Пьер Леметр Алекс Название: АлексАвтор: Пьер Леметр Год издания: 2012Издательство: ИностранкаISBN: 978-5-389-02635-3Страниц: 448Формат: fb2 АННОТАЦИЯ Похищена красивая и соблазнительная Алекс. Полиция не знает даже ее настоящего имени, но у майора Верховена возникает кошмарное подозрение: неужели невинная жертва, которую он стремится спасти, на самом деле — серийная убийца? Молодая женщина перехитрила и своего палача, и полицейских — она выбралась из клетки, и за ней по-прежнему тянется кровавый след. Загадочная Алекс не забывает и не прощает — ничего и никого, и вскоре майору Верховену откроется немыслимое… Пьер Леметр Алекс Жеральду, в знак нашей дружбы Часть I 1 Алекс безумно нравилось это занятие. Уже почти час она выбирала, мерила, колебалась, уходила, возвращалась, снова выбирала… Парики и накладные пряди. Она готова была проводить здесь целые дни.Года три-четыре назад она случайно зашла в этот бутик на Страсбургском бульваре. Не то чтобы она специально искала себе парик — просто ей стало любопытно. Примерив рыжий, она была настолько потрясена свершившейся переменой, что немедленно его купила.Она могла позволить себе носить все что угодно, поскольку была действительно хорошенькой. Не всегда — это пришло в подростковом возрасте. До того она была довольно некрасивой девочкой, к тому же ужасно тощей. Но когда некий внутренний механизм сработал, эффект был стремительным и внезапным, как придонная волна, — ее тело изменилось невероятно быстро, и всего за каких-то несколько месяцев Алекс превратилась в красавицу. Никто не ожидал ничего подобного — включая ее саму. Ей никак не удавалось поверить, что эта возникшая словно из ниоткуда красота — настоящая. По правде говоря, она не вполне верила в это и сейчас.Например, она не думала, что ей настолько пойдет рыжий парик. Это стало настоящим открытием. Она даже не подозревала всей масштабности перемены. Казалось бы, просто парик — столь необязательная, поверхностная деталь… Но у Алекс возникло ощущение, что в ее жизни и впрямь что-то изменилось.Что до самого парика, после она его никогда не носила. Вернувшись домой, она сразу поняла, что он весьма неважного качества: откровенно фальшивый, нелепый, он выглядел убого. Она его выбросила. Нет, не в мусорное ведро — в дальний ящик комода. Время от времени она все же извлекала его оттуда, надевала и разглядывала себя в зеркало. Да, парик был воистину ужасен, всем своим видом он буквально вопиял: «Я — самая низкопробная дешевка!» — но это было не важно — то, что Алекс видела в зеркале, отражало ее собственный потенциал, в который ей так хотелось верить. Она вернулась в бутик на Страсбургском бульваре и рассмотрела парики лучшего качества. Пусть они и дороговаты для медсестры, работающей по временному найму, но их, по крайней мере, не стыдно носить. И понеслось…Поначалу, надо признать, это было нелегко. Для закомплексованных натур вроде Алекс даже на выбор нижнего белья может уйти добрых полдня. Сделать тщательный макияж, выбрать одежду, найти подходящие к ней туфли и сумочку (точнее, удачно скомпоновать обновку с тем, что уже имеется, поскольку далеко не всегда есть возможность купить то, что понравится) — все это требует немалых усилий. Но вот вы выходите на улицу и вы уже совсем другая! Конечно, суть остается неизменной — но, по крайней мере, это хоть как-то помогает развеяться, особенно если выбор развлечений у вас невелик.Больше всего Алекс нравились парики характерные — те, которые посылают окружающим четкие сообщения вроде: «Я знаю, о чем вы думаете» или: «А еще я сильна в математике». Парик, который она надела сегодня, сигнализировал: «Нет, меня вы не найдете в Фейсбуке!»Сейчас Алекс взяла в руки понравившийся парик модели «Урбанистический шок» — и в тот же миг, мельком взглянув в витрину, заметила человека, стоящего на противоположной стороне улицы. Он делал вид, что кого-то или чего-то ждет, но это было уже в третий раз за последние два часа. Он шел за ней. Теперь Алекс была в этом уверена. «Но почему я?» — был первый вопрос, который она себе задала. Как будто мужчины могли преследовать кого угодно, но только не ее. Как будто она то и дело не ловила на себе их взгляды — повсюду: на улице, в транспорте… В бутиках. Она нравилась мужчинам всех возрастов — таково преимущество тридцатилетней. Но все же она была удивлена. «Вокруг полно женщин гораздо красивее меня!» Ну да, Алекс в своем репертуаре: кризис доверия, вечные сомнения… С самого детства. Вплоть до подросткового возраста она заикалась. Иногда это случалось с ней и сейчас в моменты сильной растерянности.Она не знала этого человека, никогда раньше его не видела. И потом, пятидесятилетний тип, преследующий тридцатилетнюю… Не то чтобы моральные принципы Алекс были столь высоки — скорее это ее удивило.Она опустила глаза и принялась разглядывать другие модели париков, делая вид, что выбирает подходящий. Затем пересекла магазин и остановилась в том углу, откуда можно было видеть тротуар. Она заметила, что мужчина довольно мускулист, хотя и грузен — костюм был ему слегка тесноват. Он чем-то походил на бывшего спортсмена. Рассеянно поглаживая белокурый, почти белый парик, Алекс пыталась вспомнить, в какой момент впервые осознала присутствие незнакомца. В метро! Она увидела его в глубине вагона. На секунду их взгляды встретились, и она успела разглядеть адресованную ей улыбку, которую он явно хотел сделать доброжелательной. Но в его лице было что-то неуловимо неприятное — может быть, слишком пристальный взгляд, как у человека, одержимого какой-то навязчивой идеей. Или, скорее слишком тонкие губы, с такого расстояния почти незаметные. Алекс инстинктивно опасалась людей с чересчур тонкими губами — они словно бы что-то сдерживали: то ли постыдные секреты, то ли угрожающие слова. В довершение всего — выпуклый лоб. Глаз она рассмотреть не успела и жалела об этом — она была уверена, что глаза никогда не обманывают, и судила о людях в первую очередь именно по ним. Но в любом случае — здесь, в метро, она не собиралась ни с кем знакомиться, тем более с подобным типом. Алекс не слишком демонстративно отвернулась в другую сторону и, порывшись в сумке, достала плеер. Она выбрала «Nobody’s Child»[1] — и вдруг у нее промелькнула мысль: а не видела ли она этого человека вчера или позавчера возле своего дома? Но возникший в памяти образ был смутным, и Алекс не чувствовала полной уверенности. Стоило бы снова повернуться и посмотреть на незнакомца внимательнее, чтобы подтвердить или опровергнуть догадку, но Алекс боялась, что он примет это за поощрение. В чем она была полностью уверена — так это в том, что после той встречи в метро увидела его снова, примерно полчаса спустя, на Страсбургском бульваре, когда возвращалась в магазин париков, — она решила все же купить присмотренные ранее черный полудлинный парик и накладные пряди. Она повернула обратно — и тут заметила его, чуть дальше, на тротуаре, — он резко остановился и сделал вид, будто разглядывает что-то в витрине. Это оказался магазин женской одежды. Незнакомец изучал витрину с фальшивой сосредоточенностью.Алекс отложила парик. Непонятно отчего ее руки дрожали. Что за глупость! Она нравилась этому человеку, он ее преследовал в надежде попытать счастья, но не хотел приставать к ней на улице. Алекс встряхнула головой, словно желая привести мысли в порядок, и снова взглянула в окно. Незнакомец исчез. Она подалась вперед и посмотрела направо, потом налево — но нет, его нигде не было видно. Облегчение, которое она испытала, было все же не вполне искренним. Алекс повторяла себе: «Это глупо», но на душе у нее по-прежнему было неспокойно. Выходя из магазина, она не смогла удержаться от того, чтобы задержаться на пороге и снова посмотреть по сторонам. Теперь ее больше беспокоило отсутствие этого человека, чем недавно — его присутствие.Алекс взглянула на часы, затем — на небо. Было тепло, до захода солнца оставался почти час. Ей не хотелось сразу возвращаться домой. К тому же нужно было зайти в булочную. Она попыталась вспомнить, что осталось в холодильнике. К походам за продуктами она относилась довольно небрежно. Все ее внимание было сосредоточено на работе, комфорте (в этом смысле она проявляла почти маниакальное рвение) и — хотя ей не слишком нравилось в этом себе признаваться — на одежде и обуви. И сумочках. И париках. Ей хотелось бы не думать ни о чем, кроме любви, но любовь в ее жизни была чем-то побочным, некой ущербной частью ее существования. Алекс надеялась на нее, ждала ее, потом от нее отказалась. Сейчас она вообще не хотела останавливаться на этой теме и пыталась думать о ней как можно меньше. Она лишь старалась, чтобы сожаление об отсутствии любви не привело к поздним ужинам перед телевизором, лишнему весу и как следствие — уродству. Однако, несмотря на свою целомудренную жизнь, она редко чувствовала себя одинокой. У нее было много планов, которые придавали ей бодрости и заполняли ее время. С любовью ничего не получилось — ну что ж теперь… Ей стало легче с тех пор, как она настроилась прожить в одиночестве до конца своих дней. Это не мешало жить нормальной жизнью и находить в ней удовольствие. Мысль о том, что она тоже имеет право на свои маленькие радости, как и все остальные, часто помогала Алекс. Например, сегодня вечером она решила поужинать в «Мон-Тонер», на улице Вожирар.Она появилась немного раньше. Сегодня она пришла во второй раз. В первый это было на прошлой неделе. Миловидная рыженькая девушка ужинала в полном одиночестве. Наверняка ее многие запомнили. Сегодня с ней здесь здоровались как с постоянной клиенткой. Официанты подталкивали друг друга локтями и не очень умело заигрывали с Алекс, она улыбалась, они находили ее очаровательной. Она попросила тот же самый столик, села спиной к террасе, лицом к залу, потом, как и в прошлый раз, заказала полбутылки охлажденного эльзасского. Слегка вздохнула. Алекс любила поесть, но постоянно напоминала себе, что не стоит чересчур увлекаться. Проблема веса была ее пунктиком. Впрочем, пока еще она могла держать эту проблему под контролем — даже если она набирала десять-пятнадцать лишних килограммов и менялась до неузнаваемости, то через пару месяцев ей удавалось вернуться в прежнее состояние. Но она знала, что через несколько лет это будет уже не так легко.Она достала из сумки книгу и попросила дополнительную вилку, чтобы переворачивать ею страницы во время чтения за едой. Как и на прошлой неделе, почти напротив нее, немного справа, сидел тот же тип со светло-каштановыми волосами. Он ужинал в компании приятелей — пока их только двое, но, судя по доносившимся до Алекс обрывкам разговора, остальные скоро подойдут. Он заметил ее сразу же, как только она вошла. Она делала вид, что не видит, с какой настойчивостью он смотрит на нее. Так продолжалось весь вечер. Даже когда прибыли остальные его знакомые и завязался общий разговор на вечные темы работы, жен, любовниц — все по очереди рассказывали истории из жизни, в которых были главными героями, — он не переставал на нее смотреть. Алекс получала большое удовольствие от этой ситуации, но все же не хотела открыто поощрять незнакомца. Он был недурен собой, лет примерно сорока — сорок пяти, производил впечатление добродушного человека, пил чуть больше обычного — это придавало его лицу трагическое выражение. Алекс оно даже слегка растрогало.Она допила кофе. Единственной небольшой вольностью, которую она себе позволила, был взгляд, брошенный на этого человека перед уходом. Только один взгляд — и он удался ей в совершенстве. Он был мимолетным, но достиг цели. Алекс испытала странное чувство, приятное и болезненное одновременно, заметив в ответном взгляде откровенное желание — оно кольнуло ее почти физически, словно предвещая недоброе. Алекс никогда не могла подобрать слов, настоящих слов, когда речь шла о ее жизни, как в этот вечер. Вместо этого у нее появлялось ощущение, что в мозгу возникают застывшие образы, вроде стоп-кадров — словно фильм о ее жизни вдруг оборвался, и она не знает, как восстановить пленку, продолжить свою историю, найти слова. В следующий раз, если она здесь задержится, он, возможно, будет ждать ее на улице. Посмотрим. Ну то есть — как получится. Алекс слишком хорошо знала, как это происходит. Всегда более или менее одинаково. Ее отношения с мужчинами никогда не складывались удачно — но, по крайней мере, эту часть фильма она уже видела и запомнила. Ну что ж, пусть так.На улице уже совсем стемнело, но по-прежнему было тепло. К остановке только что подъехал автобус. Алекс ускорила шаги, водитель заметил ее в зеркальце заднего вида и задержался, чтобы она могла успеть. Алекс почти бегом добралась до остановки, но внезапно, уже оказавшись возле дверцы, решила не садиться в автобус и немного прогуляться. Она сделала знак водителю, чтобы трогался с места, и тот в ответ изобразил преувеличенное сожаление, едва ли не отчаяние. Это было забавно. Он все же сделал последнюю попытку ее уговорить:— Мой рейс на сегодня последний. Других автобусов не будет…Алекс улыбнулась и кивком поблагодарила его. Что ж, ничего страшного, она пойдет домой пешком. Какое-то время она шла по улице Фальгьер, потом свернула на Лабруст.Три месяца назад она жила в этом квартале, рядом с метро «Порт-де-Ванв». Она часто переезжала. До этого она жила возле станции «Порт-де-Клиньянкур», а еще раньше — на улице Коммерс. Многие люди терпеть не могут переезжать с квартиры на квартиру, но для Алекс это было насущной необходимостью. Она обожала переезды. Так же как парики, они давали ей иллюзию перемен. Это ее лейтмотив. Когда-нибудь она изменит свою жизнь на самом деле. В нескольких метрах впереди ее припарковался белый фургончик, въехав передними колесами на узкий тротуар. Чтобы пройти мимо него, она почти вплотную прижалась к стене ближайшего дома и тут же ощутила за спиной чужое присутствие — она догадалась, что это был мужчина, но не успела оглянуться, как от резкого удара кулаком между лопаток у нее перехватило дыхание. Алекс потеряла равновесие, пошатнулась и сильно ударилась лбом о кузов машины. Раздался глухой стук. Она разжала пальцы, выронив все, что держала в руках, и попыталась ухватиться за что-нибудь, чтобы подняться, — и не нащупала ничего, кроме пустоты. Мужчина схватил ее за волосы, но ему удалось лишь сорвать с нее парик. Прорычав что-то неразборчивое, он вцепился уже в настоящие волосы Алекс и одновременно ударил ее другой рукой в живот — этим ударом можно было свалить быка. Она не смогла даже закричать от адской боли — вместо этого она согнулась пополам, и ее тут же вырвало. Человек оказался невероятно сильным — он развернул ее к себе с такой легкостью, словно она была бумажной куклой, и засунул скомканную тряпку ей чуть ли не в горло. Это был он, человек, которого она видела в метро, а потом на улице, это точно был он! На долю секунды их взгляды встретились. Она попыталась ударить его ногой, но он стиснул ее своими ручищами, точно клещами, так что она оказалась не в силах сопротивляться, и потащил к фургончику. Ноги у нее подкосились, и, оказавшись у распахнутой дверцы, она рухнула на колени на пол машины. Человек пнул ее ногой в поясницу, швырнув в середину кузова, и Алекс упала лицом вниз, ободрав щеку. Он вошел следом за ней, бесцеремонно развернул к себе, уперся коленом ей в живот и резко ударил кулаком в лицо с такой силой, что она поняла: он умышленно хочет причинить ей боль, может быть, даже убить — эта мысль молнией промелькнула в ее сознании еще раньше, чем ее голова ударилась о пол, а затем конвульсивно дернулась вверх. Боль была такой, что Алекс не сомневалась: у нее проломлен затылок. Мысли путались, распадались на мельтешащие обрывки: я не хочу умирать, не так, не сейчас. Она скорчилась в позе эмбриона, ощущая мерзкий привкус рвоты во рту. Голова, казалось, вот-вот взорвется изнутри. Человек связал ей руки, грубо заломив их за спину, затем щиколотки. Я не хочу умирать сейчас, повторила про себя Алекс, дверь с грохотом захлопнулась, заурчал мотор, автомобиль резко съехал с тротуара. Я не хочу умирать сейчас.Она была совершенно оглушена, но тем не менее сознавала все, что с ней происходит. Она плакала, задыхаясь от слез. Почему я? Почему я?Я не хочу умирать. Не сейчас. 2 Голос дивизионного комиссара Ле-Гуэна, звучавший в телефонной трубке, был абсолютно безапелляционным:— Да в гробу я видал твое душевное состояние! Мать твою, Камиль, ты меня достал! У меня под рукой никого другого нет, ты понял — никого! Так что — высылаю за тобой тачку, и изволь быть на месте!Немного помолчав, он добавил уже более спокойно:— И хватит меня бесить.Вслед за этим комиссар бросил трубку. Вполне в его стиле. Слишком импульсивном. Обычно Камиль не обращал на это внимания. В большинстве случаев он умел находить с Ле-Гуэном общий язык.Только на сей раз речь шла о похищении.И Камиль не хотел за это браться — он постоянно говорил, что есть две-три вещи, которыми он больше никогда не будет заниматься, в том числе расследованием похищений. Со дня смерти Ирэн. Его жены. На девятом месяце беременности она упала на улице. Ее пришлось отвезти в клинику, а потом Ирэн похитили. Камиль больше не видел ее живой. Это его подкосило. Невозможно выразить его отчаяние. Он был уничтожен. Много дней он провел словно в параличе, полностью утратив связь с реальностью. Он переходил из клиники в клинику, из пансионата в пансионат. Он чудом остался жив, хотя никто на это уже не надеялся. Все месяцы его отсутствия сослуживцы задавались вопросом, сможет ли он однажды вернуться к работе. И когда он наконец вернулся, они были поражены: он держался точно так же, как до смерти Ирэн, разве что заметно постарел. Однако с тех пор он занимался лишь второстепенными делами: убийствами из ревности, криминальными разборками, бытовухой. Делами, в которых смерть уже позади, а не впереди. Не похищениями. Его больше устраивало, когда мертвые уже мертвы — окончательно и бесповоротно.— Все-таки избегать живых — это не дело, — сказал ему однажды Ле-Гуэн, который, нельзя не признать, делал для него все, что мог. — Ты же, в конце концов, не в похоронной конторе служишь!— По мне, — ответил Камиль, — так очень похоже на то.Они были знакомы уже почти двадцать лет, уважали друг друга и не имели друг от друга тайн. Можно сказать, Ле-Гуэн — это Камиль, сменивший оперативную работу на кабинетную, а Камиль — Ле-Гуэн, отказавшийся от начальственного кресла. Все, что разделяет этих двух людей, — это две иерархические ступеньки и восемьдесят килограммов живого веса. И тридцать сантиметров роста. Иными словами, внешняя разница настолько огромна, что доходит до карикатурности. Ле-Гуэн не так уж высок, но Камиль — почти карлик: при росте метр сорок пять он вынужден смотреть на мир снизу вверх, словно тринадцатилетний подросток. Этим он обязан матери, Мод Верховен, художнице, чьи картины украшают собой каталоги многих музеев по всему миру. Она была великая художница — и заядлая курильщица. Сигаретный дым создавал вокруг нее нечто вроде постоянного ореола, и вообразить ее вне пределов этого мутно-голубоватого облака невозможно. Такой наследственности Камиль был обязан двумя наиболее примечательными факторами своей биографии — выдающимся талантом художника и гипотрофией, ставшей следствием огромных доз никотина, полученных еще во внутриутробный период. Последнее обстоятельство и сделало из него человека ростом метр сорок пять.Он почти никогда не встречал людей, на которых мог бы смотреть сверху вниз. Зато наоборот… Такой рост — не только физический недостаток: в двадцать лет это еще и невыносимое унижение, в тридцать — проклятие, но с самого начала понятно, что это судьба. То есть такая вещь, говоря о которой волей-неволей используешь высокий стиль.Благодаря Ирэн рост Камиля стал его силой. Ирэн побуждала его к внутреннему росту. Никогда, ни прежде, ни после, Камиль не чувствовал ничего подобного. Он пытался. Но без Ирэн ему не хватало даже слов.Ле-Гуэн, в противоположность Камилю, был монументален. Никто точно не знал, сколько он весит, — он никогда этого не говорил. Кто-то считал, что сто двадцать килограммов, кто-то — сто тридцать, кто-то заходил еще дальше, но это не имело никакого значения: так или иначе, Ле-Гуэн был громаден, обвисшие от гипертрофии кожи щеки делали его похожим на хомяка, — но вместе с тем у него светлые глаза, в которых читается живой ум, и, хотя никто не мог этого объяснить, а мужчины не хотели даже признавать, почти все женщины находили комиссара весьма привлекательным. Поди разберись почему.Камиль выслушал вопли начальника, ничуть ими не впечатленный, — за много лет он к ним привык. Он спокойно положил трубку, потом снова поднял ее и набрал номер Ле-Гуэна.— Вот что, Жан. Я возьму это дело. Но ты передашь его Морелю сразу же, как только он вернется, потому что… — Он попытался обуздать эмоции и продолжал, чеканя каждый слог, отчего его бесстрастный тон казался почти угрожающим: — Я не хочу им заниматься!Камиль Верховен почти никогда не кричал. Во всяком случае, делал это редко. Он и без того пользовался авторитетом. Он был маленьким, хрупким, лысым, но все знали: Камиль — человек-кремень. Ле-Гуэн и тот предпочитал с ним не спорить. Злые языки поговаривали, что в этой парочке Камиль — тот, кто носит брюки. Никто над этим не смеялся.Камиль положил трубку.— Черт!..В самом деле, что за невезение! Надо же было случиться похищению, хотя подобные вещи происходят далеко не каждый день — здесь все-таки не Мексика, — причем именно в тот момент, когда он не на задании и не в отпуске. Камиль стукнул кулаком по столу — не слишком сильно, поскольку во всем знал меру. Ему претила несдержанность — и в себе, и в других.Время поджимало. Он поднялся, схватил пальто и шляпу и быстро спустился по ступенькам. Несмотря на хрупкое телосложение, шаги у него тяжелые. Однако до смерти жены у него была легкая походка. Ирэн часто говорила ему: «Ты скачешь, как воробей! Мне все время кажется, что ты сейчас взлетишь!» Но она умерла четыре года назад.Перед ним затормозил автомобиль. Камиль сел.— Прости, забыл, как тебя зовут, — обратился он к водителю.— Александр, патр…Водитель прикусил язык. Все подчиненные знали, что Камиль терпеть не может обращения «патрон». Он говорил, что оно отдает медицинским телесериалом. Такого рода отзывы были ему свойственны. Он не чуждался резкости, и порой его заносило. От природы у него был твердый характер, а с возрастом и особенно с началом вдовства он стал мрачноват и раздражителен. Уже Ирэн это замечала: «Дорогой, почему ты так часто сердишься?» — спрашивала она. С высоты — если можно так выразиться — своих метра сорока пяти Камиль с наигранным удивлением отвечал: «Да, в самом деле, с чего бы?.. Для этого ведь нет никаких причин…» Вспыльчивый и сдержанный, резкий и дипломатичный — он мог быть и тем и другим, так что лишь очень немногие люди могли понять его при первом же знакомстве. И оценить по достоинству. На роль «души общества» он явно не подходил. По правде говоря, он и сам себе не очень-то нравился.С тех пор как Камиль почти три года назад вернулся к работе, он брал себе стажеров без всякого разбора — это был настоящий подарок для руководителей служб, которые не хотели особенно себя утруждать. Что до него самого, он не хотел создавать постоянную команду после того, как распалась прежняя.Он покосился на Александра. Этому типу подошло бы любое другое имя, только не такое величественное. Но в любом случае он достаточно велик, чтобы превосходить Камиля на четыре головы — что, впрочем, совсем несложно… К тому же он рванул с места, не дожидаясь приказа, что свидетельствовало о бодрости и хорошей реакции.Машина летела стрелой — видно было, что Александр любит и умеет водить. Даже GPS-навигатор, казалось, с трудом успевает опередить его, и то на какие-то доли секунды. Он явно хотел произвести впечатление на шефа. Выла сирена, машина оставляла позади улицы, перекрестки, бульвары, ноги Камиля болтались в двадцати сантиметрах над полом, правая рука сжимала ремень безопасности. Не прошло и пятнадцати минут, как они прибыли на место. Было полдесятого вечера. Не слишком поздно, однако Париж уже выглядел спящим и мирным — совсем не похожим на город, где похищают женщин. «Женщина, — сказал свидетель, вызвавший полицию. Он впал в шок и явно не собирался оттуда выходить. — Ее похитили прямо у меня на глазах!» Что ж, такое и в самом деле увидишь не каждый день.— Останови здесь, — сказал Камиль.Он вышел из машины, поправил шляпу. Водитель поехал дальше. Полицейское ограждение виднелось примерно в пятидесяти метрах впереди. Это расстояние Камиль прошел пешком. Когда хватало времени, он всегда предпочитал сначала посмотреть на место преступления издалека. Таков был его метод. Первый взгляд мог принести большую пользу, поскольку был панорамным, тогда как после уже возникали отдельные детали, разрозненные факты, они без конца множились, не оставляя возможности отойти и посмотреть на общую картину. Такова была официальная причина, которую Камиль привел сам себе, чтобы выйти из машины за сто метров от того места, где его ждали. Другая, истинная, заключалась в том, что он просто не хотел туда идти.Приближаясь к полицейским машинам, чьи включенные мигалки бросали резкие всполохи на фасады домов, он пытался понять, что ему предстоит.Его сердце неровно, лихорадочно колотилось.Ему и вправду было физически плохо. Он отдал бы десять лет жизни за то, чтобы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.Но как ни старался Камиль идти помедленнее, наконец он все же оказался у цели.Произошло почти то же самое, что и в тот раз, четыре года назад. Улица, на которой он тогда жил, немного напоминала эту. Ирэн не оказалось дома. Она должна была со дня на день родить — они уже знали, что мальчика, — и ее, скорее всего, отвезли в роддом. Камиль метался по городу, сбивался с ног, искал, — чего только он не сделал в ту ночь, чтобы ее найти… Он выбился из сил, но все оказалось напрасным. А потом она умерла… Его жизнь превратилась в кошмар в один миг, очень похожий на этот. Поэтому сейчас у него неровно колотилось сердце и шумело в ушах. Чувство вины, которое он считал угасшим, вернулось вновь. Он испытывал усиливающуюся тошноту. Внутренние голоса спорили между собой: один побуждал к бегству, другой — к противостоянию. Грудь сдавливало, как в тисках. Камилю показалось, что еще немного — и он упадет. Но вместо этого он слегка отодвинул заградительный барьер, чтобы зайти внутрь охраняемого периметра. Стоявший в оцеплении полицейский, не приближаясь, слегка махнул ему рукой в знак приветствия. Если с майором Верховеном были лично знакомы не все сотрудники полиции, то, по крайней мере, заочно его знали все. Еще бы, он стал почти легендой — и неудивительно, при таком-то росте… и с такой-то историей…— Ах, это вы?— Ты разочарован…Луи тут же бурно замахал руками, точно крыльями:— Нет-нет-нет, вовсе нет!Камиль улыбнулся. Все же он по-прежнему достаточно силен, чтобы не слететь с тормозов. Луи Мариани долгое время был его помощником, и Камиль знал его как облупленного.Вначале, после убийства Ирэн, Луи часто навещал его в клинике. Камиль был не слишком расположен к разговорам. Рисование, которое раньше было для него чем-то вроде хобби, теперь стало его основным и, пожалуй, единственным занятием, которому он предавался целыми днями. Груды законченных рисунков, эскизов, набросков заполоняли его палату, которой, впрочем, он совсем не пытался придать некие индивидуальные черты. Луи ненадолго вытаскивал его в парк, и они прохаживались по дорожкам: один смотрел на кроны деревьев, другой — себе под ноги. Оба молча сообщали друг другу сотни вещей, но это все же не могло в полной мере заменить слов, которых они не находили. А потом однажды Камиль без обиняков сказал, что предпочитает быть один и не хочет затягивать Луи в свою депрессию. «Это не слишком интересно — смотреть на грустного полицейского». Такое неожиданное и резкое расставание причинило боль им обоим. Потом прошло время, какие-то вещи стали понемногу налаживаться — но было уже поздно. Траур закончился, осталось чувство опустошенности.Они не виделись довольно долго, лишь иногда пересекались на официальных совещаниях, брифингах и тому подобных мероприятиях. Луи не сильно изменился. Есть такие люди, что и в старости молодо выглядят. И, как всегда, он был элегантен. Однажды Камиль сказал ему: «Даже в свадебном костюме рядом с тобой я буду казаться бомжом». Стоит добавить, что Луи богат, весьма богат. Размеры его состояния, так же как точный вес Ле-Гуэна, никому не были известны, но все знали, что оно велико и наверняка постоянно растет. Луи мог бы спокойно жить на ренту, не только он сам, но и следующие четыре-пять поколений его семьи были обеспечены до конца своих дней, — но вместо этого он служил в уголовке. К тому же он получил прекрасное образование, не имеющее никакой практической пользы, но сделавшее его человеком высочайшей культуры — Камилю ни разу не случалось уличить его в невежестве. Поистине он был достопримечательностью, этот Луи.Он улыбнулся — ему было приятно и одновременно забавно встретить Камиля вот так, без всяких предуведомлений.— Это вон там, — сказал он, небрежным жестом указывая на ограждение.Камиль быстрым шагом направился за молодым человеком. Впрочем, не таким уж молодым…— Сколько тебе лет, Луи?Тот обернулся.— Тридцать четыре, а что?— Нет, ничего.Тут Камиль осознал, что находится в двух шагах от музея Бурделя. Он явственно представил лицо статуи «Геракл-лучник». Победа героя над мифическими чудовищами… Камиль никогда не занимался скульптурой, ему недоставало для этого физической силы, и уже очень давно не писал картин, однако продолжал делать рисунки и наброски, даже излечившись от долгой депрессии — это было сильнее его, это стало частью его существования, он больше не расставался с карандашом; таков отныне был его способ смотреть на мир.— Ты знаешь статую «Геракл-лучник» в музее Бурделя? — спросил он у Луи.— Да, — ответил тот и после некоторого раздумья добавил: — Хотя вообще-то, если память мне не изменяет, эта статуя находится в музее Орсе.— Ты все тот же напыщенный засранец.Луи улыбнулся. Эта фраза в устах Камиля могла означать: «Ты славный малый». Или: «Как быстро летит время… сколько же мы с тобой знакомы?..» В конце концов, могла означать и «Мы ведь не виделись с тобой с тех пор, как я убил Ирэн, так?..». В самом деле, странно было встретиться на месте преступления… Неожиданно Камиль произнес:— Я просто временно замещаю Мореля. У Ле-Гуэна никого не оказалось под рукой, и он попросил меня этим заняться.Луи кивнул, но выражение его лица осталось скептическим. Так или иначе, сам факт, что майор Верховен вообще взялся за это дело, был удивителен.— Позвони Ле-Гуэну, — добавил Камиль. — Мне нужна следственная группа. Срочно. Учитывая, который час, вряд ли мы многое узнаем, но я все же попытаюсь…Луи снова кивнул и достал из кармана мобильник. В оценке ситуации он был согласен с шефом. За такие дела можно браться с любого конца — либо начать с похитителя, либо с жертвы. Первый, разумеется, уже далеко. Что касается жертвы, она могла жить в этом квартале. Возможно, ее похитили неподалеку от дома. На такую мысль наводил не только похожий случай с Ирэн — об этом свидетельствовала криминальная статистика.Улица Фальгьера. Еще один знаменитый скульптор, как и Бурдель… Оба полицейских шли посередине проезжей части — улицу перекрыли с двух сторон. Камиль поднял глаза к окнам верхних этажей. Во всех горел свет. Сегодня местные жители наслаждались бесплатным спектаклем.— Один-единственный свидетель, — сообщил Луи, убирая телефон. — И место, где стояла машина, на которой приехал похититель. Криминалисты сейчас будут.Они и в самом деле подъехали буквально через минуту. Луи поспешил им навстречу, отодвинув заградительный барьер, и указал на пустой прямоугольник асфальта у края тротуара, между двумя автомобилями. Четверо экспертов тут же приступили к работе, вооружившись всем необходимым оборудованием.— Где он? — спросил Камиль, имея в виду свидетеля. Майор проявлял явное нетерпение — чувствовалось, что он не хочет здесь задерживаться.У него зазвенел мобильник.— Нет, господин прокурор, — произнес в трубку Камиль. — К тому времени, когда информация через комиссариат Пятнадцатого округа дошла до нас, было уже поздно перекрывать дороги.Тон был сухим, не слишком вежливым для разговора с прокурором. Луи на всякий случай отошел. Он понимал нетерпение Камиля. Если бы речь шла о похищенном ребенке, уже объявили бы общую тревогу. Но похитили взрослую женщину. Так что придется справляться самим…— То, о чем вы просите, будет нелегко, господин прокурор, — сказал Камиль.Его голос стал тише. Он начал произносить слова медленнее. Тем, кто хорошо его знал, было известно, что это служит признаком нарастающего раздражения.— Видите ли, господин прокурор, вот прямо сейчас, когда мы с вами разговариваем, я могу наблюдать… — он помедлил, подняв глаза, — около сотни человек, прильнувших к окнам. Коллеги, которые уже работают в окрестностях, так или иначе оповестят о происшедшем еще две-три сотни людей. Если вы знаете способ, как в таких условиях избежать распространения информации, — то я весь внимание.Луи молча улыбнулся. Майор Верховен в своем репертуаре Луи был в восторге оттого, что он остался таким же, как прежде. За эти четыре года он малость постарел, но не потерял прежнюю хватку. И порой даже открыто пренебрегал субординацией.— Разумеется, господин прокурор.Но по его тону было абсолютно ясно, что он не собирается в точности исполнять распоряжение прокурора, каким бы оно ни было. Затем он отсоединился. Чувствовалось, что этот разговор лишь усилил его плохое настроение, вполне оправданное в данных обстоятельствах.— И где, черт возьми, твой Морель? — резко спросил он.Луи не ожидал такого вопроса. «Твой Морель…» Камиль несправедлив, но Луи его понимал. Предложить такое дело майору Верховену и в самом деле можно только от полной безысходности.— В Лионе, — ровным тоном ответил он. — На каком-то общеевропейском семинаре… Вернется послезавтра.Они вдвоем направились к свидетелю, возле которого стоял полицейский в форме.— Чтоб вас всех!.. — проворчал Камиль.Луи промолчал. Через несколько шагов Камиль остановился:— Извини, Луи.Но, произнося это, он смотрел не на собеседника, а под ноги. Затем снова перевел взгляд на окна, в которых виднелись лица зевак, глазевших в одном и том же направлении, — словно в поезде, отъезжающем на фронт. Луи хотел что-нибудь сказать, но потом понял, что в этом нет необходимости — Камиль уже принял решение. Наконец он произнес, на сей раз глядя прямо на Луи:— Ну что, начнем?Луи машинально убрал со лба прядь волос. Правой рукой. Такой жест был для него весьма типичным, и, если он делал его правой рукой, это означало: да, хорошо, согласен, давай начнем. Затем он указал на человека позади Камиля.Это был мужчина лет сорока. В момент похищения он выгуливал собаку. Она и сейчас сидела у его ног. При взгляде на нее невольно возникала мысль, что Господь сотворил это существо, будучи весьма уставшим. Между собакой и Камилем вспыхнула ненависть с первого взгляда. Собака глухо заворчала, потом еще сильнее прижалась к ногам хозяина. Однако последний смотрел на Камиля с не меньшим изумлением. Затем перевел взгляд на Луи, словно спрашивая: что, и в самом деле можно стать большим полицейским чином при таком росте?— Майор Верховен, — представился Камиль. — Хотите взглянуть на мое удостоверение или поверите мне на слово?Луи смаковал каждое слово, наслаждаясь ситуацией. Он примерно знал, каким будет продолжение. Свидетель пролепетал:— Нет-нет, все в порядке… просто…— Что — просто? — перебил Камиль.Собеседник испуганно замер.— Просто я не ожидал… что… э-э-э…Вариантов дальнейшего развития событий было два: либо Камиль толкнет этого типа, заставив потерять равновесие, а затем, ухватив за шею, будет пригибать его голову все ниже к земле, пока тот не запросит пощады, — порой он проделывал этот жестокий трюк, — либо откажется от такого намерения. На сей раз Камиль отказался. Он расследовал похищение, и дело не терпело отлагательства.Итак, свидетель выгуливал собаку. И увидел, как похищают женщину. Все происходило у него на глазах.— Девять часов вечера, — повторил за ним Камиль. — Вы уверены в точном времени?Подобно большинству людей, свидетель, говоря о чем бы то ни было, по сути говорил о самом себе.— Абсолютно уверен, потому что в половине десятого я всегда смотрю «Дорожный патруль»… А собаку вывожу за полчаса до этого.Камиль спросил о том, как выглядел похититель.— Он чуть выше среднего роста… то есть не слишком высокий, но довольно крепкий… здоровяк, что называется…Ему и вправду казалось, что он сообщает необыкновенно ценные сведения. Камиль смотрел на него, заранее чувствуя усталость. К допросу подключился Луи. Какого цвета волосы? Какой примерно возраст? Во что был одет? «Не разглядел», «сложно сказать», «ну, обычно, как все»… Да, негусто…— Ну хорошо, — наконец произнес Луи наигранно-бодрым тоном. — А какая у него была машина?— Белый фургончик. В таких ездят работники частных сервисных служб…— Каких? — спросил Камиль.— Ну, не знаю… ремонтники… и прочие в таком роде…— Почему вы об этом подумали?Чувствовалось, что Верховен уже поставил на нем крест как на свидетеле. Тип недоуменно приоткрыл рот.— Ну, ремонтники… они всегда ездят примерно в таких же фургончиках, — наконец произнес он.— Да, — терпеливо сказал Камиль, — и обычно они помещают на фургончиках название своей фирмы, логотип, адрес и номер телефона. Так сказать, разъездная бесплатная реклама. Так что, на том фургончике было что-то подобное?— Ну… вот конкретно на нем, кажется, ничего такого не было… Во всяком случае, я ничего не видел.Камиль достал из кармана блокнот:— Значит, так и запишем. Незнакомую женщину… похитил неизвестный ремонтник… и увез ее в фургончике без опознавательных знаков. Я ничего не забыл?Владельца собаки охватила паника. Его губы задрожали. Он обернулся к Луи с таким выражением лица, словно хотел сказать: «Вот и делай после этого добро людям!»Камиль устало захлопнул блокнот и отвернулся. Луи пришлось брать дело в свои руки. Как-никак это единственный свидетель, и ничего другого, кроме тех немногочисленных данных, что он сообщил, у них не будет, — придется обходиться тем, что есть. Камиль, не оборачиваясь, слушал продолжение допроса. Марка фургончика («Возможно, „форд“… вы знаете, я в этом не очень хорошо разбираюсь, сам я давно не вожу машину…»), сведения о жертве («Это женщина, я совершенно уверен»), описание мужчины («Сложно что-то сказать… он был один, во всяком случае, я больше никого не видел…»). Образ действий похитителя. Как выяснилось — жесткий.— Она кричала, отбивалась… тогда он изо всех сил ударил ее кулаком в живот. Страшный удар! В этот момент я закричал — ну, понимаете, чтобы его напугать…Камиль, с трудом сдерживаясь, слушал эти невнятные объяснения. Все повторялось… Ирэн тоже видел какой-то торговец, когда ее похищали. И говорил потом примерно то же самое: точно не знаю, ничего толком не разглядел… Все как тогда. Он словно возвращался в прошлое по собственным следам.— Где именно вы стояли в тот момент? — спросил он.— Вон там… — Свидетель указал место.Луи уставился в землю.— Перейдите туда, — сказал Камиль.Луи закрыл глаза. Он подумал о том же, о чем майор Верховен, — но то, что сделает шеф, сам он не сделает. Свидетель, таща за собой собаку, прошел в сопровождении двух полицейских несколько шагов и остановился.— Примерно здесь…Он огляделся по сторонам, прикидывая расстояние, потом на его лице промелькнуло некоторое сомнение, и он переместился поближе.— Здесь? — переспросил Камиль. — Не дальше?— Нет-нет, — уверенно отвечал свидетель.Луи пришел к тому же заключению, что и Камиль.— Знаете, он еще несколько раз ударил ее ногой… — добавил свидетель.— Ну что ж, теперь у меня есть общая картина, — сухо произнес Камиль. — Итак, вы стояли… в скольких метрах от происходящего? — Он вопросительно взглянул на свидетеля, словно уточняя: — В сорока?Да, согласился тот, примерно так.— Вы видели, как мужчина напал на женщину, — продолжал Камиль, — с целью похищения, и вот, находясь в сорока метрах, вы проявили храбрость: вы закричали.Он посмотрел свидетелю в глаза. Тот растерянно заморгал.Не говоря больше ни слова, Камиль вздохнул и отошел, бросив последний взгляд на псину, у которой был столь же мужественный вид, как и у ее владельца. Чувствовалось, что она очень хочет вмешаться в разговор.Камиль снова испытывал ощущение, для которого никак не мог подобрать слова, — отчаяние, но какое-то… наэлектризованное. Из-за Ирэн. Он обернулся, посмотрел на пустынную улицу. И тут наконец его буквально затрясло — от облегчения. Он понял. До этого момента он выполнял свою работу — профессионально, методично, организованно; он проявлял инициативу, которой от него ждали, — но только сейчас, впервые с момента прибытия, он четко осознал, что на этом месте, всего около часа назад, женщина, живое существо из плоти и крови, была похищена, на нее напали, она отбивалась, кричала, но ее силой затолкали в фургон и увезли; что сейчас она находится взаперти, обезумевшая от ужаса; что, возможно, ее подвергают пыткам; что дорога каждая минута, а он медлит, потому что хочет держаться от этого на расстоянии, защитить себя, — другими словами, не хочет делать работу, которую сам выбрал. И что он законсервировал себя после смерти Ирэн. Ты мог бы сделать по-другому, сказал он себе, но не сделал. В данный момент ты здесь, и твое присутствие будет оправданно только в том случае, если ты найдешь похищенную женщину.Камиль почувствовал головокружение. Одной рукой он оперся о капот машины, другой ослабил узел галстука. Ситуация была неподходящей для того, чтобы демонстрировать слабость. К нему подошел Луи, еще кто-то спросил: «Все в порядке?» Луи остался молча стоять рядом, словно ожидая приказа, — терпеливо, но с тайным беспокойством.Камиль пришел в себя. У него было ощущение сильной встряски. Он обратился к криминалистам, работавшим на месте преступления, в нескольких метрах от него:— Ну, что у вас?Затем приблизился к ним. Когда место преступления — улица, найти что-то существенное всегда проблематично: приходится подбирать все подряд, поскольку никогда не знаешь заранее, что окажется уликой.Один из двух криминалистов, повыше ростом, поднял голову:— Окурки, монета… — Он взглянул на пластиковые пакетики, разложенные на крышке его чемоданчика, и добавил: — Иностранного происхождения… билет на метро, чуть подальше — бумажный носовой платок, использованный, и пластмассовый колпачок от ручки.Камиль взял пакетик с билетом на метро и приподнял его, чтобы рассмотреть на свету.— Судя по всему, — добавил криминалист, — жертве сильно досталось.В водосточном желобе виднелись следы рвоты, образцы которой второй эксперт тщательно соскреб стерильной ложечкой.Возле ограждения появилась группка новоприбывших полицейских. Камиль сосчитал их. Ле-Гуэн прислал ему пятерых.Луи знал, чем предстоит заняться. Создать три группы. Сообщить им все первичные сведения, распределить для проверки ближайших улиц (учитывая поздний час, в небольшом радиусе от места преступления), дать указания — все эти процедуры у Камиля отработаны до автоматизма. Один из полицейских поступит в распоряжение Луи, вдвоем они обойдут местных жильцов и попросят спуститься тех, кто смотрел в окна в момент похищения, — возможно, удастся узнать что-то дополнительно.К одиннадцати вечера Луи Обольститель отыскал единственный на всей улице дом, в котором еще оставалась консьержка — большая редкость в Париже по нынешним временам. Совершенно покоренная элегантностью Луи, она охотно разрешила превратить привратницкую в штаб-квартиру полиции. При виде майора Верховена консьержка невольно переменилась в лице — физический недостаток этого человека ранил сердобольных женщин подобно увечью бездомного животного. Она негромко ахнула и пробормотала: «Боже мой, боже мой!..» — но тут же, поднеся руку ко рту, нервно прикусила костяшки пальцев. Всем своим видом она сострадала, терзалась, ужасалась — и наверняка упала бы в обморок, если бы это не создало всем, включая ее саму, лишних сложностей. Немного придя в себя, она продолжала бросать на майора взгляды украдкой, после чего закатывала глаза с таким видом, как если бы у него была открытая кровоточащая рана, а она, насколько могла, разделяла его страдания.Наконец, отведя Луи в сторонку, она шепотом спросила:— Может быть, мне поискать для вашего шефа низенький стульчик?Еще не хватало — сидя на детском стульчике, шеф будет казаться совсем крошечным.— Нет-нет, спасибо, — отвечал Луи Почтительный, прикрыв глаза, — все в порядке, вы и без того невероятно любезны, мадам.С этими словами он адресовал ей самую обаятельную из своих улыбок. Консьержка окончательно растаяла и через некоторое время принесла огромный поднос с кофе и сладостями. В чашку Камиля она добавила ложечку тертого шоколада.Полицейские группы выполняли задания, Камиль потягивал кофе под сострадательным взглядом консьержки. Луи погрузился в свои мысли. Это было самое привычное для него занятие. Он был интеллектуалом и постоянно о чем-то размышлял. Пытался понять те или иные закономерности.— Выкуп?.. — наконец осторожно предположил он.— Секс… — отозвался Камиль. — Мания…Можно было перечислять одну за другой самые распространенные человеческие страсти: жажду разрушения, обладания, бунта, завоевания… Они оба сталкивались в своей жизни с подобными убийственными страстями — и вот теперь машинально перебирали их, сидя в комнате консьержки, — неподвижные… почти праздные.Ближайшие улицы были проверены, жители опрошены, их показания записаны, личные мнения учтены. Полицейские заходили в квартиры возможных свидетелей, каждый раз надеясь узнать что-то ценное, но их надежды снова и снова рассыпались в прах. Так прошла часть ночи.На данный момент не было известно почти ничего. Похищенная женщина, без сомнения, жила не в этом квартале. Во всяком случае, не в непосредственной близости от того места, где произошло похищение. Здесь никто ее не знал. Согласно трем свидетельствам, она могла оказаться одной из тех женщин, что на данный момент отсутствовали — были в отъезде или в отпуске.Но это не давало Камилю серьезной пищи для размышлений. 3 Она очнулась от холода. И от тряски — поездка оказалась долгой, а она, будучи связанной, не могла ничего сделать, чтобы не перекатываться по полу фургона, ударяясь о стенки. Когда фургон наконец остановился, мужчина распахнул дверцы, набросил на нее тяжелое полотнище вроде брезентового и, завернув в него, обвязал веревкой. Затем взвалил на плечо. Это было ужасно — чувствовать себя низведенной до состояния неодушевленного груза. И столь же ужасно было сознавать, что полностью находишься во власти человека, которому ничего не стоит вот так просто взвалить тебя на плечо. Уже по одному этому легко предположить, на что еще он способен.Войдя внутрь какого-то здания, он совершенно бесцеремонно швырнул ее на пол и потащил волоком. Даже когда ровная поверхность сменилась уходящими вниз ступеньками, он и не подумал проявить больше осторожности. Голова Алекс ударялась о каждую ступеньку, невозможно было никак от этого защититься. Она завопила, но человек продолжал ее тащить. От очередного удара затылком о ступеньку она потеряла сознание.Сколько прошло времени, прежде чем она очнулась, Алекс не знала.Сейчас вокруг было тихо, но жуткий холод полностью сковал ее руки и плечи. Ноги тоже оледенели. Широкая клейкая лента стянула ее тело так плотно, что кровь едва циркулировала. Алекс открыла глаза. По крайней мере, попыталась, но сделать это удалось лишь наполовину — левый глаз был заклеен широкой полосой скотча. О том, как ее связывали, уже перенеся сюда, Алекс не помнила. Значит, она все это время была без сознания.Она лежала на полу скорчившись, руки у нее были связаны за спиной, щиколотки плотно примотаны друг к другу. Она чувствовала боль в бедре, на которое давила всей своей тяжестью. Мало-помалу приходя в себя, она постепенно начинала ощущать боль во всем теле, как после автокатастрофы. Пытаясь понять, где находится, Алекс осторожно перекатилась на спину, и тут же у нее резко заныли плечи. Глаз, не заклеенный клейкой лентой, наконец полностью открылся, но она ничего не увидела. Господи, я ослепла, в ужасе подумала Алекс. Через несколько секунд ей все же удалось различить расплывчатые очертания странного места, словно перенесенного сюда из какой-то параллельной реальности.Она сделала глубокий вдох и выдох, затем попыталась собраться с мыслями. Это был какой-то ангар или склад. Огромное пустое помещение, терявшееся в полумраке. Слабый рассеянный свет едва сочился с потолка. Бетонный пол отсырел. Пахло застоявшейся водой. Скорее всего, от этого и было так холодно — от влажности. Это место насквозь пропитано влагой.Первое, что всплыло в памяти Алекс из предшествующих забытью эпизодов, — это человек, который тащил ее, прижимая к себе. Она вспомнила сильный и резкий запах пота, в котором было что-то животное. В самые трагические моменты вы часто думаете о каких-то совсем незначительных вещах. Он схватил меня за волосы и выдрал огромный клок — вот что он прежде всего сделал. Представив свою голову с проплешиной на месте выдранной пряди, Алекс расплакалась. На самом деле, конечно, причиной было не это воображаемое уродство, а все сразу — похищение, усталость, боль. И страх. Она плакала, с заклеенным ртом это оказалось трудно, она начала задыхаться, закашлялась, кашлять тоже было трудно, она ощутила удушье, глаза переполнились слезами. К горлу подступила тошнота. Даже извергнуть рвоту наружу было бы невозможно… Ее рот заполнился чем-то вроде желчи, которую она заставила себя проглотить. Это удалось с огромным трудом. Ей снова стало дурно.Делая над собой огромные усилия, Алекс старалась дышать, размышлять, осознавать. Несмотря на всю безнадежность ситуации, она стремилась обрести хоть немного спокойствия. Людям почти всегда недостает хладнокровия, но утратить его полностью значит обречь себя на гибель. Алекс пыталась успокоиться, хоть немного унять бешеный стук сердца. Понять, что произошло, что она здесь делает, почему здесь оказалась.Размышлять… Помимо ломоты во всем теле этому начал мешать переполненный мочевой пузырь, все более настойчиво напоминая о себе. В таких случаях Алекс никогда не могла долго терпеть, и теперь ей не понадобилось и минуты, чтобы принять решение: она расслабила мышцы и стала мочиться под себя — это получилось не сразу и заняло некоторое время. Это не было постыдной слабостью — она сама приняла такое решение. Если бы она этого не сделала, то ей пришлось бы мучиться, возможно, несколько часов подряд, а закончилось бы скорее всего тем же самым. Оценивая ситуацию в целом, можно было с уверенностью сказать, что у нее гораздо более серьезные проблемы, чем вынужденная необходимость мочиться таким образом, — так что она предпочла не создавать себе дополнительных неудобств. Правда, спустя несколько минут она стала мерзнуть еще больше — о таком последствии своего поступка она не подумала. Алекс дрожала все сильнее, уже не сознавая, от холода или от страха. Она попеременно видела перед собой два образа: человека в метро, который улыбался ей, и его же — когда он набросился на нее, ударил и затащил в фургон. Боль от падения была такой сильной, что на некоторое время оглушила ее.Внезапно где-то далеко грохнула металлическая дверь, и отзвуки этого удара несколько раз повторило эхо. Алекс мгновенно перестала плакать и вся обратилась в слух — напряженная до предела, на грани окончательного срыва. Судорожным рывком перевернувшись на бок, она пыталась принять такое положение, чтобы максимально смягчить удар, — она была уверена, что похититель будет ее избивать, что для этого он ее сюда и привез. Она почти перестала дышать от ужаса. Вслушивалась в приближающиеся шаги — размеренные и тяжелые. Наконец человек остановился перед ней. Сквозь ресницы она разглядела его обувь — огромные тяжелые ботинки, идеально вычищенные. Он ничего не говорил. Он неподвижно возвышался над ней, словно охранял ее забытье. Так продолжалось довольно долго. Наконец Алекс решилась, полностью открыла глаза и посмотрела вверх, прямо на него. Руки у него были сцеплены за спиной, лицо не выражало никаких особенных чувств. Казалось, он не собирается ничего предпринимать. Он просто разглядывал ее, слегка склонив голову, — так, как если бы перед ним была вещь. Снизу его голова казалась массивной, брови — необыкновенно черными и густыми, почти полностью скрывающими глаза. Но самым примечательным был его лоб, широкий и выпуклый, превышающий по размеру остальную часть лица. Он словно выпирал откуда-то из недр черепа. Это придавало человеку какой-то первобытный вид… Недоразвитый… Непрошибаемый… Алекс машинально искала нужное слово. И не находила.Она попыталась заговорить, но ей мешала клейкая лента. Так или иначе, все, что ей удалось бы произнести, было бы: «Пожалуйста, прошу вас…» Она пыталась сообразить, что ему сказать, если он ее развяжет. Ей хотелось найти какие-то другие слова, кроме этих, жалких и умоляющих, но ничего другого не приходило на ум — ни вопроса, ни просьбы, только мольба. Слова не приходили — мозг словно застыл. Лишь смутно трепыхалось нечто вроде: он меня похитил, связал, запер здесь — что он собирается со мной делать?..Не в силах сдержаться, Алекс снова заплакала. Человек отошел, так и не произнеся ни слова. Он остановился в углу помещения и резким жестом сдернул с какого-то непонятного предмета укрывавшее его широкое брезентовое полотнище. Все это время Алекс повторяла про себя, как заклинание: только бы он меня не убил.Сейчас он стоял к ней спиной, наклонившись, и обеими руками тянул к себе что-то тяжелое (ящик?), скрежещущее по бетону. На нем были матерчатые темно-серые брюки и полосатый пуловер, сильно растянутый и далеко не новый.Протащив непонятный предмет несколько метров, он прекратил пятиться и посмотрел вверх, словно прикидывая высоту. Выпрямившись, он какое-то время стоял, по-прежнему глядя вверх и уперев руки в бока, как будто обдумывал, как лучше взяться за дело. Наконец он обернулся и взглянул на Алекс. Затем подошел к ней и опустился на одно колено — оно оказалось у самого ее лица. Резким движением он вытянул руку и сорвал клейкую ленту, опутывавшую ее лодыжки. Потом его грубая ручища ухватила за край ленты, залепившей губы Алекс, и бесцеремонно рванула ее. Алекс вскрикнула от боли. Он выпрямился, одновременно подхватывая ее с пола одной рукой. Конечно, она не такая уж тяжелая, но все-таки… одной рукой! От такого резкого подъема у нее закружилась голова, и она едва удержалась на ногах — тем более что тело, долгое время остававшееся без движения, ее почти не слушалось. Пошатнувшись, она ткнулась головой в грудь незнакомца. Он с силой сжал ее плечо и развернул в противоположную от себя сторону. Прежде чем она успела произнести хоть слово, он разрезал путы на ее запястьях.Тогда, набравшись храбрости, Алекс произнесла те слова, которые все это время вертелись у нее на языке, — даже не размышляя о том, какое будет продолжение:— Пожалуйста… прошу вас…Она не узнала свой собственный голос. К тому же она снова начала заикаться, как в детстве.Сейчас они стояли друг к другу лицом, как на очной ставке. Алекс вдруг пришла в дикий ужас от одной мысли о том, что он может с ней сделать, и на мгновение ей захотелось умереть — вот прямо сейчас, ничего не требуя. Пусть он просто ее убьет… Чего она боялась сильнее всего — долгого ожидания, за время которого ее доконает собственное обезумевшее воображение, рисовавшее жуткие картины всего того, что он способен с ней сотворить. Она почти воочию видела собственное тело, словно уже не принадлежащее ей, неподвижно лежащее на полу в той же позе, в какой пребывало еще совсем недавно, покрытое ранами, кровоточащее, страдающее от невыносимой боли… Это была она и как бы уже не она. Алекс отчетливо видела себя мертвой.Холод, запах мочи, страх и стыд… Что угодно, лишь бы он меня не убил… пусть только он меня не убивает…— Раздевайся, — сказал человек.Голос звучал бесстрастно и непреклонно. Это был приказ. Алекс открыла рот, но прежде чем она успела произнести хоть слово, человек отвесил ей оглушительную пощечину — такую сильную, что она пошатнулась и сделала шаг в сторону, потом, потеряв равновесие, еще один и упала на пол, сильно ударившись головой о бетон. Человек медленно приблизился к ней и схватил ее за волосы. Это было невыносимо больно. Он рванул ее вверх. Чувствуя, что еще немного — и он буквально сдерет с нее скальп, Алекс уцепилась обеими руками за его руку, пытаясь заставить ее разжаться. Затем, неожиданно для себя, нашла в себе силы рывком подняться на ноги. Когда на нее обрушилась вторая пощечина, человек все еще держал ее за волосы, так что она не упала — ее лишь с силой встряхнуло, и голова резко дернулась в сторону. Пощечина буквально оглушила ее — Алекс чувствовала лишь звон в ушах и вновь нахлынувшую боль.— Раздевайся, — повторил человека. — Догола.И отпустил ее. Алекс сделала неуверенный шаг, стараясь удержаться на ногах, но вместо этого рухнула на колени и снова застонала от боли. Он приблизился, склонился над ней. Прямо над ней оказалось его грубое лицо, тяжелая голова с выпирающим лбом, холодные серые глаза…— Ты поняла?И, словно в ожидании ответа, снова занес над головой руку с широко раскрытой ладонью. Алекс торопливо пробормотала несколько раз подряд «Да, да, да» и поспешно поднялась на ноги — все что угодно, лишь бы не получить еще один удар. Очень быстро, чтобы он понял, что она абсолютно и всецело готова ему повиноваться, Алекс стянула майку, сорвала лифчик и начала торопливо расстегивать пуговицы джинсов — как если бы всю ее одежду вдруг охватило пламя. Она хотела раздеться как можно быстрей, чтобы он снова ее не ударил. Наклоняясь, разгибаясь, она стягивала все, что на ней было, — все, все! — и вот наконец выпрямилась, опустив руки вдоль тела, и лишь в этот момент отчетливо поняла все, что только что потеряла и никогда больше не вернет. Ее поражение было абсолютным — раздеваясь так быстро, как только могла, она словно заранее соглашалась со всем, говорила «да» в ответ на все. В каком-то смысле она только что умерла. Ее ощущения были почти нереальными, как будто она существовала отдельно от своего тела. Возможно, поэтому она нашла в себе силы спросить:— Чего вы… от меня хотите?У него и в самом деле фактически не было губ. Даже когда он улыбался, получалось все что угодно, только не улыбка. Сейчас это скорее походило на скептическую гримасу.— Да что ты можешь предложить, грязная шлюха?Он задал вопрос тоном гурмана, словно и впрямь решил ее «снять». Для Алекс эти слова имели смысл. Для любой женщины они имеют смысл. Она судорожно проглотила слюну. Она подумала: он не собирается меня убивать. Все ее мысли теперь вращались вокруг этой уверенности, сплачиваясь в неодолимую преграду для противоположных доводов. Что-то говорило ей, что в конце концов он все-таки ее убьет, но круговой поток мыслей окутывал ее сознание все плотнее, плотнее, плотнее…— Вы можете… со мной п-переспать… — пробормотала она.Нет, не так. Она почувствовала, что нужно сказать это иначе… не в такой нейтральной манере.— Можете меня оттрахать… — запинаясь, добавила она. — Можете делать все, что хотите…Его улыбка застыла. Он сделал шаг назад и слегка откинулся назад, чтобы рассмотреть ее целиком, с головы до ног. Алекс слегка развела руки в стороны, словно предлагая себя: она хотела предстать перед ним полностью открытой, незащищенной, показать, что всецело отдана ему во власть, принадлежит ему душой и телом, — чтобы выиграть время, только выиграть время. В подобных обстоятельствах время — это жизнь.Человек спокойно рассматривал ее. Его взгляд медленно скользнул сверху вниз и надолго остановился на промежности. Алекс стояла не шелохнувшись. Он слегка склонил голову набок, на его лице отразилось сомнение. Алекс испытывала жгучий стыд из-за того, что стояла перед ним вот так, полностью выставив себя напоказ. А что, если она ему не нравится, или ему недостаточно того, что она может дать? Что он тогда с ней сделает? Наконец он слегка кивнул с таким видом, словно был недоволен, разочарован: чем-то она ему не угодила. И, как будто для того, чтобы дать ей четко это понять, он сжал ее правый сосок большим и указательным пальцами и повернул его так резко и сильно, что Алекс буквально сложилась пополам, закричав от невыносимой боли.Затем он разжал пальцы. Алекс схватилась за грудь. Глаза у нее вылезали из орбит, она с трудом переводила дыхание, переступая с ноги на ногу — боль ее буквально ослепила. Почти не замечая непроизвольно катившихся по щекам слез, она с трудом спросила:— Что вы… собираетесь делать?Человек улыбнулся и произнес таким тоном, словно речь шла о чем-то совершенно очевидном:— Как что? Я хочу посмотреть, как ты сдохнешь, грязная шлюха.Затем сделал шаг в сторону — с подчеркнутой торжественностью, словно актер на сцене.И тогда Алекс увидела. За его спиной на полу лежала электродрель. Возле деревянного ящика. Не слишком большого. Как раз с нее. 4 Камиль скрупулезно изучал план Парижа. У входа в привратницкую стоял присланный из комиссариата полицейский в форме и терпеливо объяснял все новым любопытным, что им незачем здесь задерживаться — разве только у них есть что сообщить по поводу недавнего похищения. Похищение! Такое событие! Настоящая сенсация, сродни театральной. Правда, исполнительница главной роли отсутствовала, но это никого не смущало — в самих декорациях уже было что-то магическое. Целый вечер новость обсуждалась на все лады, как в деревне: а кто, а кого, не знаю, говорят, женщину, это-то я понял, а кого именно, ее тут кто-нибудь знает, а кто-нибудь ее знает? Слух летел все дальше, и вот уже дети спускались вниз в надежде что-нибудь увидеть, хотя им давно полагалось спать, но взрослые были слишком возбуждены, чтобы обращать на них внимание. Кто-то спрашивал, приедут ли с телевидения; вообще все раз за разом задавали одни и те же вопросы; полицейский, дежурящий у входа, чувствовал, что голова у него идет кругом, но по-прежнему терпеливо ждал, сам не зная чего, лишь стараясь оставаться в полной боевой готовности на случай, если что-нибудь произойдет — но ничего не происходило. Наконец возбужденный гул начал стихать, интерес понемногу ослабевал, темнота все сгущалась — еще пара часов, и настанет глухая ночь. Первоначальное возбуждение сменилось нарастающим раздражением — из окон все чаще доносились окрики, призывающие к молчанию. Люди уже хотели спать и требовали тишины.— Пусть вызовут полицию, — сквозь зубы процедил Камиль.Луи, как обычно, сохранял спокойствие.На своем плане он отметил основные линии, сходящиеся в точку, где было совершено похищение. Получилось четыре маршрута, которыми, с наибольшей вероятностью, проследовала жертва: с площади Фальгьер или с бульвара Пастера, с улицы Виже-Лебрен или с противоположной ей улицы Котантен. Она также могла проехать на автобусе номер 88 или 95. Станций метро поблизости нет, но нельзя исключать, что женщина доехала до одной из них: «Пернети», «Плезанс», «Волонтер», «Вожирар»…Если завтра они по-прежнему ничего не найдут, надо будет расширить периметр, прочесать все более отдаленные кварталы в поисках малейшего свидетельства… как будто дело может ждать до завтра, когда эти гребаные свидетели соизволят проснуться, как будто время терпит!Похищение — одно из самых нерядовых преступлений: жертвы у вас перед глазами нет, как при расследовании убийства, и вам приходится многое домысливать. Что и пытался делать сейчас Камиль. Под его карандашом возникал силуэт женщины, идущей по улице. Затем он слегка отстранился и посмотрел на свое произведение критическим взглядом — женщина была подчеркнуто, даже преувеличенно элегантной, словно светская львица. Камиль, пожалуй, еще не так стар, чтобы рисовать подобных женщин. Он перечеркнул рисунок и, не обращая внимания на телефонные звонки, начал снова. Почему она представлялась ему такой юной? Потому что старух не похищают? Впервые он подумал о ней не как о «женщине», а как о «девушке». Итак, девушку похитили на улице Фальгьер. Он старательно рисовал ее: короткие волосы, джинсы, сумочка на ремешке через плечо. Нет, не так. Следующий рисунок: облегающая юбка, высокая грудь. Он опять раздраженно перечеркнул набросок. Мысленно он пытался разглядеть ее, но видел только, что она молода, — все остальное было смутно, как в тумане. А когда наконец увидел — это оказалась Ирэн.В его жизни не было другой женщины. После одноразовых встреч, которые иногда посылал ему случай, — не чаще, чем мог на то рассчитывать мужчина такого роста, — он испытывал чувство вины, отвращение к себе и боязнь того, что придется регулярно возобновлять эти встречи для поддержания «нормальных отношений» — его сексуальные потребности зависели от стечения слишком многих обстоятельств, чтобы стать регулярными. Было лишь единственное исключение: с одной девушкой, которая однажды, что называется, оступилась, и он помог ей выпутаться из неприятностей. Закрыв кое на что глаза. Тогда он прочитал в ее взгляде облегчение, больше ничего. А потом встретил ее недалеко от своего дома — как будто случайно. Бокал вина на террасе «Ла Марин», ужин вдвоем… Они оба молчаливо соблюдали правила игры. Затем зашли к нему, чтобы выпить еще по стаканчику, а потом… Как правило, такие вещи неприемлемы для честного полицейского. Но это было трогательно и не вполне обычно — подобное выражение благодарности, совершенно искренней. Во всяком случае, так говорил себе Камиль всякий раз, когда испытывал укол вины. Конечно, два года, проведенные вовсе без женщин, — это уже само по себе вполне законное оправдание, однако все же недостаточное. Он чувствовал, что совершил не самый лучший поступок. Так или иначе, они провели приятный спокойный вечер, к тому же ему не пришлось притворяться, что он верит в ее чувства. Она знала его историю, поскольку ее вообще много кто знал: в свое время убийство жены майора Верховена было громким делом. Она говорила самые обычные вещи, затем непринужденно разделась, и они занялись любовью без всяких предварительных ласк. Все это время они смотрели друг на друга, и лишь в самом конце Камиль непроизвольно закрыл глаза — невозможно было поступить иначе. После этого они время от времени встречались на улице — она жила неподалеку. Анна, лет сорока. Выше его на пятнадцать сантиметров. Она повела себя тактично, не осталась на ночь, сказала, что вернется домой. Сразу поняла, что Камилю так будет легче. Когда они виделись, она делала вид, будто между ними ничего не произошло. В последнюю встречу вокруг было много народу, и она даже пожала ему руку. Почему он вспомнил о ней сейчас? Пытался понять, не относится ли она к тому типу женщин, которых мужчина может захотеть похитить?Мысли Камиля обратились к похитителю. Убийства совершают тысячью способов и по тысяче причин — но все похищения похожи. И одно всегда можно сказать с уверенностью: для похищения нужен подготовительный этап, некий разбег. Конечно, можно совершить похищение под влиянием внезапного эмоционального порыва, например вспышки ярости, — но такие случаи весьма редки и к тому же заканчиваются быстрым разоблачением. В большинстве случаев преступник долго и тщательно готовится, продумывая все детали. Статистика не слишком утешительна: первые часы после похищения считаются решающими, затем шансы на спасение быстро сокращаются. Держать заложника слишком обременительно, и от него предпочитают поскорее избавиться. Тем или иным образом.Луи повезло первому: он обзванивал все автобусные парки, выясняя, кто из водителей был за рулем между семью и половиной десятого вечера, и вот у него, словно у терпеливого рыбака, наконец клюнуло.— Водитель восемьдесят восьмого автобуса совершал последний рейс, — негромко сообщил он Камилю, прикрыв трубку ладонью. — Около девяти он увидел девушку, которая бежала к остановке, чтобы успеть на автобус. А потом вдруг решила не садиться.Камиль отложил карандаш и поднял голову:— Какая остановка?— «Институт Пастера».Камиль ощутил холодок, пробежавший вдоль позвоночника.— Почему он ее запомнил?Луи повторил вопрос в трубку. Затем передал ответ:— Она была хорошенькая.— Вот как…— Да, и он уверен насчет времени, — добавил Луи. — Он говорит, что помахал ей, она в ответ улыбнулась, он сказал, что это последний автобус на сегодня, но она все равно пошла пешком — по улице Фальгьер.— В какую сторону?— В сторону спуска, по правой стороне.Так, направление совпадает…— Приметы?Луи начал задавать вопросы, но результаты оказались явно неудовлетворительные.— Расплывчато. Очень расплывчато.С красивыми девушками всегда так: очарованный внешностью в целом, мужчина не замечает отдельных черт. В лучшем случае запоминает глаза, губы, зад или даже все три эти детали, но вспомнить, во что она была одета, — уже непосильная задача. Таков изъян всех муж-чин-свидетелей, женщины гораздо более наблюдательны.В этих раздумьях Камиль провел остаток ночи.К половине третьего утра все, что можно сделать, было сделано. Теперь оставалось надеяться, что вскоре что-то произойдет, — какое-нибудь неожиданное событие, которое даст им в руки путеводную нить. Например, похититель потребует выкуп, и тогда в расследовании откроется новая перспектива. Или будет найден труп — что закроет любые перспективы вообще. Словом, какой-то знак, что-то, за что можно будет ухватиться.Ключевой задачей на данный момент являлось установление личности жертвы. Но пока в полицию не поступило ни одного заявления об исчезновении женщины, которая соответствовала бы имеющимся данным.Ничего примечательного не случилось и в прилегающих к месту преступления районах.А между тем прошло уже шесть часов. 5 Ящик был сквозным — зазоры между досками достигали десяти-двенадцати сантиметров. Снаружи можно было прекрасно разглядеть все, что находилось внутри. Но сейчас ящик пустовал.Человек схватил Алекс за плечо, сжал с невероятной силой и подтащил к ящику. Потом выпустил и, спокойно отвернувшись, как будто ее здесь больше не было, подобрал инструмент — это оказался электрический шуруповерт. Вооружившись им, человек отодрал одну доску в верхней части ящика, затем другую. Он стоял спиной к Алекс, слегка наклонившись. На его мощном покрасневшем загривке выступили капли пота. «Неандерталец» — такое слово неожиданно пришло на ум Алекс.Она стояла прямо за ним, на небольшом расстоянии, обнаженная, одной рукой закрывая грудь, а сложенной лодочкой ладонью другой руки лобок. Она все еще испытывала стыд, даже в такой ситуации, хотя это выглядело нелепо. От холода она дрожала с ног до головы, но терпеливо ждала. Ее пассивность была абсолютной. Она могла попытаться сделать хоть что-нибудь: наброситься на него, ударить, убежать. Склад был пустым и огромным. Там, впереди, метрах в пятнадцати от них, зиял широкий проем — когда-то его, должно быть, закрывали раздвижные двери. Пока человек отдирал доски, Алекс тщетно пыталась сообразить, как ей лучше действовать. Убежать? Ударить его? Попытаться выхватить у него инструмент? Что он будет делать, когда полностью вскроет ящик? «Я хочу посмотреть, как ты сдохнешь», — сказал он; но как именно он хочет ее убить? Внезапно Алекс осознала пугающую нестабильность своего душевного настроя, всего за каких-то несколько часов капитально изменившегося: от «Я не хочу умирать!» к «Лишь бы он сделал это быстро». В тот момент, когда она это поняла, почти одновременно произошли две вещи. Первая: в ее голове молнией вспыхнула простая, но твердая и решительная мысль: не сдавайся, сопротивляйся, защищайся, сражайся! И почти одновременно — вторая: человек обернулся, положил шуруповерт на пол и протянул руку к плечу Алекс, собираясь ее схватить. Непонятно откуда взявшаяся решимость пронзила ее, словно шальная пуля, — и Алекс бросилась к дверному проему в противоположной стене огромного зала. Человек не успел среагировать вовремя — всего за доли секунды она перескочила через ящик и побежала, несмотря на закоченевшие босые ноги, со всей скоростью, на какую была способна. Холод исчез, страх испарился, осталось одно побуждение — бежать, выбраться отсюда. Бетонный пол был ледяным, жестким, скользким от сырости и выщербленным во многих местах, но она уже ничего не чувствовала, ее словно затянуло в поток собственного стремительного бега. Порой ее ноги взметали снопы брызг, случайно попадая в лужи гниловатой застоявшейся воды — очевидно, дождевой, натекшей сверху. Алекс не оборачивалась, лишь мысленно повторяла: «Беги, беги, беги!» Она даже не знала, преследует ли ее похититель. Ты быстрее. Это очевидно. Он старый, грузный. Ты молодая и легкая. Ты живая. Промчавшись сквозь проем, Алекс немного замедлила бег — как раз чтобы успеть заметить слева, в глубине зала, другой проем, очень похожий на этот. Залы тоже были одинаковыми. Где же выход? О том, что, выбежав из здания, она может оказаться голой посреди людной улицы, Алекс даже не подумала. Ее сердце колотилось с головокружительной быстротой. Она умирала от желания оглянуться, чтобы понять, насколько отстает от нее преследователь, но потребность выбраться отсюда пересиливала. Третий зал. На сей раз Алекс остановилась, с трудом переводя дыхание, и едва удержалась, чтобы не рухнуть прямо на месте — о нет, она не могла в это поверить! По инерции она побежала снова, но к глазам уже подступали слезы. И вот она стояла у наружной стены здания, перед дверным проемом, через который могла бы вырваться на свободу.Если бы он не был замурован.Его закрывали огромные красные кирпичи, между которыми виднелись потеки засохшего цементного раствора, нанесенного кое-как, явно наспех, лишь бы только возвести эту преграду. Словно не до конца веря своим глазам, Алекс ощупала кирпичи. Они тоже сочились сыростью. Заперта… В одно мгновение холод охватил ее с новой силой. Она обрушила кулаки на кирпичную кладку и завопила — то ли в надежде на то, что ее услышат снаружи, то ли просто потому, что говорить уже не могла. Выпустите меня! Я вас умоляю! Она колотила все сильнее, но наконец обессилела и замерла неподвижно, прижавшись к стене, как к дереву, словно хотела слиться с ней. Она больше не кричала, лишь умоляющий стон застрял где-то в горле, не в силах вырваться. Она беззвучно рыдала, почти приклеившись к стене, будто афиша. Затем внезапно замолчала, ощутив присутствие человека у себя за спиной, совсем рядом. Ничуть не торопясь, он спокойно шел следом за ней и вот уже почти приблизился. Его шаги звучали все громче. Алекс стояла не шелохнувшись. Шаги замерли. Ей казалось, что она слышит его дыхание, но скорее всего это была иллюзия, вызванная страхом. Не говоря ни слова, он схватил ее за волосы. Эта его манера стала для нее уже почти привычной; грубо вцепившись всей пятерней в самую гущу волос, он бесцеремонно рванул ее голову к себе. Алекс пошатнулась, запрокинулась всем телом назад и с полузадушенным стоном тяжело рухнула на пол. Она готова была поклясться, что ее парализовало. Не в силах удержаться, она стонала от боли, но он не оставлял ее в покое. Он изо всех сил пнул ее ногой по ребрам, а затем, поскольку она даже не нашла в себе сил пошевелиться, нанес еще один удар, еще более жестокий. «Шлюха», — процедил он. Алекс снова закричала. Она поняла, что это не прекратится, и собрала все силы, чтобы скорчиться и хоть как-то защититься от ударов. Это была неверная тактика — видя, что она не подчиняется, он ударил ее снова, на сей раз в крестец, мыском ботинка. Она завопила от боли и, опершись на локоть одной руки, подняла другую вверх умоляющим жестом, словно говоря: прекратите, я сделаю все, что вам угодно. Он больше не шевелился, он ждал. Алекс, пошатываясь, поднялась на ноги и попыталась идти — с трудом держась прямо, не слишком хорошо ориентируясь, едва не падая; то и дело ее заносило куда-то вбок, отчего она передвигалась зигзагами. Очевидно, он решил, что она идет слишком медленно, и пнул ее ботинком в зад, отчего она пролетела несколько метров и упала плашмя, но почти сразу же поднялась и, несмотря на ободранные до крови колени, продолжала идти, уже быстрее. Все кончено. Ему больше нет необходимости чего-то от нее требовать — Алекс сдалась. Она добралась до первого зала, вошла в проем. Теперь она была готова на все. И полностью обессилена. Приблизившись к ящику, она обернулась и взглянула на похитителя. Ее руки бессильно свисали вдоль тела — теперь ей уже все равно, она полностью утратила стыд. Человек стоял неподвижно. Что он сказал недавно?.. «Я хочу посмотреть, как ты сдохнешь, грязная шлюха».