ПОБЕГ С ОСТРОВА ДЬЯВОЛА

Воскресенье, семь вечера. Я только что проснулся. Заставил себя проспать с самого утра. Луна поднимется только в девять. И на дворе было совсем темно, лишь несколько звездочек горело на небе. Огромные дождевые облака быстро бежали над нашими головами. Мы только что вышли из барака. Хотя по ночам выходить запрещалось, мы частенько отправлялись на рыбалку или просто побродить по острову именно к ночи, так что в глазах других в этом поступке не было ничего подозрительного.

Мимо проскользнул юноша со своим любовником — огромным жирным арабом. Наверняка занимались любовью в каком-нибудь укромном местечке. Я видел, как они отодвигают задвижку, чтобы войти в барак, и подумал, что должно быть, араб, постоянно имеющий под рукой мальчика, которого можно трахать по два-три раза на дню, чувствовал себя на седьмом небе. Для него возможность удовлетворять свои сексуальные потребности превратила тюрьму в сущий рай. То же самое, без сомнения, относилось и к его «подружке». Пареньку было года двадцать три, от силы — двадцать пять. Тело уже потеряло юношескую свежесть и прелесть. Днем он упорно торчал в тени, чтобы сохранить молочную белизну кожи, но, увы, уже мало походил на юного Адониса. И все же здесь, в заключении, он мог позволить себе иметь любовников в количестве, о коем не смел бы мечтать на воле. Помимо постоянного хахаля араба ему наносили визиты и разовые клиенты. Такса — двадцать пять франков, как у любой шлюхи с бульвара Рошешуар на Монмартре. И он не только удовольствие получал, но и обеспечивал себе со своим «мужем» вполне приличное существование. Такие, как он, его клиенты и прочие подобные им типы, попав на каторгу, жили только одним — сексом.

Так что прокурор, уверенный, что осуждает их на суровое наказание, глубоко заблуждался: для них каторга превращалась в сплошной праздник. Дверь тихо затворилась, мы с Чангом и Сильвеном вновь остались одни.

— Пошли! — И мы быстро зашагали к северной оконечности острова.

И вот два плота извлечены из пещеры. При этом мы все трое промокли до нитки. Ветер дул с моря с характерным для штормовой погоды завыванием. Сильвен и Чанг помогли мне втащить плот на вершину скалы. В последний момент я решил приковаться правым запястьем к цепи с веревками, обматывающими мешки, — испугался, вдруг они вырвутся из рук и меня отнесет в сторону. Сильвен с помощью Чанга вскарабкался на скалу напротив. Луна стояла высоко, и все вокруг было прекрасно освещено.

Я обвязал голову полотенцем. Начался отсчет шести первых волн. Еще несколько минут... Чанг вернулся, обнял меня за шею и поцеловал. Он собирался растянуться на камне плашмя и. образуя некий противовес, удерживать меня за щиколотки, чтобы я смог устоять под напором разбивающейся о скалы Лизетт.

— Еще одна! Последняя! — прокричал Сильвен. — И вперед!

Он стоял, загораживая телом свой плот, чтобы его не унесло раньше времени. Я занял такую же позицию, к тому же меня крепко-накрепко держал Чанг — в возбуждении китаец не замечал, что ногти его глубоко вонзаются в мою плоть.

Вот наконец настал и черед Лизетт. Она поднялась, высокая, как гора, и разбилась о две скалы с характерным для нее гулким громом.

Я рванулся вперед на долю секунды раньше моего товарища. Сильвен нырнул следом, и нас на двух плотах бок о бок вынесло в открытое море. Меньше чем за пять минут мы оказались в трехстах метрах от берега. Сильвен все никак не мог вскарабкаться на плот, я же оседлал свой в две минуты. Чанг бросился к скамейке Дрейфуса и теперь махал белой тряпкой в знак прощания. Минут за пять нас вынесло из опасной зоны, где формировались волны, идущие затем к острову Дьявола. Там, где мы оказались, они были куда длиннее, почти без пены и шли так ровно, что мы, казалось, слились с ними — нас ничуть не швыряло и не качало, а плоты не пытались перевернуться. Мы медленно поднимались и опускались вместе с огромными валами, перемещавшимися от острова в открытый океан, — как раз в это время был отлив.

