Михаил Витальевич Шкаровский Крест и свастика Нацистская Германия и Православная Церковь Введение Различные аспекты истории двух наиболее значительных тоталитарных режимов XX века — национал-социалистического в Германии и коммунистического в Советском Союзе, в частности их религиозная политика, постоянно находятся в поле зрения исследователей и широкой общественности. Не меньший интерес представляет и ответная реакция христианских Церквей, среди которых была одна — Русская Православная Церковь (РПЦ), привлекавшая внимание руководителей обоих режимов и в полной мере испытавшая на себе воздействие их политики. Предлагаемая читателю работа посвящена малоизученной, но актуальной, в силу возрождения Церкви в России, теме. Актуальность ей придает и активное развитие в последние годы российско-германских отношений, в том числе в церковной области, а также существенное расширение сферы деятельности Русской Православной Церкви в Германии в связи с последней волной эмиграции из России. При этом деятельность Православной Церкви в Германии во многом продолжают регулировать законы, принятые в 1936–1938 гг. Новая российская государственность по-прежнему стоит перед необходимостью выработки своей модели религиозной политики, и исторический опыт такой политики в Германии (как позитивный, так и негативный — преобладавший в исследуемый период) мог бы представлять определенный интерес. Предмет исследования — исторический опыт формирования, осуществления государственной политики нацистской Германии в отношении Русской Церкви и развитие последней как института и социального организма в Третьем рейхе и на оккупированной территории Балканских государств, Польши и СССР. Важнейшие акценты нацистской политики заключались в проведении Рейхсминистерством церковных дел (с 1944 г. Reichskirchenministerium, сокращенно РКМ) во второй половине 1930-х гг. унификации русских приходов и планировании создания автокефальной Германской Православной Церкви; попытке после начала войны с СССР расколоть Русскую Церковь на несколько враждующих течений и в то же время пропагандистски использовать стихийное религиозное возрождение на занятых восточных территориях; намерениях после окончания войны создать для народов Восточной Европы новую псевдорелигию. Хронологические рамки работы обусловлены необходимостью выделить важный и относительно целостный период церковной политики германского государства, когда ей уделялось заметное внимание высшим руководством Третьего рейха. При работе над книгой автор ставил перед собой следующие задачи: 1. Определение факторов, влиявших на немецкую политику по отношению к Русской Православной Церкви. 2. Выделение ее этапов и их основных характеризующих черт, изучение деятельности органов, непосредственно осуществляющих данную политику, выявление ее целей и результатов. 3. Определение реакции различных юрисдикций и течений Русской Церкви на действия национал-социалистических ведомств. 4. Изучение феномена религиозного возрождения на занятых восточных территориях — выяснение его причин, масштабов и последствий. 5. Рассмотрение воздействия немецкой церковной политики на изменение политики правительства СССР в религиозном вопросе. Некоторые аспекты избранной темы уже привлекали внимание различных ученых из разных стран. Выходившие ранее исследования можно условно разделить на пять групп. Труды историков Советского Союза несли сильный идеологический отпечаток официального негативного отношения к религии. Церковь в них зачастую представлялась реакционным антинародным институтом. Германская религиозная политика на Востоке рассматривалась как пропагандистская и показная, а советские органы власти изображались только в положительном виде. Активная патриотическая деятельность Московской Патриархии в годы войны, как правило, замалчивалась. Даже в той части военно-документальной литературы, где в первых изданиях упоминались имена священнослужителей, принимавших участие в партизанском движении, из последующих изданий их изъяли. Так, в книге И. Шубитыдзе «Полесские были» 1969 г. выпуска они есть, а уже в издании 1974 г. — отсутствуют[1]. В то же время делался акцент на сотрудничестве некоторых священников с гитлеровцами. Этому вопросу уделялось внимание и при публикации сборников документов, и в специальных работах[2]. Только с середины 1980-х гг. положение стало меняться. В своей последней книге Н.С. Гордиенко давал уже более взвешенную оценку деятельности духовенства и паствы в военное время, хотя и отталкивался от постулата, что война как массовое страдание и всенародное горе была стимулятором роста религиозности, а духовенство использовало беды людей для усиленного насаждения религиозных чувств[3]. Этот же автор совместно с другими выпустил две книги, посвященные истории Русской Православной Церкви за рубежом, где затрагивалась и тема ее сотрудничества с нацистским режимом. В соответствии с господствовавшими в СССР стереотипами советские историки обвиняли все духовенство Русской Православной Церкви за границей (РПЦЗ) в «социальном предательстве» и «национальной измене»[4]. Специально германской религиозной политике и церковной жизни на оккупированной территории СССР были посвящены лишь две небольшие книги З. Балевица и Я. Веверса, которые уделили главное внимание деятельности Псковской православной миссии и Прибалтийского экзархата Московской Патриархии в 1941–1944 гг.[5] Обе они далеки от объективности, но если Я. Веверс видит в Псковской миссии лишь агентуру фашистской разведки, то З. Балевич все же более правдив. Он указывает на противоречивость политики главы Прибалтийского экзархата митрополита Сергия (Воскресенского) и на его отнюдь не прогерманские симпатии. До конца 1980-х гг. работы священнослужителей и мирян Московской Патриархии по избранной теме ограничивались статьями в церковном журнале и несколькими небольшими рукописями[6]. Специальных же изданий почти нет[7]. Одним из исключений является небольшая брошюра П.К. Раины, посвященная участию православного духовенства Белоруссии в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками[8]. Автор, сам партизан, после войны окончивший духовную академию, сообщает ценные, неизвестные ранее сведения. Так, в книге содержатся свидетельства участников партизанского движения об активной помощи им митрополита Украинской автокефальной Церкви Александра (Иноземцева). В 1985 г., к сорокалетию победы в Великой Отечественной войне, планировалось издать сборник о патриотической деятельности Русской Церкви, но он так и не вышел. Лишь небольшая часть из собранных для него материалов была опубликована в 1995 г. в журнале «Наука и религия»[9]. Неизданный сборник частично заменила книга В. Якунина. В ней можно найти сведения об антинацистской позиции православного духовенства как на советской, так и на оккупированной территории СССР, упоминается и участие в борьбе с гитлеровским режимом чешских священнослужителей и Брюссельского архиепископа Александра (Немоловского)[10]. Военному периоду истории Русской Православной Церкви определенное внимание уделял протоиерей Владислав Цыпин, но новых источников он при этом практически не исследовал, ограничиваясь использованием уже опубликованных материалов[11]. На труды церковных историков сильно влияла их юрисдикционная принадлежность. Резко отрицательно оценивались все реформистские течения, не одобрялась и деятельность РПЦЗ. С другой стороны, всячески доказывалась оправданность церковной позиции руководства Московской Патриархии, несколько идеализировалось его отношения с советской властью. Современные светские российские историки (В.А. Алексеев, М.И. Одинцов) при характеристике военного периода очень большое внимание уделяют предпосылкам и обстоятельствам встречи в Кремле 4 сентября 1943 г. И.В. Сталина с руководством Московской Патриархии[12]. В этом плане от их книг выгодно отличаются работы О.Ю. Васильевой[13], диссертация которой в значительной степени была посвящена исследованию основных направлений и объективной оценке патриотической деятельности Русской Церкви, ее вклада в общенародное дело достижения победы в войне. Изучались в диссертации боевой путь танковой колонны имени Димитрия Донского, построенной на средства верующих; деятельность Совета по делам Русской Православной Церкви, созданного в 1943 г.; история Православной Церкви в период оккупации на территории Северо-Запада России и отчасти Белоруссии. Кроме того, в своих статьях, опубликованных в 1990-е гг., Васильева освещала «сталинскую» религиозную политику, в том числе в плане ее реакции на действия германских властей. Но указанный исследователь в русле прежних представлений несколько преувеличивает пронацистскую направленность деятельности русских архиереев на оккупированной территории. Влияние догм советской историографии сказалось и на журнальных публикациях М.И. Одинцова, брошюре Б.Н. Ковалева, где по-прежнему подчеркивался пропагандистский и показной характер немецкой церковной политики[14]. Новый характер в этом плане имели две статьи в журнале «Наука и религия», подготовленные на базе трофейных документов Третьего рейха[15], и небольшая книга нижегородского историка A.A. Корнилова[16]. Значительный вклад в изучение истории русских православных приходов на территории Германии в 1933–1945 гг. внесла книга молодого московского ученого А.К. Никитина[17]. На большом архивном материале автор опроверг утверждения о пронацистском характере деятельности руководства Германской епархии РПЦЗ, попытался проанализировать взаимоотношения различных русских православных юрисдикций с германскими ведомствами, определить цели и этапы соответствующей политики нацистского режима. Правда, изучение этой политики относительно только территории Третьего рейха сильно затруднило выявление ее общих закономерностей и особенностей. Сказались и определенные пробелы в источниковой базе — использование только российских архивов, в то время как большинство документов по этой теме все-таки хранится в Германии. Поэтому, например, Никитин фрагментарно осветил окормление русскими священниками военнопленных и восточных рабочих в 1941–1945 гг., писал только о попытке создания православного Богословского института в Берлине, не зная, что подобная попытка ранее предпринималась в Бреслау и т. д. В целом же эта книга, несомненно, представляет большую научную ценность, и с большинством выводов автора можно согласиться. В четвертую группу входят работы русских эмигрантов. В свою очередь, они подразделяются на две части — посвященные религиозной ситуации в годы войны на территории СССР и освещающие историю РПЦ за границей в 1930-е — 1945 гг. Определенный интерес представляют воспоминания священников, служивших в период оккупации, и биографическая книга журналиста В. Самарина о периодических изданиях, выходивших на занятых восточных территориях[18]. Из всех оккупированных регионов наибольшее внимание эмигрантские историки уделяли религиозной ситуации на Украине, где в 1941–1943 гг. шла острая борьба между автокефальной и автономной (в составе Московской Патриархии) Украинскими Православными Церквами[19]. Первая из них однозначно оценивается как схизматическая, неканоничная и в определенной степени сотрудничавшая с оккупантами, вторая же представляется подлинно народной и законной Церковью. Указанные работы носят откровенно полемический характер и, строго говоря, не являются научными исследованиями. Патриотическая позиция Московской Патриархии оказалась непонятной для многих зарубежных специалистов, ожидавших от нее проведения антисоветской линии или нейтрального отношения к военным событиям. Им казалось, что начавшаяся война должна была обострить противоречия между Церковью и государством, предоставив для первой удобную возможность свести счеты с богоборческой властью. Однако этого не произошло. И вплоть до 1980-х гг. некоторые исследователи, особенно из клира и мирян Зарубежной Русской Церкви, стремились объяснить произошедшее прежде всего страхом оставшихся на свободе архиереев во главе с Местоблюстителем митрополитом Сергием перед новыми репрессиями[20]. Из всей отечественной и зарубежной литературы выделяются труды В.И. Алексеева и Ф.Г. Ставру. Они единственные попытались в своей книге дать целостную картину церковной жизни во всех оккупированных областях и республиках Советского Союза[21]. Более поздний журнальный вариант их работы хотя и имеет меньший объем, но дополнен новыми материалами[22]. В. Алексеев и Ф. Ставру справедливо утверждали, что впечатление о благоприятном отношении гитлеровской администрации к религиозному подъему на оккупированной территории СССР ложно и этот подъем произошел стихийно. Правда, они ошибочно считали, что в 1941 г. правительство Германии еще не имело ясно сформулированной религиозной политики в странах Восточной Европы. Целью книги провозглашался показ влияния возрождения Русской Церкви на оккупированной территории на резкое ослабление антицерковных акций в СССР. Религиозное возрождение в период оккупации называлось «вторым крещением Руси», утверждалось, что оно сыграло решающую роль в судьбе Русской Церкви, заставило И. Сталина избрать курс временного сосуществования с ней. Соответственно, время с сентября 1943 г. до начала хрущевских гонений называлось «религиозным нэпом»[23]. Некоторое преувеличение роли исследуемого явления здесь очевидно. Хотя авторы и используют трофейные сводки СД, архивная база книги в целом невелика. Это привело к пробелам и ошибкам в статистических подсчетах. Лучшей является глава о положении Церкви в Белоруссии; раздел же, посвященный Церкви на Украине, представляет собой в основном беглый пересказ книг других авторов с повторением ошибок. Еще слабее раздел о религиозной жизни в южных и центральных областях России, о многих важных регионах вообще нет никаких сведений. Численность же открытых в период оккупации православных храмов занижается примерно в два раза. Уже несколько десятилетий в эмигрантской литературе идет полемика о проблеме взаимоотношений РПЦЗ с нацистскими ведомствами. Так, в своих изданных впервые в 1947 г. воспоминаниях митрополит Евлогий (Георгиевский) — глава Западноевропейского русского экзархата в юрисдикции Вселенского Патриарха пишет о соучастии РПЦЗ в унификаторских акциях нацистов против германских общин евлогиан, продиктованном стремлением увеличить свою паству и завладеть всей русской церковной собственностью в этой стране. Но подобные обвинения направлены прежде всего в адрес главы Германской епархии РПЦЗ до 1938 г. архиепископа Тихона, что в значительной степени справедливо. В адрес Собора или Архиерейского Синода прямых обвинений не выдвигается[24]. Много внимания русской церковной жизни в нацистской Германии уделяет архиепископ Иоанн (Шаховской) в книге «Письма о вечном и временном», посвятив этому вопросу специальную главу «Город в огне». В 1936–1945 гг. Владыка в сане архимандрита возглавлял германские общины евлогиан и был непосредственным участником событий. Относительно РПЦЗ он пишет нейтрально, в целом положительно оценивает личность главы православной епархии Германии в 1938–1945 гг. митрополита Серафима (Ляде) и сообщает большое количество ценных сведений о поддержке и помощи, оказанной русским духовенством на территории Третьего рейха советским военнопленным и восточным рабочим[25]. Очень резок в своей полемично заостренной против РПЦЗ книге С.В. Троицкий. Он однозначно негативно оценивает позицию главы этой церкви митрополита Анастасия в период нацистской агрессии против СССР и даже делает вывод, что последний содействовал нацистам и в чисто военных делах. Подобные заключения Троицкого иногда противоречат им самим приводимым фактам, в частности признанию, что митрополит Анастасий с начала войны не издал прямых письменных заявлений в пользу Гитлера[26]. В свою очередь священнослужители и миряне РПЦЗ в большом количестве работ, защищая свою юрисдикцию от обвинений в сотрудничестве с нацистами, приходят к совсем другим выводам[27]. Далеко не со всеми из них можно согласиться, но многое находит подтверждение на новом архивном материале. В частности, справедливыми представляются утверждения о патриотизме русского зарубежного духовенства, негативном отношении к нему нацистских ведомств в период войны против СССР, кардинальном отличии позиции руководства РПЦЗ в целом и ее Германской епархии от экспансионистских планов нацистского режима. Правда, в указанных работах не говорится о некоторых серьезных просчетах и ошибках членов Архиерейского Синода, например, в оценке германских планов относительно России накануне нападения на СССР. В некоторых публикациях мемуарного характера так называемых карловацких священнослужителей можно почерпнуть интересные фактические данные — прежде всего в статье «Архиерейский Синод во Вторую мировую войну» епископа Григория (Граббе)[28] и изданных под псевдонимом Е. Нельской воспоминаниях архиепископа Нафанаила[29]. Существуют две книги, специально посвященные проблеме духовного окормления Русской освободительной армии (РОА). Оба автора — протопресвитер А. Киселев и протоиерей Д. Константинов в годы войны непосредственно осуществляли эту функцию и показали в своих работах, что русское зарубежное духовенство выполняло в армии генерала Власова чисто церковную миссию, не занимаясь какой-либо политической деятельностью[30]. К избранной теме также обращались германские и американские историки. Комплексного исследования ими создано не было, в то же время отдельно некоторые проблемы изучались. Серьезным и глубоким исследованием церковной жизни на оккупированной Украине является книга Ф. Хейера (более поздний вариант совместно с X. Вейзе), хотя она и страдает узостью источниковой базы, следствием чего стали некоторые пробелы и неточности[31]. Нацистскую политику в отношении Русской Церкви частично документирует книга X. Файерсайда, но автор недостаточно разбирается в канонике и истории православия. Полностью противоречат архивным документам его утверждения, что нацисты стремились использовать православных клириков в Германии «в качестве пятой колонны для покорения Церкви внутри СССР», митрополит Серафим (Ляде) якобы был объявлен ими «вождем всех православных в Третьем рейхе и на подконтрольных ему территориях» и в свою очередь имел большие властные амбиции, а православная Германская епархия являлась «пронацистским церковным движением»[32]. В немалой части послевоенной публицистики эффективность конструктивной германской церковной политики на Востоке по различным причинам часто преувеличивалась. Зачастую это сочеталось с переоценкой возможности психологического и политического ведения войны. Подобные идеи отчасти характерны для фундаментальной книги американского ученого А. Даллина[33]. Еще яснее они выражены в другой работе этого автора, где обращается внимание на необходимость избежать ряда ошибок в будущей войне с СССР[34]. Анализируя политику нацистов на занятых восточных территориях, Даллин уделяет внимание и церковным вопросам. В частности, он справедливо подчеркивает двойственность политики германских ведомств: «В сущности, влияние Церквей хотели искоренить, но одновременно использовать их как инструмент пропаганды». Но нельзя согласиться с утверждением ученого о том, что, после выборов патриарха в Москве (сентябрь 1943 г.), в нацистском аппарате те, кто одобрял «политические усилия Русской Церкви», взяли верх над теми, кто хотел ее игнорировать[35]. Процесс определенного изменения церковной политики на Востоке, который начался с осени 1943 г., был достаточно слабовыраженным, непоследовательным и охватил не все германские ведомства. Ряд обоснованных аргументов против «конструктивности» нацистской политики на Востоке привел Г. Рейтлингер. К сожалению, в своей книге о гитлеровской политике насилия в России он почти не касался церковных вопросов[36]. Большой интерес представляет статья Х.-Х. Вильгельма «СД и Церкви на занятых восточных территориях 1941/42»[37], содержащая много ценных фактических данных и наблюдений о междоусобной войне германских ведомств. В то же время автор ограничился использованием почти исключительно документов архива Института современной истории в Мюнхене. В результате Вильгельм сделал целый ряд сомнительных или ошибочных выводов. Например, он писал, что лишь осенью 1941 г. на занятых восточных территориях «постепенно возник, скорее, все еще побочный интерес к различным конфессиям… Исключительно прикладной интерес развивался в первую очередь у компетентных подразделений Главного управления имперской безопасности (Reichssicherheitshauptamt, сокращенно РСХА), а затем у гражданской администрации и вермахта». Между тем первые указания относительно проведения церковной политики на Востоке последовали от Гитлера уже в июле 1941 г., а органы гражданского управления уделяли этой проблеме не меньше внимания, чем РСХА. Автор преувеличивает внутрицерковную борьбу, как и степень сотрудничества священнослужителей с нацистами, и явно недооценивает масштабы и потенциальную возможность церковного возрождения в России. Но его общий приговор церковной политике полиции безопасности и СД вполне справедлив[38]. По-своему интересную работу написал П. Андерсон, неоднократно приезжавший в СССР в качестве переводчика с представителями Епископальной Церкви США. Правда, он широко использовал в качестве источника советскую печать, почерпнув оттуда и основные статистические данные, что привело к известной односторонности в освещении и оценке многих церковных событий и явлений во время Второй мировой войны[39]. Можно упомянуть и статьи германских историков о деятельности Псковской православной миссии Прибалтийского экзархата Московской Патриархии, религиозной ситуации в Галиции в 1940–1944 гг. и церковной политике оккупационной румынской администрации на Юго-Западе Украины[40]. Самым непосредственным образом участвуют германские ученые и в дискуссии по проблемам истории РПЦЗ в 1933–1945 гг. Так, в 1980–1982 гг. появились две небольшие книги В. Гюнтера, которые преследуют скорее пропагандистские, чем научные цели[41]. Автор относит себя к определенному течению в Русской Церкви и стремится доказать историческую правоту евлогиан — сторонников митрополита Евлогия в Париже, не пытаясь разделить позицию нацистского государства и РПЦЗ в гонениях на евлогианскую общину в Германии. Гюнтеру возражает в своих работах историк Г. Зайде[42]. Он пишет о некорректности обвинений РПЦЗ в сотрудничестве с нацистским режимом, но при этом не рассматривает механизма гонений на евлогиан и их сопротивления унификаторским акциям нацистских ведомств. Вполне справедливы утверждения Зайде, что митрополит Серафим (Ляде) не стремился к территориальному расширению православной Германской епархии за счет оккупированных нацистами территорий. В то же время нельзя согласиться с утверждением автора, что Архиерейская конференция осенью 1943 г. в Вене завершает первую фазу истории РПЦЗ. В 1944 — начале 1945 гг. деятельность последней даже активизировалась, хотя и проходила в основном в прежнем ключе. Вообще балканская политика нацистов по отношению к Православной Церкви, в том числе РПЦЗ, ранее серьезно не исследовалась, поэтому в монографии ей посвящен специальный параграф. Наиболее фундаментальным трудом германских ученых по истории русской православной общины в Германии в XX веке является книга К. Геде[43]. Исследовательница подробно рассматривает основные этапы унификации евлогианских приходов, справедливо подчеркивая большое значение закона о земельной собственности РПЦ в Германии от 25 февраля 1938 г., анализирует позицию различных представителей православного духовенства. Значительный интерес в связи с этим представляет особый раздел «Русская Православная Церковь в Германии и антифашистское сопротивление», содержащий ряд неизвестных прежде фактов. Нацистская же политика в отношении РПЦ во время войны из-за недостатка материала изложена очень схематично, причем делается заключение, что в 1944 г. эта Церковь по политическим причинам была полностью «выведена из игры». На самом деле именно в это время нацистские ведомства гораздо активнее, чем в 1941–1943 гг., старались использовать ее в пропагандистско-политических целях. Нельзя согласиться и с утверждением Геде, что митрополит Серафим стремился к самостоятельности от Синода РПЦЗ, то есть к созданию особой Германской православной церкви. Но эти и другие отдельные недостатки работы объясняются тем, что у исследовательницы в свое время не было возможности работать в российских (советских) и некоторых западно-германских архивах. Таким образом, можно сделать вывод, что на сегодняшний день отсутствуют исследования, в которых бы целиком рассматривалась в качестве предмета специального изучения избранная тема, неосвещенными оставались и многие частные вопросы. Главным недостатком существующей историографии является узость источниковой базы. Материалы как российских, так и германских архивов использовались явно недостаточно, причем никто из упомянутых ученых, к сожалению, не работал и в тех и в других одновременно. Роль существующих публикаций источников пока относительно невелика. Прежде всего следует отметить выходившие во время Второй мировой войны или сразу после нее сборники документов Московской Патриархии. Они содержат послания иерархов, постановления Священного Синода (в том числе о ситуации на оккупированной нацистами территории), патриотические воззвания, письма, телеграммы[44]. С 1991 г. в российских журналах, исторических альманахах начали публиковаться подборки архивных документов по истории религиозной политики советского государства. В основном они касались материалов 1920–1930-х гг., но существуют и несколько публикаций М.И. Одинцова, посвященных периоду Второй мировой войны, в которых приводятся отдельные документы о религиозной ситуации на занятых восточных территориях[45]. Ряд подборок архивных документов, имеющих отношение к избранной теме, опубликовал и автор данной работы[46]. Другая часть проблемы — политика нацистского режима в отношении Русской Православной Церкви в Германии — была частично освещена в двух публикациях документов 1940–1943 гг. начальника референтуры по делам иностранных церквей Министерства церковных дел В. Гаугга. Из приведенных в них материалов особенный интерес представляет обширный протокол собрания православной Германской епархии в январе 1942 г.[47] Подборки документов имеются и в упоминавшихся книгах К. Геде и А.К. Никитина. Но все эти публикации являются относительно небольшими по размеру. В книге широко использована периодическая печать, в частности советские газеты и журналы. В них содержатся интересные сведения о религиозной политике в СССР в 1920–1940-е гг., однако интерпретация фактов и далеко не всегда надежный цифровой материал требуют тщательной дополнительной проверки. С сентября 1943 г. стал регулярно выходить «Журнал Московской Патриархии», который подвергся внимательному изучению. В нем приводятся сведения о внутренней жизни Патриархата, аналогичных которым нет в других источниках. Правда, необходимо учитывать цензуру, до 1991 г. осуществляющуюся Советами по делам Русской православной церкви и по делам религий. Трудно переоценить значение русских эмигрантских журналов, выходивших в Германии, Франции, США. Некоторые из них публиковали преимущественно религиозные материалы, прежде всего «Вестник русского христианского движения» (Париж) и «Русское Возрождение» (Нью-Йорк). Отдельные работы по истории Русской Церкви XX века печатались в журналах «Грани», «Посев», «Континент» и других. Несколько периодических изданий в послевоенные годы издавалось в Джорданвилле (США): «Православная Русь», «Православный путь», «Православная жизнь». Публикации в указанных журналах отражают взгляды представителей различных направлений русской церковной эмиграции: Американской митрополии, Карловацкой юрисдикции, Западноевропейского экзархата и зачастую страдают тенденциозностью или имеют полемический характер. В то же время некоторые вопросы из истории катакомбного движения, религиозного возрождения в годы Второй мировой войны на оккупированной территории СССР и т. д. освещались только в них. Особенно активно использовались при написании монографии выходившие на занятых восточных территориях газеты многие номера которых сохранились в российских и германских архивах, а также периодические издания РПЦЗ военных лет. По-своему уникальными из них являются два — «Православная Русь», до лета 1944 г. издававшаяся в Словакии, и «Постановления и распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима, митрополита Берлинского и Германского и Средне-Европейского митрополичьего округа», в 1942–1944 гг. выходившие в Берлине. Они содержат разнообразную информацию о русской церковной жизни как в Советском Союзе, так и на территории Третьего рейха и даже публикуют подборки соответствующих документов, свидетельства очевидцев событий, письма священнослужителей и мирян. Менее информативны, но также небезынтересны журнал Синода РПЦЗ «Церковная жизнь», выходивший в Белграде, и «Бюллетень представительства архиепископа Берлинского и Германского для русских православных эмигрантских приходов в королевстве Венгрия», издававшийся в г. Уйвидеке (Нови-Сад). Основной же источниковой базой монографии были материалы архивов России, Германии, Венгрии и США. В общей сложности работа по выявлению и изучению неопубликованных источников проводилась в 16 архивохранилищах. По характеру документов их можно условно разделить на три основные группы. К первой относятся архивы, которые содержат фонды, принадлежащие Третьему рейху. Из них наибольшее количество материалов по избранной теме хранится в Бундесархиве в Берлине (Bundesarchiv). Фонд Рейхсминистерства занятых восточных территорий (Reichsministerium fur die besetzten Ostgebiete, сокращенно PMO) содержит важнейшие акты, разработанные в этом ведомстве и определившие церковную политику гражданской администрации на занятой германскими войсками территории СССР. Основная их часть, как и сообщения с мест представителей ведомства А. Розенберга, хранится в 3 делах, имеющих единое название «Религиозная свобода на занятых восточных территориях и церковная политика РМО и рейхскомиссаров 1941–1944» (R6/177, 178, 179). Большой интерес представляет также дело, содержащее переписку А. Розенберга с шефом Имперской канцелярии Ламмерсом 1940–1944 гг. (R6/22) и дело «Критические отзывы и жалобы рейхсминистра Розенберга фюреру и рейхсканцлеру 1941–1943» (R6/18). Они позволяют проследить, как шла разработка закона о религиозной свободе на занятых восточных территориях, какая острая борьба различных ведомств велась по поводу этого указа, который в итоге так и не был принят. Дело «Создание самоуправления на занятых восточных территориях и участие местных жителей в управлении 1942–1944» (R6/281) содержит много ценных сведений о положении религиозных организаций в рейхскомиссариате «Украина» и попытках германских властей использовать в своих целях Украинскую автокефальную Православную Церковь. В фонде Главного управления имперской безопасности имеется богатейшая информация о положении Русской Церкви на оккупированной территории СССР в трех группах сообщений представителей этого ведомства за 22 июня 1941–21 мая 1943 гг. (R58/60, 214–225, 697–699). К сожалению, более поздние сообщения за июнь 1943 — май 1945 гг. обнаружить пока не удалось. Указанный источник содержит не только информационные сводки, но и заявления православных священнослужителей в германские органы власти, порой копии важнейших церковных документов, например акта объединения Украинских автокефальной и автономной Церквей от 8 октября 1942 г. Следует отметить также протокол беседы Гитлера с Розенбергом и рейхскомиссаром Э. Кохом о германской политике на Украине от 19 мая 1943 г. (R58/1005), докладные записки о «русском вопросе» 1942 г., Украине 1940 г. (R58/13, 37) и документы об особом обращении с восточными рабочими (R58/243). Фонд Министерства церковных дел содержит прежде всего материалы о положении приходов Русской Церкви на территории Германии, однако с информативной целью министерство также получало различные сообщения и докладные записки о ситуации на занятых восточных территориях. Они отложились главным образом в деле «Православная Церковь в новых рейхскомиссариатах Востока 1941–1945» (R5101/22 183). Это дело заканчивается важным документом от 29 января 1945 г., в котором говорится об указаниях, данных рейхслейтером М. Борманом германским средствам пропаганды в связи с избранием нового Московского патриарха. Интересны и материалы о попытках создания Православного Богословского института в Бреслау или Берлине в деле «Православная Церковь за границей, 1936–1939» (R5101/23 173) или о религиозной ситуации на оккупированной территории Польши и Западной Белоруссии, 1939–1941 гг. (R5101/22 181). Фонд Министерства иностранных дел дает хорошее представление о германской политике в отношении Православной Церкви на Балканах, в Бельгии, Франции, Словакии и других странах. Так, в двух актах «Церковные дела. Чужие Церкви и секты 1940–1942 гг.» (R901/69 300, 69 301) имеется большое количество сведений о борьбе за утверждение нацистского влияния на Церкви Юго-Востока Европы, в том числе о политике в отношении РПЦЗ, центр которой тогда находился в Белграде. В другой группе дел собраны сообщения прессы и переписка с Внешней церковной службой Германской Евангелической Церкви за 1940–1942 гг., главным образом о событиях в православном мире (R901/69 291, 69 292, 69 293, 69 302). Есть и специальные дела, посвященные определенным вопросам, связанным с РПЦ: откликам мировой общественности на выборы патриарха Московского в сентябре 1943 г. (R901/60 871), русским монастырям на Афоне в Греции (R901/69 684), созданию автокефальной православной церкви Хорватии во главе с русским митрополитом в 1942 г. (R901/69 670) и т. д. Кроме того, отдельные акты, относящиеся к германской церковной политике на Востоке, содержатся в фондах Имперской канцелярии (R43/11), Министерства юстиции (R22), Министерства финансов (R2), Ведомства рейхслейтера А. Розенберга (62Dil), Внешнеполитической службы Национал-социалистической германской рабочей партии — НСДАП (NS 43) и др. документов о религиозной ситуации на оккупированных территориях и нацистской политике в отношении Православной Церкви, сгруппированных по территориальному принципу: «Остланд / Украина. Церкви» (Inland 1-D, 4756–4759); «Генерал-губернаторство. Церкви» (Inland I-D, 4854); «Сербия. Церкви» (Inland I-D, 4797–4800); «Хорватия. Церкви» (Inland I-D, 4740); «Религиозная ситуация на занятых восточных территориях 1941–1942» (Politik XII 5, R105 169); «Россия. Церкви» (Inland I-D, 4779–4781); «Религиозные и церковные дела в Польше 1939–1941» (Polen V, 288–289) и др. Из этих дел видно, что МИД в некоторых регионах — прежде всего на Балканах — играл важную роль в выработке и практическом осуществлении германской церковной политики, стремясь как можно интенсивнее использовать православные церкви во внешнеполитических и пропагандистских целях. Правда, на оккупированные территории СССР это ведомство реально не допустили. Третьим использованным германским архивом является Бундесархив-Милитерархив во Фрейбурге (ВА-МА), материалы которого позволяют исследовать церковную политику военной администрации на оккупированных территориях СССР. В фонде командующих армейскими тыловыми областями хранятся указы, определившие отношение к Русской Церкви военнослужащих вермахта, деятельность в этой области военной администрации и армейских отделов пропаганды (RH22/7, 171, 272а). А одно из дел составляет доклад о переговорах представителя командующего частями вермахта на Украине с православным епископом Николаевским (RH22/160). В фонде комендантов тыловых армейских областей были обнаружены интересные документы о деятельности Псковской духовной миссии на Северо-Западе России в 1942–1943 гг. (RH23/281). Материалы Верховного командования армии (ОКХ)/Генерального штаба армии свидетельствуют об определенном внимании, которое ОКХ уделяло церковной проблеме в России. Здесь можно встретить и суждение Восточного отдела чужих армий о необходимости изменить религиозную политику на Востоке от 25 ноября 1942 г. (RH2/2089) и подборку подробнейших сведений из прессы, сообщений радио, допросов военнопленных, донесений разведки о церковной жизни в СССР за июль 1944 — апрель 1945 гг. (RH2/2336) и доклады абвера 1943 г. о настроениях населения в религиозной сфере на Украине и Северо-Западе России (RH2/2560). В фонде Верховного командования вермахта (ОКВ) привлекают внимание доклады, отчеты, информационные записки отделов пропаганды при командующих армейскими тыловыми областями, содержащие информацию о деятельности различных конфессий на оккупированной территории СССР (RW4/v.235, v.236), а также русской эмигрантской организации НТС в Смоленске (RW4/v.254). Подобная же информация имеется в ежемесячных докладах за 16 октября 1941–17 июня 1942 гг. командующего частями вермахта на Украине в фонде территориальных командующих в СССР (RW41/1). Наконец, необходимо упомянуть дело «Вербовка в армию Власова, 1944–1945», в котором говорится о душепопечении пленных советских солдат и офицеров, хранящееся в фонде лагерей военнопленных, рабочих и строительных команд военнопленных (РН49/111). В архиве Института современной истории в Мюнхене (IfZ) так же, как и в Бундесархиве, имеется фонд РМО. Он меньше по объему, но содержит много важных документов, отсутствующих в Берлине. Особенную ценность в этом плане представляет большая их подборка, рассказывающая о германской политике по отношению к Русской Церкви в Прибалтике 1942–1943 гг. (МА 794,795, 797). Есть отдельные подобные материалы и в других делах РМО, дающих больше сведений о душепопечении военнопленных или деятельности генерала Власова (МА 246, 540, 541, 546). Судьба власовского движения, в котором участвовали и православные священники, прослеживается также в документах ОКХ (МА 143). В свою очередь, дела Внешнеполитической службы «Восток» включают в себя информативные сводки и докладные записки о положении Православных Церквей на территории Германии, Польши и Украины в 1934–1942 гг. (МА 128/1, 128/3, 128/7). Частично документирован и интерес к РПЦ со стороны РСХА (МА 558). Кроме того, в архиве имеются сообщения полиции безопасности и команд СД с занятых восточных территорий за 1942 г. (МА 447 и др.). История русских приходов в Берлине и его окрестностях в 1930–1945 гг. отражена в материалах небольшого Бранденбургского главного земельного архива в Потсдаме (Brandenburg Особый интерес среди российских архивов вызывает Российский государственный военный архив в Москве (РГВА), хранящий трофейные документы Третьего рейха, вывезенные из Германии в 1945–1946 гг. Очень богат фонд Министерства церковных дел (ф. 1470), правда, его материалы территориально относятся лишь к оккупированным европейским странам и самой Германии, исключая СССР. Можно упомянуть следующие дела, содержащие переписку с различными государственными ведомствами и православными архиереями о положении Русской Церкви, проведении богослужений для восточных рабочих и советских военнопленных — опись 1, д. 5, 17, 18, 19, опись 2, д. 5, 10, 11. Более содержателен, применительно к избранной теме, фонд РСХА (ф. 500). Он включает специальное дело с приказами шефа полиции безопасности и СД о религиозной политике на оккупированной территории СССР за июль — ноябрь 1941 г. (опись 5, д. 3). В нескольких делах хранится скопированная службами РСХА частная и деловая переписка русских священнослужителей за 1937–1942 гг. (опись 3, д. 450, 453, 454, 456). Фонд РМО (ф. 1358) относительно небольшой, и по церковной тематике в нем могут быть использованы лишь доклады о положении в Прибалтике и Белоруссии за 1942–1943 гг. (опись 1, д. 11, 12, 14) и бюллетени министерства (опись 4, д. 10–12). Отдельные документы о Русской Церкви хранятся также в фондах командующего полицией безопасности и СД «Остланда» (ф. 504), Министерства юстиции (ф. 1146) и других. Следует отметить, что материалы аналогичных фондов в германских и российских архивах в основной массе не повторяются и взаимно дополняют друг друга. Дело в том, что только часть документации различных ведомств Третьего рейха была вывезена в СССР, другая же часть осталась в Германии. И если довоенный период национал-социалистической политики по отношению к Русской Церкви лучше документирован в российских архивах, то военный, напротив, — в германских. Поэтому исследователям необходимо работать и в тех и в других. Трофейные же акты, вывезенные в США, в настоящее время скопированы, и их можно просмотреть в Бундесархиве и Институте современной истории в Мюнхене. Остальные российские архивы, в которых работал автор, хранят в основном документы советских и партийных органов власти. Так, в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ) исследовался фонд Центрального комитета ВКП(б) — КПСС за 1939–1945 гг. (ф. 17). Среди выявленных материалов находятся секретные материалы ЦК; постановления Секретариата и Политбюро ЦК; документы управления пропаганды и агитации, рассказывающие об организации контроля за деятельностью религиозных объединений, о роли партийных комитетов в проведении этой работы, сборе секретной информации о религиозной ситуации в стране, в том числе на оккупированной территории; германские трофейные документы, содержащие данные о нацистской церковной политике. В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) были изучены три фонда, и прежде всего Совета по делам Русской православной церкви (ф. 6991). Именно этот орган с осени 1943 г. контролировал деятельность Московской Патриархии и во многом управлял ею. В фонде содержатся: протоколы заседаний Совета и Священного Синода, переписка с Патриархом, записи бесед церковных иерархов с работниками Совета, докладные записки в ЦК ВКП(б) (в том числе о религиозной ситуации на освобожденной от германских войск территории СССР), инструкции, аналитические обзоры, документы о международной деятельности Московской Патриархии. Ряд историко-церковных материалов хранится в особой папке И.В. Сталина (ф. Р-9401с), например о насильственном переселении в июле 1944 г. 1673 «истинно-православных» христиан из центральных областей России в Сибирь и на Алтай. Особую группу церковных по происхождению документов составляет обширный фонд Синода РПЦЗ за 1919–1941 гг. (ф. 6343). В свое время в 1941 г. эти материалы были конфискованы в белградском гестапо, перевезены в Германию и в конце концов доставшись советским войскам, оказались в Москве. Внимание автора привлекли протоколы заседаний, указы и постановления Архиерейских Синода и Собора 1933–1941 гг., касающиеся взаимоотношений РПЦЗ с нацистскими ведомствами и жизни православной Германской епархии. В Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга (ЦГА СПб.), ведущим научным сотрудником которого является автор настоящей работы, содержатся в основном материалы государственных учреждений, регулировавших деятельность религиозных организаций на Северо-Западе России. История Ленинградской епархии Московской Патриархии (в том числе деятельность Псковской православной миссии в период оккупации) в первые годы войны отражена в фондах Ленгорисполкома (ф. 7384), Леноблисполкома (ф. 7179) и некоторых райисполкомов, а на заключительном этапе боевых действий 1944–1945 гг. в фонде Ленинградского уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви (ф. 9324). Имеются в ЦГА СПб. и несколько фондов германских трофейных документов военной администрации на Северо-Западе России, которые содержат сведения о нацистской церковной политике — прежде всего коллекция документов немецких оккупационных властей (ф. 3355). В Архиве Управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Санкт-Петербургу и Ленинградской области (АУФСБ СПб.) удалось изучить несколько дел арестованных в 1941–1945 гг. православных священнослужителей (фонд архивно-следственных дел). Только в блокадном Ленинграде за конец 1941 — начало 1943 г. органами безопасности было выявлено и уничтожено 8 тайных религиозных групп. А с 1944 г. начались аресты священников, служивших в период германской оккупации. В следственных делах помимо показаний арестованных и обвинительных заключений государственных органов содержатся «вещественные доказательства» — конфискованные при аресте письма, дневники, различные документы и т. п., что придает им особенную ценность. По составу материалов ко второй группе можно отнести и бывший архив радиостанции «Свобода» в Мюнхене, ныне находящийся в Будапеште Открытый общественный архив (Open Society Archives — OSA). В нем в основном собраны материалы, касающиеся политики (в том числе религиозной) советских органов власти, соответствующие вырезки из газет, журналов и т. п. (фонд 300, субфонд 80, серия 1, бокс 34, 724, 727, 733). Но также имеются и персональные дела наиболее значительных архиереев Московской Патриархии — патриархов Алексия, Пимена и других (фонд 300, субфонд 80, серия 7, бокс 9, 217). Заключительную группу составляют церковные архивы, в первую очередь синодальный архив РПЦЗ в Нью-Йорке (CA). Из состава его документов были изучены пять дел: переписка между председателем Синода митр. Анастасием и возглавлявшим Германскую епархию епископом Серафимом 1938–1939 гг. (д. 24/42), материалы об организации в этой епархии второго викариатства в 1942 г. (дело об учреждении в Германской епархии 2-го викариатства), переписка митр. Анастасия с различными гражданскими и церковными инстанциями в период оккупации Югославии 1941–1944 гг. (д. 15/41), заявления православного духовенства, желающего выехать в Россию, письма об отправке духовной литературы и церковной утвари на занятые восточные территории 1941–1942 гг. (д. 17/41) и различные документы русских общин в Венгрии 1941–1942 гг. (д. 18/41). Большой интерес, в частности, представляют три письма митр. Анастасия и Архиерейского Синода германским ведомствам с проектами организации Высшей церковной власти в России в октябре 1941 — июне 1942 гг. Эти материалы дополняет архив Германской епархии РПЦЗ в Мюнхене (АГЕ). Здесь хранятся три дела по истории мюнхенской общины 1929–1945 гг.; очень информативно-содержательная книга постановлений 1934–1948 гг. Духовного Собора русского монастыря преподобного Иова, который почти до конца войны находился в Словакии и вел большую издательско-миссионерскую работу. Следует отметить и дело «Указы Архиерейского Синода РПЦЗ. Распоряжения Патриархии. 1923–1951», в котором собраны предвоенные письма, циркуляры Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) 1940–1941 гг., а также различные материалы по истории Православной Церкви в оккупированной нацистами Белоруссии. Два церковных архива относятся к Московской Патриархии. В первом из них — Средне-Европейского экзархата в Берлине (АСЭ) — были изучены документы фонда протоиерея Сергия Положенского (до ноября 1938 г. возглавлявшего евлогианский русский приход в берлинском районе Тегель), которые ярко свидетельствуют о сильнейшем давлении на прихожан со стороны нацистских ведомств и мужественном сопротивлении евлогиан. Из второго архива — Русского православного прихода в Дрездене (ПАД) — привлекались постановления приходских собраний, письма священников, митрополита Евлогия за 1933–1938 гг. Последнее изученное собрание церковных документов хранится в Евангелическом центральном архиве в Берлине (EZA) Здесь использовался фонд Внешней церковной службы — материалы о религиозном окормлении иностранных рабочих в Германии и акты о Православной Церкви в России. Существующая богатая источниковая база вполне позволяет производить глубокие исследования по избранной теме. Автор приносит глубокую благодарность за оказанную помощь профессору Гюнтеру Шульцу, докторам наук Гизеле-Афанасии Шрёдер и Катарине Геде. Исследовательская работа была осуществлена при поддержке германского научного фонда Alexander von Humboldt — Stiftung. Глава I Политика германских ведомств в отношении Русской Православной Церкви перед началом Великой Отечественной войны 1 Антихристианская сущность нацистского режима В церковной политике двух крупнейших тоталитарных режимов XX века — советского и нацистского — имелось много общего, но существовали и серьезные различия. Хорошо известны гонения на Церковь и антирелигиозная политика в СССР в 1920— 1930-е гг., в результате которой из 50 тыс. православных храмов к 1941 г. остались действующими лишь около 350 (не учитывая присоединенных в 1939 г. территорий). Гораздо меньше информации о том, что создание социалистического общества в Советской России первоначально имело некий псевдорелигиозный характер. К политической деятельности приобщились социальные слои с глубоко архаичным сознанием, которые воспринимали новую революционную идеологию лишь в квазирелигиозной и догматической форме. Эти слои усваивали марксизм-ленинизм как «теологическое» учение, причем его примитивизация и неизбежная «теологизация» шли как официально, так и стихийно, на уровне «массового сознания». В 1920-е гг. немалое распространение получила советская имитация религиозных обрядов — всевозможные «Красные Пасхи», крестины, октябрины и т. п. В феврале 1923 г. была даже создана специальная Центральная комиссия по проведению «Комсомольской Пасхи» при Политпросвете ЦК РКСМ. Существовали и зачаточные элементы «богостроительства»: как, например, публикация текстов «молитв» Марксу. На государственном уровне поддерживалось создание раскольничьих групп православного духовенства реформаторского толка, внедрявших всевозможные новшества. Впрочем, как и в нацистской Германии к движению «немецких христиан», к этим группам относились лишь как к временным попутчикам, подлежащим последующей ликвидации. Возникшие элементы «богостроительства» не получили одобрения высшего руководства советского государства и довольно быстро исчезли. Внедряемая ВКП(б) идеология осталась прежде всего политической, и псевдорелигиозные элементы в ней постепенно отмирали. Некоторые временные изменения в этом плане произошли в 1960-х гг. в русле политики хрущевских гонений на Церковь и провозглашенного построения коммунизма. В феврале 1962 г. на Всесоюзной конференции по научно-атеистической пропаганде восторжествовало мнение, что религиозные обычаи и традиции следует вытеснять новыми праздниками и ритуалами. 25 августа 1962 г. соответствующее решение приняло и Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Фактически это означало возрождение среди советских атеистов замаскированных идей богостроительства 1920-х гг. В печати начали появляться предложения о введении псевдорелигиозных ритуалов, которые бы при помощи определенных символов устанавливали мистическую связь людей с обещанным коммунистическим обществом будущего. Заявлялось, что будут построены специальные храмы с символическими украшениями, прославляющими коммунизм как высшее достижение человеческого ума и т. д. Еще с конца 1950-х гг. вводились торжественные ритуалы бракосочетания, регистрации рождения ребенка, вручения паспортов подросткам, «гражданские панихиды». Однако они не получили распространения по всей стране и вскоре утратили всякий оттенок «советского богостроительства», которое после смещения Хрущева практически полностью исчезло. Последние годы в западноевропейской историографии стала популярной концепция «политической религии» — существовавшей в нацистской Германии, СССР и некоторых других странах, характерными признаками которой является наличие однопартийной системы, вождя, насильственного насаждения одной идеологии и т. п. Согласно этой концепции, утвердившиеся в указанных государствах режимы имели лишь некие псевдорелигиозные формы, оставаясь при этом явлением политическим. Действительно, в СССР и ряде других стран так и было, но в нацистской Германии дело обстояло иначе[48]. Руководителей Третьего рейха очень привлекал опыт антицерковных гонений в СССР. В директивах Гейдриха, Олендорфа и других видных нацистских чиновников летом — осенью 1941 г. содержались указания тщательно сберегать и вывозить в Германию для изучения материалы антирелигиозных музеев и документы Союза воинствующих безбожников. Однако все это было нужно лишь в качестве подсобного материала для первого этапа наступления на Церковь. В Третьем рейхе планировали пойти и уже пошли значительно дальше, приступив к созданию своего религиозного учения. С самого момента своего возникновения национал-социализм не был чисто политическим движением. Значительная часть его создателей и руководителей воспринимали нацизм как новое мировоззрение и в конечном итоге основу для новой веры, которая расчистит себе путь пропагандой и насилием и придет на смену всем религиям мира. Уже в год основания (1920) Национал-социалистической германской рабочей партии (НСДАП) в ее программе было заявлено, что она «представляет точку зрения позитивного христианства»[49]. Так впервые прозвучало одно из возможных названий нового религиозного учения, постепенно — вплоть до 1945 г. — создаваемого нацистами и ставшего существенной составной частью их идеологии. В этом плане среди работ нацистских лидеров, написанных до их прихода к власти, выделяется вышедшая в 1930 г. книга идеолога НСДАП и главного редактора центрального печатного органа партии — газеты «Фёлкишер беобахтер» Альфреда Розенберга «Миф XX века». На ее примере хорошо видно, что Розенберг стремился создать не просто еще одну теорию общественного развития, а совершенно новую религию, фактически не имевшую ничего общего с христианством. В ее основе лежали учения о крови и расе и откровенный разрыв с нравственными принципами христианства, говорившими о равенстве всех народов и рас земного шара. Розенберг писал о полном разделении Нового и Ветхого Завета, который отвергался как религиозная книга. Апостол Павел объявлялся «фальсификатором Евангелия», а существующие Церкви назывались «порождением иудейско-сирийских стремлений апостолов». Вместе с ветхозаветными корнями христианства упразднялась и вся новозаветная догматика, «магия» таинств и иерархия, Иисус Христос рассматривался как один из духовных вождей, наряду с предшествовавшими ему в других религиях. Согласно Розенбергу, «религия Иисуса» должна быть исправлена и освобождена от проповеди смирения и любви к ближнему: «Идея национальной чести является для нас началом и концом всего нашего мышления и действия. Она не терпит наряду с собой равноценного центра, какого бы то ни было рода». Понятие расы и крови ставилось над духовностью и объявлялось высшей ценностью: «Теперь пробуждается новая вера: миф крови, вера вместе с кровью вообще защищает и божественное существо человека. Вера, воплощенная в яснейшее знание, что северная кровь представляет собой то таинство, которое заменило и преодолело древние таинства». Лишь какими-то внешними элементами христианства, освобожденного от всей своей догматики, тайнодействия и иерархии, Розенберг соглашался наделить «немецкую церковь» нового типа, создание которой соответствовало стремлению северной расовой души обрести «германскую религию будущего»[50]. Одним из первых глубокий анализ взглядов Розенберга и идеологии нацизма в целом сделал известный православный богослов протоиерей Сергий Булгаков. В декабре 1941 — феврале 1942 гг. в оккупированном Париже он бесстрашно написал объемную работу «Расизм и христианство», в которой прямо и резко говорил о языческом характере новой религии: «Вместо Распятого и Его искупительной крови провозглашен также культ крови, но уже расовой, и знамением его является нехристианская свастика… Этот бог крови и эта религия являются нехристианскими… Это есть не столько гонение… сколько соперничающее антихристианство, „лжецерковь“ (получающая кличку „немецкой национальной церкви“)». Сравнивая нацизм с другими проявлениями антихристианства — «воинствующим безбожием французских материалистов», взглядами Ницше, «ненавистью к святыне марксистов» и «варварскими гонениями большевиков», Булгаков пришел к выводу, что в Германии 1920–1930-х гг. возникла наиболее острая, злая и опасная форма: «Здесь приходится сказать, что гитлеризм, как религиозное явление, есть еще более отрицательное, чем даже воинствующий атеизм большевизма, он более глубоко отравляет душу народную, чем большевизм; поскольку последний есть удушающее насилие, первый есть своеобразное явление духовной жизни, некоторое зачатие духовное, однако не в христианстве, но в язычестве»[51]. Забегая вперед, следует указать, что создать построенную на принципах нацистской идеологии религию в Третьем рейхе не успели. Большое влияние в Германии имели две традиционные крупнейшие христианские конфессии — Лютеранская и Католическая Церкви, и руководству НСДАП на протяжении всего срока своего правления приходилось так или иначе считаться с ними, иногда вынужденно маскировать свою антицерковную политику и даже идти на некоторые непринципиальные уступки. Кроме того, в нацистском движении были разные взгляды на взаимоотношения с христианскими конфессиями, некоторые его деятели считали вполне возможным, полностью подчинив их, использовать в своих целях. Еще в 1932 г. внутри Лютеранской Церкви было образовано пронацистское движение «немецких христиан» (Deutsche Christen). После прихода НСДАП к власти победившая партия принципиально отвергла все существовавшие церковно-государственные договоры, так как они предусматривали равноправное партнерство сторон. Но начинать с открытых гонений на религиозные организации еще не утвердившаяся в стране нацистская власть не могла. Ставший канцлером А. Гитлер включил Лютеранскую и Католическую Церкви в орбиту официальной политики унификации, согласно которой все сферы общественной жизни Германии подлежали подчинению новой идеологии. Первые преобразования в этом направлении должны были произойти у лютеран. 14 июля 1933 г. рейхстаг одобрил указ о новой имперской церкви, после чего разгорелась борьба вокруг выбора первого имперского епископа. Нацисты выдвинули кандидатуру Людвига Мюллера, представлявшего «немецких христиан», и сделали все для его избрания. Победив на выборах 27 июля, движение провозгласило себя «Евангелической Церковью германской нации», призванной явить миру «германского Христа деиудаизированной Церкви»[52]. Начались преобразования в духе нацистских установок. Например, в Эйзенахе церковь земли Тюрингия создала «Институт исследования еврейского влияния на немецкую церковную жизнь», завязавший широкие международные контакты. В частности, с ним тесно сотрудничала консистория Немецкой Евангелической Церкви аугсбургского исповедания в Румынии. В марте 1942 г. на специальном заседании в Германштадте ее епископ Штаедельс заявил: «Мы за возможно более полное исключение Ветхого Завета из религиозной жизни немцев и, соответственно, также из евангелического преподавания религии». А научный руководитель общества сотрудничества с Эйзенахским институтом А. Шрейнер подчеркнул, «что в ходе национал-социалистической революции этот [немецкий] народ снял с себя тяжесть многолетней вины в том, что он не сберег вверенный ему Богом факел нордических представлений о жизни, но под влиянием чужого, а именно еврейского, воздействия непростительно пропитался им… люди теперь требуют от Церкви осознания вины тем неослабнее, чем больше Церковь считала Библию евреев своим собственным письменным каноном и этим, как минимум, сознательно открывала вентиль, через который в нашу народную жизнь мог устремиться чуждый дух»[53]. Но часть лютеранских пасторов выступила с протестами против внедрения псевдохристианской нордической мифологии и «арийского параграфа» в расовом законодательстве «коричневого» генерального синода. Эти протесты стали частью программы Чрезвычайного союза пасторов, положившего начало евангелическому движению сопротивления. После Синода в Бармене (31 мая 1934 г.) это движение, провозгласившее себя «правомочной Германской Евангелической Церковью», получило название «Исповедническая Церковь» (Bekennende Kirche). Оно отказалось признать власть имперского епископа Мюллера и дало понять, что христианские догматы несовместимы с мировоззрением и политикой нацизма. Около 7 из 17 тыс. пасторов Германии присоединились к «Исповеднической Церкви» и оказались объектом преследований. В дальнейшем репрессиям подверглись основные руководители движения — Мартин Нимёллер, Карл Барт и известный протестантский теолог Дитрих Бонхеффер, арестованный 5 апреля 1943 г. и повешенный 9 апреля 1945 г. в концлагере Флоссенберг. Во второй половине 1930-х гг. нацистам удалось добиться раскола в «Исповеднической Церкви», но она все-таки смогла просуществовать до крушения Третьего рейха[54]. Еще более враждебным было отношение руководителей НСДАП к католицизму с его строгой догматикой и широким международным влиянием. Хотя Гитлер родился в католической семье, именно эта Церковь являлась для него наиболее одиозной. Тем не менее, став канцлером, он неоднократно заявлял, что новое правительство ставит своей целью создание благоприятных условий для религиозной жизни, и в июле 1933 г. предложил заключить соглашение (конкордат) с Ватиканом. Конкордат гарантировал неприкосновенность католической веры, сохранение прав и привилегий верующих, но предусматривал исключение всякого политического влияния со стороны Церкви. Порой данный документ трактуется как благословение папой Пием XI нацистского режима. Это, конечно, не так. Подобно любому межгосударственному соглашению конкордат не предполагал единомыслия по всем политическим и идеологическим вопросам. Однако предложение о заключении соглашения не случайно исходило именно от Гитлера. Он рассчитывал таким путем обеспечить доверие мировой общественности и укрепить внутреннее положение режима. Отказ со стороны Ватикана мог бы очень отрицательно отразиться на молодом нацистском государстве. Подписание конкордата состоялось 20 июля, однако Гитлер собирался выполнять его лишь в той мере, в которой ему это было выгодно. Так, уже летом 1933 г. в Германии были распущены все католические партии и объединения, появилось и маловлиятельное движение «автокефалов», выступавших за отделение немецких католиков от Ватикана[55]. Но в первые месяцы правления Гитлер избегал открыто вступать в конфликт с Церковью, хотя и тогда в кругу ближайших сподвижников не скрывал своих планов в этой сфере. Согласно свидетельству тогдашнего главы Данцигского сената Г. Раушнинга, осенью 1933 г. фюрер в разговоре с ним, двумя баварскими гаулейтерами и Геббельсом заявил: «Насчет вероисповедания: что одна вера, что другая — все равно. У них нет будущего. По крайней мере в Германии. Итальянские фашисты во имя Господа предпочитают мириться с Церковью. Я поступлю так же. Почему бы и нет. Но это не удержит меня от того, чтобы искоренить христианство в Германии, истребить его полностью вплоть до мельчайших корешков… для нашего народа имеет решающее значение, будет ли он следовать жидовскому христианству с его мягкотелой сострадательной моралью — или героической вере в бога природы, бога собственного народа, бога собственной судьбы, собственной крови… Хватит рассуждать. Старый Завет, Новый Завет, или даже просто Слова Христовы… все это один и тот же жидовский обман. Все это одно и то же, и это не сделает нас свободными. Немецкая церковь, немецкое христианство — ерунда. Или ты христианин, или язычник. Совмещать одно с другим невозможно». Таким образом, затеи с Лютеранской Имперской Церковью или автокефалами-католиками с самого начала были для Гитлера лишь временным средством разрушения изнутри традиционных конфессий: «Немецкие христиане. Германская Церковь, христиане-автокефалы — какое старье. Я уже знаю, что придет им на смену. И в свое время я об этом позабочусь. Без собственной религии немецкий народ не устоит. Что это за религия, еще никто не знает. Мы ощущаем ее. Но этого недостаточно»[56]. Впрочем, по свидетельству Раушнинга, Гитлер уже в 1933 г. во многом представлял, какую религию нужно создавать и даже какие внешние элементы христианства заимствовать для нее, заявляя: «Что же должны делать мы? То же самое, что делала Католическая Церковь, когда отбирала у язычников их веру: брать все, что можно взять и истолковывать в нашем духе…; в Пасху будем праздновать не воскресение Христово, а вечное обновление нашего народа, Рождество станет рождеством Нашего мессии — героического и вольнолюбивого духа нашего народа. Вы полагаете, что эти либеральные священники, не верующие, а служащие, не будут учить в своих церквах от имени нашего Бога? Я вам гарантирую —…они сменят свой крест на нашу свастику. Вместо крови своего прежнего Спасителя они будут освящать празднества чистой кровью нашего народа; они примут плоды германской нивы в качестве святых даров и будут есть их в знак вечного единства нации, как прежде вкушали от плоти своего Господа. И когда все это случится… церкви снова наполнятся. Конечно, если мы этого захотим, если там будет проповедоваться наша вера. Но спешить с этим не нужно». Раушнинг не сомневался в «богостроительских» намерениях фюрера и писал, что в 1934 г. того все больше «занимали мысли о новой религии человечества, о сотворении всего человечества заново. Гитлер преодолел искушение выступить со своими глубинными идеями преждевременно. Национал-социализм все еще находился в начале своего пути… И все чувствовали, как жгучее нетерпение скрывается за его сдержанностью, за отказом от выполнения наиболее близких ему задач государственного деятеля и законодателя… пророка и основателя новой религии»[57]. Первый серьезный удар по настроению значительной части церковных кругов в пользу сотрудничества с правительством Гитлера был нанесен 24 января 1934 г., когда последний поручил Розенбергу контроль за всем духовным и мировоззренческим обучением и воспитанием членов НСДАП и подведомственных организаций. Автор «Мифа XX века» был известен в то время как лидер всех известных христианству сил внутри нацистской партии, и его назначение стало очень тревожным сигналом. В 1934 г. произведение Розенберга было внесено Католической Церковью в «индекс запрещенных книг», и энергичный противник национал-социализма как «мировоззрения и эрзацрелигии» мюнхенский кардинал Фаульхабер в выступлении на конференции епископов подверг его резкой критике. Правда, «Миф XX века» никогда не признавался в качестве произведения, выражающего официальную точку зрения партии. Не все высказанные в книге идеи устраивали Гитлера, и, кроме того, он вовсе не хотел передавать лавры «Папы партийной идеологии» Розенбергу[58]. Появление «Исповедующей Церкви» и критика нацизма со стороны некоторых католических священнослужителей способствовали давно задуманному переходу к антицерковным акциям. Уже в 1934 г. были ликвидированы многие религиозные общественные организации, закрыты приходские школы, конфисковывалась церковная собственность, активных христиан увольняли с государственной службы, некоторых пасторов изгнали, а другим была ограничена возможность проповедовать, что должно было подорвать силу церковной оппозиции. Начавшись против лютеран, гонения с марта 1935 г. захватили и католиков. По стране прокатилась серия скандальных судебных процессов, имевших целью дискредитировать Католическую Церковь. Сотни священников и монахов обвинялись в контрабанде золотом, незаконных валютных сделках, аморальных действиях и распутстве. Католическая пресса подверглась жесточайшей цензуре, религиозные процессии, колокольный звон запрещались и т. п. Острие удара было направлено против монастырей — только в Австрии после ее присоединения к Германии закрыли около 1000 обителей[59]. Церковно-политические неудачи «немецких христиан» дали стимул определенным силам в НСДАП и CA стремиться к дистанцированию от Церкви и образованию собственных нехристианских форм веры и жизни. Был начат эксперимент по дехристианизации крестьянства с помощью внедрения языческих обычаев — празднования зимнего и летнего солнцестояния и т. п. Все руководители нацистских организаций на селе регулярно получали приглашения на своеобразные антихристианские собрания, с которых началась пропаганда элементов новой религии. Вскоре последовало принуждение к выходу из церковных общин. Таинства крещения и миропомазания (конфирмации) пытались вытеснить неоязыческой обрядностью посвящения молодежи (Jugendweihe). Свастика как иной языческий крест, знак победы и удачи, связанный с культом солнца и огня, противопоставлялся христианскому кресту как символу унижения, достойного лишь «недочеловеков». Особое внимание уделялось антицерковному воспитанию молодежи в рядах «Гитлерюгенда». В пропагандируемых песнях ее учили поклоняться нацистским кумирам типа молодого функционера НСДАП X. Весселя: «Мы — бодрая гитлеровская молодежь, и христианские добродетели нам не нужны, потому что наш вождь Адольф Гитлер всегда за нас предстательствует. Никакой зловредный поп не в силах нам помешать чувствовать себя детьми Гитлера. Мы идем не за Христом, а за Хорстом Васселем; долой кадило и святую водичку!»[60] Целый ряд германских теологов принялись разрабатывать догматы новой религии. Так, например, в 1934 г. 25 ее тезисов опубликовал профессор богословия Э. Бергман: «Еврейский Ветхий Завет не годится для новой Германии; Христос был не евреем, а нордическим мучеником, отправленным на смерть евреями, и воином, призванным спасти мир от еврейского влияния; Адольф Гитлер — новый мессия, посланный на землю, чтобы спасти мир от евреев; свастика является преемницей меча как символа германского христианства; Германская земля, кровь, душа, искусство — священные категории германского христианства» и т. п. Рассуждая о новой религии в Третьем рейхе, Берман говорил: «Или у нас будет германский бог, или не будет никакого. Мы не можем преклонять колени перед всеобщим богом, который уделяет больше внимания французам, чем нам. Мы, немцы, были оставлены Христом богом на произвол судьбы. Он несправедлив, и потому мы терпели поражение за поражением, что верили ему, а не нашему германскому богу»[61]. Правда, сам Гитлер к подобным богостроительным конструкциям профессоров относился весьма скептически, считая, что не они должны создавать новую веру. Одним из главных инициаторов первой фазы антицерковной кампании был Розенберг, выступивший в 1935 г. с антикатолическим письмом «О темных людях нашего времени», а в 1937 г. он атаковал в другом своем произведении «Протестантские паломники в Рим» лютеранских священников. Оба письма публично разъясняли несовместимость христианской традиции с новым мировоззрением. Розенберга поддерживали и руководители некоторых государственных структур. Так, министр внутренних дел В. Фрик активно включился в начатую антицерковную кампанию под лозунгом «деконфессионализации общественной жизни». Убежденными представителями розенберговского направления были также фюрер «Гитлерюгенда» Б. Ширах и руководитель Германского рабочего фронта Р. Лей[62]. Но эта группа не обладала особенно большим влиянием. В середине 1935 г. под воздействием ряда внутриполитических и международных факторов Гитлер пришел к идее временно нормализовать резко обострившиеся отношения с Церковью и 16 июля подписал указ о создании Рейхсминистерства церковных дел. Его главой в тот же день был назначен член НСДАП с 1925 г. прусский министр юстиции Ганс Керл. Он принадлежал к «тесному кругу фюрера» — группе партийных и государственных функционеров, окруживших Гитлера в частной жизни, но в то же время был глубоко верующим, близким Церкви человеком. Именно такая личность представлялась способной разрядить напряженность в церковно-государственных отношениях. Аппарат своего министерства Керл подобрал в значительной части из чиновников, занимавшихся религиозными организациями еще во времена Веймарской республики и не разделявших антихристианских идей нацистских идеологов. Его программа гласила: «Церкви обеих конфессий получат государственную помощь и поддержку, но они будут ограничены чисто религиозной сферой». Керл принадлежал к числу немногочисленных идеалистов, которым синтез национал-социализма с христианством казался не только желательным, но и возможным. В публичном разъяснении своей будущей деятельности 8 августа 1935 г. министр ясно отмежевался от розенберговского направления и религиозной политики «Коричневого дома» (штаб-квартиры НСДАП в Мюнхене), направленной на радикальное разделение Церкви и государства, так как был убежден в необходимости их совместной работы[63]. Вплоть до 1938 г. Керл открыто защищал точку зрения, что религия и мировоззрение, христианская вера и национал-социализм являются чем-то идентичным. Так, 24 ноября 1937 г. в своем выступлении в Фульде он резко выступил против противопоставления мировоззрения и религии, и отметил, что национал-социализм является религиозным движением, которое непременно признает связь с Богом (Христом) и божественный порядок, подчеркнув: «Мы считаем своим долгом, при всех обязательствах, гарантировать немцам религиозную свободу. Самостоятельный выбор религиозной общины является персональным правом личности». А 1 декабря 1937 г., выступая в Хагене, министр сказал, что если судить не догматически, а жизненно, то слова и дела Христа, как они показаны в Евангелии, не противоречат учению национал-социализма, еще раз отметив: «Целью национал-социалистической церковной политики является полное равенство различных религиозных общин»[64]. На практике же дело обстояло совершенно иначе. Хотя формально Керл имел большие полномочия, но его политического влияния не хватало для их реализации. Кроме того, функционеры НСДАП постоянно чинили препятствия деятельности министра. В конфликте «Коричневого дома» с Министерством церковных дел отчасти находила отражение борьба за власть между партийными и государственными структурами, но фактически речь шла о большем — судьбе христианской веры в Германии. В итоге Керлу не удалось настоять на проведении своей церковно-политической линии. Показательный случай произошел летом 1936 г. После издания одного указа, расцененного как «процерковный», Керл был срочно вызван в Оберзальцберг к Гитлеру. Там он нашел почти всех рейхслейтеров — Розенберга, Гесса, Гиммлера, Литце, Шираха и др., которые сообща накинулись на министра, заявляя, что он должен ликвидировать Церковь, а не делать нечто противоположное. Оказавшийся в изоляции Керл был вынужден отменить свой указ. Примерно в это же время он вел переписку с Леем, который в плане строительства нового города-завода по выпуску автомобилей «Фольксваген» не отвел места для церкви. В конце концов руководитель рабочего фронта наотрез отказался согласиться со строительством храма. Тяжелым ударом для министра была также неудача его плана создания Имперского церковного комитета, то есть государственно-церковного правительственного органа. По идеологическим соображениям руководство НСДАП отвергло такие тесные связи Церкви и государства. Один из сотрудников ведомства Керла Э. Руппель позднее вспоминал: «Только его идеализм и его вера, что дух в конце все же должен победить, оставляли его еще на посту»[65]. Действия Керла способствовали консолидации его противников и более явному выявлению их позиции. В 1935–1936 гг. открыто начали свою антицерковную деятельность руководитель Партийной канцелярии Р. Гесс и его заместитель М. Борман. Власть последнего в аппарате НСДАП быстро росла, и именно он стал в дальнейшем крупнейшим врагом Церкви. В это время также и СС под руководством рейхсфюрера Г. Гиммлера показала свою антихристианскую направленность. В «Экуменической церковной истории» Б. Мёллера справедливо отмечалось: «Так пробуждалисъ имевшие гораздо большую, чем у Розенберга, власть враги Церкви, чтобы задумать непосредственно ликвидацию Церкви в Германии, и они действительно ее замыслили. То, что позднее в подобных планах оказалось запроектировано, произошло без непосредственного участия Розенберга, но это был, без сомнения, его посев»[66]. К середине 1930-х гг. СС сложилась в структуру, напоминавшую ордена Средневековья, но с антихристианской сущностью. Праздники здесь отмечались по руническому зодиакальному кругу, главным считался день летнего солнцестояния, существовали ритуалы поклонения огню и т. п. Сохранились документальные кадры об имевшем культовое значение замке Вевельсбург. Он был избран Гиммлером, по-видимому мечтавшим о создании своеобразного «Ватикана» СС — центра возрождения языческой религии и традиций. В итоге возник проект сооружения на основе замка грандиозного архитектурного комплекса, строительство которого должно было закончиться только к 1960-м гг. 18 ноября 1937 г. Гиммлер, желая усилить кастовый характер СС, подписал приказ «к зимнему солнцевороту» о разделении членов организации на тех, кто может доказать свое арийское происхождение (1650 или 1750 гг.), и всех остальных[67]. Суть идеологического воспитания эсэсовцев хорошо показывают учебные материалы Службы имперской безопасности (от 28 марта 1943 г.), в которых перечислялись пять главных мировоззренческих врагов национал-социализма: евреи, масонство, марксизм, либерализм и Церковь. Она называлась последней, но при этом подчеркивалось: «Еще большим врагом является Церковь. Она постоянно стремится к мировому господству. Христианство, которое основывается на Ветхом и Новом Заветах, было взято из еврейской религии. Христианское мировоззрение проистекает из переднеазиатской расовой души, а не исходит из естественных ценностей народа. Также в отличие от национал-социализма оно не знает рас, а его пароль гласит: перед Богом все равны, и к тому же исходной точкой считается еврейство. Как и другие наши враги, Церковь борется всеми имеющимися в ее распоряжении средствами против национал-социализма и его организации, заодно с еврейскими капиталистическими и большевистскими режимами, чтобы уничтожить наш народ»[68]. В 1935 г. Гиммлер придал статус государственного учреждения созданной в 1933 г. профессором Ф. Гильшеромом частной организации «Аненэрбе» (Ahnenerbe — в переводе «Наследие предков»). Полное ее название гласило: «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков», и теперь этому учреждению было поручено изучать все, что касалось духа, деяний, традиций, отличительных черт и наследия «индогерманской нордической расы». В 1937 г. Гиммлер интегрировал общество в СС, подчинив его в качестве отдела управлению концлагерей, а 1 января 1939 г. «Аненэрбе» получила новый статус, еще более расширивший сферу ее изысканий, к этому времени общество располагало почти 50 научными подразделениями. С 1938 г. все археологические раскопки в Третьем рейхе стали проводиться с его ведома. «Аненэрбе» организовала несколько экспедиций в Тибет, на Ближний Восток и на юг Украины с целью подтверждения превосходства арийской расы. Наиболее известна организованная в 1937 г. службами СС экспедиция Шефера, в числе прочего изучавшая буддийские святилища Тибета. Сохранился снятый ее участниками документальный фильм, который в мае 1942 г. просматривался в ставке Гитлера. Кроме чисто научных исследований «Аненэрбе» занималась также изучением оккультных тайных обществ и возрождением древних мистических культов, участвуя в создании новых обрядов. Среди сфер его деятельности было проектирование разработки психотропного оружия, призванного подавить «кристаллы воли». На заключительной стадии дело дошло до чудовищных медицинских экспериментов на живых людях в концлагерях. 1 января 1941 г. «Аненэрбе» была включена в состав личного штаба Гиммлера и полностью стало органом СС. Его генеральный секретарь полковник СС В. Сиверс был повешен по приговору Нюрнбергского трибунала[69]. Документация же «Аненэрбе» в значительной части сохранилась и находится сейчас в Российском государственном военном архиве. Следует отметить, что об оккультизме в нацистской Германии существует обширная, прежде всего французская и американская, литература. К сожалению, исследователи эзотерической линии в истории Третьего рейха часто заменяют отсутствующие документы своими версиями, гипотезами и догадками. В ряду подобных изданий особенно известны книги Ж. Бержье и Л. Повеля, писавших о якобы полном разрыве германского фашизма с предыдущей историей развития человечества: «…нацизм был одним из редких периодов в истории нашей цивилизации, когда перед человечеством с грохотом открылись ворота в нечто иное… На несколько лет в Германии утвердилась цивилизация, тотально отличная от нашей, а мы этого не могли, да и не хотели понять. Инициаторы этой цивилизации порвали с нами все моральные и духовные связи в самой сущности, а мы этого не видели, потому что нацисты пользовались той же техникой, что и мы… Магический дух фашизма вооружился всеми рычагами материального мира. Нацизм в своем роде — это магия плюс танковые дивизии»[70]. Явным преувеличением является утверждение некоторых авторов, что на деятельность «Аненэрбе» нацисты затратили примерно столько же, сколько американцы на атомный Манхеттенский проект. Но среди работ, посвященных изучению оккультно-языческой составляющей в идеологии нацизма, имеются и серьезные исследования[71]. Действительно известно, что Гитлер, Гиммлер, Гесс и многие другие руководители НСДАП были склонны к мистицизму и проявляли интерес к оккультным проблемам. По некоторым свидетельствам, под влиянием бесед с оккультистами Гиммлер даже начал считать себя воплощением императора Генриха I, а Гитлер — императора Фридриха II. Но при этом они продолжали оставаться в своей политике прежде всего прагматиками. Антихристианские акции, стихнувшие на некоторое время после создания Министерства церковных дел, в дальнейшем продолжились с новой силой. По мере того как росли тоталитарные претензии нацизма и расширялся набор средств для их осуществления, Церкви подвергались все большему давлению и ограничению. Любые голоса протеста священников против бесправия и злоупотребления властей квалифицировались как недопустимое вмешательство в сферу политики и наказывались. Католическая Церковь первой оказалась в положении осажденной крепости, которую враги пытались разрушить любыми средствами. Уже в конце 1936 г. в Министерство церковных дел были внесены планы денонсации конкордата с Ватиканом. В этой ситуации 14 марта 1937 г. папа Пий XI опубликовал обращенную к немцам-католикам энциклику «С горячей тревогой». В условиях глубокой конспирации она была доставлена в Германию, тайно отпечатана, роздана и через неделю — 21 марта, в Вербное воскресенье — зачитана с кафедр всех католических храмов страны. В ней ясно говорилось о нехристианской сущности национал-социализма и несоответствии основам веры возникших среди немецких христиан пронацистских движений, но проводились различия между антицерковными акциями НСДАП и имперским правительством. Папа хотел сохранения конкордата[72]. Для Гитлера опубликование энциклики стало полной неожиданностью. Гестапо конфисковало все захваченные экземпляры, но помешать их распространению не смогло. В ответ последовало усиление репрессий. Записи в дневнике Геббельса свидетельствуют, что фюрер в мае 1937 г. говорил о «большом походе» против Католической Церкви. Он приветствовал «радикальный поворот процессов над попами», планировал запрещение целибата, конфискацию церковного имущества, затруднение богословского образования, роспуск монашеских орденов и хотел полностью отобрать у «Церкви право воспитания», подчеркивая, что «только так мы измельчим ее за несколько десятилетий». Как раз в мае в Военном министерстве был создан отдел жалоб на религиозные злоупотребления во главе с вышедшим из Церкви голландским принцем майором де Липпе. Задача этого ведомства заключалась в ослаблении влияния христианских конфессий в армии. В 1937 г. и НСДАП официально объявила о массовом выходе своих членов и сторонников из Церкви. Если раньше священнослужителей лишь в исключительных случаях отправляли в концлагерь, то теперь ситуация изменилась. Количество судебных процессов над ними возрастало до июля 1937 г., и в следующем году в «специализировавшемся» на духовенстве лагере Дахау под Мюнхеном находилось уже 304 священника[73]. Казалось, еще немного и Гитлер решится на разрыв отношений и прямую конфронтацию с Ватиканом. Но этого не произошло. Начавшаяся территориальная экспансия и подготовка к войне переключили основное внимание фюрера на другие проблемы и заставили несколько дистанцироваться персонально от антицерковных акций. В этой ситуации усилилась борьба между Керлом и его сотрудниками с одной стороны и радикальным крылом НСДАП во главе с Борманом и Розенбергом — с другой. В отличие от Керла, отстаивавшего модель лояльной централизованной государственной Церкви, Борман выступал за полное отделение государства от Церкви, чтобы, лишив последнюю всех привилегий, путем децентрализации и раздробления ее на отдельные приходы максимально ослабить и в удобный момент вообще ликвидировать. В марте 1938 г. Борман при поддержке органов имперской безопасности дезавуировал все попытки Керла по созданию «лояльной» Церкви. С течением времени позиция министра церковных дел начала меняться. По воспоминаниям Руппеля, он еще 17 июля 1937 г., вернувшись с приема у Гитлера, во время которого в очередной раз тщетно пытался что-то предпринять для Церкви, впервые высказал мысль о необходимости провести основательное дистанцирование ее от государства, чтобы «Коричневый дом» не имел возможности вмешиваться во внутрицерковные дела. К 1938–1939 гг. относится популярное тогда в Германии высказывание: «Партия хочет разделения государства и Церкви. Немецкие христиане хотят государственной Церкви. Керл хочет и того и другого»[74]. С присоединением в марте 1938 г. Австрии у Бормана впервые появилась практическая возможность реализации своих идей, и он разработал новый правовой статус Церкви на свободной от конкордата территории «Остмарка». При этом ему после долгой борьбы удалось ограничить компетенцию Керла лишь «старым рейхом». Изданный 28 апреля 1939 г. «Закон о регистрации церковных взносов в земле Австрия» значительно ограничил права религиозных организаций. Правда, несмотря на постоянные инициативы, Борман не смог полностью склонить Гитлера к своей радикальной линии. Когда в мае 1939 г. начальник штаба Партийной канцелярии предпринял попытку распространить австрийские правила на землю Баден, фюрер поддержал возражения Керла. И официальный правовой статус Католической и Лютеранской Церквей на территории «старого рейха» в целом не изменился до 1945 г. Естественно, что это было главным образом следствием вспыхнувшей мировой войны. Позиции же Керла все больше слабели. В конце 1939 г. Гесс, Борман и Розенберг воспрепятствовали публикации его книги «Мировоззрение и религия — национал-социализм и христианство». В докладе германской исследовательницы Л. Веншкевитц на научном семинаре 1 марта 1969 г. в Тюбингене говорилось: «С неудачей его церковной политики после отставки Имперского церковного комитета судьба Керла оказалась практически решена… Он был не только лишним, но и вызывавшим тревогу, и существуют основания для предположения, что Керла в декабре 1941 г. устранили»[75]. Министр умер или, что вполне возможно, был тайно убит гестапо в Париже 14 декабря, и его должность оставалась вакантной вплоть до крушения Третьего рейха. В 1939 г. в антицерковные акции активно включилось только что образованное Главное управление имперской безопасности (РСХА), глава которого, Р. Гейдрих, относился к числу наиболее активных и убежденных врагов христианства. Вошедшее в состав РСХА гестапо имело в своем составе специальный «церковный реферат», непосредственной функцией которого был надзор за деятельностью религиозных организаций. Усилия различных служб безопасности имели два основных направления: разрушение сложившихся традиционных устойчивых церковных структур и тотальный контроль над всеми проявлениями религиозной жизни. В соответствии с этим ставились практические задачи: негласное наблюдение за религиозными организациями, изучение настроений духовенства и мирян, внедрение агентуры в церковные административно-управленческие структуры, продвижение «своих людей» на различные иерархические должности, а также в церковные и общественные фонды, комитеты и т. п. В результате практически во всех крупных конфессиональных организациях различных европейских стран действовала разветвленная агентурная сеть нацистских специальных ведомств. Накануне начала войны многие священники привлекались германскими судами «за измену родине» только потому, что осуществляли молитвенные покаяния за прошлые, настоящие и будущие грехи своего народа. 30 января 1939 г. Гитлер на заседании рейхстага заявил, что не может быть жалости и сострадания к преследуемым служителям Церкви, так как они отражают интересы врагов германского государства. Конкордат с Ватиканом по-прежнему рассматривался лишь как отсрочка решающего удара. 10 февраля 1939 г. умер Пий XI, и на последовавшей вскоре интронизации нового папы, Пия XII, посол Германии сказал вслух: «Впечатляющая и красивая церемония — но это в последний раз»[76]. В конце 1930-х гг. дело дошло до разработки планов создания новой государственной религии. Авторы посвященных этой теме работ обычно пишут о будто бы разработанных Розенбергом параграфах устава нацистской Церкви с заменой Библии книгой Гитлера «Моя борьба» и т. п.[77] Подобные утверждения восходят к документу, якобы добытому американской разведкой, о котором говорилось в речи президента США Рузвельта от 28 октября 1941 г.: «Этот документ содержит план, в соответствии с которым после выигранной Германией войны все существующие в мире религии будут упразднены… церковная собственность изъята, крест и все другие символы религий запрещены, духовное сословие приведено к молчанию угрозой концентрационного лагеря. Место Церквей должна занять международная национал-социалистическая церковь, в которой служили бы направленные национал-социалистическим правительством проповедники. Вместо Библии должны быть навязаны и провозглашены в качестве священных текстов изречения из книги фюрера „Моя борьба“, христианский крест должен быть заменен свастикой и обнаженным мечом, и в конце концов место Бога должен был занять фюрер». Правительство Германии ответило на речь Рузвельта 1 ноября официальной нотой, в которой назвала утверждения президента США «нелепыми и абсурдными». На самом деле они не были полностью нелепыми, так как даже германское посольство в Швейцарии в конфиденциальном порядке запрашивало свое начальство — действительно ли Розенберг написал получивший огласку в мире документ или нет?[78] Однако подлинность зачитанных Рузвельтом материалов вызывает большие сомнения и, скорее всего, не выдерживает исторической критики. Примерно в то же время, предположительно в 1939 г., ведомство рейхслейтера Розенберга разработало совершенно другой «План национал-социалистической религиозной политики». Он был найден автором работы в документах берлинского Бундесархива в делопроизводстве упомянутого ведомства. Целью борьбы между национал-социализмом и Церковью провозглашалось создание официальной, обязательной для всех граждан «государственной религии». Наряду с ней объявлялась религиозная свобода в частной жизни, но все допускаемые религиозные сообщества должны были следовать «немецкому моральному и расовому чувству», причем явное предпочтение отдавалось «германско-нордическому религиозному движению», а традиционные христианские конфессии предполагалось постепенно привести к полному исчезновению. Детально разработанный поэтапный план был рассчитан на 25 лет и включал в себя также перечисление средств борьбы с католиками и лютеранами, например: «Подрыв Церквей изнутри, постепенное использование косвенных средств борьбы партии, не подвергая этим ее непосредственным политическим и тактическим опасностям. В каждой религиозной группе несколько доверенных лиц, которые будут сознательно работать в качестве шпионов и агентов. Использовать группу против группы…»[79] На первом этапе неоязыческое германское движение за веру еще должно было оставаться «по тактическим соображениям без государственного признания в качестве религиозного сообщества». Через 10–15 лет ситуацию планировалось изменить: «Государство признает германско-нордическое религиозное движение. Оно базируется на исторически обоснованной свободной от христианства религии и развивает соответствующие государственной религии религиозные формы в частной жизни». На этом промежуточном этапе ставилась следующая цель: «Последовательно воспитанная в национал-социалистическом духе молодежь сменит тесно связанное с Церковью старшее поколение, которое отомрет. Отдельные религиозные сообщества окажутся соразмерными в соответствующей степени их церковно-ортодоксальной сущности с незначительным числом сторонников». И, наконец, «приблизительно через 25 лет» государственная религия должна была вступить в силу[80]. На основе других соответствующих документов именно этот план представляется подлинным. И он действительно стал выполняться на практике. С началом 1 сентября 1939 г. Второй мировой войны Гитлер, руководствуясь прагматическими соображениями поддержания в критический период «гражданского мира» в германском обществе, посчитал необходимым временно ослабить давление на Церковь и не поддерживать открыто неоязыческое германское движение за веру. Через несколько дней после нападения на Польшу, фюрер заявил, что «всякая акция против Католической и Протестантской Церквей на время войны запрещается», а в июле 1940 г. это указание было повторено еще раз. 24 июля министр внутренних дел разослал наместникам провинций конфиденциальное сообщение, в котором говорилось: «Господин рейхсминистр и шеф Имперской канцелярии по определенному поводу сообщил мне, что фюрер желал бы избегать всех не безусловно необходимых мероприятий которые могли бы ухудшить отношения государства и партии с Церковью»[81]. Но от конечной цели — истребления христианских конфессий Гитлер не отказался. Ограничения в проведении антицерковных акций государственными органами играли определенную роль лишь до конца «французского похода», с осени 1940 г. почти на год они практически перестали действовать. А для Партийной канцелярии каких-либо ограничений в этом отношении, по сути, вообще не существовало. М. Борман давно выражал претензии на то, чтобы руководить всей церковной политикой Третьего рейха, и не скрывал своих взглядов. Так, 28 января 1939 г. в письме к Розенбергу «Вермахт и Церковь» он подчеркивал, что партия должна категорически отвергнуть какие-либо планы связи государства и Церкви по двум причинам: исходя из «практических политических аргументов», и так как это «не отвечает мировоззренческим требованиям национал-социализма»[82]. А в 1940 г. Борман посчитал, что настало время перейти к практическим экспериментам по обработке модели будущей антицерковной политики на всей территории Третьего рейха и захваченных землях. В качестве испытательного полигона была избрана присоединенная к Германии после разгрома Польши область Вартегау с центром в Познани. Эта провинция с населением 4,6 млн человек (из них 340 тыс. немцев) была образована по указу Гитлера от 8 октября 1939 г., а 26 октября ее наместником назначили обергруппенфюрера СС Д. Грейзера. Вартегау не относилась к территории «старого рейха», соответственно, не входила в область компетенции Министерства церковных дел и казалась Борману идеальным полем для экспериментов. Уже весной 1940 г. он прямо включился в государственно-церковные отношения в Вартегау, написав соответствующее письмо лютеранскому генерал-суперинтенданту Д. Блау. Правда, 24 июня Борман переслал на отзыв Розенбергу проект «Указа о правовых отношениях религиозных обществ и объединений в рейхсгау Данциг — Западная Пруссия». Но на эксперимент в этой провинции нацистское руководство все-таки не решилось, так как Данциг с его большим немецким населением как повод к войне с Польшей слишком явно находился в поле общественного зрения. Вартегау подходила больше, и предложения, высказанные в июньском проекте, нашли полное отражение в так называемых «13 пунктах», переданных 10 июля 1940 г. властями представителю Познанской консистории. В дальнейшем эти пункты были окончательно сформулированы в указе наместника Грейзера от 13 сентября 1941 г. По мнению немецкого ученого Гюртлера, они исходили от Партийной канцелярии и должны были уже в период войны «внести ясность в отношения государства и Церкви»[83]. При чтении упомянутых «13 пунктов» возникает ощущение их удивительной близости с соответствующими советскими законами и постановлениями конца 1920–1930-х гг. Церковь полностью упразднялась как единая централизованная иерархически соподчиненная организация: «Не существует государственных, народных или территориальных церквей». Разрешалось существование лишь отдельных самоуправляемых религиозных обществ, которым запрещалось вступать в какие-либо отношения с церковными структурами в прежней Германии. Членами общин могли быть только совершеннолетние, все конфессиональные организации (юношеские группы) упразднялись, запрещались и конфирмационные занятия в школах. В храмах могли служить только священники из Вартегау, которые при этом должны были иметь еще другую профессию, а оплата их богослужебной деятельности могла проводиться только из добровольных взносов членов общин. Все церковные фонды и монастыри распускались, как не соответствующие «германской морали и народной политике», религиозные общества не могли иметь собственности (зданий, земельных участков, кладбищ и др.) вне их культовых помещений и даже участвовать в благотворительной деятельности. Наконец, немцам и полякам запрещалось состоять вместе в одной общине[84]. То есть Церкви пытались запретить все виды деятельности, кроме богослужебной, полностью вытеснив ее из общественной жизни, и к тому же раздробить на множество не сообщающихся между собой частей, которые можно под разными предлогами постепенно ликвидировать. Германская Евангелическо-Лютеранская Церковь пыталась оказать сопротивление. В августе 1940 — ноябре 1941 гг. она направляла жалобы в различные государственные органы, но получила поддержку только Министерства церковных дел. 21 августа 1940 г. Керл попытался в последний раз вмешаться в развитие ситуации. Но наместник Вартегау заявил, что решения министерства «для него не существуют», и Керл был вынужден уступить. А 11 ноября 1941 г. и шеф Имперской канцелярии ответил на жалобы духовенства, что «фюрер одобрил изданный рейхснаместником в рейхсгау Вартеланд 13 сентября 1941 г. указ о религиозных объединениях и религиозных обществах». Акции в Вартегау маскировались заявлениями о необходимости провести полное отделение Церкви от государства, но фактически устанавливался тотальный государственный контроль над церковной деятельностью, и приходы оказались ничем не защищены от наместника. Проведенные мероприятия расценивались лишь как некий промежуточный этап. Так, 9 апреля 1940 г. Розенберг в своем дневнике писал: «Разделение государства и Церкви в качестве цели является либеральной позицией. Для нас это — лишь промежуточная стадия». Далее должна была последовать фаза уничтожения религиозных организаций, что во многом и было осуществлено в Вартегау в первой половине 1940-х гг. Там к моменту прихода советских войск 97 % существовавших в сентябре 1939 г. храмов и все монастыри были закрыты, из 1900 священников более 90 % арестовали, депортировали или убили, и к 1942 г. их оставалось в приходах лишь 73. То что несмотря на все протесты и жалобы «эксперимент Вартегау» продолжался, ярко свидетельствует, что в случае победного для нацистов окончания войны он послужил бы образцом для церковной политики на всей территории Третьего рейха[85]. Как уже отмечалось, с осени 1940 г. вновь заметно ухудшилось положение христианских конфессий в самой Германии. Под предлогом выполнения связанных с войной мероприятий богослужения после налетов можно было начинать только в 10 часов вечера, церковные здания конфисковывали для военных нужд, праздничные церемонии ограничивали, монастырские комплексы передавали государственным организациям и т. п. Согласно изданному в январе 1941 г. секретному приказу Партийной канцелярии гаулейтеры получили право конфисковывать всю монастырскую недвижимость без оглядки на законы и постановления. Жертвой этой акции за полгода «пали» 120 монастырей, которые в основном стали использоваться в качестве домов отдыха для членов партии. Сопротивление изгоняемых монахов было подавлено репрессиями — 418 священнослужителей отправили в концлагеря. В мае — июне 1941 г. была запрещена почти вся церковная пресса, включая теологические журналы[86]. 29 мая 1941 г. Борман был назначен вместо улетевшего в Англию Гесса руководителем Партийной канцелярии. В этом качестве он отвечал как за разработку, так и за окончательное редактирование и публикацию всех имперских законов и указов. Его власть в различных областях, в том числе и в государственно-церковных отношениях, значительно выросла. Согласно записи государственного секретаря Вейцзекера от 6 октября 1941 г. фюрер распорядился, чтобы все указания по церковным вопросам относительно присоединенных к рейху территорий исходили от руководителя Партийной канцелярии. Уже через 10 дней после своего назначения — 9 июня Борман разослал всем гаулейтерам империи свое письмо: «Отношения национал-социализма и христианства», в котором говорилось: «Национал-социалистическое и христианское мировоззрения несовместимы… В совершенно справедливой критике христианской веры утверждается, что без церковных прокламаций она бы исчезла. Поэтому национал-социализм признает силы природы как „всемогущество“ или „Бога“ и отвергает персонифицированного Бога. Интересам национал-социалистического государства соответствует содействие церковному партикуляризму, чтобы обеспечить руководство народом лишь со стороны партии». Лишь в случае полного устранения влияния Церкви «народ и рейх могут быть уверены в прочности своего будущего». Далее Борман писал о необходимости окончательно отказаться от мысли о создании Имперской Лютеранской Церкви, т. к. «Евангелическая Церковь так же враждебно настроена к нам, как и Католическая». Поэтому церковное воздействие следовало уничтожить без остатка «в интересах всеобщего проведения национал-социалистического мистицизма во всех областях»[87]. Письмо Бормана приобрело скандальную известность, и Гитлер был вынужден отозвать его. Но, без сомнения, он полностью разделял высказанные там взгляды. Как раз с середины 1941 г. в кругу своих приближенных фюрер стал говорить о том, что окончив войну, окончательно решит и «церковную проблему». В частности, сотрудникам Министерства церковных дел стало известно о словах, сказанных Гитлером Герингу, что «после войны он выйдет из церкви, и народ, ликуя, последует за ним»[88]. Похоже, что также думали Гиммлер и его подчиненные. На заседании «разработчиков церкви» при РСХА 22–23 сентября 1941 г. шеф гестапо Мюллер разъяснил собравшимся, что необходимо выступить против церковных организаций сомкнутым фронтом: «Группенфюрер окончательно принял решение, что в будущем должно последовать полное подавление органами государственной полиции самого опасного из всех опасных врагов. Политическая церковь сегодня взяла на себя роль, которую в 1918 г. играли спартаковцы и марксисты. За эту позицию политической церкви однажды придется рассчитаться. А потому мы всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами сметем этот материал». Хорошо известны и антицерковные письма Гиммлера своим сотрудникам, например письмо Кальтенбруннеру от 21 июля 1944 г., в котором рейхсфюрер СС писал о необходимости ввести на завоеванных российских землях вместо традиционно распространенных там конфессий новые формы религии[89]. Начало войны с СССР было встречено целым рядом церковных деятелей Германии положительно. Так, руководящий орган Германской Евангелической Церкви отправил 30 июня 1941 г. телеграмму Гитлеру: «Собравшись первый раз после начала решающей борьбы на Востоке, Духовный совет… в эти захватывающие бурные часы вновь заверяет Вас, наш фюрер, в неизменной верности и готовности к действию всего евангелического христианства Рейха. Вы предотвратили большевистскую опасность в собственной стране и теперь призываете наш народ и народы Европы к решающему походу против смертельного врага всего порядка и всей европейской культуры. Германский народ и с ним все его христианские члены благодарят Вас за это Ваше дело»[90]. Даже выделявшиеся своей активной борьбой с нацистской идеологией католические архиепископы — мюнстерский Гален и фрейбургский Гребер теперь направили острие своих выступлений против угрозы большевизма, призывая германских солдат на фронте вести борьбу против безбожия и коммунизма. Сам же папа «попытался встать над схваткой». Он не высказал ни одного слова одобрения войне против СССР, но и не осудил ее. Согласно дневнику ближайшего сотрудника Пия XII монсеньера Д. Тардини, 5 сентября 1941 г. в беседе с итальянским послом в Ватикане монсеньер сказал: «…отношение Апостольской столицы к большевизму не требует никаких новых разъяснений… если речь идет обо мне, то я был бы чрезвычайно рад, если бы коммунизм был повержен. Он является самым серьезным, но не единственным врагом Церкви. Нацизм также преследовал и все еще преследует Церковь… Если бы Апостольская столица публично вспомнила об ошибках и ужасах коммунизма, то она не могла бы обойти молчанием заблуждения и преследования нацизма… Поэтому она придерживается в настоящий момент не доктрины крестовых походов, а руководствуется поговоркой: „Один дьявол другого гонит“. Если тот, другой, хуже, то тем лучше»[91]. В планах курии существовало намерение использовать представившийся случай и послать на оккупированные территории СССР двести католических священников, в основном из Литвы и Латвии. Этим планам не суждено было сбыться. Уже 16 июля 1941 г. на специальной конференции Гитлер принял решение, что «миссионерскую деятельность (Церкви) вообще не следует принимать в расчет» и необходимо противодействовать католической инициативе в России. А 9 ноября 1941 г. в МИД Германии поступило письмо Гиммлера, в котором он сообщал о категорическом указании фюрера «препятствовать въезду эмигрантов и посланников Ватикана на занятые восточные территории». Итальянскому кардиналу Тиссерану удалось послать в оккупированные области СССР только 8 униатских священников, и то лишь замаскировав их под переводчиков итальянской армии. Военные же священники в итальянских войсках сначала активно пытались распространять среди русского и украинского населения религиозную литературу и иконки. Для этой цели миланская католическая газета «L'ltalia» даже объявила сбор средств, принесший около 52 тыс. лир. Но вскоре для итальянских военных священников были установлены те же запреты, что и для немецких капелланов[92]. В своей ноте германскому посольству в Риме от 18 января 1942 г. курия указала, что она могла бы признать произошедшие в ходе войны территориальные изменения в Европе лишь после полного окончания военных действий. Это вызвало гневную реакцию Гитлера. 22 июня 1942 г. в МИД Германии состоялось совещание о будущих отношениях Третьего рейха с Ватиканом. На нем был зачитан приказ фюрера, в котором говорилось, что эти контакты поддерживаются исключительно в отношении той части империи, для которой в 1933 г. заключили конкордат. На всех остальных занятых или присоединенных к рейху территориях «не допускаются дипломатические или политические связи с Ватиканом». Сам же конкордат, хотя Гитлер и считал его «во многих пунктах устаревшим», еще рассматривался официально существующим. 2 июня 1942 г. шеф Имперской канцелярии Ламмерс известил ряд министерств, что во время обсуждения церковных вопросов у фюрера речь шла о выдвинутых апостольским нунцием в Берлине претензиях распространить сферу его компетенции на вошедшие с 1939 г. в состав рейха области, и Гитлер заявил, что все подобные претензии, безусловно, должны отвергаться[93]. В то же время трудности военной кампании в России заставляли нацистское руководство проявлять определенную осторожность. 31 июля 1941 г. последовал очередной секретный приказ фюрера, запрещавший во время войны в Германии любые мероприятия против Церкви и не допускавший даже допроса полицией какого-либо епископа без разрешения свыше[94]. Поражение в конце 1941 г. под Москвой сделало ясным, что время «окончательного решения» церковного вопроса в Третьем рейхе еще не наступило, и это решение будет отложено на неопределенный период. Но Гитлеру не терпелось поскорее искоренить влияние христианских конфессий. Представления о его истинных чувствах и намерениях в июле 1941 — июле 1942 гг. дают стенографические записи застольных разговоров фюрера в ставке верховного главнокомандования, сделанные министерским советником Г. Геймом и молодым немецким чиновником Г. Пикером, опубликованные впервые в 1950-е гг. Согласно этим записям, 11 ноября 1941 г. Гитлер заявил: «Партия хорошо делает, не вступая ни в какие отношения с Церковью. У нас никогда не устраивались молебны в войсках. Пусть уж лучше, — сказал я себе, — меня на какое-то время отлучат от церкви или предадут проклятью. Дружба с Церковью может обойтись очень дорого». А 13 декабря он подчеркнул: «Война идет к концу. Последняя великая задача нашей эпохи заключается в том, чтобы решить проблему Церкви. Только тогда германская нация может быть совершенно спокойна за свое будущее… В юности я признавал лишь одно средство — динамит. Лишь позднее я понял: в этом деле нельзя ломать через колено. Нужно подождать, пока Церковь сгниет до конца, подобно зараженному гангреной органу… У меня шесть дивизий СС, ни один из этих солдат не ходит в церковь, и тем не менее, они со спокойной душой идут на смерть. Христос был арийцем, но Павел использовал его учение для того, чтобы мобилизовать преступные элементы и заложить фундамент псевдобольшевизма». Подобных утверждений фюрера в записях его застольных бесед очень много, к своим послевоенным антицерковным планам он возвращался в разговоре довольно часто. Например, 7 апреля 1942 г. сказал, что после войны «примет меры, которые очень сильно помешают Католической церкви привлечь на свою сторону молодое поколение… стать духовным лицом будет позволено лишь тому, кому уже исполнилось 24 года и кто отбыл трудовую повинность и отслужил в армии», а 4 июля заметил: «После окончания войны конкордат будет расторгнут. Ему лично доставит большое удовольствие перечислить Церкви все те случаи, когда она сама нарушала его»[95]. Иногда в литературе высказываются сомнения в подлинности записей Пикера. На наш взгляд, для этого нет никаких оснований. В немецких архивах сохранились более поздние заметки, сделанные лично Борманом и заверенные его подписью, в которых приводились совершенно идентичные, резко антихристианские высказывания Гитлера. Согласно этим заметкам, 26 января 1943 г. фюрер в своей ставке говорил: «Римское государство было уничтожено христианством; так называемая религия Павла революционизировала рабов и римское недочеловечество… Римские деятели культуры, римское государство создавали прекрасные произведения искусства, а так называемые произведения искусства, созданные христианами тех лет и сохранившиеся в катакомбах, несли большевистско-футуристические черты. Вся величина противоположности между язычеством и христианством проявляется в гигиене, которую оба имели: мы даже сегодня удивляемся римским водопроводам и баням! Христианство, напротив, подавляло всякую природно-необходимую гигиену; существовал один святой, который жил в собственных испражнениях… Как выглядел бы мир, если бы христианство не пришло и научные исследования не остановились бы на 1500 лет! В каком размере христианство уничтожило языческую культуру, мы едва ли можем сегодня представить»[96]. Когда читаешь подобные фразы, просто поражает глубочайшая, прямо-таки звериная ненависть Гитлера ко всему связанному с христианством, в котором фюрер вообще не видел ничего мало-мальски позитивного. И записанные Борманом высказывания иногда почти дословно совпадают с заметками Пикера, при котором Гитлер, например, заявлял: «Античность была куда лучше нынешних времен, поскольку не знала ни Христа, ни сифилиса… По своему происхождению эта религия — еврейская, вынуждающая людей гнуть спину по звуку церковного колокола и ползти к кресту чуждого Бога»[97]. При таких обстоятельствах никакие формальные запреты на проведение в ходе войны антицерковных акций не выполнялись. На практике в Третьем рейхе до самого его крушения шла неослабная малая война против христианских конфессий, которой руководил лично Борман. И он по указанию фюрера неустанно готовил нацистскую партию к грядущему окончательному сведению счетов с Церковью. Так, в феврале 1942 г. Гитлер постановил «принципиально до конца войны» не разрешать преобразование и создание новых церковных союзов, общин и приходов. 13 октября 1942 г. всем религиозным организациям предписывалось сдавать металлические предметы на нужды оборонной промышленности и т. д.[98] Репрессии в отношении священников никогда не прекращались полностью. Например, 23 октября 1941 г. был арестован настоятель берлинской католической Хедвигскирхе Б. Лихтенберг, который с ноября 1938 г. ежедневно публично молился «о евреях и всех несчастных узниках концлагерей». 22 мая 1942 г. священник был осужден и вскоре умер. Один из его товарищей по заключению — некатолик после похорон подошел к заключенному — католику и сказал: «Сегодня похоронили святого». Когда в тюрьме его посетил епископ, Лихтенберг поделился с ним планами после освобождения присоединиться к депортированным в гетто Лодзи берлинским крещеным евреям в качестве их духовника, стараясь представить себе, как отнесся бы к этим планам папа. Современный исследователь пишет: «Если бы он (Лихтенберг) дожил до конца войны и узнал бы обо всем, то был бы потрясен, хотя наверняка остался бы непоколебим. Ведь римский первосвященник в безопасности Ватикана ни разу не сделал того, что ежедневно делал Лихтенберг, который в течение почти трех лет публично и без иносказаний молился за евреев»[99]. Действительно, папа Пий XII молчал даже во время депортации евреев из Рима в конце 1943 г. В то же время на оккупированных территориях существовало много подпольных католических организаций, спасавших истребляемых людей. С их помощью около 37 тыс. евреев смогли покинуть зону оккупации по фальшивым паспортам. В одной из таких организаций некоторое время работал и нынешний папа Иоанн Павел II. Примеры же репрессий священнослужителей в самой Германии очень многочисленны. Так, в 1944 г. были арестованы священники Ламперт, Шейнбахер и Даниель в г. Штеттине, настоятель бенедиктинского монастыря Неттен в Баварии аббат К. Гофмейстер, католический священник в Берлине И. Мецгер, которого «за измену родине» предали суду и казнили, и др. Всего за годы войны было рассмотрено около 9 тыс. дел по обвинениям католиков в антигосударственной деятельности и после вынесения приговоров казнено и замучено около 4 тыс. человек. Причем в это число не входило еще несколько тысяч членов ордена иезуитов. Только в концлагерь Дахау было заключено 2720 священников, из них 22 православных[100]. Таким образом, несмотря на всю яростную враждебность к христианству нацистских руководителей, «промежуточная стадия» в их антицерковной политике продолжалась до конца войны. В обстановке затянувшихся военных действий и последовавших затем неудач они не решились перейти к следующим этапам своих планов. Сами поражения на фронте воспринимались вождями Третьего рейха в мистическом, псевдорелигиозном свете. В начале 1943 г. после разгрома под Сталинградом Геббельс писал: «Поймите! Сама идея, само понимание Вселенной терпит поражение. Духовные силы будут побеждены, и близится час Страшного суда»[101]. Ни целостного религиозного учения, ни единого набора ритуалов нацисты создать не успели. Вероятно, новая религия Гитлера была бы эклектичной смесью германского язычества, различных оккультных учений, каких-то внешних элементов христианства и даже буддизма. Но в мае 1945 г. «тысячелетний рейх» рухнул, похоронив под своими обломками и нацистский мистицизм. 2 Православные общины в Германии и попытки их унификации в 1933–1941 гг. Первые православные русские приходы появились в Германии в 1710-е гг. К началу Первой мировой войны Русская Церковь обладала в этой стране значительной собственностью — около 36 храмов, домов и земельных участков. Однако численность православных верующих оставалась небольшой. Ситуация изменилась после Октябрьской революции 1917 г. и окончания Гражданской войны в России. Пределы страны покинуло около 2 млн представителей белой эмиграции, не смирившихся с победой советской власти. Из них более двухсот тысяч к началу 1920-х гг. поселилось в Германии. Затем, главным образом по экономическим соображениям, большая часть переехала в другие страны. В 1935 г., по данным гестапо, русская эмиграция в Третьем рейхе насчитывала около 80 тыс., а по сведениям Министерства церковных дел в 1936 г. — примерно 100 тыс. человек[102]. Такое количество эмигрантов способствовало значительной активизации церковной жизни. Правда, численность русской православной общины была гораздо меньше. Берлинский епископ Тихон (Лященко) писал в 1933 г. о 23 700 прихожанах Русской Церкви в Германии. Согласно же данным Статистической рейхсслужбы, на 16 июня 1933 г. в стране числилось 13 023 православных, а в 1937 г. — 13 036[103]. Вероятно, не все эмигранты, в том числе считавшие себя верующими, были зарегистрированы в качестве членов приходов. Эти православные общины не имели единого управления и принадлежали к трем юрисдикциям, к началу 1930-х гг. возникшим вместо прежде единой Русской Церкви: Московский Патриархат, Русская Православная Церковь за рубежом (РПЦЗ) с центром в югославском городе Сремские Карловцы (карловчане) и Временный экзархат Вселенского Патриарха на территории Европы с центром в Париже, который возглавлял митрополит Евлогий (Георгиевский) (евлогиане). Единственная община Московского Патриархата в Берлине существовала с 1931 г. до смерти ее настоятеля прот. Григория Прозорова в 1942 г., насчитывала всего 50 человек и не привлекала особого внимания германских ведомств[104]. Постановлением Архиерейского Синода РПЦЗ от 1 июля 1926 г. территория Германии была выделена в самостоятельную епархию, и ее епископом с титулом Берлинского и Германского был назначен Тихон (Лященко). К 1935 г. в стране имелось 4 карловацких прихода. Но евлогианских было гораздо больше — 9 приходов, имевших статус «зарегистрированных объединений» со времен Веймарской республики, и 4 незарегистрированные общины[105]. После изменения политического режима и создания национал-социалистического правительства представители всех трех юрисдикций Русской Церкви пытались прояснять новую ситуацию и обратились с письмами к германским властям. Г. Прозоров написал 6 сентября 1934 г. рейхсканцлеру, что как еп. Тихон, так и митр. Евлогий пребывают в схизме. Он подчеркнул: «Следует категорически заметить, что единственным законным владельцем русской церковной собственности являются исключительно высшие русские церковные власти, которые в настоящее время представляют Священный Патриарший Синод, и возглавляющий его митрополит Московский Сергий»[106]. Никакой реакции на это письмо, как и на послание митр. Евлогия не последовало. Владыка обратился 10 мая 1934 г. по поручению собрания представителей евлогианских общин к рейхсканцлеру с письмом, в котором просил о доброжелательном отношении к подчиненным ему приходам, «которые сочетают чувство сердечной признательности своих членов к их немецким друзьям с глубокой верой в Бога и любовью к Отчизне…»[107]. Наибольшую активность проявили еп. Тихон и его «представитель по мирским делам» князь Массальский. Уже в 1933 г. они попытались добиться признания нацистским режимом епархии РПЦЗ и получить в свое управление всю русскую церковную собственность в стране. Государственное признание виделось им в форме присвоения карловацкой епархии статуса корпорации публичного права, который в июле 1933 г. был предоставлен Немецкой Евангелической Церкви и по конкордату с папой — Католической Церкви. Просьбы об этом, как и призывы принять меры против якобы находящихся под французским и масонским влиянием евлогиан содержались в письмах, отправленных еп. Тихоном и Массальским в июле 1933 — августе 1934 гг. в различные правительственные инстанции. Причем Синод РПЦЗ, как раз в это время рассматривавший вопросы об отзыве епископа из Германии и путях примирения с митр. Евлогием, к подобным инициативам отношения не имел[108]. Но вплоть до осени 1935 г. германские ведомства не проявляли заметного интереса к проблеме Русской Церкви, занимаясь первоочередными задачами создания нового государственного аппарата. Существенные перемены произошли вскоре после образования по указу Гитлера от 16 июля 1935 г. Министерства церковных дел (РКМ), главой которого был назначен Ганс Керл. Являясь убежденным национал-социалистом, он был единственным из руководителей рейха глубоко верующим человеком. Поэтому, как уже отмечалось, позиции Керла в НСДАП были плохие и постепенно все больше слабели. Подавляющее большинство руководителей Третьего рейха считало, что РКМ должно постепенно подорвать влияние и упразднить Церковь. После смерти Керла в 1941 г. РКМ сохранилось, но новый министр назначен не был[109]. За формирование политики в отношении русской православной общины в Министерстве церковных дел с самого начала и вплоть до мая 1945 г. отвечал ланденсрихтсрат Вернер Гаугг — руководитель референтуры № 10 по делам иностранных Церквей, относящейся к евангелическому управлению. Образованное государственное ведомство вскоре начало активно пытаться унифицировать русские приходы на территории Третьего рейха. Это стало частью общей политики, преследовавшей цель подчинить политическому и идеологическому контролю нацистов все сферы государственной и общественной жизни Германии. Развернутая с осени 1935 г. активная кампания была рассчитана прежде всего на международный пропагандистский эффект. В ходе унификации нацистские ведомства отдали предпочтение епархии РПЦЗ, так как считали эту группировку консервативной в церковном и политическом плане, бескомпромиссной по отношению к коммунизму и, кроме того, самой многочисленной по числу прихожан за пределами СССР. Цели указанной кампании были ясно сформулированы в письме Керла прусскому министру-президенту Герингу 17 февраля 1936 г.: «1) Присвоение прав публичной корпорации открывает государству возможность воздействия на русские церковные отношения и тем самым на культурную жизнь русской эмиграции. 2) Присвоение будет с благодарностью воспринято эмигрантами внутри страны и за границей как акт особого дружеского расположения и, возможно, в отдаленном будущем окажет благоприятное воздействие в области внешнеполитическиих устремлений германского рейха. Подобного воздействия следует ожидать уже сейчас применительно к балканским государствам… 3) Благодаря присвоению ослабнет церковная связь с численно очень сильной русской эмиграцией во Франции… 5) Враждебная Германии агитация, которая в прошлом использовала трудности в церковной области в Германском рейхе против Германского рейха во всех областях, была бы ослаблена в своем воздействии благодаря подобному дружественному акту по отношению к Русской Православной Церкви»[110]. В этом и ряде других документов конца 1935 — начала 1936 г. впервые проявляется стремление включить в сферу влияния Третьего рейха Православные Церкви Юго-Востока Европы — Болгарскую, Греческую, Югославскую и Румынскую. Все последующие 10 лет этот фактор оказывал заметное влияние на нацистскую политику в отношении Русской Церкви. Сыграло свою роль и желание изобразить режим в качестве ее защитника, в отличие от Советского Союза, где в это время религиозные организации жестоко преследовались. Инициаторами осуществления и разработчиками плана унификации русской православной общины были чиновники РКМ, МИД, Министерства пропаганды, гестапо и внешнеполитической службы НСДАП. Еп. Тихон и его сотрудники какой-либо самостоятельной роли не сыграли. Главным объектом унификации стали приходы, находящиеся в юрисдикции митрополита Евлогия. Германские ведомства не устраивала их организационная связь с церковным центром во Франции в условиях быстрого роста напряженности в отношениях двух стран. Кроме того, нацисты подозревали приходы митр. Евлогия во враждебности идеалам Третьего рейха[111]. Как справедливо писал в своей книге российский историк А.К. Никитин, уже в середине второй половины 1930-х гг. существовали внутренние противоречивость и противоборство двух линий политики нацистских ведомств в отношении Русской Церкви[112]. В отличие от умеренной политики РКМ гестапо, а также чиновники НСДАП были с самого начала склонны к радикальным, в том числе репрессивным действиям. В заметке РКМ от 6 сентября 1935 г. была передана информация от криминального комиссара гестапо Мартина: «Часть их (русских эмигрантов) является прирожденными шпионами. Особенные сообщения в связи с этим поступают о евлогианском направлении… Тайная государственная полиция ни при каких обстоятельствах не может допустить, чтобы эта ситуация сохранялась и далее, и, вероятно, будет вынуждена нанести удар по евлогианскому направлению»[113]. И все же более гибкая, «бескровная» линия РКМ возобладала. Какие-либо открытые репрессии могли существенно снизить ожидавшийся международный пропагандистский эффект. Кроме того, недавно созданное Министерство церковных дел проявляло наибольшую активность в указанном вопросе. Оно еще не успело утратить своего первоначального влияния, и другие ведомства, пока речь шла о политике лишь в отношении довольно немногочисленных в Германии русских приходов, не считали необходимым прямо вмешиваться в сферу компетенции РКМ. Власти рейха надеялись, что в результате государственного признания Карловацкой епархии произойдет добровольный переход в нее прихожан и духовенства юрисдикции митр. Евлогия. Сам митрополит Евлогий указом от 24 мая 1935 г. назначил управляющим православными русскими приходами в Германии еп. Сергия (Королева), который 31 мая прибыл из Праги в Берлин. Однако нацисты воспрепятствовали созданию епархии митр. Евлогия в стране. Они отказались официально зарегистрировать ее, а в конце 1935 г. не продлили еп. Сергию разрешение на пребывание в Германии, и тот был вынужден вернуться в Прагу[114]. 18 января 1936 г. в РКМ состоялось межведомственное совещание с участием представителей большинства важнейших ведомств Третьего рейха по вопросу о формах и порядке признания Германской епархии РПЦЗ и установления контроля над ней. На этом совещании были устранены некоторые спорные вопросы. И 14 марта Г. Геринг подписал постановление правительства Пруссии о присвоении епархии статуса корпорации публичного права. Одновременно был принят ее устав. Этот устав, в окончательном виде отредактированный чиновниками РКМ и утвержденный Архиерейским Собором РПЦЗ 23 октября 1935 г., ставил под контроль государственного аппарата многие важнейшие вопросы внутренней жизни епархии и ее отношения с Синодом. 24 апреля 1936 г. министерство сообщило еп. Тихону и главе РПЦЗ митр. Антонию о решении правительства Пруссии и одновременно о возможности строительства нового православного кафедрального собора в Берлине, на которое РКМ выделило 15 000 марок[115]. 8 июня митр. Антоний (Храповицкий) ответил Керлу благодарственным письмом, а 13 ноября 1936 г. подобное благодарственное послание министру написал митр. Анастасий (Грибановский), ставший после смерти митр. Антония председателем Архиерейского Синода[116]. Акция германских властей сначала не вызвала особой тревоги у Западно-Европейского Экзархата. Сам митр. Евлогий 7 мая 1936 г. писал своим германским приходам о том, что они теперь ставятся в «новое и менее благоприятное положение» и в то же время подчеркивал: «Однако я не сомневаюсь, что через такое положение не будет нарушен существующий во всем культурном мире закон о свободе вероисповеданий и не создастся для наших приходов необходимости насильственно, вопреки велениям совести верующих, подчинения еп. Тихону. Наши приходы остаются в своем прежнем правовом положении, сохраняя свой статус-кво…»[117]. Надежду на сохранение возможности спокойного существования выражали в своем письме от 25 мая 1936 г., пересланном в РКМ, и настоятели двух евлогианских приходов в Берлине, игумен Иоанн (Шаховской) и протоиерей Л. Розанов: «В тоже время общины покорнейше просят не рассматривать их дальнейшее и, надеемся, только временное пребывание в качестве подчиненных через митр. Евлогия греческому Вселенскому Константинопольскому Патриарху приходов в форме зарегистрированных объединений как признак какой-то нелояльности»[118]. Однако эти надежды оказались напрасными. С октября 1936 г. нацистские ведомства, убедившись, что общины юрисдикции митр. Евлогия не собираются добровольно переходить в епархию еп. Тихона, стали оказывать на них сильное давление. Долгое время это не приносило желаемых режимом результатов. Прихожане евлогианских общин продемонстрировали удивительную сплоченность и в трудных условиях доказали верность своим убеждениям. До 1938 г. только один приход (в Висбадене) перешел к карловчанам, главным образом из-за изменения позиции находившегося под давлением гестапо священника П. Адамантова[119]. На настроения евлогиан не повлияло и строительство в основном на средства фашистского государства нового собора в Берлине для карловацкой Германской епархии. Вопрос сооружения кафедрального православного собора Воскресения Христова, который сейчас является главным храмом Среднеевропейского экзархата Московской Патриархии, вызывал и вызывает повышенное внимание. Его возведение, несомненно, было дорогостоящей пропагандистской акцией со стороны Третьего рейха, но она была проведена только благодаря исключительной настойчивости РКМ; другие германские ведомства в основном ограничивались пассивным соучастием, а то и выражали свое критическое отношение. В 1925–1928 гг. в Берлине на деньги русской эмиграции было возведено здание, в котором предполагалось устроить собор, но из-за финансовых осложнений оно было продано с аукциона. Новый владелец сдал в аренду карловацкой общине ряд помещений на 3-м этаже, где и была 5 ноября 1928 г. освящена церковь. В августе 1935 г. здание приобрело профсоюзное объединение «Рабочий фронт» для страхового общества «Германское страхование жизни». Эти организации хотели снести дом, выстроив на его месте комплекс административных сооружений, и 18 декабря добились решения суда об освобождении русской общиной предоставленных ей помещений. Еп. Тихон обратился с протестами в различные инстанции и вскоре нашел поддержку в РКМ. Формально работники министерства руководствовались прежде всего внешнеполитическими соображениями, указывая, что «изображения сноса в иностранных газетах появятся, скорее всего, рядом с изображениями разрушения Советами русских церквей»[120]. Но препятствование уничтожению главного храма карловчан без предоставления нового здания полностью соответствовало всей разрабатываемой долговременной стратегии РКМ в русском церковном вопросе. 18 января 1936 г. состоялось межведомственное совещание, которое должно было определить судьбу православного собора в Берлине. Согласно заметке одного из участников, правительственного советника Хюкеса, на совещании постановили: «О сносе церкви, за который при существующем правовом положении можно было бы приняться без всяких затруднений, принимая во внимание внешнеполитические обстоятельства, в настоящий момент не может быть и речи… Во взаимодействии Рейха и Рабочего фронта за счет этих двух органов должна быть построена русская православная церковь в виде маленького деревянного храма на другом месте, однако вблизи Фербеллинер платц… Снос старого здания должен быть начат лишь после сооружения новой церкви… Постройка церкви на средства Рейха и Рабочего фронта должна быть пропагандистски использована». Таким образом, первоначально планировалось взамен сносимого построить маленькое деревянное здание, на что «Рабочий фронт» соглашался выделить 9000 марок[121]. Координация деятельности германских ведомств по строительству церкви была возложена на РКМ, которое вскоре пришло к идее сооружения каменного собора и приобрело для него участок земли в районе Вильмерсдорф за 12 000 марок. Расходы по реализации этого проекта оценивались в 50 000, а с различными дополнительными затратами даже в 66 000 марок. Чтобы добыть такую большую сумму, РКМ 11 мая организовало еще одно межведомственное совещание. Представитель министерства заявил на нем, что его ведомство дает 15 000 марок на строительство, «Рабочий фронт» обещал 10 000, а остаток должны предоставить МИД и Министерство пропаганды. Однако представители других присутствовавших на совещании организаций, в том числе Прусское министерство финансов, отказались нести какие-либо финансовые расходы, заявив, что это дело «Рабочего фронта»[122]. В конце концов, под давлением, последний вынужден был внести 20 000 марок, 3000 выделило МИД. И все же денег не хватило, и Керл был вынужден 30 мая обратиться за выделением недостающих для образования минимально необходимой суммы 12 000 марок к рейхсканцелярии и к Гитлеру лично. При этом РКМ рассчитывало начать работы 1 июля 1936 г. и по возможности завершить их за один строительный сезон. Но 18 июня шеф канцелярии ответил, что фюрер отклонил разрешение на помощь в строительстве русской православной церкви. Сами чиновники рейхсканцелярии, как видно из их замечаний по поводу доклада Керла, тоже были настроены относительно проекта весьма критически[123]. Таким образом, существующие версии, что Гитлер относился положительно к созданию собора и даже являлся чуть ли не его инициатором, лишены всяких оснований. Оказавшийся в сложной ситуации Керл писал 7 августа 1936 г. министру финансов: «Так как я не имею возможности принудить Германский Рабочий фронт к более высокому вкладу… мне не остается ничего другого, как добавить недостающие 12 000 рейхсмарок из средств моего министерства»[124]. Позднее, летом 1938 г., счетная палата Германского рейха при проверке счетов доходов и расходов РКМ за 1936 финансовый год напомнила Керлу, что министр финансов в своем письме от 29 августа 1936 г. указал на несоответствие поддержки строительства русского храма назначению выделенных РКМ средств. Министр церковных дел был вынужден оправдываться, приведя в ответном письме от 9 июля 1938 г. в основном все те же внешнеполитические аргументы: «Кроме того, поддержка Русской Православной Церкви, помимо прочего, благоприятно влияет на отношения Германского Рейха с юго-восточными государствами (Болгарией, Румынией, Югославией), в которых Церкви играют большую роль в политической жизни. Может быть, поддержка Русской Православной Церкви в Германии приведет эти государства в общий с Третьем рейхом антибольшевистский фронт»[125]. После того как первоочередные средства нашлись, 31 августа 1936 г. состоялась закладка здания собора. В это время его община уже насчитывала 324 человека. Германская епархия тоже стремилась участвовать в постройке храма. В ответ на ходатайство еп. Тихона министр внутренних дел 18 февраля 1937 г. известил его о разрешении сбора денежных пожертвований путем рассылки рекламных писем членам православных общин в Германии. В результате был образован «Комитет по сбору пожертвований на сооружение и украшение православного храма в Берлине» под председательством генерала В. Бискупского, которому ко 2 июня 1937 г. удалось собрать 4988 марок. Эти сборы продолжались и дальше: например, в августе 1937 г. комитет устроил в Люстгартене бенефис-концерт церковного хора. Денежными пожертвованиями также помогли Немецкая Евангелическая Церковь, королевские дома Югославии и Болгарии, в частности сербский принц-регент в апреле 1937 г. выделил 5000 марок, митрополит Варшавский Дионисий предоставил иконостас и т. д.