Он взглянул на ящик. Алекс тоже. Она понимала, что это точка невозврата. То, что она собирается сделать, то, что она соглашается принять, будет необратимо. Непоправимо. Никогда уже она не сможет вернуться назад. Он ее изнасилует? Убьет? Если убьет, то до или после? Долго ли ей придется мучиться? Чего он хочет, ее молчаливый палач? Ответы на все эти вопросы она получит совсем скоро… Оставалась лишь одна-единственная загадка.— Ска… жите… — умоляюще произнесла она, почти шепотом, словно просила оказать ей доверие. — Почему… почему я?Человек слегка нахмурился — как если бы плохо знал язык, на котором она говорила, и пытался уловить смысл ее вопроса. Алекс непроизвольно завела руку назад и провела пальцами по шероховатым доскам, из которых был сколочен ящик.— Почему я? — повторила она.Человек медленно улыбнулся. Это ужасное отсутствие губ…— Да потому, что я хочу увидеть, как сдохнешь именно ты, паршивая шлюха.Он произнес это таким тоном, словно речь шла о самой обычной и очевидной вещи — казалось, он даже немного удивлен тем, что приходится отвечать на такой глупый вопрос.Алекс закрыла глаза. Слезы снова потекли по ее щекам. Ей захотелось вспомнить всю свою жизнь, но ничего не получалось. Пальцы уже не гладили деревянный ящик — теперь она прижала к нему раскрытую ладонь, словно для того, чтобы удержаться на ногах.— Ну давай же!.. — произнес человек с ноткой раздражения в голосе.И указал на ящик.Алекс больше не была собой — когда она повернулась и вошла в ящик, уже ничего от нее не осталось в этом покорно съежившемся теле. Слегка раздвинув ноги, чтобы каждая подошва оказалась стоящей на одной из редких досок, она подтянула колени к груди и сжалась в комок, словно этот ящик был ее последним убежищем, а не гробом.Человек приблизился и какое-то время разглядывал эту картину — женщину, скорчившуюся в деревянном ящике. Глаза его расширились, в них промелькнуло что-то похожее на восторг — так энтомолог мог наблюдать за каким-нибудь редким насекомым. Теперь он выглядел полностью удовлетворенным.Наконец он снова поднял с пола шуруповерт. 6 Консьержка предоставила часть привратницкой в их распоряжение и улеглась спать. Вскоре она уже храпела, как мотор. Уходя, они оставили на столе деньги за кофе. Луи прибавил от себя записку со словами благодарности.Было три часа ночи. Все сотрудники уже разъехались. Прошло шесть часов с момента похищения — а результат пока стоил немногим больше выеденного яйца.Выйдя на улицу, Камиль и Луи договорились ненадолго разъехаться по домам и принять душ, после чего снова встретиться.— Давай поезжай, — сказал Камиль, когда они подошли к стоянке такси.Сам он ехать отказался:— Я прогуляюсь немножко.Они расстались.Камиль сделал невероятное количество рисунков, изображающих похищенную женщину — такой, какой он ее себе представлял: идущей по тротуару, машущей водителю автобуса. Сделав очередной рисунок, он тут же принимался за следующий — вероятно, потому, что для него она по-прежнему оставалась «немного Ирэн». Невозможно избавиться от этого ощущения. Камиль почувствовал дурноту. Ускорил шаги. Эта женщина — не Ирэн. Другая. Он повторял себе это раз за разом.А самое ужасное различие в том, что она жива.Улица была пустынна, если не считать редко проезжающих автомобилей.Камиль пытался найти в происшедшем какую-то логику С самого начала ему не давал покоя этот вопрос. Случайных людей не похищают. В абсолютном большинстве случаев похищают знакомых. Не обязательно близких — но, по крайней мере, достаточно близких, чтобы у похищения был конкретный мотив. Итак, он знал, где она живет. Камиль повторял это про себя уже целый час. Он еще ускорил шаг. Преступник не похитил жертву прямо из квартиры или у самого ее подъезда лишь потому, что это оказалось невозможно. Камиль не знал, почему именно невозможно, но был в этом уверен — иначе похититель не стал бы нападать на нее прямо посреди улицы, подвергая себя серьезному риску. Если он все же так сделал, значит, по-другому не получалось.Мысли Камиля убыстрялись в такт шагам.Два варианта: он следовал за ней или поджидал ее. Ехал за ней в фургоне? Нет. Она не села в автобус, она пошла пешком — а он медленно ехал за ней все то время, что… Нет, совершенно идиотская версия.Итак, он ее подстерегал.Он ее знал, знал ее маршрут, ему нужно было стоять в таком месте, откуда он мог бы заметить ее приближение издалека… и успеть подготовиться, прежде чем наброситься на нее. И это место, конечно, находилось перед тем, в котором он ее похитил, поскольку на этой улице одностороннее движение. Он увидел ее, она прошла мимо, он напал на нее, схватил и увез.— Вот так мне это представляется.Камиль нередко разговаривал сам с собой вслух. Он был вдовцом не так много времени, но привычки одинокого человека сложились у него очень быстро. Поэтому он и не просил Луи его сопровождать — он утратил навыки работы в команде. Он был слишком одинок и чересчур склонен к самокопанию — и в результате получилось так, что думал он только о себе. Но он с собой боролся. Ему не нравилось такое положение дел.Несколько минут он шел, погруженный в свои мысли. Он искал. Он из тех людей, которые упорствуют в своих заблуждениях, пока убедительные факты их не опровергнут. В личных отношениях такое свойство — помеха, но для полицейского оно весьма ценно. Он прошел одну улицу, другую, но никаких полезных мыслей на ум не приходило. И вдруг у него в голове словно что-то щелкнуло.Улица Легранден.По сути, небольшой переулок, всего метров тридцать, — но достаточно широкий, чтобы парковать автомобили с двух сторон. На месте похитителя он оставил бы свой фургон именно здесь. Камиль прошел всю улицу до конца, затем развернулся и двинулся обратно.У перекрестка стояло здание, на первом этаже которого располагалась аптека.Он поднял голову.Над входной дверью были размещены две камеры видеонаблюдения.Белый фургон на видео нашелся довольно быстро. Месье Бертиньяк, хозяин аптеки, оказался вежливым до приторности. Образцовый типаж «честного коммерсанта, всегда готового помочь полиции». Такие люди всегда немного раздражали Камиля. Сейчас месье Бертиньяк сидел в комнатке позади прилавка за огромным компьютерным монитором. Внешностью он не слишком напоминал аптекаря, но вот манера держаться у него типично аптекарская. Камиль кое-что об этом знал: его отец был аптекарем. Когда он вышел на пенсию, то стал походить на аптекаря на пенсии. Он умер чуть меньше года назад. На похоронах Камиль не мог удержаться от мысли, что даже мертвым отец выглядит именно как мертвый аптекарь.Итак, месье Бертиньяк помогал полиции. Поэтому он без колебаний встал с постели, открыл дверь майору Верховену и полностью предоставил себя в его распоряжение — и это в полчетвертого ночи.Еще одним достоинством этого человека была беззлобность — даже несмотря на то, что его аптека пять раз подвергалась ограблению. По мере нарастания опасности, исходящей от наркоманов, он просто прибегал к помощи современных технологий — иначе говоря, после очередной кражи устанавливал новую камеру видеонаблюдения. Таким образом, на сегодняшний день их было пять: две снаружи, по разные стороны входа, направленные каждая на свой сектор тротуара, и еще три — в самой аптеке. Видеозаписи сохранялись в течение суток, после чего автоматически стирались. Месье Бертиньяку явно нравилось такое изобретение. Не дожидаясь официального запроса, он выразил готовность продемонстрировать видеозаписи, явно гордясь своим техническим оборудованием. Всего через несколько минут на экране монитора появилась часть улицы, находящаяся в диапазоне видимости одной из камер. По правде говоря, мало что было видно — в основном колеса припаркованных поблизости автомобилей. В двадцать пятнадцать появился тот самый белый фургончик. Он остановился в таком месте, откуда водитель мог просматривать соседнюю улицу Фальгьер насквозь. Камиль был доволен тем, что его теория подтвердилась (он обожал быть правым), хотя и предпочел бы, чтобы видимая часть фургончика не ограничивалась нижней частью кузова и передними колесами. Теперь он знал о том, как действовал преступник, знал, в какой промежуток времени произошло похищение, — но о самом похитителе по-прежнему ничего не знал. Тот не попал в кадр. Ни разу. Как будто нарочно этого избегал.И все же Камиль не собирался сдаваться. Хотя, конечно, досадно, что преступник был практически перед носом — и остался незамеченным. Камера со столь же добросовестным, сколь тупым упорством фиксировала мелкие детали, не имевшие абсолютно никакого значения… В двадцать один час двадцать семь минут фургончик выехал из переулка. В этот момент Камиль кое-что заметил.— Стоп!Месье Бертиньяк тут же исполнил приказ. Обратная перемотка, увеличение изображения… Воистину незаменимый человек! Итак, когда фургончик немного отъехал, частично показались буквы, написанные на боку. Но прочитать их не представлялось возможным во первых, они были едва различимы, а во-вторых, по большей части обрезаны верхней границей кадра. Камиль попросил распечатать для него этот кадр на принтере, и месье Бертиньяк, сама любезность, не только его распечатал, но на всякий случай сохранил вместе с остальными на флэшке, которую и вручил своему визитеру. При максимальной контрастности видимая часть букв выглядела так: Чем-то это напоминало азбуку Морзе.Нижняя часть фургона в нескольких местах поцарапана. Кроме того, кое-где видны следы зеленой краски.Ну что ж, этим займутся криминалисты.Камиль наконец-то вернулся домой.Сегодняшний вечер его здорово встряхнул. Как обычно, он поднялся к себе пешком. Он жил на пятом этаже, но никогда не пользовался лифтом — из принципа.Они сделали все, что могли. Теперь оставалось самое ужасное — ждать. Пока никто не заявлял в полицию о пропавшей женщине. Может пройти день, два дня, еще больше… А за это время… Когда похитили Ирэн, она была найдена мертвой всего десять часов спустя. Сейчас прошло уже больше половины этого срока. Если бы криминалисты обнаружили какую-то важную улику, они бы уже об этом сообщили. Камиль знал эту песню — печальную и долгую. Сбор улик, обработка, бесконечные анализы, тщетные попытки быстрее добиться результатов, война на истощение, — все это отнимает огромное количество времени и нервов.Он перебирал в памяти события этой нескончаемой ночи. Он был измотан. Но времени хватало только на то, чтобы принять душ и выпить пару чашек кофе.Камиль не остался в квартире, где они жили вместе с Ирэн, — ему не хотелось вновь и вновь замечать повсюду следы ее былого присутствия. Это требовало немалой душевной стойкости, запас которой он предпочел сохранить для других ситуаций. Он спрашивал себя: продолжать жить после смерти Ирэн — это вопрос смелости, силы воли? Как выстоять одному, утратив все опоры? Ему нужно было как-то затормозить, замедлить собственное падение. Он чувствовал, что эта квартира погружает его в бездну отчаяния, но никак не мог набраться решимости ее покинуть. Он спросил совета у отца (его ответ был однозначным), потом у Луи, который выдал следующее: «Чтобы удержать, нужно отпустить». Кажется, это какой-то даосский афоризм. Камиль не был уверен, что правильно его понял.— Ну или, если вам так больше нравится, вспомните басню про дуб и тростник: один ломается, другой гнется.Да, это ему больше нравилось.Набравшись решимости, он продал квартиру. И вот уж третий год жил в другой, на набережной Вальми.Он переступил порог. Тут же появилась Душечка. Ах да, теперь у него была еще Душечка — маленькая полосатая кошка.— Вдовец с кошкой — это ведь, кажется, такой расхожий штамп? — однажды спросил он у Луи. — Может, я с этим переборщил?— Зависит от кошки, — отвечал тот.И попал в самую точку. То ли из любви к хозяину, то ли из внутреннего стремления к гармонии, то ли из желания подражать, то ли из застенчивости — но, так или иначе, Душечка оставалась на удивление маленькой для своего возраста. У нее была очаровательная мордочка, кривые, как ноги ковбоя, лапки — и плюс к этому она невероятно миниатюрна. На этот счет даже у Луи не нашлось никаких правдоподобных гипотез — а уж это означает, что загадка и впрямь неразрешима.«Может, она тоже перебарщивает со штампами?» — думал Камиль.Даже ветеринар, к которому он принес кошку и задал все тот же вопрос о ее росте, воззрился на обоих в немом изумлении.В сколь бы позднем часу хозяин ни появлялся дома, Душечка всегда просыпалась, вставала и выходила ему навстречу. Однако сегодня ночью — точнее, утром, — Камиль ограничился лишь тем, что слегка погладил ее по спинке. Он был не очень расположен к нежностям. Слишком много всего за один-единственный день…Сначала — похищение женщины.Затем — неожиданная встреча с Луи, при таких обстоятельствах, что невольно закрадывалось подозрение — а уж не нарочно ли Ле-Гуэн…Камиль резко остановился.— Вот мерзавец, а!.. 7 Согнувшись, скорчившись, Алекс сидела в ящике.Человек закрыл его сверху крышкой, привинтил ее с помощью шуруповерта и отошел, чтобы полюбоваться своей работой.От недавних побоев у Алекс ныло все тело, от холода она дрожала с ног до головы. Невероятно, но факт: внутри ящика она чувствовала себя немного увереннее, чем снаружи. Словно в убежище. На протяжении последних часов она не переставая думала о том, что он с ней сделает, но, если не считать побоев и пощечин… хотя их трудно не считать, — ничего не происходило. От пощечин у нее по-прежнему звенело в ушах — настолько они были сильными. Но вот она сидит в деревянном ящике, по-прежнему живая и относительно невредимая. Похититель ее не изнасиловал. Не убил. Что-то подсказывало ей: «пока еще не» — но она всячески заглушала этот голос, убеждая себя, что каждая выигранная секунда уже навсегда на ее счету, а каждый миг, который должен настать, еще не настал. Она пыталась дышать как можно глубже. Человек по-прежнему стоял неподвижно, она видела его грубые рабочие ботинки и кромку брюк. Он смотрел на нее. «Я хочу увидеть, как ты будешь подыхать…» — так он сказал. В сущности, это единственное, что он вообще произнес. Так что же, он хочет довести ее до смерти? И наблюдать за тем, как она будет умирать? Но каким способом он ее убьет? Алекс уже не спрашивала себя почему. Она спрашивала только когда и как.Почему он до такой степени ненавидит женщин? Что должно было произойти в жизни этого типа, чтобы заставить его решиться на подобное дело? Отчего он избивал ее с такой жестокостью?Здесь было не слишком холодно, но побои, усталость и страх сыграли свою роль — Алекс почти совсем закоченела. Она попыталась сменить положение, но это оказалось нелегко. Она сидела согнув спину и положив скрещенные руки на колени, а голову — на руки. Когда она попыталась хоть немного выпрямиться, чтобы повернуться, то почти тут же вскрикнула: в руку чуть пониже плеча впилась длинная заноза, которую пришлось вытаскивать зубами. Ящик был ужасно тесным, доски — грубыми и неотшлифованными. Как же ей повернуться, опираясь на руки? Переместить таз? Вначале она попыталась переставить ноги. Внутри у нее нарастала паника. Не выдержав, она снова заплакала, одновременно пытаясь повернуться то в одну, то в другую сторону, несмотря на боязнь пораниться об одну из этих шероховатых, необструганных досок. Ей хотелось двигаться, это превратилось почти в навязчивую идею. Она делала беспорядочные жесты, но все, чего ей в итоге удалось добиться, — получить несколько свободных сантиметров. Ее охватило отчаяние.И тут в ее поле зрения появилась огромная голова человека.Это было так неожиданно, что Алекс инстинктивно отшатнулась и ударилась затылком о стенку ящика. Человек наклонился, чтобы разглядеть ее. И широко улыбнулся почти отсутствующими губами. Улыбка была безрадостной, скорее мрачно-торжественной — это могло бы показаться смешным, если бы не выглядело угрожающим. Из горла Алекс вырвался звук, похожий на жалобное блеяние ягненка. Человек, по-прежнему не произнося ни слова, кивнул с таким видом, словно хотел сказать: «Ну, теперь-то до тебя дошло?»— Вы… — начала было Алекс, но она сама не знала, что собирается ему сказать, о чем попросить.Он снова кивнул, все с той же дурацкой улыбкой. Он сумасшедший, сказала себе Алекс.— Вы н-ненормальный…Но не успела она договорить, как человек развернулся и отошел. Теперь она его больше не видела. Дрожь Алекс усилилась. С того момента, как он исчез, ее охватила тревога. Что он делает? Она изогнула шею, пытаясь разглядеть его сквозь щели между досками, но это ей не удалось. Она слышала только какие-то отдаленные шорохи, усиленные эхом, обитающим под сводами этого огромного пустого зала. Вдруг ей показалось, что ящик едва заметно трясется — сам по себе, а не оттого, что она дрожит. Доски слегка поскрипывали. Изогнувшись почти на пределе своих физических возможностей, она краем глаза смогла увидеть у себя над головой веревку. Кажется, раньше ее не было. Она была привязана к крышке ящика. Алекс осторожно вытянула руку и, просунув кончики пальцев в щель, нащупала железное кольцо и узел веревки — толстой, очень прочной.Туго натянутая веревка дрожала, доски жалобно постанывали. Ящик приподнялся над полом и начал медленно раскачиваться, одновременно вращаясь вокруг своей оси. Человек снова появился в поле зрения Алекс — он был в семи-восьми метрах от нее, у стены. Он ритмичными рывками тянул к себе веревку, соединенную с двумя подъемными блоками. Ящик поднимался почти незаметно, создавая ощущение невесомости, от которого кружилась голова. Алекс не шевелилась. Человек смотрел на нее. Когда она оказалась примерно в полутора метрах над полом, он прекратил тянуть веревку, закрепил ее и отошел в противоположный конец зала, где у входа были свалены в кучу какие-то предметы. Порывшись в них, он вернулся.Теперь его лицо оказалось на одном уровне с лицом Алекс, и они могли смотреть друг другу прямо в глаза. Человек вынул из кармана мобильный телефон. Он собирался ее сфотографировать. В поисках подходящего ракурса он приближался, снова отходил, иногда останавливался и делал снимок — один, другой, третий… Затем он просмотрел снимки и стер те, которые, по его мнению, не удались. После этого вернулся к стене и с помощью подъемного механизма еще немного приподнял ящик. Теперь до пола было около двух метров.Человек закрепил веревку. Он явно гордился собой.Затем натянул куртку и пошарил по карманам, чтобы удостовериться, что ничего здесь не оставил. Казалось, Алекс перестала для него существовать. Уходя, он лишь мельком взглянул на созданную им конструкцию. Словно уходил из квартиры, чтобы отправиться на работу.И вот он исчез.Наступила тишина.Ящик едва заметно покачивался. Потоки холодного воздуха то и дело окутывали и без того почти застывшее тело Алекс.Она была одна. Голая, запертая в ящике.И вдруг она поняла.Это не ящик.Это клетка. 8 — Вот мерзавец, а!..«Сразу ругаться…», «Не забывай, что я твой шеф!», «А ты бы что сделал на моем месте?», «Тебе надо расширять словарный запас, ты повторяешься». Чего только не перепробовал комиссар Ле-Гуэн для вразумления своего строптивого подчиненного за много лет совместной работы… Чем твердить одно и то же, теперь он предпочитал вообще никак не реагировать. Этим он мгновенно обезоруживал Камиля, когда тот без стука входил в кабинет шефа и вставал перед его столом. Ле-Гуэн, как правило, всего лишь обреченно пожимал плечами и вздыхал, ну или в крайнем случае хмурился с притворным раздражением. Они обходились без слов, как пожилые супруги, а ведь оба на пятом десятке вели одинокую жизнь: Камиль — вдовец, Ле-Гуэн в прошлом году развелся в четвертый раз. «Забавно, ты каждый раз женишься фактически на одной и той же женщине», — говорил Камиль. «А что ты хочешь — привычка, — отвечал Ле-Гуэн. — Если ты заметил, у меня и свидетель на свадьбе всегда один и тот же — это ты». И ворчливо добавлял: «И потом, сколько женщин ни меняй, в итоге все равно получишь одну и ту же», — тем самым показывая, что не только в искусстве завоевывать женщин, но и в искусстве смиряться с неизбежным он не имеет себе равных.Именно потому, что у них не было необходимости произносить какие-то вещи вслух, чтобы понимать друг друга, Камиль и не набросился на Ле-Гуэна сегодня утром. Вместо этого он попытался не думать о том, что комиссар мог поручить дело о похищении кому угодно, однако предпочел сделать вид, что у него, как назло, никого не оказалось под рукой. Больше всего Камиля поражало то, что такая простая мысль должна была бы прийти ему в голову сразу же — но почему-то не пришла. Это выглядело странно и, по правде говоря, подозрительно. К тому же Камиль вообще не спал в эту ночь и был слишком вымотан, чтобы тратить силы на препирательства, — тем более что предстояло выдержать еще целый день, пока его не сменит Морель.Было полвосьмого утра. Усталые сотрудники носились из кабинета в кабинет, переговариваясь на бегу, то и дело хлопали двери, слышались оклики, в коридорах толпились раздраженные посетители — словом, в родной конторе заканчивалась очередная бессонная ночь.Появился Луи. Он тоже, судя по всему, не спал. Камиль быстро оглядел его — костюм от братьев Брукс, галстук от Луи Виттона, ботинки «Финсбери»; как всегда, сдержанно-элегантный стиль. Насчет марки носков Камиль не мог ничего сказать, да и в любом случае он в этом не разбирался. Впрочем, несмотря на всю свою элегантность и всегда идеально выбритые щеки и подбородок, Луи ничем особенно не выделялся на фоне окружающих — внешность у него была довольно заурядная.Они пожали друг другу руки в самой обычной манере, словно никогда не прекращали работать вместе. С тех пор как они неожиданно встретились вчера вечером, у них даже не было времени толком поговорить. Ни один из них не знал, как другой провел эти четыре года. Не то чтобы они делали из этого тайну, вовсе нет, но, во-первых, в жизни полицейского не так много радостей, а делиться проблемами им не особенно хотелось, а во-вторых — ну что можно сказать друг другу, встретившись в подобных обстоятельствах? Луи и Ирэн всегда очень хорошо относились друг к другу. Камиль думал про себя, что Луи тоже испытывает чувство вины из-за того, что не смог предотвратить ее убийство. Конечно, для него это не стало такой трагедией, как для Камиля, но, безусловно, отразилось на нем. Они никогда не затрагивали эту тему, и недоговоренность ощущалась обоими как некая физическая преграда, затрудняющая общение. По сути, их обоих сокрушило одно и то же несчастье, обрекшее их на молчание. Впрочем, тогда многие были потрясены; но им двоим все же стоило бы об этом поговорить. Сделать это так и не получилось, но они не переставали думать друг о друге все то время, что не виделись.Первые заключения отдела криминалистики представлялись не слишком многообещающими. Камиль быстро пролистал отчет, передавая Луи страницу за страницей по мере того, как знакомился с их содержанием сам. Судя по отпечаткам шин, марка была одной из самых распространенных — такие могли оказаться у миллионов автомобилей. Фургон тоже самый заурядный. Последний обед жертвы не включал в себя ничего особенного: фруктово-овощной салат, мясо с зеленой фасолью, белое вино, кофе — вот и все.Они стояли перед огромным планом Парижа в кабинете Камиля, когда зазвонил телефон.— А, Жан, — сказал Камиль, услышав в трубке голос шефа, — ты как раз вовремя.— И тебя с добрым утром, — отозвался Ле-Гуэн.— Мне нужно человек пятнадцать.— Абсолютно невозможно.— И желательно, чтобы большая часть из них были женщины, — продолжал Камиль, будто не слыша. Подумав еще несколько секунд, он добавил: — Они понадобятся мне по меньшей мере на два дня. Или, если мы не найдем похищенную женщину до тех пор, даже на три. Еще мне нужен дополнительный автомобиль. Нет, два.— Послушай…— Да, и еще мне нужен Арман.— Вот это пожалуйста. Пришлю его тебе прямо сейчас.— Спасибо тебе за все, Жан, — ответил Камиль и повесил трубку.Затем снова повернулся к плану.— Что мы получим? — спросил Луи.— Половину того, что нужно. И Армана в придачу.Камиль не отрывал глаз от плана. Даже вытянув руки вверх, он едва мог коснуться Шестого округа. Для того чтобы добраться до Девятнадцатого, ему пришлось бы подставить стул. Или взять указку. Но с указкой он выглядел бы как учитель начальных классов. За много лет работы чего только он не придумывал с этими планами — вешал их на стену как можно ниже, или клал прямо на пол, или разрезал на отдельные участки, которые располагал в одну линию… Но любой из этих способов решал лишь его проблему, а для всех остальных создавал неудобства. Поэтому Камиль и дома, и в своем рабочем кабинете, и в других местах — например в Институте судебной медицины, — использовал различные приспособления. По части стульев, табуреток, стремянок, подножных скамеечек он был настоящим экспертом. У себя в кабинете, когда требовалось достать с верхней полки папку либо что-нибудь из архивов или из технической документации, он использовал легкую алюминиевую стремянку — узенькую и не слишком высокую, — а для того, чтобы как следует разглядеть план Парижа, — специальный библиотечный табурет на колесиках, который легко передвигать и при необходимости закреплять в неподвижном положении. Сейчас он подкатил к себе этот табурет, взобрался на него и стал пристально изучать улицы, сходящиеся в точке, где произошло похищение. Нужно будет создать несколько рабочих групп, чтобы тщательно изучили каждый прилегающий сектор. Задача заключается в том, чтобы четко ограничить периметр действия. Камиль обозначил основной район поисков, затем вдруг перевел взгляд на свои ноги, немного поразмыслил, после чего повернулся к Луи и спросил:— Тебе не кажется, что я похож на придурочного генерала?— В вашем представлении, я полагаю, все генералы придурочные…Они пытались шутить, хотя на самом деле почти не слышали друг друга. Каждый оставался погруженным в собственные размышления.— И все-таки… — задумчиво произнес Луи. — Ни один фургон похожей модели в последнее время не был украден. Разве что наш похититель готовился к преступлению очень давно, по меньшей мере несколько месяцев… Иначе получается, что он увез жертву в своем собственном фургоне, а это куда больший риск. Так его гораздо проще вычислить.— А может, он дурак, — послышалось от двери.Камиль и Луи обернулись. Это был Арман.— Если он дурак, дело и вовсе плохо, — тогда его действия совершенно непредсказуемы, — со вздохом ответил Камиль. — Это только усложняет ситуацию.Они обменялись рукопожатиями. Арман работал с Камилем больше десяти лет, девять с половиной из которых — под его непосредственным руководством. Это был невероятно тощий человек с грустным выражением лица. Одной из самых примечательных черт его натуры была невероятная, патологическая скупость — она, словно гангрена, поражала всю его жизнь. Он боялся потратить лишний грош и экономил на всем подряд. По теории Камиля, это было вызвано подспудным страхом смерти. Луи, который, помимо всего прочего, изучал и психоанализ, подтвердил его правоту с научной точки зрения. Камиль возгордился, неожиданно выяснив, что разбирается в таких тонких материях, которыми к тому же никогда специально не занимался. Однако в профессиональном плане Арман был незаменим — настоящий трудоголик, неутомимый как муравей. Если ему выдать телефонный справочник любого города и поручить проверить номера всех абонентов, после чего оставить его в покое на год, по истечении этого срока выяснится, что работа выполнена со всей добросовестностью.Арман всегда испытывал по отношению к Камилю беспримесное восхищение. Когда он узнал, что мать Камиля — знаменитая художница, это восхищение превратилось в поклонение Он коллекционировал газетные вырезки, посвященные ей. Он хранил в своем компьютере все репродукции ее работ, которые ему удалось найти в Интернете. Когда выяснилось, что ее непрерывное курение во время беременности послужило причиной физического изъяна Камиля — его маленького роста, для Армана это стало настоящим ударом. Он пытался примирить противоречивые чувства — восхищение ее творчеством, в котором он мало что понимал, но которое принесло ей славу (что само по себе было поводом к восхищению), и горечь оттого, что эта талантливая женщина оказалась настолько эгоистичной. Но такая двойственность вызывала у него душевный дискомфорт, и он стремился как-то снять это противоречие. Дать своему кумиру шанс, если можно так выразиться. До сих пор, когда Арман встречал где-то упоминание о Мод Верховен или о ее творчестве, он ничего не мог с собой поделать — его вновь охватывал восторг. Это было сильнее его.— Тебе, а не мне стоило бы родиться ее сыном, — заметил однажды Камиль.— Это было бы низко, — пробормотал в ответ Арман, не лишенный чувства юмора.Когда Камиль оставил работу, Арман, как и другие сослуживцы, навещал его в клинике. Он обычно ждал, пока кто-нибудь его подвезет, чтобы не платить за проезд, и всегда являлся с пустыми руками, объясняя это сотнями разнообразных причин. Такой уж он был, Арман. Однако то, что случилось с Камилем, потрясло его не на шутку. Его сострадание было совершенно искренним. Так почти всегда бывает — вы годами работаете с одними и теми же людьми, а потом выясняется, что вы их почти не знаете. Когда неожиданно происходит какой-то несчастный случай, семейная драма, болезнь, смерть — вы понимаете, что ваши представления об этих людях по большей части сложились из каких-то случайных обрывков информации. Арман обладал душевной щедростью, пусть даже поначалу это открытие казалось нелепостью, почти безумием. Конечно, это проявлялось не в денежных затратах и ничего ему не стоило, но у него было большое сердце. В отделе, разумеется, никто в это не поверил бы — если бы Камиль поделился своим неожиданным открытием с сослуживцами, над ним хохотали бы все, у кого Арман то и дело одалживался по мелочам — или, говоря короче, попросту все.Когда Арман навещал его в клинике и Камиль давал ему денег, чтобы он принес газету, журнал или пару стаканчиков кофе из автомата, тот оставлял себе сдачу. А когда он уходил, Камиль видел в окно, как он стоит на парковке и терпеливо дожидается, чтобы кто-нибудь подвез его до такого места, откуда можно будет дойти до дома пешком.А все-таки встреча после четырехлетней разлуки причиняла ему боль. Хотя с этого момента, в сущности, почти вся изначальная команда была в сборе, не хватало лишь Мальваля. Выгнанного из полиции после долгого служебного расследования, тянувшегося несколько месяцев. Что-то теперь с ним стало… Камиль предполагал, что Луи и Арман видятся с ним время от времени. Но сам он не мог.И вот они втроем стояли перед огромным планом Парижа, не говоря ни слова, — можно было подумать, что они собрались здесь для безмолвной общей молитвы. Наконец Камиль, сбросив оцепенение, указал на план.— Ладно. Луи, действуем как договорились. Ты займешься поисковыми группами. Прочешите все мелким гребнем.Затем повернулся к Арману:— А тебе, Арман, остается белый фургончик самого обычного вида, с самыми обычными шинами, и обычный ресторан, где подают ничем не примечательную еду, — там в последний раз ужинала жертва… Да, и еще билетик на метро… Как видишь, у тебя большой выбор.Арман невозмутимо кивнул.Итак, ключевые задачи были распределены.Осталось продержаться один день до возвращения Мореля. 9 В первый раз, когда он вернулся, сердце подскочило у Алекс в груди. Она услышала его, хотя не нашла в себе сил повернуться и посмотреть. Шаги у него были тяжелые и разносились эхом, словно сигналы приближающейся угрозы. Алекс представляла себе его появление вот уже много часов. Она видела себя истерзанной, изнасилованной, убитой. Она почти воочию видела, как клетка опускается, чувствовала, как человек хватает ее за плечо, вытаскивает наружу, хлещет по щекам, избивает, овладевает ею, подвергает пыткам и наконец убивает. Как и обещал. «Я хочу посмотреть, как ты будешь подыхать, грязная шлюха». Когда женщину называют грязной шлюхой, это означает, что ее хотят убить, разве нет?..Этого еще не произошло. Он ее пока не тронул — но, возможно, только потому, что хотел сначала изнурить ее ожиданием. Помещение в клетку означало дополнительное унижение, низведение до уровня животного, четкую демонстрацию того, кто здесь хозяин. Поэтому он и бил ее с такой жестокостью… Эти мысли и еще сотни других, не менее ужасных, неотвязно преследовали ее. Смерть была не самым страшным. Но вот ожидание смерти…Алекс несколько раз обещала себе запоминать, в какие моменты он появлялся и что обычно этому предшествовало, но все признаки быстро путались у нее в голове. Утро, день, вечер, ночь превратились в единый непрерывный временной поток, в котором ей было все труднее отслеживать какие-то изменения.Когда он приходил, то сначала обычно останавливался прямо перед ней, сунув руки в карманы, и долго смотрел на нее. Потом сбрасывал кожаную куртку на пол, подходил к подъемному механизму и опускал клетку настолько, чтобы его лицо оказалось примерно на одном уровне с лицом пленницы. После этого доставал мобильный телефон и фотографировал ее. Затем отходил на несколько метров, туда, где оставил свою куртку (там же стояло несколько бутылок с водой, валялись какие-то пакеты и одежда Алекс — ей было мучительно видеть свои вещи совсем рядом и в то же время в полной недосягаемости), и садился. Больше ничего не происходило — он снова просто на нее смотрел. Казалось, он чего-то ждет. Но чего именно, он не говорил.Потом, всегда резко и внезапно, отчего никак нельзя было догадаться, в какой момент это произойдет, он поднимался, хлопал себя по бедрам, словно для того, чтобы подбодрить, затем поднимал клетку на прежнюю высоту и, в последней раз взглянув на пленницу, уходил.За все это время он не произносил ни слова. Сначала Алекс задавала ему вопросы, но быстро перестала это делать, потому что он каждый раз приходил от этого в ярость. Он ответил ей один-единственный раз, а после не только ничего не говорил, но, казалось, даже ни о чем не думал — только смотрел. Кроме того, его ответ был неутешительным: «Я хочу посмотреть, как ты будешь подыхать».Таким образом, положение Алекс представлялось весьма шатким — во всех смыслах этого слова.Она не могла встать в полный рост и даже нормально сидеть — клетка была недостаточно высокой. Не могла вытянуться — оттого что та была недостаточно длинной. Алекс приходилось постоянно сидеть скорчившись, почти сжавшись в комок. Боль во всем теле вскоре сделалась невыносимой. Мускулы сводило судорогой, связки словно утратили гибкость, все органы казались заблокированными — и это не считая холода. Он сковал ее настолько, что кровообращение замедлилось. К постоянной боли добавилось онемение — невозможность пошевелить затекшими конечностями. Ей вспоминались рисунки и схемы из учебников, которые она осваивала, готовясь стать медсестрой, — атрофированные мускулы, ослабевшие связки, склерозные бляшки… Иногда ей казалось, что она отчетливо видит, как замирают все жизненные процессы у нее внутри — как будто она рентгенолог и наблюдает со стороны за собственным телом, просвеченным насквозь. Она словно раздвоилась: какая-то часть ее сознания еще оставалась здесь, запертая в клетке вместе с телом, но другая витала где-то далеко. Она опасалась, что это начало безумия, наступающего в результате чисто физиологических изменений в ее организме, вызванных, в свою очередь, тем ужасным, нечеловеческим состоянием, в котором она находилась.Она много плакала, но наконец у нее больше не осталось слез. Она мало спала, и сон был совсем недолгим — мучительно ноющие мышцы постоянно напоминали о себе. Первые по-настоящему болезненные судороги начались прошлой ночью, и она с криком пробудилась — ее ногу буквально скрутило сверху донизу. Чтобы прекратить судорогу, Алекс принялась изо всех сил колотить ногой о доски клетки, словно надеясь их выломать. Мало-помалу боль стихла, но Алекс знала, что ее усилия тут ни при чем. Судороги могут начаться снова, так же неожиданно, как в прошлый раз. Единственным результатом ее действий было то, что клетка стала раскачиваться. Это продолжалось довольно долго, пока она вновь не вернулась в неподвижное состояние. Качка вызвала у Алекс тошноту. Потом она долгое время не могла заснуть, опасаясь новых судорог. Она пыталась контролировать каждую клеточку своего тела, но чем больше об этом думала, тем больше страдала.В те редкие периоды, когда заснуть все же удавалось, она видела во сне, что ее бросают в тюрьму, или хоронят заживо, или топят. Если не судороги, то холод, страх и эти повторяющиеся кошмары вскоре ее будили. После того как она много часов подряд провела почти без движения, Алекс просыпалась рывком — от рефлекторных спазмов, с которыми не могла ничего поделать: мышцы словно имитировали движения, которые не имели возможности совершать на самом деле. Ее конечности непроизвольно дергались, ударяясь о доски, и она кричала от боли и ужаса.Она продала бы душу за то, чтобы полностью выпрямиться и полежать, вытянувшись в полный рост, хоть один час.Во время очередного визита похититель с помощью другой веревки поднял на уровень ее клетки плетеную корзину, которая долго раскачивалась, прежде чем остановиться. Хотя она была совсем рядом, Алекс пришлось собрать все силы, душевные и физические, чтобы кое-как просунуть руку между досками и достать из корзины часть ее содержимого — бутылку воды и сухой корм то ли для собак, то ли для кошек. Даже не пытаясь выяснить наверняка, Алекс без размышлений набросилась на еду. Затем одним махом осушила бутылку почти до дна и лишь после спохватилась — а вдруг в виду что-то подмешано? Она снова начала дрожать. Теперь уже невозможно было понять отчего: от холода, от истощения, от страха… Сухой корм не насытил ее, лишь вызвал новый приступ жажды. Она старалась есть его как можно меньше, только когда голод становился уже совсем невыносимым. Она знала, что потом ей придется справлять нужду прямо в клетке. Ей было стыдно, но что оставалось делать?.. Испражнения шлепались на пол сквозь щели клетки, словно помет гигантской птицы. Стыд быстро прошел — это было почти ничто по сравнению с болью и вовсе ничто по сравнению с волей к жизни, пусть даже такой — в муках, без движения, в полном неведении о времени и об истинных намерениях своего мучителя: действительно ли он хочет убить ее вот таким образом, заперев в клетку?Сколько же будет продолжаться это медленное умирание?..Во время его первых визитов она молила о пощаде, просила прощения, сама не зная за что, и однажды, не выдержав, почти неожиданно для самой себя попросила убить ее. Она не спала вот уже много часов, ее измучила жажда, желудок извергал наружу сухой корм, несмотря на то что она тщательно его пережевывала, от нее пахло мочой и рвотой, полная неподвижность сводила ее с ума, — и в какой-то момент смерть показалась ей наилучшим выходом. Она тут же пожалела о том, что сказала, — она не хотела умирать, нет, ни в коем случае, не сейчас, вовсе не таким она представляла себе конец своей жизни. Ей столько всего нужно еще сделать!.. Но, что бы она ни говорила, о чем бы ни просила, — человек никогда не отвечал.Кроме одного раза.Алекс плакала не переставая, она была совсем без сил и чувствовала, что ее рассудок начинает мутиться, превращаясь в некое подобие свободного электрона, лишаясь всякого управления, всяких связей, всяких законов. Человек опустил клетку, чтобы сделать очередной фотоснимок. И вот, уже, наверное, в сотый раз, Алекс задала все тот же безнадежный вопрос:— Почему я?Человек поднял голову с таким видом, словно никогда не задумывался над ответом. Потом приблизился. Его лицо, почти вплотную прижавшееся к боковым доскам клетки, оказалось всего в нескольких сантиметрах от лица Алекс.— Потому что… потому что это ты.Этот ответ совершенно потряс ее. Как будто все разом остановилось, как будто Бог включил связь с ней одним нажатием кнопки. Она больше ничего не чувствовала — ни судорог, ни жажды, ни боли в желудке, ни продрогшего до костей тела. Всем своим существом она устремилась к тайному смыслу, заключавшемуся в этих словах.— Кто вы?В ответ он только улыбнулся. Возможно, он вообще не привык много говорить и даже одна-единственная фраза истощила его силы. Он быстро поднял клетку на прежний уровень, подобрал с пола куртку и вышел, даже не взглянув на Алекс. Казалось, он разозлился из-за того, что сказал больше, чем хотел.На сей раз она даже не притронулась к корму, хотя он выдал ей новую порцию в придачу к тому, что еще осталось. Она взяла из корзины только бутылку воды и сделала всего несколько глотков, решив сохранить остаток как можно дольше. Затем попыталась обдумать услышанные недавно слова, но ничего не получалось, — когда испытываешь физические мучения, возможно ли думать о чем-то еще?Вытянув руку вверх, она просовывала пальцы сквозь щель и подолгу гладила огромный узел, с помощью которого клетка держалась на весу. Он был размером с ее кулак. И затянут невероятно туго.На следующую ночь Алекс впала в состояние, напоминающее кому. Ее рассудок не мог ни на чем сосредоточиться, ей казалось, что все ее тело медленно тает, и вот уже от нее остаются только кости, а скоро не останется ничего, кроме тотального онемения, как если бы она вся, с головы до ног, превратилась в одну сплошную судорогу. До этого момента ей удавалось хоть как-то поддерживать самодисциплину — например, она старалась регулярно совершать пусть даже незначительные движения: сначала шевелила пальцами ног, затем вытягивала лодыжки и вращала их три раза по часовой стрелке и три раза против, затем напрягала и расслабляла икры, потом вытягивала правую ногу как можно дальше, снова сгибала, повторяла это трижды, затем проделывала то же самое с левой ногой — и так далее. Но сейчас она уже не понимала, выполняет ли все эти упражнения на самом деле или это ей только снится. Ее заставили очнуться собственные стоны. В первый миг Алекс подумала, что стонет кто-то другой, — она не сразу поняла, что сама издает эти хриплые отрывистые звуки, поднимающиеся откуда-то из самых глубин ее существа.Но даже когда она полностью пришла в себя, она не смогла прекратить стоны — они вырывались непроизвольно, одновременно с каждым выдохом.Теперь Алекс была уверена — это начало конца. 10 Четыре дня. Вот уже четыре дня расследование топталось на месте. Все анализы оказались напрасными, все свидетельства — бесплодными. Одни видели белый фургон, другие утверждали, что он был голубой. Кто-то считал, что похитили его соседку, затем оказывалось, что та на работе. Об исчезновении еще одной женщины заявил ее муж, но она, как вскоре выяснилось, была в гостях у сестры — а он даже не знал, что у нее есть сестра! Форменный бардак…Прокурор назначил судью, молодого энергичного человека, который, как и все его поколение, любил, чтобы вокруг была постоянная «движуха». Пресса, со своей стороны, упомянула о похищении лишь вскользь — это была явно не та новость, которая способна надолго приковать к себе внимание в большом городе, поэтому она очень быстро исчезла под ворохом свежей информации. Баланс на данный момент представлялся неутешительным; похитителя пока не вычислили, о жертве по-прежнему ничего не знали. Все заявления о пропажах людей в районе улицы Фальгьер за последние три дня были проверены, затем Луи расширил периметр поисков и временные границы, отсмотрев заявления о пропаже за последние несколько дней, потом недель, потом месяцев — все напрасно. Никаких следов девушки, молодой и, судя по отзыву одного из свидетелей, красивой, чей маршрут недавно пролегал по улице Фальгьер в Пятнадцатом округе Парижа.— Неужели никто не знает эту девушку? Никто не беспокоится о ней целых четыре дня?Было около десяти вечера.Они втроем сидели на лавочке, глядя на канал. Теплая полицейская компания. Камиль оставил за себя нового стажера и пригласил Луи и Армана поужинать. По части ресторанов он не знаток — никогда их не запоминал и особо в них не разбирался, так что сделать выбор ему нелегко. О том, чтобы спросить совета у Армана, смешно даже подумать — в последний раз он ходил в ресторан, когда Камиль в последний раз его приглашал, иначе говоря, в незапамятные времена, и вполне возможно, то заведение уже давно закрылось. Что до Луи, он наверняка порекомендовал бы такой ресторан, который Камилю не по карману. Если бы сегодня вечером Луи ужинал в одиночестве, он, скорее всего, поехал бы в «Тайеван» или «Ледуайен». Поэтому в конце концов Камиль решился и сделал выбор сам: ресторан «Ла Марин», набережная Вальми, в двух шагах от дома, в котором жил.Уж у них нашлось бы о чем поговорить. Когда, еще в прежние времена, они работали вместе, то часто вместе и ужинали перед тем, как разъехаться по домам. По негласному заведенному правилу платил всегда Камиль. Он полагал, что предоставлять это Луи было бы дурным тоном: не стоило напоминать остальным о том, что Луи отнюдь не испытывает нужды в деньгах, хотя, как и они, служит в полиции. Само собой, вопрос об Армане даже не возникал: когда вы предлагаете Арману вместе поужинать, то платите вы — это аксиома. Что до Мальваля, их бывшего сослуживца, у того всегда были проблемы с деньгами, и все они знали, чем это кончилось.В этот вечер Камиль просто молча расплатился, но в глубине души он радовался тому, что вновь обрел обоих своих друзей. Все вышло неожиданно. Еще три дня назад он бы и представить себе такого не мог.— Я не понимаю… — задумчиво сказал он.Закончив долгий ужин, они перешли на другую сторону набережной и теперь шли вдоль канала, разглядывая пришвартованные баржи.— Никто не хватился ее на работе? У нее нет ни мужа, ни жениха, ни любовника, ни подруги? Никаких близких родственников? В таком огромном городе за все это время никто так и не заметил ее исчезновения?..Сегодняшний разговор походил на те, что они так часто вели между собой в прошлом, — редкие фразы, перемежаемые долгими паузами. Каждый был погружен в размышления, сосредоточившись на чем-то своем.— А сам-то ты что, каждый день справлялся у своего отца, как у него дела? — спросил Арман.Увы, нет — во всяком случае, ни в один из тех дней, в которые отец, предположительно, внезапно скончался у себя дома и пролежал целую неделю, пока… У него была приятельница, с которой он часто виделся, она и обнаружила тело, после чего позвонила Камилю. Они встретились за два дня до похорон. Отец порой упоминал о ней вскользь, как если бы не придавал большого значения этой связи. Тем не менее понадобилось целых три поездки на автомобиле, чтобы перевезти все ее вещи из его дома обратно к ней. Невысокая женщина, свежая и розовощекая, как яблочко, — даже морщины ее не старили. От нее пахло лавандой. Камиль с трудом мог осознать тот факт, что она заняла место его матери в постели отца. У этих двух женщин не было абсолютно ничего общего. Они словно явились из разных миров, с разных планет, с разных концов Вселенной. Камиль даже спрашивал себя — а не был ли брак его родителей чем-то ненастоящим, иллюзорным? Ведь у них тоже не было ничего общего — Мод, художница, непонятно с чего вышла замуж за аптекаря. Поди пойми этих женщин… Он еще не раз мысленно возвращался к этому вопросу. Женщина с похожим на яблочко лицом, обаятельным, несмотря на морщины, выглядела куда естественнее, чем его мать. Когда мы задумываемся над тем, что могло соединить наших родителей, мы вдруг обнаруживаем, что для нас это непостижимая загадка. Кроме всего прочего, спустя несколько недель выяснилось, что за последние месяцы женщина с яблочными щечками сумела порядком истощить средства почтенного аптекаря. Но Камиля это только позабавило. Вскоре он потерял ее из виду и немного сожалел об этом — все же она показалась ему по-своему незаурядной.— Мой отец доживал свой век в доме престарелых, — продолжал Арман, — это все-таки другое дело. Но когда человек живет один, то, если о его смерти узнают сразу же — ему, считай, повезло.Последние слова заставили Камиля задуматься. Он тоже вспомнил одну историю на эту тему и рассказал ее. Был один такой тип, которого звали Жорж. По странному стечению обстоятельств никто не удивился отсутствию каких-либо известий от него на протяжении целых пяти лет. Его официально объявили исчезнувшим, но никто не интересовался, что с ним стало. Ему отключили воду и свет. Консьержка считала, что с 1996 года он лежал в больнице, а потом вернулся домой никем не замеченным. Его тело обнаружили в его квартире только в 2001 году.— Я прочитал это у Эдгара Морена, в книге… как бишь ее… «К вопросу о…» о чем-то там.Название вылетело у него из головы.— «О цивилизационной политике», — мрачно произнес Луи.Левой рукой он отбросил назад прядь волос — у него этот жест означал сожаление.Камиль улыбнулся.— Все-таки здорово, что мы снова встретились, а? — спросил он.— Еще это похоже на историю с Элис, — напомнил Арман.Да, в самом деле. Элис Хедж, девушку из Арканзаса, нашли мертвой на берегу канала Урк, и в течение трех лет ее личность оставалась неустановленной. Вообще-то бесследное исчезновение — вещь гораздо более редкая, чем принято думать. Но сейчас, стоя на набережной и рассеянно глядя в зеленоватую воду канала Сен-Мартен, Камиль уже начинал опасаться, что нынешний случай — именно такой. Через несколько дней нужно будет присвоить этому делу определенную категорию, но до сих пор исчезновение неизвестной молодой женщины не вызвало ни у кого ни малейшей реакции. Вот вам и вся человеческая жизнь — словно круги на воде…Никто из сотрудников Камиля не упоминал о том факте, что он все еще продолжает заниматься этим делом, за которое так не хотел браться и от которого страстно мечтал избавиться. Позавчера ему позвонил Ле-Гуэн и сообщил о возвращении Мореля.— Да ну тебя к черту с твоим Морелем! — отвечал Камиль.Произнеся эти слова, он понял то, что и так знал с самого начала: уже в тот момент, когда он согласился временно заняться этим делом, про себя он твердо решил довести его до конца. Он не знал, должен ли быть признателен Ле-Гуэну за то, что тот поручил ему это расследование, по негласной иерархии — далеко не первостепенной важности. Анонимный злоумышленник похитил неизвестную женщину, и кроме показаний одного-единственного свидетеля, которого допрашивали снова и снова, никаких подтверждений этого похищения не нашлось. Да, были еще следы рвоты в водосточном желобе, визг шин отъезжающего фургона — его слышали многие местные жители, свидетельство одного из них, который, паркуясь у своего дома, заметил фургон, нагло въехавший почти на середину тротуара. Но все это ничего не стоило по сравнению с таким материальным, весомым доказательством, каким был бы труп. Поэтому Камилю пришлось преодолеть немало трудностей, чтобы оставить при себе Армана и Луи — хотя наверняка в глубине души Ле-Гуэн, как и все остальные, был рад видеть возрожденную команду Верховена. Для комиссара это если даже и не лишний плюс в данном расследовании, то по крайней мере хороший задел на будущее.Выйдя из ресторана, они втроем некоторое время шли вдоль канала, затем уселись на скамейку и принялись наблюдать за прохожими. В основном попадались влюбленные парочки или пенсионеры, выгуливающие собак. Было ощущение, что находишься где-то в провинции.Любопытная все-таки подобралась компания, сказал себе Камиль. С одной стороны — богатейший человек, с другой — неисправимый скряга. «А у меня-то нет проблем с деньгами?..» Странно было думать об этом сейчас. Несколько дней назад он получил по почте документы, касающиеся предстоящей продажи картин его матери на аукционе. Но до сих пор так и не удосужился вскрыть конверт.— То есть не очень-то ты и хочешь, чтобы они продавались, — заметил Арман. — И правильно, я бы на твоем месте тоже их сохранил.— Конечно, ты-то готов хранить всё, в том числе прошлогодний снег.А уж тем более картины Мод Верховен, чьим поклонником, почти против воли, Арман до сих пор оставался.— Не всё. Но вот картины твоей матери — это совсем другое дело.— Можно подумать, речь идет о королевских сокровищах!— Ну уж точно — о семейных реликвиях, разве нет?Луи ничего не говорил — как всегда в тех случаях, когда разговор становился чересчур личным.— Что у тебя по поводу владельцев фургонов? — спросил Камиль у Армана, возвращаясь к теме похищения.— Ищем… — откликнулся тот.Единственной зацепкой на данный момент оставалась фотография фургона, сделанная благодаря одной из видеокамер над входом в аптеку предусмотрительного месье Бертиньяка. Удалось выяснить точную модель автомобиля, но это не слишком утешало — таких тысячи. Криминалисты исследовали небольшую видимую часть надписи на его боку и составили первый список владельцев мелких фирм, в чьих именах или названиях фирм могли встречаться такие буквы. Триста тридцать четыре фамилии, от Абадьяна до Ямина. Арман и Луи проверили всех, одного за другим Как только они находили кого-то, кто имел в собственности или арендовал фургон подобного типа, — они ему звонили, выясняли, когда фургон был приобретен или арендован, соответствует ли по описанию тому фургону, который их интересует, и, наконец, посылали кого-то из сотрудников проверить машину на месте.— В провинции наверняка было бы легче…Осложняло проверку еще и то, что фургончики постоянно продавались, перепродавались, переходили из рук в руки — какой-то нескончаемый инфернальный круговорот. Приходилось отыскивать всех прежних владельцев и расспрашивать их. Чем меньше результатов, тем сложнее выглядела задача — и тем больше расцветал Арман. Хотя слово «расцветал» не слишком ему подходило — но, так или иначе, он с головой ушел в работу, и это явно доставляло ему удовольствие. Камиль наблюдал за ним сегодня утром — Арман сидел за столом в своем допотопном растянутом свитере, уткнувшись в очередной список фамилий и вооружившись рекламной ручкой с логотипом химчистки «Сент-Андре».— На это могут уйти недели и месяцы, — обреченно заключил Камиль.Но он ошибался.В следующий момент у него зазвонил мобильник.Звонил его стажер, крайне возбужденный. Он буквально захлебывался от нетерпения:— Патрон? — Он забыл даже о том, что Камиль терпеть не может это обращение. — Мы выяснили, кто похититель! Его фамилия Трарье! Только что узнали адрес! Комиссар требует вас к себе, срочно! 11 Алекс почти ничего не ела, она чувствовала ужасную слабость, но хуже этого, хуже всего было то, что ее рассудок совсем помутился. Эта клетка намертво замкнула в себе ее тело, а разум отправила в свободный полет, куда-то далеко, в стратосферу. Проведя в таком состоянии час, начинаешь плакать. Проведя день — думаешь о том, чтобы умереть. Два дня — уже не вполне понимаешь, где ты. Три дня — сходишь с ума. Теперь Алекс уже не знала, сколько времени сидит взаперти в подвешенной к потолку клетке. Много дней. Очень много…Не отдавая себе в этом отчета, она непрерывно стонала. Глухие утробные стоны поднимались откуда-то из глубины живота. Иногда она всхлипывала, но без слез — их уже не осталось. Она билась головой о доски — лбом, правым виском, потом левым, снова и снова, и ее стоны перерастали в громкие вопли. Она разбила лоб до крови, ее голова гудела, окутанная безумием, ей хотелось умереть побыстрее, потому что невозможно выносить такое существование.Только в присутствии своего мучителя она переставала стонать. Когда он приходил, Алекс говорила, говорила не умолкая, задавала ему вопросы — не потому, что надеялась услышать ответы (он никогда не отвечал), а потому, что, когда он уходил, она чувствовала себя невероятно одинокой. Теперь она понимала, что чувствуют заложники. Она умоляла его не уходить, говоря, что ей страшно оставаться одной, страшно умереть в одиночестве. Пусть он ее палач, но странное дело — ей отчего-то казалось, что она не умрет, пока он здесь.Хотя на самом деле вен было ровно наоборот.Она причиняла себе боль.Добровольно.Она пыталась ускорить свою смерть, раз уж никакой помощи ей не дождаться. Она уже не контролировала свое тело, онемевшее и сводимое судорогами: она непроизвольно мочилась, билась в конвульсиях, сотрясавших ее с ног до головы. Тогда от отчаяния она начинала изо всех сил тереться ногой о шершавую доску. Вначале Алекс ощущала только слабое жжение, но она продолжала тереть, все сильнее и сильнее. — потому что ненавидела свое тело, в котором страдала, она хотела убить его, уничтожить, и терла ногу о доску, прижимая ее изо всех сил, отчего ссадина превращалась в рану. Глаза Алекс были устремлены в одну точку, в икру впилась глубокая заноза, но она все терла и терла, добиваясь того, чтобы рана начала кровоточить. Она надеялась, что кровь постепенно вытечет из ее тела вся, капля за каплей, и тогда она умрет.Она отрезана от мира. Никто не придет к ней на помощь.Сколько времени ей понадобится, чтобы умереть? И сколько времени пройдет, прежде чем обнаружат ее тело? Куда он его денет — уничтожит, закопает? Где? Она представляла себя завернутой в брезент, зарытой среди ночи где-нибудь в лесу, представляла, как небрежно он швыряет ее в вырытую яму, слышала глухой стук, мрачный и безнадежный, потом шорох осыпающейся земли. Она воочию видела себя мертвой. Да она уже и была как мертвая.Целую вечность назад, когда она еще помнила, сколько дней прошло, Алекс как-то подумала о своем брате — как будто мысль о нем могла быть ей полезна. Он презирал ее, она это знала. Он был старше ее на семь лет — и на целую жизнь. Он знал и умел гораздо больше ее, он мог позволить себе все. С самого начала он был сильнее, во всех отношениях. Он постоянно ее поучал. В последний раз, когда они виделись, она случайно достала из сумочки упаковку снотворного. Он тут же выхватил у нее таблетки и резко спросил:— Это еще что за дрянь?Он всегда изображал из себя ее отца, властителя дум, начальника — словом, воплощал все разновидности власти. Так было всегда, сколько она себя помнила.— Я тебя спрашиваю: что это за дрянь?Его глаза вылезали из орбит. Он был жуткий холерик. Тогда, чтобы успокоить его, Алекс принялась гладить его по голове, но неожиданно ее кольцо зацепило прядь волос, и она, испугавшись, резко отдернула руку. А он закатил ей пощечину — прямо при всех. Он невероятно легко выходил из себя.Отсутствию известий от нее он, наверное, только рад. Одной проблемой меньше… Пройдет как минимум две-три недели, прежде чем он спросит себя, куда она подевалась.Алекс подумала также о матери. Они нечасто общались — иногда проходили целые месяцы без единого даже телефонного разговора. И первой, как правило, звонила не мать.Что до отца… В такие моменты, как сейчас, как хорошо было бы думать, что у тебя есть отец. Представлять, как он придет и освободит тебя, верить, надеяться, — это может служить утешением, но может и довести до отчаяния Алекс вообще не знала, что это такое — иметь отца. Она практически никогда над этим не задумывалась.Но обо всем этом она вспоминала лишь в первые дни своего заключения — сегодня она уже не могла связать даже две-три четкие мысли, ее мозг утратил эту способность, он лишь регистрировал болевые импульсы, посылаемые телом. Еще раньше Алекс думала и о своей работе. Буквально перед тем, как ее похитили, она закончила работать по очередному временному контракту. Она собиралась использовать наступивший перерыв для того, чтобы заняться своими делами — обустроить кое-что в доме, да и в своей жизни, в конце концов. У нее было отложено немного денег, на них она бы без проблем прожила два-три месяца — не так уж много у нее потребностей, — прежде чем начать искать новую работу. Иногда на очередной временной работе она заводила знакомства с коллегами, и они перезванивались, — но не в этот раз.И ни мужа, ни жениха, ни любовника. Вот так. Совсем одна.Может быть, о ней забеспокоятся лишь месяцы спустя, когда она уже давно умрет здесь, обессилевшая и обезумевшая.Даже если бы ее ум продолжал функционировать, Алекс все равно не знала бы, какой вопрос ему задать: сколько дней осталось до смерти? Какие страдания ей еще придется перенести, прежде чем она умрет? Неужели ее труп так и сгниет в этой клетке, между небом и землей?Вот прямо сейчас он ждет моей смерти, смутно подумала она. Как бишь он сказал?.. «Я хочу посмотреть, как ты будешь подыхать». И это случится уже совсем скоро. Но почему?И вдруг это навязчивое «почему?» лопнуло, словно созревший нарыв. От неожиданности Алекс широко распахнула глаза. Она поняла, что давно обдумывала одну идею, сама того не зная, сама того не желая — и вот эта идея понемногу проросла из глубин бессознательного в сознание, пробивая себе дорогу с упорством сорняка. В голове словно что-то щелкнуло — она даже толком не поняла, как сработал этот механизм, потому что в мозгу царил полный хаос. Это было как электрический разряд.Но не важно — теперь она знала.Этот человек — отец Паскаля Трарье.Двое мужчин были совершенно не похожи друг на друга. Никто из посторонних ни за что не догадался бы об их родстве — настолько они различались. Ну разве что носы примерно одинаковые, — ей бы стоило обратить на это внимание раньше. Да, это он, без всякого сомнения, и для Алекс это очень плохая новость — теперь она окончательно убедилась, что он говорит правду. Он привез ее сюда, чтобы убить.Он желал ей смерти.До сих пор она отказывалась по-настоящему в это верить. И вот теперь эта уверенность вновь ворвалась в ее сознание, ничуть не ослабевшая, столь же твердая, как в самые первые минуты, ломая все преграды и обращая в прах последние остатки надежды.— Ну вот и готово…Охваченная страхом, Алекс не сразу услышала, как он вошел. Она изогнула шею, пытаясь разглядеть его, но еще раньше, чем ей это удалось, клетка слегка задрожала, затем начала медленно вращаться. Вскоре Алекс смогла его увидеть — он стоял у стены, перебирая веревку, чтобы, как всегда, опустить клетку. Когда клетка оказалась достаточно низко, он закрепил веревку и приблизился к пленнице. Алекс невольно нахмурилась — сегодня он какой-то не такой, как обычно. Он смотрел не на нее, а как будто сквозь нее, и шел очень медленно, словно боясь наступить на мину. Теперь, когда она видела его совсем близко, она убедилась — да, в самом деле, какое-то сходство с сыном в нем проскальзывало. Такое же упрямое выражение лица…Он остановился метрах в двух от клетки и замер. Через какое-то время он достал из кармана мобильник, и почти в тот же миг Алекс услышала у себя над головой какое-то слабое царапанье. Она попыталась повернуться так, чтобы разглядеть, что там, но это ей не удалось — она пробовала сделать это раньше, много раз, но ничего не получалось.Она чувствовала себя по-настоящему плохо.Держа телефон в вытянутой руке, человек улыбался. Алекс уже видела раньше эту улыбку-гримасу, не предвещавшую ничего хорошего. Она снова услышала непонятные скребущие звуки наверху, затем — щелчок фотокамеры. Человек удовлетворенно кивнул, словно подтверждая сам себе что-то такое, о чем Алекс не знала. Затем отошел к стене и снова поднял клетку.В этот момент внимание Алекс привлекла плетеная корзина с сухим кормом, свисающая с потолка совсем рядом с ней. Корзина раскачивалась как-то странно, рывками — можно было вообразить, что она живая.И вдруг Алекс поняла. Сухой корм предназначался не для собак и не для кошек, как она раньше думала.Она поняла это в тот момент, когда увидела морду огромной крысы, высунувшуюся из корзины. Наверху, на крышке своего ящика-клетки, она смутно различила еще две тени, суетливо мечущиеся туда-сюда, — они и издавали те скребущие звуки, которые она уже слышала раньше. Затем они остановились и просунули усатые морды в щели между досками, прямо у нее над головой. Две крысы, гигантские, еще больше первой, с черными блестящими глазками.Не в силах сдержаться, Алекс завопила во всю мощь своих легких.Значит, вот для кого он принес сухой корм. Не для нее. Для этих тварей.Сам он не станет ее убивать.Это сделают крысы. 12 Бывшая дневная больница, обнесенная каменной оградой, располагалась у въезда в Клиши. Массивное здание без всяких архитектурных изысков, построенное в XIX веке, ныне полностью обветшало, и все его прежние функции были переданы университетской клинике, находившейся на другом конце предместья.В течение последних двух лет эта территория пустовала. Компания, планировавшая развернуть здесь застройку, сделала ее охраняемой, чтобы избежать появления наркоманов, бомжей и бродяг, — словом, нежелательных для ее репутации элементов. Сторожу отвели небольшое служебное помещение на первом этаже бывшей больницы. В его обязанности входило наблюдение за зданием и всей прилегающей территорией до того, как начнутся строительные работы, по плану — через четыре месяца.Этим сторожем и был Жан-Пьер Трарье, пятидесяти пяти лет, прежде работавший в службе уборки больницы. Разведен. Несудим.Отыскать его удалось Арману, который выудил его фургон из сотен аналогичных, представленных в списке. Прежним владельцем транспортного средства был некий Лагранж, чья фирма занималась установкой окон из ПВХ. Уйдя на пенсию два года назад, он продал все свое оборудование. Трарье купил фургончик и перекрасил его на скорую руку с помощью распылителя, кое-как замазав название фирмы и фамилию бывшего владельца. Арман по электронной почте послал фото нижней части кузова в комиссариат, и оттуда в больницу направили полицейского. Капрал Симоне прибыл на место в конце рабочего дня, благо ему было по пути, и впервые в жизни пожалел о том, что так и не удосужился приобрести мобильный телефон. Вместо того чтобы ехать домой, он срочно вернулся в комиссариат, абсолютно убежденный в своей правоте — следы зеленой краски на фургончике Трарье, припаркованном перед зданием бывшей дневной больницы, в точности совпадают с теми, что видны на фотографии. Тем не менее Камиль предпочел все перепроверить. Не устраивать же битву за форт Аламо без некоторых предосторожностей. Он приказал одному из подчиненных тайком взобраться на ограду бывшей больницы. Уже стемнело, и сделать контрольные фотографии не представлялось возможным, но одно не вызывало сомнений — фургон во внутреннем дворе отсутствовал. Как, судя по всему, и сам Трарье. Его окна не были освещены, и никаких других следов его присутствия тоже не обнаружилось.Его поджидали, чтобы схватить, сети были расставлены, все готово.Полицейские заняли свои места, устроили засаду.По крайней мере, так было до прибытия дивизионного комиссара и судьи.Совещание на высшем уровне в данный момент проходило в одном из автомобилей, припаркованных в нескольких сотнях метров от главных ворот больницы.Судья — тип лет тридцати, фамилия у него, как у госсекретаря времен Жискара д’Эстена или Миттерана — Видар: вне всякого сомнения, то был его дед. Стройный, сухощавый, носит костюм в тонкую полоску, мокасины и золотые запонки — все эти детали говорят сами за себя. Кажется, он так и родился в костюме и при галстуке — как ни старайся, невозможно представить его голым. Прямой как палка, с манерами профессионального соблазнителя. Волосы густые, разделенные безукоризненным пробором, и весь его облик наводит на мысль о страховом агенте, мечтающем заниматься политикой. В будущем он обещал стать красивым стариком.При виде подобных типов Ирэн обычно говорила Камилю, смеясь исподтишка: «Ну надо же, какой красавчик! И почему только я не вышла замуж за такого?»К тому же выглядит он самовлюбленным идиотом. Дурная наследственность, подумал Камиль. Спешит, хочет устроить штурм. Возможно, у него в роду, помимо госсекретаря, был какой-нибудь генерал от инфантерии — уж очень ему не терпится разделаться с Трарье.— Нельзя так поступать, это глупо.Камилю следовало бы проявить больше такта, соблюсти все формальности — но что означало самолюбие этого напыщенного болвана по сравнению с жизнью женщины, похищенной пять дней назад? Ле-Гуэн, очевидно, решил подстраховать своего подчиненного.— Господин судья, видите ли, майор Верховен порой несколько… резковат. Он просто хотел сказать, что нам стоит проявить большую осторожность и дождаться возвращения этого Трарье.Но судью, надо полагать, совершенно не интересовал излишне резкий характер майора Верховена. К тому же он явно хотел показать, что ему не страшны никакие противники, что он — человек действия. Более того — настоящий стратег.— Предлагаю окружить это место, освободить заложницу и ждать похитителя внутри.И, поскольку ответа на столь решительное предложение ни от кого не последовало, он добавил:— Мы заманим его в западню!Слушатели, не сговариваясь, присвистнули.Судья, очевидно, счел это знаком восхищения. Но Камиль, не давая ему продолжить, быстро спросил:— Откуда вы знаете, что заложница внутри?— Но вы, по крайней мере, уверены, что преступник — именно этот человек?— Мы можем быть уверены лишь в одном: во время похищения его фургон находился в засаде в том месте, где оно произошло.— Значит, владелец фургона и есть преступник.Молчание. Ле-Гуэн пытался найти какой-то компромисс, но судья его опередил:— Я понимаю вашу позицию, господа, но видите ли, наши подходы изменились…— Я весь внимание, — отозвался Камиль.— Простите, что мне приходится вам об этом напоминать, но в наше время защита жертвы важнее, чем поимка преступника.Он по очереди обвел глазами обоих полицейских и пафосным тоном, словно находился уже в суде, произнес:— Это весьма похвально — ловить преступников, более того — это наш долг. Однако мы не должны забывать и об их жертвах. Полагаю, сейчас именно жертве нужно уделить больше внимания. Ради нее мы здесь и находимся.Камиль открыл было рот, но не успел возразить, — судья уже распахнул дверцу машины, вышел и обернулся, словно приглашая полицейских следовать за собой. Затем достал мобильный телефон, склонился к полуоткрытому окну и взглянул Ле-Гуэну прямо в глаза:— Я вызываю полицейский спецназ. Немедленно.— Да он совсем рехнулся! — бросил Камиль Ле-Гуэну.Судья в этот момент еще не слишком далеко отошел от машины, но сделал вид, будто ничего не слышал. Генетика, не иначе…Ле-Гуэн возвел очи горе и в свою очередь достал мобильник. Пришлось вызывать подкрепление, чтобы оцепить периметр, — на тот случай, если Трарье вернется как раз во время штурма.И часа не прошло, как все были в сборе.Было полвторого ночи.Наборы отмычек отправили обратно: сегодня они не понадобятся. С комиссаром полицейского спецназа, Норбером, Камиль не был знаком — впрочем, его все называли по фамилии, а имени, кажется, никто и не знал. При взгляде на этого наголо бритого человека с мягкой кошачьей походкой невольно складывалось впечатление, что вы видели его уже сотню раз.После изучения планов здания и местности, а также сделанных со спутника фотографий спецназовцы разделились на четыре группы и заняли следующие позиции: одна группа на крыше, другая — у главного входа и еще две — возле боковых окон. Отряды из уголовного отдела расположились по периметру. Три дополнительные группы Камиль разместил в машинах у каждого входа и, наконец, четвертую оставил в засаде у трубы для стока нечистот — единственного пути к бегству, которым преступник мог бы воспользоваться, если бы понял, что все остальные перекрыты.Вся эта затея совсем не нравилась Камилю.Норбер держался слегка отстраненно — оказавшись в обществе двух своих коллег, один из которых старше его по званию, и судьи, он предпочитал говорить и действовать сугубо в рамках должностных обязанностей. На вопрос, сможет ли он со своими людьми захватить здание и освободить находящуюся там заложницу (в том, что она там находится, судья не сомневался), — он ответил через несколько минут, предварительно изучив план и обойдя здание кругом: да, сможет. Доводы за и против штурма он излагать не стал, замкнувшись в молчании истинного профессионала. Про себя Камиль им восхищался.Конечно, всем претило дожидаться возвращения Трарье, в то время как совсем рядом, внутри, находилась заложница, к тому же содержащаяся в условиях, которые даже страшно себе представить, — и все же, по мнению Камиля, этот вариант — лучший из всех возможных.Норбер отступает на шаг. Судья тут же делает шаг вперед.— Чего нам стоит подождать? — спрашивает Камиль.— Мы зря теряем время.— А чего нам стоит проявить осторожность?— Возможно, заложнице это будет стоить жизни.Даже Ле-Гуэн колеблется, не решаясь вмешаться. Тем самым Камиль остается в меньшинстве. Значит, штурма не избежать.Через десять минут группы спецназа пойдут на приступ, все спешат занять свои места, идут последние согласования.— Повтори-ка, что там внутри? — спросил Камиль у полицейского, который забирался на наружную каменную ограду.Тот взглянул на него в явном замешательстве, не зная, что ответить.— Ну, ты видел там хоть что-нибудь?.. — начиная нервничать, настаивал Камиль.— Да ничего особенного — всякое строительное оборудование, бытовку… какие-то чугунные хреновины… по-моему, ими ломают стены…Последние слова заставили Камиля задуматься.Норбер и его люди сообщили по рации, что у них все в порядке. Ле-Гуэн решил присоединиться к ним. Камиль остался у наружного входа.Он точно засек время, когда Норбер приступил к выполнению задания: 1 час 57 минут. В верхних окнах пустого безмолвного здания замелькали огни, послышался топот бегущих ног.Камиль размышлял. «Строительное оборудование… чугунные хреновины, которыми ломают стены…»— Здесь бывают рабочие, — сказал он Луи.Тот взглянул на него с некоторым недоумением.— Строители, подсобные рабочие, не знаю, кто еще, — продолжал Камиль. — Они уже перевезли сюда строительный инвентарь. Наметили план работ… Стало быть…— …той женщины здесь нет, — закончил Луи.Камиль не успел ответить — именно в этот момент белый фургончик Трарье выехал из-за ближайшего поворота.С этого момента события стали развиваться стремительно. Камиль прыгнул в машину, за рулем которой уже сидел Луи, и вызвал по рации те четыре группы, которые были расставлены по периметру. Началась погоня. Камиль лихорадочно нажимал кнопки на приборной панели, сообщая остальным маршрут грузовичка, который двигался в сторону предместья. Ехал он не слишком быстро, чихая и кашляя, — все-таки это была довольно старая модель, — но при этом водитель явно старался выжать из него все, что мог. Однако ему не удавалось развить скорость больше семидесяти километров в час. Не говоря уже о том, что и сам он был далеко не гонщиком «Формулы-1». Он мешкал, ошибался, терял драгоценные секунды, выписывая лишние загогулины, — и тем самым давал возможность Камилю скоординировать действия своих подчиненных. Луи без всякого труда следовал за ним, не отрываясь ни на минуту. Вспыхивали мигалки, завывали сирены, преследователей становилось все больше, и уже было ясно, что подозреваемому не уйти. Камиль продолжал передавать координаты, Луи ехал уже едва ли не вплотную к белому грузовичку, включив на своей машине все фары, чтобы Трарье больше нервничал и меньше соображал. Их нагнали еще два полицейских автомобиля, один заехал с правого бока грузовичка, другой — с левого, затем третий, до этого следовавший по параллельной улице, выехал ему наперерез. Игра была окончена.Ле-Гуэн позвонил Камилю, который схватил мобильник, судорожно вцепившись другой рукой в ремень безопасности.— Поймал? — спросил комиссар.— Почти. Что у тебя?— Смотри не упусти! Потому что женщины здесь нет!— Я знаю!— Что?— Ничего!— Здесь пусто, ты меня слышишь? — заорал Ле-Гуэн в трубку. — Никого нет!