на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



56

Я взглянул на фотографию, столь сильно ошеломившую Молли. Фото как фото – обычный любительский снимок из семейного альбома, размер три на четыре дюйма, края обрезаны в виде зубчиков, как это делалось в 50-х годах, на обороте твердое коричневое пятно от засохшего клея. На ней долговязый, атлетически сложенный симпатичный мужчина стоит бок о бок с темноволосой, черноглазой молодой красивой женщиной, а впереди них в объектив шаловливо улыбается маленькая девчушка-сорванец лет трех-четырех с бесенятами в лукавых глазах, ее темные волосы аккуратно спускаются челкой на лоб, а с боков перевязаны лентой и свободно торчат в стороны.

Все трое стоят на истертых деревянных ступеньках большого бревенчатого дома или пристройки, смотря как глядеть. Дом старый, полуразвалившийся, но очень удобный для летнего отдыха, такие дома еще можно встретить на берегах озера Мичиган, или озера Верхнего, или в горах Адирондака, или на берегах деревенских прудов в любом регионе Америки.

Маленькая девочка – это Молли, тут даже сомнений никаких не возникает – не девчонка, а сгусток энергии, такую егозу нелегко было сфотографировать: чтобы запечатлеть ее образ, приходилось ставить выдержку 1/60 или 1/100 секунды, а то и еще меньше. Ее родители получились на снимке гордыми и самодовольными: душещипательное изображение преуспевающей семьи, такой типично американской, навевающей сентиментальные чувства.

– А я знаю это место, – заметила Молли.

– Да ну?

– Я хочу сказать, что само место я не помню, но помню, что о нем говорили. Усадьба принадлежала моей бабушке, матери моей матери, и находится она где-то в Канаде. Это ее старый дом на берегу озера.

Она замолкла и все смотрела на фотографию, видимо, припоминая всякие подробности: стул на террасе позади них; крупные неровные камни, которыми обложен фасад рубленого дома; куртку из легкой полотняной ткани и галстук-бабочку отца; простое цветастое летнее платье матери; литой мячик из каучука и бейсбольные перчатки на ступеньках позади них.

– Как странно, – промолвила Молли. – Приятно вспомнить, хотя усадьба больше нам не принадлежит, к сожалению. Мои родители продали ее, когда я была еще совсем маленькая. Больше мы туда никогда не приезжали, только вот в то лето, когда сфотографировались.

Взяв в руки обрывок конверта, я заметил на нем адрес или часть адреса, написанного тонким небрежным почерком, каким обычно пишут европейцы: Париж, 1-й округ, Лебяжья улица, дом 7, квартира 23. Что за адрес? И почему его запрятали сюда, в ящик-сейф? И к чему эта фотография? Какой-то сигнал, знак, поданный Молли ее покойным отцом… откуда угодно, но только не из могилы (извините меня за банальность).

Наконец я взял письмо, напечатанное на старой механической машинке со множеством опечаток и исправлений и адресованное почему-то:

«МОИМ ЛЮБИМЫМ ЛЮБОПЫТНЫМ СНУПИКАМ!»

Я взглянул непонимающе на Молли и уж было собрался спросить, какого черта означает такое приветствие, но она опередила меня и, застенчиво улыбнувшись, пояснила:

– «Снупиками» он по-домашнему называл нас с тобой.

– Снупиками? Почему?

– По имени Снупи. Это мой любимый персонаж из мультфильма, когда я была маленькой.

– Так, значит, мы Снупики?

– Ну и… и также потому, что я любила лазить в ящик его стола, когда была маленькой. Разглядывать всякие там штучки, до которых, как считалось, мне нельзя было дотрагиваться. Все маленькие дети так делают, но если у тебя отец заведующий отделением ЦРУ в Каире, или заместитель директора по планированию, или еще какая-то важная шишка, то тебя всякий раз бранят за излишнее любопытство. Дескать, любопытной Варваре нос оторвали, ну и все такое прочее.

– Ну вот мы, оказывается, тоже любопытные Снупики, – повторил я, стараясь произнести это слово поехиднее.

– Ну-ка, не наглей, Эллисон. Слышишь меня? Не смей дразнить меня, черт побери!

Я опять стал вглядываться в письмо, плохо напечатанное на фирменной бумаге с тисненым штампом вверху «Харрисон Синклер», и начал читать вслух:

«Моим любимым любопытным Снупикам!

