4

В начале осенней ярмарки, когда у пристани и ладьи не втиснуть между кораблей, ранним утренним часом с колокольной башни старой крепости сам собой сорвался камень и, павши на причальную мостовую, разлетелся брызгами, словно капля воды.

Град Гориславов тем предрассветным временем еще почивал, ни ночной, ни корабельной стражи не было, и потому никто не видел, как вслед за этим камнем шестисаженная стена, выходящая к морю, чуть дрогнула, потом зашевелилась снизу доверху, словно живая, в единый миг утратив связующую силу, и медленно осыпалась, как песок, вместе с башней и остатками морских ворот.

Ни треска, ни грохота при этом не возникло. Густым белым облаком взметнулась невесомая пыль, слегка всколыхнулась прибрежная земля вкупе с пристанью и кораблями, испустив в море волну по всей длине крепости, натянулись и ослабли многочисленные чалки да раскатились, будто горох, мелкие валуны.

Когда же рассвело и на пустую ярмарочную площадь пришли государевы мытники, то вместо стены увидели только саженной высоты островерхий вал из камня да белесую пыль, еще висящую в неподвижном воздухе. Их взорам открылось утреннее туманное море, гостевой причал с кораблями, постоялые дворы с тысячами повозок и даже стада коней, пасущихся в лугах на другой стороне затона – все то, что раньше заслонялось ветхой крепостью.

Стольный град, будто река в половодье, давно выплеснулся из тесноты стен, разлился вширь и поднялся ввысь, на холмы. Крепость с трех сторон давно разобрали на камень, и оставалась только эта ее часть, образующая всего лишь четвертину круга, ибо старый город, как и все арварские города, повторял очертания солнца. Зато последний остаток стены был самым высоким и мощным, хотя давно оборонял только ярмарку, да и то от холодных морских ветров. Вечевой колокол с башни давно был снят и перемещен на вечевую площадь в середину нового города, от которой во все стороны лучисто разбегались улицы; на башне же с наступлением сумерек зажигали мореходный светоч, но лишь в ненастную погоду, поскольку в ясную припозднившимся кораблям достаточно было и городских огней на холмах, освещавших ночные улицы Горислава Великого – так теперь именовался стольный град парусья.

Ни шорох оплывшей стены, ни сотрясенье земли не достали княжеского двора на холме, однако Белояр пробудился с тревогой и, не вставая с ложа, прислушался к тишине дворца. И уж был готов кликнуть отроков, чтоб спросить, не случилось ли чего, но вспомнил вчерашнюю радость, в единый миг взмолодившую дух.

А вчера с купеческими кораблями вернулся сын Годислав, дюжину лет бывший в учении на Светлой горе. Отсылал наследника несмышленышем шести годов от роду – явился ученый и достойный муж, коего хоть ныне на престол сажай да ступай на покой…

Умиротворенный сей мыслью, Князь бы снова заснул, да несмотря на столь ранний час, в опочивальню пожаловал Закон Путивой, настолько встревоженный, что и дверь за собою не затворил, сразу к ложу и свечою посветил.

– Проснись, Великий Князь! Белояр прикрылся ладонью от света.

– Что приключилось?

– Стена обрушилась!

– Какая стена?

– Крепостная, что у пристани!

– Придавило кого?

– Придавить не придавило, да недобрый это знак!

– Должно быть, изветшала, – облегченно молвил государь. – Чего же здесь недоброго?

– Поверь, Великий Князь, дурное предзнаменье! Не лубяные палаты рухнули в одночасье – суть, стена, коей без малого пять сотен лет.

– Нет ничего вечного, что рукою человека сотворено.

– Зрю, восстанет супротив тебя, Великий Князь, сила незнаемая, да на сей раз не чужеземная.

– С чего ж ты взял, Путивой?

– Сама собою раскатилась стена, будто изнутри подточенная да изъязвленная…

– Да полно тебе! – отмахнулся государь. – Коль ты обрище вспомнил, так ведь и памяти о нем нет.

– Иные обры найдутся!

– Откуда же найдутся, коль сгинули еще во времена Горислава Великого? Ни слуху, ни духу не осталось. Вот уж двести лет…

– Осмотрись-ка, Великий Князь, окрест себя, – страстно зашептал Закон. – Взгляни-ка взором дальновидным на то, что близко стоит и рукою можно достать. Позри, не роют ли потаенных нор да ходов, не замышляется ли мерзости супротив престола твоего…

Еще вчера, выйдя встречать сына, государь заметил, как приуныл и закручинился Путивой, ибо узрел в ученом наследнике своего соперника и скорую кончину своей власти. Еще при жизни Горислава Великого княжеская власть была разделена, поскольку строптивые светлогорские старцы отказались посвящать Князя в Законы, и тогда волхвы храма Перуна на своем вече стали избирать стоящего за коном сами, ибо некому стало отправлять священные обряды и провозглашать из конные истины.

Однако все государи мыслили вернуть себе владычество, поскольку старцы считали это самозванством, и как бы ни хотели Великие Князья, но вынуждены были согласиться с ними: Кладовест закрылся даже для самого чуткого к нему уха, и вот уже двести лет никто не мог внять ему.

После Великого Горислава и по его воле княжение у русов стало наследственным и всякий, кто всходил на престол, по истечении дюжины лет тяготился своей неполноценностью, вынужденный терпеть рядом Закона из волхвов. И только Белояру выпало совершить первый шаг к объединению власти и исполнить волю крамольных старцев, отдав им в учение своего наследника.

Путивой был Законом, коего посвящало перуново братство громобойников, но покуда никто не отнимал у него права стоять за коном, поскольку Годислав еще не принял наследства и не отдюжил первую дюжину лет, после которой только получил бы владычество из рук святогорских старцев, иначе называемых крамольниками.