Оказавшись на гребне одной из них, я повернул го лову вправо и в последний раз заметил белый платок Чанга.

Сильвен находился невдалеке — метров на пятьдесят дальше в море. Он несколько раз поднимал руку и махал, выражая свою радость и торжество по поводу удавшегося побега.

Ночь прошла спокойно, я четко ощущал любое изменение в направлении течения. Одно из них вынесло нас в море, другое — подталкивало вперед, к материку.

Над горизонтом поднялось солнце — шесть часов утра. Мы находились слишком низко на воде, чтобы видеть берег. Но я понимал, что теперь мы уже далеко отошли от островов, поскольку солнце хоть и освещало вершины гор, прорисовывались они неотчетливо, даже нельзя было различить, три их там или больше. Все сливалось перед глазами в сплошную дымчатую массу. Ладно, сделал я вывод, раз не видно, сколько там вершин, значит, мы отошли минимум на тридцать километров от берега.

И тут я рассмеялся от внезапно нахлынувшего чувства счастья и торжества. А что если попытаться сесть! Тогда ветер будет подталкивать в спину и плот понесет еще быстрее.

Так я и поступил. Разомкнул цепь и обвязал ее вокруг пояса. Болт был хорошо смазан, и завинтить гайку оказалось несложно. Затем я поднял руки вверх, чтобы ветер высушил их, ведь я собирался выкурить сигарету. Я курил, глубоко затягиваясь и медленно выпуская дым. Страх прошел. Словами невозможно передать, какая резь и боль скрутила мне живот в момент прыжка со скалы и мучила меня еще некоторое время. Нет, больше я не боялся, не боялся настолько, что, докурив сигарету, решил перекусить мякотью кокосового ореха. Проглотив добрую пригоршню, снова закурил. Сильвен находился на довольно большом расстоянии. Время от времени мы мельком видели друг друга — когда обоих одновременно поднимало на гребень волны.

Солнце бешено пекло макушку, казалось, того гляди мозги закипят. Я намочил полотенце и обернул им голову. Затем стянул шерстяной свитер — такое ощущение, что он вот-вот задушит меня, несмотря на ветер.

Тысяча чертей! Плот перевернулся, и я едва не потонул. Во всяком случае, глотнул две большие порции морской воды. Несмотря на самые отчаянные усилия, мне никак не удавалось перевернуть мешки и вскарабкаться на них. Мешала цепь, не давая свободы движениям. Наконец, перетянув ее почти по всей длине на одну сторону, я смог принять в воде вертикальное положение и насилу перевел дух. Снова начал возиться с цепью, пытаясь снять ее совсем, но никак не удавалось свинтить эту паршивую гайку

Я злился все больше и больше, и, наверное, потому, что я так разнервничался, пальцы не слушались меня.

Господи, наконец-то! Наконец-то удалось! За какие-то пять минут я едва не сошел с ума, решив, что мне так и не удастся освободиться от этой проклятой цепи. Я не стал переворачивать плот обратно, слишком уж изнурила меня вся эта возня. Просто взобрался на него и все. Какая разница, даже если теперь я лежу на его дне? Я решил больше не привязываться к плоту ни цепью, ни чем-либо еще, поняв, какую свалял глупость, приковавшись за запястье с самого начала. Нет уж, хорошенького понемножку!

Безжалостное солнце палило руки и ноги, лицо горело. От смачивания водой становилось только хуже — когда она высыхала, жгло уже невыносимо. Впрочем, солнце начинало клониться к западу. Было около четырех, и шел уже четвертый прилив с начала плавания. Я надеялся, что именно этот прилив прибьет нас наконец к берегу, ведь он был мощнее всех предыдущих. Теперь я все время видел Сильвена очень хорошо, наверняка и он тоже меня видел — волны стали совсем низкими. Стащив рубашку, он сидел на плоту голый до пояса. Вот махнул мне рукой. Он опередил меня метров на триста. Судя по вспененной вокруг его плота воде, он пытался грести руками. Наверно, хотел немного притормозить свой плот и дать мне возможность догнать его. Я лег на мешки плашмя и, погрузив руки в воду, тоже принялся грести. Может, и удастся сократить расстояние между плотами. Нет, я не ошибся, выбрав себе товарища по побегу. Парень что надо, на все сто! Впрочем, вскоре я перестал грести — утомился, а силы надо было беречь. Лучше уж попытаться перевернуть плот, потому как пакет с едой оказался внизу. Там же находилась и кожаная фляга с питьевой водой. Я проголодался и испытывал сильную жажду. Губы растрескались и горели. Наилучший способ перевернуть плот — это повиснуть всей тяжестью на мешках со стороны, противоположной набегающим волнам, а затем изо всей силы толкнуть мешки ногами, как только они взлетят на гребень. После пятой попытки мне наконец повезло. Но все это совершенно вымотало меня, и я едва нашел в себе силы вскарабкаться на плот.