Когда вы начнете читать это письмо, а читать его вы будете обязательно, ибо, кроме вас, эти слова никто не прочтет, позвольте мне прежде всего выразить миллион раз мое восхищение вами. Ты, Молли, замечательный врач, к тому же еще стала первоклассной разведчицей, если только не считаешь избранную мной профессию низкой и не презираешь ее. Но этими словами я вовсе не намерен как-то обидеть тебя: по-своему ты, разумеется, права, если и не воспринимаешь по-хорошему профессию разведчика. В ней много такого, что вызывает протест. Но я все же не теряю надежды, что настанет день и ты также начнешь понимать и высоко ценить благородство в разведке… это произойдет совсем не из-за дочерней обязанности перед родителями, не из-за лояльности и не из-за осознания вины.

Когда у твоей матери рак перешел в последнюю стадию и стало ясно, что больше двух недель ей не протянуть, она позвала меня к себе в больничную палату – а никто не умел держаться с таким достоинством и самообладанием, как твоя мать, – и предупредила, погрозив даже в назидание пальцем, чтобы я никогда не вмешивался в твою жизнь. Она пожелала, чтобы ты никогда не шла проторенным путем, и каким бы он ни оказался, ни у кого не будет такого уравновешенного и рассудительного характера, разумного восприятия реальности, блестящих перспектив, как у нашей „дорогой Марты“. Так что, надеюсь, ты поймешь, что я собираюсь поведать тебе.

По причинам, которые вскоре станут понятными, в моих бумагах, в завещании и других документах этот абонементный ящик не упоминается. Чтобы отыскать это письмо, прежде нужно найти ключик к нему, который я запрятал (иногда самый простой и в то же время самый старомодный путь оказывается наилучшим), и также побывать в подземном хранилище в Цюрихе.

Но если вы там оказались, то, стало быть, нашли золото, и я уверен, что вам требуются некоторые разъяснения.

Я всю жизнь не любил поиски и выслеживания, поэтому, пожалуйста, поверьте, что я вовсе не желал усложнить вам работу, эти трудности я нагромоздил на пути других. В эту игру играть не так-то просто, но если вы все же сумели добраться до этого письма, то легко поймете, почему я поступил подобным образом. Все делалось ради вашей же безопасности.

Я пишу эти строки спустя несколько часов после короткой встречи в Цюрихе с Владимиром Орловым, который известен вам, как последний председатель КГБ. Я договорился с ним кое о чем, что должен объяснить вам, а также узнал от него кое-что, о чем тоже должен сообщить вам. А все потому, что меня собираются убить. Я уверен в этом. Когда вы будете читать эти строки, меня уже не будет в живых, а может, пока еще не убьют. Так или иначе, я хочу, чтобы вы знали, почему на меня идет охота.

Любимые мои Снупики, как вам известно лучше, чем кому бы то ни было, деньги никогда не влекли меня к себе, они мне всегда были нужны только ради пищи и крова. Поэтому я верю, что, когда вам станут говорить, будто я корыстный, растратчик и всякую прочую дрянь про меня, теперь, когда меня нет на свете, вы будете знать правду. Вы прекрасно понимаете, что все это вздор чистейшей воды.

Но вот что вам, возможно, неизвестно, так это то, что я получил немало угроз расправиться со мной физически, некоторые – вздорные, но кое-какие – довольно серьезные. Угрозы стали поступать (в этом нет ничего удивительного) вскоре после моего назначения директором Центрального разведывательного управления, когда я, пообещав устроить в управлении чистку, действительно развязал отчаянный крестовый поход против коррупции в ЦРУ. Мне нравилась моя служба, я возлагал на нее лучшие надежды. Бен, я знаю, что ты понимаешь мои чувства, потому что ты не чужак – это они не понимают.

В глубинах ЦРУ происходит что-то ужасное. Там окопалась небольшая группка чиновников, которые годами использовали разведслужбу, чтобы тайно набивать себе мошну огромными деньгами. В первый же день своего назначения на пост директора ЦРУ я твердо решил сорвать маску с этих хапуг. Догадки и предположения на этот счет у меня были, а вот фактов – раз-два и обчелся.

Атмосфера вокруг Лэнгли в то время напоминала пороховницу, готовую взорваться в любой момент от малейшей искорки, вызвать которую могла какая-нибудь комиссия конгресса по расследованию или дотошный репортер из „Нью-Йорк таймс“. В кулуарах вовсю открыто говорили о необходимости избавиться от меня. Некоторые из ветеранов ненавидели меня даже более лютой ненавистью, нежели Билла Колби! Случайно мне стало известно, что несколько высокопоставленных, чрезвычайно влиятельных вашингтонских лоббистов отправились к самому президенту настаивать, чтобы меня сняли с работы.

