ГЛАВА 4

Этсус, Серебряный Бык, вождь племени маркоманни, сопровождал своих сыновей и сыновей своих родственников в кельтское селение, где они надеялись подыскать себе жен.

– Если вы в самом деле хотите завести семью, – советовал он им, – выбирайте будущих жен среди дочерей Соляной горы. Мы прибудем к кельтам сразу же после таяния снегов, поэтому вы сможете жениться на самых лучших девушках. Но не будьте слишком привередливы. Важно укрепить наш союз с Туториксом и кельтами, а это поможет нам заключить более выгодные торговые сделки, чем прежде. Поэтому, даже если среди кельтских женщин найдутся более зрелые, но согласные выйти замуж, берите их.

Маркоманни прибыли в селение на богато украшенных колясках из полированного дерева, за которыми шли нагруженные дарами вьючные животные. Никто из них, разумеется, не упоминал о матримониальных намерениях; что до даров, это просто скромная дань уважения, которое испытывает к Туториксу их племя.

В честь гостей начали готовить большое пиршество. Тена развела сильный огонь в большом очаге на краю площади. Скоро падут сумерки, и для угощения гостей потребуется много мяса; и к берегам озера послали охотников. Туторикс отправился в дом. Между тем в самом селении готовили пир из того, что у них было запасено; Ригантона пожертвовала в общий котел жареный олений окорок с медом, который она приберегала для своего мужа.

Туторикс следил за тем, как уносят окорок, с некоторым сожалением; это была поистине достойная вождя еда, и он не предполагал, что ему придется с ней расстаться.

– Мы не хотим, чтобы маркоманни сочли нас бедными, – напомнила ему Ригантона.

– Сочли бедными? Ну уж вряд ли. Только посмотри на наших людей. Они все увешаны драгоценностями, да так, что раздается звон, когда они идут, ну а что до тебя, то я мог бы прокормить целое племя, если бы обменял твои украшения…

Ригантона, сверкнув глазами, прервала его:

– Нет у тебя такого права – менять мои драгоценности, они принадлежат мне, а не тебе. Если бы я овдовела, все это досталось бы мне. Да и многое из того, что я ношу, входило в мое приданое.

– Во всяком случае, не эта бронзовая застежка с голубым камнем, – заметил Туторикс. – Насколько я помню, ты получила ее в обмен на собранный в моих горах мед.

– Мед, заготовленный моими пчелами.

– Мед, собранный для тебя детьми в ульях диких пчел.

– Это не дикие пчелы, – упорствовала она, не желая уступать ни в чем, даже в мелочах. – Я могу повелевать ими, как Меняющий Обличье повелевает игрищами.

– Не такая уж важная разница, но я не в настроении продолжать этот спор. Маркоманни привезли с собой богатые дары, они приехали сватать наших девушек, и я хотел бы, чтобы они взглянули на нашу Эпону. Где она?

Ригантона оглянулась. У костра в центре дома играли три маленьких мальчика, три маленькие девочки играли возле ткацкого станка. Старшие дети, Алатор и Окелос, вдвоем разрезали большой кусок кожи, но Эпоны нигде не было видно.

Ригантона пожала плечами.

– Где-то гуляет.

– Ты не знаешь где?

– Не буду же я наблюдать за ней весь день. Она теперь взрослая женщина; приходит и уходит когда ей заблагорассудится.

– Я думал, что увижу ее на площади, потому что наша дочка любопытна как сорока, но ее там не было, – сказал Туторикс. – И сейчас нет. А ей полагалось бы быть в доме для гостей, угощать маркоманни красным вином и вместе с другими разогревать котлы с водой для омовения. Когда к нам приходят люди из другого племени, мы должны принять их лучше, чем они приняли бы нас в своем селении.

Он открыл дверь и выглянул наружу. На площади женщины готовили угощение для пиршества, несмотря на потемневшее небо и ледяной ветер.

– Где же наша дочь? – пробормотал Туторикс. Его одолевали недобрые предчувствия.

Он отправился в дом жреца. При его приближении черные дрозды на соснах недовольно затрещали; в воздухе густо клубился сизый дым. Жрец лежал обнаженный на своем ложе, прикрывая рукой глаза. Туторикс наморщил нос от неприятного запаха, стоявшего в доме, но ничего не сказал: в конце концов, это дело Меняющего Обличье.

– Охота идет хорошо? – спросил он для начала разговора.