[126] В целом же, по подсчетам автора, германские ведомства оплатили 88 % общих затрат на возведение и оборудование собора, составивших почти 90 000 марок. Храм строился около 2 лет, его торжественное освящение состоялось 12 июня 1938 г. в присутствии представителей Сербской и Болгарской Православных Церквей. Оно воспринималось прежде всего как акт торжества православия в инославной европейской стране. Свои приветственные письма по этому случаю прислали Антиохийский Патриарх, Афинский и Кипрский архиепископы. Ко дню освящения прибыл в Берлин и председатель Архиерейского Синода митр. Анастасий. 12 июня он передал представителю РКМ благодарственный адрес для Адольфа Гитлера. В заявлении для прессы Синода РПЦЗ от 26 июля 1947 г., а также в опубликованном в 1993 г. письме А. Шатиловой — многолетнего секретаря карловацкого еп. Г. Граббе говорилось, что митр. Анастасий хотел направить Гитлеру нейтральный адрес с самым общим выражением благодарности, но представители приходского совета собора уже передали написанный ими текст на утверждение властям, он прошел официальную цензуру и поменять что-либо после этого было невозможно[127]. К моменту освящения собора германским ведомствам не удалось добиться серьезных успехов в деле включения приходов митр. Евлогия в епархию РПЦЗ, хотя с лета 1937 г. подобные попытки значительно усилились. При этом более активную роль стали играть архиеп. Тихон и представители некоторых эмигрантские организаций, и прежде всего руководитель Управления по делам русской эмиграции в Германии В. Бискупский. В отчете В. Гаугга о встрече 12 апреля 1937 г. с архиеп. Тихоном говорилось: «Архиепископ вновь просил о том, чтобы пригласить православных священников, которые до сих пор еще относятся к юрисдикции митр. Евлогия в Париже, в министерство и побудить их подчиниться ему»[128]. 4 августа в РКМ состоялось заседание с участием настоятелей почти всех храмов Германии, находящихся в юрисдикции Западно-Европейского Экзархата Вселенского Престола, на котором был прямо поставлен вопрос об их подчинении главе карловчан. Священники единогласно заявили о своем неприятии личности Тихона, и им предложили обсудить ситуацию с приходами и сообщить о принятом решении через 3 месяца. Узнав от о. Сергия Положенского о проведенном заседании, митр. Евлогий 12 августа написал ему: «Спаси Вас Господи и всех сущих с Вами за правильное, ясное и твердое исповедание нашего церковного положения. Конечно, мы от него не можем отказаться, мы не можем белое назвать черным и наоборот… мы никакого насилия делать не хотим и вправе ожидать, что и с нами не будет этого насилия»[129]. Оказанный на священников нажим не принес быстрого результата. Только собрание прихожан в Лейпциге 12 сентября высказалось за переход к карловчанам, но с подчинением непосредственно Синоду, а не архиеп. Тихону, известному своей непримиримостью к евлогианам. Все остальные приходы были настроены к переходу негативно и поставили свою позицию в зависимость от решения этого вопроса совместно митр. Евлогием и Карловацким Синодом, что в тех условиях было практически невозможно[130]. Видя, что личность архиеп. Тихона крайне непопулярна среди духовенства и мирян, юрисдикции Вселенского Престола, органы власти постепенно склонялись к мысли сделать в этом плане уступку и поставить перед Архиерейским Синодом вопрос об отзыве архиерея из Германии. Они ошибочно полагали, что в случае устранения архиепископа исчезнет главное препятствие в деле объединения. В заметке чиновников РКМ от 26 октября 1937 г. говорилось: «На имевшем место 4 августа 1937 г. заседании было ясно высказано, что евлогианские священники оставили бы свои канонические возражения против подчинения Церкви Собора в Сремских Карловцах и Германской епархии, если бы во главе епархии стоял другой архиерей, а не архиеп. Тихон. Он не пользуется у них доверием и никогда не получит его. У большинства евлогианских священников существовала личная неприязнь и враждебность к архиеп. Тихону. Между тем на отзыве архиеп. Тихона настаивала комиссия „Про Део“ (антикоминтерновское движение), и гестапо также, в отличие от прежнего, высказало теперь возражения против него»[131]. Архиерейский Синод РПЦЗ и сам имел достаточно внутрицерковных причин для отстранения архиеп. Тихона от управления епархией. Этот вопрос уже дважды ставился на заседаниях Синода в 1933–1934 гг. и был близок к разрешению. 1 января 1938 г. Архиерейский Собор, заслушав заявление Свято-Владимирского братства о невозможности мирного сотрудничества с архиепископом и обвинение последнего генералом Сахаровым в образовании смуты в берлинском приходе, постановил провести следствие по делу о настроениях в Германской епархии[132]. Расследование было поручено проводить архиепископу Феофану, который с 20 января по 7 февраля находился в Берлине. В докладе владыки об итогах поездки, заслушанном на заседании Синода 24 февраля 1938 г., говорилось: «…нестроение в Германской епархии очень глубоко, настолько, что какое бы ни было вынесено решение, мир там скоро не может наступить. Высшею церковного властию уже были испробованы разные меры к прекращению там разрухи; Преосвященного Тихона поддерживали и старались укрепить его авторитет, но это не привело к благим результатам. Если, с одной стороны, архиеп. Тихон имеет и добрые качества, как-то ревность, преданность Собору и Синоду и усердие к проповедованию, то с другой — у него есть ряд отрицательных свойств, а именно: неуравновешенность, неумение подбирать сотрудников, бестактность, роняющая его достоинство, нелюбовное отношение к духовенству». В этот же день Синод постановил освободить архиеп. Тихона от управления епархией, предложив ему прибыть на жительство в Югославию. Временным же главой германских приходов сначала был назначен архиеп. Феофан, а до его повторного прибытия в Берлин — епископ Потсдамский Серафим (Ляде)[133]. Все попытки архиеп. Тихона добиться пересмотра синодального определения ни к чему не привели. 2 июля 1938 г. он сдал управление делами по акту еп. Серафиму, а 11 июля поселился в сербском монастыре Раковица. Архиерейский Собор 29 августа отклонил апелляционную жалобу архиепископа и на освободившуюся Берлинскую кафедру назначил еп. Серафима. Его кандидатура была одобрена всеми ведомствами, в том числе гестапо, но это назначение не являлось уступкой нацистскому режиму[134]. Епископ Серафим являлся естественным и оптимальным наследником архиеп. Тихона. Немец по национальности, он имел германское гражданство, пользовался уважением всей русской церковной эмиграции в Третьем рейхе, как карловацкой, так и евлогианской и, кроме того, обладал спокойным, взвешенным, невластолюбивым характером. Следует отметить, что новый глава епархии в отличие от своего предшественника не проявлял стремления подчинить себе приходы митр. Евлогия и даже старался, насколько возможно, смягчить для них негативные последствия правительственной политики. Тем не менее эта политика продолжалась. Расчеты РКМ на то, что смещение архиепископа Тихона кардинально изменит ситуацию, не оправдались. В этом плане показательна беседа В. Гаугга с благочинным приходов Русского Западно-Европейского Экзархата юрисдикции Вселенского Престола в Германии архимандритом Иоанном (Шаховским) от 22 апреля 1938 г. В архивах сохранилась ее стенограмма: «Гаугг: Я хотел бы теперь узнать, как теперь, когда главное препятствие к объединению Церквей нами устранено, смотрите вы на возможность соединения. Я разумею устранение архиепископа Тихона… О. Иоанн: Насколько я знаю, архиепископ Тихон никогда не рассматривался нашим духовенством как главное препятствие. С его устранением создана психологическая возможность сослужения. Но главное препятствие остается, а именно — канонов. При отсутствии объединения архипастырей я не считаю для себя возможным самовольно вступать в Карловацкую юрисдикцию. Гаугг: Но Вы должны помнить, что мы двух Церквей не хотим иметь и не допустим. Мы признали Карловацкий Синод, это уже факт, и только из этого факта нужно исходить и с ним считаться. Ведь Вы с епископом Серафимом в хороших отношениях. И, насколько я знаю, с ним легче было бы говорить и митрополиту Евлогию. О. Иоанн: Да, с епископом Серафимом у меня хорошие отношения, и с ним возможно литургическое общение, но общая точка зрения Владыки митр. Евлогия изложена им в письме его… Гаугг: Мы не хотим непременно в отношении вас применять полицейские меры теперь, но к тому идет. Государство должно привести свой закон в жизнь»[135]. Сам митр. Евлогий в своих письмах в РКМ и к духовенству категорически отвергал возможность перехода подчиненных ему общин в карловацкую юрисдикцию. В воспоминаниях митрополита дается эмоциональная, но во многом справедливая оценка рассматриваемых событий: «С уходом архиеп. Тихона немного расчистилась атмосфера церковной жизни в Германии: уж очень она была удушливая, насыщенная всякой неправдой, интригами и страстями… Епископ Серафим, в общем, был человек порядочный, но безвольный. Большую энергию в борьбе за карловацкую юрисдикцию проявлял стоявший тогда во главе русской эмиграции генерал Бискупский: он старался склонить оставшиеся в моем ведении приходы к переходу к „карловчанам“. Немцам хотелось показать, что этот переход будет совершен добровольно… И вот тут-то и началась борьба, тяжесть которой особенно сильно легла на плечи моего духовенства. Священников призывают в Министерство культов и там всячески уговаривают с угрозами, чтобы они вместе с приходами переходили в карловацкую юрисдикцию»[136]. Правда, еп. Серафим отнюдь не был безвольным, он постепенно сумел почти полностью отстранить В. Бискупского и других ультраконсервативных деятелей эмиграции от вмешательства в дела епархии. Решающее значение для перехода большинства евлогианских общин в карловацкую юрисдикцию имел принятый 25 февраля 1938 г. «Закон о землевладении Русской Православной Церкви в Германии». Он был разработан чиновниками РКМ и подписан рейхсканцлером Адольфом Гитлером. Согласно закону государственная инстанция получала право распоряжаться собственностью Русской Церкви в Третьем рейхе и на присоединенных к нему территориях: «Рейхсминистр церковных дел в связи с этим может регулировать отношения собственности на эти земельные участки, а также образ и объем пользования с правообязующей силой и разрешать конфликты из-за этой земельной собственности без использования обычного процессуального порядка»[137]. На основании изданного закона епархии РПЦЗ были переданы в собственность здания церквей и другая, ранее находившаяся в пользовании епархии митр. Евлогия недвижимость в Баден-Бадене, Бад Эмсе, Дармштадте, Штутгарте и Висбадене. Это, несомненно, повлияло и на формальное присоединение общин. Распоряжением Керла от 5 мая 1939 г. указанный закон был распространен на Судеты и Дрезден. Евлогианская община в этом городе лишилась своей церкви и была вынуждена перейти в епархию РПЦЗ. В Судетах епархии передали 3 храма — в Карлсбаде, Мариенбаде и Франценсбаде, которые считались в юрисдикции митр. Евлогия, но не имели собственных приходов[138]. И все же 4 оставшиеся в Германии общины Русского Западно-Европейского Экзархата Вселенской Патриархии продолжали упорное сопротивление. В связи с этим в июле 1938 г. гестапо посчитало необходимым выслать из страны архимандрита Иоанна (Шаховского) — знаменитого православного проповедника, который был активным противником перехода в карловацкую юрисдикцию. В соответствующем письме в РКМ от 27 июля необходимость высылки обосновывалась тем, что «Иоанн, особенно в последнее время, вносит беспокойство в среду здешней русской эмиграции своими подчеркнуто дружественными евреям проповедями и высказываниями». Архимандрит Иоанн был допрошен в гестапо. Он, несомненно, отвергал расовую теорию нацизма, еще в 1934 г. опубликовав в Берлине брошюру «Иудейство и Церковь», где рассказал о несовместимости националистической религии и расизма с христианской верой. Высылке о. Иоанна помешали первые совместные богослужения, проведенные с ним 28 и 30 июля еп. Серафимом, а также очень доброжелательное по отношению к евлогианам письмо Владыки в РКМ. В результате министерство предложило гестапо наблюдать за развитием дела архим. Иоанна (Шаховского), не прибегая к высылке[139]. В июле — августе гестапо также планировало удалить из страны евлогианского священника в Баден-Бадене М. Шефирцу и берлинского священника Московского Патриархата Г. Прозорова. Эти планы не осуществились, но угроза была вполне реальной, так как часть паствы о. Прозорова все же выслали[140]. Осенью 1938 г. развернулась упорная борьба по поводу судьбы прихода в пригороде Берлина Тегеле. Эту евлогианскую общину возглавлял очень одаренный и популярный священник Сергий Положенский. Общее собрание прихожан 31 октября 1937 г. уже отклонило возможность перехода к карловчанам, поэтому приходский совет на своем заседании от 10 августа 1938 г. высказался против созыва нового общего собрания. Выступавший на нем благочинный архим. Иоанн ввиду давления со стороны властей подчеркнул: «Если считать, что будет принято подлинное мнение собрания, то нет сомнения, что большинство выскажется за сохранение наличного положения, за своего настоятеля… Если же мнение общего собрания все равно не будет принято во внимание, так что имущество будет передано меньшинству, то к чему же эта комедия с собранием? Если предполагается насилие, то нам достойнее потерпеть его в полной мере… Если бы даже решено было выслать нас (духовенство) из Германии, мы спокойно подчинились бы, считая, что Бог посылает нас в ту страну, куда нам пришлось бы выехать. Но принципов нашего вероучения, церковной дисциплины и совести нашей мы не можем приспосабливать к условиям и требованиям момента, к желаниям лиц, посторонних Церкви, не понимающих дела, в особенности иноверцев»[141]. Под прямым давлением РКМ общее приходское собрание все-таки было проведено 23 октября 1938 г. Ему предшествовало состоявшееся в тот же день другое заседание прихожан с участием еп. Серафима, генерала Бискупского и представителя Антикоминтерна П. Гекке. Согласно протоколу этого заседания преосв. Серафим выступать не собирался, но затем заявил, что не хотел ехать на собрание, не желая вторгаться в чужую юрисдикцию, и пришел с открытым сердцем и без всяких задних мыслей. Далее епископ сказал, что отклонил условия объединения, предложенные архимандритом Иоанном, так как они не соответствуют закону об епархии, и зачитал свои встречные предложения, чтобы благочиние о. Иоанна присоединилось к епархии по специальному соглашению, «сохраняя свою внутреннюю целость». В заключение еп. Серафим подчеркнул, что не отказывается от дальнейших переговоров и убеждать собравшихся к переходу не будет. При этом выступавший позднее о. С. Положенский заявил о словах епископа, что «не так важно для него, чтобы все непременно входили в его юрисдикцию, важно, чтобы жить в мире и не подсиживать друг друга, не лгать и не клеветать на противоположную сторону». В последовавшем комментарии еп. Серафима отмечалось, что он все же всегда искренне желал объединения всех в одну юрисдикцию. От этих миролюбивых слов резко отличались агрессивные выступления П. Гекке и В. Бискупского. Оказанное ими от лица государственных органов давление не помогло, и из 95 голосовавших на общем собрании прихожан 58 высказались за сохранение канонического подчинения митр. Евлогию и 6 воздержались[142]. Тогда власти добились того, что братство Святого равноапостольного князя Владимира расторгло договор с общиной об аренде здания церкви и кладбища в Тегеле. В письме братства от 9 ноября говорилось: «Принимая во внимание новый порядок русских православных церковных отношений в Германии (изменение основы договора), как и негативное отношение некоторых членов правления к стараниям по унифицированию, мы расторгаем арендный договор от 10 ноября 1932 г. со вторым русским греко-православным приходом… к 10 февраля 1939 г.» Отец С. Положенский протестовал против досрочного расторжения договора, но безрезультатно. Он был вынужден 20 ноября с разрешения митр. Евлогия объявить о роспуске общины и перешел служить в берлинский приход Св. князя Владимира (юрисдикции митр. Евлогия), в который влилась и значительная часть его прежней паствы (к 1 декабря — 41 человек). Храм же и русское кладбище в Тегеле перешли к карловчанам[143]. К лету 1939 г. три германских прихода — в Берлине, Данциге и Эккертсдорфе — оставались верны митр. Евлогию, и надежды на изменение их позиции у властей уже не было. В своем письме в РКМ от 8 июля гестапо констатировало, что многолетние унификаторские усилия не привели к желаемому результату, и повторно предлагало выслать из страны архимандрита Иоанна, а затем и других евлогианских священников. Министерство в служебной записке от 25 июля вновь написало о нецелесообразности репрессивных мер. Оно не желало отказываться от своей долговременной стратегии и терять облик «покровителя православия». В конце концов по тактическим соображениям РКМ было вынуждено смириться с существованием в стране общины юрисдикции митр. Евлогия и пойти на компромисс[144]. После оккупации германскими войсками Чехии на ее территории была образована особая область управления — протекторат, с центром в Праге. Там проживал подчиненный митр. Евлогию епископ Сергий (Королев), которому подчинялись два прихода — в Праге и Брно. Между ним и архиепископом Серафимом и было заключено компромиссное соглашение от 3 ноября 1939 г. Согласно его тексту пять евлогианских общин в Германии и две в протекторате подчинялись викарному епископу митр. Евлогия и в тоже время входили в Карловацкую епархию: «Эти общины присоединяются к русской православной епархии епископа Берлинского и Германского, корпорации публичного права при соблюдении следующих условий: а) их самостоятельность и их собственная церковная жизнь сохраняются, б) их подчинение епископу Сергию продолжает существовать, в) юрисдикциональная связь епископа Сергия и подчиняющегося ему духовенства и церковных общин с митрополитом Евлогием остается неприкосновенной». Архиепископ Серафим получил широкие права надзора за жизнью евлогианских приходов, которыми он, однако, почти не пользовался[145]. Это соглашение сыграло в дальнейшем большую роль, фактически прекратив преследование евлогиан. По мере расширения нацистской агрессии количество евлогианских приходов в Германской епархии увеличилось с 5 до 13, и все они вошли в нее на основании соглашения от 3 ноября. Таким образом, нацистским ведомствам так и не удалось до конца сломить сопротивление духовенства и мирян Русского Западно-Европейского Экзархата юрисдикции Константинопольского Патриарха. Активное противостояние сравнительно небольшой группы (6000–7000 человек) и мощного репрессивного государства продолжалось более 4 лет — с середины 1935 по ноябрь 1938 г., и в конечном счете государству пришлось существенным образом уступить. В 1938–1939 гг. в связи с расширением территории Третьего рейха чиновники РКМ приступили к реализации своей идеи распространения православной Германской епархии на все контролируемые Германией территории. В рамках этой политики сначала произошло присоединение к епархии православных общин в Австрии и протекторате. Два австрийских прихода РПЦЗ — в Вене и Пяхларне перешли под управление архиеп. Серафима согласно постановлению Архиерейского Синода от 31 марта 1938 г.[146] Особая ситуация сложилась на бывшей польской территории, занятой Вермахтом в сентябре 1939 г. Судьба православных приходов на землях, включенных в состав Третьего рейха и отведенных под Генерал-губернаторство, оказалась различной. Первая группа общин — 14 русских и 1 украинская в конце 1939–1940 гг. добровольно вошла в состав Германской карловацкой епархии. Соответствующие ходатайства общеприходских собраний пересылались архиеп. Серафимом в РКМ, которое давало официальную санкцию на переход. В эту группу вошли общины: в Лодзи — 6200 прихожан, в Познани — 1000, в Плоцке — 1500, в Калише — в русской общине 1200 и в украинской 300, в Сосновицах — 1500, в Сувалках — 1200, в Станиславово —1000, в Александрове — 450, в Бромберге — 400, в Торне — 400, в Леслау, Грауденце, Готенхафене и Гренцхаузене вместе — чуть более 100. В 1941 г. в рамках Карловацкой епархии было создано еще 5 украинских общин — в Познани, Торне, Кутно, Лодзи и Сосновицах. Общее число верующих составляло около 15 000, но имело заметную тенденцию к росту[147]. В 1930-е гг. со стороны польского государства Православная Церковь подвергалась ожесточенным преследованиям, сотни храмов были уничтожены или закрыты. Поэтому архиепископ Серафим и направленный им в Лодзь викарный епископ Тегельский Василий (Павловский) много сделали для налаживания церковной жизни, помогали приходам в разрешении хозяйственных вопросов, защищали от произвола местных оккупационных властей. Так, в Сосновицах из двух русских церквей одна была закрыта поляками, а другая была взорвана в 1938 г. Уцелевший от разрушения храм Святых Веры, Надежды и Любови был возвращен православным немецкой администрацией, и архиеп. Серафим 27 октября 1939 г. переосвятил его. Активная миссионерская деятельность еп. Василия даже вызвала негативную реакцию нацистских ведомств. 13 сентября 1940 г. он был вызван на допрос в гестапо, а 29 сентября в РКМ поступил донос, что владыка вместе со священником П. Струк-Струковым крестил по православному обряду в Лодзи 100 поляков. Все крещеные получали от Русского комитета свидетельства, и русские священнослужители якобы «считали, что полякам, которые также являются славянами, необходимо помочь, и что скоро Польша объединится с Россией». Владыке пришлось писать объяснительную, в которой он указывал, что почти все из 56 человек, воссоединенных им с Православной Церковью, были русские, которые ранее под давлением польских властей перешли в католицизм[148]. В конце концов конфликт был урегулирован. В начале 1941 г. по ходатайству архиеп. Серафима РКМ выделило из своих средств дотацию в 20 000 марок на нужды вошедших в состав Карловацкой епархии бывших польских приходов, восстановление разрушенных православных церквей, помощь нуждающимся священникам и т. п.[149] В сентябре 1940 г. бывшему главе автокефальной Польской Православной Церкви митрополиту Варшавскому Дионисию (Валединскому) удалось вернуться к церковному руководству. Он пользовался поддержкой некоторых германских ведомств, прежде всего генерал-губернатора Франка и МИД. Весной 1941 г. митрополит попытался восстановить свою власть над приходами, вошедшими в состав Германской епархии РПЦЗ. 18 марта группа церковных дел при правительстве генерал-губернатора написала в РКМ о необходимости практического осуществления юрисдикции митр. Дионисия над 15 общинами, территориально отошедшими к Германии, и запросила мнение министерства о том, каким образом это лучше сделать — через назначение викарного епископа или декана. Ответ РКМ от 29 марта гласил, что все предложенное не осуществимо, так как указанные общины уже перешли в юрисдикцию архиеп. Серафима и больше не подчиняются митр. Дионисию. Для подкрепления своего недостаточного авторитета чиновники министерства сослались на согласие с этим переходом рейхсфюрера СС Гиммлера. Следует отметить, что в марте 1941 г. в РКМ обратился ряд бывших польских православных общин (в Сосновицах, Лодзи и т. д.) с просьбой оставить их в составе епархии архиеп. Серафима. Первый отказ не остановил правительство генерал-губернатора, и 17 апреля оно повторно предложило пересмотреть этот вопрос, ссылаясь на канонические права митр. Дионисия. 13 мая 1941 г. и сам митрополит написал в РКМ, настаивая на том, что именно он должен управлять 15 отошедшими общинами. Но в конце концов министерству удалось отбиться от этих претензий, и 23 июня оно прислало в правительство генерал-губернатора окончательный отказ[150]. Архиепископ Серафим стремился оказать помощь и священникам-беженцам из бывших польских и румынских областей Украины, занятых советскими войсками. 6 декабря 1940 г. он известил Архиерейский Синод РПЦЗ, что таких православных священников скопилось в Германской епархии свыше 80 и их материальное положение крайне тяжело. Архиепископ просил устроить для них сбор пожертвований в Югославии и известить о ситуации патриарха Сербского. Глава Сербской Церкви откликнулся на просьбу и 21 декабря сообщил о своем желании оказать помощь и добиться разрешения на въезд в Югославию части священников. 8 мая 1941 г. архиеп. Серафим обратился в РКМ с ходатайством о срочной поддержке переселившихся из Буковины и бедствующих православных. Эта просьба также оказалась успешной, и согласно ответу министерства от 18 июля 1941 г. определенные пенсионные выплаты были выделены[151]. Для деятельности архиеп. Серафима было характерно и стремление всячески смягчить национальные конфликты, в частности пойти на определенный компромисс с оказавшимися на территории его епархии украинскими православными священниками и мирянами. Этому мешали различные обстоятельства, в том числе Постановление карловацкого Архиерейского Собора 1938 г. о введении обязательного поминовения российского царствующего дома во всех храмах РПЦЗ. Эта, по сути, политическая акция, несомненно, являлась ошибкой. В письме митр. Анастасию от 9 января 1939 г. архиеп. Серафим с горечью сообщал: «Постановление Архиерейского Собора оттолкнуло от нас прежде всего всех украинцев, включая приверженцев бывшего гетмана П. Скоропадского, который раньше посещал наш Берлинский кафедральный собор, а теперь отошел от нас… Переговоры, которые я вел с украинцами, готовыми признать меня, пришлось прекратить, так как они не согласны поминать российский царственный дом. Все богослужебные постановления последнего Архиерейского Собора осуществлены в наших церквах в Германии, поэтому наша епархия в Германии фактически русская православная епархия»[152]. Особенно остро эта проблема встала в конце 1939 г., после присоединения приходов бывшей Польской Православной Церкви. В дальнейшем обязательное поминовение дома Романовых было отменено, и, как ярко показало епархиальное собрание в январе 1942 г., удалось найти действенный компромисс с украинскими общинами. Планы РКМ относительно дальнейшего расширения Германской епархии осуществились лишь частично — в Бельгии, Люксембурге, Лотарингии, а позднее в Словакии и Венгрии. Другие нацистские ведомства все более и более явно выступали против них и в конце концов сделали невозможным осуществление стратегической линии министерства на создание в Германии одного из влиятельных центров православного мира. В этом смысле показательна неудачная попытка создать в Третьем рейхе православный Богословский институт. Первоначально наибольшую активность в данном вопросе проявляла Германская комиссия «Про Део». Еще в ноябре 1935 г. она выдвинула предложение об организации подобного института в целях противодействия большевизму и распространения влияния Германии в балканском регионе. 21 августа 1936 г., после государственного признания Германской карловацкой епархии, комиссия снова обратилась с той же идеей к различным ведомствам, утверждая, что новое учебное заведение станет противовесом парижскому православному Богословскому институту Св. Сергия, который якобы денежно поддерживают евреи и масоны. Но в тот период только МИД поддержало ходатайство комиссии «Про Део» написав 25 августа министру пропаганды, что «это предложение очень заслуживает внимания по пропагандистским соображениям»[153]. Вопрос снова приобрел актуальность через два года. Теперь инициатором выступил крупнейший германский специалист в области изучения православных церквей — директор Восточно-Европейского института в Бреслау профессор Ганс Кох. 10 октября 1938 г. он написал в РКМ, что открытие в Третьем рейхе Богословской православной академии имело бы очень благоприятное психологическое воздействие в связи с попыткой Англиканской Церкви завязать связи с Восточными. Руководителем академии Кох предлагал назначить православного профессора из Кенигсберга Н. Арсеньева. В этом письме англичане явно рассматривались как противники в борьбе на «церковном фронте». Предложение Коха встретило в РКМ положительную реакцию. В. Гаугг в своей заметке от 24 ноября уже анализировал возможности практического осуществления идеи и пришел к выводу, что в Бреслау институт создать было бы легче, чем в Вене[154]. Вскоре РКМ удалось убедить министра народного образования в необходимости учреждения института православной теологии при Бреславском университете. Последний запросил санкции у Партийной канцелярии, указав на культурно-политическое значение такого предприятия, в котором православные богословы Балканских стран «наполнялись бы немецкой культурой и дружбой к рейху». Но решающая инстанция — заместитель фюрера по партии рейхсминистр Гесс ответил 13 января 1939 г. в целом негативно: «С учреждением государственного института православной теологии я не могу согласиться… Я глубоко убежден, что было бы возможно углублять и расширять германское культурно-политическое влияние на Балканах другим путем. Против допущения частного института православной теологии особых возражений не имеется»[155]. В РКМ увидели в последней фразе этого ответа возможность в завуалированной форме осуществлять создание запланированного института, который в принципе нельзя было бы назвать частным. 26 января министерство сообщило Гессу, что предусматривается учредить не государственный, а свободный православный институт, но при Восточно-Европейском институте в Бреслау, который бы оказывал помощь в организации учебного процесса. В качестве преподавателей намечались епископы Германской карловацкой епархии Серафим, Василий, профессора Арсеньев, Кох и др.[156]. При этом, вероятно, подразумевалась и финансовая поддержка государства, так как РПЦЗ не имела достаточных средств на подобное дорогостоящее предприятие. Карловацкий Синод в свою очередь, исходя из своих целей, отнюдь не совпадающих с германскими, также планировал создание учебного заведения на территории Третьего рейха. С этой целью в ноябре 1938 г. в Берлин был переведен служить магистр богословия архим. Василий (Павловский), бывший декан Богословского факультета института Св. Владимира в Харбине. Вскоре состоялась его хиротония во епископа Тегельского. 17 января 1939 г. еп. Василий представил в РКМ разработанный им устав православного теологического факультета при Восточно-Европейском институте в Бреслау. В планировании организационной и учебной деятельности преосвященный руководствовался уставами российских духовных академий. Деканом факультета должен был стать представитель православного духовенства, предусматривалось также 12 профессоров и 3 лектора, срок обучения намечался 4-летний, языком преподавания — русский. Ряд положений проекта устава, в частности русский, а не немецкий язык преподавания, вызвали критические замечания Коха, которые он изложил в письме РКМ от 23 января 1939 г. Гаугг в основном согласился с ними и 2 февраля сообщил профессору о мнении Гесса, указав, что в ближайшее время единственно возможным практическим решением является создание свободного учебного заведения в помещениях Восточно-Европейского института. В этом плане надежда еще оставалась, и Гаугг предложил Коху продолжить работу над уставом[157]. Но 20 июня 1939 г. в РКМ поступило письмо министра народного образования. В нем со ссылкой на позицию Гесса говорилось, что министерство не в состоянии содействовать организации православного Богословского института, и содержался отказ предоставить для него государственные помещения[158]. Так завершились все планы, связанные с Бреслау. С осени 1939 г. РКМ, используя поддержку МИД, вновь стало предпринимать попытки открыть Богословский институт, на этот раз в Берлине. Он должен был заменить прекративший существование после оккупации Польши православный факультет Варшавского университета. Институт задумывался какрейхсштифтунг (имперский фонд — образовательное учреждение, финансируемое государством), и министерство было готово выделить на его организацию и работу в течение первого года 40 000 марок. Эта история подробно описана в книге А.К. Никитина[159]. Процесс создания института остановился на стадии подготовки. Причиной опять стала позиция Партийной канцелярии. После начала войны с СССР в августе 1941 г. она вообще поставила вопрос о целесообразности поддержки Православной Церкви из средств РКМ (например, в 1940 г. министерство выделило на ремонт русских храмов в Бад Эмсе и Висбадене 3500 марок)[160]. В ответе Керл упомянул среди мероприятий, связанных с поддержкой православных, о подготовке православного учебного заведения в Берлине и запросил одобрения своих действий. Чиновники РКМ еще не считали дело полностью потерянным. 3 сентября 1941 г. д-р Стан так отвечал на соответствующий запрос МИД: «Из-за войны с Сербией и сейчас с Россией дело было сперва несколько отодвинуто на задний план; также вследствие ведения войны вопрос приобретения подходящих институтских помещений и сейчас еще представляет трудность. Однако я надеюсь, что в скором времени могут последовать другие сообщения»[161]. Через 3 месяца работники МИД окончательно прояснили для себя ситуацию в партийных инстанциях. В соответствующей пометке говорилось: «Согласно переговорам с доктором Крюгером от 9.12.1941 это дело пока не должно разрабатываться дальше»[162]. Ответ же Партийной канцелярии в РКМ пришел только в июне 1942 г.: «Вопрос организации подобного учебного заведения снят с повестки дня военными событиями последнего года на Балканах… Конечно, при определенных условиях именно благодаря православному учебному заведению в Берлине мог бы быть создан центр для совместной работы различных Церквей Балкан, однако следует добиваться не столько единства, сколько гораздо большей степени раздробленности Православной Церкви»[163]. То, что именно позиция Партийной канцелярии являлась главной причиной неудачи всех попыток создания высшего православного учебного заведения, говорил в своем докладе на епархиальном собрании 1946 г. митр. Серафим (Ляде): «Прежде всего центральное руководство НСДАП не допустило открытия Высшего Богословского факультета в Бреслау, несмотря на то, что все подготовительные работы были закончены. Затем оно провалило план открытия Богословского института в Тегеле, несмотря на то что церковное министерство дало благоприятное заключение»[164]. Негативное отношение важнейших нацистских ведомств к линии РКМ с конца 1930-х гг. ясно проявлялось и в других делах. Так, например, в 1940 г. был подготовлен устав Совещания православных епископов Великогерманского рейха. Эта организация должна была объединять архиереев всех присоединенных к Германии территорий, заседания ее планировалось проводить дважды в год под председательством архиепископа в Берлине[165]. РКМ одобрило устав, но совещание так и не было создано. Накануне войны с СССР заметно ухудшилось и общее отношение к жившему в Германии русскому духовенству. По свидетельству архим. Иоанна, в это время был официально закрыт его чисто религиозный миссионерский бюллетень «За Церковь», а сам он исключен из профессионального союза прессы[166]. Наиболее же ярко эти перемены проявились на территории Генерал-губернаторства, о чем будет рассказано далее. 3 Германская политика в отношении Православной Церкви в Генерал-губернаторстве С началом 1 сентября 1939 г. — в результате нападения Германии на Польшу — Второй мировой войны нацистская политика в отношении Православной Церкви получила дальнейшее развитие. В то же время впервые произошли открытые столкновения и борьба в этом вопросе различных государственных ведомств, порой отстаивавших прямо противоположные подходы. Эта борьба с переменным успехом продолжалась почти год. Следствием ее стали первые серьезные изменения во всем курсе прежней церковной политики. Хотя большинство населения Польского государства составляли католики, там имелась и довольно многочисленная самостоятельная Православная Церковь. В 1939 г. она охватывала 4,2 млн человек, т. е. 16,8 % всего населения страны. В основном это были украинцы, белорусы и русские. Польская Православная Церковь отделилась от Русской в 1923 г. в значительной степени под давлением правительства. Автокефалия была предоставлена Константинопольским Патриархом и никогда не признавалась Московским Патриархатом. Глава Польской Церкви митрополит Дионисий (Валединский), хотя и был русским по происхождению, оказавшись под давлением правительства, поддерживал полонизацию православных приходов. Это вызывало острое недовольство многих священников и мирян, усиливавшееся тем, что в течение целого ряда лет Православная Церковь подвергалась в Польше ожесточенным преследованиям и гонениям. Позднее это умело использовала как германская, так и советская пропаганда. Например, в Холмской области из 378 православных храмов в 1914 г. к 1938 г. осталось 227, а к сентябрю 1939-го — 47, причем 124 церкви были разрушены, 175 переданы католикам, а 32 сожжены [167]. Когда в сентябре 1939 г. Польское государство перестало существовать, Православная Церковь оказалась разделенной на две неравные части. Подавляющее большинство православного населения — более 1500 приходов с 3,9 млн верующих — проживал о на территории, отошедшей к Советскому Союзу. В зону германской оккупации попала только Варшавско-Холмская епархия с 98 приходами и около 300 тыс. человек, в основном украинцами Холмской области (250 тыс.)[168]. Часть занятой германскими войсками польской территории отошла к рейху, а на остальной было образовано Генерал-губернаторство во главе с доктором Гансом Франком. Е. евреи, 80 тыс. немцы, русских насчитывалось по разным оценкам от 15 до 45 тыс., а украинцев от 570 до 744 тыс., причем примерно половина последних была православными, а остальные греко-католиками (униатами)[169]. Первые недели оккупации неблагоприятно отразились на положении Польской Православной Церкви. Был закрыт православный факультет Варшавского университета, перестал выходить официальный церковный орган — еженедельник «Воскресное чтение», в ходе военных действий пострадали некоторые храмы, в лагерях для военнопленных оказалась целая группа православных священников (прикомандированных накануне войны к польской армии, так как ожидалось ее резкое увеличение в ходе мобилизации) и т. д. Из 10 архиереев на германской территории в Варшаве остались лишь 2 — митрополит Дионисий и его викарный епископ Люблинский Тимофей (Шрёттер). Оба они считались сторонниками польского влияния в Церкви и не пользовались доверием германских властей. Епископ Тимофей, хотя он и являлся по национальности немцем, был отстранен от всех дел и вскоре уехал из Варшавы в единственный оказавшийся на территории Генерал-губернаторства Яблочинский православный монастырь. А митрополита Дионисия, в связи с его призывом в послании в первые дни войны защищать Польшу, арестовало гестапо. Эти сведения частично содержатся в докладной записке германского посольства в Варшаве в МИД по поводу запроса Константинопольского Патриарха (от 26 октября 1939)[170]. Вселенский Патриарх был не единственным, кого волновала судьба православных на прежней польской территории. Прежде всего, этот вопрос беспокоил священнослужителей и мирян РПЦЗ. Еще в середине октября профессор Кенингсбергского университета Н. Арсеньев обратился к Берлинскому архиепископу Серафиму с просьбой передать его письмо в Министерство церковных дел. Арсеньев просил помочь переехать в Варшаву тем православным, оказавшимся на территории, занятой советской армией, которым, по его мнению, грозила смерть: епископу Острожскому Симону, семье графа Хрептович-Бутенева, мужу и жене Волк-Карачевым. Кроме того, профессор предлагал образовать специальный комитет из священнослужителей и мирян под председательством архиеп. Серафима для оказания помощи православным беженцам и восстановления церковной жизни в занятой вермахтом части Польши. В этот комитет должны были войти митр. Дионисий, еп. Симон, протопресвитер Терентий Теодорович, протоиерей Д. Сайкович и др. Архиеп. Серафим в сопроводительном письме в РКМ от 27 октября 1939 г. полностью поддержал предложения профессора Арсеньева и в свою очередь попросил в случае согласия министерства ввести его в состав комитета, а также члена архиерейского совета Германской епархии Н. Фабрициуса, так как оба хорошо знали Польшу. Оба предложения Арсеньева были отвергнуты ввиду негативной позиции МИД, 28 декабря сообщившего о ней в РКМ[171]. Сильно обеспокоен положением православного населения Польши был и Синод РПЦЗ. Вопрос помощи православным там явился первой проблемой, вставшей в связи с началом Второй мировой войны. Прошел слух, что все епископы Польской Церкви во главе с митр. Дионисием в начале сентября находились на Волыни, в Почаевской лавре, и затем оказались на советской территории. Поэтому архиеп. Серафиму было поручено ознакомиться с положением Польской Церкви и оказать помощь ее иерархии, если она сохранилась, или в противном случае принять на себя попечение о верующих, оказавшихся без епископов[172]. Таким образом, архиеп. Серафим действовал не по своей инициативе. 10 ноября 1939 г. он приехал в Варшаву и застал там из архиереев только митр. Дионисия, с которым удалось встретиться и обсудить ситуацию. Варшавский митрополит оказался в трудном положении. У него и до войны была сильная оппозиция, с одной стороны, русских, недовольных его колонизаторской политикой, а другой — украинцев, считавших, что он им недостаточно помогает. Теперь эти противники обрушились с двух сторон и апеллировали к германским властям. Кроме того, митр. Дионисий и так находился под арестом гестапо. В этих условиях, по утверждению правителя дел Синодальной канцелярии РПЦЗ Г. Граббе, Варшавский митрополит сам вызывал архиеп. Серафима, чтобы тот ему помог[173]. В конце концов митр. Дионисий был вынужден отказаться от церковного управления и передать его архиеп. Серафиму (в пределах досягаемости митрополита в то время не было ни одного другого православного епископа). 23 ноября 1939 г. митр. Дионисий отправил в Берлин следующее письмо: «Прекращение существования независимого Польского государства, с существованием которого было связано существование независимой Автокефальной Православной Церкви в Польше, лишает эту Церковь возможности дальнейшего автокефального существования. Новый государственный порядок, установленный на бывшей польской территории, ныне включенной в область германских государственных интересов, вызывает необходимость соединения б. Автокефальной Православной Церкви в Польше с церковной организацией, представленной Вашим Высокопреосвященством. В связи с этим прошу Ваше Высокопреосвящество в возможно кратчайший срок прибыть в Варшаву… я сообщаю Вам, что со дня вступления Вашего в управление я отказываюсь от дальнейшего управления названной Церковью»[174]. Фраза о необходимости прекращения существования автокефальной Польской Церкви, видимо, была внесена в письмо под влиянием предварительной беседы с архиеп. Серафимом, который, как и другие архиереи РПЦЗ, не признавал законности этой автокефалии. Трудно судить о степени добровольности указанного письма. По крайней мере в вопросе отказа митр. Дионисия от церковного управления, по всей видимости, без давления гестапо не обошлось. Вскоре митрополит был на несколько месяцев посажен под домашний арест на своей вилле в Отвоцке. С согласия Синода РПЦЗ архиеп. Серафим временно переехал в Варшаву. Он сразу же оказал большую практическую помощь целому ряду православных приходов, уже в конце ноября основал в Варшаве братство имени Св. князя Владимира во главе с прот. Д. Сайковичем. Но официальное вступление архиеп. Серафима в должность главы церковного управления затянулось. Свой отпечаток наложила упорная борьба нескольких германских ведомств, занимавших принципиально различные позиции. Определенную роль сыграло и межведомственное соперничество, широко распространенное в Третьем рейхе. Одним ведомствам казалось, что включение Варшавско-Холмской епархии в Православную Церковь Германии (карловацкой юрисдикции) сочетается с присоединением к рейху Генерал-губернаторства. Другие рассматривали эту епархию в качестве наследницы автокефальной Церкви бывшего Польского государства и выступали за сохранение автокефалии. Чиновники РКМ, в частности, считали, что на всю занятую часть Польши необходимо распространить Германскую епархию, которая отчасти рассматривалась ими как наднациональная Православная Церковь рейха. Она уже объединяла православных в Австрии, Судетской области и Чехии. Поэтому с точки зрения министерства дальнейшее расширение Берлинской епархии было закономерным и в полной мере отвечало интересам рейха. Важнейший аргумент, который чиновники РКМ использовали в полемике со своими оппонентами, согласно их письму в МИД от 5 января 1940 г., заключался в следующем: «По политическим причинам безусловно необходимо поставить Православные Церкви православных балканских государств под единое руководство германской верховной власти, так как в противном случае Англия, которая именно сейчас очень активна на Балканах и на Украине, может по известному рецепту использовать для своих целей различные независимые друг от друга православные церковные образования в этом регионе»[175]. Конечно, в данном случае речь об едином церковном руководстве шла лишь в отношении занятых к 1940 г. германскими войсками территорий. Министерство руководствовалось не только принципиальными соображениями, но и своими ведомственными интересами. Его все больше теснили другие органы власти, и прежде всего различные подразделения НСДАП. Они занимали гораздо более жесткую позицию по отношению к церковным организациям и стремились не допустить РКМ на новые занятые территории. Ситуация с Православной Церковью в Генерал-губернаторстве представляла собой последнюю, хотя бы на первых порах частично удавшуюся попытку РКМ участвовать в определении церковной политики на восточных землях. Следует отметить, что лишь Министерство церковных дел более или менее лояльно относилось к Русской Церкви. Другие участники конфликта занимали по отношению к ней недоброжелательную или откровенно враждебную позицию. Оппонентами РКМ являлись прежде всего МИД и внешнеполитическая служба НСДАП. Через 3–4 месяца к ним присоединилась и Служба генерал-губернатора занятых польских территорий. Эти ведомства считали, что в интересах рейха сохранить на территории Генерал-губернаторства автокефальную православную церковь, превратив ее в национальную церковную организацию украинцев. Наряду с предоставлением им определенной культурной автономии, этот шаг должен был привлечь симпатии украинского населения к нацистской Германии и позволить максимально последовательно реализовать в Генерал-губернаторстве принцип «разделяй и властвуй». В служебной записке МИД в РКМ от 18 декабря 1939 г. говорилось, что «религиозно настроенные украинцы… представляют собой очень ценный фактор в качестве противовеса полякам, чего нельзя сказать о нейтральных к полякам русских эмигрантах». Кроме того, русские эмигранты считались в случае войны против СССР ненадежным союзником: «Однако нельзя рассчитывать и на длительную приверженность русской эмиграции к Германии и, в конце концов, не так уж и важно, останутся ли считанные тысячи великороссов, проживающие в Германии, верными ей»[176]. Украинцы же, напротив, казались в будущем важным орудием уже против русских, при условии обещания им в далекой перспективе собственного суверенного государства. В докладной записке службы «Восток» внешнеполитической службы НСДАП от 4 декабря 1939 г. уже содержались некоторые конкретные рекомендации по поводу церковной политики в Генерал-губернаторстве: «Если Украинская Церковь в украинском государстве хочет быть автокефальной, она должна добиться разрешения со стороны Матери-Церкви (русской или польской). По этой причине важно, чтобы нынешняя автокефальная Польская Церковь сохранила свою самостоятельность и в дальнейшем… Украинско-польская борьба зачастую велась в рамках религиозной борьбы. Поэтому было бы целесообразно учредить сейчас православное епископство в Холме, назначить в Холм украинского архиерея и отобранные поляками православные церкви снова вернуть украинским православным в Холмской земле». РПЦЗ оценивалась в этой записке однозначно негативно: «Этот Собор всегда занимался и еще сейчас занимается чисто политическими делами. Общеизвестно, что он хочет короновать великого князя Кирилла русским царем и т. д.»[177]. Именно служба «Восток» во главе с рейхслейтером Лейббрандтом проявила первоначально наибольшую активность в борьбе с РКМ. Она попыталась привлечь на свою сторону СД и правительство Генерал-губернаторства. С этой целью в Варшаву приехал сам Лейббрандт. 7 декабря 1939 г. состоялась его беседа с представлявшим СД оберштурмбаннфюрером СС Эрлингером, в записи которой говорилось: «Я разъяснил ему принципиальную сторону дела, после чего он полностью согласился со мной, что Серафим не может быть определен архиепископом для украинцев. Он принял мое предложение, что наряду с Серафимом должен быть назначен украинский архиепископ, после чего архиепископ Серафим считался бы только первым среди равных»[178]. В другой беседе 8–10 декабря в Варшаве при правительстве губернатора выяснилось, что «компетентные референты губернатора ничего не знали о якобы уже состоявшемся назначении архиепископа Серафима преемником Православной Церкви. Они единогласно заявили мне, что не могут не возражать против произвольного решения этого вопроса каким-либо берлинским учреждением без согласия правительства»[179]. В свете этих обстоятельств РКМ (а под его воздействием и архиеп. Серафиму) пришлось пойти на серьезные уступки, но в результате временно склонить на свою сторону чиновников правительства генерал-губернатора и СД. Архиеп. Серафим к началу января 1940 г. письменно пояснил, что он не будет делать ничего, что могло бы привести к потере автокефалии Православной Церкви в Генерал-губернаторстве. Он также не будет переносить свою резиденцию в Варшаву, а оставит ее в Берлине, и наконец, в ближайшее время распорядится о следующих мероприятиях: назначение украинских священников в украинские приходы; сохранение выступлений и проповедей за богослужением на украинском языке; служение литургии на церковнославянском языке с украинским выговором. Кроме того, архиепископ сообщил, что он собирается назначить украинского священника администратором Холмщины, распустить православную консисторию в Варшаве и уволить русских служащих[180]. Обещание ничего не предпринимать против автокефалии вовсе не означало ее признания, видимо, архиеп. Серафим был вынужден временно «закрыть глаза» на формальное продолжение ее незаконного существования[181]. Указанные уступки на первых порах удовлетворили правительство Генерал-губернаторства, и 13 января 1940 г. начальник его отдела церковных дел написал в МИД, что он не может согласиться с поступившей запиской этого ведомства. Хотя передача церковного руководства архиеп. Серафиму еще не была полностью согласована, но фактически уже предопределена. В письме подчеркивалось: «Подразделение СД в Варшаве тоже судит о позиции Серафима в отношении украинцев как о полностью лояльной. Насколько мне известно, это мнение, к которому я присоединяюсь, разделяет и гестапо в Берлине»[182]. Таким образом, силы противоборствующих сторон в начале 1940 г. стали примерно равны, и они в конце концов пошли на своеобразное компромиссное соглашение. 19 января 1940 г. по приглашению уполномоченного генерал-губернатора доктора Хейбера состоялось обсуждение вопросов, затрагивающих Православную Церковь. РКМ представлял В. Гаугг. Представители других заинтересованных государственных и партийных ведомств были единодушны в том, что существующее регулирование церковного вопроса (фактическое управление приходами без существенных ограничений архиеп. Серафимом, на практике почти означавшее ликвидацию автокефалии) является неудовлетворительным и требует изменений. В результате возобладала следующая точка зрения: «1. Автокефалия Православной Церкви в Польше является фактором германской политики, от которого не следует отказываться в результате односторонних заявлений митрополита Дионисия или архиепископа Серафима. 2. Тесная связь между православной епархией Берлинской и Германской и Православной Церковью Генерал-губернаторства противоречит соблюдаемой до сих пор внешнеполитической линии разделения между сферой германского Рейха с вновь присоединенными к нему восточными областями, с одной стороны, и Генерал-губернаторством — с другой. 3. …также был бы нежелателен перенос русского православного центра в Генерал-губернаторство. 4. …Ввиду политической напряженности в этой области конструкция всеобщей наднациональной Православной Церкви не подходит. Напротив, германским интересам соответствует разделение между сферами русского и украинского Православия. Было бы идеальным, если бы в Польше могла возникнуть автокефальная Украинская Церковь»[183]. Нехотя уступая в вопросе передачи церковного управления архиеп. Серафиму, внешнеполитические ведомства еще раз попытались оказать давление на РКМ. Так, 21 февраля 1940 г. начальник главного реферата «Восток» МИД Клейт в письме министру церковных дел Керлу еще раз изложил свои взгляды: «1) Автокефалия Православной Церкви в Польше является имперским инструментом, который при дальнейшем внешнеполитическом развитии в Восточной Европе может быть полезным орудием Рейха, так как не зависит от Русской эмигрантской Церкви… 2) Украинизация автокефальной Православной Церкви Генерал-губернаторства наряду с ограниченной по понятным причинам культурной автономией является единственным средством, благодаря которому украинцам Польши может быть создано определенное пространство для национального развития, и они окажутся заинтересованными в германском господстве и будут позитивно настроены по отношению к нему». Клейт просил дать возможность участвовать всем заинтересованным ведомствам в выборе украинского администратора и при решении других персональных вопросов[184]. Большое возмущение в МИД вызвало то обстоятельство, что информация об идее создания всеобщей наднациональной Православной Церкви в занятых германскими войсками областях, которую отстаивало лишь маловлиятельное РКМ, проникла в искаженном виде в европейскую печать. В частности, в русской парижской газете «Последние новости» была опубликована статья «Гитлер основывает автокефальную Православную Церковь»[185]. Подобные идеи выражали и представители РСХА, которые считали, что подчинение православных приходов в Генерал-губернаторстве Синоду РПЦЗ создает угрозу «чуждых (панславистских) влияний». В своей записке в РКМ РСХА называло предложение «основать самостоятельную украинскую епархию с центром в Варшаве приемлемым»[186]. И все же в феврале генерал-губернатор Франк и министр Керл достигли соглашения об официальном переходе церковного руководства к архиеп. Серафиму при условии сохранения автокефалии. 27 февраля 1940 г. Гаугг сообщил об этом во внешнеполитическую службу НСДАП и подчеркнул: «Влияния Архиерейского Синода в Белграде на эту церковную область не существует, и если такие намерения окажутся замечены, чего до сих пор никоим образом не было, их пресекут с самого начала»[187]. Гауггу пришлось также неоднократно заверять различные инстанции, что интересы и настроения украинцев учтены его министерством и архиеп. Серафимом. Впрочем, чиновники РКМ полагали, что им удалось одержать победу. Так, в документальной записи службы «Восток» о беседе с криминальным советником Шредером от 9 и 11 апреля 1940 г. говорилось: «Относительно церковного вопроса Шредер сообщил только, что первоначально запланированное церковным министерством урегулирование — Серафим в качестве архиерея с украинскими священниками в украинских областях — утверждено как минимум на время воины»[188]. Однако положение архиепископа в Варшаве оказалось очень нелегким. С самого начала его стали обвинять в ущемлении интересов украинцев. Представители украинских комитетов и тому подобных организаций обращались в различные инстанции рейха с протестами по поводу уже самого факта «ликвидации» автокефалии и передачи управления ее приходами архиерею РПЦЗ. В стремлении к образованию собственного государства наиболее радикально настроенные группы украинских националистов в этот период «сделали ставку» на нацистов и принялись добиваться самостоятельных форм организации, в том числе в церковной сфере. Уже 5 ноября 1939 г. члены Украинского комитета в Холме писали рейхсминистру Розенбергу об угнетении православных поляками и подчеркивали: «Слава богу, что Польша разрушена по высшей воле фюрера. Наши жертвы и страдания окончены, и мы принадлежим сейчас к крупнейшей мировой культурной державе»[189]. А 17 ноября 10 украинских общественных деятелей обратились с письмом к Франку: «Мы просим возвратить нам отобранные польским правительством еще стоящие православные церкви, в первую очередь собор в Холме… и также похищенное поляками церковное имущество, здания и др. Разрушенные польским правительством церкви мы хотим восстановить снова»[190]. Наиболее четкую форму подобные просьбы нашли в обращении Украинского национального объединения в Германии к министру иностранных дел Риббентропу от 18 марта 1940 г. В нем говорилось, что украинцы безусловно требуют признания права на самостоятельную Украинскую национальную автокефальную Церковь и ее образования. Это означает: «1) Во главе Церкви в качестве митрополита должен стоять национально ориентированный и пользующийся уважением во всех слоях украинского населения украинец профессор д-р Иван Огиенко… 2) Епископами должны быть назначены национально ориентированные и уважаемые украинцы. 3) Священники и церковный персонал в городах и селах должен состоять из национально ориентированных украинцев. 4) Вместо прежних русских обрядов и языка должны быть введены украинские обряды и язык. 5) Церковь должна управляться украинцами. 6) Конфискованные поляками православные церкви и церковное имущество должны быть возвращены Украинской автокефальной Церкви»[191]. Правда, не все украинские общественные деятели были настроены против архиеп. Серафима. Например, гетман Скоропадский в своей «Докладной записке о состоянии Греческо-Православной Церкви в Великой Германии и необходимых изменениях в ее организации» от 20 декабря 1939 г. считал, что пост митр. Дионисия должен занять архиеп. Серафим, которому прежде необходимо освободиться от юрисдикции Синода в Сремских Карловцах. Два известных представителя украинской общественности в Варшаве — профессор Кубиович и профессор священник Мартин Волков в январе 1940 г. также заявили, что православные украинцы согласны с Серафимом[192]. Но «тон задавали» не они, а политические радикалы, прежде всего деятели образованного из униатов Украинского вспомогательного комитета при генерал-губернаторе в Кракове. Этот комитет предложил Франку двух православных кандидатов во епископы, которые уже проявляли особенное расположение к униатам: профессора И. Огиенко и архимандрита Палладия (Выдыбида-Руденко). В прошлом Огиенко был министром по делам религий, а Выдыбида-Руденко — заместителем министра финансов в правительстве Петлюры[193]. Постепенно стали появляться жалобы и протесты по поводу практической деятельности архиеп. Серафима. Например, в анонимном письме украинского осведомителя из Варшавы от 8 февраля 1940 г., поступившем во внешнеполитическую службу НСДАП, говорилось: «Архиепископ Серафим получил от генерал-губернатора предписание, что Церковь полностью подчиняется Серафиму, правда с ограничением, что митрополит Анастасий не имеет права вмешиваться в дела Православной Церкви Генерал-губернаторства». Но архиеп. Серафим будто бы окружил себя исключительно русскими священниками, назначил на вакантные места православных священников из бывшей польской армии и т. д. В другом письме того же информатора от 11 февраля сообщалось: «Высказано пожелание, чтобы Владыка распустил Митрополичий Совет (чисто российский) и перенес свою резиденцию в Холм. Владыка против этого сопротивляется… Русские все поголовно за ликвидацию автокефалии, которой они никогда не признавали»[194]. В активную борьбу с архиепископом включились также намеченные украинские кандидаты во епископы, прежде всего И. Огиенко. 29 марта он написал во внешнеполитическую службу НСДАП, что архиеп. Серафим вместе с Украинским комитетом в Варшаве якобы собирается назначить русского из-за границы в качестве епископа в Холм, а руководитель церковного отдела в русском германском комитете Фабрициус высказал Гауггу в РКМ негативное мнение о кандидатуре Огиенко[195]. Обвинения, направленные против архиепископа, в подавляющей части были лишены оснований. Управление приходами в Генерал-губернаторстве архиеп. Серафим всегда считал вынужденным и временным, неоднократно ставил вопрос о своем отказе от этих полномочий. До выезда из СССР в 1930 г. он в течение многих лет вел миссионерскую работу на Украине, относился к ее жителям очень благожелательно и в своей переписке подчеркивал, что он «как прежде, так и теперь и в будущем готов учитывать стремления украинцев». Неприятие у архиеп. Серафима вызывало вмешательство в вопросы церковного урегулирования украинских политических организаций. В его письме весной 1940 г. в Синод РПЦЗ подчеркивалось: «Я убежден, что все вопросы уже были бы урегулированы, если бы речь шла о соглашении между мною и чисто церковными украинскими организациями и кругами. К сожалению, в дело включились также нецерковные организации и создали серьезные препятствия на этом пути»[196]. Явно несправедливым было обвинение архиепископа в назначении на вакантные места священников бывшей польской армии. Архиеп. Серафим действительно спасал их из лагерей военнопленных, но назначил на прежнее место — в русскую церковь в Познани (которая не принадлежала к Генерал-губернаторству) только одного такого священника — Ивана Богачева[197]. Полностью отсутствуют сведения и о планах архиепископа назначить русского епископа в Холм. Нет оснований сомневаться, что это была выдумка Огиенко. Во многом благодаря ходатайствам архиеп. Серафима перед различными германскими инстанциями на территории бывшей Польши было восстановлено свыше 75 церквей, отобранных ранее у православных, и начал восстанавливаться ликвидированный поляками Турковицкий женский монастырь. Особенное значение имело возвращение собора в Холме, который являлся национальной святыней украинского населения Холмщины и Подляшья. Поэтому Франк решил осуществить его возвращение православным с максимально возможным пропагандистским эффектом. Накануне дня рождения Гитлера — 19 апреля 1940 г. — генерал-губернатор объявил о передаче собора украинцам. Торжественный акт этой передачи состоялся через месяц — 19 мая[198]. В то же время Франк все более и более «делал ставку» на украинских националистов, что неизбежно осложняло положение архиеп. Серафима. Хорошо передает общую ситуацию в Генерал-губернаторстве весной 1940 г. статья «Гитлер и Украина» в газете «Последние новости»: «Украинская национальность объявлена привилегированной на территории, занятой немцами… Эксплуатируя антипольские и антиеврейские настроения в украинской среде, германские чиновники пользуются украинскими „наводчиками“ для уничтожения поляков и евреев… Пользуясь услугами украинцев для расправы с поляками и евреями, германские власти в то же время создают исподволь „украинский национальный плацдарм“ для будущего движения на Восток… Украинцам возвращаются православные храмы, отобранные поляками. Огромное впечатление произвело, между прочим, возвращение кафедрального собора в Холме, на „русское“ течение в церковной жизни немцы смотрят косо. Под их непосредственным покровительством развивается деятельность конкурирующего „Церковного совета Холмщины и Подляшья“, стремящегося к украинизации православия… Весь остаток прежней „Малопольши“ объявлен официально украинской землей… Здесь восстановлен украинский желто-голубой флаг, и все управление передано украинцам. Создана украинская полиция, на которую местное население смотрит, как на „кадры будущей украинской армии“»[199]. Вследствие такой ситуации архиеп. Серафим 29 апреля обратился в РКМ с резким по тону письмом, копию которого он одновременно отправил Франку. Архиепископ признавал невозможным для себя продолжение управления Варшавской епархией и просил разрешить передать его митр. Дионисию или одному из других епископов. Архиеп. Серафим отмечал: «…митрополит Дионисий через мое посредничество обращался в рейхсминистерство церковных дел с просьбой разрешить ему вновь принять на себя управление Варшавской епархией». Следует указать, что митрополит уже в письме архиеп. Серафиму от 19 февраля 1940 г., вскоре после освобождения из-под домашнего ареста, высказал желание о возвращении церковного руководства в свои руки. Он утверждал, что его отставка не была добровольной[200]. В письме от 29 апреля архиеп. Серафим подробно обосновал причины своего отказа от управления: «Моя последняя поездка в Холмщину убедила меня в том, что принудительная сплошная украинизация богослужения в Холмщине не всюду приветствуется и охотно принимается верующими. Я опасаюсь даже вредных последствий ее, за которые я не могу нести ответственности. Все также многократные просьбы устранить влияние различных украинских комитетов, в которых главные роли играют католики, остаются без желательного результата….В то время как Холмский церковный совет назначает, перемещает и увольняет настоятелей приходов, не спросясь никого (а также и меня), мне даны указания не производить никаких перемен в личном составе клира без согласия Управления генерал-губернатора. Все это, как и некоторые другие обстоятельства, привели меня к убеждению, что я не пользуюсь необходимым доверием со стороны Управления генерал-губернатора»[201]. Отправив письмо, архиепископ уехал в Вену освящать новую православную церковь. В Варшаве вместо себя он временно оставил викарного епископа Василия и не хотел возвращаться обратно. Но неожиданное для германских чиновников заявление архиеп. Серафима вызвало у них замешательство, и они предпочли договориться с ним. 9 мая ему позвонили в Вену, сообщили, что отставка в настоящее время признана нецелесообразной, и попросили прибыть 15 мая в РКМ для беседы с министром и представителем генерал-губернатора. Об этих переговорах Владыка подробно сообщил в отчете Синоду РПЦЗ от 15 мая. Основная дискуссия шла с руководителем группы церковных дел правительства генерал-губернатора Вильденом по поводу украинизации богослужения. Архиепископ настаивал на включении в готовящийся специальный статут пункта о том, что богослужение проводится на церковнославянском языке с «украинским выговором» или без него по желанию прихожан. Вильден же отказался внести подобную поправку, так как опасался, что в этом случае «статут не будет признан украинцами». Он пообещал, однако, прислать особое письменное заявление, позволяющее удовлетворять просьбы приходов, желающих оставить прежнее произношение в богослужениях. Вильден заверил также, что правительство генерал-губернатора питает к архиепископу полное доверие, и в Холме будет образован новый церковный совет с целью устранения «вредного вмешательства» украинских комитетов в церковные дела. В конце концов архиеп. Серафим согласился и далее управлять Варшавской епархией, «впредь до окончания реорганизации Православной Церкви в занятых польских областях». После достижения соглашения участников переговоров принял министр Керл, который выразил удовлетворение и пожелал успехов[202]. 15 мая архиепископ подписал статут о временном церковном управлении в дистрикте Люблин. 19 мая его подписали представители украинских приходов, а 21 мая утвердил генерал-губернатор. Статут охватывал 53 общины Холмщины и Подляшья. Подготовку этого документа осуществлял в январе — мае 1940 г. главным образом Вильден и его подчиненные. Правда, проект согласовывался как с РКМ, так и архиеп. Серафимом. Первый параграф статута определял, что православными приходами в дистрикте Люблин управляет архиепископ Берлинский и Германский как руководитель автокефальной Православной Церкви на территории Генерал-губернаторства. Таким образом, отчасти формально признавалось, что автокефалия продолжает существовать. Статут содержал целый ряд статей, определявших порядок контроля со стороны властей. На все церковные назначения, открытие новых приходов, введение и способы взимания денежных сборов требовалась предварительная санкция правительства генерал-губернатора. Его контроль заметно усилился. 22 мая Вильден отправил владыке Серафиму специальное письмо с требованием неукоснительного соблюдения указанных статей. Статут закреплял и границы церковной автономии украинцев. Вторым лицом в структуре управления приходами в дистрикте Люблин становился администратор, кандидатура которого предлагалась выборным Церковным советом округа. Назначения деканов или настоятелей производились по представлениям администратора и генерального викария. Украинский язык признавался официальным для церковных учреждений, допускалось чтение на нем Евангелия, произнесение проповедей и издание церковного печатного органа[203]. Статут стал компромиссом между Германской карловацкой епархией и украинцами. Казалось, возобладал тот подход к разрешению вопроса о судьбе православного населения Генерал-губернаторства, который отстаивало РКМ. Это министерство планировало распространить статут и на 28 православных украинских приходов Лемковщины. Однако летом 1940 г. конфликт между различными германскими ведомствами вспыхнул с новой силой. На этот раз ведущую роль в нем сыграло правительство генерал-губернатора. Франк стремился при проведении антипольских акций все более активно опираться на украинцев. Это проявлялось и в церковной области. Известно, что за годы войны на оккупированной территории Польши было убито 1926 священников, 869 монахов и 6 епископов[204]. Кроме того, будучи посвящен в план высшего руководства рейха, генерал-губернатор знал о предстоящей войне с СССР и, вероятно, надеялся получить в свое управление восточные земли. Он создавал организационные формы, с помощью которых надеялся управлять завоеванной Украиной, в том числе готовил будущую православную иерархию для восточных земель. Генерал-губернатор еще 19 апреля 1940 г. на торжественной аудиенции представителям украинской общины дал свое согласие на выбор трех новых епископов[205]. Затем, вследствие заявления об отставке архиеп. Серафима, под нажимом РКМ он был вынужден уступить, и в упоминавшемся статуте идея о новых епископах отражения не получила. Однако уже через месяц Франк вернулся к ней. 18 июня уполномоченный МИД в Генерал-губернаторстве Вюлиш сообщил своему начальству, что группа церковных дел в правительстве Франка пришла к решению о необходимости хиротонии новых епископов Константинопольским патриархом. Вюлиш выяснял, существуют ли против этого плана возражения и отвечает ли патриарх германским желаниям[206]. 9 июля Вильден уже указал уполномоченному МИД на необходимость обеспечить, чтобы архиеп. Серафим в обозримом будущем отказался от управления. Негативную реакцию вызывал уже сам факт принадлежности владыки к Русской Церкви. Вильден писал, что автокефальная независимая Церковь гораздо действеннее служила бы германским интересам и поэтому необходимо исключить влияние Синода РПЦЗ. Он был твердо убежден, что русские в условиях развития экспансии на Восток — союзник очень ненадежный: «От мысли, что с помощью варшавской русской колонии когда-нибудь удастся проводить активную русскую политику, на мой взгляд, следует отказаться, так как эти русские при последующем изменении политического положения станут сразу же снова проводить панславистскую политику и, таким образом, неизбежно будут враждебны германскому рейху». Следует признать, что в этом смысле нацистский чиновник достаточно реально оценивал ситуацию. Вильден полагал необходимым выбрать трех епископов (в том числе двух украинцев), чтобы собрать Архиерейский Собор и образовать Синод. Хиротонию новых архиереев мог бы провести митр. Дионисий совместно с еп. Тимофеем (Шрёттером). Однако этому плану, по мнению Вильдена, препятствовали соображения престижа, так как Дионисий «по нашей инициативе должен был отречься от руководства Церковью». Второй вариант предусматривал хиротонию епископов Константинопольским патриархом, при этом кандидатам не обязательно надо было ехать в Турцию. Патриарх якобы мог поручить хиротонию двум епископам из Протектората или бывшей Австрии. Вероятно, здесь имелись в виду проживавшие в Праге греческий архиеп. Савватий и русский епископ Сергий, принадлежавший к юрисдикции митр. Евлогия — экзарха Константинопольского патриарха. Вильден предлагал запросить согласие патриарха через германское посольство в Анкаре и считал, что тот не откажется[207]. В целом второй вариант выглядел очень утопично, и от него вскоре отказались. В своем следующем письме от 11 июля Вильден сообщил тому же адресату, что сотрудники его группы 1–3 июля провели переговоры с различными гражданскими и церковными учреждениями с целью выяснения их позиции. Представитель абвера считал необходимым устранить архиеп. Серафима, сохранить автокефалию и произвести хиротонию трех архиереев — архиепископа для Холма и епископов для Варшавы и Лемковщины. Огиенко заявил, что дважды вел переговоры с митр. Дионисием, и передал письмо последнего. Митрополит согласился провести хиротонии новых архиереев совместно с еп. Тимофеем. Правда, для этого было необходимо, чтобы он на короткое время вновь формально возглавил Церковь. Митр. Дионисий согласился также с сохранением автокефалии и предложенным Огиенко названием «Святая автокефальная Украинская Православная Церковь на территории Генерал-губернаторства». После хиротонии трех епископов Огиенко предлагал созвать Архиерейский собор, на котором выбрать нового митрополита, рассчитывая, что этот пост займет именно он и, таким образом, возглавит церковь. Вильден с подобным планом в принципе был согласен, но считал, что служба митр. Дионисия должна быть ограничена трехмесячным сроком, а название «Украинская Церковь» неприемлемо, так как может привести к ошибочному заключению, что существует самостоятельное украинское государство[208]. Все конъюнктурные уступки германских ведомстсв украинским националистам имели свои не такие уж далекие пределы. Группе церковных дел стало известно, что архиеп. Серафим имел разговор с митр. Дионисием, во время которого вновь предложил последнему вернуться к церковному руководству. Причем митрополит в случае своего возвращения хотел оставить за архиепископом кафедру в Холме. Переговоры с самим архиеп. Серафимом проходили достаточно резко. Вильден выразил недовольство якобы русофильской политикой владыки, назначениями и хиротониями священников без согласия генерал-губернатора. На это архиеп. Серафим заявил о желании в ближайшие дни уехать в Германию, а руководство Церковью передать митр. Дионисию. Вероятно, архиепископ считал для себя невозможным оставаться в Генерал-губернаторстве в условиях почти открытой враждебности и закулисных интриг его властей. Вильден выразил принципиальное согласие, но попросил владыку еще некоторое время формально оставаться на своем посту. Кроме того, представители группы церковных дел встретились с руководителем русского комитета при архиеп. Серафиме В. Войцеховским. Последний выразил опасения русского населения, что церковнославянский язык при богослужении должен быть заменен украинским и бывшие полонизаторы Церкви — митр. Дионисий и Тимофей — вернутся назад к ее руководству. Войцеховский передал письмо с пожеланием полной ликвидации автокефалии и объединения Православных Церквей Генерал-губернаторства и Германии. Немецкий чиновник заверил, что оба опасения напрасны, но это была лишь тактическая уловка[209]. Вильден пытался убедить в правильности своего взгляда и руководителей СД в Варшаве. В разговоре с ними он подчеркнул, что точку зрения о противоречии интересам рейха передачи церковного управления в Генерал-губернаторстве архиеп. Серафиму разделяют почти все заинтересованные германские ведомства, в особенности Министерство иностранных дел, бюро Риббентропа и внешнеполитическая служба НСДАП. Однако руководители СД в Варшаве занимали другую позицию. Они считали, что сохранять автокефалию не следует, а «в гораздо большей степени стоило бы Православную Церковь в Генерал-губернаторстве присоединить к Православной Церкви Берлинской и Германской под руководством архиеп. Серафима». В то же время офицеры СД явно не хотели ввязываться в межведомственный конфликт и заняли промежуточную позицию, заявив о желательности создания чисто Украинской Православной Церкви в Генерал-губернаторстве в возможно более медленном темпе. Особо подчеркивались опасения, что эти планы негативно скажутся на настроениях группы русских эмигрантов в Варшаве, насчитывавшей 10 000 членов. Эта инонациональная группа среди польского населения рассматривалась СД как важное поле для агентурной работы[210]. В июле положение архиепископа осложнило еще одно обстоятельство. Константинопольский патриарх Вениамин назвал образ действий владыки Серафима неканоничным. Существуют газетные сообщения, что германские дипломаты пытались, по одним сведениям, в январе, по другим — в июле 1940 г., убедить патриарха признать владыку Серафима в качестве главы Православной Церкви в Генерал-губернаторстве. При этом они якобы обещали взамен то ли денежную помощь, то ли организацию православного богословского факультета в Берлине[211]. Однако просмотр архивных документов МИД показал, что газетные сообщения не соответствовали истине, таких попыток никогда не предпринималось. Наоборот, внешнеполитические ведомства рейха с самого начала и все время были настроены враждебно по отношению к архиеп. Серафиму и пытались любыми путями убрать его из Генерал-губернаторства. Важную роль в решении Вселенского патриарха сыграл епископ Гродненский Савва (Советов), который после начала Второй мировой войны оставил свою епархию и бежал из Польши в Литву. Там он был интернирован вместе с офицерами польской армии в лагерь. Из лагеря еп. Савва обратился к архиеп. Серафиму с письменным заявлением об отказе от всякой церковной деятельности и просил помочь вернуться в Варшаву, где имел собственный дом. Вероятно, владыка лишь частично смог оказать ему помощь, так как Савва был освобожден из лагеря, уехал в Берлин, а затем вскоре через Сербию в Румынию. Здесь он проживал в течение 1940 г. в основном в Бухаресте и поддерживал тесную связь с бывшим польским министром культов и польским посольством. По их заданию он два раза ездил в Стамбул и убеждал патриарха не признавать назначения архиепископа в Варшаву. В конце концов это увенчалось успехом. Согласно сообщению Вильдена, для уполномоченного МИД от 9 июля 1940 г. патриарх созвал Синод, на котором были приняты два постановления: 1) законным главой Православной Церкви в Генерал-губернаторстве по-прежнему является митр. Дионисий и 2) поручение Серафиму руководства Православной Церковью в бывшей Польше незаконно. В соответствии с этими решениями Синода патриарх отдал архиепископа под церковный суд[212]. Именно указанные постановления заставили правительство генерал-губернатора в конце концов сделать главную ставку в качестве руководителя Церкви не на Огиенко, а на митр. Дионисия. Несмотря на шаткость положения архиеп. Серафима власти Генерал-губернаторства все же сделали ему предложение участвовать в хиротонии украинских епископов. Владыка сообщил о нем, а также о предложениях митр. Дионисия относительно реорганизации бывшей Польской Церкви, при которой архиепископ стал бы временно управляющим Холмской епархией, в Синод РПЦЗ. 27 августа Архиерейский Синод принял следующее постановление: «Признать, что поскольку Ваше Преосвященство приняли временное управление Варшавской епархией от Блаженнейшего митрополита Дионисия, Вы только ему и можете вернуть это управление, если бы митрополит Дионисий получил фактическую возможность в таковое управление вступить. Вместе с тем, поскольку автокефалия Православной Церкви в Польше Русской Церковью-Матерью не была признана, Ваше Преосвященство не можете участвовать в создании новой антиканонической автокефальной иерархии в б. Польше. Равным образом было бы совершенно антиканонично вхождение Вашего Преосвященства в состав Синода незаконно почитающей себя автокефальной Церкви и управление епархией в пределах последней на предложенных митрополитом Дионисием условиях»[213]. Когда архиеп. Серафим в соответствии с решением Синода отказал генерал-губернатору в проведении хиротонии обоих украинских кандидатов, его отставка стала фактически неизбежной. Митр. Дионисий же выразил готовность служить новым церковно-политическим целям. В занимавшихся политическими вопросами на Востоке научных германских кругах также критически оценивали Берлинского архиепископа. Взаимодействие же с украинскими националистами казалось им перспективным и выигрышным[214]. В августе — сентябре борьба между различными германскими ведомствами еще продолжалась, но исход ее уже был ясен. Последнюю точку поставило РСХА, направив 10 сентября 1940 г. в РКМ записку с поддержкой предложений, аналогичных тем, которые отстаивал Вильден. В приложенном к этой записке письме украинского профессора Кубиовича говорилось о необходимости возвращения к управлению митр. Дионисия и назначения трех украинских епископов в Варшаву, Краков и Холм[215]. Влияние РКМ постепенно слабело, и с ним считались все меньше. В конце сентября министерство было поставлено перед фактом восстановления Франком подконтрольной властям Генерал-губернаторства автокефалии с прежним ее руководителем во главе. Хотя церковные каноны запрещали возвращение церковного руководства после высказанного отказа от него, власть в Церкви была все же вновь передана митрополиту Дионисию. Он принес в Кракове клятву верности генерал-губернатору. Утверждая митр. Дионисия 23 сентября в должности, Франк писал: «Я ожидаю от Вас, что Вы будете завершать создание Православной Церкви в соответствии с фактом существования Генерал-губернаторства и национальным составом Ваших верующих. В решении этой исторической задачи Вы можете рассчитывать на мою защиту»[216]. Уполномоченный МИД 10 октября сообщал своему руководству, что генерал-губернатор вернул к власти митр. Дионисия как единственно легитимного в соответствии с каноническими основаниями, а прежняя деятельность последнего в качестве орудия польского правительства отошла на задний план. В письме подчеркивалось, что сейчас прежде всего необходимо создать стабильные отношения, церковно-правовая легитимность которых не вызывала бы сомнений[217]. Но фактически ситуация была несколько иной. Франк имел в отношении митр. Дионисия гораздо более далекоидущие расчеты. Известно, что генерал-губернатор представил Гитлеру свой план управления захваченными в будущем российскими землями, в котором затронул и вопрос возглавления Церкви. Своим кандидатом на этот пост Франк наметил митр. Дионисия. В беседе с ним генерал-губернатор указал на возможность стать в будущем главой Православной Церкви России. Именно отсюда проистекали позднейшие попытки митр. Дионисия распространить сферу своего влияния и руководства на Восток. Этим можно объяснить и распоряжение митрополита отпечатать в синодальной типографии канцелярские бланки с титулом «Смиренный Дионисий. Патриарх Московский и всея Руси». Осенью 1941 г. бланки лежали в нераспечатанных пакетах в канцелярии Варшавской консистории, а затем были уничтожены[218]. Отставка архиеп. Серафима была произведена в резкой, обидной форме, что вызвало недовольство некоторых германских ведомств. Неожиданно с обширным меморандумом от 4 октября 1940 г., направленным против деятельности митр. Дионисия, выступила Антисемитская акция. Вероятно, она действовала по согласованию с РКМ, так как выражала сходные идеи, направленные на частичную корректировку ситуации в прежнем направлении. В частности, в меморандуме подчеркивалась необходимость заставить митрополита сделать следующее: «Необходимо признать определенное первенство Серафима. Это может произойти в результате того, что когда наконец будет создан уже давно запланированный церковным министерством „Совет православных епископов“, Дионисия и его епископов побудят войти в него и поручить председательство Серафиму. Этот совет должен быть органом церковного министерства для надзора за всеми Православными Церквами в рейхе… Он [Дионисий] должен попросить Серафима взять на себя представительство [митрополита] при церковном министерстве и наделить его соответствующими полномочиями. Далее следует побудить Церковь в Генерал-губернаторстве, чтобы архиепископ Серафим представлял ее перед церковным министерством и, если возникнет вышеназванный епископский совет, она выделяла бы Серафиму значительные денежные суммы»[219]. Воздействие меморандума оказалось ничтожным. Чиновники правительства генерал-губернатора в своем отзыве подвергли его уничтожающей критике, направленной прежде всего против Русской Церкви как чуждой и враждебной для рейха силы: «Как это руководящее церковное ведомство Серафима, а именно великорусский монархически настроенный Архиерейский Синод в Белграде, могло бы определять церковные интересы Генерал-губернаторства? Они находятся в первую очередь в сфере компетенции самого генерал-губернатора, а не какой-то чужеродной и чужеземной эмигрантской организации в другой стране, чья позиция по отношению к Германии к тому же очень сомнительна… Также не ясно, почему необходимо подчинение автокефальной Церкви Генерал-губернаторства запланированному „Совету православных епископов Великой Германии“. Гораздо целесообразнее, чтобы интересы Генерал-губернаторства охранял не какой-то совет во главе с подчиняющимся загранице епископом, а сам генерал-губернатор, который поставлен над всеми органами его территории… Если Дионисий был снова назначен, то это сделано с совершенно определенным намерением, которое должно служить германским интересам в Генерал-губернаторстве… Политическая тенденция меморандума не отвечает немецким интересам. Поэтому прежде всего сам генерал-губернатор по своей воле выносит решение о целесообразности тех или иных действий»[220]. Это были последние отголоски борьбы. РКМ, признав свое поражение, ограничилось лишь тем, что переслало меморандум уполномоченному генерал-губернатора в Берлине. В сопроводительном письме от 21 октября Гаугг подчеркнул, что как минимум необходимо прощальное посещение архиеп. Серафимом Кракова, и указал: «Мой министр в связи с возобновленным обсуждением дела считает, что таким образом оказалась бы как минимум приведена в порядок персональная сторона дела, которая действительно не была в Кракове удовлетворительно урегулирована»[221]. Франк все же выразил архиеп. Серафиму благодарность за его деятельность в Генерал-губернаторстве, но это не изменило сути событий. Поражение РКМ в вопросе определения судьбы бывшей Польской Православной Церкви имело серьезные последствия. Практически речь шла о начале изменения всей прежней политики в отношении Русской Церкви (определенного покровительства той части РПЦЗ, которая находилась на территории Германии, и содействия расширению епархии Берлинской и Германской на все присоединяемые к рейху области и государства). Теперь против этого курса выступили многие важные партийные и государственные органы, которые раньше так или иначе терпели его. Впервые возобладал враждебный подход как к Русской Церкви в целом, так и ко всем образовавшимся вне России «юрисдикциям», в том числе РПЦЗ. Именно этот подход стал доминировать и определять соответствующую политику в 1941–1945 гг. В качестве примера влияния ситуации в Генерал-губернаторстве на ухудшение отношения к Русской Церкви на других территориях можно привести циркуляр РСХА своему уполномоченному при германском после в Братиславе от 23 октября 1940 г. В нем говорилось: «Установлено, что панславянские круги в Православной Церкви Генерал-губернаторства находятся в тесной связи с монастырем Владимиров в Словакии… Характерной чертой этой панславянской Православной Миссии являются попытки отколоть украинские группы от общеукраинской массы. Это пытаются сделать прежде всего на Лемковщине с помощью русофильского течения в православном духовенстве. Глава этого русофильского течения — священник Павлишин… Намечен перевод священника Павлишина из Кзарне в округ Радома, вследствие чего может быть ослабление связей с Владимировом». Уполномоченному было поручено произвести подробное обследование монастыря и объема его работы [222]. Изменения же в Православной Церкви Генерал-губернаторства не ограничились возвращением к управлению митр. Дионисия. Племянник и бывший адъютант Петлюры Степан Скрыпник, который 14 лет являлся депутатом польского сейма, в качестве вице-президента Архиерейского Синода стал во многом определять церковную политику. Автокефалия была узаконена и получила совершенно иную, чем ранее, интерпретацию. Она была истолкована в смысле поддержки национальной Украинской Церкви. Именно так ее расценивали даже самые радикальные украинские националисты. Например, 22 октября 1940 г. представитель бандеровского течения в ОУН Чучман во время беседы в службе «Восток» благодарил ее руководителя Лейббрандта «за помощь, которую он оказал Украинской Церкви в Генерал-губернаторстве при учреждении ее автокефалии» [223]. Генерал-губернаторство было разделено на три епархии, и проведены намеченные архиерейские хиротонии. Этим фактом, как казалось украинским сепаратистам, была «создана каноническая предпосылка» для автокефальной Церкви — Архиерейский Синод с тремя членами. Во главе Варшавской епархии остался митр. Дионисий. И. Огиенко стал управлять Холмской и Подляшской епархией. Его хиротония, после принятия монашеского пострига с именем Иларион, состоялась 2 ноября 1940 г. Совершили хиротонию 3 архиерея: митр. Дионисий, еп. Тимофей и архиеп. Савватий, который приехал из Праги. Приезд последнего организовал МИД. Он считал, что поскольку Савватий находится в юрисдикции Константинопольского патриарха, то участие этого архиерея в хиротонии будет означать косвенное признание ее Вселенским престолом. Уже в ноябре Иларион был возведен в сан архиепископа[224]. Он сразу же стал играть активную роль в церковной политике. В декабре 1940 г. архиеп. Иларион получил от Вильдена и Лейббрандта разрешение возобновить издание газеты «Ридна Мова» на украинском языке. 11 декабря 1941 г. он даже отправил письмо Сербскому патриарху с просьбой о передаче ему чудотворной Ленинской иконы Божией Матери и содействии в возвращении на Холмщину монахинь православного Леснинского монастыря, здания которого архиепископ надеялся получить при содействии германских властей. Монахини Леснинской обители действительно проживали тогда в оккупированной Сербии, но переселяться в Генерал-губернаторство, конечно, не пожелали, так как принадлежали к РПЦЗ. Да германские органы и не передали письмо патриарху, так как он находился под арестом. В мае 1943 г. в Холме была открыта духовная семинария, возникли типография и издательство братства Божией Матери. На всей Украине в период германской оккупации не существовало другого такого центра издательской деятельности. В семинарии обучалось 30 студентов, ректором ее был профессор Смерека. При всей своей «национальной ориентированности» архиеп. Иларион не принадлежал к радикалам. Кроме того, он был вынужден учитывать, что старшее поколение православных священников не только окончило российские духовные семинарии, но и большей частью было русским по происхождению. Поэтому Огниенко сохранил богослужение на церковнославянском языке и издал распоряжение духовенству, что оно должно постепенно и осторожно вводить только украинский выговор церковнославянского текста литургии[225]. Последним из намеченных епископов был хиротонисан 9 февраля 1941 г. архимандрит Палладий (Выдыбида-Руденко) для Краковско-Лемковской епархии. Он, как и Иларион (Огниенко), поклялся в верности генерал-губернатору. Утверждая епископа, губернатор Варшавы Фишер писал: «Германские органы власти будут оказывать Вам в Вашей работе защиту и поддержку, насколько это необходимо. В то время как прежнее польское правительство угнетало меньшинства, из которых, по существу, состояла Православная Церковь, и не позволяла им самостоятельно организовывать их религиозную жизнь, германские ведомства Генерал-губернаторства рассматривают в качестве своей задачи содействие свободному развитию религиозной жизни меньшинств»[226]. В образованной Краковско-Лемковской епархии ранее все украинское население принадлежало к униатам. Однако в 1918 г. 25 тыс. близких к украинцам лемков перешли в православие. Кроме того, к епархии принадлежала община из 400 верующих в Кракове. Находившаяся в этом городе кафедральная церковь размещалась в бывшей синагоге, которую епархии передали немецкие власти. Краковская церковь была освящена 7 декабря 1941 г.[227]. Холмская епархия являлась важнейшей. Она охватывала к 1941 г. 170 общин, в то время как Варшавская — только 10, а Краковско-Лемковская — 35. Число православных приходов росло довольно быстро. В качестве мест паломничества большое значение имели женский монастырь в Турковицах и мужская обитель в Яблочине. Помимо духовной семинарии в Холме была открыта и вторая в Варшаве. Вплоть до 1944 г. ведомства Генерал-губернаторства продолжали искать в украинцах противовес полякам и старались привлечь их на свою сторону. Например, когда православные крестьяне были переселены из-под Замостья, чтобы освободить место немецким колонистам, на новом месте им сразу же предоставили здание бывшей польской католической церкви. 5 февраля 1942 г. уполномоченный МИД писал своему руководству: «В отношении обеих Украинских Церквей в Генерал-губернаторстве — православной и униатской — со стороны правительства генерал-губернатора занята доброжелательная позиция. Это следует уже из того, что в то время как выплачиваемые бывшим польским государством Римско-католической Церкви дотации были упразднены, обе Православные Церкви в Генерал-губернаторстве в ограниченном объеме и без признания официальных обязательств получают государственные дотации»[228]. Польский историк признавал, что украинцы на территории Генерал-губернаторства в целом находились даже в лучшем положении, чем до 1939 г., и упоминал при этом «довольно большую свободу» для Церкви[229]. Однако Франк не допускал каких-либо существенных проявлений самостоятельности украинцев, рассматривая их прежде всего в качестве «противовеса полякам». В то время как главный конкурент генерал-губернатора в будущем управлении восточными землями рейхсминистр А. Розенберг в период подготовки нападения высказывался за раздробление Советского Союза на сепаратные национальные государства, в том числе украинское. Франк 12 сентября 1940 г. предостерегал от того, чтобы «отвоевывать украинской нации великоукраинскую империю» и требовал «необходимой дистанции» от украинцев, «которые хотя и друзья, однако не близки немецкому народу»[230]. Власти Генерал-губернаторства далеко не во всем шли навстречу митр. Дионисию. Так, 15 декабря 1940 г. митрополит обратился к Франку с просьбой разрешить проживавшему в Париже прот. Илариону Брендзану приехать в Варшаву и сообщить о положении дел в украинской православной эмиграции. Брендзан состоял в юрисдикции митр. Дионисия, возглавлял украинские эмигрантские приходы в Париже и Берлине и еще в сентябре 1940 г. ходатайствовал о разрешении проезда в Варшаву. Но этот въезд ему запретили, так как протоиерей якобы в действительности хлопотал о том, чтобы стать епископом в Генерал-губернаторстве, и к тому же был пропольски настроен[231]. Другим примером неудачного ходатайства митрополита была его просьба в марте 1941 г. о разрешении хиротонии викарного епископа для Варшавско-Радомской епархии и предложение в качестве кандидата русского по национальности архимандрита Феофана (Протасевича). Владыка обосновывал свою просьбу тем, что епархия является почти чисто русской и он хочет успокоить это русское население. Однако в августе правительство генерал-губернатора категорически отказало в разрешении хиротонии[232]. Это решение было продиктовано стремлением нацистских чиновников не смягчать, а всячески разжигать национальную рознь между славянскими народами. Сказалась и разгоравшаяся война против СССР. После ее начала русские в Генерал-губернаторстве были фактически полностью приравнены к полякам и подверглись тем же ограничениям; они даже не получали продовольственные карточки[233]. Как известно, Гитлер передал административное управление Россией А. Розенбергу, назначив его министром занятых восточных территорий. Таким образом планы Франка были отвергнуты, и намеки генерал-губернатора об управлении митр. Дионисием Церковью в России остались пустым звуком. Занятая частями Вермахта Украина оказалась изолированной от Генерал-губернаторства, и РМО не разрешало въезд на ее территорию лицам, проживающим к западу от «линии Керзона». Митр. Дионисию было запрещено вмешательство в церковные дела созданного рейхскомиссариата «Украина» (РКУ), в чем он, по утверждению одной из анонимных послевоенных брошюр, даже будто бы дал письменное обязательство[234]. Также был запрещен въезд духовенства «Восточных областей» на территорию Генерал-губернаторства. В упоминавшемся сообщении уполномоченного МИД от 15 февраля 1942 г. говорилось, «что согласно общему приказу фюрера священники безразлично каких конфессий не могут въезжать в Генерал-губернаторство»[235]. Однако, несмотря на запреты, в первые месяцы войны священники православной церкви Генерал-губернаторства, прежде всего архиереи, активно пытались вмешаться в ход церковной жизни на Украине. Причем здесь шло острое соперничество между архиеп. Иларионом и митр. Дионисием, каждый из которых рассчитывал возглавить Украинскую Православную Церковь. В информационной сводке полиции и СД от 22 июля 1941 г. сообщалось, что Огиенко подготовил в Генерал-губернаторстве около 200 человек для миссионерской работы на территории СССР с целью создания независимой Украинской Церкви, но они не были пропущены германскими органами. 26 октября 1941 г. в адрес РКМ был отправлен меморандум «Ассоциации украинских православных теологов» в Холме. В нем говорилось о необходимости немедленно создать единое авторитарное руководство церковью занятых украинских областей в лице временного администратора. На пост администратора предлагался Огиенко, который должен был провести подготовку созыва всеукраинского Церковного Собора с целью выбора верховного главы Церкви — Киевского митрополита. РКМ переслало меморандум в Министерство занятых восточных территорий, которое оставило его без ответа[236]. Яркая характеристика деятельности Огиенко содержится в докладе «Церковное положение на Украине» руководителя группы религиозной политики РМО К. Розенфельдера от 1 декабря 1941 г. Этот чиновник сообщал начальству, что вопрос избрания Киевского митрополита в первую очередь обсуждается церковными кругами в Генерал-губернаторстве. В качестве кандидатов называются архиеп. Иларион и митр. Дионисий: «Самым деятельным является епископ Иларион, который хотел в конце октября в Холме созвать Православный Синод для Украины, который должен был заниматься церковным положением и организацией. Этот Синод не был допущен со стороны государства… Он даже готов направить автокефальную Украинскую Церковь в отношении ее учения и догм по курсу, который идет навстречу национал-социалистическому мировоззрению и доставит рейху меньше всего трудностей… Как мне сказал земельный судебный советник Вильден, Иларион сперва делал все хорошо, но теперь он развернул неожиданную предприимчивость»[237]. Митр. Дионисий действовал с меньшей оглядкой на германские власти и более успешно. Он установил связь с двумя архиереями на территории рейхскомиссариата «Украина» и 24 декабря 1941 г. единолично вынес решение учредить администратуру «святой автокефальной Православной Церкви на освобожденных землях Украины». Временным администратором митрополит назначил епископа Луцкого Поликарпа (Сикорского). Эти действия вызвали гневную реакцию архиеп. Илариона. 12 января 1942 г. он отправил митр. Дионисию письмо с резкими упреками и протестами: «Ваши самовольные распоряжения вызывают разлад, хаос и неспокойствие в Церкви на Украине, куда Вам, как митрополиту только Церкви в Генерал-губернаторстве, святые каноны запрещают вмешиваться… Все эти распоряжения Вашего Блаженства сугубо неканоничны, т. к. они а) сделаны без разрешения Святого Собора епископов и б) в чужой Вам церковной области». Из письма видно, что 27–28 октября 1941 г. состоялось заседание синода архиереев Православной Церкви в Генерал-губернаторстве, который постановил: просить митр. Дионисия ходатайствовать перед властями о возможности пробуждать церковно-религиозную жизнь на Украине и созвать собор епископов из епархиальных архиереев Генерал-губернаторства, Волыни и Полесья. Организация созыва собора была поручена митрополиту, но тот не предпринял никаких шагов в этом направлении, ограничившись рядом выгодных ему единоличных распоряжений[238]. В дальнейшем, в 1942 — начале 1944 г., православные архиереи Генерал-губернаторства уже мало участвовали в церковной жизни на Украине, так как были лишены реальных возможностей из-за жесткого противодействия руководства РКУ. В первые месяцы после начала войны против СССР и чиновники правительства генерал-губернатора пытались оказать влияние на религиозную жизнь рейхскомиссариата «Украина». В упоминавшемся докладе РКУ от 1 декабря 1941 г. говорилось: «…со стороны православного церковного руководителя в Генерал-губернаторстве существует намерение включиться в церковное развитие на бывшей советской Украине. Компетентный в этом деле орган при генерал-губернаторе (земельный судебный советник Вильден) выразил готовность постоянно поддерживать контакт с соответствующими органами в Министерстве занятых восточных территорий и Главной службе мировоззренческой информации относительно православных церковных вопросов, поскольку они разыгрываются на Восточной Украине»[239]. Но эти попытки были быстро пресечены РМО и рейхскомиссаром «Украины». Чиновникам Франка пришлось ограничиться в своей деятельности лишь частью Западной Украины. 17 июля Гитлер решил включить «бывшую австрийскую» Галицию в состав Генерал-губернаторства. Официальная церемония этого включения состоялась 1 августа. Франк выпустил во Львове «Прокламацию к населению Галиции»: «Ваша частная собственность будет восстановлена, свобода народной культурной жизни сохранена и свободные занятия религией гарантированы»[240]. В Галиции православных было очень мало, там проживали в основном украинцы-униаты. Отношение к ним германских органов власти было вполне терпимым, чего нельзя сказать о поляках-католиках Западной Украины. Так, например, 15 июля 1942 г. РМО сообщало в МИД, что правительство Генерал-губернаторства запретило возвращение бежавшего в 1939 г. от советских войск польского духовенства в Галицию[241]. Положение Православной Церкви почти весь период войны в целом оставалось относительно спокойным, хотя порой и возникали отдельные инциденты. Так, в 1942 г. часть Яблочинского монастыря была сожжена немцами, но в поджоге обвинили монахов, и еп. Тимофею грозил расстрел. Он смог бежать в Холм к архиеп. Илариону, где активно занялся душепопечением местного населения. Беспокойство у нацистов вызывала также деятельность бывшего Гродненского епископа Саввы (Советова), который действовал в качестве польского православного военного епископа в Лондоне. В нелегальном польском листке «Biuletyn informacyjny» от 31 декабря 1942 г. было опубликовано его заявление с осуждением политики германских оккупантов против Православной Церкви в Польше и оскорбительной нелояльности некоторых членов православной иерархии в стране. Еп. Савва дал свое благословение всем мучимым и преследуемым польским гражданам православной веры. Это событие вызвало оживленную переписку между МИД и РСХА[242]. Новый всплеск активности в деятельности православных иерархов в Генерал-губернаторстве произошел в первой половине 1944 г. Это было связано с эвакуацией в Варшаву, в связи с наступлением советских войск, большей части украинских архиереев из РКУ. Германские ведомства всячески стремились использовать их в пропагандистских целях. 12 мая 1944 г. эти иерархи вместе с митр. Дионисием были приняты в Кракове Франком. В ответ на благодарственные обращения митрополита Дионисия и раскольнического еп. Поликарпа (Сикорского) генерал-губернатор указал на значение Украинской Православной Церкви для европейской культуры и торжественно обещал от лица фюрера защиту со стороны рейха, подчеркнув: «Я принял Вас, твердо веря в победу германского Вермахта. Вы снова вернетесь к Вашим церквам»[243]. В этой ситуации И. Огиенко и митр. Дионисий возобновили свои попытки возглавить автокефальную Украинскую Церковь. Первый из них был 16 марта 1944 г. также возведен в сан митрополита и по-прежнему предпочитал действовать через германские ведомства, неоднократно обращаясь к ним с различными заявлениями, как правило, не имевшими успеха. 15 мая 1944 г. Розенфельдер так писал об Огиенко шефу руководящего штаба политики РМО в служебной записке «Организация и руководство Украинской Православной Церкви»: «Его церковно-политическая цель состоит в возвышении Киева до украинской церковной митрополии с Патриархом во главе… Иларион также считает, что Православные Церкви в Генерал-губернаторстве, Белоруссии и Литве должны находиться в канонической зависимости от Киевского митрополита или Патриарха… Назначение Илариона целесообразно только в том случае, если на Украине проводится политика самоуправления с целью создания в дальнейшем политической автономии, иначе уже вскоре Иларион станет невыносим. Я считаю целесообразным в подходящий момент поставить на место Дионисия в Варшаве Илариона, чтобы оторвать его от украинской почвы»[244]. Эта идея была положительно воспринята руководством Генерал-губернаторства. Митр. Дионисий потерял свое расположение у германских ведомств в результате проведенной им авантюрной операции. 8 апреля 1944 г. в Варшаве большинством автокефальных украинских епископов он был выбран патриархом всей Украинской Православной Церкви. Выборы проходили нелегально, и, узнав о них, германские власти сразу же устроили расследование и запретили митр. Дионисию пользоваться титулом Патриарха всея Украины. Кроме того, недовольство в Берлине вызывали и слишком далекоидущие властолюбивые устремления митрополита. В записке Розенфельдера от 15 мая говорилось: «В одной из прежних докладных записок Дионисия министерству даже высказывалась идея, что Московский патриархат должен быть заменен Киевским патриархатом. Следовательно, здесь также было стремление к православному единству, но с центром в Киеве вместо Москвы. То что русский Дионисий „впрягся в сани“ украинского национализма, можно объяснить только его личным честолюбием»[245]. Как будет показано далее, всякие объединительные тенденции в Православной Церкви на Востоке встречали резкое неприятие у руководства Третьего рейха. Постепенно стал меняться тон посланий митр. Дионисия, он явно переставал «делать ставку» на немцев. В отличие от более ранних прогерманских обращений к верующим, в Рождественском послании митрополита от 25 декабря 1943 г. говорилось лишь о том, что «пятый год продолжается огромное напряжение борьбы с мировым злом». А в Пасхальном послании 1944 г. вообще отсутствовали какие-либо упоминания о войне, кроме фразы о «печальных событиях, какие мы ныне переживаем» [246]. Но провести акцию по смещению митр. Дионисия германские ведомства не успели, помешало вступление советских войск на территорию Генерал-губернаторства. Все православные епископы в конце июля 1944 г. были эвакуированы из Варшавы в Словакию. Лишь преследуемый ранее нацистами еп. Тимофей с приближением фронта 22 июля переехал из Холма в Люблин и дождался прихода советских войск. Там ему временно было поручено управление Православной Церковью в освобожденной Польше, так как он являлся единственным оставшимся архиереем. Согласно сообщению председателя Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР Г. Карпова от 13 апреля 1945 г., еп. Тимофей установил связь с Киевским митрополитом Иоанном и подал прошение о принятии его епархии, Холмской и Подляшской, в Московский Патриархат[247]. Сохранение автокефалии Польской Православной Церкви несколько лет находилось под вопросом, но в 1948 г. она была все же дарована Московским Патриархатом и наконец стала канонической. Ситуация с судьбой Православной Церкви в Генерал-губернаторстве имела важное значение, далеко выходящее за границы бывшей польской территории. Здесь впервые важнейшие ведомства Третьего рейха попытались на практике осуществить курс раздробления Русской Церкви на самостоятельные, независимые церковные образования, используя националистические устремления одних народов против других. Так, в Генерал-губернаторстве украинцев использовали против поляков и русских. В первом случае это удалось в большей, а во втором в меньшей степени (какие-либо сведения о столкновениях между православными украинцами и русскими в документах отсутствуют). В дальнейшем именно такой курс осуществлялся на занятых восточных территориях, и прежде всего на Украине и в Белоруссии. Глава II Русская Церковь в планах нацистов в период войны с СССР, 1941–1945 гг. 1 Формирование нацистской церковной политики на Востоке и ее колебания в ходе войны Предпринимая нападение на СССР, нацисты рассчитывали активно использовать религию в своих целях. Они уже имели богатый опыт проведения подобной политики как в Германии, так и на захваченных ими территориях в Европе. Методы и практика нацистской церковной политики были перенесены и на религиозные организации в СССР. Кроме того, эта политика здесь определялась в значительной степени общим отношением к славянам и к русским в частности. Уже вскоре после начала войны с СССР — 22–23 сентября 1941 г. в Берлине состоялось совещание ведавших церковными делами служащих государственной полиции. В ходе него группенляйтеры Главного управления имперской безопасности (РСХА) зачитали 10 докладов, содержащих указания о направлении дальнейшей деятельности. Среди докладов были следующие: «Мероприятия полиции безопасности по подавлению политических Церквей и сект», «Служебно-информационные задачи в борьбе против политического католицизма в рейхе», а также «Проблематика Восточных Церквей и служебно-информационные выводы». В последнем говорилось: «В результате наступления германских войск на Балканах и Востоке для нас очень остро встала проблема Православных Церквей… Большая часть членов Православной Церкви находится на территории Советского Союза. С течением времени эта Церковь была инфицирована большевизмом, так что о восстановлении Германией Церквей в завоеванном восточном пространстве не может быть и речи». В конце доклада были поставлены две задачи: 1. «Поддержка Церквей меньшинства» в ущерб более сильным. В частности, в Хорватии, где «по побуждению Римской Церкви был убит ряд православных священников», поддержка именно православных. Причем подчеркивалось, что «это происшествие необходимо использовать, чтобы настраивать друг против друга отдельные группы»; 2. «Внедрение в эти группы достаточной сети агентов, чтобы своевременно получать информацию обо всех политических течениях и не допускать слишком сильного роста влияния этих групп меньшинства»[248]. В рамках единой нацистской политики по отношению к Русской Православной Церкви существовало несколько различных подходов. Об этом уже писали проф. Д. Поспеловский и американский историк X. Фаерсайд: Гитлер считал всех славян низшей расой и рассматривал их как будущих рабов; назначенный главой Рейхсминистерства занятых восточных территорий А. Розенберг стремился привлечь на сторону Германии национальные меньшинства России, обещая им независимость и отождествляя русский народ с коммунистической идеологией и террором; верховное командование вермахта выступало за создание «союзных» русских воинских частей (что привело к формированию власовских дивизий и казачьих соединений) и поэтому было против афиширования планов будущего расчленения России и т. д.[249] Данное утверждение нуждается в серьезном уточнении. Существовала целая группа факторов, определявших позицию германских ведомств в церковной политике на Востоке: пропагандистский, идеологический, внутригерманский, военный (ситуация на Восточном фронте), международный, внутрироссийский (положение на оккупированных территориях) и советский (влияние религиозной политики руководства СССР). Каждый из указанных факторов по-разному воздействовал на различные ведомства, заставляя их с течением времени в большей или меньшей степени корректировать свою позицию. Наибольшие изменения в ходе войны претерпела в этом плане деятельность РМО, которое со временем пошло на некоторые уступки Православной Церкви. Существовало несколько германских государственных организаций, занимавшихся делами Русской Церкви. По степени жесткости их позиций они распределялись следующим образом: самую мягкую занимало Рейхсминистерство церковных дел (РКМ), далее следовало Верховное командование армии (ОКХ) и военная администрация в России, затем РМО, значительно большей жесткостью отличалось РСХА и уже открыто враждебной была позиция партийного руководства в лице самого А. Гитлера и руководителя Партийной канцелярии М. Бормана. Необходимо более подробно охарактеризовать каждое из этих ведомств. Рейхсминистерство церковных дел и в 1941–1945 гг. отчасти пыталось продолжать по традиции прежнее довоенное благожелательное отношение к РПЗЦ, но его практически полностью отстранили от всяких дел на оккупированной территории СССР. Министерство лишь получало скудную информацию и в отдельных случаях высказывало свое мнение. Ни о какой открытой лояльности к русскому православию теперь и речи быть не могло. Церковными делами в прифронтовой полосе (на практике почти на всех занятых русских и отчасти украинских территориях) занималась военная администрация в лице командующих тыловыми областями групп армий «Север», «Центр» и «Юг». Последняя в июле 1942 г. была поделена на «А» и «В», которую в феврале 1943 г. переименовали в «Дон», а затем снова в «Юг». Непосредственно же к решению религиозных проблем были причастны руководящие отделы и отделы пропаганды при командующих, а на местах полевые и постоянные коменданты. Кроме того, существовали территориальные командующие в областях, управляемых гражданской администрацией, которые, правда, имели гораздо меньшее значение: командующие вермахтом в «Остланде» (с 25 июля 1941 г.), на Украине (с 1 сентября 1941 г.) и в Белоруссии (с 18 апреля 1943 г.) В своей зоне управления военная администрация старалась не провоцировать лишних конфликтов с гражданским населением, усиливавших антигерманские настроения и различные формы сопротивления. Поэтому и деятельности православного духовенства открыто не препятствовали. Неслучайно единственная разрешенная на оккупированной территории СССР Духовная миссия Русской Церкви — Псковская — существовала в тыловой области группы армии «Север». Идеолог Национал-социалистической германской рабочей партии (НСДАП) Альфред Розенберг, непосредственно занимавшийся в ней церковными вопросами и враждебно настроенный к христианству (особенно к католицизму)[250], в первые годы Второй мировой войны был руководителем внешнеполитической службы НСДАП. Он происходил из прибалтийских немцев, в 1910-е гг. учился в Москве и служил в русской армии. 31 марта 1941 г., готовясь к войне с СССР, Гитлер назначил его руководителем новой «Политической службы Востока», переименованной 20 апреля 1941 г. в «Центральный отдел разработки восточных вопросов». С опубликованием указа фюрера об управлении занятыми восточными территориями от 17 июля 1941 г. была определена передача управления этих земель, как только они окажутся «умиротворены», от военной к гражданской администрации и рейхсляйтер Розенберг назначен рейхсминистром новых территорий. Аппарат созданного РМО состоял из 4 главных отделов, из которых наибольшее значение имел политический. Он должен был разрабатывать общую направляющую политическую линию министерства. Правда, на практике его компетентность была сильно ограничена вмешательством других органов власти рейха и стремлением к независимости назначенных вскоре рейхскомиссаров, которые часто не обращали внимания на указы РМО. Именно в главный отдел политики, возглавляемый Г. Лейббрандтом, и входил отдел культурной политики, в свою очередь состоявший из 8 групп, в том числе группы религиозной политики. В 1941–1945 гг. ее бессменно возглавлял Карл Розенфельдер, лично занимавшийся составлением большинства циркулярных документов относительно Русской Церкви. Приказом от 10 августа 1943 г. главный отдел политики был преобразован в руководящий штаб политики, а его начальником назначен руководитель главной службы СС Бергер. Но в составе этого подразделения сохранилась руководящая группа вопросов культуры, в которую по-прежнему входила группа религиозной политики. Управляемая РМО территория была поделена на рейхскомиссариаты, те в свою очередь на генерал-бецирки (округа), а последние на крейсгебиты (районы). Указом от 17 апреля 1941 г. из советских прибалтийских республик, а также новообразованной Белоруссии был создан рейхскомиссариат «Остланд» (РКО) во главе с Хинрихом Лозе (ранее гауляйтером земли Шлезвиг-Гольштейн). 20 августа 1941 г. приказом Гитлера из части территории Украинской ССР был образован рейхскомиссариат «Украина» (РКУ), а 1 сентября его руководителем назначили гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха. «Остланд» состоял из 4 генерал-бецирков. РКУ же в 1941 г. — также из 4, а в 1942 г. оказался расширен до 6. Ими управляли генерал-комиссары, получившие на практике, как и рейхскомиссары, значительную самостоятельность. Поэтому религиозная политика в различных рейхскомиссариатах и даже генерал-бецирках при общей единой линии порой заметно отличалась. В целом в «Остланде» она была менее жесткой, чем на Украине. Следует отметить, что практически сразу после создания гражданского управления на оккупированной части СССР начала проводиться политика различных ограничений сферы его компетентности. Так, уже приказом Гитлера о полицейской безопасности новых занятых восточных территорий от 17 июля 1941 г., рейхсфюреру СС и шефу германской полиции Генриху Гиммлеру было поручено ведение ими в своей сфере. Таким образом, РСХА и входивший в группу IVB службы IV «церковный» реферат IV ВЗ распространили область своей деятельности далеко на Восток. С 4 февраля 1944 г. после реорганизации гестапо религиозными делами в РСХА занимался фахреферат IV A4, входивший в группу IVA службы IV. Возглавлял эту работу штурмбаннфюрер СС Нейгауз. В оперативном отношении РСХА подчинялись командующие полиции безопасности и СД «Остланда» и «Украины». Формально они входили в штабы рейхскомиссаров, а подведомственные им органы полиции в подразделения генерал- и гебитскомиссаров, однако органы гражданской администрации не имели права возражения генеральным распоряжениям РСХА. Если представители этого ведомства и делали при своей фактической враждебности очень редкие и малозначительные уступки в пользу Русской Церкви, то только в случае крайней необходимости, под давлением международного, пропагандистского или военного факторов. Именно в РСХА созревали планы ликвидации православия после окончания войны. Особая нетерпимость по отношению к Церкви была характерна для высшего руководства НСДАП. А важнейшие директивы относительно религиозной политики на Востоке, хотя и готовились представителями различных органов власти, исходили в конечном счете именно от него и, в частности, лично от А. Гитлера. Кроме того, и руководитель Партийной канцелярии Мартин Борман постоянно стремился самым активным образом участвовать в подготовке и принятии этих директив. Из сотрудников его ведомства делами Церквей, в том числе Русской, непосредственно занимался берейхсляйтер Шмидт-Рёмер. Первые циркуляры относительно религиозной политики на Востоке появились еще за месяц-полтора до начала войны с СССР. В процессе непосредственной подготовки к ней некоторые германские ведомства попытались наметить свой подход к этой немаловажной проблеме. И уже в это время ярко проявились отмеченные выше особенности их позиций. Так, в приложении к указу шефа Верховного командования вермахта (ОКВ) Кейтеля от 19 мая 1941 г. «Образ действия германских воинских частей в Советском Союзе» ничего не говорилось о каких-либо стеснениях и ограничениях церковной жизни: «Большая часть русского населения, особенно обнищавшее от большевистской системы сельское население, внутренне отрицательно относится к большевизму. В небольшевистских русских людях национальное сознание связано с глубоким религиозным чувством. Радость и благодарность за освобождение от большевизма часто будет находить выражение в церковной форме. Не следует препятствовать или мешать благодарственным богослужениям или процессиям»[251]. В тексте указа хорошо просматриваются иллюзии германского командования, которому казалось, что будущая война должна обострить противоречия между Русской Церковью и советским государством, предоставив духовенству и мирянам возможность свести счеты с богоборческой властью (как известно, эти расчеты не оправдались, складывавшиеся веками национальные и патриотические традиции русского православия оказались сильнее обид и предубеждений; несмотря на духовную несвободу, гонения на них, верующие приняли самое активное участие в борьбе с агрессором)[252]. 7 мая и А. Розенберг написал инструкцию для будущего рейхскомиссара «Украины», в которой ощущалось негативное отношение к Русской Православной Церкви и стремление ограничить сферу жизнедеятельности христианских конфессий в целом: «Православная Церковь… была сильным средством скрепления Российской империи. Насколько широко уничтожена церковность, можно установить лишь при более близком изучении. Собственно говоря, перед немецким рейхскомиссаром не стоит задача ни оживления вытесненной церковности, ни продолжения осуществления прежней большевистской установки на ее искоренение. Следует предоставить возможность существования конфессиональных объединений, однако без государственной поддержки. Церковная собственность является собственностью государства»[253]. Этим принципам Розенберг в основном останется верен и в дальнейшем. Самый ранний циркуляр, касающийся религиозной политики на Востоке после начала агрессии, относится ко 2 июля 1941 г. Он исходит от шефа РСХА Гейдриха, предназначен для оперативных групп и команд полиции безопасности СД и еще не содержит личных директив Гитлера. Указ был принят в первые дни войны с СССР, когда ход ее дальнейшего развития оставался в значительной степени неясен, и РСХА представлялось необходимым, используя различные методы, закрепиться на первых занятых территориях. Поэтому он вполне лоялен по отношению к русскому православию, хотя уже в этом документе говорится о необходимости содействия раздроблению Церкви: «Против стремления Православной Церкви утвердить свое влияние в массах ничего предпринимать не следует. Напротив, его необходимо, насколько возможно, поощрять, при этом с самого начала следует настаивать на принципе отделения Церкви от государства и препятствовать возникновению единой Церкви. Также ничего не следует предпринимать против образования религиозных сект»[254]. Вскоре — в конце июля — и фюрер лично издал свои директивы о церковной политике на Востоке. Четыре таких указания, касающихся вермахта, были дословно воспроизведены в приказе ОКВ от 6 августа 1941 г. за подписью Кейтеля. Они отличаются значительно большей жесткостью: «1) Религиозную или церковную деятельность гражданского населения не следует ни поощрять, при препятствовать ей. Военнослужащие вермахта должны, безусловно, держаться в стороне от таких мероприятий. 2) Духовная опека по линии вермахта предназначена исключительно для германских военнослужащих вермахта. Священникам вермахта следует строго запрещать любые культовые действия или религиозную пропаганду в отношении гражданского населения. 3) Также запрещено допускать или привлекать в занятые восточные области гражданских священнослужителей с территории рейха или из-за границы. 4) Эти распоряжения не касаются занятой румынскими частями территории Бессарабии и финского фронта»[255]. Уже через две с небольшим недели после учреждения — 3 августа 1941 г. РМО подготовило свои указания военным организациям об отношении к религиозному вопросу; правда, широкого распространения в войсках они не получили. Основная линия актов от 3 и 6 августа совпадает, но есть и некоторые различия. В несколько менее жестких указаниях РМО говорится о том, что религиозной деятельности местного населения не следует препятствовать, но отсутствует фраза, что ее не следует поощрять. Относительно запрета на участие священников вермахта в местной церковной жизни делалось исключение для немецких колоний и т. д.[256]. Самый обширный и детальный «оперативный приказ № 10» об отношении к церковному вопросу на занятых территориях Советского Союза на основе июльских директив Гитлера издал 16 августа 1941 г. шеф РСХА Гейдрих. В нем тоже категорически запрещалось какое-либо содействие религиозной жизни: «О поощрении Православной Церкви также не может быть и речи. Там, где население занятых областей советской России желает религиозной опеки, и там, где без содействия местных германских властей имеется в распоряжении священник, можно допускать возобновление церковной деятельности. Ни в коем случае, однако, с германской стороны не должно явным образом оказываться содействие церковной жизни, устраиваться богослужения или проводиться массовые крещения. О воссоздании прежней Патриаршей Русской Церкви не может быть и речи. Особо следует следить за тем, чтобы не состоялось, прежде всего, никакого оформленного организационного слияния находящихся в стадии формирования церковных православных кругов. Расщепление на отдельные церковные группы, напротив, желательно. Равным образом не надо препятствовать развитию сектантства на советско-русском пространстве… При всех различиях конкретных местных условий в любых распоряжениях должно, однако, оставаться основополагающим, что поощрение любых конфессий вообще не должно иметь место и что деятельность католической или униатской церквей в дальнейшем будет прекращена. При всех обстоятельствах любое церковное влияние, идущее с территорий рейха… или из других государств, граничащих с Россией, должно выявляться и пресекаться»[257]. В последнем предложении имелись в виду карловацкие священники и католические миссионеры. Вплоть до конца войны их фактически так и не допустили в оккупированные области СССР. В приказе Гейдриха также говорилось об особо осторожной позиции к Московской Патриархии, которая в документе называлась «Живой Церковью» (и таким образом, ошибочно смешивалась с обновленчеством), и указывалось на необходимость ареста «патриарха» (в тот период еще Патриаршего Местоблюстителя в сане митрополита) Сергия (Страгородского). Интересно, что в архивных материалах Совета по делам Русской Православной Церкви за военный период хранится краткий пересказ содержания этого документа, сделанный для советского руководства. Правда, он отнесен к 1 сентября 1941 г. и назван «О понимании церковных вопросов в занятых областях Советского Союза»[258]. Таким образом, уже в августе 1941 г., через два месяца после начала войны с СССР, в соответствии с личными указаниями А. Гитлера была выработана основа направляющей линии в церковном вопросе на Востоке, которая все же продолжала в дальнейшем дорабатываться вплоть до лета 1942 г. Германские органы власти должны были лишь терпеть Русскую Церковь и при этом содействовать ее максимально возможному дроблению на отдельные течения, во избежание возможной консолидации «руководящих элементов» для борьбы против рейха. Но также ставились задачи пропагандистского использования православия как духовной силы, преследуемой советской властью и потенциально враждебной большевизму, и применения церковных организаций для содействия германской администрации на оккупированных территориях. Директивы Гитлера о запрете военнослужащим вермахта оказывать какое-либо содействие возрождению церковной жизни на Востоке последовали не случайно. Во второй половине 1941 г. отдельные офицеры и представители германской военной администрации помогали открытию храмов и даже приказывали это делать. Так, в сохранившейся в материалах Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) докладной записке З.