Сейчас, слушая вещанье Путивоя, государь вдруг озарился мыслью тревожной и гневной одновременно: уж не намекает ли он на некий заговор Годислава, дабы опорочить сына перед отцом? Однако за долгие годы княжения Белояр стал мудромысленным и осторожным, чтоб в тот же час предаваться чувствам, унял и гнев, и тревогу, поскольку все предсказания Закона сбывались и не единожды волхованьем своим, взором проницательным спасал он от грядущих бед и лиха.

Даже забавно стало испытать, как же наследник растолкует падение стены? Коли иное узрит, доброе, и ясновидение его подтвердится, будет случай доказать Путивою превосходство учения светлогорских старцев, а заодно указать ему место.

– Мне трудно рассудить, к худу иль добру обрушилась стена, – будто бы посожалел Князь. – А давай-ка, старый Путивой, позовем молодого Годилу да послушаем, чему его вещие старцы обучили? Может, ему не за коном стоять и внимать гласу богов, а и кобником-то несподобно будет?

Послали отроков, чтоб разбудили наследника, а он уж сам идет к отцу, да не из палат своих – с ярмарочной площади, весь в пыли да извести.

– Что скажешь, Годила? – спросил Белояр. – К чему это, если стена столь долго простояла, а ныне рухнула?

– Да ведь без нужды стояла вот уж двести лет, – ответил княжич.

– Верно, не стало в крепостях нужды, – любуясь сыном, подтвердил государь. – С той поры, как твой великий прапрадед Горислав исторг обров из арварских пределов. Ты скажи, с чего она обвалилась вдруг в одночасье? Ведь крепка стояла?

– А должного присмотра не было, отец. Кровля над нею давно сгнила, иструхла, летом вода в кладку просачивалась, а зимою замерзала. Вот льдом и разорвало ее изнутри, а со временем дождями весь скрепляющий раствор вымыло.

– Пожалуй, так и есть, – несколько обескуражился государь. – Но ты скажи, какой в этом знак ты узрел? Добрый или худой?

– Худое тут в том, что в ярмарку упала стена, – сказал воспитанный крамольниками княжич. – Часть площади завалила, где торговые ряды стояли, да весь проезд вдоль пристани засыпало, неловко станет обозам к кораблям подъезжать. А доброе здесь – не придавило никого, ибо ночью обрушилась.

– Постой, Годила, – смутился Белояр от сыновней несмышленности. – Я спрашиваю о тайном значении. Всякое явление несет в себе иную суть, сокрытую от глаз.

– Ну, коль о тайной сути речь, отец, то знак сей явно зрим, – наследник бездумно пожал плечами. – И говорит он о том, что следует обнести стольный град новой стеной. Благо, что казна полна и еще полнится, а доступность богатства всякого встречного поперечного вводит в искушение.

Путивой сидел, взирая на Годислава, и будто бы усмехался в дремучую черную бороду и тем лишь раззадоривал государя.

– Чему учили светлогорские старцы? – уж возмутился он. – Отдал тебя в учение, чтоб ты познал суть сокровенных знаний! Чтоб по прошествии первой дюжины лет был посвящен в Законы, как это прежде было! И власть в себе соединил… А с чем ты вернулся? Открыли тебе крамольники слух, чтоб слушать Кладовест?

– Да не сердись, отец, открыли! – засмеялся княжич. – И слух, и зрение, и тайну Предания древнего…

– Что же ты не в силах истолковать падение стены? Вот Путивой позрел на знак и сказал, что грядущий день мне готовит! Скажи и ты, что ныне меня ждет?

– Скажу без всяких знаков. День добрым будет, коли весть, что ныне к тебе придет, ты воспримешь с радостью.

– Мне будет радостная весть?

– Отец, я сказал, к тебе придет весть, – серьезно пояснил Годислав. – А радость, это твои чувства. Это то, как воспринимаешь мир. Случается, и добрая весть может огорчить, или напротив, худая возвеличить и вознести.

– Кто принесет ее? – ревниво спросил Путивой, должно быть, потом желая посмеяться над будущим Законом. – И скоро ли?

– Да вроде бы боярин твой, отец, – не совсем уверенно ответил наследник. – Постой, как его имя?… А, Свирята!

– Свирята?! – искренне изумился государь. – Да сего быть не может! Боярин сей от варяжских берегов далече!

– Да знаю, был далече, аж в самой Ромее. Ну да придет скоро уж. Корабль его пристать не может, тесно от судов купеческих. Но через час пристанет да и пожалует к тебе. Эвон, уж солнце встало…

– Добро! – Закон потер ладони, согревая. – Недолго ждать. Вот и испытаем твой ясный взор, а вкупе и крамольников.

– Ты жди, отец, – Годислав направился к порогу. – А я пойду, чтобы при свете взглянуть, как крепость обветшала… Еще, отец, коли казна полна, дозволь мне град Гориславов новой стеной обнести? Я в сей науке преуспел, дикий камень мне подвластен…

– Наследник ты или строитель? – перебил его Белояр.

– Наследник, отец, потому и пекусь о безопасности. С запада мы заслонились морем и кораблями, но открыты перед полуднем. Обнажено подбрюшье…

– С полуденной нас прикрывают росы. Коль нападут на них, мы с помощью поспеем и в свои земли не пустим никого. Да там еще Змиевы валы насыпаны Великим Гориславом, а по верху воздвигнуты остроги.

– Да изветшали они, отец, оплыли. Остроги и вовсе сгнили и в прах развеялись иль сожжены. След вокруг стольного града каменные стены возвести…

– На что же крепость нам, Годила? Две сотни лет, как обры сгинули. Ромеи не имеют сил, сколь времени уж топчутся на месте… Или кто иной супротив нас пойти вознамерился?

