Глава пятнадцатая

Золотой крест на церкви святого Игнатия и сама церковь служили прекрасным ориентиром большому самолёту, летевшему курсом на Тайюань. Сделав круг над миссией, самолёт стал снижаться с очевидным намерением найти посадку на большом поле, простиравшемся между миссией и ближними подступами к городу.

Персонал госпиталя, оборудованного в доме миссии, в беспокойстве высыпал на крыльцо: приближение большого боевого самолёта не сулило ничего хорошего. Вся храбрость отряда «красных кротов», нёсшего охрану района госпиталя, едва ли могла помочь в таком деле, как воздушное нападение. Но крик общей радости пронёсся по саду: на крыльях самолёта виднелись опознавательные знаки Народно-освободительной армии. Это был воздушный трофей НОА. Люди смеялись и хлопали в ладоши. Раненые, державшиеся на ногах, высыпали на крыльцо, в окнах появились любопытные лица. Со стороны севшего в поле самолёта к госпиталю приблизилась группа людей, во главе которых все узнали командующего армией, атаковавшей Тайюань.

Стоявший на костылях высокий пожилой шаньсиец с рябым лицом и с выглядывавшей из ворота худой шеей, похожей на потемневшее от огня полено, увидев командующего, поднял руку и хриплым голосом запел:

Все вокруг него умолкли и слушали с таким вниманием, словно шаньсиец, начальник разведки «красных кротов», пел молитву. Но вот командарм остановился и, сняв шапку, подхватил:

И тогда запели все:

Когда затихло стихийно начавшееся пение, к командарму подошёл командир отряда «красных кротов» и отдал рапорт, как полагалось по уставу Народно-освободительной армии. Он только не мог отдать командарму положенного приветствия, так как его правая рука все ещё висела на перевязи. Но командующий взял его левую руку и, крепко пожав, сказал:

— Соберите ваш отряд, командир.

— Смею заметить: он охраняет этот госпиталь, товарищ командующий.

— Отбросьте заботы, командир. Можете спокойно собрать солдат; враг разбит, ничто не угрожает, нам больше со стороны Тайюани.

— Хорошо!

Командующий спросил у врача:

— Как здоровье маленькой связной Цзинь Фын?

Врач обернулся к стоявшей возле него седой женщине с молодым лицом:

— Как вы думаете, доктор Цяо?

— Я очень бы хотела сказать другое, но должна доложить то, что есть: если Цзинь Фын не умерла уже несколько дней назад, то этим она обязана искусству доктора Ли Хай-дэ. Жизнь теплится в ней, как крошечный трепетный огонёк в лампе, где осталось очень мало керосина.

При этих словах доктор Цяо грустно покачала головой, и две слезинки повисли на ресницах этой мужественной женщины.

Трудно предположить, что командарм, человек острого глаза и пристального внимания, не заметил этих слезинок. Но он сделал вид, будто не видит их.

— Если вы не возражаете, я хотел бы повидать связную Цзинь Фын.

Доктор Цяо, видимо, колебалась.

— Волнение может отнять у неё те слабые силы, за счёт которых ещё теплится жизнь, — сказала она.

Но медицинская сестра, стоявшая рядом с доктором Цяо, робко заметила:

— Цзинь Фын сказала: «Если можно, прошу вас, пусть придут ко мне мои товарищи — большие партизаны…»

При этих словах дрогнул весь строй стоявшего в прямых шеренгах отряда «красных кротов».

Госпитальный врач возразил:

— Нет, нет! Несколько человек, не больше!

Взгляд командира «красных кротов» пробежал по лицам товарищей. Он назвал имена начальника штаба, радиста и молодого бойца, который нёс Цзинь Фын по подземному ходу. Ему он сказал:

— Возьмите знамя полка.

Боец наклонил древко знамени, и оно свободно прошло в дверь дома.