Это дело оказалось весьма богато яркими впечатлениями. Первым, так сказать, изначальным, стал нависающий над кольцевым бульваром мост, на котором Трарье наконец остановил свой грузовичок — прямо посреди проезжей части. За ним остановились две полицейские машины, перед ним — третья, преградившая путь. Полицейские выскочили из машин, чьи распахнутые дверцы образовали дополнительные заграждения вокруг преследуемого. Камиль тоже вышел, выхватил оружие и уже собирался предложить Трарье сдаться, когда увидел, что тот выбрался из грузовичка и тяжело, неуклюже побежал к парапету моста, а затем сделал нечто очень странное: уселся на него, лицом к преследователям, словно специально приглашая их подойти ближе.Разумеется, все тут же поняли, что это означает, — человек сидел на бетонном парапете, спиной к проходящей внизу автостраде, болтая ногами, повернувшись лицом к медленно приближающимся полицейским с направленным на него оружием. Это была вторая запоминающаяся сцена.Какое-то время человек смотрел на полицейских, затем широко раскинул руки, словно собирался обратиться к ним с приветственной речью, почти одновременно поднял ноги и……опрокинулся назад.Прежде, чем полицейские успели подбежать к парапету, они услышали глухой стук от падения тела на скоростную трассу, буквально в следующий миг — грохот грузовика, который сразу же его переехал, а затем — визг тормозов, гудки, скрежет шин столкнувшихся автомобилей.Камиль взглянул вниз и увидел застывшие автомобили с тревожно мигающими фарами. Затем повернулся, бегом пересек мост и заглянул через парапет на противоположной стороне. Трарье попал под грузовик с полуприцепом. Была видна только верхняя часть его тела с размозженной головой, вокруг которой по асфальту медленно растекалась кровавая лужа.Третья незабываемая картина предстала глазам Камиля примерно минут двадцать спустя — полностью забитая автострада, пульсирующие мигалки, зажженные фары, вой сирен, щиты ограждения с нанесенными светящейся краской надписями, «скорая», спасатели, полицейские, водители — настоящий хаос. Камиль и Луи сидели в машине, по-прежнему остававшейся на мосту. Луи записывал под диктовку Армана по телефону все сведения, которые удалось собрать на данный момент относительно Трарье. Камиль, натянув тонкие резиновые перчатки, изучал мобильный телефон, найденный на теле последнего, каким-то чудом избежавший колес грузовика.Фотографии. Шесть штук. На каждой — деревянный ящик, подвешенный к потолку. Между боковыми досками ящика виднелись широкие зазоры, сквозь которые можно было разглядеть запертую внутри женщину, на вид не старше тридцати лет. Полностью обнаженная, со слипшимися от грязи волосами, она сидела скорчившись в слишком тесном для нее пространстве. На каждой из фотографий она пристально смотрела в объектив. Запавшие глаза обведены широкими кругами, взгляд блуждающий, словно у безумной. Однако черты лица были тонкими и изящными, темные глаза — большими, и в нормальных условиях она бы выглядела хорошенькой. Но на данный момент все фотографии неукоснительно подтверждали одно: хорошенькая или нет, женщина была в двух шагах от смерти.— Девчонка… — пробормотал Луи.— Да нет, ты что. Ей не меньше тридцати.— Я про клетку. Она так называется — «девчонка».И, перехватив недоумевающий взгляд Камиля, Луи пояснил.— Клетка, в которой нельзя ни сесть, ни встать.Произнеся эту фразу, он замолчал. Вообще-то Луи не очень любил демонстрировать свои широкие познания перед Камилем — он знал, что того это слегка раздражает Но на сей раз Камиль сделал нетерпеливый жест — мол, давай выкладывай.— Я читал, что это орудие пытки, изобретенное при Людовике Одиннадцатом епископом Верденским… По иронии судьбы епископу самому пришлось провести в такой клетке больше десяти лет. Пассивная пытка, так сказать, — но при этом невероятно мучительная. Суставы немеют, мускулы атрофируются… От этого можно сойти с ума.Камиль взглянул на руки пленницы, судорожно вцепившиеся в доски. От этих фотографий у него все внутри переворачивалось. На последней видна только верхняя часть лица женщины — и три огромные крысы, которые расхаживали по крыше клетки.— Твою мать!..Камиль резко перебросил телефон Луи, словно обжегшись.— Посмотри дату и время.В отличие от Камиля Луи разобрался в чужом телефоне буквально за пару секунд.— Последняя фотография сделана три часа назад.— А вызовы? Проверь список вызовов! Прежде всего исходящих!Луи быстро защелкал по клавишам. Может быть, методом триангуляции удастся определить место, откуда этот человек звонил…— Последний исходящий звонок сделан десять дней назад…То есть ни одного звонка с тех пор, как он похитил женщину.Молчание.Никто не знает ни кто эта женщина, ни где она сейчас находится.Единственный, кто знал, только что раздавлен колесами грузовика…Из шести фотографий в мобильнике Трарье Камиль выбрал две, включая ту, на которой были крысы.Затем отправил их судье и Ле-Гуэну, добавив один и тот же текст:«Теперь, когда преступник мертв, как нам спасти жертву?» 13 Когда Алекс открыла глаза, крыса была прямо перед ней, в нескольких сантиметрах от ее лица, — так близко, что показалась ей в два-три раза больше, чем на самом деле.Алекс завопила, крыса поспешно юркнула обратно в корзину, но потом снова перебралась по веревке к клетке и оставалась наверху довольно долго, колеблясь между опасением и любопытством и принюхиваясь — очевидно, чтобы оценить степень возможной опасности, а также интереса объекта исследования. Алекс кричала на нее, пытаясь прогнать, но крыса не обращала на это внимания и продолжала сидеть неподвижно, слегка наклонив голову и пристально глядя на пленницу. Алекс, вне себя от страха и отвращения, смотрела на этот розовый нос, блестящие глазки, длинные белые усы, густую шерсть и голый хвост, казавшийся нескончаемым. Она с трудом перевела дыхание. Она уже настолько обессилела, что не могла много кричать, чтобы напугать крысу, и вскоре замолчала, после чего они обе долго смотрели друг на друга.Все это время крыса находилась сантиметрах в сорока от нее. Потом она осторожно вернулась обратно в корзину и принялась грызть корм, время от времени поглядывая на Алекс. Иногда она, непонятно по какой причине, неожиданно вздрагивала и шарахалась в сторону, словно желая спрятаться, но быстро успокаивалась, убеждаясь в том, что ничто ей не грозит, и снова возвращалась к еде. Кажется, она была голодна. Это была взрослая крыса, примерно тридцати сантиметров в длину. Алекс забилась в глубь клетки, как можно дальше от огромного грызуна. Она смотрела на крысу так пристально, словно надеялась одной силой взгляда удержать ее на расстоянии. Крыса доела корм, но после не сразу поднялась по веревке. Она приблизилась к Алекс. На сей раз та даже не закричала — лишь закрыла глаза и заплакала, не поднимая век. Когда она наконец открыла глаза, крыса исчезла.Отец Паскаля Трарье. Как же он ее нашел?.. Если бы Алекс соображала хоть немного лучше, она, возможно, и нашла бы ответ на этот вопрос, но сейчас ее мысли были смутными и застывшими, словно выцветшие старые фотографии, — никакого движения. Да и потом, разве это в нынешней ситуации так уж важно?.. Нужно попробовать как-то договориться с ним, выдумать правдоподобную историю, чтобы он наконец выпустил ее из этой клетки… дальше мысли начинали путаться. Алекс всеми силами пыталась сосредоточиться, но так и не смогла подхватить ускользающую нить размышлений — перед ней появилась вторая крыса.Еще больше первой.Возможно, вожак.Шерсть у него гораздо темнее, чем у других.Он подобрался к ней не по той веревке, которой была привязана корзина, а по той, на которой держалась ее клетка — и теперь оказался прямо над головой Алекс. В отличие от своего предшественника он не собирался убегать, даже несмотря на окрики. Быстро перебирая лапками, он спустился по веревке на крышку клетки. Когда передние лапки коснулись крышки, Алекс ощутила его запах. Это был воистину огромный грызун, плотный, с блестящей шерстью, с очень длинными и густыми усами и черными глазками-бусинами. Хвост у него такой длинный, что, на мгновение проскользнув в щель между досками, он коснулся плеча Алекс.Не удержавшись, она в ужасе завопила. Грызун без всякого испуга повернулся к ней и начал неторопливо расхаживать туда-сюда по верхним доскам. Время от времени он останавливался, замирал, потом снова двигался с места, словно выполняя норму ходьбы. Алекс следила за ним глазами, вне себя от страха и отвращения. Она задыхалась, сердце билось неровно, с перебоями.Его привлекает мой запах, подумала она. От меня воняет грязью, мочой, рвотой… Ему нравится этот запах падали.Грызун встал на задние лапки и, подняв мордочку вверх, зашевелил усами.Алекс невольно подняла глаза и посмотрела в том же направлении.Две другие крысы, в свою очередь, начали спускаться по удерживающей клетку веревке. 14 Можно было подумать, что в заброшенном здании бывшей больницы собираются снимать кино. Спецназ уже уехал, работники технических служб протянули повсюду десятки метров кабеля и расставили мощные прожекторы на треногах, заливающие внутренний двор и склад стройматериалов режущим глаза светом. Несмотря на то что стояла глухая ночь, здесь, кажется, не осталось ни одного квадратного сантиметра тени. С помощью бело-красных пластиковых лент устроили специальные проходы, чтобы перемещаться без риска наследить там, где могут обнаружиться улики. Затем эксперты приступили к работе.Задача заключалась в том, чтобы узнать, привозил ли Трарье свою пленницу сюда сразу после похищения, прежде чем переправить ее в какое-то другое место.Арману очень нравилось, что кругом полно народа — толпа сослуживцев всегда была для него надежным источником дармовых сигарет. Он умело лавировал между ними, обходя тех, у кого стрельнул уже не одну сигарету, и, прежде чем те успевали предупредить остальных, успел запастись куревом на три-четыре дня.Затем он вышел во двор и, докурив одну из трофейных сигарет до последнего миллиметра, слегка озадаченно воззрился на царящую вокруг суету.— Ну что? — подойдя к нему, спросил Камиль. — Я так понимаю, судья уже уехал?Арман мог бы сразу ответить на этот риторический вопрос, но, будучи натурой философской, весьма ценил такую важную добродетель, как терпение.— Само собой, он вряд ли поехал и на автостраду, — продолжал Камиль. — А зря — не каждый день увидишь преступника под колесами грузовика. С другой стороны…Он нарочито внимательно взглянул на циферблат своих часов. Арман с невозмутимым видом ожидал дальнейших рассуждений. Луи, казалось, полностью погрузился в созерцание строительного инвентаря.— С другой стороны, уже как-никак три часа ночи, — словно в раздумье произнес Камиль. — Судье пора и на боковую. Его можно понять: нагромоздить такую кучу глупостей всего за один день — это тяжело. Как тут не устать…Арман отбросил в сторону свой микроскопический окурок и вздохнул.— Что это значит? — спросил Камиль. — Ты хоть слышал, что я сказал?— Ничего, — ответил Арман, — ты ничего по сути не сказал. Ну что, будем работать или груши околачивать?Он был прав. Камиль и Луи, проталкиваясь сквозь толпу сотрудников, добрались наконец до жилища Трарье на первом этаже бывшей больницы. Там уже находились эксперты-криминалисты, и в крохотной квартирке работать пришлось в буквальном смысле плечом к плечу.Сначала Камиль бегло осмотрел все помещения одно за другим. Квартирка скромная, комнаты — чистые, посуда аккуратно расставлена, ложки, вилки и прочий кухонный инвентарь — разложены в ряд, словно у торговца на блошином рынке. Кроме того, обнаружились внушительные запасы пива — есть из чего соорудить настоящую гору. И ни одной книги, блокнота или даже просто листка бумаги, словно обитатель квартиры был неграмотным.Единственной любопытной деталью оказалась комната, принадлежавшая, судя по всему, подростку.— Комната его сына… э-э-э… Паскаля, — уточнил Луи, заглянув в свои записи.В отличие от остальных помещений здесь уборку не делали чуть ли не с допотопных времен. Пахло затхлостью и плесенью, образовавшейся на отсыревшем постельном белье. Игровая приставка Xbox 360 и джойстик покрыты густым слоем пыли. Но компьютер с широким монитором выглядел более-менее прилично — только о нем в этой комнате заботились, хотя и не слишком: пыль, кажется, стирали рукавом. Один из экспертов уже включил его и бегло просматривал имеющиеся на диске материалы, прежде чем забрать его с собой для более подробного изучения.— Игры, игры, игры… — пробормотал он. — Интернет-подключение…Камиль слушал, одновременно осматривая содержимое стенного шкафа, которое фотографировали другие эксперты.— …и порносайты, — добавил тот, кто сидел за компьютером. — Игры и порносайты. У моего пацана то же самое.— Этому тридцать шесть, — заметил Луи.— М-да… — хмыкнул эксперт. — Это несколько меняет дело.В шкафу оказался целый арсенал боевых средств — как видно, сторож будущей стройки относился к своим профессиональным обязанностям весьма серьезно. Бейсбольная бита, плетка из бычьих жил, огромный кастет — таким наверняка можно убить с одного удара… Даже странно, что вдобавок ко всему не обнаружился питбуль.— Питбулем здесь был сам Трарье, — отозвался Камиль, когда Луи озвучил последнюю мысль.Затем, повернувшись к сидевшему за компьютером эксперту, спросил:— Еще что-нибудь интересное нашли?— В почтовом ящике несколько писем. Совсем немного. Впрочем, учитывая его орфографию, это немудрено…— Что, тоже как у твоего сына?На сей раз эксперт слегка обиделся. Разумеется, у его сына с орфографией все в порядке!Камиль наклонился к экрану монитора. Действительно, судя по тому, что он прочитал, — несколько коротких, самых заурядных посланий, написанных в основном по принципу «как слышится, так и пишется», — с грамотностью у Трарье-младшего дела обстояли не лучшим образом.Затем Камиль надел резиновые перчатки, протянутые ему Луи, и осторожно ухватился за краешек фотографии, обнаруженной в одном из выдвижных ящиков комода. Снимок сделан как минимум несколько месяцев назад, поскольку молодой человек стоял у окна здания, которое охранял его отец, — в окно виднелся узнаваемый внутренний двор, заваленный стройматериалами. Трарье-младший был некрасив: слишком длинный и тощий, с невыразительным тусклым лицом и чересчур длинным носом. По контрасту Камиль вспомнил фотографии женщины, помещенной в клетку. Хорошенькая, несмотря на измученный вид. Явно неподходящая пара — эти двое…— Судя по виду, он глуп как пробка, — проворчал Камиль. 15 Ни с того ни с сего ей пришла на ум фраза, слышанная когда-то давно: «Если видишь одну крысу — значит, поблизости как минимум десять». Сейчас их было семь. Они постоянно дрались за право перемещаться по веревке, но прежде всего — за сухой корм. Как ни странно, наиболее прожорливыми оказались не самые крупные. Те, кажется, были в первую очередь стратегами. Особенно две из них. Не обращая никакого внимания на крики и проклятия Алекс, они долго неподвижно сидели на крышке клетки. Наибольший ужас и отвращение она чувствовала, когда они вставали на задние лапки и начинали принюхиваться, поводя усами. Они были громадны, чудовищны. Постепенно некоторые крысы расхрабрились, очевидно догадываясь, что она не представляет для них серьезной опасности. В сумерках одна из них, среднего размера, попыталась перелезть через кого-то из своих собратьев и, провалившись в щель клетки, шлепнулась прямо на спину пленницы. Это вызвало у Алекс такое отвращение, что она снова закричала, отчего испуганные крысы разбежались и на какое-то время притихли. Но совсем ненадолго. Вскоре они собрались снова, тесно прижавшись друг к другу, образуя сплоченную массу. Одна крыса, кажется самая молодая, наглая и любопытная, наконец осмелилась подобраться к ней почти вплотную, чтобы обнюхать. Алекс отодвигалась, отодвигалась, крыса безостановочно перемещалась за ней и попятилась лишь тогда, когда Алекс завопила во всю мощь своих легких.Трарье не приходил уже очень давно, дня два или три, может быть, больше. Начинался какой-то очередной день — если бы она только знала, какое сегодня число, сколько времени… Но все равно странно, что он не появлялся, — он пропустил уже два или три своих ежедневных визита… Сильнее всего Алекс беспокоило то, что у нее почти не оставалось воды. Она всеми силами старалась экономить воду, и, к счастью, у нее пока еще оставалось почти полбутылки — вчера она почти не пила. Она надеялась и на то, что ее тюремщик пополнит запасы корма — когда его достаточно, крысы относительно спокойны. Но сейчас они начинали нервничать, все более заметно проявляя нетерпение.Парадоксально, но Алекс боялась, что Трарье больше не придет, что он бросил ее тут одну, запертую в клетке, чтобы она умерла от голода и жажды, под пристальными взглядами крыс — те, конечно, не замедлят подобраться ближе… Самые большие крысы уже поглядывали на нее достаточно красноречиво — у них, очевидно, сложились вполне определенные намерения по отношению к ней.С тех пор как появилась самая первая крыса, не проходило и пяти минут без того, чтобы та или другая не забиралась на клетку или не ползла по веревке к корзине, убеждаясь, что корма там больше нет.Некоторые, сидя в раскачанной собственными усилиями плетеной корзине, внимательно поглядывали на Алекс. 16 Семь утра.Комиссар Ле-Гуэн отвел Камиля в сторону и вполголоса сказал:— Ну что, на сей раз ты виртуозно сработал. Будешь продолжать в том же духе?Камиль ничего не обещал.— Значит, договорились, — удовлетворенно сказал Ле-Гуэн.В самом деле, по прибытии судьи Видара Камиль не смог удержаться и, войдя почти сразу вслед за ним в кабинет шефа, предъявил увеличенные фотографии, найденные в мобильном телефоне Трарье.— Кажется, вам хотелось увидеть жертву, господин судья, — ну так вот, смотрите. Во всех ракурсах.В увеличенном и распечатанном виде фотографии производили еще более жуткое впечатление — они казались кадрами из какого-то любительского порнофильма в жанре садомазо. Вот на одной — почти безумный взгляд женщины из узкой горизонтальной щели между неплотно прилегающими друг к другу поперечными досками, ее скорченное, будто изломанное тело, упирающаяся в крышку ящика-клетки голова, хорошо различимые на переднем плане руки с обломанными ногтями, покрытыми засохшей кровью, — без сомнения, она царапала доски… Вот на другой — снова руки крупным планом, вцепившиеся в пластиковую бутылку с водой, слишком большую, чтобы пролезть в щели клетки… Глядя на это, легко представить, как женщина пьет из горсти, с жадностью человека, потерпевшего кораблекрушение и спасенного лишь много времени спустя. Ее конечно же ни разу не выпустили из этой клетки — на теле заметны следы рвоты и испражнений. Под этой грязью виднелись синяки и кровоподтеки — ее мучили, избивали, скорее всего, изнасиловали… Тем более удивительно, что она еще жива. Никто даже не решался представить себе, что ее ждет.Однако, несмотря на неожиданное и отчасти провокационное появление Камиля с этими фотографиями, судья Видар оставался невозмутим, внимательно разглядывая их одну за другой.Все присутствующие хранили молчание. Все — иными словами, помимо вышеназванных, Арман, Луи и еще шесть человек из тех, кто занимался этим делом, — их срочно вызвал Ле-Гуэн, буквально вытащив из постели среди ночи.Судья Видар ходил вдоль стола, на котором лежали фотографии. Лицо его оставалось спокойным и серьезным, словно у его предка-госсекретаря, открывающего какую-нибудь выставку. Мелкий пафосный мудак с мудацкими же идеями, думал про себя Камиль. Мудак, но далеко не трус — у судьи хватило духу повернуться к нему.— Майор Верховен, — сказал он, — вы оспариваете мое решение о вторжении в жилище Трарье, а я, в свою очередь, оспариваю всю вашу манеру ведения этого расследования с самого начала.Едва Камиль успел открыть рот, судья остановил его, подняв руку с обращенной к нему раскрытой ладонью:— У нас возникли разногласия, но я предлагаю урегулировать их позже. Мне кажется, что на данный момент первоочередная задача, что бы вы ни думали на этот счет, — поскорее найти жертву.Засранец, конечно, но ловкий засранец. Ле-Гуэн выждал несколько секунд и слегка кашлянул. Однако судья не унимался. Он продолжал, обращаясь уже ко всем присутствующим:— Вы позволите мне, господин комиссар, поблагодарить ваших людей, которым удалось быстро вычислить преступника, этого Трарье, при таком недостатке улик. Но они профессионально сработали!Это уже явный перебор.— У вас, часом, не избирательная кампания? — спросил Камиль. — Или таков ваш обычный стиль общения?Ле-Гуэн снова кашлянул. Вновь воцарилась тишина. Луи покусывал губы, стараясь скрыть удовольствие от этого диалога. Арман ухмылялся, разглядывая свои ботинки. Остальные, кажется, не понимали, зачем вообще здесь находятся.— Майор, — продолжал судья, — я знаком с вашим послужным списком. И я также знаю вашу персональную историю, которая напрямую связана с вашей служебной деятельностью.На сей раз улыбки Луи и Армана померкли. Камиль и Ле-Гуэн взглянули на говорившего с одинаковой настороженностью. Видар приблизился к Камилю, но не слишком близко, чтобы не выглядеть фамильярным.— Если у вас есть ощущение, что это дело… как бы сказать… излишне перекликается с вашей личной жизнью, — я первый вас пойму.Предупреждение было ясным, угроза — едва завуалированной.— Я уверен, что комиссар Ле-Гуэн сможет назначить вместо вас кого-то другого… кого это дело не так сильно затрагивает в персональном аспекте. Но-но-но-но-но (на сей раз он энергично замахал руками, словно разгоняя облака) что до меня, майор, я всецело полагаюсь на вас!Теперь у Камиля не оставалось сомнений, что этот тип — настоящий ублюдок.Камилю не раз приходилось вникать в переживания случайных преступников, совершивших убийство без всякого предварительного умысла, — либо в порыве гнева, либо по роковой оплошности. Он помнил десятки таких случаев. Муж, задушивший свою жену; жена, зарезавшая мужа; сын, вытолкнувший отца в окно; компания друзей, перестрелявших друг друга; соседи, до смерти забившие ребенка соседки… Ну что ж, возможно, появится в этом ряду и история о майоре полиции, который убил судью, вышибив ему мозги из табельного оружия. Однако в конце концов он все же решил этого не делать. Ограничился лишь тем, что ничего не сказал. Просто кивнул. Это стоило ему немалых усилий, поскольку паршивый чиновничишка позволил себе гнусность — намек на историю с Ирэн. Камиль промолчал лишь потому, что не желал повторения этой истории — еще одна женщина похищена, и он хотел найти ее живой. Судья все это прекрасно понимал, как понимал и то, что молчание Камиля дает ему самому преимущество.— Ну что ж, — наконец произнес он с удовлетворенным видом, — теперь, когда все проявления подсознательного уступили место служебному долгу, думаю, нам пора вернуться к работе.Теперь Камиль твердо знает, что однажды прикончит этого мерзавца. Рано или поздно, но он его убьет. Своими собственными руками.Судья повернулся к Ле-Гуэну, словно актер, совершающий заключительный эффектный жест перед тем, как уйти за кулисы.— Разумеется, господин комиссар, — произнес он уже более деловым и даже строгим тоном, — вы будете постоянно держать меня в курсе дела.— На данный момент у нас две первоочередные задачи, — произнес Камиль, обращаясь к подчиненным. — Первая: составить психологический портрет Трарье, понять его жизнь. Именно в его жизни мы найдем след этой женщины и, возможно, установим ее личность. А это главная проблема — мы все еще ничего о ней не знаем: ни кто она, ни тем более почему он ее похитил. Отсюда переходим ко второй задаче: единственная ниточка, за которую мы сейчас можем потянуть, — это личные контакты Трарье, хранящиеся в его телефоне и в компьютере его сына, которым пользовался и он сам. Понятно, что все они довольно старые — многонедельной давности, но это все, что у нас есть. Этого мало, разумеется. Те факты, которыми мы располагаем, весьма тревожны. Никто не может сказать наверняка, что именно Трарье собирался сделать с этой женщиной, зачем запер ее в этой висячей клетке, но теперь, когда он мертв, ясно, что ей осталось жить считаные дни. Даже если явных опасностей нет, ей угрожают обезвоживание и истощение — а это медленная мучительная смерть. Не говоря уже о крысах…Первым заговорил Марсан — криминалист, служивший посредником между бригадой Верховена и экспертами, которые сейчас работали по «делу Трарье».— Даже если ее найдут живой, — сказал он, — дегидратация может привести к необратимым неврологическим осложнениям. Иными словами, есть шанс, что вы найдете овощ.Он не церемонится. И правильно, подумал Камиль. Я не решаюсь назвать вещи своими именами, потому что я боюсь. А страх в этом деле не помощник.Стряхнув оцепенение, он спросил:— Что с фургоном?— Его досконально исследовали прошлой ночью, — ответил Марсан, сверяясь со своими записями. — Обнаружили волосы и следы крови, так что у нас имеются образцы ДНК жертвы, но поскольку ее данных нет в полицейской картотеке, мы по-прежнему не знаем, кто она.— А фоторобот жертвы?Во внутреннем кармане куртки Трарье нашли фотографию его сына, сделанную на деревенской ярмарке. Он обнимал какую-то девушку, но снимок сильно запачкан кровью — лица не разглядеть. Так или иначе, снимок сделан, судя по всему, довольно давно. Девушка на нем скорее полная, поэтому нельзя утверждать, что речь идет о той же, чьи фотографии хранились в мобильном телефоне. Вот из них должно выйти больше толку.— Да, думаю, тут мы кое-чего добьемся — говорит Марсан. — Даром что мобильник из самых дешевых — снимки четкие, хорошо видно лицо в разных ракурсах. Завтра фоторобот будет у вас.По фотографиям также можно сделать кое-какие предположения о месте, в котором находится жертва. Правда, разглядеть удавалось не слишком много, поскольку снимки сделаны с близкого расстояния и, кроме самой женщины, на них почти ничего не видно. Однако эксперты тщательно просканировали все детали и указали в заключении все свои выводы, предположения, направления поисков…— Тип здания по-прежнему остается неизвестным, — продолжал Марсан. — Учитывая время, когда сделаны снимки, и степень освещенности, мы сделали вывод, что окна выходят на северо-восток. Хотя стопроцентной уверенности у нас нет. На снимках нет глубины и перспективы, поэтому невозможно точно определить размеры помещения. Свет направлен сверху вниз, высота потолка предположительно около четырех метров. Может быть, больше. Пол бетонный, кое-где лужи воды. Все фотографии сделаны при естественном освещении. Возможно, электричество вообще отсутствует. Что касается подручных средств, которыми пользовался похититель, в них, насколько можно судить по фотографиям, нет ничего примечательного. Клетка сколочена из необструганных досок, крышка завинчена стандартными болтами, вделанное в нее стальное кольцо — также стандартное, держится она на обычной пеньковой веревке. Из этого ничего не вытянешь. Крысы, предположительно, — постоянные обитатели этого места. Скорее всего, речь идет о заброшенном нежилом здании.— Время и даты на фотографиях указывают на то, что похититель навещал свою жертву по меньшей мере два раза в день, — сказал Камиль. — Значит, это здание находится в границах парижских предместий.Остальные закивали. По их лицам Камиль догадался, что они и без него уже об этом знают. На секунду он представил себя дома, рядом с Душечкой. Ему больше не хотелось здесь оставаться. Он уже собирался проститься и уехать, когда вошел Морель. Камиль устало прикрыл глаза. Сейчас опять начнется говорильня…Луи предложил Арману составить сводное описание места, где находится жертва, — с упоминанием всех сообщенных экспертом подробностей, — и срочно разослать его по всем полицейским участкам Иль-де-Франс. Камиль машинально согласился с ним, хотя и не питал особых иллюзий на этот счет. Под такое расплывчатое описание наверняка подойдут три здания из пяти. По уже имеющимся данным, которые собрал тот же Арман, в окрестностях Парижа существует шестьдесят четыре микрорайона, классифицируемые как «промзоны», — и это не считая отдельно стоящих заброшенных зданий.— Прессе пока ни слова? — спросил Камиль Ле-Гуэна.— Ты что, издеваешься?!Луи дошел уже до середины коридора, ведущего к выходу, как вдруг повернул обратно. На его лице читалась озабоченность.— И все-таки, — сказал он Камилю, — это ведь довольно хитроумная идея, насчет клетки средневекового образца. Как-то она не вяжется с таким типом, как Трарье… Слишком сложна для него…— Да нет, Луи, это ты сам слишком хитроумен для Трарье! Он не изготавливал средневековую клетку — это ты про нее вспомнил. Тебе пришла в голову такая параллель, потому что ты хорошо знаешь историю. Вот ты и решил, что это клетка, которая называлась — как там ее? — «девчонка». А Трарье не копировал никакую «девчонку», он сколотил простую клетку. Только очень маленькую.Ле-Гуэн слушал Камиля, развалившись в своем огромном кресле и закрыв глаза. По виду он ничем не отличался от спящего, но Камиль знал, что таков его способ сконцентрироваться.— Жан-Пьер Трарье, — говорил Камиль, — родился одиннадцатого октября пятьдесят третьего года, так что ему было пятьдесят три. Профессия — слесарь-наладчик, двадцать семь лет проработал в мастерских, связанных с авиацией (начал в компании «Южная авиация» в семидесятом). Уволен по сокращению штатов в девяносто седьмом, два года был безработным, затем устроился уборщиком в больницу Рене Понтибье, через два года снова был уволен по сокращению и остался без работы. В две тысячи втором году нашел место сторожа в промзоне. Туда же и переселился.— Как его характеризовали? Склонен к насилию?— Вроде того. Вечно лез в драку. Легко выходил из себя. По крайней мере, об этом свидетельствовала его жена, Розелина. Они поженились в семидесятом, и в этом же году у них родился сын, Паскаль. Вот отсюда уже интереснее. Я к нему еще вернусь.— Нет, давай уж сразу, — потребовал Ле-Гуэн.— Сын исчез. В июле прошлого года.— Вот отсюда поподробнее.— Я пока еще не знаю всех деталей, но в общих чертах можно сказать так: Паскаль был абсолютным неудачником. У него не ладилось с учебой в школе, коллеже, техническом лицее, потом со стажировкой, потом с работой… Словом, никаких побед, одни поражения. Он пытался что-то менять — работу, жилье, — но все бесполезно. Отец сумел устроить его на работу в больницу, в которой работал сам, — взял его себе в подручные. Это было в двухтысячном году. Став коллегами, они еще теснее сблизились — к родственным чувствам прибавилась рабочая солидарность. Но всего через год обоих уволили. Когда отец нашел место сторожа в две тысячи втором году, сын перебрался к нему в его новое жилье. К тому времени, между прочим, Паскалю стукнуло ни много ни мало тридцать шесть годков! Но я видел его комнату — игровая приставка, постеры с футболистами, компьютер с выходом в Интернет, где его интересовали исключительно порносайты… Если не считать груды пустых пивных банок под кроватью, точь-в-точь комната подростка. Психологи в таких случаях обычно говорят об «инфантилизме», но если по-простому — Паскаль был типичный недоросль. И вот — гром среди ясного неба: в июле две тысячи шестого года он исчезает! Трарье-старший заявляет в полицию о его пропаже.— Расследование назначили?— Можно сказать, Трарье в одиночку занимался расследованием. Что касается полицейских, они действовали спустя рукава. Сын Трарье сбежал с какой-то девицей, захватив свою одежду, личные вещи, а также все деньги с банковского счета отца — там было негусто, шестьсот двадцать три евро. Самого Трарье направили в местную префектуру. Расследование не слишком афишировали — все же семейное дело… Поиски по региону не увенчались успехом. В марте был объявлен общенациональный розыск. Опять безрезультатно. Трарье пришел в ярость. Он требовал хоть какого-то результата. И вот в начале августа — то есть год спустя после исчезновения Паскаля, — ему выдали заключение о том, что поиски не увенчались успехом. Молодой человек так и не объявился. Но, полагаю, когда он узнает о смерти отца, у нас будут шансы его увидеть.— А что с матерью?— Трарье развелся в восемьдесят четвертом году. Точнее, инициатива исходила от жены — из-за постоянного грубого обращения и пьянства мужа. Сын остался с ним. Они вроде бы неплохо ладили. По крайней мере, до того момента, как Паскаль решил сбежать. Мать повторно вышла замуж, сейчас живет со вторым мужем в Орлеане. Ее фамилия… — Камиль полистал блокнот, не нашел нужной записи и махнул рукой: — Ладно, не важно, ее быстро отыщут и вызовут сюда.— Еще что-нибудь?— Да. Мобильный телефон Трарье — служебный. Его предоставил работодатель, чтобы иметь возможность связываться со своим подчиненным в любое время, даже если тот не на работе. Список вызовов указывает на то, что Трарье поначалу очень редко пользовался этим телефоном — и в основном звонил, что называется, по служебной необходимости. Но потом он вдруг принялся звонить гораздо чаще. Не то чтобы слишком часто, но разница заметна. В списке сохранилось примерно с десяток номеров, по которым он звонил два, три и более раз.— И что?— А то, что эта внезапная активность началась примерно две недели спустя после того, как в полиции выдали заключение об отсутствии результатов поисков. И прекратилась за три недели до похищения женщины.Ле-Гуэн нахмурился. Камиль добавил:— Очевидно, когда Трарье убедился, что полиция ничего не делает, он решил действовать сам.— Ты хочешь сказать, похищенная женщина — та самая, с которой сбежал его сынок?— Думаю, да.— Ты говорил, на фотографии, найденной в кармане Трарье, его сын с какой-то толстушкой. А та, что в клетке, — совсем не толстая.— Ну мало ли… Она могла похудеть за то время, что сидела взаперти. Не знаю… Но мне кажется, это она. Теперь узнать бы еще, где этот Паскаль… 17 Алекс и до этого момента страдала от холода, пусть не так сильно, как от всего остального. Хотя сентябрь был довольно теплый, она мерзла оттого, что почти не двигалась и к тому же была сильно истощена. Но внезапно холод стал гораздо ощутимее — как будто резко наступила зима. Теперь она мерзла не только от неподвижности и истощения, но и оттого, что температура упала градусов на десять. Судя по дневному освещению, небо снаружи потемнело. Затем на крышу обрушились резкие порывы ветра — он выл и свистел, и порой эти звуки казались воплями отчаяния.Крысы тоже забеспокоились — они то и дело поднимали головы, встревоженно поводя усами. И вдруг в одно мгновение на крышу здания обрушились потоки ливня, отчего оно заскрипело и застонало, словно корабль, попавший в бурю. Алекс даже не успела заметить, как все крысы вылезли из укрытия — а они уже спускались вниз по стенам, чтобы напиться дождевой воды из стремительно разрастающихся луж на бетонном полу. Теперь она насчитала их девять — хотя не была уверена, что все они те же, что и раньше. Вот, например, эта здоровенная тварь, черная с рыжими подпалинами, — кажется, она появилась недавно, и остальные ее побаивались. Она спустилась раньше всех и начала пить из лужи, к которой никто больше не подошел. И первой же поднялась обратно по веревке. Казалось, остальные всегда следуют ее примеру.Намокнув под дождем, эта крыса стала выглядеть еще омерзительнее. Ее шерсть казалась грязной и слипшейся, взгляд стал более пристальным, словно теперь она постоянно держалась настороже. Намокший длинный хвост вызывал даже не отвращение, а страх — как будто это была какая-то другая тварь, существовавшая отдельно от крысы, кто-то вроде змеи.За проливным дождем началась гроза, к сырости добавился холод. Алекс совсем закоченела — теперь она вовсе не могла пошевелиться. Лишь чувствовала, как по ее телу прокатываются волны озноба — не просто дрожь, а настоящие судороги. Она лихорадочно стучала зубами. Ветер проносился по огромным пустым помещениям с такой силой, что ее клетка раскачивалась и вращалась вокруг своей оси.Черно-рыжая крыса, единственная поднявшаяся по веревке, вначале расхаживала взад-вперед по крышке клетки, затем остановилась и высоко поднялась на задних лапках, почти встав на цыпочки. Судя по всему, она подала некий сигнал всеобщего сбора, потому что буквально через несколько секунд все остальные крысы присоединились к ней. Они были повсюду — справа, слева, на крышке, в корзине…На мгновение весь зал осветился вспышкой молнии. Все крысы одновременно подняли головы, а затем стали носиться туда-сюда. Однако эти перемещения не были хаотическими — скорее они напоминали какой-то ритуальный танец. Крысы дергались, словно гальванизированные.Только огромная черная крыса продолжала неподвижно стоять на доске, ближайшей к лицу Алекс. Затем тварь наклонилась и вытянула шею, еще ближе придвигаясь к пленнице и пристально глядя на нее расширенными глазами. Наконец снова выпрямилась и встала на задние лапки. Ее живот с рыжими подпалинами выглядел неправдоподобно огромным, раздутым. Она резко запищала, размахивая передними лапками во все стороны. Подушечки лапок были розовыми. Но Алекс видела только когти.Она поняла, что крысы невероятно умны. Они догадались, что к голоду, жажде и холоду, которые она испытывала, нужно добавить страх — и устроили свой адский концерт. Чтобы окончательно ее сломить. Ей удалось выпить несколько капель дождевой воды, которую швыряли ей в лицо порывы ветра. Она больше не плакала, она дрожала. Она уже думала о смерти как об освобождении, но не осмеливалась представить себе, каково это — быть сожранной крысами…Сколько дней они будут ею питаться?..Не выдержав, Алекс уже собиралась завопить.Но впервые за все время из ее горла не вырвалось ни единого звука.Ее истощение достигло предела. 18 Ле-Гуэн встал с места, потянулся и сделал несколько шагов по кабинету, продолжая слушать отчет Камиля. Затем снова сел, положил обе ладони на стол и слегка прикрыл глаза, отчего стал похож на задумчивого грузного сфинкса. У Камиля появилось ощущение, что шефа осенила какая-то внезапная догадка, но он пока предпочел оставить ее при себе. А может, просто наслаждался своей небольшой разминкой, которую традиционно совершал три раза в день — вставал, доходил до двери и возвращался обратно. Иногда даже четыре раза. Спортивная дисциплина у него железная.— Семь-восемь контактов, найденных в мобильнике Трарье, представляют некоторый интерес, — продолжал Камиль. — Этим людям он звонил по многу раз. И всегда задавал одни и те же вопросы — о своем пропавшем сыне. Когда он приезжал к ним, показывал ту фотографию, где Паскаль с какой-то девицей на сельской ярмарке.Камиль побеседовал только с двумя из этих свидетелей — с другими встречались Луи и Арман. Он мимоходом зашел к Ле-Гуэну, чтобы сообщить ему об этом, но вообще-то в комиссариат он вернулся по другой причине — бывшая жена Трарье недавно прибыла из Орлеана и вот-вот появится здесь. Транспортные расходы любезно взяла на себя тамошняя жандармерия.— Наверняка Трарье нашел их координаты в электронной почте сына. Их там и было-то всего ничего.Камиль мельком глянул в свои записи.— Некая Валери Туке, тридцать пять лет, бывшая одноклассница Паскаля, которую он на протяжении пятнадцати лет безнадежно пытался затащить в постель.— В упорстве ему не откажешь.— Его отец звонил ей множество раз, чтобы спросить, нет ли у нее каких известий о его отпрыске. По ее словам, Паскаль — совершенно жалкий тип. Полный неудачник. «Чурбан», как она выразилась. И еще… если у тебя найдется пара лишних минут, сейчас найду… а, вот: «Полное ничтожество. Ради эпатажа вечно рассказывал какие-то дурацкие истории…» В общем, судя по отзывам, то еще чудило. Хотя в целом безобидный. Но, во всяком случае, эта Валери понятия не имеет о том, что с ним стало.— А другие свидетели?— Некто Патрик Жюпьен, водитель, работающий в службе доставки на дом в химчистке-прачечной. Знакомый Паскаля Трарье по парижскому тотализатору. У него тоже не оказалось никаких известий от Паскаля. Девушку с фотографии он не знает. Еще один, Тома Вассер, приятель по коллежу, коммивояжер… Бывший коллега по работе — Дидье Коттар, грузчик, с которым они вместе работали в фирме, торгующей товарами на заказ по каталогам… В общем, каждый раз одна и та же история — звонит папаша Трарье, ставит всех на уши, но никто не может ему помочь — никто не общался с Паскалем уже очень давно. Все, что они могут сказать, — в деле замешана какая-то девица. Его приятель Вассер в открытую хохотал: «Ну, наконец-то он хоть кого-то подцепил!» Другой приятель, шофер из службы доставки, тоже говорил, что Паскаль всем уши прожужжал про свою Натали, но что за Натали — он понятия не имеет, никто никогда ее не видел. Получается, что Паскаль ее никому не показывал.— Хм…— В принципе это само по себе не слишком удивительно. Они познакомились в середине июня, а сбежал он с ней всего месяц спустя. То есть у него было не так много времени, чтобы познакомить ее с друзьями.Наступила пауза. Камиль, слегка нахмурившись, листал свои записи. Время от времени он машинально поворачивал голову и смотрел в окно, словно надеясь увидеть там ответ на один из своих вопросов. Затем снова погружался в чтение. Ле-Гуэн хорошо знал эту манеру своего подчиненного и не торопил его. Лишь по истечении нескольких минут он наконец сказал:— Ну давай выкладывай.Он с удивлением заметил, что Камиль пребывает в некотором замешательстве, — такое случалось нечасто.— Даже не знаю, как сказать… в общем, если начистоту — эта девушка… мне не очень-то нравится.И тут же, не давая комиссару произнести ни слова, вскинул обе ладони вверх, словно защищаясь:— Я знаю, знаю! Я знаю, Жан! Она жертва, а жертву мы не можем обвинять! Но если тебя интересует мое мнение — ну что поделать, оно вот такое.Ле-Гуэн подался вперед и положил локти на стол.— Камиль, но это полный идиотизм!— Я знаю.— Эту девушку посадили в клетку, как воробья, подвесили в двух метрах над землей, и она сидит там уже неделю…— Я знаю, Жан…— …и по фотографиям ясно видно, что она запросто может помереть со дня на день!..— Да…— Тип, который так с ней поступил, — законченный мерзавец, грубый скот, пьяница…На сей раз Камиль только вздохнул.— …который запер ее вместе с крысами…Камиль кивнул, морщась, как от зубной боли.— …который предпочел покончить с собой, лишь бы не сказать нам, где она…Камиль закрыл глаза, как человек, который не хочет видеть катастрофу, виновником которой стал.— …а тебе, значит, она «не очень-то нравится»? Ты уже говорил об этом кому-нибудь? Или приберег такую сенсацию персонально для меня?Но, поскольку Камиль ничего не отвечал, не протестовал, хуже того — даже не делал попытки защититься, Ле-Гуэн понял, что в этом деле и впрямь что-то не так. Какое-то отклонение, аномалия… Наконец Камиль медленно произнес:— Я не понимаю, почему никто не заявил об исчезновении этой девушки.— О-ля-ля! Да таких случаев сотни, если не тыся…— …тысячи, я знаю, Жан. Тысячи людей пропадают без вести, и никто не заявляет об этом в полицию. Но согласись — ведь этот тип, Трарье… он ведь, скажем так, не семи пядей во лбу, согласен?— Ну допустим.— И не самая утонченная натура.— Да не тяни! К чему ты клонишь?— Вот объясни мне, пожалуйста: с чего вдруг он так разгневался на эту девушку? И почему решил ее наказать таким… не вполне обычным способом?Ле-Гуэн закатил глаза к потолку.— Он ведь, можно сказать, провел частное расследование в связи с исчезновением своего сына. А потом купил доски, сколотил клетку, нашел уединенное место, где можно держать пленницу долгое время, после чего похитил свою жертву, запер и устроил ей пытку, сходную с поджариванием на медленном огне. И каждый день фотографировал ее ради наглядного подтверждения того, что она все ближе к могиле. И что, ты будешь утверждать, что это — примитивная выдумка?— Я этого не говорил.— Да уж конечно! Именно это ты и говорил — ну или, во всяком случае, такой вывод напрашивается из того, что ты говорил. То есть в его мозгу, примитивном мозгу обычного наладчика, возникает идея: а что, если я найду ту девицу, с которой сбежал мой сын, и посажу ее в деревянную клетку, — так? И по какой-то невероятной случайности личность этой девицы никому не удается установить. То есть этот человек, глупый как пробка, без труда находит женщину, которую мы с тобой не можем найти до сих пор! 19 Она почти не спала — ей было слишком страшно. Сильнее, чем когда-либо с момента заточения, ее тело сводили судороги, сильнее, чем когда-либо, она страдала оттого, что не может как следует выпрямиться, нормально поесть, нормально поспать, вытянуть руки и ноги хотя бы на несколько минут… а теперь еще эти крысы! Ее рассудок все больше угасал, порой на протяжении целых часов окружающий мир казался ей размытым, текучим, все звуки доходили до нее словно сквозь вату, как будто они были только эхом, отголосками каких-то других, настоящих, раздававшихся где-то очень далеко отсюда, — хотя на самом деле она слышала собственные стоны, рыдания и глухие утробные вопли, поднимавшиеся откуда-то из глубины ее тела. Она слабела ужасающе быстро, буквально с каждой минутой.Ее голова то и дело падала на грудь, рывком поднималась, снова падала. От усталости, бессонницы, боли она впала в полубессознательное состояние. У нее совсем помутился рассудок от ужаса перед крысами — теперь они мерещились ей буквально повсюду.И вдруг, сама не зная почему, она ощутила твердую уверенность, что Трарье больше не вернется, что он оставил ее насовсем. Если он вернется, она все ему скажет. Она повторяла раз за разом, словно заклинание: пусть он вернется, и я ему все скажу, чтобы покончить с этим. Она на все согласна — лишь бы он побыстрее ее убил. Все лучше, чем крысы…Они спускались по веревке друг за другом каждый день, как только начинало светать. Они возбужденно попискивали. Они знали — она принадлежит им.Они даже не хотели дождаться, пока она умрет. Они были слишком возбуждены. Никогда еще они не дрались между собой так ожесточенно, как сегодня утром. Они подвигались все ближе и ближе, тянули к ней свои мерзкие усатые морды, обнюхивали ее… Они еще ждали, пока она потеряет последние силы, но все сильнее проявляли нетерпение, все больше нервничали. Когда они решат, что уже пора?.. Кто подаст им знак?Неожиданно для себя она вдруг вынырнула из своего оцепенения, и на короткое время ее рассудок прояснился.Фраза, которую он произнес… «Я хочу посмотреть, как ты сдохнешь». Именно так он сказал в самом начале. Позже она никак не могла вспомнить точно, ей казалось, что он сказал: «Я хочу посмотреть, как ты будешь подыхать». Но нет. Он хотел увидеть ее уже мертвой. Значит, до тех пор пока она не умрет, он больше не появится.Черная крыса с рыжими подпалинами сидела на задних лапках прямо у нее над головой, возбужденно попискивая. Иногда она топорщила усы, вздергивая верхнюю губу, и тогда становились видны ее зубы.Алекс оставалось только одно… Она вытянула дрожащую руку и просунула кончики пальцев в узкую щель между двумя досками. Раньше она старалась не задевать эти доски, потому что край одной из них неровный, и о него можно занозиться, — но, несмотря на все предосторожности, несколько раз оцарапалась. Она просовывала пальцы в щель, миллиметр за миллиметром, дерево слегка поскрипывало, она продвинулась еще немного, сконцентрировалась, собрала все силы, которые у нее еще оставались, и надавила на доску. Задуманное удалось ей не сразу, несколько раз она возобновляла попытки, но наконец дерево хрустнуло. В пальцах Алекс оказалась длинная, сантиметров в пятнадцать, и острая щепка. Она посмотрела вверх, в щель на дощатой крышке, сквозь которую виднелось брюхо крысы, сидевшей рядом с железным кольцом и тянувшейся от него к потолку веревкой. В следующий миг она резким движением просунула свое оружие в щель и изо всех сил ткнула им в крысу. Та заверещала, пытаясь уцепиться когтями за дерево, но, не удержавшись, полетела вниз с двухметровой высоты. Почти сразу вслед за этим Алекс вонзила щепку в собственную руку и, словно нож, повернула ее в ране. Она закричала от боли.Из раны заструилась кровь. 20 Розелина Брюно не испытывала ни малейшего желания говорить о своем бывшем муже; все, чего она хотела, — хоть что-то узнать о сыне, исчезнувшем больше года назад.— Четырнадцатого июля! — трагически произнесла она, словно исчезновение в день национального праздника имело для нее какое-то особое значение.Камиль встал из-за своего рабочего стола и сел рядом с ней.Раньше у него было два стула для посетителей — один с удлиненными ножками, другой — с укороченными. В зависимости от обстоятельств беседы он выбирал тот или другой. Психологический эффект в обоих случаях оказывался разным, но весьма впечатляющим. Однако Ирэн не нравились эти полицейские штучки, поэтому он от них отказался. Какое-то время эти стулья оставались в участке, служа в основном для розыгрышей новичков. Розыгрыши, правда, получались не особенно смешными, и в один прекрасный день оба стула куда-то исчезли. Камиль подозревал, что их утащил к себе домой Арман. Он словно воочию видел эту картину: Арман и его супруга сидят за обеденным столом, кто-то на чересчур высоком стуле, кто-то на слишком низком…И вот, глядя на мадам Брюно, Камиль снова вспомнил об этих стульях, поскольку в данной ситуации они могли бы помочь ему создать атмосферу доброжелательности — а сейчас это крайне важно. Тем более что время поджимает. Камиль решил сосредоточиться на допросе, потому что, как только он задумывался о похищенной женщине, — его сознание тут же заполнялось хаотичным мельканием образов, мешающих рассуждать, поскольку они пробуждали воспоминания, от которых он терял почву под ногами.К несчастью, с Розелиной Брюно они, что называется, не на одной волне. Она — маленькая хрупкая женщина, скорее всего, обычно весьма живая и подвижная, но сейчас — очень сдержанная, хотя явно встревоженная. Постоянно держится начеку и лишь сухо кивает в ответ на предварительные вопросы. Кажется, она уверена, что ее вызвали затем, чтобы сообщить о смерти сына. Такое предчувствие возникло у нее в тот самый момент, когда жандармы явились за ней в автошколу, где она работала.— Ваш бывший муж покончил с собой прошлой ночью, мадам Брюно, — наконец произнес Камиль.Даже несмотря на то, что она развелась с первым мужем почти двадцать лет назад, это известие ее потрясло. Она взглянула Камилю прямо в глаза. Чувство, пробивавшееся в ее взгляде, было неопределенным — в диапазоне от горечи («Отмучился!») до цинизма («Невелика потеря!»), но все же преобладало в нем сострадание. Какое-то время она молчала. Камиль заметил, что она похожа на птицу: острый нос, острый взгляд, угловатые плечи, остроконечные груди. Он очень хорошо представлял, как мог бы ее нарисовать.— Как он умер? — наконец спросила женщина.Учитывая обстоятельства развода, она, конечно, не слишком сожалела о покойном супруге; скорее уж, сказал себе Камиль, первый вопрос, которого следовало от нее ждать, — нет ли известий о пропавшем сыне. Но раз она его не задала, значит, на то есть какая-то причина.— Дело в том, что его преследовала полиция.Разумеется, мадам Брюно, памятуя о грубом обращении с ней бывшего супруга, понимала, что это за тип, но такая новость по идее могла бы стать для нее неожиданной. Гангстером-то он уж точно не был. Слова «преследовала полиция» должны вызвать у нее как минимум удивление — но этого не произошло. Она просто в очередной раз быстро, по-птичьи кивнула, но не выразила никаких эмоций.— Мадам Брюно… — Камиль проявлял максимум терпения именно потому, что следовало действовать быстро, — я и мои коллеги считаем, что исчезновение Паскаля и недавняя смерть его отца связаны между собой. Точнее, мы в этом убеждены. Чем скорее вы ответите на наши вопросы, тем больше у нас будет шансов отыскать вашего сына в ближайшее время.Для такой тактики можно найти множество смягчающих обстоятельств, но тем не менее — она была нечестной. Поскольку у Камиля не оставалось никаких сомнений в том, что молодой человек мертв. Этот шантаж по поводу розыска сына — просто маневр, довольно аморальный, но Камиль не испытывал угрызений совести, потому что таким путем он надеялся спасти еще живого человека.— Несколько дней назад ваш бывший супруг похитил женщину. Молодую женщину. Он запер ее в каком-то месте, о котором мы не знаем, и покончил с собой, ничего нам не сказав. На данный момент она все еще там, в этом неизвестном месте. Со дня на день она может умереть, мадам Брюно.Он произнес это нарочито медленно, чуть ли не по слогам. Розелина Брюно быстро повернула голову направо, потом налево, словно голубь. Видно было, что ее раздирают самые противоречивые чувства. Она колебалась, не зная, какой сделать выбор. «Какое отношение имеет эта история с похищением к пропаже моего сына?» — по идее вот какой вопрос ей следовало бы задать. Если она его не задает, значит, ответ ей известен.— Нужно, чтобы вы рассказали мне, что вам известно о… нет-нет-нет, мадам Брюно, подождите! Вы, конечно, собираетесь мне сказать, что вы ничего об этом не знаете — и, уверяю вас, это самый худший вариант ответа из всех возможных! Я вас прошу, подумайте немного. Ваш бывший муж похитил женщину, которая как-то связана с исчезновением вашего сына. Не знаю, как именно — и тем не менее. И эта женщина вот-вот умрет.Снова быстрый птичий взгляд по сторонам — двигалась только голова, а не глаза. Камилю стоило бы положить перед ней на стол фотографию женщины в клетке, чтобы вызвать у собеседницы шок, но что-то его удерживало.— Жан-Пьер мне звонил… — наконец неуверенно произнесла она.Камиль глубоко вздохнул. Пусть это еще не полная победа, но уже ощутимый успех. Во всяком случае, дело стронулось с мертвой точки.— Когда?— Не помню точно… примерно месяц назад…— И?..Розелина Брюно резко опустила голову, словно собираясь что-то склевать. Затем начала медленно рассказывать. Трарье получил в полиции официальное заключение о том, что поиски сына оказались безуспешными. Он пришел в бешенство. По его мнению, полиция просто спихнула это дело с плеч долой, оно ее больше не интересовало. Все было кончено. Но, раз уж полиция не хочет этим заниматься, он займется этим сам. Он сам найдет Паскаля. Такая вот у него возникла идея.— Эта шлюха…— Кто именно?— Так он называл подружку Паскаля…— У него имелись основания до такой степени ее презирать?Розелина Брюно вздохнула. Чтобы объяснить, в чем дело, ей пришлось начать издалека.— Видите ли, Паскаль… он… что называется, недалекий молодой человек.— Понимаю.— В нем нет никакой хитрости, никакого лукавства. В свое время я не хотела, чтобы он оставался с отцом. Жан-Пьер приучил его пить, ввязываться в драки… Но Паскаль восхищался отцом. Я часто спрашивала себя, что он в нем нашел… Так или иначе, отец стал для него кумиром. Только мнение отца для него что-то значило. А потом в один прекрасный день появилась эта девушка. Она очень быстро прибрала его к рукам. Он прямо сходил по ней с ума. У него ведь было не так уж много девушек… И каждый раз заканчивалось все плохо. Он совершенно не умел с ними обращаться. И когда появилась эта, она его очень быстро охмурила. Он совсем голову потерял…— Как ее звали, эту девушку? Вы с ней встречались?— Натали. Нет, я ее никогда не видела. Только имя знаю. Когда мы с Паскалем разговаривали по телефону, он только и говорил что о ней. Натали то, Натали сё…— Он вас с ней не познакомил? А отца?— Нет. Он постоянно обещал, что приедет с ней в гости, говорил, что она обязательно мне понравится… все в таком духе.История развивалась невероятно быстро. Насколько она поняла, Паскаль познакомился с Натали в июне — хотя она не знала, где и как. А уже в июле он исчез.— Сначала я не слишком беспокоилась, — говорила мадам Брюно, — думала, что она скоро его бросит, он вернется к отцу, и все на этом кончится. Отец — тот впал в ярость. Я думаю, он испытывал что-то вроде ревности. Он ведь берег Паскаля как зеницу ока. Он был плохим мужем, но хорошим отцом.Она подняла глаза на Камиля, явно удивившись последним словам — она произнесла их неожиданно для самой себя. Видимо, она впервые сказала вслух то, о чем давно думала, сама того не сознавая.— Потом, когда я узнала, что Паскаль украл отцовские деньги и скрылся, — продолжала она, слегка поморщившись при этом воспоминании, — я решила, что это все из-за нее… Понимаете, это совсем не в его духе… сам он никогда не решился бы обокрасть отца.Она встряхнула головой. В этом она не сомневалась.Камиль снова подумал о фотографии Паскаля Трарье, найденной у его отца, и на сей раз у него сжалось сердце. Как у всех художников, у него была хорошая зрительная память. Он вспомнил молодого человека, стоящего возле какого-то трактора, положив руку на его крыло, — нелепого и скованного на вид, в чересчур коротких брюках… Он выглядел жалким и, несмотря на это, широко улыбался. Что делает отец, поняв, что его сын — дурачок? И когда это становится заметным?..— И в конце концов ваш муж ее нашел, эту девушку?Реакция собеседницы последовала незамедлительно.— Я об этом ничего не знаю! Все, что он мне сказал, — что он собирается ее найти. И что рано или поздно она расскажет ему, где Паскаль… и что она с ним сделала.— Что она с ним сделала? — эхом повторил Камиль.Розелина Брюно отвернулась к окну, чтобы скрыть набежавшие слезы.— Паскаль ни за что не убежал бы по своей воле. Он… если уж начистоту, ему не хватило бы ума на то, чтобы скрываться так долго…Последнюю фразу она произнесла, снова повернувшись к Камилю, таким резким тоном, что это прозвучало как пощечина. Впрочем, она тут же спохватилась и добавила уже спокойнее:— Он в самом деле очень простодушный парень. Совсем не знает жизни, всегда был слишком привязан к отцу… Он не стал бы по своей воле целые месяцы скрываться где-то, не подавая о себе известий, — он на это не способен. Значит, с ним что-то случилось.— Что конкретно вам сказал ваш муж? — перебил Камиль. — Он говорил о том, как именно собирается действовать? О том…— Нет. Он позвонил буквально на пару минут. Похоже, он был пьян, а в таком состоянии он легко выходит из себя… Говорил, что достанет ее хоть из-под земли. И заставит сказать, где Паскаль. Он позвонил мне только ради того, чтобы это сообщить.— И как вы отреагировали?Даже в обычных обстоятельствах требуется немалый талант для того, чтобы лгать убедительно, — для этого нужны энергия, изобретательность, хладнокровие, хорошая память и многое другое; словом, это гораздо труднее, чем принято думать. Лгать представителю власти — крайне рискованная затея, которая требует всех вышеперечисленных качеств в превосходной степени. А уж лгать на допросе в полиции… ну, в общем, понятно. Розелина Брюно отнюдь не была создана для подобных трюков. Она пыталась собраться с силами, но теперь, когда Камиль почувствовал брешь в ее защите, он мог читать ее как раскрытую книгу. И это его порядком утомило. Он провел рукой по глазам и спросил:— Полагаю, сегодня вы произнесете свои тогдашние слова в несколько смягченной форме, мадам Брюно? Потому что со своим бывшим мужем вы ведь не слишком церемонились? Вы сказали ему все, что на самом деле о нем думали, или я ошибаюсь?Вопрос был с подвохом. От ответа на него зависело многое — дальнейший разговор мог пойти в совершенно разных направлениях. Но женщина явно не знала, как выпутаться.— Я не понимаю, о чем вы…— Да нет же, мадам Брюно, вы прекрасно понимаете, о чем я говорю! В тот вечер вы сказали ему все, что думали, — в частности, и то, что не такому глупцу, как он, браться за расследование дела, где даже полиция потерпела поражение. Вы наверняка зашли даже дальше — я, конечно, не знаю, какие именно слова вы употребляли, но вы уж точно выдали вашему бывшему супругу по полной программе. Думаю, вы сказали что-то вроде: «Жан-Пьер, ты полный идиот и полное ничтожество, неудачник, не способный ни на что» — ну или примерно так.Женщина открыла было рот, но Камиль не оставил ей времени для возражений. Он вскочил с места и заговорил тоном выше, потому что с него было уже достаточно околичностей:— А что, если я возьму ваш мобильный телефон, мадам Брюно, и просмотрю входящие послания?Ни единого слова, ни единого жеста — лишь голова женщины машинально дернулась, словно у птицы, собирающейся склевать добычу и высматривающей, как ее половчее ухватить.— Я и так знаю, что я там найду, — продолжал Камиль. — Там будут фотографии, которые ваш бывший муж вам отправлял. И не пытайтесь отрицать — они сохранились в памяти его телефона вместе с вашим номером. Я даже скажу вам, что изображено на тех фотографиях — девушка в тесном деревянном ящике, похожем на клетку. Вы нарочно оскорбляли вашего бывшего мужа, тем самым бросая ему вызов, — чтобы побудить его к действию. А когда вы получили эти фотографии, вы испугались. Вы побоялись, что вас сочтут сообщницей.Тут он ощутил слабое сомнение. Немного помолчав, он задумчиво произнес:— Разве что…Он снова замолчал, приблизился к женщине и слегка наклонился, чтобы поймать ее взгляд. Она сидела не шелохнувшись.— О черт! — прорычал Камиль, выпрямляясь.Да, в его работе и впрямь бывали паршивые моменты.— Вы ведь не из-за этого не стали звонить в полицию, так? Не потому, что испугались обвинения в сообщничестве. А потому что вы, и вы тоже, считали, что эта девушка виновата в исчезновении вашего сына. Вы ничего не стали предпринимать, потому что были уверены — именно такого наказания она и заслуживает? Так?Камиль перевел дыхание. До чего же он устал…— Я очень надеюсь, что мы найдем ее живой, мадам Брюно, — сказал он после паузы. — Не только ради ее блага, но и ради вашего. Поскольку в противном случае я буду вынужден арестовать вас за пособничество в убийстве, жестоком обращении и пытках. И за многое другое.Покидая кабинет, Камиль почти физически ощущал, как время непоправимо уходит с каждой секундой.И что мы имеем? — задал он себе риторический вопрос.Ничего, в том-то и дело.Это сводило его с ума. 21 Самой кровожадной оказалась не черная крыса с рыжими подпалинами, а другая — здоровенная серая. В прямом смысле — ей нравился запах и вкус крови. Она передралась со всеми остальными за право быть первой. Она была самой свирепой, самой наглой.Для Алекс последние несколько часов стали не чем иным, как непрерывным сражением за свою жизнь — каждую минуту, каждую секунду. Ей пришлось убить двух врагов, чтобы привести в бешенство остальных. Разозлить их, распалить. Заставить с собой считаться.Первую крысу она пронзила насквозь длинной острой щепкой — своим единственным оружием, и, чтобы добить ее, придавила босой ногой и держала до тех пор, пока крыса не издохла. Крыса дергалась как безумная и дико верещала, пытаясь извернуться и укусить Алекс. Та визжала еще громче своей жертвы. Крыса билась в судорогах, словно огромная мохнатая рыба. Остальные твари, страшно возбужденные, наблюдали за поединком. Когда крыса наконец испустила дух, они, видимо впечатленные, притихли. Ее последние мгновения были ужасны — она уже не могла двигаться, лишь вздрагивала, истекая кровью, и хрипела. Ее глаза вылезали из орбит, ноздри дрожали, вздернутая верхняя губа обнажала передние зубы, все еще готовые укусить. Наконец, увидев, что крыса мертва, Алекс выпихнула ее из клетки.Это было объявлением войны, и остальная крысиная стая прекрасно это поняла.Что до второй крысы, то Алекс пришлось выжидать, пока та подойдет достаточно близко, привлеченная запахом крови. Она принюхивалась, ее усы лихорадочно трепетали, она была явно возбуждена, однако вместе с тем проявляла некоторое опасение и держалась настороже. Алекс терпеливо ждала, даже мысленно подзывала ее: ну, давай, давай же, тварь, иди сюда, иди к мамочке… Наконец, когда крыса оказалась на расстоянии вытянутой руки, Алекс схватила ее сквозь щель и в то же мгновение вонзила щепку ей в шею. Крыса судорожно изогнулась, пытаясь вырваться, но Алекс одним рывком наполовину втащила ее в клетку. Это резкое движение сломало крысе хребет. Она не переставая визжала целый час, прежде чем умереть. Все это время щепка оставалась в ее теле.Теперь у Алекс не осталось оружия, но уцелевшие крысы об этом не знали и не решались приблизиться.Она придумала для них съедобную приманку.Она смешала кровь, струившуюся по ее руке, с остатками воды, высунула руку в щель и смочила этой смесью веревку, которая удерживала клетку. Воды не хватило, и дальше она принялась смачивать веревку одной только кровью. Крысам это явно нравилось. Когда кровь свернулась и перестала течь, Алекс отломила от края доски другую щепку, поменьше первой, — такой она не смогла бы убить ни одну крысу, особенно крупную, но, по крайней мере, эта щепка годилась на то, чтобы проколоть себе вену на руке или ноге — а только это сейчас и требовалось. Иногда боль была такой сильной, что Алекс уже не различала границы между реальным и воображаемым. Она не знала точно, сколько потеряла крови, но перед глазами у нее все плыло. Конечно, сказывались и усталость, и истощение…Снова расцарапав слегка подсохшую ранку, она просунула руку в щель и намочила свежей кровью веревку.Кажется, веревка уже пропиталась насквозь…Крысы, обступив стальное кольцо с веревкой на некотором расстоянии, застыли в нерешительности, не зная, стоит ли приближаться. Тогда Алекс убрала руку, и они тут же устремились к веревке. Отталкивая друг друга, они грызли ее, наслаждаясь вкусом крови. Они буквально впали в эйфорию.Алекс поняла, что теперь, после того как она дала им попробовать свою кровь, их уже ничто не остановит.Они совершенно обезумели. 22 Шампиньи-сюр-Марн.Дом из красного кирпича на берегу реки. Сюда звонил Трарье незадолго до того, как похитить свою жертву, — это был один из его последних звонков.Женщину звали Сандрина Бонтам.Когда Луи подъехал, она как раз закончила завтракать и собиралась уходить на работу. Ей пришлось туда позвонить, чтобы предупредить о задержке. Луи был настолько любезен, что взял трубку у нее из рук и сам поговорил с ее патроном, объяснив ему, что речь идет о «полицейском расследовании крайней важности», и пообещав, что попросит одного из своих людей доставить свидетельницу на работу, «как только это будет возможно». Ее слегка ошарашил такой неожиданный поворот событий.Чистенькая, немного чопорная, она выглядела смущенной. На вид лет двадцати пяти — двадцати шести. Она сидела перед Камилем на краешке дивана из «Икеи», а он представлял себе ее лицо через двадцать лет, через тридцать… Это оказалось так легко, что ему даже стало грустно.— Этот господин… Трарье, — говорила она, — сначала несколько раз звонил сюда, потом вдруг явился сам. Он меня напугал.Но сейчас ее больше пугала полиция. Особенно этот человек, похожий на гнома, который командовал остальными. Его более молодой коллега позвонил ему, и всего через двадцать минут он был уже здесь. Быстро, ничего не скажешь… Хотя оставалось непонятным, зачем он так спешил, — судя по виду, он ее почти не слушал. Он бродил из комнаты в комнату, задавал какие-то бессвязные, случайные вопросы, затем заглянул в кухню, поднялся на второй этаж, спустился, — и все это время явно нервничал. Казалось, он нюхает воздух, словно ищейка. С самого начала он заявил: «Нельзя терять время!» — но то и дело перебивал ее. Она даже не понимала, в чем дело. Пыталась как-то собраться с мыслями, но под градом сыплющихся на нее вопросов это получалось плохо.— Это она?Гном протянул ей карандашный рисунок. Портрет, вроде фоторобота, — раньше она видела такие только в кино или в газетах. Она сразу же узнала Натали. Но сейчас та выглядела несколько иначе — не такой, какой она ее запомнила. На рисунке Натали была симпатичнее, чем в реальности, к тому же более стильной и, главное, вовсе не такой толстой. И более… чистой. Прическа тоже другая. Даже глаза изменились — в жизни они у нее голубые, но на черно-белом рисунке кажутся светлее, чем на самом деле. Словом, это она… и не она. Полицейские, конечно, ждали однозначного ответа, и Сандрина, после некоторых колебаний, подтвердила — да, это Натали.Натали Гранже.Оба полицейских переглянулись. Гном скептически произнес. «Гранже, значит…» Тот, что помоложе, взял мобильник и вышел в сад позвонить. Вернувшись, он лишь молча покачал головой, в ответ на что гном кивнул, словно говоря: «Так я и думал».Сандрина рассказала, что Натали работала в лаборатории на улице Планэ, в Нейи-сюр-Марн, в самом центре города.Молодой полицейский тут же отправился туда. Примерно через полчаса у гнома зазвонил мобильник — Сандрина была уверена, что это он, звонит шефу с докладом. Лицо гнома во время разговора хранило скептическое выражение, он лишь раз за разом повторял: понятно… понятно… ясно. Неприятный тип. Он действует ей на нервы. Причем скорее всего он это чувствует, но ему наплевать. Телефонный разговор, видимо, его разочаровал. В ожидании своего коллеги он вновь принялся засыпать ее вопросами о Натали.— У нее… всегда были сальные волосы.Такие вещи, конечно, не стоило рассказывать мужчине, даже полицейскому, но Натали и в самом деле была жуткой неряхой: не убиралась в комнате, не вытирала со стола, даже оставляла в ванной использованные тампоны… фу, гадость! Они жили под одной крышей совсем недолго, но несколько раз успели из-за этого поссориться.— Думаю, мы так или иначе не ужились бы, — добавила Сандрина.Какое-то время назад она дала объявление о том, что ищет соседку, чтобы разделить с ней арендную плату. Натали отозвалась, приехала посмотреть дом. Поначалу она произвела хорошее впечатление — в тот день она не выглядела запущенной, видимо, постаралась привести себя в порядок. Ей понравились сад и комната с мансардной крышей — она нашла это романтичным. Сандрина не стала говорить, что в летнюю жару мансарда превращается в пекло.— Там никакой термоизоляции, понимаете…Гном рассеянно смотрел на нее. Иногда его лицо становилось совершенно неподвижным, словно фарфоровым. Его мысли явно блуждали где-то далеко.Натали сразу же внесла задаток. И в первый раз, и потом она всегда расплачивалась наличными.— Дело было в начале июня. Я хотела поскорее найти соседку, потому что мой друг уехал…На лице гнома мелькает раздражение — он явно не настроен выслушивать подробности личной жизни Сандрины. Его не интересует ее дружок, который появился ниоткуда, поселился у нее, какое-то время вешал ей лапшу на уши о великой любви, а потом внезапно свалил в неизвестном направлении, даже не предупредив. Можно подумать, что внезапные отъезды ей на роду написаны: сначала этот тип, потом вот Натали… Она подтвердила дату отъезда Натали — 14 июля.— Она в общем-то и прожила здесь недолго — вскоре после того, как переехала сюда, она встретила того парня, и, само собой…— Что — само собой? — раздраженно переспросил гном.— Ну, она собиралась жить с ним, это же естественно, нет?— Ах вот что…Все тот же скептический тон. Он не добавил «и всего-то?» — но это явственно звучало в его интонациях. Сразу видно — этот тип ничего не смыслит в женщинах.В этот момент вернулся молодой полицейский — звук сирены Сандрина услышала еще издалека. Он по-прежнему делал все очень быстро и четко, хотя со стороны казался небрежно-расслабленным. Такое впечатление создавалось благодаря его элегантности. Сандрина с самого начала заметила, что одежда у него самых лучших марок, а обувь, по приблизительным прикидкам, стоила вдвое больше ее месячной зарплаты. Ее сильно удивило, что полицейские, оказывается, так хорошо зарабатывают, — судя по тем, которых она видела по телевизору, ей бы такое и в голову не пришло.Оба полицейских провели короткое совещание — Сандрине удалось расслышать только, как молодой сказал: «Никогда не видели» и «Да, он тоже туда заходил…».— Меня здесь не было, когда она уехала, — я гостила у тети, в…Гном пришел в еще большее раздражение от этих пояснений Сандрины. Ясно, что все идет не так, как он рассчитывал, — но ведь не по ее вине!.. Он вздохнул и слегка помахал рукой, словно отгоняя назойливую муху. Мог бы, по крайней мере, быть повежливее… Его молодой коллега дипломатично улыбнулся, словно тоже хотел сказать: не отвлекайтесь по пустякам, сосредоточьтесь… Затем показал Сандрине фотографию.— Да, это Паскаль, — кивнула она. — Тот самый дружок Натали…На сей раз у нее не возникло никаких сомнений. Фотография, сделанная на сельской ярмарке, была слегка размытой, но этот человек — совершенно точно Паскаль. Когда его отец явился к ней месяц назад, он тоже искал Натали, а не только своего сына, — и он показал ей эту самую фотографию. Сандрина дала ему адрес лаборатории, где тогда работала Натали. После чего он исчез, и она о нем больше не слышала.Достаточно взглянуть на фотографию этих двоих — и сразу все становится ясно. Паскаль ни умом, ни красотой не блещет. А одет так, что невольно возникает вопрос: на какой барахолке он нашел эти ужасные шмотки? Ну а Натали, хоть и толстая, все же красивая. Если бы захотела, вполне могла найти себе кого получше. Потому что Паскаль — он в общем-то… ну как бы это сказать…— Слегка придурковат, — продолжил за нее полицейский.Ну, она бы все же назвала его «простодушным». Бросалось в глаза, как он восхищался своей Натали. Он заходил сюда два или три раза, но никогда не оставался на ночь. Сандрина даже сомневалась в том, что они спят вместе. Когда он заходил, было заметно, что у него разве что слюни не текут от возбуждения, когда он смотрит на Натали. В его глазах вяленого судака читалось только одно желание: как можно быстрее оказаться с ней в постели.— Хотя нет, — подумав, добавила она, — один раз он все же остался. В июле, как раз незадолго до того, как я уехала к тете.Однако никаких звуков, свидетельствующих о занятиях любовью, она не слышала.— Хотя я спала внизу, прямо под ними, — добавила она.И тут же прикусила язык, невольно проговорившись, что специально подслушивала. Она покраснела и замолчала, но мужчины все поняли: слышать она ничего не слышала, но ей очень хотелось услышать. Кто их знает, как они это делали… может, стоя… А может, и вообще ничего не было, потому что Натали ему отказала. Что и неудивительно…— Когда я вернулась… — начала она, перейдя к теме отъезда Натали.Гном все схватывал на лету — ростом он, конечно, не вышел, зато уж мозгов ему не занимать. Итак, когда она вернулась, то обнаружила на кухонном столе плату за два месяца, в холодильнике — запас продуктов на месяц, а в комнате Натали — оставленные ею вещи…— Вещи? — тут же встрепенулся гном. — Какие вещи?Он аж подскочил. Но, увы, Сандрина почти ничем не могла его порадовать — всю одежду Натали она выбросила. Во-первых, все эти вещи велики ей на два размера, во-вторых, такие уродские, что она в любом случае не стала бы их носить. Сохранила она немногое — например, увеличительное зеркало, с помощью которого можно разглядеть мельчайшие дефекты кожи вроде угрей и черных точек и избавиться от них — но об этом полицейским знать не обязательно. Она перечислила остальное: электрическая кофеварка, заварной чайник в виде коровы, рекуператор, книги Маргерит Дюрас — у Натали было чуть ли не полное собрание Дюрас, похоже, она ничего другого и не читала…— Натали Гранже… — задумчиво произнес молодой полицейский. — Это ведь имя одной героини Маргерит Дюрас…— Вот как? — переспросил гном. — Из какого романа?— Он так и называется — «Натали Гранже». По нему даже сняли одноименный фильм.Гном хлопнул себя по лбу, словно желая сказать: «Ну и дурак же я!» — но, как показалось Сандрине, на самом деле он так не думал.Затем гном спросил о рекуператоре. Сандрина давно о нем мечтала — из-за частых дождей в доме было сыровато. С крыши площадью в несколько десятков метров непрестанно лились потоки воды… Она говорила об этом и агенту, сдавшему ей дом, и домовладельцу, но проблема все никак не решалась. К тому же это такой экологичный прибор… Гном опять занервничал — лишние подробности ему ни к чему.— Натали купила его незадолго до отъезда. Я обнаружила его, когда вернулась. К нему прилагалась записка от Натали — там говорилось, что она извиняется за внезапный отъезд и оставляет мне этот рекуператор — вроде как в виде компенсации. Ну или просто сюрприза.Слово «сюрприз» гному понравилось.И вот теперь рекуператор стоял на углу дома, недалеко от окна, выходящего в сад. Гном отодвинул муслиновую занавеску. Устройство, напоминающее пластмассовый мини-бассейн зеленого цвета, к которому тянулись с крыши оцинкованные водосточные трубы, выглядело не слишком впечатляюще — сразу видно, что дешевка. Но не это сейчас интересовало полицейского. Больше не слушая объяснений бывшей соседки Натали, он схватил мобильник и, набрав нужный номер, произнес одну-единственную фразу:— Жан, кажется, я нашел Паскаля Трарье.