– Нет, покуда не слыхать. Но мне тревожно…

– Чего ж ты опасаешься?

– Времени, отец. Две сотни лет – уж больно срок великий. Ждать следует беды откуда и не ждешь. К примеру, от своих братьев.

– От братьев? – насторожился государь. – Ты думаешь, росы посмеют выступить супротив нас?

– В Кладовесте давно молва звучит… Ворчат на нас словене, гневится скуфь от старых обид. Де-мол, русы на путях торговых сидят, моря держат в руках и устья рек. Арваров и весь полунощный мир обложили пошлинами, а кого и данью. Мол, черпаем богатства со всех народов, сами ничего не делая, подобно обрам, кровь пьем чужую.. Иной раз слышны голоса их князей, между собою речь ведут, мол, что бы нам не собраться вместе, да не пойти к варягам да взять, что отняли у нас…

– Это и без Кладовеста известно! – встрял Путивой. – Давно ворчат, но не посмеют пойти на нас.

– Постой, Закон, – перебил его Белояр. – Дай ему слово молвить.

– Я сам позрел, отец, когда в родную сторону пробирался. – Годислав был озабочен. – Что скуфь и что словене – все в нищете, а то и голоде пребывают, когда неурожай. Жилища их бедны, курные избы или землянки, мы же погрязли в роскоши. И слышен ропот от них, мол, мы были братья русам, а ныне мы их рабы.

– От лени бедствуют! – вновь вмешался Закон. – Не стало обров, так спят непробудным сном и днем, и ночью. Еще и говорят при сем, мол, покуда боги спят, и мы будем спать, все равно нет ни Правды без них, ни справедливости. Не верят Перуну!

– Вот и берет тревога. Проснутся однажды и позрят на старшего брата.

– В начале своего княженья я тоже собирался возвести крепость, – вдруг признался государь. – Да воспротивились варяги, мол, на что стена стольному граду, коль мы сильны и могущественны, а обры сгинули? Открыто станем жить, как прежде на Арваре, и лучше выстроим причал до речного устья, а то купеческим судам некуда приставать… И верно, за сорок лет владычества моего никто не напал на нас.

– Да чую я, уж срок кончается. И недалек тот час, когда придет беда…

– Ну, полно накликать! – отмахнулся Закон. – Кто только не пророчил беды арварам, но где ныне те пророки?

Белояр стукнул кулаком.

– Довольно, волхв! Коль слеп и глух ко Кладовесту – молчи!… Я тоже чую, сын, и с давних пор обременен сей думой. Сейчас тебя послушав, я загадаю так: коли твое предсказание исполнится и боярин Свирята явится с вестью, значит, не напрасны наши опасения, Годила. Придется стольный град обносить стеной. С тем и ступай, наследник.

Княжич удалился, а Белояр все еще возлежал на ложе, раздумывая над словами сына, отроки же внесли в опочивальню одежды и встали подле, ожидая, когда государь изволит подняться.

– Идите прочь, – велел им Путивой. – А ты, Великий Князь, спи безо всяких дум. Не будет вестника, а дабы упредить худое, чему был знак, я отправлюсь в храм и требы воздам Перуну.

– Постой-ка, Закон… Но если явится Свирята?

– Да как же он явится, коли отправлен в Ромею с тайным поручением? И сроком на семь лет, когда лишь два миновало? Ослушаться не посмеет.

– Но ведь Годила молвил…

– Пристало ли тебе, Великий Князь, внимать словам юнца? Крамольники недюжи в предсказаньях. Читать, что будет на земле по пятнам солнечным – пустое дело…

– Им Кладовест открыт.

– А в Кладовесте шум и более ничего. Покуда боги спят и слова не услышишь. Кто тебе скажет – слышу Кладовест, тот лжет, Великий Князь.

Государь приподнялся от дерзости волхва.

– Наследник мне солгал?

Путивой же оперся на посох и тяжело вздохнул.

– Эх, лета младые!… Да не солгал, Великий Князь, а сам обманут старцами. Они ведь что творят? Отрокам, таким, как княжич, велят во поле лечь одним ухом к земле, а другим к небу и внимать. А потом пытают – что слышал ты, иль ты? Кто же не внемлет, бьют розгой по ушам, еще перстом потычут и вдругорядь заставляют, де-мол, глухой. Лежат они, лежат, кто день, кто ночь иль более того, у иных так кровь из ушей закаплет, а у иных ручьем… Вот мнится тем юнцам, как будто голоса звенят. А звон сей не с небес – из уха.

– Подобный звон я тоже слышу, – согласился Белояр. – Иной раз – чу! Вроде б глас иль смех какой!… Ан, нет, то птица прозвенит, то ветер свищет…

– Вот так же твой наследник, Великий Князь. По молодости ему слышатся лишь голоса девичьи.

– Откуда же он узнал про боярина Свиряту? – спохватился государь. – Шести годов уехал к светлогорам, вчера явился… А про то, куда боярин послан, мы ведаем вдвоем, Путивой. Знать, ты сказал ему? Закон насторожился.

– Не говорил!.. Должно быть, ты, Великий Князь, обмолвился случайно.

– Да речи не бывало ни о Свиряте, ни о том, где ныне он… Чудно мне, волхв. А может, ты солгал, и Кладовест сущ над нами?

– Досужий вымысел юнцов!

– И все одно, пойди на пристань и узнай, какой корабль ищет причала и откуда. Ну, а когда причалит, посмотри, кто же приплыл на нем.

Похоже, Закон того и ждал.