Солнце уже коснулось линии горизонта — вот-вот исчезнет. Значит, уже шесть или около того. Будем надеяться, что ночь окажется не слишком тяжелой, ведь именно сырая промокшая одежда и холод изнуряют больше всего.

Я отпил добрый глоток из кожаной фляги Сантори и съел две пригоршни мякоти кокоса. Совершенно довольный всем и вся, и прежде всего собой, высушил руки на ветру и закурил сигарету — блаженство! Перед самым наступлением темноты Сильвен взмахнул полотенцем, я сделал то же: единственный способ пожелать друг другу спокойной ночи. Он находился на прежнем расстоянии. Я сел, вытянув ноги во всю длину, высушил, насколько это было возможно, свитер, натянул его через голову. Даже сырыми эти свитера помогают сохранить тепло и согреться, когда заходит солнце. Как только оно скрылось, я сразу почувствовал, что зябну.

Ветер крепчал. Лишь на западе низко нависшие над горизонтом облака хранили розовый отблеск. Все остальное небо было затянуто мглой, сгущавшейся с каждой минутой. Ветер дул с востока, там облаков видно не было. Значит, и дождя не предвидится.

Я расправил цепь и прикрепил ее к поясу, хорошо смазанная гайка на этот раз подалась легко, тогда я слишком сильно ее закрутил. Теперь я чувствовал себя спокойнее, уже не опасаясь свалиться во сне в воду и потерять мешки.

Да, ветер все крепчал, и волны становились выше, а провалы между ними делались все глубже. Но, несмотря на все это, плот держался на воде превосходно.

Совсем стемнело. Небо усеяли миллионы звезд, самым ярким было созвездие Южного Креста. Товарища своего я не видел. Эта ночь должна была стать самым ответственным моментом в нашем путешествии — если повезет и ветер все время будет дуть с неослабевающей силой, то к утру мы должны пройти приличное расстояние.

Ветер усиливался. Из-за моря медленно поднималась луна. Сначала она была красноватого оттенка, а когда она взошла уже довольно высоко, я отчетливо различил на ней темные пятна, делающие ее похожей на круглое, несколько обиженное личико.

Значит, уже больше десяти. Темнее не становилось, луна поднималась все выше и заливала море голубоватым светом, волны отливали серебром, и это странное подвижное мерцание слепило глаза. Почему-то я не мог отвести от него взгляда, хотя глаза болели и слезились, раздраженные еще солнцем и соленой водой. Понимая, что делать этого не следует, я выкурил одну за другой три сигареты подряд.

Плот вел себя хорошо, покорно поднимался и опускался вместе с волнами. Я продолжал пребывать в сидячем положении, хотя ноги сильно затекли и водой меня заливало до пояса. Но свитер оставался сухим с тех пор, как я просушил его на ветру. Глаза болели ужасно. Я закрывал их. время от времени впадая в дремоту. «Нельзя, нельзя спать, приятель!» Легко говорить «нельзя»... Я больше был не в силах держаться. Черт! Я отчаянно старался побороть сонливость, навалившуюся на меня словно каменная глыба, отключался, снова просыпался, чувствуя острую боль в висках и затылке. И тогда я вытащил зажигалку и начал прижигать себя, прикладывая язычок пламени то к правому предплечью, то к шее.

И еще меня снедала жгучая неуемная тревога, побороть которую никак не удавалось. Что если я засну? Если упаду в море? Разбудит ли меня холодная вода? Все же это был очень разумный шаг — приковать себя цепью. Ни в коем случае нельзя терять мешки — в них сейчас сосредоточена сама моя жизнь. Ужасно глупо свалиться во сне в воду, чтоб никогда больше не проснуться.