– Большой олень привел к озеру целое стадо, – с удовлетворением сообщил Кернуннос. – У нас будет больше чем достаточно мяса, чтобы каждый вечер кормить твоих гостей; а когда они уедут, женщины смогут засолить все оставшееся.

– Надеюсь, мы не убьем больше животных, чем надо? – обеспокоенно спросил Туторикс. Расточительство вызывает гнев духов. Животные исчезнут именно там, где в них больше всего нуждаются, и это приведет к голоду.

– Конечно, нет, – оскорбленно ответил Кернуннос. Он сел на ложе, глядя на вождя сощуренными глазами. – Я вижу, что ты беспокоишься, но не о мясе. Ты знаешь, что мы не убиваем слишком много дичи.

Туторикс сохранял невозмутимый вид. Вождю кельтов не подобает выказывать излишнюю заботу о своей дочери, но Эпона его любимица. Ему нравилась ее неустрашимость, которая сочетается с трогательной девичьей застенчивостью. Ригантона сама сила и сама резкость, одни острые углы; Эпона же напоминает сверкание огня и тихий шум дождя о соломенную крышу.

– Моей старшей дочери, кажется, нет в селении; кого я ни спрашивал, никто ее не видел, – сказал он. – Похоже, будет сильный ливень, буря. К тому же приехали маркоманни, чтобы выбирать себе жен.

– Эпона? – Кернуннос скатился со своего ложа и, все еще обнаженный, подошел к открытой двери. Ветер резко усилился, но он не обращал на это внимания. Он смотрел куда-то вдаль, и его глаза были затянуты тусклой пленкой.

Жрец чувствовал сильную разбитость, какую испытывают лишь Меняющие Обличье, но его жизнь, его колдовские способности принадлежали племени. И когда возникала необходимость, он без колебаний исполнял свои обязанности. Ведь они были определены много поколений назад великими друидами, которые первые постигли определенные свыше ритмы жизни, смерти и возрождения.

Все формы существования, даже в других мирах, подчиняются незыблемым, непреложным законам. Все поддерживается в непрочном, к сожалению, равновесии, требующем абсолютной гармонии. Есть многое, чего нельзя изменить, поступки, которые, если их совершают, влекут за собой определенные последствия. Друиды – это люди, от рождения наделенные особыми способностями, лучше понимающие эти законы, чем все остальные. Это понимание дает возможность управлять некоторыми менее значительными силами природы, но только на благо племени.

Те, кто употребляет свои особые способности во зло, рискуют навлечь на себя гнев великого Духа Жизни, который может задуть искру их существования. Они могут быть разорваны на части между мирами, развеяны ветром, ввергнуты во тьму, где будут выть в неутолимом голоде; их части уже никогда не соберутся в единое целое.

– Девушки нет в селении, – наконец обронил Кернуннос. – Она где-то далеко. Очень далеко, – добавил он, озадаченный. И повернулся к Туториксу. – С ней какая-то беда.

– Найди ее, – проревел вождь кельтов.

– Оставь меня, – ответил Кернуннос. – Когда я узнаю, я приду и скажу.

Туторикс нехотя вернулся к гостям и приготовлениям к пиршеству. Уже начались принятые в таких случаях самовосхваления и состязания. Намечалась борцовская схватка между Белленосом, самым неуемным из людей Эсуса, и Окелосом – или Гоиббаном, если удастся уговорить кузнеца, – для победителя предназначалась первая порция мяса. Обычное рабочее настроение всей общины сменилось шумным весельем; родственники договаривались о поединках, заключались пари, громко лаяли собаки, смеялись женщины. И хотя с гор все еще веяло ледяным дыханием уходящей зимы, началось первое празднество солнечного времени года.

Тем временем Кернуннос одиноко сидел в своем доме, у очага, разговаривая с духами. Покачиваясь взад и вперед, он мысленно блуждал вокруг селения, ощупывая невидимыми пальцами все окружающее. Наконец, кивнув самому себе, он встал. Из множества звериных шкур он выбрал самую могущественную, набросил ее на плечи и затянул ритуальную песнь.

Эпона очнулась в полной темноте. В первый миг ей показалось, будто она ослепла, и ее охватил безотчетный ужас. Тьма была плотная, почти осязаемая, и в ней таилось какое-то тяжело дышащее чудище. Затем ее мысли прояснились, и она поняла, что слышит собственное натужное дыхание.

Значит, она жива и находится где-то в чреве Соляной горы.