– Добро, Великий Князь.

Покинув государев дворец, Путивой взял с собой стрельцов храмовой стражи и в тот час направился к пристани, где уже было людно. Руины стены, занявшие четверть площади, ничуть не мешали ярмарке, поскольку бойкие купеческие приказчики развернули прилавки с товаром прямо на развалинах, таким образом возвысившись над другими и тем самым привлекая к себе внимание. Мало того, рынок даже увеличился, ибо теперь ничто не сдерживало, и торговые ряды, будто вода через каменный речной порог, перекатились к причалу, и стало проще подавать . меры, мешки и тюки с кораблей. Одни мытники сбивались с ног, не успевая теперь взимать таможенную пошлину при разгрузке товара и одновременно следить за торговлей, чтоб в тот час взять налог, как только этот товар продан.

Если бы башня не обрушилась, то с ее высоты Закон озрел бы всю излучину залива и затон, в которых каждый корабль был бы как на ладони; теперь же Путивою пришлось с помощью стрельцов карабкаться на каменный вал, однако и оттуда перед взором встал лишь лес мачт, за которым скрывалось море, а ничего более высокого поблизости не оказалось. Тогда он отыскал начальника – главу чальных мытарей, взимающих налог за чало, и велел ему узнать, есть ли в море корабль, ищущий места у пристани. Начальник приказал подручным подняться на мачты, и скоро выяснилось, что судов, ожидающих причала, в море десятка полтора, но все стоят на якорях и лишь с одного, испанского торгового парусника, спустили лодку, которая сейчас плывет к берегу.

Испания была провинцией Ромеи, и если Годислав в самом деле предсказывал истинное и ясно видел незримое, то боярин мог придти на этом корабле, скрывшись под личиной морехода, странника или пытливого путешественника. Два года миновало, как Свирята в глубокой тайне и окольными путями был послан в Середину Земли, дабы через приближенных выведывать намеренья молодого императора Юлия. Блюдящие ромейский престол придворные настолько обнищали и так любили серебро, что за малую мзду боярин нанял из их числа сразу трех соглядатаев и сообщал через доверенных купцов и каликов перехожих о каждом шаге меченного скифским мечом, беспалого властителя. Несмотря на долгие сухопутные и морские дороги, вести от боярина достигали варяжских берегов в один месяц или чуть поболее того, а коль отличались важностью, то и трех дней хватало, ибо за дело брались стрельцы храмовой стражи. Они и стрельцами назывались изначально потому, что слали вести с особой восьмиперой стрелой, выпуская ее из мощного вестового лука. Для этого от Варяжского моря до Русского и далее, по всему пути через полторы-две версты стояли стражники, готовые в любой миг поднять прилетевшую весточку и послать ее дальше. Такие же лучники были между храмами Перуну по всему парусью, а тайные стрельцы существовали и в землях ромеев, скандов и арвагов, так что Закон знал все, что происходит в варяжском государстве и за его пределами.

Но с весенней ярмарки, когда Свирята сообщил о тайном Низибисском договоре между императором и Артаванским царем Урджавадзой, не было более из Ромеи важных известий.

Лодка кое-как пробилась между судами к берегу, однако боярина в ней не оказалось, а испанские купцы, заплатив за чалки, стали просить у начальника место пристани, де-мол, привезли они оливковое масло и зрелые плоды, кои нельзя долго томить в корабельных укрытиях. Начальник велел снять с чалок и поставить на якорь скандское судно, пропахшее рыбой и овечьей шерстью, и вместо него позволил встать испанцам.

Не минуло и получаса, как по пристани потек диковинный, густой и обволакивающий дух спелых полуденных плодов, на который, словно пчелы на нектар, были падки жители стольного полунощного града, и в един бы час опустошили корабль, да бдительные мытники потребовали пошлину сразу за весь товар. Испанские мореходы принялись разгружать судно, и, стоя в людской сутолоке, Путивой заметил, как один из них поставил корзину с плодами и в тот же миг исчез в толпе. Ловкие стрельцы незаметно последовали за ним и настигли неподалеку от выхода с ярмарочной площади.

Признать в безбородом, смуглом от солнца и обряженном в лохмотья человеке Свиряту было трудно, и потому Закон все-таки надеялся, что это не боярин, а скорее всего, раб, попытавшийся скрыться от хозяина: зачастую невольники бежали с чужеземных кораблей, зная, что у варягов нет рабства. Однако когда Путивой пробился сквозь торговые ряды и увидел в руках стрельцов беглеца, надежды обрушились, словно старая крепостная стена.

– Здравствуй, владыка! – боярин не вырывался, а стоял с улыбкой на лице. – Верно, меня поджидал?

– Поджидал, – молвил Закон безрадостно. – Зрю я, с доброй вестью пришел?

– Не мне судить, с доброй ли, но с вестью. Вели стрельцам отпустить, к Великому Князю мне надобно.

– Поспеешь к Князю. Не забывай обычаи! Прежде след в храм войти и жертву воздать Перуну

– Воздам еще. А ныне недосуг, владыка. Весть, с коей пришел, не терпит промедленья.

– В сей час Великому Князю не до тебя и твоих вестей. – проворчал Закон. – Наследник Годислав вернулся из учения от крамольников, вот государь и тешит свое родительское око. Меня послал встретить и выслушать. А то откуда б я узнал, что ты с испанским кораблем придешь?

– И то верно, – согласился Свирята. – Но как же государь прознал?

– Есть очи у него, связующие с богами… Ступай за мной, боярин.

Стрельцы отпустили руки Свиряты и пошли следом.

