Глава XIX

Как Липатов сказал то, о чем я боялась подумать

Я оделась и вышла в парк. Было жутко оставаться одной с королем в огромном опустевшем доме.

Ветер со снегом больно бил в лицо, лед норовил уйти из-под ног. Я шла к Липатову, потому что больше было не к кому. Родители в больнице. Подруги лелеют свои обиды: с одной я не стала говорить по телефону (принимала журналистов), другой осталось неудобное место на концерт (какие билеты мне оставили, такие и раздарила), мимо третьей посмела проехать вместо того, чтобы остановить лимузин и броситься ей на шею (бред собачий, даже комментировать не хочу). Поклонники? Выслушают с восторгом и разболтают мои тайны просто для того, чтобы доказать другим, что сама Светка им доверилась. Продюсер? Это в кино требовательный, но добрый в душе дядя вытирает слезы юной певице и говорит: «Держись! Крепись!». А в жизни-то я помнила, как Тутси выла с расческой в глазу, а он уже все просчитал и запер меня в гримерке. Нашел замену... Нет, один Липатов у меня и остался.

Липатов жил с бабушкой. Она открыла мне, прошамкала «Здравствуйте... Саша, к тебе» и скрылась в своей комнате. Липатов выскочил в коридор.

– Ты? – удивился он.

– Надо поговорить, – ответила я на незаданный вопрос: «Чего приперлась?». Он кивнул:

– Проходи.

Вся комната от пола до потолка была забита крысиными клетками. У окна ютились письменный стол и диванчик. Крысы пищали, шуршали, грызли... Но все были чистенькие, ухоженные, и королей вроде не наблюдалось. Я прошлась вдоль ряда клеток – нет, точно нет.

– Зачем тебе столько? – спросила я, когда обрела способность говорить. Липатов пожал плечами:

– Дык, бизнес.

– На «птичке», что ли, торгуешь?

– Угу. Бабка сперва визжала, потом я ей объяснил коммерческую выгоду – даже полюбила. Некоторых берет пожить к себе в комнату.

Я приземлилась на диванчик.

– Ты о чем поговорить-то хотела? – спросил он, плюхаясь рядом. И я рассказала. Все. Липатов слушал, с каждой минутой все шире разевая рот. Кажется, он хотел сказать: «Врешь», – но почему-то не сказал. Когда я закончила, он почесал затылок и выдал:

– Это все Он!

Я сама об этом... не догадывалась, а, скажем так, боялась догадаться. Ходила вокруг да около и не смела даже про себя сказать то, что Липатов сказал вслух. А теперь все до меня дошло. Мама раньше целыми днями парилась на кухне, и полки на нее не падали. А как только убрала крысиные запасы, обидела Их Величество... А папа? Он опрокинул на короля горячее молоко. Случайно же, е-мое! И через пять минут!.. Я вспомнила еще старичка-ветеринара, который хотел разъединить хвосты, и как продюсер подавился сухарем, и как в ночь рожденья короля кого-то зарезали в ночном клубе... А история с академиком Александринским? Бодрый был человек, бегал по утрам, пока у Их Величества не заболело ушко. Ушко заболело – академик при смерти, на три улицы зона тишины. Академик уже умер, а тишину не снимали, ведь ушко не прошло...

Я сама с пальца выкормила этот кошмар. Я кипятила ему молочко... Как же теперь жить?!

– От него надо избавляться, – буднично сказал Липатов.

На секунду в комнате наступила тишина – крысы в клетках притихли. Потом вдруг хором запищали, затрясли лапками прутья клеток. От писка зазвенело в ушах. Липатов, тормоз, еще не понял, в чем дело. Он крикнул:

– Тихо, зубастики! – но сделал только хуже.

Потому что в ту же секунду крысы пооткрывали дверцы и набросились на Липатова!

Он стал похож на истеричную даму в шубе и шапке. На голове, на руках, на животе – везде были крысы. Облепили его толстым слоем, вцепились зубами и когтями. А Липатов визжал. Я бросилась его спасать. Хватала крыс за хвосты, пробовала отодрать, но они только сильнее вцеплялись зубами, и Липатов визжал громче. Глухая там его бабка, что ли?

Но бабка оказалась не глухая, а вполне себе слышащая, видящая, орущая и звонко хлопающая сложенным ремнем. Она возникла на пороге, как цирковой дрессировщик. Знаете такой номер: выходит тетька в шубе – ничего особенного. Вдруг: «Хлоп!» – щелкает шамберьер, и «шуба» разбегается, потому, что это была не шуба, а множество мелких зверьков, повисших на дрессировщице. Старый номер, я смотрела его в цирке, когда еще в школу не ходила. Но липатовская бабка его помнила, сто пудов! Она вошла, пощелкивая ремнем, видимо, собралась усмирять разоравшегося внука, но, увидев поединок с крысами, сориентировалась тут же! Как заправский укротитель, она щелкнула ремнем и рявкнула так, что стекла задрожали. Только рявкнула почему-то:

– Смирно!

С перепугу я и встала смирно, как на физ-ре. Липатов тоже вскочил, но смирно вставать не собирался: он виновато почесал царапину на коленке и буркнул:

– Ну, расшалились они, ба... Им скучно целый день в клетке, вот и решили побузить...

Я покосилась на клетки: крысы паиньками сидели каждая в своей, кажется, даже двери за собой позакрывали. Я вспомнила тетю Шуру, защищавшую котов, и подумала, что ей все равно далеко до липатовской бабки. А Сашку ремнем воспитывают!.. Не растрезвоню, конечно, ведь он мой друг.

Бабка строго взглянула на Липатова (иди умойся), на меня (иди домой, поздно), а на крыс и не глянула – вышла. М-да...

– Больно?

Липатов отмахнулся и похромал в ванну замывать царапины. В коридоре он обернулся и сказал:

– Иди.

И я пошла. Я знала, на что иду, но оставлять все как есть было нельзя.