Еще через час Сандрина снова позвонила на работу, и снова молодой полицейский побеседовал с ее патроном вместо нее. На сей раз он говорил уже не о «полицейском расследовании крайней важности», а о «проведении экспертизы». Это звучало двусмысленно, учитывая место работы Сандрины, — она, как и Натали, тоже работала в лаборатории. Они были коллегами, но о своей работе Натали предпочитала не говорить: «Когда я выхожу с работы, я забываю о ней до следующего утра».Буквально через четверть часа все здесь перевернули вверх дном — сад оцепили полицейские, бригада экспертов в защитных костюмах, напоминающих скафандры, перемяв все цветы, притащила туда свое оборудование: прожектора, чемоданчики, какие-то чехлы. Затем они с большими предосторожностями принялись сливать воду из рекуператора в отдельный резервуар, следя за тем, чтобы она не разлилась и не впиталась в землю.— Я знаю, что вы найдете, — сказал им гном, — я в этом полностью уверен. Сейчас я бы хотел немного вздремнуть.Он попросил Сандрину показать ему бывшую комнату Натали. Зайдя туда, он сразу завалился на кровать — полностью одетым, даже не разулся. Она так и знала…Молодой полицейский остался с экспертами в саду.Он был очень хорош собой, и потом — эта элегантность, эта дорогая одежда и обувь… Не говоря уж о манерах!.. Сандрина попыталась завести с ним личный разговор — о том, что этот дом слишком уж большой для одинокой женщины, и прочее в таком духе, — но без особого успеха.Тогда она решила, что он, скорее всего, гомосексуалист.Техники опустошили рекуператор, переместили его, затем разрыли землю на освободившемся месте. Долго копать не пришлось — труп лежал неглубоко. Он был завернут в рулон плотного полиэтилена из тех, что можно купить в любом магазине типа «Все для дома».От ужаса и изумления Сандрина едва удержалась на ногах. Полицейские отвели ее в сторону со словами: «Вам не стоит здесь оставаться, мадемуазель», — она вернулась в дом, но тут же подошла к окну — в конце концов, смотреть из окна ей никто не запрещал, и вообще она у себя дома. Но что ее окончательно подкосило, так это зрелище, представшее ее глазам, когда полиэтилен полностью развернули. Она сразу же убедилась, что это Паскаль.Она узнала его кеды.Когда столпившиеся вокруг него эксперты убрали полиэтилен, они все одновременно наклонились над трупом, указывая друг другу на что-то, чего Сандрина со своего места не могла разглядеть.Она открыла окно, чтобы услышать, о чем они говорят.Один из них сказал:— Нет-нет, это не могло вызвать таких сильных разрушений.В этот момент гном спустился со второго этажа и почти бегом устремился в сад. Приблизившись к группе людей, он в свою очередь наклонился над телом, затем снова выпрямился. По его лицу было заметно, что он потрясен увиденным.Затем он произнес:— Я согласен с Бришо — скорее всего, тут не обошлось без кислоты. 23 Это была веревка старого образца — прочная пеньковая веревка внушительной толщины, не чета тем синтетическим и гладким, из которых сейчас делают корабельные снасти. Само собой — чтобы гарантированно удержать такую клетку…Крыс теперь собралось около дюжины. Некоторых Алекс уже узнавала — они появились в самом начале. Были и новенькие. Она не знала, откуда они взялись, — их словно кто-то предупредил. Они тут же переняли стратегию остальных. Окружение.Три или четыре вцепились в доски у самых ног Алекс, еще две или три — в боковые доски с противоположной стороны. Она догадывалась, что в какой-то момент, который крысы сочтут подходящим, они набросятся на нее сразу со всех сторон. Но пока что-то их удерживало. По-видимому, энергия Алекс. Она не переставала кричать на них, дразнить их, провоцировать, обзывать — и они чувствовали, что в ней еще остается воля к жизни и сила к сопротивлению, что она готова сражаться. Внизу, на полу, уже валялись две убитые ею крысы. Это заставляло остальных быть осмотрительнее. Они постоянно чувствовали исходящий от веревки запах крови, то и дело приподнимались на задние лапки и возбужденно принюхивались.Они лихорадочно толкались вокруг веревки и поочередно грызли ее. Алекс не знала, как именно, но каким-то образом они договорились об очередности и не нарушали ее, не дрались, чтобы оттеснить друг друга.Впрочем, какая ей разница. Она нанесла себе очередную рану — в нижней части икры, возле щиколотки. Там виднелась обильная кровью жилка. Труднее всего оказалось отогнать крыс от веревки, чтобы как следует намочить ее кровью.Сейчас веревка уже почти в два раза тоньше. Между Алекс и веревкой как будто происходило соревнование — кто не выдержит первым.Алекс не переставая трясла и раскачивала клетку — это усложнило бы крысам задачу, если бы они вдруг решили наброситься на нее. К тому же она надеялась, что из-за тряски веревка быстрее порвется.Чтобы все получилось так, как она рассчитывала, клетка должна упасть не плашмя, а углом об пол, тогда доски треснут или сразу сломаются. Поэтому она продолжала раскачивать клетку, прерываясь лишь на короткое время, чтобы отогнать крыс и снова смочить веревку кровью. Когда одна из крыс начинала грызть веревку, Алекс старалась держать остальных на расстоянии. Она страшно устала и умирала от жажды. С тех пор как разразилась та страшная гроза, продолжавшаяся едва ли не сутки, она перестала чувствовать некоторые участки своего тела — они будто онемели.Большая серая крыса проявляла особое нетерпение.Вот уже почти час, как она не приближалась к веревке, предоставляя грызть ее всем остальным. Когда подходила ее очередь, она ее пропускала.Очевидно, с некоторых пор ее больше интересовала не веревка, а что-то другое.Она смотрела на Алекс, то и дело испуская резкий пронзительный визг.И вот впервые за все время она просунула морду в щель между двумя досками и зашипела.Зашипела совсем как змея, вздернув верхнюю губу и обнажив передние резцы.То, что отпугивало других, на нее не действовало. Алекс кричала, вопила — все впустую. Крыса не шевелилась, намертво вцепившись когтями в дерево, чтобы удержаться, несмотря на то что клетка ходила ходуном.И все это время она пристально смотрела на Алекс.Алекс тоже не отрывала от нее взгляд.Как влюбленные, которые целуются, неотрывно глядя друг другу в глаза.— Ну иди сюда, — свистящим шепотом произнесла Алекс, судорожно улыбаясь. Она крепко уперлась руками и ногами в противоположные стенки клетки и затрясла ее изо всех оставшихся сил. Не прекращая улыбаться и по-прежнему глядя на крысу, сидящую у нее над головой, она снова заговорила, с трудом переводя дыхание: — Ну… иди сюда… дорогуша… У меня… для тебя… кое-что есть… 24 Странное ощущение вызвала у него эта дневная полудрема в бывшей комнате Натали. С чего вдруг ему пришла такая блажь? Камиль и сам этого не знал. Деревянная лестница поскрипывала, на площадке лежал потертый коврик, дверная ручка оказалась фарфоровой, духота под крышей была такая, словно тепло со всего дома сконцентрировалось именно в мансарде. Здесь царила атмосфера загородного семейного дома с его обычно пустующими комнатами для гостей, которые открываются только летом, а все остальное время стоят запертыми.Сейчас она служила чем-то вроде склада ненужных вещей. Судя по виду, в ней никогда не было особой индивидуальности — она напоминала гостиничный номер или стандартную гостевую спальню. Несколько покосившихся олеографий на стенах, комод, у которого недоставало одной ножки (вместо нее была подсунута книга), кровать, напоминавшая гамак — настолько глубоко был продавлен матрас… Впечатляюще, ничего не скажешь. Камиль сел, подложив под спину подушки, и потянулся за блокнотом и карандашом. Пока эксперты суетились вокруг рекуператора с дождевой водой, он рисовал лицо. Свое собственное. В молодости, готовясь к экзаменам в Школу изящных искусств, он нарисовал сотни автопортретов — его мать утверждала, что это единственное стоящее упражнение, потому что только оно дает возможность установить «четкую дистанцию». Сама она рисовала автопортреты десятками, но сохранился только один — написанный маслом, великолепный. Камилю не нравилось об этом думать, однако Мод оказалась права — его извечная проблема заключалась в том, чтобы установить правильную дистанцию с кем бы то ни было: он либо подходил слишком близко, либо оставался слишком далеко. Либо отношения захлестывали его с головой, и он ничего вокруг не видел, думая лишь о том, как бы удержаться на плаву, либо он оставался на расстоянии, осторожно наблюдая за объектом издалека и тем самым обрекая себя на то, чтобы ничего в нем не понять. В обоих случаях ему не удавалось «ухватить фактуру». На бумаге мало-помалу возникало изможденное лицо, на котором читалась растерянность, — лицо человека, не знающего, как справиться с грузом проблем.Боковая стена представляла собой покатый склон крыши — любому, кто бы здесь ни жил, приходилось наклоняться, перемещаясь по комнате. Ну, кроме него разве что… Камиль продолжал водить карандашом, но без особого вдохновения. Он чувствовал дурноту. На сердце кошки скребли. Он вновь перебирал в памяти недавний разговор с Сандриной Бонтам, вспоминал собственное нетерпение и раздражительность. Иногда он невыносим, это точно. Но ему так хотелось побыстрее покончить с этим делом, покончить раз и навсегда.Ему было не по себе, и он знал почему. Он «ухватил фактуру».Такой эффект произвел портрет Натали Гранже. До того он видел на фотографиях из мобильника Трарье только жертву. Иными словами, один из элементов дела. Именно с делом о похищении в первую очередь ассоциировалась эта девушка. Но, когда был создан фоторобот, она стала личностью. Фотография — это ведь только реальность. Рисунок — это ваша собственная реальность, созданная вашим воображением, вашими фантазмами, вашей культурой, вашей жизнью. Когда он протянул рисунок Сандрине Бонтам, он увидел лицо изображенной на нем женщины запрокинутым, словно лицо утопающей. Сейчас оно снова предстало перед ним в этом ракурсе. Неужели она и вправду убила этого кретина, Паскаля Трарье? Да, это весьма вероятно, но не важно. Запрокинутое лицо вызывало тревогу. Эта женщина была пленницей, и только от него зависело, останется ли она в живых. При мысли о возможном поражении у него сдавливало грудь. Он не сумел спасти Ирэн. А что на этот раз? Он снова допустит, чтобы женщина умерла?С самых первых шагов, буквально с первой секунды этого дела он пытался блокировать аффекты, которые все копились и копились по другую сторону преграды, — и вот эта преграда уже готова рухнуть, бреши появляются в ней одна за другой, еще немного — и она завалит его, погребет под обломками, после чего его отвезут прямиком в морг — иными словами, в уже знакомую психиатрическую клинику. Теперь он набрасывал в блокноте другой рисунок — огромный камень, размером почти со скалу. И себя в роли Сизифа. 25 Вскрытие началось в среду, в час ночи. Камиль присутствовал на нем, Луи тоже.Ле-Гуэн, как всегда, опаздывал, и, когда он наконец появился в Институте судебной медицины, картина в основном уже прояснилась. По всей вероятности, речь действительно шла о Паскале Трарье. Все совпадало: возраст, рост, волосы, предполагаемая дата смерти, — не считая свидетельства бывшей соседки Натали, которая клятвенно уверяла, что узнала кеды Паскаля, хотя точно такую обувь с равным успехом могли носить еще полмиллиона человек. Предстояло сделать тест на ДНК, чтобы удостовериться окончательно, но уже очевидно, что Натали Гранже убила этого человека, предварительно нанеся ему сильный удар в область затылка чем-то вроде мотыги (все садовые инструменты, обнаруженные в небольшом сарайчике, увезли на экспертизу), — после чего размозжила ему голову лопатой.— Видно, он ей здорово досадил, — пробормотал Камиль.— Что-то около тридцати ударов, — сказал судмедэксперт. — Чуть позже я вам назову точное количество. Часть ударов нанесены боковой стороной лопаты, отчего создается впечатление, что их наносили затупившимся топором.Камиль был удовлетворен. Не доволен, конечно, но удовлетворен. Общая картина вполне соответствовала тому, о чем он раньше уже догадывался. Будь тут этот засранец, судья Видар, Камиль, конечно, не удержался бы от пространного комментария, но, поскольку тут только старина Ле-Гуэн, он довольствовался лишь тем, что подмигнул шефу и вполголоса произнес, обращаясь к нему:— Я же говорил тебе — эта девица мне не нравится.— Что касается едкого вещества, нам еще предстоит сделать все нужные анализы, но это почти наверняка кислота, — продолжал судмедэксперт.После того как этот тип получил тридцать ударов лопатой, его убийца, фальшивая Натали Гранже, залила ему в глотку почти целый литр кислоты. Судя по масштабам разрушения тканей — концентрированной.— Очень концентрированной, — добавил судмедэксперт.В результате ткани превратились в бесформенную пузырящуюся массу со скоростью, прямо пропорциональной степени концентрации.Камиль первым решился вслух задать вопрос, который не давал покоя остальным с того самого момента, как они обнаружили тело:— В тот момент, когда она залила кислоту, Трарье был жив или уже мертв?Он знал, что на такой вопрос почти всегда следует стандартный ответ: надо подождать, пока будут готовы результаты анализов. Но на сей раз судмедэксперт ответил без всяких околичностей:— Судя по отметинам на теле, особенно четким на запястьях, этого человека предварительно связали.Какое-то время все молчали, переваривая эту информацию.— Хотите знать мое мнение? — спросил судмедэксперт.Разумеется, никто особо не горел желанием знать его мнение, но именно это и побудило его высказаться:— Я думаю, что сначала ему нанесли удар по затылку, затем связали и залили в рот кислоту. И уже потом убийца нанес ему множество ударов лопатой, чтобы прикончить. То есть до последнего момента он был жив.Как ни печально это признать, для полицейских правота либо неправота эксперта в данном вопросе пока мало что значила. В отличие от жертвы.— И присяжных. — Это Камиль произнес уже вслух.Вечная проблема с Камилем заключалась в том, что он не отступал. Никогда. Если уж он что-то вбивал себе в голову… Ле-Гуэн однажды сказал ему:— Ну ты и упертый! Даже фокстерьер иногда соображает, что надо сдать назад!— Очень изящное сравнение, — хмыкнул Камиль. — Ну хоть не с бассетом сравнил и не с карликовым пуделем. Спасибо и на том.Будь на месте Ле-Гуэна кто-то другой, дело вполне могло бы кончиться дуэлью.Вот и сейчас всем своим видом Камиль ясно показывал, что не собирается сдаваться. Начиная со вчерашнего дня Ле-Гуэн замечал в нем перепады настроения: порой он казался озабоченным, порой словно бы молча торжествовал победу. Они несколько раз пересекались в коридорах, Камиль едва здоровался; потом, через пару часов, прошедших с момента последней встречи, он без приглашения вошел в кабинет Ле-Гуэна и какое-то время маялся, ничего не говоря и не решаясь уйти, — он как будто раздумывал, стоит ли сообщить комиссару то, с чем он пришел, и наконец, не сказав ни слова, вышел, хотя и с явным сожалением, напоследок бросив на шефа взгляд, в котором сквозила горечь. Однако Ле-Гуэн проявил терпение. В очередной раз они столкнулись в туалете (стоя рядом у соседних писсуаров, они являли собой впечатляющее зрелище) — и Ле-Гуэн сказал только: «В любое удобное для тебя время» — что можно перевести и как: «Я собрался с силами и теперь в состоянии дать отпор».И вот они сидят за столом на террасе кафе, ожидая заказанного ланча. Камиль демонстративно отключил мобильник и положил его перед собой на стол, давая понять, что полностью сосредоточился на предстоящем разговоре. Присутствовали все четверо — Камиль, Ле-Гуэн, Арман и Луи. После недавней грозы небо расчистилось, снова стало тепло. Арман до дна осушил заказанную кружку пива и тут же на всякий случай заказал еще чипсов и оливок — за счет того, кому предстояло расплачиваться за всех.— Эта девушка — убийца, Жан, — произнес Камиль.— Может быть, — кивнул Ле-Гуэн. — Но все же подождем результатов анализов. На данный момент действует презумпция невиновности, и ты это знаешь не хуже меня.— Довольно шаткая презумпция, прямо скажем.— Даже если ты и прав — что это меняет?С этими словами Ле-Гуэн повернулся к Луи, призывая его в свидетели. Ситуация щекотливая, но Луи — молодой человек из влиятельной семьи, который обучался в лучших коллежах, имел одного дядю архиепископа, а другого — депутата от крайне правой партии; иначе говоря, с юных лет умел отделять моральные соображения от практических. К тому же в начальных классах он учился у иезуитов. Иными словами, по части дипломатии ему нет равных.— Да, это совершенно законный вопрос, — спокойно произнес он. — В самом деле, что это меняет?— Луи, я думал, ты более догадлив, — с упреком произнес Камиль. — Это полностью меняет подход к делу!От удивления все застыли — даже Арман, который уже собирался стрельнуть сигарету за соседним столом, отказался от своего намерения и вновь повернулся к своим коллегам.— Подход?.. — недоуменно переспросил Ле-Гуэн. — Черт возьми, Камиль, бросай эти штучки и говори нормально!— Да, я вижу, вы и впрямь не понимаете, — произнес Камиль.Обычно в подобных ситуациях он либо шутил, либо иронизировал, — но сейчас он говорил серьезно.— Вы не понимаете, — повторил он.Он вынул из кармана блокнот — тот самый, в котором постоянно что-то рисовал. Записи он делал редко, полагаясь на свою феноменальную память, и, как правило, на обратной стороне рисунков — в этом было что-то от Армановой манеры экономить на всем подряд, хотя Арман ухитрялся писать не только на обложке, но даже на обрезе. Луи успел заметить на страницах блокнота многочисленные изображения крыс. Ничего не скажешь, Камиль в самом деле чертовски талантливый художник.— Эта девушка меня очень серьезно заинтересовала, — ровным тоном сказал он. — Очень серьезно. И история с серной кислотой тоже показалась мне интересной. А вам нет?И, словно осознав, что на последний вопрос в принципе нельзя получить утвердительного ответа, он добавил:— Итак, я провел одно небольшое расследование. Правда, там еще надо будет уточнить ряд деталей, но главное я выяснил.— Ну давай, не тяни кота за хвост! — слегка раздраженно потребовал Ле-Гуэн.После чего залпом допил еще остававшееся в кружке пиво и сделал знак гарсону повторить заказ. Арман в тот же момент скопировал этот жест: «Дайте две!»— Тринадцатого марта прошлого года, произнес Камиль. — некоего Бернара Гаттеньо, сорока девяти лет, нашли мертвым в номере отеля «Формула-1» недалеко от Этампа. Умер от разрушений, причиненных концентрированной серной кислотой — восьмидесятипроцентным раствором.— О нет!.. — пробормотал Ле-Гуэн. Он был полностью уничтожен.— Учитывая состояние дел в семейной жизни, выдвинули гипотезу о самоубийстве.— Можешь обойтись без подробностей.— Нет-нет, погоди, это забавно. Сам увидишь. Восемь месяцев спустя, двадцать восьмого ноября, убит Стефан Масиак, владелец кафе в окрестностях Реймса. Тело обнаружили утром в его же заведении. Заключение эксперта: подвергался побоям и пыткам с применением серной кислоты. В той же концентрации. Точно таким же образом залитой в горло. Из кафе похищено чуть больше двух тысяч евро.— Думаешь, это сделала та самая девушка? — спросил Ле-Гуэн.— А вот скажи мне: если бы тебе пришла в голову идея покончить с собой, ты бы стал использовать серную кислоту?— Но как, черт возьми, это связано с нашим делом? — прорычал Ле-Гуэн, ударив кулаком по столу.— Тихо, Жан, тихо.Среди гробовой тишины гарсон принес пива Ле-Гуэну и Арману и протер стол, приподнимая другие кружки.Луи прекрасно знал, что сейчас произойдет, — при желании он мог бы заранее расписать ход разговора вплоть до отдельных реплик, потом убрать протокол в конверт, спрятать, а по завершении разговора снова достать его и сравнить детали — подобное развлечение бывает в мюзик-холлах, когда нужно заранее угадать, что сейчас произойдет. Камиль собрался продолжать. Арман с наслаждением докурил выпрошенную у кого-то сигарету (своих он, кажется, вообще никогда не покупал).— Только одно, Жан…Ле-Гуэн закрыл глаза. Луи внутренне улыбнулся. В присутствии Ле-Гуэна он всегда улыбался только внутренне, это было правилом. Арман выжидал. В поединке Камиля с Ле-Гуэном он всегда готов поставить на первого, тридцать к одному.— Вот скажи мне одну вещь, — продолжал Камиль. — Как ты думаешь, сколько лет подряд у нас не было ни единого дела об убийстве с применением серной кислоты? Я имею в виду — ни единого нераскрытого дела.Он сделал паузу, но Ле-Гуэн явно не расположен играть в эти игры.— Одиннадцать лет, друг мой, — продолжал Камиль. — Само собой, время от времени встречаются шутники, которые используют серную кислоту в подобного рода делах, но всегда — только как вспомогательное средство. Для большей надежности, так сказать. Их находят, арестовывают, судят, сажают — одним словом, государство оберегает своих граждан, как и положено. Что касается нетрадиционного применения серной кислоты — на этот счет мы, демократическая полиция, придерживаемся строго однозначного мнения.— Ты меня достал! — рявкнул Ле-Гуэн.— Я вас понял, комиссар. Но что поделать, как говорил Дантон, «факты — упрямая вещь». А факты именно таковы.— Ленин, — неожиданно сказал Луи.Камиль, слегка раздраженный, обернулся к нему:— Что — Ленин?Луи невозмутимо поправил прядь волос, упавшую на лоб.— «Факты — упрямая вещь» — это слова Ленина, а не Дантона.— И что это меняет?Луи, слегка покраснев, уже собирался принять вызов, но Ле-Гуэн его опередил:— В самом деле, Камиль, — ну, допустим, десять лет не было ни одного дела об убийстве, где фигурировала бы серная кислота, — и что?Он действительно вышел из себя, его голос громом раскатился по всей террасе — но этот достойный шекспировской пьесы рев напугал только других посетителей. Камиль всего лишь наклонил голову, посмотрел на мыски своих ботинок, болтавшихся в двадцати сантиметрах над полом, и мягко ответил:— Не десять лет, комиссар. Одиннадцать.Среди недостатков Камиля далеко не последний — его пристрастие к театральности. Театральности в духе Жана Расина, классического толка, если можно так выразиться.— И вот теперь, — продолжал он, — мы имеем два таких убийства всего за восемь месяцев. В обоих случаях жертвы — мужчины. Заметь, вместе с убийством Трарье — уже три.— Но…Луи отметил про себя, что комиссар буквально поперхнулся, — чтобы не сказать грубее (но Луи вежлив даже в разговоре с самим собой).Ле-Гуэн и в самом деле смог выдавить из себя всего несколько слов:— Но какая связь с этой девушкой?..Камиль улыбнулся:— Ну вот наконец-то правильный вопрос.На сей раз Ле-Гуэн ограничился лишь замечанием:— Ты и святого доведешь до греха.Давая понять, что его терпение иссякло, он встал из-за стола. На его лице читалось: «Поговорим в другой раз». Затем слегка махнул рукой с видом: «Может, ты и прав, но все равно — в другой раз». Любой, кто не знал Ле-Гуэна достаточно хорошо, решил бы, что он обескуражен. Он бросил на стол несколько монет, потом в знак прощания поднял руку таким жестом, словно приносил торжественную клятву, — и в следующий миг, повернувшись к остальным широкой, словно кузов грузовика, спиной, тяжелыми шагами направился к выходу.Камиль вздохнул. Проявить сообразительность слишком рано — это всегда тактический просчет. Он несколько раз постучал себя по носу указательным пальцем, словно для того, чтобы лишний раз подтвердить в присутствии Армана и Луи, что обладает хорошим чутьем. Только сейчас оно проявилось некстати. На данный момент девушка была жертвой, и никем иным. И не найти ее теперь, когда она расплатилась за свою вину, тоже своего рода вина. То, что речь шла об убийце-рецидивистке, не очень-то годилось в качестве контраргумента.Они расплатились, встали и вышли. Напоследок Арман стрельнул у одного из посетителей небольшую сигару — сигарет у того не оказалось. Спустившись по ступенькам террасы, все трое направились к метро.— Я сформировал три группы, — сообщил Луи. — Первая…Камиль резко остановился и быстрым движением положил ему руку на запястье — можно подумать, что он внезапно заметил у себя под ногами ядовитую змею, на которую едва не наступил. Луи поднял голову и прислушался. Арман тоже навострил уши. Камиль прав — у его спутников тоже возникло ощущение, будто они где-то в джунглях. Все трое переглянулись, чувствуя, как земля под ногами вибрирует, содрогаясь от тяжелых ритмичных ударов. Затем одновременно обернулись, готовые к любым неожиданностям. Метрах в двадцати они увидели монументальную слоновью тушу, которая мчалась к ним с невероятной скоростью. Ле-Гуэн несся им навстречу, полы его куртки распахнулись, отчего силуэт стал абсолютно квадратным, одна рука высоко вздымала мобильный телефон. Камиль рефлекторно сунул руку в карман в поисках собственного мобильника и вспомнил, что так и не включил его, выйдя из кафе. Но он не успел ни включить его, ни сделать еще что бы то ни было — Ле-Гуэн оказался уже совсем рядом. В несколько прыжков он вплотную приблизился к Камилю и при этом, что удивительно, сумел затормозить, не сбив его с ног, — удивительно четко рассчитал траекторию. Еще удивительнее то, что комиссар даже не запыхался. Кивнув на свой телефон, он произнес:— Ее нашли! Это в Пантене. Срочно едем туда!Ле-Гуэн сел в машину вместе с ними и за время поездки успел решить множество вопросов по телефону Судье позвонил тоже он.Луи ухитрялся полностью сохранять спокойствие и при этом вести машину на бешеной скорости. Они прибыли на место всего через несколько минут.Старый заброшенный склад на берегу канала выглядел как огромный промышленный блокгауз, напоминающий одновременно завод и корабль. Крашеное охрой массивное здание, которое своим сходством с кораблем было обязано наружным галереям, опоясывавшим его со всех сторон на уровне каждого из четырех этажей, а с заводом — высоким и узким окнам, расположенным почти вплотную друг к другу. Шедевр бетонной архитектуры тридцатых годов. Величественный монумент, на котором еще и сегодня угадывались почти стершиеся буквы: «ЛИТЕЙНОЕ ПРОИЗВОДСТВО».Вокруг царило полное запустение. Здание, очевидно, не снесли только потому, что планировали перестроить под какие-то другие нужды. Снизу доверху его покрывали разноцветные граффити — белые, синие, оранжевые, но, несмотря ни на что, оно продолжало царить над набережной, напоминая тех индийских слонов, которых украшают на праздники цветными лентами и серпантином и которые, не обращая на это внимания, движутся среди толпы, сохраняя свою тяжелую величественную поступь.Как выяснилось, прошлой ночью каким-то граффитчикам удалось забраться на галерею на втором этаже, — что казалось абсолютно невозможным, потому что все проходы были давно разрушены или заблокированы. Но этим ребятам все нипочем… И вот на рассвете, когда они уже заканчивали свою творческую работу, один из них мельком взглянул сквозь разбитое окно — и увидел подвешенную к потолку деревянную клетку и чье-то тело внутри. Все утро они прикидывали степень риска, который мог повлечь за собой анонимный звонок в полицию, но в конце концов все же позвонили. Их вычислили через два часа и учинили допрос по поводу их ночной активности.На место прибыли полицейские и спасатели. Здание годами стояло запертым, новые владельцы замуровали все входы и выходы. Между тем как одна команда спасателей развернула лестницы, другая принялась с помощью кувалды ломать кирпичную кладку, закрывающую один из дверных проемов.Вскоре вокруг собралось довольно много людей: полицейские в форме и в штатском, а также невесть откуда взявшиеся зеваки, которые, завидев множество машин с мигалками, стянулись к заброшенному зданию — в конце концов пришлось выставить ограждение.Камиль поспешно вышел из машины и, даже не доставая служебное удостоверение, направился к зданию. Он едва не упал, споткнувшись о груду битых кирпичей. Затем, восстановив равновесие, окликнул спасателей, расчищающих проход:— Подождите!Он приблизился. Капитан спасателей, в свою очередь, шагнул ему навстречу, загораживая проход. Камиль даже не стал тратить время на препирательства и просто скользнул в дверной проем — сейчас как раз такой, что человек его роста мог войти внутрь, не наклоняясь. Для того чтобы смогли войти его спутники, понадобилось еще несколько ударов кувалдой.Внутри было абсолютно пусто. Огромные помещения заливал тусклый свет, сочившийся из узких окон с треснувшими или выбитыми стеклами. Сквозь дырявую крышу капала вода, скопившаяся за время дождей, грохотали плохо закрепленные листы шифера — и эхо разносило эти звуки, многократно усиливая их, по гулким пустым цехам. То и дело налетали порывы ветра. Словом, сама атмосфера этого места способствовала тому, что любому становилось не по себе. Громадными масштабами оно напоминало кафедральный собор — и в то же время являло собой печальную иллюстрацию заката индустриальной эпохи. Обстановка и освещение в точности напоминали те, что удалось различить на фотографиях, сделанных похитителем. Снаружи по-прежнему доносился грохот кувалд, напоминавший набат.— Есть тут кто-нибудь?! — крикнул Камиль.Подождав немного и не услышав ничего в ответ, он бросился вперед. Первый зал оказался очень большим, примерно двадцать на пятнадцать метров, с потолком высотой метров в пять. Стены сочились влагой, на полу повсюду виднелись лужи дождевой воды. Здесь царила ледяная промозглая сырость. Дальше располагалось еще несколько точно таких же залов — видимо, раньше это были складские помещения. Камиль бегом миновал их — и еще раньше, чем войти в очередной дверной проем, он уже знал, что достиг цели.— Есть тут кто-нибудь?! — на всякий случай еще раз крикнул он — и не узнал своего голоса. Это ничем не объяснимое состояние, связанное с его профессией, выражалось в том, что, приближаясь к месту преступления, он испытывал нарастающее напряжение, которое проявлялось и в голосе. И еще сильнее такое состояние обострил запах, принесенный порывом ледяного сквозняка. Резкий запах гнили, мочи и дерьма.— Есть кто-нибудь?.. — повторил он почти машинально.И снова побежал. Эхо его шагов разносилось по залам, служа ориентиром полицейским, устремившимся за ним. Ворвавшись в смежный зал, он застыл на пороге, бессильно опустив руки.Через несколько секунд рядом с ним оказался Луи. Он услышал от Камиля одно-единственное слово:— Черт!..Деревянная клетка валялась на полу, две боковых доски были выломаны. Возможно, они треснули от удара об пол, а потом пленница довершила работу собственноручно. Резкий запах гнили шел от трупов крыс — их было три, два из них придавило упавшей клеткой. Их густо облепили мухи. Вокруг на полу виднелись полузасохшие кучки дерьма. Одновременно взглянув вверх, Камиль и Луи увидели кусок оборванной непонятно каким образом веревки, свисавший с конца лебедки под самым потолком.Пол в радиусе нескольких метров забрызган кровью.И — никаких следов жертвы.Прибывшие полицейские отправились на ее поиски по соседним залам. Глядя им вслед, Камиль лишь скептически покачал головой — он знал наверняка, что это бесполезно.Она словно испарилась.Хотя, учитывая ее состояние, это могло оказаться вовсе не метафорой…Но как же ей удалось освободиться? Впрочем, эксперты скоро все выяснят… Каким образом и через какой выход она убежала? Это тоже будет понятно очень скоро. Но результат налицо: девушка, которую они собирались спасти, спаслась самостоятельно.Камиль и Луи молча стояли на пороге, пока отовсюду доносились распоряжения одних и ответные возгласы других, разносимые эхом по всему огромному зданию. Они словно никак не могли осознать странный финал этой истории.Девушка исчезла — и, куда бы она ни делась, она не обратилась в полицию, как сделала бы на ее месте любая другая жертва подобного преступления.Несколько месяцев назад она убила человека — размозжила ему голову ударами лопаты, а потом, еще живому, залила в горло серную кислоту. После чего похоронила его в городском предместье.Лишь удачное стечение обстоятельств позволило найти этот труп, в связи с чем неизбежно возникал вопрос: а были ли другие?И сколько их было?Не так давно имели место два очень похожих убийства, и Камиль прозакладывал бы последнюю рубашку, что они связаны с убийством Паскаля Трарье.Сам факт, что девушка сумела освободиться в такой, казалось бы, абсолютно безвыходной ситуации, свидетельствовал о том, что она отнюдь не заурядная особа.Ее обязательно нужно найти.Но сейчас это казалось едва ли не сложнее, чем раньше.— По крайней мере, я уверен, — наконец разжав губы, процедил Камиль, — что теперь комиссар Ле-Гуэн наконец-то осознает истинный масштаб наших проблем. Часть II 26 Алекс почти не соображала от усталости. Она даже не успела осознать, что вообще произошло.Собрав последние силы, она встряхнула клетку так, что крысы с трудом удержались, цепляясь когтями за доски. И завопила во весь голос. В потоках холодного сквозняка клетка завертелась, как ярмарочная карусель. И в какой-то момент веревка не выдержала.Алекс повезло — и это везение, скорее всего, спасло ей жизнь, — в тот момент, когда веревка порвалась, один из углов покосившейся клетки был направлен вниз. Не отрывая застывшего взгляда от веревки, Алекс видела, как последние уцелевшие волокна рвутся одно за другим — казалось, веревка корчится от боли, — и вот в какой-то момент клетка полетела вниз. Падение было молниеносным — неудивительно, учитывая вес груза, — и всего через какую-то долю секунды клетка ударилась об пол. Алекс инстинктивно напрягла мышцы, чтобы хоть немного самортизировать приземление. Но удар был таким сильным, что угол клетки, казалось, вонзился в бетон. На мгновение клетка застыла в этом неустойчивом положении, затем покачнулась — и в следующий момент повалилась набок с глухим шумом, похожим на мощный вздох облегчения. Алекс отшвырнуло на крышку. Крысы, цеплявшиеся за верхние доски, разлетелись во все стороны. Две доски треснули, но окончательно не сломались.Алекс, оглушенная падением, едва могла пошевелиться и тем более приподняться — но тут наконец ее мозг полностью осознал случившееся, и это сработало. Клетка упала. Доски треснули. Одна из них, сбоку от нее, почти раскололась пополам. Алекс чувствовала себя настолько истощенной, что поначалу даже засомневалась — удастся ли ей окончательно выломать эту доску. Но затем собралась с силами, уперлась руками и ногами в противоположные стенки и, словно для того, чтобы помочь себе, снова завопила. И ее темница не выдержала. Доска хрустнула. В первый миг Алекс показалось, что небо внезапно распахнулось перед ней во всю ширь. Возможно, нечто подобное чувствовал Моисей, когда перед ним расступились воды Красного моря.Эта победа вызвала у нее восторг, близкий к исступлению. Ее с такой силой захлестнули эмоции — торжество, облегчение, изумление при виде того, что ее безумная стратегия все же сработала, — что вместо того, чтобы встать и как можно скорее выбраться отсюда, она продолжала сидеть в клетке, плача навзрыд и даже не пытаясь успокоиться.Наконец мозг послал ей очередной настойчивый сигнал. Уходить. Быстро. Крысы, конечно, сейчас не осмелятся приблизиться к ней — но Трарье? То, что он не появлялся в последнее время, еще ничего не значит — даже несмотря на ее предчувствия. Может быть, он явится с минуты на минуту.Итак, нужно встать, одеться и выбираться отсюда. Быстрей, быстрей!Алекс попробовала разогнуться. Она надеялась, что почувствует облегчение, но это обернулось пыткой. Все тело было словно парализовано. Невозможно встать, вытянуть ноги, опереться на руки, принять устойчивое положение. Она превратилась в сплошной комок окаменевших мускулов. У нее больше не оставалось сил.Только для того, чтобы подняться на колени, ей понадобилось не меньше двух минут. Это оказалось невероятно мучительно. Алекс плакала от боли и беспомощности, кричала, с силой колотила сжатыми кулаками по доскам клетки. Но истощение лишило ее сил, она снова упала и сжалась на полу — заледеневшая, обессиленная, неподвижная.Сколько мужества и силы воли ей понадобилось, чтобы возобновить усилия и мало-помалу распрямить застывшие конечности, пусть и с громкими проклятиями и чудовищным трудом, которого требовало любое, самое простое движение, — приподняться, разогнуть спину, вытянуть шею… Разыгралась настоящая битва — между Алекс умирающей и Алекс живой. И тело понемногу пробуждалось, словно в муках рождаясь на свет заново. Наконец ей удалось встать на четвереньки, а затем потихоньку, сантиметр за сантиметром передвигая ноги, выбраться из клетки. Она сильно ударилась об пол, но тут же с огромным наслаждением прижалась щекой к холодному влажному бетону и снова зарыдала.Через несколько минут она, по-прежнему передвигаясь на четвереньках, подняла с пола какую-то тряпку и набросила ее на плечи. Затем доползла до бутылок с водой, схватила одну из них и, открыв, выпила сразу почти все содержимое. Переведя дыхание, она легла на пол и вытянулась на спине, Много (сколько?) дней подряд она ждала этого момента, много дней смирялась с мыслью о том, что никогда его не дождется. Вот так бы и лежать, хоть до самого конца света, чувствуя, как постепенно возобновляется ток крови, оживают мускулы, приходят в движение связки… Даже несмотря на то, что все эти процессы были мучительными. Нечто подобное, должно быть, происходит с замерзшими альпинистами, когда их возвращают к жизни.Мозг, который тоже потихоньку оттаивал, снова послал сигнал: а если тот человек вернется? Нужно уходить отсюда! Быстрей!Алекс проверила свои вещи — всё оказалось на месте. Одежда, сумочка с деньгами и документами и даже парик, который был на ней в тот вечер и который похититель бросил в одну кучу со всем остальным. Он ничего не взял. Ему нужна была только ее жизнь — точнее, ее смерть. Перебирая вещи дрожащими от слабости руками, Алекс не переставая оглядывалась по сторонам. Она понимала, что ей стоило бы найти какой-то предмет, который послужил бы оружием, если тот человек неожиданно вернется. На полу валялось много всякого хлама, и, рассмотрев его подробнее, она выбрала небольшой ломик с раздвоенным концом. Похоже, он предназначался для вскрытия ящиков. Зачем похититель принес его сюда? Собирался открыть клетку после того, как жертва умрет? Чтобы ее похоронить?.. Алекс положила ломик рядом с собой. Она даже не сознавала до конца всей безысходности ситуации. Если Трарье вернется, у нее вряд ли хватит сил даже поднять свое орудие, не говоря уже о том, чтобы им воспользоваться.Она уже собиралась одеться, ка к вдруг впервые обратила внимание на свой собственный запах — отвратительную смесь мочи, рвоты и дерьма. Ее дыхание было зловонным, как у гиены-падальщицы. Она открыла бутылку с водой, потом еще одну и принялась лить воду на себя, смывая засохшую грязь. Руки дрожали, движения были медленными и вялыми. Наконец, кое-как вымывшись, она посильнее растерла себя каким-то покрывалом, найденным здесь же на полу, и почувствовала, как ее конечности понемногу возвращают себе гибкость. Разумеется, никакого зеркала не нашлось, и Алекс не могла увидеть, на кого она похожа. В сумочке лежало карманное зеркальце, и она уже собиралась его поискать, когда мозг послал новый сигнал — последнее предупреждение: да сваливай уже отсюда, мать твою! Пошевеливайся! Быстрей!Одежда, которую она с трудом натянула, согрела ее еще больше. Ноги отекли, обувь сильно жала. Она с трудом держалась на ногах, лишь со второй попытки ей удалось поднять с пола сумочку. О том, чтобы захватить еще и ломик, пришлось забыть. Шатаясь, она направилась к выходу из зала. У нее было такое чувство, что какие-то движения навек останутся ей недоступными: разогнуть спину, выпрямить ноги, поднять голову. Она двигалась, согнувшись в три погибели, как старуха.На пыльном полу остались отпечатки ботинок Трарье, и, двигаясь вдоль цепочки этих следов, она следовала из одного зала в другой. Она внимательно смотрела по сторонам, пытаясь понять, откуда же он сюда заходил. В самый первый день, когда она попыталась сбежать, он схватил ее возле недавно замурованного выхода. Но вот чего она тогда не заметила — металлического люка в полу, в самом углу зала. Вделанный в крышку скрученный моток толстой проволоки служил ручкой. Ухватившись за нее, Алекс попыталась поднять крышку, но безуспешно. Она тянула изо всех сил, но крышка не сдвинулась ни на сантиметр. Слезы вновь подступили к глазам, из самых глубин желудка вырвался глухой стон. Она повторила попытку — с тем же результатом. Алекс огляделась вокруг в поисках подручного средства. Она уже понимала, что этот люк — единственный выход, иначе Трарье не отнесся бы с таким спокойствием к ее попытке побега. Он ничуть не торопился, чтобы поймать ее и вернуть на место. Видимо, знал, что даже если она заметит люк, то ни за что не поднимет крышку. Тогда в ней закипел гнев — ужасающий, убийственный, черный. Она побежала обратно — по-прежнему не разгибаясь, спотыкаясь, словно калека. Она распугала тех крыс, которые осмелились вернуться после того, как рухнувшая клетка чуть не раздавила их, — сейчас они снова попрятались. Она подобрала оставленный ломик и три сломанных доски, даже не задумываясь, сможет ли донести их куда нужно, — и, возможно, как раз поэтому ей все удалось. Мысли полностью отсутствовали — осталось только стремление выбраться отсюда, и ничто не могло этому воспрепятствовать. Пусть хоть мертвой, но она отсюда выйдет! Она просунула конец ломика в узкий зазор между крышкой люка и бетонным полом и навалилась на него всем своим весом. Когда крышка приподнялась на несколько сантиметров, она ногой втолкнула в щель обломок доски, снова надавила на свой импровизированный рычаг, просунула в щель вторую доску, затем побежала обратно и притащила другие обломки… Наконец, совершая одно усилие за другим, она сумела поставить ломик вертикально, так, чтобы он удерживал поднятую крышку люка. Свободное пространство не превышало сорока сантиметров — едва достаточно, чтобы протиснуться, ежеминутно рискуя нарушить это хрупкое равновесие, в результате чего тяжеленная крышка обрушилась бы на нее и раздавила.Алекс остановилась, склонила голову и прислушалась. На сей раз никакого предостережения, никакою совета от внутреннего голоса не последовало. При малейшей неловкости, если она хоть немного заденет ломик, он упадет плашмя, и крышка люка рухнет. Не тратя больше времени на раздумья, она швырнула сумочку в люк и всего через долю секунды услышала слабый глухой звук падения. Значит, тут совсем неглубоко. Даже не додумав эту мысль до конца, Алекс уже протискивалась в люк. Понемногу, миллиметр за миллиметром, она сползала вниз. Несмотря на сырость и холод, она была вся в поту, когда ее нога наконец нащупала опору — казалось, где-то на невероятной, бездонной глубине. Это оказалась ступенька. Алекс уже полностью спустилась, лишь пальцы продолжали цепляться за край люка, — когда, неосторожным движением повернув голову, задела ломик. Он упал, звякнув о бетонный пол, — и тут же крышка люка с адским грохотом обрушилась. Алекс едва успела убрать пальцы — рефлекторным движением, в последнюю микросекунду, — и застыла, охваченная ужасом. Она стояла на верхней ступеньке лестницы, почти в полной темноте. Она была цела. Когда ее глаза немного привыкли к темноте, она подобрала свою сумочку, валявшуюся на несколько ступенек ниже, и снова остановилась, затаив дыхание. Сейчас она пойдет дальше и выберется отсюда… она пыталась внушить себе это, но сама себе не верила. Затем Алекс разглядела железную дверь, припертую стеновым блоком, который с огромным трудом и далеко не сразу откатила в сторону — настолько она ослабела. За дверью оказался пропахший мочой коридор, потом другая лестница, где было так темно, что Алекс пришлось идти вдоль стены, опираясь о нее обеими руками, как слепой, ориентируясь лишь на далекий слабый свет. Скорее всего, на этой самой лестнице она ударилась головой и потеряла сознание, когда Трарье тащил ее по ступенькам вниз. Верхние ступеньки лестницы оказались перегорожены тремя поперечными перекладинами, идущими подряд. Алекс перешагнула их одну за другой. Затем, в конце туннеля, она увидела нечто вроде широкой вентиляционной трубы, за которой наконец-то обнаружила выход, закрытый прямоугольной жестяной пластиной, вертикально укрепленной в проеме стены. Свет снаружи едва просачивался, и Алекс пришлось ощупывать эту пластину, чтобы попытаться понять, как она держится. Она толкнула пластину от себя, но та не поддалась. Тогда Алекс попыталась потянуть ее к себе. Пластина сдвинулась с места. Она оказалась не тяжелой, и Алекс осторожно вытащила ее из проема, после чего прислонила к стене рядом с собой.Свобода.На нее повеяло свежим ночным воздухом, к которому примешивались запахи влажной земли и воды. Было темно, однако ясно ощущалось — там, снаружи, царит жизнь. Пластина скрывалась в небольшом углублении в стене, расположенном вровень с землей. Алекс выбралась из прохода — и почти сразу же обернулась, чтобы посмотреть, удастся ли ей загородить его вновь. Но затем отказалась от этой идеи. Ей уже ни к чему соблюдать предосторожности — при условии, что она уйдет немедленно, сейчас же. Со всей быстротой, на которую будут способны ее одеревеневшие конечности и ноющие мышцы, она отошла от зияющей ниши.Метрах в тридцати виднелась пустынная набережная. Там она различила несколько одноэтажных жилых домов, почти все окна были темными. За ними, очевидно, пролегала улица и проезжая часть — оттуда доносился обычный городской шум, слегка приглушенный в этот час.Алекс двинулась туда.Вот он и бульвар. Алекс понимала, что из-за огромной усталости не сможет идти слишком долго. К тому же ее буквально ослепил свет уличных фонарей — у нее даже закружилась голова, и ей пришлось ухватиться за фонарный столб, чтобы не упасть.Непохоже, что тут можно найти какой-то транспорт…Хотя нет. Чуть подальше она заметила стоянку такси.Вокруг не было ни души. Но так или иначе — само по себе рискованно брать такси, подсказывал измученный мозг. Нет лучшего способа оказаться схваченной и доставленной в полицию…Но, напоминая об этом, он так и не смог предложить более подходящее решение. 27 В тех случаях, когда, как сегодня с утра, предстояло сделать много дел и сложно было выбрать, с чего начать, Камиль предпочитал действовать по принципу «Самое срочное — ничего не делать». Она из составляющих его метода заключалась именно в том, чтобы откладывать дело в долгий ящик до последнего момента. Он изобрел эту методику еще в те времена, когда выступал в Школе полиции, и назвал ее техникой зависания. Конечно, по логике вещей над этим стоило всего лишь посмеяться, особенно учитывая рост и вес автора, который мог зависнуть в воздухе в буквальном смысле этого выражения, — но посмеяться никто ни разу не рискнул.Было шесть утра. Камиль проснулся, принял душ, позавтракал и встал у окна. Душечка вспрыгнула на подоконник. Он начал гладить ее по спинке. Оба смотрели в окно.Затем Камиль перевел взгляд на конверт с письмом оценщика, который вчера вечером наконец-то решился распечатать. Эта аукционная продажа стала последним распоряжением отца по поводу наследства. Его смерть не была мучительной, и, хотя она сильно потрясла и взволновала Камиля, а боль утраты еще долгое время давала знать о себе, все же она не обернулась для него катастрофой. Можно сказать, она произвела ограниченные разрушения. Все, что касалось отца, всегда было до ужаса предсказуемо, — и даже его смерть не явилась исключением. Если Камиль вплоть до вчерашнего вечера так и не вскрыл этот конверт, то только потому, что содержимое стало завершающей частью полотна, запечатлевшего его собственную жизнь. Скоро ему стукнет пятьдесят. Все его близкие уже мертвы: сначала умерла мать, потом жена и вот теперь отец; детей у него нет. Он никогда не мог бы вообразить, что окажется последним уцелевшим из всей семьи. Вот что его беспокоило — смерть отца как бы подводила итог семейной истории, которая, однако, еще не подошла к концу. Камиль все еще здесь — и, хотя изрядно побитый жизнью, до сих пор держится на ногах. Разве что его жизнь отныне принадлежит только ему — он ее единственный обладатель и бенефициар. Когда становишься главным героем своей собственной жизни, она уже не слишком интересна. От этой мысли ему было горько. Он страдал не только от дурацкого «комплекса выжившего», но и от осознания того, что поддавался влиянию такой, по сути, банальности.Квартиру отца он продал. Из имущества осталось лишь десятка полтора картин Мод, которые месье Верховен счел нужным сохранить.И ее мастерская конечно же. Но Камиль чувствовал, что не в силах туда пойти. С этого перекрестка начались для него все беды этой жизни. Мать, Ирэн… Нет, на это он не способен. Никогда ему не одолеть те четыре ступеньки, толкнуть дверь, войти… нет, никогда.Но что до самих картин — он все же набрался мужества и решил на них взглянуть. Он позвонил старому другу матери, с которым она вместе училась в Школе изящных искусств; тот согласился на его просьбу составить список ее работ. Аукцион должен состояться 7 октября, все вопросы улажены. Открыв конверт, Камиль просмотрел присланный список, а также программу тематического вечера, посвященного творчеству Мод Верховен, — с подобающими речами и воспоминаниями коллег.Сначала он придумывал целые теории, чтобы объяснить, почему не хочет оставить у себя ни одной из картин матери. Наиболее впечатляющей из них была такая: предоставить ее картинам разойтись по всему миру означало воздать ей честь. «Ведь даже мне самому, если я захочу взглянуть на ее картины, придется идти в музей!» — говорил он полушутливым, полусерьезным тоном. Конечно, все это ерунда. Истина в том, что он обожал свою мать сверх всякой меры, но после того, как остался один, к нему внезапно, словно в результате какого-то взрыва в подсознании, пришло понимание двойственности этой любви, в которой смешались восхищение и досада, горечь и признательность. Эта любовь, несшая на себе отпечаток враждебности, была в нем всегда, сколько он себя помнил, — но теперь, чтобы успокоиться и прожить остаток жизни в ладу с самим собой, надо от всего этого избавиться. Живопись была для матери всем — и в жертву этому идолу она принесла не только свою жизнь, но и жизнь Камиля. Не всю, нет, — но та часть, которую она пожертвовала, стала для ее сына судьбоносной. Она словно бы никогда не думала о том, что ее ребенок — не часть ее самой, а отдельная личность. Камиль не собирался избавляться от этой ноши целиком, он хотел лишь облегчить свое бремя.Восемнадцать картин, созданных Мод Верховен за последние десять лет, будут проданы. Все восемнадцать — чистая абстрактная живопись. Перед некоторыми из них Камиль испытывал такое же чувство, как перед картинами Ротко, — казалось, что краски живут и дышат. Глядя на них, можно понять слово «живопись» буквально. Две картины уже зарезервированы, им предстоит отправиться в музеи. Они буквально вопят от боли и отчаяния — это последние картины, написанные Мод уже в финальной стадии рака, и одновременно апогей всего ее творчества. Камиль подумывал оставить у себя ее автопортрет, который она нарисовала в тридцатилетием возрасте. На нем ее лицо казалось детским и в то же время сосредоточенным, даже торжественным. Взгляд поверх голов зрителей, расслабленная поза. Искусно выверенная смесь взрослой женственности и детской наивности, которую замечаешь иногда на лицах женщин, некогда юных и жаждущих наслаждений, а ныне страдающих от алкоголизма. Ирэн очень любила эту картину. Однажды она сфотографировала ее специально для Камиля и напечатала в формате 10x13. Эта фотография до сих пор стояла у него на столе рядом с керамическим стаканчиком для карандашей, тоже подаренным Ирэн. Одна из немногих дорогих ему вещей, которую он продолжает держать на рабочем месте. Арман всегда смотрел на фотографию влюбленным взглядом — ведь это единственная картина Мод, которую он понимал, поскольку она была достаточно реалистичной. Когда-то Камиль обещал подарить ему снимок, но так этого и не сделал. И даже саму картину он решил передать на аукцион вместе с остальными. Может быть, когда все картины матери разойдутся по миру, он наконец-то успокоится и тогда наконец продаст ее мастерскую в Монфоре — последнее звено разорванной цепи, которая не связывает его уже больше ни с чем.Сон принес с собой другие образы, гораздо более близкие к сегодняшнему дню, самым важным из которых была молодая женщина, запертая в клетке, но сумевшая освободиться. Эти образы связаны со смертью — но не уже случившейся, а лишь предстоящей. Камиль не мог сказать, откуда она придет, но у него появилась глубокая внутренняя уверенность в ее неизбежности, когда он увидел разломанную клетку, мертвых крыс, следы бегства… За всем этим словно скрывалось что-то, свидетельствующее о скором приходе смерти.Проснувшись и подойдя к окну, он увидел, что снаружи уже вовсю кипит жизнь. Для человека, который, подобно ему, спал мало, это не имело особого значения, но вот Ирэн никогда не смогла бы здесь жить. Зато для Душечки зрелище за окном стало захватывающим ежедневным спектаклем — она часами наблюдала за небольшими парусными судами, заходящими в шлюз. Когда погода позволяла, она устраивалась на подоконнике.Камиль не собирался выходить из дома до тех пор, пока в голове у него полностью не прояснится картина последних событий. На данный момент вопросов накопилось множество.Заброшенный склад в Пантене. Как Трарье его нашел? Важно это или нет? Пустующий годами огромный ангар почему-то так и не захватили бомжи и прочая подобная публика. Здешняя нездоровая атмосфера, конечно, не располагала к себе, но главной причиной скорее всего стал трудный доступ — единственным входом служило узкое отверстие, расположенное вровень с землей и закрытое жестяной пластиной, а от него требовалось проделать еще довольно долгий путь наверх, в помещения, где худо-бедно можно жить. Также затруднительно подогнать сюда любой транспорт, чтобы перевезти свой скарб и тем более — затащить его внутрь. Как знать, не сколотил ли Трарье такую тесную клетку всего лишь потому, что занести внутрь длинные доски попросту невозможно? И легко представить себе, насколько трудно перенести наверх и саму жертву. Иными словами, нужна чертовски сильная мотивация, чтобы пойти на такое. Он был готов держать ее здесь без пищи и воды столько, сколько потребуется, чтобы заставить ее признаться, что она сделала с его сыном.Натали Гранже. Они уже знали, что это не настоящее имя, но продолжали называть ее так — за неимением лучшего. Камиль предпочитал говорить просто «девушка», но порой следовал примеру коллег. Фальшивое имя или безымянность — какой вариант выбрать?..Судья согласился начать дело. Однако женщину, которая размозжила ударами лопаты голову Паскаля Трарье, а потом залила ему в горло серную кислоту, в результате чего голова почти отделилась от тела, предполагалось разыскивать только в качестве свидетельницы, по крайней мере пока не будет доказано обратное. Ее бывшая соседка из Шампиньи формально опознала ее по фотороботу, но прокуратура требовала более весомых доказательств.На складе в Пантене нашлись следы крови, волосы и прочий органический материал, анализы подтвердили, что это та самая женщина, чьи следы обнаружились в фургоне Трарье. Это, по крайней мере, не вызывало сомнений. Хотя это и не бог весть что, вздыхал про себя Камиль.Единственный способ быстро продвинуться по еще неостывшему следу — поднять все материалы по двум недавним убийствам с применением серной кислоты, упоминание о которых Камиль обнаружил недавно, роясь в полицейских архивах, и проверить, возможно ли, что убийца во всех трех случаях один и тот же. Несмотря на скептицизм своего шефа, Камиль не сомневался, что так оно и есть и, более того, убийца — женщина. Материалы обещали прислать сегодня утром — когда он приедет в участок, они уже будут ждать его на рабочем столе.Какое-то время он медитировал над этой парой — Натали Гранже и Паскаль Трарье. Убийство из ревности? Нет, тогда скорее уж Паскаль убил бы Натали в приступе ревности — но наоборот… Несчастный случай? Сложно в это поверить, учитывая, как разворачивались события. Камилю не удавалось полностью сосредоточиться ни на одной из этих гипотез, поскольку ему не давало покоя другое — оно настойчиво пробивалось сквозь все прочие соображения, требуя внимания к себе, почти как Душечка, которая в это же время вонзала коготки в рукав его пиджака. Как женщина выбралась со склада? Что конкретно там произошло?Эксперты скажут, с помощью чего ей удалось перерезать веревку — но потом? Выбравшись из клетки, как она действовала дальше?Камиль попытался представить себе эту сцену. Но его внутреннему фильму не хватало связности.Уже выяснили, что она подобрала свою одежду, валявшуюся в том же помещении на полу. Следы ее обуви тянулись до вентиляционной трубы, за которой находился выход — небольшое отверстие в стене. Обувь, конечно, та же, что была на ней в тот день, когда Трарье ее похитил, — с какой бы стати он принес ей новую? Итак, он напал на нее, ударил, она попыталась защититься, но он втащил ее в фургон, швырнул на пол и связал. В каком состоянии после этого находилась ее одежда? Наверняка измятая, разорванная, грязная… Во всяком случае, выглядела она не лучшим образом. Женщина в такой одежде, идя по улице, неизбежно привлекла бы к себе внимание прохожих, так?К тому же вряд ли Трарье аккуратно обращался с вещами раздетой им жертвы… Ну хорошо, допустим, с одеждой все не так страшно. А с самой женщиной?Насколько она грязна, видно уже по фотографиям. Целую неделю она просидела абсолютно голая в тесном деревянном ящике, висевшем в паре метров над землей. На фотографиях она выглядела истощенной, полумертвой. Эксперты нашли крошки от сухого корма для крыс и мышей — только этим Трарье ее и кормил. Она справляла нужду прямо под себя в течение недели.— Она истощена до предела, — вслух произнес Камиль. — И грязная как свинья.Душечка удивленно подняла голову, словно понимая даже лучше хозяина, что он говорит сам с собой.Еще не успевшая высохнуть вода на полу, влажные тряпки, а также многочисленные отпечатки пальцев женщины на бутылках из-под минералки свидетельствовали о том, что перед уходом она постаралась хоть как-то привести себя в порядок.— И все-таки, — пробормотал Камиль, — если целую неделю ходишь под себя, то разве можно как следует отмыться, имея под рукой всего три литра холодной воды и пару грязных тряпок?..И это опять возвращало его к главному вопросу: как она сумела добраться до дома незамеченной?— А кто тебе сказал, что ее никто не видел? — спросил Арман.Семь сорок пять. Все в сборе. Даже несмотря на то, что голова у него занята другим, Камиль мимолетно успел подумать, как же странно выглядят рядом Арман и Луи. На Луи — серо-стальной костюм от Китона, галстук от Стефано Риччи и ботинки «Уэстон». Арман одет так, словно прибарахлился на бесплатной раздаче вещей в какой-нибудь благотворительной организации. Черт возьми, подумал Камиль, если бы погода позволяла, он ходил бы в одних трусах, чтобы сэкономить на всем остальном!Он отпил кофе. А в самом деле, с чего он взял, что никто ее не видел?— Надо искать, — сказал Камиль.Женщина выбралась из здания и… исчезла.Растворилась. Испарилась. Такого ведь не могло случиться, правильно?— А что, если она остановила попутку? — спросил Луи.Но, кажется, он и сам не очень-то верил в такое предположение. Женщина лет двадцати пяти — тридцати пытается поймать машину около двух часов ночи?.. Машин в это время мало — так что же, она так и стояла на краю тротуара, подняв руку? Или, хуже того, шла вдоль тротуара, махая проезжающим, как шлюха?— Автобус…Да, такое в принципе возможно. Тот маршрут не самый оживленный, но вдруг ей повезло? Но неужели она ждала на остановке — а ждать пришлось бы как минимум минут сорок, в такой-то час, — истощенная, замерзшая, возможно, в лохмотьях… Нет, вряд ли. Да и потом, могла ли она вообще самостоятельно держаться на ногах?Луи сделал пометку в блокноте — проверить расписание, опросить водителей…— Такси?..Луи внес в блокнот очередную пометку, но этот вариант тоже представлялся сомнительным. Были ли у нее при себе деньги, чтобы заплатить? Да и разве не внушил бы ее вид подозрение любому таксисту? А может быть, кто-то видел ее, идущую по тротуару?Ясно одно — она поехала в сторону Парижа. Нужно опросить всех водителей на том направлении. Через несколько часов все сведения будут получены.Луи с Арманом отправились туда. Камиль смотрел им вслед. Да, парочка та еще…Затем он отошел от окна и сел за стол, на котором его ждали две папки с материалами об убийствах Бернара Гаттеньо и Стефана Масиака. 28 Алекс подошла к своему дому все той же тяжелой, неуклюжей, спотыкающейся походкой. А что, если Трарье уже ждет ее внутри? Что, если он узнал о ее побеге?.. Но нет, в холле пусто. Алекс мельком взглянула на свой почтовый ящик — он даже не слишком забит. На лестнице никого не оказалось. И на лестничной площадке тоже. Пусто, как во сне.Она открыла дверь своей квартиры, вошла, потом заперла ее.Все это и правда похоже на сон.Она у себя дома, в безопасности. А всего каких-нибудь два часа назад ее в любой момент могли разорвать зубами голодные крысы… Она едва держалась на ногах и передвигалась только вдоль стены, чтобы не упасть.Прежде всего надо поесть.Но перед этим — взглянуть на себя.О господи, она выглядела старше лет на пятнадцать! Страшная, грязная, старая… Глаза глубоко запали, морщины, дряблая кожа, царапины и синяки… и взгляд словно у помешанной.Она опустошила холодильник, буквально смела все, что там оставалось: йогурты, сыр, хлеб для тостов, бананы… Она ела с жадностью потерпевшей кораблекрушение и спасенной с необитаемого острова — все то время, пока набиралась вода в ванной… и конечно же едва успела добежать до туалета, прежде чем ее вырвало.Переведя дыхание и немного придя в себя, она выпила еще пол-литра молока.Затем она продезинфицировала свои раны — на лице, руках и ногах. Выбравшись из ванны, в которой она чуть не заснула, Алекс дополнительно обработала их антисептиком и смазала камфорной мазью. Она падала от усталости. Лицо у нее было все в синяках, оставшихся еще со дня похищения. Но они рассосутся достаточно быстро, зато раны на руках и ногах будут заживать гораздо дольше. Как минимум в две из них наверняка попала инфекция. Но она ими займется, она сделает все, что нужно. Каждый раз, покидая свою очередную временную работу, она напоследок незаметно забирала с собой кое-какие лекарства и медицинские средства. На сегодняшний день ее запасы выглядели весьма внушительно: пенициллин, барбитураты, антидепрессанты, диуретики, антибиотики, бета-блокаторы…Наконец она вытянулась на кровати. И тут же провалилась в сон.Проспала тринадцать часов подряд.Пробуждение было похоже на выход из комы.Ей понадобилось больше получаса, чтобы понять, где она находится, и восстановить в памяти события, предшествующие возвращению. Слезы непроизвольно подступили к глазам. Она свернулась под одеялом в позе эмбриона и разразилась рыданиями. Затем, понемногу успокоившись, снова заснула.На сей раз она проспала пять часов. В общей сложности получилось восемнадцать.Одурманенная долгим сном, Алекс попыталась постепенно перейти из него в реальность, словно поднимаясь на поверхность из глубокого омута. Лишь с большим трудом ей удалось вытянуться во весь рост, превозмогая боль во всем теле. Затем она медленно сделала несколько самых простых упражнений на растяжение. Целые группы мышц оставались словно заблокированными, но некоторый эффект все же был достигнут. Слегка пошатываясь, Алекс поднялась с кровати и сделала несколько шагов, после чего ей пришлось ухватиться за стеллаж — ноги были словно налиты свинцом, голова гудела. К тому же она умирала от голода. Осмотрев свои раны, она подумала, что нужно еще раз их обработать. Но сильнее всего оказался инстинкт самосохранения, который нашептывал ей, что пока самое главное — оставаться в убежище.Ей удалось сбежать, но Трарье, конечно, попытается снова до нее добраться. Он знал, где она живет, потому что похитил ее в двух шагах от ее дома. К этому часу он уже наверняка знает о ее побеге. Алекс осторожно выглянула в окно. Улица выглядела спокойной. Точно такой же спокойной, как во время похищения.Алекс включила ноутбук и поставила рядом с собой на диван. Войдя в Интернет, она напечатала в строчке поисковика: «Трарье». Она не знала его имени — только имя его сына. Но сейчас ее интересовал отец. Что касается его гребаного сына, этого дебила, — она прекрасно помнила, что с ним сделала. И где его оставила.Третья ссылка в списке результатов, выданных поисковиком, дала ответ на ее вопрос. Жан-Пьер Трарье. Ссылка вела на новостной сайт paris.news.fr. Алекс открыла материал. Да, речь шла именно об этом человеке!САМОУБИЙСТВО НА МОСТУ:оплошность полиции?Прошлой ночью мужчина лет пятидесяти, Жан-Пьер Трарье, преследуемый несколькими полицейскими машинами, внезапно остановил свой фургон на мосту, проходящем над автострадой возле Порт-де-Ла-Виллет, выпрыгнул из него, подбежал к парапету и бросился вниз. Почти в тот же момент его переехал грузовик, и он скончался на месте.Судебная полиция сообщила, что этот человек подозревается в похищении, которое якобы произошло несколькими днями раньше на улице Фальгьер в Париже и до того момента держалось в тайне «по соображениям безопасности». Тем не менее личность похищенной женщины до сих пор не установлена, а предполагаемое место заключения, которое вычислила полиция, оказалось… совершенно пустым! За отсутствием конкретных обвинений смерть подозреваемого — «самоубийство», как его квалифицирует полиция, — остается весьма загадочной и требует дополнительного расследования. Судья Видар, которому оно поручено, обещал сделать все от него зависящее, чтобы добиться от уголовного отдела полиции и лично майора Верховена объяснений, способных пролить свет на это темное дело.Мозг Алекс работал со всей возможной быстротой. Но когда вплотную сталкиваешься с чудом, логика сдает свои позиции.Вот почему он больше не приходил. Бросился с моста и был раздавлен грузовиком… Лишив себя удовольствия увидеть, как ее сожрут крысы… Этот ублюдок предпочел сдохнуть, но только не дать полиции ее найти!Пусть теперь горит в аду вместе со своим мудаком сыном!Но главное — полицейские по-прежнему не знают, кто она. По крайней мере, не знали еще в начале этой недели.Она вбила в поисковик свое имя — Алекс Прево. Нашлись только однофамилицы. О ней — ничего. Вообще ничего.Это было огромным, невероятным облегчением. Она проверила свой мобильник — восемь неотвеченных вызовов. Батарейка почти полностью разрядилась. Алекс встала, чтобы поискать зарядное устройство, но движение оказалось слишком резким для одеревеневшего тела, еще не привыкшего к таким нагрузкам, и она рухнула обратно на диван, словно под тяжким бременем. Перед глазами заплясали светящиеся точки, комната закружилась с невероятной скоростью, сердце подскочило в груди. Алекс сжала губы. Через несколько секунд приступ дурноты прошел. Она медленно поднялась, нашла зарядник, осторожно подключила к нему телефон и снова села. Восемь вызовов. Проверив их, она облегченно вздохнула — все они были из агентств по трудоустройству. Из некоторых звонили дважды. Значит, ей хотят предложить работу. Она не стала прослушивать сообщения на автоответчике, решив сделать это позже.— Ах, это ты? А я-то думала, когда ты наконец соблаговолишь рассказать мне, какие у тебя новости.Этот голос… Мать и ее вечные упреки. Каждый раз, когда Алекс ее слышала, у нее всегда возникала одна и та же реакция — ком в горле. Она в нескольких словах сообщила то, что хотела, но мать не переставала задавать вопросы — когда речь шла о дочери, она всегда была настроена скептически.— Временная работа? В Орлеане? Так ты мне оттуда звонишь?В ее голосе по-прежнему сквозило недоверие. Алекс сбивчиво пробормотала: да, но у меня мало времени. Ответ прозвучал резко, как удар хлыста:— Тогда могла бы вообще не звонить!Сама она звонила редко, а когда Алекс это делала — всегда выходило вот так. Мать не жила — она царила. Надо всем, до чего могла дотянуться. Разговор с ней напоминал экзамен, к которому нужно подготовиться, все обдумать, сосредоточиться.Но сейчас раздумывать уже поздно. Алекс торопливо произнесла:— Я буду отсутствовать какое-то время, мне нужно ехать в провинцию, я нашла там временную работу… В смысле… уже другую…— Вот как? И где же?— Это ненадолго…— Да, это я уже поняла: ты нашла еще одну временную работу и тебе нужно ехать в провинцию. А название у этой провинции есть?— Это предложение сделали через агентство, я еще не знаю точное место… это так неожиданно свалилось, мне сообщили буквально только что…— Ах вот как.Ей, судя по всему, не очень-то верилось в эту историю. Помолчав, она сказала:— Ты едешь на временную работу неизвестно куда, по неизвестно чьему приглашению — я все правильно поняла?Этот разговор не представлял собой ничего исключительно сложного, Алекс привыкла к таким, но сейчас она очень устала и защита ее была слабее, гораздо слабее, чем обычно.— Н-нет, это н-не так…Рано или поздно, но в разговоре с матерью она всегда начинала заикаться.— А что тогда?— П-послушай, у м-меня садится б-батарейка…— …и к тому же заканчиваются деньги на телефоне. Ну да. Как всегда, неожиданно. Ты работаешь, временно замещаешь кого-то. А потом в один прекрасный день тебе говорят: спасибо, вы свободны, можете возвращаться домой. Так?Хорошо бы ответить чем-нибудь «подобающим» — это тоже одно из любимых словечек матери. Но Алекс обычно ничего не приходило в голову. О, конечно, она находила множество самых разных ответов, но лишь после того, как разговор был закончен и становилось уже поздно. Она перебирала варианты спустя долгое время — на лестнице, в метро — и очень гордилась собой, когда придумывала особо удачные реплики. Она повторяла их раз за разом, она мысленно переигрывала телефонный разговор, поворачивая его так и сяк — порой на протяжении нескольких дней. Занятие столь же бессмысленное, сколь и вредное, но она ничего не могла с собой поделать. Перекраивала разговор до полной неузнаваемости, превращая его в поединок, в котором блестяще выигрывала каждый раунд, — но — увы, через какое-то время снова звонила матери и после первых же слов оказывалась в нокауте.Сейчас мать ждала ответа. Даже ее молчание было недоверчивым.— Извини, но я действительно не могу больше говорить…— Ну что ж, хорошо. Ах да, Алекс!..— Что?— Со мной тоже все в порядке. Я рада, что тебе это не безразлично.И отсоединилась.Алекс с тяжелым сердцем отложила телефон.Затем встряхнула головой. Не думать об этом разговоре. Сосредоточиться — вот что сейчас важнее всего. Насчет Трарье она все выяснила. Полиция ей не грозит. Матери она позвонила. Так, сейчас нужно послать эсэмэску брату.«Я уезжаю в… — она немного подумала, перебирая в уме варианты, — Тулузу, мне предложили временную работу. Скажи об этом королеве-матери, у меня нет времени ей позвонить. Алекс».Пройдет не меньше недели, прежде чем он выполнит ее просьбу. Если вообще это сделает.Алекс вздохнула, закрыла глаза. Она справится. Постепенно, шаг за шагом, она сделает все, что нужно, несмотря на усталость.Она перебинтовала раны, чувствуя, как желудок буквально завывает от голода. Затем осмотрела себя в большом зеркале, висевшем в ванной. Лет на десять старше, чем на самом деле… но уже не на пятнадцать.Она приняла душ, под конец сделав его чуть теплым. Зубы застучали, тело покрылось мурашками — но, о боже, как же хорошо было чувствовать себя живой! Она дрожала с ног до головы, но это означало, что тело вновь обретает чувствительность, жизнь возвращается к нему. Даже покалывание шерстяного пуловера, которое ее обычно раздражало, теперь доставляло удовольствие: сейчас это именно то, чего она хотела — ощутить себя живой, почувствовать это всей кожей. Затем она надела льняные брюки, широкие, бесформенные, несуразные, но очень приятные на ощупь — при ходьбе появлялось ощущение, что идешь в воде, — взяла банковскую карточку, ключ от квартиры и, спустившись вниз, остановилась, чтобы немного поболтать с мадам Генод — да, я вернулась, замечательно съездила… Погода? О, чудесная, это же юг. Усталый вид? Да, это была деловая поездка, довольно хлопотная, я почти не спала в последние дни, вдобавок небольшой приступ ревматизма, но ничего страшного. Синяк? Тоже не повезло, неудачно упала, надо было смотреть под ноги. — О, да вы уже и на ногах не стоите? — Смех. — Ну что ж, приятного вечера. — И вам тоже. И вот она улица, и мягкий синий свет, который бывает в самом начале вечера, прекрасный настолько, что хочется плакать. Алекс едва сдерживала рвущийся наружу безумный хохот, жизнь прекрасна, а вот арабский магазинчик, надо же, какой красивый мужчина его владелец, я на него раньше даже не обращала внимания, а на него так приятно смотреть, и поболтать с ним было бы здорово, поглаживая его по щеке и глядя прямо в глаза…Она не выдержала и рассмеялась от этого ощущения полноты жизни. Она буквально смела с полок все необходимое для того, чтобы выдержать долгую осаду, а заодно все, в чем раньше себе отказывала, а теперь словно бы решила компенсировать долгое воздержание — чипсы, шоколадное мороженое, козий сыр, бутылку бордо и бутылку «Бейлиса». Нагруженная, вошла в дом. Этот небольшой поход потребовал такого напряжения сил, что она в любой момент готова была снова разрыдаться. С огромным усилием она взяла себя в руки, нажала кнопку лифта и поднялась к себе.Она ощущала невероятную жажду жизни. Почему жизнь не всегда такая, как в этот момент?Распахнув бесформенный старый халат, под которым ничего не было, Алекс вновь внимательно осмотрела себя в зеркало. Теперь она выглядела всего лет на пять старше своего настоящего возраста. Ну, на шесть. Она восстановится очень быстро, она это знала, она это чувствовала. Когда исчезнут все эти раны, синяки, круги под глазами, морщины, боль воспоминаний, останется лишь Алекс Великолепная. Она распахнула халат еще шире и снова окинула себя взглядом сверху вниз — грудь, живот, ноги… И снова расплакалась, так и не отходя от зеркала. А потом безо всякого перехода расхохоталась. Она даже не знала, счастлива ли она оттого, что по-прежнему жива, или несчастна оттого, что все еще остается Алекс.Наконец она смогла справиться с раздирающими ее противоречивыми чувствами, в последний раз всхлипнула, шмыгнула носом, запахнула халат, налила большой бокал красного вина и вывалила на тарелку все вперемешку — мороженое, заячий паштет, бисквиты…Она ела, ела, ела. Наконец в изнеможении откинулась на спинку дивана. Потом налила себе щедрую порцию «Бейлиса». Сделала последнее усилие, чтобы принести из холодильника лед. Сил почти не было, но общее самочувствие стало гораздо лучше. Эйфория улеглась, однако не исчезла полностью, сделавшись чем-то вроде фонового состояния.Перед тем как снова провалиться в сон, она взглянула на часы. Всего десять вечера. 29 Отработанное масло, краска, бензин — сложно разобраться во всем многообразии запахов, щедро пропитавших это место. Свою лепту вносил и густой ванильный аромат духов мадам Гаттеньо. Ей, наверное, лет пятьдесят. Увидев входящих в гараж полицейских, она тут же вышла из своего кабинета за прозрачной стеклянной перегородкой, и ученик мастера, который шел впереди них, показывая дорогу, мгновенно исчез, словно щенок, опасающийся нагоняя от хозяина.— Я по поводу вашего мужа… — начал Камиль.— Какого мужа?Этот вопрос задал тон всему дальнейшему разговору.Камиль слегка дернул подбородком, словно воротник рубашки внезапно стал ему тесен, и, машинально потерев шею, закатил глаза. Он спрашивал себя, как бы получше выпутаться из неожиданной ситуации, поскольку владелица гаража, скрестив руки на груди поверх цветастого платья, явно собиралась в случае необходимости встать живой стеной на защиту… а, кстати, чего именно?— Я имею в виду Бернара Гаттеньо, — наконец ответил он.