Арочный вход храма сиял ярким и высоким очистительным огнем, пламя которого не обжигало, а лишь опахивало бархатным, ласкающим теплом и благовонным смолистым духом. Сразу же за ним посверкивало ниспадающими кропящими каплями капище – пелена омывающего дождя, пахнувшая свежей весенней травой, но в самом храме света было немного, ибо пустой, как всегда в ярмарочные дни, он освещался лишь одной хрустальной молнией, висящей под высоким сводом над медным изваянием Перуна. Горсть таких же стрел была в его деснице, воздетой над головой, и когда в чаше возжигался жертвенный огонь, в куполе отворялись невидимые снизу окна, и солнечные лучи, падая на хрустальные оперения, преломлялись, отчего вспыхивали все восемь молний.

Закон даже не приблизился к чаше, а повел боярина в святилище, где совершалось таинство Откровения. За толстой дубовой дверью горел очаг, обрамленный коваными молниями, а одна, тяжелая и раскаленная до малинового цвета, находилась посередине и называлась присягой. Арвары, признавшие над собой волю Перуна, накладывали свою руку, и если присягали откровенно, то ладонь оставалась совершенно целой, если же таили ложь – обжигались так, что дымилась кожа. А заговорщиков и вовсе прожигало до костей.

Здесь же, в святилище, прежде чем взойти на престол, клялись и присягали наследственные князья племени Горислава. Но обычаю этому близился конец, ибо ученик крамольников, Годислав, уже присягнул в храме на Светлой горе, признав превосходство Даждьбога, ныне лежащего на земле в образе быка, над громовержцем Перуном.

И это могло стать великим раздором не только среди арваров, но и среди богов, чего и опасался Путивой, узрев в разрушении стены недобрый знак междуусобья.

– Молви, боярин, – велел Закон и сам взял в ладонь раскаленную железную стрелу…

Час миновал, другой и третий, но ни один из предсказателей не вернулся во дворец и ничего не сбылось из предсказаний, ни худа, ни добра. Государь, притомившись от ожидания, велел заложить коней, чтоб самому взглянуть, что стало с крепостной стеной, и тут пришел Годислав: с хмельным задором в очах, в руках же пергаментные свитки, коломер, сажень, траян, чтоб измерять высоты, и чертило – не наследник престола, а скуфский ватажник, кои ходили по всему парусью, предлагая возвести любое здание от малого жилища до храма или дворца.

– Отец, позри! Я мыслю заключить град Гориславов в коло каменной крепости, как строили прежде. – Годислав развернул свиток. – Но след, основу заложив из глыб, отсыпать брани высотой в три сажени и уж по той основе класть стены не полновесные, как встарь, а пустотелые!..

– Полые стены – добро, – вновь перебил государь. – Пожалуй, верно мыслишь… Слова твои пусты, вот в чем беда.

Пергамент сам скатался в свиток.

– Не уразумел, отец…

– Где боярин с вестью? Свирята, о коем толковал?

– Боярин? Не знаю, право… Я град обходил, не встретил…

– А что же прорицал?

Смущенный княжич огляделся и, замерев, прислушался.

– Да где-то близко он! Не слышу, что глаголит… Звенит в ушах…

– Это и я слышу! Двенадцать лет в ученье, а проку – звон один! Как оставить на тебя парусье?…

– Свирята в храме! Святилище, темно, огонь угас… С ним волхв, лица не вижу… Но будто Путивой.

Государь приблизился к сыну, попытался заглянуть в глаза, но взгляд его остекленел.

– В каком храме, Годила?

– Постой, отец, я не был там… Храм новый, в сей час позрю… Да будто бы Перунов. Восемь молний…

– Ступай со мной!

Храм Перуна был недалеко от государева дворца, за вечевой площадью, потому и пяти минут не миновало, как Белояр с наследником уже ступили через очистительные огонь и воду, оказавшись перед изваянием громовержца. Стрельцы-стражники и жрецы не ожидали их появления, потому засуетились, намереваясь соблюсти обряд жертвоприношения и тем самым задержав, предупредить Закона, однако государь лишь бросил на ходу:

– Прочь с пути!

И отворил дверь в святилище.

Застигнутый врасплох Путивой лишь отступил от очага с присягой, боярин же, напротив, слегка подался вперед, но тоже замер.

– Что же, Годила, добро, – не сразу вымолвил Белояр, приглядываясь к полумраку. – Здрав будь, Свирята! А что пожаловал и не сказался? Я ждал тебя.

– Не по своей воле, Великий Князь, – отозвался тот, но Закон уже совладал с собой.

– По твоему велению, великий государь, я встретил боярина и спрос учинил, – заговорил он бойко и прибавил огня в очаге. – Худую весть принес Свирята…

– Теперь я сам спрошу, – прервал его Белояр. – Ну, извести, боярин, с чем пожаловал до срока? Ромейский император наши грани перешел и войной идет на стольный град?

– Нет, государь, не перейти ему наших граней, – тайный посланник дух перевел, как будто б груз тяжкий сбросил с плеч. – И вряд ли скоро с силами соберется. Сам Юлий захворал и ныне пластом лежит. Ну а придворные его крадут, что еще можно красть…

– А что же стало причиной хвори? Ведь он же молод и здоров был, коль не считать отрубленного пальца…

– Я сообщал тебе, дочь Урджавадзы, именем Авездра, согласно договора наречена невестой императора…

– Это я помню, что далее?

– Она пришла в Середину Земли на четырех кораблях вкупе с приданым. А на своем корабле хранит сундук с живым огнем. Ромеи называют его магическим кристаллом.

– Неужто с собой взяла?

– Пришла в Ромею с приданым.

– И состоялась свадьба?

– Не состоялась, Великий князь.

– Для нас сие добро! Знать, и союзу не бывать с Артаванским царством. Не получит император живого огня.