Вот уже несколько минут я сижу на плоту промокший до нитки. Меня захлестнула поперечная волна, налетевшая на плот с правой стороны. Должна же когда-нибудь подойти к концу эта вторая ночь путешествия? Интересно, сколько теперь времени? Судя по тому, что луна начала клониться к западу, где-то около двух-трех ночи.

Мы находились в море уже часов тридцать. Вредная волна оказалась по-своему полезной — холодная вода помогала окончательно побороть сонливость. Я весь дрожал, но зато больше не составляло труда держать глаза открытыми. Ноги совершенно закоченели, и я решил сесть на них. Руками по очереди я подогнул их под себя. Может, в этом положении удастся хоть немного отогреть заледеневшие ступни?

В этой позе, скрестив ноги, я просидел довольно долго. Смена положения помогла. Луна прекрасно освещала море, и я все пытался высмотреть Сильвена, но теперь она сместилась вправо, светила прямо в лицо, и я плохо различал все вокруг. Никого... Сильвену нечем было привязать себя к плоту, кто знает, может, он уже свалился с него?.. В отчаянии я безуспешно всматривался в море.

Ветер дул сильно, но ровно, без внезапных порывов, и привыкнув к этому ритму, я прочно сидел на своих мешках, словно слился с ними.

Я пялился по сторонам с таким усердием, что постепенно мной целиком овладела мысль о необходимости увидеть своего приятеля во что бы то ни стало. Высушив пальцы на ветру, я свистнул как можно громче. Прислушался. Нет ответа... А умеет ли Сильвен свистеть сквозь пальцы? Я не знал. Надо прежде было спрашивать. И потом вполне можно было смастерить пару свистков. Я проклинал себя, что не подумал об этом. Затем, приложив ладони ко рту рупором, закричал: «О-го-го!» Единственный ответ — свист ветра и шлепанье волн о плот.

Я не мог больше выносить этого и встал во весь рост; балансируя на мешках и придерживая цепь левой рукой, простоял так, пока волны не подбросили меня раз пять подряд, не меньше. Справа никого, слева тоже, впереди такая же картина. Может, он сзади? Но встать снова и обернуться я не рискнул. Единственное, что я различил, — это сплошная линия по левую руку, густо-черная в лунном свете. Наверняка лес...

Значит, днем я увижу деревья, и мысль об этом сразу меня развеселила. «На рассвете ты увидишь лес, Папийон. Даст Бог, и твой друг тоже».

Я растер ступни и вытянул ноги. Затем закурил. Выкурил две сигареты подряд. Интересно все же, который час. Луна стояла уже очень низко. Я судорожно пытался вспомнить, в какое время зашла луна накануне. Крепко зажмурил глаза, перебирая в памяти события первой ночи в море, и никак не мог вспомнить. Бесполезно. И вдруг перед глазами возникла четкая картина: на востоке восходит солнце, а луна еле виднеется на горизонте в западной части неба. Итак, сейчас должно быть пять часов. Луне еще понадобится время нырнуть в воду. Южный Крест исчез уже давно, Большая и Малая Медведицы тоже. Лишь Полярная звезда сияла ярче остальных. Еще бы, теперь у нее не было главного соперника — Южного Креста. Ветер, похоже, усиливался. Во всяком случае, он стал более плотным, если так можно выразиться. Это означало, что волны станут выше, а на их гребнях будет больше пены, чем предыдущей ночью.

Вот уже тридцать часов я в море. Нельзя отрицать, до сих пор все складывалось вполне благополучно, но самый трудный и ответственный момент начнется вскоре с восходом солнца.

Ведь вчера весь день с шести утра до шести вечера меня сжигало солнце. Это вам не шуточки, ведь оно взойдет снова и предпримет очередную атаку. Глаза и губы жгло как огнем. Так же обстояло дело и с руками. Пожалуй, не стоило днем снимать свитер.