Последним в дом вошёл, стуча костылями, бывший шаньсийский мельник, начальник разведки. Но он первым вышел обратно и, обращаясь к солдатам, негромко сказал:

— Она умерла…

Это было сказано совсем-совсем негромко, но эти слова услышали все, как если бы ветер донёс их до всех ушей…

Солдаты опустили головы. Строй стоял неподвижно. Солдаты молчали. Минуты были томительно долги. Всем казалось, что их прошло уже очень много, когда на ступеньках дома появились носилки. Их высоко держали командир полка, начальник штаба, радист и молодой боец. С носилок свисали края длинного знамени.

Когда носилки опустили на землю, все увидели, что мягкие складки знамени покрывают маленькое тело с головой. Оно было неподвижно. Командарм снял шапку. По его знаку командир выстроил свой отряд, чтобы увести с поля. От строя отделились несколько солдат. Они приблизились к носилкам, на которых лежала Цзинь Фын. Знамёнщик осторожно взялся за древко знамени, так что древко стало вертикально, но полотнище продолжало покрывать тело девочки. Высоко поднятые сильными руками солдат, носилки двинулись вперёд. Тело девочки, как бы увлекаемое облегающими его алыми складками знамени, словно было с ним одним неразделимым целым.

В медленном, торжественном марше отряд двинулся мимо импровизированной трибуны из патронных ящиков, на которой стоял командующий.

— Скоро под это знамя придут другие солдаты, — сказал он, — чтобы дать вам возможность отдохнуть, вернуться к мирному труду, к вашим семьям. Вы передадите им это знамя, обагрённое кровью ваших товарищей, павших смертью храбрых, и кровью вашей маленькой связной Цзинь Фын… Пусть боевое знамя, под сенью которого она удаляется от нас по пути вечной славы, приведёт вас к окончательной победе. Это о вас сказал Мао-чжуси^[3]: «Народ беспощаден, и если сейчас, когда враг нации вторгся в нашу родную землю, ты пойдёшь на борьбу с коммунизмом, то народ вытряхнет из тебя душу. Всякий, кто намерен бороться с коммунистами, должен быть готов к тому, что его сотрут в порошок». Когда-то Мао-чжуси говорил о вершинах мачт корабля — Нового Китая, — показавшихся на горизонте. «Рукоплещите, — говорил он, — приветствуйте его». Теперь этот корабль уже тут, перед нашими взорами, — вот он, наш великий гордый корабль Нового Китая, созданный вашими руками, завоёванный вашей кровью! Солнце победы взошло над Новым Китаем и никогда больше не зайдёт…

Сойдя с трибуны, командующий увидел стоящего у её подножия высокого человека на костылях. Его худая, жилистая шея была вытянута, и рябое лицо обращено вслед последним шеренгам солдат, удалявшихся молча с опущенными к земле штыками. При взгляде на этого человека командующий участливо спросил!

— Вам тяжело?

— Когда человеку тяжело, он плачет. Но если он не может плакать, потому что все его слезы давно истрачены, ему тяжело вдвойне, — ответил начальник разведки и грустно покачал головой. — Ещё один прекрасный цветок сбит огненным ураганом войны, но ветер победы разнесёт его семена по всей цветущей земле великого Китая. Согретые солнцем, семена эти взойдут, прекрасные, как никогда, озаряющие мир сиянием красоты и радости жизни, навечно победившей смерть. Если позволите, так думаю я, простой мельник из Шаньси. Но я сын Чжун Го, и тысячелетняя мудрость предков вселяет в меня надежду, что вы не примете эти простые слова как неуместную смелость.

— Чжун Го Жэнь — человек срединного государства, — сказал командарм, — это звучит хорошо, но я хочу выразить вам живущую во мне уверенность, что недалёк день, когда мы будем носить ещё более гордое имя сынов Китайской Народной Республики — Чжун Хуа Жэнь Минь Гун Хэ Го. Тогда мы ещё громче и увереннее повторим сказанные вами прекрасные слова тысячелетней мудрости наших предков и светлой надежды детей и детей наших детей — на тысячу лет вперёд…

— На тысячу лет?.. — Улыбка озарила суровые черты рябого лица. — Позвольте мне сказать: на тысячу тысяч лет… Извините…