В. Сыромятниковой «О пребывании на территории Харьковской области, оккупированной немецкими войсками с 15.XII по 22.XII.1941 г.» отмечалось: «Немецкое командование особое внимание обращает на работу церквей. В ряде сел, где не разрушены церкви, они уже работают — в с. Введенка Чугуевского района и в г. Харькове. В селах, где они разрушены, дан приказ старостам немедленно подобрать помещение и открыть церкви»[259]. В том же фонде хранится справка уполномоченного Себежской комендатуры от 8 октября 1941 г.: «Дана настоящая в том, что немецкая власть, освободившая крестьянство от большевиков, ставит вопрос открыть богослужение в Ливской церкви, и поэтому уполномочиваю лично вас, Рыбакова Якова Матвеевича, за неимением священника — занять место священника и исполнять церковный обряд. Просьба: никаких отказов не может быть, в чем и выдана настоящая справка за подписью представителя немецкой власти. Энгельгард…» На что Рыбаков отвечает: «Быть священником не могу, так как не получил на то от епископа благословения, кроме того, по христианскому закону двоеженцы священниками быть не могут, а я двоеженец»[260] и т. д. Также и священнослужители вермахта, несмотря на августовский запрет, еще некоторое время продолжали совершать богослужения для местного населения. Например, в сообщении полиции безопасности и СД от 4 сентября 1941 г. из Белоруссии говорилось: «По различным наблюдениям к распоряжению о том, что богослужения вермахта должны проходить без участия гражданского населения, все еще относятся с недостаточным вниманием. К примеру, при походном евангелическом богослужении в Борисове присутствовало многочисленное гражданское население, и в конце богослужения священник даже благословил его. Подобное можно было наблюдать и в Смоленске, где многочисленные гражданские лица в качестве зрителей присутствовали на германском походном богослужении. Группа армий „Центр“ была об этом проинформирована. Было предложено, в интересах само собой понятной дистанции между немецкими солдатами и гражданским населением чужого народа, проводить походные богослужения только в закрытом кругу военнослужащих вермахта»[261]. В другом подобном сообщении от 21 сентября 1941 г. подчеркивалось, что директивами фюрера, выраженными в приказе шефа ОКВ от 6 августа 1941 г., создана ясность в вопросе о возобновлении церковной жизни для военных организаций, и отмечалось «Теперь наконец прекратятся попытки римско-католических священников вермахта проводить богослужения для гражданского населения (как, например, в Витебске, Смоленске)»[262]. Кроме того, в первые недели оккупации военные власти еще разрешали одиночные миссионерские поездки русских священников-эмигрантов на Восток[263]. Чтобы полностью прекратить подобные факты, одного указа оказалось недостаточно, и проявлявший по этому поводу заметное беспокойство Гитлер в сентябре выпустил новые дополнительные директивы. Они были изданы вместе с прежними 4 директивами 2 октября в виде приказов командующих тыловыми областями групп армий «Центр» и «Юг»: «Данные определения о поведении войск в религиозном вопросе по отношению к гражданскому населению на занятых восточных территориях касаются итальянских, словацких, венгерских войск или прочих добровольческих соединений только в тех местах, где имеются германские комендатуры. Германским местным комендатурам следить за тем, чтобы эти определения соблюдались иностранными войсками и добровольческими соединениями. Военное богослужение в оккупированных восточных областях разрешается проводить только как полевое богослужение, ни в коем случае не в бывших русских церквах. Участие гражданского населения (также и фольксдойче) в полевых богослужениях вермахта запрещено. Церкви, разрушенные при советском режиме или во время военных действий, не должны ни восстанавливаться, ни приводиться в соответствие с их назначением органами немецких вооруженных сил. Это следует предоставить русскому гражданскому населению»[264]. Вскоре со стороны военного руководства в различных инструкциях последовали дополнительные указания, разъясняющие войскам позицию, которую следует занять по отношению к Православной Церкви. Так, в приложении к приказу ОКВ от 24 ноября 1941 г. «Направляющая линия для проведения пропаганды на занятых восточных территориях» говорилось: «Свобода религиозной деятельности предоставляет достаточно материала для пропаганды. Однако необходимо обратить внимание на то, что с германской стороны восстановление сильных местных православных церковных организаций нежелательно»[265]. А в приказе командующего тыловой областью группы армий «Юг» от 7 декабря 1941 г. «Направляющая линия образа действия в отношении украинского населения» сообщалось: «Украинскую автокефальную церковь, но также и другие конфессиональные объединения, допускать в случае, если они не занимаются политической деятельностью. Однако запрещено какие-нибудь прежние культовые места делать местами паломничества и таким образом центрами движения за автономию. Высылать с территорий, находящихся под германским управлением, церковных представителей других государств»[266]. Постепенно, хотя и не сразу, эти приказы оказали свое действие, и всякая помощь Православной Церкви со стороны германских войск была прекращена. В первые месяцы войны с СССР, воспользовавшись тем, что на оккупированной территории еще окончательно не сформировалась гражданская администрация, органы полиции безопасности и СД попытались оставить преобладающее влияние на религиозные организации. Это хорошо видно на примере Белоруссии. В упоминаемом сообщении с ее территории от 4 сентября 1941 г. говорилось: «В случае, если в будущем в определенной мере окажется разрешена деятельность Грекоправославной Церкви, целесообразно сохранить ведение дел, при условии необходимых организационных мероприятий, в распоряжении подвижных команд или стационарных организаций полиции безопасности… При будущем задании полиции безопасности о совместной работе с населением, например розыске коммунистических агентов или преступных элементов, такая работа с отдельными грекоправославными священниками, предполагая, что деятельность Грекоправославной Церкви вообще будет допущена, обещает безусловный успех. При этом должно быть уделено внимание тому, чтобы уже сейчас, независимо от создания будущего гражданского управления, сформировать у грекоправославного духовенства представление об отдельных организациях или в целом о полиции безопасности и СД как о руководящих органах»[267]. Далее эти намерения получили практическое воплощение. В также упоминаемом бюллетене от 21 сентября 1941 г. начальник оперативной группы В сообщал: «Чтобы при возобновлении Грекоправославной Церкви приобрести ощутимое влияние полиции безопасности и СД на грекоправославных священников, я попросил начальника тыловых областей группы армий „Центр“ указать в своих распоряжениях походным и стационарным комендатурам о допуске духовенства всех конфессий к душепопечительной деятельности только после политической переэкзаменовки местными командами полиции безопасности и СД… Начальник тыловых областей, вероятно, пойдет навстречу моей просьбе. Это даст нам возможность поставить священников в сильную зависимость от наших служебных органов… Для церковных старост я также предложил переэкзаменовку в полиции безопасности, чтобы и здесь обеспечить влияние наших органов»[268]. В последовавшем через месяц сообщении от 23 октября 1941 г. уже говорилось, что начальник тыловых областей дал свое личное согласие, но запросил разрешения ОКХ: «Между тем до прихода решения переэкзаменовка священников была уже начата, для чего последовали соответствующие указания командам оперативных групп. Метод переэкзаменовки даст возможность полностью исключить римско-католических священников, а грекоправославных поставить в сильную зависимость и принудить служить тайным полицейским и осведомительским целям»[269]. Наконец, в бюллетене от 12 декабря указывалось, что ОКХ согласилось с переэкзаменовкой священников, и она будет быстро выполнена оперативными командами. Также отмечалось, что «грекоправославное духовенство может рассматриваться как средство замирения русского пространства»[270]. На Украине дело до устройства политических экзаменов для священников не доходило, но в плане утверждения своего преобладающего влияния на религиозные объединения органы полиции безопасности и СД действовали еще более решительно. 1 ноября 1941 г. шеф оперативной группы С в Киеве на основе оперативного приказа № 13 шефа полиции безопасности и СД от 15 октября 1941 г. издал указание командирам подчиненных ему особых и оперативных команд об отношении к духовным учебным заведениям: «По распоряжению фюрера оживление религиозной жизни в занятых русских областях необходимо предотвращать. Поскольку в качестве важного фактора оживления христианских Церквей следует рассматривать деятельность теологических факультетов или пастырских семинаров, просьба следить за тем, чтобы при открытии вновь университетов в занятых областях теологические факультеты в любом случае пока оставались закрытыми. В дальнейшем следует заботиться о том, чтобы подобным образом было предотвращено открытие пастырских семинаров и похожих учреждений, а недавно открывшиеся или продолжившие свою деятельность учреждения такого рода с подходящим обоснованием в ближайшее время были, соответственно, закрыты»[271]. Этот документ является первым и очень редким примером официального приказа, в котором говорится не просто о нейтральном отношении к оживлению религиозной жизни, а о необходимости препятствовать ему. Массовое стихийное возрождение Русской Церкви на оккупированных территориях СССР начало вызывать тревогу у части германского руководства. Правда, полностью запретить деятельность православных богословских учебных заведений не удалось. Так, уже в 1942 г. стала действовать духовная семинария в Вильно, а в 1944 г. — в Минске, Кременце и т. д. В начале 1942 г. органы полиции безопасности и СД на Украине продолжили свои попытки играть главную роль в разрешении религиозного вопроса. 2 февраля командующий полицией безопасности и СД РКУ в Киеве издал указ подчиняющимся ему руководителям СС и полиции во всех генерал-бецирках рейхскомиссариата о линии религиозной политики. Он назывался «Церковь на Украине», состоял из 5 пунктов и отличался большой жесткостью. Об отношении к Православной Церкви говорилось в первом пункте: «Различным группам и Православной Церкви разрешать религиозную деятельность в чисто внутрицерковных рамках… Так как открыто оппозиционные политические группы уже стараются использовать церкви в целях маскировки своих враждебных рейху устремлений, следует всеми силами препятствовать образованию в качестве политического центра влияния Всеукраинской автокефальной Церкви или охватывающего значительную территорию объединения Православной Церкви под руководством Митрополита… Также заботиться о том, чтобы клир ни в коем случае не был подготовлен в качестве политического руководящего слоя. Поэтому, прежде всего, пресекать создание семинаров священников, высших теологических школ и т. п.»[272]. Это привело к острому конфликту с РМО, которое занимало совсем другую позицию в отношении Украинской автокефальной Церкви. Разгневанный А. Розенберг 31 марта подготовил проект циркуляра рейхскомиссара Украины, в котором писал: «Я убежден, что согласно указу фюрера от 17 июля 1941 г. руководители полиции и СС ответственны лишь за полицейскую безопасность. Общее политическое руководство, а также вопросы церковной политики подлежат исключительно ведению рейхсминистра занятых восточных территорий и подведомственных ему рейхс-, генерал- и гебитскомиссаров. СС и полиция, таким образом, не правомочны издавать от себя какой-либо направляющей линии в церковной политике. Я аннулирую все существующие директивы СС и полиции. Рейхскомиссар должен в служебном порядке дать подчиненным ему руководителям СС и полиции указания получать директивную линию у него или у генерал-комиссаров, а не вмешиваться самим в церковную политику. Задача руководителей СС и полиции всех ступеней состоит в том, чтобы сообщать их соответствующему руководящему комиссару о полицейских мероприятиях и прочих установленных отношениях, а не выдавать от себя политическую направляющую линию»[273]. Правда, в окончательном варианте циркуляра, отправленного 16 апреля рейхскомиссаром в Ровно, концовка этого документа была несколько смягчена: «Уже изданную полицейскими органами церковно-политическую направляющую линию заменить на собственные указания. Окончательное урегулирование последует в указе рейхсминистра занятых восточных территорий»[274]. Этот конфликт не был единственным. Взгляды полиции безопасности и РМО совпадали далеко не во всем. Так, в РСХА начали разрабатываться более долгосрочные послевоенные планы религиозной политики на Востоке. Уже 31 октября 1941 г. была издана секретная директива за подписью Гейдриха: «Среди части населения бывшего Советского Союза, освобожденной от большевистского ига, замечается сильное стремление к возврату под власть Церкви или Церквей, что особенно относится к старшему поколению… я вижу большую политическую опасность, равно как и опасность в области мировоззрения, в том, что в настоящее время в восточные области необдуманно допускают священнослужителей всех вероисповеданий. Несомненно то, что стремящимся к религии массам оккупированных бывших советских областей надлежит снова дать какую-то форму религии. Возникает только вопрос: какую?.. То, что теперь уже во многих местах церкви с попами, связанными вероисповеданиями, открываются вновь и что этому даже способствуют германские органы власти, вызовет лишь религиозную реакцию, которая когда-нибудь… может оказаться таковой в политическом отношении и будет противостоять необходимому освобождению восточных областей. Поэтому крайне необходимо <…> позаботиться о том, чтобы возможно скорее создать новый класс проповедников, который будет в состоянии после соответствующего, хотя и короткого обучения, толковать народу свободную от еврейского влияния религию. Ясно, что заключение „избранного богом народа“ в гетто и искоренение этого народа… не должно нарушаться духовенством, которое, исходя из установки Православной Церкви, проповедует, будто исцеление мира ведет свое начало от еврейства. Из вышесказанного явствует, что разрешение церковного вопроса в оккупированных восточных областях является чрезвычайно важной… задачей, которая при некотором умении может быть великолепно разрешена в пользу религии, свободной от еврейского влияния. Эта задача имеет, однако, своей предпосылкой закрытие находящихся в восточных областях Церквей, зараженных еврейскими догматами»[275]. Тотальный расизм директивы не оставляет сомнения в судьбе православия в случае победы гитлеровской Германии. Его стали бы уничтожать, насаждая «новую религию», лишенную многих основных христианских догматов. РМО подобными планами не занималось. Оно решало более конкретные задачи: «замирение» оккупированных территорий, эксплуатация их хозяйственного потенциала в интересах Третьего рейха, обеспечение поддержки местным населением германской администрации и т. п. Поэтому большое значение придавалось пропагандистской деятельности, и в связи с этим очень заманчивым казалось использовать религиозные чувства населения. Именно РМО и ее отличавшиеся значительной самостоятельностью рейхскомиссары с конца 1941 г. в наибольшей степени определяли практическую церковную политику германских органов власти на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Сразу же после выхода августовских и сентябрьских директив Гитлера работники РМО занялись с их учетом дальнейшей выработкой детальной директивной линии в церковном вопросе. Возглавлявший группу религиозной политики К. Розенфельдер съездил в Ригу и Ковно, чтобы на месте познакомиться с ситуацией, и 7 октября 1941 г. представил свои «Предложения о церковной политике в Остланде»: «1) Осторожность по отношению к эмигрантской Церкви. 2) По возможности препятствовать Православной Церкви в России превратить Московский Патриархат в общецерковный центр на Востоке. Поддержка образования автокефальных Церквей в отдельных рейхскомиссариатах. 3) Насколько возможно быстро удалить из Остланда представителя Московской Церкви в Остланде экзарха Сергия, чтобы совершенно исключить влияние русского народа… 4) Пресечение на восточных территориях любой католической акции, преследующей цель католизации России… 5) Православной Церкви также может касаться точка зрения о необходимости органам власти рейха по возможности менее активно участвовать в церковной жизни. Следует по мере сил незаметно обеспечивать курс, доставляющий меньше трудностей рейху. 6) Необходимо как можно скорее создать ясную направляющую линию обращения с Православной Церковью… При сильном влиянии, которое Церковь на Востоке повсеместно оказывает или будет оказывать на народ, каждое ошибочное мероприятие и любые неединообразные действия различных ведомств имеют вредные последствия для рейха»[276]. Здесь очевиден осторожный подход, без грубого силового вмешательства в церковную жизнь, которое было так характерно для органов полиции безопасности и СД. Предложения Розенфельдера легли в основу нескольких документов, разработанных в РМО. В своих показаниях 16 октября 1946 г. на Нюрнбергском процессе А. Розенберг заявил: «…После вступления немецких войск на восточные территории, армия по собственной инициативе даровала свободу богослужений; и когда я был сделан министром восточных областей, я легально санкционировал эту практику, издав специальный указ о „Свободе церкви“ в конце декабря 1941 г.»[277]. Такой указ действительно был составлен А. Розенбергом, но из-за противодействия влиятельных противников, прежде всего М. Бормана и лично А. Гитлера, он никогда не издавался. Один из руководящих работников Министерства восточных территорий 25 октября 1943 г. в секретной записке указывал: «После переговоров, длившихся в течение месяцев, все же было решено не провозглашать свободу религии торжественным образом, но сделать это как можно тише»[278]. Правда, это свидетельство также не совсем точное. Разработка в РМО основополагающего закона о религиозной свободе на занятых восточных территориях началась в октябре 1941 г. Подготовкой его занимались два главных отдела: центрального управления (I) и политики (II). Новый закон был рассчитан на большой пропагандистский эффект. Поэтому в первой же его статье намечалось торжественно провозгласить полную свободу религиозной веры для всех жителей, в противовес советской власти, которая до начала войны преследовала Церковь. Согласно служебной заметке II главного отдела 25 ноября 1941 г. с самого начала планировалось, что в законе речь будет идти только об общих формальных рамках регулирования религиозных занятий, а механизм этого регулирования найдет отражение в особых распоряжениях рейхскомиссаров[279]. Первый проект закона был готов в конце октября — начале ноября 1941 г. В дальнейшем он неоднократно перерабатывался в рамках РМО с учетом мнения различных отделов. Например, как говорилось в служебной заметке от 17 декабря 1941 г. руководитель общего отдела министериалдиректор Рунте в то время полагал, что религиозную свободу надо провозгласить не в самом тексте закона, а в специальном предисловии[280]. Он безуспешно пытался убедить в этом и министра. 8 января 1941 г. после обсуждения текстов Розенбергом с Рунте были составлены не только очередной вариант закона, но и первый проект прилагаемых к нему разъяснительных распоряжений рейхскомиссаров. Их переслали во II главный отдел как основное подразделение, которому было поручено ведение дела для окончательной доработки. Оба документа министр хотел взять с собой 12 января для утверждения в ставке фюрера. Состоялось ли их обсуждение, не ясно, но новый доклад у Гитлера об этих проектах был намечен на 13 февраля. 27 января под председательством генерального консула Бройтигама прошли межведомственные переговоры о законе, на которых был выработан его точный текст, одобренный министром. После этого в текст, согласно служебной заметке от 10 февраля 1942 г., «в принципе не могли быть внесены изменения»[281]. «Окончательный» проект был значительно сокращен. Из закона убрали все, что говорило о регулировании религиозной жизни германскими властями и, таким образом, могло снизить пропагандистский эффект. Оставшийся текст гласил: «1. На занятых восточных территориях всем жителям гарантирована свобода религиозной веры. 2. Лица одинаковой религиозной веры получают право объединяться в религиозные сообщества верующих. 3. Предписания по проведению [указа] будут изданы рейхсминистром занятых восточных территорий»[282]. Относительно же разъяснительных распоряжений к закону от имени рейхскомиссаров даже внутри РМО существовали серьезные разногласия. Они получились очень обширными (21 параграф) и чрезмерно детальными, тщательно регулируя и регламентируя все виды деятельности религиозных организаций и само их существование. В своем отзыве по поводу распоряжений от 13 февраля Рунте писал, что они издаются слишком рано и позднее их придется изменить: «Представление, которое мы в настоящее время имеем о религиозных объединениях на занятых восточных территориях, еще очень неполное. Разъяснения еще содержат некоторые сомнительные моменты, которые станут ясными только после получения практического опыта… Нужно избежать того, чтобы пропагандистский эффект, который будет достигнут законом о свободе религиозной веры, не был уничтожен этими разъяснениями, на практике сильно ограничивающими сам закон многими обязательными условиями… Эту правовую ситуацию можно на несколько месяцев оставить в подвешенном состоянии. После получения сведений, которые будут собраны заданное время, можно издать разъяснения, относительно неуязвимые для критики»[283]. Утверждение проектов документов фюрером в феврале 1942 г. вновь не состоялось. В дело активно вмешался руководитель Партийной канцелярии рейхслейтер Борман, занимавший резко выраженную антицерковную и антихристианскую позицию. Он критически отнесся к закону и прилагаемым разъяснениям и 1 марта отправил их проекты подчиненным ему службам для детальной проработки. Только через месяц — 3 апреля Борман прислал свои соображения и замечания Розенбергу, который между тем в конце марта вновь безуспешно пытался добиться утверждения фюрером своих документов и с этой целью 25 марта переслал проект закона шефу Рейхсканцелярии Ламмерсу[284]. В своем письме Борман сообщал Розенбергу, что оба документа вызывают вопросы. В частности, по его мнению, предложенный вариант второго закона делает невозможным внесение новых положений в сам закон или разъяснения. И вообще редакция параграфов должна иметь сугубо прагматический характер, а не «производить впечатление либеральной государственной конституции и не инициировать дарование основных государственных прав личности». Также он предлагал убрать выражение «сообщество верующих» — из-за его «явного национал-социалистического значения» и слово «вера» — из-за не чисто конфессионального значения. Борман написал свою редакцию двух первых главных параграфов указа в прагматическом, а не либерально-пропагандистском духе. Особенно резкую критику рейхслейтера вызывали разъяснения к закону. Его критические рассуждения заняли 10 страниц (больше чем сам документ!). Суть их сводилась к установлению еще более полного, почти тотального контроля за всей деятельностью религиозных организаций. Так, Борман считал, что министр занятых восточных территорий лично должен принимать решения не только о допущении вновь образованных конфессиональных организаций, но и о разрешении существования уже имеющихся, «даже мельчайшего вида». В конце письма рейхсляйтер советовал учесть его аргументы при разработке новых проектов и после их создания предоставить ему возможность для дальнейшего высказывания мнения. При этом он ссылался на указ фюрера о должности руководителя Партийной канцелярии от 16 января 1942 г., что делало невозможным избежать его повторный контроль. Борман предлагал в ближайшее время провести переговоры для урегулирования спорных моментов с разработками этого дела в его ведомстве[285]. Желая во что бы то ни стало добиться выхода закона, работники РМО, по существу, капитулировали. В ходе состоявшихся 22 апреля переговоров с представителями Партийной канцелярии они дословно приняли вариант, написанный Борманом. Сильные изменения претерпели разъяснительные распоряжения — из 21 параграфа в них осталось только 7. Исчезли все относительно либеральные пункты, как, например, параграф 17 — «Религиозные объединения могут получить от рейхсминистра разрешение на подготовку смены духовенства, то есть основывать и содержать образовательные учреждения»[286]. Некоторые решения, которые согласно первоначальному проекту должны были принимать генерал-комиссары, теперь могли исходить только от рейхскомиссаров и т. д. Но уступки, сделанные руководителю Партийной канцелярии, не помогли. Пик переговоров о законе пришелся на весну 1942 г. К этому времени религиозный подъем заставил особенно серьезно заняться церковным вопросом в России. Следует отметить, что религиозными проблемами вплотную занимался и считал одними из важнейших в деле «управления покоренными народами» А. Гитлер. 11 апреля 1942 г. в кругу приближенных он изложил свое видение религиозной политики: насильственное дробление церквей, принудительное изменение характера верований населения оккупированных районов, запрещение «устройства единых Церквей для сколько-нибудь значительных русских территорий». «Нашим интересам, — говорил Гитлер, — соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобно негритянским или американо-индейским, то мы могли бы это только приветствовать, ибо это лишь увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы»[287]. Точка зрения А. Гитлера о поощрении в России всякой формы разъединения и раскола получила законченную форму во время посещения 8 мая 1942 г. А. Розенбергом ставки фюрера. Историки В.И. Алексеев и Ф.Г. Ставру даже считают этот день главной вехой в определении официальной политики оккупационных властей в отношении Русской Церкви. Сохранилось свидетельство самого А. Розенберга о его переговорах 8 мая с А. Гитлером и М. Борманом. На них отмечалось, что на занятых территориях России уже возникают «сами собой» большие религиозные объединения, которые необходимо использовать и контролировать. Было решено не издавать закон о религиозной свободе в восточных областях из-за возможности его нежелательного влияния на Церковь в самой Германии, а лишь поручить рейхскомиссарам «Остланда» и «Украины» выпустить от своего имени указы о правовых отношениях религиозных организаций. Вероятно, свою роль сыграло и то, что на май — лето 1942 г. приходился период наибольших успехов вермахта на Восточном фронте. Нацистскому руководству казалось, что крушение советского государства и окончательная победа близки, и поэтому можно особенно не считаться с настроением населения на оккупированных территориях, тем более связывать себя какими-либо законами. Ведь еще в октябре 1941 г. начала замышляться полная ликвидация Православной Церкви в России и замена ее новой псевдорелигией, очищенной от «еврейских догматов». На переговорах 8 мая Гитлер прямо указал, «что после войны он предпримет соответствующие меры против Церкви. Он верит, что своим авторитетом сможет сделать то, что другим позже трудно будет осуществить»[288]. В итоге последний восемнадцатый проект закона о религиозной свободе был отвергнут. Текст будущих указов вместе с разъяснением направляющей линии германской политики по отношению к религиозным обществам на занятых восточных территориях А. Розенберг выслал рейхскомиссарам 13 мая — через 5 дней после совещания в ставке Гитлера. Основные положения этого разъяснения сводились к 4 пунктам: 1. Религиозным группам категорически воспрещалось заниматься политикой. 2. Религиозные группы должны быть разделены по признакам национальным и территориальным. При этом национальный признак должен был особо строго соблюдаться при подборе возглавления религиозных групп. Территориально же религиозные объединения не должны были выходить за границы генерал-бецирка. 3. Религиозные общества не должны мешать деятельности оккупационных властей. 4. Особая предосторожность рекомендовалась в отношении Русской Церкви, воплощавшей враждебную Германии национальную идею. Специально подчеркивалось: «Указ обеспечивает, с одной стороны, требуемую религиозную свободу совести, но имеет также цель препятствовать политически направленным религиозным обществам и, прежде всего, сделать невозможным влияние на занятых территориях Русской Православной Церкви как носительницы великорусской империалистической идеи»[289]. Последний пункт пересекался с точкой зрения Г. Гиммлера, указавшего в одном из писем на опасность, исходящую от Православной Церкви, которая сплачивает русских «национально». Он полагал, что поэтому ее необходимо дезорганизовать, а возможно, и вообще ликвидировать[290]. Хорошо известно также другое письмо рейхсфюрера СС Кальтенбруннеру и другим работникам РСХА от 24 октября 1944 г.: «Собственный опыт и познания последнего времени привели меня к соображениям и намерениям, с которыми я хочу вас познакомить. Речь идет об исследованиях Библии… и в связи с этим, о власовском вопросе. Дальше мои размышления коснутся всего комплекса вопросов: как мы хотим в России господствовать и замирить ее, если мы снова завоюем большие территории русской земли?.. Люди там должны иметь религию или мировоззрение. Поддерживать и снова оживлять Православную Церковь было бы неверным, так как она всегда являлась организацией национального сплочения… Нам нужно поддерживать каждую религиозную форму и секту, которая будет пацифиствующей»[291]. Выполняя указания А. Розенберга, рейхскомиссар «Украины» Э. Кох 1 июня, а рейхскомиссар «Остланда» X. Лозе 19 июня издали одинаковые указы, которые ставили все религиозные организации под постоянный контроль германской администрации. Какие-либо упоминания о свободе веры или церковной деятельности полностью отсутствовали, главное внимание уделялось порядку регистрации объединений верующих, им разрешалось заниматься лишь выполнением чисто религиозных задач. В частности, в данном акте говорилось: «§ 1.1. Религиозные общества, которые в момент вступления в силу этого указа уже существуют на занятых восточных территориях, в течение трех месяцев сообщают о себе генерал-комиссару, в районе которого находятся. 2. …Уведомление должно содержать следующие сведения: а) название, сфера деятельности, месторасположение религиозного общества, б) направление вероисповедания, в) правление, прочие имеющие право на представительство личности, круг их обязанностей и задач, г) подведомственные местные религиозные объединения… § 2.1. На создание нового религиозного общества требуется разрешение рейхскомиссара… § 3.2. Член правления религиозного общества теряет свое положение члена правления, если генерал-комиссар высказал против него возражения общеполитического характера. § 4. Религиозные общества, их центральные и местные органы, а также функционеры ограничивают свою деятельность выполнением религиозных задач. § 5.2. Религиозное общество может быть распущено рейхскомиссаром, если его деятельность не ограничивается выполнением религиозных задач или подвергает опасности общественный порядок и безопасность»[292]. Интересно, что содержание и стиль этого документа очень напоминали порядок регистрации религиозных организаций в безбожном Советском Союзе. РМО пыталось за отсутствием закона о религиозной свободе использовать в пропагандистских целях хотя бы указы рейхскомиссаров. Эту кампанию начал сам А. Розенберг в своей речи в Риге 15 мая 1942 г. Правда, и он вынужден был признать, что «из-за этого подчеркнуто административного характера указов они не пригодны для подробного публицистического использования»[293]. Однако указы рейхскомиссаров очень мало подходили для пропагандистского использования. Хвалиться было особо нечем. И пропагандистские органы различных германских ведомств на занятой восточной территории, видя отсутствие сколько-нибудь существенного эффекта, вскоре практически перестали их использовать. Все многомесячные усилия РМО закончились безрезультатно. Закон о религиозной свободе так и не был принят, хотя в пропагандистском плане это было бы очень выгодно для рейха. Следует отметить, что наличие такого, пусть и декларативного, закона, вероятно, несколько улучшило бы положение верующих на оккупированной территории СССР. Помешала принятию его, прежде всего, жесткая антицерковная позиция высшего нацистского руководства. Таким образом, к лету 1942 г. направляющая линия германской церковной политики на Востоке была окончательно выработана, причем на основе мнения Партийной канцелярии, РСХА и личных указаний А. Гитлера. Всем несогласным с их подходом пришлось уступить. В дальнейшем эта линия существенно не менялась, хотя РМО и командование вермахта периодически пытались различными способами добиться ее некоторого смягчения. Первые такие попытки относятся к осени 1942 г. — времени, когда германская армия еще добивалась крупных успехов на Восточном фронте и занимала предгорья Кавказа. В то же время на оккупированных территориях шло религиозное возрождение, разгоралось и партизанское движение, авторитет германской администрации падал, советское же правительство активно пропагандировало изменение своей церковной политики. Все эти факторы повлияли на позицию РМО. Оно с самого начала было склонно поддерживать и использовать в своих целях религиозные организации национальных меньшинств СССР, а теперь посчитало необходимым пойти в этом плане на дальнейшие уступки. Так, 27 октября 1942 г. был назначен представитель РМО при командовании группы армий А, войска которой нацеливались на занятие Кавказа. Министерство снабдило своего представителя подробными указаниями о направлении его деятельности. Был в этих указаниях и пункт о церковной политике, вполне лояльной к верующим: «В области религии проявлять полную толерантность, учитывая, что определенные религиозные течения нуждаются в поддержке с германской стороны. Обратить внимание на то, чтобы принимались во внимание существующие в вероисповеданиях, особенно в исламе, обычаи и обряды. Церковные здания снова предоставлять населению для использования»[294]. Желая документально закрепить новые представления о церковной политике, работники РМО, в частности главного отдела политики, подготовили обширный проект новых «Указаний военным организациям об обращении с конфессиональными вопросами». 24 ноября 1942 г. РМО переслало его ОКХ с просьбой опубликовать в виде приказа, причем прежние указания в соответствующей области отменялись. В проекте указывалось: «1. Исходить из того, что Германский рейх хочет принести местному населению свободу религиозной деятельности. Не чинить препятствий населению в исповедании религии и по возможности свободно передавать ему необходимые культовые сооружения. 2. Удовлетворять потребность в широкомасштабной религиозной деятельности в смысле противобольшевистской работы, с одной стороны, и в смысле религиозного самоуправления народа — с другой. Граница этой широкомасштабности находится там, где церковно-религиозное развитие соответствует нашим внутриполитическим целям. Германские задачи на Востоке по отношению к религии и Церкви не реформаторские, а исключительно политические. 3. Организаторские мероприятия в конфессиональной области допускать в местных рамках. Если они окажутся необходимыми в большом объеме (организация епархий, митрополичьих округов, экзархатов и т. п.), то в каждом отдельном случае должны осуществляться по соглашению с рейхсминистром занятых восточных территорий… 6. Чтобы сделать возможным смену духовенства, можно удовлетворять ходатайства о создании образовательных заведений, если это не переходит рамок простых семинаров. 7. Особое внимание уделять тому, чтобы конфессиональные объединения на занятых восточных территориях не стали политическим фактором, который действует против германского руководства. Всякая политическая деятельность духовенства и конфессиональных объединений воспрещается… 9. Не отдавать предпочтение той или иной группе. Это имеет особое значение в связи с универсалистскими тенденциями в Русской Православной Церкви, которая при царской системе была средством русификации других народов и действовала в соответствии с панславянскими целями. Если белорусский, украинский или кавказские народы стремятся к автокефалии их церковной жизни, то пойти им в этом навстречу… 11. Участие служащих и священников вермахта в церковной жизни населения нежелательно. Исключения составляют немецкие поселения». В проекте также говорилось о том, что германские организации могут только в очень ограниченных случаях вмешиваться в споры религиозных объединений и т. п.[295]. Следует подчеркнуть, что при всей благосклонности РМО к национальным религиозным организациям, явная враждебность к Русской Церкви осталась прежней. Проект показался слишком «либеральным» руководству РСХА и в виде приказа ОКХ не был издан. Хотя в самом ОКХ тоже считали необходимым несколько смягчить религиозную политику и не только по отношению к религиозным объединениям национальных меньшинств, но прежде всего к Русской Церкви. В частности, 25 ноября 1942 г. один из отделов ОКХ подготовил докладную записку «Актуальные вопросы бандитской войны и учета добровольцев». В ней шла речь главным образом о недостатках и ошибках германской политики на Востоке. Среди прочего указывалось: «Поддержка Церкви. Только сиюминутным эффектом пользы оценивают также церковную проблему. Хорошо сознавая большое значение для русской массы церковного руководства в Москве, красная сторона теперь уже оказывает ему полное покровительство и использует для большевистских целей. Германское же руководство, напротив, только очень сдержанно допускает существование Русской Церкви на занятых территориях, вместо того, чтобы с помощью активной поддержки включить все церковные организации в освободительную борьбу против атеистического большевизма»[296]. Но никакой заметной реакции эта докладная записка не вызвала. Чтобы не допустить возрождения сильной и единой Русской Церкви, РМО уже с осени 1941 г. поддерживало некоторых православных иерархов на Украине, в Прибалтике и Белоруссии, которые выступили против Московской Патриархии и объявили о своем намерении образовать автокефальные (независимые) церковные организации. Правда, рейхскомиссары, хотя и в разной степени, не полностью разделяли эту установку министерства. В «Остланде» подобная политика с самого начала осуществлялась не везде последовательно. X. Лозе относился в Прибалтике терпимо к хорошо организованной Русской Церкви и ее миссионерской деятельности на Северо-Западе России, но не разрешал церковно-административного объединения Прибалтийского Экзархата с Белоруссией, где всеми мерами, хотя и без особого успеха, содействовал развитию церковного сепаратизма. Но в принципе в «Остланде» в основном следовали курсом, который разрабатывало РМО. Особая ситуация сложилась на Украине. Германская администрация здесь сначала активно поддерживала церковных сепаратистов и способствовала созданию Украинской автокефальной Церкви в противовес возникшей на несколько месяцев раньше автономной Церкви в составе Московского Патриархата. Но по мере все большего ухудшения отношений с украинскими националистами, развертывания партизанского движения сторонников одного из руководителей националистического движения С. Бандеры автокефальная церковь теряла свое привилегированное положение. В 1942 г. рейхскомиссар Э. Кох, всегда склонный к крайне грубым, силовым методам, предпринял несколько открыто антиукраинских акций, которые коснулись и Церкви, например, закрытие всех учебных заведений, кроме начальных школ, и высылка их учащихся вместе с преподавателями на работы в Германию. А 1 октября 1942 г. Э. Кох издал своего рода сенсационный указ о полном разделении как автокефальной, так и автономной Церкви на несколько независимых, по две соответственно в каждом из генерал-бецирков, причем контроль становился тотальным. Генерал-комиссары должны были не только назначать и смещать глав этих Церквей и их епископов, но и давать предварительную санкцию на абсолютно все рукоположения и хиротонии, назначения или смещения священников. Такого не знала ни синодальная (в XVIII–XIX веках), ни советская система государственного контроля за Церковью! Кох приказал также генерал-комиссарам «всеми подходящими способами противиться» объединению автокефальной и автономной церквей[297]. Даже в РМО были поражены этим, хотя Э. Кох, в сущности, лишь довел до логического конца идею разъясняющего циркуляpa А. Розенберга от 13 мая 1941 г. Но рейхскомиссар «оказался святее самого папы римского». В министерстве в конце 1942 г. придерживались уже совсем другой точки зрения, считая, что создание единой влиятельной Украинской Православной Церкви, как сильного противовеса Московской Патриархии, не только желательно, но и необходимо. На 22–24 декабря планировалось проведение в Харькове (вне РКУ) объединительного Собора всех украинских архиереев, на который дали согласие и военная администрация, и местная полиция безопасности. Но Кох сделал невозможным его устройство, запретив проезд архиереев из своего рейхскомиссариата в Харьков. В РМО пришли в ярость. 20 апреля 1943 г. руководитель группы религиозной политики К. Розенфельдер отправил обширный доклад «Церковная политика в Рейхскомиссариате Украины» непосредственно Розенбергу. В нем говорилось, что указ Э. Коха от 1 октября 1942 г., ставший в министерстве известным лишь в конце марта, «означает приближение к петровской системе, которая делала Церковь органом правительственной власти и роль патриарха передавала царю». Естественно, подобный образ действий отвергался, и группа религиозной политики просила министра «утвердить прилагаемый проект увольнения господина рейхскомиссара»[298]. Предложение упало на благоприятную почву. Дело в том, что между Розенбергом и Кохом давно существовала открытая вражда и ненависть. Их борьба порой принимала до неприличия карикатурные формы[299]. Еще 19 марта 1943 г. Розенберг послал официальную докладную записку Гитлеру, в которой писал: «Рейхскомиссар Кох с первого дня своего назначения не признает определенного Вами рейхсминистра Востока»[300]. Получив дополнительные аргументы, министр твердо решил добиваться смещения Коха. Но это оказалось не так-то легко. С точки зрения партийной дисциплины рейхскомиссары были ответственны перед Борманом, а не перед Розенбергом, который стоял выше их лишь в менее важной правительственной иерархии. Это, в частности, проявлялось и в том, что возможности рейхсминистра руководить церковной политикой были ограничены. Коха назначил лично Гитлер, и сменить его мог только он. 19 мая 1943 г. в ставке фюрера в присутствии Бормана состоялись переговоры Гитлера с враждующими сторонами. Согласно протоколу беседы, составленному Борманом, министр начал с заявления, что «уже полтора года Кох не признает министерство. Посещающие Украину постоянно сообщают, что Кох почти с призрением отвергает всякое распоряжение Розенберга». Но, в сущности, речь шла не столько о личных отношениях, сколько о двух направлениях политики на Украине — использования национального движения (в том числе автокефальной церкви) там в германских целях или его жесткого подавления. Так, Розенберг указал, что «если на Украине партизаны и существуют, то это вызвано дефектным политическим руководством Коха» и тот «ежедневно создает своей политикой новые банды». Рейхскомиссар отверг все обвинения, заявив в свою очередь, что «политический отдел рейхсминистерства через публичные телеграммы хочет взорвать Рейхскомиссариат Украины». В итоге Гитлер призвал к примирению и «тесной совместной работе», но практически во всем поддержал Коха. Фюрер назвал Украину «матушкой России», а украинцев «сильными представителями великорусской мировой державы». Он подчеркивал, что всякая мягкость по отношению к ним является ошибкой: «Только слабые генералы могут полагать, что мы выиграем украинцев для нас, если мы их вооружим, они не видят второго шага такого вооружения… Украинский конь должен быть взнуздан по жестким законам войны, мнение, что его можно выиграть добротой, ошибочно»[301]. И РМО на время было вынуждено отказаться от своих планов в отношении Украинской Церкви. При этом главные пункты своего абсурдного указа от 1 октября 1942 г. Коху не удалось реализовать на практике. Большое внимание со стороны всех представителей оккупационных властей, вне зависимости от степени жесткости их церковной политики, уделялось использованию религиозной темы в идеологической работе. В прессе всячески подчеркивалось, что новый режим несет религиозную свободу. Настойчиво «рекомендовалось» в проповедях и во время церковных церемоний выражать верноподданнические чувства к А. Гитлеру и рейху. Духовенство заставляли участвовать в «праздновании» годовщины начала войны и тому подобных дат. Активно распространялась соответствующая литература, к примеру, такая листовка-молитва: «Адольф Гитлер, ты наш вождь. Имя твое наводит трепет на врагов. Да придет третья империя твоя. И да осуществится воля твоя на земле…»[302] Причем нацисты порой пытались изменить не только характер проповедей, но и сам процесс богослужения. Знаменателен неоднократно повторявшийся случай, когда бурный протест верующих вызывали незначительные, на взгляд немецких администраторов, перемены церковного порядка — введение нового (григорианского) стиля[303]. Об этом свидетельствует, например, бюллетень полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г.: «В середине декабря 1941 г. некоторые коменданты местностей (в Стругах Красных и в Острове), ссылаясь на предписание вышестоящей инстанции, потребовали от православных совершать все церковные праздники, также и Рождество, по григорианскому календарю. Это неожиданное требование вызвало среди верующих бурю негодования…: „Такое насилие над Церковью не совершали даже большевики… Но мы не покоримся“… священник, не желая ни нарушать церковного порядка, ни вступать в конфликт с немецкими войсками, должен был покинуть Струги. После этого местный комендант распорядился привести местного священника из соседнего селения… и заставил его проводить рождественское богослужение по григорианскому календарю… В этот день почти не было прихожан, а те немногие, кто из боязни перед комендантом присутствовали на богослужении, были очень расстроены и сконфужены»[304]. С 1943 г. уже во многих германских официальных документах ясно чувствовалось сомнение в правильности ряда аспектов выбранного курса церковной политики. Поэтому идеологи рейха неоднократно выражали удивление по поводу того, какое значительное место заняла Русская Церковь в патриотическом движении в Советском Союзе. В бюллетене полиции безопасности и СД от 7 мая 1943 г. указывалось: «Советская пропаганда сумела ловко использовать религиозные чувства населения в своих целях. Церкви и массы все в большей степени получают поощрения. Как стало известно из Москвы, наплыв жителей в церкви в пасхальные дни был значительным. Этот факт пропагандистски весьма сильно используется и находит распространение прежде всего у союзников»[305]. Германские властные структуры внимательно следили за изменением религиозной ситуации на советской территории. Например, как уже говорилось, в одном из архивных дел фонда ОКХ содержатся подробнейшие материалы о церковной жизни в СССР за июнь 1944 — март 1945 гг.[306] Встреча И. Сталина с руководителями Русской Церкви в сентябре 1943 г. и последовавшее за ней резкое улучшение положения религиозных организаций в СССР заставляли германские власти предпринимать некоторые контрмеры. Конечно, влиял и военный фактор — страшные поражения на Восточном фронте вынуждали искать дополнительные средства борьбы, в том числе активное использование Церкви. Еще в первой половине 1943 г. прежняя линия религиозной политики, как правило, неукоснительно соблюдалась. Так, в бюллетене полиции безопасности и СД от 5 февраля были приведены как по-прежнему актуальные директивы Гитлера, данные в августе — сентябре 1941 г. войскам вермахта[307]. А 27 февраля и 13 марта 1943 г. А. Розенберг вынужден был в своих письмах к М. Борману дважды униженно оправдываться по поводу, в сущности, мелкого факта разрешения нескольким священникам из рейха приехать и служить в немецких колониях на Украине. Он объяснял, что эти священники фольксдойче лишь «спасались ранее» на территории Германии, ссылался на аналогичное разрешение Гиммлера и заверял: «В моем ведомстве никогда не существовало мнения, что данная фюрером в июле 1941 г. направляющая линия о допущении духовенства на занятых восточных территориях сегодня больше не пригодна… Само собой понятно, нельзя допускать священников из рейха, по происхождению не фольксдойче из немецких поселений на Украине. Особенно категорически исключено католическое духовенство»[308]. Некоторые изменения произошли в конце 1943–1944 гг. Желая противодействовать советской пропаганде, РСХА с согласия Партийной канцелярии само выступило инициатором проведения серии конференций православных архиереев, таким образом заметно активизируя церковную жизнь. Первой состоялась 8–13 октября 1943 г. в Вене конференция иерархов Зарубежной Русской Церкви, отношение к которой с 1941 г. было очень настороженным и недоброжелательным. А затем в марте — апреле 1944 г. состоялась целая серия подобных конференций: две в Варшаве — епископов автокефальной и автономной Украинской Церкви, в Минске — иерархов Белорусской Церкви и в Риге — духовенства Прибалтийского Экзархата Московской Патриархии. Возглавлял их организацию и проведение руководитель группы IVA РСХА штурмбаннфюрер СС Нейгауз. Работники РМО несколько скептически относились к пропагандистской эффективности таких конференций, но включились в их подготовку. Так, во время переговоров 7 марта 1944 г. руководителя политического отдела рейхскомиссариата «Остланд» Трампедаха с Нейгаузом и берейхслейтером Партийной канцелярии Шмидт-Рёмером последние убеждали его, «что религиозно-политическая пропаганда Православной Церкви СССР на Балканах, особенно в Болгарии, приводит к очень заметному росту доброжелательного восприятия Советского Союза и что необходимо предотвратить это антибольшевистскими заявлениями русских православных церквей»[309]. 29 июня 1944 г. РМО просило сообщить МИД о воздействии заявлений состоявшихся конференций на Юго-Востоке Европы и отношении к этим заявлениям Поместных Церквей. В запросе подчеркивалось: «Данная акция в первую очередь имела цель противодействовать советской церковной политике на Балканах. На этом основании тексты архиерейских деклараций с сопроводительными записками были отправлены патриархам Православных Церквей на Балканах, чтобы по возможности побудить их присоединиться к декларации»[310]. Правда, эффективность архиерейских заявлений оказалась очень небольшой. В свете новых обстоятельств у некоторых представителей гражданской администрации на оккупированных территориях СССР даже появилась идея создания из представителей различных церковных групп единой влиятельной Церкви в качестве сильного врага Московской Патриархии. В частности, упоминавшийся ландесдиректор Трампедах 10 мая 1944 г. писал в РМО: «После смерти экзарха существует возможность отделения от Московского Патриархата и соединения всех Русских Православных Церквей в областях германского господства»[311]. Но работники РМО остались неизменны в своей враждебности и страхе перед сильной Русской Церковью. 19 мая К. Розенфельдер в ответной телеграмме Трампедаху сообщил: «Объединение Православных Церквей Остланда и Украины было бы возможно только под русским знаком и поэтому неисполнимо»[312]. В то же время в министерстве вернулись к своей старой идее поддержки национальных Церквей и прежде всего созданию единой Украинской Церкви с проведением в перспективе Всеукраинского Поместного Собора и даже избранием патриарха, причем уже были подобраны две подходящие кандидатуры. 15 мая К. Розенфельдер писал в докладной записке шефу руководящего штаба политики: «Ослабление экспортируемой из Москвы Православной Церкви (Московский Патриархат) наряду с использованием Православной Церкви как инструмента управления является исходным пунктом и руководящей идеей министерства. Поэтому со стороны министерства оказывалась поддержка всем устремлениям к самостоятельности внутри Православной Церкви… По сделанным наблюдениям в качестве руководителя единой Украинской Церкви могут обсуждаться только епископы Иларион или Мстислав… Чтобы составить единообразное понимание о будущей проводимой на Украине церковной политике, считаю необходимым по возможности скорее вступить в переговоры с Партийной канцелярией и РСХА с приглашением шефов руководящих групп P1 и Р3. Сохранение прежнего подвешенного состояния вредно для германских интересов. Внутригерманская точка зрения никогда не должна окрашивать позицию по отношению к церковным вопросам на Востоке. Только в рейхе мы можем в ответ на церковные притязания ссылаться на национал-социалистское мировоззрение»[313]. А 16 мая в письме к шефу руководящей группы P1 Бройтигаму Розенфельдер совершенно определенно указал цель переговоров с представителями Партийной канцелярии и РСХА: «Эти беседы должны привести к тому, чтобы германским органам власти должно стало ясным, что единая Православная Церковь на Украине под руководством антибольшевистски настроенного, надежно европейски ориентированного митрополита или патриарха совместима с германскими целями»[314]. К маю 1944 г. архиереи как автокефальной, так и автономной Украинских Церквей уже находились в эвакуации в Варшаве, вне контроля Э. Коха, рейхскомиссариат которого быстро сокращался территориально в результате наступления советских войск. В этих условиях работники РМО считали вполне реальным выполнение своего плана. Вообще в 1944 г. они развили удивительную для конца войны активность в области церковной политики. В архивных делах этого ведомства именно за 1944 г. отложилось наибольшее количество соответствующих документов. Но наступление Советской армии вмешалось и в планы министерства. Украинских архиереев пришлось спешно эвакуировать из Варшавы в Словакию и т. д. В конце концов РМО удалось убедить Партийную канцелярию и РСХА, как сообщал 14 декабря 1944 г. Розенфельдер в своем письме шефу руководящей группы Р3, что противодействовать осуществлению великорусской идеи в церковной области можно «только через косвенную поддержку национальных церковных групп, в первую очередь Украинской автокефальной Церкви». На переговорах по этому поводу было решено по возможности удовлетворять желания, высказываемые епископом Мстиславом (Скрыпником), представлявшим автокефальную церковь в отношениях с германскими органами власти[315]. Но, конечно, в конце 1944 г. в условиях надвигавшегося краха Третьего рейха уже было не до выборов украинского патриарха, да и санкции на это Партийной канцелярии не последовало. В начале 1945 г. — последние месяцы войны — РМО церковными делами занималось мало. В то же время они продолжали привлекать внимание Партийной канцелярии. Так, 29 января М. Борман написал министру пропаганды Геббельсу о том, что по поводу выборов нового московского патриарха (Алексия Симанского) ни в прессе, ни в радиопередачах не должна высказываться никакая точка зрения[316]. Выборы пытались замолчать, так как для контрпропаганды просто не было аргументов. 2 Русская Православная Церковь и германская политика на Балканах в 1941–1945 гг. К середине 1930-х гг. Балканы оказались в поле зрения нацистской внешней политики. Расположенные в этом регионе государства населяли в основном православные народы — болгары, румыны, греки, сербы и т. д. Православные национальные Церкви традиционно играли большую роль в жизни балканских стран, и германский МИД в 1936–1944 гг. постоянно пытался различными способами включить их в сферу своего влияния. Важное значение имел тот факт, что Болгария и Румыния стали союзниками Германии во Второй мировой войне. Особенно большое внимание нацистские ведомства принялись уделять церковной политике на Балканах с 1941 г. — после оккупации Югославии и Греции и начала войны с СССР. 24 сентября реферат культуры МИД запросил на эти цели на 1942 г. небывало большую прежде сумму в 100 тыс. марок. В качестве обоснования указывалось: «Поражение англо-американской, французской, римско-куриальной и панславянской культурной политики, которая, по существу, проявляется в поддержке молодых кадров Православных Церквей Востока и Юго-Востока, является первостепенной задачей немецкой культурной политики, которая, принимая во внимание развитие военной ситуации на Востоке и будущие отношения Германии с Украиной, имеет в этом поле деятельности постоянно расширяющиеся возможности»[317]. Запрашиваемая сумма была выделена. Интерес к церковной политике на Балканах проявлял не только МИД, но и другие ведомства. Ранее уже говорилось о «Заседании разработчиков Церкви при органах государственной полиции» 22–23 сентября 1941 г. в Берлине. В докладе о «проблематике Восточных Церквей», прочитанном унтерштурмфюрером СС Вандеслебеном, среди прочих ставилась задача «поддержки православных в качестве противовеса Римской Церкви (поддержка Церквей меньшинства)»[318]. Католическая Церковь казалась нацистам более сильным противником в мировоззренческом плане. Одним из способов оказания влияния на Православные Церкви было предоставление с 1936 г. стипендий для научной работы и учебы богословов в Германии. Так, в 1941 г. 26 православным стипендиатам из Болгарии, Румынии, Греции, Хорватии, Словакии и Финляндии выделили 46 800 марок. Подчеркивая важность подбора кандидатов на получение стипендий, МИД в январе 1942 г. указывал своим представителям в столицах различных балканских государств: «Цель этой стипендиальной акции состоит в том, чтобы насколько возможно духовно ориентировать всю Православную Церковь на Германский рейх, получить через нее влияние на ее приверженцев и по возможности придать ей силу, способную остановить ее вытеснение воинствующей Католической Церковью»[319]. В определении общей церковной ситуации на Юго-Востоке Европы заметную роль играла Зарубежная (карловацкая) Церковь. Ее приверженцы проживали в Болгарии, Румынии, Греции, Венгрии, но в основном в Югославии. На территории этого государства в начале 1920-х гг. поселилось 85 тыс. русских эмигрантов. Они построили 3 церкви, образовали более 10 приходов, духовные братства — Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского, Св. князя Владимира, Святой Руси и др. Монахи из России проживали в двух сербских монастырях и, кроме того, образовали еще 2 самостоятельных — мужской в Мильсково с 25 насельниками и женский в Хопово с 70 монахинями. На богословском факультете Белградского университета в 1939 г. преподавали два — русских профессора и обучались 23 русских студента. В городе Сремски Карловцы находился руководящий орган РПЦЗ — Архиерейский Синод во главе с митрополитом Анастасием (Грибановским)[320]. На территории же Германии в 1930-е гг. русские эмигранты составляли большую часть всех православных, и греки, болгары, сербы, румыны зачастую входили в русские приходы. Поэтому образованное в 1935 г. Министерство церковных дел (РКМ) свою политику определенного покровительства РПЦЗ не случайно связывало с достижением влияния на Православные Церкви Балкан. Так, 9 июля 1938 г. рейхсминистр Керл писал в Счетную палату по вопросу пособия при строительстве православного собора в Берлине: «Кроме прочего, поддержка Русской Православной Церкви будет благоприятно влиять на отношения Германского рейха с государствами Юго-Востока (Болгарией, Румынией, Югославией), в которых Церковь играет большую роль в политической жизни. Может быть, результате поддержки Русской Православной Церкви в Германии эти государства войдут в общий антибольшевистский фронт во главе с Третьем рейхом»[321]. На важность отношения к русскому православию обращал внимание в своем письме в МИД от 10 июля 1940 г. и руководитель международной службы Германской Евангелической Церкви епископ Д. Хеккель: «Православные Церкви требуют большого внимания не только для ближайшего, но и для дальнейшего будущего формирования европейской культуры… Со всей уместной осторожностью в связи с этим необходимо обратить особое внимание на вопрос русского православия в эмиграции. В настоящий момент еще следует учитывать научные и церковные силы Русской Православной Церкви в эмиграции. Поскольку она до сегодняшнего дня находилась в сфере влияния Запада, теперь ее необходимо включить в сферу непосредственного воздействия рейха»[322]. Уже в этом письме заметна значительно более осторожная, чем у РКМ, оценка русского православия. Хеккель полагал, что оно испытывает влияние враждебных Германии стран Запада. Эту точку зрения разделяли и внешнеполитические ведомства, кроме того, считавшие, что РПЦЗ является активным проводником чуждой русской националистической и монархической идеологии и к тому же тесно связана с врагом рейха, сербским патриархом Гавриилом. В записи к аресту патриарха от 11 июня 1941 г., сделанной Внешнеполитической службой НСДАП, говорилось: «В Сремских Карловцах находится Синод бежавших из России епископов. Этот Синод является выразителем реакционных течений Русской Православной Церкви… В 1938 в Сремских Карловцах состоялся конгресс представителей всех Грекоправославных Церквей из всех стран. На этом конгрессе был объявлен манифест, провозгласивший великого князя Владимира русским царем»[323]. В этой записи даже присутствует заметное преувеличение — в соборе 1938 г. участвовали лишь представители русской церковной эмиграции, да и то не всей. Еще более жесткую позицию по отношению к РПЦЗ занимали руководство НСДАП, Главное управление имперской безопасности (РСХА) и Министерство занятых восточных территорий (РМО). После начала войны с СССР их линия полностью возобладала и проявилась открыто и ярко. Почти во всех директивах второй половины 1941 г. о церковной политике на Востоке говорилось о категорическом недопущении священников из других стран на занятую территорию СССР. Впервые эта фраза присутствовала в «Указаниях военным организациям об отношениях в религиозном вопросе» от 3 августа 1941 г., разработанных РМО: «Въезд из эмиграции в занятые области или послания церковных организаций из других стран запрещены»[324]. Потом соответствующее указание было повторено в изданных на основе июльских директив Гитлера приказе Верховного командования вермахта от 6 августа 1941 г., приказе шефа РСХА Гейдрихаот 16 августа и др. Некоторые причины негативного отношения Восточного министерства к РПЦЗ были изложены в докладной записке главного отдела политики о нежелательной активности русских монархистов от 17 июня 1942 г.: «Работа легитимистов также распространяется на Русскую Православную Церковь, которая особенно восприимчива к этому… В поле зрения мировой общественности Русская Синодальная Церковь вошла во время нынешней войны благодаря личности поддерживающего ее сербского патриарха Гавриила, который находился в тесной связи с русскими легитимистами в Югославии и был арестован как сербский преследователь [Германии] после вступления немецких войск в Югославию»[325]. 1941 г. явился рубежом изменения германской политики по отношению к Русской Церкви в целом, что также проявилось и на Балканах. Здесь определенную роль сыграло еще одно обстоятельство. Проникнув на Юго-Восток Европы, германские ведомства установили прямые постоянные контакты с Православными Церквами этого региона, и РПЦЗ в качестве посреднического, связующего звена стала им не нужна. Возможно, что в случае победы Третьего рейха во Второй мировой войне РПЦЗ ждала бы трагическая судьба. Так, в сообщении полиции безопасности и СД от 2 февраля 1942 г. говорилось, что после конца большевизма карловацкий вопрос должен быть как-нибудь разрешен, так как нельзя допустить возобновления старорусских теократических устремлений, подобных существовавшим в царское время[326]. Значительная часть русских священнослужителей-эмигрантов считала, что обновление и возрождение России должно происходить под духовным руководством Православной Церкви. Это подразумевало и ее особую роль в борьбе против коммунистического режима, в 1930-е гг. особенно активно искоренявшего религию в СССР. В Рождественском послании 1939 г. митрополит Анастасий указывал, что «ничто не нужно в такой степени для нас ныне перед лицом грядущих решительных событий, как тесное единение всех наших национальных сил, сосредоточенных на одной священной мысли — низвержении большевизма и возрождении России. К этому не перестает нас звать наша Матерь Церковь, исконная собирательница и печальница Русской земли… к этому зовет нас и Сам Христос Спаситель»[327]. Начало Второй мировой войны пробудило надежды части эмиграции на возможность падения советской власти, и эти надежды связывались прежде всего с пробуждением духовных сил собственного народа. В обращении митрополита Анастасия и представителей русских национальных организаций в Югославии к великому князю Владимиру Кирилловичу от 3 сентября 1939 г. говорилось: «Начавшаяся жестокая война может выдвинуть вопрос о судьбе русского народа, о судьбе нашей настрадавшейся Родины… Ход развертывающихся событий будет нас держать в наивысшем напряжении, и русская эмиграция за рубежом не имеет права не пользоваться могущим представиться случаем, чтобы подвигнуть дорогое нам русское национальное дело. Мы можем и должны рассчитывать на самих себя и на те народные силы „там“, которые сохранили в душах своих чувство любви ко всему родному и русскому»[328]. При этом всякая возможность компромиссов с советской властью во имя решения исторических задач России категорически отвергалась. Власть коммунистов представлялась абсолютным злом, хуже которого быть уже не может. В другом своем обращении от сентября 1939 г. митр. Анастасий писал: «Да спасет только Господь нас от насилия этой власти, и тогда Россия обретет в себе силу, чтобы восстановить свое державное могущество и занять снова достойное ее место среди других народов мира. Преодолеть соблазн возрастающего большевизма и его мнимого служения историческим задачам России — значит совершить новый подвиг, к которому Бог призывает русский народ в эти грозные дни. Война есть огонь поедающий и очищающий в одно и то же время, и, быть может, самому большевизму, ставшему угрозой для всей Европы, суждено сгореть в этом пламени, который он так старательно разжигает ныне повсюду»[329]. С такими чаяниями, надеждой и самосознанием подошла русская правая церковная эмиграция к началу войны Германии с СССР. Вспыхнувшие в сентябре 1939 г. в Европе боевые действия не сразу отразились на деятельности Архиерейского Синода РПЦЗ, Югославия еще больше года оставалась нейтральным государством, однако постепенно появились трудности в связи с епархиями на территории воюющих стран. Митрополит Анастасий опасался более серьезных осложнений в ближайшем будущем и написал письмо протопресвитеру С. Орлову в Женеву, спрашивая его о возможности переноса церковного центра в Швейцарию, чтобы оказаться вне сражающихся сил. Это письмо было перехвачено гестапо, воспринявшим его с большим подозрением. 6–7 апреля 1941 г. Белград был подвергнут неожиданной ожесточенной бомбардировке. В эти же дни русские священники, в промежутках между налетами, самоотверженно ходили со Св. Дарами по городу, напутствуя раненых и совершая молебные пения по убежищам. Вблизи церкви Пресвятой Троицы упало 5 бомб, но в ней беспрерывно шла служба[330]. Через неделю в разгромленную столицу Югославии вошли части вермахта. Почти сразу же последовали репрессии против руководства Сербской Православной Церкви. Патриарх Гавриил и епископ Николай, сопровождавшие короля Петра вместе с отступавшими войсками до границы страны, были арестованы и заключены под охраной в один из монастырей вблизи Белграда. Русскую эмиграцию также затронули всевозможные стеснения и ограничения со стороны оккупационных властей. Глава русской колонии Е. Ковалевский был убит во время бомбардировки, а бывший посол России В. Штрандтман арестован. Его освободили через несколько дней благодаря заступничеству Архиерейского Синода, но от руководства делами эмиграции полностью отстранили. В карловацкой литературе упоминаются случаи спасения прихожан белградского храма от обысков гестапо благодаря чудотворной Курской иконе Знамения[331]. В первый же день нападения Германии на СССР — 22 июня 1941 г. был произведен обыск в покоях митрополита Анастасия. В гестапо митрополит имел репутацию англофила, и агенты искали прежде всего компрометирующую его в этом плане переписку. Одновременно были произведены тщательные обыски в канцелярии Архиерейского Синода и на квартире правителя дел синодальной канцелярии Г. Граббе. Последний был на 3–4 дня подвергнут домашнему аресту. Изъятые при обыске делопроизводство Синода и множество других документов были отправлены в Германию для изучения. В 1945 г. они достались советским войскам и сейчас находятся в Москве, в Государственном архиве Российской Федерации, составляя большой отдельный фонд, включающий 387 дел. Сведений о политической деятельности митрополита гестапо найти не удалось, и оно оставило его в покое. Прекращение его дела отчасти произошло под воздействием командующего германскими войсками в Сербии генерала Шредера[332]. Военная администрация в Югославии, как и на оккупированных территориях СССР, старалась проводить по отношению к Русской Церкви более мягкую политику, чем другие ведомства. В русской эмигрантской литературе содержится упоминание о том, что оккупационные власти предложили митр. Анастасию выпустить специальное воззвание к русскому народу с призывом содействовать германской армии, будто бы идущей крестовым походом для освобождения России от большевизма. Предложение это якобы было подкреплено угрозой интернирования в случае отказа. Но митрополит отверг его, «указав, что при неясности для него немецкой политики и полной невыясненности целей, с которыми немцы идут в Россию, — он такого призыва делать не может». По другим сведениям, с просьбой выпустить подобное воззвание к митр. Анастасию обращались представители некоторых эмигрантских организаций[333]. В любом случае митрополит, всегда проявлявший осторожность, никакого послания в связи с началом войны на территории СССР летом 1941 г. не написал. Такая же ситуация существовала и в отношении молений. В официальном заявлении канцелярии Архиерейского Синода 1947 г. говорилось: «Синод не считал возможным разрешить служение торжественных и частных молебствий о даровании победы немецкому оружию, чего хотели некоторые недальновидные русские патриоты в Югославии, отождествлявшие заранее немецкие победы с успехом русского национального дела. Отрицательное отношение нацистов к религии еще более должно было укрепить его в таком решении. Если в русской церкви в Белграде с начала войны совершались перед Курской чудотворной иконой молебны каждый воскресный день, то никаких других молений на них не возносилось, кроме обычных, положенных на таком молебне, с присоединением возносившихся и до войны прошений о спасении Отечества: „Возстави, спаси и помилуй страждующее Отечество наше“»[334]. Вскоре после окончания войны и сам митр. Анастасий заявил, что Синод никогда не «предписывал молитв о „победах Гитлера“ и даже запрещал их, требуя, чтобы русские люди молились в это время только о спасении России»[335]. Несомненно, что значительное количество правых эмигрантов сочло Третий рейх меньшим злом, чем сталинский режим. Они приветствовали начало войны между Германией и СССР, надеясь, что сталинский режим вскоре рухнет и русский народ освободится от коммунистической диктатуры. При этом надо отличать позицию руководящих органов РПЦЗ от мнения отдельных священнослужителей и светских эмигрантских организаций. В первые дни Великой Отечественной войны некоторые архиереи и священники РПЦЗ в своих статьях и воззваниях горячо приветствовали поход вермахта на территорию СССР. Наиболее известным из них является послание Западноевропейского митрополита Серафима (Лукьянова) от 22 июня 1941 г.[336]. Другие, занимая гораздо более осторожную, скорее негативную позицию по отношению к германскому вторжению, были против любой помощи Советскому Союзу. Так, в обращении архиеп. Виталия (Максименко) и других деятелей Русско-американского национального комитета к президенту Ф. Рузвельту говорилось: «Русский народ стоит сейчас перед трагической дилеммой: либо использовать нападение Германии на Сталина для своего освобождения от советского ига, либо, подчинившись Сталину, навсегда отказаться от надежды стряхнуть с себя оковы коммунистического рабства… Мы полагаем, что было бы фатальной ошибкой для Соединенных Штатов выступать на защиту Советов… принципиально и безоговорочно мы противимся всякой попытке захвата русской территории… Мы полагаем, однако, что задача охранения целости России является долгом самих русских и, далее, что как только придет к власти компетентное русское национальное правительство, оно сумеет разрешить все территориальные проблемы без вмешательства какого-либо иностранного правительства»[337]. Имелись и священнослужители РПЦЗ, настроенные резко антифашистски. Эта позиция, к примеру, хорошо видна в письме русского монаха с горы Афон, горячо приветствовавшего первые победы греческой армии против войск интервентов в январе 1941 г.[338]. Синод же с лета 1941 г., избегая проявлять свое одобрение политике Третьего рейха, всячески старался использовать сложившуюся ситуацию для желаемого участия в церковном и национальном возрождении России. С этой целью он пошел на контакт с германскими ведомствами и относительно редко открыто критиковал те или иные их действия. Согласно свидетельству Г. Граббе: «Главным врагом для русских иерархов был коммунизм, и пока германское правительство так или иначе вело борьбу с ним, хотя и очень неудачно, выступать против него как бы то ни было и невозможно и нецелесообразно»[339]. Уже 26 июня, через 4 дня после начала войны и проведенного у него обыска, митр. Анастасий при посредничестве генерала Шредера послал в РКМ письмо с просьбой исходатайствовать ему разрешение на проезд в Берлин. Владыка хотел обсудить с германскими ведомствами вопрос об удовлетворении духовных нужд на занятых русских территориях и организации там церковной власти. РКМ, традиционно занимавшее по отношению к РПЦЗ благожелательную позицию и, кроме того, усмотревшее в письме повод для себя заняться церковными делами на Востоке, сразу же ответило согласием. 12 июля архиепископ Берлинский и Германский Серафим (Ляде) написал митрополиту: «Рейхсминистерство… сообщило внешнеполитическому ведомству и государственной полиции, что Ваша поездка в Германию не вызывает возражений»[340]. Но другие, гораздо более влиятельные ведомства, прежде всего Министерство занятых восточных территорий и МИД, занимали противоположную позицию. Категорическое неприятие у них вызывал сам факт возможных переговоров РКМ и митрополита. Поэтому в середине июля Анастасий получил первый отказ по поводу разрешения на поездку в Берлин. После этого последовали новые многократные попытки. 29 июля митрополит встречался с генералом Шредером и уполномоченным МИД в Белграде Бенцлером. Последний, еще не зная о мнении своего начальства, обещал помочь в получении требуемого разрешения. В тот же день он действительно послал руководству телеграмму с рекомендацией пойти навстречу просьбе митрополита. Незадолго перед этим в МИД поступило письмо РКМ от 11 июля, а затем вскоре и негативный отзыв министра занятых восточных территорий А. Розенберга «из соображений принципиального характера». В самом МИД считали так же. В заметке начальника реферата культуры Гранова от 12 августа выдвигались возражения против предложения РКМ и утверждалось, что «регулирование отношений Православных Церквей за границами рейха не является задачей и правом Церковного министерства, а целиком относится к компетенции Министерства иностранных дел»[341]. В начале и конце октября 1941 г. митр. Анастасий еще дважды встречался с Бенцлером и передавал ему ходатайства о поездке в Берлин. Но каждый раз на запросы своего уполномоченного МИД отвечал категорическим отказом. 12 декабря он наконец отправил официальный ответ на письмо РКМ от 11 июля, в котором дипломатично объяснил свое нежелание разрешить поездку тем, что «принимая во внимание еще неясные церковные отношения на занятых восточных территориях, привлечение представителей Русской Православной эмигрантской Церкви к регулированию русских церковных вопросов пока представляется нецелесообразным»[342]. Но фактически речь шла о целенаправленной политике изоляции Архиерейского Синода, создавались препятствия даже его контактам с Берлинским архиеп. Серафимом. Митр. Анастасий долго не терял надежду на появление возможностей активной церковной деятельности в России. В связи с этим в июле канцелярия Синода стала рассылать русским священникам в Югославии опросные листы с целью выявления желающих ехать на Родину. К 26 июля в соответствующем списке зарегистрировались 12 человек, к 7 августа уже 19–10 протоиереев, 7 священников, 1 игумен, 1 протодиакон и т. д. В ответ на запрос свящ. Вячеслава Зейна канцелярия отвечала 12 августа, что «пока производится только учет русского духовенства, которое пожелало бы при первой возможности поехать в Россию для миссионерской работы там и удовлетворения духовных нужд православного населения… Выражающим желание ехать в Россию надо иметь в виду, что, вероятно, ехать можно будет без семьи и первоначально на очень тяжелые условия жизни»[343]. О желании служить на Родине заявило большинство проживавших в Югославии русских священников. Но митр. Анастасий понимал, что для возрождения церковной жизни их нужно гораздо больше, и поэтому, согласно заметке канцелярии Синода от 3 августа 1941 г., планировал обсудить в Берлине с РКМ вопрос об организации в Белграде шестимесячных пастырских курсов примерно на 100 человек. Все эти планы реализованы не были. Их неудачный исход хорошо характеризует письмо из Вены архиеп. Серафима митр. Анастасию от 12 августа 1942 г.: «По вопросу о посылке священников в Россию: к прискорбию, по всем данным высшие правительственные власти относятся пока еще отрицательно к положительному решению этого вопроса. Я возбудил несколько таких ходатайств, но без успеха. По всей вероятности, власти подозревают, что заграничное духовенство является носителем политической идеологии, неприемлемой для германских властей в настоящее время. Мне даже не удалось получить разрешение на переезд в Германию некоторых священников из-за границы (напр., о. Родзянко), а по дошедшим до меня сведениям, разрешение не было дано, потому что эти священники якобы работали вместе с политическими эмигрантскими организациями»[344]. Предположение архиеп. Серафима о причине негативного отношения германских ведомств было совершенно правильным. Высказал Архиерейский Синод и свои представления о создании церковного управления в занятых областях России. Здесь так же нужно разграничивать позиции руководства РПЦЗ и отдельных архиереев. Первоначально свой «Проект организации высшей церковной власти Православной Церкви в России» разработал и 9 сентября 1941 г. отправил в РКМ митрополит Серафим (Лукьянов). В этом проекте говорилось: «Для восстановления России чрезвычайно необходимо сразу после падения советской власти и образования национального русского правительства организовать в Москве единую высшую церковную власть Православной Церкви… следует позаботиться о том, чтобы национальное русское правительство признало главу Зарубежной Русской Церкви митрополита Анастасия временным Местоблюстителем Патриаршего престола и поручило ему образование временного Патриаршего Синода». Митрополит подчеркивал, что он написал это письмо исходя из своих представлений и предлагал «устроить в ближайшее время в Берлине конференцию, в которой участвовали бы митрополит Анастасий, он сам и архиепископ Берлинский Серафим»[345]. В письме хорошо видны характерные для некоторых эмигрантских кругов политические иллюзии, определявшие и их церковные действия. Конечно, нацистское руководство никоим образом не планировало содействовать организации «национального русского правительства» или «единой высшей церковной власти Православной Церкви», оно имело прямо противоположные цели. Ознакомившись с указанным проектом, архиеп. Серафим (Ляде), видимо, не согласился с некоторыми высказанными в нем идеями и 16 сентября обратился к митрополиту Анастасию с просьбой прислать подобный документ[346]. Анастасий откликнулся быстро и уже 1 октября отправил краткое мнение Архиерейского Синода относительно регулирования церковных дел в России. В нем говорилось о двойной задаче: 1. Возобновление церковной жизни в освобожденных от коммунистической власти областях и 2. Воссоздание законной всероссийской церковной власти. Для решения первой задачи предлагалось предоставить Синоду возможность командировать епископов в Россию. Другая задача признавалась «едва ли разрешимой в полном объеме, прежде чем будет освобождена от коммунистической власти вся Россия и выяснена судьба главы Русского Патриархата митрополита Казанского Кирилла»[347]. А до этого времени считалось необходимым «в Москве в возможно ближайшее время по освобождении ея… созвать Собор из всех наличных епископов Русской Церкви, не скомпрометированных сотрудничеством с митрополитом Сергием и особенно участием в его Синоде, во главе со старейшим из них и составить временное высшее церковное управление, которое впоследствии созвало бы и Всероссийский Собор для восстановления Патриаршества и суждения о дальнейшем устройстве Русской Церкви»[348]. Митр. Кирилл (Смирнов) расценивался РПЦЗ после смерти митр. Петра (Полянского) как законный, канонический руководитель Русской Церкви. В этом качестве он с 1936 г. поминался за богослужениями в зарубежных храмах, в то время как в СССР поминали митр. Сергия (Страгородского). За границей тогда не знали, что владыка Кирилл после многолетней ссылки в Сибири и Казахстане был расстрелян 20 ноября 1937 г. Не теряя надежды получить разрешение на поездку в Берлин, митр. Анастасий 29 октября передал меморандум Синода с предложениями о регулировании церковной жизни в России уполномоченному МИД в Белграде. Этот документ в основном повторял письмо от 1 октября [349]. После весеннего немецкого наступления 1942 г., считаясь с тем, что Москва может быть завоевана летом, Синод решил подготовиться к новой ситуации и последний раз обратился к германским ведомствам со своими предложениями по организации церковного управления в России. В его июньском письме говорилось: «…в духе канонов Православной Церкви существует только одно решение в деле организации церковного управления, а именно созыв Собора русских архиереев старейшим среди них и назначение этим Собором временного главы Церкви и остального церковного управления». Окончательная организация руководящих органов и выборы патриарха, по мнению Синода, могли состояться только тогда, «когда будут назначены архиереи на все пустующие кафедры и в стране утвердятся нормальные отношения» [350]. Германский историк Г. Зайде вполне справедливо писал: «В этом документе ясно видно, что русские епископы в эмиграции проявляли большой интерес к восстановлению канонической церковной власти в России, но она могла бы быть восстановлена только общим Собором всех архиереев… Кроме того, было разъяснено, что Архиерейский Синод не стремится взять на себя руководство всей Русской Церковью… Со стороны германского правительства было предпринято все, чтобы воспрепятствовать воздействию зарубежных русских архиереев на реорганизацию церковной жизни оккупированных территорий, так как для германского правительства речь шла не о сильной, единой Русской Церкви, а о ее раздроблении. Берлин справедливо опасался, что Православная Церковь может быть организацией национального сплочения»[351]. В то же время следует отметить, что и митр. Анастасий и Архиерейский Синод в целом в первый период войны сильно ошибались в оценке германских планов и церковной политики Третьего рейха. Иерархи РПЦЗ фактически ничего не знали и о яростной междоусобной борьбе нацистских ведомств, почти полной потере влияния РКМ. Обращения в Берлин не имели ни малейшего смысла. Все письма Синода с планами создания церковного управления в России остались без ответа. Несмотря на разнообразные запреты, РПЦЗ пыталась, насколько было возможно, участвовать в церковном возрождении на территории СССР. Главным образом это проявлялось в помощи церковной литературой и утварью. Особенно активно подобная деятельность осуществлялась в 1942–1943 гг. Впервые митр. Анастасий обратился с просьбой о разрешении оказания благотворительной помощи в России 11 ноября 1941 г. к шефу штаба управления командующего войсками в Сербии Турнеру. При этом митрополит ссылался на заметку в русской газете «Новое слово», не зная, что подобный сбор в Берлине был в конце концов запрещен[352]. В Белграде его также не разрешили. И все-таки летом 1942 г. был создан Комитет по сбору средств в фонд при Архиерейском Синоде для приобретения богослужебных книг и предметов для нужд Церкви в России. 1 августа 1942 г. митр. Анастасий написал митрополиту Серафиму в Берлин: «…при мне организован комитет, который собирает средства на снабжение верующих в России церковной утварью, богослужебными книгами и т. д. Некоторое количество книг нами уже приобретено, отпечатано 80 антиминсов, заказаны нательные крестики и 30 комплектов церковных сосудов. Если у Вас действительно налаживается связь с освобожденными областями, мы могли бы часть заготовленного материала послать Вам для пересылки по назначению». Владыка Серафим ответил, что существует возможность отправлять из Берлина на Украину и в Россию посылки по почте или с надежными людьми, таких посылок передано уже большое количество и в ответ получено множество благодарственных писем[353]. Это известие было воспринято с радостью, и уже в сентябре 1942 г. митрополиту Серафиму отправили 30 антиминсов и 2500 нательных крестиков, приобретенных на добровольные пожертвования белградских прихожан. Подтверждая их получение, он 12 октября писал: «Но нужда в крестиках и т. д. очень большая. Почти каждый день я получаю письма от духовенства в России, которое просит помощи. Там нет ничего. Нет богослужебных книг, сосудов и пр. Своими средствами мы не в состоянии оказывать помощь, так как мы все уже раздали, что имелось в наших храмах. Поэтому я за все благодарен, что получаю от Вас». К середине ноября 1942 г. митр. Серафим получил из Белграда еще 3000 крестиков и отправил на Украину и в Россию 520 антиминсов. Эта связь продолжалась и дальше. Например, 2 мая 1943 г. Синодальная канцелярия переслала митрополиту Серафиму 20 антиминсов, 1000 крестиков и сосуд св. мира[354]. Но Синод и своими силами пытался распространять богослужебную литературу и утварь. Так, 2 сентября 1942 г. для отправки с капитаном парохода в Россию были переданы Евангелие, часослов, 3 катехизиса и другие книги. В сопроводительном письме митр. Анастасий писал: «Зная о скудости, которая испытывается на Родине в богослужебных книгах и вообще в церковной литературе, мы посылаем при сем небольшое количество книг, изданных Архиерейским Синодом Русской Православной Церкви за границей или при его ближайшем участии. Просим, если представится возможность, уведомить нас о получении посланного». 10 сентября 1942 г. Синодальная канцелярия переслала настоятелю церкви в Линце часослов и 500 крестиков для раздачи военнопленным и рабочим из России и т. д. К ноябрю 1942 г. в Белграде было отпечатано 2000 экземпляров миссионерского листка, причем половину тиража уже удалось переслать на Родину. По свидетельству карловацкого епископа Григория (Граббе), только металлических крестиков было изготовлено и отправлено в Россию около 200 тысяч[355]. При этом надо учитывать бедственное материальное положение самой русской эмиграции, лишившейся прежней помощи со стороны югославского правительства[356]. Не только русские священнослужители, но и миряне мечтали вернуться на Родину, среди них и бывшие офицеры и солдаты белой армии. В Югославии их поселилось в начале 1920-х гг. около 40 тысяч и часть желала снова с оружием в руках продолжить борьбу с коммунистами и воссоздать Российскую империю. Начало войны между Германией и СССР было воспринято ими как благоприятный момент для осуществления своих намерений. Показательно в этом плане дело генерала Скородумова — монархиста, с мая 1941 г. возглавлявшего «Бюро для представительства интересов и поддержки русских эмигрантов в Сербии». Когда в начале сентября с германского разрешения начала формироваться русская охранная группа, генералу было указано, что она предназначена исключительно для защиты промышленных предприятий на территории Югославии, создание же боевых частей запрещается. Однако Скородумов опубликовал в «Русском Бюллетене» от 14 сентября 1941 г. приказ о мобилизации для всех эмигрантов в возрасте 18–55 лете последующей отправкой в Россию. Согласно докладной записке РМО генерал был снят со своего поста и арестован, причем отмечалось, что до оккупации Югославии он относился к Германии враждебно[357]. Григорий Граббе так описывает в своих воспоминаниях деятельность Скородумова, пытавшегося «мобилизовать» на борьбу и РПЦЗ: «Он был боевым офицером, по-видимому, очень храбрым, который мечтал поднять русскую эмиграцию для участия в борьбе с коммунизмом. В этом отношении он был готов идти вместе с немцами, но одновременно с этим он был и патриотом, который не хотел сдавать немцам никаких позиций. Но надо сказать, что в церковном отношении он понимал очень мало. У нас сразу же возникли с ним столкновения, потому что он написал приказ, который был адресован духовенству. И в этом приказе было сказано, как служить молебны, как служить литургию, и вообще давались самые неожиданные указания духовенству, которые, конечно, мы никак не могли принять». По поводу этих требований Граббе имел «неприятный разговор» в гестапо, где заявил, что Церковь никаким распоряжениям, издаваемым людьми, не имеющими к ней отношения, подчиняться не будет[358]. Общеизвестно, что Гитлер на протяжении всей войны противился созданию воинских строевых частей из славян, и особенно из русских. Но при всем неприятии этой идеи высшим руководством рейха командование вермахта порой брало на себя ответственность и разрешало создание таких частей. Подобная история произошла в Югославии. Германские войска здесь всячески пытались подавить разраставшееся партизанское движение. Даже безоружное гражданское население привлекалось к охране линий телефонной связи, железнодорожных путей и т. п. В этих условиях 9 июля 1942 г. Генеральный штаб ОКХ дал согласие на преобразование русской заводской охраны в регулярную боевую часть «Русский легион», а в январе 1943 г. на его базе был создан Русский охранный корпус, так и недопущенный в Россию. Еще в сентябре 1941 г. митр. Анастасий дал благословение на создание охранной группы, в ряды которой вступили многие представители его паствы. Анастасий участвовал в военных парадах группы, а затем корпуса, служил для него молебны, принимал благодарность от командования «за всегдашнее внимание к духовным нуждам группы»[359]. В 1943 г. митрополит посетил с чудотворной иконой Курской Коренной Божией Матери казармы корпуса для освящения походной полковой церкви. В этот год, «на второй день Св. Пасхи, 26 апреля, Белградская Троицкая церковь принимала молодых солдат корпуса, прибывших из России. Была торжественная пасхальная служба, в конце которой митр. Анастасий обратился к солдатам с глубоко прочувствованным и любовным словом»[360]. Своей линии поддержки русских антикоммунистических воинских частей глава РПЦЗ остался верен до конца войны, что проявилось в 1944–1945 гг. в его контактах с власовским движением. Русский охранный корпус участвовал в боевых действиях против коммунистических партизан Тито и базировался в основном на территории Хорватии, где в местах его дислокации не раз находили убежище православные сербы, спасавшиеся от истребления пронацистскими усташами. В частях корпуса служили военные священники, находившиеся в карловацкой юрисдикции, причем они публично молились за патриарха Гавриила и сербского короля Петра II, выступавшего в Лондоне с резко антинацистскими заявлениями. По этому поводу летом 1942 г. возник инцидент. Командир 1-й бригады генерал-майор Драценко обратился 23 июня к начальнику охранной группы: «Является странным, что наши отрядные священники молятся за тех, кто поддерживает безбожников большевиков-разрушителей России, за тех, кто по радио поддерживает восстания в Сербии». Он считал, что «священники, входящие в состав Охранной группы, борющейся против коммунизма и его сторонников», не должны молиться за патриарха и короля[361]. Начальник штаба группы переслал рапорт Драценко митрополиту Анастасию, который ответил 16 июля категорическим отказом прекратить моления: «Святейший Патриарх Гавриил, который, кстати сказать, за время своего управления Церковью всегда оказывал любовь и внимание к Русской Церкви и эмиграции и неоднократно резко выступал против коммунизма, если сейчас и не управляет Церковью фактически, остается ее каноническим Главою, и потому на ее территории мы не имеем права его не поминать… Что касается Королевского Дома, то он не низложен… Имея в виду это обстоятельство и то, что Сербский Королевский Дом неизменно оказывал русской эмиграции свое высокое покровительство, а также был всегда известен своим непримиримым отношением к коммунизму… нахожу совершенно невозможным делать распоряжение о прекращении его поминовения»[362]. Существуют свидетельства, что митрополит Анастасий в 1941–1944 гг. «оказал большую помощь и защиту Сербской Православной Церкви во время гонений на нее со стороны нацистов»[363]. Конкретных документов о размерах этой помощи пока найти не удалось. Но, во всяком случае, несомненно, что митрополит сохранял теплые чувства к арестованному патриарху и не боялся их проявлять перед оккупационными властями. Так, по воспоминаниям Граббе в день «Славы» Гавриила («Слава» — родовой сербский праздник, день, когда крестился первый предок) митрополит указал ему сообщить германской администрации о своем желании поехать и поздравить патриарха. После долгой и резкой дискуссии в отделении СД, ведавшем церковными делами, его начальник Мейер заявил: «Я все равно не могу разрешить митрополиту ехать к Патриарху. Но я ему передам, что он его поздравляет. А Вам советую больше ни с кем так не разговаривать, как Вы разговаривали со мной»[364]. Как выяснилось уже после освобождения патриарха, немецкий офицер передал ему поздравление митрополита Анастасия, и это был единственный подобный случай за время ареста. В свою очередь и патриарх Гавриил уважал главу РПЦЗ. Когда в 1945 г. он приехал после войны в Лондон крестить сына сербского короля Петра, то на приеме после крещения заявил, что «митрополит Анастасий с великой мудростью и тактом держался при немцах, был всегда лояльным к сербам, несколько раз подвергался обыскам и совершенно не пользовался доверием немцев»[365]. Сведения о подобном заявлении имеются не только в карловацких изданиях. Так, в календаре Сербской Церкви на территории США и Канады высказывание патриарха приведено в следующем виде: «Митрополит Анастасий продемонстрировал великую мудрость и тактическое искусство во взаимоотношениях с Германией»[366]. Сербская Православная Церковь всегда была тесно связана со своим народом и являлась душой его освободительной борьбы. За 4 года нацистской оккупации погибло 350 сербских священников и 5 епископов. Все эти архиереи были канонизированы как священномученики в 1998 г. Большинство из них убили в 1941 г. — митрополита Дабробоснийского Петра, епископа Банялучского Платона и епископа Горнекарловацкого Савву. Митрополит Загребский Досифей 7 мая 1941 г. был заключен в тюрьму в Загребе, где он подвергался жестоким избиениям. Затем в предсмертном состоянии его доставили во Введенский монастырь Белграда, где владыка, не приходя в сознание, скончался 13 января 1945 г.[367] После ареста патриарха Гавриила Сербскую Церковь временно возглавил митрополит Иосиф. Доверием нацистов он также не пользовался, его считали англофилом. Поэтому германские ведомства, стремясь поставить Церковь под свой контроль и использовать ее для поддержки созданного с их разрешения в Сербии правительства генерала Недича, подыскивали другую кандидатуру. В связи с этим показателен доклад д-ра Герстенмайера, по поручению МИД встречавшегося 2–22 сентября 1941 г. с православным руководством в Сербии, Болгарии, Греции и Румынии. Герстенмайер отмечал, что война тяжелее всего отразилась на Сербской Церкви: «Прежде всего это является естественным следствием полностью антигерманско ориентированной политики Патриарха Гавриила, который ею во многом содействовал катастрофе своей страны и своей Церкви… Кроме того, Церковь была тяжело затронута вытеснением сербского меньшинства из Хорватии… Я предлагаю срочно предпринять попытку привести к руководству епископа Николая и использовать его параллельно с румынским православием для антибольшевистской пропаганды и поддержки правительства Недича»[368]. Но все нацистские попытки в этом направлении потерпели неудачу. В докладе уполномоченного германского МИД в Белграде от 24 марта 1942 г. говорилось, что Сербскую Церковь не удалось склонить к сотрудничеству с правительством Недича и ясному заявлению против коммунизма, а намеченного в качестве возможного главы Церкви епископа Зицского Николая (которого не следует путать с еп. Николаем Велимировичем, арестованным вместе с патриархом) СД не смогло привлечь на свою сторону. К этому докладу было приложено интересное заявление влиятельного епископа Белградского, которое свидетельствует, как ситуация с РПЦЗ влияла на позицию других Церквей: «Мы знаем, что из всех Православных Церквей Русская Церковь занимает наиболее антибольшевистскую… позицию. Но мы видим также, как за это ее вознаградили с немецкой стороны. Среди ее архиереев имеются немецкие… которым ни разу не было позволено вернуться в освобожденные епархии и занять их места, или вступить в связь с епископами освобожденных частей России, или участвовать в выборах новых архиереев. Такая позиция в отношении Русской Православной Церкви почти идентична с точкой зрения большевиков. Кто гарантирует нам, что завтра с нашей Церковью не поступят также»[369]. В итоге митрополит Иосиф так и управлял до конца войны Сербской Церковью. А патриарх Гавриил и епископ Николай в 1944 г. были отправлены в расположенный на территории Германии концлагерь Дахау, откуда их освободили только войска союзников. Особенно жестоким преследованиям Сербская Церковь подвергалась в созданной под эгидой Третьего рейха Хорватии. В это государство были включены обширные области, населенные сербами и боснийцами, численность первых сначала составляла 1800 тыс., то есть 32 % всего населения новой страны. Сразу же после прихода вермахта хорватские пронацистские националисты-усташи начали истреблять и изгонять сербов, уничтожив за время войны около 750 000 человек. По свидетельству Григория Граббе, «по судоходной реке Саве спускались трупы замученных сербов в таком количестве, что иногда судоходство останавливалось»[370]. Трудно писать об этой поразительной жестокости. И с прискорбием следует констатировать, что в преследовании сербов активно участвовали католические священнослужители. Сначала эти гонения коснулись и русских эмигрантов. Усташи отождествляли сербов с православными, если под угрозой уничтожения те переходили в Католическую Церковь или к униатам, то они больше не преследовались. Уже в апреле 1941 г. местные хорватские органы власти все ограничения, касающиеся сербов, распространили и на русских. Правда, 31 мая последовал указ МВД, разъяснявший, «что хотя русские и православные, они не подлежат ограничениям, относящимся к сербам»[371]. Но на практике эти преследования продолжались еще почти год. Все мужские монастыри, где жили русские монахи, были закрыты. Архиепископы Гермоген и Феофан, а также 8 иеромонахов переселились в женский монастырь Хопово — основную русскую обитель на территории Хорватии. Но и она осенью 1941 г. по сообщениям германских органов была «накануне закрытия. Главная церковь… уже опечатана. Монахов принуждают очистить монастырь и где-нибудь искать себе прибежище». Детский приют обители к тому времени уже был закрыт и т. д. В газете «Православная Русь» от 25 сентября 1941 г. говорилось: «Все православные в Хорватии должны некоторое время носить на руке белую повязку. До этого даже Ярославский не додумался… Все эти мероприятия были направлены своим острием против сербов, но отразились и против русских… достойно большого сожаления от своих христианских братьев претерпевать большие преследования, чем от безбожных большевиков»[372]. Понадобилась активная заступническая деятельность митр. Анастасия, чтобы ситуация действительно начала меняться. 4 декабря 1941 г. в Хорватии был принят закон о том, что все церковные праздники могут отмечаться только по григорианскому календарю. Об этом власти специально сообщили и русским эмигрантам, угрожая карой за невыполнение. Глава РПЦЗ сразу же обратился к уполномоченному МИД Бенцлеру с просьбой сделать исключение для русских приходов 8 января 1942 г. Владыка информировал об этом деле и германского евангелического епископа Хеккеля. В итоге, по сообщению германского посольства в Загребе от 26 марта 1942 г., местный русский священник получил разрешение праздновать по юлианскому календарю, но посещение таких богослужений было позволено только эмигрантам. В указанном сообщении далее говорилось, что «приказ о разрушении греческо-православной церкви в Криженцах в последний момент был отменен. При этом монахини Хоповского монастыря близ Крича получили разрешение оставаться там и дальше. Это стало первыми признаками более мягкой позиции в церковном вопросе, однако речь шла только о русских эмигрантах»[373]. Монастырь в Хопово действовал до 1943 г., потом он был сначала сожжен коммунистическими партизанами, а оставшуюся главную церковь взорвали при отступлении части вермахта. Монахиням же пришлось переехать в Белград и поселиться в бывшем русском студенческом общежитии, где они прожили до конца 1940-х гг.[374] Заявляли русские священнослужители и о необходимости прекратить истребление сербов, среди них даже проживавший в Берлине архимандрит Иоанн (Шаховской). Позднее он вспоминал: «Была также попытка с моей стороны, во время войны, осведомить Ватикан через баварского кардинала Фаульхабера о начавшемся гонении на Православную Церковь в Хорватии и мученичестве православных сербов… Просил передать, что Римская Церковь имеет силу и призвана возвышать свое слово. И если она не остановит своих пастырей и мирян, обезумевших от бесчеловечия, — следствия этого будут тяжки и для самой Римской Церкви»[375]. Подобные заявления делали, конечно, и представители других Православных Церквей. Так, 10 декабря 1941 г. международная служба Германской Евангелической Церкви сообщила в МИД, что к ней обратился крупнейший болгарский богослов профессор С. Цанков с протестом от имени всего православного мира против «жестокого преследования Православной Церкви в Хорватии» и просьбой оказать помощь. Международная служба поддержала эту просьбу. МИД, понимая, что дальнейшее невмешательство в акции усташей сильно подрывает германский авторитет в православном мире, было вынуждено отреагировать. Германское посольство в Загребе получило задание оказать давление на главу Хорватии — Анте Павелича. 7 февраля 1942 г. посол телеграфировал в Берлин о том, что имел длительный разговор с Павеличем и тот пошел на некоторые изменения своей позиции: «Поглавник разрешит Православную Церковь в Хорватии отделенно от Сербской Церкви. Первые шаги он предпримет в скором времени. По этому вопросу он выскажет свою точку зрения перед собирающимся в середине февраля Собором. Относительно бесчинств усташей и полиции он тем временем предпринял дальнейшие меры для их прекращения»[376]. Уступки Православной Церкви в Хорватии были вызваны не только давлением германских ведомств, но и невозможностью полностью решить проблему почти 2 млн сербов — всех убить, изгнать или заставить перейти в каталицизм. Непреодолимым препятствием здесь оказалось мужественное сопротивление сербского народа, разгоравшаяся партизанская борьба. Таким образом, со стороны Павелича это был, как признавал и германский МИД, только вынужденный политический маневр. Создание автокефальной Хорватской Православной Церкви предусматривалось законом от 3 апреля 1942 г. Но в первую очередь возникли сложности с выбором кандидатов на пост будущего главы церкви. Все сербские епископы были к тому времени убиты или изгнаны из страны. На территории Хорватии проживали только два православных архиерея — русские архиепископы Феофан и Гермоген в монастыре Хопово. Митр. Анастасий еще с начала апреля добивался разрешения на их проезд в Белград для участия в заседании Синода по поводу образования Средне-Европейского митрополичьего округа, но хорватские власти, преследуя свои цели, этому всячески препятствовали. В конце концов даже германский МИД, признавший необходимость образования митрополичьего округа, 5 июня 1942 г. отправил телеграмму в Загреб о своем согласии на поездку[377]. Однако события вскоре приняли новый неожиданный оборот, резко изменивший ситуацию — 81-летний архиеп. Гермоген (Максимов) стал главой хорватской православной церкви. Шантажируемый угрозой дальнейших жестоких преследований сербов, владыка уступил сильнейшему давлению хорватских властей. В сообщении германского посольства из Загреба от 26 июня 1942 г. говорилось: «…ему дали понять, что православным придется плохо, если он не примет должности»[378]. А в другом сообщении посольства от 28 июля подчеркивалось, что… Гермоген принял назначение «только под давлением и чтобы, насколько возможно, избавить православное население от дальнейших преследований»[379]. 29 мая архиепископ встретился с Павеличем, они обсудили будущую организацию православной церкви. А 5 июня 1942 г. поглавник подписал закон об основании церкви, ее устав и назначил Гермогена Хорватским митрополитом с резиденцией в Загребе. Согласно уставу новая автокефальная церковь состояла из архиепископства в столице и трех епископств — в Сараево, Боснийском Петроваце и Боснийском Броде. Предусматривались выборы патриарха, но первых епископов и патриарха должен был назначать лично Павелич. Митрополит Анастасий категорически не признал образования неканонической церкви и еще до торжественного вступления 7 июня Гермогена в новую должность запретил его в священнослужении. Напечатать или объявить об этом решении где-либо, кроме русских церквей, германские власти не разрешили. Так, в телеграмме Бенцлера в МИД от 16 июня 1942 г. говорилось: «Посольство в Загребе уже по телеграфу просило меня помешать патриарху местной Русской Церкви Анастасию, который не признает основания новой Церкви в Хорватии, публично выступить против нее. В связи с этим известно, что патриарх Анастасий сообщил исполняющему обязанности председателя Синода Сербской Православной Церкви, что он не признает новой Хорватской Церкви, не согласен с назначением митрополитом Гермогена, отстраняет его и в соответствии с каноническим правом начнет против него судебное разбирательство»[380]. Несколько раз немцы безрезультатно пытались воздействовать на главу РПЦЗ, чтобы тот отменил свои решения. Владыка Анастасий вызывал митр. Гермогена в Белград, надеясь при личной встрече «вразумить» его, но последний от этого уклонился[381]. В свою очередь хорватские власти просили германское правительство предпринять необходимые шаги для организации поездки митрополита в Загреб для урегулирования отношений с митр. Гермогеном, однако из этого также ничего не вышло[382]. Верность главы РПЦЗ Сербской Церкви оказалась сильнее давления оккупационных властей. Следует отметить, что к сотрудничеству с хорватской церковью не удалось склонить и архиепископа Феофана, которому почти год препятствовали покидать монастырь Хопово. Только поздней осенью 1942 г. владыка смог переехать в Белград. В дальнейшем между Архиерейским Синодом и митр. Гермогеном произошли два острых конфликта. Один из них касался русских церквей в Сараево и Землине и часовни в Цриквенице, находившихся в юрисдикции РПЦЗ. Митр. Гермоген потребовал от этих приходов молиться за него и Павелича, угрожая полицейскими акциями. Синодальная канцелярия обратилась 29 декабря 1943 г. к Бенцлеру, прося защитить религиозную свободу русских приходов от притязаний и притеснений хорватского правительства. В конце концов Синод отстоял свои церкви в Хорватии. Следующий конфликт возник летом 1944 г. Митр. Гермоген обратился к командованию 1-й казачьей дивизии с призывом подчинить военных священников его юрисдикции, перейти при богослужениях на григорианский календарь и возносить молитвы за него и Павелича. По этому поводу митр. Анастасий 16 июня снова написал Бенцлеру. Германский МИД не одобрил притязаний митр. Гермогена, так как при возможном переводе дивизии в Румынию или Грецию подчинение военного духовенства его юрисдикции теряло всякий смысл. Когда германское посольство 16 августа 1944 г. разъяснило митр. Гермогену положение казачьей дивизии как «экстерриториальной воинской части», он сказал, что действовал по указанию хорватского Министерства юстиции и культов и теперь отказывается от всякого вмешательства[383]. В целом же германские ведомства старались поддерживать митр. Гермогена. Впервые его приняли в посольстве в Загребе 10 июля 1942 г. и обещали всячески помогать в «тяжелой работе». В дальнейшем такие визиты стали регулярными. Владыке удалось несколько улучшить положение православных в Хорватии. Уже в июне 1942 г. во время своей поездки в Срем он открыл несколько закрытых там ранее церквей. С апреля 1944 г. в Загребе 2 раза в месяц стала выходить газета «Глас Православия». Со стороны официальных хорватских властей преследование православных сербов приостановилось, но со стороны усташей оно продолжалось. И этот факт германский МИД в своей аналитической записке от 15 июня 1944 г. считал одной из причин малого успеха всей попытки создания Хорватской Православной Церкви. Действительно в июле 1944 г. Гермогену подчинялось лишь только около 30 священников. Несмотря на то что митрополит еще в июле 1942 г. говорил в германском посольстве о возможности назначить 3 епископов — одного русского и двух сербов, через 2 года из-за административных сложностей и недостатка кандидатов создание задуманных епископий еще не осуществилось. Единственный православный епископ — Спиридон Мифка был назначен 3 сентября 1944 г. в Сараево. В его хиротонии участвовал румынский митрополит Виссарион. Но вскоре режим Павелича рухнул. В июле 1945 г. митр. Гермоген был приговорен правительством Тито к смерти и расстрелян[384]. Влияние русского православия на другие Церкви Юго-Востока Европы также было очень заметно. И это приходилось учитывать в своей церковной политике германским ведомствам. Ранее уже говорилось о появлении с 1941 г. их повышенного внимания к православному миру Балкан. 14 октября начальник реферата культуры МИД Гранов предложил государственному секретарю указать дипломатическим работникам в Белграде, Софии, Бухаресте, Афинах и Стамбуле, чтобы они «уделяли особенное внимание наблюдению за всеми процессами в Православной Церкви и соответствующим образом усиливали наше влияние на ее духовенство и церковный народ». И 20 октября такие указания были даны[385]. К этому времени стратегия германской церковной политики в этом регионе еще не была окончательно выработана. Существовало два варианта подчинения местных Православных Церквей нацистским политическим интересам, каждый из которых был рассчитан на относительно длительную перспективу. Эти варианты стратегии подверглись рассмотрению в «Заметке о Вселенском Патриархате» от 6 мая 1942 г., составленной чиновниками МИД: «1. Дальнейшая поддержка национальных особенностей отдельных Православных Церквей с целью постепенной ликвидации наднациональных церковных связей православия… 2. Другим путем соблюдения интересов германского порядка на Юго-Востоке было бы следование английскому, а ранее российскому примеру, т. е. использование институтов, как они существуют, и сверх этого укрепление их с целью воздействия на все православие»[386]. Но из двух вариантов германские ведомства и раньше и в дальнейшем, в 1942–1944 гг., явное предпочтение отдавали первому — максимально возможному раздроблению Православных Церквей и разрушению общеправославных связей. В значительной степени это делалось из опасения панславянского единства, связующим звеном которого могла стать Русская Церковь. Так, в цитированном докладе Герстенмайера от 24 сентября 1941 г. делался общий тревожный вывод: «Далее в глаза бросается развитие панславянских тенденций, которые с некоторого времени тут и там становятся заметны в славянском православии»[387]. Кроме того, нацистские органы власти очень настороженно относились к Константинопольскому патриарху, считая его в значительной степени находящимся под англо-американским воздействием. Он проживал вне сферы контроля германских ведомств — в Стамбуле, и речь могла идти только о политике максимального ослабления влияния патриарха на православный мир. В католических газетах военных лет и некоторых послевоенных публикациях встречается утверждение, будто бы Гитлер предложил Константинопольскому патриарху послать по своему выбору епископа, чтобы реорганизовать Православную Церковь на занятых русских территориях, и якобы Первосвятитель даже принял эти предложения[388]. Просмотренные архивные документы позволяют сделать окончательный вывод о том, что подобные утверждения лишены всяких оснований. В наибольшей степени из Православных Церквей Юго-Востока Европы под германским влиянием к 1942 г. находилась Румынская. Ее руководство полностью поддержало завоевательный поход румынской армии совместно с вермахтом на Восток. Занимавший в 1939 г. пост патриарха Никодим (Мунтяну) заявил, что «борьба против большевизма является священной борьбой, борьбой за Бога и Его истину»[389]. Представитель германского МИД Герстенмайер в своем докладе также подчеркивал: «Румынское Православие в настоящее время полностью занято тем, чтобы „вбить во все румынские головы“ войну против Советской России как священный крестовый поход и железную необходимость»[390]. В начальный период войны с СССР Германия передала Румынии не только занятые в 1940 г. советскими войсками Бессарабию и Северную Буковину, но и юго-западную Украину. Здесь Румынская Церковь развернула активную миссионерскую деятельность, рассчитывая перенести ее и дальше на Восток. Согласно обзору бухарестской печати от 11 сентября 1941 г., составленному германским МИД, в газетах «Порунца Времии» и «Цурентул» утверждалось, что сейчас самая сильная Православная Церковь — Румынская, и она единственная находится в непосредственной близости от России. Поэтому именно эта Церковь призвана снова пробудить православный дух на Востоке. Русское же православие называлось «величайшей панславянской опасностью»[391]. Некоторые органы печати даже позволяли себе открыто русофобские высказывания. Так, в декабре 1941 г. бухарестская газета «Акциун» опубликовала пожелание, чтобы в рамках планируемого нового порядка восточного пространства также было бы проведено насильственное переселение русского народа из Европейской России в Сибирь: «За исключением финнов в Карелии, румын в области Буга и Днепра и, может быть, также еще украинцев, все славянские и славянизированные народы должны быть перевезены в Сибирь». Эта публикация вызвала резкий конфликт с Болгарской Церковью, ведущий орган печати которой — журнал «Црковен Вестник» — опубликовал ответную статью «Никто не борется против русского народа!»[392]. Возникали конфликты у Румынской Церкви и с РПЦЗ. Так, будущий митрополит Берлинский и Германский, а тогда епископ Венский Серафим (Ляде) в середине 1930-х гг. дважды ездил по заданию Синода в Бессарабию. Он посещал там православных, не признававших насильственного присоединения к Румынской Церкви Кишиневской епархии и введения григорианского стиля, которых подвергали притеснениям. В первую поездку епископ Серафим имел поручение ходатайствовать за них в Бухаресте, но его переговоры не имели успеха. Затем он был послан в Бессарабию к существовавшим тайно старостильным общинам, окрестил там много детей, совершил 3 священнических хиротонии, снабдил священников антиминсами и св. миром. Когда об этой деятельности стало известно румынскому правительству, еп. Серафима выслали из страны[393]. На Втором Всезарубежном Соборе РПЦЗ в 1938 г. обсуждалась ситуация в Румынии: «Началось вскоре преследование всего русского и славянского, особенно усилившееся после перехода Румынской Церкви на новый стиль, так как бессарабское население твердо отстаивает старый стиль. Распоряжением власти были запрещены богослужения на славянском языке и по старому стилю; неповиновавшихся арестовывали»[394]. Кровавые гонения на старостильные общины продолжались и в дальнейшем. Помимо миссионерской деятельности на Востоке у некоторых представителей Румынской Церкви были и гораздо более глобальные планы. В 1942 г. известный профессор-теолог из Бухареста Н. Крайник обратился в германский МИД с докладной запиской «Германия и православный мир», в которой выдвигал идею восстановления полновластного Вселенского Патриархата в Константинополе (Стамбуле) с руководящим органом — постоянным Синодом из представителей всех православных народов. Он рассчитывал, что Румынская Церковь, как самая сильная тогда, займет в этом Синоде преобладающие позиции. Крайник предлагал также принять надгосударственный православный устав, предоставить одинаковые права всем национальным Церквам на Святой горе Афон, вернуть храм Святой Софии в Стамбуле православным и т. д. Убеждая Германию поддержать свой план, профессор утверждал, что он направлен против русских панславянских устремлений[395]. Но германские ведомства, естественно, не поддержали Крайника. Они не были заинтересованы в значительном усилении какой-либо из Православных Церквей, тем более в объединении под ее эгидой всех остальных. В то же время, стремясь использовать Румынскую Церковь в антисоветской пропаганде, МИД пригласил профессора Крайника, вместе с представителями Болгарской, Греческой и Сербской Церквей, посетить раскопанное захоронение жертв террора НКВД в Виннице. Эта поездка состоялась, но результаты ее оказались не совсем такими, на которые рассчитывали германские ведомства. Далеко не во всем пошла Румынская Церковь навстречу нацистским требованиям в отношении евреев, хотя и в этом вопросе поддалась давлению Третьего рейха больше, чем другие православные[396]. Постепенно прогерманская позиция Румынской Церкви начала изменяться. Своеобразным рубежом здесь стали разрешенные советским правительством выборы патриарха Московского в сентябре 1943 г. В телеграмме германского посольства из Бухареста в МИД от 2 ноября 1943 сообщалось, что нажим на Православную Церковь с целью заставить ее осудить избрание Московского патриарха к желаемому результату не привел[397]. В дальнейшем эти изменения становились все более заметны. Так, 31 марта 1944 г. референт германского МИД Колреп в своей заметке написал, что в болгарском православии господствуют сейчас «просергианские» настроения, а позиция Румынской Церкви «едва ли существенно отличается от Болгарской Церкви»[398]. Таким образом, к концу войны русское влияние, идущее из СССР, уже в основном вытеснило в румынском православии германское. Еще заметнее подобные перемены были в Болгарии. Эта страна, хотя и являлась союзницей Третьего рейха, не посылала свои войска на Восточный фронт, в ней традиционно сильны были дружественные чувства по отношению к России. В Болгарии, как и в Сербии, проживало много русских эмигрантов, часть которых находилась в юрисдикции архиепископа Богучарского Серафима (Соболева), принадлежавшего к РПЦЗ. В отношении Третьего рейха среди руководства Болгарской Церкви не было единства, и в 1941 г. доктор Герстенмайер в своем упоминавшемся докладе от 24 сентября писал, что в Болгарии хотят восстановить пост патриарха, два возможных кандидата — митрополиты Кирилл и Паисий дружественны Германии и надеются на ее поддержку в воздействии на Константинопольского патриарха по вопросу канонического признания их Церкви. Третий же главный кандидат — митр. Софийский Стефан — панславянист и враждебен Германии. Герстенмайер достаточно ясно дал понять митрополитам Кириллу и Паисию, «что германская инициатива в вопросе Патриархата зависит от того, как активно и интенсивно Болгарская Церковь впредь будет участвовать в находящейся в ее собственных интересах антибольшевистской пропаганде»[399]. Со стороны представителя МИД это была только игра, целью которой было использовать вопрос о восстановлении Патриаршества в Болгарии для подчинения Болгарской Церкви. На самом деле германская позиция была другой. Лишь относительно лояльное к православию РКМ писало 1 декабря 1941 г. в МИД, что восстановление Патриаршества в Болгарии неминуемо, подчеркивая: «Дружественный немцам православный Болгарский Патриархат, несомненно, имел бы ценность для Германии»[400]. Но посольство в Софии еще 22 сентября 1941 г. сообщило в свое ведомство, что «упразднение „болгарской“ схизмы вовсе не находится в германских интересах»[401]. В МИД придерживались такой же точки зрения. Его чиновники не хотели усиления Болгарской Церкви, и так заметно выросшей за счет присоединения в 1941 г. части сербских и греческих епархий. Уже вскоре после начала войны с СССР Болгарская Церковь стала проявлять стремление помочь в возрождении русского православия на занятых восточных территориях. 13 ноября, 1 и 20 декабря 1941 г. германский посол в Софии сообщал своему руководству о предложениях Болгарского Синода направить на занятую территорию СССР богослужебные книги и церковную утварь[402]. В марте 1942 г. митрополит Паисий приехал в Берлин и вел переговоры с международной службой Германской Евангелической Церкви. Согласно докладу последней от 13 марта в МИД «в беседах с митрополитом отчетливо выявился большой интерес Болгарско-Православной Церкви к восстановлению Православной Церкви России. Сама Болгарская Церковь готова к разнообразной помощи». На это владыке Паисию было указано, «что для германского правительства в настоящее время в России на первом плане стоят важные военные задачи». Болгарская Церковь была готова пойти и значительно дальше, чем только отправка церковной утвари. Так, в заметке германского МИДа в январе 1942 г. говорилось, что Болгарский Синод назначил для отправки в Россию особых церковных миссионеров и, если будет установлена необходимость, готов отправить и епископов[403]. Однако германские ведомства всячески препятствовали этой деятельности и не допускали болгарских священников на восточные территории. И все же материальная помощь достигала Украины и России прежде всего через посредничество РПЦЗ. Еще в декабре 1941 г. митр. Анастасий, узнав из газетных сообщений о сборах для Русской Церкви в Болгарии, написал архиепископу Богучарскому: «Я полагал бы необходимым выразить благодарность от лица Архиерейского Синода тем, кто предпринял это благое дело»[404]. В дальнейшем помощь со стороны Болгарской Церкви оказывалась прежде всего братству преп. Иова Почаевского в Словакии в его широкомасштабной издательской деятельности для православных приходов на Востоке. Впервые крупная денежная сумма братству была выделена в 1942 г. по ходатайству митрополита Берлинского Серафима. В марте 1943 г. настоятель братства архимандрит Серафим лично приехал в Софию. Результаты поездки превзошли все ожидания. Св. Синод предоставил 600 тыс. левов на печатание 100 тыс. Евангелий от Иоанна, а также требника и служебника, отпустил 0,5 литра св. мира, кроме того, русские, проживавшие в Софии за 2 дня собрали 7700 левов. Синод обещал взять обитель под свое покровительство и впредь постоянно оказывать ей моральную и материальную поддержку. В ноябре 1943 г. состоялась вторая поездка архим. Серафима в Софию. Он был принят председателем Синода митр. Неофитом и получил 300 тыс. левов на печатание четвертой части требника и 40 тыс. апологетических брошюр, русские прихожане в Болгарии собрали еще 40 тыс. левов, а в Белграде 11 тыс. динар[405]. Весной 1944 г. софийские прихожане РПЦЗ вместе с болгарской паствой понесли тяжелые утраты в связи с англо-американскими бомбардировками. Русская церковь была полностью уничтожена, похоронив под своими развалинами настоятеля протоиерея Н. Владимирского. Сгорело здание Синода и в том числе хранившаяся там драгоценная библиотека профессора H.H. Глубоковского, сгорели также все три софийских церковных магазина, склад книг и икон, была разрушена и прежняя русская посольская церковь. Прихожанам РПЦЗ для богослужений отвели кладбищенский храм. Свящ. Синод был вынужден переехать в Черепишский монастырь[406]. В это время Болгарская Церковь уже, по сути, занимала антигерманскую позицию. В своей заметке от 31 марта 1944 г. Колреп писал, что она после выборов Московского патриарха полностью изменила свой прежний антибольшевистский курс церковной политики и сейчас в ней господствуют просергианские и, таким образом, — пробольшевистские настроения. Митрополит Паисий во время встречи в ноябре 1943 г. с архимандритом Серафимом в резких словах осудил резолюцию Венской конференции архиереев РПЦЗ о непризнании выборов патриархом Сергия. В этом митр. Паисий нашел одобрение у других болгарских архиереев. Колреп сообщал также, что советский посол Лавричев посетил митрополита Пловдивского Филиппа и в беседе с ним интересовался возможностью признания выборов Московского патриарха. Владыка заверил посла, что оно последует, и другие архиереи выразили согласие с такой позицией. Лавричев просил также помочь в возвращении и ремонте используемых болгарами русских церквей в Софии. Митр. Филипп согласился это сделать, если советское правительство пришлет в Софию священника[407]. Нацисты всячески пытались изменить ситуацию. Германский посол, согласно его сообщению от 13 июня 1944 г., передал председателю Св. Синода митр. Неофиту персональное антикоммунистическое письмо экзарха Прибалтики митрополита Сергия (Воскресенского). Пасхальные послания последнего и украинских епископов (также резко антисоветские) были переведены на болгарский язык, напечатаны тиражом 5000 экземпляров и распространены среди священнослужителей и в церковных кругах[408]. Но все усилия оказались напрасны. Болгарская Церковь твердо заняла промосковскую позицию. Более противоречивым было положение в Греческой Церкви. С одной стороны, часть ее священнослужителей поддерживала освободительную борьбу своего народа после оккупации страны вермахтом и подвергалась репрессиям. Например, в сентябре 1942 г. гестапо арестовало Критского архиепископа[409]. Но, с другой стороны, к осени 1941 Третий рейх смог в значительной степени включить Греческую Церковь в сферу своего влияния. К этому времени главой ее, сместив прежнего руководителя, стал дружественный Германии архиепископ Афинский Дамаскин. В беседе с ним в сентябре 1941 г. Герстенмайер «не оставил архиепископу сомнений в том, что наш [германский] взгляд направлен на Вселенский Константинопольский Патриархат и с ним на все Православие». В декабре 1941 г. 4 молодых греческих священника приехали в Третий рейх в качестве стипендиатов научного фонда и т. д.[410]. В Греции на Святой горе Афон находились две русские обители — Пантелеймоновский монастырь и Свято-Андреевский скит. Они принадлежали тогда к юрисдикции РПЦЗ[411], и оккупационные власти относились к ним настороженно. 23 мая 1943 г. настоятели обоих монастырей получили письма из Одессы от русофильски настроенного митрополита Виссариона, возглавлявшего тогда Румынскую духовную миссию на Юго-Западе Украины. Митрополит предложил им прислать монахов и вступить во владение бывшими подворьями этих монастырей в Одессе. Настоятель Пантелеймоновского монастыря в ответе от 26 мая писал: «Несмотря на серьезные затруднения, созданные обстоятельствами военного времени, тяжелым материальным положением… при первом же удобном случае мы решили послать в Одессу двух из наших монахов». Игумен Свято-Андреевского скита также обещал подготовить и прислать «доверенного для принятия и управления подворьем и несколько человек братии для обслуживания его». Оба ответных письма были переданы в германское консульство в Салониках с просьбой переслать их в Одессу, так как почтовая связь между Грецией и Румынией отсутствовала. Но эти письма были пересланы в Берлин для МИДа, где и остались[412]. Нацистские ведомства не желали возвращения русских монахов на Родину. Как уже отмечалось, среди насельников русских афонских монастырей были антинацистски настроенные люди. Имелись и монахи, готовые из-за своих антибольшевистских убеждений сотрудничать с немцами. Так, командующий полицией безопасности и СД в Сербии писал 12 октября 1943 г. Бенцлеру, что находившийся в тот момент в Белграде архимандрит Кассиан (Безобразов) «после своего возвращения на гору Афон будет побуждать местных церковных сановников, прежде всего в русском Пантелеймоновском монастыре и его скитах, высказаться против выбора патриарха Сергия. Он даже надеется, что он также сможет побудить к заявлению на этот счет болгарский монастырь Зографу и румынские скиты»[413]. Но таким образом настроенных монахов было относительно немного. В самой Греческой Церкви сторонников прогерманской позиции архиеп. Дамаскина тоже становилось все меньше. В упоминавшейся заметке Колрепа говорилось: «Хотя Афинский архиепископ посетил могилы в Виннице и после своего возвращения в Грецию развернул сильную антибольшевистскую пропаганду, однако его можно назвать в этом отношении одиночкой, так как остальное духовенство настроено просергиански» [414]. Впрочем, и архиепископ Дамаскин далеко не во всем следовал нацистской политике. Существуют сведения, что он выдавал ложные свидетельства о крещении греческим евреям, спасая их таким образом от уничтожения[415]. Особенно интересной и необычной была ситуации в Венгрии. В этой стране 70 % населения составляли католики, но в 1939–1941 гг. к ней были присоединены обширные территории Румынии, Сербии и Закарпатье (входившее ранее в состав Чехословакии), заселенные в основном православными. Управлявший ими сербский епископ Владимир в апреле 1941 г. был интернирован, а затем выслан в Сербию. У венгерского правительства появились планы создания собственной Православной Церкви. Первоначально — 27 апреля 1941 г. оно издало указ об основании лишь Венгерско-Русинской Церкви из 200 приходов, стремясь таким образом избежать того, чтобы православные венгры составляли в новой Церкви незначительное меньшинство по сравнению с сербами и румынами. Венгерское министерство образования и культов решило поручить руководство созданной организацией архиепископу Пражскому Савватию, находившемуся в юрисдикции Константинопольского патриарха. Летом 1941 г. владыка на короткое время выезжал в Венгрию. Он временно назначил своего представителя с резиденцией в г. Хуст[416]. В начале октября венгерское посольство обратилось в германский МИД за разрешением повторной поездки архиепископа. Чиновники последнего в служебной заметке от 23 октября 1941 г. записали, что митр. Дионисий из Варшавы и архиеп. Савватий из Праги ожидают в Будапеште, «чтобы расспросить их относительно торжественного учреждения епископства и создания богословской академии для православных этническо-мадьярского происхождения». Помимо собственного нежелания допускать возникновение новой Православной Церкви руководство МИД учитывало и просьбы Румынии помешать этой акции. Поэтому 12 ноября оно отправило телеграмму генерал-губернатору Франку в Варшаву с просьбой воспрепятствовать поездке митр. Дионисия, а когда архиеп. Савватий 23 ноября обратился в Праге за получением визы на выезд в Венгрию, ему также отказали[417]. В ответ венгерское посольство направило в МИД вербальную ноту, в которой доказывало, что визит архиеп. Савватия представляет большую важность[418]. Но эта нота не помогла. На владыку было оказано давление, и он прекратил прямое участие в венгерских делах. 8 декабря 1941 г. в германский МИД обратилась «временная организация греческо-православных венгров». В ее письме утверждалось, что еще в 1500 г. в Венгрии число православных равнялось числу католиков, сейчас же их сохранилось 20 тыс. в прежних границах и, кроме того, еще 40 тыс. проживает на бывших румынских территориях. Таким образом, их всего 60–70 тыс., но вскоре может быть несколько сот тысяч, и Православная Церковь станет серьезным соперником Католической. Главная проблема заключалась в отсутствии епископа, в чем РКМ и просили помочь: «По нашим сведениям, в Берлине живет греческо-православный архиепископ Серафим, кроме того, в Таллинне (Ревеле) митрополит Александр, и как в Германии, так и на освобожденных территориях России и Украины имеется достаточно архиереев, которые наверняка были бы готовы пойти навстречу нашему желанию или даже вообще переселиться в Венгрию». Министерство было склонно оказать содействие, но самостоятельно ничего решить не могло. Оно обратилось в МИД и 17 декабря получило стандартный ответ, что «Германия пока не заинтересована в… создании греческой национальной Церкви в Венгрии»[419]. Оказавшись в сложной ситуации, венгерское правительство поручило управление православными венграми и русинами, вместе насчитывавшими более 120 тыс., бывшему русскому воинскому священнику протоиерею Николаю Попову, назначив его администратором. По сообщению шефа полиции безопасности и СД от 26 марта 1942 г. в МИД «Попов видит свою задачу в том, чтобы создать в Венгрии влиятельную Православную Церковь с постоянной иерархией. Он хочет осенью основать в Венгрии православную богословскую Академию». Для этой цели администратор, которому подчинялось около 250 священников, набрал 80 слушателей. Главным лектором должен был стать греческий архимандрит, живший в Будапеште и подчинявшийся митрополиту в Лондоне. После разрыва связей с Великобританией он был интернирован, но затем усилиями Попова освобожден. Весной 1942 г. у венгерского правительства уже появилась идея создать в своей стране «большую Православную Церковь», включив туда также и сербов и румын. Германское посольство в Будапеште 18 апреля сообщало, что местных румын, которые еще находятся в юрисдикции своего патриарха, хотят подчинить венгерскому церковному руководству, чтобы их было легче «денационализировать». Германский МИД опасался создания автокефальной многонациональной православной церкви в Венгрии, предполагая, что таким образом эта страна будет соперничать с Германией во влиянии на весь православный мир. Очень обеспокоила руководителей нацистской внешней политики, в частности, информация шефа полиции безопасности и СД, что о. Н. Попов с целью создания венгерской иерархии намеревается «нелегально ввезти некоторых русских эмигрантских епископов из Сербии в Венгрию». Причем протоиерей якобы заявил: «Я могу дать им хорошее содержание и квартиры и провести все дело, прежде чем немцы что-то об этом узнают»[420]. Следует отметить, что опасения МИДа были преувеличены. За свою, деятельность о. Попов был запрещен Синодом РПЦЗ в священнослужении. Общую ситуацию хорошо передает письмо митр. Анастасию русского священника из Венгрии о. В. Родзянко от 8 июня 1942 г.: «П. повис в воздухе. У него сейчас нет связи ни с каким епископом… Он создал академию в Дебрецене и домовый „кафедральный собор“ в Будапеште, но вся его „мадьярско-русская“ Православная Церковь сейчас напоминает наших старообрядцев, которые после раскола окормлялись или оставшимися от прежних времен или перебегавшими к ним священниками. В результате много приходов в Прикарпатье без священников вовсе, многие приходы закрыты… Вот почему П. обратился к нашему Владыке Серафиму в Берлин с просьбой о реабилитации, а через нас о том же просит Вас… П. просит, чтобы Вы делегировали какого-нибудь епископа сюда, чтобы он мог рукополагать священников… Я ответил… что вряд ли это последнее возможно, т. к. это противоречит канонам. Единственное, что… по моему мнению, возможно и целесообразно, это передать епархиальное управление Карпатской епархией архиепископу Серафиму Берлинскому, разумеется, предварительно получив на это согласие Сербской Патриархии». По сведениям о. Родзянко, архиеп. Серафим ответил протоиерею Попову, что «сделает все от него зависящее для нормализации церковной жизни Карпатского края»[421]. Но германские ведомства не допустили участия Серафима в православной жизни Закарпатья. В ноябре 1942 г. венгерское Министерство культов предприняло еще одну попытку решить проблему, обратившись с письмом к митр. Анастасию, в котором предлагало ему лично возглавить автокефальную Венгерскую православную церковь и переселиться вместе с Архиерейским Синодом в Будапешт, обещая солидную денежную поддержку и виллу. СД узнало об этом письме и полагало даже, что митрополит думает тайно пересечь границу без разрешения германских органов. Встревоженный МИД послал 8 февраля 1943 г. в Белград запрос, прося всячески воспрепятствовать возможной поездке. Ответ Бенцлера от 11 февраля гласил, что митр. Анастасий отреагировал на предложение Министерства культов уклончивым отказом, венгры же желают, чтобы глава РПЦЗ жил у них, рассчитывая оказывать влияние на православных в Германии и Румынии. 