И все же, братец, пусть изнуренный, усталый и обожженный солнцем, но ты своего добился. У тебя девяносто шансов из ста достичь материка живым и здоровым, а это уже нечто, черт побери! Даже если я пристану к берегу облысевший и с содранной от ожогов кожей, все равно это не слишком высокая цена за результат путешествия. И еще за все это время я не видел ни одной акулы. Можете себе вообразить? Они что, все уплыли на каникулы, что ли? Нет, если и есть на свете везунчики, то ты из их числа, этого отрицать нельзя. Это самый настоящий удавшийся побег — вот что это такое. Все остальные были слишком тщательно подготовлены, слишком хорошо организованы, но те, которые удаются, — совсем иного рода. В них есть доля безумия и отчаянная наглость. Всего два мешка орехов и вперед, куда понесут тебя ветер и волны. Если и сегодня ветер и волны сделают свое дело, то к полудню мы достигнем земли.

И вот за моей спиной поднялся великан-людоед тропиков. Похоже, он твердо и неуклонно вознамерился спалить все и вся. Одним проблеском своего огненного глаза он погасил луну и, не успев полностью выйти из-за горизонта, сразу дал понять, кто здесь хозяин, непререкаемый властитель, король тропиков. За считанные секунды ветер потеплел. Я сразу почувствовал, как в тело мое возвращает я бодрость. Еще через час станет по-настоящему жарко. Я снял с головы тюрбан из полотенца и подставил щеки солнцу. Ощущение было такое, словно я подсел к костру. Перед тем как спалить меня заживо, людоед хотел показать, что является дарителем жизни... Кровь быстрее побежала по жилам, даже промерзшие насквозь ноги начали отходить.

Джунгли были видны уже совершенно отчетливо — я имею в виду, конечно, вершины деревьев. Казалось, они совсем недалеко. Подожду еще немного, пока солнце не поднимется повыше, и встану на мешки посмотреть, где же Сильвен.

Меньше чем через полчаса солнце было уже высоко Господи, ну и жара же будет! Левый глаз мой совсем слипся. Я набрал воды и промыл его — жутко щиплет! Снял свитер. Можно пока посидеть и без него, а когда начнет жарить уже вовсю, снова надеть.

Подошла волна, более высокая, чем предыдущие, и подбросила мои мешки. В какую-то долю секунды я успел заметить моего товарища — он сидел на плоту раздетый до пояса. Меня Сильвен не видел. Находился он метрах в двухстах левее и немного ближе к берегу. Ветер дул по-прежнему сильно, и я решил вдеть руки в рукава свитера, поднять их, а зубами придерживать край, образуя нечто вроде паруса — может, он позволит мне догнать Сильвена.

Так я проплыл, наверное, с полчаса. Но от свитера противно шерстило во рту, да и сидеть с поднятыми и растопыренными руками оказалось утомительно. И все же, когда я наконец опустил руки, впечатление было такое, что двигался я быстрее, чем просто по ходу течения.

Ура! Я увидел Сильвена. На этот раз он был метрах в ста. Но что это он там делает? Волны подбросили меня один, два, три раза подряд, и я разглядел, что он сидит, приложив ладонь козырьком к глазам — должно быть, высматривает меня в море. Обернись, ну же, болван! Наверняка оборачивался, и не раз, но не заметил. Тогда я встал и свистнул. И, в очередной раз подброшенный волной, вдруг увидел: Сильвен стоит и смотрит прямо на меня. Мы раз двадцать прокричали друг другу: «С добрым утром!» И махали руками всякий раз, когда взлетали на гребень волны. На последних двух волнах он указал рукой на джунгли, теперь они были видны совсем хорошо и находились километрах в восьми. Тут я потерял равновесие и шлепнулся, к счастью, на плот. Меня захлестнула такая дикая радость — оттого, что я вновь увидел своего друга и берег совсем рядом, — что я зарыдал как дитя. Слезы промыли слипшиеся глаза, сквозь ресницы расплывались радужные пятна, и я вдруг подумал: «Ну прямо как витражи в церкви... Господь сегодня с тобой, Папи!»

Солнце поднималось быстро. Было десять утра. Я уже совершенно обсох. Намочил полотенце, обвязал им голову и надел свитер — руки, плечи и спину страшно жгло. Да и ноги, хотя их и окатывало все время водой, были красны, как клешни омаров.

Теперь я видел лес уже в деталях — значит, еще часа четыре-пять. Первый побег научил меня правильно оценивать расстояние. Когда начинаешь видеть берег в деталях, это значит, до него километров пять с половиной. Я уже различал стволы деревьев — одни тонкие, другие более толстые, и. даже подброшенный на гребень одной очень высокой водны, увидел ствол огромнейшего дерева, настоящего гиганта, оно лежало на боку, а ветви и листья полоскались в воде.

