Глава 6

Она была прекрасна

Майон поднимался по одной из дворцовых лестниц медленно, в раздумье. Во дворце он бывал не раз на больших приемах, но впервые гонец сообщил, что славный царь Тезей приглашает аэда Майона. А ублаготворенный несколькими монетами (и наверняка порадовавшийся случаю щегольнуть всезнанием, как это обожает мелкая дворцовая сошка), доверительно шепнул, что царь Тезей приглашает лично его, Майона, а никакого приема, ни большого, ни малого, как гонцу совершенно точно известно, не ожидается, так что речь может идти лишь о разговоре с глазу на глаз. Это было неожиданностью. Наверняка Тезей несколько раз слышал его имя, но неужели запомнил настолько, чтобы вызвать во дворец?

Он вошел, поклонился не без волнения: он уважал и любил этого человека – победителя Минотавра, реформатора и государственного мужа, спутника Геракла в походах, удальца, когда-то похитившего, а потом благородно отпустившего совсем еще юную Елену Прекрасную; спустившегося некогда в Аид и дерзко объявившего владыке подземного царства, что пришел ни более ни менее как похитить его жену (после чего несколько лет томившегося в Аиде в заточении). Словом, жизнь Тезея была насыщенной и бурной, дававшей пищу для ума и тем, кто оценивал его деятельность как воина и созидателя, и романтически настроенным юнцам, уважавшим бесшабашность и молодечество, и творческим людям – как исходный материал. Жизнь его, безусловно, была небезгрешна, но Майон знал от астрономов, что и на солнце есть пятна, а от философов – что идеала не существует.

А вот старик, сидевший рядом с Тезеем как равный, был Майону незнаком: старик с широким добрым лицом, совершенно седой, но чернобровый, с синими ясными глазами.

– Вот это и есть наш аэд Майон, – сказал Тезей, ответив на приветствие. – Многое обещает.

– Что ж, многое обещать – привилегия молодости, – сказал незнакомец. Конечно, не все обещания впоследствии сбываются, но в отношении этого юноши ты прав, я читал все, что им написано. Майон, я – Нестор, царь Пилоса. Слышал о таком?

Майон молча поклонился, не было нужды напрягать память – Нестор Многомудрый, мозг и дух Троянской войны, организатор и вдохновитель, наряду с полководцами разделивший триумф.

– Слышал, – утвердительно сказал Нестор. – Да, были времена. А остался скучноватый старик. Я узнал, Майон, что ты собираешься писать о Троянской войне. Благородное стремление, ибо…

Он говорил и говорил, повторял затертые фразы из школьного курса истории – об извечных подлости и коварстве троянцев, десятилетиями навлекавших на себя справедливый гнев ближних и дальних соседей, о злодейском похищении Елены беспутным Парисом, об уме Агамемнона, о героизме Ахилла и других храбрецов, о хитроумии Одиссея и его деревянном коне. Все это Майон слышал не единожды, и ему было скучно – уж Нестор-то, дух и мозг осады Трои, стоявший у истоков, видевший все и всех собственными глазами, мог бы рассказать об этом и гораздо интереснее. Неужели такова злая сила старости, превратившей Многомудрого в занудливого старца? Он был рад, что Нестор наконец замолчал.

– Все это я знаю, – сказал он осторожно, боясь показаться невежливым.

– А чего же ты не знаешь? – живо спросил Нестор. – И что ты хочешь знать?

– Понимаешь, Многомудрый, – сказал Майон, – я недавно говорил с Гиллом – это мой школьный друг, сейчас начальник тайной службы. Он подходит к проблеме как сыщик, и это довольно интересно. Получается, что мы, наше поколение, собственно говоря, ничего не знаем о Троянской войне. Существует некоторое количество отшлифованных формул, фраз, рассказов и цитат, их постоянно перебирают, как скряга монеты, раскладывают в разных сочетаниях, но они по-прежнему составляют какой-то заколдованный круг. Воины, сражавшиеся под Троей, рассказывают практически лишь о перипетиях стычек и о добыче. Не хватает чего-то живого, духа эпохи, невозможно садиться за повествование о Троянской войне, имея в распоряжении горсточку избитых фраз. Как вырваться из этого заколдованного круга, я пока не знаю.

Он говорил все медленнее, несколько раз запнулся, а там и вовсе замолчал. Нестор смотрел на него туповато и скучно, смаргивая дремоту. «Безнадежно, – горько подумал Майон, – а до чего жаль».

– Живого, да… – сказал Нестор. – Ну что же, ищи, твори, мучайся, иначе и нельзя. Пойду я вздремну, вы уж простите старика. Жаль, Майон, что Тезей не сможет ничего рассказать, – он в той войне не участвовал. Пойду я. Он грузно поднялся и побрел к двери.

