на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить

реклама - advertisement



I

Людовик XIV позавидовал бы своей «сестре» Екатерине, или бы «женился на ней, чтобы иметь по крайней мере хороший „выход“ ип beau lever, писал принц де Линь в 1787 г. Как мы уже знаем, у придворных корреспондентов Семирамиды часто встречаются гиперболы. Но на этот раз в своем энтузиазме, полном удивлении, любезный космополит нисколько не расходился с общим мнением всего современного мира, наперерыв прославлявшего пышность, великолепие, неподражаемый блеск нового Версаля, возникшего на туманных берегах Невы. Но значит ли это, что можно, на этом основании, вполне и во всех отношениях, доверять его оценке двора, славе которого он сам некоторое время содействовал. Конечно, нет! Глас народа может иногда быть гласом Божиим, но не всегда бывает гласом историка. В данном случае к нему надо прислушиваться с большой осторожностью.

В своем Версале Король-Солнце был преемником Франциска I и Екатерины Медичи; это совсем иное дело, чем получить в Царском Селе наследие Петра Великого. Переходя в свое новое жилище, Людовик XIV переселялся из Сен-Жермена и Фонтенебло, не считая Лувра. Сен-Жермен, Фонтенебло и Лувр Екатерины составлял маленький деревянный домик, похожи на ярмарочный фургон, где жил великий царь, и который еще теперь толпа с благоговением осматривает в Петербурге. Разница громадная. Для славы современной Семирамиды достаточно было сгладить ее до некоторой степени. Эту-то степень я и собираюсь установить на последующих страницах; и именно с этой стороны, мне кажется, беглый обзор, каким я должен ограничиться, связан с общей целью, преследуемой мной в этих очерках, и представляет серьезный исторический интерес. Со своим светом и тенью, блеском западной культуры и подкладкой азиатского варварства, утонченностью и грубостью, действительный вид двора Екатерины дает отрывочное, но верное, одновременно поучительное и полезное изображение великой работы преобразования, из которой целиком вылилась современная Россия.

До Петра I государи московские были окружены придворными, но не имели двора в настоящем смысле этого слова. Ансамблеи во дворце были тоже созданиями всеобъемлющего преобразователя, великого царя. Но чтобы заставить московских бояр их посещать, приходилось прибегать в угрозам телесного наказания. Еще при Елизавете театр ее величества посещался во дни спектаклей только в силу указа. Екатерине II принадлежит честь введения в этом отношения полной свободы, что позволяло графу де Сегюр не принимать участия в игре в лото и даже написать по этому поводу язвительные стихи, над которыми императрица смеялась первая. Двор Елизаветы разочаровал д’Эона: «Действительное великолепие», по его мнению, «является уделом лишь человек десяти, остальные держатся каждый по своему, и благо бы в гардеробе находилось несколько платьев, да несколько «куртизанок» золотых или серебряных, так и мало заботы, что платье из серого сукна, а отделки зеленого бархата... Приемы отличаются пышностью, но скучны. Царствует церемонность, но почти нет общества». Обществу действительно трудно было привыкнуть к смешению чинов или их уравнению под еще грубым давлением деспотизма, отзывавшегося востоком. Царедворцы, посещавшие дворец, мало чем отличались от слуг, им прислуживавших. Бросая службу, эти слуги: лакеи, гайдуки, повара, кондитера имели право занимать место в военной иерархии государства, делались «прапорщиками или подпоручиками» и, наконец, становились бургомистрами какого-нибудь провинциального города. Между тем Екатерине пришлось издать приказ, запрещавший ее приближенным бить домашнюю прислугу, как то было в обыкновении раньше.

