ГЛАВА 29

На какое-то время женщины оставили Эпону одну, но она была по-прежнему связана, а у входа стоял вооруженный стражник. Эпона была вся в поту от ужаса. Ее воображение все время рисовало описанную ей картину. Какому позорному унижению намереваются они подвергнуть прекрасное животное! Какое оскорбление его совокупление с женщиной нанесет Матери-Земле! Злые, подлые люди эти шаманы. Магия, которой они занимаются, вопреки мнению племени, не белая, а черная. И она, Эпона, беспомощна против них.

«Нет, не беспомощна», – сказал дух.

Крепко стиснув зубы и зажмурив глаза, она заставила себя сосредоточиться. Не погружаясь в сон, одним лишь усилием воли, она призвала серый клубящийся туман, тьму, которая уступила затем место свету. На этот раз ее не устрашит ничто, что бы она ни увидела.

«Духи моего народа, – воззвала она. – Будьте со мной».

«Эпона», – произнес голос.

«Я слушаю».

Она не видела ничего, кроме света и тени. Но чувствовала вокруг себя проявления жизни, не заключенной в какую-либо телесную оболочку, и тем не менее более насыщенной, чем существование плоти и крови; эта жизнь двигалась, трепеща и обжигая своим жаром. Сверкающая, ликующая жизнь.

Сквозь ее сомкнутые веки просочились редкие слезы радости.

«Духи моего народа, – шепнула она. – Помогите мне. Помогите Кажаку: он хороший человек».

«Ты в долгу перед нами», – послышалось в ответ.

«Да, – сказала она, признавая наконец правоту духов. – Я обязана вам своей жизнью».

В клубящемся тумане ее коснулось что-то мягкое, и на миг она увидела искаженное мохнатое лицо с совершенно безумными желтыми глазами. Она в ужасе отпрянула, чувствуя, как напряглась нить, связующая ее с покоящимся в скифском шатре телом.

Затем ее тело подпрыгнуло, глаза открылись. Переход был таким резким, таким болезненно-мучительным, что она не сразу поняла, где находится. Затем она услышала завывания ветра, причитания шаманов и поняла.

Услышав совсем рядом какой-то шорох, она попробовала приподняться, но крепкие путы на ногах и руках помешали ей это сделать. Но она продолжала эти попытки, напрягая все свои силы, чтобы хоть немного их ослабить.

– Тише, Эпона. Кто-нибудь может услышать. – Кажак наклонился над ней с кельтским кинжалом в руке.

Глаза Эпоны наполнились радостью и облегчением. Какое-то мгновение он наслаждался лучившимся из них теплом, затем, обернувшись, посмотрел через плечо на безжизненное тело стражника, которое он втащил в шатер.

– У нас мало времени, – шепнул он. – Скоро шаманы придут за тобой… и моим конем.

– За твоим конем. – Она как будто разучилась говорить, так слабо звучал ее голос.

– Шаманы хотят использовать его для жертвоприношения белого коня. В прошлом году он был слишком темного для них цвета, но с годами серая лошадь белеет. Но сейчас… – Он прикусил язык, так и недоговорив. – У них ничего не выйдет, – только и сказал он.

Перерезав путы на ее руках, Кажак склонился к ее лодыжкам.

– Как ты меня нашел?

– Произошла странная вещь. Ты вдруг исчезла, Кажак спрашивал о тебе везде, но никто не знал. Или не хотел сказать. Я не мог обыскать все шатры, меня в них не пускали. И вот тогда Кажак увидел волка, громадного волка, с изуродованной мордой. Так же отчетливо, как вижу тебя сейчас. Волк посмотрел прямо на меня и побежал к этому шатру. Кажак – за ним. Стражник хотел меня остановить, но Кажак загнал свой кинжал ему в горло, он даже не успел закричать.

Наконец она была свободна, и он помог ей встать. Влитое ей в рот снадобье все еще продолжало действовать, у нее кружилась голова, но с каждым вдохом она быстро приходила в себя.

– Где сейчас волк? – выдавила она. Кажак осмотрелся кругом.

– Исчез, – просто сказал он.

Шум снаружи все усиливался. Кроме ритуальных причитаний шаманов и воя заполнявшего собой все вокруг ветра, можно было слышать крики людей, клацанье костей и скрип давно уже припасенных сучьев, которые стаскивали на центральную площадь, чтобы развести жертвенный костер.

– Быстрее, – поторопил ее Кажак. – Ты должна сейчас же уехать на моем жеребце, или шаманы принесут в жертву вас обоих.

Он потащил ее за собой, но Эпона сопротивлялась, упираясь пятками в землю.

– Я не оставлю тебя. Я хочу остаться, чтобы помочь тебе, Кажак. Ты не должен отсылать меня теперь, когда ты больше всего нуждаешься в моей помощи.

– Самое лучшее, что ты можешь сделать для меня, это уехать, забрав с собой моего серого, – сказал ей Кажак. – Я выращивал этого коня с самого его рожденья. Научил его всему, что он умеет. Он был для меня все равно что родной брат. Шаманы это знают. Они знают, что убить моего коня – все равно что вырвать мое сердце. Если ты будешь в безопасности и мой конь будет в безопасности, мне будет гораздо легче.