– Ну что же, – сказал Тезей, – насчет заколдованного круга вы с Гиллом подметили верно. Правда, Нестор выразился немного неточно: конечно, я не плавал под Трою, но это события из моей молодости – Троя, война, Елена…

– А какая она была, Елена? – тихо спросил Майон.

– Она была прекрасна, – сказал Тезей. – Наверно, самая красивая на свете. Когда я встретил ее впервые, она расцветала, только что расцветала. Почему-то принято считать, что самый унылый и непривлекательный цвет на свете – серый. Но у нее были знаменитые спартанские серые глаза. Я не буду искать сравнений, вы, поэты, делаете это лучше, у вас великолепно получается. То, что я могу вспомнить, вернее, то, что я никогда не забывал, невозможно перелить в слова и строчки: загородная дорога, храпящие лошади и эти серые глаза – как отражение хмурого неба. Или небо – отражение этих глаз, это, наверное, все равно…

– Почему же ты не поехал в Спарту, когда ее выдавали замуж?

– Ты переходишь сразу к этому? Интересно, почему ты обходишь разрушение Афин? Из деликатности не смеешь упрекнуть царя в былом безрассудстве, вызвавшем войну? Майон, мне давным-давно уже не доставляет удовольствия, когда меня боятся или льстят.

– Не знаю, – сказал Майон. – Мне совершенно непонятно, почему спартанцы пошли войной, честно говоря. В конце концов ты хотел жениться на ней, хотя и избрал не самый традиционный путь. Неужели Тиндарей этого не понимал? Не настолько уж было убого тогда наше царство, чтобы оказаться абсолютно неподходящим местом для дочери царя Спарты. И еще: я могу ошибаться, но, мне кажется, женщину невозможно похитить, если она не хочет. Почему же ты, царь, все-таки не отправился в Спарту на состязание женихов?

– Ты знаешь, что такое разочарование?

– Думаю, да, – сказал Майон.

– А я думаю, что только понаслышке, – сказал Тезей. – Это очень страшно и тяжело – разочароваться в друге, в идеалах, в деле, женщине. Еще и потому, что человек сам вопреки фактам и подсказкам окружающих изо всех сил пытается не допустить краха своих иллюзий.

– Выходит, ты…

– Это было трудно, но необходимо, – сказал Тезей. – Понять, что Елена – всего лишь Красота. Воплощение красоты, не обремененное более ничем – любовью, умом, добром, способностью сопереживать и сострадать. И человек, если только он не совершенно туп, вынужден сообразить, что нельзя связывать жизнь с женщиной, подобной Елене. Красота сама по себе еще ничего не означает. И уж, безусловно, не служит добру.

Не было разницы в возрасте, не было царя и приближенного – все ушло, отодвинулось куда-то, и остались лишь два человека, понимавшие друг друга с полуслова.

«Он по-настоящему любил ее, – подумал Майон. – Когда пришло беспощадное холодное прозрение, он долго не мог опомниться, пустился во все тяжкие – чего стоит одна шальная попытка похитить Персефону, владычицу подземного царства? Может быть, после блистательной победы над Минотавром он бросил искренне любившую его Ариадну как раз из глупой мести всему женскому роду, силясь доказать этим себе и всем, что стал холоден и навсегда закрыт для всяких чувств?»

– Потому ты и не поехал в Спарту?

– Да, – сказал Тезей. – Конечно, тогда мыслям далеко было до той гладкости, с которой я их сейчас излагаю. У меня хватило времени обдумать многое за годы, проведенные в Аиде. Думаю, была пора, когда она начинала во всей полноте осознавать себя властительницей сердец. И выбрала Менелая. Потом Париса. Потом еще нескольких, прежде чем вернулась к Менелаю, но и это еще не конец. Я не таю против нее зла, Майон, – у меня было много женщин и много дел. В сущности, какой смысл злиться на человека за то, что он создан не таким, каким бы ты желал его видеть? Хорошо еще, что Елена – просто никакая, не злая и не добрая, не то что ее сестрица Клитемнестра, дражайшая супруга покойного Агамемнона. – Он грустно усмехнулся. – Бедняга Агамемнон, это так печально и нелепо – уцелеть под Троей и погибнуть от руки собственной жены в собственном доме.

– И все же ты не пошел под Трою?

– А что мне там было делать? Что нам всем там было делать? Из-за того, что некие мерзавцы…

Он замолчал, и что-то осталось недосказанным.

– Значит, ты считаешь, что она уплыла с Парисом по своей воле?

– Я думаю, что знаю ее, Майон. У тебя грусть на лице? Неужели ты в самом деле полагаешь, что этот случай полностью зачеркивает нашу веру в любовь и красоту?

