22

Пока Марис читала рукопись, Паркер изучал ее.

Чтобы переодеться и привести себя в порядок, ей понадобился почти час. Теперь вместо порядком измятой дорожной одежды на ней была длинная, закрывавшая лодыжки юбка и тонкая светлая блузка без рукавов, завязанная на талии кокетливым узлом. Устраиваясь на плетеном диванчике, она сбросила сандалии и подобрала ноги под себя, но Паркер успел заметить, что ногти на ногах у нее выкрашены бледно-розовым лаком почти естественного оттенка.

Марис успела вымыть голову и слегка подвела губы блеском, распространявшим аромат персиков. На щеках ее горел легкий румянец, но Паркеру так и не удалось определить, результат ли это выпитого виски или какое-то косметическое ухищрение. Выглядела она, во всяком случае, восхитительно и свежо, и Паркер не мог на нее налюбоваться.

К счастью, Марис с головой ушла в чтение и не замечала, что ее разглядывают. Взгляд ее был устремлен на страницы, лежавшие у нее на коленях, и Паркер почувствовал иррациональную ревность к своему детищу, которому досталось столько внимания.

Незадолго до ее неожиданного приезда Паркер решил как следует напиться и даже приступил к осуществлению своего замысла. За весь день он не написал ни одной стоящей строчки, хотя день для работы был самый подходящий. Именно в такие удушливые, жаркие, бессолнечные дни ему было легче всего с головой погрузиться в перипетии сюжета, так что в реальный мир он возвращался, только когда его вынуждали к этому голод и усталость. Но сегодня его мозг был пуст, как экран сломанного телевизора.

То есть нет, не совсем пуст. Просто Паркер не мог записать то, что было у него на уме, потому что думал о Марис. С тех пор, как она уехала, он думал о ней почти постоянно, но сегодня Паркер оказался не в состоянии думать ни о чем и ни о ком, кроме нее.

Он представлял Марис на совещании в офисе.

Представлял, как Марис улыбается Ною.

Как она останавливает такси.

Как она целует Ноя.

Как она работает за столом.

Как она сладко дремлет рядом с храпящим мужем.

Как она делает покупки на Пятой авеню.

Как она раздвигает ноги для Ноя.

Эти картины сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой и едва не свели его с ума. Спасаясь от безумия, Паркер и решил напиться.

Теперь ему казалось, что это было чем-то вроде предчувствия, знака, возвещавшего о ее приезде. «Все может быть», – подумал он сейчас, ибо что-то словно подтолкнуло его обосноваться с бутылкой именно в столовой, которую он не любил и где бывал крайне редко. Там Паркер сел у выходившего на крыльцо окна и принялся стакан за стаканом поглощать виски, бездумно глядя за окно на унылые серые облака, затянувшие небо.

Заслышав шум гольф-кара, сворачивавшего с главной дороги на ведущую к особняку тропу, он решил, что это вернулся Майкл. Тогда он еще подумал, не забыл ли Майкл купить упаковку шоколадных батончиков, которыми Паркер привык подкрепляться во время работы.

Но когда за рулем гольф-кара он увидел Марис, сердце у него подпрыгнуло так сильно, что едва не вырвалось из груди.

Может быть, подсознательно он ждал ее все это время? Недаром же он сел у окошка – ну точь-в-точь соломенная вдова, которая глядит на выпуклый океанский горизонт и ждет, не покажется ли вдали родной парус.

Нет, так низко он еще не пал, поспешил поправиться Паркер, но тут же ему пришло в голову, что себя-то он не обманет. Он действительно ждал Марис, ждал, как неделями и месяцами ждет хозяина брошенный пес.

Паркер знал: это чувство появилось у него в тот момент, когда Марис, разозлившись на него, выскочила из хлопкового сарая. Именно с того утра его жизнь пошла наперекосяк. Он то тонул в волнах жалости к себе, то задыхался в огне жаркой ревности, то хватался за виски, то часами валялся на кровати и, закрыв глаза, предавался безудержным фантазиям.

Он представлял себе Марис с Ноем, и это было для него пыткой.

Он воображал Марис и себя, и эти минуты наполнялись для него блаженством рая.

