и быстро перешёл в Главную улицу. Почти все дома на ней были деревянные, маленькие и какие-то провинциальные. Вокруг этих домов по первому этажу шли нарядные балюстрады с балясинами. Фронтоны домов украшала накладная резьба в виде раскрытого веера. Встречались дома и двухэтажные каменные, окружённые по второму этажу широкими галереями, которые создавали глухую тень на первом этаже – жизненно необходимая традиция в жарких странах. Двери этих домов были высокие, арочные, украшенные коваными петлями в виде трилистника. Самым красочным штрихом всей улицы являлись вывески лавочек, яркие надписи которых, одинаково переплетённые виноградными лозами, извещали между тем о совершенно разных продающихся в них товарах. По улице в толпе пешеходов с громким стуком сновали кареты.
Лавку с одеждой джентльмены нашли без труда. Капитан, мистер Трелони и доктор Легг быстро купили в ней всё необходимое и вышли на улицу.
Капитан Санчес опять повёл всех за собою, и скоро они вошли в таверну «Божья обитель».
Когда все с яркого солнечного света попали в прохладный полумрак, то некоторое время ничего не видели и просто шли за испанцем, который вёл их к трактирщику, стоящему за стойкой.
– Здравствуй, Балтазар, – сказал испанец трактирщику.
– Приветствую вас, капитан Санчес… Давненько вы у меня не были, – ответил тот и добавил доброжелательно: – Здравствуйте, сеньоры.
– Давненько, давненько, – подтвердил испанец, он весь лучился удовольствием. – Даже соскучился по твоей паэлье по-валенсийски.
– Сейчас подам вам на стол, сеньор капитан, – сказал Балтазар.
– И свиную колбасу с перцем, – подсказал капитан Санчес, он заулыбался в предвкушении.
– И свиную колбасу по-сеговийски, – качнул головой Балтазар и добавил с хитрым прищуром: – И ваше любимое вино, сеньор капитан.
– Да, всё неси и поскорее, – весело отозвался капитан Санчес. – Я и мои друзья страшно проголодались!
Мужчины прошли в зал и заняли один из длинных столов возле прохода. Мистер Трелони сел в торце, отставив в сторону конец своей шпаги.
Посетителей в таверне находилось немного, в ней было тихо и почти не накурено. Из маленьких окон дальней стены в зал узкими напудренными полосами проникало солнце. Скоро трактирщик принёс им блюда – был он увесист и коренаст, и производил впечатление недюжинной силы. Все молча приступили к еде.
За соседним столом сидел и качался матрос, пьяный до последней степени.
– Все вы – низкие трусы, разрази вас гром! – время от времени вскрикивал он в пустоту, вздёргивая голову, как норовистая лошадь. – Никто не хочет драться! Деритесь, чёрт вас возьми!
На него никто не обращал внимания, только трактирщик косился время от времени. Пьяный в очередной раз смолк, потом повёл налитыми глазами, и его взгляд остановился на капитане. Пьяный встал и неуверенно шагнул к капитану.
– Я тебя здесь раньше не видел, – доверительно сообщил он, качаясь.
Капитан молчал, не спуская с пьяного настороженных глаз.
– И мне твои глаза не нравятся. Голубые, – пробормотал тот, колени его подогнулись и тут же выпрямились.
– Он из Наварры, – в один голос объяснили капитан Санчес и коммодор, поднимаясь с места.
Это прозвучало внушительно. Пьяный качнулся и пошёл к другому столу, вскрикивая обиженно:
– Деритесь же, чёрт вас возьми!
Трактирщик Балтазар придирчиво следил за ним. Коммодор и капитан Санчес сели.
И тут капитан увидел давешнего цыгана в чёрном. Он уверенно прошёл от двери к их столу и сел рядом с капитаном Санчес, который настороженно покосился на него.
– Вы капитан Санчес? – тихо спросил у него цыган.
– Да, – ответил тот с многозначительной улыбкой. – А вы кто такой, хотел бы я знать?
– Меня зовут Сальвадор… И мне рекомендовали вас как человека, умеющего улаживать дела щекотливого свойства, – сказал цыган удивительно правильным языком.
– Щекотливого? – переспросил испанец заинтересованно.
– Очень щекотливого, – подтвердил цыган, слегка склонив голову.
– А кто вам меня рекомендовал? – поинтересовался испанец.
– Некто Маэстро, – сказал цыган, он держался со странным достоинством.
Капитан Санчес кивнул.
И тут к ним за стол, на свободное место напротив цыгана, грузно рухнул рослый детина.
– Здравствуй, Сальвадор, – сказал он сладко цыгану и, неожиданно стремительно потянувшись всем телом через стол, схватил его за грудки – вот только притянуть к себе не успел.
Цыган, только что расслабленный и спокойный, тряхнул правой рукой в сторону и вдруг приставил к горлу детины непонятно откуда взявшееся оружие – то ли тонкий и узкий нож, то ли толстое и плоское шило. Оно мертвенно блеснуло в свете чадящих светильников. Капитан никогда подобного оружия раньше не видел. Детина отдёрнул руки и замер, затравленно косясь на цыгана, по горлу его потекла тонкая струйка крови. Цыган, страшно улыбаясь, отнял шило. Детина, не спуская глаз с цыгана, задом пошёл прочь. Так он и пятился, спотыкаясь, до самого выхода, не переставая смотреть на цыгана.
Потом все разом обернулись на грохот: к ним, сшибая столы и опрокидывая табуреты, неслись четверо – явные бандиты, все крупные и мускулистые, как на подбор, со злобными лицами и ощеренными ртами. Капитан вскочил и прыгнул к доктору, закрывая его спиной – доктор крутил головой, недоумённо глядя на поднимающихся из-за стола коммодора и капитана Санчес. Цыган продолжал сидеть со своим страшным шилом в руке, напружиненный и готовый вскочить. Мистер Трелони уже стоял в проходе с обнажённой шпагой, он был бледен, но улыбался.
И тут в голову одного из бандитов, просвистев в воздухе, врезалась бутылка – бандит вскинул руки и рухнул. Капитан оглянулся: трактирщик Балтазар нагнулся, появился из-под стойки с новой бутылкой в руках и за горлышко метнул её во второго бандита. Бутылка угодила тому опять в голову, также оглушив его. Капитан сорвался навстречу третьему бандиту и сшиб его под стол ударом кулака по скуле. Оставшийся бандит с ножом в руке замер, притормозив, возле кончика шпаги мистера Трелони. Тут от стойки полетела ещё одна бутылка, и оглушённый бандит свалился к ногам сквайра.
Трактирщик вышел из-за стойки. Ни слова не говоря, он взял лежащего за ноги и поволок к двери. Капитан потащил другого. Потом вдвоём они выволокли третьего. Четвёртый бандит выполз из-под стола сам и скрылся. Только тогда трактирщик открыл рот.
– У меня привычка – все драки в таверне гасить сразу, – проворчал он. – А то набьют посуды, мебель попереломают – а кто платить будет? Все потом разбегаются. Никто платить не хочет.
– Хорошая у вас привычка, сеньор, – отозвался капитан.
Трактирщик поманил его пальцами, и капитан подошёл с ним к стойке. Под стойкой у трактирщика Балтазара ровными и чистыми рядами стояли пустые бутылки.
– Вы несравненный виртуоз своего дела, сеньор, – сказал капитан, глядя на трактирщика с уважением.
Трактирщик довольно осклабился и пояснил с достоинством:
– Я много кидаю на досуге.
– Это чувствуется, – польстил ему капитан.
Он вернулся к столу, за которым опять все сидели на своих местах, даже цыган, который, впрочем, так и не поднялся со скамьи.
– Так насколько щекотливое у вас ко мне дело? – спросил у него капитан Санчес, как ни в чём не бывало продолжая прерванный разговор.
– Дело касается имущества короля, – тихо пояснил цыган и со значением посмотрел на испанца.
– О, я обожаю дела такого рода, – проворковал капитан Санчес и бросил быстрый взгляд в сторону коммодора Гранта.
Капитан тоже посмотрел на коммодора. Тот сидел и удовлетворённо жмурился, как большой сытый хищник.