Приемы и празднества, которыми вдова Петра III начинает свое царствование по поводу коронации, носили уже отпечаток большого изящества, хотя сохраняли еще заметный азиатский оттенок. Но сравнительно с празднованием такого же торжества в Реймсе, особой пышности не было, и расходы оказывались довольно умеренными. Князь Трубецкой, которому было поручено руководить церемонией, получил пятьдесят тысяч на все издержки, фунт золота и десять фунтов серебра для короны, четыре горностаевых шнурки для царской мантии. Отпущенный кредит, правда, оказался недостаточным, по обыкновению, кажется, общепринятому для всех широт. Целую неделю напрасно разыскивали золотую державу, которая должна была находиться в царской сокровищнице. Она исчезла. Это вызвало непредвиденный расход. При дворе царствовал такой беспорядок, что перед самым отъездом ее величества в Москву, где должна была происходить коронация, дворцовая прислуга готова была объявить невольную забастовку: три дня она ничего не ела! За государыней последовала весьма многочисленная свита, не свыше двадцати восьми человек, но для ее перевозки потребовалось шестьдесят три экипажа и триста девяносто пять лошадей. Наследник цесаревич путешествовал отдельно в поезде из двадцати семи экипажей, с запряжкой из двухсот пятидесяти семи лошадей. Экипажи эти были настоящими домами на колесах. В ста двадцати дубовых бочонках с железными обручами везли шестьсот тысяч серебряных монет для личных издержек императрицы: для раздачи толпе, помощи бедным, для чрезвычайных наград и т. д.

Обряд коронования состоялся 23 сентября 1762 г. Екатерина сама возложила себе на голову царский венец, потом вошла в алтарь и там из собственных рук приняла причастие. Последующие дни были заняты приемом бесконечного ряда депутаций. Целование руки казалось им недостаточным выражением своей преданности государыне; и поэтому они падали ниц перед Екатериной. Этот обычай был ею впоследствии отменен. Таким образом, простираясь ниц перед троном, следовали друг за другом: представители русского дворянства, рыцарства прибалтийских провинций, офицеры гвардии, депутаты азиатских народов, греки, армяне, калмыки, яицкие казаки, волжские казаки и между ними воспитанники Троицкой семинарии, в белых одеждах, вышитых золотом и в венках из зеленых листьев. По окончании приема всех депутаций начались придворные празднества: балы, маскарады, парадные обеды, спектакли, чередуясь с народными увеселениями. На сцене придворного театра за русской трагедией следовала «Заира» на французском языке; фрейлины принимали участие в балете, а оркестр состоял из придворных кавалеров. Но процессия, представлявшая «триумф Минервы», среди народа встретила довольно холодный прием. Никто не слыхал об особе с таким именем. И никто не понимал, над кем же она торжествует; неужели над матушкой царицей, только что возложившей на себя корову, ради вящего блага своего народа? Кроме того, только что изданный указ повелевал одеваться на улицах благопристойно и запрещал ходить ряжеными. Поэтому все ожидали, что люди, осмеливавшиеся так странно вырядиться, будут схвачены. Народный театр с представлениями «марионеток» и разных фокусов-покусов на немецкий лад не имел совсем никакого успеха. Здесь заподозрили участие дьявола. За год до этого француз, по имени Дюмулен, обратил в бегство толпу, показывая «живую голову», чем навел на всех панический страх.

Екатерина в свою очередь испугалась роскоши в одеяниях, вызванной этими непривычными развлечениями. Указом воспрещен был ввоз кружев и материй шелковых и парчовых. Но барон Бретейль не высказывал особенного огорчения этим в своей депеше от 9-го января 1763 г. «Может быть не станут носить ни золота, ни серебра... но все-таки не обойдутся без нашего производства и наших нарядов, более скромных, но столь же дорогих», писал он.

