на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



49

Когда мы приехали в Мюнхен, уже стемнело. В Цюрихе мы забрали багаж из камеры хранения при вокзале и сели на поезд, отправляющийся в 15 часов 39 минут, а прибыли на Мюнхенский главный вокзал в 20 часов 09 минут.

В поезде все прошло тихо-спокойно, только однажды, когда мы пересекали германскую границу, на душе стало чуть-чуть тревожно, и я приготовился к встрече с пограничниками, проверяющими паспорта. У швейцарцев было предостаточно времени, чтобы сообщить немецким властям о наших фальшивых паспортах, особенно если к этому делу подключилось ЦРУ, в чем я ничуть не сомневался.

Но теперь настали иные времена. Раньше, бывало, пассажиров будили среди глубокой ночи, дверь в купе рывком распахивалась и грубый голос лаял на немецком языке: «Германский паспортный контроль!» Такие денечки ушли в далекое прошлое. Европа объединяется. Проверка паспортов производится лишь изредка.

Напряжение, настороженность, нервное возбуждение не спадали, я здорово вымотался за день и попытался соснуть в пути, но никак не мог.

В отделении «Дойче феркерсбанка» на железнодорожном вокзале мы обменяли валюту, и я занялся подыскиванием подходящей гостиницы. В «Метрополе», который находился очень удобно – прямо напротив вокзала, свободных мест не было. Я сумел зарезервировать номер только в отеле «Бауэришер хоф унд палас монтгелас», расположенном на Променаденплац, в самом центре города, но и то за непомерно высокую плату, что поделаешь: в шторм любой порт – убежище, и на том спасибо.

Затем из телефона-автомата я позвонил домой Кенту Аткинсу, заместителю шефа бюро ЦРУ в Мюнхене. Тому самому Аткинсу, которого я когда-то натаскивал в Париже, куда он приехал на стажировку. Он был приятелем Эдмунда Мура и, что еще более важно, снабдил Эда документами, свидетельствующими, что по службе над ним нависла угроза.

Когда я звонил ему из будки, часы показывали уже полдесятого. Он взял трубку сразу же:

– Да?

– Кент?

– Да?

Голос у него звучал отчетливо и встревоженно, но чувствовалось, что он говорит спросонок. На разведслужбе поневоле приобретаешь жизненно важный навык просыпаться сразу же и быть готовым четко соображать за доли секунды.

– Послушай, парень, а не раненько ли ты спать ложишься? Еще и десяти нет.

– Кто это?

– А это я, отец Джон.

– Кто? Кто?

– Отец Жан, – припомнил я по-французски старую шутку, ходившую в кругу наших приятелей; я подумал, что ее-то он наверняка не забыл и сразу сообразит что к чему.

Последовало долгое молчание, а затем:

– Кто это… Ой, Боже мой. Где ты?

– Можем ли мы встретиться? Шлепнем накоротке, поговорим о том о сем.

– А подождать нельзя?

– Нет. Извини, но дело не ждет. Как насчет встречи в «Хофбраухауз» через полчасика?

Аткинс ответил моментально и с сарказмом:

– А почему бы нам не встретиться прямо в вестибюле американского посольства?

Я понял шутку и улыбнулся про себя. Молли озабоченно посмотрела на меня – я одобряюще кивнул ей.

– Встретимся на Леопольде, – сказал он и повесил трубку. По его голосу чувствовалось, что он смутился.

Леопольдом мы называли Леопольдштрассе в Швабинге – районе на севере города. Я знал это, и он знал, что я знаю. Там находится Английский парк – место очень удобное для встреч, особенно Моноптерос – храм, построенный на пригорке в парке в начале XIX столетия. Весьма подходящее место для встречи с незнакомцем в первый раз.

Мы не стали рисковать и не поехали на Леопольдштрассе прямо с вокзала на метро, а вместо этого прошлись пешком окольным путем до Мариенплац, этой центральной площади города, на которой вечно толпится народ. На ней стоит уродливое здание нового городского муниципалитета, серый раскрашенный фасад которого ярко освещается всю ночь, а на юго-западной стороне недавно воздвигнут довольно некрасивый универсальный магазин, который явно нарушает единый старинный готический стиль всей площади, хотя этот стиль сам по себе уже безобразный.

По большому счету, Германия мало в чем изменилась с тех пор, как я в последний раз побывал здесь. В этом я убедился, наблюдая, как терпеливо и тупо стоит толпа в ожидании зеленого света светофора на переходе через Максбургштрассе, в то время как поблизости нет ни одного автомобиля и можно смело перебежать на красный свет, причем никто этого нарушения не заметит. Но закон есть закон. Некий молодой человек метался там туда-сюда, перебирая ногами от нетерпения, словно лошадь на старте скачек, но даже он не осмелился нарушить общепринятые правила.

В частностях же Германия изменилась довольно резко. Толпы людей на Мариенплац вели себя громче и развязнее по сравнению с прежними вежливыми людьми, обычно фланировавшими здесь по вечерам. Сбиваясь в небольшие злобствующие кучки, бритоголовые неонацисты издавали расистские кличи.