Дельфины и птицы! Господи, сделай так, чтоб дельфины не лезли играть с моим плотом, иначе перевернут. Я знал, что они имеют привычку подталкивать людей и плавучие средства к берегу с самыми наилучшими намерениями, часто топя их при этом.

Нет... Их было всего трое или четверо, и они безостановочно описывали круги возле моего плота, а затем вдруг ушли, даже не прикоснувшись к нему. Слава тебе, Господи!

Полдень. Солнце прямо над головой. Эта сволочь, похоже, твердо вознамерилась спалить меня заживо. Из глаз текло, кожа с носа и губ сошла полностью. Волны стали мельче и бежали к берегу с оглушительным шумом.

Сильвена я видел теперь все время. Волны, стремящиеся к берегу, разбивались о какую-то невидимую мне преграду с неистовым грохотом, а затем, преодолев пенный барьер, устремлялись в атаку на лес.

Мы находились всего в километре от берега, и я видел розовых и белых птиц с аристократическим плюмажем, расхаживающих вдоль него и время от времени окунающих головы в грязь. Их были тысячи. Изредка одна из них взлетала, но не высоко — метра на два. Эти короткие и низкие полеты помогали им спастись от грязных брызг. Грязь была повсюду — вода приобрела желтовато-бурый оттенок. Даже на стволах деревьев различались полосы грязи, оставленные приливом.

Шум волн был не в состоянии заглушить пронзительные крики мириадов этих многоцветных существ. Бум-бум... Затем, еще через два-три метра снова... Отмель — плот задевал о дно. Слишком мелко, чтобы вода могла нести меня вперед. Судя по солнцу, было около двух. Значит, я нахожусь в отливе. Прилив начнется где-то через час. К ночи я должен быть в джунглях. Хорошо, что есть цепь — она будет удерживать меня в самый опасный момент, когда валы начнут перекатываться через плот, а он будет торчать на мели. Да, на плаву я смогу оказаться не раньше, чем часа через два-три, в разгар прилива.

Сильвен находился метрах в ста справа и по-прежнему немного впереди. Он взглянул на меня и махнул рукой. Кажется, он пытался что-то кричать, но голос его, видно, сел, иначе бы я услышал. Теперь, когда шум прибоя остался позади, не было слышно никаких звуков, кроме гомона птиц.

Я находился в полукилометре от джунглей. Сильвен ближе к ним метров на сто. Но что там делает этот придурок? Он встал и сошел с плота... Совсем из ума выжил, не иначе. Идти ни в коем случае нельзя — ведь с каждым шагом будешь увязать все глубже и к плоту уже не вернуться. Я попытался свистнуть, но не смог. Пресной воды оставалось совсем мало, но я опустошил флягу до дна — надо крикнуть, чтобы его остановить. Однако ни единого звука выжать не удалось. Из грязи поднимались пузырьки воздуха, значит, внизу, под ней, лишь тонкая корочка земли, а глубже — трясина, и для любого, кто в нее попадет, песенка спета.

Сильвен обернулся. Он смотрел на меня и делал какие-то знаки, но что он хотел сказать, я понять не мог. Я яростно замахал в ответ, давая знать: «Нет, нет! С плота ни шагу! Иначе леса не видать!»

И еще я никак не мог понять, рядом он с плотом или уже отошел от него — загораживали мешки. Все же мне показалось, что он стоит рядом, и если начнет тонуть, успеет ухватиться за плот.

Впрочем, тут же я понял, что ошибался — он уже отошел на значительное расстояние и его начало засасывать, а выбраться из трясины не получалось. Я услышал крики. Тогда я упал на свой плот плашмя, погрузил руки в грязь и принялся грести что было сил. Мешки медленно продвигались вперед, так удалось проплыть, наверное, метров двадцать. Я переместился вместе с мешками немного левее и тут увидал, мой дружище, мой приятель стоит по пояс в грязи. Он успел отойти от своего плота метров на десять. Ужас вернул мне голос, и я закричал: «Сильвен! Стой! Не двигайся! Ляг в грязь! Попробуй выдернуть ноги!» Ветер отнес эти слова, и он услышал их. Кивнул. Я снова бросился на плот животом вниз и стал грести, проталкивая его вперед по грязи. Страшная тревога придала мне сил, и я проплыл еще метров тридцать, даже больше. Правда, заняло это не меньше часа, но теперь я был уже близко — метрах в пятидесяти-шестидесяти от него.