****
По возвращении в порт капитана ждал на «Принцессе» сюрприз: десяток матросов самой разбойничьей наружности, сидящих в шлюпке у борта полакра и говорящих ему на всех языках мира, что их нанял коммодор Грант. Боцман Джонс угрюмо доложил капитану, что он ничего не мог поделать, как разрешить самозванцам причалить к полакру и подождать возвращения начальства. На борт он их, правда, не пустил, и всё это время он и Платон держали самозванцев на мушке.
Капитан посмотрел на коммодора. Увидев недоумение капитана, тот весело рассмеялся:
– Но, дорогой капитан Веласко! Нам же нужна команда: у нас не хватает матросов! Кстати, шлюпку я тоже купил!
И он с невозможно довольным видом поправил ногтем согнутого пальца свой тонкий ус.
Капитан промолчал – матросы действительно были нужны, вот только не пиратские. Но делать было нечего. Досадуя, что он не уследил за коммодором (и когда тот только успел?) капитан приказал боцману разместить новичков на баке.
Но этой ночью капитан с боцманом не спали. Спустившись через распахнутый люк к спящим матросам, туда, где тянуло тяжёлым духом человеческих тел и слышалось сонное бормотание, чмоканье, прокуренный кашель и храп, они по одному разбудили новичков и, зажимая им рты, вывели на палубу, где их держал на мушке Платон. И там капитан дал им зажать в зубах монету, объясняя, что новый матрос ему на борту не нужен. Так, с монетами в зубах и с рундуками в руках, ошарашенные и обрадованные матросы тихо погрузились в шлюпку и отчалили.
Утром коммодор не увидел на борту ни своей новой команды, ни своей новой шлюпки.
– Сбежали? Вот сучьи дети! Надо было их приковать, пока мы не вышли в море, – вскричал капитан, когда коммодор, глядя на него тяжёлым взглядом, сообщил об исчезновении новичков.
И капитан посмотрел на коммодора невинными голубыми глазами. Боцман Джонс выглядел ещё более невинным. Он объяснил, что ночью новые матросы заявили, будто коммодор Грант дал им расчёт и потребовал покинуть корабль немедленно – боцман сам помог спустить шлюпку, а беспокоить коммодора он не посмел.
Коммодор молча ушёл к себе, впечатывая в палубу каблуки.
С попутной струёй «Принцесса», «Архистар» и бриг «Гордый» снялись с якоря и покинули порт Пуэрто-Плато. Вместе со всеми на борту брига уходил и цыган Сальвадор, который назвал коммодору Грант новый пункт следования. Впрочем, как успокоил коммодор нашего капитана ещё вечером, от старого маршрута они должны были отклониться не так уж и сильно – только вернуться немного назад по тому же северному побережью Санто-Доминго и зайти в бухту Самана, чтобы взять некий ценный груз.
– Это не такая большая задержка, капитан Веласко. Зато денег заработаем. Возьмём неплохую монету, так сказать. Вы, разумеется, с нами в доле, – говорил коммодор в своей обычной обволакивающей манере.
Только взгляд, которым он смотрел на капитана, был удивительно напряжён, словно оттого, согласится капитан на этот крюк или нет, зависело многое для него.
– А что за груз? – небрежно спросил капитан только для того, чтобы оттянуть время.
– Как нам сказали, янтарь. Вы же знаете, его здесь добывают, – Коммодор не спускал с капитана цепких глаз.
Да, на северном побережье Эспаньолы издавна добывали амбру, – местный янтарь редких цветов, чёрного и голубого. Капитан дал согласие, и у коммодора словно какой-то стержень внутри, державший его в напряжении всё это время, опал или разрушился. Он словно обмяк, тут же улыбнулся и прикрыл глаза тяжёлыми веками.
– Вам понравится бухта Самана, – заговорил он, как бы между прочим, и провёл руками по своим волнистым волосам, приглаживая их. – Она не глубока и знаменита россыпью мелких островов. С моря её защищает гряда подводных рифов. Там красиво. Там пальмовые леса, белый песок и изумрудное море. А если искупаться под водопадом Эль-Лимон, то тогда, как утверждают матросы, можно прожить безбедно до конца своих дней…
Коммодор рассказывал ещё что-то, но капитан уже не слушал. Он понял, что всё это говорится так, для отвода глаз, что самого главного коммодор уже добился и теперь доволен. «Но почему они на нас не нападают?» – подумал капитан в который раз.
Коммодор был с ним исключительно любезен, просто ласков.

****
Густой сапфировый цвет моря под корпусом «Принцессы» стал меняться на отмелях и светиться всеми оттенками изумруда и золотистого янтаря.
Впереди по курсу из дрожащего знойного марева вынырнул мыс Самана – неприступные скалы высотой более десяти футов. О них с мерным грохотом разбивались волны. «Да, Колумбу повезло открыть Эспаньолу с другой стороны, у мыса Святого Николая. Здесь он бы точно не высадился», – подумал капитан.
Корабли вслед за «Гордым» прошли к бухте Самана и встали на рейде. Бухта была обширная: невысокая горная цепь, покрытая миллионами пальм, выходила, сползая с земли, к океану, а в воде тут и там виднелись рифы, лагуны, большие и мелкие островки. Цыган Сальвадор, оглядев берег в подзорную трубу, сказал, что караван с грузом ещё не подошёл и предложил подождать утра.
Ночью капитану приснился совсем короткий сон: он всплыл на поверхность воды в тёмной проруби и судорожно всхлебнул ледяной режущий воздух. Вода под ним дышала стылым металлом, своего тела он не чувствовал, задыхался и всё никак не мог вдохнуть полной грудью. Над ним было чёрное небо, очень холодное, очень неподвижное и цельное, без каких-то там живописных переливов и романтических мерцаний. Он резко обернулся, взметнув в воде ледяную кашу, запрокинул голову и увидел рядом огромный айсберг – айсберг был очень белый, очень монолитный и мёртвый…
Капитан проснулся, посидел на койке, прислушиваясь к своим ощущениям, потом встал проверить вахтенных. На палубе всё было спокойно.
Утром янтарный караван тоже не подошёл, и капитаны решили высадиться на берег и посмотреть это чудо природы – водопад Эль-Лимон, искупавшись в котором можно безбедно прожить до самой старости.
Были спущены шлюпки: коммодор, капитан, капитан Санчес, мистер Трелони и доктор Легг устремились к берегу, где на них налетели неотвязные мелкие мошки. Отряд, возглавляемый капитаном Санчес, двинулся к горам, обходя желтоватые скалы, которые вдали от береговой линии всё сильнее и гуще покрывались растительностью. Под ногами был известняк, изъеденный карстом, и приходилось всё время выбирать место, куда поставить ногу, чтобы не провалиться в расщелину или дыру. Из-под некоторых скал текли небольшие ручьи и речки с удивительно голубой пресной водой. Наконец, они вышли на какую-то тропу и пошли по ней круто в гору.
Несмотря на крутизну, идти по сухой земле было удобно: мошки уже отстали, тут и там на тропе попадались обломки скал, валуны, кактусовые заросли, раза два они перешли через ручьи, которые сбегали с гор. Зажатая с двух сторон высокими деревьями тропа петляла, уходила в ущелья, и тогда над их головами высились обрывы, поросшие мхом, а когда один обрыв уходил резко вниз, отряд шёл по карнизу над пропастью. Наконец, капитан Санчес сказал, что они пришли. Он довольно улыбался с видом фокусника, готового показать всем кролика из шляпы.
Скоро все услышали гул падающей воды и вышли на светлое открытое место. Зрелище было и, правда, невероятное: вода со скалы, высотой более десяти футов, падала в горное озеро широким веером. Струи водопада кипели белым, они скрещивались, переплетались, чтобы падать какое-то время единым потоком, и опять расходились многочисленными каскадами. Вода в самом озере была изумрудная. Все стали раздеваться на камнях у берега, а потом вошли в воду.
Холодная вода освежала разгорячённое тело, и это было приятно, но на дне ногам попадались острые камни. Обсохнув на солнце, моряки двинулись в обратный путь, и вот здесь на середине пути солнце внезапно исчезло. Пошёл мелкий дождь. Капитан Санчес озабоченно стал смотреть на небо, прибавил шаг, а потом остановился и, пропуская всех вперёд, дождался мистера Трелони – тот шёл последним.
– Надо идти быстрее, – сказал он сквайру. – Нас может застигнуть ливень…
Мистер Трелони удивился, но, догнав доктора, сказал ему тихо по-английски:
– Прибавьте шаг, доктор… Не то нас можем намочить…
Доктор небрежно хмыкнул и прибавил шаг.
И тут небо разверзлось. Дождь полил, как из ведра, и в минуту всё вокруг, все дальние горы и ущелья скрылись в белёсом тропическом ливне, струи которого падали с неба отвесным потоком, вколачивая, прибивая к земле, сразу превратившейся в рыжую жижу, всё, что на ней росло. Под ногами побежали весёлые ручейки. Чуть не падая, отряд стал спускаться вниз, но скоро все оказались по щиколотку в мутной воде и остановились. Вода прибывала и с каждой минутой всё быстрее и всё увереннее катила за собой увесистые камни. Ничего не оставалось делать, как уйти с тропы на обочину и стоять там, держась за корни деревьев.
«Да это же не тропа, это же русло горной реки», – мелькнуло в голове у капитана. И тут он услышал крик и оглянулся – сверху по «тропе» к нему, мимо коммодора, в потоках грязной воды катился мистер Трелони.
Капитан нагнулся и схватил сквайра за одежду, но корень, за который держался он сам, оборвался, и его в потоках грязи понесло вместе со сквайром под обрыв. Собравшись, капитан смог вышвырнуть сквайра на берег потока. Сам он продолжал стремительно лететь вниз, безуспешно пытаясь задержаться ногами и руками – но всё вокруг было мокрое, скользкое, непрочное.
Вдруг в него кто-то вцепился сзади. Мгновение капитан ещё скользил, и перед его глазами уже открылся безмерный простор обрыва и пропасти, затем движение его замедлилось, затормозилось, и прерывающийся голос коммодора Гранта прохрипел у него над ухом:
– Вправо. Берите же вправо, чёрт вас… Прыгаем! Раз, два… Три!
И капитан, ощутив резкий посыл, выбросил своё тело в сторону и вцепился в валун. За спиной капитана, намертво впившись в него руками, висел и одновременно поддерживал его коммодор Грант – он упирался ногами в другой валун.
– Ухватились? – выкрикнул коммодор, задыхаясь.
– Да! – выдавил капитан.
– Тогда вверх! – приказал коммодор и ослабил хватку.
Капитан подтянулся на валун, оскальзываясь ногами, закрепился на нём и ухватил коммодора за предплечье. Спустя минуту, оглушённые, грязные с ног до головы и плохо соображающие, коммодор и капитан выбрались на берег потока и замерли там, тяжело дыша, отдуваясь и приходя в себя.
– Капитан! Капитан! – словно из ваты донеслись до капитана отчаянные голоса сквайра и доктора.
– Я жив! Всё в порядке! Мы живы! – закричал капитан наверх.
Коммодора в это время громко звал капитан Санчес.
– Всё в порядке, Гарсиа, – крикнул коммодор Грант обессиленно. – Держитесь там крепче! Надо переждать ливень!
Ливень кончился неожиданно, так же как и начался. Сразу засияло солнце, и постепенно горный поток иссяк. От земли пошёл пар, затянувший туманом всё вокруг. С листьев диких бананов и с кроны деревьев на землю продолжали падать крупные капли воды. Снова запели птицы. С большим трудом отряд спустился на берег моря, где все сразу же бросились в воду, чтобы привести себя в порядок. Корабли спокойно стояли на рейде. Янтарного каравана ещё не было.
От грязевых потоков, скатившихся с гор во время ливня, вода в море помутнела. Зайдя по грудь в эту воду, мистер Трелони приблизился к капитану и тихо сказал:
– Дэниэл, вы опять спасли мне жизнь. Благодарю вас.
Он устало улыбнулся и сжал локоть капитана, чтобы тот прочувствовал всю важность его слов.
Губы у капитана дрогнули, он ответил неловко:
– Просто вы родились под счастливой звездой, Джордж.
И, помолчав немного, вдруг добавил:
– А вы заметили, что меня самого спас коммодор? Я не знаю, что думать… Он же бросился за мной с обрыва. Зачем? Может он сумасшедший?
Капитан растерянно поглядел в глаза мистера Трелони, но он не знал, что на это ответить. Отмываться начисто они отправились на свои корабли.