Празднества продолжались во все время пребывания Екатерины в Москве, с сентября 1762 г. по июнь 1763 г. Этим отсутствием государыни из Петербурга там пользовались, чтобы перестроить на новый лад полные изящества и комфорта царские жилища столицы и ее окрестностей. Деревянный дворец, где жила Елизавета, был перенесен в Красное село, а новый кирпичный дворец, выстроенный предшественником Екатерины, был роскошно отделан еще в 1765 г. Посетив сад, прилегающий ко дворцу, Казанов рассмеялся, увидав статуи горбатых Аполлонов, безобразных Венер, Сафо с лицом бородатого старика, группу Филимона и Бавкиды, представленных в виде двух молодых людей, обменивающихся невинным поцелуем. Это было наследие Елизаветы. Не менее чем через двадцать лет инспектор полиции Лонпре, обозревая великолепия Царского, поражался его пышностью. Но роскошь там преобладала над вкусом, при несколько однообразном изобилии позолоты и других украшений, которые Лонпре подробно перечисляет; артистического же чувства не было видно. «Невозможно себе представить ничего изысканнее и великолепнее уборной, спальни, кабинета и будуара ее величества. Уборная вся обставлена зеркалами, украшенными золотыми рамами. Спальня окружена небольшими колоннами, сверху донизу покрытыми массивным серебром, наполовину серебряного, наполовину лилового цвета. Фон колонок образуют зеркала и расписной потолок. Кабинет также окружен маленькими колоннами, сверху донизу покрытыми массивным слоем серебра, цвета наполовину золотого, наполовину голубого. Фон для этих колонн весь зеркальный, а потолок расписной. Будуар тоже окружен колоннами, также высеребренными сверху донизу и цвета наполовину серебряного, наполовину розового. Фон для этих колонн и потолка отчасти розовый, отчасти зеркальный. Все три покоя роскошно убраны бронзой и позолоченными гирляндами вокруг всех колонн».[140] Гаррис же со своей стороны замечает, что среди царственных портретов, украшавших стены загородного дворца, – по-видимому, Чесменского – который Императрица скромно, запросто прозвала своим «лягушатником» (вероятно, ввиду окружавших его прудов с крикливым населением, на что указывает финское название местности [141]), за исключением одного полотна Веста, изображающего двух английских принцев, нет ни одной картины, где бы виден был рисунок, краски, композиция. Мисс Веджвуд снабдила «Лягушатник» замечательным сервизом с изображением самых красивых домов загородной Англии. Но «Самсон» – водопад, устроенный в Петергофе – считался первым в Европе после водопада в Касселе, по крайней мере, если верить аббату де Люберсак, ставившему лишь на четвертое место водопад в Сен-Клу, после водопада господина Бергаре, главного сборщика государственных доходов в Нонтейле.

И везде наблюдалась та же смесь роскоши и убожества, за исключением, может быть, Эрмитажа – где Екатерина постаралась сосредоточить все блестящие лучи своего солнца, не слишком близко, как мы видим и как, без сомнения, понимала она сама, – подходившего к солнцу великого короля. Граф Хорд оставил в своих «Мемуарах» прелестное описание этой пристройки к большому и тяжелому дворцу, созданной по плану Растрелли в чистом стиле рококо: «Она занимает целое крыло императорского дворца и состоит из картинной галереи, двух больших комнат для карточной игры и еще одной, где ужинают на двух столах „по-семейному“, а рядом с этими комнатами находится зимний сад, крытый и хорошо освещенный. Там гуляют среди деревьев и многочисленных горшков с цветами. Там летают и поют разнообразные птицы, главным образом канарейки. Нагревается сад подземными печами и, несмотря на суровый климат, в нем всегда царствует приятная температура. Этот столь прелестный апартамент становится еще лучше от царящей здесь свободы. Все чувствуют себя непринужденно: императрицей изгнан отсюда всякий этикет. Тут гуляют, играют и поют; каждый делает, что ему нравится. Картинная галерее изобилует первоклассными шедеврами; три обширные коллекции: барона Твера, генерал-лейтенанта армии Людовика XV, графа Генриха фон Брюля, министра короля Августа Саксонского, и великолепный ряд полотен знаменитых мастеров, собранных Робертом Вальполем в Хугтон-Холле, образуют ее ядро. Шесть Сальвадора Роза, из них „Блудный сын“ – лучшая и величайшая картина художника, „Благовещенье“ и „Рождение Иисуса Христа“ Мурильо, великолепные творения Рубенса по поводу торжественного въезда в Антверпен кардинала инфанта, „Пресвятая Дева с куропаткой“ Ван Дейка, за которую Вальполь уплатил четырнадцать тысяч фунтов стерлингов, и „Диспут отцов церкви“ Гвидо Рени, которую Иннокентий XIII долго не соглашался продать. Коллекция Тьера дала две знаменитых картины Рафаэля: „Святое семейство с безбородым Иосифом“ и „Святой Георгий на коне“. В 1772 г., при распродаже картин Шуазёля-Отенвиля, Екатерина прибрела еще „Предобеденную молитву“ Рембрандта, „Доктора“ Жерарда Доу, стоившую 19 153 фунта, „Охоту за оленями“ Вувермана, стоившую 20 700 фунтов и два „Сельских праздника“ Пуссена, принадлежавших знаменитой графине Жанне де Вердрак и купленных ею за 37 000 фунтов. Затем следуют коллекции Рандона де Буасс, принца де Конти, Дезалье д’Арженвилля, Гостковского, Троншена, приобретенные целиком или частями; заказы, сделанные Екатериной Рафаэлю Менгсу, Анжелике Кауфман и Рейнольдсу. В 1784 г. к прелестям Эрмитажа прибавилась зрительная зала, „расположенная одним полукруглым обширным амфитеатром. Возвышаясь постепенно от оркестра до вестибюля, она соединяет в себе – по словам современника и компетентного судьи Армана Домерга, режиссера императорского театра в Москве – „все, что могущество, величие и роскошь могут создать самого ослепительного“. Там выступали самые известные из артистов того времени: Офрен, Флоридор, Дельпи, Бурдэ, г-жа Лесаж, m-lle Хюсс исполняли произведения Мольера и Реньяра; божественный Паизиелло дирижировал оркестром, сочинив в честь Семирамиды несколько лучших своих опер: „La Serva padrona, Il. Matrimonio inaspettato“ и „Barbiere di Siwiglia“, пересозданную Россини сорок лет спустя. Чимароза, преемник Паизиелло, написал на берегах Невы, в течение своего трехлетнего там пребывания, пятьсот пьес для придворного оркестра и частных оркестров важнейших представителей местной знати. Сарти соперничал с этими двумя маэстро, и при всем своем заведомом равнодушии к музыке Екатерина вынуждена была подчиняться требованиям артистов, приглашенных по настоянию композиторов для исполнения их произведений. Она переносила даже их капризы и дерзости. Габриелли, получавшая семь тысяч рублей жалованья, отказывалась петь в апартаментах Ее Величества, „потому что, – говорила она – Ее Величество ничего не понимает в музыке“, а на переданное ей замечание Государыни, что ее маршалы получают меньше вознаграждения, дала знаменитый ответ: «Так пусть она заставит петь своих маршалов!“ Ссоры тенора Маркези с другой примадонной, Тиди, принимали в глазах снисходительной императрицы важность государственного дела.