– Союзу так и так не бывать. Да суть не в нем… Явившись в ромейские пределы, Авездра чудеса искала. Нрава она любопытного, немало прежде обошла земель и мест и див позрела…

– Что из чудес сыскала?

– Исполина Космомысла. Жив и здоров, и говорят, еще подрос, раздался…

– Постой, боярин. А кто сей исполин?

– Брат младший! Великого Горислава! – поспешил упредить Свиряту Закон. – Слыхал я про него от кощунов! Да лжет молва. Сей Космомысл давно уж умер.

Государь не внял и головой потряс.

– Брат Горислава… Ты что, боярин? О чем ты речь ведешь?

А наследник внезапно вздрогнул, всплеснулся неуемной радостью, подался ввысь, словно волна о камень.

– Бессмертный! Он – бессмертный!

– Забыт был Космомысл, – подтвердил Свирята. – Кто о нем вспомнил, коль столько лет минуло? Ушел еще при Гориславе…

– Он лжет! – выкрикнул Путивой. – Или не здрав рассудком!

– О, боги! – с восторгом взмолился наследник. – Дед мой, Даждьбог! Слава тебе! Свершилась твоя воля!

– Чему ты торжествуешь?! – застрожился Закон. – Отрок несмышленый! Тебе погибель от него! По обычаю, данному Гориславом Великим, престол принадлежит тому, кто старше во всем роду.

Позрев на шум и свару, государь ударил посохом.

– Умолкните!.. Скажи, боярин, толком! Не уразумел я вести!

– Царевна Артаванская, Авездра, отыскала среди ромейских рабов исполина Космомысла. – Свирята встал перед государем. – На отдаленной каменоломне, высоко в горах…

– И что же из того?

– Брат Горислава Великого оказался бессмертным. От рода ему уже более двух сотен лет!

– Не слушай, государь! – встрял Путивой. – Былина это, поросшая быльем!

– Молчи, волхв! А ты, Свирята, говори. И что же этот старец?

– Не старец он, Великий Князь, – ответствовал боярин. – Я сам позрел… А юн еще, как сын твой. И даже чем-то схож…

Закон не отступал.

– Знать, раб тот – самозванец! Младший брат Горислава рожден был смертным! Как же он мог достичь бессмертия? Не весть принес ты, боярин – потеху для юнцов!

– Да нишкни, пес! – не выдержал государь, охватываясь гневом. – Ты слово свое молвил!.. Где ж ныне исполин, Свирята?

– Авездра выкупила. Приданое ушло, все целиком, за одного раба. Все отдала, кроме сундука с живым огнем. Хозяин – простолюдин, а ныне богаче нет его во всей Ромее. Император дар речи потерял и слег…

– Теперь он раб Артаванской царевны?

– Невольников в Ромее продают вкупе с цепями, – объяснил Свирята. – Авездра не взяла цепей и в тот же час освободила Космомысла. И меч ему дала, зная наши обычаи.

– Где исполин теперь?

– На корабле царевны. Она взяла его с собой и двадцать девять дней тому покинула Ромею. А император путь открыл, ибо страшится ее отца, Урджавадзы. Да что и взять с него, коль заболел?.. Я в тот же день под личиной вольноотпущенника нанялся на испанский корабль и вот перед тобой, Великий Князъ.

Сдерживая восторг, наследник подтвердил:

– Боярин истину глаголет!

– Это я слышу сам – И горше от того, Годила.

– Но отчего, отец? Сбылся замысел Сувора, возродилось бессмертие арваров! Даждьбогу слава! Всем богам!…

– Уйми страсть молодую, сын! – недовольно одернул его государь. – Ступай за мной… Ну а тебя, Свирята, благодарю за службу. И награжу достойно…

– Я долг свой исполнял, Великий Князь.

– Добро, боярин. Так послужи еще. Только теперь ступай в Артаван. Надень какую хочешь личину, обернись хоть самим царем Урджавадзой… Но вызнай, куда свои стопы направит сей исполин! Что он замыслил, вызнай!

– Отец, я ведаю, куда! – вмешался наследник, однако государь взглянул на Путивоя и вновь одернул сына:

– Тебя спрошу потом!.. Ну что ж, ступай, боярин. Коли не свидимся еще… Я стар уже… Наследник вот, перед тобой. Он будет Князь и Закон в одном лице, и власть будет единой.

Пройдя путем обратным, сквозь воду и огонь, сквозь омовение и пламень, Белояр повел сына не во дворец, где среди отроков и челяди прислужной полно было наушников и соглядатаев Путивоя, а на приземистую башню, стоящую посреди вечевой площади, где висел теперь колокол.

Более всего государь тяготился постоянным присутствием кого-либо рядом – от Закона до безобидного отрока, которые неотступно следовали за ним всюду по правилу, заведенному еще Великим Гориславом. Бдительные стрельцы храмовой стражи – разящие стрелы Перуновы, день и ночь стерегли его покой, отгоняя всякого, кто смел приблизиться к государю только чтобы поближе взглянуть на него. Боярые мужи, готовые исполнить всякую волю, посошенные вечевые старцы, жрецы, носящие за ним очистительные огонь и воду, ведуны-врачеватели, науздные и стремянные отроки – вся эта свора зримо или незримо была подле, иной раз приводя его в тихий гнев, который испытывает, пожалуй, стреноженный конь, отпущенный на волю. Порою, мысля остаться в одиночестве, Белояр придумывал хитрости, чтобы отослать от себя всех, и все равно чуял на ногах эти путы отовсюду призирающего ока Закона, как всякий путник чует вездесущую дорожную пыль.