****
Только утром следующего дня с кораблей увидели человека на берегу.
С «Принцессы» и с «Гордого» были спущены шлюпки, но это оказался только гонец. Он обменялся с цыганом Сальвадором рукопожатием, поклонился всем присутствующим и доложил, что караван идёт следом и вот-вот прибудет на побережье. Капитанам ничего не оставалось делать, как ждать на берегу.
Окрестные скалы были красивы. Коммодор нашёл в одной скале большую карстовую воронку, позвал остальных, и они долго, лёжа на животе, разглядывали внизу озеро с синей-синей водой. В прозрачной толще воды плавали рыбы, на камнях сидели огромные крабы, а дальний край озера уходил в пещерную темноту. Коммодор вёл себя так же, как и всегда. Капитан старался не встречаться с ним взглядом.
Наконец, подошёл караван: десяток мулов и с ними сопровождающие: начальство держалось от погонщиков отдельно. Переговоры с капитаном Санчес вёл солидный господин, но капитану показалось, что главным был всё же не он, а другой, высокий испанец в чёрном костюме и широкополой шляпе – тот стоял молча, но взгляды всех караванщиков фокусировались исключительно на нём.
Вскоре тюки с янтарём стали грузить по шлюпкам, чтобы отвезти на «Гордый». Капитан, утомлённый и раздосадованный долгим ожиданием, зашёл в тень скалы и тихо встал там невдалеке коммодора. Неожиданно к коммодору подскочил капитан Санчес, схватил его за руку и оттащил к скале, не заметив, что в шаге от них, за выступом, стоит капитан.
– Это хефе Франсиско! Я узнал его! – сказал коммодору удивительно взволнованный капитан Санчес.
– Какой хефе Франсиско? – Коммодор ещё ничего не понял, но напрягся.
– «Начальник» Франсиско! Дон Франсиско Барреро! – вскричал капитан Санчес.
– Как? Тот самый? – По голосу коммодора чувствовалось, что он ошеломлён.
– Да, тот самый. Мне его показывали пару раз, – сказал капитан Санчес тише, но очень значительно.
– Так, Гарсиа. Но это же в корне меняет всё дело! – Ахнул коммодор и обрадованно рассмеялся.
И два пирата зашептались с самым довольным видом. Капитан не стал ждать, пока его обнаружат. Он ушёл от них дальше за скалу и вышел на берег с другой стороны. Здесь стоял и смотрел за погрузкой цыган Сальвадор, который покосился на капитана и пробормотал вдруг презрительно, показав подбородком на гружёную шлюпку:
– Что же? Шестой Дом захватывает только два градуса Льва.
Капитан ничего не понял и поднял удивлённо брови, но цыган больше ничего не сказал и вскоре отчалил на шлюпке вместе с охраной, которая должна была на «Гордом» сопровождать груз.
Перед отплытием капитан поднялся на «Архистар». На шхуне был полный порядок, матросы за время стоянки немного отдохнули, штурман Пендайс ждал дальнейших указаний.
– Отплываем на Тортугу, – сказал ему капитан, и лоб его собрался многочисленными складками. – Вот мы с вами и контрабандистами стали.
– Ничего не имею против того, чтобы пощипать испанского короля, – ответил ему штурман Пендайс и витиевато пошевелил в воздухе волосатыми пальцами мощной пятерни. – Дивная манипуляция…
– А вы знаете, что потомки Колумба судятся с испанской короной до сих пор? – вдруг сказал доктор Легг, и его кошачьи глаза озорно вспыхнули. – Когда в 1500 году Колумб был арестован и предан суду, он потерял все свои привилегии. А они были немалые…
– Да! Он получал десять процентов всех доходов с территорий и одну восьмую от любой торговой сделки, – вторил доктору мистер Трелони.
– А! Так это мы с вами, благородные доны, за Колумба его часть дохода получать будем? – воскликнул капитан и рассмеялся.
– Да, чёрт побери! Надо восстановить попранную справедливость! – возмущённо вскричал штурман Пендайс.
Доктор и сквайр весело захохотали.

****



Глава 17. Гигант в малиновом камзоле

      Утром следующего дня корабли отплыли на остров Тортуга.
Переход вдоль северного побережья Эспаньолы прошёл спокойно, погода благоприятствовала, и одним прекрасным днём два пиратских корабля вместе с «Архистар» бросили якорь в знаменитой бухте острова рядом с другими, явно пиратскими кораблями. «Принцесса» и «Гордый» задерживаться в бухте не стали.
– Нам надо доставить груз, но мы скоро вернёмся, – сообщил коммодор капитану перед отплытием в своей обычной, мягкой манере. – А вы здесь пока осмотритесь, поищите родственницу. Вас никто не тронет – все уже поняли, что вы со мной… А главное: на Тортуге нет капитана Красавчика Джона – я уже узнал. Он далеко.
Коммодор усмехнулся, прикрыл веки и задумчиво погладил указательным пальцем свой тонкий ус. Потом бросил цепкий взгляд на капитана и проговорил, словно бы, между прочим:
– Ведь наш уговор остаётся в силе?
Капитан молча кивнул. Потом, уже на шхуне, он говорил мистеру Трелони:
– Коммодор вернётся… Я знаю, что он вернётся. Только не понимаю – почему. Что-то его возле нас держит… Может он надеется захватить «Архистар»? Тогда он почему-то медлит, он словно бы ждёт чего-то…
Сквайр не знал, что ответить. Он молча вздохнул, потом сказал:
– Но коммодор никак не нарушает наших планов… Скорее наоборот. Мы на Тортуге, и нам никто не мешает. Что же ещё?.. Займёмся поисками.
Капитан и мистер Трелони некоторое время смотрели друг на друга, как два заговорщика
– Коммодор говорит, что всех местных жителей должен знать хозяин местной таверны, некий Уайт, – сказал капитан многозначительно.
– Значит, надо наведаться в таверну к этому Уайту и прямо сегодня, – ответил сквайр не менее веско.
И посовещавшись, впрочем, совсем недолго, они пришли к мнению, что доктора Легга пора посвятить в тайну сокровищ. Платон опять позвал доктора на консилиум в каюту капитана. Доктор, довольно посмеиваясь, не замедлил явиться. Увидев сидящего на койке капитана и стоящего рядом с ним мистера Трелони, доктор насторожился и выдохнул:
– Господа, в чём дело?
Оторопевшего доктора посадили на стул. Сквайр предусмотрительно выглянул за дверь, а увидев в коридоре Платона на часах, кивнул ему и плотно закрыл дверь опять.
– Мистер Трелони, рассказывайте вы – это ваша тайна, – сказал капитан.
– Господа, да в чём дело? Вы меня интригуете! – воскликнул доктор и заелозил на стуле.
– Сейчас мы всё вам расскажем, – начал сквайр торжественно.
Он встал рядом с доктором и опёрся рукой на спинку его стула. Доктор Легг повернулся к нему в пол-оборота и задрал голову. И в такой нелепой, даже весьма неудобной позе он и выслушал рассказ мистера Трелони о сокровищах Диего де Альмагро, о трёх частях древнего испанского манускрипта и о девяти парах координат, по воле злого случая раскиданных по всей Атлантике.
– Да-а, – сказал доктор потрясённо. – Так значит, вы, господа, ищете сокровища?
– Ищем, доктор, ищем, – подтвердил мистер Трелони. – И предлагаем, конечно же, и вам искать вместе с нами. Вы получите свою долю от найденного клада, весь экипаж тоже, разумеется, но его решено пока в известность не ставить. Ну, сэр? Что вы на это скажите?
– Скажу, что интереснее истории я в жизни своей не слышал, но только… – начал говорить доктор.
– Никаких «но» и никаких «только»! – азартно перебил его сквайр, в увлечении подняв руки к голове по своей привычке. – Я жду от вас только: «Конечно, Джордж»!
– Конечно, Джордж, но только… – начал доктор опять.
– Без «только»! Скажите только: «Только, Джордж», без «только». Тьфу, доктор, вы меня вконец запутали своим «только»! К чёрту «только»! Вашу руку – «да» или «нет»? – вскричал разошедшийся мистер Трелони.
– Вот вам моя рука, Джордж! Конечно же, «да», – сказал доктор Легг.
Он встал и протянул мистеру Трелони руку, которую тот с жаром пожал.
– Слава богу, джентльмены, наконец-то вы поладили, – сказал капитан, смотревший всё это время на сквайра и доктора с улыбкой.
Когда оба джентльмена вышли из его каюты, капитан проговорил задумчиво:
– Вот только, что хотел сказать доктор своим «только»? Тьфу, пропасть!.. Вот привязалось!
И капитан в изнеможении упал на койку. Тут в каюту заглянул Платон, которому из-за двери послышалось, что его зовут. Капитан тут же вскочил на ноги и замер в боксёрской стойке.
– А, пришёл? Ну, так умри, несчастный! – крикнул он.
Платон моментально включился в игру и попятился, делая медленные, но грозные удары по воздуху своими мощными кулаками. Капитан наступал на него, не менее грозно и медленно, и вдруг сделал быстрый выпад правой. Платон увернулся. И так, молотя по воздуху кулаками, они вывалились на палубу, где удары и выпады руками и ногами стали стремительнее и весомее.
– Ну, давай! Ползёшь, как вошь по одному месту! – кричал капитан, боком подступая к лестнице на квартердек и отбиваясь одной рукой от Платона.
Штурман Пендайс, который как раз находился на квартердеке, даже головы не повернул, только покосился вопросительно – не нужно ли чего? На шхуне уже привыкли: всё своё свободное время капитан учил Платона боксировать.
За этой сценой во все глаза наблюдала свободная часть вахты, столпившаяся на шкафуте*.
– Матерь божья, – забормотал кто-то за спиной Бенджамина Ганна. – Это что же такое деется-то?
Ганн оглянулся: матрос с «Принцессы» стоял, разинув рот, глядя, как капитан дерётся со своим вестовым, а все остальные только смотрят.
– Это, брат, бокс называется, слыхал? – спросил Ганн.
– Слыхать-то слыхал, что вы, англичане, молотите друг дружку почём зря, но никогда не видал, что б я сдох! – Матрос был потрясён.
– Это у нас забава такая, веселимся мы это так, – ответил Ганн, ухмыляясь, и сжал возле самого носа матроса здоровущий мосластый кулак.
Тут капитан сказал Платону «стоп» и велел ему одеваться, чтобы идти на берег. Боцману капитан приказал спускать шлюпку.