Роскошь все возрастала. В 1778 г. во время празднества, устроенного в честь рождения старшего сына Павла, играли в макао на трех столах, и каждый из игроков, имевший девятку, получал бриллиант, который выбирал себе золотой ложечкой из ящика, стоявшего посреди стола. Игра продолжалась полтора часа, а ящики опустели лишь наполовину, поэтому содержимое их разделили между игроками. На этот раз сам Харрис был ослеплен, хотя все-таки видел отпечаток Азии в этой безумной расточительности, напоминающей предания Голконды. Приглашения на этот праздник рассылались от имени «Г. Франциска Азора, азиатского или африканского магната, владельца бриллиантовых россыпей» – псевдоним, под которым легко угадать щедрого одарителя драгоценными камнями и кашемировыми шалями, какого мы видели в Молдавии. Бриллианты, раздаваемые этот раз, не превышали стоимости пятидесяти рублей за штуку, по оценке английского дипломата; но он упоминает еще о десерте после ужина, поданном на сервизе, оцененным им в два миллиона фунтов стерлингов.

Влияние князя Таврического сильно содействовало быстро возраставшим привычкам к роскоши и щегольству, перешедшим, наконец, в безумную расточительность даже за пределами двора и круга, непосредственно к нему примыкавшего. Назначенный посланником в Стокгольм по окончании войны со Швецией, в самый разгар разорительной войны с Турцией, Игельстрём получил 20 000 рублей на экипировку, 4 500 р. ежемесячного содержания, не считая «бесчисленных сервизов», и все-таки остался недоволен. Ему нужны были две парадные кареты на шестерку лошадей, восемь официантов, два скорохода, два охотника, два гайдука, два гусара, чтобы скакать за экипажем, четыре гонца, секретарь, три помощника секретаря, четыре или шесть адъютантов, четыре курьера, множество лакеев, дом, «какого нет в Стокгольме», и на 15 000 р. брильянтов для украшения собственной особы. Мундиры гвардейцев, сопровождавших императрицу при ее выездах в торжественных случаях и несших обыкновенно службу во дворце, отличались поразительной роскошью: «Они были из голубого сукна с красными отворотами, покрытые чем-то вроде серебряной кирасы, на которой выпукло выступал золотой императорский орел, на руках и ногах тоже серебряные бляхи, соединенные цепочками из того же металла, что придавало им некоторое сходство с наручами и набедренниками древних рыцарей. „Сходство“, прибавляет маркиз де Боссе, описывающий эти подробности в депеши от 10-го июля 1766 г., адресованной герцогу Шуазёлю, „еще увеличивается благодаря каске, тоже серебряной, увенчанной черными перьями. Сапоги также украшены на раструбах и на наружной стороне голенищ серебряными бляхами“.