Такой ответ, судя по всему, стал для нее сюрпризом — ее руки слегка расслабились, рот удивленно приоткрылся. Кажется, она ожидала услышать другое имя. О покойном муже она не думала. Впрочем, неудивительно — в прошлом году она повторно вышла замуж за первостатейного раздолбая, однако лучшего механика гаража, вдобавок младше ее, и ныне звалась мадам Жорис. Последствия для нее были самыми плачевными. После свадьбы тот окончательно забросил работу и целыми днями пропадал в бистро, пользуясь полной безнаказанностью. А у нее голова шла кругом от старых и новых проблем. Вот уж вляпалась!..— С этим автосервисом столько мороки… ну, вы понимаете… И все на мне!.. — со вздохом добавила она.Камиль понимал. Большой гараж, три-четыре мастерских, два помощника, семь или восемь автомобилей с поднятыми капотами и медленно вращающимися моторами, на подъемной платформе — бело-розовый лимузин с открытым верхом, в стиле Элвиса Пресли — интересно, откуда такой взялся в Этампе?.. Один из механиков, широкоплечий здоровяк средних лет, вытирая руки грязной тряпкой, подошел и спросил, угрожающе выставив челюсть, не может ли он чем-то помочь. Затем бросил вопросительный взгляд на хозяйку. Если Жорис загнется от цирроза печени, мельком подумал Камиль, святу месту не быть пусту. Бицепсы механика еще красноречивее, чем выражение его лица, говорили о том, что полиция ему не страшна. Камиль кивнул.— И дети тоже… — произнесла мадам Жорис, продолжая тему.Возможно, именно из-за них она второй раз вышла замуж, так быстро и так неудачно, — чтобы их защитить. Отсюда и защитный жест в начале разговора, и косвенная попытка оправдаться за свое опрометчивое решение, прозвучавшая в последних словах.Камиль отошел в сторону, предоставив дальнейшие переговоры Луи. Он осмотрел три автомобиля, стоявшие справа и предназначенные для продажи, — цена была указана на лобовом стекле. Затем подошел к мини-офису мадам Жорис, все стены которого были стеклянными — очевидно, чтобы наблюдать за работой подчиненных, одновременно занимаясь своими делами. Он использовал классическую тактику — один из полицейских расспрашивает свидетеля, другой осматривает место, пытаясь что-то унюхать. Но на сей раз этот старый проверенный метод дал осечку.— Что вы ищете?Голос звучал резко, несмотря на желание казаться нейтральным, — интонация человека, защищающего свою территорию, даже если формально она ему не принадлежит. Ну или пока не принадлежит… Камиль обернулся. Его взгляд оказался на уровне груди этого мускулистого работяги. Тот был выше на три головы как минимум. Не говоря уж о мышечной массе… Механик продолжал вытирать руки тряпкой, как бармен. Камиль поднял глаза:— Тюрьма Флери-Мерожис? — Тряпка замерла в руках гиганта. Камиль указал пальцем на татуировки, густо покрывавшие его предплечья: — Кажется, такие там делали в девяностых? И сколько ты отсидел?— От звонка до звонка, — пробурчал механик.— Стало быть, тебе не нужно учиться терпению. — Обернувшись, Камиль кивнул в сторону хозяйки, которая разговаривала с Луи, и добавил: — Потому что этот тур ты пропустил, а следующий когда еще будет.Луи как раз вынул из папки портрет Натали Гранже. Камиль приблизился. Глаза мадам Жорис расширились, она едва не задохнулась, узнав любовницу своего первого мужа. Да, это Леа. «Типичное имя для шлюхи, вам не кажется?» Камиля этот вопрос привел в замешательство, Луи вежливо кивнул. Спросил, как фамилия этой Леа. Мадам Жорис не знала. Леа, и все. Она видела эту девицу всего пару раз, но очень хорошо все помнит, «как будто это было вчера». По ее словам, тогда Леа была гораздо толще. На рисунке, сказала мадам Жорис, она даже миленькая, но на самом деле — жирная телка «воо-от с такими сиськами». Камиль мельком подумал, что «большие сиськи» — вещь относительная, в данном случае уж точно, если учесть, что у мадам Жорис грудь почти плоская. Очевидно, владелица автосервиса так напирала на эту деталь потому, что видела в ней главную причину краха своего первого брака.История, более-менее воссозданная на основе свидетельств, оказалась настолько банальной, что это даже настораживало. Где Бернар Гаттеньо познакомился с Натали Гранже? Никто не знал. Даже те опрошенные Луи механики, которые работали здесь два года назад. «Симпатичная девчонка», — сказал один из них. Он видел ее однажды, когда она ждала патрона в машине, на углу улицы. Но, поскольку это случилось всего один раз и то мельком, он не вполне уверен, что на портрете именно она. Зато о машине он помнил все — марку, цвет, год выпуска (ну а как иначе, он же автомеханик!). М-да, негусто… Другой вспомнил, что у девушки были карие глаза. Этому человеку совсем немного оставалось до пенсии, и такие вещи, как «большие сиськи» или там «классные задницы», его уже не волновали, на глаза он обращал больше внимания. Но и он не мог подтвердить на сто процентов, что на портрете именно она. «Ну и какой смысл быть наблюдательным, если памяти нет?» — подумал Камиль.Итак, насчет знакомства никто ничего не знал. Зато все сходились в одном: дальше события разворачивались стремительно. Прошло совсем немного времени — и патрон уже ходил сам не свой.— Уж понятно, за что она его подцепила, — хмыкнул еще один механик, впрочем без особого осуждения в адрес бывшего патрона.Гаттеньо стал часто отлучаться из гаража. Мадам Жорис призналась, что однажды проследила за супругом — тогда-то и увидела его пассию. Разумеется, она пришла в бешенство, главным образом из-за детей. В тот вечер муж не вернулся домой, пришел только на следующий день, порядком сконфуженный, а потом Леа заявилась за ним сама. «В мой дом!» — бушевала мадам Жорис. Даже сейчас, два года спустя, ее все еще душил гнев. Муж увидел гостью из окна кухни. Детей в тот момент дома не было («очень некстати, потому что это могло бы его остановить»). И вот он оказался меж двух огней: с одной стороны жена, с другой, у садовой калитки, — «эта шлюха», Натали Гранже, она же Леа, у которой, похоже, и впрямь уже устоявшаяся репутация. Словом, глава семьи стоял на распутье, но колебался он недолго. Схватил свой бумажник, куртку и был таков. В понедельник его нашла мертвым в номере отеля «Формула-1» горничная, которая пришла делать уборку. В отельчиках такого рода нет ни ресепшена, ни дежурного администратора, прочий персонал всячески старается не мозолить глаза — клиенты просто расплачиваются кредиткой. Так сделал и месье Гаттеньо. Никаких следов Леа не обнаружилось. На опознании в морге вдова с трудом узнала супруга — ей не позволили взглянуть на нижнюю часть лица, да там и не на что было особо смотреть. Вскрытие не показало никаких следов насилия. Выходило, что человек просто улегся на кровать, полностью одетый («Прямо в ботинках!») — и проглотил пол-литра кислоты («Той, которую используют в аккумуляторах»).Позже, уже на работе, пока Луи печатал рапорт (он печатал быстро, всеми десятью пальцами, при этом очень изящными, почти музыкальными движениями, словно играл гаммы), Камиль просмотрел отчет о вскрытии. О концентрации кислоты там ничего не говорилось. Дикое, варварское самоубийство. Создавалось впечатление, что человек дошел до ручки. И девушка по имени Леа эту ручку повернула. Также не обнаружилось ни малейших следов четырех тысяч евро, которые бывший хозяин гаража снял со всех трех своих кредиток, «даже с гаражной!».Это не могло быть совпадением. Гаттеньо, потом Трарье. Все сходится: знакомство с Натали-Леа, одна и та же ужасная смерть, и в обоих случаях убийца скрывалась с деньгами. Нужно будет глубже покопаться в жизни Трарье и Гаттеньо — возможно, там отыщутся какие-то схожие эпизоды. 30 Ее тело начало восстанавливаться. Ощущения были болезненными, но, по крайней мере, обошлось без трагических последствий. С инфекцией она справилась, раны почти затянулись, кровоподтеки рассосались.Для разговора с мадам Генод, которой она собиралась сообщить об отъезде по срочному семейному делу, Алекс выбрала макияж в стиле «я молода, но у меня есть чувство долга».— Ну, я даже не знаю… Посмотрим…Для мадам Генод это оказалось слегка неожиданно, но мадам Генод никогда не упускала своей выгоды. Бывшая торговка. А поскольку Алекс предложила заплатить ей за два месяца вперед наличными, мадам Генод сказала, что конечно же все понимает, и даже пообещала:— Если найду за это время нового жильца, я, разумеется, верну вам часть денег…Старая сука, подумала Алекс, улыбаясь полной признательности улыбкой.— О, это так мило с вашей стороны, — ответила она с нарочитой сдержанностью (не годится слишком бурно выражать радость, когда уезжаешь по срочному семейному делу).Она расплатилась, оставила фальшивый адрес. В худшем случае мадам Генод решит ей написать, но, скорее всего, будет не слишком огорчена, когда конверт с письмом и чеком вернется обратно.— А что касается состояния помещения… — начала было она.— Об этом не беспокойтесь! — заверила ее мадам Генод. Просто сама любезность! Еще бы, после такого профита… — Я уверена, все в полном порядке.Договорились, что ключи от квартиры Алекс оставит в почтовом ящике.Что касается машины, с ней тоже никаких проблем — деньги за парковку на улице Морийон ежемесячно перечисляются со счета Алекс, так что не стоит беспокоиться. У нее «клио» шести летней давности, купленная по случаю.Она принесла из подвальной кладовки штук десять пустых картонных коробок и разобрала принадлежавшую ей мебель — сосновый столик, три секции книжного стеллажа, кровать. Она даже не знала, зачем каждый раз перетаскивает все это с собой — за исключением, пожалуй, кровати, вот к ней она по-настоящему привязана, кровать — это святое. Уложив все детали в коробки, она окинула их задумчивым взглядом. В конце концов, жизнь не занимает столько места, как принято думать. По крайней мере, ее жизнь. Всего два кубических метра. Перевозчик, правда, сказал, что три. Алекс предпочла не спорить, ей ли не знать, какие они, эти перевозчики. Вообще-то в его фургончик все поместится без труда, даже не обязательно брать с собой напарника для переноски, — он легко справится в одиночку. Алекс не возражала и против расценок за аренду складского помещения, и небольшой надбавки за срочность. Когда она хочет уехать, ее ничто не остановит. Мать часто говорила: «Не сидится тебе на месте! Это добром не кончится!» Порой, когда бывала в хорошей форме, она добавляла: «Твой брат хотя бы…» — но с годами у нее оставалось все меньше примеров для сравнений в его пользу. Впрочем, матери их всегда хватало, при любых раскладах, — для нее это дело принципа.Несмотря на боль и усталость, за несколько часов она все разобрала и упаковала. Заодно избавилась от лишних вещей, особенно книг. За исключением нескольких классических романов, она выбрасывала их пачками. Уезжая с Порт-де-Клиньянкур, она выкинула всю Бликсен и всего Форстера, уезжая с улицы Коммерс — Цвейга и Пиранделло. В Шампиньи оставила всю Дюрас. Она читала взахлеб все подряд (мать говорила, что она не знает меры), но никогда не возвращалась к прочитанному, — да и потом, эти книжки столько весили и занимали столько места…Остаток времени она посвятила содержимому двух небольших коробок, водруженных на матрас, который теперь лежал прямо на полу. На этих коробках написано: «Личное». В них хранится то, чем она действительно дорожит, — в основном всякая бесполезная ерунда: тонкие школьные тетрадки, блокноты, письма, открытки, дневник, который она с перерывами вела в двенадцать-тринадцать лет (ее никогда не хватало надолго), коротенькие записочки от подруг, какие-то безделушки… словом, все то, что давно пора бы выкинуть. Когда-нибудь Алекс так и сделает — она прекрасно понимает, какое это все, в сущности, ребячество. Тут и дешевые украшения, и высохшие перьевые ручки, и множество заколок для волос (их она любит), и фотографии — на каникулах или семейные, на них она с матерью и братом, еще в детстве. От всего этого, конечно, давно пора избавиться, эти вещи ей совершенно не нужны, а кое-что даже опасно хранить дома — например, билеты или вырванные из книг страницы… Когда-нибудь она сразу все выбросит. Но пока две коробки с надписью «Личное» возвышаются, как две скалы в море окружающего хаоса.Закончив сборы, Алекс сходила в кино, пообедала у «Шартье», купила кислоту для аккумуляторов. Для всех необходимых приготовлений у нее имелись защитные маска и очки. Она включила вентилятор и кухонную вытяжку, плотно закрыла дверь кухни, а окно, наоборот, широко распахнула, чтобы испарения выносило наружу. Чтобы концентрация кислоты достигла восьмидесяти процентов, требовалось медленно нагревать ее до появления пара. Алекс приготовила шесть доз по пол-литра. Она разлила их по флаконам из антикоррозийной пластмассы, приобретенным в магазине бытовой химии неподалеку от площади Республики. Два оставила, четыре убрала в одно из отделений большой хозяйственной сумки.По ночам у нее сводит ноги, отчего она резко пробуждается. А может, это кошмары — последнее время они снятся ей постоянно. Крысы, пожирающие ее заживо, Трарье, который вкручивает ей в голову раскаленные железные прутья своим шуруповертом… Лицо Паскаля, разумеется, тоже преследует ее. Она снова видит его глупое лицо, изо рта лезут крысы. Иногда перед ней мелькают сцены, когда-то происходившие в реальности: она видит Паскаля, сидящего на садовом стуле в Шампиньи, и себя, приближающуюся к нему сзади с лопатой, занесенной высоко над головой; она помнит, как резала блузка под мышками, потому что стала слишком тесной для той толстухи, в которую она тогда превратилась, на двенадцать килограммов больше, чем сейчас, пришлось поправиться ради «больших сисек» — этот идиот просто с ума сходил, глядя на них… Она позволяла ему их тискать, но, когда он слишком возбуждался и делал это едва ли не с остервенением, она резко била его по рукам, как учительница младших классов. И удар лопатой, которую она обрушила ему на затылок изо всех сил, в каком-то смысле стал завершающим аккордом. Во сне этот удар получался невероятно громким, и она снова, как тогда, ощущала вибрацию в руках, от кончиков пальцев до самых плеч. Паскаль Трарье, оглушенный, с трудом оборачивался к ней и смотрел с искренним непониманием — ни малейшего подозрения у него не возникало даже теперь. Алекс решает ему помочь — это подозрение она вбивает в него ударами лопаты, семь, восемь раз, пока он не валится на садовый столик, чем облегчает ей задачу После этого сон теряет всякую связность — сразу же идет следующая сцена, когда Паскаль завопил, получив первую дозу кислоты. Этот идиот так разорался, что она испугалась, не услышат ли его соседи, — ей пришлось встать и снова ударить его лопатой, на сей раз плашмя по лицу. До чего же громкие эти железяки!..И снова сны, кошмары, бессвязные сцены, ломота во всем теле, спазмы, болезненные судороги — но наконец все прекращается. Алекс знает, что полностью от этого не избавится уже никогда: проведя неделю в тесной клетке в компании голодных крыс, наивно ждать, что такое пройдет даром. Она часто делает специальные упражнения, которые выучила еще в те времена, когда занималась стретчингом, — теперь она возобновила эти занятия самостоятельно. По утрам она по нескольку раз обегает парк Жоржа Брассенса, хотя и в слабом темпе, с частыми остановками, поскольку быстро устает.Наконец приехал перевозчик и забрал вещи. Этот здоровенный говорливый тип пытался с ней заигрывать — такие вещи она всегда чувствовала безошибочно.Она взяла заранее заказанный билет на поезд до Тулузы, оставила чемодан в камере хранения и, выйдя из Монпарнасского вокзала, посмотрела на часы. 20:30. Еще есть время зайти в «Мон-Тонер», может быть, он там, сидит за столом в компании друзей, они галдят, рассказывают дурацкие истории… Она уже поняла, что они ужинают там холостяцкой компанией каждую неделю. Может быть, они и чаще встречаются, в разных ресторанах……а может быть, все время в одном, потому что на сей раз он тоже оказался там с друзьями, их собралось даже больше, чем в прошлый раз. Кажется, у них сложился постоянный клуб. Сейчас их семеро. Алекс заметила, что хозяин заведения обслуживает их с довольно кислой улыбкой — он явно не уверен, что расширение клуба принесет ему выгоду, слишком уж шумно, другие посетители оборачиваются… Хорошенькая рыжая девушка. Персонал уже узнавал ее и проявлял повышенную заботливость. Алекс выбрала угловой столик, откуда его видно не так хорошо, как в прошлый раз. Приходится наклоняться вперед, и в какой-то момент он заметил, как она это делает, — она не успела вовремя отвернуться, их взгляды встретились, стало очевидно, что она специально разглядывает его, — ну, пусть так, сказала она себе, улыбаясь. Она пила ледяной рислинг, ела морские гребешки и овощи al dente [2] затем — мороженое крем-брюле, запивая кофе, очень крепким, потом попросила вторую чашку кофе, и ее принес сам патрон, извинившись за шумную компанию. Он даже предложил ей шартрез, он думал, что это напиток для девушек, Алекс отказалась, нет, спасибо, но вот что бы я хотела — так это хорошую порцию «Бейлиса», он улыбнулся, нет, эта девушка поистине очаровательна. Уже уходя, она забыла на столе книгу и вернулась за ней. Оказалось, тот тип тоже собрался уходить, он уже взял куртку, приятели отпускали грубые шуточки по поводу его поспешного ухода. Он вышел почти следом за ней, она чувствовала его взгляд на своих ягодицах. У Алекс очень красивый зад и чувствительность радара. Не успела она пройти и десяти метров, как тот человек поравнялся с ней и сказал: «Привет». Она обернулась. Его лицо вызвало у нее… говоря нейтральным языком, сложную гамму чувств.Феликс. Фамилию он не назвал, обручального кольца у него не было, но она заметила след на пальце — возможно, он снял его всего пару минут назад.— А вас как зовут?— Джулия, — ответила Алекс.— Прелестное имя.Разумеется, он бы сказал то же самое о любом другом имени. Алекс все это забавляло.Он небрежно указал за спину большим пальцем.— Там, в ресторане, слишком шумно…— Да уж, немножко, — улыбаясь, сказала Алекс.— Ну, когда собирается мужская компания, то ничего удивительного…Алекс не отвечала. Он понял, что если будет слишком настойчивым, то потерпит неудачу.Сначала он предложил ей выпить в одном, по его словам, неплохом баре. Она сказала: нет, спасибо. Какое-то время они шли рядом. Алекс не спешила, предпочитая получше его разглядеть. Одежду, судя по всему, он покупал в больших универсальных магазинах. Он недавно встал из-за стола, но это не единственная причина, по которой пуговицы туго натянутой рубашки едва не отлетают: просто некому посоветовать ему покупать одежду на размер побольше. Или же — соблюдать диету и заняться спортом.— Да нет же, уверяю вас, это займет двадцать минут!Теперь он приглашал ее к себе — он живет неподалеку, и еще не поздно выпить последний стаканчик. Алекс сказала, что ей не очень хочется, что она устала. Они остановились перед его машиной, «ауди». В салоне полный бардак.— Чем вы занимаетесь? — спросила она.— Работаю в техподдержке.Она перевела про себя: ремонтник.— Сканеры, принтеры, жесткие диски… — пояснил он наверняка для того, чтобы немного повысить свой статус. Потом добавил: — Я руковожу отделом в фир…И тут же осекся, осознав, что глупо набивать себе цену, что это бессмысленно и даже контрпродуктивно.Он сделал небрежный жест, словно отметая что-то в сторону — то ли конец фразы, потому что он не имел никакого значения, то ли сожаление о таком неудачном начале разговора.Затем распахнул дверцу машины, и оттуда вырвался клуб застарелого сигаретного дыма.— Вы курите?«Холодно-горячо» — такова была любимая техника Алекс, которой она владела в совершенстве.— Немного, — ответил тип, слегка смущенный.Рост у него примерно метр восемьдесят, плечи довольно широкие, волосы светло-каштановые, глаза — очень темные, почти черные. Пока он шел рядом с ней, Алекс успела заметить, что у него короткие ноги. Он сложен не очень пропорционально.— Я курю только с теми людьми, которые курят, — сказал он, пытаясь изобразить джентльмена.Алекс не сомневалась, что в этот момент он отдал бы все что угодно за сигарету. Она чувствовала, что понравилась ему, к тому же он говорил «уверяю вас…» и все такое прочее, но на самом деле он на нее даже не смотрел, потому что хотел ее до умопомрачения. Это желание, неудержимое, животное, совершенно его ослепило. Пожалуй, он вряд ли сможет потом сказать, во что она была одета. Такое ощущение, что, если Алекс не переспит с ним прямо сейчас, он, вернувшись домой, перестреляет всю семью из охотничьего ружья.— Вы женаты?— Нет… Разведен. То есть… мы живем раздельно.По одному только тону легко догадаться, что это означает: я сто лет никого не трахал и скоро начну дрочить.— А вы? — спросил он.— Не замужем.Преимущество правды заключается в том, что она звучит убедительнее лжи. Он опустил глаза, но вовсе не от стеснения или стыда: он смотрел на ее грудь. Что бы Алекс ни надела, все обращали внимание на ее грудь — полную и упругую, идеальной формы.Она улыбнулась и, уже собираясь уходить, бросила напоследок:— Может быть, в другой раз…Он тут же ломанулся в эту узкую брешь: когда-когда-когда? Он начал лихорадочно рыться в карманах. Мимо проехало такси. Алекс подняла руку. Такси остановилось. Она распахнула дверцу. Когда она обернулась, чтобы попрощаться, он сунул ей визитку, мятую и потертую. Алекс взяла ее и, чтобы показать, что ей не очень важно это знакомство, нарочито небрежно сунула ее в карман. В зеркальце заднего вида она какое-то время наблюдала за ним — он так и стоял на том же месте, глядя вслед удаляющемуся такси. 31 Жандарм спросил, необходимо ли его присутствие.— Я предпочел бы, чтобы вы подъехали, — вежливо ответил Камиль. — Если, конечно, у вас есть время.Отношения между полицией и жандармерией всегда были шероховатыми, но Камиль хорошо относился к жандармам. Он чувствовал, что у него есть с ними что-то общее. Они упрямцы, им свойственен охотничий азарт, они никогда не бросают след, пусть даже остывший. Этот жандарм в чине старшего сержанта оценил предложение Камиля. В разговоре с ним Камиль ни разу не забыл слова «старший», жандарм чувствовал свою значимость и, по сути, был прав. На вид лет сорока, он носил усы старого образца, «мушкетерские», в нем вообще было что-то старомодное — возможно, некая грубоватая элегантность, слегка неестественная, — однако сразу бросалось в глаза, что этот человек свое дело знает. От него исходила непоколебимая уверенность в своей высокой миссии, а его ботинки сверкали, как зеркала.Погода стояла пасмурная, сырая, типично приморская.Феньюа-ле-Реймс, восемь сотен жителей, две главные улицы, площадь с огромным монументом погибшим воинам, — словом, городок был унылым, как выходной день в раю. Они подъехали к кафе-бистро — пункту назначения. Старший сержант Ланглуа остановил машину прямо напротив входа.К запаху супа и всего остального, чем пахнет в любом недорогом кафе, примешивался резкий запах моющих средств. С самого порога эта смесь буквально шибала в нос. Камиль спросил себя, не стал ли он слишком чувствителен к запахам, заодно вспомнив ванильные духи мадам Жорис.Стефан Масиак умер в ноябре 2005 года. Новый хозяин заведения появился почти сразу же после этого.— Ну, то есть я приступил к работе в январе.Он знал только то, что ему рассказали, — то есть не больше остальных. Сначала он даже подумывал отказаться от покупки кафе, поскольку трагическое событие наделало шуму. Одно дело — ограбление, взлом, ну, пусть даже убийство (здесь он попытался призвать в свидетели старшего сержанта Ланглуа, но безуспешно), но такая история — это уже что-то из ряда вон… На самом деле Камиль приехал не для того, чтобы все это выслушивать, он вообще приехал не слушать, а смотреть, хотел прочувствовать всю эту историю, воссоздать ее заново, прояснить свои смутные догадки. Он прочитал все материалы дела, и Ланглуа лишь подтвердил ему то, что он и так уже знал. На момент смерти Масиаку исполнилось пятьдесят шесть лет, по происхождению он поляк, семьи у него не было. Толстяк и пьяница, что неудивительно для человека, тридцать лет пробывшего владельцем кафе и при этом никогда не утруждавшего себя диетами. В целом в его жизни за пределами заведения не было почти ничего примечательного. Что касается секса, он часто похаживал к Жермене Малинье и ее дочке, прозванным в городке «две дырки по цене одной». Во всем остальном — вполне спокойный, симпатичный тип.— Приходно-расходные книги он вел очень аккуратно.И преемник месье Масиака благоговейно закрыл глаза. С его точки зрения, очевидно, это служило гарантированным пропуском в рай.Так вот, в тот вечер в ноябре… (Теперь рассказывал уже старший сержант Ланглуа — они с Камилем вышли из кафе, вежливо отказавшись пропустить по стаканчику, и направились в сторону монумента, воздвигнутого в честь героев войны: высокий пьедестал, с которого готовился броситься в атаку воинственный бородач, чтобы пронзить своим штыком невидимого фрица.) Точнее, 28 ноября. Обычно Масиак закрывал свое заведение в десять вечера, опускал стальные жалюзи и принимался за ужин на кухне перед телевизором, который не выключался с семи утра. Однако в тот вечер он не поужинал — видимо, просто не успел. В заднюю дверь постучали, он открыл и вернулся в общий зал уже не один. Что произошло потом, точно никто не знает. Ясно одно: вскоре после этого он получил удар молотком по затылку. Он был оглушен, наполовину потерял сознание, но не умер, вскрытие это установило. Затем его связали тряпками, взятыми здесь же, в баре, что вроде бы исключало предумышленное преступление. Связанный, он лежал на каменных плитках пола, а преступник, очевидно, пытался вытрясти из него информацию о том, где он прячет деньги. Он не говорил. Затем преступник отправился в гараж, куда можно попасть не выходя из здания, через подсобную комнату, смежную с кухней. Принес оттуда кислоту, которую Масиак использовал для зарядки аккумуляторов своего фургончика. И, возвратившись, влил ее своей жертве в горло — что, разумеется, сразу же исключило возможность продолжения разговора. Он забрал из кассы дневную выручку — сто тридцать семь евро, поднялся наверх, в жилые комнаты, вспорол матрас, опустошил комод и наконец нашел сбережения Масиака — две тысячи евро, спрятанные в туалете. После чего ушел, никем не замеченный, причем унес и емкость с кислотой — очевидно, чтобы не нашли его отпечатки пальцев.Камиль машинально читал фамилии погибших на Второй мировой. Он нашел трех Малинье — эту фамилию он тут же вспомнил, поскольку слышал совсем недавно. Гастон, Эжен, Раймон. Интересно, кем они приходились «двум дыркам по цене одной»?..— В этой истории замешана какая-то женщина?— Да, была одна женщина, но точно не известно, связана она с этим или нет.Камиль ощутил холодок, пробежавший вдоль позвоночника.— Согласно вашей версии, как все произошло? Масиак закрыл кафе в десять вечера…— В девять сорок пять, — поправил Ланглуа.По мнению Камиля, не велика разница.Но Ланглуа, услышав это, слегка поморщился — ему она представлялась принципиальной.— Видите ли, майор, — сказал он, — обычно хозяева таких забегаловок закрываются, наоборот, чуть попозже, чтобы не упустить лишней выгоды. А вот чтобы на пятнадцать минут раньше — такое нечасто бывает.По мнению старшего сержанта, у Масиака было назначено свидание. Женщину, о которой шла речь, в тот день видели в его кафе несколько завсегдатаев. Поскольку дело было ближе к вечеру, они уже успели влить в себя какое-то количество алкоголя, поэтому свидетельства разнились иногда до противоположности: одним она запомнилась юной, другим — зрелой, одним — худенькой, другим — толстой, одни говорили, что она пришла одна, другие — что с компанией, одни вспоминали, что она говорила с акцентом, но и среди них никто не мог точно сказать, с каким именно, — словом, никто ничего не знал, кроме того, что она довольно долго болтала у стойки с хозяином, который под конец явно распалился и в девять вечера (по словам других — около десяти) сказал, что закрывается, потому что сегодня сильно устал. Остальное известно. Никаких следов незнакомой женщины, худой или толстой, молодой или зрелой, не обнаружилось ни в одной из окрестных гостиниц. Попытались отыскать возможных свидетелей, но тоже безуспешно.— Стоило бы, конечно, расширить периметр поисков. — Старший сержант ограничился только этим замечанием, не сопроводив его привычной жалобой на нехватку средств.Но так или иначе — некая незнакомая женщина появлялась в этих краях как раз накануне убийства…Старший сержант Ланглуа по-прежнему держался словно в строю — он стоял перед Камилем прямой, слегка одеревенелый, собранный.— Вас что-то смущает, не так ли? — спросил Камиль, не отрывая глаз от списка погибших.— Ну…Не дожидаясь продолжения, Камиль слегка повернул голову и произнес:— Меня удивляет, что кто-то пытался заставить человека заговорить, вливая ему в горло серную кислоту. Если бы его хотели заставить замолчать — тогда другое дело. Но заговорить?..И тут старшего сержанта Ланглуа наконец прорвало. Стойка «смирно» сменилась на «вольно». Он забыл о субординации до такой степени, что прищелкнул языком. Камиль даже хотел шутливым тоном призвать его к порядку, но отказался от своего намерения: в списке достоинств старшего сержанта чувство юмора стояло явно не на первом месте.— Я тоже об этом думал, — сказал он наконец. — Это и впрямь странно… Вроде бы, по всему, это дело рук приезжего. То, что Масиак впустил какого-то человека с заднего хода, не обязательно означает, что они были знакомы. Но, по крайней мере, это говорит о том, что тот человек оказался достаточно убедителен, чтобы суметь проникнуть внутрь. Ну, допустим, действительно приезжий. В кафе пусто, никто не видел, как он вошел. Он хватает молоток — у Масиака под барной стойкой стоял ящик с инструментами, — бьет Масиака по голове, связывает его и так далее. Это ладно, это все есть в отчете…— …но поскольку вы не верите, что его пытали кислотой, чтобы заставить сказать, где спрятаны деньги, вы, скорее всего, обдумывали другие версии.Они отошли от памятника героям войны и вернулись к машине. Ветер немного усилился, а с ним и осенний холод. Камиль плотнее надвинул шляпу и запахнул полы непромокаемого плаща.— Скажем так, я нашел одну более логичную. Я не знаю, зачем понадобилось заливать человеку в глотку серную кислоту, но мне кажется, это не имеет ничего общего с ограблением. Обычно грабители, которые убивают своих жертв, действуют быстрее и проще — сразу убивают, потом обыскивают дом и скрываются с награбленным. Если они и прибегают к пыткам, то используют жестокие, но довольно простые методы. А здесь…— Так о чем вы подумали? Для чего использовалась кислота?Ланглуа скривил губы и после паузы наконец произнес:— Это что-то вроде… ритуала. То есть, я хочу сказать…Камиль прекрасно понимал, что он хочет сказать.— Какого именно? — все же спросил он.— Сексуального… — выдавил Ланглуа.Этот жандарм очень не глуп.Сидя в машине, оба смотрели сквозь ветровое стекло на монумент в центре площади — воинственного бородача, заливаемого дождем. Камиль сообщил о других похожих убийствах, совершенных с небольшими интервалами: Бернар Гаттеньо — 13 марта 2005-го, Масиак — 28 ноября того же года, Паскаль Трарье — 14 июля 2006-го.Ланглуа кивнул и сказал:— Общее во всех случаях только одно: речь идет о мужчинах.Камиль придерживался того же мнения. Итак, сексуальный ритуал. Эта девушка — если это она — ненавидит мужчин. Она соблазняет тех, кто попадается на ее пути, или же заранее выбирает их, а затем, как только представляется удобный случай, зверски их уничтожает. Для того чтобы выяснить, почему она питает такое пристрастие именно к серной кислоте, нужно сначала ее задержать.— Она совершала по одному убийству в полгода, — подытожил Ланглуа. — Чертовски плотный график!Камиль с ним полностью согласен. Старший сержант Ланглуа не просто изобретал другие, более правдоподобные версии — он задавал себе правильные вопросы. И в самом деле, жертвы не имели между собой практически ничего общего: Гаттеньо — владелец авторемонтной мастерской в Этампе, Масиак — хозяин кафе в Феньюа-ле-Реймс, Трарье — безработный в северном предместье Парижа. Разве что все три убийства произошли с небольшими интервалами, совершены одинаковым способом и, вне всякого сомнения, одной и той же рукой.— Мы пока не знаем, кто эта женщина, — сказал Камиль, когда Ланглуа завел машину и повез его в сторону вокзала, — но ясно одно: мужчинам лучше не оказываться у нее на пути. 32 Алекс поселилась в первом же попавшемся отеле. Он располагался прямо напротив вокзала. Всю ночь она не сомкнула глаз. Но даже если бы ей не мешал грохот поездов, ей не дали бы спать крысы, населяющие ее сны, — а это уже не зависело ни от какого отеля. В этот раз ей снилась огромная черно-рыжая крыса, во сне она была огромной, чуть ли не в метр ростом, ее усы нависали над самым лицом Алекс, черные блестящие глазки пронизывали насквозь, из-под верхней губы виднелись длинные острые резцы…На следующий день она отыскала то, что хотела, в городском справочнике. Небольшой отель в Пре-Арди. К счастью, там нашлись свободные недорогие номера. Хороший, вполне подходящий вариант, пусть даже и далековато от центра. Город ей нравился, ярко светило солнце, и Алекс прогулялась в свое удовольствие, словно туристка, приехавшая в отпуск.Но, когда она оказалась в отеле, ей очень скоро захотелось оттуда убраться.Причиной тому была хозяйка, мадам Занетти, — «Но здесь все зовут меня просто Жаклин!». Алекс не слишком нравилась такая манера незнакомых людей — сразу набиваться в друзья. «А вас как зовут?» Да хоть так: Лора.— Лора? — изумленно переспросила хозяйка отеля. — Ну надо же!.. Мою племянницу так зовут!Алекс не видела в этом ничего достойного удивления. Всех как-нибудь да зовут, имена есть и у хозяек отелей, и у их племянниц, и у медсестер — словом, у всех, но мадам Занетти это отчего-то казалось необыкновенным. Вдобавок у нее оказалась отвратительная, чисто торгашеская манера взахлеб говорить о своих многочисленных связях, скорее всего вымышленных. Это была женщина, что называется, «общительная», а поскольку она уже явно старела, то свой коммуникативный талант сдабривала настойчивым стремлением покровительствовать всем и вся. Алекс всегда раздражало это свойственное некоторым женщинам стремление быть близкой подругой половины всего мира и матерью другой половины.Когда-то она была красива, очень хотела сохранить красоту и в этом потерпела полную неудачу. Пластические операции зачастую не омолаживают, а производят прямо противоположный эффект. При взгляде на мадам Занетти трудно сразу понять, что не так, — создается впечатление, что черты словно смещены и лицо, все еще пытаясь походить на лицо, тем не менее утратило всякую соразмерность, превратившись в туго натянутую маску с узкими змеиными глазами и десятками мелких морщинок, протянувшихся к неестественно раздутым губам. Кожа на лбу так сильно стянута вверх, что брови приобрели неестественный изгиб, а щеки уходят к вискам и свисают по обе стороны, как бакенбарды. Волосы, выкрашенные в угольно-черный цвет, уложены в сногсшибательную прическу. Когда она встала из-за стойки, Алекс непроизвольно сделала шаг назад, — воистину у этой женщины лицо злой феи. Да при этом еще такая навязчивость… Необходимо побыстрее принять решение. Алекс решила, что лучше не задерживаться в Тулузе и вернуться в Париж. Сразу не получится — хозяйка уже успела пригласить ее к себе в гости на сегодняшний вечер.— Приходите, поболтаем немного.Виски оказалось превосходным, небольшая гостиная — очень уютной, обставленной в стиле пятидесятых годов, с черным бакелитовым телефоном и электрофоном «Теппаз» с иглой, установленной на звуковой дорожке «Платтерс». В целом Алекс довольно приятно провела время. Хозяйка рассказывала забавные истории о своих бывших постояльцах. В конце концов Алекс привыкла к ее лицу и перестала обращать на него внимание. Скоро она его забудет, как хозяйка забудет ее собственное лицо. В сущности, следы неудачной пластической операции — нечто сродни увечью, а поскольку физические недостатки встречаются у людей не так уж редко, этот ничем особенно не выделяется на фоне остальных.Затем хозяйка открыла бутылку бордо: «Не знаю, что у меня еще осталось из еды, но на ужин хватит». Алекс согласилась, так проще. Вечер продолжался в том же духе. Алекс выдержала шквальный огонь вопросов и лгала вполне правдоподобно. Преимущество разговоров со случайными знакомыми состоит в том, что никто на самом деле не пытается узнать о тебе правду и все, что ты говоришь, в конечном счете никому не важно. Во втором часу ночи она наконец встала с дивана, чтобы отправиться спать. Они с хозяйкой обнялись, заверили друг друга в том, что провели прекрасный вечер, — что было одновременно и правдой, и ложью. Во всяком случае, время прошло незаметно. Алекс легла гораздо позднее, чем собиралась, ее одолевала усталость, мучили все те же кошмары.На следующий день она прошлась по книжным магазинам, а затем устроила себе сиесту — неожиданно долгую, глубокую и дурманящую, почти мучительную.В отеле «двадцать четыре номера, все полностью отремонтированы четыре года назад», как сказала Жаклин Занетти, «называйте меня просто Жаклин, нет-нет, я настаиваю!». Алекс досталась комната на третьем этаже, она почти не сталкивалась с другими постояльцами, только слышала разнообразные звуки из соседних номеров (полный ремонт, стало быть, не включал в себя звукоизоляцию). Вечером, когда Алекс, вернувшись в отель, попыталась незаметно проскользнуть к себе в номер, Жаклин тут же вынырнула из-за стойки ресепшена. Отказаться от приглашения выпить по бокальчику Алекс не удалось. Жаклин была в отличной форме, еще лучше, чем накануне, ей хотелось видеть себя блистательной, остроумной, улыбающейся, строящей обаятельные гримаски, порхающей по комнате, веселящейся до упада, она выпила двойную порцию виски и в десять вечера, наливая уже третью, окончательно разрезвилась: «Может, сходим в одно местечко потанцевать?..» Предложение явно предполагало немедленное и восторженное согласие, но Алекс выразила сомнение, что сейчас подходящий для этого момент… к тому же эти заведения, в которых якобы «только танцуют», внушали ей недоверие. «Да нет же! — воскликнула Жаклин с наигранно-преувеличенным воодушевлением. — Это место и в самом деле только для танцев, поверьте мне!» Это звучало так убедительно, как будто она сама верила тому, что говорила.Алекс стала медсестрой потому, что так захотела ее мать, но, в сущности, она прирожденная медсестра. Ей нравится делать добро. Она наконец уступила, видя отчаянные попытки Жаклин воплотить в жизнь свое предложение. Та принесла шашлычки, потом стала рассказывать об этом самом заведении, где устраиваются танцы два раза в неделю — «Вот увидите, это потрясающе!», она по-прежнему была от всего в восторге. Затем, поколебавшись, все же жеманно добавила «Ну, еще люди там знакомятся».Алекс потягивала бордо, слегка отрешившись от происходящего, но из этого расслабленного состояния ее вывел настойчивый голос Жаклин: «Уже пол-одиннадцатого. Ну что, идем?» 33 Насколько удалось проследить жизненный путь Паскаля Трарье, он никогда не пересекался с путем Стефана Масиака, а тот в свою очередь — с путем Бернара Гаттеньо. Камиль читал вслух выдержки из своих записей:— Гаттеньо — родился в Сен-Фиакре, закончил технический лицей в Питивье, стал автомехаником. Через шесть лет открыл собственную мастерскую в Этампе, после чего (в двадцать восемь лет) приобрел большой гараж у своего бывшего наставника — тоже в Этампе.В кабинете у Ле-Гуэна происходило то, что судья Видар назвал «брифингом». Он произнес это слово с подчеркнутым английским акцентом, что выглядело отчасти напыщенно, отчасти смешно. Сегодня он повязал небесно-голубой галстук, видимо желая продемонстрировать всю экстравагантность, на какую был способен. Руки он положил перед собой на стол, слегка растопырив пальцы, отчего казалось, что перед ним лежат две морских звезды. Он выглядел абсолютно невозмутимым. Он явно хотел произвести эффект.— Больше никаких особых достижений у этого человека не было, — продолжал Камиль. — Женился, завел троих детей. И вдруг в сорок семь лет — бес в ребро. Этот бес заставил его слететь с катушек, а вскоре после этого — убил. Никакой связи с Трерье.Судья промолчал, Ле-Гуэн тоже — оба, так сказать, берегли патроны: когда имеешь дело с Камилем Верховеном, никогда не знаешь, как все в итоге обернется.— Стефан Масиак, родился в сорок девятом году в польской семье, скромной и работящей. Живой пример интеграции во французское общество.Все уже это знают, к тому же подводить итоги расследования одному человеку всегда затруднительно, и в голосе Камиля проскальзывают нетерпеливые нотки. В таких случаях Ле-Гуэн обычно закрывает глаза, как будто хочет с помощью телепатии внушить ему ясность духа. Луи делает то же самое, чтобы успокоить своего шефа. Не то чтобы Камиль вспыльчив по натуре, просто иногда его одолевает нетерпение.— Наш Масиак ассимилировался настолько хорошо, что стал алкоголиком. Он пил как поляк, следовательно, был хорошим французом. Из тех, для кого важна новая национальная идентичность. Он начал свою карьеру посудомойщиком в бистро, потом работал там официантом, потом — помощником шеф-повара; словом, у нас перед глазами превосходная иллюстрация восхождения по социальной лестнице с одновременным погружением в алкогольные глубины. В такой трудолюбивой стране, как наша, любое усилие рано или поздно вознаграждается. В тридцать два года Масиак стал управляющим кафе в Эпине-сюр-Орж, пробыл им восемь лет, после чего — апогей карьеры — приобрел, взяв небольшой кредит, собственное бистро в окрестностях Реймса, где и встретил свою смерть при обстоятельствах, всем нам уже известных. Он никогда не был женат. Возможно, именно этим объясняется любовь с первого взгляда к прекрасной незнакомке. В результате он потерял две тысячи сто сорок три евро восемьдесят семь центов (коммерсанты любят точный счет), а заодно и жизнь. Его карьера была долгой и основательной, а страсть — бурной и быстротечной.Пауза. Об ощущениях слушателей догадаться несложно: раздражение (судья Видар), недоумение (Ле-Гуэн), терпение (Луи), ликование (Арман). Тем не менее все молчали.— Итак, по вашему мнению, у жертв нет ничего общего, и, значит, наша убийца выбирает их случайно, — наконец произнес судья. — Вы полагаете, что она не планирует свои преступления заранее.— Планирует или нет, об этом я ничего не знаю. Я говорю лишь о том, что жертвы незнакомы друг с другом и искать нужно не здесь.— Зачем же тогда она каждый раз меняет личность, если не затем, чтобы убивать?— Не «затем», а «потому что».Стоит судье выдвинуть гипотезу, как Камилю приходит в голову еще одна идея.— Она ведь, строго говоря, даже не меняет личность. Она просто каждый раз называет себя новым именем. Это не одно и то же. У нее спрашивают, как ее зовут, она отвечает «Натали» или там «Леа», при этом, разумеется, никто из новых знакомых не требует у нее документы. Каждый раз у нее новое имя, потому что она убивает мужчин — о трех мы уже знаем, но сколько их было всего, пока неизвестно. Она заметает следы как может.— Достаточно хорошо, надо сказать, — нехотя признал судья.— Да, пожалуй, — отозвался Камиль.Он произнес это рассеянным тоном, поскольку его взгляд переместился на окно, как и у всех остальных. Погода изменилась. Конец сентября, девять утра — казалось бы, за окном должно быть сумрачно и серо, но вдруг выглянуло солнце и уже через минуту заливало все вокруг ослепительно-ярким светом. При этом ливень, хлеставший в стекла дворца правосудия, зарядил с удвоенной силой; он начался еще два часа назад и, судя по всему, даже не думал прекращаться. Камиль смотрел на этот разгул стихий с некоторым беспокойством. Даже если тучи выглядели пока не столь угрожающе, как на картине «Потоп» кисти Жерико, все же в воздухе ощущалась некая угроза. Надо быть начеку, подумал Камиль, ведь конец света не ворвется в наши маленькие жизни мировым потопом — начнется он, скорее всего, примерно вот так, вполне обыденно.— Мотив? — спросил судья. — Деньги — маловероятно…— В этом мы с вами согласны. Она действительно забирала очень скромные суммы. Если бы ее интересовали деньги, она бы искала жертв побогаче. А тут она прихватила шестьсот двадцать три евро папаши Трарье, дневную выручку Масиака, у Гаттеньо сняла деньги с кредитных карточек.— То есть деньги для нее — что-то вроде бонуса?— Возможно. Но я скорее склоняюсь к тому, что это фальшивый след. Она хочет затруднить поиски, выдав себя за банальную воровку.— Тогда что же? Психическое расстройство?— Может быть. Во всяком случае, какое-то отклонение сексуального характера.Слово было произнесено. Теперь можно говорить все что угодно и понимать друг друга с полунамека. Судья тут же ухватился за эту версию. По мнению Камиля, вряд ли у него очень уж богатый сексуальный опыт, но — как человеку образованному — ему близка чисто теоретическая сторона вопроса.— Она (если это она)…Да, от такой версии он в восторге, это чувствуется. Глядишь, сделает ее теперь лейтмотивом во всех своих будущих делах — и вместо призывов соблюдать правила, уважать презумпцию невиновности, опираться на твердые факты с восторгом обратится к наставлениям, базирующимся именно на данном аспекте преступной деятельности. Когда он выскажет некий намек таким же многозначительным тоном, как сейчас, то обязательно сделает небольшую и тоже многозначительную паузу, чтобы слушатели успели уловить подтекст. Ле-Гуэн машинально кивнул. На его лице читалось: «Ну надо же! И ведь это он уже взрослый! Страшно представить его в старших классах — до чего же занудным говнюком он тогда был!»— Она заливала кислоту в горло своим жертвам, — продолжал судья. — Но если у ее преступлений сексуальный мотив, она должна лить кислоту на какие-то другие места, не так ли?Это аллюзия, некое отвлеченное предположение. Теоретизировать — значит отрываться от реальности. Но окончательно оторваться судье не удалось.— Вы не могли бы уточнить? — напрямую спросил Камиль.— Ну…На сей раз пауза вышла слишком длинной. Камиль продолжал наседать:— Так что же?— Ну, я хотел сказать, что кислоту она лила бы на…— На член? — спросил Камиль.— Э-э…— Или, может быть, на яйца? Или туда и туда?— Мне кажется, такое возможно…Ле-Гуэн поднял глаза к потолку. Когда он услышал, как судья Видар снова заговорил, он подумал про себя: «Второй раунд» — и заранее почувствовал усталость.— Вы полагаете, майор Верховен, что эта девушка подверглась сексуальному насилию, не так ли?— Да. Я полагаю, она убивает потому, что когда-то ее изнасиловали. Она мстит мужчинам.— И если она вливает серную кислоту в горло своим жертвам…— Я полагаю, что это результат тяжелых воспоминаний о принудительном оральном сексе. Такое случается, знаете ли…— В самом деле, — подтвердил судья. — И даже чаще, чем принято думать. Но, к счастью, далеко не все женщины, пережившие нечто подобное, становятся серийными убийцами. По крайней мере, они действуют не столь жестокими методами…Удивительное дело, но судья Видар улыбается. Камиль немного сбит с толку. Такие улыбки не к месту всегда трудно истолковать.— Так или иначе, — продолжал Камиль, — каковы бы ни были причины, побудившие ее это сделать, — она это сделала. Да-да, я знаю — «если это она…».С этими словами он быстро вскинул указательный палец вверх, словно желая удержать остальных от повторения этой назойливой оговорки.Судья, продолжая улыбаться, кивнул и встал с места.— Да, в самом деле, как бы то ни было, но что-то явно встало этой девушке поперек горла.Никто не ожидал такого каламбура. Все очень удивились, особенно Камиль. 34 Алекс попыталась прибегнуть к последнему доводу: я не одета, я не могу идти в таком виде, и с собой я ничего не привезла, да нет же, вы прекрасны, — и внезапно (они стояли посреди гостиной лицом друг к другу) Жаклин пристально взглянула в ее зеленые глаза и покачала головой с восхищением, к которому примешивалось сожаление, словно она смотрела на свою жизнь, оставшуюся в прошлом, говоря про себя: ах, какое счастье — быть красивой, быть юной, она сказала: вы прекрасны, она действительно так думала, и Алекс больше не пыталась возражать, они взяли такси, и, едва успев осознать, что происходит, Алекс оказалась в танцевальном зале. Он был невероятно огромным. Уже одно это вызывало неуютное ощущение: зал походил на цирк или зоопарк, это одно из тех мест, которые с первого же взгляда вгоняют в глубокую и необъяснимую тоску Но самое главное — для того, чтобы заполнить этот зал, требовалось семь-восемь сотен человек, а собралось в нем от силы полтораста. Главные инструменты в оркестре — аккордеон и электропианино, музыкантам за пятьдесят, дирижер носит засаленный парик, съезжающий на затылок и готовый в любой момент свалиться на спину. По периметру расставлено около сотни стульев, в центре на сверкающем паркете танцует примерно тридцать пар, переходя от болеро к вальсу, от вальса к пасодоблю, от пасодобля к чарльстону. Все это очень похоже на клуб знакомств — впрочем, Жаклин видит все иначе. Здесь она в своей стихии и чувствует себя отлично. Со многими из присутствующих она знакома, она представляет им Алекс: «Лора»; затем, слегка подмигнув ей, добавляет: «Моя племянница». В основном здесь собрались люди сорока-пятидесяти лет. У немногих тридцатилетних вид или сиротский (женщины), или слегка подозрительный (мужчины). Была и группка энергичных женщин, ровесниц Жаклин, разряженных в пух и прах, изящно причесанных, искусно накрашенных, в сопровождении столь же идеально выглядящих мужей с безупречными складками на брюках. Это женщины веселые и шумные, из тех, о которых говорят, что они «всегда не прочь». Они приняли Алекс с распростертыми объятиями, как будто очень давно с нетерпением ждали ее приезда, но вскоре о ней забыли, — ведь в конце концов, они пришли сюда затем, чтобы танцевать!Но для Жаклин, разумеется, танцы служили лишь предлогом, она пришла сюда ради некоего Марио, который сегодня тоже присутствовал.Она так и сказала Алекс. Этот Марио, похожий на рабочего-каменщика, держался слегка скованно, однако в чисто физическом плане выглядел как истинный мачо. Итак, с одной стороны, Марио-каменщик, с другой — Мишель. Он походил на бизнесмена средней руки, отошедшего от дел, — в элегантном костюме, при галстуке; явно из тех типов, которые изящно одергивают кончиками пальцев манжеты рубашки и застегивают их запонками с собственными инициалами. Костюм на нем светло-зеленый, брюки отделаны тонкими полосками черного галуна, протянувшимися сбоку по всей длине, словно лампасы (интересно, носил ли он этот костюм где-нибудь еще, за пределами этого заведения?). Он ухаживал за Жаклин, но, поскольку ему уже далеко за пятьдесят, он явно проигрывал тридцатилетнему Марио. Алекс наблюдала за этим спектаклем, в котором отношения всех троих участников видны как на ладони — достаточно обладать самыми примитивными познаниями в области поведения животных, чтобы в точности расшифровать значение каждого слова или жеста.В углу зала располагался бар, скорее напоминавший обычный буфет. Туда перетекала часть публики всякий раз, когда танцы становились менее зрелищными. Именно там завязывались знакомства и шел обмен любезностями. Иногда получалось так, что туда стягивались чуть ли не все, и тогда продолжающие танцевать пары в центре зала выглядели еще более одинокими, словно фигурки на свадебном торте. Дирижер все наращивал темп, словно желал побыстрее с этим покончить и попытать счастья где-нибудь в другом месте.Так прошло два часа, после чего зал начал потихоньку пустеть. Теперь мужчины осаждали женщин более настойчиво, потому что у них оставалось совсем мало времени, чтобы договориться продолжить вечер уже в более интимной обстановке.Марио исчез, Мишель предложил проводить дам, Жаклин ответила: нет, мы возьмем такси, но перед этим мы расцелуемся на прощание, ведь мы провели такой прекрасный вечер — словом, как всегда в подобных случаях, обещая все и ничего.В такси Алекс попыталась заговорить с Жаклин о достоинствах Мишеля, но та, слегка захмелев, откровенно призналась — впрочем, это и так было ясно, — что ей нравятся только мужчины младше ее. Произнеся это, она состроила забавную гримаску, словно признавалась, что не может ничего поделать со своим пристрастием к шоколаду. За то и за другое надо платить, рассеянно подумала Алекс, рано или поздно ты получишь своего Марио, но он тебе дорого обойдется, не в одном, так в другом смысле.— Вам было скучно, да?Жаклин взяла руку Алекс в свои и сильно сжала. Странно, но руки у нее были холодными — длинные сухие руки с нескончаемыми ногтями. В эту ласку она вложила всю страсть, какую только позволяли ей опьянение и поздний час.— Вовсе нет, — как могла убедительно возразила Алекс, — все прошло чудесно!Однако она твердо решила уехать завтра же утром. Как можно раньше. Правда, заказать билет она не успела — ну ничего, какой-нибудь поезд да подвернется.Они доехали до гостиницы. Жаклин слегка пошатывалась на высоких каблуках. Идемте же, а то уже поздно. Простимся и расцелуемся у входа, чтобы не побеспокоить никого внутри. Итак, до завтра? Алекс говорила «да» в ответ на каждую фразу, потом, поднявшись к себе в номер, собрала вещи, спустилась вниз и, оставив чемодан возле стойки ресепшена, с одной только сумкой в руках обогнула стойку и толкнула дверь гостиной.Жаклин в этот момент снимала туфли. Перед ней стоял большой бокал, почти до краев наполненный виски. Теперь, когда она была одна и предоставлена самой себе, она выглядела старше лет на двадцать.Увидев входящую Алекс, она улыбнулась: вы что-то забыли? Но не успела закончить фразу — Алекс схватила телефонную трубку и с размаху ударила ее в правый висок. Жаклин пошатнулась и рухнула на пол. Бокал опрокинулся и откатился к противоположной стене. Алекс схватила обеими руками корпус тяжелого бакелитового телефона и обрушила его на затылок Жаклин — именно так она всегда убивала, это самый быстрый и эффективный способ при отсутствии настоящего оружия. Она нанесла три, четыре, пять ударов подряд, каждый раз высоко занося руки над головой, — и дело было сделано. Голова старухи напоминала раздробленный кокосовый орех, однако та была еще жива. В этом заключалось второе преимущество данного способа: после завершения основной работы оставалось и кое-что на десерт. После того как Алекс во второй раз плеснула на лицо Жаклин кислотой, выяснилось, что у той вставная челюсть — она боком вылезла изо рта больше чем наполовину, обычная пластмассовая модель, передние зубы выбиты, да и от других мало что осталось. Из разбитого носа вовсю хлестала кровь. На всякий случай Алекс отстранилась. Обрывками телефонного провода она связала Жаклин запястья и щиколотки. Теперь, даже если старуха еще слегка шевелится, это не создаст лишних проблем.Алекс внимательно следила за тем, чтобы защитить собственное лицо, особенно нос и рот, флакон с кислотой она держала в вытянутой руке, как можно дальше от себя, обернув руку густой прядью вырванных у Жаклин волос. Эти предосторожности оказались не лишними — на искусственной челюсти кислота буквально вскипала, разъедая ее до основания.Из-за того что язык, небо и гортань были сожжены, Жаклин издавала лишь глухие хриплые звуки, больше напоминающие стоны животного, чем человека. Ее живот вздувался, как воздушный шар, накачиваемый гелием. Может быть, эти звуки чисто рефлекторные, как знать. Но Алекс все же надеялась, что это стоны боли.Она распахнула окно, выходившее во двор, и чуть приоткрыла дверь, чтобы устроить сквозняк. Когда в комнате снова стало можно нормально дышать, она закрыла дверь, оставив окно открытым, поискала в баре «Бейлис», не нашла, зато нашла водку — ну что ж, тоже неплохо, — и, усевшись на диван, снова взглянула на старуху. Та была мертва и нема. От лица почти ничего не осталось, а то, что все же сохранилось, сильно обгорело. Растекшийся ботокс вздулся отвратительными пузырями.Фу!Алекс ощущала невероятную усталость.Она схватила газету и выдрала страницу с подчеркнутыми строчками. 35 Они по-прежнему топтались на месте. Судья Видар, погода, само расследование — все было не так, все раздражало. Даже Ле-Гуэн нервничал. И о девушке не удалось выяснить ничего нового. Камиль закончил с отчетностью, но продолжал сидеть в кабинете, — ему не хотелось ехать домой. Разве что ради Душечки…Он и его подчиненные работали по десять часов в день, они записали десятки показаний, прочитали десятки отчетов и протоколов, собрали гору информации, они запрашивали уточнения, проверяли детали, высчитывали и сверяли временные интервалы, опрашивали людей. И — ничего. Чертовщина какая-то.Луи осторожно просунул голову в дверь, затем вошел. Заметив разбросанные по столу листки, он вопросительно взглянул на Камиля, безмолвно спрашивая: можно взглянуть? Камиль так же молча кивнул. Луи собрал листки и принялся их рассматривать — это были многочисленные портреты разыскиваемой девушки. Фоторобот, изготовленный Службой криминалистического учета, достаточно похож на оригинал, чтобы свидетели смогли опознать «Натали Гранже», однако он выглядит безжизненным, тогда как в портретах работы Камиля девушка ожила и преобразилась. У нее по-прежнему нет имени, но на этих рисунках она обрела душу. Камиль нарисовал ее десять, двадцать, может быть, тридцать раз, словно хорошо ее знал: вот она сидит за столиком, судя по всему в ресторане, сложив руки под подбородком, как будто слушает какую-то забавную историю — ее глаза смеются. Вот она плачет, уронив голову на руки, это выглядит почти отталкивающе, ей явно не хватает слов, ее губы дрожат. Вот она идет по улице, и, слегка изогнувшись, полуоборачивается, чтобы увидеть свое отражение в витрине, и словно удивляется ему. На рисунках Камиля она выглядела невероятно живой.Луи очень хотелось сказать, насколько это хорошо, но он не стал этого делать, потому что помнил: точно так же Камиль рисовал Ирэн — почти постоянно; когда он сидел за столом у себя в кабинете, из-под его карандаша выходили все новые и новые наброски. Разговаривая по телефону, он тоже машинально царапал карандашом по бумаге — эти рисунки были чем-то вроде побочного продукта его размышлений.Поэтому Луи промолчал. Они обменялись парой фраз, Луи сказал, что еще не уходит, побудет немного у себя, надо закончить кое-какие дела. Камиль кивнул, встал из-за стола, надел пальто, взял шляпу и вышел.В коридоре он столкнулся с Арманом. Тот редко задерживался на работе, и эта встреча удивила Камиля. За каждым ухом Армана торчало по две сигареты, из нагрудного кармана потрепанного пиджака выглядывала четырехцветная шариковая ручка — верный признак того, что где-то на этом этаже появился новичок. На новичков у Армана был отменный нюх, который никогда его не подводил. Ни один новичок не мог и шагу ступить по коридору, не столкнувшись с этим старым легавым, таким симпатичным, таким доброжелательным, всегда готовым помочь разобраться в здешних запутанных коридорах, подковерных играх, сплетнях и слухах, таким открытым и чистосердечным, так хорошо понимающим молодежь. Камиль искренне восхищался. Это напоминало номер в мюзик-холле, когда кто-то из зрителей, смущаясь, неловко поднимается на сцену и через какое-то время незаметно для себя остается без часов и бумажника благодаря ловкости рук фокусника. Вот так же и новичок к концу разговора с Арманом оставался без сигарет, ручки, блокнота, плана Парижа, билетиков на метро, обеденных и парковочных талонов, мелочи, газеты, сборника кроссвордов, — Арман забирал все, что подворачивалось под руку, в первый же день. Потому что потом, когда его маневры становились понятны, было уже поздно.Камиль и Арман вышли из здания вместе. Утром Камиль обычно встречался по дороге с Луи, но вечером не уходил с ним вместе почти никогда. С Арманом они, наоборот, пересекались по вечерам и жали друг другу руку на прощание — без единого слова.В глубине души все знали, хотя никто об этом не говорил, что Камиль превратил свои привычки в нечто вроде ритуалов, в соблюдении которых приходилось участвовать и всем его подчиненным. Время от времени он изобретал новые.В результате общение с Камилем превращалось в нечто вроде интересной игры — хотя ее правил никто до конца не знал. Любой жест заключал в себе некий скрытый смысл: например, когда Камиль надевал очки, это могло означать «мне нужно подумать», «оставьте меня в покое», «я чувствую себя стариком — по крайней мере лет на десять старше». Надевать очки для Камиля — примерно то же, что для Луи — поправлять прядь волос: в том и другом случае это знаковый жест. Может быть, для Камиля это так важно, потому что он невысокого роста. Ритуалы для него — что-то вроде якорей, помогающих ему закрепиться в окружающем мире.Арман пожал Камилю руку и рысцой побежал к метро. Камиль остался стоять на месте. Он чувствовал себя разбитым. Душечка, конечно, будет рада его приходу и попытается сделать все, что в кошачьих силах, чтобы его утешить, но — увы, когда все настолько не так…Камиль где-то читал, что в тот момент, когда уже не надеешься ни на что, кроме чуда, обязательно появляется тот, кто это чудо совершает.Если так, сейчас подобный момент как раз настал.Ливень, который на некоторое время стих, снова зарядил с еще большей силой. Камиль поглубже надвинул шляпу — ветер тоже усилился — и направился к стоянке такси, сейчас почти пустой. Перед ним оказалось всего два человека, порядком раздраженные, под одинаковыми черными зонтами. То и дело, слегка наклоняясь вперед, они высматривали машину, как ждущие на платформе пассажиры опаздывающего поезда. Камиль посмотрел на часы и решил поехать на метро. Однако, отойдя на некоторое расстояние, передумал и повернул обратно. Еще с полпути он заметил оживление на стоянке — к ней приближалось такси, очень медленно, почти торжественно, с опущенным боковым стеклом. И вдруг он понял. Бессмысленно было бы сейчас спрашивать его, каким образом ему это удалось. Возможно, дело просто в том, что все другие варианты оказались безрезультатными. На автобусе девушка уехать не могла — тогда было уже слишком поздно, — ехать на метро слишком рискованно — там повсюду камеры видеонаблюдения, к тому же в такой поздний час, когда мало народу, кто-то обязательно будет разглядывать тебя с головы до ног и запомнит. То же самое и с такси — водитель обязательно обратит на тебя внимание.И все же…И все же в тот раз она уехала именно на такси. Не тратя времени на размышления, Камиль рывком надвинул шляпу, бросился вперед, почти оттолкнув уже собирающегося садиться в такси человека, пробормотал что-то неразборчивое в качестве извинения и просунул голову в салон:— Набережная Вальми?— Пятнадцать евро.Судя по акценту, водитель был из Восточной Европы, но, откуда именно, Камиль не смог определить. Он сел, захлопнул дверцу. Автомобиль тронулся. Водитель опустил боковое стекло. На нем был шерстяной жилет, очевидно связанный кем-то из домашних, с застежкой-молнией. Камиль уже лет десять не видел таких жилетов. С тех пор как выбросил свой. Через несколько минут он немного успокоился и прикрыл глаза.— Пожалуй, заедем сначала на набережную Орфевр, — сказал он водителю.Машинально взглянув в зеркальце заднего вида, тот увидел в нем раскрытое полицейское удостоверение майора Камиля Верховена.Луи уже собирался уходить — он как раз надел пальто от Александра Маккуина, — когда вошел Камиль, таща за собой свою жертву Луи даже не стал скрывать удивления.— У тебя есть еще пара минут? — спросил Камиль и, не дожидаясь ответа, втолкнул своего клиента в комнату для допросов, усадил на стул и сел напротив него.Судя по всему, он не собирался зря тратить время. Впрочем, он фактически так и сказал:— Разумные люди в приятной обстановке всегда смогут по-быстрому договориться, не так ли?Для литовского эмигранта лет пятидесяти эти слова, вероятно, оказались не слишком понятны, и тогда Камилю пришлось вспомнить о более весомых ценностях и прибегнуть к выражениям более резким, но зато и более эффективным:— Мы — полицейские, я имею в виду, — разумеется, можем и сами этим заняться. Можем найти достаточное количество людей, чтобы оцепить все вокзалы — Северный, Восточный, Монпарнас, Сен-Лазар и даже Инвалидов, откуда ходят поезда в аэропорт Руасси. Можем загрести две трети нелегальных парижских таксистов, а остальным запретить работать в течение двух месяцев. Тех, кого мы загребем, привезем сюда и рассортируем на три группы: тех, у кого вообще нет лицензий, тех, у кого они фальшивые, и тех, у кого они просроченные, — после чего наложим на них штрафы, размером сопоставимые с ценой их тачек, а сами тачки конфискуем. Я ничего не забыл?.. Ах да — все это будет сделано на абсолютно законных основаниях. Закон есть закон, сам понимаешь. Потом добрую половину твоих коллег придется загрузить в самолеты и отправить обратно в Белград, Таллин, Вильнюс или куда там еще — слава богу этим уже будем заниматься не мы, а миграционные службы. Перед этим их поселят в миграционных лагерях, так что нет нужды волноваться о крыше над головой. А те, кто останется, загремят за решетку на пару лет. Что ты на это скажешь, приятель?Литовский таксист не слишком хорошо владел французским, но суть уловил. С нарастающим беспокойством он смотрел на свой паспорт, лежавший на столе, по которому Камиль иногда с силой проводил ребром ладони, словно хотел его очистить.— Вот это я, пожалуй, сохраню на память о нашей встрече. А вот это можешь забрать.И протянул литовцу мобильный телефон. В следующий миг лицо майора Верховена резко изменилось — он больше не собирался шутить. Он почти швырнул телефон на железный стол.— А теперь ты будешь землю носом рыть, ты поставишь на уши всех своих земляков, но ты мне ее найдешь. Меня интересует женщина лет двадцати пяти — тридцати, она недурна собой, но сильно истощена. И грязна. Кто-то из вас подобрал ее вечером во вторник одиннадцатого числа, между церковью и Порт-де-Пантен. Я хочу знать, куда он ее отвез. Даю тебе ровно сутки. 36 Алекс хорошо понимала, что недавнее заключение не прошло для нее даром, поскольку ежедневно ощущала на себе его последствия. Страх никуда не делся — каждый раз, когда она думала о том, что могла умереть такой ужасной смертью, в клетке с крысами, ее сотрясала непроизвольная дрожь, и долго не получалось прийти в себя. Даже физически она так и не восстановилась — с трудом могла сохранять равновесие, держаться прямо. Ей не удавалось полностью распрямиться, резкие мускульные судороги будили по ночам, словно напоминание о той боли, которая не хотела исчезать. В поезде она закричала среди ночи. Говорят, что ради самосохранения мозг избавляется от дурных воспоминаний и оставляет только хорошие — возможно, но на это требовалось время, потому что стоило лишь Алекс закрыть глаза, как недавний ужас вновь пронизывал все ее тело. Эти проклятые крысы!..Она вышла из здания вокзала около полудня. В поезде ей все же удалось немного поспать, и оказаться после вагона на тротуаре посреди Парижа было примерно как очнуться от сна, беспорядочного и довольно утомительного.Она везла свой чемодан на колесиках под безнадежно серым небом. Улица Монж, небольшой отель, свободный номер с окнами во двор, пропитанный слабым запахом застоявшегося табака. Алекс тут же разделась и встала под душ, сначала горячий, потом теплый, потом прохладный, после чего надела неизбежный махровый халат — одна из тех деталей, что превращают отели средней руки в дворцы для бедных. Голая, с мокрыми волосами, одеревеневшая, истощенная, она стояла перед зеркалом, разглядывая себя. Единственное, что ей нравилось в себе безоговорочно, — это грудь. Грудь у нее стала расти очень поздно, когда она уже перестала на это надеяться, и вот наконец-то округлилась — в тринадцать лет… или нет, даже в четырнадцать. До того Алекс оставалась «плоской, как доска» — именно это выражение она слышала в школе постоянно. Все ее подружки уже ходили с декольте или носили облегающие свитера, у некоторых соски выпирали под одеждой так, что казались стальными, — а у нее ничего не было. Еще ее называли «плоскодонка», она никогда не видела плоскодонку и не представляла себе, как это выглядит, да и никто не видел, это просто было подходящее слово, чтобы ославить ее плоскую грудь на весь мир.Все остальное случилось гораздо позже, уже когда она училась в лицее. В пятнадцать лет все вдруг разом оказалось на своих местах: и грудь, и улыбка, и зад, и глаза, и фигура в целом, и походка. До этого Алекс была настоящая уродина, из тех, о ком тактично говорят, что внешность у них «так себе». Ее тело словно не решалось существовать, оно застыло в неопределенности и не вызывало у окружающих вообще никаких чувств, в нем не ощущалось ни изящества, ни индивидуальности — просто тело девочки, больше ничего. Мать даже говорила «моя бедная девочка», она казалась расстроенной, но в этой физической неказистости она находила подтверждение всему тому, что на самом деле думала об Алекс. Ни то ни сё, ни рыба ни мясо. Когда Алекс впервые в жизни накрасилась, ее мать разразилась хохотом. Она даже говорить ничего не стала. Алекс убежала в ванную и принялась смывать макияж. Она терла лицо, от стыда не решаясь взглянуть в зеркало. Когда она вышла оттуда, мать не сказала ей ни слова. Только слегка улыбнулась одними уголками губ — но это стоило любой оскорбительной тирады. А после, когда Алекс начала меняться уже по-настоящему, мать всегда делала вид, что ничего не замечает.Но теперь все это так далеко…Алекс натянула трусики и лифчик и стала рыться в чемодане. Она никак не могла вспомнить, куда же она это подевала… Нет, не потеряла, это она знала наверняка. Просто нужно вспомнить… В конце концов она вытряхнула все содержимое чемодана на кровать, проверила на всякий случай боковой карман — пусто… Она стала вспоминать, во что была одета в тот вечер, и, когда вспомнила, стала обшаривать карманы одежды. Наконец поиски увенчались успехом.— Вот она!..Бесспорная победа.— Ты свободная женщина.Визитная карточка была потертой и мятой, как и тогда, когда тот человек дал ее Алекс, с заметной складкой посередине. Алекс быстро набрала номер и, дождавшись, пока на том конце сняли трубку, произнесла, устремив на визитку рассеянный взгляд:— Добрый день, это Феликс Маньер?— Да, а кто это?— Это…О, черт, как же она тогда назвалась?..— Это Джулия? Алло, Джулия?Он почти кричал. Алекс облегченно вздохнула и улыбнулась:— Да, Джулия.Его голос звучал словно на некотором отдалении, пробиваясь сквозь шум.— Алло, вы за рулем? Я вас побеспокоила?— Нет, то есть да, то есть нет…Он в самом деле рад ее слышать, это чувствуется. От этого у него даже малость снесло крышу.— Так да или нет? — спросила Алекс, смеясь.Это привело его в замешательство, но в следующую секунду он выкрутился:— Для вас — всегда да.Алекс помолчала несколько секунд, как бы оценивая этот ход, как бы расшифровывая то, что он хотел этим сказать.— Вы очень любезны, — произнесла она наконец.— Где вы? Дома?Алекс села на постели, болтая ногами.— Да, а вы?— На работе…Возникла небольшая пауза — каждый выжидал, надеясь, что собеседник проявит инициативу первым. Алекс была абсолютно уверена в себе. Добыча от нее не уйдет.— Я так рад, что вы позвонили, Джулия, — наконец произнес Феликс. — Очень рад.Ну еще бы. Еще бы он не рад… Сейчас, когда Алекс услышала его голос, она лучше представляла себе, как он выглядит: человек, слегка уставший от жизни, от этой необходимости постоянно напрягаться, малость обрюзгший, что было еще заметнее из-за коротковатых ног… и это лицо с грустными глазами, чей взгляд казался отсутствующим…— А чем вы сейчас занимаетесь у себя на работе?Произнеся это, Алекс вытянулась на кровати лицом к открытому окну.— Составляю приходно-расходный баланс за неделю, потому что завтра мне нужно уехать, а если я не проконтролирую все лично, то, сами понимаете…Он замолчал. Алекс продолжала улыбаться. Забавно — ей достаточно всего лишь приподнять одну бровь или замолчать, чтобы и он тоже замолчал или, напротив, продолжал говорить. Если бы она сейчас стояла напротив него, ей достаточно было бы улыбнуться определенным образом, затем взглянуть на него, слегка повернув голову, чтобы он либо осекся на середине фразы, либо закончил ее совсем иначе, чем хотел. Впрочем, сейчас она именно это и сделала — она замолчала, и он тоже осекся на полуслове, догадавшись, что это не самый лучший вариант ответа.— Впрочем, не важно, — продолжал он. — А вы что делаете?В первую встречу, по выходе из ресторана, она произвела на него впечатление, которое всегда производила на мужчин. Она знала рецепт. Нужно идти слегка скованной походкой, немного опустив плечи, и смотреть на собеседника склонив голову, чуть приоткрыв рот и наивно распахнув глаза… Она снова видела Феликса, каким он был в тот вечер, на тротуаре, — он сходил с ума от желания обладать ею. Его сексуальная одержимость буквально сочилась изо всех пор. Иными словами, заполучить его будет совсем не трудно.— Я валяюсь в постели, — ответила она.Алекс произнесла это нейтральным тоном — никаких игривых ноток, никаких нарочито растянутых слов, никакого грудного голоса. Она просто хотела вызвать у него легкое замешательство. Она сообщала лишь чистую информацию. Но в этом и заключался безошибочный маневр по завлечению его в бездну. Молчание. Ей казалось, что она слышит грохот бури, вызванной ею в душевном мире Феликса, неспособного произнести хоть слово. Наконец он по-дурацки рассмеялся, а затем, поскольку она никак не отреагировала, продолжая хранить молчание, с тем чтобы его нервное напряжение не утихало, — с трудом выдавил:— В постели, значит…Чувствовалось, что он вне себя. На какое-то время он словно стал единым целым со своим мобильным телефоном — исходившие от него волны страсти распространялись по всему городу и наконец достигали ее, окутывая все ее полуобнаженное тело, касаясь живота, проникая сквозь ткань трусиков, таких тонких, — наверняка он догадывался, что они тонкие и совсем крошечные, — он просачивался сквозь них, он пропитывал собой всю атмосферу комнаты, каждую пылинку, порхающую вокруг нее, и при этом не произносил ни слова — сейчас он был не в силах это сделать. Алекс слабо улыбнулась. Он словно услышал эту улыбку.— Почему вы улыбаетесь?— Потому что вы меня смешите, Феликс.Она уже называла его по имени?..— А-а…Он явно не знал, как продолжить разговор.— Что вы делаете сегодня вечером? — подбодрила его Алекс.Судя по звукам, он попытался подобрать слюни. Это удалось лишь со второго раза.— Ничего…— Может быть, пригласите меня поужинать?— Сегодня вечером?..— Понимаю, — ответила Алекс прохладным тоном, — я не вовремя… Извините.В следующую секунду ее улыбка стала шире — из-за бурного потока извинений, оправданий, обещаний, уточнений, резонов, мотивов — и, машинально выслушивая их, она взглянула на часы: девятнадцать тридцать. В следующую секунду она резко перебила этот словесный поток:— В восемь?— Да, хорошо, в восемь!— Где?Алекс закрыла глаза и скрестила ноги на спинке кровати. Все оказалось даже проще, чем она думала. Феликсу не понадобилось и минуты, чтобы предложить какой-то ресторан. Алекс наклонилась к прикроватному столику и записала адрес.— Там хорошо, — заверил он. — Точнее… ну, сами увидите. А если вам не понравится, мы можем пойти в другое место.— Но если там хорошо, зачем идти куда-то еще?— Ну… это дело вкуса…— Вот именно, Феликс, я хочу оценить ваш вкус.Не дожидаясь ответа, Алекс повесила трубку и потянулась, как кошка. 37 Судья объявил общий сбор. Собрался весь отдел с Ле-Гуэном во главе: Камиль, Луи, Арман. Расследование топталось на месте самым жалким образом.Хотя… все же это не совсем так. Наконец-то появились кое-какие новости. Точнее, весьма значительные новости, радикально меняющие ранее сложившуюся картину, — отчего судья и предложил Ле-Гуэну довести это до сведения всех своих подчиненных. Едва лишь Видар появился в кабинете, Ле-Гуэн поспешил заранее успокоить взглядом Камиля. Последний чувствовал, как в нем с каждой секундой нарастает напряжение, поднимаясь откуда-то из глубин живота. Пальцы его рук, сцепленные за спиной, непрерывно шевелились, словно разминаясь перед сложной операцией, требующей предельной точности. Он наблюдал за вошедшим судьей. По манере Видара, заметной с самого начала расследования, нетрудно понять, что наивысший признак ума в его представлении — это оставить за собой последнее слово. Вот и сегодня он явно не собирался предоставить такую возможность кому-то другому.