Вы знаете, что слухи о моей коррумпированности приобрели невероятные масштабы. Я слышал всякие рассказы про небольшую тайную группку отставных и действующих офицеров разведки, известных под именем „Чародеев“, которые проводят свои совещания в обстановке строжайшей секретности. Поговаривают, что эти „Чародеи“ замешаны в крупной афере. Считается, что они используют разведданные, стекающиеся в ЦРУ, для того, чтобы разными способами делать огромные деньги. Но никто не знает этих людей конкретно – кто они и откуда, хотя совершенно очевидно, что они очень влиятельны, имеют прочные связи с высокопоставленными лицами и могут легко уйти от разоблачений.

Но вот однажды ко мне непосредственно обратился некий европейский бизнесмен – по-видимому, финн – и сказал, что он представляет, как он заявил, „одного бывшего лидера мирового масштаба“, у которого есть „информация“, далеко небезынтересная для меня.

Между нами начались длительные переговоры, но уже задолго до них я понял, что лицо, которое финн представляет, не кто иной, как последний шеф советского КГБ Владимир Орлов, живущий на небольшой даче в пригороде Москвы. Он намеревался отправиться в изгнание, уехать из бывшего Советского Союза.

Орлов через посредника дал мне знать, что у него есть предложение, которое может меня сильно заинтересовать. Суть его заключалась в том, что он попросил у меня помощи вывезти за границу часть золотых запасов России и спрятать их от противников демократии, которые, как он полагал, в любой момент могли свергнуть правительство Ельцина. За помощь в переброске огромного количества золота – на десять миллиардов долларов! – он готов был передать мне ценный материал, имеющийся у него на руках, относительно некоторых коррумпированных элементов внутри ЦРУ.

Посредник сообщил, что Орлов располагает рядом документов, раскрывающих чрезвычайно важные детали коррупции, разъедающей ЦРУ. За многие годы небольшая группка сотрудников ЦРУ накопила в своих руках огромные суммы денег, которые получала посредством экономического шпионажа, ведущегося сотрудниками разведслужб в иностранных компаниях во всех странах мира. У Орлова имеются имена, названия фирм и места хранения денег, суммы, зафиксированные факты. В общем, все необходимые доказательства.

Разумеется, я согласился на его предложение. Я бы в любом случае согласился помочь ему – вы же знаете, как сильно стремился я удержать Россию в лагере демократии и помешать ей вернуться к диктаторскому режиму, а соблазн заполучить эти документы еще больше подтолкнул меня принять его предложение.

И все же произошло так, что Орлов прибыл в Цюрих без документов – их у него в последний момент украли, что меня серьезно обеспокоило. Сперва я подумал, что он просто шантажирует меня, но затем понял, что он действительно стал жертвой. И я, смирившись с пропажей, пошел на заключение сделки.

Однако для транспортировки такого огромного количества золота мне понадобилась помощь, но помощь не от сотрудников разведуправления, а со стороны тех, кто никак не мог быть замешан в коррупции. Учитывая огромные ценности, с которыми мы имели дело, такое требование было самым настоятельным. К тому же, все финансовые операции нужно было проводить без всяких регистраций и записей в бухгалтерских книгах.

Поэтому я обратился к одному бывшему высокопоставленному офицеру ЦРУ, который больше не работал в этой организации, человеку, личная честность и порядочность которого сомнений не вызывали, а именно – к Александру Траслоу. И тем самым я совершил самую большую ошибку в своей жизни.

Я сделал Траслоу совладельцем вклада в „Банке Цюриха“, куда перевел половину золотого запаса. Это означает, что без нашего обоюдного согласия золото из банка изымать нельзя. А перевести золото в другой банк или продать его можно только при условии, если вклад будет переделан из пассивной формы хранения в ликвидную. Механизм такого перевода может привести в действие любой из вкладчиков, лишь уведомив партнера. Таким образом, как я считал, если бы возникли какие-либо проблемы, то мы оба имели бы гарантию от всяких обвинений в махинациях, а меня никак нельзя было бы обвинить в краже века, да еще в мировом масштабе.

Другую половину золота мы договорились переправить в контейнере через Ньюфаундленд в Канаду с помощью пароходной компании „Сент-Лоуренс сиуэй“. Нужно заметить, что эту операцию должен был осуществить один Траслоу. Но меня что-то довольно сильно насторожило. Я стал опасаться за свою жизнь. Как тебе, Бен, известно, в Лэнгли есть люди, которые могут так подстроить убийство, что оно будет выглядеть естественной смертью. Так что на этом свете мне долго прожить не удастся.