****
Таверну Уайта обступала густая толпа, которая кричала, угрожая разнести заведение.
В толпе шныряли торговцы. Они дёргали орущих за рукава и требовали купить у них всё подряд. С немногочисленных возов, стоящих поодаль, раздавались призывные крики, на которые никто, впрочем, не обращал внимания:
– Морские языки-и! Пи-икша живая! Макре-ель! Мак-макрель!.. Чулки полотняные, на шиллинг четыре пары! Две связки репчатого лу-уку!
Капитан остановился, осматриваясь кругом и прислушиваясь к грозной толпе возле таверны.
– Что здесь происходит? – спросил у него ошеломлённый мистер Трелони.
– Насколько я понял, здесь только что произошла травля быка собаками, мистер Трелони, – ответил капитан и стал сноровисто пробираться вперёд, прокладывая дорогу.
– И чего они все хотят? – крикнул ему в спину сквайр, стараясь перекричать шум.
Капитан обернулся и остановился. Сказал, косясь на доктора Легга:
– Они хотят справедливости. Они кричат, что это охмурёж, если бык отбился от пяти здоровущих собак и растоптал их. Они хотят, чтобы быка снова привели и уже затравили насмерть… Они хотят на это смотреть.
Капитан пошёл дальше, но наткнулся на человека огромного роста, одетого в расшитый звёздами малиновый камзол, – человек явно не хотел уступать дороги. Капитан молча свильнул от него в сторону, обернулся, протянул руку к мистеру Трелони и провёл его и доктора вперёд себя, даже не глянув на невоспитанного гиганта. Платон обошёл гиганта, ошеломлённого неожиданным и дерзким манёвром капитана, со спины.
У самых дверей таверны, рядом с пустыми бочками для сбора дождевой воды (на Тортугу шхуна прибыла в самый конец сухого сезона – в августе месяце), их обдало вонью от сидящего здесь авраама – профессионального нищего, симулирующего сумасшествие. У него тряслась голова, закатывались глаза ко лбу, он норовил упасть оземь, только почему-то всё не падал. Мистер Трелони бросил ему в кружку пенни. Когда джентльмены прошли внутрь мимо орущего и отбивающегося от толпы хозяина таверны, авраам перестал трястись, осмотрелся по сторонам, поднял кружку и быстро, целенаправленно двинул куда-то, отпихивая зазевавшихся прохожих со своего пути.
В таверне Уайта, как и в любой другой подобной таверне, было темно и душно, неразборчиво пахло всем съестным подряд, витали пары дрянного винца и запахи прогорклого масла, сгоревшего в лампах. И в этом спёртом воздухе висел многоязычный гул – это спорили, кричали, пьяно плакали и играли в азартные игры мужчины самого диковинного вида и женщины, вида ещё более странного. И все они были взвинчены и обозлены неудавшейся, по их мнению, травлей быка.
Наши джентльмены стали высматривать себе место поспокойнее. На их счастье какая-то компания как раз покидала таверну, и джентльмены сели за освободившийся стол почти в центре зала. Гул голосов вокруг них настороженно стих на минуту, потом соседи загомонили с удвоенной силой, но атмосфера нездоровой заинтересованности вокруг джентльменов стала словно ещё плотнее.
Бухая тяжёлыми башмаками, к ним подбежал хозяин таверны, который каким-то внутренним нюхом, присущим одним только кабатчикам и торговцам, ещё у входа распознал в только что вошедших непростых гостей. Капитан заказал ему пива на всех и сразу положил на стол монету. Хозяин жадно схватил её и убежал выполнять заказ. Вскоре он вернулся с кружками, на которые мистер Трелони подозрительно покосился и обречённо вздохнул.
Джентльмены разобрали кружки и, отхлебнув пива, невольно прислушались к разговорам, которые происходили вокруг них.
– Всё правильно, – говорил степенный, солидный моряк за соседним столом. – Но только случай этот произошёл не с Хорьком Купером, а с моим отцом, да покоится он с миром.
– Да лопни твои бесстыжие глаза! – ответил ему собеседник. – По-твоему, я вру? Провалиться-б-тебе-в-триисподню!
– Да! Брешешь, как собака, – сказал степенный моряк и грязно выругался.
– Держал бы ты лучше свой поганый язык за зубами! – заорал в ответ собеседник и тоже выругался.
– Сам держал бы ты лучше! А то, как тресну – мослов не соберёшь! – сказал степенный моряк и медленно поднялся из-за стола.
– Ха! Треснул один такой… Ослиный хвост! Без ослиной задницы остался, – сказал его собеседник и тоже поднялся.
Завязалась рукопашная, но вскоре дерущихся разняли.
И тут невдалеке, в проходе между столами кто-то упал, вскинув руки и саданувшись головой о каменный пол, что есть мочи. Гул голосов вокруг упавшего стих, и в этой приглушенной тишине кто-то явственно произнёс:
– Да это же Жан-музыкант! Сдох он, что ли?
– О!.. Я ставлю четверть гинеи* на то, что он сдох! – тут же выкрикнул кто-то.
– А я ставлю четверть гинеи, что он просто в отключке! – завопили из другого конца зала.
– Четверть гинеи за то, что – сдох! – раздались другие голоса.
– А я спорю, что он просто так лежит, отдыхает! Не такой Жан-музыкант олух, чтобы взять и отдать богу душу в какой-то там сухопутной таверне! – раздался голос из сильно пьяной компании матросов.
Вокруг лежащего стала образовываться толпа.
– Что они делают? – в ужасе воскликнул доктор Легг.
– Они спорят, доктор, – горько ответил капитан. – Разве вы забыли, что наш народ очень любит делать ставки, а тут такой прекрасный повод для пари.
– Но этому человеку нужна помощь! – вскричал доктор.
И прежде чем джентльмены успели схватить его за руку, доктор вскочил с места и ринулся со своей сумкой к упавшему с криком:
– Пропустите меня! Я – врач!
Доктор пробрался к лежащему матросу, присел перед ним на колени и стал его осматривать. Капитан поднялся, бросив мистеру Трелони:
– Сидите.
Сам он двинулся за доктором следом, энергично расталкивая окружающих с дороги, протискиваясь между их потными спинами и животами.
– Этому человеку надо срочно пустить кровь! У него удар… Помогите мне перенести его в другое место! – сердито говорил доктор, отпихивая от себя ноги толпящихся, которых вокруг него становилось всё больше.
– Как это пустить кровь? – возмущённо завопил пёстро одетый крепыш, стоящий поблизости. – Я поставил кучу монет, что Музыкант уже отдал концы! Нет, пари в этом случае будет не честным!
И крепыш витиевато и с удовольствием выругался. Толпа восторженно захохотала. Когда хохот утих, со всех концов таверны раздалось:
– Да, пари тогда будет не честным!
– Пусть лежит! Если его кто тронет – будет иметь дело со мною! – грозно проревел крепыш и выхватил саблю.
Толпа вокруг него невнятно, но одобрительно зашумела. Доктор поднялся с колен и стал растерянно озираться, вглядываясь в лица хохочущих.
– Пойдёмте, Джеймс. Мы ничем не сможем помочь этому малому, – сказал капитан и потянул доктора за рукав, поднимая с пола его сумку. – Вы видите, как они настроены? Нас с вами сомнут.
Доктор дал себя увести, он был ошеломлён. Капитан, плечами распихивая людей, пошёл к столу, где их уже озабоченно высматривали Платон и мистер Трелони, который даже встал со своего места. Доктор упал на скамью, прикрыл рот ладонью и уставился в стол застывшим взглядом.
– Но это же люди! – прошептал он через некоторое время и недоумённо потёр лоб рукой.
– Да, люди. А люди любят пари. А повод может быть любой, – сказал капитан горько. – Только мы здесь с вами по делу… Мистер Трелони, идите к хозяину.
И, глянув на Платона, он приказал:
– Платон, сходите вместе.
Сквайр и Платон стали пробираться к стойке через толпу, окружающую Музыканта. Капитан проследил за ними взглядом, и когда их не стало видно за спинами толпящихся, повернулся к столу, взял свою кружку и чокнулся с кружкой доктора, который всё так же оцепенело сидел напротив. И тут он услышал:
– Ты – мерзкая тварь, а мать твоя – подзаборная шлюха.
Капитан поставил кружку, обернулся и посмотрел через плечо: за его спиной стоял давешний невоспитанный гигант в одном камзоле, расшитом звёздами, и скалил зубы в ухмылке. Вокруг них постепенно разливалась напряжённая тишина: все ждали, что будет дальше и готовились к потехе.
– Какие нехорошие слова. Но неужели ты думаешь, баран, что я тебе поверю? – процедил капитан сквозь зубы. – Отойди и не мешай нам веселиться.
Окружающие загоготали. Капитан опять повернулся к доктору, который смотрел на него страшными глазами, и тут же ощутил на плече чью-то руку и обернулся: неотвязный гигант в малиновом камзоле тянул его со скамьи. Капитан дал увлечь себя, быстро перекинул ноги через скамью, и коротко, без замаха, ударил гиганта кулаком в солнечное сплетение. Тот выдохнул, – при этом капитана обдало могучим чесночно-винным духом, – согнулся пополам, судорожно захватал воздух ртом, силясь вздохнуть, и упал на колени.
Капитан повернулся от поверженного гиганта опять к столу и застыл, как вкопанный, потому что не увидел доктора на месте. Доктор Легг исчез, исчез вместе со своей сумкой, словно бы его никогда за столом не было. Капитан побледнел, вскинулся и тут же почувствовал ослепляющий удар по голове. В глазах у него всё потухло, и последнее, что он осознал краешком помертвелого мозга, был жалобный звон разбитого стекла.
А потом весь мир перестал для него существовать.