По ночам его, словно половозрелого подростка, преследовали эротические сны, в которых Марис прижимала его к себе, низким от страсти голосом выкрикивая его имя. Пробуждение становилось для него мукой, и днем Паркер утешался тем, что представлял себе, как Марис ласкает его, как она проводи кончиками пальцев по его груди и животу, а ее мягкие губы скользят к его…

– Это был ребенок Тодда?

Паркер резко выпрямился, словно кто-то кольнул его булавкой.

– Что-что? – Он откашлялся и постарался стряхнуть с себя наваждение. – Прости, я задумался.

– Я говорю о ребенке, которого скинула Мария Катарина. Он – от Тодда?

– А как ты думаешь?

– Мне кажется, это вполне укладывается в сюжет. Ты собираешься где-нибудь это уточнять?

– Пожалуй, нет… – Паркер покачал головой. – Пусть предположение остается предположением, иначе получится слишком банально. Пусть каждый читатель сам для себя решает, кто тут виноват.

– Да, так действительно лучше. – Марис задумчиво перелистывала страницы, изредка останавливаясь, чтобы заново перечитать тот или иной абзац. – Знаешь, – промолвила она, – он начинает мне нравиться. Я имею в виду Рурка… Очень яркий персонаж – живой и с характером. Как сказала Мария Катарина, Рурк очень славный.

Паркер презрительно сморщился.

– Надеюсь, не слишком? Я бы не хотел, чтобы героем моей книги был святой или ангел во плоти.

– Не слишком. – Марис улыбнулась, но Паркер продолжал хмуриться, и она добавила:

– Можешь мне поверить, я говорю правду. Я же сказала, он – живой человек, а значит, у него есть недостатки и слабости. Терпеть не могу идеальных героев! Они слишком скучные, а с твоим Рурком… не соскучишься.

– Читательниц редко «заводят» положительные герои; точно так же и читатели-мужчины недолюбливают слишком добродетельных героинь. Чтобы персонаж полюбился читателю, достаточно бывает снабдить его хотя бы одним простеньким недостатком… Например, чрезмерным пристрастием к бутылке.

– Ты прав, – согласилась Марис, – но насчет Рурка можешь не беспокоиться – достоинства и недостатки смешаны в нем в нужной пропорции. Читательницы способны полюбить его за одну эту сцену у Марии Катарины. Он вел себя как настоящий мужчина, во всяком случае, его подсознательные реакции – чисто мужские. На каждую ситуацию он смотрит сначала в сексуальном аспекте и лишь потом начинает учитывать другие факторы – такие, как мораль, приличия и прочее. Но его нельзя назвать бесчувственным. Просто он знает, где заканчивается порядочность и начинается эгоизм, в особенности – эгоизм мужской, сексуальный. Ты не тыкаешь читателя носом в добродетельность Рурка, не морализируешь, так сказать, «в лоб»… – Марис подняла голову и увидела, что Паркер беззвучно смеется.

– В чем дело? – спросила она растерянно.

– Ты, я вижу, всерьез увлеклась работой над этой рукописью!

– Это моя профессия, Паркер. Не вижу, что тут смешного!

– Я понимаю, книга может увлечь, но проходит день, а книга так и остается книгой.

– Только не для меня… – Марис говорила негромко и чуть смущенно. – Когда книга мне по-настоящему нравится, ее персонажи оживают, становятся для меня реальными людьми. Возможно, это происходит оттого, что я относительно рано лишилась матери. Книги в детстве были моим миром, и эта детская страсть к книгам сохранилась у меня и во взрослом возрасте и определила мою судьбу – ведь я стала не врачом, не адвокатом, а редактором.

Несколько секунд она сидела, задумчиво опустив голову, потом снова взглянула на Паркера. Наклонившись к ней, он негромко проговорил:

– Я понял, книга способна тебя завести, но я хотел бы знать, что еще ты любишь…

Марис сразу догадалась, о чем он думает. Она уже убедилась – они мыслят очень похоже, и глаза ее мечтательно затуманились.

– Еще меня заводит… угадай – что. Начинается на букву «е»…

– На букву «е»?.. – Паркер, как видно, не ожидал такого ответа, поэтому растерялся.

– Я знала – ты ни за что не угадаешь. Это вовсе не «езда», а «еда».