Она почувствовала, что на нее давит что-то чудовищно тяжелое, и попробовала отползти в сторону, но ее пронзила острая боль. Ее рука как будто полыхала огнем. Может быть, при свете этого огня она сможет что-то разглядеть?.. Но это был не огонь – боль. Лавина соли частично погребла ее под собой, загасив факел и сильно повредив руку.

Она попробовала немного расслабиться, пытаясь набраться сил. Всю свою жизнь она слышала рассказы об обвалах в шахтах, вызванных оскорблениями, нанесенными Матери-Земле, но никогда не предполагала, что подобная беда может стрястись с ней самой. Теперь она вдруг вспомнила об этих рассказах, еще более страшных, чем реальность.

Немало людей спускались с кайлом и киркой в шахту, чтобы уже никогда не вернуться на поверхность.

Нет, нет, нельзя допустить, чтобы и ее постигла подобная судьба. Она не будет смирно лежать здесь в ожидании смерти. Она стала осторожно двигаться в разных направлениях. Ошибочное движение может вызвать новую осыпь, и тогда у нее уже не будет никакой надежды на спасение. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы спокойно все обдумать, как следовало бы сделать раньше, еще до того, как все это случилось. Ей так и хотелось закричать, изо всех сил рвануться, но это означало бы неминуемую смерть.

Может быть, двигаясь, извиваясь подобно змее, сбрасывающей старую кожу, ей удастся освободить верхнюю часть туловища и выползти из-под соляной глыбы. Самое трудное – пошевелить раненой рукой.

Она была поражена своей слабостью. После малейшего движения она начинала тяжело дышать и чувствовала усталость. Допустим, она сумеет вылезти из-под соляной осыпи, как она выберется на поверхность, когда она не смогла этого сделать, будучи целой и невредимой?

«Лучше не задумываться об этом, – посоветовал ей дух. – Сначала попробуй освободиться. Чуть-чуть передвинься, еще чуть-чуть». Она прислушалась.

Издали донесся какой-то звук. Эпона, замерев, напрягла слух. Неужели в шахте еще кто-то есть? Обычно до наступления вечера все шахтеры возвращаются домой, а сейчас глубокая ночь или, может быть, утро. Откуда ей знать? Она попыталась крикнуть, но помешал сильный приступ кашля. Соляная осыпь пошевелилась, грозя завалить ее целиком.

Кто-то приближался к ней по тоннелю. Она ясно слышала чьи-то мягкие шаги. Но человеческих голосов не было слышно. В самом ли деле это чьи-то шаги, или у нее просто шумит в ушах? Голова слегка закружилась, и она потеряла сознание. Здесь, в самом центре Соляной горы, она вдруг увидела странное движущееся голубое сияние, озаряющее кристаллические стены, а в самом его центре – неуклюже ступающее гигантское существо. Косматый зверь бродил по штольням и штрекам, поворачивая тяжелую голову, словно кого-то искал. Иногда он передвигался на всех четырех лапах, но где было просторнее, поднимался на задние, усиленно размахивая, словно жестикулируя, передними, огромными и когтистыми, затем вновь опускался на четыре лапы и шел дальше.

Сразу, в одно мгновение, Эпона пришла в себя. В голубом сиянии, озарявшем тоннель, где она находилась, в нескольких шагах от себя она увидела невероятно большого медведя. Во рту сразу пересохло. У нее не было ни малейшей возможности спастись от этого зверя, очевидно, загнанного в шахту непогодой и голодом. Она лежала неподвижно, глядя на него, ожидая смерти, но все еще на что-то надеясь…

Никогда нельзя отчаиваться.

Свободной, неповрежденной рукой она нашла комок соли величиной с мяч для игры в каманахт. Если медведь подойдет ближе, она постарается попасть ему в нос, самое чувствительное место. Это, может быть, и не остановит его, но надо попытаться, а вдруг это спасет ее.

Большая медвежья голова повернулась к ней, и она увидела мерцающие желтые глаза. Узкие, прищуренные желтые глаза. Медведь, урча, подошел ближе. Он обдавал ее своим жарким дыханием, которое сливалось со спертым соленым воздухом.

А затем над ней вновь сомкнулась мгла.

Кернуннос явился на пиршество в одной из своих ритуальных одежд. При виде Меняющего Обличье даже самые шумные среди маркоманни замолкли, усиленно налегая на угощение.

Жрец отозвал Туторикса в сторону.

– Девушка заблудилась в соляной шахте, – просто сказал Кернуннос.