****



Глава 18. Смерть Дональда Гранта

Когда почти задохнувшемуся доктору Леггу размотали голову, вытащили кляп изо рта и разрезали верёвки на руках, он понял, быстро оглядевшись, что находится на палубе корабля, плывущего в неизвестном направлении. Вокруг него стояли пёстро одетые люди и жадно рассматривали его. Их лица не предвещали ничего хорошего.
– Ещё лягается, зараза, – обиженно прорычал кто-то сзади.
Доктор лихорадочно повернулся на голос. Отвратительного вида субъект с давно не бритой жёлтой, испитой физиономией потирал колено и сердито смотрел на него снизу вверх. Тут же доктор услышал, как другой голос произнёс:
– Поговори мне… Того… Подумаешь, пнули его разок! Зато у нас… Того… Есть теперь целый настоящий доктор!
Доктор Легг опять обернулся на голос: человек в синем бархатном жюстокоре, по виду – сущий громила, стоял и умильно смотрел на него маленькими, налитыми кровью глазками.
– Где я? Что происходит, чёрт побери? – сердито выговорил доктор Легг, он уже понял, что его похитили, был зол, ему было смутно и обидно, а ещё он не ожидал для себя ничего хорошего.
– Ты на борту «Пенителя морей», – ответил громила и добавил сладострастно: – Доктор!
Видимо, слово «доктор» доставляло громиле страшное удовольствие, толстые губы его лоснились в улыбке, он только что не светился от радости.
– Надо вылечить нашего капитана, доктор. Его это… Того… Поранили в шею, – сказал громила, машинально вытирая вспотевшие от мыслительного усилия ладони о полочки своего жюстокора. – Он не ест, и, даже того… Не пьёт даже, во!.. А пуля из шеи… Того… Никак не выходит. Сам капитан Барранкилья! Слыхал?
– Хм, – промычал доктор, он опустил глаза и стал растирать себе затёкшие руки.
Тут он услышал продолжение.
– Прежний наш доктор. Того… Запросил слишком большую долю. И мы его это… Того, – сказал громила.
Доктор ошарашенно глянул на него: глаза громилы остекленели, во взгляде не осталось ничего разумного, даже ничего человеческого не осталось, и он улыбался.
– Поаккуратнее надо с учёными людьми! – пробормотал доктор Легг, его лицо от возмущения охватило огнём.
Но он уже понял, что убивать его пока не собираются, и велел строгим голосом отвести себя к пациенту.
По заплёванной, замусоренной палубе доктора отвели в каюту капитана Барранкилья. Там было сумрачно, пахло устоявшимся запахом рома, давно не стиранным бельём и свежей кровью. У доктора от этой вони перехватило дыхание.
– Я ничего здесь не вижу! – сердито выпалил он. – Давайте выйдем на палубу!
Доктора повели опять на палубу. Следом за ним, под руки, вывели капитана и посадили в моментально подставленное кресло. Это был невысокий, грузный человек с перекошенным, неясным лицом, в пёстрой, но богатой одежде. Доктор осторожно размотал окровавленные тряпки, которыми была укутана шея пациента.
Скоро доктору стало понятно, что капитан Барранкилья ранен в горло, причём пуля застряла где-то в гортани, и что к пуле никак не подобраться. Во время осмотра капитан придушенно, со свистом дышал, судорожно зажмурив глаза.
Доктор Легг с тоской посмотрел вокруг: его теснили какие-то гнусные рожи, и эти рожи напряжённо следили за его действиями… «Пристрелят меня здесь», – обречённо подумал он и попросил пациента поднять руки. Капитан Барранкилья открыл глаза, – в них читался дикий, животный ужас, – и широко расставил руки с толстыми короткими пальцами, не переставая глядеть на доктора с мученическим и затравленным выражением, с каким кролик, наверное, смотрит на удава в последние минуты своей жизни.
Доктор помедлил мгновение, вздохнул, словно собираясь с силами, а потом двумя руками легонько пощекотал пациента под мышками. Капитан Барранкилья всхлипнул, хихикнул, закашлялся, трясясь всем плотным телом, и выплюнул вместе с брызгами крови злосчастную пулю прямо в лицо доктору. Тот машинально утёрся рукавом, нагнулся и поднял покатившуюся пулю с дощатой, давно немытой палубы из-под ног отшатнувшихся пиратов. Гнусные рожи вокруг ликующе завопили, стали хлопать друг друга по плечам и груди, обниматься, хохотать. Раздались выстрелы. Доктор отдал пулю потрясённому пациенту, который продолжал сидеть с поднятыми руками, опустил ему руки и принялся спокойно накладывать повязку.
– Я же говорил вам, что это… Того! Хороший доктор! – заорал громила, перекрывая вопли всех.
Капитана Барранкилья увели под руки. Доктор Легг улыбался, провожая пациента взглядом. Потом улыбка его погасла… «А теперь что», – подумал он с тоской.
– А теперь, доктор! – заорал громила азартно, дёргая доктора за рукав. – Теперь надо посмотреть… Того! Кривого Чарли!
– И давно он кривой? – со страхом спросил доктор.
Вокруг него раздался новый взрыв хохота. Кто-то сзади крикнул издевательски:
– Как мама родила!
Доктор Легг помертвел… «Точно пристрелят», – подумал он.
– Не трясись, доктор! – засмеялся громила, легонько и доброжелательно хлопая доктора по животу костяшками пальцев грязной руки. – Кривого Чарли… Того… Пырнули в ляжку. Сейчас мы его приведём! И того… Всех притащим, кого сможем!
Громила оглядел своих товарищей дурным взглядом и вдруг заорал, что есть мочи:
– И посадить мне доктора в кресла! А то я вас тут всех!.. Того!
Доктора схватило сразу несколько пар рук, и его потащили к креслу, в которое он вынужден был сесть. Солнце катилось к вечеру, но к ночи доктор Легг успел осмотреть и перевязать всех раненых, которых на «Пенителе морей» оказалось немало.