Его внешний вид, как всегда, безупречен. Темно-серый костюм, темно-серый галстук, строгая элегантность воплощенного Правосудия. Глядя на этот чеховский костюм, Камиль догадывается, что судья намерен прибегнуть к театральным эффектам. Нынешняя роль не из сложных, и он разыграл ее как по нотам. Пьеса называлась «Хроника объявленной новости», и все собравшиеся в общих чертах представляли, как будут развиваться события. Собственно, вся новость сводилась к следующему: «Ну и олухи же вы!» — поскольку теория Камиля, касающаяся предполагаемой мотивации убийцы, с грохотом рухнула после убийства хозяйки гостиницы.Известие об этом пришло пару часов назад. В Тулузе убита некая Жаклин Занетти, хозяйка небольшого отеля. Ей нанесли несколько жестоких ударов по голове, затем связали и прикончили, залив в горло концентрированную серную кислоту.Узнав об этом, Камиль тут же позвонил Делавиню. Они знакомы с самого начала полицейской карьеры, иными словами, уже лет двадцать. Делавинь — комиссар уголовного отдела полиции Тулузы. За последние четыре часа они созванивались семь-восемь раз. Делавинь хороший профессионал, человек во всех смыслах основательный, с почти квадратной фигурой. Кроме того, он очень привязан к своему старому приятелю Верховену. Все это утро Камиль по телефону слушал отчеты о первых результатах расследования, а также допросы свидетелей. Иными словами, фактически присутствовал в тулузской уголовке лично.— Нет никакого сомнения, — заявил судья Видар, — что речь идет о той же самой убийце. Способ тот же самый, от одного убийства к другому он не меняется. Согласно отчетам, смерть мадам Занетти наступила рано утром в субботу.— Ее отель у нас в городе известен, — сказал Делавинь, — спокойное местечко, very quiet [3].Ах да, Делавинь обожал уснащать свою речь англицизмами. Эта привычка порядком раздражала Камиля.— Эта женщина приехала в Тулузу во вторник и остановилась в отеле недалеко от вокзала, где записалась под фальшивым именем Астрид Берма. На следующее утро, в среду, она сменила отель и поселилась у мадам Занетти под именем Лора Блок. В четверг in the night [4] она нанесла хозяйке отеля несколько ударов тяжелым телефоном по голове, прикончила ее с помощью серной кислоты, после чего опустошила кассу где было около двух тысяч евро, и исчезла.— Об установлении личности пока говорить не приходится?— Нет, ничего пока не известно.— Мы не знаем, уехала ли она на машине, на поезде, на самолете. Уже отправили запросы в железнодорожную компанию, на автовокзал, в местные транспортные агентства, в таксопарки — но на проверку нужно время.— Повсюду обнаружены ее отпечатки пальцев, — подчеркнул судья, — и в ее номере, и в гостиной мадам Занетти. Очевидно, ее не слишком беспокоило, что их найдут. Как мы уже знаем, она никогда не состояла на учете в полиции, поэтому у нее нет никаких причин беспокоиться об отпечатках. Это уже на грани провокации.Тот факт, что в кабинете находились следственный судья и комиссар полиции, не мешал Камилю соблюдать собственное негласное правило, с которым мирились все его коллеги: даже на подобных общих собраниях он всегда оставался на ногах. Сейчас он стоял молча, прислонившись к дверному косяку. Он ждал продолжения.— Что еще? — переспросил Делавинь. — Значит, так: в четверг вечером она побывала вместе с Занетти на танцевальной вечеринке в главном городском бальном зале… довольно примечательное место, picturesque… [5]— В каком смысле?— Там собираются в основном одинокие люди в возрасте. Они там знакомятся. Есть и просто любители танцев. Все при полном параде: белые костюмы, галстуки-бабочки, дамские вечерние туалеты… Лично я нахожу это скорее funny [6], но у тебя это наверняка вызвало бы раздражение.— Понимаю.— Нет, сдается мне, ты не до конца понимаешь…— Даже так?— Ты и представить себе не можешь! Это заведение следует внести в японские туристические маршруты как pinnacle of achievement… [7]— Альбер!— Да?— Меня тошнит от твоих англицизмов.— OK, boy [8].— Так-то лучше… Как по-твоему, убийство связано с этой вечеринкой?— Априори нет. По крайней мере, нет никаких свидетельств на этот счет. Вечеринка, по отзывам свидетелей, была «очень милая», «оживленная», кто-то даже сказал — «потрясающая». В общем, обычная дурацкая вечеринка, но, по крайней мере, без инцидентов, без ссор — ничего такого… ну разве что кто-то принимал наркотики, это уж как водится… Хотя женщина, которая нас интересует, в этом не участвовала. Она вообще держалась скромно, больше наблюдала со стороны. Судя по всему, она просто пришла за компанию с Занетти, чтобы доставить той удовольствие.— Они раньше были знакомы?— Занетти представила ее как свою племянницу. Понадобилось меньше часа, чтобы выяснить, что у нее нет ни племянницы, ни сестры. То есть в этой семье не больше племянниц, чем причастниц в приватных ресторанных кабинетах.— Насчет причастниц я бы не стал говорить с такой уверенностью…— Ну, уж не знаю, как у вас в столице, а у нас в Тулузе все сводни единого мнения: кого-кого, а причастниц там не найти!— Но, — произнес судья, — я уже в курсе, что вы осведомлены обо всех подробностях расследования благодаря вашим тулузским коллегам. На мой взгляд, самое примечательное заключается в другом.Ну-ну, давай, подумал Камиль.— Самое примечательное то, что до сих пор она убивала лишь мужчин старше себя. Но убийство женщины опрокидывает все ваши предыдущие построения. Я имею в виду вашу теорию о том, что убийства имеют сексуальную подоплеку.— Это и ваша теория, господин судья.Это произнес Ле-Гуэн. Его тоже порядком раздражало происходящее.— Именно! — воскликнул судья. Он улыбнулся, почти довольный. — Мы все допустили одну и ту же ошибку.— Это не ошибка, — произнес Камиль.Все обернулись к нему.— Короче, — сказал Делавинь, — они вместе ушли с вечеринки — об этом заявили многочисленные свидетели, друзья и близкие знакомые жертвы. Ту девушку все они описывают как миловидную, smiley (sorry!) [9], и все опознали ее по фотороботу, который ты мне прислал. Хорошенькая, стройная, зеленоглазая, со светло-каштановыми волосами. Две-три женщины, правда, сказали, что это, скорее всего, был парик.— Думаю, они правы.— Итак, мадам Занетти со своей гостьей вернулись в отель около трех часов утра. Убийство, очевидно, произошло вскоре после этого, потому что, по предварительным оценкам судмедэксперта (очень приблизительным, правда, потому что вскрытие еще не произвели), смерть наступила около половины четвертого.— Ссора?..— Возможно… но тогда уж не просто ссора, а какое-то очень серьезное разногласие. Если дело дошло до серной кислоты…— Никто ничего не слышал?— No one… Sorry… [10] Что ты хочешь — в этакое время у людей самый крепкий сон, все дрыхнут без задних ног… И потом, несколько ударов телефоном по голове — это не самые громкие звуки.— Она жила одна, эта Занетти?— Судя по тому, что удалось выяснить, — когда как. Но в последнее время — да, она жила одна.— Это всего лишь ваше предположение, майор. Вы можете цепляться за эту теорию сколько угодно, но она не поможет нам сдвинуться с места ни на дюйм. До сих пор она не дала никаких результатов. Мы имеем дело с убийцей, чьи действия абсолютно непредсказуемы. Она перемещается часто и быстро, она убивает мужчин и женщин без разбора, она абсолютно свободна в своих действиях и не боится оставлять улики, поскольку в полицейской базе данных ее нет. Итак, у меня самый простой вопрос к вам, господин комиссар: каким образом вы намерены действовать дальше? 38 — Ну хорошо, если вы говорите, что ехать всего полчаса… Но потом вы отвезете меня обратно?Феликс с готовностью согласился. Однако его терзало ощущение, что вечер с Джулией идет как-то не так, что она не находит его общество интересным. Уже и в первый раз, когда он нагнал ее по выходе из ресторана, он чувствовал, что оказался не на высоте. И во время недавнего разговора по телефону он тоже проявил себя не лучшим образом. Правда, когда она ему позвонила, он был слишком ошеломлен такой неожиданной удачей — он в это почти не верил. И вот — сегодняшний вечер… Сначала ресторан… дурацкая идея. Однако ее внезапный телефонный звонок застиг его врасплох, и он не сумел придумать ничего лучшего. Эта девушка звонит вам, валяясь в постели, она говорит вам: хорошо, сегодня вечером, а где? Вы толком не можете ничего сообразить и говорите первое, что приходит вам в голову, а потом…Алекс постаралась возбудить его с первого взгляда. Прежде всего, она выбрала подходящее платье. Она знала, какой эффект оно производит. Результат был вполне предсказуем: когда он ее увидел, у него до такой степени отвисла нижняя челюсть, что казалось, она сейчас упадет на тротуар. Затем Алекс произнесла: «Привет, Феликс», — и, слегка коснувшись его руки, быстро и слегка небрежно чмокнула его в щеку, словно старого знакомого. Он едва устоял на ногах, это его ошеломило, поскольку с одинаковым успехом могло означать «согласна на эту ночь» и «давайте будем друзьями» — как если бы, например, они просто работали вместе. Алекс знала толк в таких вещах.Она предоставила ему говорить о работе — о принтерах, о сканерах, о фирме в целом, о перспективах карьерного роста, о коллегах, не годящихся ему в подметки, о доходах и расходах за последний месяц, — а сама лишь изредка произносила восхищенное «О!». Феликс слегка приободрился — по крайней мере, в этой области он чувствовал себя уверенно.Алекс больше всего забавляло в этом человеке его самоуверенное выражение лица, которое вызывало у нее сильные, почти головокружительные ощущения, но особенно — его нескрываемое желание. Именно ради этого она была здесь. Оно словно сочилось у него из всех пор. Его сексуальное напряжение достигло такой степени, что он мог взорваться с минуты на минуту. Каждый раз, когда она улыбалась, он с трудом себя сдерживал, чтобы не наброситься на нее, — казалось, даже стол перед ним слегка приподнимается в воздух. Точно так же, как в первый раз. Может, у него преждевременная эякуляция, рассеянно подумала Алекс.И вот они уже в машине. Садясь, Алекс подняла край платья чуть выше, чем необходимо, и не прошло после этого и десяти минут, как он, не в силах совладать с собой, положил руку ей на бедро. Алекс ничего не сказала, лишь прикрыла глаза, слегка улыбаясь. Когда она их снова открыла, она увидела его лицо совсем близко, он был совершенно вне себя, если бы он мог, то овладел бы ею прямо сейчас же, здесь, посреди проезжей части. В это время они как раз проезжали по мосту возле Порт-де-Ла-Виллет, с которого недавно спрыгнул Трарье — прямо под колеса грузовика. Алекс была на седьмом небе от восторга. Феликс поднял руку чуть выше, но она его удержала — спокойным, мягким жестом, означающим не отказ, а предложение повременить. Если он слетит с катушек раньше времени, могут возникнуть некоторые сложности… например, он просто лопнет, как воздушный шар. Они оба молчали. Атмосфера в салоне стала почти физически ощутимой — плотной, накаленной до предела; обоюдное молчание было напряженным, как взведенный курок. Феликс вел машину быстро, но Алекс это не беспокоило. По обе стороны скоростной магистрали раскинулся огромный город, ощетинившийся высотками спальных районов. Зрелище довольно тоскливое. Наконец Феликс резко затормозил возле одной из многоэтажек и повернулся к спутнице — но она уже вышла, стояла, разглаживая слегка помявшееся платье. Он последовал за ней и направился к подъезду. Алекс делала вид, что не замечает выпирающий у него под брюками бугор, готовый разорвать ширинку. Она подняла голову, машинально прикидывая, сколько в доме этажей.— Двенадцать, — сказал Феликс, словно угадав ее мысли.Дом не новый, порядком обшарпанный, грязные стены исписаны похабщиной, несколько почтовых ящиков сломано. Феликс явно испытывал неловкость — кажется, он только сейчас подумал о том, что привезти свою спутницу сюда было не самой лучшей идеей и стоило бы вместо этого поехать в отель. Но слово «отель», произнесенное по выходе из ресторана, означало бы только одно: «Я хочу с вами переспать» — и он на это не решился. И вот сейчас его мучил стыд. Алекс ободряюще улыбнулась, давая понять, что все это не имеет никакого значения — и это было правдой: для ее целей обстановка и впрямь не имела значения. Она снова слегка коснулась его руки и, пока он искал ключ, поцеловала его в щеку, возле самой шеи, сразу же ощутив, как по этому месту пробежала слабая судорога. Он замер, потом возобновил поиски, наконец открыл дверь, зажег в прихожей свет и сказал: «Проходите, я сейчас».Типичная квартира холостяка. Точнее, разведенного. Он сразу устремился в спальню — очевидно, навести хоть какой-то порядок. Алекс сняла жакет, повесила его на спинку дивана и направилась вслед за хозяином квартиры. Кровать оказалась не убрана, впрочем, и все вокруг было в беспорядке. Он лихорадочно метался туда-сюда, пытаясь ликвидировать наиболее вопиющие недостатки. Когда он заметил стоящую на пороге Алекс, то улыбнулся неловкой, извиняющейся улыбкой. Он явно спешил — не только убраться, но и вообще покончить со всем запланированным на этот вечер. Он словно хотел поскорее отделаться. Спальня выглядела совершенно заурядной — типичная холостяцкая комната, лишенная всяких следов женского присутствия. Старый компьютер, разрозненные предметы одежды, вышедший из моды атташе-кейс, статуэтка футболиста — очевидно, еще школьный трофей, на стенах — дешевые репродукции акварелей, из тех, что встречаются в отелях, всюду переполненные окурками пепельницы… Он стоял на коленях посреди кровати, сильно наклонившись вперед, и натягивал простыню. Алекс приблизилась, встала позади него, взяла со стеллажа увесистую статуэтку футболиста, высоко подняла ее обеими руками и обрушила ему на затылок. С первого же удара уголок мраморного кубического постамента вонзился в череп сантиметра на три. Послышался глухой звук, и на мгновение Алекс ощутила некую вибрацию в воздухе. Удар был таким сильным, что она потеряла равновесие и слегка пошатнулась. Затем, выпрямившись, снова приблизилась к кровати, ища удобную позицию для очередного удара. Как следует прицелившись, она снова ударила свою жертву постаментом статуэтки — и на сей раз затылочная кость отчетливо хрустнула. Феликс распростерся на животе, его руки и ноги конвульсивно подергивались. Пока с него хватит. Иначе он не дотянет до заключительного этапа…А может, он уже мертв, и это просто рефлекторные движения?..Алекс с любопытством наклонилась над ним, чуть приподняла за плечо. А, нет, — жив, просто без сознания. Он не двигался, но дышал. Даже моргал — хотя, возможно, и это всего лишь рефлекс. Его череп раздроблен так сильно, что в чисто клиническом смысле он мертв уже наполовину. Точнее, на две трети.Но, стало быть, еще не совсем.Что ж, тем лучше.Тем более что в таком состоянии он уже не представляет никакой опасности.Алекс перевернула его на спину. Он оказался тяжелым, но хотя бы не сопротивлялся. В шкафу нашлось несколько галстуков и ремней, так что связать ему запястья и щиколотки было делом пяти минут.Затем Алекс отправилась на кухню, по пути захватив из прихожей свою сумку. Через некоторое время она вернулась в спальню, вынула из сумки флакон с кислотой, уселась верхом на грудь жертвы и попыталась разжать ей зубы. Это отказалось непросто — челюсти Феликса были плотно сжаты, и ей пришлось выбить ему несколько зубов основанием настольной лампы, затем просунуть в образовавшуюся щель согнутую пополам вилку, чтобы удержать рот открытым, и только потом — горлышко флакона. После чего наконец-то стало возможно спокойно залить ему в глотку пол-литра концентрированной серной кислоты.Разумеется, это тут же заставило его очнуться.Впрочем, ненадолго.Алекс не сомневалась, что многоквартирные дома в спальных районах — очень шумные, но на самом деле в этот час здесь было на удивление тихо. Вид на ночной город с двенадцатого этажа оказался даже красивым. Она попыталась отыскать какие-то знакомые исторические здания, чтобы сориентироваться, но это ей не удалось. Она четко разглядела лишь автостраду, проходящую совсем близко, — кажется, по ней они сюда и приехали. Значит, по ту сторону — восточные районы Парижа… Впрочем, топография никогда не была ее сильной стороной.В квартире царил полный бардак, но, по крайней мере, хоть об одной вещи Феликс заботился как следует — о своем ноутбуке. Тот был абсолютно новый и хранился в красивой специальной сумке с отделениями для бумаг, ручек, кабеля и зарядного устройства. Алекс вынула его из сумки, раскрыла, включила и вошла в Интернет. Из любопытства она открыла журнал посещений, где хранились ссылки на недавно посещенные ресурсы: только порносайты и онлайн-игры. Алекс обернулась и с укором взглянула на дверь спальни Феликса: надо же, какой проказник… Потом напечатала собственное имя в поисковике. Ничего. Полиция до сих пор не установила ее личность. Она улыбнулась. Уже хотела опустить крышку ноутбука, но на всякий случай набрала следующую комбинацию слов: «полиция — расследование убийства», просмотрела несколько ссылок и наконец нашла. Полиция разыскивала женщину, совершившую несколько однотипных убийств, и просила свидетелей отозваться. Алекс называли «опасной преступницей». Судя по состоянию Феликса, лежавшего в соседней комнате, характеристика вполне справедливая. Взглянув на свой фоторобот, она признала, что он неплохо удался. Должно быть, при его создании использовались фотографии из мобильника Трарье. Значит, полиция его нашла… Как и все люди на портретах такого рода, она выглядела неживой. Заодно становилось понятно: достаточно сменить прическу и контактные линзы — и ты уже другой человек. Именно это она и собиралась сделать в ближайшее время. Затем Алекс резко захлопнула крышку ноутбука.Перед тем как уйти, она еще раз оглядела спальню. Статуэтка футболиста валялась на кровати. К окровавленному уголку постамента прилипли клочки кожи и волос. У футболиста, судя по всему только что забившего решающий гол, вид был торжествующий — чего никак не скажешь о поверженном противнике. Кислота разрушила ткани шеи настолько, что они превратились в бесформенную бело-розовую массу. Казалось, что голову можно с легкостью оторвать, лишь слегка потянув за волосы. Глаза широко открыты, но уже подернуты пеленой. Они напоминали стеклянные глаза плюшевого медведя. Когда-то у Алекс был такой.Отвернувшись, Алекс пошарила в карманах его куртки, ища ключи. Через минуту она была уже на лестнице, еще через пару минут — на парковке.Она быстро забралась в машину и резко рванула с места. Опустила боковое стекло почти до конца, чтобы из салона выветрилась застарелая табачная вонь. Мимоходом подумала, что теперь Феликс бросил курить, и это для него хорошая новость.Не доезжая немного до Порт-де-Пари, она свернула в сторону и остановила машину на берегу канала, напротив бывших литейных цехов. Огромное обветшалое здание, почти полностью погруженное в темноту, напоминало какого-то доисторического зверя. По спине Алекс пробежал холодок лишь от одного только воспоминания о том, что ей довелось пережить внутри. Она открыла дверцу, подошла к краю парапета, бросила ноутбук Феликса в канал и снова села в машину.В этот час дороги свободны, и всего минут через двадцать она заезжала на парковку Музыкограда.Она оставила машину на втором подземном уровне, выбросила ключи в водосток и спустилась в метро. 39 Понадобилось тридцать шесть часов, чтобы найти «дикого таксиста», недавно подобравшего девушку поздно вечером в районе Пантен.Лимит, установленный Камилем, превышен на двенадцать часов — но результат налицо.Такси в сопровождении трех полицейских машин без опознавательных знаков прибыло на улицу Фальгьер и остановилось недалеко от того места, где произошло похищение. Это обеспокоило Камиля — ведь в тот вечер они опросили всех окрестных жителей, но безрезультатно.— Неужели мы в тот раз что-то упустили? — спросил он у Луи.— Вряд ли.Но все же…На сей раз таксист оказался словаком. Это был худой долговязый тип с узким лицом и лихорадочно блестящими глазами. Лет тридцати на вид, он уже начал лысеть — на макушке виднелась небольшая круглая плешь, похожая на монашескую тонзуру. Он опознал девушку по фотороботу. Только глаза другие, сказал он. И неудивительно: кто-то говорит, что глаза у нее зеленые, кто-то — голубые. Наверняка она носит цветные линзы. Но это она, точно.Водитель вел такси медленно и осторожно. Луи хотел сказать, чтобы он прибавил скорость, но Камиль его опередил. Наклонившись к переднему сиденью и наконец коснувшись ногами пола (в этом здоровенном внедорожнике сиденья располагались довольно высоко над полом, и Камиля это бесило), он положил руку таксисту на плечо и сказал:— Прибавь газу, старина. Сегодня никто тебя не оштрафует за превышение скорости!Словака не пришлось просить дважды — он тут же резко нажал на акселератор, и Камиль вверх тормашками опрокинулся на заднее сиденье. Словак тут же осознал свою ошибку и рассыпался в извинениях — пожалуй, он отдал бы свою дневную выручку, а заодно машину и жену, только бы майор Верховен забыл об этом инциденте. Камиль пришел в бешенство. Луи предостерегающим жестом положил руку ему на плечо и сказал: «Уверены, что у нас есть время отвлекаться на такую ерунду?» — хотя, судя по его взгляду, он имел в виду нечто более дипломатичное, например: «Из-за нехватки времени мы не можем позволить себе такую роскошь, как приступ бешенства, пусть даже непродолжительный, — как вы считаете?»Улица Фальгьер, улица Лабруст.По дороге таксист рассказывал: он подобрал девушку недалеко от пустой стоянки такси возле церкви в Пантене, назвал обычную таксу — двадцать пять евро, она не возражала и буквально рухнула на заднее сиденье. Она выглядела истощенной, от нее воняло, потом и еще чем-то, они ехали молча, она клевала носом и время от времени встряхивала головой, чтобы не заснуть. А может, была под наркотой. Когда они доехали до места, он повернулся к ней, но она на него не смотрела, она внимательно изучала улицу: сначала в окно, затем — в зеркальце заднего вида, словно пытаясь отыскать что-то взглядом или просто понять, где находится. Затем сказала:— Подождите немного… Припаркуйтесь вон там.И указала ему куда-то вправо. Что-то здесь было неладно. Таксист сам увлекся рассказом и очень убедительно передал саму атмосферу того вечера. Всю сцену легко себе представить: странная девица, похожая на наркоманку, скорчившаяся на заднем сиденье, взбешенный шофер, которому не привыкать к подлянкам, но он не потерпит, чтобы им помыкала какая-то девка… Но она, не глядя на него, ровным тоном произнесла:— Да успокойтесь вы. Подождите пару минут, и я выйду.Само собой, он уже решил, что она не заплатит. Скорее всего, пригрозит: «Будете приставать — вызову легавых», наверняка догадывалась, что он на нелегальном положении, хотя и он подозревал ее в том же самом. Но, возможно, как раз потому, что силы были равны, она этого не сказала, и он не стал спорить — просто припарковался там, где она потребовала.— Мне нужно кое-кого подождать, это недолго, — добавила она.Таксисту было не по себе — ему не нравилось бесцельно сидеть в машине с этой подозрительной девицей, от которой воняло, как от бомжа, и ждать непонятно чего. Она потребовала, чтобы он остановился в начале улицы, откуда все хорошо просматривалось, и продолжала пристально смотреть вперед — он не знал куда и сейчас просто указал на лобовое стекло. В то, что она и в самом деле кого-то ждет, он не верил ни секунды. Впрочем, девица не казалась опасной. Чем-то встревоженной — пожалуй, да. Камиль слушал, догадываясь, что таксист, чтобы скоротать ожидание, принялся выдумывать сам для себя наиболее подходящие версии такого поведения странной пассажирки: несчастная любовь, ревность, изменник, удачливая соперница — или, может быть, какие-то семейные неурядицы, что тоже бывает чаще, чем принято думать. Иногда он поглядывал на нее в зеркальце над лобовым стеклом. Уродиной девчонку не назовешь — если б ее отмыть, она была бы хорошенькой. Разве что очень уж тощая — так что невольно задаешься вопросом, откуда она такая сбежала.Довольно долго она настороженно смотрела на улицу. Но ничего не происходило. Камиль понимал, в чем дело, — она хотела выяснить, не узнал ли Трарье о ее бегстве и не явился ли за ней сюда.Через какое-то время она вынула из кошелька три банкноты по десять евро, молча протянула ему и вышла, ничего не объясняя. Он посмотрел ей вслед, но не увидел, в какой дом она вошла, потому что почти сразу уехал — ему не хотелось здесь задерживаться, да еще в такое время.Камиль вышел из машины. В тот вечер, когда произошло похищение, полиция здесь все прочесала — так что же они упустили?Другие сотрудники тоже вышли из машин. Камиль указал на здания прямо перед ним.— Она живет в одном из домов, вход в который отсюда виден. Луи, вызови две дополнительные бригады, срочно. Остальные…Он распределил задания. Все поспешно разошлись. Камиль в задумчивости прислонился к дверце такси.— Я могу ехать? — спросил таксист приглушенным голосом, словно боялся, что его услышат.— Что?.. Нет-нет, ты мне еще нужен.Камиль посмотрел на его лицо, длинное, как голодный день. И улыбнулся:— Считай, тебя повысили в должности. Ты теперь личный шофер майора полиции. Мы ведь живем в стране, где социальные лифты исправно работают, ты в курсе? 40 — Славная девушка! — сказал бакалейщик-араб.Этого араба взял на себя Арман. С торговцами он всегда общался с большой охотой, особенно если речь шла о владельцах продуктовых магазинов — а такая удача выпадала нечасто. Когда он к ним заходил в своем костюме, больше подобающем бомжу, чем сотруднику полиции, и начинал с деланой рассеянностью бродить вдоль полок, прихватывая упаковку жвачки там, бутылку кока-колы здесь, не переставая сыпать вопросами — застигнутые врасплох торговцы от удивления (и опасения) даже не возражали. Вот и сейчас он быстро набил карманы плитками шоколада, пакетиками конфет, печеньем, шоколадными батончиками — он любил сладкое. О девушке удалось выяснить не так уж много, но он добросовестно задавал все новые вопросы. Как ее звали? Как она расплачивалась? Всегда наличными, никогда — ни карточкой, ни чеком? Она часто к вам заходила? Как она одевалась? А в тот вечер — что именно она купила? Наконец, когда его карманы наполнились до отказа, он горячо поблагодарил араба за сотрудничество с полицией и на его глазах высыпал свою добычу в багажник машины, где всегда держал несколько пластиковых пакетов для подобных случаев.А вот мадам Генод отыскал Камиль. Женщина лет шестидесяти, грузная, с обручем на волосах. Круглая и краснолицая, словно жена мясника, с бегающими глазками. И страшно чем-то обеспокоенная. То есть до невозможности. Она мялась, как школьница, услышавшая предложение «поразвлечься», и эта манера страшно раздражала Камиля. Она явно из тех домовладельцев, кто готов вызвать полицию по любому поводу, встав в позу оскорбленного достоинства. Но тут она ломалась и выкручивалась: нет, не то чтобы просто соседка, а как бы это сказать… не то чтобы хорошо знакома… и да и нет… — эти ответы, которые по сути таковыми не были, доводили полицейского до белого каления.Не прошло и пяти минут, как Камиль узнал всю подноготную мамаши Генод. От Габриэллы Генод буквально разило ложью, криводушием и лицемерием. А также злонамеренностью. Настоящая булочница, как и ее покойный супруг. Первого января две тысячи второго года Бог, по ее разумению, сошел на землю, явив себя в качестве перехода на новую валюту — евро. Когда Он является людям, Он не экономит на чудесах, Он не скряга. После чуда умножения хлебов Он сотворил чудо умножения денег. Сразу в семь раз. В один день. Гениальная простота — Его неотъемлемое свойство.Овдовев, мамаша Генод стала неофициально сдавать жилье — «только чтобы помочь людям…». В тот вечер, когда полицейские прочесывали квартал, ее не оказалось дома — «Я ездила к дочери в Жювизи…». Впрочем, куда она там ездила, Камилю наплевать. Когда, вернувшись, она узнала о розысках девушки — возможно, своей квартирантки, то не стала звонить в полицию: «Ну, у меня же не было твердой уверенности… если бы я знала наверняка, тогда конечно, а так — сами понимаете…»— Я вас в тюрьму упеку! — пригрозил Камиль.Мамаша Генод заметно побледнела. Угроза возымела эффект. Чтобы сделать ее более правдоподобной, Камиль небрежно добавил:— Ваших сбережений наверняка хватит, чтобы не отощать на казенных харчах.Из дальнейшего разговора выяснилось, что девушку звали Эмма. Ну что ж, почему бы и нет. После Натали, Леа, Лоры Камиль уже ничему не удивлялся. Увидев фоторобот, мадам Генод вынуждена была сесть — точнее, даже не сесть, а рухнуть без сил. Да-да, это она, о боже, это она — ну надо же, сколько эмоций, и уж конечно нужно схватиться за сердце… Камиль спрашивал себя, а не отправится ли она прямо сейчас к своему супругу, в рай лицемеров. Оказалось, что Эмма снимала жилье у мадам Генод около трех месяцев, гостей не принимала, иногда исчезала на несколько дней подряд, в последний раз — на прошлой неделе. Ей пришлось срочно уехать, а незадолго до того она вернулась с юга, ездила куда-то в провинцию по делам, выглядела не слишком хорошо, говорила, что упала, к тому же ее прихватил ревматизм… Она заплатила за два месяца вперед, сказала, что вынуждена отлучиться по семейному делу, выглядела очень озабоченной… Мадам Генод тараторила без умолку, вываливая все подряд, лишь бы майор Верховен не привел свою угрозу в исполнение. Если бы она осмелилась, то наверняка предложила бы ему денег. Но что-то в облике этого маленького полицейского с холодным взглядом внушило ей уверенность — подобное предложение будет совершенно неуместным.Из разрозненной хаотичной информации Камилю наконец удалось воссоздать хронологию событий. Затем мадам Генод достала из ящика буфета голубой листок бумаги с адресом «Эммы» и вручила ему.— Это ее почерк? — спросил Камиль.— Нет, мой…— Я так и думал.По поводу достоверности адреса он не питал никаких иллюзий, но все же позвонил на работу и продиктовал его. В ожидании результатов проверки он разглядывал вышивку над буфетом, изображавшую оленя в ярко-зеленом, почти тропическом лесу.— Дурацкий у него вид, у этого оленя, — сказал он.— Это вышила моя дочь… — пролепетала мадам Генод.— Смотреть на такие вещи вредно для здоровья.Чтобы его умилостивить, мамаша Генод еще немного поскребла по сусекам своей памяти и сообщила, что Эмма работала в банке, в каком именно — она не знает, в каком-то иностранном, но… Камиль перебил ее очередным вопросом, но, в сущности, он уже представлял себе, какими будут все последующие ответы, поскольку мамаша Генод наверняка получила от квартирантки приличную сумму за то, чтобы не совать нос в чужие дела.Адрес оказался фальшивым. Камиль отсоединился.Появился Луи с двумя экспертами-криминалистами. От ужаса у мадам Генод подкосились ноги, и она ни словом, ни жестом не помешала полицейским подняться в квартиру Эммы. Она еще не успела ее сдать. Камиль уже знал, что они там найдут: отпечатки пальцев Леа, следы Натали, ДНК Лоры…— Кстати, — сказал он, обращаясь к мадам Генод, — совсем забыл: вы подозреваетесь в пособничестве убийце. Серийной убийце.Габриэлла Генод не упала только потому, что уже сидела на стуле, зато тяжело навалилась на край стола. Вот-вот лишится сознания…— Ее вещи! — неожиданно воскликнула она. — Их забрал перевозчик! Я его знаю!Она тут же сорвалась с места и быстро нашла телефон фирмы, занимающейся перевозками.— Картонные коробки, разобранная мебель — знаете, вещей у нее не так много…По тому, с какой интонацией мамаша Генод произносила эти слова, Камиль догадался: человек, не обладавший большим количеством вещей, значил для нее не слишком много. Он набрал номер. Сидевшая на телефоне секретарша не спешила сообщать ему нужные сведения: нет, по телефону я не могу, я ведь не знаю, кто вы на самом деле…— Хорошо, — перебил Камиль, — я могу подъехать и сам. Но предупреждаю: если мне придется терять на это время, я прикрою вашу лавочку на год, я натравлю на вас налоговую инспекцию, которая проверит всю вашу отчетность с самого первого дня, а вас, вот лично вас, я упрячу за решетку за создание препятствий в работе полиции, а если у вас есть дети — их передадут органам опеки!И пусть все это — наглая ложь за гранью всякой логики, зато эффект вышел потрясающий: секретарша засуетилась, продиктовала адрес склада временного хранения вещей, куда перевезли имущество «Эммы», а заодно назвала ее фамилию — Секей. Эмма Секей. Камиль просит повторить по буквам:— Первая буква — С, верно? Строго запретите кому бы то ни было доступ в этот отсек, вы слышите меня? Кому бы то ни было! Это понятно?Склад находился примерно в десяти минутах езды отсюда. Камиль снова схватил телефонную трубку:— Высылайте бригаду, срочно!И бросился к лестнице. 41 Из предосторожности Алекс спустилась на подземный уровень парковки не на лифте, а по лестнице. Ее «клио» завелась с полуоборота. В салоне было прохладно. Перед тем как тронуться с места, Алекс некоторое время смотрела в зеркальце заднего вида. Она чувствовала себя очень усталой и выглядела не лучше. Она машинально провела указательными пальцами под глазами, затем показала себе в зеркальце язык и наконец тронулась.Но на этом все не закончилось. Алекс протянула охраннику пропуск, полосатый красно-белый шлагбаум поднялся — и тут ей пришлось резко затормозить. Перед ней возвышался полицейский в форме и, широко расставив ноги и высоко подняв одну руку, другой указывал прямо на нее, как будто собирался ее арестовать. Затем он вытянул руки в стороны, словно подтверждая категорический запрет на проезд. Но уже в следующий момент выяснилось, что речь шла всего лишь о требовании пропустить какой-то дурацкий кортеж с завывающими сиренами.На мгновение Алекс успела различить в салоне одного из автомобилей чей-то лысый череп, едва доходящий до уровня бокового стекла. Должно быть, какая-то важная шишка — кортеж напоминал чуть ли не президентский. Когда он пронесся мимо, полицейский сделал Алекс знак проезжать. Миновав шлагбаум, она сразу же повернула направо.Затормозила она немного резко, так что стоявшие в багажнике картонные коробки с надписью «Личное» наверняка опрокинулись — но за флаконы с кислотой она не беспокоилась, их она всегда упаковывала очень тщательно. Никакого риска. 42 Почти десять вечера. Фиаско. Камиль более-менее восстановил душевное спокойствие, хотя и не без труда. Особенных усилий ему стоило не вспоминать о консьерже мебельного склада, этом кретине с хитроватой бледной физиономией и такими захватанными и мутными очками, как будто их сделали из шкурок сосисок.Разговор с ним вышел примерно следующий: девушка, какая девушка, машина, какая машина, коробки, какие коробки. Когда отсек с вещами наконец открыли, у полицейских захватило дух — ну наконец-то удача! Все вещи были здесь — десять заклеенных скотчем коробок. Камиль, сгорая от нетерпения, хотел вскрыть их тут же на месте, но его удерживала необходимость соблюсти все процедуры; впрочем, звонок судьи Видара значительно ускорил процесс. Они забрали все, благо коробки оказались нетяжелыми — разобранная мебель, одежда, еще что-то… Оставалось надеяться, что найдутся какие-то вещи, которые помогут в установлении личности. Но в любом случае сегодня расследование значительно продвинулось.Оставалась небольшая надежда и на камеры видеонаблюдения, установленные на каждом этаже склада, но она почти сразу рухнула. Когда Камиль спросил консьержа, сколько времени хранятся видеозаписи, выяснилось, что камеры фальшивые.— Декоративные, если хотите, — с довольной ухмылкой добавил консьерж.Понадобилось не так много времени, чтобы осмотреть все вещи, и эксперты сделали первые выводы. Мебель сразу отставили в сторону — она оказалась абсолютно стандартной, такую можно купить в любом магазине: книжный стеллаж, квадратный кухонный стол, деревянная кровать с металлической сеткой, матрас, кое-что из бытовой техники. Эксперты лишь слегка прошлись по всему этому своими кисточками и пинцетами и перешли к содержимому коробок с личными вещами. Спортивная одежда, пляжная одежда, летняя одежда, зимняя одежда…— Все это покупалось в больших торговых центрах, которые есть во всех городах по всему миру, — сказал Луи.В двух коробках лежали книги. В основном — карманные издания в мягких обложках. Селин, Пруст, Жид, Достоевский, Рембо… Камиль просматривал заголовки: «Путешествие на край ночи», «Любовь Свана», «Фальшивомонетчики»… Но Луи что-то призадумался.— Что такое? — наконец спросил Камиль.Луи ответил не сразу. «Опасные связи», «Лилия долины», «Красное и черное», «Великий Гэтсби», «Посторонний»…— Можно подумать, это книжная полка старшеклассницы.В самом деле, подборка выглядела слишком уж хрестоматийной. Заметно, что книги читали и перечитывали, некоторые в буквальном смысле зачитаны до дыр, целые абзацы подчеркнуты, иногда вплоть до самой последней страницы. На полях виднелись восклицательные и вопросительные знаки, маленькие и большие крестики, другие пометки, сделанные чаще всего синей ручкой. Кое-где чернила почти полностью выцвели.— Она читала то, что положено читать, она хотела поступать хорошо, быть примерной девочкой — ты это имеешь в виду? — спросил Камиль. — Думаешь, она инфантильна?— Не знаю. Может быть, регрессивна…Камиль не разбирался в психологических тонкостях, но общий смысл уловил. Девушка не вполне нормальна. Или отстает в развитии.— Немного знает итальянский, немного английский. Иногда начинает читать иностранных классиков, но никогда не добирается до конца книги.Камиль тоже это заметил. «Обрученные», «Любовник без определенного места жительства», «Имя розы», а также «Алиса в Стране чудес», «Портрет Дориана Грея», «Женский портрет», «Эмма» были на языках оригиналов.— Девушка, которую видели в кафе Масиака, вроде бы говорила с иностранным акцентом, так?Да, несколько свидетелей это подтвердили.— Она неглупа, она более-менее освоила два языка, говорит на них, может, и не очень бегло, но в состоянии прибегать к каким-то языковым ухищрениям… Вот скажи, ты можешь ее себе представить рядом с Паскалем Трарье? — спросил Камиль.— Или соблазняющей Стефана Масиака? — вместо ответа продолжил Луи.— Или убивающей Жаклин Занетти?..Луи быстро черкал что-то в блокноте. Благодаря найденным среди книг проспектам турагентств с отмеченными маршрутами, датами и ценами можно попробовать отследить перемещения этой девушки, хотя бы частично, однако никаких личных документов здесь не нашлось — ни билетов, ни страховок… Ничего, что способствовало бы установлению личности. Какую жизнь вела девушка с таким небольшим количеством личных вещей.К концу вечера оба пришли к неутешительному выводу, озвученному Луи:— Если и имелось что-то личное, она забрала это с собой. Или хранит где-то в другом месте. То, что собрано здесь, — это просто ложный след для полиции, на тот случай, если она найдет эти вещи. На самом деле ничто тут не способно нам помочь.Оба поднялись. Камиль надел пиджак. Луи колебался, не решаясь все бросить. На всякий случай он еще раз перетряхнул книги.— Не мучай себя, старина, — хмыкнул Камиль. — Судя по ее прошлой карьере, она хорошо знает, как выходить сухой из воды. И кажется, она не намерена останавливаться.Такого же мнения придерживался и Ле-Гуэн.Субботний вечер продолжился на набережной Вальми.Ле-Гуэн позвонил Камилю и позвал его в «Ла Марин». Они заняли столик на террасе. Может быть, от вида канала, порождавшего мысли о рыбах, оба заказали по бокалу белого сухого вина. Ле-Гуэн, памятуя о хрупкости ресторанных стульев, сел на свой с привычной осторожностью. Но стул с честью выдержал испытание.Когда они встречались не на работе, оба придерживались негласного правила: говорили обо всем и ни о чем, а о делах — только в самую последнюю очередь и очень коротко.Сейчас Камиля не оставляла мысль о продаже картин матери. Аукцион состоится завтра утром.— Ты ничего себе не оставишь? — удивленно спросил Ле-Гуэн.— Нет, я все продам, — ответил Камиль. — Я хочу все отдать.— Так продать или отдать?— Картины я продам. А деньги за них отдам. Все.Камиль и сам не знал, когда и как принял такое решение, — но его слова прозвучали настолько естественно, словно оно сложилось очень давно. Ле-Гуэн воздержался от комментариев. Но в конце концов любопытство все же пересилило, и он спросил:— Кому?А вот об этом Камиль не подумал. Он хотел раздать все деньги, но не знал, кому именно. 43 — Что-то ускорилось, или я ошибаюсь? — спросил Ле-Гуэн.— Нет, все идет в обычном ритме, — отвечал Камиль. — Просто нужно к этому привыкнуть, вот и все.Он произнес эти слова небрежным тоном, но на самом деле чувствовал, что история оборачивается скверно. Только что было обнаружено тело некоего Феликса Маньера, убитого у себя на квартире. Его коллега поднял тревогу, когда Феликс не явился на важное совещание, которое сам же и назначил. Жертву умертвили с помощью серной кислоты, залитой в горло, — ткани шеи оказались в таком состоянии, что голова фактически отделялась от тела. Дело тут же передали майору Верховену, которого срочно потребовал к себе судья Видар в самом конце рабочего дня. Дело и впрямь было серьезным.Расследование на сей раз пошло довольно быстро. В мобильном телефоне жертвы нашли список входящих звонков, последний из которых, как выяснилось, был сделан из отеля на улице Монж. Его быстро вычислили, и оказалось, что в тот же день, чуть раньше, там сняла номер девушка, только что вернувшаяся из Тулузы. Она назначила ему свидание на этот вечер — об этом сообщил Маньер своему коллеге, поспешно уходя с работы.Да, это она, хотя прическа и глаза немного другие — так сказала регистраторша отеля, увидев фоторобот. Эта девушка уехала сегодня утром. Расплатилась наличными. Имя конечно же оказалось фальшивым.— А этот наш проказник Феликс, он что собой представляет? — спросил Ле-Гуэн. Не дожидаясь ответа, он пробежал глазами несколько страниц отчета Камиля. — Сорок четыре года…— Да, — подтвердил Камиль. — Мастер по ремонту и обслуживанию компьютерной техники. Был в процессе развода с женой, жил отдельно от нее. Алкоголик, разумеется.Ле-Гуэн молчал, продолжая листать страницы отчета. Иногда он произносил долгое «Хм-ммм…», похожее на стон. Впрочем, тут и застонать недолго.— А что за история с ноутбуком?— Он исчез. Но, уверяю тебя, не потому, что послужил орудием убийства, — убили его статуэткой, а довершила дело серная кислота.— Думаешь, та девушка его увезла?— Да, без сомнения. Может, они обменивались письмами по электронной почте. Или она в тот самый вечер пользовалась ноутбуком и не хотела, чтобы ее вычислили…— Так, ну хорошо. Что дальше?Ле-Гуэн явно нервничал, что было совсем не в его духе. Видимо, оттого, что прессу уже лихорадило. Само по себе известие о смерти Жаклин Занетти не стало бы сенсацией (убийство хозяйки гостиницы, да еще провинциальной, — не та новость, которую помещают на первой полосе центральные газеты), но фигурирующая в деле серная кислота — о, это уже что-то новенькое, даже экзотичное! А на данный момент совершено уже два таких убийства. Почти серия, хотя и не совсем. Но и сейчас эти истории вызывали живейший интерес, а что будет, если произойдет еще одно такое же убийство? Разумеется, тогда все забурлит по-настоящему. Дело попадет на центральные телеканалы, Ле-Гуэна вызовут на верхний этаж Министерства внутренних дел, судью Видара — на верхний этаж Министерства юстиции, и тумаки посыплются, как жетоны из игрального автомата при выигрыше. И даже подумать страшно, что начнется, когда станет известно о сходных преступлениях, совершенных несколько лет назад в Реймсе и в Этампе… На всех экранах появится карта Франции, похожая на ту, что уже сейчас лежала на рабочем столе Камиля, с воткнутыми в нее разноцветными канцелярскими булавками, отмечающими места преступлений. А заодно душераздирающие биографии жертв и обещание road movie [11] на французский лад в прямом эфире. Шок! Зрители прильнули к экранам!На данный момент Ле-Гуэн чувствовал лишь нарастающее давление сверху, но и это становилось все труднее выдерживать. Как хороший шеф, все свои неприятности с начальством он обычно скрывал от подчиненных. Если что-то и просачивалось наружу, то немного. Но сегодня было очевидно, что он больше не может держать это в себе.— Что, тебя вздрючили наверху? — наконец прямым текстом спросил Камиль.Вопрос, казалось, как громом поразил Ле-Гуэна.— Да ты что, Камиль, с чего ты взял?Проблема всех семейных пар — склонность к повторению.— Девушку похитили и держали в клетке с крысами, похититель покончил с собой, сбросившись посреди ночи с моста на шоссе…Ну вот эта игра, например, в тех или иных вариациях повторялась уже раз пятьдесят.— Девушка сумела освободиться прежде, чем ее нашли, а незадолго до того выяснилось, что она убила трех типов с помощью серной кислоты…Камиль считал, что в этом есть нечто от дешевого уличного балагана, он уже собирался это сказать, но Ле-Гуэн перешел к завершающей части своей тирады:— А за то время, что мы писали отчеты, она успела убить жительницу Тулузы, которая теперь отправится в рай для хозяек гостиниц, после чего вернулась в Париж…Камиль счел за лучшее дослушать до конца, полностью предсказуемого:— …и там прикончила любителя необременительных связей, который, скорее всего, просто хотел провести с ней приятный вечер…— …и вот теперь ты спрашиваешь, не вздрючили ли меня наверху? — договорил за него Камиль.В этот момент он уже стоял у выхода, держась за дверную ручку.— Ты куда? — спросил Ле-Гуэн.— Ну, мне тоже предстоит вздрючка, но, поскольку у меня есть некоторый выбор, я предпочту судью Видара.— У тебя совсем нет вкуса… 44 Алекс пропустила два грузовика, потом третий. С того места, где она припарковалась, отлично видно все маневры огромных фургонов, сменяющих друг друга перед погрузочной платформой. На ней громоздились какие-то поддоны — груда почти с дом высотой.Прошлой ночью Алекс уже побывала здесь. Она влезла на стену, что оказалось нелегко, — для этого пришлось встать на крышу машины — и, если бы ее задержали, это означало бы конец ее истории. Но нет, ей удалось остаться незамеченной на гребне стены в течение нескольких минут. Под лобовым стеклом каждого грузовика виднелась табличка с трафаретной надписью — номер маршрута и пункт назначения. Все они ехали в Германию: Кельн, Франкфурт, Ганновер, Бремен, Дортмунд… Ей нужен был тот, что направлялся в Мюнхен. Она запомнила его номерные знаки и номер маршрута, но он и сам по себе был приметный — вверху на лобовом стекле, там, где оно уже смыкалось с крышей, виднелись огромные буквы: БОББИ. Алекс поспешно спрыгнула со стены, заслышав сторожевую собаку, учуявшую наконец ее присутствие.Полчаса назад она увидела, как шофер поднимается в кабину, втаскивает туда свои вещи, забирает документы. Это был высокий тощий человек лет пятидесяти, в синем комбинезоне, очень коротко подстриженный, с густыми усами, напоминающими две мини-швабры. Но его внешность интересовала Алекс меньше всего — главное, чтобы он взял ее с собой. Она немного подремала в своей машине, дожидаясь, когда откроются ворота, — это произошло в четыре утра. Некоторое оживление началось спустя полчаса и затем уже не прекращалось. Алекс пристально наблюдала за воротами — стоило ей упустить свою цель, и весь план пошел бы насмарку. И что тогда ей оставалось бы — дожидаться прихода полиции, сидя в номере отеля?Около шести утра тот тип приблизился к своему грузовику, мотор которого медленно вращался последние четверть часа, и в последний раз проверил все сопроводительные документы. Алекс наблюдала, как он перешучивается с погрузчиком и двумя другими шоферами. Наконец он поднялся в кабину. Этот момент она выбрала для того, чтобы выйти из машины. Обойдя ее, она открыла багажник, взяла оттуда рюкзак и, не опуская крышку багажника, из-за нее еще раз взглянула на выезд, чтобы убедиться, что другой грузовик не опередит тот, который ей нужен. Увидев, что все в порядке, она бегом бросилась к нему.— Я никогда не занимаюсь автостопом на трассе. Очень опасно.Бобби кивнул. Сам он, очевидно, не опасался случайных попутчиков. Но по достоинству оценил такую предусмотрительность — дождаться дальнобойной фуры у погрузочной станции, вместо того чтобы торчать на обочине шоссе, подняв большой палец.— А здесь всегда полно грузовиков — хоть один подходящий, да найдется, — добавила она.Он все больше восхищался сообразительностью Алекс. То есть нет, конечно, не Алекс. Для него она Хлоя.— Я Робер, — сказал он, протягивая ей руку через пассажирское сиденье. — Но все зовут меня Бобби, — добавил он, указывая на самоклеющуюся надпись на лобовом стекле.Однако сам факт автостопа его слегка удивил.— Авиабилеты ведь не очень дорогие. В Интернете можно найти всего за сорок евро. Я могу понять, если время поджимает, — но если нет?— Я предпочитаю экономить деньги на дорогу, чтобы тратить их только на месте. И потом, когда путешествуешь сам по себе, бывают интересные встречи, правда же?Этот тип казался простодушным и отзывчивым, он сразу согласился подвезти ее, когда она объявилась у его кабины. Алекс внимательно ждала ответа — впрочем, интересовал ее не столько сам ответ, сколько его тональность. Больше всего она опасалась похотливых взглядов. Ей совсем не улыбалось целыми часами отклонять заигрывания донжуана-дальнобойщика.Над лобовым стеклом Бобби покачивалась фигурка Мадонны, а на приборной доске стояло устройство, показывающее нечто вроде слайд-шоу: одна за другой на экране появлялись фотографии, словно перелистываемые страницы книги. Шоу было закольцовано — за последней фотографией вновь возникала первая. Он купил эту штуку в Мюнхене. За тридцать евро. Говоря о вещах, Бобби часто упоминал об их цене, но не столько для того, чтобы похвастаться, сколько для того, чтобы быть точным в своих объяснениях. А объяснять он любил. Он почти полчаса рассказывал про это устройство, а заодно и про то, что было на фотографиях: про свою семью, дом, собаку, особенно про троих своих детей.— Два мальчика и девочка. Гийом, Ромен и Марион. Девять лет, семь лет и четыре года.И снова эти уточнения. Но, по крайней мере, он не рассказывал скользкие анекдоты. Спасибо и на том.— Хотя, по правде говоря, чужие дела — это ведь никому особо не интересно? — улыбаясь спросил он.— Ну почему же, — возразила Алекс. — Мне, например, интересно.— Просто вы хорошо воспитаны…День обещал быть солнечным, кабина грузовика оказалась невероятно удобной.— Если захотите поспать, нет проблем, — сказал Бобби.И указал большим пальцем за спину — там стояла кушетка.— Мне-то спать особо некогда, но вы…Алекс согласилась и действительно проспала час с небольшим.— Где мы сейчас? — спросила она, проснувшись и снова перебираясь на сиденье.— Что, уже поспали? Могли бы и больше. Мы проехали Сен-Мену.Алекс изобразила восхищение тем, что они едут так быстро. Сон не пошел ей на пользу. Мало того что он еще усилил ее обычное тревожное состояние, он принес с собой опустошение и отчаяние. Эта поездка в сторону границы причиняла ей боль. Это было начало бегства. Начало конца.Когда разговор снова угас, настал черед радио — музыкальных и новостных программ. Алекс внимательно слушала криминальную хронику, которая обязательно входила в каждый выпуск, — тогда как Бобби в такие моменты предпочитал отвлечься на чашечку кофе. «Эта работа так отупляет, вы себе даже не представляете». У него был с собой термос кофе и кое-что из съестного — все как обычно у дальнобойщиков. Но для того, чтобы перекусить, ему приходилось останавливаться. Во время каждой такой остановки Алекс сидела как на иголках. Она делала вид, что дремлет, но внутри у нее все переворачивалось: на дороге слишком мало людей, и соответственно слишком велик риск быть замеченной. На автозаправках было полегче, она даже выбиралась из кабины, чтобы немного размяться и сходить за кофе для Бобби — они уже стали добрыми знакомыми. Именно за совместным распитием кофе он и поинтересовался целью ее путешествия, в слегка завуалированной форме:— Вы студентка?Но сам он, кажется, не очень верил в такую возможность. Это и понятно: выглядит она молодо, но ей уже тридцатник, да и вообще не похожа на студентку.— Нет, я медсестра. Хочу попытаться найти работу в Германии.— А почему в Германии, если не секрет?— Потому что я не говорю по-немецки, — ответила Алекс со всем простодушием, на какое была способна.Робер засмеялся, но она сомневалась, что он ее понял.— Тогда вы с таким же успехом могли бы поехать и в Китай! Разве что вы говорите по-китайски… Вы говорите по-китайски?— Нет. Вообще-то у меня друг живет в Мюнхене.— А-а…Он опять сделал понимающий вид. Его огромные усы заходили вверх-вниз, когда он многозначительно покачал головой.— А чем он занимается, ваш друг?— Он программист.— Немец?Алекс кивнула. Она не знала, куда он клонит, и едва успевала соображать, что лучше ответить. Это ей не нравилось.— А ваша жена работает? — в свою очередь спросила она.Бобби бросил скомканный картонный стаканчик в мусорную корзину. Вопрос о жене не оскорбил его, скорее расстроил. Они снова ехали, диапорама вновь показывала в ряду прочих фотографию его жены. Ей около сорока, у нее жидковатые прямые волосы и болезненный вид.— У нее рассеянный склероз, — ответил он. — И при этом она сидит с детьми, вы представляете? Так что все в руках Провидения…С этими словами он указал на фигурку Святой Девы, раскачивающуюся под зеркальцем.— Думаете, Она вам поможет?Алекс не хотела задавать этот вопрос — слова вырвались непроизвольно. Он повернулся к ней. Его лицо не выразило ни обиды, ни удивления. Он просто произнес таким тоном, словно это было что-то само собой разумеющееся:— Награда за искупление вины — прощение. Вы так не думаете?Алекс не слишком хорошо поняла, что он имеет в виду: религия — это такая вещь… Она только что заметила, что на обратной стороне лобового стекла — со стороны кабины — была еще одна самоклеющаяся надпись: «Он придет снова. Готовы ли вы к этому?»— Вы не верите в Бога, — сказал Бобби улыбаясь, — это сразу видно.Это был не упрек — просто констатация факта.— Вот я, например, — если бы у меня не было веры… — начал он.— Бог устроил вас в этой жизни не лучшим образом, — заметила Алекс, — но зато создал вас незлопамятным.Бобби сделал такой жест, словно хотел сказать: да, я знаю, и за это я Ему благодарен.— Бог нас испытывает, — добавил он.— Да, — согласилась Алекс, — с этим не поспоришь…Разговор угас сам собой. Оба смотрели на дорогу.Через какое-то время Бобби сказал, что ему нужно поспать. Впереди виднелась автозаправка, огромная, как целый город.— Я обычно здесь останавливаюсь, чтобы часок покемарить, — объяснил он.Отсюда было двадцать километров до Меца.Бобби вышел из кабины, чтобы размяться и «подышать» — он не курил. Алекс наблюдала, как он прохаживается туда-сюда, ритмично взмахивая руками. Она машинально подумала: это потому, что он знает, что она на него смотрит. Вряд ли он стал бы это делать, если бы был один.Затем он снова поднялся в кабину.— Позвольте, на этот раз я лягу на кушетку, — сказал он. — И не волнуйтесь, мой будильник всегда при мне. — И постучал по лбу.— Я пока немножко прогуляюсь, — сказала Алекс. — Мне нужно позвонить.Он был настолько галантен, что даже сказал: «Передайте вашему другу от меня привет!» — после чего задернул ширму перед кушеткой.Алекс шла по парковке мимо бесчисленных грузовиков. Ей понадобилось немного пройтись, чтобы успокоиться.Но чем дальше, тем тяжелее становилось у нее на сердце. Это из-за того, что сейчас ночь, говорила она себе, прекрасно понимая, что дело в другом. Причина в этой поездке.Само ее присутствие на автостраде, на этой дороге в один конец, свидетельствовало о том, как далеко все зашло и как скоро все кончится.Она старалась не подавать виду, даже наедине с собой, — но все же ей было страшно. Конец должен наступить уже завтра, и это ее пугало.Она заплакала — тихо, стараясь не всхлипывать, скрестив руки на груди, стоя между рядами огромных грузовиков, напоминающих огромных спящих насекомых. Жизнь всегда настигает нас, с этим ничего не поделать, этого не избежать — никогда.Она повторяла про себя эти слова, всхлипывая и шмыгая носом, стараясь дышать поглубже, чтобы уменьшить давление в груди, ослабить эту тяжесть на своем усталом сердце, — но это ей никак не удавалось. Оставить все это позади, повторяла она, пытаясь придать себе мужества.О дальнейшем она не задумывалась — после все будет очищено. Для этого она здесь, на пустой автостраде — потому что готовится оставить все это позади. При мысли об этом ей немного полегчало. Она снова тронулась с места. Прохладный ночной воздух бодрил и успокаивал одновременно.Еще несколько глубоких вдохов — и она взяла себя в руки.В небе пролетел самолет, его огни образовывали мерцающий треугольный контур.Какое-то время Алекс смотрела, как он пересекает небо, — отсюда, с земли, казалось, что очень медленно. Наконец он мигнул в последний раз и исчез.Самолеты часто наводят на философские размышления.Автозаправочная станция представляла собой нечто вроде эстакады, на оконечностях которой располагались десятки закусочных, газетных киосков, магазинчиков и бутиков всех мастей. По другую сторону эстакады тянулось шоссе в обратном направлении — на Париж. Алекс поднялась в кабину грузовика и осторожно закрыла дверцу, чтобы не разбудить Бобби. Он все же услышал ее и на несколько секунд очнулся, но почти сразу снова погрузился в сон — Алекс вновь услышала глубокие размеренные вдохи, каждый из которых заканчивался слабым всхрапыванием.Алекс подтянула поближе свой рюкзак, надела куртку, убедилась, что ничего не забыла, не выронила случайно из карманов — нет, все в порядке, все хорошо.Она встала коленями на сиденье, перегнулась через спинку кресла и осторожно отодвинула ширму, за которой стояла кушетка.— Бобби… — тихо позвала она.Она не хотела будить его резко, но осторожно тоже не получилось — он спал слишком глубоким сном. Алекс повернулась, открыла бардачок. Пусто. Снова закрыла. Пошарила под своим сиденьем. Ничего. Под водительским сиденьем она нашла плотную пластиковую сумку с инструментами и притянула ее к себе.— Бобби?.. — позвала она, снова повернувшись к нему.На сей раз ее попытка увенчалась успехом.— Что? — откликнулся он, чисто рефлекторно, еще не вынырнув окончательно из глубин сна. Что ж, тем хуже.Алекс схватила отвертку, словно кинжал, и коротким резким движением вогнала ее в правый глаз Бобби. Удар оказался на удивление точным. Ну еще бы, она же медсестра. А поскольку она еще и сильная, отвертка вонзилась в голову чуть ли не по самую рукоятку — можно даже вообразить, что она дошла до самого мозга. Разумеется, это не так, но все же она погрузилась достаточно глубоко, чтобы лишить Бобби всякой возможности к сопротивлению — сейчас он тщетно пытался приподняться, а его ноги судорожно подергивались. Он вопил. Алекс схватила вторую отвертку и вонзила ему в горло. Тоже очень точный удар, хотя для него не понадобилось такого умения, как для первого, — на сей раз у нее было время прицелиться. Отвертка вонзилась в шею как раз под адамовым яблоком. Вопль перешел в громкий хрип. Алекс слегка склонила голову и нахмурилась, словно говоря: я не понимаю ничего из того, что бормочет этот тип! При этом она не забывала вовремя уклоняться от рук Бобби, которыми он размахивал во все стороны, — каждая из них могла запросто свалить быка. Постепенно он начал все сильнее задыхаться. Несмотря на всю хаотичность происходящего, Алекс четко придерживалась своего плана. Она выдернула отвертку из глаза Бобби, предусмотрительно отстранилась и вонзила ее ему в шею, на сей раз сбоку. Из этой раны фонтаном хлынула кровь. Алекс отодвинулась подальше и занялась содержимым своего рюкзака. Пару раз она рассеянно оборачивалась, словно спрашивая: да-да, Бобби, что вы хотите, чтобы я для вас сделала? Когда она снова приблизилась к нему, он был уже полумертв. Его даже не понадобилось связывать: его мускулы одеревенели, у него начиналась предсмертная агония. Самым трудным оказалось открыть ему рот — если бы не молоток, оказавшийся в сумке среди других инструментов, на это вполне мог уйти целый день. Но молоток, к счастью, нашелся. До чего же полезны все эти хозяйственные штуки, в самом деле. После того как Алекс выбила Бобби несколько передних зубов, верхних и нижних, она наконец смогла засунуть в образовавшуюся дыру горлышко бутылки с кислотой. Трудно понять, что чувствует этот тип, — он в таком состоянии, что узнать у него об этом вряд ли получится. Кислота лилась в рот, затем проникала в горло. Да, теперь никто не узнает о его предсмертных ощущениях… а впрочем, это и не важно. Как сказал кто-то, только намерение идет в счет.Ей понадобилось немного времени, чтобы собрать вещи, — и вот она уже готова. Прощальный взгляд на Бобби, отправившегося благодарить Господа за все Его милости. Ну и видок у этого типа!.. Вытянувшийся на спине, с торчащей из глаза отверткой, он напоминал поверженного циклопа. Сквозь рану в шее из тела уже вытекла как минимум половина крови — лицо побелело как бумага. По крайней мере, верхняя часть лица, потому что нижняя, так же как и шея, напоминала пузырящуюся лаву. Ярко-алая кровь залила всю кушетку. Когда кровь засохнет, зрелище будет отвратительное.Невозможно убить человека таким образом и не запачкаться. Кровь из шейной вены всегда хлещет как из ведра. Алекс порылась в рюкзаке, нашла чистую майку, переоделась. Оставшейся в пластиковой бутылке минеральной водой она вымыла руки, вытерла их грязной майкой и засунула ее под сиденье. После чего, надев рюкзак, она пересекла эстакаду и сошла с нее на той стороне, где проходила дорога в Париж.На сей раз, поскольку медлить было нельзя, она выбрала на парковке возле автосервиса машину гоночной модели, с номерами департамента О-де-Сен. Алекс не разбиралась в марках машин, она поняла только, что эта может ехать очень быстро. Водительница оказалась молодой, не старше тридцати, брюнеткой, стройной и элегантной. От нее буквально пахло деньгами — даже, можно сказать, шибало до неприличия. Когда Алекс попросила ее подвезти, женщина тут же согласилась, улыбаясь, источая доброжелательность. Все прошло как по маслу. Алекс забросила свой рюкзак на заднее сиденье и села сама. Женщина включила зажигание.— Ну что, в путь?Алекс улыбнулась и протянула ей руку:— Я Алекс. 45 Пересев в свою машину, Алекс отправилась в аэропорт Руасси-Шарль де Голль. Там она долго изучала расписание вылетов. Южная Америка ей не по карману, «просто Америка» была страной копов, так что оставалась только Европа, а из всей Европы для нее наиболее выгодна Швейцария, международный проходной двор, где царит всеобщая анонимность и где можно какое-то время отдохнуть и продумать план дальнейших действий. Страна, которая хранит тайны вкладов международных преступников и наркоторговцев, по идее должна быть благосклонной и к рядовым убийцам. Алекс купила билет в Цюрих на завтра, на восемь сорок, и, воспользовавшись правом посещения зоны дьюти-фри, прошлась по бутикам, чтобы купить себе красивый чемодан. В сущности, она никогда не могла себе позволить по-настоящему хороших вещей. Сейчас у нее впервые появилась такая возможность — а более подходящего случая уже не представится. Она отказалась от мысли купить чемодан и вместо него приобрела красивую дорожную сумку из натуральной кожи с изящной рельефной монограммой. Эта сумка стоила целое состояние, но Алекс она привела в восторг. Заодно она прихватила бутылку виски «Боумор», после чего расплатилась банковской картой. Перед этим она прикинула, сколько у нее денег, — получалось, что в обрез, но на покупки хватит.После этого она поехала в Вильпент с его нескончаемыми промзонами, среди которых изредка попадались парковки и безликие отели. Если не считать пустынь, подобные места — самые анонимные и самые одинокие. Отель «Волюбилис», явно типовой, из какой-то сети, обещал своим клиентам «уединение и комфорт». Комфорт, видимо, заключался в наличии ста мест на парковке, уединение — в наличии ста одинаковых номеров, оплачиваемых авансом (доверие в комплект не входило). Новый удар по банковской карте. Сколько времени отсюда до Руасси, спросила Алекс, и девушка на ресепшене привычно ответила: двадцать пять минут. На всякий случай Алекс рассчитала время с запасом и заказала такси на завтра на восемь утра.Она была страшно истощена. В зеркале лифта она с трудом себя узнала.Четвертый этаж. Ковер на полу, довольно потертый, тоже словно истощенный. Номер, не поддающийся описанию — из-за своей абсолютной заурядности… Сколько тысяч людей прошли через него, сколько они провели здесь одиноких вечеров или бурных ночей. Сколько внебрачных пар входило в этот номер, охваченные любовной лихорадкой, сколько их исступленно каталось по широкой кровати, а затем уходило с таким чувством, будто они по-настоящему «прожигают жизнь»… Алекс вслед за ними переступила порог, поставила сумку у двери и внимательно оглядела унылую обстановку, словно прикидывая, с какого конца за нее взяться.Было ровно восемь вечера — для этого даже не пришлось смотреть на часы: в соседнем номере справа по телевизору начался выпуск новостей. Душ Алекс отложила на потом, сняла белокурый парик, взяла из старого чемодана туалетный несессер, вынула ярко-синие контактные линзы и бросила их в унитаз. Затем переоделась в бесформенные джинсы и облегающий пуловер. Вытряхнула все вещи из рюкзака на кровать, затем надела его и вышла из номера. Спустившись по лестнице, она подождала, пока сотрудница на ресепшене выйдет из-за стойки, после чего быстро проскользнула мимо, вышла на парковку и отыскала свою машину. Ей показалось, что на улице сильно похолодало. Уже совсем стемнело. В небе над отелем почти постоянно слышался гул самолетов, невидимых из-за густых облаков.По дороге сюда Алекс купила упаковку мешков для мусора. Она подняла крышку багажника. К глазам подступили слезы. Она открыла две небольшие картонные коробки, подписанные «Личное», и, стараясь ни о чем не думать, стала быстро перекладывать их содержимое в мусорные мешки. Ее душили рыдания. Она не глядя пихала в мешки все, что подворачивалось под руку: школьные тетради, письма, дневники, мексиканские монетки; время от времени она вытирала слезы рукавом, всхлипывала, но не останавливалась — она уже не могла остановиться, это невозможно, нужно дойти до конца, оставить все, и дешевые украшения, и фотографии, выбросить все, не перебирая, не вспоминая, страницы романов, все выбросить, все, деревянную голову куклы-негритенка, прядь белокурых волос, перетянутую красной резинкой, ключник в виде сердца с надписью «Даниель» — так звали ее первую любовь в начальной школе, сейчас имя почти стерлось, — и вот наконец Алекс затянула белый шнурок на третьем мешке, но все это было слишком для нее, слишком сильно, слишком жестоко, она отвернулась и тяжело опустилась на край открытого багажника, почти рухнула и обхватила голову руками. Чего ей хотелось сейчас, так это завыть. Забыть во весь голос. Если бы она могла. Если бы у нее еще оставались силы. На парковку медленно въехал автомобиль. Алекс поспешно встала и сделала вид, что роется в багажнике. Автомобиль проехал мимо, остановился чуть подальше, почти напротив ресепшена. Да, разумно — чтобы далеко не ходить…Она поставила мешки на асфальт, захлопнула крышку багажника, закрыла его на ключ, схватила мешки и вышла с парковки твердым решительным шагом. Раздвижная решетка, призванная загораживать вход, судя по всему, не использовалась годами и вся проржавела под густым слоем белой когда-то краски. Как в любой промзоне, улица с узкими тротуарами выглядела пустынной и унылой. Алекс заметила у ближайшего отеля, похожего на соседа как две капли воды, несколько машин и скутер. Пешеходов вообще не видно — и в самом деле, зачем вам куда-то идти по этой пустыне, если вы не Алекс. Впрочем, разве можно куда-то уйти с одной из этих улиц — каждая приведет вас лишь к другой такой же… Мусорные контейнеры выстроились вдоль тротуара, напротив каждого предприятия, их были десятки. Алекс отошла от своего отеля на довольно большое расстояние и наконец решилась. Открыв один из контейнеров, она бросила туда мешки, затем стянула рюкзак, отправила его туда же и с силой захлопнула крышку. Здесь покоится жизнь Алекс, несчастной девочки, совершившей немало убийств, дисциплинированной, слабой, обольстительной, заблудшей, неизвестной полиции, Алекс, которая в эту ночь стала взрослой. Она вытерла слезы и, глубоко дыша в такт быстрым уверенным шагам, вернулась в отель. На сей раз ей не пришлось выжидать — внимание девушки на ресепшене было полностью поглощено телевизором. Алекс поднялась к себе в номер, стянула с себя всю одежду и встала под душ — сначала горячий, затем очень горячий, подставив раскрытый рот под хлещущие струи. 46 Иногда решения принимаются неожиданным, даже каким-то мистическим образом. Вот это, например. Камиль не сумел бы объяснить, как оно сложилось.В начале вечера он думал о нынешнем расследовании, обо всех убийствах, которые эта девушка совершила и еще может совершить прежде, чем ее найдут. Но больше всего он думал о ней самой, о ее лице, которое нарисовал уже тысячу раз, о тех воспоминаниях, которые она в нем пробудила. В этот вечер он понял, в чем его ошибка. У этой девушки нет ничего общего с Ирэн, он просто отождествил человека с ситуацией. Ее похищение конечно же сразу заставило его вспомнить о похищении жены, и он никак не мог избавиться от навязчивых параллелей — еще и потому, что все его былые эмоции вспыхнули с новой силой, включая и страх, и чувство вины. Вот почему полицейский не должен вести расследование, которое принимает слишком близко к сердцу, — ему это как раз потому и запрещают, что вполне справедливо опасаются последствий. Но теперь Камиль ясно видел, что не попал в эту ловушку против воли, а сам себе ее расставил. Его друг Ле-Гуэн, в сущности, дал ему шанс наконец-то взглянуть в лицо реальности. Камиль мог отказаться, но не стал. Он и сам этого хотел. Ему это было нужно.Он надел куртку и ботинки, взял ключи от машины и час спустя уже ехал по спящим улицам, которые вели к самой опушке Кламарского леса.Поворот направо, поворот налево и дальше прямая дорога, теряющаяся среди высоких деревьев. В последний раз, когда Камиль сюда приезжал, он держал наготове табельное оружие.Метрах в пятидесяти впереди показалось строение. Свет фар отразился в грязных стеклах. Окна были высокими и узкими, расположенными почти вплотную друг к другу, как бывает на некоторых фабриках. Камиль остановил машину, заглушил мотор, но оставил фары включенными.В тот день его грызло сомнение. А что, если он обманулся?Наконец он погасил фары и вышел из машины. Ночь здесь прохладнее, чем в Париже, — а может, его просто знобит. Он оставил дверцу открытой и направился к дому. Похоже, в тот раз он находился примерно на том же месте, когда над кронами деревьев внезапно появился вертолет. Камиля едва не сбило с ног — такими сильными были шум и поднявшийся ветер. Он побежал. Он не помнил, держал ли он еще в руке оружие. Сейчас, после стольких лет, уже трудно вспомнить детали.Мастерскую матери переделали из домика сторожа, охранявшего поместье, от которого ничего не осталось. Издалека она чем-то напоминала русскую избу, но с открытой верандой, на которой стояло кресло-качалка. Этой дорогой Камиль прежде проходил тысячу раз — сначала ребенком, затем подростком, когда хотелось побыть с матерью и посмотреть, как она работает, а иногда и самому поработать рядом с ней. В детстве лес его не слишком привлекал, он почти не ходил туда гулять, предпочитая оставаться в мастерской. Он рос одиноким ребенком. Необходимость превратилась в свойство: при таком росте нелегко найти товарищей для игр. Он не хотел быть постоянным объектом насмешек. Он предпочитал ни с кем не играть. И, по правде говоря, он боялся леса. Даже сейчас от вида этих огромных деревьев ему становилось не по себе. А ведь ему уже под пятьдесят — не тот возраст, чтобы бояться Лесного царя. Но ведь и рост у него оставался такой же, как тогда, в тринадцать лет… И чем сильнее он сопротивлялся этой ночи, этому лесу, этой заброшенной мастерской, тем сильнее они на него воздействовали. Иначе и быть не могло — здесь работала мать, здесь умерла Ирэн. 47 Алекс скрестила руки на груди. Надо позвонить брату. Когда он узнает ее голос, он скажет: «А, это ты? Ну что тебе еще?» — он уже заранее будет зол на нее, с первой секунды, — что ж, тем хуже. Она сняла трубку, прочитала инструкцию, как позвонить из гостиницы на мобильный телефон — для этого нужно вначале нажать на ноль.Место встречи она выбрала заранее, недалеко от промзоны, и записала адрес на клочке бумаги. Поискала этот клочок, нашла и набрала номер. Наткнулась на автоответчик. Странно, брат никогда не отключал мобильный, даже ночью, он всегда говорил, что работа — это святое. Может, он сейчас в каком-нибудь подземном туннеле или просто оставил телефон в прихожей, вернувшись домой?.. В сущности, это не важно, она надиктовала сообщение: «Это Алекс. Мне нужно с тобой встретиться. Срочно. Бульвар Жувенель в Олне, 137, в 23.30. Дождись меня, если я запоздаю».Она уже собиралась повесить трубку, но передумала и добавила: «Только не заставляй меня ждать».Сейчас она была полностью поглощена атмосферой гостиничного номера. Вытянувшись на кровати, она долгое время рассеянно размышляла без всякой связи с происходящим, мысли медленно текли сами по себе, она слышала телевизор из соседнего номера, люди даже не понимают, как громко они включают телевизор, как они докучают другим. Она заставила бы его замолчать, если бы захотела. Вышла бы из своего номера, постучала в соседний, постоялец открыл бы ей, он выглядел бы слегка удивленным, обычный человек из тех, которых она убила уже — скольких — пятерых? шестерых? больше? — она бы мило улыбнулась, как она умела это делать, и сказала: я ваша соседка, а потом слегка кивнула бы головой, я совсем одна, я могу войти? Человек, растерянный, посторонился бы, пропуская ее, а она тут же спросила бы: хотите увидеть меня голой? — примерно тем же тоном, каким спрашивают: а не хотели бы вы задернуть шторы? Челюсть соседа отвисла бы, разумеется, у него уже небольшое брюшко, после тридцати у них у всех одно и то же, у всех, кого она убила, даже у Паскаля Трарье, из-за пристрастия к пиву, интересно, какой дьявол сейчас его терзает в своей безграничной жестокости. Она бы распахнула полы халата и спросила: как вы меня находите? Было бы просто чудесно суметь сделать это, хотя бы только раз, всего один раз. Распахнуть пеньюар и спросить: как вы меня находите? — будучи уверенной в ответе — в том, что он тут же распахнет объятия, а она укроется в них. На самом деле, конечно, она бы сказала: не могли бы вы для начала приглушить телевизор? Человек, бормоча извинения, устремился бы в номер, он бы неловко суетился, ища пульт и нужную клавишу на нем, слегка возбужденный этим неожиданным приятным визитом. Он стоял бы спиной к ней, слегка согнувшись, ей оставалось бы только схватить настольную лампу и нанести ему удар под правое ухо, всего делов, он бы сразу вырубился, это проще простого, она знала, куда бить, чтобы оглушить на несколько минут и выиграть время для дальнейших действий: связать его обрывками простыни и залить кислоту в глотку, пара пустяков, — но телевизор за стеной молчал, сосед его выключил, теперь наконец-то можно провести спокойный вечер.Вот такой сон наяву смотрела Алекс, вытянувшись на кровати и закинув руки за голову. Она почти забылась. Одно за другим к ней приходили воспоминания. По правде говоря, они не вызывали сожалений. Все эти смерти — они были ей необходимы, она в них нуждалась. Нуждалась в том, чтобы заставлять этих людей страдать, а потом убивать их. Да, она и правда об этом не жалела. Их могло бы оказаться больше, гораздо больше. Так было предначертано.