И лишь вчера, внезапно явившийся от светлогорских старцев сын, будто свежий морской ветер, сдул ее в сторону, и государь впервые не то чтобы вздохнул вольно, а ощутил облегчение. Она, эта пыль, все еще клубилась под ногами, но уже не вырывалась вперед и не застилала дороги. Единственное, от чего не мог сейчас освободить его даже Годислав, так это от Закона, который по заповеди самого Горислава Великого висел камнем на шее. Родоначальник племени наследственных Князей, дабы спасти арваров от обрища, когда-то присягнул Перуну, встав под его волю, и уступил волхвам право стоять за коном.

Вновь соединить власть в одних руках значило примирить громовников с крамольниками Светлой горы, но прежде должны были примириться боги – спустившийся на землю владыка солнца Даждьбог и грозовой Перун, властвующий на небе, покуда боги спят.

Вначале светлогорские старцы и слышать не хотели о таком примирении, говоря Великим Князьям, мол, отрекитесь от громовержца, ибо самозванец он, отриньте наследование престола племенем Горислава Великого и вернитесь к вечевой Правде, тогда и посвятим в Законы. Ни год, ни два, а двести лет шел спор между волхвов, однако же обрище не возродилось более, и крамольники, воздавая заслугам Перуна, пошли на попятную, сказав Белояру, де-мол, родится у тебя наследник-сын, так присылай в хрустальные чертоги…

Но еще восемнадцать лет Даждьбог испытывал его бездетностью, от которой тайно торжествовал Путивой. Наконец, государь отослал бесплодную жену на Сон-реку и женился на племяннице Закона, Сбыславе…

Ныне же Белояр мыслил поскорее передать наследство – престол великокняжеский Годиславу, поскольку еще требовалось отдюжить ему срок и лишь тогда принять священный сан Закона.

Над вечевой башней реял ветер, слегка раскачивающий язык колокола, отчего медь, слитая с серебром и золотом, тихо позванивала, и это был единственный звук, царящий под башенной кровлей.

– Теперь скажи мне, Годила, – молвил Белояр строго. – От кого ты узнал о Космомысле? От старцев?

– Вначале слушал Кладовест, – признался княжич. – Молву отца его, Сувора…

– Сувора?.. И в чем же суть молвы?

– Князь и Закон мыслил о возрождении бессмертия и тщился познать судьбу исполина. Но не познал, ибо Даждьбог не ведал его рока. А Космомысл оказался вечным!

– Будущему наследнику престола не след показывать восторга, словно малому отроку.

– Сдержаться трудно, отец, когда сбываются замыслы смертных!

– А светлогорские крамольники знали о его бессмертии?

– И знать не могли. Над Серединой Земли нет покрова Кладовеста, ибо свет Полунощной Звезды никогда не касался ее. А Космомысла двести лет держали в Ромее!

– Добро, что не могли…

– Чего же доброго, коли не знали правды? Старцы ею сильны и могучи, а вкупе с ними теперь и мы. Поскольку чудо сотворилось! От смертных русов родилось бессмертие. О котором не ведали боги!

– Бессмертие не суще на земле, – голос Белояра был тверд, словно камень. – Вечность – удел богов.

– Но вот же, молва о Космомысле достала нашего слуха! – вскричал наследник. – Разве не сущ он? Сын Сувора и брат Горислава! Они давно ушли в Предание, а исполин все жив и юн! От семени его вновь возродятся русы-великаны, коими их замыслил Даждьбог! И возродится Родина Богов! Арвар поднимется из вод! Когда проснутся боги, увидят храм свой – Светлую Гору! Мир прежний воцарится!

От звонкого голоса наследника и колокол зазвенел, но государь остался непреклонен.

– А чем он знаменит, сей прежний мир, чтоб по нему изнывать от жажды?

– Волей! Русы жили, словно боги, не зная ни супостата, ни войн, ни власти над собой, кроме Даждьбожьей. Питаясь лишь плодами, они предавались вечному – мудромыслию, витийству, звуколаду и возводили дворцы прекрасные. Арвары были единым народом, внуками владыки солнца, и не было меж ними ни спора, ни раздоров. И все иные народы, видя своих богов вкупе с другими богами на Светлой Горе, жили в мире и согласии. Никто не строил стен.

– Неужто не случалось войн? Да быть сего не может.

– Нет, войны были. Но только с тьмой.

– Что есть тьма? Сгинувшие обры?

– Обры были порождением греха арваров. Тьма приходила извне. Это суть безумие, вселяющееся в какой-либо народ, и имя ему – чума. Когда мрак силы поражает разум или, к примеру, блеск злата или ложь. Когда рассудок ослепленный заставляет молвить – я велик, могуч, богат и посему желаю, чтоб мир порабощенный лежал у моих ног. Тьма мыслит править миром.

Звон колокола послушав, Белояр наложил на него руки и всякий звук увял.

– Ты, сын, научен мудростям, изведал Предание и слышишь Кладовест… Скажи мне правду, что было до нас? Как жили арвары до Горислава Великого?

– Правда будет горька, отец…

– Мне надобно вкусить сей соли знаний.

– Коль так, то следует начать от Сувора, последнего Князя и Закона.

– От Сувора? Но что он сотворил, кроме как был отцом первого Великого Князя? Искал бессмертие?

– И обрел его не только в исполине, но и в делах своих. Скажу тебе то, что было в самом деле: все, что ныне есть, свершено по замыслу Сувора. Даже Змиевы валы, суть браны, воздвигли при нем… Да ныне стал безвестен последний Князь и Закон, как сын его, исполин. Горислав, прозвавшись Великим, затмил их, присвоив себе славу отца и брата.

– Это не соль – суть яд!