11 марта 1943 г. референт Колреп из МИД еще раз указал Бенцлеру, что стремление Венгрии очень нежелательно для Германии. Он считал, что митр. Анастасий никоим образом не отвергает венгерское предложение, а лишь находит нынешний момент неподходящим для переселения. В дальнейшем, вплоть до сентября 1943 г., МИД всячески препятствовал каким-либо поездкам митрополита из Белграда, опасаясь, что, проезжая через территорию Венгрии, он может встретиться там с представителями правительства и заключить какие-либо соглашения[422]. Эти домыслы германских чиновников были лишены оснований. Просмотр архивных документов Архиерейского Синода и митр. Анастасия показал, что вопрос о переселении в Будапешт, а тем более о возглавлении автокефальной Венгерской Православной Церкви, никогда не ставился и не обсуждался. Такую Церковь фактически создать не удалось; до конца войны сербов и румын, проживавших на территории Венгрии, продолжали окормлять их собственные епископы. Существовали в Венгрии и чисто русские эмигрантские приходы, находившиеся в подчинении РПЦЗ, причем их деятельность отличалась значительной активностью. В апреле 1941 г. северо-западная часть Сербии (область Бачка) была присоединена к Венгрии, и 3 русские общины там оказались в неопределенном положении. Их связь с епархиальным управлением в Белграде и митр. Анастасием надолго прервалась. По инициативе настоятеля церкви в г. Нови-Сад (Уйвидек) о. Сергия Самсониевского 23 октября 1941 г. было созвано совещание представителей русских церковных приходов, общин и групп в Венгрии. Всего их тогда насчитывалось 5, в том числе 2 прихода в Будапеште — один в подчинении РПЦЗ, а второй — в юрисдикции митр. Евлогия, через епископа Пражского Сергия уже подчинявшийся архиепископу Берлинскому Серафиму (Ляде). Совещание постановило учредить «Союз русских эмигрантских церковных организаций в Венгрии», в случае невозможности связи с Белградом за санкцией архиерейской власти обращаться к архиеп. Серафиму и выделить для работы в России 5 священников, направив ходатайство об их отправке властям. В это время в Уйвидеке уже существовали миссионерские курсы, и планировалось открыть их отделение в Будапеште[423]. 27 октября в соответствии с решением совещания руководители русских эмигрантских организаций обратились с заявлением к германскому военному представителю в Будапеште с просьбой предоставить возможность местному духовенству использовать свои силы для церковной работы в России. Был даже разработан детальный план организации и снаряжения духовных миссий, но разрешения на их деятельность с германской стороны, естественно, не последовало[424]. В ответ на обращение духовенства Берлинский архиепископ 15 января 1942 г. издал указ о принятии русских приходов в Венгрии в административное управление и учредил там свое представительство во главе с прот. С. Самсониевским. 6 марта Министерство культов утвердило необходимые полномочия представительства, но сочло излишним учреждать союз приходов ввиду существования Российского общества Красного Креста, которое приняло на себя часть забот о церковной жизни. В своем письме Самсониевскому от 8 июня 1942 г. митр. Анастасий также утвердил положение о представительстве, что было окончательно закреплено решением карловацкого Синода от 19.10.42 г. Таким образом, в митрополичий округ преосв. Серафима вошли и все русские приходы в Венгрии. Проживавший в Уйвидеке сербский епископ Бачский Ириней разрешил русским священникам, состоящим у него на службе, обслуживать эти приходы. А 28 апреля 1942 г. он издал распоряжение по своей епархии об оказании им всяческого содействия. В письме от 20 июня митр. Анастасий тепло поблагодарил еп. Иринея за его бескорыстную помощь[425]. Епископ Бачский стал и почетным председателем созданного Русского православного миссионерского совета, регулярно проводившего заседания в различных городах Венгрии. Вскоре по инициативе совета было изготовлено 16 000 крестиков для отправки на Родину через православных священников венгерской армии. Очень активно действовало миссионерское издательство. С апреля 1942 г. оно стало издавать журнал «Бюллетень Представительства Архиепископа Берлинского и Германского для русских православных эмигрантских приходов в королевстве Венгрия», печатавший интереснейшую информацию о церковной жизни на Украине и в России. К 1 октября вышли три номера бюллетеня, краткое толкование молитвы Господней тиражом 10 000 экземпляров, 5000 листков с прославлением Богоматери, 5000 икон Владимирской Божией Матери, миссионерский сборник, молитвослов, Евангелие, иконки Спасителя и т. д. В мае 1942 г. был произведен первый выпуск миссионерских курсов из 20 человек, еще 30 продолжило свое обучение[426]. Но если изданная духовная литература различными путями попадала на Восток, то для выпускников курсов этот путь оказался наглухо закрыт. Они нашли применение себе в Венгрии. Число русских приходов там быстра росло. К лету 1944 г. их насчитывалось уже 7 с 5 соборными храмами и, кроме того, 16 более мелких общин и подобщин — в общей сложности в 17 городах, прежде всего в области Бачка. 2 июня 1944 г. скончался о. С. Самсониевский и своим представителем митр. Серафим (Ляде) назначил священника В. Колюбаева. Лишь приближение конца войны вновь резко изменило здесь ситуацию. Уже 31 января 1945 г. на Всероссийском Поместном Соборе в Москве была принята «Инструкция по управлению русскими приходами в Банате», занятом тогда советской армией. Эти приходы вошли в состав Московской Патриархии[427]. Неблагоприятные для Третьего рейха перемены в позиции Православных Церквей Юго-Востока Европы на завершающем этапе войны в конце концов заставили германские ведомства внести некоторые коррективы в свое отношение к РПЦЗ. Проводившаяся с начала войны политика по возможности полной изоляции Архирейского Синода в Белграде неукоснительно осуществлялась до сентября 1943 г. Все попытки членов Синода получить разрешение на встречу с архиереями оккупированных областей СССР или даже со своими епископами в других европейских странах оканчивались безрезультатно. Даже митр. Серафим (Ляде) только один раз смог приехать в Белград с докладом, да и то не на заседание Синода. Митр. Анастасий внимательно следил за церковной ситуацией на Востоке и в переписке постоянно просил митр. Серафима как можно подробнее информировать его о ней. Глава РПЦЗ с большой радостью воспринял первые сообщения о бурном религиозном возрождении на занятых вермахтом территориях, и этим отчасти объясняются некоторые прогерманские нотки в его посланиях начального этапа войны. Так, в Пасхальном послании 1942 г. митрополит писал: «Мы видим и лобзаем тебя издали, наша родная Православная Русь, и до земли кланяемся твоим страданиям… Разделенные с вами в течение более двадцати лет, мы не забыли вас, дорогие братья, ибо жили одной жизнью с вами. Мы видели свое лучшее призвание на чужбине в том, чтобы сохранять целым и неповрежденным для лучших времен священный залог, полученный нами от Родной земли… Настал день, ожидаемый им (русским народом), и он ныне подлинно как бы воскресает из мертвых там, где мужественный германский меч успел рассечь его оковы… И древний Киев, и многострадальный Смоленск, и Псков светло торжествуют свое избавление как бы из самого ада преисподнего. Освобожденная часть русского народа повсюду давно уже запела… „Христос Воскресе“»[428]. Однако уже вскоре до митр. Анастасия стали доходить сведения и о жестокостях нацистской оккупационной политики, и в его обращениях к верующим появились призывы к прекращению страшного пожара войны, признания в ошибочности некоторых своих прежних надежд. В частности, в Рождественском послании декабря 1942 г. говорилось: «К нашим обычным единодушным мольбам о восстановлении нашего страждущего отечества присоединим и наши молитвенные прошения об умирении всего мира, объятого пожаром войны, об укрощении языков, брани хотящих, о торжестве истины и правды, как незыблемом основании прочного международного мира, об умножении и укреплении Христовой веры и любви… Сколько раз в эти судьбоносные, отрадные для нас годы мы пытались читать в грядущих судьбах нашей Родины, строили определенные планы, приуроченные к тем или другим срокам, и с горечью должны были видеть, как жизнь разрушала наши мечты и гадания, как паутину, и шла своими, непредвиденными нами путями, а не теми, какие мы предначертали для нее»[429]. С иерархами возникших автономных Украинской и Белорусской Церквей, несмотря на всевозможные препятствия, РПЦЗ в 1942 г. установила связь и поддерживала их, так как они рассматривались в качестве составных частей единой Русской Церкви. Определенные непрочные и непостоянные контакты удалось установить и с духовенством оккупированных областей России. В полемической книге проф. С.В. Троицкого можно встретить утверждение, что к Среднеевропейскому митрополичьему округу РПЦЗ были присоединены Смоленск и Орловская епархия[430]. Это абсолютно не соответствует действительности. Дело в том, что в журнале «Сообщения и распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима, митрополита Берлинского и Германского и Средне-Европейского митрополичьего округа» от 20 сентября 1942 г. были опубликованы привлекшие внимание Архиерейского Синода сообщения из России. В них говорилось, что верующие Смоленска считают себя молитвенно-канонически и жизненно связанными с РПЦЗ через митрополита Берлинского, а священнослужители Орла просили владыку Серафима прислать к ним правящего епископа. Исходя из этих сообщений Синод принял 18 ноября 1942 г. решение: «…предложить Преосвященному митрополиту Берлинскому и Германскому Серафиму принять возможные меры к выяснению возможности посылки епископов в Смоленск и Орел на предмет организации там церковной жизни»[431]. Но конечно никаких возможностей послать епископов из-за противодействия германских властей не было. А Смоленская епархия вошла в состав Белорусской Православной Церкви. Из всех германских ведомств митр. Анастасий изредка переписывался только с РКМ, по-прежнему занимавшим относительно благожелательную позицию к русскому православию. Например, 24 ноября 1942 г. ландгерихтсрат В. Гаугг попросил главу карловацкой юрисдикции сообщить «по возможности точные сведения об отношении отдельных Православных Церквей к прессе». Эти сведения были посланы в Берлин 15 февраля 1943 г. Среди прочего указывалось, что с конца 1941 г. в Белграде возобновлен выпуск официального органа Синода «Церковная жизнь», а также частного журнала бывшего секретаря Синода Е. Махараблидзе «Церковное обозрение». А 7 августа 1943 г. митр. Анастасий написал в Берлин митр. Серафиму в связи с проведением Ватиканской радиостанцией пропагандистских передач на русском языке: «… я просил бы Вас обратить внимание германских властей на опасность такой пропаганды, как попытки внедрения католичества среди русского народа, и необходимость нечто ей противопоставить. Я полагал бы, что противопоставить надо миссионерские передачи по немецкому радио». Митр. Серафим 22 августа передал это письмо в РКМ, но никакой реакции не последовало[432]. РКМ сыграло заметную роль и в разрешении проведения в сентябре 1943 г. единственного за годы войны архиерейского совещания РПЦЗ. В связи со смертью архиеп. Феофана численный состав Синода сократился до 2 человек — митрополитов Анастасия и Серафима, возникла острая необходимость их встречи и обсуждения персональных вопросов с целью пополнения Синода. Ценой больших усилий РКМ удалось убедить ведомство шефа полиции безопасности и СД в необходимости такой встречи, и 23 июля 1943 г. последнее отправило соответствующее письмо в МИД, указав, что теперь «отстаиваемая нами прежде позиция о нежелательности поездки митрополита Анастасия для обсуждения церковных вопросов на территорию Рейха отпадает». МИД ответил 11 августа, как и раньше, категорическим отказом разрешить поездку митр. Анастасия. Затем последовало еще два убеждающих письма из ведомства шефа полиции безопасности и СД, от 8 и 17 сентября 1943 г. Но, вероятно, МИД не изменил бы своей позиции, если бы не произошли поразившие нацистское руководство события в СССР — прием 4 сентября Сталиным руководства Московской Патриархии и выборы 8 сентября Архиерейским Собором в Москве патриархом митрополита Сергия (Страгородского). Под их впечатлением референт Колреп отправил 23 сентября телеграмму в Белград Бенцлеру о том, что запланированные в Вене переговоры митрополитов Анастасия и Серафима в связи с избранием… Сергия имеют известное политическое значение и сам Колреп теперь намерен с поездкой главы РПЦЗ согласиться, «тем более, что этим нам предоставляется единственная в своем роде возможность для получения влияния на Белградский Синод»[433]. В положительном ответе ведомству шефа полиции безопасности и СД от 9 октября Колреп подчеркнул, что для германской зарубежной пропаганды решение Архиерейского Синода о событиях в Москве имеет «огромное значение». Уже в сентябре МИД развернул широкую международную кампанию против признания выборов патриарха Сергия. В начале октября выяснилось, что согласие с выборами выразили Константинопольский патриарх Вениамин II, Александрийский патриарх и проживавший в Лондоне в эмиграции Греческий архиепископ. Против же высказались лишь некоторые православные архиереи на занятых восточных территориях, в Париже, Варшаве и Загребе. 7–9 октября МИД получил телеграммы от своих представителей в Болгарии, Греции, Сербии о том, что организовать осуждение избрания патриарха Сергия местными Православными Церквами пока не удается. Поэтому резолюции Архиерейского Синода и предавалось такое значение. Во внутренней переписке МИД от 2 октября говорилось: «Акция служит цели противостоять… воздействию поездки архиепископа Йорского в Москву, затруднить установление контактов Православной Церкви в Советском Союзе с заграницей и вообще разжечь сопротивление церковной политике Сталина»[434]. Исходя из тех представлений, которые были высказаны Собором русских зарубежных епископов задолго до войны, митр. Анастасий по своей собственной инициативе, без всякого германского давления, еще 14 сентября сделал заявление о непризнании выборов Московского патриарха. Подобное решение он хотел вынести и на заседании Синода. Не все в заявлении главы карловчан устраивало германские ведомства, в частности цитирование обращения Сталина к русскому народу, но в целом оно оказалось воспринято МИД как неожиданное приобретение. В связи с этим было позволено провести в Вене не встречу двух митрополитов, а целую архиерейскую конференцию. В докладной записке культурно-политического отдела МИД от 27 октября 1943 г. о причине разрешения Венской конференции говорилось: «Решающим для этого решения было то, что глава Белградского Синода митрополит Анастасий имел намерение на заседании Синода вынести резолюцию против признания митрополита Сергия патриархом. Такая резолюция могла дать в руки службе германской зарубежной информации ценный пропагандистский материал»[435]. Конференция, получившая официальное название «Архиерейское совещание иерархов Православной Русской Церкви за границей», состоялась в Вене 21–26 октября 1943 г. В ней участвовало 14 человек — митрополиты Анастасий, Серафим (Ляде), Серафим (Лукьянов), епископы Пражский (Сергий), Потсдамский (Филипп), Венский (Василий), настоятель братства преп. Иова архим. Серафим, 4 священника из Германии и Бельгии, секретарь совещания Г. Граббе, а также два представителя Белоруссии — архиепископ Гродненский и Белостокский Венедикт и архим. Григорий (Боришкевич). Присутствие двух последних стало единственным за годы войны случаем допущения встречи иерархов РПЦЗ и занятых восточных территорий. 24 октября в Вене была даже совершена по предложению Белорусского Синода хиротония архим. Григория во епископа Гомельского и Мозырского. Иерархи РПЦЗ считали это очень важным — как факт определенного проникновения в оккупированные области. Совещание выслушало несколько докладов о церковной ситуации в различных странах и приняло три основных документа, вскоре опубликованных: «Резолюцию по вопросу об избрании Патриарха Всероссийского в Москве» — о неканоничности этих выборов и невозможности их признания, «Воззвание ко всем верующим Православной Русской Церкви на Родине и в рассеянии сущим» — о необходимости борьбы с коммунизмом и «Резолюцию по вопросу о том, чем Церковь может содействовать борьбе с большевистским безбожием». Первый документ готовила комиссия под председательством митрополита Серафима (Лукьянова), а второй — комиссия во главе с митрополитом Анастасием[436]. Принятие именно этих двух документов соответствовало планам германских ведомств, которые пытались косвенным образом воздействовать на участников совещания. Связанный с этим инцидент произошел в первый же день — 21 октября. На совещание пришли два офицера СД, ранее сопровождавших митрополита Анастасия в поездке из Белграда в Вену. Г. Граббе позднее вспоминал: «Я подхожу к ним и говорю: знаете, у нас сейчас заседание. „Да, да“, — говорят, и не уходят. Я говорю им, что заседание закрытое и их присутствие на нем невозможно. Они стали спорить. Я, наконец, сказал им: „Как хотите. Хотите сидеть здесь — сидите, но у нас собрания не будет“. Тогда они с возмущением ушли»[437]. В дальнейшем свое воздействие нацистские ведомства старались проводить через некоторых более связанных с ними архиереев, среди которых открыто прогерманской позицией выделялся митрополит Парижский Серафим. В телеграмме Колрепа из Вены в МИД от 24 октября 1943 г. говорилось, что текст проекта резолюции по вопросу избрания патриарха был обсужден представителями полиции безопасности, Министерства занятых восточных территорий и МИД, которые внесли в него ряд изменений. Связанные с германскими ведомствами архиереи должны были представить на совещании эти изменения в качестве своих предложений и добиваться их принятия. Существовали серьезные опасения, что митр. Анастасий, не подозревавший о германской интриге, не подпишет планируемые документы. В своей телеграмме Колреп отмечал, что тогда вся акция теряет смысл, и подчеркивал: «Анастасия до настоящего времени умышленно не информировали о том, какое политическое значение придается германской стороной его резолюции»[438]. Текст предложенных нацистами изменений в архиве найти не удалось, поэтому сложно сказать, насколько они были учтены в итоговой резолюции. Но в целом можно констатировать, что совещание не находилось полностью под германским контролем. Вместо желаемого МИД призыва ко всем православным христианам мира было принято воззвание к русским верующим, совещание не послало никаких приветствий Гитлеру или другим руководителям Третьего рейха. Неожиданным для нацистских ведомств оказался третий принятый документ. Он фактически содержал критику германской политики в отношении Русской Церкви и включал требования, направленные на предоставление ей большей свободы: «1) Свободное развитие и укрепление Православной Церкви в оккупированных областях и объединение всех православных освобожденных от советской власти церковных областей и Зарубежной Православной Церкви под одним общим церковным возглавлением служило бы залогом наибольшего успеха этих частей Русской Церкви в борьбе с безбожным коммунизмом… 3) Необходимо предоставление русским рабочим в Германии свободного удовлетворения своих духовных нужд. 4) Ввиду большого количества разнообразных русских воинских частей в составе германской армии, необходимо учреждение института военных священников… 6) Более энергичная проповедь православного религиозно-нравственного мировоззрения… 9) Возбудить ходатайство о введении апологетических передач по радио. 10) Организация духовных библиотек при приходах… 13) Предоставление православной церковной власти возможности открытия духовных школ и организации пастырских и религиозно-нравственных курсов». После окончания конференции также выяснилось, что ее участники составили и единогласно приняли обращенный к германским властям меморандум, отправленный 3 ноября митр. Серафимом (Ляде) в РКМ. Этот документ включал в себя в более развернутой форме важнейшие из приведенных выше пунктов резолюции. В нем также более явно критиковалась политика германских ведомств, в частности, содержалось пожелание «устранения всех препятствий, мешающих свободному сообщению епископов по эту сторону фронта, и, если это отвечает желанию епископов, их объединению»[439]. Впрочем, на церковную политику нацистов меморандум не оказал влияния, идти на существенные уступки РПЦЗ они не собирались. Стремясь как можно шире пропагандистски использовать совещание, германские ведомства еще во время заседаний делали митрополиту Анастасию настойчивые предложения дать интервью в газеты и выступить по радио, на что он ответил категорическим отказом. Но два богослужения, 24 и 25 октября, в венской русской церкви были все же записаны на пластинку для радио, также оказались сделаны с пропагандистскими целями фотографии совещания, и радио Вены удалось взять интервью у некоторых архиереев. 27 октября митр. Анастасий вместе с Граббе и епископом Венским Василием, назначенным на должность члена-секретаря Синода, вернулся в Белград[440]. Таким образом, Венское совещание стало заметным событием для РПЦЗ, но оно отнюдь не завершает, как считает немецкий историк Г. Зайде, первую фазу ее истории[441]. В конце 1943 — начале 1945 г. она в целом соответствовала развитию предыдущих лет. Не изменилась существенно и позиция германских ведомств, в основном и после совещания по-прежнему продолжавших политику изоляции Архиерейского Синода. Скорее можно говорить о завершении первой фазы истории РПЦЗ весной 1945 г. в соответствии со значительными изменениями условий ее существования в послевоенном мире. Также следует опровергнуть высказанную в многотомной «Истории христианства» версию, что в Вене планировалось провести конференцию не только представителей Русской, но и других родственных ей Церквей; а так как на совещании кроме архиереев РПЦЗ присутствовал только один епископ из Белоруссии, то эта инициатива не удалась[442]. На самом деле по замыслу нацистских ведомств состав участников конференции должен был ограничиваться архиереями РПЦЗ, да и то не всеми. Так, митр. Серафим (Соболев) из Болгарии, несмотря на ходатайство митр. Анастасия, в Вену прибыть не смог. А архиепископу Венедикту и архимандриту Григорию удалось приехать потому, что территория их Гродненско-Белостокской епархии непосредственно входила в состав Третьего рейха и они могли относительно свободно передвигаться по Германии без дополнительных специальных разрешений. И, конечно, обсуждение на совещании вопросов возобновления церковной жизни в России и связанной с этим миссионерской деятельностью было инициативой исключительно самих архиереев и противоречило замыслам нацистов. Планы же германских ведомств относительно пропагандистского использования Венской конференции потерпели неудачу. В своей заметке от 31 марта 1944 г. Колреп писал, что развернутая после нее МИД акция с целью побудить балканские Церкви выступить с заявлением против назначения патриархом Сергия не удалась, и подчеркивал: «Является фактом, что принятая на Венской Архиерейской конференции… резко направленная против неканонического присвоения звания патриарха Сергию резолюция в результате не дала желаемого пропагандистского успеха, особенно у автокефальных Церквей Балкан. Ставшие известными высказывания православных архиереев Балкан подтверждают это впечатление»[443]. Далее Колреп указывал, что в результате был избран другой способ воздействия на православных епископов Балкан — через архиереев занятых восточных территорий. С этой целью планировалось в апреле — мае провести 3–4 конференции украинских, белорусских и прибалтийских православных епископов в Риге, Варшаве и Минске с принятием антисергианских и антисоветских резолюций. Эти конференции должно было готовить РСХА по согласованию с Партийной канцелярией, РМО, Министерством пропаганды и Министерством иностранных дел; участие в них эмигрантских архиереев категорически исключалось. Колреп считал, что подобная акция имеет все шансы на успех: «Вернее сказать, мы сейчас имеем возможность побудить епископов и митрополитов к ясному высказыванию мнения за или против большевизма и этим политически включить их в сферу нашего влияния»[444]. 17 апреля МИД переслал резолюцию Рижской конференции германским послам и представителям в 20 европейских государствах. В сопроводительной телеграмме указывалось: «Запланировано по возможности использовать отдельных епископов посредством поездок в балканские страны для прямого воздействия на глав автокефальных Церквей». Подобным образом рассылались и резолюции конференций в Варшаве и Минске[445]. Весной 1944 г. МИД придавал подобной церковно-политической деятельности такое большое значение, что пошел на создание нового подразделения, специально предназначенного для координации ее проведения — информационного бюро XIII. Заседание этого органа должно было проходить раз в две недели. Первое из них состоялось 12 апреля, а второе 4 мая. В ходе обсуждения речь шла в основном об использовании результатов четырех упомянутых конференций русских иерархов[446]. Вся акция согласовывалась с Партийной канцелярией, причем допущение возможности проведения совещаний и заграничных поездок православных архиереев занятых восточных территорий вовсе не означало изменения принципиально враждебного отношения руководства Третьего рейха к Русской Церкви. Это было видно и из комментария посланника Лангмана относительно переговоров с Партийной канцелярией, высказанного на заседании информационного бюро XIII: «При этом речь идет не об изменении принципиальной постановки вопроса, а о практических мероприятиях»[447]. 12 мая в Партийной канцелярии состоялось совещание, на котором было признано целесообразным использование православного духовенства с Востока для пропаганды на Балканах. По его итогам Колреп просил 16 мая ведомство шефа полиции безопасности и СД побыстрее подобрать подходящих священнослужителей. В докладной записке МИД от 15 июня намечались и другие контрмеры советской церковной пропаганде — поездки профессоров-теологов, ранее пресекавшиеся СД, назначение германского евангелического епископа Хеккеля представителем при Константинопольском патриархе, но в очередной раз подчеркивалось: «Кроме того, желательно использование православных русских, но по возможности не царских эмигрантов, которые больше на Балканах не так популярны, и других православных доверенных лиц, которых СД, по-видимому, имеет в своем распоряжении»[448]. Безуспешные попытки проводить пропагандистские церковные акции на Юго-Востоке Европы продолжались до августа 1944 г., затем их пришлось резко свернуть. В связи с общим ухудшением военного положения и приближением советских войск стало не до них. Так и не дошло дело и до посылки священнослужителей из Белоруссии, Украины и России на Балканы. Изменение военного положения самым непосредственным образом сказалось на судьбе Архиерейского Синода РПЦЗ. С первого дня Пасхи начались регулярные воздушные налеты на Белград англо-американских бомбардировщиков, которые приносили большие жертвы и разрушения. Русское духовенство ежедневно обходило с чудотворной Курской Коренной иконой дома прихожан, совершая молебствия. Митр. Анастасий также навещал раненых, хоронил убитых, стараясь после каждого налета разузнать, не пострадал ли кто-либо из его паствы[449]. В это время в посланиях архиереев РПЦЗ при сохранении их антикоммунистической направленности появились новые ноты. Так, проживавший в США архиеп. Виталий (Максименко) в начале 1944 г. писал: «Мы усердно молились об избавлении нашего русского народа от нашествия супостатов, а Русской Церкви — от гонений и от надругательств безбожников… Жестокий враг — германцы уже почти изгнаны русским христолюбивым воинством и оставляют землю русскую, хотя и разоренную. Также и безбожные гонители на Веру Христову в России послабили свое тяжкое иго». При этом митрополит призывал не идти на поводу у антицерковных агитаторов и предостерегал от подчинения патриарху Сергию[450]. В этом отношении интересно обратиться к Рождественскому посланию митрополита Анастасия 1944 года. В нем помимо мольбы к Богу запретить нынешнюю лютую брань, «умирив нашу жизнь», содержатся слова, которые достаточно ясно осуждают политику Третьего рейха: «Уже теперь очевидно для всех, что те, кто зажигал нынешний пожар или радовались его распространению, не могут ни остановить, ни тем более погасить его. Нынешние роковые события развиваются с какою-то неудержимою стихийною силой и готовы увлечь в бездну всех, кто так неосторожно будил зверя в человеке». В то же время митрополит называл коммунистов людьми «с сожженною совестью», которые «везде служат сеятелями лжи и неправды и источником смуты умов»[451]. Ввиду приближения советских войск антикоммунистическая деятельность митр. Анастасия даже усилилась, и в связи с этим его контакты с германскими ведомствами участились. 18 апреля 1944 г. МИД, очень заинтересованный в любых церковных антисоветских акциях, писал своему уполномоченному в Белград о выделении митрополиту в случае необходимости денег и бумаги для выпуски печатных изданий. Правда, 26 мая Бенцлер отвечал, что ему о соответствующей просьбе митр. Анастасия ничего не известно, и Граббе, наоборот, сообщил о практической невозможности издания в Белграде церковной литературы, сославшись на полную загруженность единственной типографии с русским шрифтом заказами охранного корпуса[452]. Архивных документов о передаче Архиерейскому Синоду германских денег найти не удалось, но, согласно косвенным данным, в 1944 г. он все-таки получил единственный раз за годы войны 3000 марок[453]. Скорее всего, в данном случае речь могла идти о материальной помощи РКМ в связи с эвакуацией Синода в Германию. 23 июня 1944 г. митр. Анастасий отправил в РКМ свое последнее письмо с предложениями относительно германской церковной политики, в котором выражалась тревога по поводу ситуации на Украине. Дело в том, что 26 апреля в Белград прибыл эвакуированный из Одессы архиепископ Херсонский и Николаевский Антоний, представивший вскоре Архиерейскому Синоду подробный доклад о церковной жизни в своей и соседней епархиях. В мае митр. Анастасий и архиеп. Антоний отслужили панихиду по экзарху Московской Патриархии в Прибалтике Сергию, митрополиту Волынскому Алексию и всем другим убитым за последнее время большевиками архиереям и священникам (хотя, как теперь известно, к убийствам преосвященных Сергия и Алексия советские власти не имели никакого отношения)[454]. В своем письме митр. Анастасий предостерегал немцев от поддержки неканоничной автокефальной в ущерб законной автономной Украинской Церкви, делая вывод, «что так называемая Украинская автокефальная церковь является группой с настоящим сектантским характером, поддержка которой со стороны германских ведомств никоим образом не рассматривается верующими в качестве признака внимания по отношению к Православной Церкви». К письму руководителя карловчан был проявлен определенный интерес, 31 июля копии его были пересланы в МИД, РСХА, Партийную канцелярию, а 17 августа в РМО[455]. Но никакого реального воздействия оно не оказало. Министерство занятых восточных территорий и далее продолжало поддерживать именно автокефальную церковь. В сентябре 1944 г., за три недели до вступления советских войск в Белград, Архиерейский Синод со своими служащими эвакуировался в Вену. Вопрос о переселении Синода в Германию поднимался еще на Венской конференции в октябре 1943 г., и митр. Серафим (Ляде) подал об этом заявление в германские ведомства. Но его поддержало тогда только РКМ, все остальные заняли отрицательную позицию. 24 апреля 1944 г. уже Бенцлер прислал в МИД телеграмму с предложением об эвакуации Синода, по желанию последнего, в Карлсбад, указав, что его позицию в этом вопросе разделяет не только РКМ, но и белградское СД. Однако ведомство шефа полиции безопасности и СД 25 апреля сообщило своим офицерам в Белграде, что вопрос об эвакуации вообще не может ставиться. В качестве обоснования приводился довод, «что при переселении Белградского Синода в Карлсбад этот город, принимая во внимание большое число восточных рабочих в рейхе, рано или поздно станет местом паломничества православных верующих». МИД считал точно так же; еще 12 сентября 1944 г. он указывал своему уполномоченному в Белграде оставить митр. Анастасия и его сотрудников на месте так долго, как позволит военное положение на Балканах. Эта позиция, помимо ссылок на интересы германской внешней политики, объяснялась необходимостью препятствовать тесным контактам митрополитов Серафима (Ляде) и Анастасия[456]. Во второй половине сентября угроза Белграду со стороны советской армии стала очевидной, и Синод смог наконец при поддержке РКМ, посылавшего тревожные телеграммы в различные ведомства, переехать в Вену. В информационной записке МИД от 19 сентября говорится, что митр. Анастасий в сопровождении 14 персон прибыл в Германию и его нельзя размещать совместно с епископами, эвакуированными из восточных областей. Согласно заметке Колрепа от 22 сентября пригороды Берлина в качестве места размещения отвергались из-за близости к резиденции митр Серафима. Старая политика изоляции Синода и митр. Анастасия лично давала себя знать и за 7 месяцев до крушения Третьего рейха. В конце концов 10 ноября служащие и члены Синода поселились в Карлсбаде, где 11 февраля 1945 г. скончался бывший архиепископ Берлинский и Германский Тихон (Лященко)[457]. В Германии митр. Анастасий несколько раз встречался с генералом Власовым, благословил создание Русской освободительной армии (РОА). 18 ноября 1944 г. митрополит присутствовал в Берлине на торжественном собрании, посвященном провозглашению Комитета освобожденных народов России (КОНР) и 19 ноября выступил в берлинском соборе со словом, посвященном учреждению комитета. В заявлении канцелярии Архиерейского Синода 1947 г. утверждалось, что «в последний момент военных действий» у РКМ возникла мысль о созыве Собора всех зарубежных русских епископов различных юрисдикции «якобы для выражения общего их протеста против угнетения Церкви со стороны советской власти». Далее в заявлении говорится: «За этим формально выстроенным поводом к созыву Собора у правительства, несомненно, скрывались и другие, ему одному известные виды и надежды на Собор русских епископов. В предвидении этого Архиерейский Синод не пошел навстречу желаниям правительства в осуществлении такой задачи. Собор так и не был созван»[458]. Хотя архивные документы на этот счет в просмотренных фондах отсутствуют, теоретически такая попытка со стороны германских ведомств, проявлявших интерес к Русской Церкви вплоть до мая 1945 г., не исключается. В связи с новым приближением советских войск митр. Анастасий и служащие Синода при содействии генерала Власова выехали в Баварию, где их застал конец войны. Подводя итоги, следует еще раз подчеркнуть важность балканского региона для Третьего рейха. Нацистская церковная политика там была в основном направлена на раздробление единства Православных Церквей и установление своего контроля над ними. Большинство этих Церквей действительно в первые годы войны находилось под германским влиянием, но осенью 1943 г. оно было утрачено, и в этой сфере Третий рейх фактически потерпел поражение еще за год до своего военного разгрома в Юго-Восточной Европе. Огромное влияние на ситуацию в балканском регионе оказывало положение Русской Церкви в эмиграции, на занятых восточных территориях и в СССР. РПЦЗ считалась нацистским руководством идеологически враждебной организацией, потому с 1941 г. стала проводиться политика ее полной изоляции, все контакты с Востоком пресекались, хотя, несмотря на запреты, полулегально они все же существовали — в основном в виде отправки в Россию церковной литературы и утвари. С сентября 1943 г. под влиянием военной и внешнеполитической ситуации германские ведомства начали предпринимать безуспешные попытки использовать для воздействия на балканские Церкви архиереев оккупированных территорий и РПЦЗ, при сохранении в основном прежнего недоверия и политики изоляции последней. Венская конференция была в этом плане единственным крупным исключением. Здесь можно увидеть некоторую аналогию с власовской акцией — допущением перед лицом надвигавшегося поражения создания Русской освободительной армии. Но в отношении русского православия нацистские ведомства зашли совсем не так далеко, не позволив начать практическое взаимодействие и возможное объединение его. Враждебность и боязнь Русской Церкви оказались гораздо сильнее, чем даже опасения по поводу Русской освободительной армии. 3 Деятельность Православной Церкви на территории Третьего рейха в 1941–1945 гг. Начало нацистской агрессии против Советского Союза явилось рубежом, существенно изменившим положение Германской епархии РПЦЗ. Хотя Министерство церковных дел пыталось сохранить свой прежний, относительно благожелательный курс, все большую роль в определении церковной политики играли другие принципиально враждебные русскому православию немецкие ведомства, прежде всего канцелярия НСДАП и Главное управление имперской безопасности. Всевозможные ограничения и стеснения вскоре коснулись различных сторон жизни епархии. Но речь фактически шла о большем — полном отказе от прежнего проводимого РКМ курса на включение в епархию всех попадавших в сферу нацистского контроля территорий с перспективой создания в будущем самостоятельной Германской Православной Церкви. Первые заметные коррективы этого курса произошли в 1939–1940 гг. на территории Генерал-губернаторства, но в основном он продолжался до лета 1941 г. и даже по инерции частично еще несколько месяцев. Стремление руководства НСДАП раздробить Русскую Церковь и вообще православный мир на враждующие между собой группировки не оставляло места для каких-либо объединительных тенденций. Это хорошо видно на примере ответа Партийной канцелярии в июне 1942 г. на очередной запрос Министерства церковных дел о создании православного института в Берлине: «Вопрос организации подобного учебного заведения снят с повестки дня военными событиями последнего года на Балканах… Конечно, при определенных условиях именно благодаря православному учебному заведению в Берлине мог бы быть создан центр для совместной работы различных Церквей Балкан, однако следует добиваться не столько единства, сколько гораздо большей степени раздробленности Православной Церкви»[459]. В первых же последовавших после нападения на СССР директивах Гитлера и других руководителей Третьего рейха, в частности и указаниях Восточного министерства от 3 августа, приказах Верховного командования вермахта (ОКВ) от 6 августа и начальника Главного управления имперской безопасности Гейдриха от 16 августа, говорится о полном исключении доступа заграничных священников на территорию оккупированных восточных областей, и содержится фактический запрет расширения Германской епархии РПЦЗ на Восток[460]. Важные изменения произошли и в практической деятельности русского духовенства. На территории Третьего рейха оказалось несколько миллионов их соотечественников — восточных рабочих (остарбайтеров) и военнопленных, — и, несмотря на первоначальные жесткие запреты, православные священники всячески стремились окормлять их духовно. Также различными нелегальными и полулегальными путями оказывалась помощь в возрождении Церкви в оккупированных восточных районах. Преодолевая все ограничения и стеснения, к концу войны, прежде всего за счет притока новой паствы, епархия значительно выросла в количественном отношении. Подавляющее большинство ее священнослужителей честно исполняло свой пастырский долг, даря надежду и утешение в разгар военных действий. Известие о начале войны с СССР вызвало противоречивые чувства у представителей русской церковной эмиграции в Германии. В тот момент наряду с тревогой многие выражали надежду, что следствием военных действий станет свобода Церкви после долгих лет преследований и гонений, а изгнанники смогут вернуться на Родину (поэтому и сам факт вторжения германских войск расценивался скорее положительно). Об этом, по существу, говорилось в послании архиепископа Берлинского и Германского Серафима от 22 июня 1941 г. Но наиболее известной позднее стала опубликованная в берлинской газете «Новое слово» статья известного своей оппозиционностью национал-социализму архимандрита Иоанна (Шаховского) «Близок час»: «Человеконенавистническая доктрина Маркса, вошедшая в мир войной, — войной исходит. „Я тебя породила, я тебя и убью“, — кричит сейчас война большевизму. До каких дней желанных — и подсоветской, и зарубежной — России довелось дожить… Не сегодня-завтра откроются пути свободной жизни, свободного исповедывания веры Христовой, свободных слов о Боге… Промысел избавляет русских людей от новой гражданской войны, призывая иноземную силу исполнить свое предназначение… Сверх человеческого действует меч Господень»[461]. Позднее, в августе 1945 г., архимандрит Иоанн так комментировал сам факт появления и текст своей статьи: «Мне казалось, что мои слова должны ободрить и укрепить те русские сердца, которые впали в это время „в уныние и недоумение“ (Лк. 21: 25), устрашенные огромной, движущейся на русский народ лавиной Германии, ставившей себе целью порабощение народов… Более чем кто-либо, мы видели дух тогдашней Германии и менее кого-либо могли желать военно-политической победы языческой идеологии нацизма в своем собственном доме. Его окончательная победа казалась невозможной именно в силу совершенно утопически им поставленных целей: истребление христианства и в Германии, и в мире… Ничего прогерманского она [статья] не имела и говорила только о том, что „взятие немцами оружия“, по пророчеству о. Аристоклия, есть начало духовного спасения России… Это ободряющее пророчество я и привел в статье своей, отнюдь не предполагая, конечно, что честь возвышения русского духа будет принадлежать германским штыкам… Но немецкий народ все же был призван Промыслом стать хирургом, вернее хирургическим ножом для русского народа, ножом, взрезающим гнойную пленку на глазах русской души… Немцы в отношении русского народа должны были исполнить именно то дело, какое царь Вавилонский Навуходоносор получил от Бога власть исполнить в отношении Израиля. Он стал фактором промыслительного очищения и возвышения израильского народа»[462]. Горячее стремление русской эмиграции вернуться на Родину и участвовать в ее возрождении, в том числе и религиозном (о чем архим. Иоанн писал 14 июля 1941 г. митр. Евлогию в Париж), осталось неосуществленным. Еще до начала войны — 18 июня 1941 г. — начальник гестапо Мюллер разослал во все отделения государственной полиции указ о препятствовании самовольному возвращению эмигрантов — выходцев с великорусской территории из рейха на Восток. За неразрешенное оставление рабочего места и места проживания предусматривался арест[463]. Лишь отдельным эмигрантам удалось попасть в Россию, и то главным образом в качестве переводчиков, призванных на службу в вермахт. Об одном из немногих таких случаев, в частности, сообщала в своем письме архим. Иоанну от 26 сентября 1941 г. Н. Нольде, муж которой, священник М. Лесинг-Масальский, исполнял обязанности переводчика и в то же время крестил в районе Смоленска 60 детей[464]. Сразу же после начала войны против СССР местные власти, нередко видевшие теперь во всех русских врагов, начали ущемлять и церковную деятельность. Глазами одной свидетельницы ситуация в Лейпциге выглядела так: «В 1941 г. эмигрантам было отказано в доме искусства (т. е. „клубе русской эмиграции“), а также в собраниях любого рода. Богослужения продолжались, но среди посетителей неизменно присутствовал представитель гестапо в штатском или в униформе. Я сразу же начала получать повестки в отделение гестапо, где меня снова и снова допрашивали о том, кто (именно) относится к этой церкви… Меня ругали за то, что я, будучи „немецкой девчонкой“, до такой степени забылась, что помогаю врагу, и к тому же обручилась с украинцем… Я уже много лет исполняла обязанности звонарки, и вдруг, во время очередного бесконечного допроса, меня обвинили в том, что я обслуживаю радиостанцию в колокольне… Обыски у меня дома и в церкви ни к чему не привели. А искали у меня большевистскую литературу или приходские списки»[465]. Над русскими храмами в Лейпциге и Дрездене вообще нависла угроза полного закрытия. 25 октября 1941 г. имперский наместник в Саксонии написал министру церковных дел Германии, что он считает необходимым «ввиду нынешних обстоятельств» распустить «Комитет по сохранению русской церкви в Лейпциге» и закрыть оба православных храма. Желая спасти их и ощущая недостаточность лишь собственного воздействия на имперского наместника, Министерство церковных дел обратилось за поддержкой в МИД Германии. В письме государственному секретарю фон Вейцзекеру от 31 октября в качестве главного аргумента против закрытия церквей выдвигались возможные неблагоприятные внешнеполитические последствия: «К вышеуказанным церковным приходам относятся все лица православного вероисповедания независимо от их гражданства, в первую очередь (постоянно) проживающие здесь румыны и болгары, чьи правительства стоят на немецкой стороне… Закрытие православных храмов в Лейпциге и Дрездене послужило бы первым мероприятием подобного рода на всей территории Рейха, включая только что приобретенные районы, и, поскольку именно нынешнее положение дел в Православных Церквах Германии повсеместно является объектом внимательнейших наблюдений, естественно, произвело бы сенсацию и за пределами Рейха»[466]. Расчет Министерства церковных дел оказался правильным — встревоженные чиновники МИД полностью поддержали его позицию и подготовили свое обращение к имперскому наместнику: «Возможное принятие мер против вышеуказанных церковных приходов может очень быстро стать известным за рубежом и, в свою очередь, оказать неблагоприятное воздействие на наши отношения с юго-восточными национальными Православными Церквами, к которым мы имеем внешнеполитический интерес». Это письмо в сокращенном варианте было отправлено в Дрезден 8 ноября 1941 г., а уже 18 ноября в МИД пришло сообщение из РКМ о том, что имперский наместник оставил свой план. Но при этом было заново проведено формирование приходских советов при участии и по согласованию с гестапо[467]. Пресекали немецкие власти и многие благотворительные мероприятия русской церковной эмиграции по оказанию помощи своим соотечественникам в оккупированных восточных районах. Так, неудачей закончилась крупнейшая подобная акция, предпринятая сестричеством Св. Ольги при Владимирской церкви в Берлине. Один из прихожан храма в мае 1946 г. вспоминал, что на призыв о сборе верхней одежды и белья миряне из различных городов Германии откликнулись с огромным энтузиазмом. Были люди, снимавшие с себя буквально последнюю рубашку и отдававшие последний грош. Через несколько дней все приходские помещения были забиты вещами — таким образом было подготовлено 1100 больших ящиков. Уже велись переговоры о покупке продовольствия на собранные 23 000 марок. Дело оставалось лишь за разрешением на отправку[468]. В берлинской русской газете «Новое слово» даже появилось сообщение: «Сестрам будет дана возможность вывезти все собранные вещи в эти районы (к востоку и к северу от Смоленска) и распределить их среди населения. Первая партия груза должна быть отправлена в начале ноября»[469]. Но груз так и не был отправлен. Настоятель Владимирской церкви архим. Иоанн был вызван в гестапо и допрошен о проведенном сборе, после чего последовала реквизиция собранного. Все ящики были забраны нацистской организацией «Зимняя помощь». Удалось отстоять только деньги, которые были использованы потом для помощи восточным рабочим[470]. В то же время Министерство церковных дел по-прежнему стремилось оказывать своеобразное покровительство епархии, порой смягчая наносимые ей удары. Даже в условиях начавшейся войны с СССР 31 марта 1942 г. министерство выделило 3000 марок на реставрацию русской церкви в Висбадене[471]. При этом РКМ по-прежнему считало, что все православные приходы, оказавшиеся на территориях, находящихся под контролем Третьего рейха, должны войти в Германскую епархию. Чаще всего это присоединение, продолжавшееся до начала 1942 г., происходило по инициативе самих приходов. Так, глава православной епархии Богемии и Моравии, епископ Горазд (Павлик), 28 мая 1941 г. обратился к архиеп. Серафиму (Ляде) с прошением о том, чтобы он принял эту епархию «под свою архипастырскую опеку, заботу и защиту как в церковном, так и в государственно-политическом отношениях»[472]. Епархия состояла из 20 приходов с общим числом верующих около 25 000 и до тех пор находилась в юрисдикции Сербской Церкви. Оккупация Сербии сделала невозможными существовавшие прежде церковные связи, и решение еп. Горазда являлось его собственной добровольной инициативой. Как видно из интервью члена Синода Сербского патриархата германским журналистам от 11 сентября 1941 г., он принципиально не возражал против перехода епархии в подчинение архиеп. Серафима, но выражал сомнение в том, что это в германских интересах: «Если бы Немецкая Православная Церковь была автокефальной, то у Чешской Православной Церкви была бы возможность объединиться с Немецкой автокефальной Церковью… Если германское государство не учредит Православную автокефальную Церковь при жизни архиепископа Серафима, то еще неизвестно, каким образом это сможет произойти после его смерти и какую позицию займет Русская Православная Церковь». Местные власти также не были против перехода, о чем имперский протектор в Богемии и Моравии писал 11 сентября премьер-министру в Праге. Окончательное урегулирование вопроса состоялось через 2,5 месяца, о чем РКМ 21 ноября известило МИД[473]. Епископ Горазд сразу установил тесную связь с архиеп. Серафимом, несколько раз приезжал в Берлин, служил в местном русском соборе и даже участвовал там 13 июня 1942 г. в хиротонии епископа Потсдамского Филиппа. В свою очередь владыка Серафим посылал еп. Горазду св. миро, антиминсы и т. д. Примерно в то же время — в конце 1941 г. — осуществилось формальное включение в состав Германской епархии православных приходов в Словакии. В начале XX столетия произошло «национальное пробуждение» русинов на территории Карпат. В 30-е годы на этой земле, где во времена Австро-Венгерской империи не было ни одного православного прихода, насчитывалось около 120 000 православных верующих. Для них была основана епархия под юрисдикцией Сербского патриарха, епископ которой проживал в Прешове и имел титул Мукачевско-Прешовского. Вследствие присоединения территории Карпат к Венгрии 15 марта 1939 г. епархия была разделена государственной границей на две части. Большинство православных приходов отошло к Венгрии, и на территории Словакии, формально провозглашенной независимым государством, осталось лишь 10 приходов Мукачевской епархии, русский монастырь преп. Иова в Ладомировой и две церковные общины юрисдикции митр. Евлогия в Братиславе и Нитре[474]. Уже 4 августа 1939 г. карловацкий Синод заслушал донесение настоятеля монастыря преп. Иова с приложением докладной записки благочинного, протоиерея В. Соловьева, епископу Мукачевско-Прешовскому Владимиру о желательности в данной политической обстановке передачи приходов, расположенных на территории Словакии, под управление архиепископа Берлинского и Германского. В тот же день Синод выразил свое согласие, «если Сербская церковная власть нашла бы осуществление сего желательным»[475]. Но решение этого вопроса затянулось. После нападения Германии на Югославию в апреле 1941 г. епископ Владимир был интернирован, а затем выслан на родину, и православные приходы остались без архипастырского окормления. В ответ на их ходатайства архиеп. Серафим письмом от 16 сентября 1941 г. известил настоятеля монастыря преп. Иова о том, что принимает в свои руки управление словацкими приходами. Евлогианские общины также перешли в его ведение согласно договоренности от 3 ноября 1939 г. 28 ноября 1941 г. архиеп. Серафим обратился в РКМ с письмом о включении словацких православных приходов в Германскую епархию. Министерство ответило согласием, о чем 12 декабря и известило начальника полиции безопасности и СД, а 5 января 1942 г. — Министерство иностранных дел[476]. Два прихода митр. Евлогия на территории Протектората Богемии и Моравии (в Праге и Брно) были присоединены к Германской епархии уже в ноябре 1939 г., сохранив при этом свое юрисдикционное отношение к митр. Евлогию. Подобная ситуация сложилась и в Бельгии после ее оккупации. В этой стране имелось 3 прихода, входивших в Западно-Европейскую епархию РПЦЗ. Ее глава, проживавший в Париже митр. Серафим (Лукьянов), обратился к архиепископу Берлинскому с просьбой взять на себя временное управление данными общинами, указав причину в докладе Синоду от 13 декабря 1940 г.: «В связи с прекращением регулярного железнодорожного сообщения с Бельгией я лишен возможности посещать вверенные мне русские приходы в Бельгии и разрешать на месте вопросы, связанные с легализацией наших приходов и устроением других церковных дел». 31 декабря 1940 г. Архиерейский Синод утвердил передачу общин во временное управление архиепископа Берлинского[477]. На территории Бельгии существовали также и 6 евлогианских приходов, которыми управлял архиепископ Александр (Немоловский). В 1938–1940 гг. он неоднократно в своих проповедях и обращениях к пастве резко осуждал деятельность нацистов. Например, 31 июля 1938 г. в своей проповеди он говорил: «Нам посланы страшные испытания… В Германии жестокий варвар Гитлер уничтожает христианскую веру, одновременно насаждая язычество. Мы молим Бога, чтобы Он спас эту страну от этого ужасного человека, так как там еще хуже, чем в советской России». После оккупации Бельгии 4 ноября 1940 г. гестапо арестовало архиепископа; в наручниках и с нагрудной табличкой с надписью «Враг № 2» его перевели в тюрьму г. Аахена. Оттуда он попал в берлинскую тюрьму. Архиеп. Серафим сумел вызволить владыку Александра (которого даже хотели расстрелять) из заключения, взяв его на поруки и поселив при русском храме в Тегеле, где последний и оставался до конца войны[478]. В своем письме от 26 февраля 1942 г. начальник полиции безопасности и СД следующим образом информировал МИД об этих событиях: «В связи со своей антинемецкой позицией представляющий митрополита Евлогия архиепископ Александр Немоловский был удален из Бельгии и интернирован в Берлин-Тегель»[479]. Митр. Евлогий передал подчиненные ему бельгийские приходы в ведение епископа Сергия Пражского с оговоркой, что соглашение от 3 ноября 1939 г. может применяться и в отношении этих общин. Таким образом, они также вошли в Германскую епархию. Архиеп. Серафим в 1941 г. дважды посетил Брюссель, занимаясь переустройством церковной жизни в бельгийских приходах. В связи с этим он писал 1 декабря 1941 г. в РКМ, что прежняя ожесточенная открытая борьба представителей «карловацкого» и «евлогианского» направлений теперь урегулирована, однако за предшествовавшие годы накопилось много взаимной враждебности, для ликвидации которой необходимо принять определенные меры: «В конце концов я даже в настоящий момент считаю роспуск церковных советов всех православных приходов Бельгии (обеих ориентаций) необходимым. Вместо прежних церковных советов в каждом приходе должен быть назначен один уполномоченный». Владыка просил также разрешить назначить своим представителем в Бельгии протопресвитера А. Шабашева (так как не часто сможет бывать там) и подчеркивал: «Епископ Сергий уже в начале этого года выразил свое согласие касательно предложенной мною реорганизации православных приходов в Бельгии»[480]. Из упоминавшегося письма начальника полиции безопасности и СД видно, что преобразование бельгийских приходов было проведено, А. Шабашев назначен представителем владыки для карловацких общин, а для приходов юрисдикции митр. Евлогия в качестве такого представителя предусматривался священник А. Грипп-Киселев. Следует упомянуть, что в январе 1942 г. в РКМ поступило заявление Комитета по строительству русской церкви — памятника Николаю II и другим жертвам большевистского террора в Брюсселе — с просьбой оказать денежную помощь в размере 10 320 марок на завершение отделки храма. 14 февраля 1942 г. министерство переслало это заявление в МИД с просьбой выделить средства, «если это в германских интересах». На запрос своего начальства представительство МИД в Брюсселе 2 апреля 1942 г. ответило, что не возражает по поводу оказания помощи в строительстве церкви, но негативная позиция РСХА помешала выделению денег[481]. Кроме православных бельгийских и чехословацких приходов в Германскую епархию еще до лета 1941 г. вошли 9 русских и 7 украинских общин на бывшей территории Польши, включенной в состав Третьего рейха, три прихода в Судетском округе, приход в Люксембурге, две общины в Лотарингии и два церковных прихода в Вене. Таким образом, в конце 1941 г. Германская епархия включала в себя 77 приходов, 14 богослужебных мест и один монастырь. Все эти преобразования получали полное одобрение руководства РПЦЗ. Митр. Анастасий 20 января 1942 г. писал архиеп. Серафиму: «…прежде всего, радуюсь тому, что так успешно идет там Ваша работа по объединению. Дай Бог, чтобы предстоящее епархиальное собрание закрепило это объединение и успешно разрешило вопросы, связанные с новой организацией епархии»[482]. Проходившее 29–31 января 1942 г. в Берлине первое и последнее во время Второй мировой войны епархиальное собрание стало важным этапом в истории Германской епархии. В его работе участвовали представители 37 важнейших приходов, в том числе почти всех из 13 евлогианских. Председателем собрания был архиепископ Серафим, который в своем докладе осветил историю развития епархии, отметив: «Со стороны Рейхсминистерства церковных дел было проделано все возможное для того, чтобы укрепить нашу епархию как внутренне, так и внешне, а также чтобы обеспечить ее прочность. Многократно нам оказывалась материальная помощь, к примеру, нам предоставили большую сумму на работы по ремонту храмов»[483]. Заметную роль в работе собрания играл благочинный приходов русского Западно-Европейского экзархата юрисдикции патриарха Вселенского в Германии архим. Иоанн (Шаховской), избранный одним из 4 заместителей председателя. Он предложил организовать комитет, задача которого должна была заключаться в сборе богослужебных принадлежностей для приходов на освобожденных восточных территориях. На третий день заседаний архимандрит прочитал обширный доклад на тему «Забота о спасении душ в наше время». Согласно представленному в РКМ и опубликованному протоколу собрания архим. Иоанн «указывал на сложности пастырского окормления военнопленных». Говоря же о роли пастыря в условиях того времени, благочинный подчеркнул: «Второй важной задачей является соблюдение христианской истины и защита Церкви от антихристианских учений и теорий. Критерием для проверки всего должно служить Слово Божие. Священник также должен оберегать Церковь от вмешательства в политику и бороться против привнесения политики в Церковь… Церковь не должна быть орудием для мирских целей»[484]. Прав российский историк А. Никитин, отмечавший в своей монографии, что «те, кто знал и сочувствовал внутренней позиции о. Иоанна, легко могли увидеть в его словах об „антихристианских учениях и теориях“ критику как национал-социализма в целом, так и расовой теории»[485]. По вопросу о духовном окормлении военнопленных в неблагоприятном для властей духе высказался и архиеп. Серафим. Выступавшие на собрании сообщали также о других случаях ограничений и стеснений со стороны нацистских властей. Так, Е. Васильев сообщил, что в г. Калише дети русского происхождения были исключены из немецких школ. Занятия по Закону Божию с ними проводились отдельно. Особенно неблагоприятная ситуация существовала в Вартегау, избранном руководством НСДАП в качестве «испытательного полигона» для опробования антицерковной политики по отношению ко всем христианским конфессиям. Как сообщил собравшимся архимандрит Герман, в Вартегау православным общинам был запрещен сбор пожертвований[486]. Характерной чертой собрания являлся подлинно пастырский подход. Это было особенно заметно при обсуждении вопроса об участии в церковном возрождении на оккупированных территориях. Для этой цели предлагалось создать особый миссионерский комитет, организовать религиозно-философские кружки для подготовки апологетов, наладить издание молитвенников, изготовление крестиков и т. д. Без каких-либо конфликтов проходило обсуждение очень сложной и горячей украинской проблемы. Представитель прихода из Лодзи П. Сологуб выразил следующие претензии и пожелания: «1) Необходимо создать благочиние, которое будет охватывать все украинские приходы… 2) В тех районах, где проживает много украинцев, должны быть созданы новые приходы. 3) В тех районах, где сохранилось церковное имущество, ранее принадлежавшее Православной Церкви бывшей Российской империи… украинские приходы имеют право претендовать на 50 %-ную его долю. 4) Богослужения на украинском языке должны быть допущены там, где количество украинцев значительно… 5) Назначение украинского разъездного священника для окормления украинцев, проживающих в таких поселениях, где нет украинских приходов… 6) Для украинских приходов на территории Германии должен быть разработан свой устав». Все эти предложения были приняты епархиальным собранием, что объясняется влиянием архиеп. Серафима. В протоколе записано, что А. Михайловский из Вены даже заявил, что «он впервые является свидетелем того, как русские и украинцы подходят к церковным вопросам в духе братской любви»[487]. Среди важнейших резолюций, принятых собранием, следуем указать и решение обратиться «в соответствующие органы с ходатайством об организации Среднеевропейского митрополичьего округа и назначении архиепископа Серафима его главой», а также резолюцию № 3: «Архиерейскому совету православной епархии Германии поручается безотлагательно организовать Епархиальный Миссионерский комитет. В обязанности Епархиального Миссионерского комитета будут входить следующие задачи: издание религиозной литературы, в особенности апологетического содержания, и ее распространение среди населения освобожденных от советской власти районов; изготовление нательных крестиков, сбор богослужебных сосудов и т. д. для нуждающихся православных приходов на освобожденных восточных территориях…». Кроме того, архиеп. Серафима просили «организовать православное окормление русских и украинских военнопленных и обратиться по этому поводу с очередным обоснованным прошением в соответствующие ведомства». Эта резолюция, как и решение о создании религиозно-философского кружка, «для того чтобы участники этого кружка позднее могли успешно трудиться у себя на родине на поприще религиозного и морального просвещения», из-за сопротивления немецких властей в основном выполнены не были. Для умиротворяющей деятельности архиеп. Серафима было характерно, что он откорректировал список из 8 кандидатов в члены архиерейского совета, избранных на собрании, исключительно по своей инициативе включив в него двух активных представителей евлогианской общины — священника Сергия Положенского и старосту храма Св. Владимира в Берлине Н. Васильева. В марте 1942 г. все кандидаты были утверждены РКМ — такое санкционирование со стороны властей являлось в нацистской Германии обязательным актом[488]. В соответствии с резолюцией епархиального собрания карловацкий синод 26 мая 1942 г. принял решение о преобразовании Германской епархии в Среднеевропейский митрополичий округ, в состав которого вошли церкви в Германии, протекторате, Бельгии, Словакии и Люксембурге. Митрополитом был назначен архиеп. Серафим. Об этом решении 27 мая митр. Анастасий написал в РКМ, и 4 июня министерство отправило архиеп. Серафиму ответ о своем полном согласии. Такой быстрый ответ объясняется тем, что РКМ, действуя в соответствии со своей концепцией, сумело еще раньше получить согласие на утверждение архиеп. Серафима в качестве митрополита у уполномоченного фюрера по делам всеобщего духовного и мировоззренческого обучения и воспитания НСДАП А. Розенберга и у начальника полиции безопасности и СД. Об этом 24 апреля 1942 г. министерство известило МИД[489]. Вероятно, получить такое согласие было непросто, так как Розенберг относился враждебно к РПЦЗ и митр. Серафиму лично. 13–14 июня 1942 г. в Берлине состоялись торжества по поводу открытия митрополичьего округа. В эти дни также была проведена хиротония настоятеля Берлинского собора архим. Филиппа (Гарднера) во епископа Потсдамского, второго викария Германской епархии. В хиротонии помимо митр. Серафима участвовали епископы Горазд, Сергий Пражский и Василий Венский. Митр. Анастасий также очень хотел приехать в Берлин для участия в акте открытия митрополичьего округа и хиротонии, о чем он писал 29 апреля 1942 г. митр. Серафиму. Однако, проводя политику изоляции карловацкого руководства, немецкие власти отказали митрополиту в получении визы на проезд из Сербии в Германию[490]. 11 июня митр. Анастасий назначил митр. Серафима членом своего синода. Судя по сохранившейся в синодальном архиве переписке, их связь, несмотря на различные препятствия, была регулярной и достаточно тесной. Эта переписка опровергает утверждение германского историка К. Геде о том, что митр. Серафим стремился к независимости от карловацкого синода[491]. Митрополит Берлинский и Германский все свои важнейшие решения согласовывал с митр. Анастасием, и каких-либо явных конфликтов между ними не было, хотя стремление помешать этим контактам со стороны немецких властей, несомненно, присутствовало. Правитель дел синодальной канцелярии Граббе позднее писал: «Теперь нам сделалось понятным, почему нам было так трудно сноситься с архиепископом, потом митрополитом Серафимом в Германии. Они [нацисты] совсем не хотели, чтобы он был слишком связан с нами, но и ему самому тоже не особенно позволяли сноситься с властями по церковным делам, особенно на оккупированном Востоке»[492]. В современных работах представителей РПЦЗ даже упоминается, что митр. Серафим отказался выйти из подчинения митр. Анастасия, как того хотели немцы. Это утверждение, однако, представляется сомнительным. Бесспорно, чиновники РКМ желали отделения Среднеевропейского митрополичьего округа и создания на его базе автокефальной Германской Православной Церкви, но, вероятно, лишь в перспективе, после окончания войны. Каких-либо следов попыток осуществить этот план (с которым не были согласны другие, гораздо более влиятельные, немецкие ведомства) в 1942–1945 гг. в архивных документах не обнаружено. В первой половине 1942 г. произошло последнее территориальное расширение епархии митр. Серафима. В ответ на обращение местного духовенства 15 января 1942 г. он издал указ о принятии 5 русских общин в Венгрии в административное управление и учредил там свое представительство. 6 марта венгерское Министерство культуры утвердило полномочия последнего, а 8 июня 1942 г. об утверждении положения о представительстве сообщил в своем письме митр. Анастасий. К лету 1944 г. число русских приходов в Венгрии возросло до 7, и кроме того было образовано 16 более мелких общин и подобщин[493]. Число же православных мирян епархии в начале 1942 г. уже составляло около 130 000, в том числе, согласно докладу митр. Серафима в Министерство церковных дел от 3 октября 1940 г., на довоенной территории рейха — 15 000, в бывшей Польше — 14 750, в протекторате — 30 000, в Австрии — 2000 и 500 в Данциге[494]. А вскоре в Германию хлынул миллионный поток восточных рабочих, и паства митрополита увеличилась во много раз. Дальнейший же территориальный рост митрополичьего округа был прекращен указами нацистских ведомств. Так, в оперативном приказе Гейдриха от 16 августа 1941 г. говорилось о запрете присоединения к Германской епархии приходов отходящего к Третьему рейху Белостокского и Гродненского округа: «О передаче в юрисдикцию архиепископа Берлинского и Германского Серафима отходящих к Восточной Пруссии районов не может быть и речи»[495]. Этот запрет, как и недопущение карловацких священнослужителей РПЦЗ на оккупированные восточные территории, достаточно строго выполнялся на протяжении всей войны. С образованием митрополичьего округа остро встал давно назревший вопрос о создании в Берлине православного журнала. Выходившее в Словакии периодическое печатное издание «Православная Русь» еще в январе 1942 г. призвало к выпуску журнала «Церковная истина»: «Этот журнал должен выходить ориентировочно в Берлине при участии именитых православных богословов и писателей. Православное духовенство, проживающее в западноевропейских и центральноевропейских государствах, призвано защищать и проповедовать истину Православной Церкви». В то же самое время данный орган печати послужил бы сплочению православных христиан в оккупированной России[496]. В своем докладе на епархиальном собрании в Мюнхене 16 июля 1946 г. митр. Серафим так охарактеризовал существовавшую в годы войны ситуацию: «Было у нас намерение издать научно-богословский журнал, но на многократные ходатайства о выдаче надлежащего разрешения мне было неизменно отказано, а в ответ на последнее (четвертое) ходатайство мне было вручено даже запрещение. Тогда в сотрудничестве с о. прот. К. Гаврилковым я решился на издание известных вам „Распоряжений и сообщений“. Но журнал носил полулегальный характер, — его не запрещали, а лишь терпели, — и распространение его шло только в пределах храмов»[497]. Таким образом, с июня 1942 по ноябрь 1944 г. в Берлине выходил на русском языке ежемесячный официальный орган «Сообщения и распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима, митрополита Берлинского и Германского и Среднеевропейского митрополичьего округа». Этот журнал старался освещать и церковную жизнь в оккупированных районах и поэтому представляет собой ценнейший источник по церковной истории времен Второй мировой войны. Оказание помощи церковному возрождению в России стало одним из важнейших направлений деятельности митрополичьего округа. В докладе от 16 июля 1946 г. митр. Серафим подчеркивал: «Но зато светлым, радостным фактом является то, что наша православная епархия в Германии оказывала щедрую помощь и поддержку православному населению и православному духовенству в областях, которые в те годы были заняты немецкими войсками. Туда мы посылали св. антиминсы, св. миро, церковные сосуды, богослужебные книги, иконы, крестики и т. д. Был установлен даже сбор одежды, но на все собранные вещи государство наложило свою руку; куда попали эти вещи, мы не знаем. Но св. антиминсы, св. миро и т. д. достигали места назначения… Благодаря неустанным трудам и энергии о. архимандрита Иоанна и о. прот. А. Киселева нам удалось наладить книжное издательство и устроить склад книг, икон и т. д. Между прочим, нами были изданы полная Библия на русском языке, св. Евангелие от Иоанна, молитвослов и другие книги и брошюры»[498]. Митрополит отмечал, что в отправке богослужебных предметов в Россию ему оказывали помощь другие Православные Церкви. Действительно, например, в сербской газете «Ново Време» от 6 декабря 1941 г. говорилось, что по общественной инициативе для русских территорий уже собрано 4250 икон и Библий. А 12 августа 1942 г. митр. Серафим в своем письме митр. Анастасию отмечал, что Болгарский Синод предоставил в его распоряжение 1 кг св. мира и 100 антиминсов, которые уже отправлены на восток. Здесь же говорится, что в Россию было послано несколько тысяч крестиков, изготовленных в Германии и Бельгии. Из выступления бельгийского протопресвитера А. Шабашева на епархиальном собрании 29 января 1942 г. также известно, что к этому времени уже было изготовлено 8000 нательных крестиков с надписью «Боже, спаси Россию». В письме же от 9 ноября 1942 г. митрополит Берлинский сообщал митр. Анастасию, что отправил по назначению около 400 освященных антиминсов и 120 неосвященных (последние — в Киев)[499]. Посылка антиминсов была особенно важна, так как без них было невозможно освятить возрожденные храмы. Митр. Серафим старался как можно более активно использовать свое влияние в Православных Церквах союзных с Германией стран — Болгарской и Румынской. Эти контакты служили своеобразной защитой от нападок нацистских властей. Но те на помощь церковному возрождению в России все равно смотрели с подозрением и нередко налагали различные ограничения и запреты. Из письма митрополита от 12 декабря 1942 г. видно, что церковные принадлежности пересылались в то время главным образом в почтовых отправлениях, вес которых не мог превышать 100 г. Помощь фактически носила полулегальный характер, и из гестапо делались по этому поводу неоднократные предупреждения[500]. Вся переписка митр. Серафима, архим. Иоанна и некоторых других русских священников негласно изучалась и копировалась гестапо. Значительная часть этих фотокопий уцелела и находится сейчас в Российском государственном военном архиве. Просмотр хранящихся там писем за январь — ноябрь 1942 г. из Николаева, Днепропетровска, Смоленска, Латвии, Эстонии и т. д. показывает, что помощь церковными принадлежностями и литературой оказывалась достаточно широко и имела важное значение[501]. Особенно энергичную и широкомасштабную деятельность по распространению религиозной литературы развернул монастырь преп. Иова. На его истории следует остановиться более подробно. Эта обитель в виде типографского монашеского братства была основана в 1923 г. в восточной части Словакии архимандритом (позднее карловацким архиепископом) Виталием (Максименко). С 1928 г. здесь начала издаваться газета «Православная Русь», которая распространялась в 48 странах, с 1935 г. также начал выпускаться детский журнал «Детство и юность во Христе», а в 1939–1940 гг. выходил и богословский журнал «Православный путь». С 1937 г. обитель развернула миссионерскую деятельность по распространению православия в крае, ежегодно принимая 2000–3000 богомольцев. Осенью 1940 г. была предпринята попытка открыть двухгодичные пастырско-богословские курсы с целью подготовки священников и иноков-миссионеров для будущей освобожденной России. Руководителем их Архиерейский Синод назначил настоятеля монастыря, архимандрита Серафима (Иванова). Была произведена запись учащихся. Приезду некоторых участников помешала разгоравшаяся война, но курсы все же просуществовали до 1944 г. К 1941 г. братия вместе с послушниками насчитывала 30 человек, которые трудились в трех отделах — типографском, издательском и иконописном. До нападения Германии на Сербию монастырь находился в непосредственном ведении карловацкого синода, но затем связь с ним резко осложнилась. 10 апреля 1941 г. духовный собор обители постановил просить архиеп. Серафима о покровительстве, и в сентябре монастырь перешел под управление митрополита, который в апреле 1942 г. оставил ему право ставропигии[502]. Активная издательская и миссионерская деятельность братства еще до начала войны с СССР вызывала сильную тревогу у немецких властей. 23 октября 1940 г. Главное управление имперской безопасности отправило специальному уполномоченному при немецком посланнике в Братиславе штурмбаннфюреру СС Хану письмо по поводу проводимой монастырем потенциально опасной для Германии панславянской деятельности: «Было установлено, что панславянские круги внутри Православной Церкви на территории Генерал-губернаторства поддерживают тесные связи с Владимировским [Ладомировским] монастырем в Словакии. Настоятель монастыря архимандрит Серафим руководит русофильской православной церковной деятельностью в восточном пространстве… Главным образом миссионерская деятельность направлена на такие районы, как Восточная Словакия, карпатская часть Украины и Лемковщина в Генерал-губернаторстве… Этот центр панславянской православной миссионерской деятельности поддерживает связь с Берлинским архиепископом Серафимом… Так как возникло подозрение, что эти русофильские течения могут быть каким-либо образом связаны с просоветскими движениями, а, кроме того, поскольку в Краковском округе наблюдались сильные волнения среди украинского населения, просим собрать более точные сведения о Владимировском монастыре и объеме его деятельности»[503]. Хан исполнил данное ему поручение и 5 декабря посетил братство. В его ответном письме в РСХА 15 декабря 1940 г. отвергалась версия, что появившиеся в Словакии коммунистические листовки напечатаны в монастыре, который ведет пропаганду не в «московском», а в царском духе: «Теперь становится ясным, что Ладомировский монастырь станет опорным пунктом Российской империи, своего рода подготовительным и сборным пунктом для будущего царской России в том случае, если ситуация начнет развиваться таким образом, а также если благодаря чрезвычайно притягательному влиянию этого монастыря русские и украинские эмигранты начнут собираться и усмотрят в стремлениях украинцев к самостийности „жало в собственной плоти“». Хан также отмечал, что если в Словакии и дальше будут применяться террористические методы против украинцев, то монастырь может значительно расширить свое влияние[504]. Так как основное направление деятельности братства оценивалось негативно, то чинились и всевозможные помехи распространению его периодических изданий на территории Третьего рейха. Поначалу, 29 января 1941 г. отдел прессы при правительстве Германии, а 19 февраля также и Министерство церковных дел, разрешили ввоз этих изданий. Но когда монастырь связался с Обществом по торговле иностранными изданиями, то оно, вероятно по указу РСХА, 4 апреля сообщило издателям, что их желания «не могут быть удовлетворены по принципиальным соображениям». На новый запрос последовал повторный отказ от 1 августа 1941 г. Архим. Серафим (Иванов) писал 4 августа в немецкое посольство в Братиславе, что приходится отправлять «Православную Русь» в Словакию по почте, причем газета доходит до получателей только в Берлин и в Вену, и то нерегулярно, а в провинциальные города и на территорию протектората вообще не попадает[505]. Вскоре после начала войны с СССР от своего разрешения отказался также и отдел прессы. 17 ноября 1941 г. он известил МИД, что начальник полиции безопасности и СД запретил ввоз на территорию рейха и в оккупированные районы религиозных периодических изданий, печатаемых в Словакии. Эти издания попадали под действие запрета на русскую эмигрантскую литературу, изданного отделом прессы с согласия МИД 12 октября 1941 г.[506]. Наложенный начальником полиции безопасности и СД запрет касался и оккупированных территорий. Начало войны между Германией и СССР было воспринято иноками братства как сигнал для практической работы по возрождению Русской Церкви. 22 июня духовный собор обители постановил: «…оставить образы русских святых в церкви на все время войны и во все это время совершать перед ними ежедневно молебен Спасителю, Божией Матери и всем русским святым; всем мантийным монахам ежедневно творить по 25 поклонов с молитвой: „Господи Иисусе Христе, спаси Россию и воскреси святую Православную Русь“»[507]. 16 сентября 1941 г. настоятель писал архиеп. Серафиму, что посетивший монастырь барон Каульбарс согласился взять с собой в Россию в качестве корреспондента «Православной Руси» своего личного знакомого иеромонаха Иова. Последнего снабдили антиминсом и священными сосудами для совершения богослужений, а также дали для распространения 2 тюка книг, иконок и газет. Так как в это время была надежда на возможность перенесения всей деятельности братства в Россию, архимандрит Серафим указывал: «Мы продолжаем спешно готовить для освобождающейся Русской Церкви миссионерскую литературу, а попутно и сами готовим себя для миссионерской работы там. От нашего аввы Владыки Виталия [проживавшего в США] мы имеем уже благословение при первой возможности перенести нашу миссионерскую работу в Россию». Подобное разрешение было получено и от митр. Анастасия, который при встрече в Белграде в марте 1943 г. с архим. Серафимом указал ему: «При работе в России стараться сохранить подчинение Заграничному Синоду, если же это будет не полезно, подчиняться митр. Алексию [главе Украинской автономной Церкви], но ни в коем случае не митр. Сергию»[508]. Однако поездка иеромонаха Иова оказалась одним из немногих исключений — переселение братства на оккупированные восточные территории допущено не было. И все же монастырь, резко увеличив объемы своей издательской деятельности, смог существенно помочь церковному возрождению на Родине. С 30 октября 1941 г. «Православная Русь» стала выпускаться со специальным приложением, которое определялось как «первый дар русских за пределами России освобожденному от большевизма отечеству». По просьбе архиеп. Серафима это приложение и брошюры, предназначенные для России, решено было печатать в новой орфографии, уже ставшей привычной для жителей бывших советских территорий. Обстановку в монастыре того времени хорошо передает письмо жительницы Словакии Е. Сомовой в Швейцарию, вскрытое в Вене и пересланное для сведения ОКВ: «Как же это прекрасно! Монахов здесь не так много, всего 12 человек, зато количество помощников, а также послушников гораздо больше. Все они трудятся для России. Проводятся курсы для священников. Типография печатает книги с целью проповедования Евангелия, а также распространения его в России»[509]. Несмотря на запрет, «Православная Русь» «всеми правдами и неправдами» попадала в оккупированные восточные районы, прежде всего при помощи русских переводчиков и солдат-русинов, служивших в словацких подразделениях в составе вермахта. В одной из послевоенных кароловацких брошюр об этом говорилось следующим образом: «Немцы строжайше запрещали отправку какой бы то ни было литературы в занятые ими области. Но благодаря тому, что население России за духовную литературу щедро вознаграждало людей, приносивших ее, многие солдаты словацкой армии перед отъездом на фронт приходили в монастырь преп. Иова и, получая там религиозные издания, передавали их населению в занятых немцами областях, а монастырь получал трогательные благодарственные отклики даже из-под Сталинграда»[510]. Стараясь использовать любые возможности для распространения духовной литературы, братство обратилось в апреле 1942 г. с предложением содействия в снабжении ею даже к главе Румынской православной миссии в Транснистрии. Вторым главным регионом распространения печатной продукции обители стала Германская епархия. В середине 1942 г. архиеп. Серафим сумел добиться отмены общего запрета на ввоз изданий монастыря на территорию Третьего рейха, протектората, Бельгии, Голландии и Сербии. Вскоре Епархиальный миссионерский комитет передал типографии братства два крупных заказа — на печатание 60 000 кратких молитвенников и 300 000 Евангелий от Иоанна. Они предназначались для распространения среди восточных рабочих и военнопленных. Кроме того монастырь издал и другие Евангелия, 5000 требников в 4 частях, церковные календари и большое количество брошюр религиозно-нравственного содержания. Об объемах типографской деятельности можно судить по тому, что в январе 1943 г. настоятель ходатайствовал в Братиславе о получении очередного разрешения на вывоз из Словакии 4,5 тонн литературы. Для осуществления такой работы нужны были большие деньги, и они были получены от Болгарской Православной Церкви. Первый взнос в 300 000 левов поступил в июле 1942 г. через митрополита Берлинского. В знак благодарности в обители на 1 000 Евангелий сделали надпись «Дар освобожденной Русской Церкви от братской Болгарской Церкви». В дальнейшем из Болгарии были получены еще два крупных пожертвования в марте и ноябре 1943 г. на общую сумму 960 000 левов[511]. Помимо выпуска литературы в монастыре также изготовляли и необходимые для возрожденных российских церквей антиминсы. Так, 24 декабря 1941 г. настоятель писал архиеп. Серафиму, что вышлет ему вскоре еще 20 антиминсов для освящения и просит 5 из них вернуть обители. Общее количество изготовленных антиминсов было значительным. Только в августе 1942 г. было закуплено полотно для производства 500. Осенью 1943 г. было изготовлено 400 антиминсов[512]. В конце 1942 г. было получено разрешение на ввоз в рейх «Православной Руси». При этом германские власти поставили условия: «Уличная продажа была строго запрещена, а разрешено исключительно распространение по подписке и продажа внутри православных церквей». Но использовать это послабление удавалось недолго. С 10 января 1943 г. издание «Православной Руси» было вообще прекращено словацкой администрацией по требованию немецких властей (или, подругой версии, «из-за недостатка в стране бумаги»). Вместо газеты братство стало издавать сборники «Летопись Церкви» и «Жизнь Церкви» с текущими церковными материалами[513]. В появлении запрета, возможно, сыграли свою роль и внутрисловацкие обстоятельства. Еще в сентябре 1941 г. правительство выразило пожелание, чтобы Православная Церковь в этой стране, если уж ее нельзя сделать самостоятельной, была некоей автономной единицей, более опосредованно входящей в РПЦЗ. На этой почве порой возникали конфликты с русским духовенством. Так, 8 сентября 1942 г. немецкое посольство сообщало в Берлин: «Архимандрит Нафанаил Ладомировский несмотря на неблагосклонную позицию правительства пытается основать епископскую кафедру в Прессбурге [Братиславе], чтобы таким образом содействовать распространению Русской Церкви. В качестве епископа он рассматривает себя самого. Если же этому плану не суждено осуществиться, то он собирается основать епископскую кафедру к Вене и оттуда окормлять Словакию»[514]. Осуществить этот план не удалось. В сентябре 1942 г. словацкое правительство потребовало введения должности администратора с назначением на нее гражданина Словакии, которому должны подчиняться местные православные священники. Вскоре администратором был назначен благочинный русских приходов протоиерей В. Соловьев. Он оставался в этой должности до 7 сентября 1944 г., затем указом митр. Серафима был уволен и запрещен в священнослужении, а на его место назначен игумен Савва (Струве) из монастыря преп. Иова[515]. Первая попытка добиться возобновления выхода газеты, предпринятая настоятелем в январе 1943 г., оказалась неудачной. Рассказывая об итогах своей поездки в Братиславу на заседании духовного собора обители от 1 февраля 1943 г., архим. Серафим обрисовал «положение как серьезное: на Православие нажим. Священники лишаются подданства. Об открытии „Православной Руси“ не может быть и речи». Весной 1943 г. власти получили донос, что монахи якобы «воспитывают детей из словацких сел в русском духе и действуют во вред словацкому государству». Разбираться в его обоснованности в обитель приехала полиция, устроившая допросы насельников. Но в мае 1943 г. братству все-таки удалось возобновить выпуск «Православной Руси», который продолжался беспрерывно вплоть до эвакуации обители в августе 1944 г. При этом запрет на ввоз газеты, как и другой духовной литературы, в оккупированные восточные области оставался вплоть до кони войны[516]. Монахи, как могли, старались помочь и восточным рабочим. В 1942 г. они стали встречать на словацких станциях впервые появившиеся эшелоны с людьми, насильно угоняемыми на работы в Германию. Их снабжали едой, крестиками, духовной литературой. Потом от этих восточных рабочих приходили в обитель сотни страшных писем о жизни в Третьем рейхе, которые частично публиковались. В ноябре 1942 г. в монастыре стали появляться первые люди, бежавшие из лагерей военнопленных или с принудительных работ. Их сначала оставляли жить в обители, а когда с весны 1943 г. стали приходить десятки бежавших из плена советских юношей, то этих людей монахи начали устраивать, используя свои связи, на службу в различные учреждения и хозяйственные предприятия. Таким образом за лето 1943 г. через монастырь прошло 40 человек. Осенью же вышел новый закон, по которому Словакии запрещалось давать у себя приют беженцам из Украины и России без специального германского разрешения, но братство по-прежнему помогало им, выдавая за беглецов из Венгрии, Румынии и Сербии. Вскоре по требованию немцев в Словакии был создан лагерь для пойманных беглецов, не сумевших достать необходимых документов, на 105 человек. Архимандриту Нафанаилу удалось устроить там временную церковь и трижды провести богослужение, но затем всех заключенных словаки выдали Германии. Спасение беглецов продолжалось и в 1944 г.; в это время при помощи монахов на работу в различные места уже было устроено более 100 человек. Оказывало братство и денежную помощь. Например, получив в апреле 1943 г. деньги за свою литературу, посланную в Германию, монастырь пожертвовал их на строительство православной церкви в с. Медвежьем и часовни в с. Порубная. А 24 сентября 1943 г. духовный собор постановил выделить 15 % всех своих средств на нужды русских, пострадавших при бомбардировке Берлина[517]. 31 июля 1944 г., ввиду приближения советских войск, по указанию митр. Анастасия большая часть братии покинула обитель и переселилась в Братиславу, где устроила временную церковь преп. Иова и иноческое общежитие. Но в монастыре все же остались 6 монахов с возведенным в сан архимандрита Саввой (Струве) во главе. Даже в этих условиях монахи в Братиславе по многочисленным просьбам мирян смогли напечатать 1000 церковных календарей на 1945 год и один номер «Православной Руси». Больше всего иноки беспокоились о судьбе духовных книг, которых оставалось на складе еще более 50 тонн. В конце концов их удалось отправить в трех вагонах в Германию в надежде на спасение. Но два вагона сгорели при бомбардировках в Карлсбаде и Ульме, а третий достался советским войскам в Вене. Здание монастыря также сильно пострадало от бомбардировки, но закрыли обитель в Ладомирове уже новые чехословацкие власти в 1946 г., после кончины архим. Саввы (церковь сохранилась и в наши дни служит приходским храмом). В январе 1945 г. братство выехало из Братиславы в Германию, а 18 мая 1945 г. в составе 17 человек прибыло в Швейцарию[518]. Деятельность монастыря преп. Иова в годы войны представляет собой уникальное явление, ставшее возможным потому, что Словакия формально являлась самостоятельным государством и нацистские власти не могли прямо вмешиваться в события, происходившие на ее территории. Но и на территории Третьего рейха русские священнослужители, хотя и в меньших объемах, также выпускали духовную литературу. Так, в 1941 г. удалось осуществить издание полного текста Библии и, кроме того, отдельно Нового Завета и Евангелия от Марка. Архим. Иоанн позднее вспоминал, что одна из типографий в Лейпциге согласилась принять заказ, но при условии предоставления из Министерства церковных дел удостоверения, что Библия нужна «для богослужебного употребления». В то время нацистские власти уже не разрешали печатать Библию. Необходимый документ удалось добыть из министерства благодаря личному знакомству с одним его чиновником жене известного германского профессора-экономиста В. Сомбарта, прихожанке берлинского Свято-Владимировского храма. Фактически все книги выпускались в обход цензуры. Тайком от властей (металл — военное сырье) изготовлялись нательные крестики, печатались иконки[519]. В дальнейшем все это рассылалось и раздавалось в основном бесплатно. 19 ноября 1942 г. Епархиальный миссионерский комитет во главе с архим. Иоанном выпустил объявление о том, что он высылает желающим Евангелия от Марка и Иоанна, а также православные молитвословы. Только в Мюнхен, например, настоятелю местного прихода игумену Александру (Ловчему) в сентябре 1942 — январе 1943 гг. было послано 600 Евангелий, 50 Библий, 600 крестиков и 300 иконок. Следует отметить, что архим. Иоанн давно был известен своей неутомимой деятельностью. Еще в 1930-е гг. он возглавлял Православное миссионерское издательство «Белая Церковь» (Париж — Берлин). Кроме того, этот пастырь опубликовал целый ряд богословских и религиозно-философских статей, и его ежегодные отчеты о жизни прихода всегда включали обстоятельное «слово к пастве»[520]. Но пример архим. Иоанна не был исключением. Издательской и миссионерской деятельностью активно занимались также берлинский протоиерей А. Киселев, настоятель прихода в Сосновицах К. Гаврилков и другие. Например, о. Александр Ловчий осенью 1941 г. в Мюнхене начал еженедельно выпускать «Воскресный листок» со своими проповедями. В декабре 1941 г. при его приходе был учрежден отдельный Миссионерский комитет, тесно сотрудничавший с Епархиальным комитетом. Кроме того, с октября 1941 г. существовал религиозно-просветительский кружок, прежде всего для окормления восточных рабочих. В художественном издательстве «Май» (Дрезден) в 1943 и 1944 гг. было заказано по 2000 и 3000 бумажных икон. Тираж ограничивали из-за нехватки бумаги. Однако, поскольку каждые 3 месяца можно было подавать новый заказ, мюнхенский приход пользовался этой возможностью и всегда заказывал максимальное количество[521]. Важное значение для успешной миссионерской работы имела подготовка образованных священнослужителей. И в 1942 г. в Берлине наконец начали свою деятельность богословские курсы. Из письма о. А. Киселева митр. Серафиму от 17 октября 1942 г. видно, что функционировали курсы с сентября, посещали их в то время 9 человек, а преподавали сам Киселев и еп. Филипп (Гарднер)[522]. 10 мая 1943 г. в покоях митр. Серафима под его председательством состоялась конференция преподавателей богословских курсов в связи с окончанием программы I курса. Выпускные экзамены состоялись в конце мая, сдали их 12 человек (из них 2 студента университета). В качестве преподавателей в то время уже значились сам митр. Серафим, еп. Филипп, архим. Иоанн, архим. Гермоген, священники С. Положенский, П. Гекке, А. Киселев, д-р Левицкий, Е. Лебедев и Н. Фабрициус. Таким образом, среди них были как карловчане, так и представители юрисдикции русского Западно-Европейского Экзархата Вселенской Патриархии. Государство никак не финансировало курсы. Средства собирали в виде пожертвований настоятели приходов епархии, преподаватели же читали лекции бесплатно. Согласно протоколу заседания мюнхенского приходского совета от 29 апреля 1943 г., он постановил периодически производить сборы в церкви для пастырских курсов, введя вторую тарелку. В июле было объявлено об открытии записи слушателей «Вторых богословских курсов при Епархиальном управлении в Берлине»[523]. Пока точно не известно, начали ли они свою работу, как планировалось, в сентябре, и когда прекратили существование. Выпускники этих курсов предназначались прежде всего для окормления восточных рабочих и военнопленных. Об этой сложной и многотрудной стороне епархиальной жизни будет рассказано позже. Важное значение придавалось благотворительной церковной деятельности. В берлинском Свято-Владимирском приходе ею активно занималось насчитывавшее 46 человек сестричество св. кн. Ольги. В мае 1946 г. один из членов общины вспоминал: «Сестричество, давно работавшее уже в приходе, взяло на себя посещение больных и заботы о детях; оно организовывало детские сады, устраивало елки и т. п.»[524]. Наряду с благотворительной деятельностью и заботой о богослужебных помещениях сестричество регулярно устраивало религиозно-литературные доклады. В 1941 г. в Берлине начала работать иконописная школа, опорой которой также являлось сестричество. 12 апреля 1942 г. руководительница этой школы Т. Косинская открыла в кафедральном соборе выставку и прочитала доклад «Православная икона». В мае 1943 г. подобное сестричество было учреждено при мюнхенском приходе, существовали они и в других общинах[525]. Благотворительная помощь оказывалась прежде всего восточным рабочим, а с начала 1944 г. появившимся в Германии многочисленным беженцам с территории СССР. Среди них были сотни православных священнослужителей, в том числе более 20 епископов из Белоруссии, Прибалтики и Украины. Заботу о престарелых священниках и их семьях взяла на себя Германская епархия. Так, например, в феврале 1944 г. церковный совет прихода в Сосновицах решил устроить приют для эвакуированного престарелого духовенства. В это время благотворительный комитет при общине уже выдавал беженцам ежевоскресно 150 бесплатных обедов, собирал для них одежду и т. п. Интересно, что, узнав об этой деятельности, совет Свято-Троицкой церкви в Белграде постановил с благословения митр. Анастасия ассигновать ежемесячно приходу в Сосновицах на оказание помощи беженцам 2000 динаров. В апреле 1944 г. Сосновицкая община содержала 6 престарелых священников, Венская — 8, Берлинская — 4, Бромбергская — 3, Познаньская, Мюнхенская и Штутгартская по 2. Митр. Серафим предложил и другим приходам опекать эвакуированных и с этой целью основал при епархиальном управлении «Фонд помощи священнослужителям-беженцам». А 1 августа 1944 г. митрополит предписал во всех церквах епархии за богослужениями устраивать тарелочные сборы в этот фонд. Кроме того, в течение всей войны в храмах проводились сборы в пользу Центрального союза русских увечных воинов (инвалидов)[526]. Значительная часть подобной деятельности, прежде всего помощь восточным рабочим и военнопленным, воспринималась многими мирянами и священниками как оппозиционная режиму. Также ее нередко оценивали и нацистские ведомства. В связи с этим историк К. Геде вполне справедливо писала: «Позднее после нападения на их страну многие решили для себя вопрос — на какой стороне они должны стоять. Это проявилось в акции солидарности общин в отношении их соотечественников — восточных рабочих и военнопленных. В основном имели место анонимные акции по смягчению нужды последних, и, если говорить о священниках, — душепопечительная деятельность, даже в том случае, если с этим могли быть связаны репрессии»[527]. Нападение гитлеровской Германии на СССР действительно вызвало не только резкое ухудшение отношения властей к русской эмиграции, но и встречную негативную реакцию части последней. Поразительным является факт, что в берлинской газете «Новое слово» 7 декабря 1941 г. был опубликован текст резко антинацистского послания Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) от 22 июня в «Правде». Публикация сопровождалась комментариями с выражением сомнения в авторстве митрополита Сергия, но ведь на оккупированной территории СССР лишь сам факт хранения этого послания карался расстрелом[528]. Отнюдь не однозначно негативным являлось отношение к Местоблюстителю митрополита Серафима (Ляде). В конце сентября 1943 г. у него (после избрания Сергия патриархом) было взято интервью германскими журналистами, в котором наряду с непризнанием законности выборов митрополит с определенной симпатией отозвался о личности главы Московской Патриархии и попытался объяснить его поведение слабохарактерностью и некоторыми физическими недостатками: «Я лично хорошо знаю митрополита Сергия… Это — ученый теолог, но совершенно бесхарактерный человек, который не понимает, как ориентироваться в политике, и не имеет представления о тактике… Мне известно, что митрополит Сергий не предвидел, что большевикам удастся хитрым образом сделать его послушным их целям. Фактически это было не тяжело, так как митрополит Сергий — старик; он почти глух и уже давно слышит не все, что ему говорят»[529]. О своем непростом положении в период войны митр. Серафим выразился в докладе на епархиальном собрании 1946 г. следующим образом: «Я думаю, никто не сомневается в том, что управление нашей епархией в годы до капитуляции было нелегким делом, иногда даже мучительным подвигом. Я нередко проливал тайные слезы, нередко проводил бессонные ночи; были и дни, когда я боялся, что лишат меня свободы, ведь и тогда в нашей среде было немало шпионов, доносчиков и провокаторов… отношение ко мне Восточного министерства было крайне отрицательное; только за неделю до капитуляции г-н Розенберг пожелал встретиться со мной в частной квартире!»[530] Негативное отношение к митр. Серафиму прослеживается в большом количестве документов Министерства занятых восточных территорий, но, к сожалению, неизвестно, о чем хотел беседовать Розенберг с митрополитом в конце апреля 1945 г. В воспоминаниях Е. Комаревича в сентябре 1950 г. отмечалось: «А сколько людей спас Митрополит Серафим из рук гестапо и других нацистских органов»[531]. О заступничестве митр. Серафима за архиеп. Александра уже говорилось. О другом примере — защите настоятеля прихода митр. Евлогия в Восточной Пруссии — рассказывал в августе 1945 г. архим. Иоанн: «Уже во время войны с СССР, когда о. А. Аваев миссионерски окормлял и небольшую общину Мемеля, на него был серьезный донос в гестапо, что он „высказывается за победу России над немцами“. По этому делу он был вызван в Берлин архиепископом Серафимом, и мы с ним были вместе у главы Германской епархии. Помню, меня тронуло, что прот. Аваев на вопрос архиепископа Серафима простодушно признался в этих своих словах, произнесенных им в приходе. Справедливость требует сказать, что архиепископ Серафим (имевший вход в отдел государственной безопасности) замял это очень неприятное для прот. Аваева дело. Кстати отмечу, что он же исхлопотал мне разрешение посетить второй приход моего благочиния в Данциге, когда я подписью о невыезде уже был привязан к Берлину»[532]. И Аваев являлся не единственным священником епархии, которому угрожали репрессии гестапо. Так, 17 декабря 1943 г. комиссар по управлению русским церковным имуществом в Висбадене со ссылкой на заключение гестапо сообщал РКМ о местном протоиерее Павле Адамантове: «Политическая позиция Адамантова неясна. Позитивного отношения к национал-социалистическому государству от него едва ли можно ожидать. Так как он здесь уже проявлял себя различным образом в невыгодном свете, нельзя утверждать о политической благонадежности Адамантова»[533]. Неоднократно митр. Серафиму приходилось защищать и архим. Иоанна, которого гестапо еще в 30-е гг. дважды пыталось выслать из Германии. О. Иоанн (Шаховской) никогда не скрывал своего отрицательного отношения к антисемитизму нацистов[534]. В годы войны он обращался к немецким лютеранским и католическим епископам с просьбой помочь в прекращении уничтожения советских военнопленных и истреблении православных сербов в Хорватии. Был он связан и с германским церковным сопротивлением, участвуя в проведении тайных экуменических христианских собраний на квартире берлинского пастора Унгнада. Среди членов этого кружка были мученики за веру, например казненный о. И. Метигер. В августе 1945 г. в своей парижской лекции о. Иоанн отмечал: «Я знал немало верующих христиан и пастырей-немцев, которые не сомневались, что военная победа национал-социализма приведет к ничем уже не удерживаемому и в Германии гонению на Христову веру. Эти люди искренне желали поражения своей стране». В январе 1943 г. гестапо произвело обыск в квартире архимандрита, изъяв личные бумаги. Его книжный склад религиозной литературы также был опечатан и реквизирован. Самого о. Иоанна, вызванного из-под Дрездена, допрашивали 7 часов, взяли подписку о невыезде из Берлина и запретили посылать кому-либо религиозную литературу[535]. Эти запреты архимандрит Иоанн обходил любыми путями. В своих воспоминаниях он подчеркивал: «От первого и до последнего года существования национал-социалистической Германии я был в ней представителем свободного апостольского Православия, независимого ни на йоту ни от государства, ни от каких-нибудь общественных или иных человеческих организаций или идей… Библейская и святоотеческая вера наша исключала для нас возможность благословения каких-либо языческих движений, пытавшихся лишь использовать Церковь для своей цели. Мы указывали на нехристианский характер их идеологии… Тысячи людей, живших тогда в Берлине, ныне рассеявшиеся по всему миру, были свидетелями и участниками этой борьбы, начавшейся в тридцатые годы в Германии. Это была борьба за сущность Христовой веры»[536]. Два мирянина православной Германской епархии непосредственно участвовали в антифашистском сопротивлении и были убиты. Лиана Берковец принадлежала к берлинской группе Риттмейстера, организации «Красная капелла», а Александр Шморель к мюнхенской «Белой розе». Берковец в 16 лет начала участвовать в нелегальной работе и распространять листовки и воззвания. Лиана была дочерью еврейского отца и русской матери, вместе с которой являлась прихожанкой Свято-Владимирской общины на Находштрассе. 30 марта 1943 г. Берковец была арестована, 18 апреля осуждена «за подготовку государственного преступления» и 5 августа 1943 г. казнена в берлинской тюрьме Плетцензее[537]. А. Шморель активно участвовал в изготовлении и распространении антинацистских листовок. Его связь с православием была самая тесная, дед Шмореля по материнской линии был русским священником. На следствии Александр сказал: «Я сам строго верующий приверженец Русской Православной Церкви». Помимо немецких студентов он опирался в своей деятельности на друзей из русских эмигрантов, о которых на допросе умолчал. Шморель был приговорен к смертной казни и 13 июля 1943 г. гильотинирован. В день его казни духовника архимандрита Александра (Ловчего) допустили к осужденному, поручив ему уговорить «смертника» просить о помиловании. Но юноша, обосновавший свое сопротивление нацистской власти христианскими мотивами, отказался от этого шага. Письмо Александра Шмореля родным ясно показывает, что именно вера давала ему силы идти за свои антифашистские убеждения на смерть: «Смерть не является концом, а лишь переходом к новой, гораздо лучшей, чем земная, жизни, в которой больше не будет разлуки и кончины»[538]. Среди мучеников Германской епархии была и группа чешских православных священников и мирян. В склепе под собором свв. Кирилла и Мефодия в Праге с 30 мая по 17 июня 1942 г. скрывались заброшенные из Англии чехословацкие парашютисты, которые 27 мая смертельно ранили одного из высших чиновников Третьего рейха Гейдриха. 18 июня к православному собору прибыли гестаповцы, около двух часов продолжался неравный бой, в котором все парашютисты погибли. Об этих событиях еп. Горазд узнал во время богослужения в берлинском русском соборе. Доктор И. Никиташин в своих воспоминаниях о владыке Сергии Пражском писал: «Во время малого входа к епископу Горазду на кафедру подходит кто-то в штатском и передает записку. Епископ Горазд зашатался, страшно побледнел, спустился с кафедры и ушел в алтарь. Владыка стоял рядом. „Пойди, мальчик, может быть, надо помочь“, — говорит наклоняясь ко мне Владыка. (Тогда я был уже хирургом.) Прошел в алтарь. Епископ Горазд лежит на чем-то, как бы на кушетке… Разоблачился, но не ушел из алтаря. Как мы потом узнали, в записке епископу Горазду сообщали, что в его храме на Рессловой улице нашли скрывавшихся в нем чехов-парашютистов, убивших рейхспротектора Гейдриха»[539]. Вскоре гестаповцы обрушили террор на Православную Церковь. Священников, укрывавших парашютистов, и самого владыку арестовали. 3 сентября 1942 г. еп. Горазд, настоятель собора протоиерей Вацлав Чикл и председатель церковного совета Ян Зоппевенд были приговорены к смертной казни и 4 сентября расстреляны, на следующий день расстреляли священника Владимира Петржека. Декретом от 26 сентября 1942 г. та часть церкви в протекторате, которую ранее возглавлял епископ Горазд, была запрещена, ее имущество конфисковано, а священники и многие миряне отправлены на принудительные работы. В 1962 г. состоялась канонизация еп. Горазда в Сербской Церкви, а в 1987 г. — в Чехословацкой Православной Церкви[540]. Из записи застольных бесед Гитлера в ставке верховного главнокомандования видно, что события в Праге глубоко поразили его, и, вероятно, фюрер был лично причастен к проведению репрессий против православных священнослужителей. 4 июля 1942 г., говоря об антигосударственных поступках Церкви, Гитлер с возмущением заявил: «Достаточно вспомнить о тесном сотрудничестве церкви с убийцами Гейдриха. Они не только предоставили убежище в одном из храмов в предместье Праги, но и дали им, а также пробравшемуся к ним священнику возможность хорошенько подготовиться в этом храме за алтарем к защите»[541]. Митр. Серафим старался смягчить удары, обрушившиеся на чешское духовенство его епархии. Во многих его проповедях и посланиях военных лет содержались призывы к прекращению человеконенавистнических отношений, кровопролития и мировой войны. В сентябре 1943 г. митрополит предписал духовенству епархии во время богослужений произносить на ектениях следующие прошения — на великой ектение: «О еже искорените вся зависти, рвения, гневы и братоненавидения, и вся прочая страсти в нас обретающиеся, из них же истекают вся крамолы, раздоры же и нестроения, и кровопролития ныне сущия, Господу помолимся», а на сугубой ектение: «Еще молимся о еже утолити вся крамолы, нестроения, раздоры же и кровопролитныя брани, грех ради наших сущия, и прекратите вскоре брань, и мир всему миру даровати, скоро услыши и милостивно помилуй»[542]. Репрессии, подобные тем, что были в протекторате, на православных священников в Германии не обрушились, и в этом заключалась немалая заслуга митрополита, умевшего нейтрализовать враждебные акции нацистских ведомств. В уже цитированном нами докладе на епархиальном собрании 1946 г. митр. Серафим отмечал: «Но несмотря на все трудности, препятствия, ограничения и запрещения мне удалось сохранить целость нашей епархии, удалось даже расширить духовное окормление многочисленных верующих, увеличить число приходов, мест, где совершались богослужения и т. д. Удалось мне также с успехом защитить интересы духовенства и приходов. Недруги мои утверждают, что я имел некоторые успехи потому, что якобы был членом партии и сотрудничал с гестапо. Это, конечно, клевета. Я никогда не был ни членом, ни кандидатом партии. А если бы я работал в единении с гестапо или был бы ее послушным орудием, тогда результаты моего управления были бы совершенно иные, именно отрицательные. Ведь общеизвестна антихристианская и, в частности, антицерковная политика национал-социалистического режима». Митр. Серафим указал две важные причины «сравнительно спокойных» условий существования епархии: «…в правительственных кругах рассматривали православие как иностранное вероисповедание и, чтобы не обидеть болгарских и румынских союзников, с нами обращались более осторожно. Представитель Церковного министерства часто говорил нам: „Ваше счастье, что вашу Церковь считают иностранным исповеданием“ …референт по делам Православной Церкви в Церковном министерстве [Гаугг] относился к нам крайне сочувственно и благожелательно, живо интересовался православием и защищал нас не только в Церковном министерстве, но и в других правительственных учреждениях. За это его не любили в „Аусвертигес Амт“ и прямо ненавидели в Восточном министерстве»[543]. В то же время митрополит отметил, что другие инстанции, прежде всего центральное руководство НСДАП, все же наносили многочисленные удары. В частности, именно эта инстанция провалила план открытия богословского института, не дала своего согласия на отпуск свечей для православных храмов и т. д. Действительно, трудностей было много. Так, в марте 1942 г. гестапо своим запрещением сорвало подготовленное богослужение в Нюрнберге настоятеля мюнхенского прихода игумена Александра (Ловчего). А 17 ноября 1942 г. митр. Серафим сообщил последнему, что он впредь не сможет присылать ни вина, ни муки, так как не получает их от властей, отправленные же до сих пор в Мюнхен посылки были все нелегальными. Владыка предложил обратиться к прихожанам с просьбой обеспечить доставку муки через их хлебные карточки. Из-за нехватки свечей в мюнхенской церкви с апреля 1943 г. их стали разрезать пополам. 6 марта 1944 г. митрополит разослал указ всем настоятелям и церковным старостам епархии об отсутствии всяких надежд на получение свечей «до окончания войны» и предложил ввести так называемую «общую свечу» с прекращением продажи индивидуальных, что и пришлось делать в большинстве храмов. Кроме того, власти требовали сдачи приходами колоколов и других металлических предметов в ходе «мобилизации металла» для нужд войны. Об этом, в частности, говорилось в письме РКМ на имя митр. Серафима от 1 октября 1942 г.[544] В качестве одного из примеров ограничений со стороны властей можно привести ситуацию со священниками-беженцами из России. Многие из них обращались с просьбами разрешить совершать богослужения в храмах епархии. Митрополит охотно позволял это и лишь просил в январе 1944 г. таких священников подавать письменные прошения с кратким жизнеописанием и копиями документов, удостоверяющих священный сан. Но 8 сентября митрополит был вынужден сообщить духовенству, что согласно разъяснению РКМ назначение беженцев на должность сверхштатных священников при храмах епархии может происходить «исключительно с согласия германского правительства»[545]. Впрочем, это указание властей мало выполнялось. Совместная пастырская работа в трудных военных условиях способствовала сглаживанию былых расхождений. Архимандрит Иоанн в своей книге отмечал: «Война смягчила атмосферу наших юрисдикционных расхождений. Этому в значительной мере способствовали пастыри, прибывшие из России и Прибалтики… Огонь, падавший на нас, сжег солому юрисдикционных делений. Митрополит Серафим также не обострял этих делений и делал что мог для их смягчения». Действительно, 13 ноября 1943 г. настоятелем кафедрального Воскресенского собора в Берлине был назначен бывший протоиерей автономной Украинской Церкви из Киева А. Рымаренко, с которым у архимандрита Иоанна установились «самые лучшие, братские отношения». А 24 августа 1944 г. митр Серафим поручил исполнять обязанности настоятеля церкви в Вене служившему прежде в Прибалтийском экзархате Московском Патриархии протопресвитеру В. Виноградову. В целях же избежания конфликтов на национальной почве митрополит учредил в июле 1944 г. «Администратуру православных украинских приходов Германской епархии», назначив администратором протоиерея Л. Воронюка[546], в ведении которого находилось как минимум 9 украинских общин. Число православных приходов на территории Германии росло удивительно быстро. В конце 1941 г. их насчитывалось 15, а затем за 3 года общее количество приходов и мест, где постоянно совершались богослужения, увеличилось более чем в 5 раз. Иногда, в редких случаях, местные власти даже передавали епархии церковные здания. Так, 20 июня 1941 г. правительственный президент Потсдама заключил договор с митрополитом Серафимом о предоставлении ему для использования здания много лет не функционировавшей старинной русской церкви св. Александра Невского в колонии Александровка. 14 августа 1941 г. состоялся официальный акт передачи храма приходу в Берлине. В дальнейшем в Потсдаме была образована своя община и назначен постоянный священник — православный немец Павел Гекке. Интересно, что именно этот священник 20 ноября 1943 г. в берлинском храме Св. Владимира впервые отслужил всю литургию с песнопениями на немецком языке, причем были использованы старинные григорианские мелодии. На ней присутствовало много как православных, так и инославных немцев[547]. Другой подобный случай произошел в Вене, где рейхсштатгальтер после многочисленных ходатайств передал православной общине здание бывшей русской посольской церкви. 13 августа 1942 г. РКМ известило рейхсштатгальтера, что МИД и РСХА не возражают против этого акта. Формальная передача храма состоялась 15 мая 1943 г. И уже 23 мая митр. Серафим освятил его[548]. А 24 марта 1943 г. Баварское министерство просвещения и церковных дел отправило письмо с предложением «русскому священству в Мюнхене» взять на себя обслуживание греческой церкви в этом городе. Храм был закрыт в 1941 г., после нападения Германии на Грецию. Церковь с согласия греческой колонии была в апреле передана русскому приходу, чтобы в ней совершались службы для всех православных жителей города. Первое богослужение состоялось 22/23 мая при значительном стечении верующих[549]. Но неизмеримо большее количество новых церквей и молитвенных помещений возникало «на пустом месте» стараниями быстро растущего численно русского населения. Первоначально речь могла идти только о тех германских городах, где работали переселившиеся из Франции русские эмигранты. В газете «Новое слово» от 7 декабря 1941 г. говорилось, что назначенный в Ганновер свящ. Аркадий Моисеев, после того как весной 1941 г. он уже провел в этом городе православную пасхальную службу, снова принялся за церковные богослужения в специальном бараке сталелитейного завода. Действительно, дирекция этого предприятия предоставила помещение для проведения православных служб, и в январе 1942 г. в Ганновере был образован самостоятельный приход[550]. 10 апреля 1942 г. в Людвигсхафене состоялось собрание русских эмигрантов, работавших на местной фабрике, которое постановило образовать приход и избрало церковный совет. 5 августа митрополит сообщил об этом РКМ, прося соответствующего разрешения, которое последовало 12 сентября. В октябрьском номере епархиального журнала сообщалось: «Сейчас там 600 православных, они обратились к Его Высокопреосвященству с просьбой об открытии самостоятельного прихода. Исполняющим должность настоятеля согласно ходатайству прихожан назначен священник Георгий Щербин. Его рукоположение во священника было 7/20 сентября в Берлинском соборе». В дальнейшем в устроенном и освященном на Кайзер-Вильгельм-штрассе храме богослужения проводились регулярно по субботам и воскресеньям[551]. Также в сентябре — октябре 1942 г. был устроен приход Грауденцской церкви, для которой митрополит назначил постоянного священника. К апрелю 1943 г. организовались православные общины в Мангейме и Христианштадте, и митрополит Серафим возбудил в РКМ ходатайство о приеме их в состав Германской епархии. В августе 1943 г. в епархиальном журнале сообщалось о созданном в Мангейме приходе Св. кн. Александра Невского, первое богослужение в котором состоялось 18 июля. Там служил свящ. Александр Попов[552]. А в дальнейшем, как только появились хоть какие-то полулегальные возможности, неудержимым потоком, одна за другой стали создаваться временные церкви в лагерях восточных рабочих. Серьезным препятствием для развития церковной жизни, помимо противодействия властей, являлись ожесточенные бомбардировки, которым подвергалось большинство городов Германии. В октябре 1943 г. была разрушена недавно созданная церковь в Мангейме; 28 ноября сгорела квартира со всем архивом архим. Иоанна, а 24 ноября уже третья по счету квартира еп. Филиппа в Берлине; 13 сентября 1944 г. бомба почти полностью уничтожила храм Св. Николая в Штутгарте, так что остались лишь стены; в ноябре 1944 г. погибла церковь в Людвигсхафене; 13 февраля 1945 г. очень сильно пострадал старинный храм в Дрездене и т. д.[553] Обстановка того времени и чувства, возникавшие у верующих в связи с бомбардировками, хорошо переданы в воспоминаниях о. Иоанна (Шаховского): «Вокруг храма дома и улицы лежали в развалинах… Сопастыри мои проявляли большое самоотвержение среди агонизирующего города. Приходилось утешать и укреплять многих, всех. Служение мирян и мирянок, сестер Сестричества было беспримерным в эти годы. Церковь стала не духовным только, но и фактическим центром жизни всех. И принадлежать к ней хотели все — ворота ее открывались уже настежь в иной мир… Общая исповедь (кроме личной, когда это было нужно и возможно) стала не только правилом, но и необходимостью. Всем надлежало быть все время готовыми. И люди готовились. Падающие на нас бомбы я советовал воспринимать как явление самих апостолов и пророков»[554]. Существует много свидетельств, что службы в берлинских православных храмах не прекращались даже во время самых жестоких бомбардировок. Но, несмотря на все препятствия, в феврале 1945 г. число приходов и мест, где постоянно совершались богослужения, только на территории довоенной Германии доходило до 80[555]. Если же учитывать заметное увеличение православных приходов в Венгрии, Словакии, Австрии и Западной Польше, то общее количество общин, входивших в период войны в Германскую епархию, по подсчетам автора, составляло примерно 165. Ее священники и миряне, оказавшись в условиях нацистской тоталитарной системы, искали Бога и свободу. Для подавляющего большинства духовенства и руководства епархии был характерен пастырский подход, делающий невозможным их использование нацистскими ведомствами. Попытки изолировать русских священнослужителей-эмигрантов от их соотечественников на оккупированной территории СССР, попавших в плен и угнанных на работы в рейх, зачастую заканчивались неудачей. 4 Духовное окормление восточных рабочих и советских военнопленных Среди новых задач, вставших перед Германской епархией РПЦЗ после вторжения вермахта в СССР, одной из важнейших было духовное окормление и оказание разнообразной помощи людям из СССР, попавшим в качестве военнопленных или принудительно угнанных на работы в Германию. Необходимость такой деятельности становится очевидной, если принимать во внимание, что, по немецким данным, за весь период войны в плен попало 5754 тыс. советских военнопленных, из которых к 1 мая 1944 г. умерло 3222 тыс. Кроме того, в Третий рейх с территории СССР было завезено около 5 млн. так называемых остарбайтеров (восточных рабочих), и, таким образом, к 1944 г. число граждан Советского Союза на немецкой земле составляло почти 7 млн.[556]Их стремление к вере оказалось очень сильным, что было неожиданностью не только для нацистских ведомств, но и для части русского эмигрантского духовенства. Однако последнее сразу же восприняло боль и страдания соотечественников как свои. Согласно свидетельству одного из очевидцев, эта проблема «подняла на ноги всю эмиграцию. Вопрос о помощи военнопленным стал в эмигрантской среде самым животрепещущим вопросом; священники с амвона призывали свои паствы к оказанию помощи братьям, погибающим в неволе, а общественные деятели создавали комитеты по сбору пожертвований и продолжали это дело до самого конца войны… у лагерей военнопленных целыми днями маячили мужчины и женщины, пытаясь улучить момент, чтобы передать пленным принесенное»[557]. Изначально наиболее остро встал вопрос о душепопечении военнопленных, так как массовый ввоз в Германию остарбайтеров произошел только в 1942 г. Архиепископ Серафим (Ляде) в первые же недели войны оценил важность этой задачи. Уже 21 июля 1941 г. он отправил письмо в отдел военнопленных Верховного командования вермахта (ОКВ) с просьбой разрешить «организовать православное душепопечение пленных красноармейцев» и «посылать священников с целью совершения богослужений в лагере военнопленных». В тот момент архиепископ полагал, что речь идет главным образом о людях, которые в большей или меньшей степени отравлены большевизмом, и поэтому надо будет серьезно бороться за их души. Но одновременно он подчеркивал: «Я убежден, что среди пленных найдется немало тех, кто религиозно настроен и является убежденным приверженцем Православной Церкви — веры своих отцов и поэтому пожелает душепопечительного окормления»[558]. 22 июля архиепископ также переслал свое письмо в Министерство церковных дел с просьбой поддержать его. Из многих документов известно, что референт Министерства по делам иностранных Церквей В. Гаугг положительно относился к православию и лично к митр. Серафиму. Не был он и противником посещения православными священниками лагерей военнопленных. Поэтому РКМ 13 августа написало ОКВ, что ему представляется целесообразным воспользоваться советом архиепископа, который уже известен по другим случаям душепопечения православных военнопленных [возможно, сербов][559]. И все же поддержка маловлиятельного РКМ не помогла. Нацистское руководство придерживалось совсем другой генеральной линии, которая предусматривала в конечном итоге недопущение распространения христианства среди населения оккупированных территорий СССР, в том числе среди военнопленных. Поэтому в оперативном приказе РСХА от 16 августа 1941 г., подписанном Гейдрихом и составленном на основе личных директив Гитлера, говорилось: «Религиозную опеку военнопленных не следует особо стимулировать или поддерживать. Там, где среди военнопленных имеются священнослужители, последние могут, если это отвечает желанию самих советских, осуществлять религиозную деятельность. Привлечение священников из Генерал-губернаторства или с территории Рейха для религиозной опеки советско-русских военнопленных исключается»[560]. Фактически этот приказ был близок к полному запрету, так как священники среди военнопленных, естественно, являлись редчайшим исключением, а какое-либо участие зарубежного духовенства категорически исключалось. ОКВ практически весь период войны стремилось соблюдать процитированный пункт указа, почти дословно приведя его в служебной записке от 1 октября 1942 г. Поэтому оно ответило РКМ 20 августа 1941 г., что предложению Берлинского архиепископа «нельзя пойти навстречу»[561]. Повторное ходатайство постигла та же участь. Однако в первые месяцы войны указанные директивы РСХА и ОКВ выполнялись плохо. Точно так же, как некоторые военнослужащие вермахта, несмотря на строгий запрет, вплоть до весны 1942 г. помогали открытию храмов и посещали православные богослужения, отдельные коменданты лагерей позволяли священникам окормлять военнопленных и иногда даже сами проявляли инициативу в этом вопросе. Например, 12 ноября 1941 г. архиеп. Серафим переслал РКМ сообщение священника В. Жиромского из Восточной Пруссии, в котором говорилось, что в начале июля комендант города Судауен предложил о. Владимиру заняться душепопечительной деятельностью у военнопленных. После согласования с комендантом лагеря 14 сентября состоялось первое богослужение на плацу с участием 750 советских офицеров, на втором, 12 октября, присутствовало уже 1500 человек. Третье же богослужение, 26 октября, из-за холодной погоды вообще проходило в русской церкви Судауена, причем пел хор из 50 военнопленных, знавший почти все церковные песнопения. Многие офицеры просили священника приходить в бараки с религиозными беседами, заявляя: «Мы были всегда верующей армией Христа и Христа не забыли». Но проповеди и частные беседы о. Владимиру не разрешали, и он писал о необходимости назначить специального священника для душепопечения[562]. 10 ноября 1941 г. начальник генеральной команды IV АК из Дрездена написал в канцелярию местной русской церкви о том, что первое богослужение, проведенное для советских военнопленных в Хайденау, показало очень большой интерес к религии, и выразил благодарность настоятелю храма о. Д. Трухманову и членам церковного хора. Протоиерею предлагалось продолжить богослужения, расходы на проведение которых будут покрыты из лагерных средств. К письму прикладывались пропуска для настоятеля и участников хора. Видимо, вскоре у о. Трухманова возникли осложнения с гестапо, но 10 декабря он сообщал митр. Серафиму, что и с этой стороны ему удалось добиться разрешения посещать военнопленных[563]. 13 декабря 1941 г. настоятель украинского прихода г. Лодзи о. И. Ткачук извещал архиепископа, что получил разрешение совершать богослужение и проводить крестины в лагере военнопленных в Эрцгаузене. В течение первых 6 месяцев войны проникать в лагеря также удавалось игумену Гермогену (Берлин), священникам И. Малиженовскому (Штутгарт) и С. Рудыку (Берлин)[564]. Но, в сущности, это была капля в море. Все предложения, поступавшие от некоторых комендантов лагерей, о целесообразности проведения богослужений для военнопленных вызывали у командования вермахта и в РСХА отрицательную реакцию. Это касалось, в частности, доклада командира лагерей военнопленных в Генерал-губернаторстве от 25 октября 1941 г., пересланного для сведения в ставку. Доклад содержал итоги наблюдения попыток проведения богослужений в лагерях с середины сентября до середины октября 1941 г.: «Совершенно добровольное участие в этом и интерес к религиозным вопросам были всегда чрезвычайно высоки… Местами образовались хоры, которые с большим усердием участвовали в богослужении и разучивали церковные песнопения с большой старательностью и увлечением… В заключение можно сказать, что эти попытки душепопечительного окормления русских военнопленных имели успех, который во многом содействовал созданию у них спокойного настроения»[565]. Однако в условиях работы страшной машины по уничтожению сотен тысяч попавших в плен русских людей всякие идеи об их «спокойном настроении» казались нацистскому руководству излишними. Помощь советским военнопленным находилась в центре обсуждения на епархиальном собрании в Берлине 29–31 января 1942 г. О своих впечатлениях рассказали 5 священников, проводивших службы в лагерях, и все они отмечали наличие у пленных большого интереса к религии. Епископ Венский Василий указал на необходимость предоставления последним крестиков, молитвенников и т. п. Говорилось и о наличии различных препятствий, в связи с чем архиеп. Серафим сообщил, что он уже направил в ОКВ два заявления с просьбой разрешить душепопечение военнопленных, но ответа еще не получил. В результате собрание приняло специальную резолюцию, в которой просило архиепископа обратиться с новым мотивированным заявлением к компетентным органам[566]. В это время у духовенства и мирян оставалась надежда на благоприятное разрешение вопроса. Информация об обсуждении данной проблемы на епархиальном собрании через генерала В. Бискупского поступила в МИД, во внутренней переписке которого 20 февраля 1942 г. отмечалось: «Некоторые священники сообщали о своих впечатлениях в лагерях русских военнопленных и пришли к единому мнению, что устроенные ими богослужения посещали 90–95 % обитателей лагеря. Вообще можно говорить о сильной религиозности военнопленных»[567]. 24 марта Гаугг, вероятно по инициативе архиепископа, вновь запросил ОКВ — не изменило ли оно своей точки зрения, на что 4 апреля последовал отрицательный ответ[568]. Тем не менее вплоть до конца весны 1942 г. в основном продолжалась прежняя практика проникновения отдельных священников епархии в лагеря с разрешения их комендантов. Так, в письме членов приходского совета русской церкви в Вене митр. Серафиму от 14 апреля говорилось: «Благодаря работе известного числа членов нашей общины в лагерях военнопленных переводчиками, удалось добиться посещений пленных священником. Во время этих посещений происходят богослужения и беседы. Последние требуют от священника особенного умственного напряжения и развития. Степень интереса, проявляемого пленными к этим беседам, и степень их развития видна из перечня вопросов, поставленных священнику в такой беседе… Каждому истинно верующему человеку ясна важность разработки этих вопросов. Они должны стать основными для Германской православной епархии». К письму был приложен перечень вопросов, особенно интересовавших военнопленных: «1. Священное Писание и наука. Взаимоотношение их… 7. Значение религии для государства… 10. Личность в православии… 19. Будут ли в будущей освобожденной от советов России признаваться законными браки, заключенные отдельными верующими и благословленные мирянами при отсутствии священников. Роль и значение этих эрзац-священников с точки зрения Православной Церкви»[569]. В начале 1942 г. состоялись и лагерные богослужения возглавившего вскоре миссионерский епархиальный комитет архимандрита Иоанна (Шаховского). Позднее он писал в главе «Город в огне» своей книги воспоминаний: «Всего один раз в 1942 г. мне удалось посетить лагерь военнопленных. Это был офицерский лагерь около Бад-Киссингена. Кроме нескольких старших офицеров туда было интернировано около 2000 молодых лейтенантов советской армии. Можно представить себе мое удивление, когда среди этих советских офицеров, родившихся после Октября, сразу же организовался церковный хор, спевший без нот всю литургию. Приблизительно половина пленных захотела принять участие в церковной службе, общей исповеди и причастилась Святых Тайн. В этой поездке меня сопровождал о. Александр Киселев. По возвращении в Берлин я был немедленно вызван на допрос в гестапо, которое оказалось взволновано самим фактом нашего посещения этого лагеря по приглашению комендатуры»[570]. Впрочем, как видно из письма семи пленных офицеров (из лагеря XIII Д близ Хаммельсбурга) архим. Иоанну от 28 февраля 1942 г., последнему вместе со священником А. Киселевым удалось провести богослужение и в этом лагере: «Для всех наших верующих офицеров Ваш приезд к нам в лагерь будет памятен на всю жизнь, и каждое Ваше слово свежо так, как будто Вы только вчера уехали… Верим, что Господь Бог сохранил нам жизни для того, чтобы мы смогли отдать силы нашему любимому Отечеству, нашей родной Русской Православной Церкви». Другое письмо из этого лагеря регента И. Мукомеля от 22 февраля свидетельствует, что отцы Иоанн и Александр даже создали там церковный хор из военнопленных [571]. В дальнейшем, стараясь спасти заключенных, архимандрит Иоанн написал главе Внешней службы (Aussenamt) Германской Евангелической Церкви епископу Д. Хеккелю, так как его учреждение отчасти занималось попечением военнопленных. «Когда дошли до меня достоверные известия (от свидетелей — переводчиков) о методичном плановом истреблении голодом и газовыми камерами русских людей в германских лагерях военнопленных, я обратился к епископу Хеккелю и его сотрудникам, прося их предпринять все, что возможно, чтобы довести до сведения властей о жестокой ошибочности подобных действий, не только античеловечных, но и могущих нанести огромный вред самому германскому народу… Aussenamt оказался бессильным что-либо изменить в этом отношении»[572]. Были, конечно, и немцы, старавшиеся реально помочь советским военнопленным и тесно сотрудничавшие в этом деле с русскими священниками и мирянами. Один из таких ярких примеров также привел в своих воспоминаниях владыка Иоанн: «Сколько было в те дни добрых, жертвенных и мужественно-христианских душ в Германии. Могу свидетельствовать о жертвенном, чисто христианском отношении к русским военнопленным одного мекленбургского помещика, посчитавшего своим долгом похоронить с православной молитвой скончавшегося в его имении русскою военнопленного. Наше Сестричество церковное приняло участие в этой акции, за которую немец был предан суду нацистов, мужественно держал себя на суде, обличая гибельную для его народа власть. Когда прокурор нацистов назвал его „врагом народа“, „ослабляющим ненависть к противнику“, он в своем горячем слове ответил: „Нет, это вы враги народа, рождающие ненависть к другим народам и возбуждающие в народах ненависть к Германии“. Он был осужден на 4 года каторжных работ»[573]. Сохранение положения, при котором отдельным священникам с согласия комендантов удавалось проникать в лагеря, вызывало сильное раздражение ОКВ. Весной 1942 г. оно решило спровоцировать скандал, чтобы заставить другие ведомства, в чьем ведении также находилась часть военнопленных (Министерство занятых восточных территорий и РСХА), строже контролировать свою лагерную администрацию. 