– Моя дочь затерялась в горах, – крикнул Туторикс пирующим, повелительно воздев над собой руки. – Покажите же свою храбрость, герои. Жрец говорит, что мы должны немедленно, не ожидая окончания ливня и бури, отправиться на поиски, или она умрет. Пошли же, отважные воины. Пошли же, сильные люди. Покажите свою отвагу.

Бушующий и ревущий над озером ветер, последний посланец снежного времени года, напоминал смертным, что стихии отнюдь им не покорны и даже могут вторгаться в их дела. Кельты и маркоманни, взяв в руки оружие и факелы, приготовились искать Эпону. Склоны гор были покрыты скользким льдом, дорога предстояла опасная, к тому же маркоманни никогда не бывали в недрах Соляной горы, хотя и много о них слышали. Но какой мужчина не примет вызова, брошенного его отваге?

Возглавить отправляющихся на поиски людей должен был сам Туторикс.

Собравшуюся группу сопровождали трое гутуитер в меховых одеждах. На случай, если Эпона ранена и нуждается в срочном лечении, они должны были ждать в конце Кельтской долины.

Между тем внизу, в селении, Кернуннос вновь улегся на свое ложе. Его ребра сильно выпирали из худого тела, и под туго натянутой кожей он мог видеть, как бьется его собственное сердце. Ему требовалось немалое время, чтобы отдохнуть и успокоиться. Он закрыл глаза и, смертельно утомленный, тут же погрузился в мир снов, где он мог наконец полностью расслабиться.

Первыми в шахту, с зажженными факелами в руках, часто окликая друг друга, вошли кельты. Жрец не мог точно сказать, в каком именно тоннеле лежит девушка, но он описал его величину и форму, поворот, который к нему ведет, и назвал примерное расстояние от поверхности. Его описание могло подходить к нескольким тоннелям. Туторикс разделил всех своих людей на группы. Одну из них он повел сам, выбрав наиболее многообещающее направление. Он не шел, соблюдая обычную для шахтеров осторожность, а бежал, как будто был в открытом поле, ставя свои ноги куда попало.

– Эпона! – вновь и вновь кричал он. – Отзовись, дочка! Где ты?

Туторикс спускался все ниже и ниже, на самую глубину. Его группа ощущала всю толщу каменной соли над ними. Маркоманни начали постепенно отставать, они задыхались в подземной духоте и испытывали необъяснимый страх. У них было такое ощущение, точно они вошли во чрево некоего чудовища и вот-вот его гигантская пасть захлопнется за ними. Если такова цена добычи соли в подземелье, пусть платят ее кельты! Хотя маркоманни и были смелые воины, оказавшись в непривычной среде, стремились наружу, к свету и воздуху. Спасение девушки, пусть даже дочери вождя, казалось им теперь не столь уж и важным делом. В конце концов, им не обязательно доказывать свою отвагу. Этот подземный мир не вызывал у них ничего, кроме отвращения и страха.

– Пошли же! – громовым голосом прокричал им Туторикс. – Вы что, струсили? Поторопитесь, мы скоро ее найдем.

Обвинение в трусости – нестерпимое для всех них – заставило их ускорить шаг: но они тихо роптали и давали самые невероятные обещания духам своего племени.

Туторикс вдруг остановился и поднял руку.

– Я, кажется, что-то слышал.

Все остальные напрягли слух, но не услышали ничего, кроме стука крови в висках и слабого похрустывания, когда они переминались с ноги на ногу.

– Ничего не слышу, – произнес Белленос. – Может быть, мы забрались слишком глубоко и она осталась где-нибудь выше, если она в самом деле здесь, в шахте.

Туторикс стиснул зубы.

– Она здесь. Идите за мной. – И он двинулся дальше.

На этот раз он был уверен, что слабый стон раздался в одной из боковых штолен. Чтобы войти туда, ему пришлось нагнуться, ибо потолок там был ниже, чем в центральном тоннеле. В свете его дымного факела ослепительно сверкнула соль. Ни мгновения не колеблясь, он пошел вперед, пока не уперся в белоснежную осыпь.

Эпона все же сумела выползти из-под осыпи, прежде чем силы покинули ее, и теперь лежала по ту сторону завала, скрытая от их глаз. Но она услышала голос отца и откликнулась.

Туторикс сунул свой факел кому-то, стоявшему поблизости, и начал карабкаться вверх по осыпи. Он вкапывался в нее, как животное, поднимая за собой белое облако. Сопровождавшие его люди отступили назад. Они услышали его крик, ее ответный отклик и вновь его ликующий вопль.

