ГЛАВА 47

Ребенком Старлинг переселилась из дощатого домишки, стонавшего от порывов ветра, в надежное здание из красного кирпича – Лютеранский приют.

В ветхой развалюхе ее раннего детства была теплая, уютная кухня, где отец делился с ней ломтиками апельсина. Но смерть прекрасно знает, где искать эти ветхие домишки и людей, вынужденных выполнять опасную работу за ничтожную плату. Отец уехал из дому на своем стареньком пикапе патрулировать ночные улицы, и это его убило.

Старлинг уехала из дома приемных родителей, когда те забивали ягнят, на лошади, которую собирались отправить на бойню, и нашла что-то вроде надежного убежища от всех опасностей в Лютеранском приюте. С тех пор учрежденческие структуры, с их большими, прочными зданиями, давали ей чувство защищенности. У лютеран, возможно, было маловато тепла и апельсинов и многовато разговоров об Иисусе, но правила на то и правила: если их понимать и принимать, все с тобой будет в порядке.

Когда речь шла о том, что надо пройти безличный конкурс-ный экзамен, или выполнять оперативные задания на улицах, она не сомневалась, что сумеет сохранить за собой свое место. Но дара внутриведомственных интриг Старлинг была лишена напрочь.

И в это утро, вылезая из своего любимого старого «мустанга», она ощутила, что огромный фасад Квонтико уже не кажется ей надежным краснокирпичным приютом. Сквозь взвихренный, словно взбесившийся, воздух над ведомственной стоянкой даже вход в здание виделся зловеще искривленным.

Ей очень хотелось увидеть Джека Крофорда, но время подгоняло. Съемки на Хоган-Элли начинались сразу же, как только солнце поднималось достаточно высоко.

Расследование дела о «бойне» на рыбном рынке «Фелисиана» требовало снятого на пленку воспроизведения происшедшего. Следственный эксперимент снимали на стрельбище Хоган-Элли в Квонтико: воспроизводился каждый выстрел, траектория каждой пули.

Старлинг должна была играть себя. Микроавтобус наружного наблюдения был тот самый, с побитым кузовом, с неза-крашенной шпаклевкой на местах последних пулевых пробоин. Снова и снова участники эксперимента выскакивали из дряхлого автобуса, снова и снова агент, игравший роль Бригема, падал ничком, а тот, что был Берком, корчился на земле от боли. После этих упражнений, сопровождавшихся грохотом холостых выстрелов, Старлинг чувствовала себя выжатой как лимон.

Закончили уже перед вечером.

Старлинг повесила снаряжение бойца SWAT в шкаф и обнаружила, что Крофорд сидит у себя в Отделе.

Она теперь снова обращалась к нему вполне официально – «мистер Крофорд», а он казался все более отсутствующим, все более далеким от всех и вся.

– Выпьете «алка-зельцер», Старлинг? – спросил он, увидев ее в дверях Отдела. Крофорд принимал множество патентованных средств в течение дня – настой зверобоя, экстракт китайского гинкго, таблетки. Принимал он их в определенном порядке, отправляя таблетку в рот с ладони и запрокидывая голову, будто пил спиртное.

В последние недели он взял себе за правило снимать в отделе пиджак и надевать свитер, который ему связала Белла, его покойная жена. Теперь он выглядел гораздо старше, чем в воспоминаниях Клэрис выглядел отец.

– Мистер Крофорд, часть моей почты перлюстрируется. У них не очень ловко это получается. Похоже, они просто отпаривают клей над чайником.

– За вашей почтой следят с тех пор, как Лектер прислал вам письмо.

– Но тогда просто проверяли конверты на флуороскопе. Против этого я не возражала. Только я хочу сама читать адресованные мне личные письма. И никто мне ничего не сказал.

– Этим не наша ИЛС занимается.

– И это не заместитель директора Доуг, мистер Крофорд. Это кто-то достаточно влиятельный, чтобы иметь возможность получить ордер на перехват почты по Категории 3, с правом не сообщать об этом по инстанциям.

– Но вскрывают письма не профессионалы. – Клэрис молчала так долго, что он добавил: – Лучше, чтобы это так выглядело, по-вашему, да, Старлинг?

– Да, сэр.

Крофорд поджал губы и кивнул:

– Я разберусь с этим. – Он аккуратно поставил пузырьки с лекарствами в ящик стола. – Поговорю с Карлом Ширмером, в Депюсте, мы с ним уладим это дело.

Ширмер… Да что этот слабак может? В ведомственных коридорах прошел слух, что в конце года он уходит на пенсию: все приятели Крофорда уходили на пенсию один за другим.

– Спасибо, сэр.

– Можете назвать кого-нибудь из ваших учеников в Полицейской академии, у кого явно есть способности? С кем стоит нашим вербовщикам поговорить?

– В области судебной медицины… пока не могу определенно сказать: они меня стесняются, когда речь заходит о сексуальных преступлениях. Но есть парочка отличных стрелков.

– Этими-то мы сыты по горло. – Крофорд бросил на нее быстрый взгляд. – Вас я не имел в виду.

Тяжкий день, весь занятый бесконечным разыгрыванием сцены смерти Джона Бригема, наконец закончился, и Старлинг пришла к могиле на Арлингтонском национальном кладбище.

Она положила ладонь на камень, все еще шершавый от резца, и неожиданно ее губы совершенно отчетливо снова ощутили мраморный холод лба, шершавость пудры… Она поцеловала Бригема, когда в последний раз подошла к гробу, чтобы вложить в руку Джона, под его белую перчатку, последнюю полученную ею медаль чемпиона по стрельбе из боевого пистолета.

Теперь в Арлингтоне падали листья, укрывая тесно заставленную памятниками землю. Старлинг, не убирая руки с надгробья, глядела на бесчисленные могилы и думала о том, сколько же здесь лежало людей, подобно Джону Бригему погибших зря, из-за глупости, эгоизма и постыдных сделок, совершаемых усталыми стариками.

Неважно, веришь ты в Бога или нет, но если ты воин, Арлингтонское кладбище всю жизнь будет для тебя святым местом, и трагедия не в том, что человек умирает, трагедия – когда человек умирает зря.

Она всегда чувствовала себя тесно связанной с Джоном Бригемом, и связь эта была не менее прочной оттого, что любовниками они не были. Никогда. Опустившись на одно колено перед его могилой, она вспоминала:

Давным-давно он очень мягко кое о чем ее попросил , и она ответила «нет»; тогда он спросил, могут ли они остаться друзьями – спросил вполне серьезно, ничего иного уже не имея в виду, и она ответила «да» – тоже вполне серьезно.

Не поднимаясь с колен, она думала о могиле отца, далеко-далеко отсюда. Она не была на том кладбище с тех пор, как лучше всех закончила колледж и пришла к его надгробью – рассказать об этом. Теперь она думала, не пора ли снова вернуться туда.

Закат солнца, светившего сквозь черные ветви арлингтонских деревьев, был оранжев, как тот апельсин, что делил с нею отец; от звука далекой трубы по телу побежали мурашки; надгробный камень холодил ладонь.