Паркер откинул голову назад и захохотал. Это был такой громкий, искренний смех, что он, казалось, и сам был удивлен. И действительно, Паркер уже забыл, когда в последний раз он так смеялся. В этом смехе не было ни его цинизма, ни горечи – только беззаботная радость.

Марис нацелила на него палец:

– Пиф-паф, Паркер. Надеюсь, намек понятен?

– Понятен. Ты здорово проголодалась?

– Честно говоря – да. То, чем кормят в самолетах, мне никогда не нравилось, а позавтракать я не успела, так что я просто умираю с голода.

– Майкл никогда мне не простит, если я тебя не накормлю. Думаю, мне удастся что-нибудь приготовить на скорую руку, но тебе придется мне помочь. Вдвоем будет быстрее.

– С удовольствием. Показывай, куда идти.

Они перебрались на кухню и, осмотрев имеющиеся в холодильнике запасы, решили сделать сандвичи с беконом, салатом и томатами.

– Как насчет салата из авокадо? – осведомился Паркер, когда Марис включила микроволновку, чтобы поджарить нарезанный полосками бекон.

– Это было бы замечательно.

– Тогда тебе придется самой их почистить. Майкл говорит, я не могу почистить даже картошку, не помяв ей бока, а авокадо – штука нежная.

– Одна вещь мне в тебе нравится, Паркер…

– Только одна?

– …Ты не стыдишься признаться в своих недостатках.

– Их настолько мало, что я могу себе это позволить, – парировал Паркер, и Марис в ответ швырнула в него шариком из фольги.

Пока готовился салат, они решили перекусить картофельными чипсами и маринованными огурцами, которые они по очереди доставали прямо из банки.

– Небось ты к такому не привыкла… – проговорил с полным ртом Паркер.

– Мне кажется, ты все еще принимаешь меня за привередливую избалованную папенькину дочку… – возразила Марис.

– Нет, не принимаю, – возразил Паркер. – Для избалованной любимицы книжного магната ты слишком много работаешь.

– И на том спасибо.

– Кроме того, ты предана своему делу.

– Это точно.

– И никогда не бросаешь дела на полдороге.

– Я стараюсь.

– Значит, именно за этим ты вернулась? Я – твое дело, которое необходимо доделать?

– Я приехала, чтобы вручить тебе для подписи наше предварительное соглашение и чек на пятнадцать тысяч долларов.

– Разве вы там, в Нью-Йорке, никогда не слышали про службу срочной доставки «Федерал экспресс»?

– Я не знала, обслуживает ли она ваш островок. Курьер мог бы сюда и не поехать, испугавшись Терри и его пиратов.

Паркер окинул Марис взглядом, который яснее ясного говорил: он не поверил ее отговоркам, и она опустила глаза.

– О'кей, если говорить начистоту, я приехала, чтобы убедиться – ты работаешь над своей книгой. И если нет – чтобы тебя подтолкнуть. Мне посоветовал поступить так мой отец.

– Значит, ты приехала только потому, что твой папа считал это необходимым?

– Нет. То есть не совсем…

– Тогда почему?

Она внимательно посмотрела на него, потом открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала и начала снова:

– Я… Перед тем как я уехала отсюда, мы поссорились. И мне хотелось убедиться, что ты… что я… В противном случае, наши деловые отношения могли бы…

Паркер заблеял – совсем как главный герой в какой-то компьютерной игре.

– Слушай, может быть, тебе Санта-Анна и кажется глухоманью, но – веришь ты или нет – у нас здесь есть и телефоны, и факсы, и электронная почта, и многое другое.

– Но ведь ты не хотел разговаривать со мной по телефону и отвечать на мои послания.

– В конце концов я бы ответил…

– Я совсем не была в этом уверена.

– Нет была. – Он поднял руку, как регулировщик, прекращая дискуссию, которую считал никчемной и пустой. – Ты села на самолет, в котором тебя так плохо кормили, чтобы увидеться со мной. Признайся, Марис, ведь так и было?

Марис вздернула подбородок, и на мгновение Паркеру показалось, что она намерена все отрицать. Но Марис снова удивила его, сказав:

– Да, ты прав. Я хотела увидеться с тобой. Положив руки на стол, Паркер некоторое время их разглядывал, потом снова посмотрел на нее.