21 мая 1942 г. подведомственная ОКВ газета «Черный корпус» поместила заметку «Апрель! Апрель!», в которой говорилось об участии в пасхальном богослужении в берлинском православном соборе значительного количества русских военнопленных (якобы доставленных к храму на автобусах) и резко негативной реакции на это германских фронтовиков. Как видно из письма ОКВ в РКМ от 13 июля 1942 г., заметка была специально написана и содержала вымышленные имена и, видимо, вымышленные детали военными пропагандистами. Подробности этой истории описаны в книге московского историка А.К. Никитина[574]. В итоге ОКВ добилось своей цели. Разбирательство инцидента продолжалось почти 2 месяца, различным ведомствам пришлось неоднократно оправдываться. Например, в служебной записке РСХА в РКМ от 28 мая 1942 г. содержалась жесткая просьба: «Сообщать о последующих мерах этого министерства (РМО) для предотвращения подобной религиозной опеки, которая привела к известным безобразиям (статья в „Черном корпусе“)». В свою очередь Восточное министерство сообщало РКМ, что находящиеся в его ведении военнопленные в богослужении в кафедральном соборе не участвовали. И лишь в двух лагерях переобучения в Ринлухе по желанию их обитателей, подвергаемых прогерманской пропаганде, были проведены украинские и русские пасхальные богослужения[575]. Остается неясным, присутствовало ли хотя бы небольшое количество военнопленных на службе в соборе, или вся эта история являлась полностью сфальсифицированной. После полуторамесячного разбирательства ОКВ считало ответственной за случившееся полицию безопасности, о чем писало 13 июля РКМ: «Концентрационный лагерь в Ораниенбауме является лагерем советских военнопленных. Подчиняющийся рейхсфюреру СС и шефу полиции безопасности и СД комендант лагеря послал советских военнопленных на пасхальное богослужение в Берлин»[576]. В любом случае инцидент неблагоприятно отозвался на душепопечительной деятельности православного духовенства. После настоятельной просьбы встревоженного за свою репутацию РКМ архиеп. Серафим был вынужден 3 июня 1942 г. издать циркуляр всем настоятелям и приходским советам: «Министерство церковных дел предложило мне довести до сведения духовенства нашей епархии нижеследующее: всякое пастырское духовное окормление советских военнопленных разрешается исключительно на основании письменного разрешения Главного командования или уполномоченного им учреждения. В сомнительных случаях следует предварительно запрашивать Главное командование вооруженных сил, отделение для военнопленных»[577]. На некоторое время посещение духовенством епархии лагерей почти прекратилось. В этом отношении показательна неудача попытки добиться разрешения окормлять находящихся на излечении военнопленных, предпринятая летом — осенью 1942 г. 6 июня Гаугг попросил Восточное министерство позволить одному из православных священников посетить тяжелобольных советских пленных в лазарете Виттсток по их просьбе. 25 июля РМО сообщило в РКМ о том, что по предложению шефа полиции безопасности и СД в этот лазарет должен быть направлен священник А. Грипп-Киселев. 6 августа и митр. Серафим попросил РКМ дать разрешение на окормление лазарета отцом Александром. Однако ОКВ этого священника в лагерь все-таки не пропустило. Отказ, полученный РКМ 6 октября, обосновывался прежними указаниями руководства рейха: «Советским военнопленным разрешено осуществлять богослужебные действия лишь под руководством военнопленных священнослужителей из лагеря или мирян. Запрещено, однако, привлечение священнослужителей — невоеннопленных». А 21 октября ОКВ информировало РКМ, что лазарет в Виттстоке уже 4 недели посещает советский военнопленный Семенов, который был «русским попом». 11 ноября 1942 г. Гаугг окончательно известил Восточное министерство о невозможности окормления больных Грипп-Киселевым из-за возражений Верховного командования вермахта[578]. На епархиальном собрании 1946 г. митр. Серафим с горечью констатировал: «От ОКВ я так и не получил официального разрешения на назначение священников»[579]. В то же время и во второй половине 1942 г., после скандала с публикацией «Черного корпуса», священнослужители епархии продолжали передавать военнопленным духовную литературу, крестики, иконы, а также продукты и вещи, собранные прихожанами. Об этом свидетельствуют, например, письменные благодарности архимандриту Иоанну, игумену Александру (Ловчему) и др.[580] Не оставлял своих усилий изменить ситуацию и глава епархии. Даже в остро полемической книге С.В. Троицкого указывалось: «Нужно, однако, отметить, что Серафим Ляде, по сообщению лиц, хорошо знавших его деятельность во время войны, в отличие от митрополита Анастасия, делал все что мог для облегчения положения русских военнопленных в Германии, рискуя навлечь на себя недовольство немецких властей»[581]. Летом 1943 г. митр. Серафиму удалось осуществить поразительную акцию. В епархиальном журнале 9 августа сообщалось, что 2 августа в лагере военнопленных Луккенвальде в специальном бараке состоялось освящение церкви во имя св. князя Владимира. В ней еженедельно по воскресеньям стали служить священник Михаил Попов и не названный по имени московский протодиакон — оба из местных военнопленных. А в освящении украшенной настенной росписью церкви и первом торжественном богослужении участвовали также епископ Потсдамский Филипп и архим. Стефан, храм был переполнен молящимися, пел хор из военнопленных[582]. Через публикацию в «Православной Руси» информация об этом уникальном случае стала известна германскому МИД, который попросил подтвердить ее достоверность шефа полиции безопасности и СД. В ответе последнего от 21 февраля 1944 г. говорилось, что богослужение действительно состоялось так, как описано в журнальной заметке, и свое согласие на проведение акции должно было дать ОКВ. Однако из переписки различных ведомств видно, что никакого разрешения ОКВ не давало и богослужение было санкционировано лишь лагерным комендантом. В другом ответе в МИД от 3 ноября 1943 г. сообщалось, что руководящие круги зарубежной Церкви несколько раз просили уполномочить их организовать богослужения для 4 млн. русских военнопленных в Германии, но эти заявления остались без ответа. Последнее же поступившее в ОКВ ходатайство было от главы Прибалтийского экзархата Московской Патриархии митрополита Сергия (Воскресенского), который через коменданта лагерей военнопленных при командующем частями вермахта в «Остланде» просил разрешить его священникам служить в лагерях и лазаретах. Это заявление также было отклонено[583]. На оккупированной территории СССР ситуация с душепопечением военнопленных была похожей. И там в первые месяцы войны священникам зачастую удавалось проникать в лагеря, однако в 1942 г. этот доступ за редкими исключениями был перекрыт. Определенные поблажки предоставлялись главным образом мусульманам, с которыми германские ведомства из-за политических соображений заигрывали. Например, в выходившей в Берлине газете для русских военнопленных «Клич» 29 ноября 1942 г. была опубликована статья муллы А.К. Хайбулаева «Пчелы и мухи» о благе религии. Сам Хайбулаев находился в лагере Шепетовка (на Украине) и сообщал, что там систематически отправляют богослужения 2 муллы, а в городе бывший клуб превращен в мечеть[584]. Церковь же в Луккенвальде, несмотря на самовольство лагерной администрации, закрыта не была, так как там имелся священник из военнопленных, служить которому формально разрешалось. Но и митр. Серафиму лично, по крайней мере 1 раз — 28 июля 1944 г., удалось совершить Божественную литургию в этом храме[585]. Понимая, что духовенство его епархии в лагеря не допустят, митр. Серафим попытался решить проблему другим способом — рукоположением благочестивых военнопленных во священники. В частности, в марте 1944 г. он попросил разрешения ОКВ на посвящение в сан А. Букетова — заключенного из лагеря VIIA под Моосбургом. Ведомство шефа ОКВ запросило мнение Партийной канцелярии и получило резко негативный ответ, о котором 11 апреля сообщило шефу руководящего штаба ОКВ: «Партийная канцелярия имеет очень существенные возражения против намерения разрешить православному архиерею в Берлине — митрополиту Серафиму рукополагать советских военнопленных в сан священника. Серафим уже пытался подобным образом рукополагать в православные священники, находящихся в рабочих лагерях Германии остарбайтеров… Партийная канцелярия также заняла позицию против этого плана… Следовало бы указать на то, что с германскими войсками отступило большое количество антибольшевистски настроенных православных священников. Поэтому я по поручению Партийной канцелярии прошу занять к предложению митр. Серафима отрицательную позицию»[586]. Но рекомендация Партийной канцелярии не устроила Инспекцию по делам военнопленных ОКВ, которая считала необходимым следовать указаниям, данным в начале войны, и не хотела допускать в лагеря даже антибольшевистски настроенных эвакуированных. В то же время чиновники инспекции в 1944 г. уже понимали, что решать проблему как-то надо, и, возможно, в предложении митрополита увидели приемлемое альтернативное решение. Поэтому 22 апреля они запросили у РМО отзыв о митр. Серафиме и необходимости духовного окормления военнопленных, подчеркнув в своем письме: «Для примерно 800 000 советских военнопленных имеются в распоряжении только 8 военнопленных советских священников. Поэтому душепопечение практически невозможно. В целом существует большая потребность в духовной опеке среди советских военнопленных… Так как согласно существующим определениям душепопечение советских военнопленных разрешено только военнопленным священнослужителям, имеется причина сделать пригодных представителей духовенства священниками… Подготовка гражданских священнослужителей не решит вопроса, так как их не допускают в лагеря военнопленных»[587]. Ответ из РМО от 5 июня 1944 г. (проект которого написал руководитель религиозной группы К. Розенфельдер) был резко враждебен как по отношению к митр. Серафиму лично, так и к РПЦЗ в целом: «Она монархически ориентирована и представляет русских эмигрантов. Карловацкий Синод рассматривался как патриархом Тихоном, так и его преемником нынешним патриархом Сергием в качестве находящегося в схизме. Прочие самостоятельные Православные Церкви воздерживаются от поддержки эмигрантской Русской Церкви. По этим причинам использование митр. Серафима для душепопечения военнопленных нежелательно». В своем стремлении опорочить РПЦЗ министерство взяло на себя роль защитника церковных канонов и даже сослалось на позицию проживавшего в Москве Преосвященного Сергия (Страгородского), назвав его патриархом (!), что, естественно, никогда не признавалось нацистскими ведомствами. Впрочем, под влиянием военных поражений и изменения советской религиозной политики (о чем говорилось в проекте письма) и РМО считало теперь необходимым изменить прежний порядок: «Я прошу еще раз изучить вопрос, можно ли, не изменяя существующий до сих пор порядок, все же допустить некоторых из этих [эвакуированных с Украины] однозначно антибольшевистски настроенных священников в качестве душе попечителей военнопленных»[588]. Ко времени ответа РМО к шефу по делам военнопленных поступила вторая заметка из ведомства шефа ОКВ с изложением содержания письма Партийной канцелярии от 10 мая. Как и в первом отзыве, партийные инстанции настаивали на использовании священников, эвакуированных с восточных территорий, и сойдясь во мнении с РСХА, в еще более резкой форме отвергали предложение митр. Серафима: «Партийная канцелярия, так же как и Главное управление имперской безопасности, до сих пор всегда отстаивала точку зрения, что митр. Серафим должен заниматься только русскими эмигрантами… Например, его компетентность в окормлении используемых в рейхе восточных рабочих категорически отрицается. Соответственно, также нежелательно, чтобы Серафим вообще занимался окормлением православных советских и прочих военнопленных»[589]. Вероятно, ОКВ так упорно сопротивлялось допущению духовенства РПЦЗ в лагеря, чтобы как можно меньше посторонних лиц знало о проводимом широкомасштабном уничтожении военнопленных. Но в конце 1944 г. оно все-таки сделало уступку в отношении казавшихся более надежными некоторых священников-беженцев, которых также было легче держать под контролем. Например, 29 декабря Инспекция по делам военнопленных ОКВ сообщила командиру военнопленных в VI военном округе, что его потребность в 39 пленных русских православных священниках в настоящее время еще не может быть удовлетворена, но частично ее компенсируют другим путем: «По предложению шефа полиции безопасности и СД в первую очередь должно быть использовано [некоторое] количество гражданских русских православных священников, которые на Востоке добровольно оказались под германской защитой и при отступлении фронта вместе с нами пришли на территорию родины [рейха]. Согласно готовящемуся указу они должны быть по договору внештатно определены на службу при гос. лагерях». Для VI военного округа первоначально намечалось выделить 5 таких священников[590]. Таким образом, духовенство Германской епархии отвергалось нацистскими ведомствами вплоть до конца войны, даже когда в отношении эвакуированных с Востока священников были сделаны уступки. И все же заслуга оказания духовной помощи и поддержки советским военнопленным, хотя бы в той небольшой степени, в которой это удалось осуществить, принадлежит в первую очередь православной Германской епархии. Ее священнослужителям, как карловчанам, так и евлогианам, несмотря на запреты, удавалось проникать в лагеря, особенно в последний период войны, когда дисциплина в германских государственных структурах заметно ослабела. Кроме того, те 8 священников, которые все-таки нашлись среди самих военнопленных, как показывает упоминавшийся пример о. Михаила Попова в Луккенвальде, фактически вошли в ведение митр. Серафима и получали с его стороны разнообразную помощь. Из распоряжения митрополита в декабре 1943 г. видно, что облачения, священные сосуды, богослужебные книги и т. п. для оборудования церквей, открывавшихся в лагерях военнопленных и восточных рабочих, выделялись приходами епархии[591]. И, наконец, подавляющее большинство эвакуированных с территории СССР канонических священников, в том числе и допущенные в лагеря в последние месяцы войны, так или иначе устанавливали связь с епархиальным руководством и тоже получали содействие и поддержку. Значительно большего успеха удалось добиться русскому духовенству в душепопечении восточных рабочих, хотя и здесь пришлось преодолевать много препятствий. Сначала немецкие учреждения вообще не принимали в расчет, что люди, вывезенные из восточных областей, должны иметь хоть какую-то духовную жизнь. В циркуляре шефа полиции безопасности и СД от 12 августа 1941 г. лишь говорилось, что поляки и восточные рабочие не могут, подобно другим иностранным рабочим, участвовать в богослужениях, проводимых для немцев. И только украинцы-униаты из Генерал-губернаторства (где им оказывали подчеркнутое покровительство в противовес полякам) ставились в особое положение. Они могли окормляться постоянно жившими в рейхе священниками, которые подчинялись представителю Львовского униатского митрополита Андрея (Шептицкого) в Германии прелату Петру Верхуну. О каждом богослужении для украинцев-униатов предписывалось предварительно сообщать в отделение полиции[592]. В первые месяцы войны с СССР людей на принудительные работы в Германию с советской территории еще не вывозили, и большинство восточных рабочих были из оккупированной Польши, а среди них много и православных украинцев. Православная Церковь в Генерал-губернаторстве, возглавляемая митрополитом Дионисием, попыталась добиться разрешения, которое было дано униатам. РКМ 2 апреля 1942 г. писало на Германский рабочий фронт, что протопресвитер Иларион Брендзан (представлявший владыку Дионисия в Берлине) ходатайствует о позволении духовно окормлять православных украинских рабочих. Но для подобного разрешения нужна была санкция РСХА, которую РКМ и запросило. Ведомство шефа полиции безопасности и СД долго не отвечало, а потом 2 июля сообщило, что дело закрыто из-за отъезда Брендзана в Париж[593]. Осенью 1942 г. в Германии уже проживало несколько сот тысяч советских украинцев, и священник Билецкий из украинского прихода в Берлине (юрисдикции митрополита Дионисия) повторил попытку Брендзана. 15 октября он написал в Министерство церковных дел, прося от имени владыки разрешить посещать лагеря и больницы остарбайтеров, проводить там богослужения, отпевать умерших и т. п. К ходатайству Билецкий приложил полученное им письмо от 8 июля 1942 г. от главы автокефальной Украинской Церкви архиепископа Поликарпа с предложением взять на себя душепопечение православных украинцев в Германии. Архиепископ извещал также, что направил рейхскомиссару Украины письмо, в котором просил о материальном обеспечении и свободном доступе в лагеря украинских священников в Третьем рейхе. Чиновники Министерства церковных дел отнеслись к просьбе сочувственно и даже подготовили проект ответного письма со своим разрешением[594]. Однако 17 декабря 1942 г. генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы известил министерство, что рейхсфюрер СС Г. Гиммлер запретил использование украинских священников для душепопечения восточных рабочих и этот запрет еще не снят, поэтому предложение РКМ о разрешении несвоевременно[595]. Запрет Гиммлера, вероятно, был сделан летом 1942 г. и касался также и униатов. Это видно из межведомственной переписки по поводу самовольно проведенного 21 июля священником М. Москиликом богослужения для украинских восточных рабочих в католической церкви Людингхаузена. 16 сентября генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы написал об этом случае в РКМ, попросил разъяснений и приложил к письму инструкцию, согласно которой душепопечение восточных рабочих, в том числе украинцев, иностранными или немецкими священниками запрещалось. В разбирательство был вовлечен даже МИД. Из указанной переписки также следует, что существовал план назначить 23 священника для душепопечения украинцев-униатов в Германии, от которого потом отказались[596]. 28 июня 1943 г. шеф полиции безопасности и СД прямо писал в МИД, что украинским священникам-униатам нельзя доверять, так как они находятся под сильным польским влиянием, и об окормлении ими рабочих в рейхе не может быть и речи[597]. Указанный запрет на душепопечение восточных рабочих, естественно, относился и к священникам православной Германской епархии. Уже в мае 1942 г. число людей, вывезенных на принудительные работы в Германию из СССР, достигло 1,2 млн, а к 31 декабря 1942 г. только в Берлине было зарегистрировано 582,2 тыс. советских граждан и, кроме того, 13,2 тыс. сербов и хорватов[598]. Часть восточных рабочих проживала вне лагерей или имела возможность покидать их. Испытывая сильную потребность в духовном окормлении, эти люди начали посещать богослужения в русских храмах. Впервые их массовый наплыв стал заметен во время пасхальных служб в начале апреля 1942 г., что вызвало резко негативную реакцию властей. В 1946 г. митрополит Серафим рассказывал: «После Пасхальной заутрени в 1942 г., отслуженной при большом стечении верующих, от этого же учреждения (по словам митр. Серафима, — центрального руководства нацистской партии) пришло приказание, чтобы впредь священники у входа в храм проверяли документы лиц им неизвестных. Я категорически отказался исполнить это требование, заявив, что священники — не полицейские»[599]. Далее в том же докладе митрополита на епархиальном собрании 16–17 июля 1946 г. содержится общая характеристика ситуации (реально существовавшей в 1942–1943 гг.): «Но самым ярким и жестоким нашим противником, недоброжелателем и вредителем был так называемый Амт Розенберга, а позже Восточное министерство. Это, в буквальном смысле, антихристианское учреждение причиняло нашей епархии, православным людям и, в частности, мне лично непрерывные огорчения, ибо оно всячески препятствовало нам осуществлять духовное окормление всех так называемых „остов“. Нашему духовенству было запрещено служение в лагерях, а „остам“ было строго запрещено посещение наших приходских церквей. Дети оставались некрещеными, новобрачные неповенчанными, умершие хоронились без церковного отпевания и т. д. Даже распространение духовной литературы было нам долгое время запрещено. Я просил, протестовал, писал ходатайства, лично посещал различные правительственные учреждения, но, к прискорбию, только с незначительными успехами. Только в отдельных случаях мне удалось пробить брешь в этой мрачной стене ограничений, запретов и притеснений: там, где в лагере был священник, я снабдил его св. антиминсом и, по мере возможности, церковною утварью, пожертвованною приходами, богословскими книгами и литературой. То же самое удалось мне в некоторых лагерях военнопленных. Но все это достигалось только величайшим трудом и путем обхода разных ведомственных распоряжений»[600]. Слова митр. Серафима подтверждаются архивными документами. Поначалу в отношении восточных рабочих соблюдался тот же порядок, что и для военнопленных — любая религиозная деятельность позволялась только людям из их среды. Порой среди восточных рабочих действительно оказывались священники. Например, 17 ноября 1942 г. русский профессор Кенигсбергского университета Н. Арсеньев писал в РКМ, что престарелый протоиерей С. Веселовский с Волыни используется на тяжелой крестьянской работе в Восточной Пруссии, и просил разрешить этому священнику душепопечение в лагере восточных рабочих. В подобных случаях разрешение давалось[601]. Использование священнослужителей «со стороны» исключалось. Так, когда митр. Серафим 16 апреля 1943 г. попросил РКМ позволить окормлять восточных рабочих переселенному из Гродно священнику П. Дубовику, то на соответствующий запрос министерства чиновник из ведомства шефа полиции безопасности и СД ответил: «Я не могу дать своего согласия»[602]. Священников среди восточных рабочих оказалось ничтожно мало, и их функции частично приходилось брать на себя благочестивым мирянам. Один из таких мирян — машинист паровоза — в ноябре 1943 г. писал в адрес русского монастыря преп. Иова в Словакии: «… в нашем лагере свыше 1500 человек, мужчин, женщин, всякого пола и возраста, а во всем округе таких лагерей много. Все они русские, во многих сохранилась вера христианская… И многие идут ко мне с вопросами и требами. И по мере моих слабых сил, как мирянин, я стараюсь в рамках мирянина проповедовать слово Божие и выполнять необходимые требы для верующего человека. Я просил и писал в Берлин о. архимандриту Иоанну и священнику о. Александру Киселеву, чтобы кто из священников приехал к нам, но, видимо, нет разрешения. Я получал от них крестики, Евангелие от Марка и от Иоанна вашего издания и молитвословы тоже ваши… Доступ к нам извне, чтобы приехать священнику отправлять христианские требы, — невозможен. Из всего видно — двери доступа к нам закрыты, мы, грешные, жаждущие источника живой воды, должны вариться в собственном котле. А посему внемлите нашим просьбам и помогите нам, грешным»[603]. Конечно, братия обители всячески старалась помочь духовной литературой и периодическими изданиями. В редакционной статье первого номера «Православной Руси» за 1947 г. отмечалось, что в годы войны газета «посильно обслуживала лагеря русских рабочих в Германии и проникала даже за проволоку к военнопленным, что строжайше воспрещалось немецким лагерным начальством»[604]. Только за январь — март 1943 г. монастырь преп. Иова получил 108 писем от восточных рабочих (среди них значительная часть коллективных), и почти в каждом просили прислать религиозную литературу. Редакция «Православной Руси» в связи с этим отмечала: «Многочисленные письма русских рабочих в Германии свидетельствуют, что (духовная) жажда огромна, что русский народ мучится вопросами духа и глубоко их продумывает и переживает»[605]. Большое количество литературы переправлял в лагеря Епархиальный миссионерский комитет, возглавляемый архимандритом Иоанном. Последний писал в своих воспоминаниях: «… до начала 1943 года для меня и моих сотрудников была возможность проникать в лагеря Словом Божиим, религиозными книжечками и листками. Через приходивших к нам в храм обитателей лагерей и верующих переводчиков… даже простой почтой, мы могли достигать Словом Божиим русских людей в лагерях и даже на родине… Тысячи писем, иногда коллективных и подчас удивительно трогательных, мне засвидетельствовали о вере народа, о его жажде духовной… Этот драгоценный архив после обыска, произведенного у меня в начале 1943 года, частью был захвачен гестапо с моим миссионерским складом, а частью сгорел в моей квартире»[606]. Некоторая часть писем восточных рабочих о. Иоанну, скопированных гестапо, сохранилась в государственном архиве. Например, в 1942 г. 4 русские девушки из Фленсбурга благодарили архимандрита за духовные книги и «привитую им любовь к церкви»[607]. По указанию властей восточные рабочие должны были носить на груди четырехугольник: голубое поле, а на нем белые буквы «OST», и о. Иоанн 24 марта 1943 г. произнес во Владимирской церкви Берлина ставшую широко известной проповедь «Восток имя ему». В ней говорилось о тайне надписи на груди униженных русских людей: «Имя Христово отпечатлено около их сердца…»[608]. Не допущенные на Родину русские эмигранты со всем нереализованным, десятилетиями копившимся стремлением быть полезными России, принялись помогать не по своей воле оказавшимся в Германии и находившимся в бедственной ситуации соотечественникам, для которых эта духовная и материальная помощь зачастую была единственным утешением и поддержкой, помогавшей выжить в нечеловеческих условиях. Порой, как и в случае с военнопленными, священникам Германской епархии удавалось различными путями даже в 1942–1943 гг. проводить для восточных рабочих специальные богослужения в приходских храмах или проникать в лагеря. Об этом говорится, в частности, в письме женщины-звонаря православной церкви Лейпцига от 8 апреля 1980 г.: «Когда вблизи Лейпцига возникли первые лагеря, в которых содержались восточные рабочие — русские, украинцы, поляки и т. д., сперва им долгое время не разрешалось покидать их (лагеря). Позже они могли в сопровождении охраны заходить в церковь при условии — не искать никаких контактов, не исповедоваться, не принимать продукты и одежду, не оставлять письма или записки и т. д. Но в тесноте не слишком просторной церкви мы делали очень многое возможным. Они приходили, жалкие, голодные и босые, зимой в башмаках на деревянной подошве, на богослужении многие душераздирающе рыдали. Под охраной они снова преодолевали путь до своих лагерей, превышавший 10 км… Примерно в 1943 г. получили мы нового иерея, отца Кирилла Шимского, который загадочным для нас образом стал другом шефа лейпцигского гестапо. Это принесло нам некоторые облегчения. Священник мог с хором и мной, в качестве регента, по великим праздникам — таким как Рождество и Пасха, проводить богослужения в лагерях восточных рабочих»[609]. О подобных случаях говорилось в епархиальном журнале от 20 мая 1943 г.: «С разрешения местных гражданских властей в некоторых лагерях восточных рабочих священниками Германской епархии совершены в праздничные дни богослужения»[610]. В конце 1942 — первой половине 1943 г. немецкие органы власти особенно активно отвергали любую возможность присутствия восточных рабочих на богослужениях в православных храмах. В сообщении шефа полиции безопасности и СД от 14 января 1943 г., в частности, говорилось о запрещении посещать церковь и кино «остовкам», работавшим вне лагеря в домашнем хозяйстве[611]. В апреле 1943 г. перед Пасхой власти второй раз потребовали от митрополита Серафима, чтобы он запретил восточным рабочим посещать православные церкви. Владыка снова ответил отказом: «Я архиерей, и моей обязанностью является призывать всех православных людей ходить в церкви. Поэтому я не могу запрещать кому-либо приходить и участвовать в богослужении. Если вы считаете это недопустимым, поставьте ваших сторожей, которые будут не допускать в наши церкви остарбайтеров. Против этого я делать ничего не могу». Но германские власти не решились на такой шаг. Зная, что аналогичные требования будут предъявлены и к настоятелям приходов, и не имея возможности дать им распоряжение не повиноваться в этом случае властям, митр. Серафим нашел выход в том, что поместил в своем епархиальном журнале описание этого случая, надеясь, что приходские священники сделают правильный вывод. Так оно и было[612]. Подобные требования действительно оказались предъявлены ряду настоятелей. Так, приходский совет Николаевской церкви Мюнхена 29 апреля 1943 г. заслушал доклад игумена Александра (Ловчего) о его вызове в гестапо и объявлении там под расписку, что рабочим с пометкой «OST» не разрешается посещать богослужений, совершаемых в храме. После обсуждения вопроса совет постановил довести до сведения восточных рабочих, что по распоряжению местных властей богослужения для них будут совершаться в лагерях, а также просить митрополита принять все зависящие от него меры по удовлетворению духовных нужд рабочих, прибывших с Востока[613]. О таком же инциденте, имевшем место примерно в это время, писал в своих воспоминаниях и архимандрит Иоанн (Шаховской): «Гестапо, испуганное этим начавшимся наплывом в наш храм „остовцев“, привезенных в лагеря Берлина, захотело, чтобы я вывесил у храма объявление о том, что в мою церковь воспрещается вход людям с „Востока“. Я сказал чиновнику гестапо, что Церковь Христова зовет к себе людей, а не отталкивает их. Но позже мне пришлось запрещать молодежи русской в праздничные дни Церкви, совпадавшие с рабочими днями, перескакивать через ограду лагеря и уходить в храм. Как ни радостно было видеть такой героизм, я категорически запрещал его, ради физического сохранения этих горячих верой людей»[614]. Наряду с усилением запретов на посещение восточными рабочими богослужений вне лагерей, в конце 1942 г. немецкие ведомства впервые стали задумываться о необходимости сделать некоторые уступки. Неуклонное стремление к вере миллионов вывезенных в Германию русских людей заставляло нацистские власти начать отступление от своих первоначальных установок, и чем дальше, тем больше. В циркуляре генерального уполномоченного по использованию рабочей силы от 30 декабря 1942 г. говорилось, что для повышения удовлетворения от работы у восточных рабочих, как и ввиду ожидаемых благоприятных пропагандистских последствий при дальнейшем наборе рабочих, желательно, чтобы предприятия предоставили остарбайтерам 7 и 14 января (Рождество и Новый год по «русскому календарю») свободное время после обеда. Генеральный уполномоченный также писал о возможности устройства в эти дни богослужений при соблюдении общих определений рейхсфюрера СС и шефа германской полиции, то есть без привлечения православных священников извне[615]. Этот циркуляр оказал лишь частичное воздействие. В сообщении ведомства шефа полиции безопасности и СД от 28 января 1943 г. отмечалось, что впервые почти во всех лагерях восточных рабочих были проведены праздничные вечера 24 декабря — в Рождество по григорианскому календарю, но лишь некоторые руководители производств дали возможность отпраздновать Рождество 7 января, большинство из них оказалось против этого. Ничего в сообщении не говорилось и о проведении православных богослужений[616]. Еще больше внимания генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы в своем циркуляре от 16 апреля уделил устройству «русской Пасхи», которая совпадала в 1943 г. с «немецкой Пасхой»: «Всячески содействовать проведению лагерного праздника своими силами. При этом речь идет главным образом о пении, танцах, музыке, спорте и др. мероприятиях». В документе заметно явное стремление отодвинуть религиозную сущность праздника на задний план. Но позволялось на прежних основаниях устраивать в лагерях богослужения, «насколько такое желание будет выражено восточными рабочими и для этого имеются возможности. При этом необходимо извещать соответствующие органы государственной полиции»[617]. Затянувшаяся война и все большее увеличение роли, которую играло в германской экономике использование труда иностранных рабочих, заставляли идти на дальнейшие уступки. По предложению министра пропаганды Геббельса 15 апреля 1943 г. на заседании «рабочего кружка» РСХА по разработке связанных с иностранцами вопросов была обсуждена и принята «Инструкция об общих принципах обращения с трудящейся в рейхе иностранной рабочей силой». 20 апреля шеф полиции безопасности и СД Кальтенбруннер разослал циркуляр о необходимости всем ведомствам следовать правилам, изложенным в инструкции[618]. В итоге состоялось отсутствовавшее ранее узаконение некоторых прав иностранных рабочих. Но запрет на окормление восточных рабочих священниками Германской епархии по-прежнему остался в силе. Причем по сравнению с первоначальным проектом от 10 марта окончательный вариант инструкции был ужесточен[619]. Тогда национал-социалисты еще считали возможным обойтись вообще без священников — лишь силами мирян-проповедников. Массовое посещение праздничных богослужений восточными рабочими в православных храмах Германии, несмотря на все запреты, заставило немецкие учреждения приступить к выполнению плана подготовки проповедников для большого числа лагерей. Поскольку священников-беженцев из оккупированных восточных областей в 1943 г. в рейхе еще почти не было, то за помощью в образовании мирян пришлось обратиться к митрополиту Серафиму. 18 сентября шеф внешней службы уполномоченного по рабочей силе из оккупированных восточных областей Миллер заключил с митрополитом соглашение о процессе подготовки проповедников: «В качестве обучающих назначить священника Александра Грипп-Киселева и священника Пауля Гёкке… Отдельный учебный курс ограничивается периодом в 14 дней, образование осуществляется вышеназванными священниками, использование участников учебного курса в качестве мирян-проповедников может быть осуществлено в соответствии с планами митрополита Серафима. Во время учебной деятельности оба вышеназванных священника будут оплачиваться Восточным министерством. Если окажется, что среди предложенных в священники восточных рабочих найдутся такие, которые имеют необходимую подготовку, они будут представлены митрополиту Серафиму и рукоположены им во священники… Оба вышеназванных преподавателя, пока не имеется рукоположенных священников из числа восточных рабочих, совершают крещения, отпевания и др. церковные обряды»[620]. Заключение этого соглашения было первой крупной победой митрополита. Курсы по обучению проповедников некоторое время функционировали и, судя по воспоминаниям протоиерея А. Киселева, в деле их создания ему даже оказал помощь заведующий Нюрнбергским районом офицер СС[621]. Владыка Серафим не только не препятствовал посещению восточными рабочими храмов епархии, но и активно способствовал этому. По свидетельству берлинского корреспондента русской газеты «Голос Крыма», кафедральный собор в пасхальные дни был заполнен остовцами так, «что иголке негде упасть»[622]. А в сентябре митрополит издал распоряжение, чтобы о восточных рабочих было установлено специальное прошение на великой ектении: «Да Господь Милосердный охранит святым своим покровом всех наших братьев и сестер на чужбине на работах сущих»[623]. Деятельность проповедников не решала проблемы. В октябре 1943 г. митр. Серафим в епархиальном журнале довел до сведения духовенства епархии, что со стороны епархиального управления было сделано все от него зависящее для духовного окормления рабочих из Восточной Украины. В опубликованном сообщении с горечью отмечалось: «Если эти старания не увенчались успехом, и в настоящее время нет надежды на решение вопроса, то потому, что это зависит не только от митрополита»[624]. Однако митр. Серафим продолжал свои усилия. Проходившее с его участием 21–26 октября в Вене Архиерейское совещание РПЦЗ в одной из принятых резолюций подчеркивало: «Необходимо предоставление русским рабочим в Германии свободного удовлетворения своих духовных потребностей»[625]. И уже в декабре 1943 г. митрополит Серафим в специальном указе просил настоятелей и приходские советы отпустить ему лишние священные сосуды, облачения и т. п. для открытия в будущем церквей в лагерях[626]. Весной 1944 г. германские ведомства пошли на дальнейшие уступки. 24 мая государственный советник Нейгауз из ведомства шефа полиции безопасности и СД сообщил Гауггу, что принято решение допустить 15 православных священников к духовному попечению о восточных рабочих[627]. 1 июня 1944 г. РСХА выпустило первый специальный указ о «Духовном окормлении восточных рабочих, находящихся в пределах Рейха», отменявший все прежние распоряжения. Этот указ был разработан по соглашению с начальником Партийной канцелярии, генеральным уполномоченным по использованию рабочей силы, Германским рабочим фронтом, РМО и Министерством пропаганды. 15 священникам разрешалось окормлять восточных рабочих, и с началом их использования прекращалась деятельность мирян-проповедников. Каждому священнику выделялся определенный район, который охватывал огромную территорию — как правило, 3 округа, но иногда даже 7. Указ содержал множество всевозможных стеснений и ограничений: «Священники начинают свою деятельность только по настоятельному требованию остарбайтеров. Маршрут их передвижения требует в каждом случае предварительного утверждения компетентным органом государственной полиции… любое появление священников в лагере без особого запроса, как и всякая пропаганда конфессиональных актов, не разрешается… Церковные службы должны проводиться только в форме специальных богослужений, в подходящем помещении, по возможности в отдалении от лагеря. Если имеется православная церковь, они могут происходить в ней, однако в таких службах не разрешается принимать участие эмигрантам, и наоборот — восточным рабочим запрещено участие в богослужениях эмигрантов»[628]. Сделанная уступка расценивалась как временная. Причем враждебность Партийной канцелярии, Восточного министерства и РСХА к карловчанам стала причиной того, что для окормления восточных рабочих планировали использовать лишь священников-беженцев с Востока. В указе специально подчеркивалось: «Подчинение отдельных священников юрисдикции одного православного епископа или митрополита не произойдет, т. к. их пребывание и деятельность в Германии ограничены по времени. Напротив, священники в административном отношении полностью самостоятельны и занимаются своей деятельностью исключительно по соглашению с компетентными органами государственной полиции и Германским рабочим фронтом». Религиозное обслуживание остарбайтеров других конфессий или сектантов вообще признавалось по соображениям полицейской безопасности недопустимым[629]. Еще больше ограничений содержалось в обширных дополнительных предписаниях к указу от 1 июня 1944 г. В них откровенно говорилось, что конфессиональная опека должна охватить только незначительную часть восточных рабочих. Следствием стремления нацистского руководства к повсеместному вытеснению христианства был следующий пункт предписаний: «Необходимо избегать того, чтобы деятельность священников: 1) вела к катехизации нецерковной массы восточных рабочих, в чем немецкая сторона по причинам безопасности не заинтересована; 2) имела следствием образование церковных групп в лагере». Венчания допускались только после того, как заключение брака регистрировалось государственными органами. РСХА рекомендовало также одновременно с богослужениями проводить какие-нибудь развлекательные мероприятия, посещение кино и т. п.: «Этим будет гарантирована полная свобода выбора восточных рабочих в пользу того или иного мероприятия». Не разрешалось духовное окормление восточных рабочих представителями Католической или Евангелической Церкви. А всякое объединение 15 разрешенных православных священников друг с другом или их подчинение общему центральному руководству признавалось недопустимым, так же как и использование других представителей духовенства[630]. Применение указа на практике затянулось. Только в начале сентября соответствующие распоряжения издали органы государственной полиции в округах, а в целом указ РСХА вошел в силу с 1 октября 1944 г.[631]. Но реальная действительность оказалась сильнее нацистских директив. На практике, вероятно, все из 15 официально допущенных в лагеря священников были связаны с митрополитом Серафимом. В докладе на епархиальном собрании 1946 г. он отметил: «В конце концов, после долгих хлопот, хождений и переговоров, мне было дано разрешение на назначение 15-ти разъездных священников для обслуживания лагерей»[632]. Об этом говорилось и в воспоминаниях очевидцев, например, протоиерея В. Салтовца от 5 октября 1950 г.: «Рискуя собственным положением и даже своей свободой и, может быть, и жизнью, владыка Серафим не успокоился до тех пор, пока не добился разрешения для подведомственного ему духовенства посещать многочисленные „остовские“ лагеря и духовно окормлять находившихся в них православных русских людей»[633]. А русский прихожанин-эмигрант из Берлина сообщил в мае 1946 г. корреспонденту нью-йоркской газеты «Новое русское слово»: «Посещать богослужения „остам“ сначала было запрещено, позднее начальство, в целях „поднятия производительности труда“, стало смотреть сквозь пальцы на это невинное удовольствие… Церкви стали единственным центром братской помощи… Само собой понятно, что первая забота Церкви была о чисто религиозном, духовно-нравственном обслуживании „остов“. Причт всех церквей был значительно расширен за счет священников, прибывших из Прибалтики, Чехословакии и других стран, но и в увеличенном составе духовенство едва справлялось с новыми задачами. Священники разъезжали по рабочим лагерям: иногда им удавалось даже попадать к военнопленным; они с утра до вечера соборовали, утешали, венчали, крестили, больше же всего хоронили…»[634]. С весны 1944 г. в лагерях восточных рабочих с разрешения местной администрации стали одна за другой открываться церкви, в которых периодически служили священники Германской епархии. Так, в день Св. Троицы состоялось богослужение в оборудованном под храм помещении при заводе «Драхтверк» в Одерберге. Далее в епархиальном журнале было опубликовано воззвание протоиерея Н. Туровского от 21 сентября 1944 г. о том, что в Восточной Померании с благословения митрополита и согласия гражданских властей открываются новые богослужебные пункты и церкви для духовного окормления восточных рабочих, а поэтому требуются церковные предметы. 28 и 29 октября состоялись торжественные богослужения митрополита в лагерной церкви Блеххаммера, при которой даже существовала школа. К этому времени также уже имелась православная церковь в одном гамбургском лагере для иностранных рабочих. 12 ноября 1944 г. в лагере № 3 в Лабанде(Силезия) после торжественного богослужения настоятель Сосновицкого прихода о. К. Гаврилков совершил церковное венчание 120 пар остарбайтеров и т. д.[635] В конце концов и немецкие учреждения были вынуждены пойти на частичный пересмотр положений указа РСХА от 1 июня 1944 г. Восточное министерство, для которого было характерно покровительство сепаратным национальным церквам, еще в марте 1944 г. разрабатывало проект учреждения архиерейской кафедры Украинской автокефальной Православной Церкви в Берлине[636]. В июле свои услуги для окормления украинских восточных рабочих предложил также эвакуированный из Генерал-губернаторства в Словакию митрополит Холмский и Подляшский Иларион (Огиенко). Партийная канцелярия и РСХА были против подобной деятельности, и МИД 12 сентября 1944 г. сообщил своему посольству в Словакии, что желание украинских епископов окормлять восточных рабочих в рейхе не может быть принято по принципиальным соображениям[637]. Но через 2–3 месяца ситуация изменилась. Руководитель религиозной группы РМО К. Розенфельдер 14 декабря информировал шефа руководящего штаба политики этого министерства о ходе длительных и сложных межведомственных переговоров: «В переговорах с СД и Партийной канцелярией я постоянно указывал на то, что таким малым числом (15 священников) не обойтись. Практика подтвердила это мнение, как сообщил мне в последней беседе разработчик данного дела со стороны СД. Уже решено повысить число используемых священников до 50–60. Партийная канцелярия тоже уже выразила свое согласие. На совещаниях по данному вопросу я сообщал, что для душепопечения восточных рабочих требуется также в большом количестве привлечь священников Белорусской и прежде всего Украинской автокефальных Церквей, чтобы противодействовать стремлению Русской Православной Церкви исключить национальные церковные группы и предотвратить недовольство украинцев и белорусов». При этом Розенфельдер отмечал, что вопрос назначения особого епископа для украинцев в рейхе (самостоятельного по отношению к митрополиту Серафиму) «представляется трудно осуществимым». Переговоры об этом еще шли[638]. Видимо, сопротивление оказывало прежде всего РКМ, по-прежнему отстаивавшее свою идею единой епархии для всех православных, проживавших в Германии. 5 декабря в Партийной канцелярии состоялось совещание референтов, представлявших различные ведомства, о конфессиональном обслуживании иностранной рабочей силы. На нем было решено позволить православным священникам различных юрисдикции и национальных групп в строго ограниченном количестве заниматься окормлением восточных рабочих. Потребность в священниках должны были определять РСХА и Рабочий фронт. Указанные два ведомства, в рамках достигнутого 5 декабря соглашения, в дальнейшем разрешили окормление восточных рабочих ряду священников автокефальной Украинской Церкви. Об этом Партийная канцелярия сообщила 22 февраля 1945 г. РКМ, подчеркнув, что речь идет о лицах, подчиняющихся раскольническому епископу Мстиславу (Скрыпнику). Чтобы последний мог исполнять свои юрисдикционные функции, ему предложили выдать удостоверение следующего содержания:… Мстислав в Потсдаме руководит деятельностью священников, которым разрешено окормление украинских рабочих в рейхе; епископ является представителем главы Украинской автокефальной Церкви митрополита Поликарпа, он может совершать богослужения, проповедовать и т. д.[639] До практической реализации этого плана не дошло. Упомянутый епископ, во время войны тесно сотрудничавший с нацистскими ведомствами, в конце 1944 г. проживал на территории Словакии и не смог переехать в Потсдам. Германские историки Ф. Хейер и X. Вайче упоминают, что …Мстиславу было поручено рейхсфюрером СС Гиммлером духовное окормление восточных рабочих в Судетах, но он уже не мог выполнить это задание[640]. Война заканчивалась, и в ее последние месяцы особенно активизировалась душепопечительская деятельность священнослужителей Германской епархии. В начале января 1945 г. в Берлин прибыли два монаха братства преп. Иова (эвакуированного из Словакии и Германию). Один из них — будущий архиепископ, а тогда архимандрит Нафанаил опубликовал в 1947 г. очень интересные воспоминания о религиозной жизни русских берлинцев во время четырех последних месяцев войны: «Какой изумительный подвиг совершался на наших глазах. Эти юноши и девушки, порабощенные жесточайшей немецкой властью, угнетенные каторжной, нечеловеческое работой на фабриках и заводах тоталитарной войны, — они по воскресеньям, часто после бессонной ночи, проведенной на работе, спешили толпой в церковь… И гестапо было вынуждено сдаться: народное море переплеснулось через края преград. Лагерные начальники пытались их попросту не выпускать из лагерей. Но девушки и юноши по утрам переползали через заборы, пробирались под колючей проволокой, окружающей лагеря, и все-таки приходили в церковь… И с самого раннего утра по воскресеньям безостановочной густой лентой шла эта родная толпа от ближайших станций метро к православным церквам. Немецкие власти не решались пойти на крайние средства и признали себя побежденными духовной жаждой этих людей… С пяти часов утра все многочисленные иереи соборного клиpa, все бесчисленные священники, съехавшиеся в Берлин, множество батюшек, пришедших на богослужение из лагерей, где они сами работали, как простые рабочие — в общей сложности иногда до двух-трех десятков священников по разным углам храма начинали исповедывать говеющих»[641]. По свидетельству архимандрита Нафанаила, в феврале 1945 г., после эвакуации из Берлина немецких центральных учреждений, для православного духовенства открылась перспектива почти неограниченно широкой возможности работать. От оставшихся растерявшихся чиновников, при отсутствии какого-либо контроля со стороны начальства, можно было за небольшую взятку (кофе, шоколад, батарейки и т. д.) получить что угодно: «За эти блага мы покупали у лагерь-фюреров, у маленьких агентов арбайтсфронта и других людей, влиявших на жизнь наших остов, разрешения на открытие церквей по лагерям, на устройство там школ или просто на преподавание там Закона Божия». Таким же образом удалось освободить из лагерей многих священников, которым поручали совершение богослужений во вновь открываемых церквах. При кафедральном соборе были организованы курсы Закона Божия, посещавшиеся сотнями восточных рабочих и т. д. Только два указанных монаха за февраль — апрель 1945 г. совершили богослужения в 20 лагерях, в пяти из которых создали церкви[642]. Таким образом, можно сделать вывод, что стихийное стремление к вере миллионов русских людей в конце концов оказалось сильнее всех запретов. При этом существовало удивительно благожелательное отношение восточных рабочих и советских военнопленных к зарубежному русскому духовенству — нет никаких документов о случаях его неприятия, отвержения и т. п. Германским учреждениям не удалось провести четкого разграничения между священнослужителями из оккупированных территорий СССР карловчанами. Все эти священники, за исключением духовенства автокефальной Украинской Церкви, считали себя принадлежавшими к единой общей Русской Православной Церкви, и существовавшие юрисдикционные разделения в военные годы сгладились до минимума. Обманулись нацистские учреждения и в своих надеждах на то, что советские люди за два десятилетия атеистической пропаганды стали безрелигиозными. Большинство восточных рабочих и советских военнопленных были верующими. По различным оценкам, на богослужениях в лагерях присутствовало от 50 до 95 % их обитателей. Точно определить долю верующих, конечно, невозможно, но наиболее реальной представляется цифра в 65–70 %. По результатам переписи 1937 г., содержавшей вопрос о вере в Бога, положительно ответило на него 56,7 % населения СССР[643]. А в годы войны, как признавали даже советские ученые, религиозность выросла еще больше. При этом заметной оставалась часть общества, отвергавшая религию. Но в любом случае священнослужители Германской епархии имели в 1942–1945 гг. миллионную паству, и они сделали все возможное для ее духовного окормления. 5 Отношение Русской Православной и Украинской Грекокатолической Церквей к холокосту Русская Православная Церковь оказалась в самом центре событий Второй мировой войны и была вынуждена самым непосредственным образом реагировать на холокост. Следует подчеркнуть, что она не была в тот период единой, от нее откололось несколько групп, позиции которых в этом вопросе не во всем совпадали. Раньше всего, еще до начала войны между Германией и СССР, свое отношение к преследованиям евреев высказали многие русские священники-эмигранты в различных странах Европы, принадлежавшие к двум юрисдикции — митр. Евлогия в Париже и карловчане. В Западно-Европейский Экзархат митрополита Евлогия входило и несколько русских приходов, расположенных на территории Германии. Как уже говорилось, вскоре после прихода национал социалистов к власти эти общины стали подвергаться разнообразным преследованиям и ограничениям. При этом в качестве предлога использовался миф о том, что деятельность приходов Русского Западно-Европейского Экзархата в Германии — важнейшее звено широкомасштабного заговора против Третьего рейха с участием русских эмигрантов, направляемого и финансируемого международными еврейско-масонскими структурами и французской разведкой. Гестапо обвиняло митрополита Евлогия в принадлежности к масонству еще с 1913 года[644]. Нацисты справедливо подозревали «евлогиан» в отсутствии симпатий к их режиму, его антилиберальной идеологии и агрессивным устремлениям в области внешней политики. Негативно относилась паства митрополита Евлогия и к расовой теории, прежде всего к культивируемой ненависти к евреям. Несколько евреев имелось среди преподавателей знаменитого Свято-Сергиевского богословского, института в Париже под патронажем владыки Евлогия, о чем нацистам было хорошо известно (вскоре после оккупации столицы Франции они арестовали профессоров Зандера и Зеньковского). Правда, о какой-либо широкой оппозиционности евлогианской общины в самой Германии говорить нельзя. Ее духовенство отличал подчеркнутый аполитизм и глубокая сосредоточенность на религиозной жизни. Исключение составлял только вопрос об отношении к евреям[645]. Глава германских евлогианских приходов архимандрит Иоанн (Шаховской) никогда не скрывал своего крайне негативного отношения к антисемитизму нацистской идеологии и политики. Аналогичная характеристика правомерна и в отношении его прихожан. Уже на второй год нацизма архим. Иоанн дал на него пастырский ответ, опубликовав брошюру «Иудейство и Церковь», в которой писал о несовместимости расовой теории с христианской верой. В послевоенных воспоминаниях (в то время уже архиепископ Сан-Францисский) Иоанн о своей позиции в связи с преследованиями евреев, к сожалению, писал немного и скромно: «Сколько людей оказывало по деревням и городам бескорыстную помощь несчастным людям… Как сейчас вижу одну глухую, средних лет, еврейку с аппаратом на ухе, странствующую из дома в дом. Ей давали приют христиане. Это было одно из ужасных апокалиптических видений тех лет — люди с желтой звездой Давида, обреченные на заклание. Вспоминаю совершенный мною тайный постриг над одной еврейкой-христианкой, моей духовной дочерью, рабой Божьей Елизаветой, получившей вызов из гестапо. В значении этого вызова мы не сомневались. Благословляя ее на мученичество, я дал ей новое имя, Михаилы, в честь архангела Михаила, вождя еврейского народа… Конечно, как и всем, пришлось мне в те дни в гестапо подтверждать документами свое „арийское происхождение“ и говорить о своих убеждениях и о вере Церкви… Однажды следователь, допрашивавший меня, зная, что я принимаю в лоно Церкви всякого человека, без различия расы, спросил меня: „Ну а если бы Литвинов [646] захотел креститься (Литвинов в те годы был в Германии персонификацией того, что называлось „иудобольшевизмом“), — вы бы его тоже крестили?“ „Конечно, — ответил я, — если бы Литвинов покаялся и захотел жить во Христе. Церковь приняла бы его наравне со всеми“»[647]. В июле 1938 г. гестапо впервые поставило вопрос о высылке архим. Иоанна из страны. В соответствующем письме в Рейхсминистерство церковных дел от 27 июля подчеркивалось: «Иоанн, особенно в последнее время, снова вносит беспокойство в среду здешней русской эмиграции своими подчеркнуто дружественными евреям проповедями и высказываниями и сознательно пытается помешать усилиям антибольшевистски настроенных групп эмигрантов… Вследствие своей дружеской расположенности к евреям он уж много лет подвергается резкой критике национально-мыслящих русских эмигрантов». В целом же гестапо рассматривало о. Иоанна как «яркого представителя враждебного Германии и масонского церковного направления парижского епископа Евлогия»[648]. Министерство церковных дел исходило из своих собственных планов проведения унификации русской православной общины в Германии и включения евлогианских приходов по возможности мирными средствами в карловацкую Берлинскую и Германскую епархию. Поэтому оно предложило гестапо «наблюдать за развитием дела Шаховского», не прибегая к высылке. Неудачей закончилась и попытка гестапо второй раз поставить вопрос об удалении из страны архим. Иоанна и других евлогианских священников в июле 1939 г. Высылке помешало заключение 3 ноября 1939 г. компромиссного соглашения, по которому евлогианские приходы должны были войти в епархию Берлинскую и Германскую, но признавалась их принадлежность к юрисдикции митрополита Евлогия. Но и в дальнейшем архим. Иоанн подвергался различным преследованиям. Было запрещено издание его миссионерского журнала «За Церковь», в январе 1943 г. гестапо произвело обыск на квартире и книжном складе архимандрита и т. д.[649]. Особенно активно проявило свою позицию по отношению к холокосту евлогианское духовенство в оккупированной нацистами Франции. Близкие к митр. Евлогию люди так характеризовали его настроение в дни оккупации Парижа: «В эти дни Владыка сумрачен, озабочен и печален. Когда говорим о том, что кругом творится, он морщится и начинает волноваться: „Насильники, насильники… и что они с евреями делают!..“ А в одном из своих писем 26 октября 1944 г. митрополит писал: „…будучи убежденным националистом, т. е. верным и преданным сыном своего народа, я, конечно, совершенно отвергаю тот звериный национализм, который проявляют теперь немцы по отношению к евреям, равно как, будучи православным, я чужд религиозного фанатизма… Выше всего чту свободу во Христе“»[650]. Позицию владыки разделяли почти все представители евлогианского духовенства. Хорошо известен, например, мученический подвиг монахини Марии (Скобцовой, Кузьминой-Караваевой). Имя ее увековечено деревом, посаженным в Роще праведников при музее жертв и героев Шоа «Яд ва шем» в Израиле. Мать Мария возглавляла в Париже благотворительную и культурно-просветительную организацию «Православное Дело», почти весь период оккупации Франции постоянно помогавшую евреям. В целях регистрации понятие «еврей» впервые получило свое определение в этой стране в декрете от 27 сентября 1940 г., где говорилось, что евреями считаются принадлежащие к иудейской вере. В результате возникла острая необходимость в свидетельствах о крещении, которые могли помочь избежать унижений и ограничений. К священнику церкви «Православного Дела» о. Димитрию Клепинину начали поступать срочные просьбы о выдаче таких удостоверений евреям нехристианам. И он решил с полного одобрения матери Марии выдавать свидетельства о принадлежности к своему приходу. Вскоре в картотеке о. Димитрия накопились сведения о 80 новых «прихожанах». Согласно же нью-йоркской еврейской газете «Forward» от 17 апреля 1948 г. священник выдал сотни ложных свидетельств о крещении. При этом о. Димитрий не допускал вмешательства и контроля в этом деле. Когда из епархиального управления затребовали списки новокрещеных, он ответил категорическим отказом[651]. С марта 1942 г. французские евреи должны были носить отличительный знак — желтую звезду Давида. По этому поводу мать Мария, с самого начала считавшая, что гонение на евреев — бремя, общее для всех, говорила: «Нет еврейского вопроса, есть христианский вопрос. Неужели Вам не понятно, что борьба идет против христианства? Если бы мы были настоящими христианами, мы бы все надели звезды. Теперь наступило время исповедничества»[652]. В ночь с 15 на 16 июля 1942 г. в Париже были произведены массовые аресты евреев. Большую часть из них загнали на зимний велодром. Благодаря монашескому одеянию матери Марии удалось проникнуть туда и провести там 3 дня. Она утешала детей, поддерживала взрослых, распределяла кое-какую провизию. С помощью мусорщиков ей дважды удалось устроить побег детей. С 15 июля у евреев возникла острая необходимость в надежных убежищах и в возможности бегства. Дом «Православного Дела» на Лурмеле стал таким убежищем. Один из его работников, Мочульский, писал: «На Лурмеле переполнение. Живут люди во флигеле и сарае, спят в зале на полу… И евреи, и не евреи. Мать говорит: „У нас острый квартирный кризис. Удивительно, что нас до сих пор немцы не прихлопнули“»[653]. Дом «Православного Дела» стал звеном целой цепи убежищ и путей бегства, которая образовалась по всей Франции. По воспоминаниям И.А. Кривошеина: «Здесь вопрос уже шел не только о материальной помощи. Нужно было доставать для евреев [поддельные] документы, помогать им бежать в южную, еще не оккупированную зону, укрываться в глухих районах страны. Наконец, необходимо было устраивать детей, родители которых были схвачены на улицах или во время облав»[654]. В конце концов такая активная деятельность стала известна гестапо. 8–10 февраля 1943 г. последовали обыск дома и аресты. Арестованными оказались священник Димитрий Клепинин, мать Мария и миряне — Ю. Скобцов, Ф. Пьянов, А. Висковский и Ю. Казачкин. О. Димитрию предлагали свободу при условии, что он впредь не будет помогать евреям. В ответ показал свой наперсный крест с изображением Распятия: «А этого еврея вы знаете?» Так же стойко вели себя и другие арестованные. Так, Ф. Пьянов в ответ на обвинение в оказании помощи евреям ответил: «Помощь оказывалась всем нуждающимся, как евреям, так и не евреям, — такая помощь есть долг каждого христианина». Матери монахини Марии С.Б. Пиленко на допросе гестаповец крикнул: «Вы дурно воспитывали вашу дочь, она только жидам помогает!» На это София Борисовна ответила: «Моя дочь настоящая христианка, и для нее нет ни эллина, ни иудея, а есть несчастный человек. Если бы и вам грозила беда, то и вам помогла бы». Мать Мария улыбнулась и сказала: «Пожалуй, помогла бы», за что чуть было не получила удар по лицу[655]. Через несколько дней после ареста известный богослов о. Сергий Булгаков отслужил в церкви молебен об освобождении плененных, но вскоре по приказу оккупационных властей «Православное Дело» было ликвидировано, арестованных же отправили в германские концлагеря. О. Димитрий Клепинин умер 8 февраля 1944 г. в Бухенвальде, а мать Мария погибла в газовой камере лагеря Равенсбрюк 31 марта 1945 г., в Страстную пятницу. После нее осталось большое литературное наследство[656]. Приведенный пример помощи евреям со стороны духовенства Русского Западно-Европейского Экзархата во Франции является далеко не единственным. Так, в Париже, совсем недалеко от Лypмеля, ложные свидетельства о крещении выдавал настоятель Трехсвятительского подворья на рю Петель архимандрит Афанасий (Нечаев). А настоятель Свято-Троицкого храма в Клиши о. Константин Замбржицкий, сам находившийся в заключении, крестил 20 сентября 1941 г. в Компьенском лагере еврея И. Фондаминского. Был продуман и подготовлен план побега последнего через «свободную» зону Франции в США. Но Фондаминский решительно отказался от этого: он хотел разделить судьбу своих братьев, родных по плоти, и погиб 19 ноября в Освенциме[657]. В то же время отношение священнослужителей юрисдикции митр. Евлогия к иудаизму отличалось своеобразием. Многие из них, в том числе мать Мария, полагали, что в условиях небывалых ужасов мировой войны начинается неизбежная эпоха перехода евреев в христианство. Наиболее глубоко разработал эту концепцию в своих статьях «Гонения на Израиль» и «Расизм и христианство», написанных в оккупированном Париже зимой 1941–1942 гг., знаменитый православный богослов прот. Сергий Булгаков. В еврейском народе, избранном Богом для воплощения Спасителя, он видел «ось мировой истории»; избранничество Божие почиет на еврействе, даже не принявшем Христа; окончательное разрешение еврейского вопроса наступит только с возвещанным апостолом Павлом обращением всего еврейства ко Христу, поэтому всякий антисемитизм изобличался как антихристианство и тем самым исключался: «С одной стороны, в состоянии антихристианства и христианоборчества Израиль представляет собой лабораторию всяких духовных ядов, отравляющих мир и в особенности христианское человечество. С другой — это есть народ пророков, в которых никогда не угасает дух пророчества и не ослабевает его религиозная стихия. Однако в состоянии ослепления это есть христианство без Христа и даже против Христа, однако Его лишь одного ищущее и чающее… Ясны те выводы, которые могут быть отсюда сделаны относительно гонителей Израиля: они гонят Самого Христа в нем, также, как и сами евреи, поскольку последние христоборствуют, противясь своему собственному избранию»[658]. О. Сергий чрезвычайно резко осуждал и разоблачал нацистскую идеологию, утверждая, «что гитлеризм, как религиозное явление, есть еще более отрицательное, чем воинствующий атеизм большевизма» и подчеркивал центральное место вражды к иудаизму в «духовном оборудовании» германского расизма: «…весь расизм есть не что иное, как антисемитизм, есть сублимированная зависть к еврейству и соревнование с ним, притом не в положительных, но отрицательных его чертах… Такова тайна расизма, его источник. Гитлер и зилоты антисемитизма суть религиозные, точнее антирелигиозные… маньяки… По духу своему, как и в своем практическом осуществлении антисемитизм есть не только искушение, но и прямое противление христианскому духу». При этом… о. Сергий Булгаков писал и об антихристианских преступлениях самих евреев: «Еврейство… доселе остается в состоянии поклонения золотому тельцу и отпадения от веры, даже и в Бога Израилева. Все эти новые бедствия являются для него не только как последние, может быть, испытания для его обращения ко Христу и духовного воскресения, но и как неизбежная кара за то страшное преступление и тяжкий грех, который им совершен над телом и душой русского народа в большевизме». Заключительный же вывод богослова полон веры в осуществление пророчества апостола Павла: «В историческом христианстве явится новая сила, которая и станет духовным его средоточием, как было это и в первые дни его: иудео-христианство»[659]. Несколько иначе, чем у клириков Западно-Европейского Экзархата, можно охарактеризовать позицию карловацких священнослужителей. Руководство РПЦЗ, настроенное резко антисоветски, неоднократно выступало с воззваниями против еврейско-большевистского господства в России. Так, например, в послании к православным русским людям, принятым архиерейским совещанием РПЦЗ 25 октября 1943 г. в Вене по поводу избрания Московским патриархом митрополита Сергия (Страгородского) говорилось: «Давнее тесное сближение с коммунистическим правительством, во главе которого стоит кровавый тиран Сталин и в котором участвует достаточное количество евреев, фанатически ненавидящих христианство и беспощадно истребляющих русский народ, набрасывает особенно мрачную тень на облик нового патриарха, которого наша совесть не позволяет нам назвать своим истинным отцом и духовным вождем»[660]. А в Пасхальном послании 1942 г. председателя Архиерейского Синода РПЦЗ митрополита Анастасия ощущался и другой акцент: «Напрасно враги Христовы — иудеи, не переставшие преследовать Его и по смерти, запечатали Его тело в погребальной пещере и приставили к Нему нарочитую стражу, стремясь удержать Его во гробе»[661]. В подобных утверждениях, несомненно, присутствовал определенный антииудаизм, имевший политическое и религиозное содержание. Однако в идеях русской церковной эмиграции совершенно отсутствовал характерный для нацизма расизм. Холокост руководство РПЦЗ никогда не одобряло. Среди карловацких прихожан в Германии были лица еврейского происхождения, которые участвовали в движении Сопротивления[662]. И РПЦЗ в целом и подавляющее большинство ее архиереев преследовали цель возрождения великой России и воссоздания единой сильной Русской Церкви и уже поэтому находились в непримиримом противоречии и глубинной враждебности с нацистской Германией, преследовавшей цель порабощения народов России, хотя первоначально и питали некоторые иллюзии в отношении политики Третьего рейха. Известен лишь один явно прогермански настроенный архиерей РПЦЗ — митрополит Западно-Европейский Серафим (Лукьянов), но и он в своем «Плане организации высшей церковной власти Православной Церкви в России» от 9 сентября 1941 г., отправленном германским ведомствам, писал: «Для восстановления России необходимо сразу после свержения советской власти и образования национального русского правительства организовать единую высшую церковную власть Православной Церкви»[663]. Тогда митрополит не подозревал, что никакого создания русского правительства гитлеровское правительство допускать не собиралось. В дальнейшем и у митр. Серафима по мере узнавания правды наступило отрезвление и раскаяние (в 1945 г. он воссоединился с Московской Патриархией). Уже к 1943 г. владыка передал практическое руководство митрополичьим округом в руки своего ближайшего помощника — англофильски настроенного протоиерея Тимофеева, дочь которого была заключена в концлагерь. Этот священник к июню 1943 г. крестил 6 юных евреев, спасая их от уничтожения. Митрополит Германский Серафим (Ляде) в своем письме митр. Анастасию от 18 июля 1943 г. сообщал, что митр. Серафим (Лукьянов) на словах является антисемитом, но фактически ничего в этом плане не делал, а Тимофеев крестит евреев и даже выдает им свидетельства об арийском происхождении[664]. Особо следует остановиться на деятельности архиереев, управлявших Берлинской и Германской епархией РПЦЗ — до 1938 г. архиепископа Тихона (Лященко) и в 1938–1945 гг. митрополита Серафима (Ляде). Первый из них до 1937 г. имел своим секретарем и адвокатом П.П. Масальского, высланного в конце концов из Германии за частично еврейское происхождение. Причем архиепископ Тихон всячески старался оставить Масальского при себе до последней возможности. В книге К. Кромиади сообщается, что стараясь помочь евреям, «архиеп. Берлинский и Германский Тихон приходивших к нему с просьбой русских евреев крестил и выдавал им свидетельства о крещении. К сожалению, это им не помогло, и гестапо потребовало от Синода убрать Тихона из Германии. В результате архиеп. Тихон был отозван в Сремские Карловцы, а его ближайшие сотрудники были репрессированы». Правда, это сообщение не совсем точно. Существовали различные причины отставки архиепископа, и сведений о репрессиях его «ближайших сотрудников» в архивах обнаружить не удалось. Сменивший архиеп. Тихона митрополит Серафим благожелательно относился к «евлогианам», зачастую спасая их от репрессий гестапо. 28 июля 1938 г. должно было состояться его первое совместное богослужение в Берлине со священнослужителями, находящимися в юрисдикции митр. Евлогия, в частности с архим. Иоанном (Шаховским). Накануне к митр. Серафиму и в гестапо поступило анонимное письмо с требованием «защитить нашу Церковь от вторжения в нее иудо-масонских сил, старающихся замаскировать себя путем совместного служения с нашим духовенством». Но богослужение все-таки состоялось, что явилось одной из причин, спасшей архим. Иоанна от высылки[665]. Еще более характерно упоминавшееся спасение митр. Серафимом архиепископа Брюссельского и Бельгийского Александра (Немоловского), в 1938–1940 гг. в своих проповедях и обращениях к пастве резко осуждавшего идеологию нацистов и расовую теорию Гитлера[666]. В то же время митр. Серафим в своей официальной переписке с ведомствами Третьего рейха иногда использовал антисемитскую риторику, хотя не одобрял нацистскую политику и не разделял ее целей. В частности, в октябре 1940 г. он писал в Министерство церковных дел о своем противнике украинском профессоре И. Огиенко, в дальнейшем ставшим архиепископом Холмским автокефальной церкви Генерал-губернаторства: «Тот, кто еще недолгое время назад клялся в верности польскому правительству… или тот, кто только четыре года назад поставил общественность в известность о том, что он состоял в дружбе с евреями, учитывал их интересы, обещал им основать в университете Каменец-Подольска кафедру по изучению еврейства и 25 % еврейских студентов принимать в этот университет, убедил еврейского раввина в том, что этот университет принесет еврейству огромную материальную и духовную пользу — подобным людям я не могу подарить свое доверие, даже если он пользуются в настоящее время милостью высоких и высших инстанции»[667]. После оккупации нацистами в сентябре 1939 г. Польши часть ее территории была включена в состав Третьего рейха. Находившиеся на ней православные приходы вошли в Германскую епархию РПЦЗ. По архивным документам известно, что некоторые священники таких приходов, например протоиерей Михаил Борецкий в Лодзи, крестили евреев, спасая их. Управлял митр. Серафим до сентября 1940 г. и православными приходами на территории Генерал-губернаторства, образованного из другой части Польши, но затем был вынужден оставить этот пост из-за враждебности генерал-губернатора Франка и украинских националистов. Нацисты всячески стремились разжигать национальную рознь и в связи с этим иногда передавали закрытые синагоги украинцам под православные храмы. В частности, в декабре 1941 г. подобный акт передачи произошел в Кракове[668]. К несчастью, такая политика порой приносила свои ядовитые плоды. Но помощь православным со стороны властей Генерал-губернаторства была лишь частным эпизодом. Существуют архивные документы, свидетельствующие о том, что нацистское руководство считало саму Русскую Церковь «пронизанной еврейскими догматами» и поэтому планировало создание для оккупированных восточных территорий новой псевдорелигии. Об этом, в частности, говорилось в директиве Главного управления имперской безопасности от 31 октября 1941 г.[669] Тотальный расизм директивы не оставляет сомнения в судьбе православия в случае победы гитлеровской Германии. Его стали бы уничтожать, насаждая «новую религию», не имеющую ничего общего с христианством. Можно согласиться с утверждением авторов «Истории христианства», что Гиммлер мечтал после истребления евреев и устранения руководящих сил, христианских и прочих, как и после порабощения верующих, действительно создать здесь «арийскую территорию господства»[670]. Подобным отношением во многом определялась практическая германская церковная политика на Востоке в 1941–1945 гг. Занимая ярко выраженную антинацистскую позицию, Московская Патриархия осуждала и преследования евреев (хотя позиция государственных властей СССР не позволяла сделать это публично, как и дистанцироваться публично от начинавшего проявляться советского антисемитизма). Следует указать, что в Русской Православной Церкви традиционно имелась группа священников-евреев. В то же время, как справедливо отметил в своем докладе на II международной конференции «Богословие после Освенцима и ГУЛАГа» (Санкт-Петербург, 1998) протоиерей Сергий Гаккель, многие возможности сбора информации об участии православных священнослужителей и мирян в спасении евреев в годы войны были упущены: «Так, например, глава безбожных преследователей Церкви, сам из коренной православной среды, Иосиф Сталин назначил представителя Русской Православной Церкви митрополита Николая Ярушевича членом государственной комиссии по расследованию преступлений, совершенных нацистами на оккупированных территориях Советского Союза. Митрополиту Николаю разрешено было ужасаться зверствами фашистов, но почти исключительно антиправославными. Так требовала советская политика того времени. Говорить о массовых уничтожениях евреев на той же территории и в то же время ему не полагалось. Даже этот свидетель был лишен возможности обратить внимание общественности на праведников из языков»[671]. Поэтому сейчас, через 55 лет после окончания войны, бывает так сложно установить имена многих русских, белорусов, украинцев — верующих Московского Патриархата, спасавших евреев от уничтожения. Эти сведения приходится по крупицам искать в архивных документах, воспоминаниях очевидцев, публикациях периодической печати. Об одном из таких случаев автору доклада рассказал петербургский профессор И. Левин[672]. В годы оккупации он проживал в г. Печоры Псковской области. Сын диакона местной церкви был застрелен нацистским солдатом, так как мальчик внешне походил на еврея. После этого священник в храме произнес резкую проповедь против действий оккупантов. Сам Левин, как и некоторые другие евреи Печор, остался жив при содействии православного духовенства. Другое упоминание можно встретить в статье, посвященной кончине архиеп. Филофея (Парко). В годы войны он управлял Могилевской, затем Минской епархиями, а в 1942–1943 гг., по поручению митр. Пантелеймона, даже всей Белорусской митрополией. В статье подчеркивается: «Особенная заслуга его — спасение тысяч еврейских детей, которых он крещением сберегает от смерти в гитлеровских газовых камерах»[673]. У обновленцев, руководимых А. Введенским, имевшим еврейских предков, сложилась подобная Московской Патриархии ситуация. Доля священников-евреев у обновленцев была выше, а на оккупированной территории немцы преследовали обновленцев особенно активно. Например, был арестован обновленческий священник в г. Житомире на Украине, начавший служить после прихода германских войск. Кубань и Северный Кавказ были единственным районом, где обновленчество терпелось немецкими властями[674]. Наиболее явно отношение Русской Православной Церкви к холокосту проявилось на Украине, где проживала большая часть евреев СССР. Здесь в период оккупации существовала т. н. Украинская автономная в составе Московской Патриархии и Украинская автокефальная Церкви. Автономная Церковь безусловно осуждала уничтожение евреев. Многие ее священники пытались различными способами спасти их. Наиболее известен пример о. Алексия Глаголева в Киеве. Именно его, наряду с отцом Димитрием Клепининым и матерью Марией (Скобцовой), назвал в качестве примера подвижничества в спасении евреев патриарх Московский Алексий II в речи, обращенной в 1991 г. в Нью-Йорке преимущественно к еврейской аудитории[675]. Отцу Алексию, служившему настоятелем Никольской церкви на Подоле, вместе с женой Татьяной в течение нескольких лет удавалось спасать от гибели многие десятки людей. К счастью, оба они остались живы. Но несколько священников и мирян на Украине были убиты нацистами за попытки спасти евреев. Так, в донесении полиции безопасности и СД от 6 марта 1942 г. сообщалось о расстреле бургомистра г. Кременчуга Полтавской области Синицы за то, что он с помощью местного священника укрывал евреев. Священник крестил их и давал им христианские имена, спасая их таким образом от уничтожения. Как был наказан священник, в сводке не сообщалось. А в докладе крымского протоиерея А. Архангельского митрополиту Ленинградскому Алексию (Симанскому) от 13 июля 1944 г. говорилось, что во время оккупации протоиерей кладбищенской церкви г. Симферополя Николай Швец зачитал прихожанам антифашистское воззвание Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергия и был расстрелян гестапо: «Н. Швеца обвиняли еще в том, что он крестил евреев»[676]. Однако часть украинских националистов добровольно и активно участвовала в уничтожении евреев. В основном они относились к Грекокатолической Церкви, но некоторые также к автокефальной Украинской Церкви. Именно о приверженцах последней идет речь в ужасном донесении оперативной команды СС № 5 осенью 1941 г. В нем говорится об уничтожении 229 евреев в г. Хмельника, а также о том, что население города с таким энтузиазмом восприняло весть об избавлении от них, что отслужило благодарственный молебен[677]. Руководство же автокефальной Украинской Церкви хотя и не одобряло антиеврейских акций, но и не осуждало их. На Западной Украине, в Галиции большинство украинцев принадлежало к Грекокатолической Церкви. Ее глава, митрополит Львовский Андрей Шептицкий, лично спасал евреев во Львове и в беседах с различными людьми категорически осуждал холокост. Львов был занят германскими войсками 30 июня 1941 г. И уже утром 1 июля тысячи проживавших в городе евреев были согнаны украинцами в немецкой форме во двор тюрьмы и почти все там расстреляны. На следующий день украинская вспомогательная полиция, подчиненная оперативной группе СС, также участвовала в еврейских погромах. Некоторые из преследуемых, среди них раввин Давид Кахане и сын убитого раввина И. Левин, нашли убежище в резиденции митрополита, где они пережили эту акцию[678]. Пример Андрея Шептицкого вдохновил и грекокатолических монахов. Они укрывали евреев в своих монастырях. В феврале 1942 г. Шептицкий обратился с письмом к Гиммлеру, в котором протестовал против того, что «украинских вспомогательных полицейских принуждают расстреливать евреев». В ответе рейхсфюрера СС говорилось, что митрополит не должен вмешиваться в дело, «которое его не касается». 29 августа 1942 г. митр. Андрей в другом своем письме воззвал к высшему моральному авторитету своей Церкви — папе Пию XI: «Сегодня вся страна едина в том, что германский режим, возможно, еще большее зло, чем большевистский, и является почти дьявольским… Число убитых евреев в нашей маленькой стране перешагнуло через 200 000… В Киеве было за несколько дней ликвидировано 130 000 мужчин, женщин и детей». Митрополит обозначил нацистский режим как «систему лжи, обмана, несправедливости, грабежа, карикатуру всех идей цивилизации и порядка… систему преувеличенного до абсурда национального шовинизма, ненависти ко всему хорошему и прекрасному». Папа на это драматическое письмо не ответил[679]. Шептицкий и позднее продолжал протестовать против уничтожения евреев. Показательна его беседа с французским публицистом украинского происхождения Всеволодом Фредериком в сентябре 1943 г. Последний работал на германское Министерство иностранных дел, и подробная запись беседы поступила в целый ряд нацистских ведомств. Один из главных упреков митрополита немцам заключался в «бесчеловечном отношении к евреям». Митрополит заявил, что только во Львове было убито 100 000, а на всей Украине миллион, и привел пример, когда один молодой человек признался ему на исповеди, что «однажды ночью во Львове он лично убил 75 человек». Согласно записи беседы Фредерик возразил: «Разве не представляет еврейство смертельной опасности для христианства, которому оно несет гибель. Митрополит согласился, но остался при мнении, что уничтожение евреев является недопустимым»[680]. Можно упомянуть также издание Шептицким страстного пастырского призыва «Не убий». Однако значительная часть его паствы была настроена резко антисемитски, и пример митрополита не оказывал на них должного воздействия. Часть юго-западной Украины в годы войны была занята румынскими войсками. Эта территория в церковном отношении окормлялась Румынской Церковью, позиция которой по отношению к евреям в годы войны была настороженно-недоброжелательной, но без одобрения их уничтожения. Это видно, например, из отчета руководителя оперативного штаба ведомства А. Розенберга доктора Цейса о поездке в Бухарест в июне 1944 г.: «Православная национальная Церковь занимает содействующую позицию. Она враждебнее к евреям, чем Римская Церковь, но, с другой стороны, также отстаивает не нашу точку зрения. Два года назад она запретила крещение евреев, что, конечно, не исключает отдельных случаев крещения евреев с помощью подкупа. Сельское население настроено определенно антиеврейски. Население Бухареста индифферентно»[681]. В целом же влияние Румынской Церкви на украинское население, которое справедливо видело в ней орудие румынизации, было не очень велико. Тема «Церковь и холокост», несомненно, требует дальнейшего изучения. Особенно важно узнать подробнее о праведниках-христианах, которые, иногда ценой своей жизни, спасали евреев. Увы, большинство их имен до сего времени остаются неизвестными. ГЛАВА III Религиозное возрождение на оккупированной территории СССР 1 Феномен экзархата Московской Патриархии в Прибалтике Религиозная ситуация в различных регионах оккупированной части СССР, как и германская церковная политика в них, при наличии основных общих черт все же отличалась определенным своеобразием. Поэтому следует подробно рассмотреть ее на отдельных территориях. По-своему уникальной являлась ситуация в Прибалтике и на Северо-Западе России. Это был единственный регион, где сохранился и даже вырос экзархат Московской Патриархии во главе с митрополитом Сергием (Воскресенским). Прибалтийские республики Литва, Латвия и Эстония только в июле 1940 г., после занятия их советскими войсками, вошли в состав СССР. На их территории проживало 510 000 православных, объединенных в 400 приходов (в Латвии 164, Эстонии 164 и Литве 72), имелось 6 монастырей. Но только Литовская Церковь, которой в 1924–1940 гг. управлял митрополит Елевферий (Богоявленский) оставалась к 1940 г. в юрисдикции Московской Патриархии. Эстонская же Православная Церковь в 1923 г., а Латвийская в 1936 г. были приняты в юрисдикцию Константинопольского патриарха. Так как это было сделано без канонического отпуска Московской Патриархии, последняя никогда не признавала законность данного акта. В августе 1940 г. Синод, а затем и глава Латвийской Церкви митрополит Августин (Петерсон) под давлением значительной части мирян и духовенства ходатайствовали о воссоединении с Русской Церковью. В том же месяце с подобным ходатайством обратился и глава Эстонской Церкви митрополит Александр (Паулус). В конце 1940 г. в Прибалтику в качестве полномочного представителя Патриархии выехал архиепископ Сергий (Воскресенский). Сначала главой православных приходов Латвии и Эстонии был назначен митрополит Елевферий, но 1 января 1941 г. он скончался, и новым митрополитом Литовским, а с 24 марта 1941 г. и экзархом всей Прибалтики стал архиеп. Сергий. 28 марта 1941 г. митрополиты Августин и Александр в кафедральном соборе Москвы публично принесли покаяния в грехе раскола и были приняты в литургическое общение[682]. Владыка Сергий не эвакуировался при приближении германских войск, а остался в Риге. Существуют самые различные версии, объясняющие этот поступок. Русский эмигрантский историк В.И. Алексеев полагал, что экзарх вследствие своих антикоммунистических убеждений накануне вступления немцев в город спрятался в подвале собора и не был найден там секретарем — приставленным к нему «агентом НКВД», позднее расстрелянным за эту неудачу[683]. Согласно гораздо более аргументированному предположению профессора Д.В. Поспеловского, митрополит Сергий стремился подготовить почву Местоблюстителю и Московскому церковному управлению на случай, если немцы победят или, по крайней мере, захватят Москву, чтобы сохранить епископат в новых условиях, а также предотвратить юрисдикционный хаос[684]. Нельзя полностью сбрасывать со счетов и свидетельство Э.И. Лисавцева о том, что экзарх специально был оставлен органами НКВД в Риге, но почти сразу же на долгий период утратил связь с советским подпольем[685]. Действительно, некоторые священнослужители Русской Церкви, оставшиеся на оккупированной территории, использовались советской разведкой. Так, один из ее руководителей, П.А. Судоплатов, совсем недавно писал: «Уместно отметить и роль разведки НКВД в противодействии сотрудничеству немецких властей с частью деятелей православной церкви на Псковщине и Украине. При содействии одного из лидеров в 30-х годах „обновленческой“ церкви житомирского епископа Ратмирова и блюстителя патриаршего престола митрополита Сергия нам удалось внедрить наших оперативных работников В.М. Иванова и И.И. Михеева в круги церковников, сотрудничавших с немцами на оккупированной территории. При этом Михеев успешно освоился в профессии священнослужителя». От него поступала информация в основном о «патриотическом настрое церковных кругов»[686]. Возможно, и экзарх имел определенные контакты с советской разведкой. Во всяком случае, представляется вероятным, что он остался в Риге с санкции Патриаршего Местоблюстителя. Это подтверждается их близкими личными отношениями и обдуманным, энергичным характером действий митрополита Сергия (Воскресенского) в первые месяцы после начала оккупации. Ему сразу же пришлось столкнуться с серьезными проблемами. Вскоре после захвата Риги митрополит Августин (Петерсон) объявил прежний Синод действующим и 20 июля направил германским властям просьбу о разрешении восстановления автономной Латвийской Православной Церкви под юрисдикцией Константинопольского патриарха и выдворении из Латвии «большевистского ставленника», «агента ЧК», экзарха митрополита Сергия. Подобным образом события развивались и в Эстонии. 8 июля германские войска вошли в г. Печоры, а уже 17 июля настоятель местного эстонского православного прихода Петр Пякхель издал циркуляр, называя себя в нем благочинным Печорского округа, поставленным новыми гражданскими и военными властями и требуя прекратить на богослужениях поминовения экзарха и возносить только имя митрополита Таллинского Александра (Паулуса) с титулом всея Эстонии. После взятия немцами Таллина, 28 августа он ездил к митр. Александру и узаконил свое благочиние, а позднее был хиротонисан в сан епископа. Митрополит Таллинский 14 октября 1941 г. также объявил себя «ответственным главой Церкви»[687]. В первый же день оккупации Риги, 1 июля 1941 г., митрополит Сергий был арестован, но через 4 дня освобожден на поруки. Существуют свидетельства, что уже во время этого ареста он не без успеха убеждал германские власти, что для них политически выгоднее примириться с поминовением главы Московской Патриархии, чем содействовать возвращению Латвийской и Эстонской Церквей в юрисдикцию Вселенского патриарха, экзарх которого находился в это время в Лондоне и имел тесные связи с правительством Великобритании. После освобождения экзарх Прибалтики собрал духовенство Риги в Троице-Сергиевом монастыре и объявил, что остается «послушником митрополита Сергия (Страгородского)»[688], т. е. Патриаршего Местоблюстителя в Москве. В то же время владыка Сергий с самого начала оккупации занял антикоммунистическую позицию. Уже в сообщении оперативной группы А полиции безопасности и СД от 11 июля 1941 г. говорилось, что он выразил готовность опубликовать воззвание к верующим России, направленное против коммунизма, и составил его проект[689]. Это способствовало тому, что сначала военная, а затем и гражданская германская администрация в Прибалтике не ликвидировала сразу же экзархат Московской Патриархии, а позволила ему временно остаться существовать до окончательного выяснения ситуации. Избрав наступательную тактику в отношениях с ведомствами Третьего рейха, митрополит Сергий придерживался ее и в дальнейшем, предлагая один план своей деятельности за другим. Так, в сводке СД от 27 сентября 1941 г. сообщалось, что националистические латвийские круги настаивают на обязательном и срочном отстранении экзарха. А тот со своей стороны день ото дня увеличивает активность и пытается привнести в руководящие германские органы свои далекоидущие планы, касающиеся Православных Церквей Балтийских стран и даже всей России и сводящиеся, по всей вероятности, «к панславянской идее». При этом СД занималось расследованием прошлой деятельности митр. Сергия и имело серьезные подозрения, что он «состоял на службе большевистских политических органов»[690]. В архивах сохранился обширный меморандум «Заметки о положении Православной Церкви в Остланде», написанный экзархом 12 ноября 1941 г. для германских ведомств с целью доказать, что переход Латвии и Эстонии под церковную власть Константинополя не в их интересах. Митрополит Сергий убеждал сохранить каноническое подчинение Православной Церкви в Прибалтике Московской Патриархии и заявлял, что она никогда не примирялась с безбожной властью, подчинившись ей только внешне, и поэтому он имеет моральное право призвать русский народ к восстанию. Экзарх призывал не дробить Церковь на части по национальному и территориальному признаку и предупреждал, что всякое вмешательство немцев в церковное управление будет использовано советской пропагандой как доказательство порабощения Церкви оккупационными властями: «В Латвии и Эстонии создались маленькие, но очень активные группы православных политиков, которые прежде как светские члены так называемых синодов играли ведущую роль в соответствующих церквах и которые теперь стремятся снова захватить власть. Также, к сожалению, оба политиканствующих митрополита, Августин Рижский и Александр Ревельский, присоединились к этим группам. Остальные епископы и значительно превышающее большинство священников и мирян стоят далеко от этих групп, а часто настроены в отношении их и враждебно… С точки зрения церковно-политической было бы правильно положить в основу церковного порядка следующие принципы: 1) Принцип единства. — Было бы странно, если бы в Остланде существовали четыре рядом стоящие православные церкви — Белорусская, Литовская, Латвийская и Эстонская. Три последние уже объединены в экзархате. Стоило бы экзархат связать с белорусскими епископствами в более высокую единицу… 2) Принцип канонической законности. — Чтобы избежать теперь и в будущем неизбежно следующих за схизмой ссор, православная церковь в Остланде должна пока оставаться в рамках российской патриархии… 3) Принцип автономии… 4) Принцип церковного единоначалия…»[691]. В образованный указом Гитлера от 17 июля 1941 г. рейхскомиссариат «Остланд» (РКО) во главе с Хенрихом Лозе вошли 4 генерал-бецирка — Литва, Латвия, Эстония, Белоруссия, и митр. Сергий неоднократно пытался непосредственно участвовать в жизнедеятельности Белорусской Церкви. Однако все эти попытки были строжайшим образом пресечены немцами. Некоторое время будущее экзархата оставалось неопределенным. Чиновники центрального аппарата Министерства занятых восточных территорий (РМО), исходя из своей концепции максимально возможного раздробления и ослабления Русской Церкви, выступали за его ликвидацию. В начале сентября на целый месяц в Прибалтику лично приехал руководитель группы религиозной политики этого министерства К. Розенфельдер, который посетил Таллин (Ревель), Псков, Ригу, Тарту (Дерпт), Каунас (Ковно), Вильнюс (Вильно) и Псково-Печерский монастырь, где его интересовали древние сокровища, библиотека и архив обители. Розенфельдер встречался с митрополитом Сергием, несколькими православными священниками, а также вел переговоры с офицерами СД, курировавшими религиозные вопросы в Прибалтике. По итогам поездки он написал своему начальству три докладные записки с конкретными предложениями относительно проведения церковной политики в «Остланде». Из них видно, что Розенфельдера, рассчитывавшего увидеть на бывшей советской территории воспитанное в атеизме население, неприятно удивила высокая религиозность последнего: «Православная церковь ощущает себя больше чем когда-либо заботящейся о народе. Также по моим сегодняшним наблюдениям и впечатлениям во время моей поездки в Остланд сформировалось представление, что церковь и христианство на Востоке после исчезновения большевизма переживают новый подъем». Относительно РПЦЗ руководитель группы религиозной политики считал, что она должна исчезнуть, по возможности, путем вхождения в сохранившуюся в России Церковь. Его точка зрения отрицательного отношения к РПЦЗ совпадала с позицией СД: «Прежде всего, в СД негативно указывают на возможный приход на Восток православного архиерея в Германии — епископа Серафима». Интересен в связи с этим цитируемый отзыв о РПЦЗ экзарха Сергия: «Он сказал, что примирение противоречий между эмигрантской церковью и церковью митрополита Сергия в Москве является его задачей, и он уже предпринял некоторые шаги в этом направлении»[692]. В докладной записке от 7 октября Розенфельдер высказал следующие предложения: «1) Осторожность по отношению к эмигрантской церкви. 2) По возможности препятствовать православной церкви в России воздвигать Московский Патриархат в качестве общего церковного центра на Востоке. Поддержка возникновения автокефальных церквей в отдельных рейхскомиссариатах. 3) Представителя Московской церкви в Остланде экзарха Сергия насколько возможно быстро удалить из Остланда, чтобы совершенно исключить влияние русского народа в Остланде. СД первоначально собирается выслать экзарха в Ковно. Данная точка зрения состоит в том, чтобы хотя и удалить экзарха от главного места событий в Остланде, но не упускать его совершенно из поля зрения из-за очень ценной информации, которую от него получают о Московской церкви…»[693] В этом пункте мнение Розенфельдера о необходимости полного удаления митрополита Сергия и ликвидации экзархата отличалось от точки зрения СД. В записи переговоров руководителя группы религиозной политики с оберштурмфюрером СС Либрамом, отвечающим в оперативной команде «Остланд» СД за Православную Церковь, 8 сентября в Риге сообщалось мнение последнего о необходимости в какой-нибудь форме оставить Русскую Православную Церковь, «чтобы не создавалось опасного вакуума»[694]. Негативно относились к экзархату и другие чиновники РМО. Например, его представитель при группе армий «Север» 9 декабря 1941 г. писал руководителю главного отдела политики министерства Лейббрандту: «Назначенный в советский период в Ригу московскими властителями экзарх Сергий был оставлен на своей должности военной администрацией и также пришедшим затем гражданским управлением в результате, по-моему, ошибочного мнения, что эту церковь можно было бы использовать в борьбе против большевизма… Мы скорее должны приветствовать сопротивление эстонцев [Сергию]. По-моему, для нас является важным тот факт, что с созданием охватывающих обширные территории церковных организаций в дальнейшем возникает фронт против немцев. Эта опасность существует, если мы допустим или, может быть, даже поддержим церковные организации выше рамок прихода. Тогда через некоторое время мы окажемся перед фактом, что в различных рейхс- или генерал-комиссариатах существуют утвердившиеся церковные организации, которые имеют естественные намерения расширить свою власть, вспоминая о времени, когда православная церковь полностью господствовала во всей частной и общественной жизни народов восточного пространства». При этом представитель РМО полагал, что его точка зрения согласуется с направляющей линией министерства — «коричневая папка, страница 29, абзац IV» и «экземпляр № 10, Остланд, страница 2 и З»[695]. Экзарху уже в начале июля удалось установить контакт с командованием группы армий «Север» и сделать предложение направить миссионеров в занятые российские области. В середине августа со стороны соответствующих служб вермахта было получено разрешение на создание «Православной миссии в освобожденных областях России». В целом германская военная администрация проявляла гораздо более терпимый подход к Русской Церкви, чем гражданская. Организация миссионерской работы на Северо-Западе России стала главным в деятельности митрополита Сергия в годы войны. Он взял на себя попечение о религиозных нуждах православного населения областей, прилегавших к экзархату, вполне законно, так как митрополит Ленинградский Алексий (Симанский) оказался в блокированном Ленинграде: «Мы почли долгом своим на время принять эту территорию под свое архипастырское покровительство, — писал в 1942 г. экзарх, — чтобы немедленно приступить на ней к восстановлению церковной жизни, и для этой цели направили туда миссионеров из экзархата, духовенство которого большевики, за короткое время своего владычества в прибалтийских странах, не успели полностью уничтожить»[696]. Посылая священников в районы Ленинградской области, владыка Сергий давал им определенные указания поминать на богослужениях митрополита Алексия и не включал местные приходы в свой экзархат. Деятельность так называемой Псковской миссии будет подробно освещена в следующем параграфе. Именно указанная миссионерская работа являлась одной из основных причин сохранения экзархата, так как в этом проявило заинтересованность командование группы армий «Север». Под давлением Восточного министерства митр. Сергий был все же выслан из Риги в Литву. 23 февраля 1942 г. рейхскомиссар Лозе отправил митрополиту предписание к 5 марту 1942 г. выехать в Вильно (Вильнюс). Одновременно руководство православными приходами в Латвии было передано викарию экзарха епископу Мадонскому Александру (Витол)[697]. Таким образом, экзархат формально не был ликвидирован и митр. Сергий продолжал негласно возглавлять православную церковную жизнь во всей Прибалтике. В Латвии около 70 % православных верующих составляли русские, и митрополита Августина поддержали немногие. Митрополит Сергий 24 февраля 1942 г. уволил пытавшегося отколоться архиерея за штат, а 15 июня наложил на него церковный запрет, хотя полного формального разрыва не было. Нового раскола в Латвии так и не произошло. Церковную ситуацию в этом генерал-бецирке в начале 1942 г. хорошо передают сообщения оперативных команд полиции безопасности и СД. В одном из них, от 2 февраля, говорится, что на стороне митр. Августина только 2 священника, большинство же представителей духовенства осуществленным разрешением балтийской схизмы полностью довольно и склонность этих священников к их русским соплеменникам, а также заинтересованное участие в судьбе военнопленных очевидно. В другом сообщении от 24 апреля 1942 г. указывалось: «Благодаря миролюбивым рукам епископа Александра Мадонского состояние внутри православной церкви нормализуется. Лишь маленькое меньшинство сторонников Августина все еще пытается выйти на передний план и при этом во всем поддерживается националистическими латвийскими кругами. Большинство русских верующих и также спокойно настроенные латвийско-православные круги сегодняшним развитием очень довольны»[698]. Восточное министерство вплоть до лета 1942 г. оставалось на своих прежних непримиримых позициях. Так, 16 мая 1942 г. его глава — А. Розенберг в своей речи перед генерал- и гебитскомиссарами в Риге заявил: «Русская православная церковь была политическим инструментом власти царизма и теперь наша политическая задача состоит в том, чтобы там, где существовала русская церковь, образовать другие церковные формы. В любом случае мы будем препятствовать, чтобы великорусская православная церковь господствовала над всеми народностями… Следовало бы, далее, обдумать введение латинского шрифта вместо русского. Поэтому также целесообразно, если какие-то церкви останутся по возможности ограниченными областью одного генералкомиссара… Для Эстонии и Латвии тоже является целесообразным, чтобы у них были свои собственные национальные церкви»[699]. В аналитической записке ведомства Розенберга, предположительно датируемой началом июня, эта оценка проблемы православия в Прибалтике выражена еще яснее: «Православная церковь была привнесена в Эстонию и Латвию посредством насилия и хитростью царизма и еще сегодня представляет опору чужеземного русского влияния. Поэтому с православием необходимо бороться и в конечном итоге устранить его»[700]. Однако вскоре, под давлением командования вермахта, прибалтийских служб СД и руководства рейхскомиссариата «Остланд», РМО было вынуждено отложить реализацию своих планов полной ликвидации православия в Прибалтике до конца войны. 18 июля 1942 г. в канцелярии Лейббрандта состоялось совещание, на котором он заявил, что полное разделение верующих по национальному признаку в Прибалтике не предусматривается. Православные Церкви в Эстонии, Латвии и Литве, являясь русскими культурными учреждениями, должны оставаться именно русскими и как чуждые концепции жизненного пространства в дальнейшем будут перемещены в планируемый «рейхскомиссариат Москва». В Белоруссии же, наоборот, следует предохранять Православную Церковь от русского влияния[701]. Таким образом, в случае победы Германии все православные верующие Прибалтики, в том числе эстонцы, латыши и литовцы, были бы выселены на восток. Об этом же говорилось в циркулярном письме рейхскомиссара «Остланд» от 19 июня: «Напротив, экзархат православной церкви в прибалтийских генерал-бецирках должен остаться. Православная церковь должна рассматриваться в прибалтийских генерал-бецирках в качестве чужеродной организации. В подходящее время она будет удалена из прибалтийского пространства на восток. Именно для того, чтобы ясно показать прибалтийским народам, что принадлежность к православной церкви находится в противоречии с их включением в европейскую культуру, является желательным оставление в этой церкви русского руководителя. Необходимо постепенно, но целеустремленно добиваться, чтобы представители прибалтийских народов выбывали из православной церкви. Это, однако, ни в коем случае не будет достигнуто, если окажется допущено образование собственных Эстонской и Латвийской православных церквей и их отделение от православных русских… Кроме того, дать православной церкви в Прибалтийских генерал-бецирках возможность продолжить оттуда свою пропагандистскую работу в областях группы армий „Север“»[702]. В результате временное существование экзархата было официально разрешено, и митрополит Сергий смог вернуться в Ригу. В Латвии он никакой серьезной оппозиции не встретил, митрополит Августин (Петерсон) остался почти в полном одиночестве (при этом германская администрация старалась различными способами удалить 50 000 латышей из Православной Церкви). Иначе дело обстояло в Эстонии, где русские приходы составляли лишь 25 %. Там уже много месяцев шла открытая и упорная борьба. Еще 14 октября 1941 г. митрополит Александр заявил, что он «был признан государственной властью единственным главой Эстонской Церкви», и угрожал привлечением не подчинившихся ему к ответственности. Действительно, митрополита активно поддерживали созданные под эгидой германских местные эстонские органы управления, которые развернули целую кампанию угроз и репрессий против русских священников и мирян. Подобными методами значительную часть из них временно удалось запугать и заставить молчать. Только русским приходам и монастырю в Печорском районе удалось остаться в составе экзархата Московской Патриархии. Кроме того, о своей верности митрополиту Сергию заявил епископ Нарвский Павел (Дмитровский), но его лишили возможности управления почти всеми прежде подчиняющимися ему приходами. Владыка неоднократно резко протестовал, но ситуация не менялась. Экзарх в свою очередь тоже протестовал против действий митрополита Александра и подал заявление германским органам власти с просьбой не препятствовать воссоединению Эстонского епископата с экзархатом и запретить вмешательство в это дело местной эстонской администрации. Его усилия долгое время также оставались безуспешными[703]. Такое положение сохранялось до конца лета. 23 июля 1942 г. Синод Апостольской Православной Церкви Эстонии постановил, что она остается в юрисдикции Константинопольского патриарха и в границах прежнего эстонского государства. Из 10 священнослужителей, участвовавших в заседании Синода, не было ни одного русского. В докладной записке «Православная церковь в Остланде» от 6 июля 1942 г., написанной руководителем особого штаба X главной рабочей группы «Остланд» оперативного штаба Розенберга В. Холлбергом (Тарту), говорилось, что борьба в Эстонии должна будет, вероятно, в конце концов свестись к разгрому русской части Православной Церкви: «О многом говорит уже то, что ситуацию характеризуют как национальное преследование русских внутри православной церкви руководителем этой церкви. Известие об этом перешагнуло границы Остланда и производит очень нежелательное впечатление на население освобожденных от большевиков областей России»[704]. Ободренное возвращением экзарха в Ригу русское духовенство Эстонии усилило свое сопротивление. 19 июня 1942 г. большинство священников Печорского благочиния официально отреклись от митрополита Александра, который был назван схизматиком. Это решение и просьбу о подчинении епископу Павлу они передали состоявшемуся 23 июля в Риге архиерейскому совещанию экзархата. Совещание направило митрополиту Александру письмо с призывом одуматься, признать свою вину и положить конец церковному беспорядку. Одновременно епископу Павлу, вошедшему в непосредственное подчинение экзарха, было поручено руководство всеми русскими приходами в Эстонии. Выполнить это оказалось очень непросто. Несколько священников, признавших владыку, были арестованы эстонской политической полицией и посажены в тюрьму. 25 августа епископ Павел писал Холлбергу: «Моя задача состоит теперь в том, чтобы все существующие в Эстонии русские общины объединить и собрать в Нарвской епархии. Однако эту задачу осуществить нелегко, так как митрополит Александр своими незаконными распоряжениями вторгся в жизнь общин моей епархии и при пособничестве его доверенных лиц порой прибегает к акциям совсем нецерковного характера… Было бы хорошо, если бы мы — русские могли устроить епархиальное собрание, в результате чего собрались бы представители всех общин для выяснения всех волнующих нас вопросов. Но едва ли можно надеяться, что органы власти в настоящее время допустят такое собрание»[705]. Оценка действий митрополита Александра, данная преосв. Павлом, была вполне справедлива. Так, 24 августа митрополит обратился к первому ландесдиректору (руководителю подобранного немцами эстонского национального комитета) X. Мее с жалобой «на назначенного большевиками экзарха Сергия, который с большевистских времен враждебным образом действий препятствует нормальному развитию и порядку нашей церкви». Кляузный тон этого письма-доноса, переполненного заверениями в преданности Третьему рейху, сильно отличался от спокойного, выдержанного тона процитированного выше письма Нарвского епископа. В итоге еп. Павел был вызван в Таллин, где Мее лично выразил ему свое явное неудовольствие[706]. Холлберг же, наоборот, считал, что ситуация в Эстонии складывается не лучшим образом, и поддержал епископа. 4–5 сентября он отправил в главную рабочую группу «Остланд» и ведомство рейхскомиссара Лозе свои докладные записки, в которых предлагал разрешить епархиальное собрание русских священников, правда, без участия мирян. Главное же его предложение сводилось к проведению срочного разделения эстонских и русских приходов. Первые должны были оставаться под руководством митрополита Александра, а вторые управляться епископом Павлом и подчиняться экзарху. Холлберг подверг резкой критике письмо Таллинского митрополита от 24 августа, в частности, заметив: «Утверждение, что экзарх митрополит Сергий был назначен в интересах большевиков, является ничем не доказанными нападками и относится к категории доносов, подобных тем, которые неоднократно поступали на экзарха в рейхскомиссариат и были оставлены без внимания»[707]. Предложение Холлберга совпало с мнением X. Лозе, и вскоре германские власти выпустили инструкцию, в которой указывалось, что духовенству и приходам дается свобода выбора — войти ли в Эстонскую епархию митрополита Александра или русскую епископа Павла. Выбор этот должен происходить без давления, но целям германской политики более отвечает регистрация православных приходов в экзархате. Было решено, что митрополиты Александр и Августин должны именоваться соответственно Ревельским и Рижским, а не Эстонские и Латвийским, так как митрополитом всех прибалтийских генерал-бецирков является Сергий[708]. Эстонская проблема вновь обсуждалась на архиерейской конференции в Риге 2–6 ноября 1942 г. В итоге 5 ноября экзарх издал указ о запрещении в священнослужении митрополита Александра, передаче его дела на суд Архиерейского Собора и отстранил митрополита от управления Эстонской епархией. Описывая эти события в своем докладе начальству от 23 ноября, Холлберг подчеркивал: «Русские общины уже некоторое время охотно подчинялись каноническому порядку после того, как с осени 1941 по лето 1942 г. им в этом препятствовали терроризирование и устроенная митрополитом Александром смута. Теперь они образуют Нарвское епископство, которое охватывает все русские общины в Эстонии… Оба монастыря — Печерский и Пюхтицкий подчиняются непосредственно экзарху». При этом Холлберг опасался, что некоторые эстонские приходы после запрещения в священнослужении митрополита Александра последуют за канонической церковью. Он считал, что такие явления допустить нельзя: «Подобные общины должны были бы затем присоединиться к русскому епископству, и поэтому снова возникла бы опасность образования ими инородного тела в русской православной церкви, что должно быть признано совершенно нежелательным… С целью удаления русских из прибалтийского пространства, в котором они представляют полностью инородное тело, целесообразным представляется теперь очистить русскую православную церковь от эстонцев». Исключение делалось только для родственной эстонцам православной народности сеты, насчитывавшей 10 000 человек, так как они считались русифицированными и могли ухудшить в расовом плане «германизированных эстонцев»[709]. Таким образом, нацистские ведомства, не желая вступать в конфликт с местными органами управления, сделали для Эстонии исключение, позволив существовать там национальной Православной Церкви, но при условии полного очищения ее от русских общин. Следует отметить, что опасение Холлберга насчет возможности перехода отдельных эстонских приходов к епископу Павлу не были беспочвенными. Так, в сообщении полиции безопасности и СД от 26 июня 1942 г. говорилось: «На острове Эзель было установлено, что отдельные грекоправославные священники ведут пропаганду о том, что эстонский народ должен идти вместе с русским. Бог заберет плеть и меч из рук Гитлера»[710]. Помимо враждебной позиции Восточного министерства и конфликтов с эстонскими националистами, еще одной проблемой, с которой столкнулся экзарх, было запрещение духовного окормления советских военнопленных. В первые месяцы войны местная администрация в Прибалтике по своему усмотрению разрешила проводить православные богослужения в лагерях. Яркие свидетельства о них оставил протоиерей Георгий Бенигсен: «Мы делаем все возможное, чтобы проникнуть к военнопленным и в Россию. Наконец удается первое. То, что мы видим, ужасно! Десятки тысяч, сотни тысяч истощенных, замученных, оборванных, босых, голодных — не людей, а комков голых нервов… Нам с огромными трудностями удалось организовать богослужения в лагерях военнопленных в Риге. Это были самые страшные литургии в моей жизни… Кончается литургия. Подходят целовать крест, целуют руку священника, целуют его ризы, стараются, несмотря на строжайшее запрещение, шепнуть несколько слов, передать записку с адресом, с просьбой разыскать близких. А немцы начинают зверствовать в открытую. Страшные расстрелы евреев. Аресты „инакомыслящих“. И колоссальных масштабов систематическое, продуманное уничтожение русской живой силы — военнопленных»[711]. Эти воспоминания подтверждаются и другими свидетельствами. В сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г. говорилось, что небольшое количество богослужений, которое было проведено в прибалтийских лагерях военнопленных, произвело огромное впечатление на красноармейцев: «Многие тысячи их исповедовались и причащались, плакали и молились, стояли совершенно тихо и неподвижно, как в потрясении, и благодарили после богослужения священников трогательными словами. Точно такие же явления можно было наблюдать в лазаретах для военнопленных, когда священники еще могли посещать их»[712]. В берлинской газете «Новое Слово» даже сообщалось, что 31 августа 1941 г. в рижском православном соборе состоялось специальное богослужение для русских военнопленных, на котором присутствовало 5000 человек, причем пел церковный хор из 35 военнопленных[713]. Но это, вероятно, было одним из немногих исключений. Уже в 1942 г. в соответствии с общей направляющей линией богослужения для военнопленных в Прибалтике были запрещены. Неоднократные попытки экзарха изменить ситуацию не увенчались успехом. Например, 21 февраля 1944 г. ведомство шефа полиции безопасности сообщало Министерству иностранных дел в ответ на его запросы от 29 июля и 21 сентября 1943 г., что последнее пришедшее в верховное командование вермахта заявление о душепопечении советских военнопленных поступило от митрополита Сергия через коменданта лагеря при командующем частями вермахта «Остланд» в Риге. В нем экзарх просил разрешить подчиняющимся ему священникам служить в лагерях и лазаретах. «Предложение было отклонено, так как Сергий не пользуется доверием»[714]. Единственное исключение уже в 1944 г. было сделано для бывших советских военнопленных, состоявших на службе в германской армии. Согласно определению командующего частями вермахта «Остланд» от 8 февраля 1944 г., санкционированному РМО — 23 марта 1944 г., им было позволено посещать церкви[715]. Более того, за организацию помощи военнопленным целый ряд церковных деятелей подвергся репрессиям. Именно за эту помощь были расстреляны В.К. Мункевич-Неплюева и старообрядцы K.P. Портнов, К.Е. Портнова и А.Е. Ершова; все они в прошлом являлись участниками «Рижского студенческого православного единения». И все же при рижском кафедральном соборе существовал дамский комитет, возглавляемый О.Ф. Бенуа, оказывавший помощь беженцам и советским военнопленным[716]. Существует большое количество документов о том, что к русским старообрядцам, которых проживало в Латвии и Эстонии более 100 000, нацисты относились особенно враждебно. Достаточно упомянуть сообщение полиции безопасности и СД от 18 июля 1941 г.: «Староверы сильно коммунистически ориентированы и были во время коммунистического господства вместе с евреями составным элементом коммунистической партии. Часть этих староверов, и прежде всего молодое поколение, после вступления германских войск образовала банды… Вспомогательным полицейским группам дано указание передавать ведущих руководителей и духовенство староверов оперативным командам»[717]. Несмотря на всевозможные препятствия, порой экзарху удавалось добиваться крупных уступок со стороны германских ведомств. Важным фактом стало открытие в ноябре 1942 г. в Вильно Духовной семинарии при Свято-Духовом монастыре. Ректором ее стал бывший профессор и проректор Московской духовной академии протопресвитер Василий Виноградов. Средства для семинарии собирали в храмах экзархата. Выпускники ее — молодые священники должны были, прежде всего, вести миссионерскую работу в России. Стараясь проводить в Прибалтике более мягкую политику, нацисты не запрещали там полностью богословское образование, как на других занятых восточных территориях, а лишь добивались выделения богословских факультетов из рамок университетов и превращения их в самостоятельные учебные заведения. Эта акция была в основном завершена к маю 1944 г. Следует также упомянуть, что с начала 1944 г. Русская Церковь в Прибалтике смогла издавать свой журнал под названием «Распоряжения и сообщения Высокопреосвященнейшего Сергия, Митрополита Литовского и Виленского, Экзарха Латвии и Эстонии»[718]. И все же положение митр. Сергия было очень сложным и противоречивым. Он старался вести осторожную политику, всячески подчеркивая свою верность Московской Патриархии. Однако требования нацистов отмежеваться от июньского 1941 г. воззвания Местоблюстителя заставили экзарха отреагировать заявлением: «Советская власть подвергла Православную Церковь неслыханному гонению. Ныне на эту власть обрушилась кара Божия… За подписью Патриаршего Местоблюстителя Сергия, митрополита Московского и Коломенского большевики распространили нелепое воззвание, призывая русский народ сопротивляться германским освободителям. Мы знаем, что блаженный Сергий, муж великой учености и ревностной веры, не мог сам составить столь безграмотное и столь бессовестное воззвание. Либо он вовсе не подписывал его, либо подписывал под страшными угрозами…». В то же время экзарх порекомендовал вдумчиво и внимательно читать, тщательно разбирая в приходах, выпущенную Местоблюстителем известную декларацию 1927 г. о лояльности советской власти[719]. Ему даже удалось временно убедить германские ведомства в том, что Московский митрополит не был действительным автором патриотического воззвания от 22 июня 1941 г. Созванное по требованию референта гестапо по делам Русской Православной Церкви 23 июля 1942 г. архиерейское совещание экзархата в Риге направило приветственную телеграмму Гитлеру, обнародовало заявление с отмежеванием от просоветской позиции, занятой Патриархией, и приняло решение в обычных богослужениях прекратить возношение имени Патриаршего Местоблюстителя Сергия, сохранив его, однако, в архиерейских богослужениях. Под давлением отдела пропаганды при командовании группы армий «Север» экзарх в конце ноября 1942 г. организовал в г. Дно собрание православного духовенства Ленинградской области (на нем присутствовали главным образом миссионеры), которое также осудило просоветскую позицию патриархии и одобрило гитлеровский «новый порядок»[720]. Подобные поступки экзарха Местоблюститель уже не мог полностью игнорировать. Интересно, что хотя публичная антикоммунистическая позиция митрополита Сергия стала вполне ясна еще осенью 1941 г., вплоть до сентября 1942 г. его имя продолжало возноситься в московской церкви Преображения, настоятелем которой он ранее служил. Еще более показательно, что в изданной в 1942 г. пропагандистской книге «Правда о религии в СССР» была помещена фотография владыки Сергия (Воскресенского) вместе с Местоблюстителем, под которой указывалось имя экзарха. А ведь на это нужна была санкция цензуры. Указанную книгу советские разведчики распространяли и в Прибалтике. В сообщении полиции безопасности и СД от 16 апреля 1943 г. говорилось, что у арестованных в Эстонии парашютистов было отобрано «очень действенное большевистское пропагандистское произведение „Правда о религии в СССР“»[721]. Но после получения сообщения об июльском совещании в экзархате Патриархия вскоре отреагировала на него. В своем послании от 22 сентября 1942 г. Патриарший Местоблюститель Сергий, обращаясь к чадам Православной Церкви, обитающим в Прибалтике, указывал: «Упорствующих же в неповиновении голосу Церкви и хулителей ее церковный суд не потерпит в среде епископства православного». В тот же день митрополит Сергий (Страгородский) и еще 14 архиереев подписали «Определение по делу митрополита Сергия (Воскресенского) с другими». В нем говорилось: «Отлагая решение по сему делу до выяснения всех подробностей… 1) Теперь же потребовать от митрополита Сергия (Воскресенского) и прочих вышеназванных преосвященных объяснения (с опубликованием его в печати), соответствуют ли действительности дошедшие до Патриархии сведения об архиерейском совещании в Риге. 2) В случае, если сведения признаны будут соответствующими действительности, предложить преосвященным немедленно принять все меры к исправлению допущенного ими уклонения от линии поведения, обязательной для архиереев, состоящих в юрисдикции Московской Патриархии…»[722]. Как видно из архивных документов, эта акция была предпринята при участии НКВД в расчете на реакцию международной общественности. 1 октября 1942 г. заместитель наркома внутренних дел Б.З. Кобулов писал секретарю ЦК ВКП(б) A.C. Щербакову: «В фашистской газете „Островские известия“ за 8 августа с. г… помещено сообщение о состоявшемся в Риге съезде епископов православной церкви, пославшем приветственную телеграмму Гитлеру… В целях разоблачения прибалтийских епископов, пошедших на услужение фашистам, а также для усиления значения патриотических обращений, выпускаемых церковным центром в СССР, в глазах международного общественного мнения митрополит Сергий Страгородский и состоящий при нем совет епископов в количестве 14 человек выпускает специальное обращение к верующим Прибалтийских ССР с особым церковным определением, осуждающим прибалтийских епископов. Негласно способствуя этому политически выгодному для нашей страны мероприятию, НКВД СССР принимает меры к размножению названных патриотических документов типографским способом и распространению их на территории Прибалтийских союзных республик, временно оккупированных немцами. Прошу ваших указаний о передаче этих же документов по радио для Прибалтийских республик»[723]. Впрочем, сам термин «Определение» свидетельствовал об осторожности и мягкости. Учитывая наличие фронта, разделявшего экзарха и Патриархию, все изложенные в нем требования приобретали отвлеченное значение. Митрополит Сергий (Воскресенский), в отличие от ряда иерархов, выступавших с прогерманскими заявлениями в других оккупированных республиках СССР, так и не был запрещен в священнослужении. А в апреле 1944 г. Священный Синод постановил: «…рукоположения, совершенные им или подведомственными ему епископами… признаются действительными»[724]. Вплоть до осени 1943 экзарху удавалось лавировать в отношениях с германскими властями. Широко известна его фраза по поводу последних: «Не таких обманывали! С НКВД справлялись, а этих колбасников обмануть не трудно»[725]. Но после встречи Сталина с тремя митрополитами Московской Патриархии и избрания в сентябре 1943 г. в Москве Патриарха митрополит Сергий (Воскресенский) оказался в тяжелом положении. Известие об этом событии вызвало сильную тревогу у германского командования, решившего принять контрмеры. В начале октября Главное управление имперской безопасности совместно с РМО решили подготовить и провести конференцию православного духовенства экзархата во главе с митрополитом Сергием (Воскресенским). Пастырям предписывалось: «1) осуждение и признание недействительным избрание патриарха; 2) принятие резолюции по поводу „гонения на церковь в СССР“; 3) торжественное провозглашение анафемы советскому правительству». Рижское гестапо должно было в срочном порядке выяснить отношение экзарха к проекту. Но владыка дал понять, что выборы патриарха были произведены в соответствии со всеми каноническими правилами и оспариваться не могут. Об этом доложили в Берлин[726]. 8–13 октября в Вене состоялось совещание духовенства Зарубежной карловацкой Церкви, признавшее избрание Московского патриарха неканоничным. Экзарх отнесся к решениям совещания резко отрицательно, что соответствовало и его позиции в отношении эмигрантских иерархов. Видимо, первоначальные попытки владыки примирить Московскую Патриархию и РПЦЗ встретили негативную реакцию архиереев последней, и с тех пор митрополит Сергий последовательно боролся с влиянием эмигрантского духовенства. Так, в сообщении полиции безопасности и СД от 2 февраля 1942 г. указывалось: «Митрополит православной церкви Сергий предпринимал шаги для устранения „карловацкого“ епископа Серафима Ляде, Берлин». А 6 августа 1942 г. экзарх написал руководству рейхскомиссариата «Остланд» о необходимости практического осуществления им управления русскими православными приходами в Средней и Западной Европе, «на основании особого поручения, данного ему Местоблюстителем патриаршего престола». Правда, германские власти признали попытки митрополита Сергия добиваться этих прав нежелательными[727]. Показателен в данном плане конфликт, который произошел весной 1943 г. 16 мая в Пскове появился бывший секретарь митрополита Серафима (Ляде) архимандрит Гермоген в качестве руководителя православного клира во власовских подразделениях. В своем меморандуме германским ведомствам «Религиозное обслуживание власовских воинских частей» экзарх писал: «Принимая во внимание принадлежность архимандрита Гермогена к схизматической церковной организации и далеко идущие цели его поездки, ради предосторожности я дал руководителю [Псковской] Миссии указания: 1) напомнить подчиненным ему клирикам о том, что они не могут совершать богослужения совместно с раскольниками… 2) дать понять архимандриту Гермогену, чтобы он не пытался предпринимать попыток совершать богослужения для власовских частей и военнопленных в церквах, находящихся в ведении Управления Миссии». Исходя из этого частного случая, митрополит Сергий выдвинул идею создания в рамках Московского Патриархата центрального церковного ведомства на занятых восточных территориях: «Чтобы обеспечить церкви порядок и спокойствие также и в послевоенное время и предотвратить ее обусловленный оппозицией схизматического епископата раскол на несколько борющихся между собой сект…просто необходимо обеспечить в церкви России принципиальное продолжение существования канонически законной иерархии… Для обеспечения канонической законности будущего церковного руководства в России было бы лучше всего позаботиться о создании на занятых территориях упомянутого центрального церковного ведомства. Тогда объединенные этим центральным учреждением архиереи могли бы с продвижением фронта воссоединять других епископов. После войны это временное центральное ведомство могло бы подобающим образом приступить к окончательному урегулированию церковных отношений… Кроме того, упомянутое центральное церковное учреждение взяло бы на себя также обслуживание власовских войск. Является роковой ошибкой поручать обслуживание этих войск схизматической, тем более находящейся в Берлине церковной организации»[728]. Главное предложение экзарха, конечно, принято не было, но на архимандрита Гермогена позиция владыки оказала сильное воздействие и 5 июня 1943 г. он обратился к митрополиту Сергию с прошением о принятии его в лоно Матери-Церкви[729]. Противодействовать постановлениям Венского совещания означало противостоять позиции нацистских верхов. И все же экзарх решительно осудил эти постановления. В сообщении командующего полицией безопасности и СД «Остланд» в отдел политики рейхскомиссариата от 30 ноября 1943 г. говорилось о выраженном митрополитом мнении. Владыка Сергий называл епископов-эмигрантов схизматиками за оппозицию Московской Патриархии. Разрыв с ней, по его мнению, вообще лишал этих епископов права судить о московских делах с канонической точки зрения. Митрополит убеждал немцев признать избрание патриарха и использовать его в антибольшевистской пропаганде: возрождение церкви является доказательством полного банкротства коммунизма, и надо утверждать, что оно неизбежно приведет к гибели последнего[730]. Сходная позиция выражалась и в сообщенных 29 ноября 1943 г. командующим полиции безопасности и СД «высказываниях экзарха Сергия (Воскресенского) о большевизме»: «Под натиском русской души началась дегенерация большевизма. В этой войне большевизм должен был капитулировать перед русским духом, так как иначе большевизм вообще не мог бы дальше вести войну. Большевики разрушают свое собственное дело тем, что они, как сейчас, отрекаются от своих принципов… Если Сталин однажды возьмет назад все сделанные уступки русской душе, это приведет к революции в России. Если в русских разбудить зверя, с ним будет не справиться. Уже в 1941 г. в большевистской России произошла бы революция, если бы немцы проводили другую восточную политику». Относительно будущего политического устройства России митрополит Сергий сказал, что ему самому кажется предпочтительней конституционная монархия[731]. Упрек в неправильно начатой пропагандистской акции встревожил нацистов. В сопроводительной записке к сообщению от 30 ноября 1943 г. говорилось: «…я пересылаю Вам отношение экзарха Сергия в Риге к Венскому епископскому собору с просьбой передать его Министерству церковных дел, которое в этом деле на соборе было ведущим, и затребовать его мнение относительно канонической законности затронутых вопросов… Если же аргументы экзарха окажутся состоятельными, то пропаганду, которую мы ведем в связи с Венским собором, надлежало бы перевести в другую колею». Мнения министерства и Антикоминтерна оказались неблагоприятными для митрополита Сергия[732]. Германские власти категорически настаивали на запрещении в богослужениях возношения имени патриарха Сергия, и 18 ноября архиереи экзархата приняли решение прекратить поминовение его, объясняя это тем, что за ликвидацией титула Местоблюстителя отпадает необходимость и в поминании Сергия с подобным титулом. В то же время они не отдали распоряжения возносить его с новым титулом, «ссылаясь на неосведомленность о канонической правомочности избрания Патриарха», но подчеркнули свою принадлежность к Матери-Церкви, с которой остаются в каноническом молитвенном единстве. Это не удовлетворило гестапо. К тому же экзарх в заявлении на имя рейхскомиссара «Остланда» неосторожно написал, что православный «епископат и теперь желает падения Советов, но, возможно и даже определенно, свои надежды больше не связывает с победой немцев»[733]. Начался сбор компрометирующего материала на митрополита. В октябре 1943 г. под руководством начальника полиции и службы безопасности в Риге оберфюрера Ланге состоялось совещание, на котором обсуждалась деятельность экзарха. По свидетельству участника этого заседания И.