Теперь можно позволить себе немного спиртного. Сначала она хотела налить виски в пластиковый стаканчик для зубной щетки, стоявший в ванной, но потом передумала и отпила прямо из горла. Пожалела, что не купила сигарет. Праздник все-таки. Она не курила уже больше пятнадцати лет. Она не знала, почему ей сейчас этого захотелось, — в сущности, ей никогда это не нравилось. Она просто хотела быть как все, у нее была та же мечта, что и у всех девчонок, — быть такой, как все сверстницы. Виски для нее оказалось крепковато, понадобилось совсем немного, чтобы опьянеть. Она стала напевать отрывочные мотивчики из песен, слов которых не знала, потом принялась перебирать свои вещи, каждую аккуратно складывая и затем убирая в новую дорожную сумку. Она любила, когда все вещи в порядке, в любой из квартир, в которых она жила, всегда была безупречная чистота. В ванной она разложила на расшатанной пластиковой этажерке кремового цвета со следами погашенных окурков туалетные принадлежности, зубную пасту, щетку. Затем достала из косметички пластмассовую трубочку с «пилюлями счастья». Под крышкой застрял волос, она открутила крышку, осторожно сняла волос, высоко подняла руку и отпустила его, он упал, как опавший осенний лист, это ее настолько восхитило, что она вырвала у себя целую прядь волос и они посыпались на пол, медленно, как дождь, как снег, прямо как в детстве, когда она гостила у подруги и они бегали по лужайке вокруг поливальной установки… Она поняла, что уже пьяна, — все то время, пока она занималась укладкой вещей, она то и дело прикладывалась к бутылке «Боумора». Такими темпами она, пожалуй, скоро все допьет.Теперь все разложено по местам. Алекс слегка пошатывалась. Она уже очень давно ничего не ела, и слишком большая доза алкоголя буквально валила ее с ног. Только не думать. Эта мысль вызвала у нее смех — нервный, напряженный, беспокойный — она всегда была такой, беспокойство — ее вторая натура, так же как и жестокость. В детстве она ни за что бы не поверила, что способна на такую жестокость, — она вскользь подумала об этом, убирая свою роскошную дорожную сумку во встроенный шкаф. Она была милейшим ребенком, все окружающие говорили: Алекс такая милая, такая замечательная. Надо сказать, в детстве она не отличалась красотой, поэтому ее охотно хвалили за характер, чтобы хоть за что-то похвалить.Так прошел вечер. Несколько часов.Алекс все пила, пила — и плакала. Она даже не знала, что у нее еще осталось столько слез.Потому что настала ночь вселенского одиночества. 48 Раздался звук, похожий на пистолетный выстрел, — доска сломалась, как только он поставил ногу на ступеньку. Камиль оступился и едва не упал, но все же сумел устоять. Правая нога застряла в щели. Боль была довольно ощутимой. С трудом освободив ногу, он присел на ступеньки. И вдруг, именно в этот момент, сидя спиной к мастерской, лицом к своей машине с горящими фарами, он почувствовал, что помощь приходит. Он уже не был собой нынешним, его нашли заблудившимся в лесу неподалеку, и он сидел, как сегодня, на ступеньках… или нет, стоял возле перил…Камиль поднялся и осторожно прошелся по веранде. Доски ужасно скрипели, в свою очередь грозя провалиться. Ему так и не удалось точно вспомнить место, где он тогда стоял.Зачем он пытается это вспомнить? Чтобы выиграть время.Наконец он повернулся к двери. Ее кое-как заколотили, но это не помешало вторжению: стекла в двух окнах были выбиты. Камиль перелез через подоконник и спрыгнул с той стороны. Терракотовые плитки на полу тоже расшатались. Он немного подождал, чтобы глаза привыкли к темноте.Сердце у него колотилось часто и неровно, ноги подкашивались. Он с трудом сделал несколько шагов.Стены, покрашенные известкой, сплошь покрыты надписями. Очевидно, это место когда-то было обитаемо — в углу лежал драный матрас, там же стояли две тарелки, огарки свечей, повсюду валялись пустые бутылки, стеклянные и пластиковые. По комнате гулял ветер. В углу мастерской зияла дыра в крыше, сквозь нее виднелись деревья.Зрелище невероятно печальное — здесь не осталось ничего, на чем могла бы упокоиться его скорбь. Скорбь, замкнувшаяся сама в себе, повисшая в пустоте — это нечто иное. И вдруг воспоминания обрушились на него — все разом, резко, без предупреждения.Тело Ирэн, ребенок…Камиль рухнул на колени и зарыдал. 49 Алекс, обнаженная, медленно кружилась по комнате, закрыв глаза. Стянутую майку она держала кончиками пальцев, словно танцовщица — шаль. Она позволила воспоминаниям полностью завладеть ею, и образы из прошлого всплывали один за другим в странном, произвольном порядке. По мере того как майка, ее знамя, описывала широкие круги по комнате, порой задевая стены, неожиданно возникло лицо владельца кафе из Реймса, чьего имени она уже не помнила, с вылезшими из орбит глазами, за ним появились другие. Алекс танцевала, кружилась, кружилась, и ее знамя превращалось в оружие, вот теперь перед ней была застывшая гримаса на лице дальнобойщика, Бобби — на сей раз она вспомнила имя. Плотно обмотав руку майкой, она изо всех сил ударила в дверь, словно повторяя недавний удар отверткой в глаз, потом сделала вид, что сильнее нажимает на воображаемое орудие, чтобы вонзить его глубже, дверная ручка, казалось, вопит, сопротивляясь ее нажиму из последних сил. Алекс резко повернула ручку, орудие вошло в тело невидимого врага полностью и исчезло. Алекс была счастлива, она кружилась, порхала, танцевала и смеялась и раз за разом повторяла одни и те же жесты, имитирующие убийство, майка оставалась намотанной на ее руку, она убивала снова и снова, с каждым разом оживая, возрождаясь заново. Затем танец стал понемногу замедляться, сходить на нет, как и сама танцовщица. Все эти мужчины — они действительно ее желали? Сидя на кровати с бутылкой виски, зажатой между ног, Алекс пыталась представить себе мужское желание. Ну вот, например, Феликс — она вновь видела его лихорадочно блестевшие глаза, желание просто переполняло его. Окажись он сейчас напротив нее, она бы посмотрела ему прямо в глаза, слегка приоткрыв губы, и сделала бы так — рукой, по-прежнему обернутой в ткань майки, она принялась медленно, умело поглаживать бутылку виски, зажатую между колен, словно гигантский фаллос, — от этого он бы буквально взорвался, этот Феликс, а впрочем, именно это он и сделал, взорвался прямо в полете, боеголовка улетела на другой конец кровати, оторвавшись от тела ракеты.Алекс подбросила майку в воздух, представив себе, что она вся в крови, и та медленно, словно морская птица, спланировала на продавленное кресло у входной двери.Через какое-то время совсем стемнело, сосед выключил телевизор и теперь спит, даже не подозревая о том, что чудом остался жив, хотя и был совсем рядом с Алекс.Она вошла в ванную и встала перед висевшим над раковиной зеркалом, на некотором расстоянии, чтобы видеть себя в полный рост. Она была полностью обнажена, но выглядела серьезной и даже немного торжественной. Долго разглядывала себя, не двигаясь, ничего больше не делая, — только смотрела.Итак, вот она, Алекс. Всего лишь…Невозможно не заплакать, встретившись лицом к лицу с самим собой.Что-то в ней треснуло, какой-то разлом образовался в глубине ее души, она чувствовала, что вот-вот сломается, чувствовала себя обреченной.Собственное отражение в зеркале произвело на нее невероятно сильное впечатление.Наконец она резко повернулась к зеркалу спиной, опустилась на колени и без колебаний сильно ударилась затылком о край фаянсовой раковины — раз, другой, третий, четвертый, пятый, каждый раз сильнее предыдущего, каждый раз одним и тем же местом. Эти удары были невероятно громкими, похожими на звуки гонга — Алекс вкладывала в них всю свою энергию. На последнем ударе она была уже наполовину оглушена, дезориентирована, вся в слезах. Она знала: что-то сломалось у нее в голове — но не сегодня. Очень давно. Она поднялась, пошатываясь добрела до кровати и рухнула. Невероятная боль пульсировала, накатывала волнами, голову словно ритмично сжимали раскаленными обручами. Алекс закрыла глаза, спрашивая себя, не останется ли крови на подушке. Затем левой рукой осторожно ухватила пластиковую трубочку со снотворным, положила ее себе на живот (какая же адская боль в голове!), высыпала содержимое в ладонь и проглотила одним махом. Неловко опершись на локоть, она повернулась к ночному столику, пошатнулась, схватила бутылку виски, сжала горлышко изо всех сил, какие у нее еще оставались, и стала пить — она пила, пила, пила, пока у нее не перехватило дыхание. За несколько секунд она опустошила бутылку больше чем наполовину. Наконец выпустила и услышала, как бутылка покатилась по ковру.Снова тяжелой неподвижной массой рухнула на кровать.Она с трудом сдерживала регулярные приступы тошноты.Она плакала, сама этого не замечая.Ее тело было здесь, но сознание уже уходило.Она перекатилась на бок. Все кружилось вокруг нее, вихрем закручиваясь вокруг ее жизни, оставалось только сжаться в комок.Ее мозг внезапно охватила паника — чисто нейронная реакция.Все, что должно было вскоре случиться, касалось только телесной оболочки; через считаные секунды, уходящие безвозвратно, душа Алекс будет уже в другом мире.Если он вообще существует. 50 В отеле все было перевернуто вверх дном. Заблокированный въезд, оцепленная парковка, машины, сирены, полицейские в форме. Клиентам сообщили, что снимается сериал. Правда, все происходило среди бела дня, а в сериалах подобные сцены всегда разыгрываются ночью. Было семь утра, когда началась вся эта суматоха. И вот уже целый час хозяин отеля утешал своих постояльцев, приносил извинения, давал гарантии, одновременно пытаясь придумать, что бы еще пообещать, чтобы не растерять клиентуру в дальнейшем.Когда вошли Камиль и Луи, он поспешил им навстречу. С ходу оценив ситуацию, Луи слегка обогнал шефа — он предпочитал поговорить с хозяином заведения первым. Он чувствовал, что, если в подобных обстоятельствах предоставить действовать Камилю, через полчаса здесь начнется гражданская война.Итак, Луи, привычно демонстрируя благожелательность, сочувствие и понимание, отвел хозяина гостиницы в сторону, таким образом открыв своему шефу путь наверх. Камиль поднялся по лестнице в сопровождении полицейского из местного комиссариата, прибывшего на место преступления первым.— Я ее сразу узнал — это та самая девушка, которую недавно объявили в розыск.Он явно ожидал похвалы, но на лице маленького полицейского читалось все что угодно, кроме хорошего расположения духа. Он быстро шел вперед и, казалось, совершенно не замечал происходящего, полностью погруженный в себя. Он отказался ждать лифта и поднялся по бетонным ступенькам абсолютно пустой лестницы — эхо разносилось по лестничным пролетам, гулко, словно под сводами собора.Полицейский все же счел нужным добавить:— Я распорядился никого не пускать в номер до вашего приезда.Ситуация сложилась необычная: поскольку криминалисты еще не подъехали, а Луи беседовал внизу с хозяином, Камиль вошел в номер один, будто близкий друг или член семьи покойной — и точно так же на несколько секунд застыл на пороге, словно из почтения к смерти, и только потом осторожно приблизился к изголовью кровати.В заурядных местах вроде сетевых отелей смерть всегда тривиальна. И смерть этой женщины не стала исключением. Ее тело было плотно закутано в простыню, вероятно, в результате предсмертных конвульсий, и чем-то напоминало тело древней египтянки, подготовленное к мумифицированию. Рука свешивалась с кровати, окоченевшая, мертвенно-бледная, такая человеческая и такая женская. Лицо застыло, черты заострились, неподвижный взгляд был устремлен к потолку. В уголках губ заметны следы рвоты, судя по всему, просочившейся изо рта — кажется, он был заполнен ею, удерживали ее только стиснутые зубы. Сколько боли во всем этом.Как и в любом помещении, где кто-то умер, здесь царила атмосфера тайны. Камиль по-прежнему стоял у порога комнаты. За время работы он привык к трупам, он повидал их множество — что вы хотите, за двадцать пять-то лет, — однажды он их подсчитал, и по численности это оказалось сопоставимо с населением небольшой деревни. Некоторые оставляли отпечаток в его душе, от некоторых не оставалось ничего. Такое разграничение происходило бессознательно. Эта смерть причиняла ему боль. Он страдал. Он не знал почему.Первая его мысль была о том, что он снова опоздал. Как и в тот раз, когда умерла Ирэн. У него не сработал нужный рефлекс, он слишком много размышлял — и в тот раз он прибыл слишком поздно, когда она уже была мертва… Но нет, сейчас, оказавшись здесь, он знал, что это не такой же случай, что история не повторяется дважды во всех деталях, что ни одна смерть не будет иметь для него такое же значение, как смерть Ирэн. Хотя бы потому, что Ирэн была ни в чем не повинна, а с этой женщиной все далеко не так просто.Однако тревога не покидает его. Он не находит этому объяснения.Он чувствует, он знает, что чего-то не понимает. Возможно, с самого начала. А теперь эта женщина унесла все свои секреты с собой. Камилю очень хотелось бы приблизиться к ней, увидеть ее лицом к лицу, склониться над ней, понять.Он преследовал ее, пока она была жива, он увидел ее мертвой — но все еще ничего не знает о ней. Сколько ей лет? Откуда она?И даже — как ее на самом деле зовут?Рядом с ним на стуле лежала ее сумочка. Камиль вынул из кармана пару резиновых перчаток, натянул их. Затем взял сумочку, открыл. Обычная женская сумочка, с типичным содержимым. Но — о чудо — среди всего прочего оказался паспорт. Камиль раскрыл его.Тридцать лет. Мертвые всегда не похожи на живых, какими они были еще совсем недавно. Камиль переводил взгляд с официальной фотографии на мертвую женщину и видел, что ни одно из двух лиц не похоже на те портреты, которые он нарисовал за последние несколько недель, включая и те, что послужили основой для фоторобота. Лицо женщины оставалось неуловимым. Какое же было настоящим? Вот это, в паспорте? Здесь ей лет двадцать, прическа давно вышла из моды, она не улыбалась и смотрела прямо перед собой без всякого выражения. Или фоторобот серийной убийцы — холодное застывшее лицо, таящее в себе угрозу и растиражированное в тысячах экземпляров? Или истинным было вот это, неживое лицо женщины, чье тело, от которого уже отлетела душа, представляло собой лишь вместилище тайных скорбей?..Камиль заметил в этом лице странное сходство с «Жертвой» Фернана Пелеса — тот же ошеломляющий эффект внезапно настигшей смерти.Невольно зачарованный этим лицом, Камиль даже забыл, что до сих пор так и не выяснил, как ее зовут. Он вновь заглянул в паспорт.Алекс Прево.Он повторил это имя.Алекс.Итак, больше не было ни Лоры, ни Натали, ни Леа, ни Эммы.Только Алекс.Хотя… и ее тоже уже не было. Часть III 51 Судья Видар доволен. Еще бы. Это самоубийство — логическое следствие его умозаключений, его профессионализма, его упорства. Как и все тщеславные люди, он всегда относил то, что скорее было результатом стечения обстоятельств, на счет своего таланта. Поэтому, в отличие от Камиля, он ликовал. Но — спокойно. Однако чем больше он пытался сдерживать свои чувства, тем больше самодовольства исходило от всего его существа. Камиль читал это по его губам, плечам, по сосредоточенности, с которой он облачался в защитные средства — в хирургической шапочке и синих пластиковых бахилах Видар выглядел очень непривычно.Он мог бы ограничиться тем, чтобы наблюдать за работой криминалистов из коридора, но нет, серийная убийца тридцати лет, да еще и мертвая — это как охотничье полотно: его надо рассматривать с близкого расстояния. Он был удовлетворен. В номер он вошел с видом римского императора. Склонившись над кроватью, он слегка пошевелил губами, словно говоря: «хорошо-хорошо», а когда вышел, на лице его читалось: «классический случай». Указав Камилю на экспертов-криминалистов, он многозначительно произнес:— Мне скоро понадобятся все данные, вы понимаете…Это означало, что он хочет сделать заявление для прессы. Как можно скорее. Камиль ничего не имел против. На здоровье.— Ведь нужно же в конце концов пролить свет на это дело? — продолжал судья.— Конечно, — подтвердил Камиль, — самый яркий свет.Судья вроде бы собирался уходить, но Камиль чувствовал, что это еще не все, — он догадывался, что последнюю пулю тот выпустит уже с порога.— Пора с этим заканчивать, — заявил судья. — Это станет благом для всех.— Вы хотите сказать — для меня?— Ну если откровенно — то да.С этими словами он снял медицинскую шапочку и бахилы. Ни к чему, чтобы они вносили диссонанс в его облик и умаляли серьезность его слов.— В этом деле, — заговорил он снова, — вам явно не хватило проницательности, майор Верховен. Вы не успевали за развитием событий, причем не раз. Вы наверняка отдаете себе отчет в том, что даже установлением личности жертвы мы обязаны не вам, а ей. В последний момент вас спасло удачное стечение обстоятельств, но вашей заслуги в этом нет. Если бы не этот… инцидент, — судья слегка махнул рукой в сторону комнаты, — я не думаю, что вы смогли бы сохранить это дело за собой. Я считаю, что вы оказались…— Не на высоте? — подсказал Камиль. — Ну-ну, господин судья, договаривайте — ведь это вертится у вас на языке.Судья, слегка раздраженный, сделал несколько шагов по коридору.— Да, это в вашем стиле, — прокомментировал Камиль. — Вам не хватает мужества, чтобы сказать то, что вы думаете, и не хватает искренности, чтобы думать то, что вы говорите.— Ну что ж, тогда я скажу вам то, о чем собирался умолчать.— Заранее трепещу.— Боюсь, что вам больше не будут поручать серьезных дел.Он сделал паузу, чтобы изобразить размышление — «да, я не произношу ничего необдуманного, и на сей раз я не собираюсь смягчать своих слов», — и договорил:— Ваше возвращение к работе, возможно, было преждевременным, майор Верховен. Возможно, вам стоило бы отдохнуть еще немного. 52 Все вещдоки сначала исследовали в лаборатории, затем передали в кабинет Камиля. Оказалось, что их довольно много, хотя поначалу никто не отдавал себе в этом отчета. Они заняли два больших стола, которые Арман сдвинул и заботливо накрыл скатертью, плюс еще секретер, стулья, кресла и шкаф для верхней одежды. Странно было видеть эти вещи, которые, казалось, принадлежали девочке-подростку, и сознавать, что речь идет о женщине тридцати лет. Создавалось ощущение, что она так и не выросла. Иначе зачем бы хранить розовую пластмассовую заколку со стразами, сильно потертую, или старые билеты в кино.Все эти вещи забрали из отеля четыре дня назад.Выйдя из номера, в котором женщина покончила жизнь самоубийством, Камиль спустился на первый этаж, где Арман допрашивал портье, молодого человека с зачесанными набок и намертво зафиксированными гелем волосами — казалось, что кто-то отвесил ему сбоку оплеуху. По причинам вполне очевидного практического характера Арман предпочел проводить допрос в ресторане, где как раз настало время завтрака.— Вы позволите? — спросил он.И, не дожидаясь ответа, налил себе чашку кофе и придвинул четыре круассана, бокал апельсинового сока, блюдце кукурузных хлопьев, яйцо вкрутую, два ломтика ветчины и копченый сыр. Поглощая еду, он задавал вопросы и внимательно слушал ответы, иногда кое-что уточнял, не прекращая жевать:— Вы мне недавно сказали — двадцать два тридцать.— Да, — отвечал портье, пораженный неумеренным аппетитом такого тощего легавого, — но плюс-минус пять минут, вы понимаете… никогда нельзя сказать точно…Арман кивнул. В завершение разговора он спросил:— У вас нет коробки или чего-нибудь в этом роде?Не дожидаясь ответа, он расстелил на столе три бумажные салфетки, высыпал туда целую корзинку венских булочек и старательно упаковал их, даже завязав края салфеток изящным узлом, словно собирался сделать кому-то подарок. Затем, обращаясь к изумленному портье, пояснил:— Это на обед. Столько дел, никогда не знаешь, будет ли время сходить поесть…Было полвосьмого утра.Камиль вошел в зал для проведения семинаров, где временно расположился Луи. Он допрашивал горничную, которая обнаружила тело Алекс, — женщину лет пятидесяти с бледным усталым лицом. Она сделала уборку после ужина и ушла домой, но уже в шесть утра ей пришлось снова явиться на работу для новой уборки — так иногда случалось из-за нехватки персонала. Сейчас она, сутулясь, грузно сидела на стуле.Обычно она заходила в номера уже ближе к полудню и всегда стучалась — потому что иначе можно увидеть такие сцены… Она бы рассказала, какие именно сцены, но присутствие маленького полицейского, который вошел в середине допроса, отчего-то ее смущало. Он ничего не говорил, просто стоял, сунув руки в карманы пальто, которого так и не снял, — кажется, он был болен, его знобило. Сегодня утром получилось так, что она ошиблась номером, — у нее на листке значился номер 317, клиент в это время уже отсутствовал, и она могла убраться без помех.— Но написано было так неразборчиво… и мне показалось, что это номер триста четырнадцать.Она сильно нервничала — ей хотелось доказать, что эта история не имеет к ней никакого отношения. Она тут совсем ни при чем.— Если бы номер был написан как следует, ничего бы не случилось.Чтобы ее успокоить, Луи положил свою изящную руку с ухоженными ногтями ей на запястье и слегка прикрыл глаза — поистине порой у него были манеры кардинала. Впервые с того момента, как она по ошибке зашла в номер 314 вместо 317-го, собеседница осознала, что этот досадный промах, о котором она все это время не переставала твердить, ничего не значит по сравнению с тем печальным фактом, что молодая женщина покончила жизнь самоубийством.— Я сразу поняла, что она мертва.Она замолчала, подыскивая слова, — ей уже доводилось видеть трупы. Но все равно, каждый раз это неожиданно, каждый раз выбивает вас из колеи…— Меня как громом поразило!Она инстинктивно прижала руку ко рту при одном только воспоминании. Луи всем своим видом выражал сочувствие. Камиль ничего не говорил, смотрел, ждал.— Красивая девушка… Она выглядела такой живой…— Когда вы ее нашли, она выглядела живой?Это первый вопрос, который задал Камиль.— Ну, то есть… не то чтобы… не знаю, как лучше сказать…Поскольку оба полицейских молчали, горничная вновь сбивчиво заговорила: она вошла, она хотела как лучше, хотела выяснить, нельзя ли что-то сделать… Очевидно, она никак не могла избавиться от мысли, что поступила неправильно и ее за это накажут. Она пыталась оправдаться.— Я имела в виду, когда я видела ее накануне, у нее был живой вид. Вот что я хотела сказать! Она шла таким уверенным шагом… Ну, я даже не знаю, как поточнее выразиться…Она еще сильнее занервничала. Луи как можно более спокойным тоном спросил:— Накануне вы видели, как она выходила? А куда она шла?— Не знаю, куда-то на улицу… Она несла мусорные пакеты.Горничная еще не успела закончить фразу, как двое полицейских испарились, словно по волшебству. Затем она увидела в окно, как они бегут к воротам.По пути Камиль подхватил Армана и еще трех человек, и все устремились наружу. По всей длине улицы, через каждые метров пятьдесят, стояли мусорные контейнеры, вокруг которых суетились служащие отелей — как раз в это время производился вывоз мусора. Полицейские завопили, но издалека никто не расслышал, чего они хотят. Камиль с Арманом бросились в одну сторону, жестикулируя на ходу, Луи — в другую, потрясая служебным удостоверением. Остальные свистели в свистки во всю мощь своих легких. Все вместе заставило мусорщиков буквально оцепенеть — они застыли, не успев завершить начатых движений. Запыхавшиеся полицейские уже подбегали к ним. За всю свою карьеру мусорщики еще не видели ничего подобного.Горничную тем временем окружили репортеры — она стояла, словно начинающая кинозвезда, в свете софитов. Она указала место, откуда накануне увидела выходящую из отеля женщину:— Я приехала на скутере. Вон оттуда. А увидела я ее, когда стояла вот здесь. Нет, пожалуй, чуть поближе… точно не помню…На парковку отеля ввезли штук двадцать мусорных контейнеров. Это привело хозяина в ужас.— Вы не можете… — начал он.— Чего это я не могу? — перебил Камиль.Хозяин отступил. Ну и паршивый денек! Мусорные контейнеры опрокинули прямо на асфальт. Как будто мало самоубийства, так теперь еще и это!Три заветных пакета нашел Арман. Сказались чутье и опыт барахольщика. 53 В воскресенье утром Камиль открыл окно, чтобы Душечка смогла понаблюдать за прохожими на улице — она это обожала. Когда он закончил завтракать, не было еще и восьми. К тому же ночью он очень плохо спал. Он вошел в один из тех долгих периодов, которые случались на протяжении всей его жизни довольно часто, — когда все решения словно зависают в воздухе и любое действие или бездействие кажутся абсолютно равноценными. Самое ужасное в этом состоянии неопределенности — осознание того, что рано или поздно придется сделать тот или иной конкретный шаг. Притворяться перед самим собой, что обдумываешь и взвешиваешь все варианты, — всего лишь способ прикрыть спорное решение видимостью логического обоснования.Сегодня картины матери продают с аукциона. Раньше он уже говорил, что не пойдет туда. Сейчас он твердо в этом уверен.Он представил себе, что аукцион уже завершился, после чего полностью сосредоточился на мысли о деньгах. Точнее, о том, чтобы не оставлять их себе, а раздать. До сих пор он даже не задумывался о приблизительной сумме. Ему не хотелось заниматься подсчетами, и тем не менее мозг почти непроизвольно выстраивал ряды цифр — это было сильнее его. Конечно, он никогда не будет таким богатым, как Луи, — но все-таки… Получалось что-то около ста пятидесяти тысяч евро. Может быть, больше — около двухсот. Ему не слишком нравились такие мысли — но кому бы на его месте они не приходили в голову?.. Страховки, полученной после смерти Ирэн, хватило на то, чтобы полностью оплатить квартиру, приобретенную ими в рассрочку, после чего он вскоре ее продал и на вырученные деньги приобрел свою нынешнюю, дополнительно взяв небольшой кредит. Доход от продажи картин, скорее всего, погасит этот кредит полностью. Эта мысль была первой брешью в ряду возможных благотворительных вариантов. Он сказал себе: ну что ж, можно погасить кредит, а то, что останется, — раздать. Здесь уже начиналась казуистика. Вплоть до соображения о том, что может и вообще ничего не остаться. Если так рассуждать, то в итоге он отправит двести евро в какой-нибудь центр онкологических исследований и на том успокоится.Ладно, наконец сказал он себе, переключись. Сосредоточься на главном.Камиль вышел из дома около десяти, предоставив Душечке смотреть на улицу в одиночестве, и, поскольку погода стояла солнечная и прохладная, решил пройтись до работы пешком. Он ходил довольно быстро, насколько это возможно при таком маленьком росте. Ходьба его взбодрила, и уже к середине пути он принял нужное решение, после чего спустился в метро.Несмотря на воскресный день, Луи обещал коллегам, что подъедет на работу к часу дня.Камиль с момента появления в своем кабинете вел немой диалог с вещами жертвы, разложенными на столах и стульях. Ему казалось, что перед ним выставка сокровищ маленькой девочки, недавно опустошившей бабушкины сундуки.Вечером того дня, когда обнаружили тело Алекс, ее брат прибыл на опознание в Институт судебной медицины. После того как процедура опознания завершилась, мадам Прево, ее мать, попросили высказаться о личных вещах покойной.Мадам Прево оказалась маленькой и хрупкой, но энергичной женщиной с угловатым лицом, обрамленным седыми волосами. Ее одежда была далеко не новой. Все в ее облике громко заявляло: мы из небогатой среды. Она не пожелала ни снять пальто, ни поставить сумку, ей явно не терпелось покончить с формальностями и уйти.— Ну, все-таки слишком много неожиданностей сразу, — заметил Арман, который принимал ее первым. — Вот представьте себе: ваша дочь кончает жизнь самоубийством после того, как убила минимум шесть человек, — есть отчего прийти в замешательство, не правда ли?Перед этим Камиль долго разговаривал с ним в коридоре о том, как лучше подготовить свидетельницу к опознанию. Ей предстояло оказаться перед столькими вещами ее покойной дочери — детскими, подростковыми, женскими, — не имеющими никакой особой ценности, но тем более способными разбить вам сердце, когда ваш ребенок умер. Мадам Прево держалась хорошо, не плакала, казалось, она все понимает, — но, оказавшись перед столами, на которых была устроена своего рода выставка воспоминаний, слегка пошатнулась, и ей пододвинули стул. В такие моменты сторонним свидетелям всегда нелегко — они переминаются с ноги на ногу, обреченные на терпение и бездействие. Мадам Прево так и не выпустила из рук сумку, она сидела словно на официальном приеме, иногда указывая на знакомые предметы — нашлось немало и таких, которых она не знала или не помнила. Часто она приходила в замешательство, ее голос звучал неуверенно — как если бы она видела вместо обычного портрета дочери шарж или отражение в искривленном зеркале и сомневалась, что это действительно Алекс. Для нее все эти вещи были каким-то разрозненным набором хаотичных деталей, который ни о чем ей не говорил. В том, что жизнь ее дочери в итоге свелась к грудам бессмысленных безделушек и прочей ерунды, ей виделось нечто несправедливое, даже оскорбительное. В конце концов она стала явно нервничать — вертя головой во все стороны, она то и дело повторяла:— Но зачем ей понадобилось это хранить? Всю эту дребедень?.. Вы уверены, что это действительно ее?..Камиль только молча разводил руками. Поведение мадам Прево он посчитал защитной реакцией — иногда сильный шок провоцирует у людей грубость и даже некоторую жестокость.— Нет, смотрите-ка, — уже другим тоном произнесла она, — это и в самом деле ее…И указала на голову негритенка из черного дерева. Кажется, мадам Прево хотела рассказать какую-то историю, связанную с этой игрушкой, но передумала. Потом, указывая на вырванные из книг страницы, добавила:— Она много читала. Все время.Когда наконец подъехал Луи, было уже почти два часа дня. Он начал с вырванных страниц. «В час битвы завтра вспомни обо мне», «Анна Каренина»… Целые отрывки подчеркнуты, лихорадочно, с сильным нажимом. «Миддлмарч», «Доктор Живаго»… Луи все это читал. «Орельен», «Будденброки»… кое-что из Маргерит Дюрас, но совсем немного — пара страниц из «Боли». Луи не проводил параллелей между названиями книг и реальными событиями — и так понятно, что во всем этом немало почти детского романтизма. Впрочем, он не видел здесь ничего удивительного — у юных сентиментальных девиц и у серийных убийц одинаково хрупкие натуры и ранимые сердца.Затем они с Камилем пошли обедать. Во время обеда Камилю позвонил друг его матери, который устраивал сегодняшний аукцион. Они немного поговорили, Камиль снова поблагодарил его и, не зная толком, как еще выразить свою признательность, прямым текстом предложил ему денег. Тот, разумеется, смутился и ответил что-то вроде: поговорим об этом позже, в конце концов, я это сделал в память о Мод… Договорились встретиться как-нибудь на днях, причем оба знали, что никакой встречи не будет. Камиль отсоединился. Общая сумма от продажи картин составила двести восемьдесят тысяч евро. Это превзошло самые смелые его ожидания. Один лишь небольшой автопортрет в минималистском стиле ушел за восемнадцать тысяч.Луи это не удивило. Он имел представление о ценах на живопись, к тому же обладал собственным опытом.Двести восемьдесят тысяч. Это не укладывалось у Камиля в голове. Он пытался прикинуть, сколько же это зарплат. Так или иначе, выходило, что много. Ему было неловко, ему казалось, что его карманы внезапно отяжелели. И плечи тоже. Он даже невольно сгорбился.— Я идиот, что все продал? — спросил он у Луи.— Ну, не обязательно… — дипломатично отозвался тот.Но Камиль продолжал сомневаться. 54 Гладко выбритый, с прямоугольным волевым лицом, быстрыми глазами и подвижным ртом, мясистым, почти жадным. Держится очень прямо, можно было бы сказать, по-военному, если бы не густые волнистые каштановые волосы, зачесанные назад. Ремень с посеребренной пряжкой подчеркивает объем живота, который будто стремится быть пропорциональным социальному статусу, но по сути являет собой результат многочисленных деловых обедов, или семейной жизни, или стресса — а может, и всех трех факторов. Судя по виду, ему под сорок, а если точнее — тридцать семь. Ростом выше метра восьмидесяти и широк в плечах. Луи, примерно такого же роста, но гораздо более хрупкой комплекции, рядом с ним выглядит подростком.Камиль уже видел его в Институте судебной медицины, когда тот прибыл на опознание тела. Изобразив на лице подобающие случаю сочувствие и страдание, он склонился над алюминиевым столом и, не произнеся ни слова, лишь кивнул — да, это она, — после чего служащий вернул на место отогнутый угол простыни.В тот день, в ИСМ, они толком не поговорили. Трудно выражать сочувствие, когда покойница — серийная убийца, осиротившая с полдюжины семей. В таких случаях даже не знаешь, что сказать; но, к счастью, от полицейских этого и не требуется.Идя по коридору к выходу, Камиль молчал. Луи заметил только:— В прошлый раз у него было более игривое настроение…Да, правда, вспомнил Камиль, именно Луи встречался с этим человеком в первый раз, когда речь шла о расследовании смерти Паскаля Трарье.Понедельник, семь вечера. Уголовный отдел.Луи (костюм от Бриони, рубашка от Ральфа Лорана, ботинки «Форциери») в своем кабинете, Арман рядом с ним, старые носки сползают на старые ботинки.Камиль сидел на некотором расстоянии от них, в углу кабинета, болтая ногами и чиркая что-то в блокноте с таким видом, словно происходящее его не касается. В данный момент он пытался воспроизвести по памяти портрет Гуадалупе Виктории работы мексиканского художника, который недавно видел.— Когда нам выдадут тело?— Скоро, — ответил Луи. — Очень скоро.— Прошло уже четыре дня…— Да, я знаю. Это всегда долго.Ничего не скажешь, в подобного рода беседах Луи достиг совершенства. Это выражение неподдельного сочувствия он усвоил очень рано — благодаря воспитанию и, разумеется, наследственности, исконной принадлежности к высшей касте. Сегодня Камиль изобразил бы его святым Марком, явившимся венецианскому дожу.Луи полистал свой блокнот, затем папку с документами. Всем своим видом он выражал готовность как можно скорее уладить все эти досадные формальности.— Итак, Тома Вассер, дата рождения — шестнадцатое декабря шестьдесят девятого года.— Эти сведения уже есть в досье, я полагаю.Тон был не агрессивный, но все же резковатый.Раздраженный.— Да-да, конечно! — закивал Луи с обезоруживающей искренностью. — Просто я должен убедиться, что все в порядке. Чтобы больше к этому не возвращаться. Насколько нам известно, ваша сестра убила шестерых человек: пятерых мужчин и одну женщину. Ее смерть помешала нам детально восстановить ход событий. Нужно будет что-то сказать их семьям, вы понимаете. И, разумеется, судье.Да уж, подумал Камиль, особенно судье. Он просто умирал от желания выступить перед публикой — такие вещи способствуют карьерному росту. Все обожают выступать перед публикой… Конечно, когда серийная убийца кончает с собой — это не столь безусловный триумф, как в том случае, если ее арестовывают, но все равно — что касается общественной безопасности, спокойствия граждан, низкого уровня социальной напряженности и прочей лапши, которую обычно вешают на уши населению, — тема все равно благодатная. Убийца мертва. Примерно так объявляли в Средние века о смерти загнанного волка — все прекрасно понимали, что мир от этого не изменится, но все же такое известие служило некоторым облегчением и вселяло уверенность в том, что существует высшая справедливость, которая защищает добрых людей. Итак, высшее правосудие торжествовало, а судья Видар, как его земной представитель, в ореоле славы явился перед журналистами. По его словам, убийцу обложили со всех сторон, и ей ничего не оставалось, как от безысходности покончить с собой. Камиль и Луи застали его выступление по телевизору, зайдя в бистро. Луи смотрел на экран со стоическим спокойствием, Камиль насмехался про себя. После этого звездного часа Видар наконец-то успокоился. Он всласть наговорился перед микрофонами, и теперь довести расследование до конца полицейские могли без помех.Итак, речь шла о том, чтобы информировать родственников жертв. Тома Вассер понял, кивнул, но все равно остался слегка раздраженным.Луи на некоторое время погрузился в чтение досье, затем поднял голову и левой рукой поправил прядь волос.— Значит, дата вашего рождения — шестнадцатое декабря шестьдесят девятого года?— Да.— И вы начальник отдела продаж в фирме, которая занимается поставками игрового оборудования?— Да, мы поставляем оборудование для казино, кафе, ночных клубов, залов игровых автоматов… По всей Франции.— Вы женаты, у вас трое детей.— Ну вот, вы же и сами все знаете.Луи старательно записывал. Затем снова поднял голову.— И вы на… семь лет старше Алекс?На сей раз Тома Вассер ограничился кивком.— Алекс не знала своего отца, — продолжал Луи.— Нет. Мой отец умер еще нестарым. Алекс родилась гораздо позже, но мать так и не смогла создать семью с тем человеком. Он ее бросил.— То есть вы, по сути, заменили ей отца.— Да, я ею занимался. Довольно много. Она в этом нуждалась.Луи промолчал. Пауза длилась довольно долго. Затем Вассер сказал:— Я хотел сказать — она уже тогда была… неуравновешенной.— Да, — подтвердил Луи, — неуравновешенной. То же самое нам говорила ваша мать.Он слегка нахмурился.— Мы не нашли никаких клинических подтверждений этих сведений. Алекс никогда не лежала в психиатрической больнице, никогда не находилась под наблюдением…— Я не говорил, что она сумасшедшая! Просто неуравновешенная!— Но отсутствие отца…— Прежде всего — собственный характер. Уже в детстве ей не удавалось ни с кем подружиться, она была замкнутая, одинокая, мало говорила. К тому же ей не хватало последовательности.Луи сделал знак, что понимает. Поскольку собеседник никак на это не отреагировал, он предположил:— Она нуждалась в опеке…Трудно было понять: это вопрос, утверждение или просто замечание? Тома Вассер предпочел услышать это как вопрос.— Совершенно верно, — ответил он.— И одной только матери оказалось недостаточно.— Мать не может заменить отца.— Алекс говорила о своем отце? Я имею в виду — она расспрашивала о нем? Она хотела его увидеть?— Нет. У нее было все, что нужно.— Вы и ваша мать.— Моя мать и я.— Любовь и власть.— Да, если угодно.Дивизионный комиссар Ле-Гуэн взял на себя судью Видара. Он фактически превратился в живой щит между судьей и Камилем, он делал для этого все, проявляя выдержку, упорство и терпение. Судья, конечно, тот еще типчик, о нем можно сказать много нелестного, но Камиль в последнее время стал просто невыносим. Вот уже много дней, начиная с самоубийства девушки, он был на взводе и постоянно срывался. Он уже не тот, что прежде, с ним совершенно невозможно работать, он явно не на своем месте в сложном, масштабном расследовании. Таково было негласное мнение всех его коллег — история девушки, прикончившей за два года шесть человек, да еще таким варварским способом, конечно, привлекла всеобщее внимание, а Камиль явно не успевал за событиями — он всегда был на шаг позади, вплоть до самого конца.Ле-Гуэн еще раз перечитал заключительные выводы из недавнего отчета Камиля. Последний раз они виделись час назад. Комиссар спросил:— Ты уверен, что удар попадет в цель?— Абсолютно.Ле-Гуэн кивнул:— Ну, раз ты так говоришь…— Если тебя это больше устроит, я могу…— Нет-нет, — поспешно перебил его Ле-Гуэн, — я сам этим займусь! Я встречусь с судьей и все ему объясню. Буду держать тебя в курсе.Камиль поднял руки, словно сдаваясь.— Но все-таки, Камиль, признайся: за что ты взъелся на судей? Постоянно какие-то конфликты! Можно подумать, это сильнее тебя.— Ну, об этом тебе лучше спросить у судей.На самом деле Ле-Гуэн хотел спросить о другом: может быть, это маленький рост заставляет Камиля постоянно конфликтовать с властью?— Значит, с Паскалем Трарье вы познакомились в коллеже.Тома Вассер резко выдохнул воздух, словно хотел погасить свечу где-то на потолке. Он все сильнее проявлял нетерпение. Этот выдох, очевидно, заменял утвердительный ответ с дополнительным подтекстом: ну да, да, переходите уже к следующему вопросу.На сей раз Луи не стал делать вид, что перечитывает досье. У него и так было преимущество: он уже допрашивал этого человека месяц назад.— Тогда вы мне говорили: «Если только Паскаль не вешал нам лапшу на уши насчет своей подружки, какой-то Натали… Ну надо же, в кои-то веки у него хоть кто-то появился!»— И?..— И сегодня мы знаем, что эта Натали на самом деле — ваша сестра Алекс.— Вы-то сегодня знаете, а я в те времена об этом даже не подозревал…Поскольку Луи молчал, Вассер счел нужным продолжить:— Вы знаете, Паскаль был, что называется, не семи пядей во лбу… Девчонок у него никогда особо много не было… да и то, я думаю, он больше хвастался. Про эту Натали он нам все уши прожужжал, но так ее с нами и не познакомил. Мы над ним подшучивали из-за этого… Я, во всяком случае, не воспринимал его россказни всерьез.— Тем не менее это вы познакомили Алекс с вашим другом Паскалем.— Нет. Да и никакой он мне не друг на самом деле.— Ах вот как?— Послушайте, я буду откровенен. Паскаль был настоящий придурок, с ай-кью не выше, чем у плюшевого медвежонка. Это просто мой приятель по коллежу, друг детства, если вам так больше нравится, мы пересекались то здесь, то там, но это и все. Это не называется «друг».С этими словами он фыркнул, даже излишне громко, явно желая подчеркнуть всю смехотворность такого предположения.— Просто пересекались то здесь, то там… — повторил Луи.— Время от времени я видел его где-нибудь в кафе, останавливался, чтобы поздороваться… ну, как со всеми остальными, — у меня таких знакомых полно по всей округе… Я родился в Клиши, он тоже, мы вместе пошли в школу…— В Клиши.— Ну да. Можно сказать, знакомцы по Клиши. Так вас устраивает?— О да, вполне. Вполне устраивает.Затем Луи снова заглянул в досье. На его лице появилось сосредоточенное, даже озабоченное выражение.— Стало быть, Паскаль и Алекс тоже знакомцы по Клиши?— Нет, никакие они не знакомцы по Клиши! Вы нарочно цепляетесь к этому Клиши? Меня это уже бесит! Если вы…— Успокойтесь.Это сказал Камиль. Не повышая голоса. Все это время он сидел на дальнем конце стола, погруженный в свои рисунки, словно прилежный ребенок, и в конце концов о нем все забыли.— Вам задают вопросы, — продолжал он, — вы на них отвечаете, вот и все.Тома резко обернулся к нему, но Камиль даже не поднял головы — он продолжал рисовать. Только добавил:— Так здесь обычно делается.Наконец он поднял глаза, чуть отодвинул рисунок, чтобы оценить его с некоторого расстояния, слегка наклонил голову и договорил, поверх рисунка глядя на Тома:— Если вы еще раз позволите себе нечто подобное, я сочту это оскорблением представителя власти при исполнении им своих должностных обязанностей. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.Камиль отложил рисунок в сторону, пододвинул к себе очередной чистый лист бумаги и, прежде чем склониться над ним, произнес:— Не знаю, впрочем, достаточно ли ясно я выразился…Повисла пауза, которую Луи не счел нужным прерывать.Тома Вассер окаменел. Он машинально переводил взгляд с Луи на Камиля и обратно, слегка приоткрыв рот. Атмосфера напоминала предгрозовую в душный летний вечер, когда гроза обрушивается резко и внезапно, прежде чем кто-то успеет заметить ее приближение, — вот только что было ясно, и беззаботные отдыхающие отправились на прогулку, но стоило им отойти достаточно далеко от дома, небо вдруг мгновенно затянули темные тучи. Вассер выглядел так, словно вот-вот поднимет воротник пиджака, спасаясь от налетевшего холодного ветра.— Итак?.. — наконец спросил Луи.— Что — итак?— Алекс и Паскаль Трарье — они тоже знакомцы по Клиши?Луи нарочито отчетливо, едва ли не по слогам, произносил каждое слово. Он всегда так делал на допросах, даже в самых напряженных ситуациях. Вот и сейчас он особо подчеркнул «они тоже». Камиль, не отрываясь от рисунка, в немом восхищении покачал головой. Нет, все же этот тип неподражаем!— Нет, Алекс не жила в Клиши, — ответил Вассер. — Мы переехали оттуда, когда ей было — ну, не знаю, года четыре-пять…— Как же тогда она познакомилась с Паскалем Трарье?— Я не знаю.Молчание.— Итак, ваша сестра Алекс познакомилась с вашим приятелем Паскалем Трарье уже позже, совершенно случайно.— Вероятно, да.— И отчего-то назвалась Натали. А затем убила его в Шампиньи-сюр-Марн, раздробив ему череп садовой лопатой. И — к вам все это не имеет никакого отношения.— Я не понимаю, чего вы от меня хотите! Это Алекс его убила, а не я!Он все больше нервничал, в голосе появились пронзительные, визгливые нотки. Видимо, осознав это, он осекся. Затем уже спокойным, даже холодным тоном, медленно произнес:— Прежде всего — почему вы меня допрашиваете? У вас что-то есть против меня?— Нет! — поспешно заверил Луи. — Но вы должны понять. После исчезновения Паскаля Трарье его отец бросился на поиски вашей сестры. Уже известно, что он выследил ее и похитил недалеко от ее дома, увез в уединенное место, запер в клетке, мучил ее и, вне всякого сомнения, намеревался ее убить. Ей чудом удалось спастись. Что произошло дальше, вы знаете. Так вот, нас интересует история ее знакомства с Паскалем. Удивительно уже то, что она назвалась фальшивым именем. Что ей было скрывать? Но особенно нам хотелось бы узнать, как отец Паскаля сумел ее найти.— Я не знаю.— А вот у нас есть гипотеза на этот счет.Произнеси эту фразу Камиль, она прозвучала бы как угроза, как обвинение — даже если бы это крылось в подтексте, его нельзя было бы не ощутить. Но в устах Луи она прозвучала совершенно нейтрально — он просто сообщал информацию. Они решили выбрать именно такую стратегию. В этом преимущество работы с Луи — исполнительный и невозмутимый, как английский солдат, он делал все в точности так, как предписано. Ничто не способно ни отвлечь его, ни остановить.— У вас есть гипотеза, — повторил Вассер — Можно узнать какая?— Месье Трарье нанес визит всем знакомым сына, которых сумел отыскать. Всем он показывал фото неважного качества, на котором был снят Паскаль вместе с Натали. Точнее, с Алекс. Но ни один из тех, кто видел это фото, не узнал вашу сестру. И мы считаем, что произошло следующее: это вы дали ему ее адрес.Ноль реакции.— При этом, — продолжал Луи, — если учесть состояние месье Трарье и его обычную жесткую манеру действовать, то ваш поступок можно расценить как разрешение на физическую расправу. Как минимум — членовредительство.Снова пауза.— Но зачем бы я стал это делать? — спросил Тома Вассер, судя по тону — искренне заинтригованный.— Вот именно это нам и хотелось бы узнать, месье Вассер. Паскаль Трарье, как вы уже сказали, обладал ай-кью плюшевого медвежонка. Отец, надо полагать, не слишком сильно его превосходил. Не требовалось долго за ним наблюдать, чтобы догадаться о его намерениях. Как я уже заметил, по факту вы все равно что сами заказали избиение своей сестры. Однако могли предвидеть и то, что он даже способен ее убить. Вы этого и хотели, месье Вассер? Чтобы он убил вашу сестру? Чтобы он убил Алекс?— У вас есть доказательства?— Х-ха! — В коротком смешке Камиля звучало неподдельное восхищение. — Ха-ха-ха! Нет, правда, это потрясающе!Вассер обернулся.— Когда свидетель спрашивает, есть ли у нас доказательства, — пояснил Камиль, — то это значит, что он не оспаривает само заключение. Он лишь пытается оправдаться.— Ну хорошо.Тома Вассер, кажется, принял решение. Он выпрямился, положил руки перед собой на стол, ладонями вниз. Не глядя на полицейских, он спросил:— Может быть, вы объясните мне наконец, что я здесь делаю?Теперь его голос звучал уверенно, почти повелительно. Камиль поднялся. Рисунки, уловки и намеки были отложены в сторону. Он подошел к Тома Вассеру и остановился прямо перед ним:— С какого возраста вы начали насиловать Алекс?Тома поднял голову:— Ах так вот в чем дело! — Он улыбнулся. — Что же вы раньше не сказали?В детстве Алекс вела дневник, правда урывками. По нескольку строчек с долгими перерывами. Она даже не всегда писала в одной и той же тетради. Их было несколько, даже не сложенных вместе, а разбросанных среди прочих вещей, которые она выбросила в мусорный контейнер. Черновая тетрадь, заполненная всего на треть; блокнот в твердой обложке с галопирующей лошадью на фоне восходящего солнца…Детский почерк.Камиль прочел только это: «Тома приходит в мою комнату. Почти каждый вечер. Мама об этом знает».Тома поднялся:— Хорошо. Теперь, господа, если вы позволите…Он сделал несколько шагов.— Я не думаю, что это закончится так просто, — сказал Камиль.Тома обернулся:— Ах вот как? И чем же это закончится, по-вашему?— По-моему, вы сейчас сядете на место и продолжите отвечать на наши вопросы.— По поводу чего?— По поводу ваших сексуальных отношений с вашей сестрой.Вассер перевел взгляд с Луи на Камиля и с поддельной обеспокоенностью спросил:— А в чем дело? Она подала жалобу?На сей раз он явно издевался.— Да вы шутники, право же! Я не собираюсь с вами откровенничать на эту тему, я не доставлю вам такого удовольствия!Он скрестил руки на груди и слегка склонил голову набок, словно артист в поисках вдохновения. Наконец он решил избрать доверительный, слегка игривый тон:— По правде говоря, я очень любил Алекс. В самом деле, очень любил. Невероятно. Это была очаровательная девочка. Вы даже не представляете, до какой степени. Немного худенькая, с неправильными чертами лица, — но в то же время такая очаровательная. Такая нежная. Ей просто требовалась твердая рука, вы понимаете. И побольше любви. Маленькие девочки — они такие.Он обернулся к Луи и, широко разведя руками, добавил:— Как вы уже сказали, я в некотором смысле заменил ей отца!После чего с довольным видом снова скрестил руки на груди:— Итак, господа, Алекс подала жалобу на изнасилование? Вы можете представить мне копию? 55 Согласно подсчетам Камиля, которые он сделал, проведя некоторые хронологические сопоставления, — когда Тома начал «приходить в комнату» своей сводной сестры, Алекс не исполнилось одиннадцати лет. Ему стукнуло семнадцать. Чтобы добиться этого результата, пришлось построить немало гипотез и умозаключений. Сводный брат. Защитник. И насильник одновременно — настолько все вывернуто наизнанку в этой истории… И меня еще упрекают в жестокости, с горечью подумал Камиль.Он вернулся к Алекс. Среди ее вещей сохранилось несколько фотографий того периода, но без дат. О датах можно лишь догадываться по каким-то деталям (машинам, одежде) и по внешности самой Алекс — от одной фотографии к другой она взрослела.Камиль снова и снова думал об этой семейной истории. Мать, Кароль Прево, сиделка, вышла замуж за Франсуа Вассера, типографского рабочего, в 1969 году. Ей было двадцать. Тома родился в том же году. Муж умер в 1974-м. Сыну тогда было пять лет, и, скорее всего, у него почти не сохранилось воспоминаний об отце. Алекс родилась в 1976-м.От неизвестного отца.«Он не заслуживает упоминания», — резким тоном заявила мадам Вассер, даже не отдавая себе отчета в чудовищном пафосе сказанного. У нее, судя по всему, плохо с чувством юмора. Хотя, конечно, статус матери серийной убийцы не слишком располагает к шуткам. Камиль не стал показывать ей фотографии, найденные среди вещей Алекс. Вместо этого он попросил у нее другие, и она принесла целую пачку. Вдвоем с Луи они их тщательно разобрали, разложили, на каждой указали время, место и имена — согласно пояснениям мадам Вассер. Тома в ответ на аналогичную просьбу сказал, что у него никаких фотографий нет.На детских фотографиях Алекс выглядела невероятно худой девочкой с угловатым лицом, на котором заметно выступали скулы, отчего глаза казались очень темными и запавшими. Губы почти всегда были поджаты. Чувствовалось, что позирует она безо всякого удовольствия. Вот пляж, на заднем фоне — разноцветные зонтики, детские мячи, ярко светит солнце. Ле-Лаванду, пояснила мадам Вассер. Вот оба ее ребенка, Алекс десять лет, Тома — семнадцать, ростом она даже не достает ему до плеча. На ней открытый купальник, без верхней части она вполне бы обошлась, но, возможно, надела ее из кокетства. Запястья можно полностью обхватить двумя пальцами, ноги такие тощие, что заметнее всего колени. Ступни слегка повернуты мысками внутрь. Болезненный, несчастный вид, некрасивое личико, непропорциональная фигурка… В сочетании с тем, что стало известно о ней сейчас, зрелище было поразительное.Примерно в то время Тома и начал «приходить к ней в комнату». Незадолго до того или вскоре после — не имело значения. Потому что фотографии следующего периода не намного лучше. Вот Алекс тринадцать лет. Семейное фото: мать в середине, Алекс справа, Тома слева. Терраса дома в предместье. Какой-то семейный праздник. «Это мы у моего покойного брата», — сказала мадам Вассер и быстро перекрестилась. Порой один такой жест может приоткрыть многое. Семья Прево была религиозной — во всяком случае, там соблюдали обряды. Камиль полагал, что ничего хорошего маленькой Алекс это не сулило. Здесь она немного подросла, хотя по-прежнему оставалась ужасно худой и нескладной — чувствовалось, что ей неуютно в собственном теле. У любого, кто смотрел на это фото, возникало непроизвольное желание защитить ее. Она держалась немного позади остальных, как бы в их тени. На обороте, видимо, уже гораздо позже, когда стала взрослой, она написала: «Королева-мать». По правде говоря, в мадам Вассер нет ничего королевского — она скорее напоминает приодевшуюся в честь праздника прислугу. Слегка повернув голову к сыну, она улыбалась ему.— Робер Прадери.Допрос продолжил Арман, сменив своих коллег. Ответы Вассера он записывал новой ручкой в новом блокноте. Неслыханное дело.— Не знаю такого. Это один из тех, кого убила Алекс, нет?— Именно так, — подтвердил Арман. — Шофер-дальнобойщик. Его обнаружили в кабине его грузовика, на парковке возле автострады, на восточном направлении. Алекс воткнула одну отвертку ему в глаз, другую в горло. После чего влила ему в рот примерно пол-литра серной кислоты.Тома немного подумал.— Возможно, он ей чем-то насолил…Арман даже не улыбнулся. В этом его преимущество — по его лицу трудно понять, как он относится к услышанному и даже слышит ли, что ему говорят. На самом деле он просто крайне сосредоточен.— Да, — наконец произнес он, — у Алекс, судя по всему, был вспыльчивый характер.— Ну, что поделаешь… девчонки…Подразумевалось: ну вы же и сами знаете, какие они. Кажется, Вассер собирался добавить еще какую-то сальность и взглядом искал поддержки собеседника. Такое часто бывает у постаревших красавцев, у импотентов, у извращенцев — но в той или иной степени почти у всех мужчин.— Итак, это имя — Робер Прадери — ничего вам не говорит? — спросил Арман.— Нет. А должно?Арман не ответил, перебирая бумаги в папке.— А такое имя — Бернар Гаттеньо?— Вы так и будете называть мне чьи-то имена, одно за другим?— Их всего шесть. Так что это не займет много времени.— Но какое отношение все это имеет ко мне?— Ну допустим, Бернара Гаттеньо вы знали.— Вот как? Меня бы это удивило.— Да нет же, вспомните хорошенько. Гаттеньо, владелец авторемонтной мастерской в Этампе. Вы купили у него мотоцикл в… — Арман вновь зашелестел бумагами, — в восемьдесят восьмом году.После некоторого размышления Вассер ответил:— Ну, возможно… Это было так давно… В восемьдесят восьмом мне было девятнадцать — и вы думаете, я вот так с ходу вспомню?..— Однако…Арман методично перелистывал страницы досье.— Ага, вот оно. Свидетельство одного друга месье Гаттеньо, который очень хорошо вас помнит. В те времена вы увлекались мотоциклами, вы встречались, гоняли вместе…— Это когда же?..— Восемьдесят восьмой, восемьдесят девятый год…— А вы помните всех, с кем общались в восемьдесят восьмом году?— Нет, но вопрос адресован вам, а не мне.Тома Вассер изобразил на лице усталость.— Ну хорошо. Пусть даже мы гоняли вместе на мотоциклах двадцать лет назад — что с того?— Вот видите, у нас с вами выстраивается цепочка. Вы не знали месье Прадери, но знали месье Гаттеньо, а вот он как раз знал месье Прадери…— Покажите мне двух людей, у которых не найдется общих знакомых.Арман, не совсем поняв, о чем говорит собеседник, машинально обернулся к Луи.— О да, — отозвался тот, — мы, конечно, знаем теорию шести рукопожатий, она весьма любопытна. Но, боюсь, в данном случае она слегка уводит нас в сторону…Мадемуазель Тубиана было шестьдесят шесть лет. Однако она хорошо выглядела и уверенно держалась. Она настаивала на обращении «мадемуазель». С Камилем она встретилась пару дней назад. Она вышла из муниципального бассейна, и они побеседовали в кафе, расположенном прямо напротив, ее волосы, в которых заметно немало серебряных нитей, еще не высохли. Она из тех женщин, которым нравится стареть, потому что тем заметнее их моложавость. Со временем трудно становится вспомнить бывших учеников. Она рассмеялась. Когда встречаешься с их родителями и они говорят о своих детях, приходится делать вид, что тебя это интересует. На самом деле она не то чтобы вообще их не помнила — скорее ей просто было на них наплевать. Но Алекс она помнила лучше, чем многих других, и по фотографии сразу ее узнала, эту худышку. Очень привязчивая девочка, всегда терлась у моего кабинета, заходила каждую перемену, да, мы с ней хорошо ладили. Правда, говорила она мало. Хотя у нее были подружки, с ними она тоже общалась, они много смеялись, но что в ней больше всего поражало — она могла буквально в один момент, сразу, сделаться очень серьезной, «как папа римский», а уже в следующую минуту снова вести себя как ни в чем не бывало. Как будто она на короткое время проваливалась в какое-то другое измерение, выпадала из окружающей реальности, так странно. Когда сбивалась, начинала немного заикаться. Как будто слова застревали у нее в горле, добавила мадемуазель Тубиана.— Я даже не сразу это заметила. Редкое явление. Обычно у меня на такое глаз наметанный, — добавила она.— Вероятно, это началось в какой-то момент школьного года.Мадмуазель была того же мнения, она кивнула. Камиль сказал, что она простудится, сидя с мокрыми волосами. Она ответила, что и без того простужается каждую осень, — «но все дело в очередной эпидемии гриппа, оставшуюся часть года я абсолютно здорова».— А как вы думаете, что именно могло произойти в том году?Она не знала, она слегка пожала плечами, для нее это загадка. Она понятия не имела и даже не могла предположить, почему эта девочка, раньше так привязанная к ней, теперь отдалилась.— Вы говорили ее матери о том, что она заикается? Советовали обратиться к логопеду?— Я думала, это со временем пройдет.Камиль пристально посмотрел на эту стареющую женщину. У нее есть характер. Она явно не из тех, кто не нашел бы никакого ответа на вопрос о том, что могло случиться. Он чувствовал какую-то фальшь, но не понимал, в чем она заключалась. Да-да, у нее был старший брат, Тома. Он часто приходил забирать ее из школы. Она всегда говорила их матери, мадам Вассер: «Тома так заботится об Алекс, это видно!» Красивый мальчик, рослый. Да, она его хорошо помнит. Мадемуазель улыбнулась, Камиль не ответил на улыбку. Тома учился в техническом лицее.— Алекс нравилось, что он приходит за ней?— Нет, не слишком, но вы понимаете, маленьким девочкам всегда хочется быть самостоятельными, показать, что они уж взрослые. Им хочется идти домой одним или с подругами. А ее брат был действительно взрослым, так что…— Брат Алекс регулярно насиловал ее в те времена, когда она училась в вашем классе.Камиль произнес это без всяких предуведомлений, но нельзя сказать, что на его собеседницу его слова произвели эффект разорвавшейся бомбы.Мадемуазель отвела глаза, посмотрела на барную стойку, на террасу, на улицу, как будто ждала кого то, кто все никак не приходил.— Алекс пыталась с вами поговорить?Мадемуазель небрежно взмахнула рукой, словно отметая вопрос в сторону:— Ну, что-то такое она, наверное, говорила… но вы знаете, если слушать все, о чем болтают дети… И потом, это их семейное дело, меня оно не касалось.— Итак, Трарье, Гаттеньо, Прадери… — Арман выглядел удовлетворенным.— Хорошо… — Он поворошил бумаги. — Ах да, еще Стефан Масиак. Его вы, конечно, тоже не знаете…Тома промолчал. Кажется, он ждал, как обернется дело.— Владелец кафе в Реймсе, — добавил Арман.— Никогда не бывал в Реймсе.— До того у него было кафе в Эпине-сюр-Орж. Согласно базам данных вашей фирмы, вы дважды заезжали к месье Масиаку, в восемьдесят седьмом и в девяностом годах, он арендовал два ваших игровых автомата.— Возможно.— Абсолютно точно, месье Вассер, абсолютно точно.Тома Вассер сменил тактику. Он взглянул на часы, сделал вид, что прикидывает что-то в уме, потом откинулся на спинку стула и сложил руки на животе, как человек, готовый ждать долго и терпеливо, сколько потребуется.— Если бы вы сказали, куда вы клоните, я, вероятно, сумел бы вам чем-то помочь.1989 год. На фотографии был изображен дом в Нормандии, между Этрета и Сен-Валери, кирпичный на каменном фундаменте, с черепичной крышей. Перед ним расстилалась очаровательная зеленая лужайка с качелями, вокруг — фруктовые деревья. Дом и все остальное принадлежали семье Леруа. Отец семейства некогда сказал: «Леруа пишется в одно слово!»[12] — как будто у кого-то могли возникнуть сомнения. У него были выспренние пристрастия. Разбогатев на торговле хозяйственным инвентарем, он приобрел дом с участком у семьи, разделившейся из-за спорного наследства, и с тех пор полагал себя владельцем дворянского поместья. Он устраивал барбекю, рассылая подчиненным приглашения, больше похожие на приказы. Он имел виды на пост в мэрии, считая политику чем-то вроде визитной карточки.Его дочь звали Ренеттой. О да, ужасно дурацкое имя. Но глава семейства уже доказал, что способен на все.Ренетта отзывалась о своем отце без особой почтительности. Она сама сообщила Камилю все вышеприведенные сведения, хотя он ни о чем не спрашивал.На детской фотографии она снялась вместе с Алекс — обе девочки смеялись, обнявшись. Снимок сделал отец Ренетты в солнечный выходной день. Было жарко. За ними виднелась вращающаяся поливальная установка, орошавшая сад потоками сверкающих радужными брызгами струй. Раскадровка самая идиотская. Фотография явно не то занятие, в котором мог бы преуспеть папаша Леруа. Вот торговля — другое дело…Камиль встретился с подругой детства Алекс недалеко от авеню Монтень, в офисе «Рен Леруа продакшн». Сейчас она предпочитала называть себя Рен, а не Ренеттой[13], не отдавая себе отчета, что таким образом еще больше сближает себя с отцом. Она была продюсером телесериалов. После смерти отца она продала дом в Нормандии и основала продюсерскую компанию. Она приняла Камиля в большом конференц-зале, предназначенном для деловых заседаний, где то и дело появлялись молодые сотрудники с озабоченными лицами, явно сознающие всю важность своей работы.Оценив глубину мягких кресел, Камиль остался стоять. Он всего лишь протянул собеседнице фото. На обороте Алекс написала: «Моей обожаемой Ренетте, королеве моей души». Старательный детский почерк с нажимами и завитушками, фиолетовые школьные чернила… Камиль нашел дешевую перьевую ручку среди вещей Алекс, раскрутил ее — раньше там были те самые фиолетовые чернила, но они давно высохли. Впрочем, нельзя с уверенностью сказать, то ли это та самая ручка, то ли просто дань прошлой моде — подобных сувениров у Алекс сохранилось немало…Они тогда учились в четвертом классе. Ренетта старше на два года, но в свое время опоздала с поступлением в школу. Когда Алекс было тринадцать, ей исполнилось пятнадцать. На фотографии она со своими тугими косами, уложенными вокруг головы, похожа на юную украинку. Разглядывая снимок сегодня, она вздохнула:— До чего же дурацкий у меня вид!..Они были лучшими подругами, Ренетта и Алекс. Такими близкими, насколько это возможно в тринадцать лет…— Мы не расставались. Мы проводили вместе целые дни, а по вечерам часами болтали по телефону… Наши родители буквально за уши оттаскивали нас от аппарата.Камиль задавал вопросы, Ренетта отвечала. Она явно не из тех, кого легко застать врасплох.— Тома?..Камиля окончательно вымотала эта история. Она упорно не желала заканчиваться… Как же он устал.— Он начал насиловать свою сестру примерно в восемьдесят шестом.Ренетта зажгла сигарету.— Вы ведь с ней дружили, она вам об этом говорила?— Да.Абсолютно точный, жесткий ответ. Типа: я понимаю, к чему вы клоните, и не хочу затягивать этот разговор до вечера…— «Да»? И… что? — спросил Камиль.— И ничего. Чего бы вы хотели? Чтобы я подала жалобу в полицию от ее имени? В пятнадцать лет?Камиль промолчал. Он бы много чего ей сказал, если бы не чувствовал себя таким измученным, но в первую очередь ему требовались сведения.— Что именно она вам говорила?— Что он делает ей больно. Каждый раз он делает ей больно.— Вы с ней были… близки?Ренетта улыбнулась:— Вы хотите узнать, спали мы с ней или нет? В тринадцатилетнем возрасте?— Это ей было тринадцать. Вам — пятнадцать.— Верно. Ну что же — да. Я занималась ее сексуальным просвещением, так сказать.— Долго продолжались ваши отношения?— Не помню точно, но, во всяком случае, недолго. Дело в том, что Алекс не была… ну, как сейчас говорят, по-настоящему мотивирована. Понимаете?— Нет.— Она делала это… ну, просто чтобы развеяться.— Развеяться?..— Я хочу сказать, что это ее на самом деле не интересовало. Сексуальные отношения, я имею в виду.— Но все же вам удалось ее уговорить.Судя по всему, это замечание не слишком понравилось Ренетте Леруа.— Алекс делала то, чего сама хотела. Она была свободна в своих поступках!— В тринадцать-то лет? С таким-то братом?— С удовольствием, — отозвался Луи. — К тому же я и в самом деле думаю, что вы в состоянии помочь нам, месье Вассер.Однако он по-прежнему выглядел озабоченным.— Но прежде всего уточним одну деталь. Вы не помните месье Масиака, владельца кафе в Эпине-сюр-Орж. Однако, согласно документам вашей фирмы, за четыре года вы нанесли ему не менее семи визитов.— Визиты к клиентам входят в мои обязанности.Рен Леруа раздавила окурок в пепельнице.— Я не знаю, что именно случилось. Однажды Алекс надолго исчезла. А когда снова появилась, все было кончено. Она не сказала мне больше ни слова. Потом мои родители переехали, мы расстались, и больше я ее никогда не видела.— Когда это произошло?— Вряд ли я смогу вспомнить… все это было так давно… В конце года… кажется, восемьдесят девятого. Нет, не помню точно… 56 Камиль продолжал слушать, сидя в углу кабинета. Одновременно он рисовал — как всегда, по памяти. Алекс, тринадцатилетняя, на лужайке перед домом в Нормандии, и Ренетта — они обнимали друг друга за талию, держа в руках пластиковые бутылки с газировкой. Камиль пытался в точности передать улыбку с фотографии. И особенно взгляд. Этого ему больше всего не хватало. В номере отеля у нее были уже погасшие глаза. Весь образ рассыплется, если не удастся поймать взгляд.— А теперь перейдем к Жаклин Занетти, — сказал Луи. — Ее вы знали лучше?Молчание. Ловушка захлопнулась. Луи сменил образ кардинала на провинциального нотариуса — внимательного, скрупулезного, дотошного. Типичного крючкотвора.— Скажите, месье Вассер, сколько времени вы уже работаете в этой фирме?— Я начал в восемьдесят седьмом, и вы это прекрасно знаете. Предупреждаю — если вы встречались с моим работодателем…— То что? — перебил Камиль, не двигаясь с места.Вассер в ярости обернулся к нему.— Что, если мы с ним встречались? — повторил Камиль. — Мне показалось, в вашей фразе проскользнула угроза. Ну-ну, продолжайте же, мне очень интересно.Вассер не успел ответить.— В каком возрасте вы поступили на работу? — спросил Луи.— В восемнадцать лет.— Скажите мне… — снова вмешался Камиль.Вассеру все время приходилось поворачивать голову то к Луи, то к Арману или оборачиваться всем корпусом к сидевшему особняком Камилю. В конце концов он вскочил и резко развернул стул так, чтобы одновременно видеть всех троих.— Да?— Как у вас обстояли дела с Алекс в тот период? — спросил Камиль.Тома улыбнулся:— У меня с Алекс всегда были хорошие отношения, комиссар.— Майор, — поправил Камиль.— Майор, комиссар, капитан, — мне без разницы.— Вы ездили на курсы переподготовки, — снова заговорил Луи, — организованные вашей фирмой в восемьдесят восьмом году, и…— Ну ладно, ладно. О’кей, я знал Занетти. Я трахнул ее пару раз, только не надо раздувать из этого целую историю.— Вы посещали курсы в Тулузе трижды в неделю…Тома сделал досадливую гримасу, словно говоря: вы и правда думаете, что я все это помню?— Да-да, — подбадривающим тоном добавил Луи, — я вас уверяю, мы все проверили: три раза в неделю, начиная с семнадцатого авг…— Ну о’кей, три раза в неделю, о’кей!— Успокойтесь. — Это снова произнес Камиль.— Все эти ваши трюки стары как мир, — резко бросил Тома. — Примерный мальчик перебирает бумаги, клошар ведет допрос, а гном сидит в углу и рисует картинки — все при деле…Кровь ударила Камилю в голову. Он вскочил с места и бросился к Вассеру. Луи поспешно встал из-за стола и остановил шефа, прижав ладонь к его груди и слегка прикрыв глаза, словно пытаясь передать ему собственное спокойствие. Обычно такая манера срабатывала, но на сей раз этого не произошло.— А у тебя, жирный ублюдок, какие трюки? «Да, я трахал свою десятилетнюю сестру, и это было чертовски приятно!» И как ты думаешь, чем это кончится для тебя?— Но… я никогда такого не говорил! — Вассер принял оскорбленный вид. — Вы мне приписываете свои домыслы! — Он уже полностью овладел собой, но казался раздосадованным. — Я никогда не произносил таких ужасных слов. Я говорил, что…Даже сидя он был выше, чем Камиль. Это выглядело слегка комично. Он помолчал, подбирая слова.— Я говорил, что очень любил свою младшую сестру. Невероятно любил. Надеюсь, в этом нет ничего предосудительного? Во всяком случае, это не карается законом?Его возмущение выглядело даже искренним.— Или братская любовь все же подлежит наказанию?«Какой ужас, какая деградация!» — эти слова не прозвучали вслух, но подразумевались, если судить по интонации. А вот в улыбке читалось нечто совершенно другое.Снова семейный праздник. На сей раз на обороте фотографии рукой мадам Вассер написана точная дата: «День рождения Тома, 16 декабря 1989 года». Ему исполнилось двадцать лет. Снимок сделан перед домом.— «СЕАТ-малага», — с гордостью сказала мадам Вассер. — Купили подержанную. Так-то, конечно, мне было бы не по карману…Тома небрежно облокотился на широко распахнутую дверцу — несомненно, для того, чтобы продемонстрировать сиденья в чехлах из мерсеризованного хлопка. Алекс стояла рядом с ним. Он покровительственным жестом обнимал ее за плечи. С учетом того, что они теперь знали, эта картина воспринималась совершенно иначе. Фотография небольшая, и лицо Алекс Камиль рассматривал в лупу. Всю ночь он не спал, снова пытаясь в точности воспроизвести по памяти ее черты, но это никак не удавалось. На этой фотографии она не улыбалась. Куталась в плотное зимнее пальто, но чувствовалось, что под ним она так же худа. Ей уже исполнилось тринадцать.— Какие были отношения у Тома с сестрой? — спросил Камиль.— О, прекрасные, — ответила мадам Прево. — Он всегда много ею занимался.«Тома приходит в мою комнату. Почти каждый вечер. Мама об этом знает».Тома раздраженно посмотрел на часы.— У вас трое детей… — сказал Камиль.Тома почувствовал, куда дует ветер, и сдержанно произнес:— Да, трое.— Из них две девочки, если не ошибаюсь.Он склонился над раскрытым досье, которое перед этим просматривал Луи.— Да, точно. Камилла — ну надо же, моя тезка! — и Элоди. Сколько им лет, этим крошкам?Тома ничего не ответил. Луи решил заполнить паузу и слегка изменить направление разговора.— Итак, мадам Занетти… — начал он, но не договорил — Камиль почти одновременно с ним произнес:— Девять и одиннадцать лет.И с победоносным видом ткнул указательным пальцем в страницу. Затем его улыбка в одно мгновение исчезла. Он наклонился к Тома:— Своих дочерей вы тоже любите, месье Вассер? Невероятно сильно? Спешу вас заверить — отцовская любовь не преследуется законом!Тома сжал челюсти с такой силой, что скрипнули зубы.Несколько секунд Вассер пристально смотрел на Камиля, но затем его напряжение, казалось, разом схлынуло — он взглянул на потолок, улыбнулся и глубоко вздохнул.— Какой вы тяжелый человек, майор. Учитывая ваш рост — даже удивительно… Допустим, я поддамся на ваши провокации и двину вам кулаком в физиономию — тем самым предоставив вам возможность…Затем, прервав самого себя на полуслове, он обратился уже ко всем присутствующим:— Вы не только злобны, господа, но еще и заурядны.С этими словами он поднялся.— Если вы сделаете хоть шаг за пределы этого кабинета… — угрожающе начал Камиль.Теперь никто не смог бы с точностью сказать, как будут развиваться события. Разговор перешел на повышенные тона, все поднялись с мест, даже Луи, и застыли в напряженном ожидании.Луи, первым найдя выход, заговорил как ни в чем не бывало:— У мадам Занетти в тот период, когда вы поселились в ее отеле, был любовник, Феликс Маньер. Гораздо моложе ее. Двенадцать лет разницы. Вам тогда было… сколько? Девятнадцать, двадцать лет?— Перестаньте вы ходить вокруг да около! Старая шлюха эта ваша Занетти! Все, что ее интересовало в жизни, — соблазнять юнцов. Она переспала с половиной своих постояльцев! Она и на меня накинулась, едва я переступил порог!— Итак, — продолжал Луи, словно не слыша этих слов, — мадам Занетти встречалась с Феликсом Маньером. Видите, как выстраивается еще одна цепочка. Гаттеньо, которого вы знали, был знаком с Прадери, которого вы не знали. И точно так же: мадам Занетти, которую вы знали, была знакома с Феликсом Маньером, которого вы не знали.Повернувшись к Камилю, он озабоченно спросил:— Я не слишком запутанно излагаю?— Нет-нет, все довольно четко, — ответил Камиль, тоже изображая на лице слегка преувеличенную озабоченность.— Но все же я кое-что уточню.Луи повернулся к Вассеру:— Иными словами, вы знали, прямо или косвенно, всех тех людей, которых убила ваша сестра. Так понятнее, я надеюсь? — Он снова повернулся к шефу.Камиль, подхватывая игру, ответил ему в тон:— Не хочу тебя разочаровывать, Луи, но твоя формулировка все же недостаточно полна.— Вы находите?— Да, я нахожу.Вассер механически поворачивал голову то к одному, то к другому. Гребаные засранцы!..— Ты позволишь мне еще кое-что уточнить?Луи сделал широкий жест рукой, словно раздающий милостыню монарх.— Так вот, месье Вассер, у меня вопрос касательно вашей сестры, Алекс…— Да?..— Сколько раз вы ее продавали?Молчание.— То есть я хочу сказать, что о некоторых ваших клиентах нам известно: Гаттеньо, Прадери, Маньер… Но, возможно, это не все? Мы хотим знать наверняка, во избежание недоразумений. Поэтому нам нужна ваша помощь — ведь вы, будучи организатором, конечно же точно знаете, сколько людей приходили к вам, чтобы попользоваться малышкой Алекс.Вассер, судя по виду, впал в ярость.— Вы что, считаете мою сестру шлюхой? У вас и в самом деле нет никакого уважения к покойным?Затем на его губах появилась легкая улыбка.— Скажите, господа, а как вы собираетесь это доказать? Пригласите Алекс в свидетели?Он сделал паузу, словно давая полицейским возможность оценить его чувство юмора.— Или, может, позовете в свидетели клиентов? Боюсь, с этим будут сложности. Насколько я понимаю, они сейчас выглядят не лучшим образом.В своих дневниковых записях, разбросанных по тетрадям и блокнотам, Алекс никогда не указывала дат. Сами записи были неясными — она словно боялась слов, даже наедине с собой, и не осмеливалась доверить их бумаге. А может быть, каких-то слов она просто не знала. Одна из записей выглядела так:В четверг Тома пришел со своим приятелем Паскалем. Они вместе учились в школе. У него был ужасно глупый вид. Тома поставил меня перед собой и строго на меня посмотрел. Его приятель хихикал. После, у меня в комнате, он тоже хихикал, он хихикал все время. Тома сказал: ты будешь хорошей девочкой с моим другом. Дальше все происходило уже в моей комнате, его друг хихикал, даже когда делал мне больно, он как будто не мог остановиться. Я не хотела плакать при нем.