****
То, что капитана и доктора похитили неизвестные, на «Архистар» узнали сразу, как только мистер Трелони и Платон прибежали на корабль. Штурман Пендайс потемнел с лица и сжал челюсти. Команда заволновалась. Раздались призывы не оставить в таверне Уайта камня на камне. Штурман поднял руку, требуя тишины, оглядел всех тяжёлым взглядом и отобрал нескольких человек. Командование на корабле он передал Бену Ганну, сказав ему:
– Стой в бухте и никого не выпускай из неё, ни единой лодки, даже если тебе придётся стрелять из пушек… И держи ухо востро, Ганн, вишь ты, дела какие? Я – на берег.
На берегу штурман что-то тихо приказал матросам и отправил их в разные стороны гавани. Сам он с мистером Трелони, Платоном и двумя матросами пошёл в таверну Уайта.
В таверне Уайта было ещё полно посетителей. Штурман Пендайс подошёл к стойке, за которой стоял и привычно излучал улыбку вновь вошедшим трактирщик, недобро глянул на него и, ни слова не говоря, прошёл в дверь, ведущую на кухню. За ним туда же и так же молча двинулись мистер Трелони, Платон и матросы. Перепуганный трактирщик рванул следом.
На кухне штурман взял табурет и, по-прежнему не говоря ни слова, сел посредине зальца лицом к двери. Повара, вжимаясь в стены и сшибая развешанную на них утварь, побежали с кухни, как тараканы. Матросы схватили трактирщика, подтащили его к штурману Пендайсу и тряхнули. Побледневший, перепуганный до смерти трактирщик чудом удержался на ногах, захватал воздух ртом и залился слезами.
– В твоём заведении сегодня были похищены два человека. Я думаю, ты знаешь, что случилось, – сипло прохрипел штурман и стал громогласно откашливаться.
Мистер Трелони перевёл дыхание, он не мог отвести глаз от лица штурмана – оно было ужасно, он никогда таким мистера Пендайса не видел… Мистер Трелони подумал, что рядом с ним сейчас находится совсем другой человек, не тот, кого он знал до этого. Загорелое лицо штурмана казалось совсем бронзовым, щетина на подбородке отливала синевой, серые глаза стали тёмными, свинцовыми, как грозовые тучи. Массивная нижняя челюсть производила особенно гнетущее, просто страшное впечатление. Сидел штурман, широко раздвинув ноги, и на трактирщика не смотрел. Да он ни на кого не глядел, уставившись в пол стеклянными глазами.
– Матерь божья, я не знаю. Я не видел! – завопил трактирщик, он затрепыхался всем рыхлым телом в руках матросов, правый глаз его мелко задёргался вместе со щекой.
– В твоём заведении хватают людей, а ты не видел, – медленно повторил штурман с издёвкой. – Сейчас ты воспаришь в облака, и здесь появится новый трактирщик… Надеюсь, он будет внимательней.
И сделал отстраняющий жест рукой. Матросы потащили упирающегося трактирщика к выходу. Тот хотел крикнуть, но захлебнулся рыданиями.
– Стойте! – вскричал мистер Трелони, он подбежал к трактирщику и обернулся к штурману, уговаривая: – Я уверен, что этот человек сейчас нам всё расскажет!
– Я расскажу! – завизжал трактирщик, пытаясь вырваться. – Я всё расскажу!
– Ну! – сказал штурман и поднял на трактирщика глаза.
Трактирщик посмотрел в глаза штурману, и его заметно передёрнуло. Он быстро пробормотал:
– Того господина, который сидел за столом с сумкой, схватили матросы с «Пенителя морей». «Пенитель» сегодня покинул бухту.
– И где нам его искать, этого «Пенителя»? – прохрипел штурман.
– «Пенитель морей» мог пойти на северное побережье Эспаньолы, в залив Крус. Ему срочно требуется килевание… А он там всегда для этого встаёт, заодно берёт воду.
– А второй человек где? – спросил штурман. – Кто его схватил?
– Этих я не знаю… Клянусь, что этих я не знаю! Но я узнаю! – истово закричал трактирщик и затряс головой так, что мягкие щеки его замотались. – Завтра же я всех расспрошу, всё выведаю и вам доложу! Всё доподлинно!
– Не завтра же, а сегодня же, сейчас же, – сказал штурман, медленно поднимаясь. – А чтобы ты не забыл, я оставлю у тебя своих матросов. Они будут приглядывать за тобой.
Штурман встретился глазами с ближайшим матросом и коротко кивнул ему.
– И ещё, – штурман остановился. – Кто из местных хорошо знает побережье? Нас надо отвести в залив Крус.
– Чарли Беленький, – залепетал трактирщик услужливо. – Он знает все воды вокруг. И он сейчас в таверне… То есть, был.
Трактирщик Уайт вывернул шею в сторону зала, оглядываясь. Штурман кивнул, и трактирщик, отпущенный матросами, задом вылетел в дверь кухни. В зале он быстро огляделся, почему-то осёкся и уже робко, указывая из-за своего плеча большим пальцем согнутой руки, придушенно сказал штурману:
– Вон тот человек.
После этого он отыскал глазами поваров, которые со страхом выглядывали из-за стойки, и прошипел им:
– Жаркое сгорит! Убью!
Повара кинулись на кухню. Штурман, мистер Трелони и Платон подошли к столу, за которым в полном одиночестве сидел небольшой угрюмый господин и провалившимися глазами смотрел на них. И на столе перед этим господином совсем неопасного вида уже лежал пистолет.
– Мистер Беленький, мы вам хорошо заплатим! – вскричал сквайр, умоляюще вскидывая руки. – Выслушайте нас. У нас есть для вас работа.
Штурман Пендайс первым подсел к столу.

****
Когда они вышли из таверны, мистер Трелони сказал штурману:
– Как вы меня напугали, мистер Пендайс. Ещё мгновение, и я бы решил, что вы, и правда, собираетесь повесить этого несчастного Уайта.
Сквайр улыбнулся и посмотрел на штурмана, ожидая ответную улыбку и какие-то объяснения, но штурман молчал: твёрдого рисунка рот его был сурово сжат, прищуренные стеклянные глаза не смотрели на сквайра. У того похолодело в груди. Больше он штурмана ни о чём не спрашивал.
У своей шлюпки они подождали матросов, посланных за известиями. Вскоре те подошли и сообщили, что кроме «Пенителя морей» из бухты Гран-Пас сегодня никто не выходил, все другие корабли остались на месте.
Утром мистер Трелони, Платон и несколько матросов с «Архистар» ушли на шасс-маре Чарли Беленького на поиски «Пенителя морей». Штурман Пендайс рассудил, что килевание – это работа долгая и трудная, и пока «Пенителя» полностью разгрузят, пока его закрепят канатами, пока наклонят, пока счистят ракушку да просмолят корпус – пройдёт не один день. А за это время им надо отыскать капитана.
Так что мистеру Трелони поручалась только разведка, а в бой вступать с превосходящими силами противника запрещалось категорически. И получилось так, что судьба доктора Легга стала зависеть от поисков капитана. При этом штурман Пендайс со всей определённостью заверил команду, что капитан жив (иначе его убили бы сразу) и что находится он (скорее всего) всё ещё в посёлке Бастер либо на кораблях в гавани.
Когда Чарли Беленький бросил якорь на своём шасс-маре западнее бухты Крус, мистер Трелони со своим отрядом добрался до «Пенителя» по суше, правильно рассудив, что со стороны моря у пиратов обязательно должны находиться дозорные, а вот со стороны суши отряд никого не встретит.
Сквайр подполз на животе к краю обрыва и посмотрел в зрительную трубу на пиратский лагерь. Внизу, у самого берега, стоял корабль, сновали пираты, на кромке песка и прибрежной травы белели палатки, сделанных из срубленных жердей и парусины. Мистер Трелони лежал очень долго, но, сколько он не всматривался в берег, доктора ему увидеть не удалось.
«Не уйду отсюда, хоть целый день буду лежать, но найду доктора», – решил он и тут же услышал протяжное:
– Доктора к капитану Барранкилья!
Мистер Трелони встрепенулся: кричал рослый детина в синем жюстокоре, появившийся вдруг из большой палатки. Сейчас же возле другой палатки образовалось движение, поднялась суета, раздались возгласы, парусина от её входа откинулась, и наружу вылез доктор Легг. В руках у него была бутылка, он приложился к ней и медленной, плывущей походкой пошёл к капитанской палатке.
– Чёрт побери, – сказал мистер Трелони восхищённо, стукнул ладонью по зрительной трубе, складывая её, и пополз к своим, изо всех сил вжимаясь в землю.

****
Когда шасс-маре Чарли Беленького вернулся на Тортугу, штурман Пендайс встретил мистера Трелони неутешительным известием, что капитан всё ещё не найден.
Штурман за это время успел объявить в Бастере и соседнем посёлке Кайон награду тому, кто укажет хоть малейшую нить, которая смогла бы привести к капитану. Немногочисленные колонисты, охотники и флибустьеры нервно чесали в затылках, глаза их блестели от жадности, но ничего существенного они сообщить не могли. Правда кто-то из рыбаков поднялся на «Архистар» и рассказал, что он, вроде как, видел субъекта огромного роста в малиновом камзоле с вышитыми на нём золотыми звёздами в посёлке Кайон. Штурман дал рыбаку денег, что разохотило обитателей обоих поселков по части получения награды ещё больше, но сообщение это ни к чему не привело: в Кайоне этот золотозвёздный субъект больше не появлялся. Штурман объявил, что повышает награду за сведения о судьбе похищенного капитана Линча. Посёлки заволновались – сумма была приличная.
Тут вернулась «Принцесса» и с нею бриг «Гордый», на борту которого уже не было капитана Санчес: коммодор Грант, мягко глянув на штурмана Пендайса янтарными в крапинку глазами, объяснил вскользь, что капитан Санчес погиб в бою, что штурману было сейчас, впрочем, совершенно не важно. Вернувшиеся корабли встали на рейде рядом с «Архистар», ещё плотнее закупорив выход из бухты другим судам. Матросы с «Принцессы» и «Гордого» по приказанию коммодора Гранта тоже занялись розысками капитана.
Как назло, два флибустьерских корабля намеревались покинуть гавань Бастера, и их капитанов злила непредвиденная задержка: штурман Пендайс заявил, что ни одна посудина из бухты не выйдет, как только после его личного досмотра. Флибустьерские капитаны молчали, хмурились и хватались за пистолеты: они сочувствовали «Архистар», оставшейся без капитана, но всё же, лезть на их корабли… Да это же чистой воды пиратство!.. Кризис назревал, как гнойный нарыв, и обещал вылиться в вооружённое столкновение.
И тут матросы, оставленные в таверне, привезли на борт шхуны трактирщика Уайта, у которого для штурмана Пендайса было срочное сообщение.