– Нет, – сказал Майон. – И все же… Жаль, когда уходит сказка, в особенности если с этой сказкой ты рос, считая ее правдой.

– А что изменилось? – спросил Тезей. – Суть, остается неизменной – Троя погибла из-за Елены. Только Елена оказалась лишенной тех высоких душевных качеств, которыми ее почему-то наделяли – совершенно непонятно почему.

– Это-то и плохо, – сказал Майон. – Лучше было бы верить, что женщина, вызвавшая такие события, была умна и добра. – Он помолчал, не спуская глаз с Тезея. – Царь, меня почему-то не покидает ощущение, что ты рассказал мне не все.

– Возможно, – сказал Тезей. – Ну и что? В прошлом неминуемо остается что-то, что следует накрепко забыть. Так будет лучше для всех. К чему вам, молодым, знать о некоторых подробностях нашего тогдашнего бытия?

– Возможно, затем, чтобы мы не повторили ваших ошибок.

– А если мы надеемся, что вы и без того достаточно умны и осмотрительны?

Как-то незаметно улетучились недавняя откровенность и доверие, начиналась игра словами, искусный поединок, интересный и занимательный в другое время, но не приближавший Майона к истине.

– Заманчиво думать, что перед нами всего лишь цепочка случайностей… – проговорил Тезей. – Что Агамемнону в жены случайно досталась коварная шлюха, что все убийства и всю грязь следует рассматривать лишь как кусочки, не соединяющиеся в целое. А это как раз целое. Война отравила души, не принесла никому счастья. Погиб Агамемнон, затерялся где-то в океане Одиссей, и никто ничего не приобрел, а вот потеряли что-то все до единого, даже те, кого не было на берегах Скамандра.

Он замолчал, и ясно было, что ничего он больше не скажет. «Что же потерял он? – подумал Майон. – Что?»

– Разреши мне уйти, царь, – сказал он.

– Да, как хочешь. Подожди. – Тезей колебался, пожалуй. – Какого ты мнения о Несторе?

Майон пожал плечами:

– Скучноватый старик. Я уважаю его за прошлое, но, видимо, все его заслуги лишь прошлому и принадлежат.

– Слышал бы это Нестор. Он ведь внимательно изучал тебя, пока ты вполуха слушал его нарочито занудную болтовню. Майон, что ты ищешь в жизни и чего ты от жизни хочешь?

Вопрос был неожиданным и застал врасплох. Видимо, понимая это, Тезей терпеливо ждал.

– Наверное, я не смогу ответить, – сказал Майон. – Просто не знаю. Одно время я думал, что живу лишь для того, чтобы волны, и ветер, и море, и слова становились стихами. Но теперь кажется – нужно что-то еще. Почему ты спрашиваешь?

– Гадаю, чего ждать от вас и на что вы окажетесь способны, новое поколение. Люди слишком молоды, Майон, человечество сотворено Прометеем совсем недавно. Многое мы нащупываем, словно бродя в тумане. Наша жизнь, как и мы сами, напоминает глиняную амфору, уже вылепленную, но еще не обожженную в печи и не покрытую красками. Человечество еще не вышло из детства, мы создаем мир, а он создает нас. А я, как ни крути, все же был одним из гончаров. Наверняка я сделал много ошибок. Но и добился кое-чего. И теперь вглядываюсь в лица тех, кто приходит нам на смену: на что вы способны, чего от вас ожидать?

– Знаешь, это похоже…

– Ну, договаривай, не бойся. На завещание, верно? Кто знает, как все обстоит. Ну, иди.

Лишь на лестнице Майон сообразил, что никак не может уразуметь, для чего, собственно, Тезей его позвал. И почему говорил так, словно собрался покинуть мир в ближайшие дни.

Он спускался по лестнице, а там, где лестница кончалась и переходила в широкую мощеную дорожку, стоял Гилл, прямой, как лезвие кинжала.

– О чем вы говорили? – спросил он резко.

– О Елене, о Трое, о разных вещах, – сказал Майон. – Послушай, ты знаешь его лучше. Он не болен?

– Что ты имеешь в виду?

– То ли он болен, то ли смертельно устал. – Майон подумал и решился, все-таки это был старый друг, школьный товарищ. – Дориец, можешь ты хотя бы намекнуть, что происходит? Я ощущаю что-то, но не могу понять, что.

– Подожди. – Гилл крепко взял его за локоть и повел в глубь огромного сада, мимо фонтанов, клумб, колоннад, аккуратно подстриженных кустов. Они сворачивали на какие-то полузаросшие дорожки, несколько раз проходили мимо неприметных людей, делавших Гиллу знаки. Вышли к глубокому гроту, увитому виноградом.

– Вот теперь можно не бояться, что подслушивают, – сказал Гилл. – Так вот, Майон, все началось с убийства на морском берегу.