– Но что ты будешь делать?

– Попытаюсь убедить моих братьев не слушать шаманов. Попытаюсь увидеть Колексеса, если он все еще жив.

– Они убьют и тебя, Кажак. Ты должен ехать вместе со мной. Тогда мы оба останемся живы.

Он горько улыбнулся.

– Я знаю, что кельты очень дорожат своей честью. Кажак опозорит себя, если уедет, оставив отца – я надеюсь, он еще жив – в руках у шаманов. Кажак должен остаться и сделать все, что может, для Колексеса, иначе он будет обесчещен.

И он вновь потащил ее за собой. Стало быть, у нее не будет возможности помериться своими силами с шаманами, она убежит из скифского кочевья, как воровка, забрав с собой серого жеребца и бросив на произвол судьбы смелого человека, который хочет исполнить свой долг перед тем, кто даровал ему жизнь.

Ее глаза жгли слезы. Теперь она может плакать, ведь она кельтская женщина.

– Я не могу уехать без тебя, Кажак, – сказала она. – Сердце Эпоны не выдержит разлуки с тобой.

– Я не приказываю тебе. Только прошу.

Их взгляды встретились в безмолвии, где только слышались голоса их духов.

Эпона первая опустила глаза.

– Куда мне ехать? – спросила она так тихо, что он с трудом расслышал ее слова.

– На запад, – сказал он. – Тебя будет сопровождать Дасадас, он поможет тебе вернуться в Голубые горы, если ты этого хочешь.

– Дасадас? – Она не поверила своим ушам.

– Он убережет тебя от всех бед, какие могут случиться, – убежденно сказал Кажак. – С ним ты будешь в большей безопасности, чем с кем бы то ни было. Кажак предпочитает, чтобы ты жила с Дасадасом, чем умерла во славу шаманов.

– Но я не боюсь смерти, Кажак.

С его лица не сходила горькая усмешка.

– Всегда ты споришь. Сейчас не время для споров. Может быть, ты и не боишься смерти, Эпона, но Кажак очень боится за тебя. Что, если жизнь не продолжается вечно, как ты думаешь? Неужели это кельтское золото, – он поднял прядь ее волос и пощупал, – навсегда исчезнет… Поезжай с Дасадасом, Эпона. Он ждет тебя вместе с моим конем. Если мы будем очень осторожны, возможно, мы сумеем незаметно добраться до него.

Он схватил ее за руку и потащил за собой. Переступая через тело стражника, она заметила, что он лежит в луже крови, и была этому рада.

В самом центре кочевья был разведен огромный костер, его разжиганием, казалось, было занято все племя. Все, кто только мог, стаскивали к костру все способное гореть, включая обломки кибиток, принадлежавших умерщвленным шаманами людям.

Цайгас и Миткеж намеревались к следующему утру разжечь такой костер, который было бы видно от горизонта до горизонта и который знаменовал бы собой рождение новой могущественной силы в Море Травы.

«Они будут очень разочарованы, если те, кто предназначен в жертву, убегут и жертвоприношение не состоится, это подорвет влияние шаманов. Мать-Земля безжалостна к жрецам, которые злоупотребляют своей властью», – подумала Эпона, прокрадываясь между шатрами и кибитками, следуя за Кажаком.

Несколько людей заметили бегущих, но не стали поднимать крик. Кажак и Эпона выбрались из кочевья, прежде чем шаманы узнали об их бегстве.

«Может быть, мои братья в конце концов поддержат меня», – подумал Кажак. Но в этой мысли было мало радостного. Людям, которые однажды враждовали с тобой, нельзя довериться вновь.

Дасадас уже ожидал их. Он восседал на своем новом гнедом жеребце, к седлу которого был приторочен тяжелый вьюк с провизией; в руках он держал поводья серого жеребца Кажака. Когда он заметил их приближение, то радостно улыбнулся.

– Дасадас угнал жеребца еще до того, как шаманы успели его опоить своим зельем. – Хорошо, что ты нашел Эпону, Кажак. Очень хорошо. Никто не преследует вас?

Кажак оглянулся.

– Нет, пока еще нет. Но скоро начнется преследование. Но странное дело, никто из тех, кто поддерживает шаманов, не заметил нас. Они как будто ослепли.

Эпона оглянулась назад. Густой туман осел на кочевье, надежно укрыв их от враждебных глаз.

«Уиска», – промелькнуло в ее голове.

Дым от очагов висел низко-низко, застилая все вокруг, разъедая глаза, и скифы с трудом занимались своими делами.

«Тена», – сказала себе Эпона.

Но времени оставалось очень мало. В любой момент шаманы могут возвратиться в шатер, чтобы проверить свою драгоценную жертву, а также, возможно, для того, чтобы дать ей дополнительные порции одурманивающего снадобья, замышляя опоить ее, как и коня. Бежать надо именно сейчас.