Совсем недавно мне стало известно, что к германскому канцлеру Вильгельму Фогелю, который держит в своих руках огромный и могущественный немецкий картель, направляется один человек. В обстановке строжайшей секретности они будут обсуждать вопросы, как перестроить и перевооружить Германию. Они намерены установить контроль не только над Германией, но и объединив Европу вокруг Германии, поставить под свой контроль весь Старый Свет.

Их партнером в этом деле выступает как раз группа „Чародеи“ из ЦРУ. Договоренности, как мне доложили, предусматривают мирный раздел прибылей и сфер влияния. „Чародеи“ захватывают командные посты в разведслужбах и устанавливают над ними свой контроль, а затем расширяют его и прибирают к рукам экономику всего Западного полушария. Немецкий картель получает по соглашениям Европу. Все участники становятся безмерно, даже невообразимо богаты. Это, по сути своей, является формой корпоративного неофашизма – захват в свои руки главных рычагов давления на правительства и установление над ними контроля в наше такое хрупкое и неопределенное время.

Лидером американцев является Александр Траслоу.

А я не в силах сделать что-либо в этой связи.

Но я верю, что вскоре все же найду пути остановить такое развитие. Есть же документы, которые можно обнародовать. И они должны быть представлены широкой общественности.

Если же меня убьют, то вы оба просто будете обязаны разыскать их. А чтобы облегчить вам поиски, оставляю каждому из вас подарки.

Наследство, которое перейдет к вам, очень незначительно, и оно мне много радости не доставляет. Но я хотел бы завещать каждому из вас по небольшому подарку: оба подарка – это знания, которые, в конце концов, самая ценная собственность.

Для тебя, моя любимая Снупик, это прежде всего воспоминания о счастливых днях в твоей, моей жизни и в жизни твоей матери. Настоящее богатство, как ты поймешь, проявляется в семейном счастье. Эта фотография, которую, думаю, ты увидишь впервые, всегда вызывала во мне воспоминания об очень счастливом лете, которое мы провели все трое вместе. Тебе тогда было всего четыре годика, так что, думаю, ты вряд ли что помнишь о том времени, а может, и совсем ничего не помнишь. Я же, уже законченный трудоголик в те времена, когда еще был молодым, был вынужден уйти в месячный отпуск после операции аппендицита, приступ которого случился неожиданно. Мне кажется, что это мой организм приказал мне в ту пору побыть побольше со своей семьей.

Тебе так нравилось то место – ты ловила лягушек в пруду, училась рыбачить, бросать мячик… Ты все время была в движении, я никогда больше не видел тебя такой радостной. Мне всегда казалось, что Лев Толстой сильно ошибался, когда писал в самом начале романа „Анна Каренина“, что все счастливые семьи похожи друг на друга. Я же считаю, что каждая семья, в счастливый ли момент или в несчастный (а наша семья пережила и то и другое), уникальна и неповторима, как каждая снежинка. Я позволил себе, мои дорогие Снупики, стать слезливо-сентиментальным единственный раз в жизни.

А тебе, Бен, оставляю адрес одной супружеской пары, которую к тому времени, когда ты прочтешь эти строки, могут убить, но, может, еще не убьют. Я очень надеюсь, что один из них все же останется в живых и сообщит тебе кое-что очень и очень важное. Возьми с собой обрывок делового конверта с адресом: он послужит тебе пропуском и своеобразной отмычкой.

Так как я заранее знаю, что они сообщат тебе, то могу сказать, что их рассказ утешит тебя и облегчит ужасную тяжесть, которую тебе приходится носить в своей душе столь длительное время.

Бен, ты ничуть не виноват в смерти твоей первой жены, и эта супружеская пара подтвердит тебе мои слова. Еще до своей гибели я очень хотел сказать тебе эту правду, но в силу ряда причин сделать этого не мог.

Вскоре ты все поймешь. Кто-то – точно не помню кто, кажется, Ларошфуко или еще какой-то французский автор XVII столетия – хорошо сказал по этому поводу: мы редко можем заставить себя простить тех, кто помог нам.

И напоследок хочу привести по этому поводу еще один литературный афоризм – цитату из „Учения о старости“ Элиота: „Да как простить их, коль им такое ведомо!“

Всегда любящий вас папа».


предыдущая глава | Дьявольская сила | cледующая глава