Надо однако заметить, что согласно документу, помеченному 1767 годом, придворные расходы не превышали ежегодно одного миллиона ста тысяч рублей, а именно:

На содержание дворца императрицы, жалованье всех служащих, столовые деньги, музыку, театр, разные удовольствия, свечи, охоту и выезд …………….… 900 000 рублей

Большая и малая конюшни..………….. 100 000 «

Туалеты, драгоценности, подарки……. 100 000 «

Итого…….. 1 100 000 рублей

Эти цифры, вероятно, удвоились во вторую половину царствования Екатерины; но, сопоставив их с росписью расходов, производившихся в то же время в Версале, остается лишь удивляться их незначительности. Одна конюшня Людовика XVI стоила дороже: 7 717 058 ливров в 1786 году; с 1744 г. по 1788 год общий придворный бюджет французского короля и его семейства колебался между 32 и 36 миллионами ежегодно. Это в семь раз больше бюджета Екатерины Великой!

Зависело это, надо сказать, главным образом от количественной разницы в штате здесь и там. Штат, которым довольствовалась Екатерина, был сравнительно очень скромен: двенадцать камергеров, двенадцать камер-юнкеров и двенадцать фрейлин составляли его почти весь. Отсюда далеко до четырех тысяч человек свиты короля Франции, не считая королевской гвардии, состоявшей из количества людей вдвое большого. Так как штат Екатерины был весьма малочислен, то тем более добивались чести принадлежать к нему. Граф Мусин-Пушкин, впоследствии фельдмаршал, был уже генерал-аншефом, когда в 1775 г. получил золотой ключ и пришел в восторг от этого повышения. Все, занимавшие эти завидные должности, исполняли свои обязанности с необыкновенным усердием и точностью. Фрейлина Бибикова, получившая в виде исключения разрешение жить не во дворце, чтобы не расставаться с больной матерью, никогда не пропускала своего времени явиться на службу; даже в день большого наводнения 1777 года: она приехала во дворец на лодке. Екатерина обращалась со своими фрейлинами почти как с любимыми дочерьми. Заместив, что у фрейлины Потоцкой, недавно назначенной ко двору, нет жемчуга, императрица воспользовалась костюмированным балом, где молодая девушка появилась в костюме молочницы, чтобы опустить великолепное колье в кружку молодой девушки, оставленную ею во время танцев. – «Это Вы... это ваше величество?» пролепетала фрейлина, увидав подарок. – «Нет, это свернувшееся молоко». Но непослушание и дурачества молодых девушек строго наказывались. В 1784 г. по рукам придворных ходила карикатура, изображавшая князя Потемкина, лежавшего на диване и окруженного своими тремя племянницами, графинями Бравицкой, Юсуповой и Скавронской, весьма мало одетыми и видимо оспаривающими его ласки. Две фрейлины, Бутурлина и Эльмпт, восемнадцатилетние девушки, были заподозрены в распространении этого рисунка. Уличенные в шалости, они были наказаны розгами до крови в присутствии своих подруг и отправлены обратно домой. Но немилость, их постигшая, не была вечной. Выйдя замуж за Турчинова, бывшая девица Эльмпт через несколько лет снова появилась при дворе и содействовала даже возвышению своего супруга, выхлопотав ему назначение смотрителя императорских зданий. Бутурлина, красивая, умная, смелая и испорченная, сделалась впоследствии знаменитой графиней Дивовой. О салоне ее, широко раскрытом для французских эмигрантов, мы уже упоминали.

В конце концов обстановка, в которой Семирамида явилась на суд Европы и добилась криков восторга, была довольно скромная. Как и в предыдущих царствованиях, чрезвычайная роскошь при ее дворе уживалась с убожеством, а расточительность со странной скупостью. В 1791 г. во время маскарада, происходившего в Петергофе, главная лестница не была освещена. В 1792 г. спохватились в необходимости заменить новыми ливреи пажей императрицы: старые уже отслужили тридцать четыре года!


Глава 4 Двор Екатерины [139] | Вокруг трона | cледующая глава