****
Капитан поднимался из подвала по лестнице.
Кругом было темно, гулял ледяной ветер, и по мере того, как он поднимался, светлее не становилось, и это было тем более странно, потому что в руке его был факел, который хоть и дымил, потрескивая время от времени, но всё же как-то горел. Капитан еле двигался: глаза отказывались смотреть, его мутило от жестокой головной боли, а ноги едва переставлялись, будто на них висели каторжные колодки. Снизу, из подвала, его догонял тоскливый собачий вой.
Капитан был на лестнице не один: ему беспрестанно попадались люди, которые, вжимаясь в стены, уступали дорогу, какие-то двери хлопали, открываясь и закрываясь где-то совсем рядом, кто-то окликал его, но когда он оборачивался, то никого не видел. Какие-то горькие мысли, какие-то неясные образы сверлили ему мозг, выскабливали его, ввинчиваясь в самую середину и делая боль совершенно невыносимой… «Только бы добраться до кровати, только бы доползти, не упасть, не свалиться, больше мне ничего не надо», – думал он.
Наконец, ему удалось открыть дверь, и там, в полумраке комнаты, он увидел, к своей досаде, совершенно ненужного сейчас, когда ему так плохо, совсем лишнего здесь человека, тёмный силуэт которого казался странно и смутно знакомым. С каждой секундой капитан чувствовал всё острее, всё ярче, что знает его. Человек шагнул к окну и с треском раздвинул шторы. Солнечный свет хлынул на капитана, и он, ослеплённый этим сиянием, почти узнал этого человека. И когда капитан, с каким-то ужасом даже, готов был понять, когда он готов был, наконец, осознать, кто это перед ним – он очнулся…
Капитан лежал на спине, кругом было темно и ничего не видно, и у него раскалывалась голова от боли. Он попробовал встать, шевельнуть рукой, потом ногой – ему это не удалось. Капитан с тягостным недоумением понял, что крепко связан и вместе с жалобным звоном разбитого стекла, прозвучавшим в его гудящей от боли голове, он вспомнил всё, что было до того, как его ударили бутылкой. Испуганная мысль о докторе встрепенулась, придавлено дёрнулась в едва тлеющем его сознании, и он позвал, что было сил:
– Доктор! Вы здесь?
Никто ему не ответил. Зато где-то рядом скрипнула дверь, и кто-то невнятно произнёс дребезжащим голосом:
– А… Очухался-таки. А я уж хотел лить на тебя воду, а её у меня и так нету. Вода денег, понимаешь, стоит.
Человек захихикал и вошёл, и тут же вслед за ним к капитану вошёл свет.
Свет был твёрдым, осязаемым, жёстким, в нём читались поверхности и углы, и он заполнил собой всё пространство той комнаты, где капитану было так уютно лежать в тёмном и тёплом коконе своей боли. Внутри света помещались кристаллы с резкими, ощутимыми гранями, и эти кристаллы ширились, множились, их грани дробились, удваиваясь и утраиваясь, и скоро свет стал выдавливать капитана из его тела и делать боль совершенно невыносимой. Капитан зажмурился, застонал и отвернул голову от света.
– Что, родимый? Головка болит? – Задребезжал опять голос. – Говорил же я Французу: «Полегче, дубина!» Ну, да уж ладно. О мёртвых – либо хорошо, либо ничего.
Человек не договорил и нагнулся к капитану. И тут вместе со светом к капитану пришли запахи. Резко пахнуло вонью давно немытого тела, и это показалось капитану смутно знакомым, а со стороны его отвёрнутой головы нестерпимо ударило в нос прелой соломой, дымом, смолой, колёсной мазью, мышиным помётом, но всё же знакомый запах вонючего тела перебивал всё.
– Авраам, – сказал капитан и с трудом разлепил зажмуренные веки.
Противный нищий, которого он видел у таверны, стоял над ним со свечой и издевательски ухмылялся.
– Да, глупые люди называют меня авраамом, – задребезжал тот. – Но ты, я вижу, вполне очухался. Вот и чудненько. Скоро нам понадобится твоя светлая голова и твёрдая память. Особенно память1
Нищий опять захихикал. Смех был довольный, надтреснутый.
Капитан, проглотив мешающий комок в горле, пробормотал:
– Развяжите меня…
Он попытался приподняться – у него ничего не вышло.
– Конечно, развяжу. Я же не злодей какой-нибудь. К тому же я не хочу, чтобы ты ходил под себя. Посудина для нужд вон там, в углу. Я оставлю тебе вот этот свечной огарок и принесу еду. Тебе повезло – мне велели тебя хорошо кормить.
Нищий опять захихикал, поставил плошку со свечой на пол и ушёл. Вернулся он с миской, которую, нагнувшись, также поставил на пол. Подойдя к капитану, нищий вытащил из-за пояса наваху, открыл её и со скрипом разрезал верёвки на его руках. Капитан пошевелился, сбрасывая путы, потом стал растирать онемевшие кисти.
– А ноги ты распутаешь сам – не хочу, чтобы ты на меня прыгнул, – нищий захихикал и пошёл к выходу. – Но поторопись, огарок скоро прогорит, и ты окажешься в потёмках. И это правильно… Ведь ты же в темнице.
Авраам остановился в проёме, захихикал и вышел в дверь. Заскрежетали замки и засовы, и всё стихло.
Капитан стал быстро, как только мог ватными пальцами, распутывать верёвки на ногах, и скоро ему это удалось. Огарок почти прогорел и стал коптить. В неясном его свете капитан быстро огляделся: он был в каменном не то сарае, не то подвале, на полу у одной стены лежала солома, на другой стене чернели вмурованные оковы, под ними валялось заскорузлое тряпье, покрытое неприятными на вид тёмными пятнами. Окон в подвале не было. Капитан поднял руки к голове и с ужасом нащупал там здоровую, страшную шишку. Тут огарок мигнул последний раз и погас. Капитан снова очутился в темноте, кое-как дополз до соломы и лёг. Его мутило. Есть не хотелось.
На следующий день, назовём так этот отрезок времени, потому что в своей темнице капитан потерял счёт часам, смешливый авраам явился опять. Только дверь он уже не открыл, а поскрежетав замками, неожиданно распахнул маленькое оконце в середине двери. О существовании этого оконца капитан не подозревал, оно явилось неожиданностью: он уже собирался напасть на нищего, когда тот войдёт. И сейчас, глядя, как нищий передаёт ему в оконце новую миску с едой и новый горящий обломок свечи, капитан разочарованно улыбался. На второй день и третий повторилось всё то же, но потом, через совсем короткое время, оконце со скрежетом открылось вновь. Капитан встрепенулся и услышал дребезжащее:
– Не вскакивай, родимый. А то я тебе, невзначай, прострелю чего-нибудь нужное.
Тут дверь всё-таки распахнулась. Сначала в проёме показалась левая рука со свечой, потом дуло пистолета, и только потом авраам всунулся сам. Пытливо глянув на капитана, который сидел на соломе, привалившись спиной к стене, он поставил свечу на пол, махнул пистолетом и сказал:
– Ну-ка ставай! С тобой тут поговорить хотят.
Под направленным на него пистолетом капитан встал.
Оказалось, что всё это время он сидел в подвале, потому что авраам, предварительно обмотав ему верёвкой руки за спиной, вывел его на узкую лестницу, идущую наверх. Они стали подниматься: капитан – впереди, авраам – сзади. Но на второй или третьей ступеньке в глазах капитана потемнело, а сердце гулко забухало где-то в основании черепа. Его опять замутило, он остановился, вцепившись в перила, потом снова полез вверх. Лестница скоро закончилась. Капитан ввалился в дверь, где по глазам ему ударил дневной свет.
От этого света ему пришлось зажмуриться и нагнуть голову. Он был ослеплён, он был ошеломлён, он забыл о своём намерении напасть, когда его будут вести. Сейчас ему хотелось только, чтобы этот режущий, кромсающий мозг свет, немедленно кончился, прекратился. Голова капитана пошла кругом, и когда авраам ввёл его в комнату с окнами, он какое-то время стоял и качался, ничего не видя, а только осознавая, что вонючий авраам хихикает за его спиной. Затем капитана схватили липкие, цепкие руки, пихнули на стул и примотали к нему верёвкой.
И только потом капитан, приоткрыв слезящиеся глаза, стал различать смутные контуры. Он увидел перед собой стол. За ним виднелось два человеческих силуэта, то есть, за самим столом сидел только один человек, а второй человек находился позади, и лица у него не было. Капитан заморгал, пытаясь прогнать слепящие слёзы, и понял, что второй человек просто сидит к нему спиной…
«Да он, пожалуй, прячется от меня», – подумал капитан и заставил себя сосредоточиться. Он сморгнул, с трудом вгляделся и оторопел, хотя где-то в глубине души всегда был готов к этому.
Перед ним сидел, изящно опершись о стол рукой и положив на неё подбородок, коммодор Дональд Грант – сидел и с улыбкой смотрел на него. Капитан снова глянул на второго человека: тот, в глубоко надвинутой шляпе, закутанный в испанский плащ, по-прежнему не поворачивался лицом.
Молчание затягивалось. Наконец, флибустьерский коммодор медленно и даже как-то устало произнёс знакомым до боли сладким голосом:
– Капитан Линч, а что вам известно о местонахождении сокровищ некоего Диего де Альмагро, а?