Опытные шахтеры подошли к осыпи и стали, соревнуясь друг с другом, разгребать завал, чтобы освободить вождя и девушку. Мерцали факелы, озаряя их смятенные лица, но вот наконец, с белой от соли бородой и Эпоной на руках, Туторикс выбрался обратно сквозь образовавшийся проход.

– Она жива?

– Дай-ка посмотреть.

– Сильно она ранена?

Пропустив мимо ушей град вопросов, Туторикс обошел своих людей, стремясь подняться на поверхность. Он решил нести дочь сам, не доверив ее никому, даже могучему Гоиббану, возглавлявшему одну из спасательных партий.

Туторикс упорно шел вверх, сильно сгибая ноги в коленях, как его научили еще в детстве, когда он впервые спустился в шахту. Девушка в его руках была не тяжелее, чем глыбы соли, которые он некогда вытаскивал из шахты, но с каждым шагом он все сильнее и сильнее сгибался под этим бременем. В груди у него что-то заболело, затем боль распространилась на его руку, до самой ладони, но он старательно не обращал на это внимания.

Ожидавшие гутуитеры встретили их с мехами в руках. Быстро и легко ощупав ее тело своими опытными пальцами, они тут же определили:

– У нее сломана рука, и кость вышла наружу, – сказала Дочь Деревьев. – Я приготовлю отвар из лекарственных трав, а Уиска – мазь для заживления раны после вправления кости. Быстрее несите ее в деревню.

Слова Нематоны успокоили Туторикса. Поистине счастливы кельты, что обладают подобным знанием, которое воплощено в мудрых старых духах гутуитер. Почти нет таких недугов, против которых Нематона не могла бы сделать целебное средство из какого-нибудь растения или дерева. Чай из наперстянки может укрепить слабое сердце; отвар из коры ивы может снять самую острую головную боль. Даже самую болезненную опухоль можно исцелить, так что она сморщится и исчезнет, если вовремя заметить ее и употребить отвар из священной омелы. Дуб, являющийся опорой для омелы, – наиболее почитаемое из всех деревьев.

Они направились обратно в деревню. Рядом с девушкой шла Тена, которая напевала Песню Огня, чтобы разогреть ее кровь. Идя бок о бок с Туториксом, Белленос смотрел на лицо дочери Ригантоны и восхищался ее красотой. Молочно-белая кожа; спутавшиеся волосы, с вкрапленными в них звездчатыми кристаллами соли, были цвета спелой пшеницы. Но у нее сильно повреждена рука. Поэтому, по крайней мере в этом году, ее нельзя выбрать в жены. Если и выживет, то, может быть, навсегда останется калекой, а какая из калеки жена? Когда несколько человек взяли у Туторикса девушку и понесли ее в сделанном из одеял гамаке, Белленос остался позади, не став им помогать.

В доме Туторикса гутуитеры тотчас же принялись за лечение. Маленьким ребятишкам велели лечь на их ложа; Ригантона и Бридда выполняли наставления друидок. Уиска принесла из своей хижины серебряную чашу, кувшин живой воды и мешочек с молотыми костями. Нематона приготовила компресс из травы самолус, как всегда сорванной ею самой. Так подсказал ей ее дух.

Голос Вод сделала мазь из перемолотых костей, предварительно обожженных в священном огне, чтобы очистить их от всякого дурного влияния. Пока Окелос крепко держал сестру, Уиска поставила сломанную кость на место и замазала мазью все поврежденное место. Хотя и в полубеспамятстве, Эпона до крови закусила язык, чтобы не закричать и не опозорить свою семью. «Я никогда больше не буду делать глупостей, – поклялась она в душе. – Никогда, никогда… Ах, как больно!»

После того как рука была вправлена, Нематона заложила ее между двух полированных дощечек целебного дерева и тщательно забинтовала.

– Рука так и останется искалеченной? – спросила Ригантона. Так как друидки не делали никаких приготовлений, сопровождающих переход духа в другой мир, она уже поняла, что дочь останется жива.

– Она девушка сильная, – ответила Нематона. – Подождем и посмотрим. Если рука воспламенится огнем, пожирающим плоть, пошли за Уиской; если нет, она нуждается лишь в покое.

В эту ночь пиршество больше не возобновлялось. Громко храпя от выпитого вина, маркоманни крепко спали в доме для гостей, тогда как Туторикс лежал на своем ложе с широко раскрытыми глазами, думая об Эпоне и стараясь не обращать внимание на приступы боли в груди и даже в горле, где она была особенно жгучей. Вождь племени не должен болеть, тем более допускать, чтобы это видели его люди.