Л. Глазенапа, майор СД В.В. Поздняков на нем заявил: «Все молящиеся слушают его [митрополита Сергия] проповеди с замиранием сердца. Совсем недавно преосвященный посвятил свою проповедь одной из заповедей „Не осуждай — не осужден будешь“, и все свои высказывания свел в конечном итоге к тому, чтобы верующие не осуждали тех, кто проявляет недовольство существующим порядком, и никуда об этом не сообщали. А проповедь о помощи ближним по заповеди „Возлюби ближнего своего как самого себя“ была направлена к тому, чтобы побудить слушающих „оказывать помощь семьям, кормильцы которых погибли от рук басурманов“… Его постоянные молитвы „о ниспослании мира и благоденствия нашей православной Родине“ настраивают верующих против установления нового порядка на территории, освобожденной великой немецкой армией. С помощью господина Левицкого [секретаря экзарха] я подсылал к Сергию агентов-женщин, которые обращались к нему с „жалобами“ на то, что арестовали их кормильцев. Он всегда помогал им материально, утешал их, говорил, чтобы „надеялись на Бога и на свою великую Родину“»[734]. Эти фразы о подлинных настроениях экзарха подтверждает свидетельство священника Михаила Кузменко, в конце 1943–1944 гг. исполнявшего обязанности начальника его канцелярии: «Когда был избран Святейший Патриарх, оккупанты запретили возносить его имя за богослужением. На епархиальном собрании в Вильно митрополит с волнением в голосе оповестил об этом решении оккупационных властей местное духовенство, но оставил за собой право поминать Патриарха. Я всегда в Вильно сослужил экзарху и не знаю случая, чтобы эта воля его когда-либо нарушалась. За три дня до смерти… в слове своем Высокопреосвященный остановился на страшном историческом моменте, переживаемом Родиной, когда „нашу святую Русскую Землю попирают враги. Близится час — и, поставленные на колени, они будут просить у нас прощения. Но мы будем тогда так же тверды и немилосердны, как они теперь к нам“. А за день до убийства экзарх совершал панихиду по певцу Д. Смирнову и после нее сказал о. Михаилу: „А ведь я по себе служил панихиду… Так оно и обернется. Теперь я уже не сделаю для них того, что позволил себе сделать раньше“»[735]. Лично знавший митрополита Сергия архимандрит Кирилл (Начис) также рассказывал, что владыка предчувствовал возможное покушение на свою жизнь и накануне убийства в комнате, где он ночевал, переставлял кровать подальше от окна[736]. 8 марта 1944 г. IV отдел полиции безопасности и СД, ведавший церковными делами в «Остланде», составил справку о деятельности экзарха. В ней отмечалось, что он в победу Германии больше не верит, предпринимает попытки отмежеваться от других иерархов, наиболее тесно сотрудничавших с немцами. Митрополиту ставилось в вину регулярное прослушивание передач московского радио, пение в компаниях советской песни «Синий платочек» и т. п. В эти же дни рижскому гестапо приказали срочно организовать в Риге конференцию православных иерархов и добиться, чтобы она приняла резолюцию, направленную против Московского патриарха. 20 марта из Берлина пришла категоричная телеграмма: конференция должна состояться в течение 14 дней; заранее была разработана ее программа[737]. Такая острая необходимость в конференции возникла из-за широкой антисоветской церковной пропагандистской кампании, развернутой германскими ведомствами на Балканах. В заметке ландесдиректора Трампедаха, возглавлявшего отдел политики в РКО, о переговорах с представителями Партийной канцелярии Шмидт-Рёмером и Главного управления имперской безопасности Нейгаузом в Берлине 7 марта 1944 г. говорилось: «Доктор Шмидт-Рёмер и штурмбаннфюрер Нейгауз исходили из того, что религиозно-политическая пропаганда православной церкви в Советском Союзе делает очень заметной доброжелательность к Советскому Союзу на Балканах, особенно в Болгарии, и что необходимо предотвратить это антибольшевистскими заявлениями русских православных церквей… Формально принадлежащая к русской матери-церкви православная церковь в Остланде является особенно подходящей для эффектного заявления против церковной политики в Советском Союзе. Однако при этом безусловно необходимо гарантировать, что не будет подготовлена резолюция и не последует заявления, которые противоречат германским политическим интересам». Видимо, полагая, что требуемую резолюцию получить будет очень сложно, Трампедах высказался против проведения конференции, но под сильным давлением был вынужден уступить[738]. Руководитель группы религиозной политики РМО Розенфельдер также сомневался в целесообразности конференции и возможности добиться от митрополита желаемого образа действия. 23 марта 1944 г. он сообщил начальнику руководящей группы политики Восточного министерства Милве-Шредену о переговорах с представителем Главного управления имперской безопасности: «Я еще раз обратил внимание доктора Нейгауза на то, что в настоящий момент я не особенно высоко оцениваю пропагандистское воздействие этой конференции, тем более в связи с возможным исключением экзарха Сергия». Однако и Розенфельдер в конце концов согласился выполнить требования полиции безопасности: «Я согласовал с др. Трампедахом, что данная конференция по возможности состоится к Пасхе и что меня ознакомят с направляющей линией, которую дала СД… для этой конференции»[739]. Созванное 5 апреля 1944 г. в Риге архиерейское совещание приняло не «заказанную» гестапо резолюцию, а свое обращение «Православным людям в Литве, Латвии и Эстонии». В этом обширном документе речь главным образом шла о духовных нуждах верующих экзархата: учреждении во всех 3 епархиях внутренней миссии для работы с беженцами из русских областей, обеспечении сохранности и эвакуации святынь, предметов церковного обихода и т. д. Лишь в заключительной части содержались антикоммунистические призывы с сильной русской национальной окраской: «Чтобы жила свободная Россия, большевизм надо уничтожить. Только тогда будет свободна и Церковь… Сознавайте отчетливо, что место наше в рядах борцов за новую свободную счастливую Россию, в рядах Русской Освободительной Армии… Господи, спаси и сохрани Россию!» В воззвании полностью отсутствовали фразы о непризнании избрания Московского патриарха и даже употреблялся термин «Первосвятитель» Русской Церкви, что по сути как раз означало его открытое признание[740]. Уже 5 апреля 1944 г. Розенфельдер сообщил в телеграмме Трампедаху, что у Главного управления имперской безопасности существуют предложения по исправлению резолюции конференции (с которыми он согласен), и высказывал предположение, что они могут натолкнуться на трудности у экзарха. 7 апреля 1944 г. Нейгауз писал командующему полиции безопасности и СД в Минске и Кракове в связи с планируемыми новыми архиерейскими конференциями в этих регионах о «слишком длинной части воззвания, посвященной в первую очередь внутренним вопросам Остланда». Штурмбаннфюрер СС рекомендовал не повторить главный недостаток рижского обращения: «Только в воззваниях местных архиереев должна быть выражена ясная позиция против патриарха Сергия в Москве, без личных оскорблений»[741]. Так как в рижском воззвании имелись антикоммунистические высказывания, немцы все же использовали его в пропагандистских целях, но это казалось им явно недостаточно. Из Берлина в Ригу 11 апреля 1944 г. поступили еще две телеграммы с упреками и директивой: добиться от экзарха дополнительного заявления о том, что он не признает избрание патриарха и считает патриарший престол вакантным. Однако, несмотря на сильнейшее давление, митрополит Сергий сделать заявление отказался[742]. 28 апреля 1944 г. экзарх, его спутники и шофер, ехавшие по пустынной дороге из Вильнюса в Каунас, были убиты выстрелами из обогнавшей их машины. Нападавшие были в немецкой форме, но оккупационные власти заявили, что это сделали советские партизаны. До сих пор до конца не ясно, кто организовал убийство. В советской послевоенной литературе в нем обвинялись нацисты[743]. Об этом же свидетельствует и подавляющее большинство известных источников. Согласно сообщению И.Л. Глазенапа, убийство совершил ложный партизанский отряд из агентов СД. Впрочем, к этому свидетельству надо подходить осторожно, так как оно было опубликовано в советской тенденциозной газете «Голос Родины»[744]. В Бахметьевском русском эмигрантском архиве (Нью-Йорк) хранится письмо журналиста из Латвии М. Бачманова. В нем говорится о том, что спаслась из машины одна гимназистка, которая спряталась во рву. Она свидетельствовала, что это были немецкие СД, опознала одного из них по шраму на лице и запомнила номер машины, принадлежавшей каунасскому СД[745]. Начальник полиции «Остланд» обергруппенфюрер СС Ф. Еккельн после ареста на допросе 31 декабря 1945 г. показал: «Митрополит Сергий находился давно под наблюдением СД и гестапо… Фукс дал мне прочитать приказ о ликвидации митрополита Сергия за подписью Кальтенбруннера, из которого следовало, что Сергий должен быть убит таким способом, чтобы путем провокации его убийство можно было свалить на советских партизан. Так и было сделано фактически»[746]. Наконец, указания на убийство экзарха нацистами встречаются и в целом ряде секретных документов Совета по делам Русской православной церкви и Совета Министров СССР второй половины 1940-х гг.[747] Относительно же совершения этой акции партизанами существует лишь свидетельство рижского священника Николая Трубецкого, отсидевшего в лагере 10 лет за причастность к деятельности Псковской Миссии. О. Николай утверждал, что встретил в заключении бывшего партизана, который сообщил ему о своем участии в убийстве экзарха, совершенном по приказу советской разведки[748]. Однако это свидетельство не подтверждается никакими архивными документами. В западноевропейской историографии также утвердилась точка зрения, что экзарха расстреляли нацисты. Так, в фундаментальном труде «История христианства» говорится: «Эксперты считают, что Сергий был убит по приказу Берлина. После поворота войны под Сталинградом эта неудобная личность, которая так упрямо ссылалась на Московский патриархат, уже являлась не помощью, а помехой для немцев»[749]. Экзарху были устроены пышные похороны в Риге, но расследовать обстоятельства его убийства германские власти не стали. Зато сразу же как по команде была развернута пропагандистская кампания в связи с «террористическим актом большевиков». Целый ряд соответствующих статей появился в немецких газетах[750]. 11 мая МИД переслал текст Пасхального послания митрополита Сергия (Воскресенского) в различные посольства с просьбой о максимально широком распространении: «Необходимо сделать все, чтобы через это сообщение и подобные публикации неослабно запечатлевать Сергия в сознании людей как мученика и первую жертву „ставшего благочестивым Сталина“. При этом сверху рекомендовано религиозное акцентирование, не предназначенное для распространения через служебные германские каналы» и т. д.[751] После убийства экзарха остро встал вопрос о преемнике. В его решении приняли активное участие важнейшие ведомства Третьего рейха — Партийная канцелярия, Главное управление имперской безопасности, МИД и Министерство занятых восточных территорий. Борьба по этому поводу продолжалась несколько месяцев. Между тем у митрополита Сергия был законный наследник. Еще архиерейское совещание в Пскове — Печерском монастыре 29–30 августа 1943 г. вынесло определение об обеспечении преемства в управлении экзархатом. По аналогии с принятым в свое время решением патриарха Тихона совещание постановило, что после освобождения экзаршего престола он не может быть занят как таковой до восстановления связи с высшими церковными органами власти в Москве; руководство экзархата может перейти лишь к местоблюстителю экзаршего престола и его должен назвать в своем духовном завещании митрополит Сергий (Воскресенский). Это завещание последовало 29 октября 1943 г. В нем называлось 3 кандидата: первый — епископ Ковенский Даниил (Юзьвюк), второй — епископ Рижский Иоанн (Гарклавс) и третий — архиепископ Нарвский Павел (Дмитровский). Будущему заместителю вменялось в обязанность, как только представится беспрепятственная возможность, передать в Московскую Патриархию доклад о делах и всей жизни экзархата[752]. В соответствии с завещанием владыка Даниил (Юзьвюк) в сане архиепископа Ковенского 29 апреля вступил в должность заместителя экзарха. Он был назначен митрополитом Сергием своим преемником не случайно: в 1930-е гг. иеромонах Даниил служил секретарем митрополита Литовского и Виленского Елевферия, отличался особой преданностью Московской Патриархии и был глубоко чужд всякой политической деятельности. Видимо, митрополит полагал, что использовать епископа Даниила нацистам будет не легче, чем его самого. В докладной записке руководителя комитета русского населения Литвы А. Ставровского рейхскомиссару «Остланда» от 14.05.1944 г. давалась следующая характеристика Ковенского архиепископа: «Еще большая опасность заключается в том, что епископ Даниил фанатичный и при этом духовно неполноценный приверженец унизительной покорности патриаршему престолу в Москве. Для него даже вопрос непоминания титула „патриарха“ был большим ударом. Даниил принципиально против активной деятельности церкви в борьбе против большевизма. При нем православная церковь в Остланде будет находиться в полной стагнации и потеряет всякое влияние на население в смысле поощрения борьбы». В телеграмме представителя МИД при РКО Раутенфельда своему начальству от 17 мая 1944 г. также отмечалось, что архиеп. Даниил стар и политически (для немцев) не очень интересен[753]. 8 мая Ковенский архиепископ написал в отдел политики РКО о том, что он уже принял на себя обязанности местоблюстителя и известил об этом подчиненные ему церковные организации. При этом всякое общение со «схизматиками, эксмитрополитами» Александром и Августином отвергалось. 10 мая ландесдиректор Трампедах телеграммой сообщил об этом в Восточное министерство и высказал свои предложения: «Я прошу также и после смерти экзарха Сергия разрешить дальнейшее существование православного экзархата в Остланде… Так как в настоящее время имеется только 50 000 православных латышей и вместе с эвакуированными в Остланд около 800 000 русских, явно преобладает русский характер, и задуманное воздействие на латышей с целью их отказа от принадлежности к православной церкви приносит первые успехи. Собственная же Латвийская православная церковь будет, как и Эстонская, проявлять тенденцию к подчинению Константинопольскому патриарху… После смерти экзарха на повестке дня встала возможность отделения от Московского патриархата и объединения под руководством представителя русского народа всех русских православных церквей в сфере германского господства»[754]. В ответной телеграмме от 19 мая Розенфельдер сообщал, что у него нет возражений против кандидатуры архиепископа Даниила, согласен он был и с сохранением экзархата, но относительно последнего предложения Трампедаха категорически возражал: «Объединение православных церквей Остланда и Украины было бы возможно только под русским знаком и поэтому неприемлемо»[755]. В это время ряд русских общественных деятелей в оккупированных областях высказывали идею создания единой, централизованной влиятельной Русской Церкви, увидев в смерти экзарха повод для пересмотра церковного вопроса на всей территории, контролируемой Третьим рейхом. В частности, в уже упоминавшейся записке Ставровского предлагалось созвать Собор всех канонических архиереев занятых восточных территорий (т. е. экзархата, автономной Украинской и Белорусской Церквей), который бы принял решение о включении в свой состав карловацких епископов, создал временное (до восстановления Московского Патриархата, верховное управление Русской Церковью и назначил 6 митрополитов — для «Остланда», Белоруссии, Украины, Средней Европы, Южной Европы и Западной Европы[756]. Сходные идеи выражал в своем докладе от 11 июня 1944 г. руководитель экзаршей канцелярии проф. И. Гримм. Именно он подсказал Трампедаху идею объединить экзархат и Украинскую автономную Церковь. При этом Гримм считал, что глава последней, архиепископ Пантелеймон, не может руководить экзархатом по каноническим правилам. Руководящий центр мог бы быть создан на общем Соборе православных архиереев Украины и «Остланда». В число задач этого центра входило бы также религиозное окормление Русской освободительной армии и русских колоний беженцев и восточных рабочих в различных странах. Предусматривалось и дальнейшее привлечение для совместной работы священнослужителей РПЦЗ и даже Русского Западно-Европейского Экзархата митр. Евлогия. Заканчивал профессор свой поступивший в МИД доклад указанием на необходимость новой германской церковной политики на Востоке: «Кампания 1941 года не в последнюю очередь потерпела неудачу потому, что русский народ с самого начала имел подозрение о ведении войны в меньшей степени против большевизма, чем против России. Это недоверие не только возбуждалось советским правительством, но и было очевидно для всякого вследствие направленной на раздробление [церкви] германской церковной политики. Эта ошибка не должна снова повториться. Поэтому при втором вступлении в Россию необходима организация православной церкви полностью свободной в своих внутренних делах, крепко соединенной внешне…»[757] Подобные планы были абсолютно неприемлемы для Восточного министерства, Партийной канцелярии и СД, не желавших менять своей генеральной линии относительно Русской Церкви, что подтвердилось на переговорах в мае — июне 1944 г. Причем все большую роль в данном вопросе играло Главное управление имперской безопасности. Понимая это, МИД обратился 9 мая к ведавшему в этой организации церковными делами Нейгаузу по поводу преемника экзарха. Соглашаясь с тем, что разработка дела находится исключительно в ведении полиции безопасности и СД, МИД рекомендовал чрезвычайную осторожность, так как если выборы наследника Сергия будут неканоничными, «то этим вражеская пропаганда получит в руки новый материал для травли рейха и одновременно станет иллюзорной общегерманская зарубежная пропаганда на православные территории»[758]. Но для Главного управления имперской безопасности канонические правила значили немного. Оно приняло решение назначить главой экзархата архиепископа Пантелеймона (Рожновского), убедив в необходимости этого шага и другие германские ведомства. При этом объединение двух православных церковных образований категорически исключалось. Владыка Пантелеймон, который уже к тому времени проживал на положении беженца в Варшаве, при переезде в Прибалтику должен был оставить свой пост главы автономной Украинской Церкви. На этом настаивали Партийная канцелярия и РМО. При выборе кандидатуры архиепископа Пантелеймона, видимо, учли то, что он осудил избрание патриарха Сергия. На переговорах, состоявшихся 16 июня в Берлине, архиепископ выразил свое согласие. Собравшиеся 30 июня — 1 июля на конференцию в Риге прибалтийские архиереи постановили передать ему все права митрополита и экзарха. Но приехавший в Ригу архиепископ Пантелеймон неожиданно для всех поставил 3 условия своего согласия: «1. Передача ему кафедрального собора в Риге. 2. Предоставление права вынесения впереди креста при богослужениях. 3. Право носить две панагии». Второе и третье условия указывали на особые планы архиепископа, так как подобные права мог иметь лишь верховный глава автокефальной Церкви. Согласно отчету Розенфельдера, лично выезжавшего для разбирательства инцидента 15–19 июля в Ригу, проф. Гримм считал, «что Пантелеймон хочет добиться при возможном создании Всероссийского Синода своего избрания главой русской церкви, поскольку он обладал бы высшими званиями и знаками отличия»[759]. Прибалтийские архиереи увидели в предъявленных условиях шантаж, потеряли к архиепископу всякое доверие и на своем совещании решили ответить ему отказом. После этого он вернулся в Варшаву. Приехавший по горячим следам Розенфельдер уже не смог изменить ситуацию. В докладе Раутенфельда в МИД от 24 июля говорилось, что хотя компетентные германские органы о таком исходе и сожалели, «но ни на епископов, ни на Пантелеймона какого-нибудь давления не оказывали». Рейхскомиссар же решил дождаться спокойного времени, чтобы найти другого подходящего преемника экзарха[760]. «Спокойное время» так и не наступило, наоборот, вскоре советские войска стали занимать одну часть «Остланда» за другой. Архиепископ Даниил так и остался последним главой экзархата. Ему пришлось возглавить большую работу по душепопечению сотен тысяч русских беженцев. Особенно активно в этом направлении действовала созданная еще 27 декабря 1943 г. специальная внутренняя миссия. Она открыла ряд новых богослужебных пунктов, устраивала духовные беседы, чтения, преподавание Закона Божия детям, распространяла духовную литературу, крестики, иконы и т. д. В сообщении командира полиции безопасности и СД Латвии Кирсте своему руководству в Берлин от 17 мая 1944 г. говорилось о 156 000 русских беженцах в генерал-бецирке, не учитывая Риги. Эвакуированные в церковном отношении рассматривались как гости Православной Церкви в Латвии и входили в существующие общины, там же, где их не было, создавались новые. Кирсте считал, что необходимо строго указать на необязательность посещения церквей для беженцев, но с сожалением констатировал малое количество убежденных атеистов среди них[761]. В Восточном министерстве выразили полное согласие с позицией полиции безопасности и 14 июня отправили Трампедаху телеграмму о том, что не в германских интересах производить на эвакуированную молодежь впечатление, «что мы желаем их включения в религиозные общества». Напротив, через сохранение непричастности к религии части русского народа, полагали чиновники, можно создать равновесие мировоззренческих сил, «что нам могло бы быть только желательно»[762]. Известие о смерти Московского патриарха Сергия (Страгородского) германские власти встретили предупреждением, чтобы оно не было ничем отмечено. Под их давлением архиепископ Даниил 9 июня издал распоряжение о запрещении общественного поминания усопшего. Как и ноябрьское постановление, это указание встретило массовое сопротивление духовенства не только в Ленинградской епархии, но и в Прибалтике. Так, Нарвский епархиальный совет 23 мая 1944 г. признал неканоничным прекращение поминания имени Первосвятителя и решил продолжать возносить его, а 22 июня вынес свое суждение о распоряжении экзаршего наместника от 9 июня, что оно «не согласно с духом Православной Церкви»[763]. 35 приходов, окормляемых архиепископом Нарвским Павлом, поминали патриарха и в 1944 г., вполне лояльно встретив советские войска. В Латвии же значительная часть православных священнослужителей была эвакуирована в Германию. В сентябре 1944 г. по приказу немецкого командования в окружении автоматчиков «Остланд» покинули митрополит Августин, епископ Рижский Иоанн (Гарклавс) и с ними более 25 священников[764]. В это же время из Литвы был эвакуирован и архиеп. Даниил. Таким образом, экзархат фактически прекратил свое существование. Сыгранная им в годы войны роль, несомненно, была очень значительной, и в первую очередь как база для развития интенсивного процесса церковного возрождения на Северо-Западе России. 2 Церковное возрождение в русских областях прифронтовой полосы Почти все области России, занятые германскими войсками, считались прифронтовой полосой и управлялись военной администрацией, которая во многих случаях на практике смягчала принятую нацистскими ведомствами линию в отношении Русской Церкви. Особенно благоприятная, по сравнению с другими территориями, ситуация существовала на Северо-Западе России, где успешно и очень эффективно действовала так называемая Псковская православная Духовная миссия. Ранее уже говорилось, что возглавлявший Прибалтийский экзархат Московской Патриархии митр. Сергий (Воскресенский) смог получить разрешение на деятельность Миссии со стороны вермахта в середине августа 1941 г. Реально же миссионерская работа прибалтийских православных священников на территории СССР в границах 1939 г. началась еще в июле, сразу после прихода германских войск. В частности, два таких священника — Сергий Ефимов и Иоанн Легкий были арестованы НКВД в июне 1941 г. и перевезены из Латвии в тюрьму г. Острова. Оказавшись на свободе с уходом советской армии, они переехали в Псков и совершили первые богослужения[765]. Организуя Миссию, митр. Сергий стремился возродить каноническую духовную жизнь там, где она была почти полностью уничтожена большевиками в 1930 гг. Напутствуя первую группу из 14 миссионеров, среди которых было много выпускников Богословского института в Париже, экзарх говорил: «Не забывайте, что вы прибыли в страну, где на протяжении более 20 лет религия самым безжалостным образом отравлялась и преследовалась, где народ был напуган, принижен, угнетен и обезличен. Придется не только налаживать церковную жизнь, но и пробуждать народ к новой жизни от долголетней спячки, объясняя и указывая ему преимущества и достоинства новой, открывающейся для него жизни»[766]. Конечно, разрешая деятельность Духовной миссии, германское командование преследовало и свои цели, которые, впрочем, в дальнейшем в основном остались неосуществленными. Эту ситуацию образно описал в своих воспоминаниях о. Георгий Бенигсен. «Наша жизнь и работа при немецкой оккупации были непрерывной борьбой с немцами за душу русского человека, за наше право служить этой душе, служить нашему родному народу, из-под ига подпавшему под иго другое. Сегодня нашу борьбу хотят изобразить как сотрудничество с фашистами. Бог судья тем, кто хочет запятнать наше святое и светлое дело, за которое одни из наших работников, в том числе священники и епископы, погибали от пуль большевистских агентов, других арестовывало и убивало гитлеровское гестапо. Наконец исполнился предел наших чаяний: нам удалось отправить в оккупированные немцами русские области первую группу священников-миссионеров… Началась работа, полная апостольского подвига, полная трудностей и препятствий, постоянно чинимых немцами. Им очень хотелось использовать нас в своих целях порабощения и эксплуатации русского народа, очень хотелось через нас, как наиболее близко стоящих к народу и пользующихся в народной толще максимальным доверием, проводить все свои преступные мероприятия. Они получили от нас жесткий отпор по всему фронту и поняли, что просчитались. Но мы уже настолько прочно завоевали свои позиции в народе, так вросли в него, что ликвидация нашего миссионерского дела грозила бы для немцев крупными осложнениями. Им пришлось смириться с существующим положением и ограничиться тщательной слежкой за каждым нашим словом и поступком да попытками организации мелких провокационных актов на местах. А мы росли не по дням, а по часам. Мы шли в народ, несли ему слово Христовой любви и правды, слово утешения и надежды»[767]. 18 августа упомянутая группа прибыла в Псков, где было создано управление Миссией, формальное руководство которой принадлежало экзарху Сергию. Территория, входившая в ведение миссии, включала в себя юго-западные районы Ленинградской, часть Калининской, Великолуцкую, Новгородскую и Псковскую области, с населением около 2 млн человек. Прибытие первых миссионеров совпало с началом массового религиозного подъема. Священник Иоанн Легкий позднее вспоминал: «Когда в августе 1941 г. мы приехали в Псков, на улице прохожие со слезами подходили под благословение. На первом богослужении в соборе все молящиеся исповедовались. Нам казалось, что не священники приехали укреплять народ, а народ укрепляет священников»[768]. В печатном органе Миссии — журнале «Православный христианин» также отмечалось: «Народ переполнял храмы… Священники не успевали передохнуть от количества треб. Давно не видели стены старых храмов Псковщины и окрестностей таких искренних слез, не слышали таких громких молитв»[769]. Согласно отчету миссионера Владимира Толстоухова, служившего в городах Новоржев, Опочка, Остров, только с 19 августа по 19 декабря 1941 г. он совершил более 2 тыс. «погребений с заочными проводами». Священник Иоанн Легкий в августе — ноябре крестил 3500 детей. Всего за первые месяцы работы Миссии было крещено около 50 000 несовершеннолетних разного возраста. В январе 1942 г. в крещенском крестном ходе с водосвятием участвовало 40 % (10 тыс. из 25 тыс.) оставшегося в Пскове населения[770]. Эти сведения подтверждаются и немецкими источниками. Так, в докладе представителя Министерства занятых восточных территорий при группе армий «Север» начальнику главного отдела политики Лейббрандту от 19 декабря 1941 г. говорилось: «Значение Церкви в народной жизни снова начинает расти. С усердием трудятся по восстановлению храмов. Спрятанное от ГПУ церковное имущество снова используется по своему назначению»[771]. В сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г. указывалось: «Успех миссионерской работы обусловлен главным образом тем, что большие массы русского народа, в особенности крестьяне, несмотря на старания большевиков, остались верны Православной вере и родной Церкви. Факты, свидетельствующие о том, общеизвестны: церкви переполнены молящимися, священники так перегружены, что едва с ними справляются, число причастников и детей, которых крестят, поразительно большое… миссионеров повсюду встречают с почтением и доверием, стараются посильно заботиться об их благополучии, родители охотно доверяют своих детей священникам для религиозного образования». В подобной сводке от 6 ноября 1942 г. сообщалось, что в трех церквах Пскова имеется 10 000 прихожан, и с августа 1941 по 15 сентября 1942 гг. в них крещено 2000 детей, совершено 600 отпеваний и 20 венчаний[772]. Постепенно Миссия смогла развернуть свою издательскую деятельность. В сообщении полиции безопасности и СД от 4 декабря 1943 г. говорилось, что она распространяет различные издания религиозно-церковного содержания, например журналы, молитвенники, учебники Закона Божия и т. д., которые были напечатаны в Риге, Ревеле и Пскове. В декабре 1942 г. вышел первый, выпущенный Миссией, церковный календарь под редакцией священника Николая Трубецкого. Он был чисто духовного содержания, Гитлер, Германия и т. п. нигде не упоминались. В календаре сообщалось также, что на книжном складе в Пскове имеются Евангелия, Библии, Псалтири, молитвословы, готовится к печати учебник Закона Божия и нотные церковные песнопения[773]. Миссия издавала с августа 1942 по май 1944 г. ежемесячный журнал «Православный христианин» тиражом 2–3 тыс. экземпляров, вела катехизические курсы для взрослых. Большинство же кандидатов в священство посылались на обучение в Ригу и Вильно. С целью возрождения религиозной жизни с мая 1942 г. в регионе впервые зазвучало в эфире церковное слово. Еженедельные трансляции из Пскова охватывали значительную территорию области. В сентябре 1942 г. священником Георгием Бенигсеном по радио был прочитан доклад на тему «Религия и наука», второй доклад «Игумен всея Руси» он посвятил 550-летию со дня смерти Сергия Радонежского. Все расходы, связанные с этой деятельностью, покрывались в основном добровольными пожертвованиями населения — 10 % приходского дохода посылалось в Псков. Кроме того, значительные доходы приносил хозяйственный отдел Миссии, в который входили свечной завод, магазин церковных принадлежностей и иконописная мастерская. Чистая прибыль отдела составляла 3–5 тыс. марок в месяц и покрывала расходы на выплату жалованья служащих и сотрудников управления Миссии. Священники жалованья не получали и существовали на пожертвования прихожан. До половины дохода пересылалось в экзархат, значительная часть из этих сумм шла на содержание Духовной семинарии в Вильно. Попытка добиться летом 1942 г. разрешения на открытие Духовной семинарии в Пскове оказалась безуспешной[774]. Серьезные помехи существовали и в хозяйственной деятельности Миссии. В сообщении полиции безопасности и СД от 6 ноября 1942 г. говорилось, что с 1 сентября по распоряжению местной комендатуры все члены Миссии должны платить ежемесячный налог с дохода. Кроме того, свечная фабрика Миссии была обложена налогом в 30 % с оборота и иконописная мастерская — в размере 10 % с оборота. Миссия «приводит в движение все рычаги, чтобы избавиться от этого груза налогов». При этом германская и местная русская администрации знали, что налогообложение церковных учреждений или удержание налога с их доходов «впервые в русской церковной жизни было введено большевиками». Налогообложение приходов являлось тем более несправедливым, так как в 1942 г. они по-прежнему «не обладали недвижимым имуществом, которое можно было бы использовать в хозяйственных целях; имевшаяся ранее собственность „национализирована“ большевистским правительством». В приходах не существовало самообложения, и все их доходы состояли из добровольных пожертвований. Необходимо указать также, что, не желая материально обременять доведенное до крайней нужды русское население, экзарх издал 1 мая 1942 г. распоряжение: «Священник, который требует за совершение служебных действий гонорар или установил определенную плату за эту деятельность, подлежит отстранению». В октябре 1942 г. начальник Миссии просил германскую администрацию запретить налогообложение церковных общин и устроенных для пользы Церкви предприятий, но, вероятно, безрезультатно[775]. Главную роль в финансово-хозяйственной деятельности играл К.И. Кравченок, с октября 1941 до весны 1944 г. он был казначеем и заведующим хозяйством Миссии. В этом качестве он управлял свечным заводом и иконописной мастерской. В его обязанности входило и восстановление церквей, ремонт жилых и хозяйственных церковных построек. Кравченок имел незаконченное высшее богословское образование и уехал из Риги в Псков, как и многие светские члены Миссии, стремясь избежать проводившейся в Латвии мобилизации в германскую армию. Согласно свидетельствам знавших его людей, Кравченок всегда «действовал не в интересах немцев»: устраивал на работу в мастерскую и на свечной завод людей, которым грозил вывоз в Германию, отправлял собранные в церквах продукты питания в лазарет для раненых военнопленных, собирал в храмах обувь, одежду и деньги для нуждающихся, давал в Миссии приют бездомным детям и т. д. Вначале он часто выступал с докладами, особенно перед молодежью. Но затем последовал донос в СД об антигерманском выступлении Кравченка на учительской конференции в Пскове, где он, приводя пример св. князя Александра Невского, «говорил о великой моральной силе русских людей, о любви к Родине и служении своему народу». После этого случая нацисты запретили Миссии посылать Кравченка с докладами[776]. Выполняя директивы Берлина, германская военная администрация прямо не содействовала, но и не препятствовала возрождению храмов. В то же время известны неоднократные случаи занятия церковных зданий под казармы и даже — как в селе Выборы в 1943 г. — размещения воинских частей для проживания в действующих храмах. В сентябре 1941 г. вышло распоряжение германского командования, по которому все материальные затраты по содержанию культовых зданий должно нести местное население. Военная и гражданская администрация ограничилась демонстративной передачей верующим некоторых церковных ценностей. Особенное значение имела передача в январе 1942 г. в Троицкий собор Пскова чудотворной Тихвинской иконы Божией Матери, написанной, по преданию, евангелистом Лукой и вывезенной немцами из Тихвина. А в декабре 1942 г. экзарху были вручены 1026 русских Библий, Евангелий и церковных рукописей XVI–XIX веков. Во время торжественного акта передачи представитель ведомства Розенберга заявил: «Я передаю сегодня спасенные Библии и молитвенники Православной Церкви; она — под защитой германских военных сил — снова может совершать богослужения… Мы ведем одинаковую борьбу! Поэтому разрешите… вручить вам еще одно духовное оружие борьбы, являющейся также и нашей борьбой»[777]. Подобные акции были рассчитаны прежде всего на пропагандистский эффект. С первых дней своего существования Миссия стала вести и большую благотворительную работу. Заметную роль в ней играл Псково-Печерский монастырь. Уже 19 августа 1941 г. его наместнику игумену Павлу (Горшкову) из Пскова поступила записка: «Отец Павел! Умоляю Вас, посетите богадельню, окажите милосердие несчастным, никому не нужным людям. Ведь подумайте, от голода один выбросился из окна, вчера умер, а другие просят отравить их». И вскоре из хранившихся в монастырских кладовых и собранных среди паломников и прихожан продуктов был составлен и отправлен в Псков обоз из 4 подвод. Оказывалась помощь и советским пленным военнослужащим. Так, 24 августа игумен Павел получил еще одну, на этот раз благодарственную записку: «Больные, раненые военнопленные и персонал госпиталя лагерного пункта 134 в городе Пскове выносят глубокую благодарность за присланные продукты — муку, хлеб, яйца и другие пожертвования»[778]. В ноябре 1941 г. Миссия выпустила обращение к населению: «Тронутые любовью к нашим в плену находящимся братьям, мы желаем им помочь и удовлетворить их нужды… Мы знаем, что русский человек не будет стоять в стороне, когда надо помочь своему ближнему… Дайте что можете: одежду, обувь, белье, одеяла и т. д. Все будет принято с благодарностью и будет роздано военнопленным: „Рука дающего да не оскудеет“». Заботой были окружены и дети-сироты. Так, в Пскове при храме Димитрия Солунского был создан приют, в котором содержались 137 детей 6–15 лет. Только в этом городе благотворительные сборы Миссии составляли 10 000–12 000 рублей ежемесячно[779]. Первым начальником Миссии стал протоиерей Сергий Ефимов, в октябре 1941 г. его сменил прот. Николай Коливерский, после смерти которого в ноябре 1941 г. новым начальником был назначен заслуженный протопресвитер Кирилл Зайц с предоставлением ему права совершать литургию по архиерейскому чину. Его помощником стал священник И. Легкий, членами управления Миссии — протоиерей Н. Шенрок, священник Г. Бенигсен, секретарем — священник Н. Жунда. Для связи с местами и наблюдения за духовенством в 1942 г. организовали институт благочинных в округах: Псковском, Новгородском, Порховском, Гдовском, Дновском, Островском, Гатчинском, Славковичском, Солецком, Ушаковском, Карташевском[780]. Миссия стремилась взять управление всей церковной жизнью края в свои руки, она не только наблюдала за храмами, но и назначала вновь рукоположенных священников. В упоминавшемся обращении в октябре 1942 г. к германской администрации о. К. Зайц просил сообщить всем немецким ведомствам и русским органам самоуправления: «а) что учрежденное экзархом управление Миссии признано в качестве руководящего Миссией и представляющего ее органа, б) что на территории, которая предоставлена Миссии соответствующими германскими органами власти, все приходы и клирики подчиняются управлению Православной Миссии… г) что в качестве благочинных отдельных благочинических округов и настоятелей отдельных приходов признаются только священники, назначенные управлением Миссии… д) что на территории Миссии к совершению богослужений могут быть допущены только личности, которым… управлением Миссии… были выданы необходимые для этого свидетельства»[781]. В приходской жизни соборное начало было почти совершенно отменено. Циркуляром экзарха от 16 марта 1942 г. устанавливалась единоличная форма управления приходом с настоятелем во главе, запрещался созыв общих собраний в приходах. Как совещательный орган мог существовать попечительский совет, но члены его, а также церковные старосты и ревизионные комиссии подбирались всецело по усмотрению настоятеля[782]. За короткий срок число действующих церквей в западных районах Ленинградской области выросло в десятки раз. Согласно сведениям журнала «Православный христианин», к началу 1943 г. на территории бывшей Псковской и части Петроградской губерний имелись: 221 приходской храм и 84 священника, в том числе 14 миссионеров из Прибалтики. Кроме того, в течение 1943 г. количество церквей значительно выросло, например в Псковском районе с 6 до 23 (в том числе в самом Пскове — до 10), а в целом в Псковской епархии примерно до 150. Необходимо учитывать также 52 храма западной части Новгородской епархии, не менее 18 в Великолуцкой и 81 в Калининской епархиях[783]. Таким образом, общее число их в оккупированных районах Северо-Запада России составляло как минимум 409 (из них 108 в Ленинградской епархии), увеличившись по сравнению с довоенным временем примерно в 15 раз. Цифру в 400 приходов называла и издававшаяся в Печорах газета «Новое время». Рост количества храмов сильно затрудняла необходимость восстановления зачастую полуразрушенных церковных зданий. Особенно тяжелая ситуация существовала в Новгороде, который находился на линии фронта. Здесь сильно пострадали почти все храмы, даже знаменитый собор Святой Софии. Новгородцы организовали Церковно-археологический комитет для охраны и реставрации древних церквей, но ему было не под силу все восстановить[784]. Особо следует отметить возникновение в п. Вырица Ленинградской епархии двух монашеских общин — мужской и женской, насчитывавших вместе несколько десятков насельников. Их духовно окормлял о. Серафим Вырицкий — бывший духовник Александро-Невской лавры. Количество священников к началу 1944 г. достигло 175. Их острейшая нехватка была серьезной проблемой. Местных священнослужителей и миссионеров было относительно немного, поэтому Миссия в ускоренном порядке посвящала мирян в диаконов и иереев. Появлялись и «самосвяты»[785]. На территории собственно Ленинградской епархии миссионеров почти не было, и важными источниками пополнения духовенства служили клирики, освобожденные перед войной из мест заключения или снявшие в 1930-х гг. сан. Например, протоиерей П. Жарков с 1929 до начала 1940-х гг. отбывал заключение на Соловках, затем работал санитаром в Обуховской больнице, жил в Вишере, а с конца 1941 г. стал служить в Любани, Ушаках, Тайцах. В Гдовском районе возглавили приходы протоиерей В. Ирадионов и иеромонах Лин, также отбывшие 10-летнюю ссылку, причем первый снимал сан[786]. Однако священников все равно не хватало, и весь период оккупации существовала практика, «когда один служитель культа обслуживал по 3–4, а иногда и по 5 приходов»[787]. В своем обращении осенью 1942 г. о. К. Зайц писал о возможных путях частичного решения этой острой проблемы: «Чтобы увеличить персонал Миссии, требуется: а) не препятствовать воссоединению Эстонского епископства с экзархатом, б) сделать возможным прием в состав Миссии священников-эмигрантов… в) не чинить препятствий личностям, которых управление Миссии посылает для совершения рукоположения во священника или обучения в богословских школах в Ригу, Вильно…»[788] Но и в дальнейшем все перечисленные препятствия продолжали сохраняться. Во вновь открытых церквах начали звонить в колокола, организовываться крестные ходы, возобновилось религиозное обучение детей. Так, в Красногорском округе в 1942 г. под руководством миссионера Ф. Ягодкина находилось 15 начальных церковных школ, а в Пушкиногорском районе функционировало 17 подобных заведений. Попытки ввести обучение Закону Божию в общеобразовательных школах значительного успеха не имели, и прежде всего из-за противодействия германских властей. В связи с этим Миссии пришлось вести многомесячную упорную борьбу. Сначала военная администрация отнеслась к обучению детей Закону Божию положительно. В меморандуме квартирмейстера комендантам области тыла группы армий «Север» от 14 августа 1942 г. говорилось о том, что представляется целесообразным для усиления антикоммунистической тенденции снова разрешить преподавание религии священниками. Введение этого предмета в качестве факультативного или обязательного квартирмейстер предлагал предоставить на усмотрение местной администрации[789]. Но директивы из Берлина заставляли придерживаться другого подхода. И уже в акте записи заседания служащих военной администрации на территории группы армий «Север» от 6 сентября 1942 г. сообщалось, что проводить религиозные занятия в школах не разрешено, подобные занятия в школьных помещениях допускаются лишь вне учебных планов. По отношению к ним предлагалось проявлять предельную осторожность[790]. Такие же колебания были характерны и для местной администрации. В сообщении полиции безопасности и СД от 6 ноября 1942 г. указывалось: «Псковская комендатура в связи с заявлением Миссии о введении религиозных занятий сперва приняла отрицательное решение. Одновременно было запрещено проведение религиозных курсов вне школы… В ответ на это Миссия обратилась в комендатуру Пскова с новым заявлением и предложила: 1. Ввести религиозные занятия как официальный предмет преподавания. 2. В будущем отдел народного образования назначает преподавателей Закона Божия в качестве государственных служащих с постоянным окладом. На это прошение было дано предварительное разрешение начать религиозные занятия в школах. Окончательное решение отложено на более позднее время. В связи с открытием школ Миссия наметила на 4 октября общие богослужения для школьников. Она собирается постепенно установить иконы во всех школьных помещениях»[791]. Окончательное решение оказалось не в пользу Миссии. В выпущенных военной администрацией обязательных «Учебных программах для начальных школ» от 18 декабря 1942 г. преподавание религии отсутствовало. Более того, в мае 1943 г., сразу после окончания учебного года, были насильственно закрыты существовавшие в Пскове Дмитровская и Варлаамовская церковные школы. Всех детей старше 12 лет сделали трудообязанными, в то время как прежде это касалось лишь людей в возрасте 14–65 лет[792]. Правда, в дальнейшем факультативное преподавание Закона Божия в школьных помещениях после окончания уроков все же было разрешено. Для руководства подобной деятельностью в Пскове 15 мая 1943 г. был учрежден «Стол по распространению христианской культуры среди молодежи». Согласно сообщению полиции безопасности и СД от 4 декабря 1943 г. охватываемая «Столом» молодежь делилась на 3 группы: маленькие дети, школьники и подростки, посещающие школы. Работа с детьми была организована подобно существующей в детском саду, молодежь же разбивалась на группы, которые занимались религиозно-нравственными вопросами. Политические вопросы на этих занятиях не рассматривались[793]. «Молодежный стол» также разрабатывал учебные планы и готовил учителей для факультативного преподавания Закона Божия. Их катастрофически не хватало. Псаломщик Николо-Конецкого прихода Псковской области С.Д. Плескач в своем докладе от 25 января 1944 г. Ленинградскому митрополиту Алексию (Симанскому) писал: «Педагоги и учителя забегали потому, что их заставили преподавать Закон Божий. А как он будет преподавать, когда он был год тому назад настоящим передовым комсомольцем. Таким образом, кадр учителей не был подготовлен, а потому здесь получился полный разрыв»[794]. Руководящая роль в работе с молодежью принадлежала о. Георгию Бенигсену. В 1946 г. он вспоминал: «Мы делали все, что могли. Открыли сотни приходов, окрестили десятки тысяч некрещеных детей, подростков и взрослых. Открывали церковные приюты, детские сады и приходские школы. Вели огромных размеров катехизацию. Несли проповедь Евангелия в каждый доступный нам уголок. Посильно несли труд социальной помощи. Вели подпольную работу с детьми и молодежью, организуя церковные союзы, содружества, сестричества и братства»[795]. Первоначально Миссии удалось провести несколько богослужений для советских военнопленных. По сообщению берлинской газеты «Новое слово», подобное богослужение для 800 военнопленных с присутствием многочисленных горожан и крестьян состоялось 6 августа 1941 г. в Троицком соборе Пскова. В проведенном потом крестном ходе участвовало 2500 человек. В следующее воскресенье по просьбе населения крестный ход был повторен и собрал уже 5000 участников[796]. В дальнейшем подобное стало невозможным. Но некоторым священникам Миссии и позднее удавалось проникать к военнопленным. В частности, в докладе экзарху протоиерея П. Кудринского, служившего ранее в Рождествено под Гатчиной, говорилось, что он до осени 1943 г. обслуживал четыре лагеря военнопленных: «Каждое воскресенье я совершал богослужения в лагерях по порядку. Помимо этого я мог посещать лагеря в любое время и при известных условиях беседовать с военнопленными с глазу на глаз». Более того, около 25 человек были освобождены по ходатайству о. Кудринского, лишь с августа 1943 г. он потерял эту возможность[797]. Помимо препятствий к преподаванию Закона Божия и душепопечению военнопленных Миссия сталкивалась и с другими ограничениями властей. Так, по распоряжению Псковской комендатуры священникам было запрещено устраивать венчания до официальной регистрации брака. Нарушение запрета каралось денежным штрафом до 500 рублей. В ноябре 1942 г. в РКО была проведена акция по мобилизации металла, в том числе снятию и переплавке части церковных колоколов. В августе 1942 г. в Печорах, был арестован и передан СД русский священник Грец за то, что он отпевал в церкви расстрелянных нацистами. При этом Грец заранее сообщил о своем намерении в окружной комиссариат и т. д.[798] Особенно много возмущений мирян и духовенства вызвали попытки в декабре 1941 г. ввести в некоторых городах (Остров и Струги Красные) вместо принятого в Русской Церкви юлианского григорианский календарь. Местные власти даже грозили священникам Миссии за неподчинение привлечением к ответственности. Видимо, подобные попытки предпринимались и далее, но без всякого успеха. В сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г. подчеркивалось: «В религиозных делах нужно считаться с психологией народа. Православный русский гораздо менее страдает, если он в церковный праздник идет на работу с сознанием, что в его отсутствие торжественное богослужение в церкви проводится в соответствии с принятым священным обычаем, чем если он знает, что в его свободные от работы дни этому обычаю не следуют… Политически нежелательные результаты такого настроения сами по себе понятны»[799]. Неслучайно о. К. Зайц в своем упоминавшемся обращении осенью 1942 г. писал: «Чтобы обеспечить канонический порядок церковной жизни в освобожденных русских областях необходимо: а) сохранить каноническую принадлежность православного населения и церковной организации этой территории к Русской Церкви, б) не препятствовать и не изменять цикл богослужений, которые совершают по юлианскому календарю и восточным пасхалиям»[800]. Следует остановиться и на деятельности в годы войны той части священнослужителей и мирян Русской Церкви, которые не признавали Московскую Патриархию за ее компромиссы с советской властью и не подчинялись Псковской Миссии. Именно Ленинградская епархия являлась главным регионом распространения так называемого иосифлянского движения, названного так по имени руководителя — митрополита Ленинградского Иосифа (Петровых). Представители этого движения, возникшего в 1927 г., отвергали известную декларацию митр. Сергия о лояльности советской власти, отказывались поминать заместителя Патриаршего Местоблюстителя и государственную власть в своих храмах и т. п. ОГПУ, а затем НКВД жестоко преследовали иосифлян и к середине 1930-х гт. почти все их священники перешли на нелегальное (катакомбное) положение. В годы войны противоречия между различными отколами и Русской Церковью во многом сгладились. На занятой вермахтом территории часть иосифлян легализовала свою деятельность. Псковская Миссия воссоединяла их с Московской Патриархией: протоиерея А. Кибардина, протодиакона М. Яковлева, протоиерея Д. Кратирова и других. Последний в 1943 г. был вывезен из Новгорода в Германию, в 1945–1946 гг. он служил настоятелем русского собора в Берлине[801]. Иную позицию занимали представители другого, близкого к иосифлянам течения — истинно-православные христиане (ИПХ). На Северо-Западе России они в основном предпочитали оставаться в подполье. Кое-где отдельные священники ИПХ стали служить более открыто, но занять храмы им удалось лишь в 2–3 местах. Историк И. Андреев (Андреевский) писал, что, несмотря на настойчивые требования экзарха, такие священники отказывались поминать Патриаршего Местоблюстителя: «Так, например, в г. Сольцы Новгородской епархии митрофорный протоиерей о. В., бывший благочинный церквей города Минска, а затем ставший катакомбным священником, несмотря на строжайший приказ благочинного Новгородского района… — категорически отказался поминать сов. митрополита Сергия. Это было в 1942 г. А в 1943 и в 1944 гг. о. В. стал тайно поминать митрополита Анастасия (главу Зарубежной Русской Церкви)»[802]. Псковская Миссия создавалась под эгидой оккупационных властей, и священство ее вынуждено было реагировать на распоряжения германского командования, хотя многие из них фактически саботировались. Миссионеров обязывали в дни начала войны или захвата частями вермахта населенных пунктов устраивать торжественные молебны и крестные ходы, участвовать в вербовке людей на работу в Германию, а затем во власовскую РОА. В одном из воззваний, выпущенном управлением Миссии, говорилось: «Русские патриоты обязаны всемерно содействовать уничтожению и плодов, и корней коммунизма. Мы верим, что найдется немало русских душ, готовых к участию в уничтожении коммунизма и его защитников…»[803] А в циркуляре митрополита Сергия от 8 июля 1943 г. указывалось: «В день Св. Троицы германское командование объявило торжество передачи земли в полную собственность крестьянства, а посему предлагается управлению Миссии: 1) Дать циркулярное распоряжение всему подведомственному духовенству… специально в проповедях отметить важность сего мероприятия. 2) В Духов день в Соборе, после Литургии, совершить торжественный молебен с участием всего духовенства Пскова…»[804] Впрочем, 8 марта 1942 г. в Пскове и Луге уже проводились благодарственные богослужения по поводу объявления аграрного указа для занятых территорий[805]. По распоряжению о. К. Зайца были собраны и представлены в управление Миссии сведения о гонениях на Церковь в СССР. Туда же миссионеры передали списки уничтоженных советской властью священников. Необходимо отметить, что действия многих священнослужителей Миссии находились под контролем партизан. Отношение последних к миссионерам было очень неоднозначным, так как разнообразными были и партизанские отряды, состоявшие отнюдь не только из прокоммунистически настроенных людей. Эти контакты не прошли мимо внимания оккупационных властей, которые с февраля 1943 г. обязали священников давать письменные отчеты о встречах с партизанами. В этом месяце начальник канцелярии экзархата И.Д. Гримм писал о. К. Зайцу: «Приезжающие из России миссионеры дают противоречивые сведения об отношении партизан к священникам и вообще к Церкви. По словам одних, партизаны считают священников врагами народа, с которыми стремятся расправиться. По словам других, партизаны стараются подчеркнуть терпимое и даже благожелательное отношение к Церкви… Ввиду большой важности этого вопроса, которым интересуются также и германские учреждения, прошу сообщить все относящиеся к нему факты и Ваши по их поводу соображения. В частности, меня интересует, верит ли народ агитационным сообщениям об изменении церковной политики большевиков и как он на эти сообщения реагирует. Прошу Вас также предложить подчиненным Вам священнослужителям при всякой возможности письменно докладывать Вам об относящихся к этому вопросу фактах и наблюдениях для дальнейшего препровождения мне этой информации»[806]. Доклады отдельных священников поступали сначала о. К. Зайцу, а затем от него экзарху. Митр. Сергий в свою очередь на основе их написал для отдела политики РКО три докладные записки «Отношение партизан к Церкви» от 19 марта, 30 апреля и 18 июня 1943 г. Конкретная информация, которая могла бы быть использована против партизан в военной области, в этих записках практически отсутствовала. Сведения, сообщаемые в них, обычно имели двухмесячный срок давности. Из отчетов священников следует, что партизаны строго следили за тем, чтобы в проповедях не было каких-либо выступлений против советской власти. В одном из приходов иеромонаху Иоасафу «было высказано предложение о сборе средств в церкви на Красную Армию и дан намек о незаконности обслуживания двух приходов, расположенных при этом еще в разных районах, одним священником». Ему же было предложено написать письмо в Москву Патриаршему Местоблюстителю: «Последний, мол, пришлет ответ, т. е. утвердит или не утвердит данного священника в занимаемом приходе…» Священник В. Толстоухов сообщал, что «по близости от его приходов отряд партизан временно захватил деревню, причем их начальник побуждал крестьян к усердному посещению церкви, говоря, что в Советской России Церкви дана теперь полная свобода и что власть коммунистов идет к концу»[807]. Как видно из записок экзарха, в 1943 г. подавляющее большинство партизан уже положительно относились к Церкви. Например, согласно свидетельству свящ. Иакова Начиса: «Партизаны ведут очень искусную пропаганду, которой надеются завоевать симпатии населения. Эта пропаганда, кажется, направляется одинаковым образом. Она учитывает религиозность населения как реально существующий факт, с которым следует считаться. По этому затушевывается все, что могло бы оскорбить религиозное чувство народа. Священников и церкви не захватывают, богослужениям не препятствуют… Партизаны разъясняют крестьянам, что религиозная политика советов коренным образом изменилась; безусловно признана свобода вероисповедания; борьба с религией была роковой ошибкой…; таким образом, крестьяне на занятых немцами территориях тоже могут спокойно ходить в церковь…; партизаны даже утверждают, что они сами охотно ходили бы в церковь, чтобы молить Бога об освобождении России от немцев». При этом партизаны даже приказывали крестьянам посещать храмы и искусно использовали в своей пропаганде случаи оскорбления религиозных чувств населения со стороны частей вермахта, вроде занятия действующей церкви под казарму[808]. Правда, среди партизанских отрядов были и бандитские шайки, грабившие священников, и небольшое количество коммунистических групп, оставшихся верными официальной довоенной доктрине враждебного отношения к религии. Но и они специально «не охотились» за священниками. Архимандрит Кирилл (Начис), говоря автору, что отношения миссионеров с партизанами были спокойными, вспомнил лишь один факт убийства последними псаломщика в селе Владимирец Псковского округа[809]. Но порой миссионеры погибали во время перестрелок партизан с германскими солдатами. Такой случай произошел 30 января 1944 г. в церкви погоста Вельское Устье Ропховского района — случайной пулей в храме был убит священник Николай Беляев[810]. Не только партизаны агитировали священнослужителей. Ленинградский митрополит Алексий, понимая все значение народного сопротивления в тылу немецких войск, неоднократно обращался к своей пастве, оказавшейся на оккупированной территории, с соответствующими призывами. Особенное значение имело его Пасхальное послание от 25 апреля 1943 г.: «Продолжайте же, братие, подвизаться за веру, за свободу, за честь родины; всеми мерами, и мужчины, и женщины, помогайте партизанам бороться против врагов, сами вступайте в ряды партизан, проявляйте себя как подлинно Божий, преданный своей родине и своей вере народ…»[811] Обращение митр. Алексия в листовках было переправлено через линию фронта и распространено среди населения. О силе его воздействия свидетельствует письмо бойца 2-й партизанской бригады А.Г. Голицына владыке: «Ваш агитлисток сыграл немалую роль среди оккупированного населения в деле оказания помощи партизанам, а вместе с этим и борьбе против фашизма. Этот листок среди населения — как Божье письмо, и за него немецкие коменданты в своих приказах грозили смертной казнью, у кого он будет обнаружен»[812]. Следует указать, что отдельные российские священники сотрудничали с оккупантами. Настоятели приходских церквей реагировали на политические призывы Миссии очень дифференцированно. Краткая характеристика их позиции содержится в интересном, хотя и сильно тенденциозном мартовском 1944 г. докладе посланного в качестве своеобразного «инспектора» из Ленинграда А.Ф. Шишкина митр. Алексию после обследования приходов Гатчинского и Павловского районов: «В ком билось сердце патриота Родины и кому действительно дорога была Русь не профашистской миссией, а Святым Владимиром крещеная… и кровью истинных сынов своих на поле брани напоенная — тот и в немецком плену любил ее паче жизни своей и умер как истинный патриот. Таковыми были, например, священник А. Петров (г. Гатчина) и священник М. Суслин (с. Орлино). Оба они расстреляны немцами. Те же, кто не мог отнести себя к разряду героев, но кто, живя в немецком плену, думал иногда, что за фронтовым кордоном живут их братья и сестры, сыновья и дочери, терпят муки холода и голода и все во славу Отчизны своей — тот слушался миссии, не порывая молитвенного общения со своими иерархами, молился за православное русское воинство и терпеливо ожидал встречи „со своими“, решив не покидать приходского места при эвакуации немцев. Таковыми были, например, протоиерей Красовский, священник Митрофанов, протоиерей Забелин. Но были и такие, которые, проявляя „ревность не по разуму“, молились за Адольфа Гитлера, устраивали торжественные богослужения в „юбилейные“ дни захвата немцами селений, чтили власти предержащие, получали от них подарки. Наконец, были просто предатели Родины, типа священника Амосова, которые неистовствовали по отношению к Советской власти и Ленинградскому иерарху. При наступлении частей Красной Армии они бежали с немцами, грабя храмы, забирая священные сосуды и антиминсы. Таковыми были прот. Кудринский из с. Рождествено, о. Лаптев из Орлино»[813]. В целом же Миссии не удалось полностью взять под контроль религиозную жизнь на оккупированной части Северо-Запада России. В сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г. говорилось, что имеются отдельные местности, где служат священниками люди, не состоящие ни в какой связи с Миссией[814]. Уровень церковной дисциплины тоже оставался недостаточно высоким. Пассивная форма протеста против отдельных указаний экзаршей власти стала довольно широко распространенной уже в первые месяцы оккупации. Так, в циркуляре от 17 февраля 1942 г., адресованном благочинным, митр. Сергий отмечал, что духовенство при богослужении не считает необходимым надевать свои духовные знаки отличия, чем проявляет пренебрежение к епархиальной власти, удостоившей их награды, а в циркуляре от 25 сентября 1942 г. указывал, что духовенство отступает от установленного епархиальной властью порядка поминания светских и духовных властей в положенных местах богослужения и т. д.[815] Особенно острые конфликты стали возникать, когда после Пасхального, 1943 г., послания митр. Алексия Миссия под давлением немцев была вынуждена запретить возносить его имя. В упоминавшемся докладе С.Д. Плескача говорилось: «Примерно в мае месяце 1943 г. гдовское духовенство прекратило поминать на ектениях митрополита Алексия. Почему прекратило, мы не знаем, но прекратило, а иеромонах Лин продолжал поминать. Тогда его вызвали в Гдов, но он не поехал, а поехал я, и мне там дали такой выговор, что приходится теперь вспоминать с удовольствием. После я узнал от протодиакона Ф.И. Юдина, что будто бы были какие-то листовки за подписью Владыки к немецким войскам с призывом прекратить бойню. В это время приехал новый благочинный из Латвии Алексий Ионов, который на литургии не поминал нашего митрополита, а только Сергия. Как только кончилась литургия и когда христиане подходили к кресту — не знаю почему, между иеромонахом Лином и новым благочинным получилась перекидка, и иеромонах Лин уличил его в том, что он находится в Ленинградской епархии, забыв закон о правящих иерархах, за что иеромонах Лин чуть не поплатился приходом, но христиане заступились за него, и дело прекратилось… Во время службы русские священники, которые имели совесть, поминали митрополита Алексия, а потом Сергия, а литовские (прибалтийские) священники поминали только одного Сергия и архиепископа Нарвского Павла… Получился раскол»[816]. Подобное положение было и в других районах области. Так, в докладе митр. Алексию от протоиерея Н. Ломакина, в феврале 1944 г. посетившего Новгород, отмечалось, что в период оккупации «везде за богослужением возносились имена Патриаршего Местоблюстителя, Вашего Высокопреосвященства и литовского епископа», чтобы помешать этому нацисты даже применяли ложь — «незадолго перед изгнанием из Новгорода немцы распространили слух о смерти Вашего Высокопреосвященства»[817]. Расчеты нацистов использовать в своих целях религиозный фактор на Северо-Западе России не оправдались. Примеры патриотической деятельности священнослужителей очень многочисленны. Так, в селе Ящерово Гатчинского района были расстреляны за антигерманскую агитацию оба священника местной церкви, о. В. Романов и о. Алексий. В характеристике Ленинградского митрополита от 2 июня 1944 г. на священника Ф. Пузанова, награжденного медалью, говорилось: «Во время оккупации свящ. Пузанов имел связи с партизанами, давал им хлеб, снабжал одеждою, давал им сведения о положении дел, о действиях немцев и т. д.»[818]. О. Федор служил в с. Бродовичи-Заполье Псковского округа, и однажды во время карательной операции нацисты сожгли его храм. Пузанова спрятали местные жители и переправили к партизанам. В течение 1943 г. священник собирал среди верующих средства для строительства танковой колонны «Димитрий Донской». Ему удалось собрать целую котомку золотых монет, серебра и денег. Эти пожертвования на общую сумму около 500 000 рублей были переданы партизанами на Большую землю[819]. Служивший в Гатчине протоиерей Ф. Забелин спрятал советского разведчика в алтаре храма, спасая его таким образом от германской погони. А в ходатайстве 24 жителей Красного Села от 31 января 1945 г. об открытии в их городе церкви отмечалось, что в 1941–1944 гг. в этом храме при немцах ежедневно о. Иоанн совершал «по уставу положенное Богослужение, молясь за страну родную, за наших бойцов в Красной Армии и, вполне понятно, за свою Советскую власть трудящихся. Молитвы за всех нас были усердны о даровании скорой победы нашей Красной Армии и свободы от напавших на нас злодейски гитлеровцев»[820] и т. д. В Пасхальном 1944 г. послании Ленинградский митрополит подчеркивал: «С радостью услышал я о преданности вере, о верности Родине многих пастырей за все время пребывания в фашистской неволе… также отрадно было узнать о том, что многие священники и миряне бестрепетно всеми имевшимися у них способами боролись против засилья оккупантов: помогали партизанам, укрывали их от врагов…»[821]. Своеобразным русским патриотом был и наместник Псково-Печерского монастыря игумен Павел. Он участвовал в подготовке антисоветских документов, подписывал официальные приветствия фашистским властям, но в это же время поддерживал тайную связь с партизанами. Через жительницу Пскова, горячую ревнительницу монастыря А.И. Рубцову, игумен переправлял им целые возы продовольствия. Рубцова была арестована в 1943 г. и расстреляна. На допросах она держалась с удивительной стойкостью и не выдала наместника. Согласно другим свидетельствам (жителей Печор), игумен Павел прятал в помещении монастыря рацию, по которой передавались через линию фронта сведения о фашистах, собранные иеромонахами в приходах. В то же время, будучи в прошлом эмигрантом, участником Белого движения, наместник имел мало оснований любить советскую власть. Этим, видимо, объясняются его активные попытки эвакуировать монастырь при приближении фронта в марте 1944 г. Однако подавляющее большинство братии, несмотря на жестокие бомбардировки и артиллерийские обстрелы. которым подвергалась обитель, категорически отказалось уезжать, и игумен остался вместе с монахами[822]. Сокровища монастыря были все же вывезены по указанию германских властей. Их судьба очень интересовала даже РМО. Так, начальник руководящей группы по вопросам культуры Мильве-Шреден 29 июня 1944 г. писал в оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга: «Вы взяли на себя обеспечение сохранности сокровищ грекоправославного Печерского монастыря. Так как эти сокровища не только обладают значительной культурно-исторической ценностью, но и высоко почитаются в Православной Церкви, им придается существенное политическое значение. Поэтому я прошу Вас подойти к обеспечению сохранности этих сокровищ с особой тщательностью»[823]. В связи с наступлением советских войск в начале 1944 г. в Прибалтику были вывезены и другие главные церковные святыни — из Новгорода мощи семи святых, из Пскова также мощи двух святых и чудотворная икона Тихвинской Божией Матери, некоторые священные предметы из храмов Нарвы и т. д.[824] В это время из северо-западных областей России в Прибалтику были эвакуированы (в значительной степени насильно) сотни тысяч людей, а с ними и многие священники. О. Георгий Бенигсен так вспоминал об этой акции: «Мы уже давно видели надвигавшийся крах Германии, но это нас не касалось. Мы отовсюду уходили последними, делая до конца свое дело с неослабевающей упорностью, зная, что наше дело — дело Христовой победы. Уходя, немцы увеличивали масштабы своих безумных зверств. Горели деревни, горели города, и несчастное население, которому и так нечего было выбирать, принудительно гналось перед отступающими в панике немецкими войсками. Мы шли с населением, вновь оставляя родную землю, оставляя жертвы, павших под пулями партизан, агентов гестапо, или просто решивших не уходить или не успевших уйти»[825]. В итоге ввиду полной принудительной эвакуации Пскова и прилегающих районов 21 февраля 1944 г. Православная миссия в составе 69 священнослужителей прибыла на территорию Латвии и прекратила свое существование. О. К. Зайц был назначен руководителем другой «Внутренней Миссии», созданной для душепопечения эвакуированных[826]. Однако большинство священников бывших оккупированных северо-западных областей все же осталось на своих местах и продолжило служить после прихода советских войск. Лишь часть оккупированной территории Северо-Запада России в годы войны контролировалась Псковской миссией. Западную Карелию, северные и северо-восточные районы Ленинградской области временно захватили финские войска, и религиозная жизнь там имела свои особенности. Православная Церковь на территории Финляндии, после отделения этой страны от России, 11 февраля 1921 г. получила автономию от Московской Патриархии. Но 6 июня 1923 г. она была принята с правами широкой автономии в Константинопольский Патриархат. В межвоенный период Финляндская Православная Церковь значительно окрепла и выросла численно — с 55 000 верующих в 1920 г. до 81 000, в том числе 65 000 финнов, в 1940 г. Она состояла из 2 епархий — Карельской (16 приходов) и Выборгской (13 приходов), окормляемых 50 священниками, и имела 4 монастыря — Валаамский (200 монахов), Коневецкий (20), Печенгский (17) и женский в Линтуле (34 насельницы). Резиденция главы Церкви — архиепископа Германа (Аава) находилась в Сортавале, там же размещалась духовная семинария. После Советско-финской войны 1939–1940 гг. юго-восточные районы Финляндии отошли к СССР и 55 000 православных финнов были вынуждены эвакуироваться в глубь страны, 3 монастыря из 4 оказались утрачены, их насельники также эвакуировались. Духовная семинария переехала в Хельсинки, а архиепископ в Куопио. О планах архиеп. Германа накануне начала второй войны с СССР говорится в докладе немецкого священника Л. Зентрке из Турку в МИД от 13 сентября 1941 г. В нем священник передавал содержание двух своих бесед с владыкой 13–14 июня 1941 г. Архиеп. Герман был уверен в скором начале войны и заявил, что в случае передачи Финляндии территории Карелии (где проживали кроме русских родственные финнам православные карелы) она, вероятно, будет подчинена Православной Церкви Финляндии: «Этим нашей Церкви была бы поручена новая важная задача. Она должна помочь действительно включить это население в финский народ и вместе с тем возвысить его духовно и религиозно»[827]. В первые месяцы войны финские войска заняли часть Карелии и Ленинградской области. Архиеп. Герман вернулся в Сортавалу и приступил к осуществлению своих миссионерских и националистических планов. В сентябре 1941 г. миссионерская работа в Карелии уже велась 6 представителями православного военного духовенства и, кроме того, 30 священниками, монахами, диаконами и 6 обученными мирянами; также планировалось направить на занятые территории 250 православных учителей. Финская церковная газета «Ферзамлингсбладет» 18 сентября сообщила, что «Общество распространения Библии в России» выпустило 5000 православных молитвенников для раздачи советским военнопленным. К этому времени стал выходить и церковный листок на русском языке «Друг военнопленных» тиражом 7000 экземпляров[828]. Здесь существовала большая разница по сравнению с Германией, где миссионерская деятельность среди советских военнопленных и основном запрещалась. Евангелическая Церковь Финляндии тоже старалась вести активную работу в Карелии. В газетной статье д-р П. Вирккунен в январе 1942 г. назвал подобную деятельность важнейшим полем работы для Церкви в настоящее время: «Мы хотим теперь с Божией помощью спасти эту молодежь для Евангелия». Уделяла внимание Евангелическая Церковь и лагерям советских военнопленных. Иногда это приводило к конфликтам с заключенными, однажды даже был убит пастор Кунила в Турку при душепопечительном посещении тюрьмы. В «Известиях Германской Евангелической Церкви» № 30 от 1 марта 1942 г. сообщалось: «Убийца не проявляет никаких следов раскаяния, напротив, он цинично заявил, что ему как убежденному коммунисту совершенно безразлично, что он сам убил своего благодетеля»[829]. В Карелии к началу войны не осталось ни одного действующего храма, и в конце 1943 — начале 1944 г. их открылось около 40 (после изгнания финнов на 1 ноября 1944 г. в списке действующих числилось 18 церквей). Однако значительная часть русского населения была интернирована в лагеря, и богослужения, как и восстановленное преподавание Закона Божия, проводились на финском языке. На Карельском перешейке и в Подпорожском, Вознесенском, Лодейнопольском районах Ленинградской области было возобновлено богослужение примерно в 20 храмах. Служили в них, как и в карельских, в основном финские православные священники, в том числе военные и монахи Валаамского монастыря. На богослужениях они поминали архиеп. Германа и президента Финляндии Рюти[830]. В январе 1942 г. в оккупированной части Карелии функционировало уже 150 христианских народных школ. Все это делалось с санкции и при поддержке военной администрации. Так, в газетной статье священник П. Саарикоски писал: «Православная Церковь Финляндии готова оказать помощь этим братьям по вере всеми имеющимися в ее распоряжении средствами. Финская военная администрация поддерживает эти устремления»[831]. Аналогичный вывод можно сделать и на основе донесения командования советского Карельского фронта: «При Военном управлении Восточной Карелии имеется отдел просвещения, который через окружные и районные управления осуществляет контроль и руководство школьными и религиозными заведениями. В распоряжении отдела просвещения имеется группа попов, которая должна обслуживать население. В некоторых наиболее крупных населенных пунктах открыты церкви. Попам, служащим в финских частях, предоставлена также возможность обслуживать гражданское население, но это производится только по просьбе попов, состоящих в штате при Военном управлении»[832]. Все финские священники и монахи осенью 1944 г. ушли с отступавшими войсками, и 85 % храмов к 1946 г. вновь оказались закрытыми. Почти также активно, как на Северо-Западе, проходило религиозное возрождение и в других районах России, хотя, конечно, там сказывались меньший срок оккупации, неустойчивость фронта, отсутствие миссионеров и т. п. В оккупированных южных областях религиозную жизнь на первых порах возглавили два уцелевших к 1941 г. и живших на покое архиерея — архиеп. Ростовский Николай (Амасийский) и еп. Таганрогский Иосиф (Чернов), а также обновленческий архиеп. Пятигорский Николай (Автономов). В Ростове-на-Дону, где к началу войны оставалась одна действующая церковь, вскоре после его взятия в июле 1942 г. немецкими войсками открылось 8 храмов. Игумен Георгий (Соколов) позднее вспоминал: «На третий или четвертый день по занятии города ко мне пришли 7–8 прихожан храма Всех Святых с предложением осмотреть храм и немедленно начать хлопоты о закреплении его за общиной и о совершении богослужений». На следующее утро на очистке церкви, разбитой бомбой, работало 300 человек, которые отремонтировали ее за два дня. На первом богослужении храм, вмещавший 2000 человек, был переполнен. Вскоре в Ростов переехал живший в Ейске архиепископ Николай. Он организовал ростовское благочиние и епархиальное управление, консисторию, начал энергично рукополагать священников. Летом 1942 г. к владыке, по воспоминаниям игумена Георгия, «ежедневно прибывали и священники, и миряне — делегаты из провинции… с радостными сообщениями об открытии храмов, организации общин, с просьбами о назначении священников». За короткий срок в Ростовской области было воссоздано 60 приходов, и число их продолжало расти[833]. Сообщение немецкого СД от 9 октября 1942 г. также свидетельствует, что после занятия Донской области началось самопроизвольное открытие церквей везде, где было духовенство и церковные здания. А в донесении от 25 сентября указывалось, что в Новочеркасск на открытие собора прибыли местный комендант и представители городского управления. После богослужения состоялся крестный ход через весь город, в котором участвовали тысячи людей. Всего в Новочеркасске было открыто 6 храмов. Один из очевидцев был поражен тем, что большинство интеллигенции в городе, включая и тех, кого он считал атеистами, вернулось в Церковь[834]. Характерный случай, произошедший в Ростове в январе 1943 г. и свидетельствующий о глубокой вере русских людей, привел в своих воспоминаниях игумен Георгий: «Моя квартира находилась при церкви. Часа в два ночи раздается стук. Открываю — человек восемь-девять мужчин и женщин с детьми. „А мы пришли на Рождественскую утреню“. Откуда? Из самой отдаленной окраины города. Пришли ночью, когда всякое хождение абсолютно запрещено под угрозой расстрела. Стуки начали повторяться, и скоро в моей небольшой квартире собралось до сорока человек, среди которых были пришедшие из деревень. А пришедший вскоре сторож храма сообщил, что и в храме скопился народ. Дьякон и псаломщик ночевали у меня, и в 4 часа утра мы начинаем совершать для собравшихся вторую всенощную. К концу службы собралось до 300 человек. Только глубокая вера и горячее религиозное чувство побудили этих людей целыми семьями, с детьми под страхом смерти идти ночью в храм Божий»[835]. Всего в Ростовской области в период оккупации открылся 251 храм. Епископ Таганрогский Иосиф также вновь возглавил епархию и даже въехал в свой прежний архиерейский дом. Синод Украинской автономной Церкви, еще не зная о том, что на Дону сохранились православные архиереи, решил направить туда своих епископов. 25 июля 1942 г. в Почаевской лавре был хиротонисан во епископа Таганрогского с правами временного управления Ростовской епархией Феодор (Рафальский), а 31 августа 1942 г. во епископа Краснодарского для Кубани — Никодим (Гонтаренко). Но в управление этими епархиями они так и не вступили, оставшись на Украине[836]. К концу 1942 г. Преосвященные Николай и Иосиф сами вошли в состав Украинской автономной Церкви Московского Патриархата, в храмах их епархий возносили имя митр. Сергия (Страгородского)[837]. Однако особым посланием Патриаршего Местоблюстителя от 20 марта 1943 г. архиепископ Николай (Амасийский) был осужден за связь с гитлеровцами[838]. На Ростовскую область стремился распространить свое влияние и патриарх Румынской Православной Церкви Никодим, вступивший в переписку с архиепископом Николаем. Последний в 1943 г. был эвакуирован в Румынию, проживал в монастыре близ Бухареста, где и скончался в 1945 г.[839] Духовенство Краснодарского, Ставропольского краев и других районов Северного Кавказа в Украинскую Церковь не входило. Лишь северная часть Кубани окормлялась архиеп. Николаем (Амасийским). Игумен Георгий писал, что в Ростов прибывали и кубанские миряне-делегаты, а сам он в октябре 1942 г. был командирован в станицу Кущевскую Краснодарского края для освящения храма и совершения богослужений до назначения постоянною священника. Перед возвращением игумен за один день крестил 120 человек — от новорожденных младенцев до 16-летних подростков[840]. На большей части Краснодарского и Ставропольского краев шла открытая борьба между обновленцами тихоновцами и сторонниками Патриаршей Церкви. В сообщении полиции безопасности и СД от 18 декабря 1942 г. говорилось: «В Краснодаре как религиозном центре Кубанской области бурно сталкиваются между собой тихоновцы и обновленцы. Обе стороны хотят уклониться от контроля городской администрации и создать свое собственное центральное церковное управление… В последнее время спор шел главным образом вокруг трех освобождаемых церквей, причем на крупнейший храм города — Екатерининский собор — претендовали обе партии. С согласия местной комендатуры собор был предварительно предоставлен старой Церкви, так как она имеет больше сторонников. В Прохладной обновленцы владеют собором, в то время как тихоновцы занимают только маленькую церковь». Обновленцы считались нацистами «агентами НКВД» (согласно цитируемой сводке в этом обвинялись священники г. Пятигорска и станицы Прохладной) и подвергались репрессиям. По отношении к ним рекомендовалась особая осторожность: «При открытии православного храма необходимо уделять большое внимание встретившемуся там направлению, если обновленческая Церковь не была вынуждена к тому времени прекратить свою деятельность под давлением общественного мнения (например, в Георгиевске) или вследствие соответствующего запрета»[841]. И все-таки Кубань, Ставрополье и Северный Кавказ были единственными регионами, где деятельность обновленцев хоть в каком-то виде допускалась германской администрацией, в том числе и богослужение архиепископа Пятигорского Николая (Автономова). Позднее, в 1948 г., уже в Германии последний был арестован американской секретной службой как советский агент. Столкновения между тихоновцами и обновленцами в Пятигорске были особенно сильными и кровопролитными — местная церковь три раза переходила из рук в руки. Немцы опасались вмешиваться, так как волнение охватывало широкие слои населения. В результате число открывшихся обновленческих храмов достигло значительной цифры. В Краснодарском крае их было не менее 86 из общего количества в 229, а в Ставропольском — 55 из 127. А в некоторых северокавказских республиках обновленческие церкви даже составляли большинство, например в Северной Осетии из 4 православных храмов 3 были обновленческими[842]. В упоминавшейся сводке полиции безопасности и СД от 18 декабря 1942 г. сообщалось о растущем укреплении, расширении и интенсификации церковной жизни в большинстве крупных населенных пунктов и городов Северокавказской области, но при этом подчеркивалось: «Особенно оживленная церковная жизнь развивается в казачьих станицах между Манычем и Доном, в которой также уже сильнее участвует молодежь». Особое покровительство оказывалось мусульманским народам: «Группа армий А распорядилась, чтобы в чисто мусульманских областях на селе и в маленьких городках в качестве выходного дня, при условии исключения воскресенья, допускалась пятница. Только в больших городах с преобладающим русским населением воскресенье должно остаться нерабочим днем»[843]. Стремление использовать мусульманское население в своих целях и в связи с этим предоставление различных «свобод» в религиозной сфере ощущается во многих документах германских ведомств. Даже РМО в своей направляющей линии для пропаганды вермахта среди кавказских народов указало: «В религиозной области всем кавказским народам и всем религиозным вероисповеданиям — христианам, мусульманам и др. предоставляется полная свобода. Новое открытие молитвенных домов с приходом германских войск понимается как само собой разумеющееся»[844]. В документах Совета по делам Русской православной церкви при Совете Министров СССР встречается утверждение, что нацистские ведомства планировали провести в Ростове или Ставрополе Поместный Собор с целью избрать Германского митрополита Серафима (Ляде) патриархом Русской Церкви и даже вели с этой целью переписку со ставропольским духовенством[845]. Но тщательный просмотр германских архивных документов показал, что ничего подобного не было, более того — вся нацистская церковная политика на оккупированных территориях СССР строилась на принципах, совершенно исключающих проведение подобной акции. Следует отметить, что репрессии гитлеровцев особенно затронули Ставрополье, где была расстреляна целая группа священнослужителей, в том числе за сотрудничество с партизанами пятигорский протоиерей Гегель — немец по национальности[846]. В Крыму, входившем тогда в состав РСФСР, по сообщению СД от 12 декабря 1942 г., духовенство, сопровождавшее румынские войска, крестило 200 тыс. человек. Всего в области было открыто 125 православных храмов. Германские власти организовали для духовно-административного руководства церковный подотдел. В докладе протоиерея А. Архангельского митр. Алексию (Симанскому) от 13 июля 1944 г. указывалось, что заведующий подотделом А.Д. Семенов покровительствовал «всякого рода сектантам — штундистам, баптистам, евангелистам и т. д. Эти родственные немцам секты получали от Семенова равное количество молитвенных домов с православными храмами, несмотря на то, что православное население г. Симферополя во много раз больше горсточки сектантов»[847]. Широкая миссионерская деятельность православного румынского духовенства, которая порой приводила и к конфликтам с местным населением (в Симферополе и Феодосии даже произошли столкновения из-за проведения церковных праздников по григорианскому календарю, принятому в Румынской Церкви), вызвала сильную тревогу германских органов власти. В письме ведомства шефа полиции безопасности и СД в МИД от 4 января 1943 г. говорилось о сообщении командующего войсками в Крыму о том, что религиозное окормление православного населения будет проводиться только местными русскими священниками, а в обязанности румынского военного духовенства входит лишь обслуживание своих войск. Это совпадало с направляющей линией, согласно которой въезд православных священников с целью окормления гражданского населения на занятые восточные территории категорически не допускался. Также не был разрешен и запрашиваемый въезд в Крым священников Армяно-Григорианской Церкви из Румынии[848]. В 1942 г. в Крыму появились архиереи Украинской автономной Церкви и автокефалисты, после чего церковный подотдел прекратил свое существование. Ранее пребывавший в Николаеве автономный епископ Серафим (Кушнерюк) был резко негативно встречен автокефалистами и румынами, началась борьба, подобная существовавшей на Украине. Вскоре бывший обновленческий, а теперь автокефальный епископ Викентий (Николорчук) по указанию румынского командования подчинился патриарху Румынской Церкви. В докладе генерального комиссара Крыма от 28 декабря 1942 г. говорилось, что о стремлении к объединению представителей двух направлений ничего неизвестно: «Напротив, вследствие подчинения автокефалистов Бухарестскому патриарху противостояние усилилось». Сам генеральный комиссар отнесся к этому шагу еп. Викентия негативно и договорился с главой полиции безопасности в Симферополе, что епископу будут препятствовать в исполнении его службы[849]. Реакция вышестоящих германских ведомств также была резко отрицательная. РМО 7 апреля 1943 г. писало в МИД, что еп. Викентий и его священники получают постоянную поддержку румынских комендатур, а для германской администрации признать его невозможно. В связи с этим Восточное министерство просило оказать давление на румынское правительство. Встревоженный МИД 21 апреля направил запрос в РСХА, отметив: «Необходимо предпринять все, чтобы воспрепятствовать этим устремлениям к объединению». Шеф полиции безопасности и СД 23 июня выразил свое полное согласие с такой позицией и предложил побудить службу РМО при командующем войсками в Крыму указать румынским войскам, что с их стороны необходимо проявлять сдержанность в церковных делах гражданского населения. 2 июля 1943 г. референт МИД Колреп сообщил это мнение Восточному министерству, указав, что непосредственное давление на румынское правительство в настоящий момент оказывать не следует[850]. Вскоре еп. Викентий был арестован и расстрелян, но не за свои контакты с румынским патриархом. В упоминавшемся докладе протоиерея Архангельского сообщалось, что протоиерей кладбищенской церкви Симферополя Николай Швец зачитал прихожанам воззвание Патриаршего Местоблюстителя Сергия, а распространять его среди верующих помогал диакон А. Бондаренко. «Их патриотический подвиг поддерживал старец Викентий, бывший обновленческий епископ… Все они… были расстреляны немецким гестапо… о. Н. Швеца обвиняли еще в том, что он крестил евреев»[851]. Епископ Серафим (Кушнерюк) занял прогерманскую позицию, порвал с Украинской Церковью, объявил себя автономным епископом и перестал поминать патриарха Сергия. В ноябре 1943 г. он и члены его благочиннического совета эвакуировались в Германию. Большинство же священнослужителей Крыма проявили себя сторонниками советской власти. Так, священник В. Соколов активно помогал партизанам, распространял советские газеты и новости радиопередач из Москвы. Протоиерей И. Крашаковский после освобождения полуострова с разрешения генерала Ветрова созвал всех верующих Симферополя в полуразрушенный немцами собор, в присутствии воинских частей совершил благодарственный молебен и произнес яркую речь. Он получил благодарность советского командования за патриотическую деятельность и помощь раненым бойцам[852]. Смоленская и Брянская епархии со временем вошли в состав Белорусской Православной Церкви. Но вначале около года религиозная жизнь в этих русских областях развивалась самостоятельно. К июлю 1941 г. в Смоленске не оставалось действующих храмов и первые богослужения были проведены немецкими военными священниками. В сообщении СД от 4 сентября 1941 г. говорилось, что в этом городе и Борисове на походных евангелических богослужениях присутствовало многочисленное гражданское население, и в конце службы священник даже благословил его. А в сводке от 21 сентября упоминается, что в Смоленске и Витебске армейские католические священники служили и для населения. Эти сведения подтверждаются и другими источниками. Согласно бюллетеню Экуменической пресс-службы в Женеве № 31 (сентябрь 1941 г.) немецкий военный священник освятил предоставленные жителям церкви в Смоленске и Борисове и совершил в них полевые богослужения для солдат с участием гражданского населения. Затем в смоленском храме свое богослужение в присутствии немцев провели два русских православных священника: «Солдаты, которые молча участвовали в обоих богослужениях, глубоко потрясенные, смотрели, с каким увлечением и мистическим погружением мужчины, как и женщины из всех слоев общества принимали участие в молитве и пении, и жены и матери показывали подросткам, как вести себя при богослужении»[853]. Такая ситуация продолжалась недолго. В уже упоминавшейся сводке от 4 сентября сообщалось, что командованию группы армий «Центр» со стороны СД было предложено проводить походные богослужения только в закрытом кругу военнослужащих вермахта. Это соответствовало указаниям Гитлера и в дальнейшем выполнялось. В другой сводке СД от 23 октября 1941 г. указывалось, что начальник тыловых областей группы армий «Центр» выразил свое согласие с предлагаемой СД переэкзаменовкой духовенства и ликвидацией уже образованных во многих местах церковных советов, но хочет запросить и санкции Верховного командования армии (ОКХ). К декабрю ОКХ также дало свое согласие, в результате чего в Смоленске был распущен состоявший из 5 членов церковный совет[854]. Разница в отношении к Русской Церкви между военной администрацией и СД была очень заметна, но еще сильнее выделялись своей явной враждебностью к православию функционеры нацистской партии. Священник М. Одинцов, служивший в Смоленской области, позднее вспоминал, как в его храм приехал в сопровождении свиты какой-то партийный чин, с презрением оглядев внутренности церкви, уперся взглядом в иконы и, разведя руками, сказал: «Все евреи!». И все же стихийное возрождение религиозной жизни шло очень быстро. Во всей епархии к июлю 1941 г. оставалось лишь 2 незакрытые сельские церкви, но через год в одном Смоленске действовало уже 5 храмов. В городе и окрестностях нашлось около 10 уцелевших священников, а затем открылись пастырские курсы и за 7 первых месяцев 1943 г. только для района Смоленска было рукоположено 40 священников. В Вязьме открылось 8 храмов, в Рославле в конце 1941 г. был воссоздан ликвидированный в 1928 г. мужской монастырь. Активную деятельность развернул созданный при соборе группой смоленских интеллигентов кружок религиозно-нравственного просвещения. В сентябре 1942 г. он подготовил и напечатал 30 000 молитвенников, добился разрешения зачитывать по радио доклады на религиозные темы. К марту 1943 г. было проведено 9 таких радиодокладов, из них 4 на тему «Религиозные мотивы в русской поэзии», опубликовано 11 статей в газетах, организованы передвижные библиотеки религиозной литературы проведено несколько духовных концертов, прочитано 8 докладов в храмах после богослужений, начата религиозно-просветительная работа с детьми, подготовлен и издан церковный календарь на 1943 г. и т. д.[855] В сообщении СД от 12 декабря 1941 г. говорилось о результатах переписи населения Смоленска. На вопросы о принадлежности к церкви 24 100 жителей назвали себя православными, 1128 — верующими других конфессий и лишь 201 (менее 1 %) — атеистами. Данные переписи послужили основанием для передачи православным одного из храмов города, открытого в качестве костела при помощи немецкого военного католического священника. Необходимо отметить, что подобные опросы давали от 1 до 4 % атеистов и в других городах. Правда, нельзя принимать эти данные за полностью соответствующие реальной ситуации. Ведь среди ушедших на восток с советскими войсками был большой процент неверующих; кроме того, часть населения могла думать, что фашисты будут ассоциировать атеистов с коммунистами, и поэтому скрывала свои подлинные взгляды[856]. Бурному возрождению церковной жизни в Смоленске отчасти способствовала активная деятельность в этом городе русской эмигрантской политической организации Национально-трудового союза (НТС), член которой Г. Ганзюкстал бургомистром. В докладе абвера за февраль 1942 г. говорилось, что в последние месяцы в Смоленске появилось 12 эмигрантов — членов НТС, причем некоторые без всяких германских пропусков, которые начали создавать нечто вроде правительственных органов на случай занятия Москвы. Они раздавали населению листовки и агитировали, «что ни большевики, ни немцы не могут принести благо будущей России, только лишь национальное шовинистическое движение». Среди других программных принципов провозглашалась религиозная свобода при соблюдении преимущественного положения Православной Церкви. Во всей политической программе НТС не было ни слова «об отношениях будущей Великой России с Германией, так же как и о борьбе германской армии с большевизмом»[857]. Похожая информация содержится в докладе отдела пропаганды при начальнике тыловых областей группы армий «Центр» в ОКВ от 10 марта 1942 г. В нем говорилось, что возглавлявший до войны нелегальную работу НТС в СССР Г. Сергеевич[858] сейчас является секретарем волостного управления в округе Смоленск и поддерживает связь с членами организации за линией фронта. Главная цель НТС — возрождение великой России, планируется и закрепить преимущественное положение за Православной Церковью. Предупреждения со стороны полицейских органов не достигали цели. По мнению отдела пропаганды, идеи НТС открыто противоречили политическим планам Германии и его деятельность на Востоке должна быть радикально пресечена: «Нет сомнений в том, что агитация членов союза очень быстро может создать зародыш новой национально-шовинистической оппозиции, которая была бы не менее опасна, чем остатки большевистских элементов в занятых советских областях»[859]. Хорощо известно, что активисты НТС подвергались в годы войны арестам даже на территории Германии. Не без проблем решился вопрос о юрисдикционной принадлежности Смоленской епархии. Такая епархия в составе Белорусской Церкви была учреждена уже в марте 1942 г., однако правящий архиерей в Смоленск тогда не приехал. В сентябре самими смолянами было образовано временное епархиальное управление во главе с протоиереем Н. Шиловским. В церковной прессе того времени сообщалось, что верующие в Смоленске «молитвенно-канонически и жизненно считают себя связанными с Русской Зарубежной Церковью через митрополита Берлинского и Германского». Архиерейский Синод РПЦЗ даже постановил 18 ноября 1942 г. предложить митр. Серафиму выяснить возможность посылки епископа в Смоленск для организации там церковной жизни[860]. Но архиерей РПЦЗ допущен не был. Германское командование было обеспокоено сложившейся ситуацией. В докладе уполномоченного РМО при командующем группы армий «Центр» в министерство от 8 октября 1942 г. говорилось о том, что срочно необходимо назначить епископа для осуществления служебного руководства и контроля за деятельностью священников. При этом предлагалось определить такого архиерея через Минского митрополита[861]. Архиерейским Собором Белорусской Церкви епископом Смоленским и Брянским был назначен Стефан (Севбо), который в 1922–1939 гг. в Польше подвергался тюремному заключению за свою верность Московской Патриархии и непризнание автокефалии Польской Православной Церкви. Он прибыл в Смоленск 27 декабря и 7 января 1943 г. совершил в переполненном верующими кафедральном соборе Рождественскую службу. Жители города, видимо, поняли, что Белорусская Церковь ни формально, ни фактически автокефальной не является, и встретили владыку без эксцессов. Еп. Стефан, как и весь белорусский епископат, имел добрые отношения с РПЦЗ и Берлинским митрополитом лично. Так, в сообщении командования группы армий «Центр» за июнь 1943 г. в связи с положением в лагерях восточных рабочих говорилось: «В лагерях отсутствуют русские книги, газеты, журналы и не в последнюю очередь также душепопечительное окормление, которое по предложению Смоленского епископа могло бы осуществляться Берлинским митрополитом Серафимом»[862]. Действительно, владыка Серафим активно посылал в Смоленск духовную литературу, церковные принадлежности и т. п. Согласно статье в городской газете «Новый путь», еп. Стефан придерживался точки зрения, что «в заведывании церковными делами самое широкое участие должен принимать сам верующий народ». Поэтому в принятом им в январе 1943 г. распоряжении об организации церковного управления на местах главным распорядительным и законодательным органом для каждого храма определялось приходское собрание, состоящее из выборных уполномоченных и священнослужителей. Оно должно было собираться раз в 3 месяца и заслушивать отчет исполнительного органа — приходского управления. В последнее входили настоятель, церковный староста и 3 члена — по финансово-хозяйственным, религиозно-просветительным и церковно-благотворительным делам. Епископ обязал закончить создание новых органов церковного управления к 1 марта 1943 г.[863] С целью оказания широкой благотворительной помощи 2 марта при смоленском соборе был учрежден специальный женский комитет во главе с писательницей Е. Домбровской. Он помогал нуждающимся собранными прихожанами вещами, деньгами, продуктами, погребал одиноких мирян, ходатайствовал за людей перед городской администрацией, опекал находящихся на излечении в больницах и т. п., уделяя особенное внимание детям. Члены комитета стремились подражать диакониссам Древней Церкви. Решением владыки религиозно-нравственный кружок при кафедральном соборе 25 марта 1943 г. был преобразован в епархиальный комитет под председательством самого еп. Стефана. В задачу комитета входило руководство работой организованными при многих храмах епархии «Церковно-приходскими комиссиями по религиозно-нравственному просвещению», деятельность которых осуществлялась в разнообразных формах: проповедях, духовных концертах, радиопередачах, газетных статьях, работе с детьми, издательства, библиотек и т. д.[864] По мере возможности оказывалась помощь и советским военнопленным. В изданном недавно жизнеописании настоятеля смоленской церкви св. Гурия протоиерея Е. Лызлова говорится: «В немецкой комендатуре Смоленска он выхлопотал разрешение посещать лагеря военнопленных для духовного окормления. Благодаря его стараниям немецкая администрация отпустила из лагеря всех смоленских солдат и позволила населению (крестьянам) приносить военнопленным продукты питания — это разрешение касалось одного большого лагеря в предместьях Смоленска. О. Евгений сам собирал одежду и обувь для наших солдат и на санках отвозил собранное в лагерь». Лызлову дважды удалось избежать угрозы немецкого расстрела. А то, что она была вполне реальна, подтверждает хотя бы факт расстрела 13 сентября 1942 г. священника Покровской церкви Ржева прямо на паперти, на глазах у диакона[865]. В июне 1943 г. с приближением фронта еп. Стефан и некоторые члены Смоленского епархиального управления были эвакуированы в Белоруссию — в Борисов. Очень активно шло возрождение религиозной жизни в Центральном Черноземье. В сообщении СД от 8 мая 1942 г. говорится об особенно большом посещении населением церквей в городах Брянске и Клинцы в пасхальное воскресенье. Часть верующих не смогли поместиться и стояли на улице[866]. В одном только Брянске открылось 12 церквей. Эта епархия вошла в состав Белорусской Православной Церкви, и в июле 1943 г. для нее был хиротонисан в Минске архимандрит Павел (Мелетьев). Он получил титул епископа Рославльского, викария епископа Смоленского. Владыка всего лишь 2 месяца занимал свою кафедру. Это видно из его письма в октябре 1943 г. главе карловчан митр. Анастасию: «Я — викарный епископ Рославльский, имел пребывание в г. Брянске. Нами было открыто 67 храмов, начали учить детей и взрослых Закону Божию, приступили к восстановлению старых добрых благочестивых обычаев, но в начале сентября этого года вынуждены были эвакуироваться в г. Могилев»[867]. Именно Центральное Черноземье являлось регионом наибольшего распространения отколовшегося от Московской Патриархии движения «истинно-православных христиан», особенно враждебно относящихся к советской власти и поэтому лояльно встретивших приход вермахта. Их позиция сыграла свою роль в том, что в Брянской области 19 июля 1942 г. по приказу командующего танковой армии в качестве эксперимента был образован русский самоуправляющийся округ Локоть, охватывавший 8 районов с населением 502 000 человек. Возглавлял его обер-бургомистр Каминский — ранее инженер, а затем секретарь погибшего 8 января 1942 г. в борьбе с партизанами прежнего бургомистра Локтя К. Воскобойникова. В звании бригадного комиссара Каминский руководил также русской бригадой, состоявшей из 14 батальонов общей численностью в 9–12 тыс. солдат с 15 танками и 30 орудиями, которая сражалась с партизанами. В этой бригаде было несколько священников, «истинно-православных христиан»[868]. В докладе 7-го отдела группы армий «Центр» от 25 мая 1943 г. говорилось о распоряжениях Каминского в церковной области: «Следует упомянуть приказ от 12.12.42, обеспечивший проведение в школах рождественских праздников, к которым каждый ребенок мог потратить 3 рубля из государственных средств на елочные украшения. Преподавание религии не было введено в школах. Однако Каминский считает уместным религиозное обучение молодежи священниками и вообще проявляет большой интерес к церковным делам. Так, в приказе от 28.9.42 г. он распорядился о повсеместном восстановлении церквей, и во многих местах видны воссозданные церкви или соответствующие работы». Каминский также пытался основать политическую партию, ставящую своей целью «создание народами России собственного суверенного государства с сильной центральной властью». Округ Локоть был уникальным явлением, существование других подобных округов нигде не было допущено. В процитированном выше докладе содержится критика этой акции: «Недопустимо, чтобы каждый бургомистр обладал такой самостоятельностью в делах внутреннего самоуправления от германских органов власти, имел свою политическую программу и собственные вооруженные силы, которые в менее надежных руках опасны для немцев»[869]. Осенью 1943 г. бригада Каминского вместе с отступавшим фашистскими частями ушла в Белоруссию, а затем в Польшу. В 1944 г. она участвовала в подавлении Варшавского восстания, а затем Каминский бесследно исчез[870]. Согласно широко распространенной версии он был расстрелян нацистами «за свою строптивость»[871]. В отношении же «истинно-православных христиан» Центрального Черноземья в 1944 г. органами НКВД была проведена широкомасштабная карательная акция, санкционированная Сталиным. 15 июля одновременно из 87 населенных пунктов Воронежской, Орловской и Рязанской областей 1673 человека насильственно переселили в Сибирь и на Алтай[872]. Это был единственный случай массовой депортации русского населения в тот период. В Орловской области положение было сходно с соседней Брянской областью. Журналист В.Д. Самарин, живший в годы оккупации в Орле, вспоминал: «Проснулось, всплыло на поверхность души спрятанное глубоко при большевиках религиозное чувство. Молящиеся переполнили церкви, по деревням носили чудотворные образы. Молились так, как давно не молились. Не было семьи, в которой не было бы своего горя, не было бы жертв… Молились истово! Мне не забыть первого посещения церкви в Орле. Мы пришли всей семьей, с женой и дочерью, которая входила в церковь первый раз в жизни. Когда мы вошли, я вдруг увидел, как у дочери, у этого маленького человека, впервые вошедшего в храм, побежали по щекам слезы»[873]. К 15 апреля 1942 г. в городе было открыто 4 храма, а в Орловском районе 10, причем к освящению готовились храмы еще в 14 селах. Осенью же 1942 г. монахиня Антония (Чиненова) возродила в Волхове женский монастырь, собрав более 35 женщин, ищущих иноческой жизни. В это время при орловском кафедральном соборе проводились семинары с молодежью по Закону Божию, лекции о христианской религии читал заведующий городской библиотекой профессор Весновский, немного позднее открылись пастырские курсы на 40 человек и т. д. Священнослужители Орла, также как и смоляне, в сентябре 1942 г. обратились к митрополиту Серафиму (Ляде) с просьбой «прислать правящего епископа в уже много лет вдовствующую Орловскую епархию»[874]. Но поскольку это не могло осуществиться, они вплоть до восстановления в Орле советской власти в августе 1943 г. оставались без архиерея. В Курской епархии, которая в период оккупации входила в Украинскую Церковь, открылось особенно много храмов — 332. В сообщении из Курска, опубликованном в журнале «Православная Русь» от 24 мая 1942 г., говорится, что в связи с массовыми крещениями наблюдается большая нужда в крестиках и их даже «делают теперь из жести брошенных немцами консервных банок». В первый день Пасхи 1942 г. состоялось торжественное открытие Курского Свято-Троицкого женского монастыря, в котором вскоре собралось 155 насельниц. Предполагалось возродить в городе и мужской монастырь, но был ли он восстановлен, автору пока не известно. Для управления Курской епархией архиереями Украинской автономной Церкви 9 июня 1942 г. был хиротонисан в Почаевской лавре во епископа Белгородского и Грайворонского Панкратий (Гладков), однако из-за запрета германской администрации он не смог покинуть пределы Украины и проживал в ближайшей к Курской — Черниговской епархии[875]. Западная часть Воронежской области была занята вермахтом лишь в июне 1942 г., к этому времени в самом Воронеже вследствие начала изменения советской религиозной политики уже была открыта церковь Святой Троицы. Но затем город оказался прямо на линии фронта, был сильно разрушен в ходе боев и церковная жизнь в нем возродиться не смогла. В остальных же оккупированных районах области открылось 116 храмов. На 1 октября 1944 г., после изгнания нацистов, в списке действующих еще числилось 80 церквей, в которых служили епископ, 128 священников и диаконов[876]. Посетивший в 1943 г. освобожденные города Центрального Черноземья английский журналист А. Верт[877] писал о патриотической деятельности православных общин в период оккупации: «Церкви в Орле процветали, но они превратились, чего немцы не ожидали, в активные центры русского национального самосознания… именно церкви неофициально создавали кружки взаимной помощи, чтобы помогать самым бедным и оказывать поддержку военнопленным… Церкви стали центрами „русицизма“ вопреки ожиданиям немцев, что церкви превратятся в очаги антисоветской пропаганды»[878]. Этот вывод соответствует ситуации, существовавшей на всей оккупированной территории России. Религиозное возрождение там было самым тесным образом связано с ростом национального самосознания. Всего же в районах РСФСР, оккупированных немцами, открылось, по подсчетам автора, примерно 2150 храмов: около 470, как уже отмечалось, на Северо-Западе, в Курской области — 332, Ростовской —251, Краснодарском крае — 229, Ставропольском — 127, Орловской области — 108, Воронежской — 116, Крымской — 125, Смоленской — 63, Брянской — 67, Сталинградской — 8, Тульской — 8 и не менее 200 в Орджоникидзевском крае, западной части Московской, Калужской и Белгородской областях[879]. Кроме того, было создано 6–7 монастырей — 2 в Вырице, 1 или 2 в Курске, по 1 — в Рославле, Волхове и Георгиевский монастырь в Крыму. 3 Создание и деятельность Белорусской Православной Церкви Возрождением Русской Церкви можно назвать религиозную жизнь в оккупированной Белоруссии. Здесь, как и на северо-западе России, уже в конце лета 1941 г. началось быстрое восстановление закрытых храмов, причем при воссоздании церковной организации решающую роль сыграло духовенство Польской Православной Церкви, в 1939 г. оказавшееся на советской территории. Однако, несмотря на то, что Прибалтика и Белоруссия входили в один рейхскомиссариат «Остланд» и митрополит Сергий (Воскресенский) пытался объединить их церковную жизнь, германские власти жестко пресекли все подобные попытки, настойчиво проводя политику дробления единой Русской Церкви на национальные. Экзарх западных областей Белоруссии и Украины митрополит Николай (Ярушевич) остался по другую сторону фронта, и Патриарший Местоблюститель назначил в июле 1941 г. экзархом Белоруссии архиепископа Пантелеймона (Рожновского). Из-за непризнания автокефалии Польской Православной Церкви владыка Пантелеймон в 1922 г. был отстранен от управления епархией и до 1939 г. содержался в заточении в различных монастырях. Еще патриарх Тихон за верность Московской Патриархии возвел его в 1925 г. в сан архиепископа. С 7 октября 1939 по 24 июля 1940 г. архиеп. Пантелеймон по указу Патриаршего Местоблюстителя Сергия уже временно исполнял обязанности экзарха Западной Белоруссии и Украины[880]. На территории республики имелся кроме владыки Пантелеймона еще только один иерарх — также прорусски настроенный епископ Брестский Венедикт (Бобковский). Германское командование обратилось к архиеп. Пантелеймону, поставив при переговорах следующие условия: «1) организовать православную Церковь самостоятельно, без всяких сношений с Москвой, или Варшавой [митр. Дионисием], или Берлином [митр. Серафимом]. 2) Церковь должна носить название: „Белорусская автокефальная православная национальная церковь“. 3) Церковь управляется своими св. канонами, и немецкая власть не вмешивается в ее внутреннюю жизнь. 4) Проповедь, преподавание Закона Божия, церковное управление должны производиться на белорусском языке. 5) Назначение епископов должно производиться с ведома немецкой власти. 6) Должен быть представлен немецкой власти статут „Белорусской Православной автокефальной национальной Церкви“. 7) Богослужения должны совершаться на церковнославянском языке». 13 мая 1942 г. А. Розенберг также писал рейхскомиссару «Остланда» X. Лозе, что Русская Церковь не должна распространять свое влияние на православных белорусов, а ее деятельность — простираться за границу расселения великороссов[881]. Подобные идеи содержатся и во многих других документах Министерства занятых восточных территорий. Так, в докладной записке ведомства Розенберга от начала июня 1942 г. говорится: «Белорусы — самый отсталый беднейший крестьянский народ по эту сторону Урала, который имеет очень слаборазвитое национальное чувство… Пресса должна поддерживать главную задачу германского управления — отделить белорусов от русского народа, влияние которого является господствующим… В Белоруссии Православная Церковь представляет собой традиционную местную Церковь, которая, однако, в целом подвержена русскому влиянию и в западных областях борется против проводящей польское влияние Римской Церкви»[882]. А в высказанной в сообщении оперативной команды полиции безопасности и СД от 24 июня 1942 г. политической линии РМО для рейхскомиссариатов «Остланд» и «Украина» указывалось: «Для децентрализации великорусского пространства и для воспрепятствования великорусской идее необходимо стремиться к усилению национального самосознания белорусского населения»[883]. В Западной Белоруссии было значительное число католиков, которых немцы рассматривали как «пятую колонну» поляков и поэтому стремились не допустить католической миссионерской деятельности в восточной части республики, предпочитая поддерживать православных. Возможности белорусских католиков были ограничены и тем, что Гродненская область отошла к Третьему Рейху, а Пинская и Брестская — к Украине. В сообщениях СД первых месяцев войны постоянно говорилось о значительном усилении миссионерской деятельности Католической Церкви, которая также стремилась к колонизации Белоруссии. В подобном сообщении от 28 июля 1941 г. указывалось, что с целью противодействия ей абвер предусматривает осуществить ряд мероприятий: 1. Предотвращать въезд римско-католического духовенства на белорусскую территорию. 2. Под фиктивными предлогами отправлять назад уже въехавшее духовенство. 3. Укоренившихся католических священников ограничивать в их деятельности. 4. Уже назначенных или назначаемых на различные должности представителей белорусской эмиграции контролировать и проверять относительно связей с Католической Церковью. 5. Ускорять и поддерживать работу Грекоправославной Церкви и при этом использовать прежде всего белорусское духовенство[884]. Особенную тревогу у СД вызывала поддержка местных католиков немецкими военными священниками. В сообщении от 5 августа 1941 г. говорилось, что католическому духовенству часто удавалось активизировать церковную жизнь, используя богослужения в подразделениях вермахта. Например, в Барановичах местный священник хвалился устройством совместного с немецким духовенством богослужения для солдат и населения; в Витебске воинская часть подготовила для богослужений католическую церковь, которая была заполнена местными жителями, певшими польские церковные гимны. В другой сводке от 12 августа сообщалось, что совместная служба, подобная состоявшейся в Барановичах, намечалась в Минске, но со стороны оперативной команды последовал запрет[885]. А в более позднем сообщении от 27 сентября 1941 г. СД даже предлагало полное прекращение деятельности Католической Церкви: «Совершенно особую роль играет римско-католическое духовенство, которое в этих областях является почти исключительно польским и проявляет чрезвычайно большую активность в народно-политических отношениях. Польское духовенство везде выступает как носитель польского шовинизма и скрытно распространяет враждебные немцам настроения… Предлагается недопущение Римско-католической Церкви с указанием, что в генерал-бецирке Белоруссия разрешается только Грекоправославная Церковь»[886]. До запрещения Католической Церкви дело, конечно, не дошло; более того, несмотря на препятствия, она продолжала вести активную миссионерскую деятельность. Так, в сводке оперативной команды от 12 января 1942 г. говорилось, что эту деятельность в Белоруссии официально возглавляет Виленский митрополит Ромуальд Ялбжиковский, который исходит из данного ему Папой письменного поручения, переданного через апостольского нунция в Берлине: «Митрополит уже отправил в Белоруссию много польских священников. Некоторые из них пробирались в свои области, переодевшись крестьянами. С другой стороны, бургомистр Минска профессор Ивановский и его окружение предложили германскому командованию создать автокефальную Белорусскую Католическую Церковь». Но в СД считали, что это лишь тактический маневр, «так как основание подобной Церкви могло быть проведено только по папскому указу присланной из Вильно миссией», и подчеркивали: «Представители белорусской эмиграции в Вильно и Варшаве тесно связаны с Римско-католической Церковью и польской политической деятельностью. Этим объясняется открытая враждебность, которую они проявляют к белорусской православной жизни»[887]. В Минске имелся и свой кандидат во епископы для Белоруссии — католический священник профессор Годлевский, который работал в генерал-комиссариате — в отделе белорусского школьного дела. 26 сентября 1942 г. он от имени нескольких эмигрантских организаций обратился к апостольскому нунцию в Берлин с меморандумом, в котором предлагал основать архиепископию в Минске и 2 епископии в Гродно и Могилеве и рукоположить во епископов трех белорусов, но нунций его не поддержал. В письме МИД Партийной канцелярии от 7 октября 1942 г. в связи с этим указывалось, что в Риме господствует пропольское течение и планы Католической Церкви фактически идут так далеко, что ее деятельность в России простирается до Владивостока[888]. В итоге Годлевский епископом так и не стал и позднее был расстрелян гестапо. Препятствовали нацисты и деятельности в Белоруссии греко-католиков (униатов), несколько общин которых появилось здесь во время польского владычества. Еще 17 сентября 1939 г. Львовский митрополит Андрей Шептицкий назначил главой Белорусского греко-католического экзархата священника Антония Неманцевича. В начале 1942 г. он поселился в Слониме, где в июне был арестован гестапо, отправлен в концлагерь и вскоре умер. После этого Белорусская Грекокатолическая Церковь перестала существовать[889]. Нацисты привезли белорусских националистов (частично православных) из Польши, Чехословакии, Германии, для того чтобы усилить влияние националистических и сепаратистских элементов в Белорусской Церкви. Но националисты не пользовались влиянием среди местного населения. Они немедленно вступили в борьбу с православной иерархией, упорно сопротивлявшейся всем попыткам оторвать ее от Московской Патриархии. Архиепископ Пантелеймон принял в сентябре 1941 г. поставленные ему условия с оговоркой, по существу, полностью противоречащей им: отделение может состояться только после того, как Белорусская Церковь организуется, созреет для автокефалии и оформит это отделение канонически, т. е. с разрешения Московской Патриархии[890]. В октябре владыка занял восстановленную Минскую епископскую кафедру и в ноябре переехал в столицу Белоруссии. Но еще раньше архиеп. Пантелеймон начал предпринимать усилия по возрождению церковной жизни в восточной части республики. В августе 1941 г. по его благословению архимандрит Серафим (Шахмут) и священник Г. Кударенко выехали из Жировицкого Успенского монастыря в направлении Минска. Выполняя поручения по организации приходской жизни, они собирали от верующих прошения на имя архиепископа об открытии церквей, совершали богослужения, избирали строительные комитеты для ремонта храмов, проповедовали, крестили, отпевали и т. д. В январе 1942 г. из Минска эти священнослужители с той же миссионерской целью отправились дальше в Восточную Белоруссию, вернувшись обратно лишь осенью 1943 г.[891] В подобные поездки были отправлены и другие миссионеры. Так, в сообщении полиции безопасности и СД от 28 июля отмечалось, что прибывшие в Минск из Волковыска православные священники совершили богослужение в кладбищенской церкви, на котором присутствовало 2000 человек, затем было крещено 45 детей[892]. В Минске, как и в других местах, в начале оккупации открытие церквей происходило стихийно, исключительно по воле верующего народа. Как только Красная Армия и представители советской власти оставляли тот или иной населенный пункт, люди тотчас снимали замки с затворенных церквей, производили уборку, вносили иконы и, как могли, молились, часто без священника, ибо их на первых порах просто не было. Немедленно после вступления немцев в Минск 28 июня 1941 г. верующие сорвали замок и вошли в церковь Св. Александра Невского на военном кладбище. 6 июля здесь была отслужена первая литургия. 4 августа начались службы в церкви Св. Марии Магдалины, 17 августа открылся женский Спасо-Преображенский монастырь, вскоре в нем собралось 11 насельниц. За один лишь месяц в Минске было крещено 22 000 детей, к концу 1943 г. открыты все 7 уцелевших православных храмов и возобновлен Свято-Духов мужской монастырь, в котором числилось 3 монаха. Во всей же Минской епархии службы начались в 120 церквах, а в д. Ляды был возрожден Свято-Благовещенский мужской монастырь. Оккупационные власти не разрешили открыть существовавшую ранее в Минске духовную семинарию, вместо нее были образованы пастырские курсы, каждые несколько месяцев выпускавшие 20–30 священников, дьяконов и псаломщиков. В первый год не был разрешен даже традиционный крестный ход на Крещение, а в 1944 г. на такой крестный ход в Минске собралось 25 000 молящихся[893]. Так же бурно шло возрождение церковной жизни и в других белорусских епархиях, в частности в Витебской. Здесь в Велиже, по сообщению СД от 8 октября 1941 г., крестьяне даже раскапывали погребенные трупы, чтобы они задним числом были отпеты священниками. Местная зондеркоманда СД запретила последним такого рода действия. В Витебске в Свято-Покровской церкви богослужения возобновились 14 октября 1941 г., а в ноябре в нее из антирелигиозного музея перенесли мощи св. Евфросинии Полоцкой. В 1942 г. в этом городе также открылись пастырские курсы. 24 октября 1943 г. состоялось торжественное перенесение мощей преподобной к месту постоянного пребывания в возрожденный Спасо-Ефросиниевский женский монастырь Полоцка. В городе уже действовало 4 храма, среди них и древний Софийский собор, но левая половина монастырских зданий с главным храмом оказалась занята нацистами под концлагерь и огорожена колючей проволокой[894]. Еще один женский монастырь был возобновлен 19 августа 1942 г. на юго-востоке Белоруссии — в Чонках, неподалеку от Гомеля. Общее настроение населения передают материалы учета местных жителей, проведенного в начале 1942 г. в г. Борисове. По данным сводки СД от 13 марта 1942 г., из 26 619 человек 19 317 назвали себя православными, 6255 католиками, 130 евангелистами и лишь 917 (3,5 %) неверующими и представителями других конфессий, хотя, как и в случае со смоленской переписью, эти сведения, вероятно, не вполне отражают реальную ситуацию[895]. Постепенно возобновлялась и издательская деятельность. К августу 1942 г. могилевский протоиерей совместно с префектурой города издал молитвенник тиражом 5000 экземпляров, который сразу же разошелся, поэтому готовилось 2-е издание тиражом 10 000. Очень активное Минское епархиальное управление в это же время предполагало организовать издание церковного журнала, правда, неизвестно, смогли он выходить или был запрещен германской администрацией, допускавшей развитие Православной Церкви лишь до определенных пределов. Так, например, в Минске появилась иконописная мастерская, но преподавание Закона Божия было разрешено лишь при церквах. А осенью 1942 г. в ответ на обращение епархиального управления к властям за разрешением на открытие духовных 6-классных семинарий в Минске и Новогрудке и псаломщицких курсов в Ракове, Вилейке и Молодечно был получен отказ. И это притом, что духовенства в связи с открытием множества храмов не хватало особенно остро. Архиепископ Могилевский Филофей в газетной статье, написанной 21 октября 1942 г., сообщал, что в Минск ежедневно прибывают из различных мест 2–3 кандидата для возведения в сан священника, которых рукополагают после короткой подготовки, и таким образом уже появилось 100 новых священников[896]. Несмотря на все сложности, в некоторых районах Белоруссии, например в Борисовском, было восстановлено до 75 % дореволюционных церквей (в самом Борисове 21 храм). Этот процесс продолжался даже в 1944 г. Так, в ежемесячном докладе командования группы армий «Центр» за февраль 1944 г. говорилось, что в районе 4-й армии вновь открыты 4 церкви, в Бобруйске впервые за время войны на Крещение состоялся крестный ход на р. Березину с участием 5000 человек. В другом подобном докладе за март 1944 г. сообщалось, что в Орше была устроена новая церковь и епископ назначил туда священника. А 21 мая состоялись церковные торжества с участием 5000 верующих по поводу возобновления древнего Супрасльского Благовещенского мужского монастыря на Западе Белоруссии под Белостоком, закрытого в 1918 г. поляками[897]. Общее число восстановленных в Белоруссии храмов точно неизвестно. Согласно документам Совета по делам Русской православной церкви, на 1 января 1948 г. их численность в республике была 1051, в том числе 302 в восточных областях. Отмечалось, что почти все они открыты в период оккупации (20–25 % в зданиях, никогда не бывших церквами), но по сравнению со временем войны количество действующих храмов сильно сократилось. По всей видимости, их было не менее 600, так как в 1945 г. в Белоруссии считались действующими 1250 православных церквей, из них на долю восточной части республики приходилось около 500 (часть храмов к тому времени уже успели снять с регистрации)[898]. Кроме того, за годы оккупации, как уже говорилось, было возрождено 6 монастырей — 3 мужских и 3 женских. С самого начала Белорусской Церкви пришлось столкнуться с двумя попытками внести разделение в ее паству. Первая исходила от главы автокефальной Православной Церкви в Генерал-губернаторстве митрополита Дионисия (Валединского), который, как бывший руководитель Польской Православной Церкви, считал себя вправе распоряжаться церковными делами в Белоруссии и на Украине. Идя навстречу требованиям нацистов, он признал автокефалию Белорусской Церкви, но на заседании возглавляемого митр. Дионисием Синода в Варшаве 9 сентября 1941 г. было решено установить для нее трех кандидатов во епископы. Германские историки Ф. Хейер и X. Вайзе пишут, что с просьбой хиротонисать во епископов белорусов к митр. Дионисию обращались и националистические круги. Из намеченных кандидатов вначале наибольшую активность проявил иеромонах Владимир (Финковский). В сообщении СД от 21 сентября говорилось, «что он является лучшим пропагандистом для германской стороны, его богослужения всегда содержат благодарственные слова фюреру. В своей комнате о. Финковский повесил портрет Гитлера и разъяснял верующим, что Белоруссия никогда не должна быть самостоятельным государством, а всегда оставаться под германским господством». При этом, по мнению СД, существенную роль могло играть желание стать архиереем, так как генеральному комиссару Кубе поступило ходатайство о назначении о. Финковского епископом или архиепископом Белоруссии[899]. В середине ноября о. Финковский появился в Варшаве, где митр. Дионисий возвел его в сан архимандрита, но совершить епископскую хиротонию не решился из-за резко негативного отношения к этому кандидату митрополита Пантелеймона и многих православных священников. Однако вскоре о. Финковский вместе с другим кандидатом во епископы — настоятелем белорусского варшавского прихода и членом Духовной консистории архимандритом Филофеем (Парко) были направлены в Минск. Эти события описываются в другой сводке СД от 12 января 1942 г. В ней, с одной стороны, говорится, что якобы созданная по указанию генерального комиссара Белорусская автокефальная Православная национальная Церковь образовала свое руководство, при этом составляющие его митр. Пантелеймон и еп. Венедикт, с самого начала подозревавшиеся к принадлежности к сергианскому направлению (уживавшемуся с Советами), были в этом уличены. Возникшая Белорусская Церковь отказалась от главенства Варшавы, «хотя и из-за коммунистического прошлого руководителей». С другой стороны, несмотря на негативное отношение к владыкам Пантелеймону и Венедикту, СД считало, что попытки митр. Дионисия установить свой контроль над Белорусской Церковью также нежелательны: «После того, как Варшава, одновременно с Парко, снова направила в Минск открытого врага Пантелеймона архимандрита Финковского с поручением руководить церквами в Минске и окрестностях, можно сделать заключение, что Варшава выступает за то, чтобы разрушить путем внедрения Парко и Финковского учрежденное генеральным комиссаром руководство Белорусской Православной Церкви. Но этим было бы положено начало развитию, препятствующему необходимому укреплению автокефальной Белорусской Православной национальной Церкви»[900]. В итоге планы митр. Дионисия в Белоруссии, в отличие от Украины, потерпели полную неудачу. Архимандрит Филофей (Парко), хотя и был хиротонисан 23 ноября 1941 г. во епископа Слуцкого, стал в основном следовать политике владыки Пантелеймона. Архим. Финковского же митрополит Минский запретил в священнослужении, и тот вместе с некоторыми подобными священниками уехал в Полесскую епархию к архиеп. Александру (Иноземцеву)[901]. Именно здесь, на юге Белоруссии, возник еще один конфликт. Архиепископ Полесский и Пинский Александр указом Патриаршего Местоблюстителя Сергия в мае 1941 г. был уволен на покой, но с приходом вермахта вновь вступил в управление епархией. После того Пинская и Брестская области, частично населенные украинцами, были переданы в состав рейхскомиссариата «Украина», архиепископ стал действовать совместно с украинскими националистами и в конечном итоге вместе с епископом Луцким и Ковельским Поликарпом явился основателем автокефальной Украинской Православной Церкви. При этом архиеп. Александр стал претендовать и на приходы Брестской области, которыми управлял оставшийся на территории оккупированной Белоруссии епископ Брестский Венедикт. В сообщении СД от 10 сентября 1941 г. говорится о конфликте, возникшем в связи с попытками украинской стороны в Бресте использовать автокефальную церковь для украинизации других национальных групп. Согласно циркуляру митрополита Дионисия епископам Поликарпу и Александру, в Полесье должен был быть введен в богослужениях вместо церковнославянского украинский язык. Большая часть духовенства с этим не согласилась, желала остаться под управлением епископа Венедикта и опасалась, что вследствие новой пограничной линии Брестская область будет объединена с Луцкой епископией, и таким образом белорусское население будет подвергнуто украинизации. В сообщении отмечалось также, что из-за новой границы связи еп. Венедикта с брестскими священниками очень затруднены, а Луцкий епископ имеет здесь явное преимущество, но с обеих сторон предпринимаются попытки оказать влияние на духовенство и население через циркуляры и воззвания[902]. В последующие месяцы борьба развернулась еще более активно. Согласно сводке СД от 12 января 1942 г.[903] епархиальное управление Полесья, возглавляемое архиепископом Александром, 17 ноября 1941 г. издало распоряжение священникам не поминать за богослужением митр. Пантелеймона и еп. Венедикта, так как они являлись коммунистическими агентами и за богослужением поминали дьявольское коммунистическое правительство. 