– Средь вещих светлогорских старцев есть ведуны, которые врачуют ядом, – промолвил Годислав. – Яд правды менее опасен, чем сладкое зелье лжи, отец.

– Да я уже отравлен… Одни слова твои – присвоил… А чем же славен исполин?

– Он победил ромеев и пленил их императора, Мария.

– Но подвиг сей свершил Великий Горислав!

– Нет, отец, можно солгать потомкам, но не Кладовесту. И не Горислав – Сувор избавил арваров от обрища, пустив их в земли скуфи, чтоб жили сами по себе. Не Горислав, а обры сокрушили ромеев, сбросив их в Русское море. Пожравши все вокруг, они пожрали себя сами и сгинули по замыслу Сувора. Тем часом мой прапрадед прогнал брата Космомысла, запретив ему возвращаться в арварские пределы, покуда будет жив их отец. Кого называют Великим, жаждал лишь великой власти, как жаждет ее раб. Потому волхвы Даждьбога не посвятили его в сан Закона. Как может лжец нести из конные истины?

– А что же исполин не восстал против лжи? Коль благороден и воинской отвагой исполнен?

– Не захотел чинить раздора между братьями и предпочел ему скитанья по чужбине. И против воли Даждьбога не пошел.

– Какова же была воля?

– Невесту отыскать, по имени Краснозора.

– Кто она?

– Бессмертная поленица, и ведет свой род незамутненным от русов, что жили на Родине Богов.

– Так Космомысл нашел ее и в жены взял?

– Был на пути к ней… Но ромеи, желая отомстить, устроили засаду и пленили его. С той поры о нем ни слова нет ни в Кладовесте, ни в людской молве. И вот пришла к нам радостная весть!…

– Но как же смертным рожденный он обрел бессмертие?

– В сем тайны суть, отец, о коей не ведают ни старцы светлогорские, ни боги.

Государь прошел по кругу возле колокола, обозревая город, и вдруг остановился перед сыном.

– Ты видишь стольный град?

– Вижу, отец.

– Прекрасен Великий Горислав?

– Прекрасен и богат. Только не защищен стеной. А Змиевы валы расплылись от времени, рвы заболотились, иссохли и уже не суть преграда для супостата. Особенно, если супостатом будет не иноземец, а братья словене или скуфь…

– Добро, ты защитишь, коли подвластен тебе дикий камень. Тому и быть, садись на престол и строй стену.

– Постой, отец! – воспротивился наследник. – Дай мне хотя бы осмотреться.

– Довольно мне сидеть, устал я от власти, а тебе она впору будет. Садись и правь, я на покой пойду.

– Почто же спешно, отец?

– После того, что ты поведал мне о прошлом, я править не могу. Мысль о великой лжи меня изгложет. Сейчас же созову вече и передам тебе бразды.

– Дай мне хотя бы год побыть на воле!

– Не дам и дня. Я слишком стар уже и долго ждал этой минуты. Позри, вон рухнула стена, поскольку обветшала. Ты ж молод, учен и полон задора, – государь помедлил и добавил: – Но должен упредить тебя: не имея владычества, власти Закона, крепости тебе не построить.

– Но почему, отец? Неужто у князя мало власти?

– Власти полно, да проку мало. Богатство и покой развратили русов. Вряд ли удастся тебе поднять варягов на вольный труд. Вот потому и хочу, чтоб ты скорее стал Законом и принес арварам забытые истины. Может, тогда поднимутся и вспомнят, кто они.

– Перед лицом грядущей беды все арвары встанут!

Князь осадил его.

– В великом сомнении я, Годила. А встанут ли? А чуют ли они беду? Боюсь, варяги и тебе ответят, как прежде мне сказали: кто нападет на нас?… Но ныне выслушай мой иной наказ и сам реши, как тебе править.

– Добро, отец, я слушаю тебя.

– Через дюжину лет соедини всю власть в своих руках. И более никогда ее не разделяй. Ни с кем.

– Исполню!

– Ну, тогда помоги мне! – государь стал раскачивать язык колокола. – Сейчас ударим, чтоб вече собралось!

– Но погоди, отец! В чем суть наказа? Лишь власть соединить?

– И возвести крепость!

– А что ж еще? Как мне править?

– Как пожелаешь! Годислав отступил.

– Ты будто весел, но зрю, как тебе тягостно! Что мучает тебя, отец? Я власти не прошу и если хочешь, не оставляй престола до смерти!

Белояр выпустил веревку, и раскачавшийся язык не достал края колокола, но заставил его гудеть низким, рокочущим звуком.

– Верно, Годила, ты зряч. Мне тягостно, да только не от потери власти – от слов твоих, от уст, произносящих Правду. И думаю ныне: не от тебя ль придет беда? Да, верно говоришь, град Горислав Великий прекрасен и богат. А видел ли ты иные города парусья?

– Зрел с корабля, покуда плыл. Прекрасны города, и все парусье…

– Устроена варяжская земля твоими дедами. За двести лет стала обильна, жирна и могуча, какою не бывала никогда. Два века ромейские императоры ведут войну на дальних подступах, но разбиваются сами, словно волны о камень. Без стен стоит земля! Без крепостей все города, а неприступны! Трепещет супостат, едва приблизившись к границам, ибо зрит покров славы Горислава Великого. Ну, или зрел доныне… Не камень это был, а одежды белы!… Но если яд, изроненный тобой, падет на них? Хотя бы одна капля!… Все будет сметено в единый миг. Все рухнет, как стена!… Теперь помысли, наследник мудрый из племени того, кого называют Великим: в чем будет суть княженья твоего? Славу дедов возвысить, которая сама – бессмертие, или разрушить, дабы из руин былого построить крепость вокруг голой Правды?..