Понуждаемая властными руками Кажака, Эпона нехотя уселась на серого жеребца и взяла поводья у Дасадаса, но, когда она обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на Кажака, это едва ее не погубило. В его глазах было такое отчаяние, такая любовь, что она забыла обо всем: и об угрожавшем ей жертвенном огне, и о жеребце, и о своем собственном племени.

– Кажак! – вскричала она и бросила поводья на холку коня, готовая спрыгнуть с него.

– Скачи! – громовым голосом прокричал Кажак и изо всех сил ударил коня по бедру. Его повелительный возглас прозвучал как удар хлыста, и жеребец повиновался, так стремительно прыгнув вперед, что Эпона едва не вывалилась из седла. Она инстинктивно схватилась за гриву, стараясь не потерять равновесия, и в этот миг услышала разгневанные крики и увидела бегущую к ней группу людей под предводительством разъяренных шаманов.

– Поймайте их, – взвизгнул Цайгас, и его люди кинулись к своим лошадям.

– Вперед, Эпона, – прокричал Дасадас. Он боялся, как бы она не повернула назад, где ее ждала неминуемая смерть. Она пробовала сопротивляться, но он увернулся от ее отчаянного удара кулаком. Когда она пыталась выпрыгнуть из седла, он подогнал своего гнедого вплотную к жеребцу Кажака и, схватив ее за спину, удержал на коне.

– Таково желание Кажака, – прокричал он, и на этот раз она услышала его. Прекратив сопротивление, она выпрямилась в седле.

Оглянувшись назад, она увидела, как первый скиф подбежал к своему стреноженному коню, снял треногу и вспрыгнул в седло. В этот момент какая-то фигура, ловкая и поджарая, похожая на гигантского пса, выбежала из-за шатров и вцепилась прямо в горло скифской лошади. Она с громким ржанием поднялась на дыбы, затем, прежде чем всадник мог ее удержать, рухнула наземь, придавив его своим тяжелым телом. Затем серебристый волк напал на беззащитного человека, распорол ему горло и тут же накинулся на следующего скифа, который хотел прийти на помощь своему товарищу. Так стремительно, так яростно было нападение, что скиф был просто парализован ужасом. Повалив его, волк стал рвать его своими клыками. Едва он испустил дух, волк уже бросился на другую жертву, затем еще на одну.

Казалось, он был везде и всюду, рычал, распарывал своими клыками человеческую плоть, охваченный неутолимой жаждой человеческой крови. В считанные мгновения он произвел страшное опустошение в скифском кочевье, навел такой ужас на стреноженных лошадей, что даже самый лучший наездник не мог успокоить ни одну из них достаточно для того, чтобы сесть в седло.

Не раздумывая, Кажак выхватил свой лук из горита и выстрелил; стрела пролетела мимо волка или сквозь него, не причинив ему никакого вреда. Не понимая, как это может быть, Кажак протер глаза; и как раз в это время волк обернулся и посмотрел на него такими безумными глазами, что Кажак остался стоять там, где находился. Однако свирепый зверь не напал на него; казалось, его главная цель заключалась в том, чтобы рассеять и умертвить тех, кто намеревался отправиться в погоню за Эпоной. Кругом дымились лужи крови, звучали стоны раненых людей, но зверь, казалось, становился сильнее с каждым растерзанным человеком.

Если кто-нибудь и начнет преследовать Эпону, то это будет не скоро.

Но ведь убивают соплеменников Кажака. Хотя эти умирающие люди объединились во вражде против него, некогда они называли себя его товарищами. Братьями.

Он обнажил свой кельтский меч. Если Эпона права, волк должен отступить перед этим оружием. Уж это-то он должен сделать: встать вместе со своими братьями против этого оборотня.

Если он останется в живых после схватки с волком, то начнется борьба с шаманами. Взбешенные шаманы потребуют объяснений. И он скажет им: «Она украла моего коня. Самого быстрого коня в Море Травы. Никто не сможет поймать ее на этом коне. Бежать ей помог Дасадас. Все знают, какими жадными глазами он смотрел на эту женщину. Они убежали вместе».

Шаманы, может быть, и не поверят, но его братья сочтут, что именно он пострадавшая сторона во всей этой истории и с помощью этой хитрости он завоюет симпатии еще нескольких братьев, в чьи шатры ему откроется доступ. Возможно, он сможет привлечь на свою сторону достаточно братьев, чтобы бросить вызов шаманам… Возможно, Колексес все еще жив…

Кажак еще раз посмотрел на запад. Далеко-далеко он увидел двух мчащихся, как ветер, коней; два крошечных силуэта на фоне погружающегося в тяжелые тучи солнца. Сноп оранжевого света резал глаза Кажаку; может быть, поэтому они вдруг наполнились слезами.

Скачущие всадники были слишком далеко, чтобы слышать его или видеть руку, поднятую в прощальном жесте, и все же он обратился к Эпоне с последним напутствием.

– Поезжай, поезжай, кельтская женщина, Эпона, – шепнул он вдогонку, надеясь, что ветер подхватит и понесет его слова. – Поезжай, ты свободна!