25 февраля 1942 г. еп. Поликарп, назначенный митр. Дионисием «администратором Святой автокефальной Православной Церкви в освобожденных украинских землях», обратился с личным посланием к епископу Брестскому, извещая о назначении себя администратором и прося передать управляемые еп. Венедиктом приходы архиепископу Александру[904]. Ответ владыки последовал только 2 апреля. К этому времени Архиерейский Собор Белорусской Церкви уже освободил еп. Венедикта от управления частью Брестской епархии, отошедшей к РКУ, и предоставил ему право передать свою каноническую юрисдикцию одному из украинских епископов по выбору духовенства. Однако кандидатура архиеп. Александра в ответном письме категорически отвергалась: «Враждебная позиция, занятая архиепископом Александром по отношению митрополита Пантелеймона и меня без предварительной переписки… а потом крайне неприличное и недостойное епископа старание опозорить наш сан и положение в глазах духовенства и даже немецкой власти, грубые обещания „стереть в порошок“ неподчиняющееся ему духовенство, окружение себя священниками, нами запрещенными… — все вместе взятое положительно оттолкнули от него духовенство и народ и вызывает в них нехорошее чувство против него. А поэтому, если бы я и захотел передать ему свои канонические права, то даже и меня не послушают и создастся раскол». Еп. Венедикт рекомендовал администратору подождать результатов выбора архиерея духовенством или назначить в Брест епископа Иоанна (Лавриненко), которого бесспорно примет паства[905]. Последнее для Поликарпа было невозможно, так как еп. Иоанн принадлежал к автономной Украинской Церкви, входящей в состав Московской Патриархии и отвергавшей власть администратора. В итоге именно Иоанн и стал епископом Брестским. К моменту написания письма Поликарпу еп. Венедикт уже был архиепископом Белостокским и Гродненским. Эта епархия была непосредственно включена в состав Третьего рейха и подчинена управлению Э. Коха — гауляйтера Восточной Пруссии, на территории которой уже находились приходы Зарубежной русской церкви. Их объединение с белорусскими общинами было запрещено германскими ведомствами. В циркуляре РСХА от 16 августа 1941 г., подписанном Гейдрихом, указывалось: «О включении отходящих к Восточной Пруссии территорий в юрисдикцию архиепископа Берлинского и Германского Серафима не может быть и речи»[906]. Первоначально по распоряжению митрополита Пантелеймона в Гродно было образовано отделение епархиального управления во главе с протоиереем Г. Боришкевичем, наделенным правами епископа[907]. 8–10 марта 1942 г. в Минске состоялся Собор епископов Белорусской Церкви, который постановил образовать автономную Белостокско-Гродненскую епархию во главе с возведенным 8 марта в сан архиепископа Венедиктом, предоставив ему права экзарха в Восточной Пруссии. Это решение основывалось на переговорах с Берлинским архиепископом и содержало пожелание, чтобы владыка Венедикт имел братское общение с ним и поминал архиеп. Серафима как старейшего при богослужениях. Так в дальнейшем и произошло. Все 170 настоятелей приходов епархии вплоть до 1945 г. признавали юрисдикцию Белорусской Церкви и союз с РПЦЗ в лице архиеп. Серафима, о котором, как и о митрополите Пантелеймоне, возносились моления за богослужением. Управляя своей новой паствой, архиеп. Венедикт также сталкивался с проблемами, которые были вызваны различными запретами со стороны германской администрации. В частности, власти запретили отмечать церковные праздники в будние дни, указав перенести их на воскресенье. Но и в воскресенье в некоторых местах не позволялось служить более 2 часов (с 6 до 8 утра). В сентябре 1942 г. предполагалось устроить в Гродно законоучительско-пастырские и богословские курсы, однако, судя по всему, из-за противодействия администрации, они так и не были открыты, и т. д.[908] Мартовский собор епископов принял еще ряд важных решений. Он избрал Пантелеймона митрополитом всея Белоруссии и определил шесть епархий Белорусской Церкви: Минскую во главе с владыкой Пантелеймоном; Белостокско-Гродненскую во главе с архиеп. Венедиктом; Могилевскую — с еп. Филофеем (Нарко); Витебскую — с еп. Афанасием (Мартосом), хиротония которого произошла 8 марта 1942 г.; Смоленско-Брянскую, которую должен был возглавить будущий еп. Стефан (Севбо), в тот момент еще протоиерей Симеон; Новогрудско-Барановическую, во главе которой планировали поставить еп. Вениамина (Новицкого), белоруса по происхождению, входившего в состав автономной Украинской Церкви. Членами Священного Синода под председательством митр. Пантелеймона были избраны преосвященные Венедикт и Филофей, а заместителем митрополита всея Белоруссии назначен епископ Могилевский и Мстиславский Филофей, который ко дню Пасхи получил титул архиепископа. Кроме того, Собор принял внутренний статут Белорусской Церкви, но так и не провозгласил ее автокефальной. На богослужениях продолжали возносить имя Патриаршего Местоблюстителя, и владыка Пантелеймон отказывался проповедовать по-белорусски на том основании, что языком городского населения республики является русский[909]. Воссозданное духовенство на 90 % состояло из белорусов. И все же германским властям к лету 1942 г. пришлось признать провал своей политики сепаратизма в церковной власти. В сообщении полиции безопасности и СД от 5 июня 1942 г. говорилось совершенно открыто: «Для того чтобы и в церковной области отколоть Белоруссию от великорусской общности и сделать независимой, генеральный комиссар вызвал к жизни автокефальную Православную Белорусскую национальную Церковь. Теперь точно установлено, что Белорусская национальная Церковь стала местом сбора великорусских кругов духовенства…. Таким образом, возникла тяжелая ситуация, когда, с одной стороны, по политическим причинам должна была быть основана автокефальная… национальная Церковь, а с другой стороны, не имелось в распоряжении белорусских православных священников для заполнения этой конструкции. Различные события и высказывания в Белорусской национальной Церкви сделали очевидным, что митрополит Пантелеймон и его окружение пытаются препятствовать белорусскому развитию русифицированной… национальной Церкви. Эти великороссы имели возможность на первых порах собраться прежде всего в Белорусской Православной Церкви, искусно ее использовать и в известном смысле переиграть гражданское управление. Минск поддерживает связь с великорусскими центрами в Варшаве, Гродно, Вильно, Пинске, Риге, прежде всего с епископом Венедиктом, который имеет свое местопребывание вне Белоруссии (Гродно) и является ревностным великорусским организатором и разъездным… Кроме митрополита Пантелеймона… со стороны православного белорусского духовенства в качестве двигательной силы великорусского православного церковного развития постоянно называется митрополит Сергий — сейчас в Вильно, а ранее в Риге… Сергий старается влиять на Пантелеймона, чтобы застопорить дальнейшее развитие и организацию Белорусской национальной Церкви»[910]. Пытаясь срочно исправить положение, по настоянию националистов нацисты заключили в мае 1942 г. митрополита Пантелеймона под домашний арест в Жировицкий монастырь и передали управление Церковью архиепископу Могилевскому Филофею. Он тоже противился вначале всяким нововведениям на том основании, что не имеет права принимать решение без ведома митр. Пантелеймона. Владыка Филофей управлял по каноническим правилам, как законный заместитель митрополита. Существуют свидетельства о его мужественной гражданской позиции в годы войны. В некрологе архиепископу указывалось: «Особая заслуга его — спасение тысяч еврейских детей, которых он крещением оберегал от смерти в гитлеровских газовых камерах»[911]. Еще 30 июля 1942 г. архиеп. Филофей писал генеральному комиссару Белоруссии о ненужности излишней торопливости в введении автокефалии: «Это очень важное и ответственное положение, требующее точности и правильности церковных канонов Священной Вселенской Православной Церкви… Нас торопят в этой работе…»[912] Однако 5 августа он был вынужден издать распоряжение о созыве собора для официального провозглашения отделения Белорусской Церкви от Русской. Собор проходил в Минске 30 августа — 2 сентября 1942 г. На нем присутствовали 3 архиерея из 5 и представители только 2 епархий, и то в большинстве по назначению. Некоторые священнослужители не смогли вовремя приехать из-за вмешательства оккупационных властей. Митр. Пантелеймон и архиеп. Венедикт были в Минск не допущены. Собор выработал новый статут Белорусской Церкви, утвердил мероприятия по достижению автокефалии и белоруссизации: созданию Священного Синода, завершению организации епархий, открытию Минской семинарии и т. д. В обязанность всем священникам вменялось выучить белорусский язык и сдать по нему экзамен до 1 октября. В имперскую канцелярию была отправлена телеграмма: «Фюреру Адольфу Гитлеру. Первый в истории Всебелорусский Православный Церковный Собор в Минске от имени православных белорусов шлет вам, господин рейхсканцлер, сердечную благодарность за освобождение Белоруссии от московско-большевистского безбожного ига, за предоставленную возможность свободно организовать нашу религиозную жизнь в форме Святой Белорусской Православной автокефальной Церкви и желает быстрейшей полной победы вашему непобедимому оружию»[913]. И все же, хотя в постановления собора и вошло навязанное ему заявление о независимости Белорусской церкви, было поставлено условие, что «каноническое объявление автокефалии наступит после признания ее всеми автокефальными Церквами». Все три архиерея, присутствовавшие на соборе — архиеп. Филофей, еп. Афанасий (Мартос) и еп. Стефан (Севбо) были против автокефалии и не согласились с требованием оккупационных властей и белорусских националистов о ее немедленном введении. Иерархи прекрасно понимали, что получить письменное признание от глав Православных Церквей в разгар мировой войны будет невозможно. Этот расчет полностью оправдался. Послания главам других Церквей были составлены, переведены, переданы германским властям для пересылки только через год и так и не отправлены. После собора сопротивление белоруссификации продолжалось: автокефалия никогда не упоминалась ни в церковных документах, ни в официальной печати. А в мае 1944 г. архиерейская конференция Белорусской Церкви объявила постановления собора 1942 г. недействительными на том основании, что на нем отсутствовали 2 старейших епископа, которые не были допущены оккупационными властями[914]. Конференция белорусских епископов, проходившая 12–16 мая под председательством вернувшегося к управлению церковью митрополита Пантелеймона, была допущена нацистами в расчете использовать ее в пропагандистских антисоветских целях, в том числе для оказания воздействия на православных архиереев Балкан. Причем для усиления эффекта Министерство иностранных дел даже первоначально предлагало проведение совместной конференции православных архиереев Прибалтийского экзархата Московской Патриархии и Белорусской Церкви, но другие ведомства этому категорически воспротивились. Инициатива созыва совещания исходила от белорусских иерархов и согласно телеграмме генерального комиссара группенфюрера СС Готтберга в Министерство занятых восточных территорий от 5 февраля 1944 г. архиеп. Венедикт при поддержке Берлинского митрополита Серафима пытался созвать конференцию в Гродно, однако Готтберг настоял на Минске[915]. Уступив германскому давлению, совещание приняло резолюцию о непризнании выборов патриархом Московским Сергия и послание «Ко всем священникам и верующим нашей Святой грекоправославной Белорусской Церкви», в котором указывалось «Мы убеждены, что патриарх Сергий вместе с архиереями и духовенством в действительности не обладает свободой в церковных делах, о которой так громко говорится в большевистской пропаганде». Однако этот вопрос был отнюдь не главным в работе конференции, в программе заседаний он значился лишь четвертым. Прежде всего были подробно заслушаны и подвергнуты критике деяния «I Минского Всебелорусского Собора», затем еще раз принят с поправками и изменениями внутренний статут Белорусской Церкви, проведены выборы трех членов Священного Синода и двух их заместителей на новый срок, рассмотрены вопросы открытия духовных семинарий, курсов псаломщиков и регентов, проведения религиозных занятий с детьми, издания миссионерской литературы, духовного периодического органа, оказания благотворительной помощи эвакуированным и беженцам. В частности, на заседании говорилось о деятельности Минского церковного благотворительного комитета, организовавшего уход и питание 450 взрослых и детей, находящихся на излечении в больнице. В послании конференции содержался призыв ко всем священникам и церковным комитетам Белоруссии оказывать подобную помощь[916]. Много внимания 8 собравшихся архиереев уделили вопросу присоединения к Белорусской митрополии двух новых епархий: Пинской (автокефальной Украинской Церкви) и Брестской (автономной Украинской Церкви). Дело в том, что в начале 1944 г., когда остаток Волыни и Полесья еще находился в германских руках, эта территория была передана из Рейхскомиссариата «Украина» в генерал-бецирк Белоруссия. Митрополит Александр (Иноземцев) к этому времени уже пересмотрел свое прежнее враждебное отношение к руководству Белорусской Церкви и участвовал в работе конференции, как и архиепископ Брестский Иоанн (Лавриненко). Последний был принят в состав митрополии согласно его просьбе вместе с паствой без всяких осложнений, а формальное присоединение автокефалистов — митрополита Александра и его викария епископа Григория (Коренистова) было обусловлено предварительным предоставлением ими отпускной грамоты от митрополита Варшавского Дионисия. Но фактически они также были приняты — преосв. Александр получил титул Полесского и Пийского, а Григорий — епископа Кобринского. Таким образом, число епархий Белорусской Церкви, включая образованную в 1943 г. Гомельскую, которую возглавил епископ Григорий (Боришкевич), увеличилось до 9[917]. 12 мая участников конференции принял президент созданной в октябре 1943 г. Белорусской национальной рады Р. Островский, высказавший ряд пожеланий архиереям — о белоруссизации православной церкви, организации церковного управления на началах автокефалии и т. п. Однако конференция в особом меморандуме об установлении взаимоотношений со светской белорусской властью выступила против вмешательства Рады в церковные дела. Митрополит Пантелеймон, которому удалось освободиться из заточения в Жировицком монастыре и вновь возглавить Церковь, был удостоен титула Блаженнейшего, права ношения двух панагий и преподношения креста за богослужением. А архиепископа Венедикта участники конференции наградили бриллиантовым крестом для ношения на клобуке[918]. Все это вызвало болезненную реакцию националистов. Островский еще в конце 1943 г. пытался удалить из Минска архиепископа Филофея. На его место в качестве управляющего Церковью он хотел пригласить епископа Смоленского Стефана, но тот отказался. Тогда президент Рады решил поставить во главе митрополии митр. Александра (Иноземцева), однако навязать Церкви он это не смог. После возвращения к управлению митр. Пантелеймона Островский подписал 1 марта 1944 г. указ о создании отдела вероисповедания, с которым митрополит должен был согласовывать свои решения. Уже 2 марта президент Рады написал о своем решении митр. Пантелеймону: «От этого времени вся кадровая политика церкви, а также общая политическая линия по религиозно-моральному воспитанию верующих должны быть утверждены Белорусской Центральной Радой. Белорусская автокефальная православная церковь при исполнении своих непосредственных задач религиозно-морального воспитания белорусского народа должна направляться национальными принципами и таким образом тесно увязываться с Белорусской Центральной Радой». Островский требовал от митрополии выполнения четырех задач, в том числе «воспитания той части старейшего белорусского общества, которое одурачено лживой большевистской пропагандой Москвы»[919]. 15 апреля 1944 г. было принято «Общее положение об отделе вероисповедания при Белорусской Центральной Раде», согласно которому отдел получал права надсмотра и всестороннего контроля за религиозными организациями. Должен он был иметь и своих уполномоченных на местах, что очень напоминало структуру созданного в 1943 г. в СССР Совета по делам Русской православной церкви[920]. Ответ митрополита Пантелеймона Островскому фактически представлял собой суровую отповедь с резкой критикой враждебного отношения к православным священнослужителям белорусской националистической печати: «Наличие нездоровых отношений к нашей Церкви и духовенству вредно влияет на верующие народные массы… Православная Церковь не касается политических дел государства… Православная Христианская Церковь является учреждением аполитичным, а поэтому посредством введения политического элемента в Церковь, ей, как божественному заведению, наносится великий вред и обида… Православная Церковь в Белоруссии отделена от государства»[921]. Замечания митрополита были справедливы. Как видно из доклада председателя «Белорусской народной самопомощи» Ю. Соболевского, националисты и в начале 1944 г. по-прежнему делали главную ставку на создание Белорусской Католической Церкви. Соболевский считал, что как православный, так и католический клир ранее проводил политическую работу в пользу своих опекунов — России и Польши во вред национальной белорусской государственности. Поэтому надо «завоевывать костелы» белорусскими ксендзами. В качестве практических мер предлагалось назначить католического администратора-белоруса, выселить всех ксендзов-поляков, прибывших после 1920 г., запретить пребывание в Белоруссии иезуитов, выселить всех польских колонистов и т. д.[922] Германская же администрация и в 1944 г. упорно пыталась добиться белоруссизации православной церкви, заставляя заниматься этим и националистов. Например, 25 января отдел политики РКО просил Министерство занятых восточных территорий помочь в получении точного статута автокефальной православной церкви в Генерал-губернаторстве, который срочно необходим для генерального комиссара в Минске[923]. Вероятно, тот хотел положить его в основу статута автокефальной Белорусской Церкви. А 1 июня 1944 г. начальник руководящей группы 114 по вопросам культуры РМО Милве-Шрёден писал начальнику руководящей группы ПЗ: «Факты свидетельствуют, что преобладающая часть белорусского православного духовенства настроена прорусски. Подготовка белорусской национальной иерархии встречает трудности, так как она является возможной только при условии, что с немецкой стороны будет проявлена инициатива в церковной области… Лично я считаю необходимым и в этом деле развитие немецкой инициативы. В этом смысле я сделал заявление у обергруппенфюрера»[924]. Но времени для проведения более активного вмешательства в белорусские церковные дела у немцев уже не оставалось. По существу, не успел развернуть свою работу и отдел вероисповеданий, с которым митрополит Пантелеймон совершенно не считался. Приближались советские войска. Белорусские архиереи были эвакуированы в Германию, куда прибыли 15 июля 1944 г. Здесь они все присоединились к карловчанам, что подчеркнуло их общерусскую ориентацию. Иерархи Белорусской Церкви в годы войны неоднократно выступали с публичными антикоммунистическими заявлениями. При этом значительная часть духовенства, в том числе некоторые архиереи, занималась активной просоветской деятельностью. Участие его в партизанском движении в Белоруссии было особенно массовым. Правда, это движение было неоднородным. Так, из 440 тыс. учтенных партизан и подпольщиков республики 24 тыс. составляли члены антифашистских комитетов западных областей, не связанных с Москвой. Кроме того, на территории Белоруссии действовали нелегальные отряды украинских националистов и особенно активно — около 20 тыс. бойцов польской Армии крайовой, которые нередко сражались не только с немцами; но и с партизанами (в этих боях погибло несколько тысяч человек)[925]. Далеко не сразу и многие из советских партизан стали относиться к духовенству положительно, значительная часть только с сентября 1943 г. И все-таки примеров помощи священнослужителей партизанам с первых месяцев войны множество. Так, священник В. Копычко из Пинской епархии вспоминал, что уже в июле 1941 г. через подпольную группу ему было передано из Москвы послание Патриаршего Местоблюстителя, которое он зачитал перед прихожанами. Затем В. Копычко стал связным партизан, собирая для них оружие и продукты. Священник Минской епархии Иоанн Лойко в 1942 г. публично благословил трех своих сыновей идти в партизаны. В том, что его село Хоростово стало «столицей» партизанского края, была немалая заслуга о. Иоанна. 15 февраля 1943 г. нацисты захватили село, заколотили храм и сожгли в нем священника и более 300 молящихся. В характеристике, выданной 15 ноября 1944 г. командиром партизанского отряда им. Кирова благочинному Пинского западного округа, говорилось: «Священник Раина Кузьма Петрович… оказывал всенародную помощь партизанам… Доставлял в партизанские отряды разведданные, призывал население к оказанию содействия народным мстителям. Проявил себя как подлинный патриот нашей великой Родины». 9 октября 1943 г. о. К. Раина был арестован нацистами в храме, приговорен к расстрелу и чудом спасся[926]. В отчете Пинского обкома КП(б) Б в ЦК ВКП(б) от 4 июня 1943 г. говорилось: «…попы дер. Дятловичи, Востынь, Лунинец, Лунин, Вулько Лунинецкого района в первые дни войны оказывали свои услуги немцам. Проведя разъяснительную работу с этим духовенством, мы доказали им, что, помогая немцам, они изменяют своему народу… После этого они начали работать против немцев — в пользу партизан… попам было поручено провести молебен в населенном пункте, где размещались немецкие гарнизоны, с тем, чтобы эти молебны были направлены на разоблачение немецкой лжи о партизанах… Это поручение попами было выполнено. В одно из воскресений попы молились за партизан, называя их борцами за свою родину, за сохранение своего народа»[927]. Протоиерей Александр Романушко из Полесья с 1942 г. по лето 1944 г. лично участвовал в боевых операциях, ходил в разведку. В 1943 г. он при отпевании полицая при большом скоплении народа и в присутствии вооруженной охраны прямо на кладбище сказал: «Братья и сестры, я понимаю большое горе матери и отца убитого, но не наших молитв и „Со святыми упокой“ своей жизнью заслужил во гробе предлежащий. Он — изменник Родины и убийца невинных детей и стариков. Вместо „Вечной памяти“ произнесем же: „Анафема“». Подойдя к полицаям, он просил их искупить свою вину, обратив оружие против фашистов. Эти слова произвели на людей очень сильное впечатление, и прямо с кладбища многие ушли в партизанский отряд. Из письма о. Александра, посланного осенью 1944 г. митрополиту Алексию (Симанскому), известно, что число священников в Полесской епархии уменьшилось на 55 % ввиду расстрела их нацистами за содействие партизанам. Настоятель Минской церкви Св. Александра Невского протоиерей Николай Тисельский прятал в конце июня — начале июля 1944 г. в подвале храма жителей города, не желавших насильственного перемещения в Германию[928]. Особенно интересны свидетельства о том, что летом 1943 г. протоиерей К. Раина передал по пачке листовок, выпущенных Московской Патриархией, митр. Пинскому Александру (Иноземцеву) и архиеп. Брестскому Иоанну (Лавриненко). Деятельность митр. Александра, одного из основателей и руководителей Украинской автокефальной Церкви, вызывала «особую тревогу и озабоченность» Патриархии. И осенью 1943 г. в партизанский отряд им. Лазо самолетом прибыла группа особого назначения с заданием передать митрополиту личное письмо патриарха Сергия и договориться о вылете в Москву для встречи с главой Русской Церкви. Посланцы дважды встречались с митрополитом. От полета в Москву и обращения по всесоюзному радио к верующим он, по словам участника встреч Н.И. Чалея, отказался, ссылаясь на «последствия, которые могут возникнуть в судьбах Церкви, ближайших сотрудников и его тяжело больной матери», но отношения с Патриархией были урегулированы. А по свидетельству командира партизанского соединения генерал-майора В.З. Коржа, у него с осени 1943 г. была установлена связь с митр. Александром, которому через подпольщиков Пинска вручались различные указания, советы, как вести работу среди оккупантов и т. д.[929] Таким образом, Белорусская Православная Церковь сделала все возможное, чтобы остаться и развиваться как часть единой Русской Церкви. 4 Православная Церковь в рейхскомиссариате «Украина» Наиболее сложная религиозная ситуация из всех занятых германскими войсками территорий существовала на Украине. Организация церковной иерархии там протекала в борьбе автономной Церкви и националистической. Первая основывала свое каноническое положение на решении Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг. о создании Украинской автономной Церкви в составе Русской. Автокефальная принципиально разорвала всякую связь с Московской Патриархией и приняла в сущем сане священников-«липковцев» — так называемых самосвятов, которых ни одна Православная Церковь не могла считать законно посвященными священнослужителями[930]. 18 августа 1941 г. большинство православных епископов, оказавшихся на оккупированной территории Украины, собрались на собор в Почаевской лавре и провозгласили создание автономной Украинской Церкви. Главой ее был избран архиеп. Алексий (Громадский), возведенный затем в сан митрополита. 1 сентября 1941 г. в окружном послании к верующим он обосновал решение не возобновлять свое подчинение заявившему юрисдикционные права на всю Украину митрополиту Варшавскому Дионисию (Валединскому). Митрополит Алексий ссылался на то, что западно-украинские земли вошли в состав СССР, а местные епархии — в Московский Патриархат, и митр. Дионисий письменно отказался в 1939 г. от своих прав на эти территории. 25 августа 1941 г. новый собор епископов в Почаевской лавре избрал митр. Алексия экзархом Украины[931]. Митр. Дионисий, не признав автономную Церковь, сформулировал свои возражения в послании от 30 ноября 1941 г. Так как германские власти не допускали распространения его влияния на восток, он начал поддерживать и благословил возрождение антимосковской автокефальной Украинской Церкви. Митр. Дионисий возвел в сан архиепископа еп. Луцкого Поликарпа (Сикорского) и 24 декабря 1941 г. назначил его администратором (управляющим церковью) на Украине. Автокефальная Церковь была официальна восстановлена на соборе епископов, состоявшемся 7–10 февраля 1942 г. в Пинске. Именно он постановил принимать в общении священников-«липковцев» без нового посвящения (остатки их организовались на своем съезде в Киеве 29 сентября 1941 г.). 17 мая 1942 г. архиеп. Поликарпу решением Синода в Киеве был присвоен титул митрополита Киевского, но он остался жить в Луцке. Автокефалисты развернули борьбу против автономной Церкви. Обе они посвящали новых епископов, число которых вскоре дошло до 15 у автокефалистов и 19 (считая 2 архиереев Ростовской епархии) у автономной Церкви[932]. Почти все имевшиеся на Украине православные епископы проживали в ее западной части, присоединенной к СССР в сентябре 1939 г. На остальной территории республики уцелел лишь один архиерей канонического рукоположения — проживавший на покос в Киеве престарелый схиархиепископ Антоний (Абашидзе). Однако германские ведомства не разрешили публикацию в украинской прессе статьи профессора Степы, предлагавшего схиархиеп. Антония в качестве главы Церкви. Они соглашались лишь на то, чтобы основой для создания новой иерархии на Украине стали архиереи бывших польских Волыни и Полесья. К концу 1941 г. владыка Антоний вошел в состав автономной Церкви и был избран заместителем председателя ее Архиерейского Собора. В своем письме к митр. Алексию он резко осудил вмешательство Варшавского митрополита во внутреннюю церковную жизнь Украины: «Митрополит Дионисий этим вмешательством всадил нож в спину нашей Церкви»[933]. Сам владыка Алексий также очень негативно оценивал создание при поддержке митр. Дионисия и практическую деятельность автокефальной Церкви. В одном из своих частных писем от 3 сентября 1942 г. митрополит писал: «…плохо на Волыни, здесь действует располитикованная украинская интеллигенция во главе с луцкими церковными „диячами“… Не знаю, что будет дальше, но совершается у нас в Церкви великий обман. Как большевики всякими лозунгами совратили и погубили тело нашего народа, так нынешние „диячи“ задались целью вырвать у нашего народа душу. Ругая всячески Москву и нас, якобы „москалей“, они вызывают такое человеконенавистничество, из коего — может родиться только неверие и безбожие. Политика у них всё, а вера и Церковь только орудие для достижения своих нецерковных целей»[934]. Сильное влияние на религиозную ситуацию и церковное противостояние оказывала политика германских оккупационных властен. В первое время они умышленно допускали стихийное возрождение церковной жизни. Однако германская политика по отношению к православию отнюдь не была изначально единообразной. Сперва за ее проведение отвечало командование группы армий «Юг» во главе с генералом Рунштедтом. В составе его штаба решением церковных вопросов занимался бывший директор Бреславского Восточно-Европейского института профессор Ганс Кох. Рунштедт предоставил последнему полную свободу. Таким образом, прежде чем ведение церковно-политическим вопросом перешло к Рейхсминистерству занятых восточных территорий (РМО) и реихскомиссариату «Украина» (РКУ), существовал короткий промежуточный период, заложивший основы будущего развития религиозной ситуации. В основном церковные мероприятия военной администрации заключались в официальном признании существования возникающих приходов. Нередко находились христиански ориентированные офицеры, которые лично помогали церковному строительству[935]. Одним из таких офицеров являлся будущий крупнейший германский специалист по истории Украинской Церкви в XX реке Фридрих Хейер — в годы войны офицер вермахта, хотя и имевший сан евангелического священника. Он рассказал автору несколько характерных эпизодов из своей биографии, в частности о тех случаях, когда ему приходилось отпевать и православных и лютеран. Подобный случай произошел в Полтаве, когда скончалась работавшая в госпитале местная немка-лютеранка. Администрация госпиталя обратилась с просьбой о совершении отпевания к воинскому священнику Вермахта. Но на запрос последнего епископ ответил, что это строжайше запрещено и может стать поводом для ликвидации военного духовенства в армии. Тогда Хейер упросил командира части, в которой он служил, разрешить совершить отпевание ему. В результате на похоронную процессию, которая шла через весь город, собралось огромное количество людей. Позднее Хейер написал докладную записку о необходимости изменить религиозную политику на «занятых восточных территориях», которую отправил в Берлин. В качестве ответа пришел приказ СД об аресте священника. Но затем командир все-таки освободил его и разрешил служить, правда, лишь в зоне военной администрации, предупредив, что если Хейер въедет на территорию Рейхскомиссариата «Украина», то сразу же будет арестован СД[936]. Даже в первый, относительно благоприятный для церковного развития на Украине период возможности распространения не были равными для всех юрисдикции. Военная администрация явно поддерживала автокефалистов. Свою роль здесь сыграл тот факт, что Ганс Кох, родившийся в немецкой колонии под Станиславом, был давно связан с украинскими националистами. В 1918–1920 гг. он работал в штабе петлюровской армии, а с зимы 1940/41 г. по поручению абвера поддерживал связь с эмигрантами из «Организации украинских националистов» (ОУН). В первые месяцы войны Кох активно занимался церковными и политическими делами во Львове, а после взятия Киева (19 сентября 1941 г.) переехал туда, заняв должность особого уполномоченного по вопросам культурной жизни. Но через 2–3 месяца его деятельность была прекращена. Как разъяснил в октябре 1941 г. рейхсминистр Розенберг генерал-губернатору Франку: «Это было вообще не дело Коха — проводить украинскую политику»[937]. В ноябре 1941 г. оккупированную часть Украины посетил руководитель группы религиозной политики РМО Карл Розенфельдер, который беседовал в Киеве с Кохом. Как видно из доклада Розенфельдера от 1 декабря 1941 г., взгляды и авторитет профессора Коха оказали на представителя министерства определенное воздействие. В то же время в докладе уже видны опасения по поводу националистических тенденций в автокефальной Церкви, а также ощущается присущее ведомству Розенберга враждебное отношение к христианству в целом и к православию в частности: «По моим наблюдениям и представлениям, необходимо считаться с тем, что вскоре неофициально будет избран церковный руководитель Украины, хотя и со стороны православного духовенства в Генерал-губернаторстве и в губернии Галиция… В Киеве профессор Кох сам распорядился, чтобы там пока не отменяли конфискацию главных храмов, прежде всего Софийского собора, который является национальным символом. Открытым маленьким церквам было поставлено условие — при совершении литургии молиться за фюрера. По мнению Коха, особенно большое значение для церковного развития в будущем имеет автокефальная Украинская Церковь, священники которой до сих пор готовы к совместной работе с Германией, но среди них все же имеются сторонники Бандеры… Поддержка или даже содействие религиозной и церковной жизни, по моему мнению, полностью излишни, если даже не вредны… Как и всякое христианство, восточное христианство также находится в принципиальном противоречии с национал-социалистическим мировоззрением. Это сочетается с тем, что вновь возникающая Церковь на Востоке, прежде всего на великорусской и украинской территории, будет покровительницей неосуществимых мечтаний о свободе. Мы должны видеть в православных христианах не союзников сегодня, а мировоззренческих врагов завтра. А если восточное христианство будет восстановлено в совсем новой форме, то его враждебность к национал-социализму окажется еще более сильной. Духовное состояние народов на Востоке сегодня таково, что именно в религиозном отношении существует избыток чреватых роковыми последствиями возможностей»[938]. Осенью 1941 г. на большей части Украины вместо военной была введена гражданская администрация. При этом Северная Буковина, Бессарабия и Одесская область были переданы Румынии. Галицию присоединили к Генерал-губернаторству. А на оставшейся правобережной части Украинской ССР (с восточной границей по Днепру) приказом Гитлера от 20 августа 1941 г. был образован рейхскомиссариат «Украина». 1 сентября его руководителем Гитлер назначил гауляйтера и обер-президента Восточной Пруссии Эриха Коха с резиденцией в Ровно. Вначале РКУ состоял из 4 генерал-бецирков (округов): Подолии и Волыни, Днепропетровска, Николаева и Житомира, а в 1942 г. был расширен до 6 — с включением генерал-бецирков Киев, Таврия и Крым (правда, сам Крым остался под управлением военной администрации), причем осенью 1942 г. даже планировалось увеличить РКУ до 14 генерал-бецирков, включив новые — Харьков, Чернигов, Воронеж, Ростов, Саратов, Сталинград, Сталино и «Немецкое Поволжье», но поражение под Сталинградом сорвало осуществление этих планов. Переход через границы административных зон был жестко ограничен, а для большинства жителей совсем невозможен и смертельно опасен[939]. Первую общую политическую инструкцию от Розенберга Кох получил, вступив в свою должность 19 ноября 1941 г. В ней говорилось: «Препятствовать любому влиянию русского православия и его священников, а также въезду всех представителей каких-либо церквей из других стран в рейхскомиссариат „Украина“… Рейхскомиссар должен противодействовать тому, чтобы конфессии и секты занимались политикой и выступали с какими-либо политическими декларациями перед общественностью. Например, ему не следует принимать украинского архиерея как представителя украинского народа, а исключительно в качестве назначенного рейхсминистром занятых восточных территорий украинского доверенного лица»[940]. Еще более явно антирусская направленность и стремление поддерживать всякую форму церковного раскола видны в проекте январского 1942 г. указа Розенберга Коху: «Русскую православную церковь в рейхскомиссариате „Украина“ ни в коем случае не поддерживать, так как она является носительницей великорусской и панславянской идей. Автокефальную же Украинскую церковь, напротив, следует поддержать в качестве противовеса Русской православной… Кажется наиболее правильным перенести центр тяжести церковной жизни в отдельные генерал-комиссариаты, что приведет к получению каждым генерал-комиссариатом своего собственного епископа. Если эти епископы по причине различного понимания догматов станут друг с другом враждовать или вступят в конфликт со своим патриархом, то со стороны немецкого гражданского управления не должны предприниматься попытки их примирения или достижения договоренности. Также не следует возражать, если отдельные епископы будут подчиняться различным патриархам»[941]. Наконец, в директивном письме рейхсминистра от 13 мая 1942 г. прямо указывалось, что украинцы должны иметь свою, отдельную от русских, православную Церковь. Следуя указанием Розенберга, учреждения рейхскомиссариата первое время после упразднения военной администрации также рассматривали автокефальную церковь в качестве союзницы в осуществлении их намерений духовно отделить Украину от Москвы. Германские историки Ф. Хейер и X. Вейзе даже полагают, что германская помощь сыграла решающую роль в распространении влияния автокефалистов: «Если бы этому направлению, которое сперва было представлено лишь группой западно-украинских личностей, не оказалась с самого начала представлена полная поддержка, то автокефальная церковь никогда, прежде всего в восточных областях, не приобрела существенного значения»[942]. В этом утверждении есть большая доля истины. Так, К. Розенфельдер в заметке для Розенберга 20 апреля 1943 г. ясно писал об активной германской поддержке автокефалистов: «Ослабление Православной Церкви московского направления являлось исходным пунктом и руководящей идеей министерства. В связи с этим со стороны министерства было оказано покровительство всем автокефальным направлениям и устремлениям внутри Православной Церкви. В рамках данной политики в первые же недели в освобожденных областях Украины вновь возникла автокефальная Украинская Церковь… Впоследствии Церковь экзарха Алексия оказалась сильнее и имела больший успех, хотя церковная группа Дионисия — Поликарпа с полным правом могла ссылаться на симпатии министерства и вермахта, что она и делала. Автокефалистам не могло не быть известным, что первые распоряжения министерства германским учреждениям предусматривали покровительство автокефальной группе. Еще в указаниях вермахта от 4 июня 1942 г. шла речь об этих формах покровительства»[943]. Кроме того, украинские националисты двух враждующих между собой течений — мельниковцы и бандеровцы, получив полную свободу действий и поддержку оккупантов, быстро заняли основные командные посты в созданной нацистами гражданской администрации. Естественно, они помогали автокефалистам. Так, племянник Петлюры Степан Скрыпник (14 мая 1942 г. принявший сан епископа с именем Мстислав) 26 июля 1941 г. был назначен представителем Министерства восточных территорий при группе армий «Юг» и стал доверенным лицом по вопросу организации гражданского управления на Украине. Однако германская политика сводилась к стремлению отделить республику от России, но не к созданию независимой Украины. В связи с этим у оккупационных властей постепенно все больше стали расти конфликты с бандеровцами. В сводке полиции безопасности и СД от 9 сентября 1941 г. с явным беспокойством отмечалось, что в Галиции «наиболее крайняя группа» С. Бандеры проводит пропаганду независимой Украины, используя в своих целях религиозные праздники. То же совершалось в районе Пинска. А в Луцке происходило открытое приведение к присяге бандеровцев во время богослужения[944]. Первый конфликт произошел после того, как в день захвата Львова 30 июня 1941 г. группа бандеровцев, частично служивших в специальном батальоне вермахта «Нахтигаль», самовольно распространила по радио прокламацию о провозглашении независимого украинского государства. 9 июля главные участники объявления независимости были взяты под «почетный арест». Одновременно были арестованы сам С. Бандера и его ближайшие сотрудники. После допроса в столице Третьего рейха и отказа взять назад провозглашение независимости все эти деятели, «находясь номинально под домашним арестом, получили разрешение продолжать политическую деятельность в Берлине»[945]. Через несколько месяцев репрессии усилились. В секретном приказе оперативной команды С/5 полиции безопасности и СД от 25 ноября 1941 г., разосланном в Киев, Днепропетровск, Николаев, Ровно, Житомир и Винницу, говорилось: «Установлено, что бандеровская организация подготавливает в рейхскомиссариате восстание с конечной целью создания независимой Украины. Все активисты бандеровского движения должны быть немедленно арестованы и после тщательного допроса без шума ликвидированы под видом грабителей»[946]. В сообщении СД от 8 декабря 1941 г. указывалось, что часть украинских сепаратистов арестована, политика их принимает все более антинемецкий характер, руководящие круги ОУН не верят в победу Германии и создают собственные партизанские отряды. В дальнейшем репрессии против бандеровцев продолжались. Согласно другому сообщению СД, от 20 сентября 1942 г., в Германии была проведена большая акция против функционеров движения — всего было арестовано 210 человек[947]. Особенно активно националистическое украинское партизанское движение начало расти в 1943 г., что вызвало сильную тревогу оккупантов. Таким образом, в отличие от Белоруссии, где германские власти всячески поддерживали достаточно слабый национализм, на Украине они были обеспокоены активной деятельностью выходцев из Галиции. Стремясь ослабить русское влияние, нацисты использовали украинский национализм, опираясь в основном на мельниковцев, но в то же время опасались его, не имея возможности полностью контролировать. Поэтому они допустили создание двух параллельных иерархий, несмотря на то, что автономная Церковь входила в состав Московской Патриархии. Со временем германские власти решили не вмешиваться в это церковное противостояние, которое становилось им выгодным. Дальнейшее развитие церковной политики на Украине определялось взаимодействием и борьбой трех центров власти: рейхскомиссара, который хотя формально и подчинялся РМО, но с помощью рейсляйтера Бормана мог действовать независимо; Министерства занятых территорий, чьи взгляды частично разделял абвер (военная разведка), и СД, которое проводило в восточной политике свою собственную линию (за нее отвечал обергруппенфюрер СС Олендорф). При этом церковная политика ведомства Коха и СД во многом совпадала. Оба учреждения не хотели (в отличие от РМО) идти на какие-либо, даже временные, уступки религиозным организациям. И по мере все большего ухудшения отношений с украинскими националистами в глазах этих ведомств автокефальная Церковь теряла свое привилегированное положение. 1 ноября 1941 г. шеф оперативной группы С в Киеве издал приказ о предотвращении открытия всех духовных учебных заведений. Это же подтвердил в своем указе РКУ от 2 февраля 1942 г. командующий полиции безопасности и СД, отметив также: «Всеми средствами препятствовать образованию всеукраинской автокефальной церкви или охватывающему значительную область объединению Православной Церкви под руководством митрополита в качестве влиятельного политического фактора»[948]. Через месяц после своего назначения (митрополитом Дионисием) администратором Украинской Церкви архиеп. Поликарп был фактически признан в этом качестве руководством РКУ. 24 января 1942 г. администратор нанес визит представителю рейхскомиссара фон Ведельштедту и передал ему приветствие, адресованное Коху. Об этой встрече подробно сообщалось в «Известиях Германской Евангелической Церкви» № 30 от 1 марта 1942 г.: «Понимая историческое значение событий, которые сегодня разыгрываются как в Восточной Европе, так и во всем мире, — сказал архиепископ, — и осознавая, что лучшее будущее моего народа тесно связано с победой великого немецкого народа, я выражаю свою готовность к честной совместной работе в этом большом деле. Ландесхауптманн фон Ведельштедт подчеркнул, что германские органы управления принципиально гарантируют церковную свободу. Он с удовлетворением узнал из слов архиепископа, что с церковной стороны существует готовность работать вместе с германской администрацией по достижению умиротворения и благосостояния страны. Особая задача Церкви состоит в воспитании у молодежи дисциплины и порядка в духе нового времени»[949]. Но весной 1942 г. ведомства рейхскомиссариата «Украина» уже перешли к проведению равноудаленной политики, не отдавая явного предпочтения автокефальному или автономному церковному направлению. 4 мая в Ровно состоялась конференция с участием представителей властей и уполномоченных преосвященных Алексея и Поликарпа, на которой руководитель политического отдела РКУ Пальце официально заявил: «На территории Украины существуют теперь две Церкви… У государственной власти нет предпочтения ни одной, ни другой… Вопрос принадлежности к автокефальной или к автономной Церкви зависит исключительно от верующих. Возможно, что позднее появится необходимость вмешательства по этому вопросу, и для государственной власти сейчас же надо постараться разрешить этот вопрос мирно… Духовенство не имеет права накладывать подати и взносы на население, ибо это является прерогативой исключительно г. рейхскомиссара… Священники не имеют права преподавать Закон Божий в школах, они могут это делать только в храмах»[950]. Еще раньше гебитскомиссарам было дано указание Коха — не допускать, чтобы в украинской прессе «одно или другое направление было представлено в качестве поддерживаемого германской администрацией»[951]. По решению рейхскомиссара, который сохранил в силе многие действовавшие в СССР законы, были сделаны невозможными как контакты Церкви с молодежью — вследствие отмены религиозных занятий в школах, так и празднование многочисленных церковных праздников, которые стали было вновь отмечаться населением. В Василькове, например, начальник областного сельскохозяйственного управления во время уборки урожая запретил совершать богослужения даже в выходные дни. Когда же крестьяне не послушались, он выгонял людей из храма плетью. В РМО относились к подобной политике критически, выступая за пропагандистски выгодную более мягкую линию. Так, в докладной записке «Положение на Украине» от 20 октября 1942 г., написанной чиновником этого министерства, говорилось: «Не учитывая значения и морального влияния Православной Церкви на Украине, германские органы власти запретили преподавание религии в школе в качестве обязательной учебной дисциплины. Только в исключительных случаях разрешается в свободное время, после окончания обязательных уроков, преподавать молодежи религиозное учение и при этом не священникам, а светским работникам. Связанное с большевиком Губельманом-Ярославским преследование религии в определенной степени продолжается на занятых украинских землях с германской стороны. Связанное с этим сходство, к сожалению, было усилено и другими фактами. Так, например, в Дубно церковь бывшей греко-католической семинарии (а еще раньше русского монастыря) была превращена в склад зерна; в ней работают евреи, хотя на церкви все еще сохранился знак креста. „Большевистские порядки“, — ропщет население…»[952]. В архивных документах встречаются и упоминания случаев уничтожения украинских православных храмов по приказу германской администрации, например в Гадяче. В связи с этим можно вспомнить взрыв знаменитого древнего Успенского собора в Киево-Печерской лавре. Кем был уничтожен этот храм, до сих пор точно не известно. С одной стороны, в публикации современной российской газеты «Совершенно секретно» на основе личного свидетельства утверждается, что собор был взорван 3 ноября 1941 г. специально оставленной в Киеве при отступлении советских войск диверсионной командой[953]. Но, с другой стороны, германские архивные документы свидетельствуют об обратном. В частности, находившийся в момент взрыва в Киеве К. Розенфельдер писал 13 июня 1944 г. начальнику руководящей группы по вопросам культуры Мильве-Шрёдену: «Относительно взрыва церкви среди немцев господствует общее мнение, что он был произведен по приказу РКУ. Следующие обстоятельства дают повод для этого предположения: 1) Перед взрывом собор часто предоставлялся для осмотра. 2) Многочисленные жители соседних зданий были полностью эвакуированы перед тем, как последовал взрыв. 3) Расположенная на монастырской территории полицейская часть во время взрыва находилась на тренировке вне этой территории… Среди местных жителей также господствует мнение, что монастырь взорван немцами»[954]. О том, что взрыв произвели нацисты, пишет и такой авторитетный ученый, как Ф. Хейер: «Вероятнее всего, за акцией стояли руководитель Партийной канцелярии Мартин Борман и рейхскомиссар Эрих Кох, которые преследовали цель лишить Украину ее идейного центра, чтобы можно было создать новый, без помехи со стороны исторических воспоминаний… Эту точку зрения отстаивал руководивший галицийской политикой полковник Бизану. В киевском подразделении абвера господствовало мнение, что взрыв произвели части СС под командованием главного начальника полиции и СС юга России обергруппенфюрера СС Прютцмана, который занял лавру в качестве своей резиденции и никому не разрешал доступ в нее»[955]. Рассматривая политику Э. Коха, вполне можно представить, что он приказал взорвать собор. Рейхскомиссар с самого начала был склонен к крайне грубым, силовым методам. Характерный эпизод (произошедший в 1942 г.) приводит в своем «Меморандуме о проблеме управления на занятых восточных территориях» от 10 февраля 1944 г. генеральный комиссар Таврии и Крыма А. Е. Фрауэнфельд: «Через несколько недель рейхскомиссар Кох предпринял вместе с вновь назначенными генеральными комиссарами информационную поездку в особом поезде в Ровно и Киев и по этому поводу он преподал в качестве последней мудрости отстаиваемой им политики в рейхскомиссариате „Украина“ фразу: „Если я найду украинца, который будет достоин сидеть со мной за одним столом, я должен буду приказать его расстрелять“»[956]. Осенью 1942 г. Кох предпринял несколько открыто антиукраинских акций, которые коснулись и Церкви, например закрытие всех учебных заведений, кроме начальных школ, и высылку их учащихся вместе с преподавателями на принудительные работы в Германию. При этом рейхскомиссар чувствовал личную поддержку Гитлера. Так, прибыв из ставки фюрера, Кох говорил на совещании в Ровно 26–28 августа 1942 г.: «Свободной Украины не существует. Цель нашей работы должна заключаться в том, чтобы украинцы работали для Германии, а не в том, чтобы мы здесь осчастливили народ… Уровень образования украинцев должны оставаться низким. В соответствии с этим предусмотрена школьная политика. Трехклассные школы уже способствуют слишком высокому образованию. Далее необходимо сделать все, чтобы преградить силу рождаемости на этой территории. Для этого фюрер наметил особые акции… В культурной области мы дали украинцам обе церкви. О дальнейшей культурной работе не может быть и речи»[957]. 1 октября 1942 г. Кох издал своего рода сенсационный указ, который отчасти можно считать и развитием идеи Гитлера, заявившего 29 сентября 1941 г. в беседе с Борманом и Розенбергом, что на Украине Германия не может быть заинтересована в единственной сильной Церкви, подавляющей все остальные[958]. В указе рейхскомиссар требовал от генеральных комиссаров провести разделение автономной Церкви и автокефальной на несколько независимых, по две соответственно в каждом из генерал-бецирков: «В будущем не будет ни администратора Поликарпа, ни экзарха Украины Алексия, оба станут лишь старшими епископами их церковных направлений в генерал-бецирке Луцк… Сперва генеральный комиссар своим решением назначает епископов и оценивает их пригодность через год. При этом предварительно дается мое разрешение… Хиротонии священников во епископов в генерал-бецирке будут проводиться архиереями тех же церковных направлений генерал-бецирка по мере надобности после предварительного разрешения генерального комиссара… Назначение священников компетентный для этого епископ предпринимает после предварительного разрешения генерального комиссара. Смещение священников проводится генеральным комиссаром по предложению гебитскомиссаров». Помимо введения системы тотального контроля и управления религиозной жизнью Кох указывал также на необходимость «всеми подходящими способами препятствовать любому объединению автономной Церкви с автокефалистами»[959]. Даже чиновники РМО, узнав о приказе Коха, были неприятно поражены и отреагировали резко негативно. Осенью 1942 г. они придерживались уже совсем другой точки зрения, считая, что необходимо создать единую сильную Украинскую Церковь в качестве противовеса Московской Патриархии. Судя по сообщениям полиции и СД конца 1941–1942 гг., это ведомство также постепенно стало одобрительно относиться к слиянию автономной Церкви с автокефалистами, так как тогда, по мнению СД, последняя стала бы канонической и потеряла бы остронациональный характер[960]. А в упоминавшейся докладной записке РМО «Положение на Украине» от 20 октября 1942 г. подчеркивалось: «Принимая во внимание ход войны, германские оккупационные власти имеют достаточно оснований требовать абсолютной самостоятельности украинской церковной иерархии от Московского Патриархата и осуществления объединения всего православного церковного управления на Украине под одним руководством»[961]. Эти прямо противоположные позиции германских ведомств самым непосредственным образом отразились на состоявшейся осенью 1942 г. попытке объединения автономной Церкви с автокефалистами. 4–8 октября, несмотря на категорический запрет рейхскомиссара, в Луцке прошло заседание Синода автокефальных архиереев. В соответствии с его решением еп. Мстислав и архиеп. Никанор поехали к экзарху Алексию и предложили ему подписать документ о признании автокефалии Украинской Православной Церкви и проведении объединенных мероприятий. Переговоры с экзархом состоялись 8 октября в Почаевской лавре. В результате митр. Алексий и автокефальные архиереи подписали следующий акт: «1. Признаем, что фактически Украинская Автокефальная Православная Церковь уже существует. 2. Украинская Автокефальная Православная Церковь имеет единение со всеми Православными Церквами через Его Блаженство Блаженнейшего Митрополита Дионисия, который до Всеукраинского Поместного Собора является Местоблюстителем Киевского Митрополичьего Престола. 3. Высшим органом управления Украинской Автокефальной Православной Церкви до Всеукраинского Поместного Собора является Священный Собор епископов Украины, который управляет церковной жизнью Украины через Священный Синод. 4. Священный Синод состоит из пяти старших епископов Украины… 7. Все различия канонического характера, которые вызвали разъединение, нами рассмотрены и больше не существуют»[962]. Принятый в Почаеве акт являлся несомненной победой автокефалистов и потому, что он утвердил самочинную автокефалию, и потому, что в образованном Синоде автономистам досталось лишь два места из пяти. Первенство в этом Синоде по старшинству хиротонии принадлежало автокефалисту митрополиту Пинскому и Полесскому Александру, а секретарем становился Мстислав Скрыпник. Это изменение позиции митр. Алексия являлось большой неожиданностью как для церковных деятелей, так и для германских органов власти, ведь экзарх ранее неоднократно публично заявлял, что объединение с «автокефалистами» по каноническим причинам совершенно исключено. Возможно, здесь вновь дало себя знать ревностное украинофильство митрополита, характерное для него в 1930-е гг. Один из близких к еп. Мстиславу церковных деятелей иначе объяснял мотивы неожиданного поступка экзарха: «Может быть, главное, что дело Москвы проиграно и Россия будет уничтожена. А на победу большевиков была вся его ставка. Все клятвы, которые он дал в Москве, стали беспредметными»[963]. Главный инициатор проведения акции объединения еп. Мстислав так объяснял в предназначенной для германских ведомств записке мотивы своих действий: «Главным аргументом, который постоянно выдвигали и, сильно вредя автокефальной Церкви, публично пропагандировали Алексий и его епископы, особенно Пантелеймон, был упрек, что автокефальная Церковь является „неканонической“. Заявлением, что больше не существует канонических различий между обеими Церквами, Алексий себя сильно скомпрометировал и больше не может забрать его назад, даже если, как ожидается, Пантелеймон и некоторые связанные с ним епископы откажутся признать объединение и отрекутся от Алексия». Из этой записки, согласно сообщению СД от 18 декабря 1942 г., немцы сделали заключение, что со стороны Мстислава это была интрига, нацеленная на то, чтобы «избавиться от врага Алексия и одновременно „выбить из рук“ автономной Церкви главное средство борьбы — упрек в незаконности автокефального направления»[964]. Вокруг акта от 8 октября 1942 г. в последующие месяцы вращались все церковные споры на Украине. Уже вскоре «акт объединения» вызвал значительное сопротивление, прежде всего со стороны автономной Церкви. Это привело к кризису руководства в ней. Почти все из 16 архиереев, которым экзарх разослал подписанный документ на отзыв, отреагировали отрицательно. Ознакомившись с этими мнениями, три авторитетных архиерея — архиепископ Черниговский Симон, управляющий Киевской епархией еп. Пантелеймон и епископ Полтавский Вениамин выпустили меморандум, в котором «акт объединения» признавался не имеющим никакой канонической силы. Митр. Алексию предлагалось снять с акта свою подпись, сложить звание экзарха, а управление Церковью сосредоточить в Священном Синоде[965]. Важное значение имела точка зрения пользовавшегося большим авторитетом у верующих схиархиеп. Антония (Абашидзе). Перед своей смертью (1 ноября 1942 г.) владыка направил митр. Алексию письмо, в котором он осудил подписание акта и горячо упрекал экзарха[966]. Одновременно в ход дела решительно вмешалось руководство рейхскомиссариата. От Мстислава, который несмотря на высказанный 22 сентября генеральным комиссаром запрет на пребывание западнее Днепра побывал в Луцке и самовольно сыграл в описываемых событиях решающую роль, потребовали выехать в выбранный им самим населенный пункт восточное Днепра. Мстислав оказался вынужден 22 октября оставить Киев и отправиться к месту ссылки в г. Прилуки Черниговского генерал-бецирка. Ему была запрещена всякая политическая и церковная деятельность и сообщено, что ссылка задумана в качестве средства проверки его пригодности. Беседовавший с епископом полковник Даргель назвал Мстислава иезуитом, но заявил, «что все равно Алексий и московские епископы не останутся на Украине» (то есть в будущем окажутся насильственно удалены с ее территории)[967]. К. Розенфельдер в своей докладной записке от 20 апреля 1943 г. охарактеризовал этот конфликт следующим образом: «Так как генеральная политическая линия в рейхскомиссариате диаметрально противоположна существующей структуре и цели деятельности автокефальной Украинской Церкви, это должно было привести к конфликту между государством и церковью. Следствием данного конфликта стал роспуск всех украинских церковных советов, изгнание из Киева в Прилуки (вне области гражданского управления) бывшего украинского политика Скрыпника — в настоящее время епископа Мстислава. В РКУ даже обдумывали возможность полной ликвидации автокефальной Церкви, так как она все в большей степени подвергается политизации»[968]. В целом же в РКУ были заинтересованы в том, чтобы сохранить раскол в Церкви и настраивать верующих друг против друга. Во время приема в рейхскомиссариате 23 октября экзарху было заявлено, что правящей власти представляется невозможным участие в любой форме митрополита Дионисия в жизни Православной Церкви Украины или фигурирование его в качестве представителя этой Церкви. Митр. Алексию также сообщили, что германская власть не может позволить, чтобы в состав украинского епископата входили личности, которые в прошлом играли политическую роль. Это заявление было направлено против еп. Мстислава. Наконец, экзарху указали, что учреждения рейхскомиссариата «Украина» рассматривают акт от 8 октября только в качестве акта объединительной комиссии; он представляет собой лишь проект возможного объединения автокефалистов с автономной Церковью[969]. 11–12 ноября в Кременце состоялась встреча митр. Алексия и администратора Поликарпа, на которой экзарх сообщил о первых отрицательных отзывах своих епископов и о приеме в РКУ. В результате переговоров архиеп. Поликарп отказался от многих пунктов акта от 8 октября, пойдя на серьезные уступки: состав Синода теперь должен был состоять из епископов от автономной Церкви и автокефалистов поровну, а секретарем вместо Мстислава намечался автономный епископ Вениамин; возглавление Церкви на Украине или представительство ее митрополитом Дионисием признавалось неактуальным; акт от 8 октября считался теперь декларативным документом, а не декретом уже совершившегося фактического объединения. Наконец, сам созыв Синода предполагался только после получения положительного ответа всех епископов экзархата и согласия государственной власти[970]. Вскоре митр. Алексий получил упоминавшийся выше меморандум трех архиереев с требованием полного отказа от акта 8 октября, а 27 ноября состоялся еще один прием экзарха в Киевском генерал-комиссариате. Владыка сообщил об общем желании своих архиереев обсудить проблему на Соборе епископов экзархата, но получил жесткий ответ, что такой собор не будет допущен до окончания войны. Учтя мнение духовенства и паствы, митр. Алексий издал указ от 15 декабря 1942 г. о том, что «каноническое решение… дела объединения прекращается до окончания войны, а акт от 8.10 с. г. отменяется до рассмотрения его на первом после войны Соборе епископов экзархата»[971]. И тут в дело вмешалось Министерство занятых восточных территорий, увидевшее реальную возможность выполнения своих планов создания единой Украинской Церкви. По всей вероятности, и Мстислав, имевший тесные связи с министерством, действовал в октябре не самовольно, а с его санкции. Чиновники РМО, использовав претензии автокефального митрополита Харьковского Феофила на то, чтобы он, как старейший архиерей, созвал Всеукраинский Собор, выступили с инициативой проведения 22–24 декабря 1942 г. «заседания синода объединенной Украинской православной церкви». Это заседание должно было состояться в Харькове, который находился на территории, контролируемой военной администрацией, вне пределов досягаемости Коха. Но последний все-таки сумел сорвать проведение архиерейской конференции в Харькове, на которую, вероятно, в любом случае не приехало бы большинство епископов автономной Церкви. В своей «Докладной записке к православному церковному вопросу в рейхскомиссариате „Украина“» от 31 января 1943 г. К. Розенфельдер с негодованием писал: «Рейхскомиссар Украины до сих пор пресекал все высказанные православной стороной желания о проведении церковного собрания (Собора). Так в конце концов пришлось отменить… съезд всех украинских архиереев в Харькове (22–24.12.42 г.), поскольку рейхскомиссар не разрешил епископам управляемой им территории поездку в Харьков, хотя это совещание было одобрено военной администрацией и командиром полиции безопасности и СД в Харькове. Такая политика медленно, но верно ведет к полной потере доверия значительной части населения (и не только верующих) к германскому руководству… Если немецкая сторона будет препятствовать каждой попытке регулирования церковной жизни, случаи такого рода закономерно обратят взгляды верующих на Москву»[972]. Полное согласие с позицией РМО фактически выражал шеф генерального штаба старшего генерала войск безопасности и командующего на территории группы армий «Б», писавший 9 января 1943 г.: «Прежняя разработка церковного вопроса неудовлетворительна… Совместная работа с Германией должна была быть документально оформлена изъявлением лояльности по отношению к немецкому вермахту на назначенном 22–24 декабря 1942 г. в Харькове Синоде. Синод не состоялся, так как РКУ запретил выезд епископов. Вследствие этого дружественные Германии церковные круги были обижены»[973]. Представитель РМО при группе армий «Б» Риссингер также сообщал 19 января 1943 г. в министерство о большом недовольстве в местных церковных кругах запрещением проезда епископов в Харьков и подчеркивал, что за сопротивлением объединению священнослужителей автономного направления «вероятно, скрываются великорусские националисты»[974]. Чиновники РМО не оставили своих планов и после харьковской неудачи предлагали все-таки провести заседание Синода, но теперь уже в Почаевской лавре. Об этом Розенфельдер писал в докладной записке от 31 января 1943 г.: «Укрепленная германским сопротивлением православная церковь может быть полезной только Москве или экстремистскому украинскому национализму. Поэтому, исходя из германских целей в восточном пространстве, я считаю целесообразным при вновь возникшем поводе дать знать представителям православных церковных групп, что не существует возражений против проведения Собора всех украинских архиереев, в случае если он останется в рамках программы заседаний намеченного в Харькове совещания… Но я считаю нежелательным проводить такой Собор вне подчиненных гражданскому управлению областей». Кроме того, в записке предлагалось разрешить создание духовных семинарий: «Поэтому следует стремиться к тому, чтобы учредить заведения по подготовке священников с постоянным учебным процессом. Эти заведения будут ограничены необходимым количеством (не больше одного на генерал-бецирк). Списки намеченных к приему воспитанников, как и состав преподавательского корпуса и учебные планы представляются соответствующему генеральному комиссару. Вследствие этого станет возможным далеко идущий контроль православного клира и определенное управление им»[975]. Однако все подобные планы наталкивались на непреодолимое препятствие в лице Коха, который не шел ни на какие компромиссы. Оставался лишь один вариант — добиваться его устранения. И такая попытка была предпринята. 20 апреля 1943 г. Розенфельдер отправил обширный доклад «Церковная политика в рейхскомиссариате „Украина“» непосредственно А. Розенбергу. В нем резко критиковался указ Коха от 1 октября 1942 г. и делался вывод: «Группа религиозной политики не может рассматривать подобного рода решение церковного вопроса в РКУ в качестве решения в духе германских целей на Востоке… Поэтому группа религиозной политики просит утвердить прилагаемый проект увольнения господина рейхскомиссара»[976]. Ненавидевший Коха Розенберг имел и другие причины добиваться его устранения, что рейхсминистр вскоре и предпринял. 19 мая 1943 г. состоялось разбирательство конфликта между Розенбергом и Кохом в ставке фюрера. В итоге, как уже упоминалось выше, Гитлер призвал к примирению, в то же время практически во всем поддержав жесткую линию рейхскомиссара[977]. И РМО на время было вынуждено отказаться от своих планов в отношении Украинской Церкви. Но и главные пункты своего абсурдного указа от 1 октября 1942 г. Коху не удалось реализовать на практике. После неудачной попытки объединения борьба автономной Церкви с автокефалистами разгорелась с еще большей силой. В одном из своих последних частных писем от 25 апреля 1943 г. митрополит Алексий писал: «…мои планы, связанные с актом (единения), не осуществились. Впрочем, это и к лучшему, ибо дальнейшие шаги луцкой иерархии показали, что нам с ними не по дороге, не только в церковной жизни. По-моему, теперь уже нет никаких надежд на соединение, ибо они пошли своею дорогою, по коей мы идти не можем, т. к. не может Православная Церковь быть заодно с живоцерковцами, для коих каноны не являются оградой Св. Церкви Соборной». Примерно в то же время, незадолго до смерти, экзарх писал в ответе митрополиту Дионисию, что автокефальная Украинская Церковь не может иметь свое начало из не всеми признанной автокефальной церкви бывшей Польши[978]. Руководство РКУ не допустило на свою территорию не только Польскую Православную, но и Зарубежную Русскую Церковь. Подавлялись оккупационными властями и миссионерская деятельность униатов из Галиции, а также попытки восстановления обновленчества. Они не хотели допустить распространения влияния Ватикана, обновленцев же считали советскими агентами. Так, в сводке СД от 18 октября 1941 г. указывалось, что в г. Бердичеве были запрещены богослужения «живоцерковников»[979]. Московская Патриархия резко негативно отнеслась к деятельности автокефальной Церкви. Митрополит Киевский Николай (Ярушевич) в своих посланиях украинской пастве 1942–1943 гг. обличал похитителя церковной власти еп. Поликарпа (Сикорского), предостерегал от общения с ним, призывал хранить верность Матери-Церкви и Родине. 28 марта 1942 г. с посланием к «архипастырям, пастырям и пасомым в областях Украины, пока еще занятых гитлеровскими войсками» обратился митр. Сергий (Страгородский). В нем говорилось о запрещении еп. Поликарпа в священнослужении. Собор архиереев, съехавшихся 28 марта в Ульяновск, своим «Определением» признал заключение Местоблюстителя канонически правильным и утвердил его, объявив: «Если… епископ Поликарп, „впадая в суд диаволь“, пренебрежет запрещением, признать епископа Поликарпа лишившим себя сана и монашества и всякого духовного звания с самого момента его запрещения»[980]. Отношение же Патриархии к автономной Церкви было сочувственным. Так, в официальном некрологе архиепископу Вениамину (Новицкому), в прошлом принадлежащего к ней, признавалось, что, оказавшись в чрезвычайно стесненных обстоятельствах, Украинская автономная Церковь была единственной легальной организацией, вокруг которой могли сплотиться народные силы и в которой они находили поддержку во время величайших испытаний[981]. Религиозное возрождение на Украине особенно ярко проявилось в Киевской епархии. Киев — древний духовный центр всей России — привлекал как миссионеров западной части республики, так и уцелевших священников восточной. Митрополит Алексий назначил 18 декабря 1941 г. в столицу Украины епископа Пантелеймона, которому сразу же пришлось столкнуться с давлением националистов. В сводке СД от 10 апреля 1942 г. говорилось, что бургомистр Киева, связанный с мельниковцами, при городском управлении под вывеской отдела по делам вероисповедания создал украинский церковный совет, заменивший только что распущенный национальный совет. Представители его посещали еп. Пантелеймона и различными угрозами пытались склонить на свою сторону. 13 марта 1942 г. в Киев приехали два автокефальных епископа, Никанор и Игорь. В городе им удалось открыть только три прихода, в то время как у владыки Пантелеймона к концу 1942 их было 28. В 1943 г. число приходов в епархии достигло почти 50 % дореволюционного уровня, а количество священнослужителей — 70 %. Из них 500 храмов и 600 священников принадлежали к автономистам, а 298 и 434 соответственно — к автокефалистам. Все 12 открывшихся монастырей вошли в юрисдикцию автономной Церкви. В самом Киеве было возрождено 6 обителей с 760 насельниками: 3 женских монастыря — Покровский, Фроловский и Введенский и 3 мужских — Ионовский, Михайловский и Киево-Печерская лавра. Осенью 1943 г. число киевских храмов достигло 40, так 19 сентября еп. Пантелеймон смог освятить наконец-то переданный верующим Владимирский собор. Для пополнения духовенства в Киеве были образованы проверочные комиссии из лиц с богословским образованием. Главное же пополнение шло через обучение кандидатов на краткосрочных курсах (от 1 до 6 месяцев). Правда, затем оккупанты запретили их, как и организацию высшего богословского образования. Только осенью 1943 г., когда советские войска уже приближались к городу, епископу Пантелеймону разрешили создать Духовную семинарию в Киеве. Но времени для реализации этого плана уже не оставалось[982]. В Полтаве первое богослужение состоялось уже в день прихода немцев, за первые 16 месяцев там крестили 2500 детей. В городе открылось 6 автономных и 4 автокефальных храма, всего же в епархии 359. Согласно сводкам СД 80 % верующих в области принадлежало к автономной Церкви и только 20 % — к автокефальной, но поставленный нацистами городской голова Полтавы был националистом и поддерживал последнюю. В августе 1942 г. Собор архиереев автономной Церкви избрал епископом Полтавским и Лубенским Вениамина (Новицкого). Владыка был послан в Полтаву с указанием управлять и приходами Харьковской епархии, но вскоре после прибытия в город был арестован СД по доносу националистов, как «агент Москвы». Епископа увезли в Киев и освободили только после поручительства секретаря епископа Пантелеймона. Еп. Вениамин смог вернуться в Полтаву только через 2 месяца, под его руководством было возрождено 3 монастыря — 2 женских и мужской. Ни одна другая епархия не смогла устроить такой основательной подготовки своих кандидатов в священники, как Полтавская. Это объясняется тем, что город долгое время имел военную администрацию. С ее разрешения в конце 1941 г. в Полтаве были открыты и автокефальные и автономные пастырские курсы. На последних в среднем занималось 30 человек, в июле 1943 г. был начат четвертый — последний прием учащихся. Из всей Украины лишь в Полтавской области были введены религиозные занятия в 4-классной начальной школе, но и там преподавание Закона Божия священниками было запрещено[983]. В Чернигове святой схиархимандрит Лаврентий уже осенью 1941 г. собрал своих монашествующих чад и устроил 2 женских монастыря — Троицкий с 70 сестрами и Домницкий с 35 насельницами. В 1942 г. в город приехал назначенный архиепископом Черниговским и Нежинским автономный владыка Симон (Ивановский). Святой старец встретил его доброжелательно, сказав: «Эге, это наш!»[984] Всего в Черниговской епархии было открыто 410 храмов. В Днепропетровске было открыто 10 храмов, на крещение 1943 г. их посетило 60 тыс. молящихся. Около четверти из 418 приходов епархии являлись автокефальными, и генеральный комиссар даже приказывал арестовывать священников, не желавших подчиняться присланному архиеп. Поликарпом епископу Геннадию (Шиприкевичу). Ему была передана конфискованная у автономистов епископская резиденция. В Харьковской епархии открылось 155 храмов. На ее территории проживал возглавлявший в 1920-е гг. один из расколов на Украине — «Лубенский» — епископ Феофил (Булдовский). В ноябре 1941 г. он провозгласил себя митрополитом, а в июле 1942 г. после переговоров с епископом Мстиславом (Скрыпником) присоединился к автокефальной Украинской Церкви. Еп. Феофил, несмотря на преклонный возраст (80 лет), развернул активную деятельность, рукоположив к июню 1943 г. 102 священника, 15 диаконов и допустив к служению после короткого обучения 89 псаломщиков. Но подготовка нового духовенства велась частным образом. Согласно информационному докладу комендатуры Харькова от 20 августа 1942 г. «заявление архиепископа автокефальной Церкви об учреждении Духовной семинарии для подготовки молодых священников была отклонена по предложению СД. Нельзя отрицать, что Церковь рассматривает это как препятствование ее деятельности»[985]. Еп. Феофил окормлял и часть верующих в Сталинской, Курской, Воронежской областях. Но на востоке Украины, за исключением Харьковской епархии, влияние автономистов было подавляющим. Там, где автокефалисты не находили поддержки у на селения, они обращались за помощью к местным оккупационным властям. Последние обычно шли навстречу до тех пор, пока не начали учащаться антигерманские акции бандеровских партизан. Донесения германских властей, как и показания церковных деятелей, свидетельствуют о том, что, несмотря на предпринятую бандеровцами кампанию террора, значительное большинство украинского населения поддерживало автономную Церковь. Согласно сводке СД от 18 октября 1941 г. к ней принадлежало 55 % верующих, а к автокефальной — 40 %. Однако в октябре оккупация Украины еще только завершалась и удельный вес западной части республики в этих расчетах был непропорционально велик. В целом, доля сторонников автокефальной Церкви к 1942 г. не могла превышать 30 %. Даже в Житомирской епархии она равнялась только четверти, а в более восточных областях, в основном, была еще ниже. Так, в Черниговской епархии автокефальные храмы практически отсутствовали[986]. По мнению некоторых американских исследователей, в автономной Церкви было вдвое больше прихожан, чем в автокефальной[987]. К этой точке зрения близки также Ф. Хейер, В. Алексеев и Ф. Ставру[988]. А по сообщению настоятеля православного монастыря Св. Иова в Словакии архимандрита Серафима от 23 августа 1944 г., автокефальная Церковь охватывала в 1942–1943 гг. около 15 % украинского населения[989]. Собственные подсчеты автора монографии, сделанные по архивным документам на материалах 10 епархий — Винницкой, Киевской, Днепропетровской, Ровенской, Черниговской, Полтавской, Житомирской, Одесской, Николаевской и Кировоградской, показали, что доля автокефальных приходов составляла 25 % — 1190 общин из 4747. При этом отсутствуют данные как по 4 западным (бывшим польским, включая Брестскую и Пинскую), так и по 5 восточным епархиям, которые в принципе должны друг друга уравновешивать и не менять сильно цифру 25 % в ту или другую сторону. Большая часть населения стремилась к восстановлению традиционного православия. Всякие проявления модернизма, вроде замены церковнославянского языка украинским, светской одежды и коротких волос священнослужителей-автокефалистов, скорее отталкивали ее. Кроме того, автокефальная Церковь нарушала каноны не только принятием «липковцев», но и проведением хиротоний во епископы женатых священников. Этим объясняется, в частности, почти полное отсутствие у нее монастырей. Украинское монашество отвергало автокефальных священнослужителей как неканоничных, и первоначально все 15 обителей западной части республики принадлежали к автономной Церкви. Оккупационные власти поставили особые препятствия восстановлению монашества. Они запрещали пострижение мужчин рабочего возраста, расценивая это как уклонение от трудовой повинности. И все же на бывшей советской части Украины было воссоздано, по подсчетам автора, 45 монастырей: по 12 в Одесской и Киевской областях, 6 в Житомирской, 4 в Ровенской, по 3 в Черниговской, Полтавской, Винницкой и по 1 в Сумской и Днепропетровской. Число насельников удалось подсчитать только в 32 украинских обителях — 2391, в том числе 1505 женщин и 886 мужчин. Таким образом, 46 обителей относилось к автономной Церкви (Одесская область отошла к Румынии) и лишь два небольших монастыря на Волыни — Белевский и Дерманский с 70 иноками перешли в 1943 г. к автокефалистам[990]. В 1943 г. в результате наступления советских войск значительная часть украинского духовенства эвакуировалась в западную часть республики и там развернулась открытая межцерковная борьба, причем автономная Церковь и здесь сначала доминировала. В конце 1942 г. она вновь открыла Духовную семинарию в Кременце, закрытую в 1939 г. Тогда бандеровцы развернули массовую кампанию террора против прорусски настроенных священнослужителей. 7 мая 1943 г. украинскими националистами был убит митрополит Алексий, а в августе захвачен и повешен в лесу епископ Владимиро-Волынский Мануил (Тарновский), 22 июля 1942 г. перешедший из автокефальной Церкви в автономную. Историк Ф. Хейер приводит имена 27 священников, убитых бандеровцами только на Волыни в течение лета 1943 г. В некоторых случаях убивали и членов их семей. Следствием террора был рост числа автокефальных приходов, особенно на Волыни, где в течение 1943 г. более 600 приходов перешло в автокефальную Церковь. В этой епархии в юрисдикции автономной Церкви решались оставаться в основном приходы в городах, где террор бандеровцев ощущался меньше[991]. Он не прекратился и с приходом советской армии. 23 сентября 1944 г. епископ Волынский Николай (Чуфаровский) докладывал Патриаршему Местоблюстителю, что за последнее время бандеровцы убили на Волыни 5 священников автономной Церкви «за признание Московской Патриархии»: «…многие священники говорили мне, что 3–4 месяца они не ночуют в квартире, а уходят в поле, боясь партизан»[992]. Канонические выборы преемника митрополита Алексия должны были состояться на Соборе всех архиереев автономной Церкви. В июне 1943 епископ Пантелеймон внес такое предложение германским ведомствам, однако оно не было принято из-за проводимой в РКУ политики децентрализации церковного управления. Были разрешены лишь выборы старшего иерарха в генерал-бецирке Волынь-Подолия на архиерейском совещании 6 епископов этого округа 6–7 июня 1943 г. в Ковеле. Остальным автономным архиереям генеральный комиссар запретил приезд на совещание. В присутствии его представителя тайным голосованием был избран архиеп. Дамаскин (Малюта). Все архиереи автономной Церкви единодушно отвергали ее раздробление на несколько частей по числу генерал-бецирков и в конце концов после долгой борьбы добились разрешения на проведение своего общего собора. Он должен был состояться в Киеве 19 сентября 1943 г., но наступление советских войск помешало его проведению. Однако известно, что в апреле 1944 г. после эвакуации в Варшаву владыка Пантелеймон (Рудык) все же был избран главой автономной Церкви с возведением в сан архиепископа[993]. После изгнания фашистов все автокефальные архиереи, кроме престарелого Феофила (Бундовского), ушли с ними на запад, а из 16 автономных епископов 7 остались со своей паствой, а восьмой вернулся из Германии после окончания войны. Позднее многие священнослужители были арестованы НКВД по подозрению в сотрудничестве с оккупантами, которое, как правило, выражалось только в том, что священники открывали храмы и совершали в них богослужения по разрешению немецких властей. Большая часть украинского духовенства в годы оккупации занимала патриотическую позицию. Так, в сводке СД от 5 декабря 1941 г. говорилось о связях автономной Церкви с советской агентурой. В ней приводился характерный факт: 7 ноября в Киеве под председательством митр. Алексия (Громадского) проводилось собрание с участием 40 священников, двое из которых были изобличены как советские агенты, у них нашли и воззвание митр. Сергия. Арестованных священников А. Вишнякова и П. Остринского расстреляли, а с остальных взяли подписку о неучастии во враждебной Германии работе. В донесении СД от 6 марта 1942 г. сообщалось о расстреле бургомистра г. Кременчуга за то, что он с помощью местного священника крестил евреев, давал им христианские имена и таким образом спасал от смерти. В Черкасской области за поимку свящ. Писаренко 16 ноября 1942 г. гебитскомиссаром было объявлено вознаграждение в 10 тыс. марок, но предателей не нашлось. А о. Никита из Житомирской области 29 апреля 1944 г. писал в Московскую Патриархию: «В 1942 году в нашем лесу открылась группа партизан, с которыми я взял тесную связь и помогал им чем только мог… когда в ноябре месяце 1943 года заняли наш район партизаны Маликовского соединения, я начал писать в Московскую Патриархию и даже послал 100 руб. денег на высылку мне какой-либо литературы или, хотя бы Русского календаря, и до сих пор ничего нет. Я стараюсь всеми силами помогать Красной Армии, отдаю весь доход, как хлебом, так и полотном и деньгами». Широко известен случай спасения инокинями из закарпатского женского монастыря в Домбоке 215 детей. Они были взяты монахинями из разбитого эшелона, направлявшегося в Германию, а потом 5 месяцев до подхода советской армии нелегально укрывались в обители и т. д.[994]. Подводя итог, можно сделать вывод, что в целом «религиозное возрождение» на Украине носило патриотический характер и протекало также бурно, как и в западных областях России. Всего за годы оккупации в республике было открыто не менее 5400 православных храмов. В отчетах Совета по делам Русской православной церкви указывалось, что на 1 июля 1945 г. на Украине имелось 6072 действующих храма, причем отмечалось, что 587 зданий уже изъяли у приходских общин местные власти, так как они до войны использовались как общественные учреждения (в это число не входят церкви, снятые с регистрации из-за отсутствия священнослужителей). Из получившейся цифры надо вычесть примерно 1300 храмов западных областей Украины, тогда останется около 5400. Подсчеты по отдельным областям также подтверждают эти данные. По документам известно (хотя эти сведения неполны), что в период оккупации было открыто: в Винницкой области 822 храма, Киевской — 798, Одесской — 600, Днепропетровской — 468, Ровенской — 470, Черниговской и Сумской — 410, Полтавской — 359, Житомирской — 400, Сталинской (Донецкой) — 222, Харьковской —155, Николаевской и Кировоградской — 420, Ворошиловградской —128, Херсонской — 80 и не менее 70 в Запорожской области[995]. 5 Румынская религиозная политика на Юго-Западе Украины Свои особенности имело положение Православной Церкви в юго-западной части Украины, оккупированной румынскими войсками и получившей название Транснистрия (Заднеси в качестве вознаграждения за ее участие в войне с СССР. В Транснистрию вошли левобережные районы Молдавии, Одесская область и часть территории Николаевской и Винницкой областей; из 2,2 млн жителей подавляющую часть (около 75 %) составляли украинцы и русские. Для церковного возрождения в «Заднестровье» имелись гораздо лучшие возможности, чем в германском рейхскомиссариате «Украина». Государственной религией в Румынии было православие, и организацию религиозной жизни на территории между Днестром и Бугом взяла на себя Румынская Церковь во главе с Патриархом Никодимом. Уже в первом указе от 19 августа 1941 г., которым правительство маршала Антонеску регулировало отношения в Транснистрии, была отмечена необходимость открытия церквей. А в законе от 15 июня 1943 г. исповедание религии объявлялось свободным для всякого человека. Антонеску начал активно поддерживать Православную Церковь, рассчитывая использовать ее в качестве средства румынизации славянского населения, чтобы в будущем полностью включить новые области в румынское государство. С этой целью румынский язык вводился в качестве официального и обязательного для изучения в школах, на занятые земли направлялись переселенцы, а Православная Церковь Румынии рассматривалась как противовес русскому православию, считавшемуся «величайшей панславянской опасностью»[996]. Назначенный 19 августа в качестве румынского губернатора провинции профессор Г. Алексиану наградил немецкого капитана, который по своей инициативе открыл церковь в Тирасполе, а позднее лично возглавил пасхальный крестный ход 1942 г. в Одессе[997]. Военное духовенство и офицеры румынской армии также активно способствовали открытию храмов. Так, по свидетельству командира одного румынского горного полка, их полковой священник освятил на Украине около 200 православных храмов и окрестил свыше 4 тыс. детей[998]. Впрочем, значительная часть церквей в Транснистрии, как и на других украинских землях, была открыта самостоятельно местным населением и уцелевшими от репрессий священниками. Об этом, как и о румынской помощи, в частности говорится в сообщении полиции безопасности и СД от 1 октября 1941 г. В нем идет речь об округе г. Ананьева: «Непосредственно после вступления германских войск были снова открыты церкви и 2 имеющихся священника начали в трех сохранившихся храмах свою деятельность… До настоящего времени оба священника крестили в Ананьевском округе около 600 детей в возрасте до 8 лет… С румынской стороны уже проявлена забота, чтобы церкви в Транснистрии были снабжены необходимым церковным инвентарем из Румынии. Доставка этих предметов была ускоренно проведена по указанию префекта. Правда, общины должны оплачивать предоставленные им вещи»[999]. А в другом подобном сообщении от 14 октября 1941 г. говорилось, что румыны развернули особенно сильную пропаганду в церковном отношении, преследуя цель произвести впечатление на население, причем в первых богослужениях демонстративно участвовали высшие румынские офицеры[1000]. Жителям областей западнее Буга (то есть уже за границами Транснистрии) было объявлено, что румынская сторона берет на себя заботу об организации Церкви и в необходимых случаях требуемые священники будут командированы из Бессарабии[1001]. В сентябре 1941 г. Румынский Патриархат направил в Транснистрию православную миссию с центральным местопребыванием сначала в Тирасполе, а потом в Одессе. Ее задача состояла в жестком контроле и руководстве религиозной деятельностью и назначении священников на вакантные места. Этим обеспечивались руководящие позиции румынского духовенства в церковной жизни края. Первым начальником Миссии был назначен начальник богословского факультета Бухарестского университета архимандрит Юлий (Скрибан). Уже в августе Священный Синод по согласованию с Министерством культов поручил ему совместно с Генеральным штабом начать организацию православия на Украине, в первую очередь для румынского населения (под которым имелись в виду молдаване). Деятельность Украинских автономной и автокефальной Церквей в Транснистрии не допускалась, что нередко вызывало недовольство местных жителей[1002]. Масштабы церковного возрождения примерно соответствовали тем, которые были достигнуты в рейхскомиссариате «Украина». Вначале главной проблемой являлась нехватка духовенства. К уцелевшим местным священнослужителям Миссия подходила очень осторожно. Так, к весне 1942 г. из сохранившихся 150 русских и украинских клириков были утверждены 19 священников, 3 диакона и 8 псаломщиков. Обновленцев, имевших рукоположение от законных епископов, принимали через покаяние. Вопрос же о принятии «липковцев» и отрекшихся ранее от веры еще находился на рассмотрении Св. Синода. Священники, прибывшие из Румынии и Бессарабии, делились на две части: миссионеры, по определенному плану объезжавшие несколько десятков населенных пунктов, которых весной 1942 г. насчитывалось 89, и назначенные на более продолжительное время настоятели приходов, общим числом около 70. В большинстве случаев это были священники, присланные на шестимесячный срок из Кишиневского митрополичьего округа, где значительная часть населения знала русский язык. Управляющий этого округа рекомендовал своим священникам полугодовую службу в Транснистрии[1003]. С целью пополнить кадры духовенства 30 ноября 1942 г. в Дубоссарах была открыта Духовная семинария для новой румынской провинции с 80 учащимися. В Одессе при университете с 1 марта 1942 г. открылись богословские курсы для студентов всех факультетов, а в будущем планировалось создать отдельный богословский факультет. В январе 1943 г. в этом городе начала работу вторая после Дубоссарской духовная семинария, которая уже в июле сделала первый выпуск из 26 человек. В некоторых других местах возникали пастырские курсы. Во всех 2100 школах было введено религиозное обучение, во многих селах священники организовывали религиозные кружки. В 1942 г. из 285 православных клириков 133 имели румынское происхождение, румынами были и 7 настоятелей монастырей. К 1943 г. число священнослужителей в Транснистрии достигло 617[1004]. В Одессе Миссия стала издавать газету «Православная жизнь» на русском и журнал «Транснистрия Христиана» на румынском языке. Кроме того, с лета 1943 г. для широких слоев населения еженедельно выпускался специальный христианский «Вестник» тиражом в 40 000 экземпляров, а в мужском монастыре Беренад издавалась дважды в месяц газета «Воскресенье». В самом конце своей деятельности Миссия начала издавать и «религиозную библиотеку», в октябре 1943 г. вышел ее первый выпуск «Происхождение мира и человека в изложении Библии и положительных наук», тиражом 10 000 экземпляров. Можно упомянуть и выходивший в Кишиневе на румынском языке ежемесячный миссионерский журнал «Миссионарул». Большое внимание уделялось и другим сферам культурно-просветительной деятельности: постоянно устраивались духовные концерты, религиозно-просветительные доклады и лекции, при храмах открывались приходские библиотеки и дома христианской культуры, священники в селах стали создавать культурные объединения и т. д. В начале 1942 г. в Одессе было основано особое братство для борьбы с атеизмом[1005]. Такого на оккупированных территориях не было больше нигде. Проводила Миссия и благотворительную работу: при многих приходских храмах возникли бесплатные столовые для бедных, детские сады, амбулатории. Вместе с Красным Крестом она посылала к Пасхе пакеты с продовольствием на фронт солдатам. Следует отметить, что румынские власти в ряде мест начали выделять землю для Церкви, по 5–10 гектаров на храм. Активно шло возрождение монастырей, к лету 1942 г. их было восстановлено уже 9 — семь мужских: Пантелеимоновский в Одессе, Свято-Успенский под Одессой на Большом Фонтане, Св. Антония Осиповна близ Дубоссар, Св. Троицы в г. Балта, Флоринский близ Балты, Шарогородский Св. Николая, скит Липецкое в округе Рыбница и два женских: Св. Марии Магдалины и Архангела Михаила в Одессе. В них проживало более 60 монахов и монахинь. В дальнейшем число обителей достигло 12. Особенно большую миссионерскую деятельность вели насельники мужского монастыря Св. Троицы г. Балта[1006]. Сложнее подсчитать число открытых в Транснистрии храмов. К середине 1942 г. из 1150 дореволюционных приходов было возрождено около 30 в Одессе и 400 в сельской местности. В дальнейшем общее их количество, по советским архивным документам, составило примерно 600. По данным дирекции культуры при губернаторе Транснистрии, было открыто 607 приходов (в том числе 173 в левобережной Молдавии)[1007]. Именно эта цифра кажется автору близкой к истине. В церковной печати конца 1943 г. можно встретить утверждение, что «на территории Транснистрии уже освящено более 2000 приходских храмов»[1008], но это представляется явной ошибкой. Всего за два года восстановительной работы в условиях войны не мог быть превышен дореволюционный уровень. Вероятно, в указанной публикации речь фактически шла обо всех восточных территориях, отошедших к Румынии. Из документов известно, что в Бессарабии было 1100 церквей, в Северной Буковине 268, и таким образом, на Транснистрию остается чуть больше 600 храмов. Церковное возрождение осложнялось политическими обстоятельствами, и прежде всего попытками с помощью Православной Церкви румынизировать Одессу и все Заднестровье. Радостное чувство от возобновления приходской жизни во многих общинах ослаблялось тем обстоятельством, что богослужения совершали румынские священники. Кроме попыток ввести богослужение на румынском языке, религиозные радиопередачи также начали проводить на румынском. Это вызывало недовольство населения, желавшего оставить все церковные обряды, сбереженные в период жестоких преследований, в неприкосновенности. В упоминавшемся сообщении полиции безопасности и СД от 1 октября 1941 г. подчеркивалось: «По словам священников, в Ананьеве население решительно отвергает какое-либо изменение богослужения, при котором придается повышенный вес слову. Богослужение хотят обязательно точно такое, как оно было раньше, с построенным на чисто внешних деталях церемониалом»[1009]. Особенно много возмущения вызывали гонения на старый церковный (юлианский) календарный стиль. Причем теперь ему подверглись даже проживавшие в Северной Буковине, Румынии и Бессарабии русские старообрядцы, о чем осенью 1942 г. писал их активный деятель профессор богословия известный апологет Ф.Е. Мельников: «Воздвигнутое в Румынии гонение на старый стиль, закрытие церквей, прекращение богослужений, ссылки священнослужителей, в том числе и митрополита, в лагеря действительно наносят вред всему христианству и запечатывают уста его апологетам»[1010]. Живя свыше 10 лет в Румынии, Ф.Е. Мельников уже осенью 1941 г. возбудил ходатайство о разрешении ему переехать в Тирасполь. 27 августа 1942 г. он смог наконец поселиться в этом городе, устроиться уставщиком при старообрядческой церкви и начать произносить проповеди по обличению безбожия. В то же время Мельников подал прошение о включении его в состав Румынской православной миссии. Но неожиданно последовали репрессии. 18 октября 1942 г. в Тирасполе были запечатаны две восстановленные с большим трудом старообрядческие церкви, а 20 октября Мельникова вызвали в полицию, арестовали и без всякого допроса и обвинения заключили в концлагерь. Перед праздником Рождества румынские власти повсеместно потребовали от старообрядцев перехода на григорианский стиль, сообщив, что в противном случае все их церкви будут закрыты, а священники отправлены в лагеря. Это требование было с негодованием отвергнуто, и репрессии усилились. В концлагере оказался даже старообрядческий митрополит Тихон. Он, как и Мельников, написал обращение к маршалу Антонеску: «Правительство Румынии принуждает нас, старообрядцев, во что бы то ни стало принять в церковную практику новый календарный стиль. Принятием этого стиля мы подпадаем под грозные проклятия и анафемы целого ряда Св. Соборов Вселенской и Русской Поместной Православной Церкви, мы нарушаем и разрушаем Апостольские и Вселенских Соборов каноны и вековечные уставы Св. Церкви о службах церковных, о постах и мясоедах. Кроме того, местные власти запрещают нам совершать богослужения даже в такие праздники богородичные и святых Божиих, каковых нет в румынских календарях, но которые имеются в русских богослужебных книгах и которые мы до сих пор совершали свободно»[1011]. Стойкость старообрядцев заставила румынские власти летом 1943 г. временно смягчить свою религиозную политику, были освобождены и арестованные священники. Имевшая политический подтекст активная деятельность Румынской Церкви (в том числе военного духовенства) вызывала беспокойство германских ведомств. К. Розенфельдер в доклада «Церковное положение на Украине» от 1 декабря 1941 г. писал: «За этим кроется намерение как минимум в Транснистрии подчинить украинцев в церковно-правовом отношении Румынскому Патриарху и таким образом лишить их украинского влияния со стороны Украинской Церкви»[1012]. Румынская Церковь стремилась распространить свое влияние не только на Транснистрию, но и на другие украинские территории. Так, в конце 1942 г. патриарх Никодим послал специального делегата — протоиерея Димитрия Попескуса с целью ознакомиться с положением Православной Церкви на Украине, который, в частности. 4 дня вел переговоры с местным духовенством в Днепропетровске[1013]. Особенно оживленными были контакты Румынского Патриархата с обновленцами, которые другие Церкви отвергали. Уже говорилось о таких контактах в Крыму. Сходная ситуация была на востоке Украины. В сообщении полиции безопасности и СД от 7 декабря 1942 г. говорилось: «Так как старая Православная Церковь (тихоновцы) в Ворошиловске принципиально отвергают объединение с так называемой обновленческой Церковью… обновленческая Церковь обратилась к Патриарху румынских православных в Бухарест с просьбой приступить к посылке епископа и других священнослужителей для сельских округов. Установление связи с Бухарестским Патриархом произошло через представителей румынского координационного штаба, которые посещали богослужения обновленческой Церкви и передавали большие денежные пожертвования. Упомянутый Патриарх также посылал церковные подарки. Обновленческая Церковь Ворошиловска стремится оказаться в подчиненном отношении к Бухаресту»[1014]. Подобные контакты существовали даже в районах Северного Кавказа, в связи с чем Розенфельдер писал в меморандуме от 31 января 1943 г.: «Снова и снова случается, что Православная Церковь в районе боевых действий ищет возможности присоединиться к Румынскому Патриархату. Так как уже по чисто политическим причинам подобного рода усилия неприемлемы, я считаю необходимым срочно предоставить возможность представителям Православной Церкви района боевых действий установить связь с церковным управлением в области гражданской администрации»[1015]. И в целом германским ведомствам удалось пресечь попытки Румынского Патриархата расширить сферу своего влияния на восток. Различия целей немецкой и румынской религиозной политики на оккупированных территориях СССР ясно прослеживаются в материалах газет, издававшихся в годы войны в Одессе. Так, еженедельная газета «Немцы в Транснистрии» демонстрировала отсутствие всякого интереса к распространению религиозной пропаганды. В ней много писалось об основах национал-социалистического учения, но ни слова не говорилось о Церкви или религии. Даже Рождество объявлялось немецким обычаем источника силы, Пасха также лишалась ее религиозного значения. Напротив, в официальных ежедневных газетах румынской администрации «Молва» и «Одесская газета» существовала постоянная рубрика «Церковная жизнь», где регулярно печатались сообщения о бурном религиозном возрождении, как правило, вместе с перечислением ужасов большевистских гонений на Церковь[1016]. С конца 1942 г. в церковной политике Транснистрии начали происходить значительные изменения. Недружелюбного ко всему русскому архимандрита Юлия (Скрибана) сменил бывший Черновицкий митрополит Виссарион (Пуи). Владыка был назначен правящим епископом Транснистрии и одновременно начальником Миссии. Именно митр. Виссарион стал той личностью, при которой возрождение церковной жизни в Заднестровье шло особенно успешно. Еще до революции он окончил Киевскую духовную академию и испытывал глубокую симпатию к Русской Церкви. Вскоре его полюбили многие украинские и русские верующие. В сентябре 1943 г. освобожденный из лагеря Мельников получил приглашение занять пост миссионера в Транснистрии. Он немедленно переехал в Одессу и начал читать лекции, Миссия приступила к изданию его апологетических сочинений[1017]. Преследования богослужений по старому стилю прекратились, этот вопрос был предоставлен для решения мирянам и священникам в каждом отдельном приходе; начали проводиться религиозные радиопередачи на русском языке и т. п. А 5 февраля 1943 г. митрополит отправил письма настоятелям двух русских обителей на Афоне, предлагая им снова взять в свое ведение подворья этих монастырей в Одессе и отправить туда монахов для их восстановления[1018]. Однако румынское руководство было недовольно, что владыка не считал важной задачей румынизацию Транснистрии. В конце концов митр. Виссариону в ноябре 1943 г. пришлось оставить свой пост и удалиться на покой в Бухарест. Его наследником в качестве начальника Миссии был назначен давний противник митрополита — активный сторонник румынизации архимандрит Антим (Ника). Территория же Транснистрии была разделена на три епархии, во главе которых поставлены два епископа, присланные из Румынии, и один ставленник в епископы. Отзыв митр. Виссариона неблагоприятно отразился на дальнейшем развитии церковной жизни. Теперь передача церковнославянских богослужений по румынскому радио стала проводиться гораздо реже, появились и другие ограничения для русскоязычного духовенства. После трехмесячной деятельности архим. Антим в феврале 1944 г. был хиротонисан в Бухаресте во епископа Измаила и Транснистрии. Вскоре положение на фронте стало критическим, и Миссия в конце февраля во главе со своим начальником переехала в Тирасполь[1019]. Вследствие того что руководство Транснистрии прочно находилось в руках Миссии, с самого начала удалось избежать церковных расколов, подобных существовавшим в рейхскомиссариате «Украина». Митр. Виссарион внутренне явно ориентировался на «тихоновское» направление в Русской Церкви и литургию на церковнославянском. Только на рубеже 1943/44 г. в Транснистрии впервые появились представители автокефальной Украинской Церкви. Шесть автокефальных священников из занятых советской армией областей приехали в Одессу, установили связь с Миссией и намеревались проводить в греческой церкви богослужения на украинском языке. Но Румынская миссия не приняла их в свои ряды. Автокефальным священникам пришлось уехать дальше в Болгарию. Когда же с приближением фронта румынские клирики покидали приходы, их места занимали эвакуировавшиеся из Восточной Украины священники украинского и русского происхождения. Часто происходило, что приходы по-настоящему «расцветали» только с новым «славянским» пастором в короткий промежуток времени, оставшийся до прихода советских войск. Управление церковной жизнью Заднестровья в это время после эвакуации Миссии взял на себя настоятель Одесского Свято-Пантелеимоновского монастыря игумен Василий[1020]. Но он оставался на этом посту недолго, 28 марта советская армия заняла Николаев, а 10 апреля 1944 г. — Одессу. Подводя итоги, следует отметить, что, несмотря на благоприятные внешние условия, развитие церковной жизни на Юго-Западе Украины испытывало серьезные затруднения. Активно проводившаяся Миссией румынизация не могла вызвать резонанса в украинском и русском населении Заднестровья. Без этого негативного фактора церковное возрождение шло бы еще успешнее, хотя в целом ситуация в Транснистрии оказалась значительно благоприятнее, чем в рейхскомиссариате «Украина». 6 Общие особенности и итоги церковного развития на оккупированной территории СССР В первые же месяцы Великой Отечественной войны значительная часть территория СССР была оккупирована. Религиозная жизнь на ней отличалась заметным своеобразием. Подавляющее большинство районов страны к лету 1941 г. (а ведь среди сельского населения две трети были верующими) оказалось вообще без действующих храмов. Такое неестественное положение могло поддерживаться только репрессивными мерами. Как следствие, на оккупированной территории произошел бурный всплеск религиозного сознания. Сохранилось много свидетельств участников и очевидцев этого феномена общественной жизни СССР в годы войны. Так, по наблюдению протоиерея А. Ионова, написавшего «Записки миссионера о жизни в советской России», «религиозное пробуждение было общим, массовым и стихийным. Народ как в городах, так и в сельской местности… сам шел на открытие храмов, на их временный ремонт и украшение»[1021]. В докладе Ленинградскому митрополиту Алексию псаломщика Николо-Конецкого прихода Гдовского района Псковской области С.Д. Плескача от 25 января 1944 г. отмечалось: «Могу сообщить, что русский человек совершенно изменился, как только появились немцы. Разрушенные храмы воздвигались, церковную утварь делали, облачения доставляли оттуда, где сохранились, и много строили и ремонтировали храмы. Всюду красилось. Крестьянки вешали чистые вышитые самими полотенца на иконы. Появилась одна радость и утешение. Когда все было готово, тогда приглашали священника и освящался храм. В это время были такие радостные события, что я не умею описать. Прощали обиды друг другу. Крестили детей. Зазывали в гости. Был настоящий праздник, а праздновали русские крестьяне и крестьянки, и я чувствовал, что здесь люди искали утешение»[1022]. В этих условиях естественным было появление чувства благодарности верующих германской армии за «возвращение» религиозной свободы. И первоначально часть населения активно выражало это чувство. Так, в сообщении полиции безопасности и СД от 16 октября 1942 г. говорилось, что жители Донской области радуются открытию храмов, резко выросло число крещений и часто происходят приглашения немецким солдатам быть крестными отцами. Иногда, при приходе частей вермахта, население охватывала своеобразная истерика: немцев не только приветствовали, но некоторые женщины, плача, падали ниц перед солдатами, целовали их сапоги и благодарили за освобождение. Подобный случай описан в другом сообщении СД от 18 декабря 1942 г.: «Во время богослужений снова и снова выражается большая благодарность германскому вермахту, только благодаря которому снова стало возможно свободное занятие делами веры и использование церквей. В Кисловодске бургомистр просил коменданта и местного руководителя подразделения СД принять хлеб и соль из рук русской православной общины… К концу богослужения участники были совершенно растроганы. Женщины плакали, падали перед обоими немцами на землю и целовали им руки и ноги»[1023]. Но такое происходило лишь в первые дни или недели после занятия германскими войсками населенных пунктов. Вскоре их жители поняли, что получили не «освобождение» и «религиозную свободу», а жестокое угнетение. В связи с этим можно упомянуть интересный случай, произошедший в одном из русских городков после прихода частей вермахта. По свидетельству очевидца, в ответ на приветствия части населения германский офицер честно сказал: «Погодите радоваться. За нами идут части СС, и тогда вы поймете, что мы никакие не освободители»[1024]. Конечно, нацистское руководство рассчитывало использовать религиозный фактор на занятых восточных территориях в своих пропагандистских целях. Но их собственные экспансионистские планы противоречили выполнению этой задачи. В частности, Г. Гиммлер хотел после истребления евреев, устранения христианских и прочих руководящих сил и порабощения верующих создать на территории СССР подлинную «арийскую» область господства[1025]. Еще более отрицательно относился к православию начальник Партийной канцелярии М. Борман, стремившийся взять в свои руки руководство религиозной политикой на всех захваченных территориях. Так, шеф Имперской канцелярии Ламмерс 13 ноября 1942 г. разослал всем компетентным германским ведомствам следующий циркуляр: «Чтобы сохранить единство политической линии и обеспечить использование полученного опыта, согласно воле фюрера руководитель Партийной канцелярии также заботится о единообразной разработке политико-конфессиональных дел на имеющих гражданскую администрацию присоединенных или занятых территориях. При этом он путем консультаций с компетентными германскими органами учитывает отличающиеся в разных местах правовые и реально существующие отношения. Для этой цели ваше учреждение также должно информировать руководителя Партийной канцелярии по всем важным и принципиальным вопросам и своевременно высказывать свою точку зрения»[1026]. Но не имея своего административного аппарата на оккупированных территориях СССР, Борман мог влиять на религиозную политику там в основном опосредованно, через рейхскомиссаров и т. п. Характерный инцидент произошел весной 1944 г. Узнав, что 10 марта в Кракове состоялось совещание о конфессионально-политических делах с участием представителей ведомства Розенберга и подотдела церковных дел правительства Польского генерал-губернатора, Борман отправил Розенбергу 3 мая рассерженное письмо: «Я указываю на то, что фюрером на меня была возложена ответственность за выполнение разработки этих вопросов партией… Поэтому обсуждение подобных вопросов представителем Вашего ведомства с представителями государственных учреждений в целом и на новых территориях в особенности противоречит указаниям фюрера. А потому я был бы благодарен Вам, если бы в будущем полностью считались с их исполнением и при всех обстоятельствах отказались от подобного рода переговоров»[1027]. Особенно неясен был вопрос разделения компетенции различных ведомств в церковной сфере на Востоке в первые месяцы войны. В это время каждый местный представитель оккупационной власти по своей инициативе занимался (или не занимался) регулированием этой проблемы, причем нередко в качестве стимула действовала давно существовавшая конкурентная борьба между «гражданскими» и «военными». Первоначально особенную активность стремилось проявлять СД. Свои самопровозглашенные притязания на лидирующую роль в практическом осуществлении церковной политики оно отстаивало в борьбе с Министерством занятых восточных территорий, МИД, РКМ, политическими отделами рейхс- и генералкомиссариатов, церковными экспертами в абвере, ОКВ, ответственными за вопросы душепопечения офицерами вермахта и учреждениями местного «самоуправления» (главным образом в Прибалтике). Впрочем, последние существовали недолго. В результате директивы Розенберга от 13 мая 1942 г. и последующих указаний произошел роспуск церковных отделов в органах местного «самоуправления» — не должно было существовать даже внешней видимости государственной поддержки Церкви. В результате этого запрета все регулирование церковных дел легло на учреждения германской администрации, которые нередко с ним не справлялись и не могли так, как они хотели, контролировать возникавшие религиозные организации[1028]. Первые директивы РСХА, ОКВ и т. п. о церковной политике на занятых восточных территориях плохо доходили до нижестоящих инстанций, кроме того, они были сформулированы в общем виде, без необходимой детализации. На заседании РСХА 22–23 сентября 1941 г. вообще было устно заявлено, «что так как в церковно-политической области многое никогда не может быть изложено в приказах и письменных директивах, работники ведомства должны уметь читать между строк и после этого действовать». Указ Розенберга о правовом положении религиозных обществ от 13 мая 1942 г. и изданные на его основе распоряжения рейхе комиссаров довольно поздно попали к нетерпеливым «практикам», не желавшим ждать так долго. Х.-Х. Вильгельм справедливо писал, что работники СД уже в период отсутствия директив пытались по своему разумению с большим или меньшим успехом разрешить существующую проблему. «Озабоченные бюрократы» полагали, что нельзя допустить вакуума и необходимо самим проявить инициативу. Они считали, что церковное развитие только тогда останется под контролем, если с самого начала «направить его по правильным рельсам». В отличие от многих офицеров абвера и вермахта, среди которых даже встречались отдельные образованные богословы, большинство занимавшихся церковными вопросами офицеров полиции безопасности и СД уже вышли из Церкви и гордо писали о себе в личном деле как о бесконфессиональных или неверующих. Некоторые из них были убежденными врагами Церкви и религии и это, естественно, проявлялось в их практической деятельности. Следует отметить также, что службы СД чрезвычайно недоверчиво относились к русским священникам вне зависимости от их юрисдикции. Лишь в редких случаях офицеры полиции безопасности не испытывали подозрений, что священники каким-нибудь образом сотрудничали с НКВД или коммунистами, возможно, и сейчас еще действуют по их заданию. И все же в СД, как и в гражданской администрации, преобладали прагматики; и даже известные своими «свирепыми» церковно-политическими взглядами руководители режима — Гитлер, Борман, Йодль или Гиммлер должны были считаться с тем, что порой их полные фантазий концепции ослаблялись на нижнем уровне до неузнаваемости[1029]. По мере создания и укрепления органов гражданской администрации влияние СД в церковно-политических вопросах все более отходило на задний план. В целом можно констатировать, что почти весь период оккупации главную роль в практическом осуществлении религиозной политики на оккупированных территориях СССР играли РМО и его рейхскомиссары, которые при этом, правда, в принципиальных вопросах должны были руководствоваться директивами партийных вождей и лично Гитлера. Как говорилось в сводке полиции безопасности и СД от 24 июня 1942 г., Министерство занятых восточных территорий стремилось во время войны политически обезопасить области «за спиной» вермахта и воспрепятствовать распространению саботажа, партизанской деятельности и т. п. Поэтому министерство выступало за предоставление местному населению возможностей определенного культурного развития и даже участия в управлении, хотя бы только и на срок войны[1030]. Особенно явно эта линия проявилась в прибалтийских генерал-бецирках. Но и чиновники РМО, как и их шеф — А. Розенберг, писавший: «Христианский крест должен быть изгнан из всех церквей, соборов и часовен и заменен единственным символом — свастикой»[1031], были в принципе враждебны всякой форме христианства. Они желали, чтобы большая часть населения оккупированных территорий (как и в Германии) была безрелигиозной, хорошо понимая глубинную противоположность национал-социализма и христианства. Начальник группы религиозной политики К. Розенфельдер писал в меморандуме от 31 января 1943 г.: «Определяющая точка зрения для германского политического руководства заключается в том, что всякое христианское церковное направление по своей глубинной сути находится в непреодолимой мировоззренческой противоположности к национал-социализму. Это подходит для Церкви на Востоке, хотя указанная основополагающая вражда находится здесь в тени тотальной борьбы между Советским Союзом и руководимой рейхом Европой… Я повторно указываю на то, что со стороны германской администрации неверно придавать слишком большое значение Православной Церкви как средству управления людьми…. По-советски воспитанные поколения видят в Церкви средство оглупления и порабощения… Негативное отношение (особенно молодежи) к Церкви может измениться лишь, если она разовьется в силу народной и национальной защиты. И эта опасность при до сих пор существующем обращении с населением на Украине и ввиду возникающих дружеских связей между государством и Церковью в Советском Союзе является очень острой… Техника и естественные науки заняли в СССР место церквей и святых. Использование этого прямо-таки культового увлечения естественными науками и техническими аппаратами в занятых бывших советских областях может намного благоприятнее воздействовать в смысле германских целей, чем особый расчет на Церковь»[1032]. В этом меморандуме, как и в истории запрещения публиковать указ о религиозной свободе на занятых территориях СССР, прослеживается тесная связь нацистской церковной политики на Востоке с отношением к религиозной жизни в Германии. Чтобы лишний раз не сотрудничать с Церквами своей страны и не укреплять их, нацисты не допустили священников этих Церквей даже окормлять немцев, проживавших на бывших советских территориях. Здесь видна большая разница с позицией союзных Германии во Второй мировой войне государств — финские, румынские, венгерские, словацкие, итальянские военные священники с разрешения своего начальства стремились вести активную миссионерскую деятельность в России, что вызывало негативную реакцию нацистских ведомств. Уже говорилось об их беспокойстве по поводу действий румынского духовенства. Относительно же венгерских, словацких и итальянских священников рейхскомиссар Украины Э. Кох писал 4 июля 1942 г. в РМО, прося указать им ограничиться чисто армейским душепопечением и запретить устраивать богослужения для гражданского населения. Восточное министерство (как и МИД) выразило полное согласие с мнением Коха о необходимости пресечь всякую миссионерскую деятельность и 30 сентября 1942 г. попросило Верховное командование вермахта еще раз указать на это руководству союзных воинских частей[1033]. В вопросе же атеизации советского населения К. Розенфельдер скорее выдавал желаемое за действительное. Все опросы, проводимые в различных оккупированных городах СССР, давали цифру верующих более 90 %. Население и предположить не могло, что нацисты хотели бы иметь обратный результат. Об этом ярко написал в своих воспоминаниях участник Псковской православной миссии протоиерей Георгий Бенигсен: «Немцы враждебны Церкви… им страшно не хочется отдавать нам души сотен тысяч военнопленных и пропускать наше влияние к миллионам русских душ на оккупированной ими территории России. Они верят в то, что большевистская политика изгладила все следы христианства из души русского человека, и всячески оберегают эту душу от нового влияния Церкви». Относительно же самого факта разрешения создания Псковской миссии Бенигсен подчеркивал следующее: «Собственно, эта победа была нашей только в очень незначительной степени. Ее одержали сотни тысяч русских людей, истосковавшихся по Богу, по Церкви, по благовестию, тех, к кому мы отправляли наших священнослужителей. Эти люди вдребезги разбили надежды немцев на успех советской антирелигиозной пропаганды и воспитания. Они требовали Церкви, священников, богослужения. Немцам, нехотя, пришлось уступить»[1034]. Нацистская церковная политика на Востоке в целом соответствовала лозунгу «разделяй и властвуй», при этом некоторые чиновники доходили до идеи максимально возможно более мелкого раздробления Православной Церкви. В сущности, об этом речь шла и в скандально известном приказе Э. Коха от 1 октября 1942 г., и в сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1941 г., писал об этом и представитель РМО при группе армий «Север» в докладе от 9 декабря 1941 г.: «По моему мнению, нам не может быть все равно, что путем создания охватывающих обширные территории церковных организаций в дальнейшем возникнет фронт против немцев. И эта опасность существует, если допустим или, может быть, даже поддержим церковные организации, превышающие рамки приходов»[1035]. Правда, само РМО с середины 1942 г. подобные идеи не разделяло, полагая, что в условиях существования Московского Патриархата ему должны противостоять сильные сепаратистские национальные Православные Церкви. На оккупированных территориях СССР во многом были оставлены в силе советские антирелигиозные законы. Наиболее заметно это проявлялось на Украине. Например, здесь церковные венчания допускались лишь после регистрации бракосочетания в государственных учреждениях[1036]. Различные ограничения касались церковных праздников. Так, в докладе в мае 1942 г. из генерал-бецирка Николаев сообщалось: «Если это не вызывает простоя в работе, Церкви молчаливо разрешено отмечать ее праздники. Впрочем, согласно строгим указаниям только немецкие праздники считаются законными». На примере этого доклада видно и стремление пресечь всякую несанкционированную деятельность православных архиереев. Резко негативную реакцию германской администрации вызвало появление в Гайворонском районе украинского епископа, самовольно пославшего указания местным священникам: «Если эти мероприятия и были чисто церковного содержания, все равно в интересах сохранения местной субординации и получения влияния необходимо следить за тем, чтобы подобные случаи не повторялись»[1037]. Почти повсеместно из обязательных школьных программ было изъято преподавание Закона Божия. Исключения существовали или в отдельных местностях, управлявшихся военной администрацией (Курск, Полтава), или в Прибалтике. Но и там это преподавание было запрещено священникам. Так, в августе 1941 г. генеральный советник по делам культа при генерал-комиссаре Литвы выступал против передачи преподавания религии из рук священников в руки учителей, считая, что германские мероприятия будут расценены литовцами в качестве близких к большевистским. Однако РМО переслало в январе 1943 г. в рейхс-комиссариат «Остланд» направляющую линию для создания школ в прибалтийских генерал-бецирках, согласно которой религиозные занятия могли проводить только светские учителя, не допускалось преподавание Закона Божия священниками вне школьного времени[1038]. Подобная политика вызывала несогласие даже у некоторых руководителей немецкой гражданской администрации. Например, генерал-комиссар Магуниа в «Докладе об опыте 2,5-годовой деятельности в генерал-бецирке Киев» от 31 мая 1944 г. писал: «Мне кажется ошибкой, что мы именно в религиозной сфере подражали уже использованным большевизмом методам, так как нами были запрещены религиозные занятия в школах, несмотря на то, что нам подходит любое средство, способствующее борьбе с идеологией большевизма… Порой создается впечатление, что на нашу позицию по отношению к Православной Церкви влияет точка зрения относительно политического католицизма и исповеднического фронта в рейхе»[1039]. А генерал-комиссар Кубе, выступая в апреле 1943 г. на рабочем совещании администрации генерал-бецирка Белоруссия, критиковал прежнюю, слишком жесткую оккупационную политику и предлагал сделать шаги навстречу местному населению, в оценке которого ранее в Германии очень ошибались, в то время как его положительные качества не были разрушены большевизмом; «Мы пришли в страну с общей направляющей линией — управлять этой страной и заставить эту страну служить нашей экономике для немецкой войны на Востоке… А стоило бы привлечь этот народ к активной совместной работе, освободить этот народ из сетей большевизма. Единственное позитивное, что нами было заявлено в 1941 году, это то, что мы должны снова разрешить Православную Церковь, и с тех пор данное дело уже приведено в порядок»[1040]. Кубе и сам в 1941–1942 гг. проводил жесткую политику. Так, за одного убитого немца в Белоруссии расстреливали 50–100 невинных мирных жителей, что вызывало лишь горячую ненависть к оккупантам и бурный рост партизанского движения. В 1943 г. генерал-комиссар начал задумываться об ошибочности некоторых своих акций, но вскоре был убит партизанами. После смерти Кубе прежняя практика была продолжена — в ответ на его убийство казнили 3000 жителей Минска, причем людей для этой акции хватали прямо на улицах или в оперном театре во время представления[1041]. Наиболее же активно критиковали нацистскую политику в России (как общую, так и религиозную) некоторые представители вермахта и военной администрации. Между военными инстанциями и НСДАП имелись серьезные разногласия. Политику Гитлера считали губительной для Германии представители старой аристократии и высшего военного общества. В этих кругах сохранялись симпатии к России в духе прежней политики Бисмарка. Армия в общем лучше понимала положение, хотя и была лишена возможности влиять на русскую политику Гитлера и Розенберга. В различных донесениях с мест более здравые люди старались донести до сведения верхов информацию о необходимости иного отношения к населению оккупированных восточных областей и религиозным организациям. Уже в докладе начальника штаба 11 корпуса в ОКВ от 6 сентября 1941 г. говорилось: «Там, где в проходящей воинской части имеется священник… прежде всего немецкие поселенцы, но также и украинцы и русские, умоляют совершить обряд крещения, освятить браки и вообще провести богослужение… В этой ситуации появляется направляющая линия шефа ОКВ от 6.8.41 г., согласно которой религиозной или церковной деятельности гражданского населения не следует ни способствовать, ни препятствовать, представителям вермахта безусловно необходимо держаться в стороне от таких мероприятий населения, и священникам вермахта запрещена всякая церковная деятельность и религиозная пропаганда. Такое распоряжение невозможно объяснить гражданскому населению, и прежде всего нашим немецким поселенцам. Мы подтверждаем этим большевистские утверждения о враждебном отношении национал-социализма к религии и отказываемся от одного из сильных, в настоящее время сильнейшего, чуть ли не единственного средства воздействия на население… Поэтому я прошу, исходя из поведения немецкого народа, безопасности армии и внешнеполитических обстоятельств, подвергнуть направляющую линию перепроверке»[1042]. Докладов и донесений подобного содержания было довольно много, и не только в 1941 г., но и в 1942–1943 гг. А 22 декабря 1942 г. состоялся обмен мнениями Розенберга с руководящим составом военной администрации на Востоке, на котором, в частности, командующий в областях группы армий «Центр» генерал Шенкендорф заявил: «Урегулирование Церкви — на 100 процентов в немецких интересах, однако это не было использовано»[1043]. Находились и германские военнослужащие — глубоко верующие христиане, которые хотели понять православие и, по мере сил, совершенно бескорыстно помочь Русской Церкви. Воевавший в составе вермахта историк Ф. Хейер в 1948 г. писал: «Много лютеран из немецких солдат, вырываясь хоть на час из ужасной обстановки театра военных действий, смиренно переступали порог православных храмов и искали здесь общения с верующими православными мирянами. То, что они нашли общение в образе Иисуса Христа, то, что они восприняли в православной молитве, и поныне живет в них и продолжает оказывать влияние»[1044]. Однако направляющая линия в религиозном вопросе определялась руководством НСДАП, и мнение офицеров вермахта практически не оказывало на нее влияние. Лишь военные поражения, новая религиозная политика советского правительства и проведение выборов патриарха в Москве заставили германские ведомства внести определенные коррективы в свое отношение к Православной Церкви на оккупированных территориях СССР. В связи с проведением серии контрпропагандистских акций была допущена заметная активизация церковной жизни. Уже через месяц после встречи Сталина с православными митрополитами К. Розенфельдер писал 5 октября 1943 г. руководству оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга: «Существует опасность, что до сих пор не уступающие всем советским попыткам оказать на них влияние Балканы поддадутся новой религиозной и церковной политике Сталина… Крайне важна быстрая и широкомасштабная немецкая контракция. В настоящее время приведены в движение следующие мероприятия: Министерство занятых восточных территорий заботится о том, чтобы архиереи оккупированных восточных областей в заявлениях, воззваниях, посланиях и т. д. заняли позицию в отношении церковной политики Сталина… В Вене вскоре состоится архиерейская конференция Средне-Европейского православного митрополичьего округа, которая издаст соответствующее обращение ко всем христианам»[1045]. Интересно отметить, что РМО также готовило выпуск специальной контрпропагандистской книги «Правда о религии в России. Ответ на вышедшую в 1942 г. под таким же названием книгу Московского Патриархата». Работа над книгой началась в декабре 1943 г. и продолжалась до сентября 1944 г., причем была почти закончена. Книгу планировалось издать в Женеве в конце сентября 1944 г. тиражом 4000 экземпляров, писала ее большая группа ученых: профессора Келлер, Бруннер, Шумилин, доктор Брюшвейлер, А. Кроттет и А. Веймарн. Этому делу уделялось значительное внимание. 14 июля 1944 г. оперативный штаб рейхслейтера Розенберга писал в финансовый отдел РМО: «Рейхсминистр придает большое значение проведению данной пропагандистской акции, так как этим могла бы быть эффективно предотвращена церковно-политическая пропаганда Советского Союза в нейтральных и даже враждебных зарубежных странах». Книга объемом в 400 страниц с 253 фотографиями была почти завершена, но так и не издана. 