– Зачем? – негромко спросил он. – Вряд ли в этом повинно мое врожденное обаяние и безупречные манеры – ведь мы с тобой, кажется, уже установили, что я не наделен ни тем, ни другим. – Он поскреб плохо выбритый подбородок. – Все вышесказанное неизбежно приводит меня к мысли, уж не расплевалась ли ты со своим благоверным? Может быть, вы поссорились, и ты подумала: «Ах так? В таком случае я отправлюсь в Гарлем и заведу роман с одноногим нефом»?

Паркер был уверен: после этого она пулей вылетит из кухни, схватит веши, запрыгнет обратно в гольф-кар и умчится прочь. И все это – не переставая проклинать его на все лады, но он снова ошибся. Марис осталась сидеть, где сидела. Когда же она заговорила, ее голос звучал на удивление спокойно.

– Скажи, пожалуйста, Паркер, почему ты так хочешь казаться грубым? Может быть, ты считаешь, что это добавляет тебе силы и мужественности в глазах окружающих? Или ты стремишься делать людям больно потому, что не хочешь – или боишься – подпускать их слишком близко? Может быть, ты стремишься нанести удар первым из страха, что кто-то может тебя ранить, обидеть, уязвить? Если дело обстоит именно так, в таком случае мне тебя жаль.

Он вздрогнул, и она пристально посмотрела на него.

– Да, я тебя жалею, но моя жалость не имеет никакого отношения к твоим физическим недостаткам, – добавила Марис и встала из-за стола. Она держалась очень прямо и с достоинством: голова поднята, спина напряжена, плечи развернуты. Не глядя на него, она вышла из кухни, и Паркер, провожавший ее взглядом, почувствовал себя бесчувственным червем.

Он обвинил Марис в том, что она использовала его, чтобы досадить Ною, хотя на самом деле все обстояло как раз наоборот – это он собирался использовать ее, чтобы отомстить.

Испугавшись, что Марис уедет прежде, чем он успеет извиниться, Паркер выкатился в коридор. Входная дверь была открыта, и сердце у него упало, но Марис никуда не ушла. Она стояла на веранде и, облокотившись на один из опорных столбов, смотрела в пространство.

– Марис…

– Утром я уеду.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала.

Она рассмеялась, но смех ее был невеселым.

– Ты сам не знаешь, чего хочешь! Писать – не писать, быть знаменитым или жить в безвестности на этом острове, прогнать меня – не прогонять меня… Ты даже не знаешь, хочешь ты жить дальше или нет!

Она посмотрела на него краем глаза, потом стала разглядывать виргинские дубы вдоль подъездной дорожки.

– Пожалуй, мне действительно не стоило сюда возвращаться, – прибавила она. – Я и сама не знаю толком, почему я это сделала… Мне следовало остаться в Нью-Йорке, чтобы не мешать тебе упиваться собственным горем и лакать виски в обществе призрака. Но ничего, эту ошибку исправить легко: завтра я уеду, и ты сможешь снова жить как жил.

Подъехав к ней сзади, Паркер положил руки на ее бедра.

– Не уезжай, – сказал он и, наклонившись вперед, уперся лбом ей в поясницу. – Не уезжай, – повторил он и крепче стиснул ее талию. – Мне наплевать, почему ты вернулась, Марис. Клянусь – для меня это совершенно неважно! Даже если ты захотела досадить мужу, я… я только рад. Главное – ты здесь, а все остальное ерунда.

Его руки сомкнулись и некоторое время лежали на узле блузки, потом опустились вниз и коснулись кожи. Несколько секунд он осторожно поглаживал ее живот, потом несильно потянул, и Марис что-то пробормотала удивленно и жалобно. Паркеру показалось, она хотела остановить его, но он продолжал тянуть ее на себя. Наконец Марис уступила – ноги ее подогнулись, и она оказалась у него на коленях. Паркер развернул ее боком, так что ноги Марис оказались перекинуты через подлокотник кресла, и подсунул одну руку ей под спину.

– Тебе удобно?

– А тебе? – Она поглядела на него с тревогой, и Паркер, улыбнувшись, провел руками по ее все еще влажным волосам, потом погладил по щеке.

– Никогда не чувствовал себя лучше.