****
Капитан молчал, не в силах выговорить ни звука.
Произнесённые только что слова оглушили его, он совсем не ожидал услышать сейчас такое. Всё, что угодно, только не это! Он опять, с какой-то тревогой даже, глянул на человека, сидящего к нему спиной, и опять не узнал его.
Капитан собрался с силами, чтобы побороть волнение, и спросил:
– А что я должен про это знать?
Коммодор Грант растерялся и стал поворачиваться к сидящему за спиной человеку, потом замер, широко улыбнулся и проговорил ласково, опять положив подбородок на кисть руки:
– Ну, ну, ну… Сейчас вы будете изображать героя из дрянного романа: сначала его пытают, он молчит, а в самый последний момент его спасает друг… Но когда я вас начну пытать – вы станете мне отвечать, поверьте. Мне все отвечают. И это не роман. И друг вас не спасёт.
Капитан опять глянул на незнакомца, сидящего ко всем спиной, всё ещё пытаясь различить в этой бесформенной фигуре знакомые приметы доктора и уже собираясь позвать его по имени. Незнакомец не шевелился. И тогда капитан, не спуская глаз с незнакомца, сказал с вызовом и болью:
– Хорошо, я расскажу вам о сокровищах. Что вас интересует?
На лице коммодора отразилась сначала радость, потом замешательство, и он проговорил, убирая руку от подбородка:
– Координаты, конечно.
– Какие именно координаты? – спросил капитан уже с недоумением, он по-прежнему не спускал глаз с незнакомца.
– Сокровищ, конечно! Да вы что, смеётесь надо мной? – коммодор почти что закричал, он выпрямился на стуле, готовый вскочить. – Или вы и сейчас будете меня уверять, что пришли на Тортугу на поиски родственницы?
– Нет, не буду, – ответил капитан. – Мы пришли на поиски сокровищ.
– Ну, так и говорите же, чёрт вас возьми! – воскликнул коммодор. – Что вы ломаетесь, как абгалдырь!
Он замолчал и перевёл дыхание, ожидая ответа, потом тигриные глаза его вспыхнули, он вытащил из-за пояса наваху, раскрыл её и положил на стол.
– Каждые четверть часа я буду отрубать вам по пальцу! Подумайте, стоят ли какие-то там сокровища этого! – крикнул он.
Капитан молчал. Коммодор подождал немного, потом опять сладко улыбнулся и сказал, явно для того, чтобы смягчить напряжённость:
– Кстати, называйте меня теперь снова капитаном Санчес. И я теперь единственный счастливый обладатель каперского патента на это имя… И мы с вами отлично поладим, капитан Веласко. Я жду вашего ответа.
И коммодор постучал навахой по столу.
Капитан оторвал взгляд от навахи и опять впился взглядом в спину непонятного незнакомца, который всё это время сидел без движения. Затем капитан с вызовом прокричал в эту спину, рванувшись всем телом на стуле:
– 73 градуса западной долготы и 19 градусов северной широты!
– Вы лжёте! – Коммодор вскочил на ноги.
Тут непонятный человек вдруг вскочил с места, развернулся, и в его высоко поднятой руке блеснул нож. И в следующее мгновение ничего не подозревающий коммодор рухнул животом на стол с ножом в затылке, тело его дёрнулось, и через мгновение, так и не поняв ничего, коммодор Дональд Грант умер.
– Наш к-капитан никогда не лжёт! – сказал человек знакомым голосом и, сняв шляпу, отшвырнул её от себя.
И капитан с ужасом узнал в нём своего корабельного плотника Рона Шелтона. Левшу Рона Шелтона. С минуту капитан дико смотрел на плотника, потом перевёл взгляд на нож, потом глаза его затуманились, сузились и вдруг распахнулись в немом озарении. Рот гадливо дёрнулся.
– А, догадался, п-паскуда, – заикаясь, произнёс плотник: он вытер руку о грудь, с усилием потянул скользкий от крови нож из затылка коммодора, поднял глаза на капитана и добавил медленно: – А теперь… Т-ты назовёшь мне минуты… И с-секунды к-координат.
Капитан потрясённо молчал, всё также глядя на плотника.
– Что, это самое, ты с-смотришь на меня? Да, это я убил, это самое, п-прежнего хозяина, – сказал плотник и ощерился. – Сквайр! Ха! Только он ручонками – раз… Это с-самое.
Невнятное лицо Шелтона затряслось от беззвучного смеха, губы сложились в трубочку, неопределённого цвета глаза забегали по комнате, словно высматривая что-то. Он вышел из-за стола, сделал шаг к капитану, неподвижно сидящему на стуле, и вдруг сказал, потянувшись к нему всем телом:
– И дамочку твою… Меган.
Капитана ударило, как огнём, и словно всё съёжилось, скорчилось у него внутри, так остро он почувствовал ту вину, которую было не исправить и не забыть, и то раскаяние, с которым ему всё время вспоминалась бедная Меган Белью. Он застонал и закрыл глаза.
– Я её только с-спросил, – словно жалуясь, удивлённо протянул плотник. – Только спросил ведь.
– Меган ничего не знала. Ничего, – выдохнул капитан, открывая глаза: он попробовал освободить руки – верёвка держалась прочно.
– А она – с-совсем как с-служанка, – Плотник, казалось, не слышал капитана, он повернул голову и уставился в дальний угол комнаты невидящими глазами, потом сделал ножом, зажатым в левой руке, плавное рубящее движение от себя и добавил: – И кровь…
Он опять повернулся к капитану и глянул на него стеклянными глазами. Капитан ответил ему твёрдым, ненавидящим взглядом в упор.
– Не смотри на меня так! – вдруг заорал плотник и резко шагнул вперёд.
Капитан опустил глаза и стал смотреть на ноги плотника, который принялся невнятно бормотать, грязно и страшно ругаясь, а ноги его топтались, дёргались и елозили в шаге от капитана, наступая и отступая на него, и были эти ноги обуты в подкованные сапоги с квадратными носами. Запоздалое сожаление ударило капитана при виде этих сапог, он опять застонал, как от боли, и безуспешно дёрнулся на стуле, пытаясь вырваться.
– Всё, это самое, я устал от т-тебя! Ты мне надоел! Надоел!.. Дьявол, к-как же ты мне надоел! – Шелтон подскочил к капитану и замахал руками, и эти руки, казалось, жили своей жизнью, словно они были сами по себе и уже не могли остановиться.
Перед лицом капитана замелькал окровавленный нож.
– Я тебя ненавижу! – зарычал плотник сквозь стиснутые зубы, он словно совсем обезумел, он даже заикаться перестал. – Ах, как я тебя ненавижу! Красив, удачлив! Всегда при деньгах!.. Бабы к нему липнут! Сами на шею вешаются!.. А что в тебе хорошего? Такой же, как я! Такой же, как все!.. Даже кровь такая же!
Капитан застыл. Шелтон навис над ним, одной рукой схватив за ворот, другой – приставив нож к горлу.
И тут вдруг раздался выстрел, и лицо капитана обдало чем-то тёплым, мокрым и страшным, и плотник с простреленной, развороченной выстрелом головой с глухим ватным стуком свалился к его ногам, чуть не опрокинув вместе со стулом, и сквозь гул в ушах до капитана донёсся испуганный вскрик:
– Дэниэл, вы целы?
И в комнату, вместе с пороховым дымом, вбежал мистер Трелони, который, отшвырнув от себя разряженный пистолет, подскочил к капитану и стал его лихорадочно ощупывать, что-то приговаривая бессвязное, жалкое и размазывая руками, всё больше и больше, на его лице и груди кровь и мозг плотника.
Когда вслед за мистером Трелони из-за спины оглушённого, ничего сейчас не понимающего капитана появились Платон, штурман Пендайс и матросы, и они заполнили собой всю комнату до отказа, капитан почувствовал, что ему стало нечем дышать, и что сознание готово покинуть его…

****



Конец первой книги

*Бушприт – горизонтальный или наклонный брус, выступающий за форштевень парусного судна и служащий главным образом для крепления носовых парусов.
*Галс – движение судна относительно ветра или отрезок пути, который проходит парусное судно от одного поворота до другого при лавировке.
*Кабельтов – трос определенного диаметра для швартовов и буксиров, а также внесистемная единица измерения расстояния, принятая в мореплавании.
*Маркетри – техника инкрустации: создание мозаичный картин из элементов шпона древесины разных цветов.
*Рангоут – общее название устройств для постановки парусов (их подъёма, растягивания и удержания в рабочем положении).
*Форштевень – крайний носовой брус, который заканчивает корпус корабля и к которому крепится бушприт.
*Грота-гик – брус, горизонтальное рангоутное дерево (гик), подвижно скреплённый с нижней частью мачты парусного судна. По гику растягивается косой парус грот (фок или бизань), отчего гик получает дополнительное название.
*Шкот – тросовая оснастка корабля, предназначенная для растягивания нижних углов парусов по рею или гику.
*Штирборд – курс корабля относительно ветра (бейдевинд правого галса)
*Кливера – несколько косых треугольных паруса на носу корабля, идущих от передней мачты к бушприту.
*Квартердек – помост либо палуба в кормовой части парусного корабля, на один уровень выше шкафута, где обычно находился капитан, а в его отсутствие – вахтенные или караульные офицеры.
*«Голос моря» – так в старину называли явления, возникающие над поверхностью моря при сильном ветре. Теперь «голос моря» объясняется учёными математической теорией вихреобразования за обтекаемыми телами.
*Такелаж – общее название всех снастей на корабле (или вооружение только отдельной мачты) для крепления рангоута и управления им и парусами. Бывает стоячий (снасти для раскрепления неподвижных элементов рангоута) и бегучий (тросовая оснастка корабля).
*Выбленки – ступеньки из отрезков тонкого троса, ввязанные поперёк вант.
*Ванты – тросы (стоячий такелаж) для укрепления мачты в виде оттяжек к борту.
*Принайтовать – соединить, закрепить с помощью найтова (тонкого троса).
*Бак (нидерл. bak) – надстройка в носовой части палубы, доходящая до форштевня. Баком называют также и всю переднюю часть палубы (спереди от фок-мачты или носовой надстройки). Возвышение над верхней палубой в носовой части корабля называется полубак.
*Обстенить паруса – значит повернуть их (или судно) так, чтобы ветер ударил в обратную сторону парусов, и они прижались к мачтам и стеньгам. При обстененных парусах корабль приобретает задний ход.
* Галфвинд – курс корабля относительно ветра
*Фут – 30,46 см
*Город Рибейра-Гранде – современный город Сидеде-Велья.
*Анкер – якорь.
*Аварийные огни – 2 красных огня, поднимаемые на фок-мачте корабля вертикально, на расстоянии 1,83 м (6 футов) друг от друга, и видимые по всему горизонту на 2 мили.
*Мористее – дальше от берега в сторону открытого моря.
*Бакштаги – в данном случае одна из снастей стоячего такелажа.
*Швартовы – толстые канаты, которыми корабль или судно удерживается во время стоянки у берега.
*Оверкиль – опрокидывание корабля вверх днищем.
*У. Шекспир «Буря», перевод М. Донской.
*Планширь – горизонтальный деревянный брус в верхней части фальшборта.
*Бейфут – толстая, обшитая кожей верёвка, служащая для прикрепления реи или гафеля к мачте.
*Фальшборт – ограждение по краям наружной палубы корабля, представляющее собой сплошную стенку без вырезов или со специальными вырезами для стока воды.
*Nemo (лат.) – «Никто».

****




          See more books in http://www.e-reading-lib.com