13 сентября 1944 г. финансовый отдел указал, что финансирование акции прекращается, так как наличная валюта теперь «выделяется только для тотального ведения войны»[1046]. Незаконченная рукопись этой по-своему интересной книги сохранилась в Бундесархиве Берлина[1047]. РМО совместно с РСХА допустило и даже способствовало проведению в первой половине 1944 г. целой серии конференций украинских, белорусских и прибалтийских православных архиереев. Однако все предложения, исходившие, в частности, от политического отдела рейхскомиссариата «Остланд» о создании единой Церкви на оккупированных территориях СССР в качестве противовеса Московской Патриархии или хотя бы о проведении общей конференции всех православных архиереев в Берлине были категорически отвергнуты[1048]. Действия нацистов перед отступлением из оккупированных областей — массовое сжигание и разграбление храмов, вплоть до снятия колоколов, депортация и убийства священнослужителей говорили об их враждебности православию. Свидетельств намеренного разрушения ими церквей очень много. Например, в рапорте благочинного Ленинградской епархии протоиерея Н. Ломакина от 1 сентября 1943 г. говорилось о трагедии, случившейся в Старом Петергофе: «Свои обстрелы и разрушения храмов фашисты обставили так, что вместе с храмами погибли молившиеся в них (преимущественно старики, женщины и дети), искавшие под сводами храмов убежища и спасения от обстрелов и бомбежек. Под сводами Троицкой церкви и в самой церкви собралось свыше 2000 человек, из них не менее 100 детей. В подвале Лазаревской церкви и на кладбище (в склепах) укрывалось до 2000 человек. В убежище Серафимовской церкви было до 1000 человек. Эти цифры примерно определяют число жертв, погибших под развалинами храмов»[1049]. Только в Ленинградской области нацисты уничтожили 44 храма, в Московской — около 50 и т. д. Всего же, согласно отчету Чрезвычайной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-нацистских захватчиков, они разрушили и повредили 1670 православных церквей, 69 часовен и 1127 зданий других религиозных культов. В отчете приводятся конкретные примеры: «В груды кирпича превращена немцами в Киево-Печерской лавре знаменитая Успенская церковь, построенная в 1073 году. В Чернигове они разрушили древний Борисоглебский собор… Огромным разрушениям подверглись монастыри: Ново-Иерусалимский и Иосифо-Волоколамский в Московской области, Тихвинский в Ленинградской области, Антониев, Хутынский, Зверин, Деревяницкий и другие монастыри Новгорода… Разрушая монастыри, храмы, мечети и синагоги, расхищая их утварь, немецкие захватчики глумились над религиозным чувством людей. Солдаты и офицеры приходили в храмы в шапках, курили здесь, надевали на себя церковное облачение, держали в церквах лошадей и собак, из икон устраивали нары для спанья…»[1050] Правда, надо отметить, что некоторые из занесенных в отчет Чрезвычайной комиссии церквей были разрушены еще в 1930 г., а ряд храмов пострадал от действий советских войск. Например, Псково-Печерский монастырь в начале 1944 г. активно бомбила авиация Ленинградского фронта, а Успенский собор в Киево-Печерский лавре по одной из версий был взорван 3 ноября 1941 г. специально оставленной в тылу немцев диверсионной командой капитана Лутина. В этот день храм посетили президент Словакии И. Тисо и рейхскомиссар Э. Кох. Однако заложенная еще в сентябре 1941 г. взрывчатка якобы сработала с опозданием, и нацистские руководители успели покинуть собор до взрыва[1051]. Бурное развитие церковной жизни на оккупированной территории СССР началось стихийно и сразу приняло массовый характер. Германское руководство рассчитывало использовать религиозный фактор и к началу войны уже в основном разработало политику по отношению к Русской Церкви, принявшую окончательные формы в 1941–1942 гг. Эта политика сводилась к раздроблению Церкви, использованию ее для помощи немецкой администрации, ликвидации православия после окончания войны и созданию новой религии, призванной воспитывать послушных подданных рейха. Стремление к «атомизации» религиозной жизни проявлялось в поддержке иерархов, выступавших против Московской Патриархии. Однако фактически на всей оккупированной территории была восстановлена Русская Церковь, хотя в определенной степени и разделенная на 3 части. Сепаратистских национальных Церквей нигде, кроме Украины, создать не удалось, да и там за ней пошло меньшинство духовенства и верующих. Не только религиозность россиян, но и Русская Церковь как организация оказалась гораздо более сильной и живучей, чем полагали немецкие власти. Открывшиеся храмы превратились в центры русского национального самосознания, проявления патриотических чувств. Вокруг них сплотилась значительная часть населения. Всего за три года оккупации в условиях голода, разрухи, отсутствия материальных возможностей было восстановлено более 40 % от дореволюционного количества церквей. Существуют разные цифры открытых на оккупированной территории СССР православных храмов. Современные историки, как правило, говорят о 7547, ссылаясь на отчет Совета по делам РПЦ о состоянии церкви на 1 января 1948 г. Но к тому времени было уже закрыто в связи с нехваткой духовенства, изъятием у религиозных общин занятых ими общественных зданий, не менее 850 храмов в РСФСР, 600 на Украине, 300 в Белоруссии и 100 в Восточной Молдавии (Приднестровье). Так, в другом отчете Совета по делам РПЦ указывалось, что на 1 января 1947 г. в России осталось действующими только 1300 церквей, открытых в период оккупации[1052]. Таким образом, общее количество равнялось, как минимум, 9400. Эта цифра примерно соответствует встречавшемуся в советской литературе упоминанию о 10 тыс. храмах[1053]. Кроме того, было воссоздано почти 60 монастырей — 45 на Украине, 6 в Белоруссии и 6–7 в РСФСР. Несомненно, что при соответствующих условиях подобный религиозный подъем произошел бы во всей России. Религиозная жизнь на оккупированной территории СССР сразу же стала сферой острой идеологической, пропагандистской борьбы между нацистской Германией, с одной стороны, и советским государством, Московской Патриархией — с другой. Только сейчас, с рассекречиванием архивных документов, начала вырисовываться подлинная картина, выясняться, в какой степени церковная деятельность в период оккупации контролировалась из Москвы и Ульяновска (резиденции митр. Сергия (Страгородского) в октябре 1941 — августе 1943 гг.). На первом этапе указанной пропагандистской борьбы перевес имела Германия, но затем она стала все больше и больше проигрывать ее. Следует отметить, что до 1943 г. цели и интересы Московской Патриархии и советского государства совпадали далеко не во всем. Патриархия отнюдь не отождествляла себя с советским строем и учитывала возможность его падения. На оккупированной территории для руководства там церковной жизнью были оставлены экзархи Прибалтики и Белоруссии — митр. Сергий (Воскресенский) и архиеп. Пантелеймон (Рожновский), который еще в 1920–1930-х гг. подвергался активным преследованиям польских властей за свои промосковские симпатии. Существуют даже не подтвержденные документально свидетельства, что попытки остаться на занятой германскими войсками территории якобы предпринимал и экзарх Западной Украины митр. Николай (Ярушевич)[1054]. Выбор экзархов оказался правильным — владыки Сергий и Пантелеймон в главном остались верны Московской Патриархии до конца. Своими методами пыталось оказывать влияние на религиозную деятельность в оккупированных республиках и областях советское командование — через партизан, разведку, внедрение своих агентов и т. п. Вначале с церковной политикой германских властей пытались бороться и с использованием физических методов. Так, в ряде населенных пунктов священники, — невзирая на степень их вины, были расстреляны партизанами. Но уже с 1942 г. тактика начала меняться. Постепенно она все больше координировалась с Московской Патриархией. Это отмечалось, в частности, в «Проекте итогового доклада о деятельности военной администрации в области операций на Востоке» от мая — июня 1943 г.: «Впрочем, советское руководство в 1942 году также отказалось от своей враждебной Церкви политики. Например, при взятии Харькова большевики велели — как рассказывало население после вторичного завоевания города немцами — широко открыть двери церквей и устраивать благодарственные молебны. В 1943 году вышеупомянутые кресты находили на дорогах и в отъявленных бандитских районах»[1055]. С 1943 г. и советское командование, и Патриархия согласованно переходят к наступательным действиям. Резко активизируются попытки расширить влияние на религиозную жизнь оккупированной территории. И они отчасти удаются — вероятно, были установлены регулярные связи с митрополитами Александром (Иноземцевым), Сергием (Воскресенским) и рядом других иерархов. Значительно усиливаются и пропагандистские акции. В результате в 1943–1944 гг. доля сторонников Московской Патриархии среди клира оккупированных областей постоянно росла. И после изгнания фашистских войск подавляющая часть украинских, белорусских, прибалтийских православных приходов относительно безболезненно вошла в ее состав. Еще легче обстояло дело с монастырями. Почти все они и в период оккупации считали себя принадлежащими в каноническом отношении к Московской Патриархии. Последствия «религиозного возрождения» на оккупированной территории СССР были довольно велики. Историки В.И. Алексеев и Ф. Ставру склонны даже, несколько преувеличивая, придавать ему определяющее значение: «Германский фашизм был не менее враждебен христианству и особенно Русской Православной Церкви, чем советский коммунизм. Тем не менее их столкновение, приведшее к оккупации германской армией значительной части территории СССР, приблизительно с одной третью населения страны, создало особые условия, сыгравшие решающую роль в судьбе Русской Православной Церкви… В целом по размаху и интенсивности это религиозное возрождение может быть названо вторым крещением Руси»[1056]. В любом случае несомненно, что оно оказало заметное влияние на изменение религиозной политики советского руководства в годы войны. Религиозный подъем показал, что преследования и гонения 1920–1930-х гг. не смогли уничтожить веры людей и основ приходской жизни. Без сомнения, при отсутствии государственного давления подобное возрождение произошло бы и на остальной территории России. Последствия этого внутрирусского процесса вскоре самым непосредственным образом затронули многие европейские страны. Советское руководство старалось избегать на занятых в конце войны территориях Восточной и Средней Европы борьбы с Церковью. Даже в зоне советской администрации в Германии приходы и различные клирикальные структуры фактически остались в неприкосновенности. Например, земельная реформа не коснулась церковных наделов. Руководство военной администрации явно предпочитало контролировать Церковь и ее общины, а не вытеснять их в неподконтрольное подполье. Так, религиозный подъем в СССР позитивно отразился на большей части восточноевропейского христианства и создал возможности для его дальнейшего существования и активного развития. Заключение Подводя итоги исследования проблемы, можно сделать вывод, что политика нацистской Германии в отношении Русской Православной Церкви претерпевала существенную эволюцию и разделена на два заметно различающихся между собой этапа: 1933 — весна 1941 г. и лето 1941–1945 г. Существовала большая группа факторов, определявших позицию немецких ведомств в этом вопросе: пропагандистский, идеологический, внутригерманский, военный (ситуация на Восточном фронте), международный, внутрироссийский (положение на оккупированных территориях) и советский (влияние религиозной политики руководства СССР). Каждый из указанных факторов по-разному воздействовал на различные ведомства, заставляя их с течением времени в большей или меньшей степени корректировать свою позицию. При всем различии этих позиций решающую роль играли директивы высшего руководства НСДАП и лично Гитлера, что и позволяет говорить о существовании единой направляющей линии. На первом этапе германские ведомства (главным образом Министерство церковных дел) оказывали явное покровительство Русской зарубежной церкви, в то же время целенаправленно проводя политику унификации православной диаспоры в Третьем рейхе. Развернутая таким образом кампания была рассчитана на международный пропагандистский эффект. Нацистский режим хотел предстать в глазах общественности антиподом советского правительства, именно в 1930-е гг. наиболее активно преследовавшего Русскую Церковь. Кроме того, ставились цели смягчить неблагоприятное воздействие просочившихся за границу сведений о начавшихся ущемлениях Католической и Лютеранской Церквей, а также расположить к рейху населенные православными балканские государства — Болгарию, Румынию, Грецию и Югославию. Со временем Рейхсминистерство церковных дел стало преследовать и свою цель, не разделявшуюся другими ведомствами — создание самостоятельной наднациональной Германской Православной Церкви. Уже на первом этапе выявилась внутренняя противоречивость нацистской политики — стремление показать себя защитником Русской Церкви и в то же время проведение различных акций против Русского Западно-Европейского Экзархата юрисдикции патриарха Вселенского. После начала весной 1941 г. военной агрессии рейха на Балканах, а в июне — против СССР прежняя политика претерпела очень сильные изменения (первые признаки этих изменений были заметны уже в Генерал-губернаторстве в 1939–1940 гг.) Возобладало враждебное отношение к Русской Православной Церкви. На нее были распространены и даже значительно усилены методы давления, уже опробованные по отношению к другим конфессиям на территории самой Германии, где направляющая линия в решении «религиозного вопроса» была ориентирована на разрушение (внутреннее и внешнее) сложившихся традиционных устойчивых структур, «атомизацию» Церквей. Русскую Церковь также пытались раздробить на несколько несообщающихся между собой частей (главным образом по национальному признаку), эти части поставить под полный контроль и при этом стремились использовать церковные организации для помощи администрации на оккупированных территориях и в пропагандистских целях. С этим было связано и изменение отношения к русскому духовенству в эмиграции — его старались полностью изолировать от событий в России и от пленных или вывезенных в Германию на работы соотечественников. Только с осени 1943 г., в основном под влиянием военного, советского и международного факторов, начинается некоторое смягчение позиции в отношении Православной Церкви. Но на практике оно проявлялось очень малозаметно. Основные принципы направляющей линии, выработанной во второй половине 1941 — первой половине 1942 г., сохранялись, поэтому говорить о начале нового периода осенью 1943 г. нельзя. С июля 1941 г. проблема Русской Православной Церкви попала в сферу интересов важнейших нацистских ведомств — Партийной канцелярии, РСХА, Министерства занятых восточных территорий и МИД. Министерство церковных дел было «отодвинуто на задний план», на оккупированные территории СССР его вообще не допустили. Следует отметить, что РКМ при этом осталось верно прежнему курсу, в основном благожелательному к русскому православию, проявляя в этом деле большое упорство. Но влияние министерства уже было незначительным. Как видно из цитированных ранее архивных документов, в случае военной победы Третьего рейха Русской Православной Церкви пришлось бы столкнуться с новым, третьим этапом нацистской церковной политики. В РСХА и Партийной канцелярии разрабатывались планы постепенной ликвидации этой Церкви и создания новой псевдорелигии для занятых восточных территорий. При всей первоначальной внешней разнице национал-социалистической и советской (1920–1930-х гг.) религиозной политики между ними было много общего. Это хорошо видно на примере области Вартегау, которая была в 1939 г. избрана «испытательным полигоном» для нацистских церковных экспериментов. Как и в СССР, там были закрыты монастыри, вся религиозная деятельность низводилась до уровня общин и т. д.[1057] Социалистическая (советская) терминология явно чувствуется в указаниях военным частям об отношении к религиозному вопросу на занятых восточных территориях с августа 1941 г. и в проектах так и не принятого закона о свободе религиозной деятельности на Востоке. Впрочем, подписать этот закон было, вероятно, выше сил Гитлера из-за его внутренней антихристианской позиции, а не только из-за опасения отрицательного для нацистов воздействия указа на Церкви в самой Германии. Реальная религиозная политика германской оккупационной администрации, как справедливо отмечало местное население, также имела много общего с довоенной советской. В своем приказе от 16 августа 1941 г. шеф РСХА Гейдрих приказывал подразделениям полиции безопасности и СД постоянно сообщать о развитии ситуации в церковной области в оккупированной части СССР, а также проявлял большой интерес к сохранению Московского антирелигиозного музея. Изучение опыта движения воинствующих безбожников в СССР казалось правительству Третьего рейха очень полезным. Германский историк Х-.Х. Вильгельм справедливо писал: «Нацистские руководители полагали, что вопрос ненужности религии в современном тоталитарном государстве должен быть в последний момент на советском тесте еще один раз изучен на практике, прежде чем высшее руководство после войны, возможно, действительно решится на проведение давно продекларированных жестких церковно-политических „мероприятий“ на Родине и/или на оккупированных территориях»[1058]. В Третьем рейхе, как и в СССР, религиозным организациям, в частности Русской Православной Церкви, уделяло внимание высшее руководство страны, в том числе Сталин и Гитлер лично. В некоторых деталях совпадала нацистская и советская религиозная политика на контролируемых территориях за пределами собственных стран. Например, в Генерал-губернаторстве в 1939–1944 гг. германские ведомства стремились противопоставить лояльную, как им казалось, Православную Церковь оппозиционной и преследуемой Католической. И во второй половине 1940-х гг. новые власти Польши отчасти действовали подобным образом. Как и Сталин, Гитлер в период войны, опасаясь раскола в обществе и дестабилизации режима, старался избегать открыто антицерковных акций. Однако руководитель СССР был способен, если того требовали обстоятельства, на кардинальное изменение позиции в религиозном вопросе, что оказалось совершенно неожиданно для властей Третьего рейха. В сентябре 1943 г. Сталин принял в Кремле трех митрополитов Русской Церкви и долго беседовал с ними. После этого правительство СССР разрешило выборы патриарха, возобновление церковной издательской деятельности, духовного образования, открытие сотен храмов. Были внесены соответствующие изменения в законодательные акты. Эти перемены были вызваны целым комплексом причин: активной патриотической деятельностью Московской Патриархии, обращением в ходе войны к русским национальным патриотическим традициям, массовым религиозным возрождением на оккупированной территории, стремлением нейтрализовать воздействие нацистской пропаганды. Самым существенным образом влияли и отношения с союзниками — США и Великобританией. Несомненно, Верховный главнокомандующий действовал по заранее разработанному плану, в котором с некоторых пор стал уделять Церкви значительное внимание для придания собственному режиму власти видимости демократического, веротерпимого государства. В его расчетах Московской Патриархии отводилась существенная роль в налаживании контактов с патриотическим движением, религиозными кругами на Балканах, Ближнем Востоке, в Северной Африке, установлении связей с влиятельными течениями в Англии, США, Канаде, способными оказать воздействие на правительство. Шаги Сталина навстречу Церкви вызвали симпатию в этих странах. Однако даже отношения с союзниками по антигитлеровской коалиции были здесь не главными. Внешнеполитические планы «вождя народов» были гораздо более глобальными. С весны 1943 г., когда исход войны стал ясен, он начал размышлять о будущем послевоенном переделе мира, разрабатывать планы создания мировой державы. В этих имперских замыслах Церкви отводилась немаловажная роль. Значительно более прагматичный, чем вожди Третьего рейха, Сталин «переиграл» их. Председатель Совнаркома был готов, если надо, отказаться от важнейших постулатов коммунистической идеологии и поступать вопреки им. И все советские органы власти, так или иначе, претворяли его волю в жизнь. В этом плане, как и в других сферах, между сталинским и нацистским режимами существовали серьезные различия, не позволявшие последнему совершать подобную «эволюцию». В определенном смысле национал-социализм нельзя назвать тоталитарной диктатурой, как это утверждается в декларациях немецких католических епископов «Католическая Церковь и национал-социализм» от 31 января 1979 г. и «Воспоминания и ответственность» 1983 г. Некоторые германские ученые даже считают, что подобные утверждения означают отказ от коллективной вины и служат реабилитации[1059]. В Советском Союзе нельзя было и представить такого различия позиций и открытой борьбы различных ведомств по вопросам церковной политики, какие существовали в Третьем рейхе. В советской идеологии полностью отсутствовали элементы характерной для национал-социализма расовой теории, которые нацистские идеологи всячески старались привнести в церковную сферу. Не случайно E.Л. Факенгейм в своей статье писал: «Эти двенадцать лет Третьего рейха представляют собой уникальный в истории Церкви каирос (то есть благоприятный момент, исторический шанс) дьявола», назвав далее нацистское общество «царством Антихриста, сердцевиной которого был мир Голокауста»[1060]. Почти все руководители Третьего рейха (в отличие от советских) были мистически, псевдорелигиозно ориентированы и уделяли этой стороне заметное внимание. С конца 1930-х гг. разрабатывались и планы создания «новой религии». Об одном из них, вероятно добытом американской разведкой, говорилось в официальном заявлении президента США Рузвельта от 28 октября 1941 г.[1061] Правда, подлинность этого документа вызывает сомнения. Примерно в 1939 г. другой детальный, поэтапный, рассчитанный на 25 лет, «План национал-социалистической религиозной политики» разработала служба рейхсляйтера Розенберга. В нем говорилось о необходимости через 25 лет ввести обязательную для каждого гражданина нацистскую государственную религию[1062]. Таким образом, в случае выполнения этого плана традиционные конфессии ждала бы печальная судьба. Тема — христианские конфессии и тоталитаризм — имеет несколько измерений. Во всех европейских странах, где утвердились авторитарные режимы, в том числе в Германии и России, христианские ценности рассматривались в качестве важнейшего составного элемента национальной идеологии и культуры. Однако Церкви и их паства не сумели воспрепятствовать установлению указанных режимов, и причины этого до конца не исследованы. В настоящее время в Германии положение Церкви в период национал-социализма зачастую описывается как борьба за выживание. Обозначенное таким абстрактным и обобщенным образом положение религиозных организаций нередко приводит к умолчанию о многих формах сотрудничества на разных уровнях. Ведь значительная часть нацистов продолжала оставаться хотя и плохими, но христианами. С другой стороны, несомненно, что несмотря на крайне сложное положение, в котором оказались в странах с тоталитарными режимами христианские Церкви, они стали одним из немногих островков нравственности, опорой внутреннего сопротивления тоталитарной идеологии и этики. На примере СССР хорошо видно, как по мере утверждения сталинской диктатуры часть духовенства превратилась в очаг свободомыслия, оппозиции господствующему политическому режиму; широкое распространение получила Катакомбная (тайная) Церковь. В конечном счете разгром и внутренний кризис РПЦ к концу 1930-х гг. самым непосредственным образом сказался на ограничении свободы совести, утверждении тоталитарного идеологического контроля, размывании нравственной основы борьбы и протеста в стране. И все же в суровых, порой жесточайших условиях Русская Православная Церковь сумела выстоять. Пройдя через гонения, запрещения, террор первых двух десятилетий советской власти, она вновь начала возрождаться во время тяжелых испытаний для всего русского народа. Расчеты нацистских ведомств использовать ее в своих целях не оправдались. Начавшаяся 22 июня 1941 г. война, вопреки ожиданиям многих, не обострила отношения Московской Патриархии с советским государством. Церковь не поддалась искушению рассчитаться за нанесенные ей жесточайшие удары. Патриотизм православного духовенства и мирян оказался сильнее обид и ненависти, вызванных долгими годами гонений на религию. С первого дня Отечественной войны руководство Московской Патриархии призвало народ к защите Родины и этим поддержало и государство. Такая позиция Церкви была особенно важна в свете значительного роста религиозности в первой половине 1940-х гг. как среди мирного населения, так и среди военнослужащих. Она создавала, по словам Ленинградского митрополита Алексия, «нравственные условия победы»[1063]. Религиозный фактор сыграл существенную роль в изменении поначалу неблагоприятного для СССР хода боевых действий. Проявления патриотической деятельности Русской Церкви были очень многообразны: морально-нравственное влияние (через послания, обращения, проповеди); сбор денежных средств, драгоценностей, медикаментов, одежды, продуктов в фонд обороны; служба церковнослужителей в рядах действующей армии и участие в партизанском движении; помощь раненым бойцам шефством над госпиталями и созданием санитарных пунктов; участие в сооружении оборонительных укреплений, организация противовоздушной обороны и т. д. Подобная ситуация существовала и на оккупированной территории, где неожиданно для нацистов начался бурный, стихийный процесс церковного возрождения. Как только ушли советские войска, там произошел настоящий «религиозный взрыв» — за несколько месяцев открылись сотни православных храмов, а всего за 1941–1944 гг. примерно 9400. И эти церкви стали центрами русского национального самосознания. Впрочем, проблема патриотизма в годы Второй мировой войны является достаточно сложной и неоднозначной. Представители всех частей Русской Православной Церкви, в том числе и карловацкое духовенство, были патриотами и желали возрождения свободной процветающей великой России. Но представляли себе пути к достижению этой цели по-разному и порой оказывались в «разных лагерях». Данная тема требует дополнительного специального исследования. В целом же можно сделать вывод, что ни одна из частей или юрисдикций Русской Церкви не стала сотрудничать с нацистами. Нацистским ведомствам даже не удалось полностью подчинить и сделать своим послушным орудием православную епархию на территории Германии. Здесь особенно сильное сопротивление продемонстрировали евлогианское духовенство и прихожане. К концу 1943 г. нацисты проиграли СССР и пропагандистскую войну в церковной области, что было особенно заметно на примере Балканских стран. Так завершился «крестовый поход» под знаком свастики на Восток. Именной словарь Александр (Иноземцев, 1882? — 02.1948), митрополит. В 1913 г. окончил Петербургскую ДА, в 05.1922 г. хиротонисан в Польше во еп. Люблинского. С кон. 1922 по 1941 г. именовался Пинским и Полесским. К 1941 г. в сане архиепископа, в 02.1942 г. был одним из создателей автокефальной Украинской Церкви, возведен в сан митрополита. В 1944 г. из Пинска эвакуировался в Мюнхен, где проживал до своего убийства в 1948 г. Алексий (ГромадскийАлександр, 3.11.1862–8.05.1943), митрополит. В 1908 г. окончил Киевскую ДА. 21.04.1922 г. хиротонисан в Польше во еп. Луцкого, 3.06.1928 г. возведен в сан архиеп. Гродненского, с 15.04.1934 г. архиеп. Волынский. В 1940 г. перешел в юрисдикцию Московской Патриархии, с 08.1941 г. возглавлял автономную Украинскую Церковь, возведен в сан митрополита. В 1943 г. убит украинскими националистами. Алексий (СиманскийСергей Владимирович, 27.11.1877–17.04.1970), Патриарх Московский и всея Руси. В 1904 г. окончил Московскую ДА. 28.04.1913 г. хиротонисан во еп. Тихвинского, в 1926 г. возведен в сан архиеп. Хутынского и назначен управлять Новгородской епархией. С 5.10.1933 г. митр. Ленинградский, весь период блокады жил в осажденном городе. С 15.05.1944 г. Патриарший Местоблюститель, 2.02.1945 г. избран патриархом. Анастасий (ГрибановскийАлександр Алексеевич, 6.08.1873–22.05.1965), митрополит. В 1897 г. окончил Московскую ДА. 29.06.1906 г. хиротонисан во еп. Серпуховского, 6.05.1916 г. возведен в сан архиеп. Кишиневского и Хотинского. В 1919 г. эмигрировал из России. 28.07.1936 г. избран главой РПЦЗ в сане митрополита. До 09.1944 г. проживал в Белграде, затем эвакуировался в Германию. Осенью 1950 г. переселился в Нью-Йорк. 27.05.1964 г. отказался от руководства РПЦЗ, остался ее почетным главой. Антоний (ХраповицкийАлексей Павлович, 17.03.1863— 10.08.1936), митрополит. В 1885 г. окончил Петербургскую ДА, 7.09.1897 г. хиротонисан во еп. Чебоксарского. В 1906 г. возведен в сан архиеп. Волынского и Житомирского. 17.05.1918 г., будучи председателем Украинского церковного собора, был избран митр. Киевским и Галицким. В 1919 г. эмигрировал в Югославию, с 1922 г. по 1936 г. председатель Архиерейского Синода РПЦЗ (в 1927 г. отделившейся от Московской Патриархии). Скончался и погребен в Белграде. Борман Мартин (17.06.1900–2.05.1945?), рейхсляйтер, личный секретарь и ближайший соратник Гитлера. С 10.1934 г. рейхсляйтер, начальник штаба заместителя фюрера Гесса. 12.05.1941 г. назначен заместителем Гитлера по НСДАП и руководителем Партийной канцелярии, с 12.04.1943 г. секретарь фюрера. До 1.05.1945 г. находился в берлинском бункере Гитлера, а затем исчез. Возможно, погиб при попытке прорыва из бункера. В 1946 г. Нюрнбергский трибунал заочно приговорил его к смертной казни. Венедикт (Бобковский, 28.02.1876–3.09.1951), архиепископ. В 1905 г. окончил Псковскую ДС. С 1937 г. настоятель Жировицкого монастыря Польской Православной Церкви. В 1940 г. перешел в юрисдикцию Московской Патриархии. 17.03.1941 г. хиротонисан во еп. Брестского, с 04.1942 г. архиепископ Гродненский и Белостокский Белорусской Православной Церкви, экзарх Восточной Пруссии. В 1944 г. эвакуировался в Германию, с 1946 г. член Архиерейского Синода РПЦЗ. С 09.1950 г. управлял Германской епархией РПЦЗ. Скончался в Мюнхене. Вениамин (НовицкийСергей Васильевич, 4.09.1900–14.10.1976), архиепископ. В 1929 г. окончил православный богословский факультет Варшавского университета, с 17.05.1934 г. архимандрит Почаевской лавры. 15.06.1941 г. хиротонисан во еп. Пинского. С 08.1942 по 09.1943 гг. еп. Полтавский автономной Украинской Церкви. В 1944 г. арестован, освобожден из колымских лагерей в 1956 г. С 22.11.1956 г. еп. Омский и Тюменский, с 21.02.1958 г. архиеп. Иркутский и Читинский. Скончался в Чебоксарах. ВласовАндрей Андреевич (1900–1.08.1946), советский генерал-лейтенант. Учился в Нижегородской ДС. С 05.1920 г. служил в Красной Армии. В 1941 г. командовал 37-й армией под Киевом и 20-й армией под Москвой. С 9.03.1942 г. заместитель командующего Волховским фронтом и с 16.04.1942 г. командующий 2-й ударной армией. 13.07.1942 г. взят в плен. Согласился сотрудничать с вермахтом и возглавил русское антисталинское движение. С 1944 г. председатель Комитета освобождения народов России, создатель и главнокомандующий Русской освободительной армией. 12.05.1945 г. арестован советскими войсками. Приговорен к смертной казни и повешен в Москве. Гаугг Вернер, германский чиновник. С 07.1935 г. по 05.1945 г. начальник референтуры по делам иностранных церквей Рейхсминистерства церковных дел в чине ландгерихтсрата. Геббельс Пауль Йозеф (29.10.1897–1.05.1945), главный пропагандист Третьего рейха, один из лидеров нацистской партии. С 13.03.1933 г. рейхсминистр народного просвещения и пропаганды, гауляйтер Берлина, в 04.1944 г. назначен главным уполномоченным по мобилизации для «тотальной войны». 29.04.1945 г. в политическом завещании назначен Гитлером своим преемником на посту рейхсканцлера. Через 2 дня в берлинском бункере фюрера покончил с собой. Гейдрих Рейнхард (7.03.1904–4.06.1942), шеф Главного управления имперской безопасности. В 1932 г. вступил в СС, с 04.1934 г. шеф центральной службы гестапо. 17.06.1936 г. назначен руководителем полиции безопасности и СД. Возглавлял РСХА сразу после его создания 27.09.1939 г., с 27.09.1941 г. одновременно исполнял обязанности рейхспротектора Богемии и Моравии. 27.05.1942 г. смертельно ранен в Праге членами чехословацкого движения Сопротивления и вскоре скончался. Геринг Герман Вильгельм (12.01.1893–15.10.1946), один из главных военных и экономических руководителей Третьего рейха. С 07.1932 г. председатель рейхстага, с 30.01.1933 г. рейхсминистр и министр внутренних дел Пруссии. 1.03.1935 г. назначен главнокомандующим военно-воздушными силами Германии, а 30.08.1939 г. председателем Имперского совета по обороне и через день провозглашен Гитлером своим преемником в случае смерти. 19.06.1940 г. присвоено звание рейхсмаршала, арестован 9.05.1945 г. Приговорен Нюрнбергским трибуналом к повешению, но накануне казни успел принять яд. Гермоген (Максимов Григорий Иванович, 1861–07.1945), митрополит. В 1886 г. окончил Киевскую ДА. 9.05.1910 г. хиротонисан во еп. Аксайского. В 1919 г. эмигрировал из России, с 1922 г. принадлежал к РПЦЗ, окормлял русские приходы в Греции, с 1929 г. в сане архиепископа, проживал в Югославии. 5.06.1942 г. назначен главой неканоничной автокефальной Хорватской Православной Церкви в сане митрополита. В 07.1945 г. приговорен правительством Тито к смертной казни и расстрелян. Гесс Рудольф (26.04.1894–1987), заместитель фюрера по партии. С 1925 г. личный секретарь Гитлера, а с 21.04.1933 г. его заместитель по партии. 30.08.1939 г. назначен членом исполнительного совета по обороне и одновременно преемником Гитлера после Геринга. 10.05.1941 г. совершил перелет в Шотландию и предложил Великобритании заключить мир и принять участие в походе против СССР, интернирован как военнопленный. В 1946 г. приговорен Нюрнбергским трибуналом к пожизненному заключению. Скончался в берлинской тюрьме Шпандау. Гиммлер Генрих (7.10.1900–23.05.1945), рейхсфюрер СС. Возглавлял СС с 6.01.1929 г., с 20.04.1934 г. шеф прусского гестапо, а 17.06.1936 г. назначен верховным руководителем всех служб германской полиции. Под его руководством создавались войска СС. В 1943 г. назначен также рейхминистром внутренних дел, а летом 1944 г. командующим Резервной армией. Арестован 21.05.1945 г. и вскоре покончил с собой, приняв яд. Гитлер (Шикльгрубер) Адольф (20.04.1889–30.04.1945), руководитель нацистской партии, канцлер Третьего рейха. 20.07.1921 г. избран председателем НСДАП. За организацию подавленного 8.11.1923 г. т. н. «пивного путча» в Мюнхене провел 9 месяцев в тюрьме. 30.01.1933 г. провозглашен канцлером Германии и после отмены в 1934 г. поста президента стал единовластным правителем страны. С 1938 г. главнокомандующий вермахтом. Инициатор начала Второй мировой войны 1.09.1939 г. Легко ранен во время покушения на него 20.07.1944 г. Покончил с собой в своем берлинском бункере перед приближением советских войск. Готтберг Ганс, группенфюрер СС, генеральный комиссар. В 1939–1940 гг. начальник службы по делам поселенцев в Праге, в 1941–1943 гг. фюрер полиции и СС в Минске, в 1943–1944 гг. генеральный комиссар Белоруссии. В 1945 г. погиб в бою с советскими войсками. Григорий (Граббе Георгий Павлович, 8.04.1902–7.10.1995), епископ. Граф, в 1923–1926 гг. обучался на богословском факультете Белградского университета. С 12.08.1931 г. управляющий Синодальной канцелярией РПЦЗ в Югославии. 12.06.1944 г. в Германии рукоположен в сан иерея. С 1950 г. проживал в США, в 1960 г. возведен в сан протопресвитера. С 5.06.1967 г. заведующий отделом внешних сношений РПЦЗ. 12.05.1979 г. хиротонисан во еп. Манхеттенского. С 1986 г. на покое, скончался в США. Даниил (Юзьвюк Николай Порфириевич, 2.10.1880–27.08.1965), архиепископ. Окончил ДС, в 1925–1939 гг. преподавал в Виленской ДС, с 1939 г. секретарь митрополита Литовского и Виленского Елевферия. В 1942 г. хиротонисан во еп. Ковенского. С 29.04.1944 г. временно управляющий Литовской епархией и экзархатом Латвии и Эстонии в сане архиепископа. В дальнейшем эвакуировался на территорию Чехословакии. С 30.12.1945 г. архиеп. Пинский и Брестский, в 1950–1954 гг. находился в заключении. С 1956 г. на покое в различных монастырях. Дионисий (Валединский Константин Николаевич, 4.05.1876–15.03.1960), митрополит. В 1900 г. окончил Казанскую ДА. 21.04.1913 г. хиротонисан во еп. Кременецкого. В 1919 г. эмигрировал из России, с 1922 г. в сане архиепископа. 27.02.1923 г. избран митр. Варшавским, главой неканоничной автокефальной Польской Православной Церкви. В 09.1939 г. арестован гестапо. С 09.1940 г. по 1945 г. возглавлял Православную Церковь Генерал-губернаторства. 25.08.1948 г. обратился с покаянным письмом о принятии в каноническое общение с Московской Патриархией. Принят в сане митрополита, но не признан главой Польской церкви. Пребывал на покое. Скончался в г. Лодзи. Евлогий (Георгиевский Василий Семенович, 10.04.1868–8.08.1946), митрополит. В 1892 г. окончил Московскую ДА. В 1903 г. хиротонисан во еп. Люблинского, с 14.05.1914 г. архиеп. Житомирский. 19.01.1920 г. эмигрировал из России в Югославию. С 21.04.1921 г. по 10.06.1930 г. управлял Западно-Европейским экзархатом Московской Патриархии. В 1930 г. перешел в юрисдикцию Константинопольского патриарха, продолжая возглавлять экзархат. 2.09.1945 г. воссоединился с Русской Церковью, оставлен экзархом Западной Европы. Скончался в Париже. Зайц Кирилл (Закис Карл Янович, 15.07.1869–1948), протопресвитер. В 1891 г. окончил Рижскую ДС, ок. 1895 г. посвящен в сан священника. Служил в храмах Белоруссии и Латвии, в 1929–1933 гг. настоятель Рижского кафедрального собора. В 11.1941–01.1944 гг. начальник Псковской православной духовной миссии сначала в сане протоиерея, а с 1943 г. протопресвитера. Арестован в 1944 г. по обвинению в сотрудничестве с нацистами, приговорен к 20 годам лагерей. Скончался в Карлаге, реабилитирован посмертно. Иларион (Огиенко Иван, 2.01.1882–29.03.1972), митрополит. Окончил Киевский университет, в 1919 г. министр по делам национальностей в правительстве Петлюры. С 1920 г. проживал в Польше, профессор Львовского, а затем Варшавского университета. 20.10.1940 г. хиротонисан во еп. Холмского и Подляшского Православной Церкви Генерал-губернаторства. С 16.03.1944 г. в сане митрополита. В 07.1944 г. эвакуировался в Словакию, в 1947 г. переехал в Канаду. С 1951 г. глава автокефальной Украинской Церкви в Канаде. Скончался в Виннипеге. Иоанн (Шаховской Дмитрий Алексеевич, 23.08.1902–1988), архиепископ, князь, обучался в университетах Франции и Бельгии и Свято-Сергиевском институте в Париже. 5.03.1927 г. посвящен в сан священника, с 1937 г. в сане архимандрита, благочинный германских приходов в юрисдикции митр. Евлогия. В 1946 г. переехал в США. 11.05.1947 г. хиротонисан во еп. Бруклинского Американской Православной Церкви, в 1961 г. возведен в сан архиеп. Сан-Францисского и Западной Америки. С 05.1975 г. на покое. Кальтенбруннер Эрнст (4.10.1903–16.10.1946), шеф Главного управления имперской безопасности. С 1935 г. лидер австрийских СС, в 07.1941 г. назначен командующим СС и полиции в Вене, а 30.01.1943 г. шефом полиции безопасности, СД и РСХА. Лично контролировал разработанные в лагерях средства уничтожения заключенных. Арестован в конце войны, приговорен Нюрнбергским трибуналом к повешению и вскоре казнен. Керл Ганс (11.12.1887–14.12.1941), рейхсминистр. Сын преподавателя лютеранской школы. После прихода в 1933 г. нацистов к власти назначен прусским министром юстиции и одновременно рейхсминистром без портфеля. С 16.07.1935 г. рейхсминистр по церковным делам. Скончался в Париже, по одной из версий — устранен гестапо. Кирилл (Смирнов Константин Илларионович, 26.04.1863–20.11.1937), митрополит. В 1887 г. закончил Петербургскую ДА. 6.08.1904 г. хиротонисанвоеп. Гдовского, ас 1913 г. архиепископ Тамбовский и Шацкий, 1.04.1918 г. возведен в сан митр. Тифлисского и Бакинского. С 1920 г. митр. Казанский и Свияжский. С 04.1922 г. за исключением кратковременных перерывов находился в тюрьмах и ссылке. Первый кандидат на должность Патриаршего Местоблюстителя по завещательному распоряжению патриарха Тихона от 25.12.1924 г. Расстрелян в Чимкенте. Канонизирован в 08.2000 г. Кох Эрих (1896–1961), рейхскомиссар. В 1928–1945 гг. гауляйтер Восточной Пруссии, с 1933 г. и обер-президент Восточной Пруссии. В 09.1941–04.1944 гг. одновременно рейхскомиссар Украины, а с 20.09.1944 г. по 05.1945 г. рейхскомиссар Остланда. Отличался крайней жестокостью. В 1950 г. выдан Польше. В 1959 г. приговорен в Варшаве к повешению. Смертная казнь не была приведена в исполнение, умер в тюрьме. Лейббрандт Георг (5.09.1899 —?), германский чиновник. Родился в немецкой колонии на Украине. В 1918 г. эмигрировал в Германию. В 1940–1941 гг. руководитель службы «Восток» НСДАП. С 07.1941 г. по 06.1943 г. начальник главного отдела политики Восточного министерства в чине министериалдиректора. Летом 1943 г. стараниями СС изгнан со всех своих постов. С 1945 г. находился в тюрьме, освобожден в 1949 г. Лозе Хейнрих (2.09.1896–25.02.1964), рейхскомиссар. В 1930 г. гауляйтер Шлезвиг-Гольштейна. С 17.07.1941 г. по 20.09.1944 г. рейхскомиссар Остланда. В 1946 г. приговорен Нюрнбергским трибуналом к 10 годам заключения, освобожден в 1951 г. Магуниа Вальдемар, генеральный комиссар. С 02.1942 г. по 09.1943 г. генеральный комиссар генерал-бецирка Киев. Милве-Шрёден Анатоль, германский чиновник. С 07.1941 г. по 05.1945 г. начальник отдела, а затем руководящей группы культурной политики Восточного министерства. Мэе Хяльмар, вождь эстонских националистов. В 1941–1944 гг. руководитель назначенного нацистами Национального комитета в оккупированной Эстонии, фюрер эстонского самоуправления. Мстислав (Скрыпник Степан, 10.04.1898–1990), епископ. Племянник и адъютант Петлюры. В 1930 г. депутат польского сейма. С 26.07.1941 г. представитель Рейхсминистерства занятых восточных территорий при группе армий «Юг» и доверенное лицо по вопросам организации гражданского управления на оккупированной Украине. 14.05.1942 г. хиротонисан во еп. Переяславского автокефальной Украинской Церкви. В 1944 г. эвакуировался в Варшаву, а затем в Бреслау. Назначен Гиммлером окормлять восточных рабочих в Судетах. С 12.10.1947 г. архиеп. Виннепегский и Канадский, с 16.10.1971 г. митр. Филадельфийский и глава Украинской Церкви за границей. С 1991 г. возглавлял одну из неканоничных автокефальных православных церквей на Украине в сане патриарха. Похоронен в Киеве. Мюллер Генрих (1901—?), шеф гестапо. До 1933 г. сотрудник криминальной полиции Мюнхена. Фактически возглавлял гестапо с 1935 г., позднее заместитель шефа РСХА. Осенью 1942 г. создал систему концлагерей для уничтожения евреев. До начала 05.1945 г. находился в бункере фюрера, а затем исчез. В 1973 г. его имя включено в список разыскиваемых нацистских преступников. Нейгауз Карл, штурмбаннфюрер СС. Доктор теологии, в 1944–1945 гг. возглавлял ведавший религиозными делами реферат IVA4 Главного управления имперской безопасности. В 1945 г. взят в плен советскими войсками. До нач. 1950 г. содержался в лагерях СССР. Никанор (Бурчак-Абрамович, 27.07.1883–21.03.1969), митрополит. Окончил Киевский университет. 23.10.1910 г. посвящен в сан священника. В 1919 г. эмигрировал в Польшу. 9.02.1942 г. хиротонисан во еп. Чигиринского автокефальной Украинской Церкви, с 13.03.1942 г. возглавлял Киевскую епархию, с 17.05.1942 г. в сане архиепископа. 25.11.1943 г. эвакуировался из Киева в Польшу. В 1944 г. через Словакию уехал в Германию и поселился в Карлсруэ. С 15.09.1952 г. митр. Германский, с 28.10.1953 г. до своей смерти возглавлял Украинскую Православную Церковь за границей. Пантелеймон (Рожновский Павел Стефанович, 27.10.1867–30.12.1950), митрополит. Окончил миссионерские курсы при Казанской ДА. 2.06.1913 г. хиротонисан во еп. Двинского. В 1922–1939 гг. за непризнание автокефалии Польской Православной Церкви содержался в ссылке в различных монастырях. В 07.1941 г. назначен экзархом Белоруссии в сане архиеп. Минского и Белорусского. С 03.1942 г. в сане митрополита. В 05.1942–1943 гг. был отстранен нацистами от управления Белорусской Церковью и сослан в монастырь. В 1944 г. эвакуировался в Германию. В дальнейшем не служил, был близок к РПЦЗ. Скончался в Мюнхене. Пантелеймон (Рудык Петр, 16.06.1898–2.10.1968), архиепископ. Окончил православный богословский факультет Варшавского университета. 16.03.1941 г. хиротонисан во еп. Львовского в Москве. С 12.1941 г. по 11.1943 г. управлял Киевской епархией автономной Украинской Церкви. Весной 1944 г. возведен в сан архиепископа и возглавил архиереев автономной Украинской Церкви, затем эвакуировался в Германию. С 1945 г. принадлежал к РПЦЗ. 5.03.1959 г. после принесения покаяния принят в общение с Московской Патриархией, с 8.08.1959 г. архиеп. Эдмонтон — ский и Канадский. Скончался в Эдмонтоне. Поликарп (Сикорский Петр Дмитриевич, 20.06.1875–22.10.1953), митрополит. В 1898 г. окончил Киевскую ДС. В 1919–1921 гг. вице-директор департамента общих дел в правительстве Петлюры. В 1921 г. эмигрировал в Польшу. 10.04.1932 г. хиротонисан во еп. Луцкого. 2.08.1941 г. назначен митр. Варшавским Дионисием архиеп. Луцким и Ковельским, а 24.12.1941 г. — администратором автокефальной Украинской Церкви, с 17.05.1942 г. митр. Киевский. В 01.1944 г. эвакуировался в Варшаву, а затем через Словакию в Германию. Руководил Украинской Православной Церковью за границей. С 04.1950 г. жил под Парижем, где и скончался. Положенский Сергий, протоиерей. В 1934–1936 гг. служил в берлинском приходе Св. кн. Владимира юрисдикции митр. Евлогия, с 1936 г. по 11.1938 г. настоятель русской церкви в пригороде Берлина Тегеле, в 11.1938–1945 гг. снова в храме Св. кн. Владимира. С 1945 г. служил в берлинских храмах Московской Патриархии. Розенберг Альфред (1893–16.10.1946), главный идеолог нацизма. Родился в Ревеле, учился в Риге и Москве. В 1919 г. эмигрировал в Германию. С 1923 г. главный редактор официального органа НСДАП газеты «Фёлькишер беобахтер». С 1933 г. начальник Внешнеполитической службы НСДАП, с 1934 г. заместитель Гитлера по вопросам духовной и идеологической подготовки членов партии. 17.07.1941 г. назначен рейхсминистром занятых восточных территорий. В 1946 г. приговорен Нюрнбергским трибуналом к казни и вскоре повешен. Розенфельдер Карл, германский чиновник. С 07.1941 г. по 05.1945 г. руководитель группы религиозной политики Рейхсминистерства занятых восточных территорий. Серафим (Кушнерюк), епископ. В 1930 г. настоятель Мелецкого монастыря в сане архимандрита. 21.07.1942 г. хиротонисан во еп. Николаевского автономной Украинской Церкви. До 11.1943 г. также управлял Крымской епархией. В 1944 г. арестован советскими органами на Западной Украине, осужден и отправлен в лагерь. Серафим (Ляде Карл Георг Альберт, 1893–14.09.1950), митрополит. Родился в Лейпциге в протестантской семье. В 1904 г. перешел в православие с именем Серафим. В 1907 г. окончил Петербургскую ДС, в 1912–1916 гг. учился в Московской ДА, в 1919–1920 гг. полевой священник в белой армии. В 1923 г. принял монашеский постриг и хиротонисан обновленцами во еп. Ахтырского. В 1930 г. вернулся в Германию. Принят в РПЦЗ с титулом еп. Тегельского без епископских полномочий. В 1938 г. возглавил Германскую епархию РПЦЗ, в 1939 г. возведен в сан архиепископа, а в 1942 г. — митрополита. С 1942 г. возглавлял Среднеевропейский митрополичий округ РПЦЗ. Скончался в Мюнхене. Серафим (Лукьянов Александр Иванович, 23.08.1879 18.02.1959), митрополит. В 1904 г. окончил Казанскую ДА 7.09.1914 г. хиротонисан во еп. Сердобольского, с 1920 г. архиеп. Финляндский и Выборгский. В 1927–1945 гг. возглавлял Западно-Европейскую епархию РПЦЗ, с 1938 г. в сане митрополита. 31.08.1945 г. воссоединился с Московской Патриархией, с 9.08.1946 г. по 15.11.1949 г. экзарх Московского Патриархата в Западной Европе. С 17.05.1954 г. проживал в СССР на покое. Скончался в Гербовецком монастыре. Сергий (Воскресенский Дмитрий Николаевич, 9.11.1897–29.04.1944), митрополит. Учился в Московской ДА до 1920 г. В 1925 г. принял монашеский постриг, подвергался арестам. В 1933 г. хиротонисан во еп. Коломенского, являлся ближайшим помощником Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергия. 24.02.1941 г. назначен митрополитом Виленским и Литовским и одновременно экзархом Латвии и Эстонии. Остался на оккупированной территории, создал и направил 17.08.1941 г. в Псков Православную духовную миссию. Убит на шоссе между Вильнюсом и Каунасом. Сергий (Королев Аркадий Дмитриевич, 18.01.1881–18.12.1952), архиепископ. В 1905 г. окончил Московскую ДА. 17.04.1921 г. хиротонисан во еп. Вельского в г. Вильно. В 1922 г. арестован и выслан из Польши. С 1922 г. викарий митр. Евлогия в Праге. В 1945 г. воссоединился с Московской Патриархией. С 7.06.1946 г. архиепископ Венский, с 10.1946 г. экзарх Средней Европы. С 26.09.1950 г. архиеп. Казанский и Чистопольский. Скончался в Казани. Симон (Ивановский Семен Васильевич, 1.02.1888–1.02.1966), архиепископ. В 1912 г. окончил Московскую ДА. 24.03.1924 г. хиротонисан во еп. Кременецкого Польской Православной Церкви, 24.03.1941 г. возведен в сан архиепископа. В 1942–1944 гг. архиеп. Черниговский и Нежинский. В 1947 г. арестован. Освобожден в 1955 г. С 17.10.1955 г. по 14.08.1961 г. архиеп. Винницкий и Брацлавский. Скончался в Виннице. Сергий (Страгородский Иван Николаевич, 11.01.1867–15.05.1944), Патриарх Московский и всея Руси. В 1890 г. окончил Петербургскую ДА. 25.02.1901 г. хиротонисан во еп. Ямбургского, с 1905 г. архиеп. Финляндский, с 10.08.1917 г. архиеп. Владимирский и Шуйский, 28.11.1917 г. возведен в сан митрополита. С 10.12.1925 г. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя. 10.11.1926–27.03.1927 гг. находился под арестом. С 1.01.1937 г. Патриарший Местоблюститель, 8.09.1943 г. избран патриархом, скончался в Москве. Стефан (Севбо Семен Иосифович, 1872–25.01.1965), архиепископ. В 1894 г. окончил Минскую ДС. В 1924–1940 гг. находился в заключении за непризнание автокефалии Польской Церкви. Летом 1942 г. хиротонисан во еп. Смоленского и Брянского Белорусской Православной Церкви. В 1944 г. эвакуировался в Германию, где в 1946 г. вошел в юрисдикцию РПЦЗ и назначен архиепископом Венским и Австрийским. Проживал в Зальцбурге, где и скончался. Тихон (Белавин Василий Иванович, 19.01.1865–12.04.1925), Патриарх Московский и всея России. В 1888 г. окончил Петербургскую ДА. 19.10.1897 г. хиротонисан во еп. Люблинского, с 1898 г. еп. Алеутский и Аляскинский. Десять лет руководил Православной Церковью в Америке. С 1907 г. архиепископ Ярославский. 23.06.1917 г. избран на Московскую кафедру, 5.11.1917 г. избран и наречен патриархом. В 1918–1923 гг. неоднократно находился под арестом, скончался в Москве. Канонизирован 9.10.1989 г. Тихон (Лященко Тимофей, 1875–11.02.1945), архиепископ. В 1909 г. окончил Киевскую ДА. В 1914 г. пострижен в монашество, возведен в сан архимандрита и назначен инспектором Киевской ДА. В 1919 г. эмигрировал из России, 11.05.1924 г. хиротонисан во еп. Берлинского, 28.09.1936 г. возведен в сан архиепископа. 24.02.1938 г. освобожден от руководства Германской епархией РПЦЗ. С 1938 г. проживал на покое в Белграде, в 09.1944 г. эвакуировался в Германию, скончался в Карлсбаде. Трампедах Фридрих (3.02.1907—?), германский чиновник. Родился в г. Вендене Лифляндской губ. Эмигрировал в Германию. В 1941–1945 гг. начальник отдела политики рейхскомиссариата «Остланд» сначала в чине регирунгсрата, а с 01.1944 г. ландесдиректора. Феофан (Гаврилов, 26.12.1872–1943), архиепископ. В 1906 г. окончил Киевскую ДА. 15.12.1913 г. хиротонисан во еп. Рыльского, с 1917 г. еп. Курский и Обоянский. В 1919 г. эмигрировал в Югославию, в 1927–1943 гг. член Архиерейского Синода РПЦЗ. Скончался в Белграде. Феофил (Булдовский, 1865–1946), митрополит. В 1892 г. окончил Полтавскую ДС. 1.01.1923 г. хиротонисан во еп. Лубенского. Вскоре возглавил раскольническое движение в Полтавской епархии — т. н. «лубенский раскол». 25.12.1924 г. Московской Патриархией лишен сана и отлучен от Церкви. В 1926–1937 гг. служил в Луганске, а потом в Харькове. В 11.1941 г. при немцах провозгласил себя митр. Харьковским. 27.07.1942 г. объединился с автокефальной Украинской Церковью. Арестован в 1944 г. советскими органами и вскоре умер. Филофей (Нарко Владимир Евдокимович, 21.02.1905–24.09.1986), архиепископ. Окончил православный богословский факультет Варшавского университета. 23.11.1941 г. хиротонисан во еп. Слуцкого Белорусской Церкви, с 05.1942 г. архиеп. Могилевский и Мстиславский, в период ссылки митрополита Пантелеймона временно управлял Церковью. В 1944 г. эвакуировался в Германию, в 1946 г. вошел в юрисдикцию РПЦЗ. С 21.09.1971 г. по 1981 г. архиеп. Берлинский и Германский. Скончался в Гамбурге. Франк Ганс (23.05.1900–16.10.1946), рейхсляйтер, генерал-губернатор. В 1920 г. личный адвокат Гитлера. С 1934 г. рейхсминистр юстиции и министр юстиции Баварии. Президент Германской юридической академии, с 10.1939 г. по 01.1945 г. генерал-губернатор оккупированной Польши. Приговорен Нюрнбергским трибуналом к повешению и вскоре казнен. Список сокращений Абвер — военная разведка Вермахт — вооруженные силы фашистской Германии в 1935–1945 гг. Гестапо — Государственная тайная полиция НСДАП — Национал-социалистическая германская рабочая партия НТС — Национально-трудовой союз ОКВ — Верховное командование вермахта ОКХ — Верховное командование армии ОУН — Организация украинских националистов РКМ — Рейхсминистерство церковных дел РКУ — Рейхскомиссариат «Украина» РМО — Министерство занятых восточных территорий РСХА — Главное управление имперской безопасности СД — служба безопасности рейхфюрера СС СС — охранные отряды НСДАП Иллюстрации Уходящие на фронт ополченцы у Казанского собора. Осень 1941 г. Митрополит Ленинградский Алексий (Симанский) Митрополит Гор Ливанских Илия (Карам) Чудотворная Казанская икона Божией Матери все время битвы за город Св. Апостола Петра находилась во Владимирском соборе Похороны умерших от голода горожан. Большеохтинское кладбище. Февраль 1942 г. Очередь верующих. Спасо-Преображенский собор на Пасху. 1942 г. Очередь верующих. Спасо-Преображенский собор на Пасху. 1942 г. Очередь верующих. Спасо-Преображенский собор на Пасху. 1942 г. Иосифлянский архимандрит (тайный епископ) Клавдий (Савинский), арестованный и расстрелянный в блокадном Ленинграде. Из следственного дела 1942 г. Возложение цветов на могилу фельдмаршала М. И. Кутузова воинами Ленинградского фронта. 1943 г. Священнослужители Ленинграда. Осень 1944 г. Сидят слева направо: прот. М. Славнитский, прот. Т. Тарасов, архиеп. Григорий (Чуков), митр. Алексий (Симанский), прот. В. Румянцев, прот. Л. Ломакин, прот. Ф. Поляков. Стоят: прот. И. Горемыкин, свящ. П. Артемьев, протодиак. С. Дмитриев, свящ. С. Рождественский, прот. В. Верюжский, Л. Парийский, свящ. С. Румянцев, диак. И. Пискунов, протодиак. П. Маслов, прот. В. Дубровицкий, свящ. Л. Егоровский, прот. М. Смирнов, архим. Владимир (Кобец), прот. П. Фруктовский Священники блокадного города, награжденные медалью «За оборону Ленинграда» 18 октября 1942 г. Сидят слева направо: прот. М. Славнитский, прот. П. Тарасов, митр. Алексий, прот. В. Румянцев, прот. Н. Ломакин. Стоят: Л. Парийский, протодиак. С. Дмитриев, диак. И. Пискунов, свящ. С. Румянцев, прот. В. Дубровицкий, свящ. Л. Егоровский, прот. Ф. Поляков Протоиерей Владимир Румянцев. 1944 г. Протоиерей Иоанн Горемыкин. 1944 г. Протоиерей Владимир Дубровицкий. 1944 г. Протоиерей Филофей Поляков. 1944 г. Протоиерей Михаил Славнитский. 1944 г. Архиепископ Григорий (Чуков). Июнь 1943 г. Из архива Л.К. Александровой Митрополит Виленский, экзарх Латвии и Эстонии Сергий (Воскресенский) Протоиерей Алексий Вышгородский в тылу врага читает прихожанам послание митрополита Ленинградского Алексия, обращенное к жителям оккупированных территорий, с призывом бороться с врагом. Калининская область. 1943 г. Митрополит Алексий у Николо-Богоявленского собора. Осень 1943 г. Начальник Псковской духовной миссии протопресвитер Кирилл Зайц Епископ Иоанн (Иванов). В годы войны служил священником в храмах Пскова. За активное участие в партизанском движении награжден орденом Красного Знамени Командир 5-й Ленинградской партизанской бригады К.Д. Карицкий вручает медаль «Партизану Великой Отечественной войны» настоятелю церкви с. Хохловы Горки Псковской епархии священнику Феодору Пузанову. Март 1944 г. Настоятель церкви с. Видони Псковской епархии священник Мефодий Белов, позднее убитый оккупантами за помощь партизанам, провожает свою дочь Руфину — партизанскую разведчицу. 1943 г. Митрополит Ленинградский с иподиаконом К. Федоровым в Николо-Богоявленском соборе. Август 1944 г. Из архива В. К. Галуян Николо-Богоявленский кафедральный собор. 1940-е гг. Примечания 1 Шубитыдзе И. Полесские были. Минск, 1969. 2 Документы обличают. Реакционная роль религии и церкви на территории Белоруссии. Минск. 1964; Суглобов Г.А. Союз креста и меча. М., 1969. 3 Гордиенко Н.С. Современное русское православие. Л., 1988. 4 Гордиенко Н.С., Комаров П. М., Курочкин П.К. Политиканы от религии. Правда о «русской зарубежной церкви». М., 1975; Гордиенко Н.С. Комаров П.М. Обреченные. О русской эмигрантской псевдоцеркви. Л., 1988. 5 Балевиц З.В. Православная церковь Латвии под сенью свастики (1941–1944). Рига, 1967; Веверс Я.Я. Православная духовная миссия — агентура фашистской разведки. Рига, 1973. 6 Сергий (Ларин), епископ. Православие и гитлеризм. Одесса, 1946–1947. Рукопись; Павлов С. Церковная жизнь Ленинграда во время блокады 1941–1944 гг. Л., 1983. Рукопись. 7 Великую победу предопределила победа духовная // Вятский епархиальный вестник. №. 5. 1992. С. 3–4: Якунин В.И. Велик Бог земли русской // Военно-исторический журнал. № I. 1995. С. 37–41; Цыпин Владислав, протоиерей. Патриотическое служение Русской Православной Церкви в Великую Отечественную войну// Новая и новейшая история. № 2. 1995. С. 41–47. 8 Раина П.К. За веру и отечество: очерки. Л., 1990. 9 Священники на фронте // Наука и религия. № 5. 1995. С. 4–6; Партизанский акафист // Наука и религия. № 5. 1995. С. 6–8. 10 Якунин В. За веру и отечество. Самара, 1995. 11 Цыпин Владислав, протоиерей. История Русской Православной Церкви. 1917–1990. Учебник для православных духовных семинарий. М., 1994: Его же. История Русской Церкви 1917–1997. М., 1997. 12 Алексеев В.А. Иллюзии и догмы. М., 1991. С. 332–246; Одинцов М.И. Путь длиною в семь десятилетий: от конфронтации к сотрудничеству (государственно-церковные отношения в истории советского общества) // На пути к свободе совести. М., 1989. С. 57–62. 13 Васильева О.Ю. Государство и деятельность Русской Православной Церкви в период Великой Отечественной войны. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. М., 1990; Ее же. Русская Православная Церковь в 1927–1943 годах // Вопросы истории. 1994 № 4. С. 35–46. 14 Ковалев Б.Н. Духовно-нравственная сфера — объект противостояния в годы Великой Отечественной войны. Нижний Новгород, 1993. 15 Третий Рейх и православная церковь // Наука и религия. № 5. 1995. С. 22–25. Откровения бывшего штурмбаннфюрера СС, доктора теологии и философии Карла Нейгауза // Наука и религия. № 6. 1995. С. 8–16. 16 Корнилов А.А. Преображение России. О православном возрождении на оккупированных территориях СССР (1941–1944 гг.). Новгород, 2000. 17 Никитин А.К. Нацистский режим и русская православная община в Германии (1933–1945). М.,1998. 18 Георгий (Соколов), игумен. Из воспоминаний о церковной жизни в СССР при немецкой оккупации // Вестник института по изучению СССР. Мюнхен, 1957. № 2. С. 103–112; Записки миссионера о жизни в Советской России // Вестник русского христианского движения (Вестник РХД). Париж, 1956 № 40 с. 31–43; Бенигсен Георгий, протоиерей. Христос победитель // Вестник РХД. № 168. 1993 С. 127–140; Samarin V. D. Civilian life under the german occupation. 1942–1944. New York, 1954 19 Украинская Автокефальная Православная Церковь. Мюнхен, 1951; Фотиев Кирилл, протоиерей. Попытки Украинской Церковной автокефалии в XX веке // В книге Православная Церковь на Украине и в Польше в XX столетии 1917–1950 гг. М.,1997. 20 Боголепов A.A. Церковь под властью коммунизма, Мюнхен, 1958. С. 23; Константинов Димитрий, протоиерей. Гонимая Церковь (Русская Православная Церковь в СССР). Нью-Йорк, 1967. С. 35–36; Степанов (Русак) В. Свидетельство обвинения. Церковь и государство в Советском Союзе. Т. 1. Джорданвилль, 1987. С. 182–183. 21 Alexeev W., Stavrou Т. The Great Revial. The Russian church under German occupation. Minneapolis, 1976. 22 Aлeксeeв В.И., Ставру Ф.Г. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское Возрождение. Москва — Нью-Йорк — Париж, 1980. № 11. С. 91–118; № 12. С. 108–126; 1981. № 13. С. 75–97; № 14. С. 118–154; № 15. С. 85–100; № 16. С. 91–121; № 17. С. 97–114; № 18. С. 105–125. 23 Там же. 1980 № 11. С. 94–95; 1981. № 13. С. 81, 91. 24 Евлогий (Георгиевский), митрополит. Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Манухиной. Париж, 1947; М., 1994. 25 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Избранное. Петрозаводск, 1992. С. 359–382. 26 Троицкий С.В. О неправде карловацкого раскола. Разбор книги протоиерея М. Польского «Каноническое положение Высшей церковной власти в СССР и за границей». Париж, 1960. 27 Польский М. Каноническое положение Высшей церковной власти в СССР и за границей. Джорданвилль, 1948; Граббе Г. Правда о Русской Церкви на Родине и за рубежом. Джорданвилль, 1961; Его же. Церковь и ее участие в жизни. Т. 2. Монреаль, 1970. С. 161–172; Зализецкий И. Сотрудники вымышленные и явные // Православная Русь. 1993. № 10. С. 10–12; № 11. С. 3–5. 28 Григорий (Граббе), епископ. Завет Святого Патриарха. М., 1996. С. 322–338. 29 Нельской Е. Очерки жизни русских в Германии (1942–1947 гг.) // Православная Русь. 1947. № 7. С. 9–12; № 8. С. 4–6. 30 Киселев Александр, протопресвитер. Облик генерала Власова. Нью-Йорк, б/г; Константинов Димитрий, протоиерей. Записки военного священника. СПб., 1994. 31 Heyer F. Die Orthodoxe Kirche in der Ukraine von 1917 bis 1945. KHeyer F, Weise Ch. Kirchengeschichte der Ukraine. A: ht Jahrzehnte vom ersten Weltkrieg bis zu den Konflikten der Gegenwart. Gottingen, 1997. Handschrift. 32 Fireside H. Icon and Swastica: The Russian Orthodox Church under Nazi and Soviet Control. Cambridge, Mass. 1971. 33 Dallin А. Deutsche Herrschaft in Ru 34 Он же. Popular Attitudes and Behavior under the German Occupation 1941–1944. Interim Report, Cambridge, Mass. 1952. 35 Dallin A. Deutsche Herrschaft in Ru 36 Reithnger G. Ein Haus auf Sand gebaut. Hitlers Gewaltpolitik in Ru 37 Wilhelm H.-H. Der SD und die Kirchen in den besetzten Ostgebieten 1941/42 in: Militaergeschichte Mitteilungen. Freiburg, 1981. № 1. S. 55–99. 38 Там же. S. 55. 92 39 Anderson P. People, Church and State in modern Russia. New York, 1944. 40 Treulieb E. Metropolit Sergij von Riga und die «Orthodoxe Mission in Pleskau» // in: Kirche im Osten. Studien zur osteuropeischen Kirchengeschichte und Kirchenkunde, Band 8, Gottingen, 1965. S. 55–66: Kahle W. Die Orthodoxie im baltischen Raum // in: Kirche im Osten, Band 21/22. 1978/1979. S. 78-107, Stehle H. Der Lemberger Metropolit Sheptyckij und die nationalsozialistische Politik in der Ukraine // in: Vierteiljahreshefte fur Zeitgeschichte, MBoeckh. Rumaemsirung und Repression. Zur Kirchenpolitik im Raum Odessa/Transnistnen 1941 41 Guenther W. Die Russisch-Orthodoxe Kirche in der Bundesrepublik Deutschland. Memorandum. Sigmaringen, 1980; Его же. Zur Geschichte der Russisch-Orthodoxen Kirche in Deutschland in den Jahren 1920 bis 1950. Sigmaringen, 1982. 42 Seide G. Geschichte der Russischen Orthodoxen Kirche im Aisland von der Gruendung bis in die Gegenwart (1919–1980). Wiesbaden, 1983; Его же. Verantwortung; in der Diaspora, die Russische Orthodoxe Kirche im Ausland. MЕго же. Die Russisch-Orthodoxen Kirchen Gemeinden in Deutschland in den Jahren 1920 43 Gaede K. Russische Orthodoxe Kirche in Deutschland in der ersten Haelfte des 20. Jahrhunderts. K 44 Правда о религии в России. М., 1942; Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. Сборник церковных документов. М., 1943; Патриарх Сергий и его духовное наследство. М., 1947. 45 Религиозные организации в СССР: накануне и в первые годы Великой Отечественной войны (1938–1943 гг.) / Публ. М.И Одинцова // Отечественные архивы. 1995. № 2. С. 37–67; Религиозные организации в СССР накануне Великой Отечественной войны (1943–1945 гг.) / Публ. М.И. Одинцова// Отечественные архивы. 1995. № 3. С. 41–70. Одинцов М.И. Религиозные организации в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1995. 46 В огне войны. Русская Православная Церковь в 1941–1945 гг. (по материалам Ленинградской епархии) / Публ. М.В. Шкаровского // Русское прошлое. Кн. 5. СПб, 1994. С. 259–316; Иосифлянское движение и оппозиция в СССР / Публ. М.В. Шкаровского // Минувшее. Вып. 15. М. — СПб., 1994. С. 446–463 и др. 47 Haugg W. Materialien zur Geschichte der Oestlich-Orthodoxen Kirche in Deutschland // in. Kynos. Heft 3/4 1940/1941. S. 298–334: Kynos. Band 5/6, 1942/ 1943. S. 103–139. 48 Подробно эти темы рассмотрены в трехтомнике Д.В. Поспеловского. A History of Soviet Atheism in Theory and Practice, and the Believer. London: Macmillan, 1987–1988. — Примеч. ред. 49 Dokumente zur Kirchenpolitik des Dritten Reiches. Bd. I. Das Jahr. 1933. M 50 Rosenberg А. Der Muthus des 20. Jahrhunderts. Eine Wertung der seelischgeistigen GestaltungskBaumgaertner R. Weltanschauungskampf im Dritten Reich. Die Auseinandersetzung der Kirchen mit A Rosenberg. Mainz, 1977. S. 77; Булгаков Сергий, протоиерей. Христианство и еврейский вопрос. Париж, 1991. С. 19–24. 51 Булгаков Сергий, протоиерей. Указ. соч. С. 28, 30. 32–33, 117. 52 Бонхёффер Д. Сопротивление и покорность. М., 1994. С. 8, 325; Nationalsozialismus und Kirchen // in: Theologische Realenzyklopaedie. Band 24. Berlin — New York. 1994. S. 47. 53 Bundesarchiv Berlin (ВА). R901/69 293 Bl. 54. 54 Бонхеффер Д. Указ. соч. С. 8—41: Бровко Л.Н. Церковь и «третий рейх» // Новая и новейшая история 1991. № 4. С. 54. 55 Третий рейх: власть и религия. «Заявление» бывшего начальника отдела IV управления РСХА К. Нейгауза / Публ. М.И. Одинцова // Исторический архив. 1998, № 1. С. 91: Беда или вина? Ватикан во Второй мировой войне глазами современных католиков // Наука и религия. 1995. № 8. С. 19. 56 Раушнинг Г. Говорит Гитлер. Зверь из бездны. М., 1993. С. 51, 54. 57 Раушнинг Г. Указ. соч. С. 52, 191. 58 M Oekumenische Kirchengeschichte. Band 37. Neuzeit, Mainz Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера. Смоленск, 1998. С. 196. 59 Там же. С. 186; Бровко Л.H. 60 Аверинцев C.C. Послесловие // Христианство. Энциклопедический словарь в 3-х т. Т. 3. М., 1995. С. 467; Раушнинг Г. Указ. соч. С. 57–58. 61 Энциклопедия Третьего Рейха / Сост. С. Воропаев. М., 1999. С. 405. 62 M a.a.O. S. 299–300. 63 ВА, R79/36. Bl. и 10–18. 64 Politisches Archiv des Ausw 65 ВА, R79/36. Bl. 1–6. 66 M a.a.O. S. 301. 67 Гудрик-Кларк Н. Оккультные корни нацизма. Тайные арийские культы и их влияние на нацистскую идеологию. СПб., 1993. С. 209. 68 Institut f 69 Энциклопедия Третьего рейха. С. 27–28: Гудрик-Кларк Н. Указ. соч. С. 197; Пикер Г. Указ. соч. С. 286. 70 Повель Л., Бержье Ж. Утро магов. М., 1991. С. 23, 47–48. К числу подобных книг относятся также: Жерсон В. Нацизм — тайное общество. М., 1998; Пруссаков В. Оккультный мессия и его рейх. М., 1992 и др. 71 Гудрик-Кларк Н. Указ. соч.; King F. Satan and Swastika (The Occult and the Nazi party). Mauflower, Aylesburg, Bucks. 1976. 72 M a.a.O. S. 302: Беда или вина? С. 19. 73 Nationalsozialismus und Kirchen. S. 62–63. 74 ВА, R79/36. Bl. 5, 7. 75 ВА, R79/36. Bl. 20; M a.a.O. S. 303–305. 76 Аверинцев С. С. Указ. соч. С. 467; Третий рейх: власть и религия. С. 87. Christliche Wiederstand gegen den Faschismus. Berlin, 1955 S. 13. 77 Пруссаков В. Указ. соч. С. 29. 78 ВА, R901/69291. Bl. 251. 79 ВА, R901/69291. 62Dil 84/2. Bl. 1. 6. 80 Там же. Bl. 3–5. 81 Brandenburgisches Landeshauptarchiv Potsdam (BLHA). Pr. Br. Rep. 60. Nr. 475. Bl. 86: Evangelische Kirche zwischen Kreuz und Hakenkreuz. Stuttgart, 1981. S. 122. 82 G Nationalsozialismus und Evangelische Kirchen in Warthegai. Trennung von Staat und Kirche in nationalsozialistischen Weltanschauungsstaat. G 83 G Nationalsozialismus und Evangelische Kirchen in Warthegau. Trennung von Staat und Kirche in nationalsozialistischen Wellanschauungsstaal. G 84 Kirchen und Theologiegeschichte in Quellen: ein Arbeitsbuch. Band IV/2. Neuzeit. 2. Teil. 1870–1975. Neukirchen-Vluyn, 1989. S. 151. 85 G а.а. О. S. 87, 168–180; Meier К. Der evangelischen Kirchenkampf. Guttingen, 1984. S. 114–133. 86 Nationalsozialismus und Kirchen. S. 65–69. 87 Krumwiede H.-W. Geschichte des Christentums. Band 8. Neuzeit. 17bis 20 Jahrhundert. Stuttgart Landesbichof D. Wurm und der nationalsozialistische Staat 1940–1945. Eine Dokumentation. Stuttgart, 1968. S.21. 88 BA, R79/36. Bl. 7. 89 M a.a.O. S. 306; Gaede K.. a.a.O. S. 191. 90 ВА R901/69302 Bl 34. 91 Ватикан и Вторая мировая война // Наука и религия 2000. X. 5. С. 12; Откровения бывшего штурмбаннфюрера СС, доктора теологии и философии Карла Нейгауза / Публ. М.И. Одинцова// Наука и религия. 1995. № 8. С. 12–13. 92 ВА R6/178. Bl. 26, R901/69301. Bl. 166; Ватикан и Вторая мировая война. С. 14; Stehle Н. Die Ostpolitik des Vatikans. 1917 93 ВА, R6/178. Bl. 3-17. 94 Третий рейх: власть и религия. С. 92. 95 Пикер Г. Указ. соч. С 45. 50–51. 410. 96 ВА NS 6/166. Bl. 50. 97 Энциклопедия Третьего Рейха. С. 404. 98 BLHA, Pr. Br. Rep. 60, Nr. 475. Bl. 97–98. 99 Факенхайм Е.Л. О христианстве после Голокауста // Русская идея и евреи — роковой спор. М., 1994. С. 167–169. 100 Откровения бывшего штурмбаннфюрера СС, доктора теологии и философии Карла Нейгауза. С. 13; Беда или вина? С. 20; Энциклопедия Третьего Рейха. С. 374; Norden G. V. Widerstand in den Kirchen in: Widerstand und Verweigerung in Deutschland 1933 bis 1945. Bonn, 1984. S. 57, 125. 101 Повель Л., Бержье Ж. Указ. соч. С. 49. 102 ВА, R43II/181. Bl. 36; РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 10, л. 227, 247; Gaede К., a.a. О. S. 11, 73. 103 ВА, 62 Dil 85/4. Bl. 259; Никитин А.К. Указ. соч. С. 9; Gaede К., а.а. О. S.73. 104 ВА, R4311/179. Bl. 250–251; Richter R. Aus dem Leben der Russischen Orthodoxen Kirche in Berlin. Berlin, 1998. Manuskript. S. 23, 25. 105 Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 6343, оп.1, д. 228, л. 4; Никитин А.К. Указ. соч. С. 10. 86 106 ВА, R431I/179. Bl. 250–251. 107 Там же. Bl. 229–230; Gaede К., a.a.O. S. 164. 108 Подробнее смотри: Никитин А.К. Указ. соч. С. 79–90. 109 Эта информация содержится в воспоминаниях 1951 г. бывшего чиновника РКМ д-ра Эриха Руппеля и в статье: Wenschkewitz L Zur Geschichte des Reichskirchenministeriums und seiner Ministers. Tutzing, 1969. Manuskript; BA, R79/36. 110 Gaede К., a.a.O. S. 289–290. 111 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 10, л. 228, 409; д. 17, л. 153. 112 Никитин А.К. Указ. соч. С. 92. 113 Gaede К, a.a.O. S, 167. 114 Russische Orthodoxe Gemeinde Dresden (Gemeindearchiv Dresden — GAD) Dokumente; РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 10, л. 230–232, 320–322. 115 ВА, R5101/23 173. Bl. 160: ГАРФ, ф. 6343. оп. 1, д. 12. л. 13–14; РГВА.Ф. 1470, оп. 1, д. 10, л.407–408; д. 13, л. 78. 116 ВА, R5101/23 173. Bl.6–7; К43П/181, Bl. 45; РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 13, л. 20. 117 GAD, Dokumente. 118 ВА, R5101/23 094. Bl. 119-120 119 ВА, R5101/23 094. Bl. 487–490. 120 Никитин А.К. Указ. соч. С. 206–207; Metzger К.-Н. Kirchen, Moschee und Synagogen in Wilmersdorf. Berlin, 1986. S. 88–91. 121 ВLHA Pr. Br. Rep. 60, Nr. 479. Bl. 26. 122 ВА, R2/5023. Bl. 3. 123 Там же. R43II/181. Bl. 36–40. 124 Там же. R2/5023. Bl. 14. 125 ВА, R2/5023. Bl. 23–24. 126 BLHA, Рг. Br. Rep. 60, Mr. 479, Bl. 3; ВА. R5101/23 094. Bl. 433–434, 472. 487–490; Richter R., a.a. O. S. 25; Граббе Г. Церковь и ее учение в жизни. Том 2. Монреаль, 1970. С. 163. 127 Православная Русь. 1947. № 12. С. 1–2; Зализецкий И. Сотрудники вымышленные и явные // Православная Русь. 1993. № 11. С. 4; Граббе Г. Указ. соч. С. 163; Церковная жизнь. 1938. № 5–6; ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 230, л. 1–4. 128 ВА R5101/23094. Bl. 489–490. 129 GAD, Dokumente. 130 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 17, л. 183, 188, 191. 195–204, 209, 215. 232; GAD. Kirche 1937 131 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 17, л. 162. 132 Там же, ф. 500, оп. 3, д. 453, л. 91. 133 Синодальный архив РПЦЗ в Нью-Йорке (CA), д. 24/42, л. 30–31. 134 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 228, л. 1-69; CA, д. 24/42, л. 10; ВА, NS 43/32. Bl. 43. 135 Материалы к биографии архиепископа Иоанна (Шаховского) // Церковно-исторический вестник. 1998. № 1. С. 79–80; Поспеловский Д. Русская Православная Церковь в XX веке. С. 224 136 Евлогий (Георгиевский), митрополит. Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия, изложенные по его рассказам Т. Манухиной. М., 1994. С. 592–593. 137 ВА R2/5023. Bl. 19–22. 138 CA, д. 24/42, л. 9; РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 6, л. 100–153. 139 См.: Никитин А.К. Указ. соч. С. 213–218; РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 17, л. 242. 140 Gaede К., a.a.O. S. 180–181. 141 Архив Среднеевропейского экзархата Московской Патриархии в Берлине (АСЭ), ф. свящ. Сергия Положенского. б/л. 142 Архив Среднеевропейского экзархата Московской Патриархии в Берлине (АСЭ), ф. свящ. Сергия Положенского, б/л. 143 Там же; Церковный Вестник Западно-Европейской епархии. Париж, 1938 № 11–12 С. 6–7. 144 Никитин А.К. Указ. соч. С 250–260. 145 Архив Германской епархии РПЦЗ в Мюнхене (АГЕ), д. Приходы. Мюнхен, 1929–1942 гг., б/л. 146 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 281, л. 3. 147 РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 2, 3, 6, 11, 18, 26, 32, 40, 46, 87, 102, 315. 148 РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 11, 107, 111–113. 149 Там же. Л. 321.334. 150 РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 158, 170–172, 184, 185, 260–267. 151 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 228, л. 120, 125: Haugg W. Materialen zur Geschichte der 152 CA, д. 24/42. л. 4, 153 ВА R901/69476. Bl. 150–151. 154 Там же. R5101/23 173. Bl. 459–462. 155 Там же. Bl. 492–493. 156 ВА, R5101/23 173. Bl. 494. 157 Там же. Bl. 514–520. 158 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 14, л. 15. 159 Никитин А.К. Указ. соч. С. 269–284. 160 ВА R5101/23 092. Bl.43, 80. 161 Там же. R901/69 300. Bl.21. 162 Там же. В 1.22. 163 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 14, л. 114–117. 164 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима, митрополита Берлинского и Средне-Европейского митрополичьего округа. Мюнхен, август 1946. С. 2. 165 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 226, л. 401–403. 166 Материалы к биографии архиепископа Иоанна (Шаховского). С. 83. 167 Institut fuer Zeitgeschichte M 168 Haugg W., а.а. О. // in Kyrios 5 (1940/41). S. 332–333. 169 ВА NS 43/32. Bl. 159, R5101/22 181. Bl. 57. 170 Politisches Archiv des Aiswaertigen Amtes Bonn (AA), Polen V, 288. Bl. 13–19. 171 Politisches Archiv des Ausfertigen Amtes Bonn (AA), Polen V. 288. Bl. 29–32. 172 Граббе Г. Фантастическая история // Церковь и ее учение в жизни. Т. 2. Монреаль, 1970. С. 167–168: Григорий (Граббе), епископ. Архиерейский Синод во Вторую мировую войну // Завет святого Патриарха. М., 1996. С. 322–323. 173 Григорий Граббе, епископ. Указ. соч. С. 323. 174 ВА, NS 43/32. Bl. 77. 175 ВА, NS 43/32. Bl. 79. 176 РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 9, л. 253–254; См.: Никитин А.К. Указ. соч. С. 289–290. 177 IFZ, МА 128/7. 178 ВА, NS 43/32. В 1.4. 179 ВА, NS 43/32. Bl. 5. 180 Там же. Bl.78, 79. 181 Незаконность польской автокефалии оспаривается некоторыми западными историками, считающими, что отрыв Польской Православной Церкви от Константинополя, совершившийся в XVII веке, был осуществлен вразрез с волей польского епископата, т. е. противоречил соборности Церкви. 182 ВА NS 43/32. В 1.78. 183 Там же. Bl. 94–95. 184 ВА, NS 43/32. Bl. 81–82. 185 Последние новости. 1940. 9 января. 186 Никитин А.К. Указ. соч. С. 291. 187 ВА, NS 43/32. Bl 76. 188 Там же. Bl. 153. 189 IfZ, МА 128/7. 190 ВА, NS 43/42. Bl. 146. 191 ВА, 62 Oil/Film 1133. 192 ВА, NS 43/32. Bl. 78. 97-102. 193 Heyer F., Weise Ch., a.a. O. S. 213–214. 194 BA, NS 43/32. Bl. 84, 90. 195 Там же. Bl. 210. 196 РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 9, л. 439–440: См.: Никитин.4. К. Указ. соч. С. 294–295. 197 РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 2. 198 Свитич А. Православная Церковь в Польше и ее автокефалия // Православная Церковь на Украине и в Польше в XX столетии. 1917–1950 гг. Сб. М., 1997. С. 258: Haygg W., а.а. О. S. 334. 199 Последние новости. 1940. 26 апреля. 200 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 226, л. 396; Haygg W., а.а. О. S. 333. 201 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 226, л. 396–397. 202 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 226, л. 399–400. 203 Там же. Л. 390–395. 204 MayeurJ.-M. Die Geschichte des Christentums. Band 12. Freibuig — Basel — Wien, 1992. S. 899. 205 AA, Polen V, 289. Bl. 24: Heyer F.. Weise Ch., a.a. O. S. 214; Раневский С. Украинская автокефальная церковь. Липковщина или «самосвятство» // Православная Русь. 1948. № 6. С. 6. 206 AA, Polen V. 289. Bl. 21. 207 АА, Polen V, 289. В 1.23–25. 208 AA, Polen V. 289, Bl. 28–29. 209 AA, Polen V. 289. Bl. 30, 32. 210 Там же. Bl. 24, 31. 211 Последние новости. 1940. 9 января; Catholic Herald von 9.1.1942. 212 AA, Ru 213 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 283, л. 21. 214 Heyer F., Weise Ch., a.a. О. S. 214. 215 Никитин А.К. Указ. соч. С. 302–303. 216 Haugg W., а.а. О. Kyrios 6 (1942/43). S. 137–138. 217 АА Polen V, 289. Bl. 67–68. 218 Heyer F., Weise Ch., а.а. О. S. 214–215: Раневский С. Указ. соч. С. 6. 219 ВА, NS 43/42. Bl. 184–185. 220 ВА, NS 43/42. Bl. 55. 58. 63–64. 221 Там же. Bl.49. 222 IfZ, МА 558. Bl. 381 222–381 223. 223 ВА, NS 43/42. В 1.79. 224 AA, Polen V. 289. Bl. 76–76: Мануил (Лемешевский), митрополит. Русские православные иерархи периода с 1863 по 1965 год. Т.З. Эрланген, 1984. С. 207–208. 225 ВА, R901/69 301. Bl. 101, NS 43/32. Bl. 45; Heyer F., Weise Ch., a.a. O. S. 215, 258. 226 Haygg W, a.a. O. (Teil 2). S. 139. 227 Heyer F., Weise Ch., a.a. O. S. 216–217; РГВА, ф. 500, оп. 3. д. 456, л. 247. 228 BA.R901/69301. Bl. Heyer F., Weise Ch., a.a. O. S. 215–216. 229 Madajczuk C. Polityka III Rzeczy w okupowanej Polsce. Band 1. Warszava, 1970. S. 466. 230 Stehle H. Der Lemberger Metropolit Scheptyckyj und die nationalsozialistisch Politik in der Ukraine: Vierteljahreshefte fuer Zeitgeschichte 34/1986.3. Heft, M 231 AA, Polen V. 289. Bl. 94; ВА. NS 43/32. Bl. 50–52. 232 Там же. Bl.. 155–159, 165; ВА. NS 43/42. Bl. 172. 233 Там же. R6/281. Bl. 26. 234 A.B. Украинская Автокефальная Православная Церковь. Мюнхен, 1951. 235 ВА, R901/69 301. Bl. 133. 236 Там же. R5101/22 184. Bl. 34–35. 237 ВА, R901/69 301. NS 43/42. Bl. 202–203. 238 РГВА, ф. 500. оп. 3, д. 450, л. 172. 239 ВА, NS 43/42. Bl. 203. 240 Stehle Н., a.a. O. S. 412. 241 ВА, R58/225. Bl. 101. 242 AA, Inland I-D, 4757; Мануил (Лемешввский), митрополит. Указ. соч. Т. 6. С. 254–255. 243 AA, Inland I-D, 4854. Bl. 14. Inland 1-D, 4756. Bl. 75. 244 ВА, R6/179. Bl. 80. 245 Там же. Bl, 29–30. 78–79. 246 АГЕ, д. Указы Архиерейского Синода РПЦЗ. 1923–1951, л. 27, 29. 247 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 29, л. 99; Мануил (Лемешевский), митрополит. Указ. соч. Т. 6. С. 256. 248 ВА R58/218. Bl. 2, 31, 32. 249 Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. С. 204; Fireside Н. Opt. cit. P. 76–80. 250 См.: Baumgaertner R. Weltanschauungs Kampf im Dritten Reich. Die Auseinandersetzung der Kirchen mit Alfred Rosenberg. Mainz, 1977. 251 M Deutsche Besatzungspolitik in der UdSSR 1941 252 Вместе с тем в начале войны значительная часть населения приветствовала немецкие войска как освободителей. На Украине, например, этот процесс был особенно заметен. И в русских областях (Смоленск, Псков и др.) население также зачастую тепло встречало германские части. Разочарование в них пришло позже, когда, вводя на оккупированных областях «новый порядок», немцы потеряли доверие населения. — Примеч. ред. 253 Europa unterm Hakenkreuz. Die Okkupationspolitik des deutschen Faschismus (1938–1945). Ahtbaendige Dokumentenedition. Band: Die faschistische Okkupationspolitik in den zeitweilig besetzten Gebieten der Sowjetunion (1941–1944). Berlin, 1991. S.130. 254 РГВА, ф. 500, оп. 5, д. 3, л. 38. 255 РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 387. 256 BA, R6/177. Bl. 9. 257 РГВА, ф. 500, оп. 5, д. 3, л. 62–65. 258 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 5, л. 23. 259 РЦХИДНИ, ф. 17. оп. 125, д. 92, л. 30. 260 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 92, л. 63. 261 ВА R58/216. Bl. 288–289. 262 Там же. R58/217. Bl. 224. 263 Dallin A. German Rule m Russia 1941–1945. London, 1957. P. 476–478. 264 BA — MA, RH 22/7. Bl. 266. 265 Там же. RH 22/272а. Bl. 3. 266 ВА — МА. RH 22/171. 267 ВА. R58/216. Bl. 288. 268 ВА. R58/217. Bl. 225–226. 269 Там же. R58/218. Bl. 278. 270 Там же. R58/219. Bl. 287, 289. 271 РГВА, ф. 500, оп. 5, д. 3, л. 66. 272 ВА, R6/177. Bl. 57. 273 Там же. Bl. 117. 274 Там же. Bl. 132–133. 275 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 92, л. 23–25. 276 ВА, R6/178. Bl. 109–110. 277 Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви 1917–1945. М., 1996. С. 508. 278 Алексеев В.И., Ставру Ф.Г. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское Возрождение. 1981. № 13. С. 93. 279 ВА, R6/177. Bl. 15. 280 ВА, R6/177. Bl. 18. 281 Там же. Bl. 78. 282 Там же. 283 ВА, R6/177. Bl. 79. 284 Там же. R6/22. Bl. 30. 285 ВА, R6/177. Bl. 121–130. 286 Там же, R6/178. Bl. 100. 287 Picker Н. Hitlers Tischgespraeche im Fuehrerhauptquartier 1941/42. Stuttgart — Degerloch. 1963. S. 271. 288 Алексеев В.И., Ставру Ф.Г. Указ. соч. С. 94. 289 ВА, R6/22. Bl. 103–106. 290 Великую победу предопределила победа духовная // Вятский епархиальный вестник. 1992. № 5. С. 5. 291 H.v. Herwarth. Zwischen Hitler und Stalin. 1982. S. 332: Zippel H. Kirchen-kampin Deutschland 1933–1945. 1965. S. 200. 292 ВА R6/178. Bl. 2—2v. 293 Там же. Bl. 6. 294 ВА, R6/18. Bl. 126–127. 295 ВА, R6/178. Bl. 39–43. 296 ВА — МА, R112/2089. Bl. 21 297 ВА, R6/178. Bl. 27. 298 ВА, R6/281. Bl. 31–36. 299 Baumg a.a.O. S. 23. 300 ВА, R6/18. Bl. 176. 301 ВА, R58/1005. Bl. 9-13. 302 Сергий (Ларин), епископ. Православие и гитлеризм. Одесса, 1946–1947. Рукопись. С. 23. 303 Осуществить эту акцию в 1920-е гг. активно пытались и советские власти, объявляя старый (юлианский) стиль контрреволюционным. Однако все эти попытки потерпели полную неудачу. Даже обновленцы в конце 1920-х гг. отказались от григорианского календаря. 304 Третий Рейх и Православная Церковь. Документы из одного архива / Публикация Н.С. Яковлевой // Наука и религия. 1995. № 5. С. 23–24. 305 Третий Рейх и Православная Церковь. С. 24–25. 306 ВА — МА, RH2/2336. Bl. 63-115. 307 Третий Рейх и Православная Церковь. С. 25. 308 ВА, R6/178. Bl. 59–60. 309 ВА, R6/178. Bl. 119v. 310 Там же. R6/179. Bl. 127. 311 Там же. Bl. 42. Глава Прибалтийского Экзархата митр. Сергий (Воскресенский) был убит 28 апреля 1944 г. предположительно по указанию РСХА. 312 ВА, R6/179. Bl.95. 313 Там же. Bl. 76–82. 314 Там же. Bl. 83. 315 ВА, R6/179. Bl. 178. 316 Там же. R5101/22 183. Bl. 155. 317 ВА R901/69300. Bl. 59. 318 Там же. R58/218. Bl.2. 32. 319 ВА, R901/69301. Bl.47, 55. 320 ВА, 62 Dil/85. В 1.52; Григориевич Б. Русская Православная Церковь в период между двумя мировыми войнами // Русская эмиграция в Югославии. М., 1996. С. 111–113. 321 ВА, R2/5023. Bl. 23–24. 322 Там же. R901/62 291. Bl. 9. 323 ВА, NS43/35. Bl. 62. 324 ВА, R6/177. Bl. 9. 325 IfZ, МА246. Bl. 676–677. 326 ВА, R58/220. Bl. 279. 327 Церковная жизнь. 1939. № 1–2. С. 1–2. 328 Одинцов М.И. Религиозные организации в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны. М., 1995. С. 38. 329 Церковная жизнь. 1939. № 9—10. 330 Григорий (Граббе), епископ. Завет Святого Патриарха. М., 1996. С. 55. 323. Русская Православная Церковь за границей 1918–1968. Т. 1. Иерусалим, 1968. С. 284; Чепиго Е. Чудеса Курской иконы Знамения // Православная Русь. 1947. № 5. С. 13–14. 192 331 Григорий (Граббе), епископ. Указ. соч. С. 324–325, 330–331; Архипастырские послания, слова и речи Высокопреосвященнейшего Митрополита Анастасия, Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви. Джорданвилль, 1956. С. 18–19; Чепиго Е. Указ. соч. С. 14. 332 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1: Зализецкий И. Сотрудники вымышленные и явные // Православная Русь. 1993. № 10–11. С. 11; Григорий (Граббе), епископ. Указ. соч. С. 326–327. 333 Андреев И.М. Краткий обзор истории Русской Церкви от революции до наших дней. Джорданвилль, 1951. С. 134; Богомудрый Архипастырь. К 20-летию преставления Блаженнейшего Митрополита Анастасия // Der Bote. 1985. № 6. С. 12–13; От канцелярии Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей // Православная Русь. 1947. № 12. С. 2. 334 От канцелярии Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей. С. 2. 335 Сборник избранных сочинений Высокопреосвященнейшего Митрополита Анастасия. Джорданвилль, 1948. С. 226. 336 Seide G. Verantwortung in der Diaspora, die Russische Orthodoxe Kirche im Ausland. M 337 Виталий [Максименко], архиепископ. Мотивы моей жизни. Джорданвилль, 1955. С. 162–164. 338 ВА, 62Dil/SS. Bl. 169. 339 Георгий Граббе, протопресвитер. Церковь и ее учение в жизни // Собрание соч. Т. 2. Монреаль. 1970, С. 172. 340 CA, д. 15/41, л. 2. 5. 341 ВА, R901/69 680. Bl. 85. 88: R901/69 300. Bl. 342 AA, Inland I-D, 4799. 343 CA, д. 17/41, л. 1–7. 344 Там же. Л. 21, 37. 345 ВА, R5101/22 183. Bl. 16–20. 346 CA, д. 15/41, л. 7. 347 Там же. Л. 10–11. 348 CA, д. 15/41, л. 12. 349 AA, Inland I-D, 4799; CA, д. 15/41, л. 32. 350 CA, д. 15/41, л. 27–30. 351 Seide G., a.a. O. S. 117, 119. 352 CA, д. 15/41, л. 14. 353 CA, д. 17/41, л. 19–22, 24. 354 Там же. Л. 27–29; д. 15/41, л. 1. 355 CA, д. 17/41, л. 25–26, 30, 33; Григорий (Граббе), епископ. Указ. соч. С. 328. 356 ВА, R901/69300. Bl. 63. 357 IfZ, Ма246. Bl. 678. 358 Григорий (Граббе), епископ. Указ. соч. С. 325. 359 Церковная жизнь. 1942. № 10. С. 154–155; 1943, № 5. С. 73–74. 360 Русский Корпус. Нью-Йорк, 1963. С. 39–40, 115. 361 CA, д. 18/41, л. 36. 362 Там же. Л. 37–38. 363 Константинов В.Д. Записки военного священника. СПб., 1994. С. 71. 364 Григорий (Граббе), епископ. Указ. соч. С. 331. 365 Андреев И.М. Указ. соч. С. 134. 366 Calendar of the Serbian Orthodox Church in the USA and Canada 1991 P. 105. 367 Новопросиявшие святые земли Сербской // Православная Русь. 1999. № 7. С. 3–5; Чепиго Е. Указ. соч. С. 16; ВА, R901/69 301. Bl. 259, 275. 368 ВА, R901/69 300. BI. 60–61, 63. 369 ВА, R901/69 300. Bl. 254, 258. 370 Григорий (Граббе), епископ. Указ. соч. С. 332. 371 ВА, R901/69 301. Bl. 128. 372 Там же. 62DH/85. Bl. 32. 36: R901/69 300. Bl. 208. 373 ВА R901/69 301. Bl. 126–128.251. 374 Никон, епископ. Леснинский женский монастырь. 1885–1955, Нью-Йорк, 1955. С. 3–8. В., монахиня. На развалинах Хоновской обители в Сербии // Православная Русь. 1947. № 9. С. 9—11. 375 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Избранное. Петрозаводск, 1992. С. 377. 376 ВА, R901/69301. Bl. 77–81. 377 AA, Inland I-D, 4798; CA, д. Об учреждении в Германской епархии 2-го викариатства, л. 15. 378 ВА, R901/69 670. Bl. 32 379 AA, Inland I-D, 4740. 380 Там же. 4798; ВА, R901/69 670. Bl. 52. 381 ВА, R901/69 670. Bl. 33. 382 ВА, R901/69 670, Bl. 7–8. 15. 383 CA, д. 15/41. л. I; AA, Inland 1-D. 4740. 384 ВА, R901/69670. Bl. 15, 20, 40; AA, Inland I-D, 4740. 4781: Мануил (Лемешевский), митрополит. Русские православные архиереи с 1893 по 1965 г. включительно. Т. 2. Эрланген., 1981. С. 351. 385 ВА, R901/69300 В 1.81. 386 BA.R901/69 301. Bl.306. 387 Там же. R901/69 300. Bl. 77. 388 Catholic Herald. 9.01.1942: Maier-Huttschin J. С. Die Orthodoxie in Hitlers weltpolitischem Spiel in: Die Neue Ordnung in // Kirche, Staat, Gesellschaft, Kultur. 1954. Heft 2. S. 97. 389 Chrysostomus J. Kirchengeschichte Russlands in der neusten Zeit. Bd. 3. Die russische Kirche in und nach dem Zweiten Weltkrieg. M 390 BA, R901/69 300. Bl, 76–77. 391 AA,R105 169, Pol. XII5. 392 ВА, R901/69 292. Bl. 145–146. 393 Георгий Граббе, протопресвитер. Церковь и ее учение в жизни. Т. 2. С. 164–165. 394 Деяния Второго Всезарубежного Собора РПЦЗ. Белград, 1939. С. 398. 395 BA,R901/69 301. Bl. 182. 396 ВА, 62Dil/S2, F. 3307, Autn. № 4 907 437. 397 AA, Inland I-D, 4779. 398 Там же. 4757. 399 ВА, R901/69300. Bl.67. 400 Там же. R901/69301. Bl. 29. 401 Там же. R901/69300. Bl. 132. 402 ВА, R901/69 301. Bl. 4. 31. 106. 403 АА, R105 169. Pol. XII 5. ВА, R901/69301. Bl. 198. 404 CA, д. 17/41. л. 18. 405 Поездка настоятеля братства препод. Иова Почаевского архим. Серафима в Болгарию //Жизнь Церкви. Владимирова. Вып. 2. 1943. С. 37–38; Церковная жизнь. 1943. № 12. С. 171. 406 Церковная жизнь. 1944. № 5–6. С. 53. 407 АА, Inland 1-D, 4757. 408 Там же. 4756. В 1.60–61. 409 ВА 62DU/85.Bl. 109. 410 Там же. R901/69 301. Bl. 10; R901/69 300. Bl. 72. 411 Все монастыри на Афоне находятся в юрисдикции Вселенского патриарха, вне зависимости от их «национальности». — Примеч. ред. 412 ВА, R901/69 684. Bl. 1.8-10, 14. 413 Там же. 414 АА, Inland I-D, 4757. 415 Сергий Гаккель, протоиерей. Мать Мария (1891–1954). Париж, 1980. С. 74. 416 ВА, R901/69 301. Bl. 70; R58/35. Bl.11; Suttner Е. С. Die katholische Kirche in der Sowjetunion. W 417 BA, R901/69 301. Bl. 221–222, 227. 418 Там же. Вl. 68–69. 419 Там же. Вl. 42–44. 420 ВА, R901/69 301. Bl. 280–281; Suttner Е. С., a.a. O. S. 33. 421 CA, д. 18/41, л. 28–29. 422 AA, Inland I-D, 4798. 423 CA, д. 18/41, л. 2–5. 424 CA, д. 18/41, л. 7–8. 425 Арсеньев А. Русский православный приход в Новом Саду 1922–1955 гг. // Православная Русь. 1998. № 17. С. 7–8: CA, д. 18/41, л. 17–18, 29, 33. 426 Бюллетень Представительства Архиепископа Берлинского и Германского для русских православных эмигрантских приходов в королевстве Венгрия. 1942. № 1. С. 3; № 2. С. 4; Жизнь Церкви. Вып. 2. 1943. С. 39; CA, д. 17/41, л. 32. 427 Арсеньев А. Указ. соч. С. 7–8; CP, июль 1944. С. 1–2; CA, д. 18/41, л. 28 428 Церковная жизнь. 1942. № 4. С. 49–51; Голос Крыма. Симферополь, 1943. 16 апреля. 429 Церковная жизнь. 1942. № 12. С. 177–180; Парижский наблюдатель. Париж, 1943. 16 января. 430 Троицкий С.В. О неправде карловацкого раскола. Разбор книги прот. М. Польского «Каноническое положение Высшей церковной власти в СССР и за границей». Париж, 1960. С. 112. 431 CA, д. 15/41, л. 35. 432 CA, д. 15/41, л. 41–50, 52; ВА. R901/22 183. Bl. 121–122. 433 AA, Inland I-D, 4798. 434 Там же. 435 АА, Inland I-D, 4797. 436 Церковная жизнь. 1943. № 11. С. 149–159; CP, октябрь 1943. С. 1–11. 437 Григорий (Граббе), епископ. Указ. соч. С. 330. 438 АА, Inland I-D, 4797. 439 AA, Inland I-D, 4797; РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 17, л. 120–125; ВА. R6/178. Bl. 62–63; CP, октябрь 1943. С. 9–10. 440 AA, Inland I-D, 4797; От канцелярии Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей. С. 3. 441 Seide G. а.а. О. S. 122. 442 Mayeur [Hrsg.] J.-M. Die Geschichte des Christentums. Band 12. Erster und Zweiter Weltkrieg-Demokratien und totalitaere Systeme (1914–1958). Freiburg — Basel — Wien, 1992. S. 986. 443 AA, Inland I-D,4757. 444 Там же. 445 Там же. 4756. Bl. 36, 63, 4757. 446 ВА, R901/vorl. № 398. Bl. 17. 447 Там же. Bl. 25–29. 448 АА, Inland I-D, 4740. 449 Церковная жизнь. 1944. № 5–6. С. 52; Архипастырские послания, слова и речи Высокопреосвященнейшего Митрополита Анастасия. С. 21. 450 Виталий, архиепископ. Указ. соч. С. 76–77. 451 Церковная жизнь. 1944. № 1. С. 2–4. 452 AA, Inland I-D, 4799. 453 Троицкий C.B. Указ. соч. С. 113. 454 Церковная жизнь. 1944. № 5–6, С. 52, 55-56 455 ВА, R5101/22. 183. Bl. 136–139; АА Inland I-D, 4797. Bl. 3. 456 АА, Inland I-D, 4799. 457 АА, Inland I-D, 4799; ВА R5101/22 183. Bl. 144. 458 От канцелярии Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей. С. 3. 459 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 14, л. 115. 460 РГВА, ф. 500, оп. 5, д. 3, л. 62–65; ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 387; ВА, R6/177. Bl.9. 461 Материалы к биографии архиепископа Иоанна (Шаховского) // Церковно-исторический вестник. 1998. № 1. С. 81. 462 Материалы к биографии архиепископа Иоанна (Шаховского) // Церковно-исторический вестник. 1998. № 1. С. 86–87. 463 ВА, R58/1030, Bl. 144. 464 РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 455, л. 66. 465 Из письма бывшей звонарки Лейпцигского прихода А. Финц д-ру К. Геде от 8 апреля 1980 г. 466 ВА, R901/69 300. Bl. 228–229. 467 Там же. В 1.230–232. 468 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Избранное. С. 365–366. 469 Новое слово. 1941 г. 9 ноября. 470 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ., соч. С. 366: Материалы к биографии архиепископа Иоанна (Шаховского). С. 82. 471 ВЛ. R5101/23 092. Bl. 115–117. 127. 472 Там же. R 901/69 300. Bl. 105. 473 ВА, R 901/69 300. Bl. 105. 186: R901/69 301. Bl. 14. 474 Suttner Е. Die Katholische Kirchein der Sowjetunion. WHaugg W. Materialien zur Geschichte der 475 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 275, л.2. 476 CA, д. 15/41, л. 16; ВА, R901/69 301. Bl. 110. 477 ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 283, л. 25–26. 478 Gaede К., a.a.O. S. 244–245: Никитин Л.К. Указ. соч. С. 226. 367; Казем-Бек А. Знаменательный юбилей. К полувековому служению архиепископа Брюссельского и Бельгийского Александра в архиерейском сане // Журнал Московской Патриархии. 1959. № 1. С. 13–16: Григорий (Гриббе), епископ. Указ. соч. С. 329. 479 ВА, R901/69301. Bl. 159. 480 ВА, R901/69301. Bl. 61–63. 481 Там же. Bl. 141–142, 159, 266. 482 CA, д. 15/41. л. 22. 483 Haugg W., a.a.O. S. 110. 484 Haugg W., a.a.O. S. 112. 120-12. 485 Никитин А.К. Указ. соч. С. 319. 486 Haugg Н., a.a.O. S. 111–113. 487 Haugg W., a.a.O. S. 111, 114, 117-1 18. 488 Haugg W., a.a.O. S. 124–127; Никитин А.К. Указ. соч. С. 320–321. 489 ГАРФ, ф. 6343, оп.1, л. 375, л. 1, 114; ВА, R901/69 301. Bl. 291. 490 CA, д. Об учреждении в Германской епархии 2-го викариатства. Л. 15–16, 18–19, 21–22. 491 Gaede К., а.а. О. S. 220. 492 Григорий (Граббе), епископ. Указ. соч. С. 327. 493 Арсеньев А. Указ. соч. С. 7–8: CP, июль 1944. С. 1–2; СА, д. 18/41, л. 1718, 28–29, 33; Церковная жизнь. 1942. № 7. С. 109. 494 РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, п. 321. 495 Там же. Ф. 500. оп. 5, д. 3, л. 62–65. 496 Православная Русь. 1942. 25 января. 497 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима, митрополита Берлинского и Германского и Среднеевропейского митрополичьего округа. Август 1946. С.З. 498 Там же. С. 2–3. 499 CA, д. 17/41, л. 17. 21–22; д. 15/41, д. 1; Haugg W. a.a.O. S. 112. 500 Там же; д. 15/41. л. 21; К 40-летию кончины митрополита Серафима (Ляде). Правда и ложь// Вестник Германской епархии РПЦЗ. 1990. № 6. С. 22–25. 501 РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 450, л. 15, 160; д. 453, л. 144; д. 454, л. 47. 185. 502 Русский Православный календарь на 1941 г. Ладомирова. 1940. С. 20–27: АГЕ, д. Книга постановлений духовного собора монастыря преп. Иова 1934–1948 гг., б/л. 503 IfZ, МА558. Bl. 381222-381223: Seide G. Geschichte der Russische Orthodoxe Kirche im Ausland. Wiesbaden. 1983. S. 280–283. 298; Он же. Die Kloster der Russische Orthodoxe Kirche im Ausland. M 504 IfZ, MA558, Bl. 381 224–381 229. 505 ВА, R901/69 300, Bl. 90–95. 506 Там же. R901/69 301. Bl. 507 АГЕ, д. Книга постановлений духовного собора монастыря преп. Иова 1934–1948 гг., б/л. 508 AГE, д. Книта постановлений духовного собора монастыря преп. Иова 1934–1948 гг. б/л; CA, д. 15/41, л. 16–17. 509 ВД R5101/22 183. Bl. 38–40, R901/69 292. Bl. 65. 510 Православная Русская Зарубежная Церковь. Монреаль, 1960. С. 17. 511 АГЕ, д. Книга постановлении духовного собора монастыря преп. Иова 1934–1948 гг., б/л; ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 375, л. 126; Seide G. Verantwortung in der Diaspora S. 120; Никитин A.K. Указ. соч. С. 338. 512 РГВА, ф. 500, оп. 1, д. 456, л. 226; Seide G. Geschichte… S. 282. 513 Православная Русь. 1947. № 1. С. I; Никитин А.К. Указ. соч. С. 338. 514 IfZ, МА558. Bl. 381 249; CA, д. 15/41, л. 16. 515 Там же. Bl. 381 253: CP, сентябрь 1944. С. 2. 516 АГЕ, д. Книга постановлений духовного собора монастыря преп. Иова 1934–1948 гг., б/л. 517 АГЕ, д. Книга постановлений духовного собора монастыря преп. Иова 1934–1948 гг., б/л; Нельский Е. Очерки жизни русских в Германии (1942–1947 гг.) // Православная Русь. 1947. № 2. С. 9–11; № 3. С. 9–12; № 5. С. 6–8; № 6. С. 12. 518 АГЕ, д. Книга постановлений духовного собора монастыря преп. Иова 1934–1948 гг., б/л; CP, июнь 1944. С. 2; ноябрь 1944. С. 3; Григорий (Граббе), епископ. Указ. соч. С. 328; Seide G. Die Kloster… S. 70. 519 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 365. 378. 520 РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 453, л. 144; CP, декабрь 1942. С. 1; Gaede К., a.a.O. S.145. 521 АГЕ, д. Книга протоколов заседаний приходского совета Св. — Николаевской церкви в г. Мюнхене с 12 апреля 1942 г. по 8 января 1944 г., л. 12, 16, 29, 49; Зайде Г. Кафедральный собор Св. Николая в Мюнхене // Вестник Германской епархии РПЦЗ. 1991. № 4. С. 23–24. 522 РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 450, л. 56–57. 523 CP, май 1943. С. 2, июль 1943. С. 1; АГЕ, д. Книга протоколов заседаний приходского совета Св. — Николаевской церкви в г. Мюнхене с 12 апреля 1942 г. по 8 января 1944 г., л. 13; Gaede К., a.a.O. S. 145–146. 524 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 365. 525 Зайде Г. Указ. соч. С. 23: Gaede К., a.a.O. S. 141,143; РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 454, л. 61. 526 CP, февраль 1944. С. 3; апрель 1944. С. 3; август 1944. С. 1; АГЕ, д. Журнал протоколов заседаний приходского совета Св. — Николаевской церкви в г. Мюнхене с 4 марта 1944 г. по 26 ноября 1951 г., л. 13–15. 527 Gaede К., a.a.O. S. 242–243. 528 Новое слово. 1941. 7 декабря; ВА, R901/69 292. Bl. 78. 529 АА, Inland I-D, 4797. 530 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима… август 1946. С. 3–4. 531 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Венедикта, архиепископа Берлинского и Германского и Среднеевропейского митрополичьего округа, сентябрь 1950. С. 22. 532 Материалы к биографии архиепископа Иоанна (Шаховского). С. 85. 533 ВА, R5101/23092. Bl. 154. 534 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ, соч. С. 375. 535 Материалы к биографии архиепископа Иоанна (Шаховского). С. 83. 86. 536 Материалы к биографии архиепископа Иоанна (Шаховского). С, 83: Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 363. 537 Gaede К., a.a.O. S. 246–247. 538 Gaede К., a.a.O. S. 247–248; Зайде Г. Указ. соч. С. 24; К 50-летию со дня убиения Александра Шмореля. «Не забывайте Бога!!!» // Вестник Германской епархии РПЦЗ. 1993. № 1, С. 18–23: ВА, R601 Nr. 3. Bl. 3–4. 539 Никиташин И. Воспоминания о Владыке Сергии «Пражском» // Русское Возрождение. 1984. № 27–28. С. 137–138. 540 Журнал Московской Патриархии. 1985. № 12. С. 46–47; Православная Русь. 1991. № 15. С. 15; Якунин В. За Веру и Отечество. Самара, 1995. С. 82–83; Bohren R. Aus dem kirchlichen Leben den ehemaligen Tschechoslowakei // in: Kirche im Osten. Studien zur osteuropaeischcn Kirchengeschichte und Kirchenkunde. G 541 Пикер Г. Указ. соч. С. 410. 542 CP, сентябрь 1943. С. 1. 543 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима… август 1946. С. 3–4. 282 544 BLHA Stadtpraesident Berlin. Pr. Br. Rep. 60, Nr. 475, Bl. 98; АГЕ, д. Книга протоколов заседаний приходского совета Св. — Николаевской церкви в г. Мюнхене с 12 апреля 1942 г. по 8 января 1944 г., л. 10, 13, 14. д. Приходы. Мюнхен 1929–1942, б/л; CP, март 1944. С. 1. 545 CP, январь 1944. С. 1; сентябрь 1944. С. 1. 546 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 367; CP, сентябрь 1944. С. 2; декабрь 1943. С. 2; июль 1944. С. 1. 547 BLHA Regierung Potsdam. Rep. 2AIIID, Nr. 25911. Bl. 1–2; CP, декабрь 1943. С. 2. 548 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 11, л. 282. 286; CP, май 1943. С. 2. 549 АГЕ, д. Журнал протоколов заседаний приходского совета Св. — Николаевской церкви в г. Мюнхене с 4 марта 1944 г. по 26 ноября 1951 г., л. 21: Зайде Г. Указ. соч. С. 24. 550 Gaede К., a.a.O. S. 142; Haugg W., а.а. О. S. 104, 109. 551 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 17, л. 362–365; CP, октябрь 1942. С. 1; Gaede К., а.а. О. S. 142–143. 552 АГЕ, д. Приходы. Мюнхен 1929–1942, б/л; CP, апрель 1943. С. 3; август 1943. С. I. 553 CP, октябрь 1943. С. 2; декабрь 1943. С. 2; октябрь 1944. С. 2; ноябрь 1944. С. 2; Русская Православная Церковь за границей 1918–1968. Том 2. Иерусалим, 1968. С. 903. 554 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 372. 555 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима… август 1946. С. 3. 556 Reitlinger G. Ein Haus auf Sand gebaut. Hitlers Gewaltpolitik in RuFink H. Gedenken im Interesse der Zukunft. Erfahrungen aus irenischer Zusammenarbeit // in: Stimme der Orthodoxie. 51/1989. S. 27; Толстой H. Жертвы Ялты. Париж, 1988. С. 22. 557 Кромиади К. «За землю, за волю…». Сан-Франциско, 1980. С. 46. 558 ВА, R5101/22. 183. Bl. 2. 559 Там же. Bl. 1. 3. 560 РГВА, ф. 500, оп. 5, д. 3, л. 64. 561 ВА, R5101/22 183. Bl.44. 562 РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 396. 563 РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 398; ф. 500, оп. 3, д. 456, л. 1. 564 РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 456, л. 15–16; ф. 1470. оп. 1, л. 9, л. 78. 565 IfZ, MA 679/9. Bl. 2. 566 Haugg W., a.a.O… Kyrios 1942/43, 6. Band. S. 112. 114. 124. 567 ВА R901/69 301. Bl. 142–143. 568 Там же. R5 101/22 183. Bl. 45. 47. 569 РГ ВА, ф. 500, оп. 3, д. 454, л. 249–251. 570 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Избранное. С. 367. 571 РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 450, л. 104–106. 572 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 376, 573 Там же. 574 Никитин А.К. Указ. соч. С. 325–331. 575 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 19, л. 2, 6. 576 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 19, л. 8. 577 АГЕ, д. Книга протоколов заседаний приходского совета Св. — Николаевской церкви в г. Мюнхене с 12 апреля 1942 г. по 8 января 1944 г., л. 9. 578 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 19, л. 10–17; См. также: Никитин А.К. Указ. соч. С. 331–334. 579 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима, Митрополита Берлинского и Германского и Среднеевропейского митрополичьего округа. Август. 1946. С. 2. 580 РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 454, л. 342. 581 Троицкий С.В. Указ. соч. С. 113. 582 CP, август 1943. С. 2. 583 АА, Inland I-D, 4779. 584 ВА, R5101/22 183. Bl. 88. 585 CP, август 1944. С. 2. 586 ВА, R6/179. Bl. 27. 587 ВА, R6/179. В 1.26. 588 Там же. Bl. 25, 119. 589 ВА, R6/179. Bl. 101. 590 ВА-МА, RH 49/111. Bl. 148. 591 CP, декабрь 1943. С. 1. 592 ВА, R58/1030. Bl. 239–240. 593 ВД R5101/22 183. Bl. 46, 51–52, 73. 594 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 18, л. 13–15. 595 Там же. Л. 12. 596 АА, Inland 1-D, 4756. Bl. 5–9. 597 348 Там же. Bl. 1. 598 ВА R58/225, Bl. 3; Richter R. Aus dem Leben der Russischen Orthodoxen Kirche in Berlin. Manuskript. Berlin, 1998. S. 23–24. 599 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима… C.2. 600 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима… С.2. 601 РГВА, ф. 1470, оп.1, д. 18, л. 262–263. 602 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 18, л. 145, 166. 603 Церковная жизнь. 1944. №. 5–6. С. 47–48. 604 Православная Русь. 1947. № 1. С. I. 605 Православная Русь. 1943. № 13–14. С, 1; Жизнь Церкви. Владимирова. Вып. 2. 1943. С.2. 606 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 367–368. 607 РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 450, л. 66. 608 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 368. 609 Из письма А. Финц д-ру К. Геде. 610 CP, май 1943. С. 2. 611 ВА, R5S/179. Bl. 87. 612 Православная Русская Зарубежная Церковь. Монреаль, 1960. С. 15–16; Григорий (Граббе), епископ. Завет Святого Патриарха. Москва, 1996. С. 328–329. 613 АГЕ, д. Книга протоколов заседаний приходского совета Св. — Николаевской церкви в г. Мюнхене с 12 апреля 1942 г. по 8 января 1944 г., л. 24. 614 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 363. 615 ВА, R43 11/652а. Bl. 54–55. 616 Там же. R58/179. Bl. 221. 617 ВА, R43 11/652а. Bl. 57–58. 618 Там же. R16/166. о/Bl. 619 Там же. R 14/214. Bl. 299, 305; R5S/1030. Bl. 221. 620 IfZ, МА 541. Bl.73. 621 Киселев. А. Облик генерала A.A. Власова. Нью-Йорк, б/г. С. 65. 622 Голос Крыма. 1943. 14 мая. 623 CP, сентябрь 1943. С. 1. 624 CT, октябрь 1943. С. 1. 625 Там же. 27 октября 1943. С. 10. 626 CT, декабрь 1943. С. 1. 627 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 18, л. 231. 628 ВА R58/1030. Bl. 285–286. 629 Там же. Bl. 286–287. 630 ВА, R58/1030. 131. 288–291. 631 Там же. Bl. 321–323; R6/179. Bl. 176. 632 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима… С.2. 633 Распоряжения Высокопреосвященнейшего Венедикта, архиепископа Берлинского и Германского и Среднеевропейского митрополичьего округа. 1950. Сентябрь. С. 16. 634 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 364. 635 CP, июнь 1944. С. 3–4; октябрь 1944. С. 1–2; ноябрь 1944. С. 2; Gaede К., a.a.O. S. 143. 636 ВА, R6/35. Bl. 137. 637 ВА, R6/179. Bl. 145, 153; Inland 1-D, 4799. 638 Там же. Bl. 176, 178. 639 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 18, л. 268–275, 359. 640 Heyer F., Weise Ch., a.a.O. S. 287. 641 Нельской Е. Очерки жизни русских в Германии (1942–1947 гг.) // Православная Русь. 1947. № 7. С. 9—10. 642 Там же. С. 11–12; № 8. С. 4. 643 Всесоюзная перепись 1937 г. Краткие итоги. Москва, 1991. С. 106–107. 644 РТВА, ф. 1470, оп. 1, д. 10, л. 234. 645 Никитин А.К. Нацистский режим и русская православная община в Германии (1933–1945 гг.). С. 96. 646 М. Литвинов — в 1930-е гг. народный комиссар иностранных дел в СССР, еврей по национальности. 647 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Избранное. С. 375. 648 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 17, л. 236. 649 Никитин. А.К. Указ. соч. С. 218; 251–253: Иоанн (Шаховский), архиепископ. Указ. соч. С. 378; Материалы к биографии архиепископа Иоанна (Шаховского) // Церковно-исторический вестник. Москва, 1998. № 1. С. 83. 650 Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия. С. 608, 613— 651 Гаккель Сергий, протоиерей. Мать Мария (1891–1945). М., 1993. С. 129–130. 652 Там же. С. 134. 653 Гаккель Сергий, протоиерей. Мать Мария (1891–1945). М., 1993. С. 134–135. 654 Кривошеин И.А. Так нам велело сердце // Против общего врага. Советские люди во французском движении Сопротивления. Москва, 1972. С. 270–271; Кривошеин И.А. Мать Мария (Скобцева) (к 25-летию со дня кончины) // Журнал Московской Патриархии, 1970. № 5. С. 39. 655 Гаккель Сергий, протоиерей. Указ. соч. С. 138–141; Мать Мария. Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюк. Париж, 1947. С. 151–152. 656 Мать Мария. С. 164–165. См.: Мать Мария (Скобцова). Воспоминания статьи, очерки. В 2-х т. Париж, 1992. 657 Гаккель Сергий, протоиерей. Указ. соч. С. 127–129, 142. 658 Булгаков Сергий, протоиерей. Христианство и еврейский вопрос. Париж, 1991. С. 156. 161. 659 Там же. С. 83, 84, 117, 137, 140 660 Русское дело. Белград, 1943. 7 ноября. 661 Православная Русь. 1942, № 9-10, С. 2. 662 Gaede К., a.a.O. S., 246–247. 663 ВА, R5101/22 183. Bl. 16. 664 РГВА, ф. 1470, оп. 2, л. 17, л. 96. 101. 665 РГВА, ф. 1470, оп. 1, д. 17, л. 238, 242; Кромиади К. За землю, за волю… Сан-Франциско, 1980, С. 23–24. 666 Gaede К., а.а. О. S. 244–245: Никитин. А.К. Указ. соч. С. 226, 367: Казем-Бек А. Знаменательный юбилей. К полувековому служению архиепископа Брюссельского и Бельгийского Александра в архиерейском сане // Журнал Московском Патриархии. 1959. № П. С. 13–16. 667 Никитин А.К. Указ. соч. С. 303. 668 РГВА, ф. 500, оп. З, д. 456, л. 247; Heyer F., Weise Ch. Kirchengeschichte der Ukraine. S. 216–217. 669 РЦХИДНИ, ф. 17, оп, 125, д. 92, л. 23–25. 670 Мауeu J.-M. Die Geschichte des Christentums. Band 12: Erster und Zweiter Weltkrieg-Demokratien und totalitaere Systeme (1914–1958). Freiburg — Basel — Wien, 1992. S.976. 671 Гаккель Сергий, протоиерей. Западное богословие после Освенцима и Русская Православная Церковь // Страницы. 1998. Т. 3. Вып. 3. С. 403. 672 Устное свидетельство 25 января 1998 г. в Санкт-Петербурге. 673 Со святыми упокой… Кончина архиепископа Филофея // Вестник Германской епархии Русской Православной Церкви за границей. 1986. № 5. С. 9–11. 674 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 6, л. 25; Алексеев В.И., Ставру Ф.Г. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское Возрождение. 1982. № 18. С. 117–119. 675 Гаккель Сергий, протоиерей. Западное богословие… С. 403. 676 Религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны (1943–1945 гг.). С. 55: Алексеев В.И., Ставру Ф.Г. Указ. соч. // Русское Возрождение. 1982. № 17. С. 106. 677 См.: Headland R. Messages of Murder: A Study of the Reports of the Einsatzgruppen of the Security Police and the Security Service. 1941–1943. London — Toronto, 1992. P. 114. 678 Stehle H. Der Lemberger Metropolit Sheptyckyj und die nationalsozialistische Politik in der Ukraine in: Vierteljahreshefte f 679 Stehle Н. Der Lemberger Metropolit Sheptyckyj und die nationalsozialistische Politik in der Ukraine in: Vierteljahreshefte fRedlich S. Sheptutskyi and the Jews: Magessi P. R. Moralily and Reality. Edmonton, 1989. P. 145–162: Hunczak Taras. Ukrainian-Jewish Relations during the Soviet and Nazi Occupations: Boshyk Y. Ukraine during World War II. Edmonton, 1986. P. 49–51, 680 BA, R6/179. Bl. 105. 681 ВД 62 Dil/82, Film 3307, Auth, Nr. 4 907 437. 682 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 7, л. 70, 78, 80: Vries W., а.а. О. S. 193–195; Балевиц З. Указ. соч. С. 19–20. 683 Alexeew W. Russian Orthodox Bishops in the Soviet Union. 1941–1953. New York. Research Program оп the USSR: Mimeographed Series. 1954. № 61. P. 91 684 Поспеловский Д.В. Указ. соч. С. 54. 685 Э.И. Лисавцев — инструктор ЦК КПСС, курировавший религиозные вопросы в СССР в 1965–1980-е гг., написавший несколько книг и статей по истории Русской Православной Церкви и специально изучавший деятельность Прибалтийского экзархата. Устное свидетельство автору в 1993 г. 686 Судоплатов П.А. «Остаюсь единственным живым свидетелем…» // Молодая гвардия. 1995. № 5. С. 40. 687 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 7, л. 80. 92–93; Балевиц З. Указ. соч. С. 22. 688 Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. 1981. №. 14. С. 131. 689 ВА, R58/214. Bl. 126. 690 Там же. R58/217. Bl. 399. 691 Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 133–134, 136. 692 ВА, R6/178. Bl. 108–109, 104-105 693 ВА R6/178. Bl. 109. 694 Там же. R6/177. Bl. 11–12. 695 IfZ, МА546. Bl. 531–533. 696 Бовкало А.А., Галкин А К. Новгородская епархия в годы оккупации // София, 1995. № 2. С. 4. 697 ВА, R 58/221. Bl.25. 698 Там же. Bl. 393; R 58/220. Bl. 279. 699 ВА, R6/35. В 1.61, 71–72. 700 IfZ, MA 246. Bl. 173. 701 Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 119–120. 702 АА, Inland I-D, 4758. 703 ВА, R58/225. Bl. 169–170; IfZ, MA 795. Bl. 1282–1284. 704 IfZ, МА 795. Bl. 1313–1314, 1333–1336. 705 IfZ, МА 795. Bl. 1315–1317. 706 Там же. Bl. 1318–1320: ВА R58/699. В 1.8. 707 IfZ, MA 795. Bl. 1307–1312, 1321. 708 Alexeew W., Stavrou T. The Great Revival, The Russian Church under German Occupation. Minneapolis, 1976. P. 83–89; ЦГА СПб., ф. 9324, оп 1 д 7, л. 110–113. 709 IfZ, МА 795. Bl. 1276–1284. 710 ВА R58/697. Bl. 178. 711 Бенигсен Георгий, протоиерей. Христос-победитель // Вестник русского христианского движения. 1993. № 168. С. 133–134. 712 ВА R58/225. Bl. 173. 713 Новое слово. 1941. 21 сентября. 714 АА, Inland I-D, 4779. 715 IfZ, МА 541. Bl.31–33. 716 Плюханов Б.В. РСХД в Латвии и Эстонии. Материалы к истории Русского студенческого христианского движения. Париж, 1993 С. 289. 296. 717 ВА, R58/214. Bl. 210–211. 718 ВА, R6/181. Bl. 26, 31–33: Виноградов В.П. О некоторых важнейших моментах последнего периода жизни и деятельности Св. Патриарха Тихона (1923–1924 гг.) по личным воспоминаниям. Мюнхен, 1959. С. 61–62; Жизнь Церкви. Вып. 2. 1943. С. 39. 719 Васильева О.Ю. Советское государство и деятельность Русской Православной Церкви в период Великой Отечественной войны. Дисс. канд. ист. наук Москва, 1990. С. 102–103. 720 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д.7, л. 10. 721 ВА, R58/224. Bl. 117. 722 Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. Сборник церковных документов. Москва, 1943. С. 34–36. 723 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 93. л. 18. 724 В огне войны. Русская Православная Церковь в 1941–1945 гг. (по материалам Ленинградской епархии) / Публ. М.В. Шкаровского// Русское прошлое. Кн. 5. СПб., 1994. С. 299. 725 Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 133. 726 Балевиц З. Указ. соч. С. 78. 727 ВА, R58/220. Bl. 279: Веверс Я. Я. Православная духовная миссия — агентура фашистской разведки. Рига, 1973. С. 9. 728 IfZ, МА 749. Bl. 826–829. 729 ВА R5101/22 183. Bl. 124. 730 Там же. R6/178. Bl. 81–82. 731 ВА, R6/178. Bl. 83–84. 732 Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 143–146. 733 ВА, 62Di 1/ 52. Bl. 65–66; Балевиц З. Указ. соч. С. 79–80. 734 Хмыров (Долгорукий) Ю.П. Страшное злодеяние // Голос Родины. 1972. № 27. С. 4. 735 Кузменко М. Письмо в редакцию // Голос Родины. 1973. № 27. С. 4. 736 Устное свидетельство автору 9 апреля 1996 г. 737 Балевиц З. Указ. соч. С. 81. 738 ВА, R6/178. Bl. 119. 739 Там же. R6/178.Bl. 116–117. 740 ВА, R6/179. Bl. 15–18. 741 Там же. Bl. 8; IfZ, МА 541. Bl/ 7; АА, Inland I-D, 4757. 742 Балевиц З. Указ. соч. С. 81. 743 Балевиц З. Указ. соч. С. 84; Веверс Я.Я. Указ. соч. С. 21; Геродник Г. Правда о Псково-Печерском монастыре. М., 1963. С. 100. 744 Хмыров (Долгорукий) Ю.П. Указ. соч. С. 4. 745 Поспеловский Д. В. Указ. соч. С. 209. 746 Судебный процесс по делу о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков на территории Латвийской, Литовской и Эстонской ССР. Рига, 1946. С. 131. 747 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 132, д. 111, л. 28; ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 6, л. 25. 748 Шеметов Н. Единственная встреча памяти о. Николая Трубецкого // Вестник русского христианского движения. 1978. № 128. С. 250. 749 Mayeur [Hrsg.] J.-M. Die Geschichte des Christentums. Band 12. Freiburg — Basel — Wien, 1992. S. 979. 750 Die Zeit vom 2.05 und 6.05.1944; Prussische Zeitung vom 2.05.1944: Deutsche allgemeine Zeitung vom 14.05.1944 и др. 751 ВА R901/vorl. Nr. 398. Bl. 14–15. 752 АА, Inland I-D, 4757. 753 АА, Inland I-D, 4757: ВА. R6/179. Bl. 46. 754 Там же. Bl.42. 755 ВА, R6/179. Bl.95. 756 ВА, R6/179. Bl. 44–48. 757 АА, Inland I-D, 4757. 758 АА, Inland I-D, 4757. 759 ВА, R6/179. Bl. 136. 760 АА, Inland I-D, 4757. 761 ВА, R6/179. Bl. 32–33. 762 ВА R6/179. Bl. 122. 763 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1,д. 7, л. 112-1 13. 764 Тайлов Г. Православная церковь Латвии в годы коммунистического режима // Вера и жизнь. 1995. № 1. С. 19. 765 Устное свидетельство автору 9 апреля 1996 г. участника Псковской миссии архимандрита Кирилла Начиса. 766 Васильева О.Ю. Русская Православная Церковь в 1927–1943 годах // Вопросы истории. 1994. № 4. С. 44. 767 Бенигсен Георгий, протоиерей. Указ. соч. С. 134, 136. 768 Алексеев В., Ставру Ф. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории. С. 148. 769 Православный христианин. 1942. № 1. С. 4. 770 Балевиц З. Указ. соч. С. 31; Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 148—149 771 IfZ, MA 797. В 1.524. 772 ВА, R58/225. Bl. 164–165; R58/699. Bl. 13. 773 ВА-МА, RH23/281. Bl. 95: Церковный календарь на 1943. Псков, 1942. С. 63–64. 774 ВА-МА, RH23/281. Bl. 79: Васильева О.Ю. Указ. соч. С. 44; Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. С. 207. 775 ВА, R58/699. Bl. 10–11. 776 Фельдман-Кравченок Н. Не сломить клевете силы духа. Памяти К.И. Кравченка (1918–1973)//Вестник русского христианского движения. 1990. № 159. С. 272–273. 777 ВА, R5101/22 183. Bl. 80: Ковалев Б.Н. Духовно-нравственная сфера — объект противостояния в годы Великой Отечественной войны. Новгород, 1993. С. 8. 778 Дедюхин Б.В. Сердца сокрушенные: Беседы, интервью, очерки о русском православии. Саратов, 1990. С. 193–194. 779 ВА, R58/699. Bl. 13; Васильева О.Ю. Свои или чужие? (Псковская Православная Миссия). Москва, 1993. Рукопись. С. 8. 10. 780 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 7, л. 9; Веверс Я.Я. Указ. соч. С.7. 781 ВА, R58/699. Bl. 9. 782 Балевиц З. Указ. соч. С. 49. 783 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 14, л. 27; д. 10, л. 26. 784 CA, д. 18/41, л. 19–20. 785 Балевиц З. Указ. соч. С. 33. 41. 786 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 7, л. 2–3, 64–65. 787 Там же. Д. 10, л. 12. 788 ВА, R5.8/699. Bl. 10. 789 ВА-МА, RH23/281. Bl. 55. 790 Там же. В 1.79. 791 ВА, R58/699. Bl. 12. 792 ВА-МА, RH23/281. Bl. 83–91; Полчанинов Р. Псковская православная миссия // Православная Русь. 1998. № 12. С. 14–15. 793 ВА-МА, RH23/281. Bl. 94–95. 794 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 7, л. 3. 795 Бенигсен Георгий, протоиерей. Указ. соч. С. 138. 796 Новое слово. 1941. 21 сентября. 797 АА, Inland I-D, 4758. 798 IfZ, МА795. Bl. 1262, 1314; ВА, R58/699. Bl. 13. 799 ВА, R58/225. Bl. 181–183: Третий рейх и православная церковь. С. 23–24. 800 Там же. R58/699. Bl. 9. 801 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 130, л. 480. 802 Андреев И. О положении Православной Церкви в Советском Союзе. Катакомбная Церковь в СССР. Джорданвилль, 1951. С. 13. 803 Балевиц З. Указ. соч. С. 45. 804 Васильева О.Ю. Русская Православная Церковь в 1927–1943 годах. С. 45. 805 ВА-МА, RW4/V. 235. Bl. 88–92. 806 Васильева О.Ю. Свои или чужие? С. 7. 807 IfZ, МА795. Bl. 1425. Васильева О.Ю. Свои или чужие? С. 7–8. 808 IfZ, МА795. Bl. 1417–1418. 809 Устное свидетельство 9 апреля 1996 г. 810 Васильева О.Ю. Свои или чужие? С. 7–8. 811 Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. С. 34–36. 812 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 13, л. 18. 813 Там же. Д. 7, л. 19. 814 ВА, R58/225. Bl. 177. 815 Балевиц З. Указ. соч. С. 64. 72. 816 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 7, л. 2. 4. 817 Там же. Л. 15. 818 Там же. Л. 9; д. 13, л. 38. 819 Московский церковный вестник. 1989. № 2. С. 6; Якунин В. За Веру и Отечество. Самара, 1995. С. 71. 820 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 24, л 38; Якунин В. Указ. соч. С. 70. 821 Журнал Московской Патриархии. 1994. № 4. С. 7. 822 Левитин А. Зашита веры в СССР. Рукопись, привезенная из Советской России. Париж, 1966. С. 53–54; Дедюхин Б.В. Указ. соч. С. 195. 823 ВА, 62Di I/Film 730, Aufn. Nr. 726. 824 Там же. R6/179. 131. 16. 825 Бенигсен Георгий, протоиерей. Указ. соч. С. 138. 826 CP, июнь 1944. С. 4. 827 ВА, R901/69 300. Bl. 36–44. 828 Там же. R901/62 291. Bl. 228–231, 234. 829 Там же. R901/69 292. Вl. 149; R901/69 302. Вl. 81. 830 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 7, л. 95, 1 15. 831 ВА R901/69 292. Bl. 149. 832 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 92, л. 81. 833 Георгий (Соколов), игумен. Из воспоминаний о церковной жизни в СССР при немецкой оккупации // Вестник института по изучению СССР. Мюнхен, 1957. № 2(23). С. 105–107. 834 ВА, R58/222. Bl. 109, 184. 835 Георгий (Соколов), игумен. Указ. соч. С. 109. 836 Мануил (Лемешевский), митрополит. Указ. соч Т. 5. С. 93, Т. 6. С. 340. 837 Гордун С. Русская Православная Церковь в период с 1943 по 1970 год // Журнал Московской Патриархии. 1993. № 1. С. 45. 838 Патриарх Сергий и его духовное наследство. 1947. С. 89. 839 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 6, л. 25. 840 Георгий (Соколов), игумен. Указ. соч. С. 107–108. 841 ВА, R58/699. Bl. 194. 842 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 3, л. 137–140; д. 8, л. 10. 843 ВА, R58/699. Bl. 194–196. 844 ВА, R58/228. Bl. 39. 845 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 6, л. 23–25. 846 Там же. л. 25; Левитин А. Указ. соч. С. 52. 847 ВА, R5S/219. Bl. 291; Религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны (1943–1945 гг.). С. 55. 848 АА, Inland I-D, 4779. 849 Там же. 850 АА, Inland I-D, 4779. 851 Религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны. С. 55. 852 Религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны. С. 55–56. 853 ВА, R901/62 291. Bl. 195; R58/216. Bl. 288–289. 854 ВА, R58/216. Bl. 289; R58/219. Bl. 287. 855 Там же. R5101/22 183. Bl.101; Вестник института по изучению СССР. 1955. № 3(16). С. 107; Гордун С. Указ. соч. С. 45: Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. // Русское Возрождение. 1981. № 15. С. 87, 95. 856 ВА, R58/219. Bl. 287. 857 ВА-МА, RW4/V.254. Bl. 348–351. 858 Подлинная фамилия — Георгий Сергеевич Околович. В 1938–1939 гг. он нелегально переходил границу Польши и СССР и создал в Советской России несколько подпольных групп НТС. После войны он возглавлял закрытый отдел НТС (работа в СССР и в Восточной Европе). В 1954 г. видный сотрудник МГБ Судоплатов направил во Франкфурт-на-Майне майора госбезопасности Николая Хохлова с поручением убить Околовича, но, прибыв на квартиру Околовича, Хохлов объявил ему о своем задании и попросил политического убежища. Впоследствии в издательстве «Посев» вышла книга Н. Хохлова «Право на совесть». Из этой книги известно, что Хохлов в свое время был заслан МГБ в тыл немцев в Белоруссию с заданием уничтожить гауляйтера Белоруссии фон Кубе, что и было им исполнено. — Примеч. ред. 859 ВА-МА, RW4/V.254. Bl. 352–357. 860 CP, сентябрь 1942. С. 6; CA, д. 15/41. л. 35. 861 ВА, R6/76 Bl. 27. 862 Там же. R6/309. Bl. 39 863 Новый путь. Смоленск. 1943. 24 января: DA, R5101/22 183. Bl. 95. 864 ВА R5101/22 183. Bl. 101, 113. 865 Корнилов A.A. Жизнь и служение протоиерея о. Евгения Лызлова. Нижний Новгород, 1998. С. 22–23; Якунин В. Указ. соч. С. 9. 866 ВА, R58/697. Bl. 26. 867 Церковная жизнь. 1943. № 11. С. 160; № 12. С. 170. 868 ВА, R6/18. Bl. 158–159. 869 Там же. R6/309. Bl. 29–35. 870 По другим сведениям Каминский был расстрелян немцами в ходе Варшавского восстания, по обвинению в допущении излишних зверств по отношению к полякам. Полагают, немцы приписали Каминскому собственные зверства, чтобы перенаправить ненависть поляков на русских. — Примеч. ред. 871 Кудряшов С. Предатели, «освободители» или жертвы войны? Советский коллаборационизм (1941–1942) // Свободная мысль. 1993. № и. с. 90. 872 ГАРФ, ф. Р-9401, оп. 2, д. 65, л. 305–306. 873 Samarin V. D. Civilian Life under the German Occupation, 1942–1944. New York, 1954. P. 55. 874 CA, д. 15/41, л. 35; д. 18/41, л. 20; Жизнь Церкви. 1943. Выпуск 2. С. 39. 875 CA, д. 18/41, л. 19; ГАРФ, ф. 6991, оп. 2, д. 8, л. 50; Мануил (Лемешевский), митрополит. Указ. соч. Т. 5. С. 353. 876 ГАРФ, ф. 6991, on. 1, д. 8, л. 14; Виктор В. Судьба воронежских святынь// Православная Русь. 1948. № 15. С. 7–8. 877 А. Верт был коммунистом и его сочинения полны искажений, поэтому использование его текстов возможно только при условии исторической критики. Книга «Россия в войне…» из ряда подобных сочинений, не стоит забывать, что она выпущена в Москве в 1967 г. — Примеч. ред. 878 Верт А. Россия в войне 1941–1945. Москва, 1967. С. 501–502. 879 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 3, л. 215–216; Гордун С. Указ. соч. С. 45; Русская православная церковь стала на правильный путь // Исторический архив. 1994. № 4. С. 102–103. 880 Шейнин Г. Полоцкая епархия. Историко-статистическое обозрение. Минск, 1997. С.74. 881 Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви. 1917–1945. М., 1996. С. 511512; Алексеев В., Ставру Ф. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское Возрождение. 1981. № 16. С. 91–92. 882 IfZ, MA 246. Bl. 170, 173. 883 ВА R58/225. Bl. 39. 884 ВА, R58/178.Bl. 76. 885 Там же. Bl. 165, 267. 886 Там же. R58/217. Bl. 419–420. 887 ВА, R58/220. Bl. 83–87. 888 АА, Inland I-D, 4758. 889 Шкаровский М., Черепенина Н., Шикер А. Римско-Католическая Церковь на Северо-Западе России в 1917–1945 гг. СПб., 1998; Suttner Е. С., a.a.O. S. 42. ВА R58/221. Bl. 80. 890 Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 93. 891 Кривонос Ф. Миссионеры военных лет. Год 1944; Белоруссия // Православная Русь. 1998. № 8. С. 8–9. 892 ВА R58/215. Bl. 76. 893 Церкви и приходы Минска. История и современность. Минск, 1996. С. 24–25, 33, 40, 56; Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 86–89; ВА, R6/179. Bl. 94. 894 Шейкин Г. Указ. соч. С. 75; Горбун С. Указ. соч. С. 45; CP, январь 1944. С. 4; ВА R58/218. Bl. 84. 895 Жизнь Церкви. 1943. Вып. 2. С. 39; ВА, R58/221. Bl. 81. 896 CP, сентябрь 1942. С. 9; январь 1943, С. 5; Церковная жизнь. 1942. № 8. С. 125: Белорусская газета. Минск, 1942. 25 октября; ВА, 62DJ/85. Bl. 44. 897 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 2, л. 29; ВА, К6/281. Bl. 136; CP, август 1944. С. 3; Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 97–98. 898 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 593, л. 81. 899 ВА, R58/217. Bl. 226–227; Heyer F., Weise Ch., а.а. О. S. 226. 900 ВА, R58/220. Bl. 87. 90; АА, R 105169, Pol. XII5. 901 АГЕ, д. Указы Архиерейского Синода РПЦЗ. Распоряжения Патриархии. 1923–1951 гг., л. 20. 902 BA R58/217. Bl. 11–12. 903 Там же. R58/220. Bl. 89. 904 АГЕ, д. Указы Архиерейского Синода РПЦЗ. Распоряжения Патриархии 1923–1951 гг., л. 19. 905 AГE. д. Указы Архиерейского Синода РПЦЗ. Распоряжения Патриархии. 1923–1951 гг., л. 20–21. 906 РГБА, ф. 500, оп. 5, д. 3, л. 63. 907 РГБА, ф. 500, оп. 3, д. 456, л. 246. 908 CP, июнь 1942. С. 5; август 1942. С. 5; сентябрь 1942. С. 5–6; август 1943. С. 9; АГЕ, д. Указы Архиерейского Синода РПЦЗ. Распоряжения Патриархии. 1923–1951 гг., л. 22. 909 АГЕ, д. Указы Архиерейского Синода РПЦЗ. Распоряжения Патриархии. 1923–1951 гг., л. 22–23: CP, июнь 1942. С. 5; Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. С. 210. 910 IfZ, МА 447. Bl. 519911-519912. 911 Со святыми упокой… Кончина архиепископа Фллофея // Der Bote. Мюнхен, 1986. № 5. С. 9. 912 Документы обличают. Реакционная роль религии и церкви на территории Белоруссии. Минск, 1964. С. 81. 913 Суглобов Г.А. Союз креста и меча. М., 1969. С. 77; Васильева О.Ю. Советское государство и деятельность Русской Православной Церкви в период Великой Отечественной войны. С. 110; CP, сентябрь 1942. С. 5. 914 Поспеловский Д.В. Указ. соч. С. 211; Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. 5. 915 ВА, R6/179. Bl. 164; АА, Inland I-D, 4757. 916 СР, июнь 1944. С. 5; АА, Inland I-D, 4756. Bl. 37–12. 917 Там же. С. 6; ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 2, л. 29–30; Heyer F., Weise Ch., a.a.O. S. 256. 918 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 2, л. 29–30. 919 Там же. л. 52; Цыпин Владислав, протоиерей. История Русской Церкви 1917–1997. М.,1997. С. 288. 920 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 2, л. 53–55. 921 Там же. Л. 37–41. 922 Там же. Л. 43–50. 923 BAR6/178. Bl. 86. 924 ВА, R6/179. Bl. 118. 925 Макаревич А.Ф. Новый взгляд на документы Национального архива Республики Беларусь в борьбе с фашистской агрессией // Отечественные архивы. 1994. № 3. С. 33. 37–38. 926 Партизанский акафист // Наука и религия. 1995. № 5. С. 7. 927 РЦХИДНИ, ф. 69, оп. 1, д. 1075, л. 1. 928 Васильева О.Ю. Русская Православная Церковь в 1927–1943 годах. С. 43; Якунин В.Н. Велик Бог земли Русской // Военно-исторический журнал. 1995. № 1. С. 37; Церкви и приходы Минска. С. 42. 929 Раина П.K. За веру и Отечество: очерки. Л., 1990. 930 В 1921 г. «собор», состоявший из мирян, диаконов и священников «хиротонисал» протоиерея Василия Липковского в «митрополиты» наложением рук всех присутствующих. Созданная таким революционным путем Украинская автокефальная «церковь» получила прозвище «липковщина». Советские власти сначала поддержали ее, как и любой раскол в Церкви, но в период коллективизации 1930 г. заставили «липковцев» самоликвидироваться. 931 Heyer F. Die Orthodoxe Kirche in der Ukraine von 1917 bis 1945. Kуга (CP), сентябрь 1942. С. 4. 11–12; октябрь 1942. С. 5–6. 932 Heyer F., a.a.O. S. 176–182; Раневский С. Украинская автокефальная Церковь. Липковщина или «самосвятство» // Православная Русь. 1948. № 6. С. 8; CP, август 1942. С. 4; ноябрь 1942. С. 6. 933 Раневский С. Указ. соч. С. 8. 934 CP, май 1943. С. 7. 935 Heyer F., Weise Ch., a.a.O. S. 224–225. 936 Личное свидетельство от 14.04.1999 г. в Гейдельберге. 937 Stehle Н. Der Lemberger Metropolit Scheptyckyj und die nationalsozialistiche Politik in der Ukraine // Vierteiljahreshefte f 938 ВА, NS 43/42. Bl. 203–209. 939 IfZ, MA 546. Bl. 817, 843. 940 IfZ, МА 546. Bl. 745, 748. 941 Там же. Bl. 727–728. 942 Heyer F., Weise Ch., a.a.O. S. 279. 943 BA, R6/281. В 1.31–32. 944 Алексеев В., Ставру Ф. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское Возрождение. 1981. № 16. С. 98–100. 119; Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. М., 1995. С. 213; ВА R58/216. Bl. 354–355. 945 Armstrong I. Ukrainian Nationalism, 1939–1945. New York. 1955. P. 83; Stehle H., a.a.O. S. 410–411. 946 РГВА, ф. 500, оп. 5, д. 3, л. 54. 947 ВА R58/60. Bl. 50. 948 ВА, R6/177. Bl. 57; РГВА, ф. 500, оп. 5, д. 3, л. 66. 949 ВА, R901/69 302. Bl. 80–81. 950 РГВА, ф. 500, оп. 1, д. 454, л. 42. 951 ВА, R6/206. Bl. 100. 952 Там же. R 6/70. Bl. 88. 953 Немчинский А. Жертвы минной войны // Совершенно секретно. 1995. № 2. С. 27–28. 954 ВА R6/179. Bl. 81. 955 Heyer F., Weise Ch., а.а. О. S. 267. 956 ВА, R6/259. В 1.9. 957 IfZ, MA 546. Bl. 895–897. 958 ВА, R6/4. Bl. 8. 959 ВА, R6/178. Bl. 27–28. 960 Там же. R58/218. Bl. 208–209. 961 Там же. R6/70. Bl. 87–88. 962 ВА R58/699. Bl. 190–191. 963 IfZ, МА 128/7. 964 ВА. R58/699. Bl. 192. 965 CP, январь 1943. С. 6–7. 966 ВА, R58/699. Bl. 193. 967 IfZ, МА 128/7. 968 ВА, R6/281. Bl. 32–33. 969 Heyer F., Weise Ch., а.а. О. S. 248. 970 CP, декабрь 1942. С. 7–8 971 CP, январь 1943. С. 8. 972 ВА R6/178. Bl. 52. 973 ВА R6/302. Bl. 102. 974 Там же. R6/281.Bl. 17.24. 975 Там же. R6/178. Bl. 53–54. 976 ВА, R6/281. Bl. 34, 36. 977 Там же. R58/1005. Bl. 9-13. 978 CP, май 1943. С. 8. 979 Винтер Э. Политика Ватикана в отношении СССР 1917–1968. М., 1977. С. 166; Heyer F., а.а. О. S. 188. 980 Цыпин Владислав, протоиерей. История Русской Православной Церкви 1917–1990. М., 1994. С. 118–119. 981 Архиепископ Вениамин Чебоксарский и Чувашский//Журнал Московской Патриархии. 1977. № 1. С. 18–20. 982 Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 106–108, 111; Heyer F., Weise Ch., a.a.O. S. 261, 275; Зернов H. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1991. С. 224; CP, январь 1943. С. 5; сентябрь 1943. С. 5 983 Heyer F., Weise Ch., а.а. О. S. 261–262, 264; CP, август 1943. С. 3; За Христа пострадавшие. Гонения на Русскую Православную Церковь 1917–1956. Биографический справочник. Книга I. А-К, М., 1997. С. 240, 508. 984 Вкратце жизнь и труды старца схиархимандрита Лаврентия Черниговской Троицкой женской обители. Воспоминания // Надежда. Христианское чтение. Вып. 14.1998. С. 191–193. 985 IfZ, МА 488/2, Bl. 308–309; Armstrong I. Op. cit. P. 192; Поспеловский Д.В. Указ. соч. С. 214–215, 458; CP, июнь 1943. С. 3. 986 ВА R58/218. Bl. 209. 987 См.: Fireside H. Icone and Swastica: The Russian Orthodox Church under Nazi and Soviet Control. Cambridge, 1971; Inkeles A., Bauer H. The Soviet Citizen: Daily Life in a Totalitarian Society. Cambridge, 1959. 988 Heyer F., a.a.O. S. 189; Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 112. 989 IfZ, MA 558. Bl. 58. 990 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 132, д. 7, л. 18, д. 497, л. 18–19; Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. И Русское возрождение. 1982. № 7. С. 108–109. 991 Heyer F., a.a.O. S. 220; Поспеловский Д.В. Указ. соч. С. 215–217; CP, август 1943. С. 3. 992 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, л. 13, л. 128. 993 CP, август 1943. С. 4; Фотиев К., Свитич А. Православная Церковь на Украине и в Польше в XX столетии 1917–1950 гг. М., 1997. С. 72, 271. 994 ВА, R 58/219. Bl. 244–245: Религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны (1943–1945 гг.) / Публ. М.Н. Одинцова // Отечественные архивы. 1995. № 3. С. 53; Алексеев В., Ставру Ф. Указ. соч. С. 101, 106; Партизанский акафист// Наука и религия. 1995. № 5. С. 7; Тихие обители / / Наука и религия. 1995. № 5 С. 8. 995 ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 3, л. 215–216; РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 313, л. 156; Русская православная церковь стала на правильный путь / Публ. М.И. Одинцова // Исторический архив. 1994. № 4. С. 99—100. 996 B Rumaenisierung und Repression. Zur Kirchenpolitik im Raum Odessa / Transnistrien 1941 997 Heyer F., Weise Ch., a.a.O. S. 275; Dallin A. Odessa 1941–1944. A Case Study. Santa Monica, 1957. P. 227–238. 998 СА д. 18/41, л. 22. 999 ВА R58/217. Bl. 467–468. 1000 Там же. R58/218.Bl. 169. 1001 АА, R105169. Pol. XII 5. 1002 CP, сентябрь 1942, С. 9; CA д. 18/41. л. 21–22. 1003 Heyer F., Weise Сh., а.а. О. S. 227; CP, сентябрь 1942. С. 9: декабрь 1943. С. 3; CA, д. 18/41, л. 20. 1004 Поспеловский Д.В. Указ. соч. С. 218; CP, сентябрь 1942. С. 9; Heyer F., Weise Ch., a.a.O. S. 227; Православная Русь. 1942. № 17–18. С. 8; 1943. № 9-10. С. 16 1005 CP, октябрь 1943. С. 3; декабрь 1943. С. 3; CA, д. 18/41. л. 20; Православная Русь. 1942 № 11–12. С. 5–6. 1006 CA, д. 18/41. л. 21; B а.а. О. S. 68–69. 1007 B a.a.O. S. 66. 1008 CP, декабрь 1943. С. 3. 1009 ВА R58/217. Bl. 468. 1010 Православная Русь. 1944. № 5–6. С. 16. 1011 Православная Русь. 1944. № 5–6. С. 16. 1012 ВА, NS 43/22. В 1.203. 1013 Жизнь Церкви. Вып. II. 1943. С. 39. 1014 ВА, R6/302. Bl. 78. 1015 ВА R6/178. Bl. 56. 1016 B а.а. О. S. 78–79. 1017 Православная Русь. 1944. № 5–6. С. 16. 1018 ВА R901/69 684. Bl. 1-14; CP, декабрь 1942. С. 6. 1019 Heyer F., Weise Ch., а.а. О. S. 276; Поспеловский Д.В. Указ. соч. С. 217–218. 1020 Heyer F., Weise Ch., а.а. О. S. 277–278; Цыпин Владислав, протоиерей. История Русской Церкви 1917–1997. М., 1997. С. 290. 1021 Записки миссионера о жизни в советской России // Вестник РХД. 1956. № 40. С. 35. 1022 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 7, л. 3. 1023 ВА R58/699, Bl. 195–196. 1024 Устное свидетельство автору книги. 1025 Mayeur (Hrsg.) J.-M. Die Geschichte des Christentums. В. 12. S. 975–976. 1026 IfZ, MA 796. Bl. 829–830. 1027 ВА, 63Dil. Film 2379. Bl. 409–410. 1028 Wilhelm H.-H., a.a.O. S. 57. Dallin. A., a.a.O. S. 494. 1029 Wilhelm H.H., а.а. О. S. 58, 59, 62, 67, 94. 1030 ВА R58/225. Bl. 38. 1031 Россия перед вторым пришествием. Материал к очерку русской эсхатологии. М., 1993. С. 237. 1032 ВА, R6/178. Bl. 57–58. 1033 ВА R6/178. Bl. 20, 24–25. 1034 Бенигсен Георгий, протоиерей. Указ. соч. С. 132–134. 1035 IfZ, МА546. Bl. 531–532; ВА, R58/217. Bl. 226. 1036 ВА, R5101/22 183. Bl. 125. 1037 Там же. R6/307. Bl. 68. 1038 ВА, R6/402. Bl. 38. 51. 1039 Там же. R6/259. Bl. 93–94. 1040 Текст выступления Кубе передал автору монографии 14 марта 1999 г. в Мюнстере доктор X. Рюс. 1041 Православная Русь. 1947. № 6. С. 10. 1042 АА, R105169, Pol. X115. 1043 ВА, R58/225. Bl. 243. 1044 Хейер Ф. Беседы о Лютеранской Церкви с православными христианами. Германия. 1948. С.2 1045 ВА, 62DU/52. Bl. 1. 1046 ВА R6/174. Bl. 10. 1047 См.: Там же. 62Dil/52. 1048 Там же. R6/179. Bl. 12, 42. 1049 Немецкие зверства в Старом Петергофе близ Ленинграда // ЖМП. 1943. № 2. С. 40–41. 1050 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 329, л. 71–73. 1051 Немчинский А. Указ. соч. С. 27–28. 1052 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 407, л. 5; оп. 132, д. 7, л. 2. 1053 Титов В.Н. Православие. М., 1977. С. 118. 1054 АА, Inland I-D, 4758. 1055 IfZ, МА 488/2. Bl. 1008–1010. 1056 Алексеев И. В., Ставру Ф. Указ. соч. № 11. С. 94. 1057 См.: C Nationalsozialismus und Evangelische Kirchen in Warthegau. Trennung von Staat und Kirche in nationalsoxialistischen Weltanschaungsstaat. G 1058 Wilhelm Н.-Н., a.a.O. S. 62.. 1059 Манеман Ю. Движение к анамнестической культуре. Политико-богословский аспект богословия после Освенцима и ГУЛАГа. Доклад на научной конференции «Богословие после Освенцима и его связь с богословием после ГУЛАГа: следствия и выводы». Санкт-Петербург, 26–28 января 1998 г. 1060 Факенгейм E.Л. О христианстве после Голокауста // Русская идея и евреи — вековой спор. М., 1994. С. 168–169. 1061 ВА, R901/69 291. Bl. 251. 1062 Там же. 62Dil 84/2. Bl. 5–6. 1063 Соколов Л. Путь Русской Православной Церкви в России — СССР (1917–1961) // Русская Православная Церковь в СССР. Мюнхен, 1960. С. 59. See more books in http://www.e-reading-lib.com