Черт, до чего же плохо видно! Я сел. Лицо, руки и плечи были сплошь залеплены грязью. Попытался протереть левый глаз — в него тоже попала грязь с солью, и он жутко болел, но сделал еще хуже — второй глаз тоже начал гноиться. Наконец я все же разглядел Сильвена — он не лежал, а стоял уже по грудь в грязи.

Накатила первая волна. Мимо меня она прошла спокойно, лишь слегка качнув мешки, и разбилась дальше, ближе к берегу, распустив по грязи пенное покрывало. Она перекатилась через голову Сильвена. Тут же мне пришла мысль — чем больше будет волн, тем мягче станет грязь. Надо пробиваться к нему, чего бы это ни стоило!

Мной двигала энергия обезумевшего дикого зверя, чьи детеныши попали в беду, и я греб и греб эту грязь, пытаясь пробиться к нему, как мать, спасающая свое дитя. Он смотрел на меня, не произнося ни слова, не делая ни единого движения, глаза его смотрели в мои, мои — в его. Самое главное — не отвернуться от этих глаз, и я уже не глядел, куда сую руки. Продвинулся вперед еще немного, но тут две волны подряд окатили меня с ног до головы. К тому же грязь разжижилась — я двигался куда медленнее, чем час назад. Накатил большой вал и едва не снес меня с плота. Я сел, чтобы лучше видеть. Грязь дошла Сильвену уже до подмышек. Я находился метрах в сорока, даже ближе. Он по-прежнему напряженно смотрел на меня. Я понял — он знает, что умрет здесь — бедный, несчастный, невезучий мой товарищ, умрет в каких-то трехстах метрах от земли обетованной...

Я снова лег на живот и врезался ладонями в грязь — она была уже почти совсем жидкой. Мы снова смотрели друг другу в глаза. Внезапно он покачал головой, давая знать: не надо, не стоит больше стараться. Я, тем не менее, продолжал грести и был уже метрах в тридцати, как вдруг огромный вал навалился на меня всей своей многотонной массой и едва не смел с мешков. Впрочем, он же и подтолкнул их, продвинув метров на пять-шесть вперед.

Вода схлынула, и я огляделся. Сильвен исчез. Поверхность грязи, затянутая пенной кружевной пленкой, была абсолютно ровной и гладкой. Мой друг даже не успел махнуть мне рукой на прощанье.

И тут я сам удивился своей реакции — отвратительному звериному инстинкту самосохранения, вдруг взыгравшему во мне: «Но ты-то жив, Папи! Ты выжил, хотя и остался один, а бродить по джунглям одному, без товарища, — это не шутка!»

Через спину перекатилась волна и привела меня в чувство. Плот продвинулся еще на несколько метров, и тут, наблюдая, как угасает волна у стволов деревьев, я начал оплакивать Сильвена: «Мы ведь были совсем рядом! Если б только ты не двинулся с места, брат!.. Всего в трехстах метрах от леса... Зачем? Зачем, скажи мне на милость, ты свалял такую глупость? Что заставило тебя ступить в эту проклятую грязь? Солнце? Блеск воды? Кто знает... Или ты просто не мог больше находиться на мешках? Неужели нельзя было потерпеть еще несколько часов?.. » Волны шли одна за другой и разбивались с гулким грохотом. Они стали мощнее и выше, каждая подталкивала меня еще на несколько метров. К пяти они превратились в сплошной по ток и шли почти бесшумно. Плот Сильвена уже затерялся среди деревьев. Я находился от них всего метрах в двадцати, но не спешил сходить с мешков, пока не уцеплюсь за какую-нибудь ветку или лиану. Всего двадцать метров! Их преодоление заняло, наверное, целый час — пока наконец уровень воды не поднялся, и меня внесло прямо в джунгли! Я отвинтил болт и освободился от цепи. Но не выбросил ее, она могла пригодиться.