Камиль хорошо представлял себе, как этот кретин насилует маленькую девочку и хихикает. Должно быть, он воображал себе невесть что — может, даже думал, что делает ей приятно, с дурака станется. Но в целом этот эпизод гораздо больше говорил о Тома Вассере, чем о Паскале Трарье.— Я так понимаю, разговор не закончен, — сказал Тома Вассер, нетерпеливо постукивая пальцами по колену, — но все-таки уже поздновато. Может, сделаем перерыв, господа?— Еще буквально пара вопросов, если вас не затруднит.Тома несколько секунд пристально смотрел на часы, делая вид, что колеблется, но потом все же сдался на милость Луи.— Хорошо, но давайте побыстрее. Мои домашние уже наверняка беспокоятся.Он скрестил руки на груди, давая понять: я вас слушаю.— Я бы попросил вас выслушать некоторые из наших гипотез и внести свои уточнения, если сочтете нужным, — продолжал Луи.— Прекрасно. Я и сам хочу того же. Нет ничего лучше ясности. Особенно когда дело касается гипотез.Он выглядел искренне довольным.— Когда вы начали спать со своей сестрой, Алекс было десять лет, вам — семнадцать.Вассер с легким недоумением перевел взгляд с Камиля на Луи.— Мы, кажется, договорились, господа, что вы лишь проверите некоторые свои предположения.— Именно так, месье Вассер, — с готовностью кивнул Луи. — Речь идет о наших гипотезах, и я прошу вас сказать только о том, не содержат ли они внутренних противоречий… взаимоисключений… и прочего в этом роде.Тон, которым Луи произнес этим слова, был абсолютно ровным — никакой многозначительности, никаких скрытых намеков.— Хорошо, — нетерпеливо сказал Вассер. — Итак, что там с гипотезами?— Первая: вы осуществляли развратные действия с вашей сестрой, когда ей было всего десять лет. Статья сто двадцать вторая Уголовного кодекса, предусматривающая наказание до двадцати лет тюремного заключения.Тома Вассер профессорским жестом вскинул вверх большой палец:— Если бы это было доказано, если бы она подала жалобу…— Конечно, — без улыбки перебил Луи, — это всего лишь предположение.Вассер был удовлетворен, как человек, который видит, что игра идет по правилам.— Наша вторая гипотеза состоит в том, что помимо собственных развратных действий вы предоставляли такую возможность в отношении вашей сестры другим. Сутенерство — статья двести двадцать пятая Уголовного кодекса, до десяти лет тюремного заключения.— Подождите-подождите, — перебил Вассер. — Вы сказали «предоставлял возможность». А вот тот господин — он указал пальцем на Камиля, — говорил, что я ее «продавал»…— Ну хорошо, скажем так — «сдавал в аренду», — предложил Луи.— «Продавал», ну это же надо!.. Хорошо, пусть будет «сдавал в аренду».— Договорились. Сдавал в аренду сначала Паскалю Трарье, школьному приятелю, затем месье Гаттеньо, знакомому владельцу автосервиса, потом месье Масиаку, вашему клиенту — в обоих смыслах, поскольку вы к тому же предоставляли ему в пользование игровые автоматы. Месье Гаттеньо, судя по всему, горячо рекомендовал ваши услуги своему другу, месье Прадери. Что до мадам Занетти, состоявшей с вами в интимной связи во время вашего пребывания в ее гостинице, — она, в свою очередь, порекомендовала такое развлечение своему постоянному любовнику, Феликсу Маньеру, — без сомнения, она хотела сделать ему приятное. Может быть даже, таким путем прочнее привязать его к себе.— Это даже не одна гипотеза, это целый букет!— И вы по-прежнему не видите в них ничего общего с реальностью?— Абсолютно ничего, насколько я могу судить. Но, конечно, определенная логика у вас есть. И даже воображение. Думаю, Алекс от души поблагодарила бы вас.— За что?— За труд, который вы взяли на себя, чтобы прояснить картину ее жизни… так рано оборвавшейся. — Он перевел взгляд с одного полицейского на другого и добавил: — Хотя ей уже, конечно, по большому счету все равно.— Вашей матери тоже все равно? А вашей жене? А вашим детям?— Ну, это уж слишком!Теперь он поочередно посмотрел Камилю и Луи прямо в глаза.— А вы знаете о том, господа, что подобные обвинения, не подкрепленные никакими доказательствами, — это чистой воды клевета? За которую, между прочим, тоже предусмотрено наказание. * * *Тома мне сказал, что он мне понравится, потому что у него имя как у кота. Это мать его так назвала. Но сам он совсем не похож на кота. Он все время смотрел на меня, не отрываясь, и ничего не говорил. Только улыбался как-то странно, как будто собирался откусить мне голову. Меня еще долго преследовал этот взгляд и это выражение лица…В этом блокноте Феликс больше не упоминался, но в одной из тетрадей обнаружилась короткая запись:Кот вернулся снова. Он опять долго смотрел на меня, улыбаясь как в первый раз. Потом он сказал, чтобы я перевернулась. Это было очень больно. Им с Тома не понравилось, что я так громко плачу.Алекс тогда было двенадцать, Феликсу двадцать шесть.На какое-то время в кабинете воцарилось напряженное молчание.— В этом букете гипотез, как вы его назвали, осталось прояснить еще одну, последнюю деталь.— Ну наконец-то. Давайте и в самом деле закругляться.— Как Алекс удалось разыскать всех этих людей? Ведь события, о которых мы говорим, происходили около двадцати лет назад.— У вас, я полагаю, есть гипотеза и на этот счет.— В самом деле есть. Я понимаю, что вам это не очень нравится, но у нас есть некоторые соображения по поводу событий двадцатилетней давности. С тех пор Алекс сильно изменилась, к тому же мы знаем, что она много раз использовала разные имиджи, разные имена. У нее было достаточно времени, чтобы в деталях разработать план действий. Она очень тщательно организовала каждую свою встречу с каждым из этих людей. Для каждого она разыгрывала свою роль, создавала некий образ, с его точки зрения наиболее привлекательный Толстая неряшливая деваха для Паскаля Трарье, сдержанная элегантная дама для Феликса Маньера… Но вопрос по-прежнему остается: как ей удалось найти всех этих людей?Тома повернулся к Камилю, затем снова к Луи, опять к Камилю — как человек, у которого голова идет кругом:— Но не хотите же вы сказать…Он сделал паузу, изображая притворный ужас, затем договорил:— …что у вас нет своего объяснения на этот счет?Камиль отвернулся. В такие моменты он чувствовал, что у него поистине чересчур изматывающая работа.— Разумеется, — спокойно произнес Луи, — у нас есть объяснение.— О! Ну так поделитесь же со мной!— Точно так же, как мы полагаем, что вы дали месье Трарье адрес вашей сестры и сообщили ее приметы, — мы полагаем, что вы помогли своей сестре отыскать всех шестерых.— Но прежде чем Алекс прикончила этих людей… Даже если предположить, что я был знаком с ними со всеми, — он предостерегающе поднял указательный палец, словно подчеркивая всю условность такого предположения, — откуда бы я узнал, где они? Ведь прошло двадцать лет!— Ну, во-первых, некоторые за эти двадцать лет никуда не переехали. А во-вторых, я думаю, что вы всего лишь сообщили Алекс их имена и старые адреса, а дальнейшими розысками она занималась самостоятельно.Тома с ироничной улыбкой несколько раз соединил ладони, изображая аплодисменты. Затем резко спросил:— Ну и зачем же мне это понадобилось? 57 Мадам Прево всем своим видом демонстрировала, что не боится противника. Она вышла из народа, никогда не купалась в золоте, одна воспитала двоих детей и никогда не слышала ни от кого ни слова благодарности и т. д. — все эти максимы отчетливо сквозили даже в самой ее манере абсолютно прямо сидеть на стуле. Она явно настроилась на то, чтобы не дать заморочить себе голову всякими досужими россказнями.Понедельник, шестнадцать часов.Ее сын должен был явиться к семнадцати.Камиль нарочно сделал так, чтобы они не успели переговорить между собой.В первый раз он увидел мадам Прево в морге на опознании, куда ее попросили приехать. Сейчас ей было предписано явиться, ситуация изменилась, но мадам Прево не признавала разницы — свою жизнь она выстроила как цитадель и теперь полагала себя неуязвимой. То, что она собиралась защищать, находилось внутри. И делать это она намеревалась со всей решительностью. В морге она не стала подходить к телу дочери, дав Камилю понять, что это слишком тяжело для нее. Сегодня, глядя на нее, он сомневался, что она и в самом деле подвержена таким слабостям. Так или иначе, несмотря на ее чопорный вид, непреклонный взгляд, молчаливое сопротивление, все эти манеры несгибаемой женщины, было заметно, что ее впечатлило и место, где происходила беседа, и этот маленький полицейский, ноги которого болтались сантиметрах в двадцати над полом. Пристально глядя на нее, он спросил:— Что именно вам известно об отношениях Тома и Алекс?На лице мадам Прево появилось удивленное выражение — она словно спрашивала, какое еще «именно» может быть в отношениях брата и сестры. Она заморгала — немного быстрее, чем было бы естественно. Камиль выждал некоторое время, но игра велась на равных. Он знал, и она знала, что он знает. Это становилось невыносимо. И Камилю не хватило терпения.— В каком возрасте ваш сын начал насиловать Алекс?Она разразилась возмущенными восклицаниями. Ну еще бы.— Мадам Прево, — с улыбкой произнес Камиль, — не принимайте меня за идиота. Больше скажу — я бы посоветовал вам активно помогать следствию, потому что иначе я упеку вашего сына за решетку до конца его дней.Угроза относительно сына подействовала. С ней пусть делают все что угодно — но если речь зашла о сыне… Однако она не сдавала позиций.— Тома очень любил свою сестру. Он никогда не тронул бы и волоска на ее голове.— Возможно, но я говорю не о волосах.Мадам Прево никак не отреагировала на этот сомнительный юмор. Она лишь покачала головой, то ли желая сказать, что ничего об этом не знает, то ли — что не хочет обсуждать эту тему.— Если вы все знали и никак этому не препятствовали, вы становитесь соучастницей изнасилования с отягчающими обстоятельствами.— Тома никогда не трогал свою сестру!— Что вы об этом знаете?— Я знаю своего сына.Опять начиналось это хождение по замкнутому кругу. Нет жалобы, нет свидетелей, нет преступления, нет жертвы, нет палача.Камиль вздохнул и слегка кивнул головой.«Тома приходит ко мне в комнату. Почти каждый вечер. Мама об этом знает».— А вашу дочь вы знали так же хорошо?— Насколько мать может знать свою дочь.— Звучит многообещающе.— Что?— Нет, ничего.Камиль вынул из ящика стола тоненькую папку.— Это отчет о вскрытии. Поскольку вы хорошо знаете свою дочь, вы, я полагаю, знаете, о чем в нем говорится.Камиль надел очки, давая понять: я страшно устал, но я доведу это дело до конца.— Но поскольку там много специфических терминов, мне придется кое-что объяснить.Мадам Прево даже бровью не ведет. Она продолжает сидеть ровно и неподвижно, словно окаменев. Все ее мускулы напряжены, словно даже свое тело она превратила в защитный барьер.— Ваша дочь была не в лучшем состоянии. Даже при жизни, я имею в виду.Лицо мадам Прево абсолютно непроницаемым. Казалось, она даже не дышит.— Судмедэксперт отмечает, — продолжал Камиль переворачивая страницы, — что половые органы вашей дочери подверглись воздействию кислоты. Скорее всего, серной. Возможно, сернокислой меди, или медного купороса. Ожоги очень глубокие. Клитор разрушен практически полностью. Похоже на результат иссечения… Большие и малые половые губы также серьезно повреждены. Разрушения проникли даже вглубь, на уровень влагалища. Такое ощущение, что большое количество кислоты залили прямо внутрь — ее хватило бы, чтобы прожечь все насквозь… Слизистые оболочки разрушены, плоть буквально сожжена. Одним словом, вместо половых органов осталось нечто вроде застывшей вулканической лавы.Камиль поднял голову и пристально взглянул на собеседницу.— Это точное выражение судмедэксперта — «застывшая вулканическая лава». По его словам, это случилось очень давно, когда Алекс была в совсем юном возрасте. Это вам о чем-нибудь говорит?Мадам Прево не отводила взгляд. Она сильно побледнела. Она молча покачала головой, чисто автоматически.— Ваша дочь вам никогда об этом не говорила?— Никогда!Это слово прозвучало резко, словно внезапный порыв ветра, заставивший затрепетать фамильное знамя.— Понимаю. Видимо, она не хотела докучать вам своими мелкими неприятностями. Просто в один прекрасный день кто-то вылил с пол-литра серной кислоты в ее вагину, после чего она как ни в чем не бывало вернулась домой. Настоящий образец скрытности.— Я не знаю.Ничего не изменилось ни в позе, ни в лице, но голос звучал глухо.— Судмедэксперт отмечает еще одну любопытную вещь, — продолжал Камиль. — Вся зона половых органов глубоко поражена: нервные окончания сокращены, естественные выводящие пути необратимо деформированы, ткани разрушены — все это навсегда лишило вашу дочь возможности вести нормальную половую жизнь. Я уж не говорю о других надеждах, которые могли у нее быть. Да, так вот, одна любопытная вещь…Камиль помолчал, отложил отчет, снял очки и положил их перед собой. Затем, скрестив руки на груди, пристально посмотрел на мать Алекс.— Что касается мочевыводящих путей, над ними произвели операцию по частичному восстановлению. В противном случае исход мог оказаться смертельным. Если бы разрушения не были остановлены, смерть наступила бы в течение нескольких часов. Эксперт утверждает, что техника восстановления довольно примитивная, чтобы не сказать варварская, — мочеиспускательный канал защищен с помощью введенной достаточно глубоко полой трубки.Молчание.— По его мнению, положительный результат был поистине чудом. И в то же время жесточайшим варварством. Он выразился не так, но это звучит в подтексте.Мадам Прево попыталась проглотить слюну, но у нее так сильно пересохло в горле, что его свело судорогой. На мгновение Камилю показалось, что сейчас она начнет задыхаться, закашляется, — но нет, все обошлось.— Видите ли, он медик. Я не медик, я полицейский. Если он констатирует, то я пытаюсь объяснить. И моя версия заключается в том, что скорую помощь Алекс оказали прямо на месте, чтобы не везти ее в больницу. Потому что там пришлось бы давать объяснения и называть имя виновника случившегося (я употребляю слово мужского рода, не сердитесь на меня за это) — поскольку очевидно, что повреждения такого рода можно нанести только намеренно, а отнюдь не по неосторожности. Алекс не хотела раздувать из этого историю, это было не в ее духе, и вы это знали — при ее-то скрытности…Мадам Прево наконец удалось проглотить слюну.— Скажите, мадам Прево… Как давно вы стали сиделкой?Тома Вассер опустил голову, сосредотачиваясь. Заключения судмедэксперта, изложенные в отчете о вскрытии, он выслушал в полном молчании. Затем он взглянул на Луи, который прочитал ему отрывки из отчета и изложил свои комментарии, а затем как ни в чем не бывало спросил:— Что вы на это скажете?Вассер развел руками:— Это очень печально.— Вы об этом знали, не так ли?— У Алекс, — ответил Вассер, улыбаясь, — не было никаких тайн от старшего брата.— Значит, вы сообщите нам, что именно произошло, не так ли?— К сожалению, нет. Алекс просто говорила мне об этом, но, вы понимаете, есть интимные сферы… Она была очень уклончива.— Итак, вам нечего об этом сообщить?— Увы…— У вас нет никакой информации?— Никакой…— Никаких предположений?..— Тоже нет.— Никаких гипотез?Тома Вассер вздохнул:— Ну, скажем так: я бы предположил, что кто-то… слегка разозлился на Алекс. Или не слегка.— «Кто-то»… то есть вы не знаете кто?Вассер улыбнулся:— Понятия не имею.— Значит, «кто-то» на нее разозлился… А из-за чего?— Не знаю. Мне и самому хотелось бы это понять.Он походил на человека, который придирчиво пробует температуру воды, прежде чем зайти в нее, — и сейчас, кажется, он нашел ее приемлемой. Полицейские не казались агрессивными, у них, судя по всему, ничего не было против него. Никаких доказательств. Это читалось на его лице, в его манере поведения.Так или иначе, провокация оставалась одним из любимых его методов.— Вы знаете… с Алекс порой бывало трудно.— То есть?— Ну… у нее был сложный характер. Она из тех, кого иногда, что называется, заносит. Понимаете?Поскольку никто не отозвался, Вассер продолжал, видимо полагая, что его не поняли.— Я хочу сказать, такие девушки могут рано или поздно вывести из себя кого угодно. Вероятно, это связано с тем, что они росли без отца, — но, во всяком случае, в их характере есть, э-э… бунтарские черты. Я думаю, что, скорее всего, им просто не хватало в детстве твердой руки. Поэтому время от времени они говорят «нет», а в чем, собственно, дело — этого из них нипочем не вытянуть.В его тоне невольно пробивалось больше эмоций, чем ему самому хотелось бы обнаружить. Он продолжал, слегка повысив голос:— Вот и Алекс из таких. Она могла в один миг, притом что никто, и она сама, толком не понимал почему, — слететь с тормозов. Клянусь вам, иногда она умудрялась довести вас до белого каления!— И в тот раз тоже так случилось? — спросил Луи тихо, почти неслышно.— Я ничего об этом не знаю! — с нажимом ответил Вассер — Я тут ни при чем.Затем он улыбнулся полицейским.— Я просто говорю, что Алекс из тех девушек, с которыми рано или поздно происходит что-то подобное. Страшно упрямая. С такими рано или поздно потеряешь терпение…Арман, который за последний час не произнес ни слова, при этих словах окаменел.Луи заметно побледнел. Отчасти он даже утратил свое привычное хладнокровие. Хотя не знающий его человек вряд ли бы это заметил.— Но… ведь ее не просто отшлепали, месье Вассер! Речь идет… о жестоком обращении, точнее, о варварских пытках, примененных к ребенку младше пятнадцати лет, которого к тому же регулярно насиловали взрослые мужчины!Он сказал это, отчетливо произнося каждое слово, каждый слог. Камиль сознавал, до какой степени он потрясен. Но Вассер, снова вполне овладевший собой, даже и не думал сгладить впечатление от своих слов. Он даже решил усилить нажим:— Если, как вы считаете, она занималась проституцией, то, мне кажется, это издержки ее профессии…На сей раз Луи даже растерялся. Он повернулся к Камилю, взглядом ища поддержки. Камиль улыбнулся. Он уже словно перешел в другое измерение. Он кивнул с таким видом, как будто прекрасно понимал Вассера и полностью разделял его мнение.— А ваша мать была в курсе? — спросил он.— В курсе чего?.. А, нет. Алекс не хотела ей докучать своими дурацкими девчоночьими проблемами. И потом, нашей матери и без того забот хватало… Нет, она так ни о чем и не узнала.— Это печально, — отозвался Камиль, — она могла бы оказаться полезной… Как сиделка по профессии, я имею в виду. Например, принять неотложные меры.Вассер кивнул с фальшиво-раздумчивым видом.— Ну что вы хотите, — наконец сказал он, обреченно вздохнув. — Нельзя переписать историю.— А когда вы узнали о том, что произошло с Алекс, вам не приходило в голову подать жалобу?Вассер удивленно взглянул на Камиля:— Но… на кого?Однако в его тоне явственно слышалось: «Из-за чего?» 58 Было семь вечера. Свет снаружи слабел так незаметно, что присутствующие не сразу отдали себе отчет в том, что беседуют уже фактически в полусумраке, придающем всему допросу оттенок нереальности.Тома Вассер устал. Он встал из-за стола, тяжело, словно игрок, всю ночь просидевший за картами. Затем, упершись обеими руками в поясницу, потянулся и испустил прерывистый вздох облегчения. Прошелся, разминая затекшие ноги. Полицейские остались сидеть. Арман низко наклонил голову над раскрытым досье, явно пытаясь сохранять сдержанность. Луи машинально водил ладонью по столу туда-сюда, словно стирая пыль. Камиль, в свою очередь, поднялся, дошел до двери, затем развернулся и спокойным, почти небрежным тоном произнес:— Ваша сводная сестра, Алекс, шантажировала вас, месье Вассер. Давайте начнем с этого, если вы не против.— Нет, извините, я против, — сказал Вассер, сопровождая свои слова зевком.На его лице отразилось сожаление — он как бы говорил: мол, я и рад бы оказать вам услугу, но, к сожалению, это невозможно. Он расправил закатанные рукава рубашки.— Мне и в самом деле пора возвращаться домой.— Вам всего-то нужно позвонить домашним…Вассер сделал отстраняющий жест:— Нет, в самом деле…— Есть два варианта, месье Вассер. Или вы снова сядете на место и ответите на наши последние вопросы — это займет еще час или два…Вассер сел и положил перед собой руки ладонями вниз.— Или что?Он исподлобья, снизу вверх взглянул на Камиля — это походило на кадр крупным планом из фильма, в тот момент, когда герой готовится выхватить из кобуры пистолет. Но сейчас это не произвело на присутствующих ни малейшего эффекта.— Или я официально оформляю ваше задержание, что позволит мне продержать вас в камере как минимум двадцать четыре часа. А то и все сорок восемь — судья всегда на стороне жертвы, он не увидит ничего неподобающего в том, чтобы подержать вас за решеткой немного подольше.Глаза Вассера расширились.— Задержание? Но… на каком основании?— Да не важно. Изнасилование с отягчающими обстоятельствами, пытки, сутенерство, убийство, жестокое обращение — как вам больше понравится, лично мне наплевать. Если у вас есть какие-то предпочтения…— Но у вас нет доказательств! Никаких!Он кипел от гнева. До этого он был терпеливым, очень терпеливым, но теперь хватит — легавые явно злоупотребляют его терпением!— Мне это надоело. Я ухожу.С этого момента события резко ускорились.Тома Вассер вскочил, словно подброшенный пружиной, и, прежде чем кто-то успел ему помешать, схватил пиджак и в следующую секунду оказался у двери. Он распахнул ее и уже шагнул за порог, когда два полицейских, стоявшие в коридоре, шагнули к нему. Вассер остановился и обернулся.— Кажется, — бесстрастно сказал Камиль, — вас и в самом деле будет лучше задержать. Например, за убийство. Такой вариант вас устроит?— У вас ничего нет против меня. Вы просто нарочно решили меня довести, так?На мгновение он закрыл глаза. Потом, очевидно, взял себя в руки и медленно вернулся в кабинет. Было видно, что у него больше нет сил сопротивляться.— Вы имеете право на один телефонный звонок кому-то из близких, — сказал Камиль. — А также на визит врача.— Нет, я бы хотел повидаться с адвокатом. 59 Судья, информированный Ле-Гуэном о происходящем, дал разрешение на задержание, и Арман взял на себя труд уладить все необходимые формальности. Но в соревнованиях на лучшее время победил вариант «двадцать четыре часа».Вассер не сопротивлялся. Единственное, чего ему хотелось, — объясниться с женой, сказать, что все это исключительно из-за шайки мерзавцев, после чего он покорно снял ремень и шнурки, позволил взять у себя отпечатки пальцев, пробу ДНК, что угодно, это все не имело для него никакого значения, лишь бы побыстрее, он не сказал больше ничего, пока ждал адвоката, он отвечал на вопросы чисто административного порядка, но что касается всего остального — он не говорил ничего, он ждал.Он позвонил жене. Работа, сказал он. Ничего страшного, просто я не могу вернуться домой прямо сейчас. Не беспокойся. Меня тут задержали. Впрочем, в данном контексте последнее слово показалось ему не слишком удачным, он попытался придумать что-то еще, но не получилось — заранее он ничего не заготовил; чувствовалось, что он не привык оправдываться. За отсутствием аргументов он повысил голос, и в его интонации явственно прозвучало: не действуй мне на нервы и не задавай лишних вопросов! На том конце провода то и дело возникали долгие паузы, в них ощущалось непонимание. Я не могу, я же тебе сказал! Ну и что, в конце концов, сходишь туда одна! Он почти кричал, уже не сдерживаясь. Камиль спросил себя, не бьет ли Вассер свою жену. Я буду завтра. Не знаю когда. Ладно, все, мне нужно идти. Да, и я тоже. Да, я перезвоню.Было пятнадцать минут девятого вечера. Адвокат прибыл в одиннадцать. Это был молодой человек с уверенными, решительными манерами. Раньше никто из присутствующих его не видел, но свое дело он знал. В течение получаса он беседовал с клиентом, инструктировал его, как себя вести, советовал проявлять осторожность и в конце концов пожелал удачи — поскольку за полчаса, к тому же без права доступа к досье, это практически все, что он мог сделать.Камиль решил съездить домой, чтобы принять душ и переодеться. Такси доставило его к дому за несколько минут. Он вызвал лифт — сегодня он слишком устал, чтобы подниматься по лестнице.Перед дверью он обнаружил небольшой сверток в плотной бумаге, перевязанный бечевкой. Он тут же догадался, что это, подхватил сверток и вошел в квартиру. Душечка на этот раз удостоилась лишь рассеянного поглаживания.Со странным чувством он разглядывал автопортрет Мод Верховен.Восемнадцать тысяч евро.Все сходится — в воскресенье утром Луи отсутствовал на работе, появившись лишь к двум часам. Для него восемнадцать тысяч евро — не бог весть какие деньги. И все же Камиль ощущал неловкость. В такой ситуации сложно понять, как ты можешь отблагодарить другого, чего он втайне от тебя ждет, что именно ты для этого должен сделать. Любой подарок предполагает ответный дар в какой бы то ни было форме. Чего ждет Луи в обмен на свой? Раздеваясь и вставая под душ, Камиль, сам того не желая, продолжал размышлять о деньгах, полученных от аукциона. Его намерение пожертвовать их благотворительным организациям, по сути, отвратительно, это все равно что сказать матери: от тебя мне больше ничего не нужно.Для таких слов он уже, пожалуй, староват, но, в сущности, мы никогда не перестаем выяснять отношения с родителями. Это длится всю жизнь — посмотрите, к примеру, на Алекс… Камиль с силой растерся полотенцем, словно для того, чтобы укрепить свою решимость.Он сделает это с легкой душой — избавление от этих денег не станет актом отречения.Всего лишь способом вернуть долг.Но он действительно хочет это сделать — все раздать?Да. Зато автопортрет он сохранит. Камиль поставил картину на диван и, одеваясь, разглядывал ее. Здорово, что она остается у него. Замечательная картина. У него нет разлада с матерью — и вот доказательство: с ее автопортретом он не расстанется. Впервые в жизни он, кому всю жизнь повторяли, что он пошел в отца, обнаружил сходство между собой и Мод. И ему это приятно. Он собирается начать жизнь заново. Он еще не знает, к чему это его приведет.Лишь перед уходом он вспомнил о Душечке и открыл для нее банку консервов.Вернувшись на работу, Камиль столкнулся с адвокатом, который как раз закончил беседу с подзащитным. Тома Вассера снова препроводили в кабинет. Пока все отсутствовали, Арман открыл окна, чтобы проветрить, поэтому сейчас в кабинете ощутимо холодно.Прибыл Луи. Камиль с заговорщическим видом подмигнул ему. Луи ответил вопросительным взглядом. Камиль сделал жест, означающий: поговорим позже.Тома Вассер держался неестественно прямо, словно одеревенев. Казалось, его щетина сильно выросла всего за последние полчаса, будто газон в рекламе минеральных удобрений. Но на его лице все же сохранился намек на прежнюю улыбку. Вы хотите меня поиметь, но у вас против меня ничего нет, так что ничего у вас не выйдет. Хотите войны на истощение — отлично, я к ней готов. Не считайте меня идиотом. Адвокат посоветовал ему выжидать, внимательно следя за тем, в какую сторону сворачивает разговор, и это в самом деле было хорошей тактикой. Взвешивать свои ответы, не спешить. Играть не на опережение, а на замедление. Хоть бы и пришлось провести в кабинете целые сутки. Без сомнения, вторых суток не будет, заверил адвокат: чтобы продлить задержание, судье понадобятся основания, а у полицейских не будет ничего. Все это Камиль читал в лице Вассера, в его манере открывать и закрывать рот, выпячивать грудь, глубоко вдыхать и выдыхать воздух, как при дыхательных упражнениях.Первые несколько минут допроса, можно сказать, полностью показали в миниатюре, как он будет развиваться дальше. Сейчас Камиль вспомнил, что про себя принял Вассера в штыки буквально в тот самый момент, как его увидел. Манера, в которой он с самого начала решил вести допрос, по большей части была сформирована этим первым ощущением. Судья Видар это знал.По сути, Камиль и судья не так уж сильно отличались друг от друга. Такие вещи всегда неприятно признавать, но ничего не поделаешь.Ле-Гуэн подтвердил Камилю, что судья одобрил его тактику. Скоро все разъяснится. В этот момент Камиля раздирали самые противоречивые эмоции. Что до судьи, он наслаждался интересным спектаклем. Он уселся рядом с Камилем, вынуждая последнего держать себя в руках. Получать уроки поведения именно таким образом, конечно, весьма болезненно для самолюбия.Арман объявил день и час, а также имена и звания присутствующих — торжественно, как корифей в античной трагедии.Первым начал Камиль:— Прежде всего, с этого момента мы прекращаем употреблять слово «гипотеза». Никаких больше гипотез — только факты.Таким образом, с самого начала была заявлена резкая перемена стиля. Делая вид, что собирается с мыслями, Камиль помолчал, взглянул на часы.— Итак, Алекс вас шантажировала, — продолжал он.Он произнес эти слова слегка рассеянно, словно думал при этом о другом.— Поясните вашу мысль, — отозвался Тома Вассер.Он явно приготовился с ходу броситься врукопашную.Камиль, застигнутый врасплох, повернулся к Арману. Тот начал торопливо перелистывать материалы дела — скрепленные и разрозненные листки буквально вспархивали под его пальцами. Это заняло какое-то время. Впору задать себе вопрос, всегда ли государство оказывает доверие именно тем людям, которые его заслуживают. Но наконец он нашел. Арман всегда все находил.— Вот свидетельство о займе, согласно которому ваша фирма ссудила вам двадцать тысяч евро пятнадцатого февраля две тысячи пятого года. Вы не могли взять его в собственном банке, поскольку еще не погасили большую часть кредита за дом. Поэтому вы обратились к вашему патрону. Каждый месяц вы выплачивали часть долга, размер которой зависел от ваших комиссионных.— Но при чем тут шантаж?!— В номере Алекс, — снова заговорил Камиль, — мы нашли двенадцать тысяч евро. Пачки абсолютно новых, только что отпечатанных купюр, в банковских упаковках.Вассер скорчил гримасу:— И что с того?Камиль сделал знак Арману, словно инспектор манежа, объявляющий очередной номер в цирке. Арман продолжал излагать ситуацию, время от времени сверяясь с документами:— Ваш банк подтвердил нам, что принял чек на двадцать тысяч евро от вашего работодателя пятнадцатого февраля две тысячи пятого года, и выдал вам эту сумму наличными восемнадцатого февраля.Камиль, прикрыв глаза, беззвучно поаплодировал. Затем, вновь открыв их, произнес:— Итак, для каких же целей вам понадобились наличные, месье Вассер?Легкое замешательство. Тактика выжидания оказалась бесполезной, поскольку противник все время менял приемы. По лицу Вассера видно, что он это осознает. Они обратились к его работодателю. С начала задержания прошло около пяти часов, осталось продержаться девятнадцать. Но Вассер недаром сделал карьеру в отделе продаж — он умел маневрировать и держать удар. Он все же нашелся с ответом:— Карточный долг.— Вы играли с вашей сестрой в карты и остались в проигрыше? — уточнил Камиль.— Нет, не с ней… кое с кем другим.— С кем же?Вассер тяжело дышал.— Пожалуй, сэкономим немного времени, — произнес Камиль. — Эти двадцать тысяч предназначались Алекс. У нее осталось от них двенадцать, которые мы и нашли в ее номере. На многих банковских упаковках обнаружены ваши отпечатки пальцев.Значит, это они выяснили… Но до какого именно рубежа они продвинулись? Что они знают? Чего хотят?Все эти вопросы Камиль читал в морщинах на лбу Вассера, в его глазах, в его руках. Это было совершенно непрофессионально, и никогда бы Камиль никому в этом не признался, — но он ненавидел Вассера. Он его ненавидел. Он хотел его убить. То же самое он подумал несколько недель назад относительно судьи Видара. Ты здесь не случайно, сказал он себе. Ты — убийца, облеченный властью.— О’кей, — наконец кивнул Вассер, — я в самом деле собирался отдать эти деньги моей сестре. Это запрещено?— Вы прекрасно знаете, что это не запрещено. Так зачем же вам понадобилось лгать?— Вас это не касается.Такую фразу, конечно, не стоило произносить.— Вы действительно думаете, что в нынешней ситуации осталось хоть что-то, что нас не касается, месье Вассер?Позвонил Ле-Гуэн. Камиль вышел из кабинета. Комиссар поинтересовался, как идут дела. Сложно было сказать. Камиль предпочел наиболее обнадеживающий вариант:— Неплохо. Все более-менее по плану.Ле-Гуэн промолчал. Возможно, почувствовал его неуверенность.— У тебя еще что-то? — спросил Камиль.— Времени в обрез. Надо побыстрее заканчивать.— Хорошо, постараемся.— Ваша сестра не собиралась…— Сводная сестра!— Хорошо, сводная сестра. Это что-то меняет?— Да, это не одно и то же. Вам стоило бы проявлять больше точности в определениях.Камиль посмотрел на Луи, затем на Армана, словно говоря: нет, ну вы видели, а? Он еще возмущается!— Ну хорошо, скажем просто — Алекс. Так вот, на самом деле мы совсем не уверены, что Алекс намеревалась покончить с собой.— Однако она это сделала.— Да, разумеется. Но вы, человек, знающий ее лучше, чем кто-либо другой, — может, вы объясните нам, почему она в таком случае готовилась бежать за границу?Вассер слегка поднял брови. Он как будто не слишком хорошо понял вопрос.На сей раз Камиль довольствовался тем, что сделал знак Луи, который продолжал вместо него:— Ваша сестра… то есть, простите, Алекс накануне своей смерти приобрела на свое имя авиабилет до Цюриха, с вылетом на следующий день, пятого октября, в восемь сорок. Также, воспользовавшись правом прохода в зону дьюти-фри, которое давал билет, она приобрела дорожную сумку, которую мы нашли в ее номере, полностью собранную для поездки.— Это для меня новость… Но, стало быть, она изменила свое первоначальное намерение. Я же говорил вам, у нее была крайне неустойчивая психика…— Она выбрала отель из самых близких к аэропорту, она даже заказала такси на следующее утро — стало быть, свою машину решила оставить на месте. Она не собиралась подыскать подходящую парковку, потому что боялась не успеть на самолет. Хотела улететь налегке. Также она выбросила целую кучу вещей, поскольку не хотела ничего оставлять после себя — в том числе и флаконы с кислотой. Наши эксперты уже изучили их — это то же самое вещество, которое она использовала во всех своих преступлениях: серная кислота примерно восьмидесятипроцентной концентрации. Она собиралась покинуть Францию, убежать, скрыться.— И что вы хотите от меня услышать? Я же не могу ответить вам за нее. Впрочем, и никто другой не сможет.Он демонстративно обернулся к Арману, затем к Луи, словно за подтверждением, но это выглядело не вполне искренне.— Ну хорошо, если вы не можете ответить за Алекс, то, может быть, попытаетесь ответить хотя бы за себя? — предложил Камиль.— Если бы я мог…— Ну конечно, вы сможете. Что вы делали четвертого октября, в день смерти Алекс, — ну, скажем, с восьми вечера до полуночи?Тома заколебался. Камиль продолжал наступать:— Мы поможем вам вспомнить. Арман?..Чтобы подчеркнуть драматический аспект происходящего, Арман даже встал, как ученик, вызванный преподавателем отвечать урок, после чего объявил:— В двадцать тридцать четыре вам позвонили на мобильный. Вы были дома. Ваша жена сообщила нам: «Тома позвонили с работы по срочному делу». Кажется, подобных звонков с работы в такой час раньше никогда не было. «Он был очень раздражен», — уточнила ваша жена. По ее словам, вы уехали около десяти вечера, а вернулись только после полуночи. Точного времени она не смогла назвать, поскольку к тому моменту уже заснула. Но во всяком случае не раньше полуночи, это совершенно точно, — она посмотрела на часы перед тем, как лечь спать.Тома Вассер, судя по выражению лица, лихорадочно обдумывал ситуацию. Его жену уже допросили. (Видимо, раньше он даже не подумал о такой возможности.) А кого еще?— Однако, — продолжал Арман, — ваши слова о срочном вызове с работы оказались ложью.— Почему же? — спросил Камиль.— Потому что, — отвечал Арман, обращаясь уже к нему, — на самом деле в восемь тридцать четыре вам звонила Алекс. Мы отследили этот вызов, потому что она звонила из своего номера в отеле. Мы также связались с работодателем месье Вассера, и он сообщил, что никаких срочных дел в тот вечер вам не поручал. Он даже добавил: «Что может быть срочного в нашей работе? Мы же не „скорая помощь“!»— В самом деле, — заметил Камиль.Он повернулся к Вассеру, но не успел воспользоваться преимуществом — тот его опередил:— Алекс оставила мне сообщение, сказала, что ей нужно со мной увидеться. Она назначила мне встречу. На полдвенадцатого вечера.— Ну наконец-то вы вспомнили!— В Олне-су-Буа.— Олне, Олне… подождите-ка, но ведь это совсем рядом с Вильпентом, где находится отель, в котором ее нашли мертвой. Итак, в восемь тридцать ваша любимая сестренка вам позвонила, и вы — сделали что?— Я туда поехал.— Такого рода встречи для вас были обычным делом?— Нет, я бы не сказал.— Чего она хотела?— Она просто попросила меня приехать, назвала место и время — больше ничего.Тома продолжал обдумывать ответы, но, по мере того как допрос становился все более напряженным, чувствовалось, что он хочет поскорее освободиться — слова он произносил чересчур быстро и вынужден был то и дело обуздывать себя, чтобы придерживаться изначальной стратегии.— А сами вы как полагаете — чего она хотела?— Понятия не имею.— Ну-ну-ну, прямо-таки никакого понятия?— Во всяком случае, она мне ничего не сказала.— Ну что ж, тогда вернемся к недавним событиям. В прошлом году она получила от вас двадцать тысяч евро. Мы полагаем, что она выманила у вас эти деньги путем шантажа, угрожая в противном случае устроить скандал в вашем благородном семействе, рассказав вашей жене, как вы насиловали ее в десятилетнем возрасте, как «одалживали» ее своим друзьям…— У вас нет никаких доказательств!Тома Вассер вскочил с места. Он почти кричал. Камиль улыбнулся. Вассер утратил хладнокровие, это был хороший знак.— Сядьте, — с подчеркнутым спокойствием произнес Камиль. — Я же сказал «мы полагаем», это всего лишь гипотеза. Я знаю, что вам нравится это слово.Выждав несколько секунд, он продолжал:— Впрочем, коль скоро уж мы заговорили о доказательствах — у Алекс они нашлись бы, поскольку ее юность отнюдь не была безоблачной. Ей пришлось бы всего лишь повидаться с вашей женой. Девочки могут, не стесняясь, рассказывать друг другу всякое… и даже показывать Если бы Алекс хоть на секунду продемонстрировала свои половые органы вашей жене — в семье Вассер наступил бы нешуточный разлад, не так ли? И вот — опять же, это только наше мнение, — вывод напрашивается такой: она планировала улететь из страны на следующее утро, но у нее не хватало денег, всего двенадцать тысяч наличными. Поэтому она позвонила вам, чтобы попросить еще.— В сообщении, которое она мне оставила, ничего об этом не говорилось. И потом, откуда бы я взял деньги посреди ночи?— Возможно, она хотела попросить вас найти для нее деньги, в которых она нуждалась, чтобы обустроиться за границей. И не слишком затягивать с этим. Побег — дело дорогостоящее… Но мы к этому еще вернемся, я уверен. Итак, в тот вечер вы вернулись домой уже за полночь. И что же вы делали?— Я поехал в то место, которое она мне назвала.— По какому адресу?— Бульвар Жувенель, дом сто тридцать семь.— И что там было, в доме сто тридцать семь по бульвару Жувенель?— Ничего.— Как это — ничего?— А вот так, ничего.Луи, не дожидаясь распоряжения Камиля, мгновенно оказался за компьютером и вбил адрес в строку поисковика на сайте, где можно найти все городские здания и маршруты. Через несколько секунд он сделал Камилю знак приблизиться.— Надо же, — покачал головой Камиль, — действительно ничего… Дом сто тридцать пять — офисные помещения, сто тридцать девять — чистка одежды, сто тридцать семь — бывший бутик, ныне закрытый. Здание выставлено на продажу. Вы думаете, Алекс хотела купить бутик?Луи, невольно улыбнувшись, перешел к перечню зданий на другой стороне улицы. Через пару минут по его лицу стало заметно, что ничего интересного не обнаружилось.— Разумеется, нет, — раздраженно отозвался Вассер. — Но я так и не узнал, чего она хочет, потому что она не пришла.— Вы не пытались ей позвонить?— Я звонил, но она отключила телефон.— Да, это правда, мы проверили. Она отключила телефон три дня назад и с тех пор не включала. Очевидно, в связи с отъездом. И сколько времени вы пробыли в том месте, возле бутика, выставленного на продажу?— Я оставался там до полуночи.— Вы терпеливый человек. Это хорошо. Когда любишь кого-то, готов многое терпеть, это всем известно. Вас там кто-нибудь видел?— Не думаю.— Досадно.— Досадно для вас — это ведь вы хотите что-то доказать, а не я.— Ни для вас, ни для меня — попросту досадно. Это порождает темные пятна, создает сомнения, вызывает подозрение о вымышленной истории. Но не важно. Допустим, я вам поверил, и этот инцидент исчерпан. Вы не дождались Алекс и вернулись домой.Тома ничего не ответил. Если бы за его мозговой деятельностью следил сканер, сейчас наверняка было бы заметно, как усилилось мельтешение нейронов, стремящихся выстроиться в наиболее удачную конфигурацию.— Итак? — настойчиво переспросил Камиль. — Не дождавшись Алекс, вы вернулись домой?Мозг Вассера, мобилизовавший все свои ресурсы, все же не нашел ни одного удачного решения.— Нет, я поехал в отель, — наконец ответил Вассер.Он произнес это с решительностью человека, бросающегося в холодную воду.— Ну надо же! — произнес Камиль, слегка ошеломленный. — Так вы знали, в каком отеле она поселилась?— Нет. Но поскольку она звонила оттуда, я просто набрал этот номер — он сохранился в списке входящих звонков.— Хорошая идея. И что же?— Никто не отвечал. Потом меня автоматически переключили на автоответчик отеля.— Какая жалость. И тогда вы вернулись домой.На сей раз возникло ощущение, что оба мозговых полушария Вассера буквально завибрировали. Он закрыл глаза. Что-то подсказывало ему, что в динамике допроса нет ничего хорошего, но он не знал, как лучше всего поступить.— Нет, — ответил он наконец, — я поехал в отель. Он был закрыт. И на ресепшене никого не оказалось.— Луи?.. — полувопросительно сказал Камиль.— Да, отель закрывается в половине одиннадцатого вечера. Позже клиентам нужно набрать код, чтобы войти. Его им сообщают после регистрации.— И тогда, — сказал Камиль, обращаясь к Вассеру, — вы вернулись домой.— Да.Камиль обернулся к подчиненным:— Вот так оборот! Арман, у тебя, кажется, какие-то сомнения?На сей раз Арман не стал вставать с места:— У меня свидетельства двух человек, месье Лебуланже и мадам Фарида.— Так-так… Но ты уверен?Порывшись в бумагах, Арман ответил:— Да, извини, я немного ошибся. Фарида — это не фамилия, а имя. Мадам Фарида Сартауи.— Извините моего коллегу, месье Вассер, — у него вечные проблемы с иностранными именами… И кто же эти люди?— Постояльцы того самого отеля. Они вернулись к себе в пятнадцать минут первого ночи.— Ну ладно, ладно, хорошо! — наконец взорвался Вассер. — Хорошо! 60 Ле-Гуэн ответил после первого же гудка.— На сегодня все, — сообщил Камиль.— Что у вас?— А ты сейчас где?Ле-Гуэн замялся. Это означало: у женщины. Это означало, что Ле-Гуэн влюбился — иначе он с женщинами не спал, это не в его стиле, а следовательно…— Жан, я тебя уже предупредил: я больше не буду у тебя свидетелем. Ни в коем случае. Ни за что!— Я знаю, Камиль, не волнуйся. Я устою.— Я могу на тебя положиться?— Абсолютно.— Здесь я за тебя всерьез опасаюсь.— Какие у тебя новости?Камиль посмотрел на часы.— Его сестре понадобились деньги, она ему позвонила, он поехал к ней в отель.— Хорошо. Дальше он уперся?— Ничего, расколется. Теперь это только вопрос терпения. Я надеюсь, что судья…— На сей раз его реакция была безупречной.— Хорошо. Ну тогда лучшее, что можно сделать в данный момент, — это немного поспать.И была ночь.Три часа утра. Это было сильнее его, и в этот раз он не стал сопротивляться. Пять ударов, и ни одним больше. Соседи прекрасно относились к Камилю, но все-таки доставать молоток и стучать им в три часа утра… Первый удар застал их врасплох, второй разбудил, третий озадачил, четвертый разозлил, пятый заставил в ответ постучать в стену кулаком… но шестого не последовало, все смолкло. Теперь Камиль мог повесить автопортрет Мод на гвоздь, вбитый в стену гостиной. Гвоздь держался хорошо, Камиль тоже.Он собирался перехватить Луи на выходе, когда все разъезжались по домам, но это ему не удалось — тот успел уехать раньше. Видимо, как раз для того, чтобы уклониться от разговора. Завтра они снова увидятся. Что он скажет Луи? Камиль решил положиться на интуицию и сориентироваться уже по ситуации. Во всяком случае, он оставит себе картину, поблагодарит Луи за его щедрый жест и попытается как-то компенсировать такой подарок. Или лучше не надо?.. Эта история с восемнадцатью тысячами евро не выходила у него из головы.С тех пор как он стал жить один, Камиль не задергивал шторы на ночь — он любил, когда по утрам спальню заливал солнечный свет. Он прилег, Душечка вскоре запрыгнула на кровать и улеглась рядом. Но заснуть так и не удалось. Остаток ночи он провел на диване в гостиной, прямо напротив автопортрета матери.Допрос Вассера стал, конечно, нелегким испытанием, но это было еще не все.Нечто, зародившееся в его душе той ночью, в бывшей мастерской матери в Монфоре, а после захлестнувшее его полностью, когда он увидел в номере отеля безжизненное тело Алекс Прево, — теперь ясно предстало перед ним.Это дело позволило ему избавиться от чувства вины за смерть Ирэн и покончить с долгами в отношениях с матерью.Образ Алекс, маленькой некрасивой девочки, не давал ему покоя, вызывая слезы на глазах.Ее неуверенный детский почерк, ее жалкие безделушки, вся ее история разрывали ему сердце.При этом в глубине души он сознавал, что он такой же, как все остальные персонажи в ее жизни.Для него она тоже лишь орудие.И он воспользовался ею.В течение семнадцати последующих часов Вассера трижды препровождали из камеры в кабинет для допросов. Дважды с ним беседовал Арман, затем к нему присоединился Луи. Они уточняли детали. Арман попросил назвать точные даты визитов в Тулузу.— Двадцать лет прошло, так какая теперь разница? — прорычал Вассер.Арман адресовал ему почти извиняющийся взгляд, словно говоря: я человек подневольный, делаю что велено.Вассер подписывал все, что от него требовалось, признавал все, чего от него хотели.— У вас нет ничего против меня, ровным счетом ничего, — повторял он.— В таком случае, — отозвался Луи, сменивший коллегу, — вам нечего опасаться, месье Вассер.Время тянулось медленно, но все же часы проходили один за другим. Вассер видел в этом доброе предзнаменование. В последний раз его вызывали, чтобы выяснить даты его встреч со Стефаном Масиаком в ходе его служебных поездок.— Делать вам нечего, — прокомментировал Вассер, подписывая протокол.Он посмотрел на настенные часы. Им нечего ему предъявить.У него уже отросла щетина. Он не брился, разве что умылся на скорую руку.Его снова вызвали на допрос. Теперь настала очередь Камиля. Войдя в кабинет, Вассер первым делом взглянул на настенные часы. Восемь вечера. День выдался долгим.У Вассера был победоносный вид — он явно готовился к триумфу.— Ну что, капитан? — спросил он, широко улыбаясь. — Кажется, скоро мы расстанемся. Вы ведь не будете об этом сожалеть?— Ну почему же скоро?Вассера отнюдь не следовало считать примитивным существом — он, как всякий извращенец, отличался повышенной восприимчивостью. Улавливал все оттенки настроения собеседника, словно с помощью каких-то невидимых антенн. И сейчас он сразу же почувствовал, что ветер переменился. Это было заметно — он ничего не сказал, но слегка побледнел и нервно закинул ногу на ногу. Он ждал. Камиль долго смотрел на него, не говоря ни слова. Это напоминало игру в гляделки, где проигравшим считается тот, кто первым отведет взгляд. Зазвонил телефон. Арман встал, подошел к нему, снял трубку, сказал: алло, я вас слушаю, в следующую минуту поблагодарил собеседника и снова положил трубку на место. После чего Камиль, так и не оторвавший взгляд от Вассера за это время, просто сказал:— Судья только что удовлетворил нашу просьбу о продлении задержания еще на двадцать четыре часа, месье Вассер.— Я хочу его увидеть, этого судью!— Увы, месье Вассер, трижды увы! Судья Видар сожалеет, но он не сможет встретиться с вами, он слишком загружен работой. Нам с вами придется посотрудничать еще какое-то время. Надеюсь, вы не слишком огорчены?Вассер преувеличенно резко покачал головой. Разумеется, он был в бешенстве. Презрительно фыркнув, он спросил:— Ну а потом что? Я не знаю, что вы сказали судье, чтобы он разрешил продлить заключение, не знаю, какую ложь вы изобрели, но все равно — не сегодня, так еще через сутки вам придется меня освободить. Вы…Он помолчал, подыскивая слово, и наконец договорил:— …жалки.Его снова привели на допрос. Однако его почти ни о чем не спрашивали. Камиль решил, что для его изматывания это будет самая подходящая тактика. Минимум внимания. Эффект очевиден. Однако самое трудное — вынужденное безделье. В таких случаях каждый пытается сосредоточиться на чем только может. Вассер наверняка представлял свой триумфальный выход — вот он надевает пиджак, плотнее затягивает ослабленный узел галстука, торжествующе улыбается полицейским, произносит на прощание что-то саркастическое — уже сейчас он придумывал, что именно…Арман совершил захватнический набег на двух новых стажеров с третьего и пятого этажа и вернулся с полными охапками сигарет, ручек и прочих мелочей. Это заняло немало времени. Таков его способ отвлечься.В середине дня началась какая-то странная чехарда. Камиль время от времени пытался поговорить с Луи наедине по поводу картины, но каждый раз что-то мешало. Луи постоянно куда-то звонил, что-то выяснял. Камиль чувствовал, что между ними возникла неловкость, напряженность. Печатая отчеты и в перерывах поглядывая на часы, он думал о том, что эта история с подарком чертовски осложнит их отношения. Да, конечно, он поблагодарит Луи — а дальше что? Ну, может быть, сделает ответный ценный подарок. А потом? В поступке Луи ощущалось нечто покровительственно-снисходительное. Чем дальше, тем сильнее Камиль убеждался в том, что Луи хотел преподать ему некий урок, подарив картину.Около трех часов дня они наконец-то остались в кабинете одни. Камиль больше не раздумывал. Он должен поблагодарить Луи. Без всяких предисловий он так и сказал:— Спасибо, Луи.Но все-таки нужно добавить что-то еще.— Это…И тут он осекся. По искреннему недоумению на лице Луи он в один миг понял свою ошибку. К этой истории с картиной тот не имел никакого отношения.— Спасибо за что? — спросил он.Камиль поспешно сымпровизировал:— За все, Луи. За твою помощь… за все.Луи слегка растерянно кивнул. Он к этому не привык — они никогда не говорили друг другу ничего подобного.Камиль пытался найти убедительные слова, чтобы его оплошность осталась незаметной, — но понял, что сказал именно то, что думал. Он сам удивился этому неожиданному признанию, которого совсем от себя не ожидал.— Это расследование… оно для меня стало в каком-то смысле возрождением. Хотя, конечно, я по-прежнему не самый приятный в общении тип…Присутствие Луи, этого загадочного человека, которого он знал так хорошо и о котором по сути ничего не знал, неожиданно взволновало его — пожалуй, даже сильней, чем подаренная картина.Вассера снова привели на допрос — выяснять очередные детали. Камиль поднялся в кабинет Ле-Гуэна, коротко постучал и вошел. На лице комиссара читалось, что он приготовился услышать плохую новость. Камиль тут же успокаивающим жестом вскинул вверх обе ладони, давая понять, что все в порядке. Они поговорили о ходе допросов.Камиль уже сделал все, что нужно. Теперь оставалось только ждать. Потом Камиль упомянул о продаже материнских картин.— Сколько? — ошеломленно переспросил Ле-Гуэн, услышав сумму.Камиль повторил. Эта сумма казалась ему все более и более абстрактной. Ле-Гуэн скорчил восхищенную гримасу.Об автопортрете матери Камиль не стал упоминать. Немного поразмыслив, он догадался, кто его прислал. Он вспомнил о друге матери, который организовывал аукцион. Должно быть, тот получил свой небольшой профит и решил отблагодарить Камиля, подарив ему одну из картин. Вот так, абсолютно заурядно, все разъяснилось. Но именно; поэтому Камиль чувствовал облегчение.Он сделал звонок, оставил сообщение и вернулся в свой кабинет.Шли часы.Он все решил заранее. Итак, в семь вечера.Наконец этот момент наступил. Было ровно семь.Вассер вошел в кабинет. Сел. Его взгляд сразу же невольно обратился на настенные часы.Он выглядел очень уставшим. Он почти не спал за последние сорок восемь часов — сейчас это стало особенно заметно. 61 — Видите ли, — сказал Камиль, — у нас есть некоторые сомнения относительно смерти вашей сестры. Сводной сестры, простите.Вассер никак не отреагировал. Он пытался понять, что это значит. Сказывалась усталость. Он обдумывал этот вопрос и те, которые, вероятнее всего, последуют за ним. Он был спокоен. К смерти Алекс он никоим образом не причастен. Это было буквально написано у него на лбу. Он глубоко вздохнул, расслабился, скрестил руки на груди. По-прежнему не произнес ни слова. Только в очередной раз взглянул на часы. Затем спросил, без всякой связи с прозвучавшей ранее фразой Камиля:— Срок моего задержания заканчивается в восемь вечера, так?— Я вижу, смерть Алекс вас совсем не волнует.Вассер поднял глаза к потолку, словно в поисках вдохновения. Можно подумать, что он сидит за столом не на допросе, а в ресторане, где ему предстоит сделать выбор между двумя видами десерта. Кажется, он и вправду не знал ответа на этот вопрос. Слегка пожевав губами, он сказал:— Отчего же, ее смерть меня огорчает. Сильно огорчает. Вы же знаете, семейные связи — очень прочные… Но что вы хотите… С людьми, подверженными депрессии, такое случается…— Я говорю сейчас не о смерти как таковой, но о том, что послужило ее причиной.Он понял и кивнул:— Снотворное, да, это ужасно. Алекс говорила, что у нее проблемы со сном, что без этих таблеток она не может сомкнуть глаз.Последнюю фразу он подчеркнул особенным образом — чувствовалось, что даже сейчас, даже в таком вымотанном состоянии, он едва сдерживается, чтобы не отпустить какую-нибудь сальную шуточку по поводу этого «не может сомкнуть глаз». Но потом он добавил уже другим, преувеличенно озабоченным тоном:— Но все же, что касается медикаментов, она могла бы найти что-то получше, чем обычное снотворное. Она ведь медсестра, ей нетрудно достать любые надежные средства…Помолчав немного, словно раздумывая, он добавил:— Я не знаю, каким именно образом снотворные таблетки вызывают смерть… наверное, начинаются конвульсии, судороги?..— Если организм вовремя не избавить от этих таблеток, — ответил Камиль, — человек впадает в глубокую кому и утрачивает защитные рефлексы — в частности, дыхательных путей. Он извергает рвоту, она заполняет легкие, человек задыхается и умирает.Вассер не удержался от гримасы отвращения. Фу… Захлебнуться собственной блевотиной — нет, такую смерть никак нельзя считать достойной.Камиль кивнул в знак того, что понимает такие чувства. Глядя на него, вполне можно предположить — если не обращать внимания на слабую дрожь пальцев, — что он вполне разделяет мнение Тома Вассера. Он поднял голову от лежавшего перед ним досье, перевел дыхание и произнес:— С вашего позволения, мне хотелось бы вернуться к вашему визиту в отель. В ту ночь ваша сестра умерла. Итак, вы приехали туда вскоре после полуночи?— У вас же есть свидетели. Вам следовало обратиться к ним.— Что мы и сделали.— И что же?— Они назвали время двадцать минут первого.— Ну, пусть будет двадцать минут первого, я не против.Вассер откинулся на спинку кресла. Его регулярные взгляды на часы более чем красноречивы.— Итак, — снова заговорил Камиль, — вы вошли следом за ними, и это показалось им вполне естественным. Обычное совпадение — просто еще один клиент возвращался в отель в это же время… Свидетели сказали, что вы остановились у лифта. Поскольку сами они жили на первом этаже, они ушли к себе и вас больше не видели. Итак, вы поднялись на лифте.— Нет.— Вот как? Однако…— Нет, а что? Куда бы вы хотели, чтобы я пошел?— Именно этот вопрос мы себе задавали, месье Вассер. Куда же вы пошли?Вассер нахмурился:— Послушайте, Алекс мне позвонила, попросила меня приехать, зачем — не сказала, а после не явилась сама! Я поехал к ней в отель, но на ресепшене уже никого не застал, и я не мог выяснить, в каком номере она живет. Чего бы вы хотели? Чтобы я начал стучать поочередно во все двести номеров? «О, извините, пожалуйста, я просто ищу свою сестру!»— Сводную сестру.Вассер стиснул зубы, затем глубоко вдохнул, после чего продолжал, словно не расслышал этих слов:— Я прождал ее в машине черт знает сколько времени, до отеля, в котором она остановилась, было две сотни метров, — в такой ситуации любой поступил бы, как я! Разумеется, я поехал в отель, надеясь, что найду ее в списке постояльцев — или как там это называется. Но когда я приехал, на ресепшене уже никого не оказалось, все ушли. Я сделал все от меня зависящее, но больше ничего не мог. Поэтому я вернулся домой. Вот и все.— То есть, по сути, вы действовали необдуманно.— Ну, считайте, что так. Недостаточно обдуманно.Камиль в притворном замешательстве покачал головой.— Ну и что это меняет? — раздраженно спросил Вассер.Он повернулся к Луи и Арману, словно призывая их в свидетели.— А? Что это меняет?Те не шелохнулись, лишь пристально смотрели на него.Тогда его взгляд вновь обратился на часы. Время шло. Он успокоился. Даже улыбнулся.— Ну хорошо, — сказал он, вновь обретя уверенность в себе. — Допустим, это ничего не меняет. Разве что…— Да?— Разве что, если бы я ее нашел, ничего этого не случилось бы.— То есть?Вассер с добродетельным видом соединил ладони.— Думаю, я бы ее спас.— Но — увы, это все же случилось. Она мертва.Вассер развел руками — ничего не поделаешь, судьба… Затем снова улыбнулся.Камиль собрался с силами.— Месье Вассер, — медленно произнес он, — если уж говорить начистоту, наши эксперты сомневаются в самоубийстве Алекс.— Сомневаются?..— Да.Камиль немного подождал, словно давая собеседнику полностью осознать смысл произнесенной фразы.— Мы скорее полагаем, что вашу сестру убили и что убийство постарались замаскировать под самоубийство. Причем достаточно топорно, если уж хотите знать мое мнение.— Что означает этот бред?Всем своим существом Вассер выражал удивление.— Ну, во-первых, — начал Камиль, — Алекс по натуре не из тех людей, которые склонны кончать жизнь самоубийством.— Не склонны?.. — машинально повторил Вассер, нахмурившись.Казалось, он не вполне понимает смысл этих слов.— Авиабилет в Цюрих, дорожные сборы, заказ такси на утро — все это, может быть, и не столь важно, однако у нас есть и другие основания для подозрений. Например, ее затылок разбит о край раковины в ванной комнате. Несколькими ударами подряд. Вскрытие выявило повреждения черепа на затылке, свидетельствующие о жестокости ударов. Мы полагаем, что кто-то проник в ее номер. Кто-то несколько раз ударил ее головой о край раковины… с невероятной жестокостью.— Но… кто же?— Ну, если уж начистоту, месье Вассер, мы полагаем, что это были вы.— Что? — Вассер вскочил с места. Он почти кричал.— Я бы посоветовал вам сесть на место.Не сразу, но Вассер все-таки сел. На самый краешек стула. Готовый в любой момент снова вскочить.— Речь идет о вашей сестре, месье Вассер, и я понимаю, до какой степени все это мучительно для вас. Но если бы я не боялся задеть вашу чувствительность, показавшись чересчур официальным, я сказал бы, что люди, которые собрались покончить с собой, выбирают какой-то один метод. Они бросаются в окно или вскрывают себе вены. Порой они прибегают к членовредительству или глотают снотворные. Но не то и другое сразу.— Какое отношение я имею ко всему этому?Он уже не спрашивал про Алекс, его интересовали более насущные вопросы. В его голосе ощущалось недоверие, смешанное с негодованием.— То есть?.. — удивленно переспросил Камиль.— Каким боком это меня касается?Камиль адресовал Арману и Луи беспомощный взгляд человека, который уже отчаялся быть понятым, затем снова повернулся к Вассеру:— Но… это напрямую вас касается из-за отпечатков пальцев!— Каких еще отпечатков? Что…В этот момент зазвонил телефон, но Вассера это не остановило. В то время как Камиль снял трубку и произнес «алло», он повернулся к Арману и Луи:— Какие там еще отпечатки?!Луи в ответ состроил сочувственную гримасу, как человек, который сам не понимает, о чем речь, и тоже хотел бы это выяснить. Арман был всецело поглощен тем, чтобы, высыпав на листок бумаги табак из трех окурков, смастерить из них одну полноценную сигарету, и не обращал внимания на происходящее вокруг. Он даже не взглянул на Вассера.Тогда последний снова повернулся к Камилю, который, рассеянно глядя в окно, по-прежнему сжимал в руке телефонную трубку, слушая, что ему говорит собеседник. Вассер буквально впивал молчание Камиля, а оно все тянулось, тянулось бесконечно. Наконец Камиль положил трубку и взглянул на Вассера с таким видом, словно хотел сказать: так на чем бишь мы с вами остановились?..— Какие еще отпечатки? — снова спросил Вассер.— Ах да… Ну, во-первых, отпечатки Алекс.Вассер едва не подпрыгнул на месте.— Ну и что там с отпечатками Алекс?В самом деле, Камиля не всегда легко понять.— В ее номере, — продолжал Вассер, — само собой, должны остаться ее отпечатки, это же естественно, разве нет?Он рассмеялся — преувеличенно громко. Камиль несколько раз хлопнул в ладоши, выражая полное одобрение этому мнению.— Именно! — воскликнул он, перестав аплодировать. — Должны остаться! Но они практически отсутствуют!Вассер почувствовал, что здесь кроется какая-то проблема, но не мог ясно понять, в чем ее суть.Камиль, придя ему на помощь, заговорил преувеличенно любезным тоном:— Видите ли, мы нашли очень мало отпечатков пальцев Алекс в ее номере. Вот в чем дело. Мы полагаем, что кто-то захотел стереть собственные отпечатки и заодно стер и ее отпечатки тоже. Не все, но почти… Некоторые могли быть вполне красноречивы, если бы сохранились. Например, на дверной ручке. До этой ручки дотрагивался тот, кто вошел в номер Алекс…Вассер слушал, уже не зная, куда оборачиваться.— Ведь по логике вещей, месье Вассер, тот, кто хочет покончить с собой, не будет стирать собственные отпечатки пальцев — это же бессмысленно!Слова и образы сплетались в единое хаотичное месиво. Вассер судорожно проглотил слюну.— Вот почему, — заключил Камиль, — мы полагаем, что в номере Алекс на момент ее смерти находился кто-то еще.Он помолчал, давая Вассеру время осмыслить эту информацию, но, судя по лицу последнего, это давалось ему с трудом.Камиль продолжал с интонацией терпеливого учителя:— Бутылка виски, обнаруженная в номере, также вызывает много вопросов. Алекс выпила больше половины. Алкоголь усиливает воздействие снотворного, так что смерть была гарантирована. Так вот, бутылка тщательно протерта, на ней обнаружены микроволокна хлопчатобумажной майки, которая валялась тут же, на кресле. Что любопытно — отпечатки пальцев Алекс, которые все же остались на бутылке, словно расплющены — как будто кто-то, держа ее руку в своей, с силой прижимал ее пальцы к стеклу. Без сомнения, уже после ее смерти. Чтобы заставить нас поверить, что она держала эту бутылку сама. Что вы на это скажете?— Но… мне нечего на это сказать. Откуда я знаю, как там все происходило на самом деле?— Да нет же, месье Вассер! — воскликнул Камиль. — Вы должны это знать, потому что вы там были!— Ничего подобного! Я не был в ее номере! Я же вам уже говорил — я вернулся домой!Камиль сделал небольшую паузу. После этого подался вперед, наклоняясь к Вассеру, — насколько это позволял ему рост.— Если вас там не было, — заговорил он очень спокойным тоном, — как тогда объяснить, что мы нашли отпечатки ваших пальцев в ее номере, месье Вассер?Вассер застыл на месте. Камиль снова откинулся на спинку стула.— Именно потому, что мы нашли ваши отпечатки, мы и предполагаем, что это вы убили Алекс.Вассер открыл рот, но первый же звук, который он собирался произнести, застрял где-то между животом и горлом, словно блуждающий тромб.— Это невозможно!.. — наконец прохрипел он. — Я не был в ее номере! Где вы нашли мои отпечатки?— На пластмассовой трубочке со снотворным, которое использовала ваша сестра. Вы забыли их стереть. От переизбытка чувств, я полагаю.Голова Вассера судорожно подергивалась туда-сюда, словно у петуха. Внезапно он воскликнул:— Я вспомнил! Я видел раньше эту трубочку! С розовыми таблетками… Я выхватил ее у Алекс!Смысл его слов был довольно туманным. Камиль нахмурился. Вассер буквально захлебывался слюной, он пытался излагать свои соображения связно, но перевозбуждение и страх ему мешали. Он закрыл глаза, сжал кулаки и сделал глубокий вдох, пытаясь сконцентрироваться.Камиль подбадривающе кивнул, словно хотел ему помочь.— Когда я видел Алекс…— Так-так…— …в последний раз…— Это когда?— Не помню… недели три назад… может, месяц…— Хорошо.— Она достала эту трубочку с таблетками…— Ах вот что. Где это было?— В кафе, недалеко от моей работы. Оно называется «Модерн».— Очень хорошо. Расскажите, пожалуйста, подробнее, месье Вассер.Он шумно выдохнул воздух. Свет в конце туннеля снова появился. Так-то лучше. Сейчас он все объяснит, и им придется признать справедливость его доводов. Нельзя строить обвинение на таком шатком основании. Он попытался заговорить, но горло у него сжалось. Наконец он произнес, нарочито отчетливо выговаривая слова:— Около месяца назад Алекс попросила меня о встрече.— Ей нужны были деньги?— Нет.— А что?Вассер не знал. В сущности, она так и не сказала, зачем он ей понадобился, — их свидание было коротким. Алекс заказала кофе, он — пиво. И почти сразу после этого она достала эту самую трубочку с таблетками. Вассер спросил ее, что это. Он и сам признавал, что тогда вышел из себя.— Видеть, как она глотает всякую дрянь…— Да, понимаю. Вас беспокоило здоровье вашей сестры.Вассер сделал вид, что не заметил саркастической нотки в этих словах. Он решил на это не отвлекаться — ему слишком хотелось разъяснить это недоразумение и наконец-то выйти отсюда.— Я выхватил у нее эту трубочку — вот тогда там и остались мои отпечатки!Странно, но на лицах полицейских не читалось понимание. Они молчали и, кажется, ждали продолжения. Как будто он еще не все сказал.— Что это было за снотворное, месье Вассер? — спросил наконец Камиль.— Я не разглядел названия! Я открыл эту трубочку, увидел розовые таблетки, спросил у Алекс, что это, — и все!На лицах полицейских проступило облегчение. Ну вот и еще одна непонятная деталь наконец-то прояснилась.— Хорошо, — кивнул Камиль, — теперь я понимаю. Но дело в том, что таблетки, которых наглоталась Алекс, чтобы покончить с собой, были голубыми. Не розовыми.— Ну и что?— Это означает, что речь идет о другой трубочке.Вассер вновь впал в ярость. Он замотал головой, тряся указательным пальцем в воздухе — «нет, нет, нет!». Наконец он смог заговорить:— Вам не удастся этот трюк! Не удастся!Камиль поднялся.— Подведем итоги, с вашего позволения.Он заговорил, одновременно загибая пальцы:— У вас имелся серьезный мотив для убийства. Алекс вас шантажировала, она уже вытянула из вас двадцать тысяч и, без сомнения, хотела потребовать больше, чтобы иметь возможность спокойно уехать за границу. У вас очень хлипкое алиби. К тому же вы солгали вашей жене по поводу телефонного звонка. Вы собирались встретиться с Алекс в безлюдном месте, где никто бы вас не увидел. Вы не сразу признались, что, не дождавшись ее, поехали к ней в отель. Впрочем, у нас есть два свидетеля, которые это подтвердили.Камиль помолчал, давая Вассеру возможность оценить масштаб проблемы.— Но при всем при том у вас нет ни одного доказательства!— У нас есть как минимум мотив, отсутствие алиби и ваше пребывание на месте преступления. Если добавить сюда тот факт, что Алекс с силой ударяли головой о раковину, а также стертые отпечатки ее пальцев и сохранившиеся — ваших, то все вместе — это не так уж мало…— Нет, нет, нет, этого недостаточно!Но он мог сколько угодно повторять «нет» и трясти указательным пальцем — за этой напускной уверенностью ощущалось смятение. Без сомнения, именно поэтому Камиль добавил:— Мы также нашли образец вашей ДНК на месте преступления, месье Вассер.Эта фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы.— Мы подобрали ваш волос с ковра рядом с кроватью Алекс. Вы позаботились о том, чтобы стереть отпечатки своих пальцев, но не подумали о более тщательной уборке.Камиль поднялся и, глядя на Вассера сверху вниз, спросил:— Ну а теперь, месье Вассер, когда анализ ДНК подтвердил, что это ваш волос, — как вы думаете, у нас достаточно улик?До этого момента Тома Вассер демонстрировал весьма бурную реакцию. Последние слова майора Верховена, которые, по сути, содержали в себе открытое обвинение, вроде бы должны были заставить Вассера взвиться до потолка. Но ничего подобного. Полицейские внимательно смотрели на него, пытаясь предугадать, какую манеру поведения он выберет, — поскольку сейчас он погрузился в размышление до такой степени глубокое, что казалось — он полностью отключился от происходящего, его вообще здесь нет. Опершись локтями о колени, он ритмично сводил и разводил ладони, словно аплодируя. Его взгляд быстро скользил по полу, туда-сюда, одна нога нервно притоптывала. Присутствующие уже начали опасаться за его душевное здоровье, как вдруг он резко выпрямился, застыл и, глядя прямо в глаза Камилю, произнес:— Она сделала это нарочно…Можно было подумать, он говорит сам с собой. Но на самом деле он обращался к полицейским:— Она нарочно устроила все так, чтобы меня подставить… Верно?Он снова вернулся в окружающую реальность. Его голос дрожал от возбуждения. Вероятно, он ожидал, что полицейские удивятся, услышав такое предположение, но ничуть не бывало. Луи был поглощен тем, что собирал документы из папки в ровную стопку, Арман старательно чистил ногти половинкой разломанной канцелярской скрепки. Лишь Камиль еще принимал участие в разговоре, но, предпочитая не вмешиваться, скрестил перед собой руки на столе и молча слушал.— Я дал ей пощечину… — произнес Вассер.Его голос звучал абсолютно бесстрастно. Он смотрел на Камиля, но как будто говорил все это самому себе:— В кафе. Когда я увидел таблетки, меня это взбесило. Она хотела меня успокоить, стала гладить по голове, и несколько волосков зацепились за кольцо у нее на пальце… Когда она убрала руку, то выдернула их. Это было больно, и я, чисто рефлекторно, ее ударил. Мои волосы…Наконец он сумел стряхнуть оцепенение.— С самого начала она все подстроила, так ведь?Взглядом он просил о помощи. Но ни от кого ее не получил. Арман, Луи, Камиль — все трое просто смотрели на него.— Вы и сами знаете, что все это подстроено, так? Это манипуляция чистой воды — и вы об этом знаете! Билет в Цюрих, новый чемодан, заказ такси на утро — все это для того, чтобы заставить вас поверить в ее намерение скрыться за границей! В то, что якобы она не собиралась кончать жизнь самоубийством! Она специально назначила мне свидание в таком месте, где никто не мог меня увидеть, она сама ударилась головой о раковину, она стерла отовсюду свои отпечатки и оставила на видном месте трубочку с моими… наконец, она бросила мои волосы на ковер…— Боюсь, это трудно будет доказать. Для нас это выглядит так: вы находились на месте преступления, у вас имелась серьезная причина избавиться от Алекс, вы ударили ее головой о раковину, заставили выпить алкоголь и снотворное, — и ваши отпечатки пальцев, а также ваши волосы лишь подтверждают наши предположения.Камиль встал.— У меня две новости для вас, хорошая и плохая. Хорошая состоит в том, что сорок восемь часов с момента вашего задержания только что истекли. Плохая — в том, что вы арестованы по обвинению в убийстве.Камиль улыбнулся. Вассер, грузно обмякший на стуле, все же нашел в себе силы поднять голову:— Это не я! Вы ведь знаете, что это не я, так ведь? Вы это знаете! — На сей раз он обращался персонально к Камилю. — Вы прекрасно знаете, что это не я!Камиль со сдержанной улыбкой ответил:— Несколько раз вы демонстрировали, что не чужды черному юмору, месье Вассер. Позвольте теперь и мне немного пошутить в подобном стиле. На сей раз это Алекс вас поимела.Арман, сидевший на другом конце кабинета, при этих словах поднялся, сунул сделанную из трех окурков сигарету за ухо и вышел в коридор. Вместо него вошли двое полицейских в форме. Камиль договорил — кажется даже, с искренним сожалением:— Мне жаль, что пришлось так долго продержать вас в предварительном заключении, месье Вассер. Два дня — это очень долго, я понимаю. Но все эти тесты и сравнительные анализы ДНК… Лаборатория сейчас завалена работой. Два дня при таком раскладе — фактически минимальный срок… 62 Именно дурацкая сигарета Армана, кто знает почему, послужила детонатором. Это было совершенно необъяснимо. Может, из-за того невероятно жалкого впечатления, которое производит сигарета, сооруженная из трех окурков. Камиль даже замедлил шаг — настолько потрясло его это открытие. Он ни минуты не сомневался в его истинности, хотя ни объяснить, ни доказать его невозможно. Он просто был в этом уверен, вот и все.Луи пошел дальше по коридору, за ним Арман — как всегда, он брел ссутулившись, неверной походкой, в стоптанных ботинках, вечно одних и тех же, заботливо начищенных, но старых и потертых.Камиль бросился обратно в кабинет и заполнил чек на восемнадцать тысяч евро. Его рука слегка дрожала.Потом он подхватил папку с документами и быстро вышел в коридор. Он был очень взволнован, но решил, что разберется в своих чувствах позже.Войдя в кабинет Армана, он положил перед ним чек.— Это очень мило с твоей стороны, Арман. Ты меня по-настоящему порадовал.Арман открыл рот, от удивления выронив зубочистку, и воззрился на чек.— Ни в коем случае, Камиль, — заявил он почти оскорбленным тоном. — Это подарок.Камиль улыбнулся. Ну что ж, пусть так. Неловко переступив с ноги на ногу, он вынул из бумажника фотографию автопортрета Мод Верховен и протянул Арману. Тот взял ее.— О, вот это здорово, Камиль! Вот это действительно здорово!Он был искренне доволен.Ле-Гуэн остановился на две ступеньки ниже Камиля. Было уже поздно, к тому же еще сильнее похолодало. Словно раньше срока наступила зима.— Ну что ж, господа… — произнес судья Видар, протягивая руку комиссару.Затем спустился на одну ступеньку и протянул руку Камилю:— Майор…Камиль пожал протянутую руку.— Тома Вассер наверняка будет говорить, что все подстроено, господин судья. Будет «требовать справедливости»…— Да, кажется, я понимаю, о чем вы, — отозвался Видар.Какое-то время он молчал, словно пытаясь получше сформулировать мысль, и наконец произнес:— Ах, истина, истина… Кто, в сущности, может сказать, что истинно, а что ложно, майор! Но ведь для нас главное — не истина, а правосудие, не так ли?Камиль улыбнулся и кивнул. Благодарности Спасибо Самюэлю за его неустанную любезность, Жеральду — за вычитку текста, всегда проясняющую неточности, Жоэль — за советы, касающиеся медицинской сферы, а также Кэти, моему дорогому спонсору.Ну и разумеется — Паскалине.Как всегда, я должен поблагодарить и многих авторов.В алфавитном порядке: Луи Арагона, Ролана Барта, Пьера Боста, Федора Достоевского, Антонио Муньоса Молину, Бориса Пастернака, Мориса Понса, Марселя Пруста, Синтию Флери, Джона Харви, Марселя Эме и некоторых других, которые найдут в этом романе отголоски своего влияния — наилучшее выражение моей благодарности. 1 «Ничей ребенок» (англ.). 2 Здесь: неразваренные (ит.). 3 Очень тихое (англ.). 4 Ночью (англ.). 5 Колоритное (англ.). 6 Забавно (англ.). 7 Здесь: главная достопримечательность (англ.). 8 Ладно, парень (англ.). 9 Улыбчивая (прости!) (англ.). 10 Никто… Прости (англ.). 11 Роуд-муви, фильм-путешествие (англ.). 12 Фамилия Леруа, написанная в два слова (Le roi), означала бы «король». 13 Рен — королева, Ренетта — маленькая королева. See more books in http://www.e-reading-lib.com