Отдельные дома в готическом стиле, обычно чистые и опрятные, обезображены нацистскими лозунгами и надписями вроде: «Иностранцы, вон отсюда!» – в различных оскорбительных словосочетаниях. Видны и другие нацистские призывы: «Смерть евреям и шайкам иностранцев», «Германия сильнее без Европы». Не забыты нападки и на бывшую Восточную Германию: «Осси – паразиты». Фронтальную стену изысканного ресторана испоганил лозунг давно минувших дней: «Германия для немцев». И тут же рядом печальный призыв: «Больше человечности, долой насилие».

На уличных решетках, откуда несет теплом, на смятых картонных ящиках спят десятки бездомных. Витрины многих магазинов разбиты и заколочены досками, а продавцы, казалось, вымерли. На одном лозунге написано: «Кончай торговлю!»

Мюнхен стал походить на город, утративший контроль. И я невольно подумал: а не походит ли на него и вся страна, которая переживает сейчас самый серьезный экономический кризис со дней, предшествующих приходу Гитлера к власти.

На поезд метро мы с Молли сели на Мариенплац и доехали до станции Мюнхенер фрейхейт. Там вышли из подземки и прошли по заасфальтированным дорожкам Английского парка мимо искусственного озера и Китайской башни. Моноптерос мы нашли довольно быстро. Церковь всегда напоминала мне мемориал Джефферсона – такие же громоздкие колонны и вычурные завитые капители. Молча мы обогнули храм. В 60-х годах здесь околачивались бродяги, хиппи и им подобные. Теперь же он стал, видимо, местом свиданий подростков обеих полов, одетых в американские спортивные студенческие свитера и кожаные куртки.

– А почему ты думаешь, что деньги перевели в Мюнхен? – спросила Молли. – Разве финансовый центр Германии не Франкфурт?

– Да, Франкфурт. Но Мюнхен – промышленный центр. Главный город индустрии и в то же время Баварии. Настоящий финансовый город. Иногда Мюнхен называют «невидимой столицей» Германии.

Пришли мы рановато, или, скорее, Аткинс явился с запозданием. Приехал он на насквозь проржавевшей, антикварной развалюхе «форде-фиеста», некоторые детали в нем были прикручены проводом и изоляционной лентой. В машине громко играло радио, а может, это был плейер: классическую старую песню дискотек «Деньги ей за так не достаются» пела Донна Саммер. В Париже, как я вспомнил, он был без ума от дискотек. Музыка прекратилась, только когда он выключил зажигание, мотор заглох, и автомобиль остановился футах в пятидесяти от нас.

– Неплохая машина, – улыбнулся я, когда он подошел к нам. – Очень удобная.

– Да ну тебя. Довольно паршивая, – даже не улыбнувшись, ответил он.

Лицо его выражало сильную озабоченность и настороженность, как и голос, когда он говорил со мной по телефону. Ему было где-то около сорока, выглядел он гибким и худощавым, на голове – копна рано поседевших волос, резко контрастирующих с густыми темными бровями. Лицо у него вытянутое, с тонкими чертами, по сути, даже губ не видно, но в то же время выглядел Аткинс отнюдь не отталкивающим, а скорее привлекательным. По характеру своему он был довольно беспутным, легкомысленным малым, что долгое время сильно мешало ему продвигаться по службе (руководящий состав высшего звена в Лэнгли стал более либеральным и просвещенным лишь недавно).

Аткинс изрядно постарел с тех пор, как мы расстались в Париже. Под глазами у него появились четкие круги – верный признак частой бессонницы. В Париже он, помнится, отличался беспечностью и ничуть не задумывался о происходящем, теперь же он был явно озабочен чем-то, и я знал чем.

Я стал знакомить его с Молли, но он не придерживался общепринятых правил вежливости. Поэтому просто протянул руку, а меня фамильярно похлопал по плечу.

– Бен, – сказал он, и в глазах его промелькнула тревога. – Уматывай отсюда к чертовой матери. Уезжай вообще из Германии. Мне нельзя светиться вместе с тобой. Где ты тут остановился?

– В «Яресцайтен», – соврал я.

– Там слишком много народу и очень небезопасно. На твоем месте я бы вообще и в Мюнхене не стал задерживаться.

– Почему так?

– А потому, что ты теперь персона нон грата.

– Здесь?

– Не только здесь. Повсюду.

– За что же?

– Ты попал в список неблагонадежных.

– Как так? Почему?

Аткинс замялся, глянул на Молли, потом на меня, как бы спрашивая, а стоит ли продолжать дальше. Я согласно кивнул.

– А тебя «заклеймили».

– Что? Как это?

На жаргоне сотрудников ЦРУ, скомпрометированного или засвеченного агента «клеймят» ради его же безопасности, для чего быстро убирают из того места, где ему не следует оставаться, и переводят в другое, более спокойное место. Но в последнее время это жаргонное словечко стало все чаще употребляться в ироническом смысле и означать, что руководители агента перестали доверять ему, так как он сам стал представлять опасность для разведслужбы.

Аткинс рассказал, что по всем заграничным резидентурам ЦРУ разослан приказ, предписывающий всем сотрудникам при встрече незамедлительно задержать меня.

– Ты попал в циркулярный приказ по разведуправлению, а всадил тебя туда один говнюк по имени Росси. Ну а здесь-то ты чего поделываешь?

Аткинс быстро зашагал, по-видимому, чтобы снять нервное напряжение. Мы пошли за ним, стараясь не отставать, Молли при этом пришлось чуть ли не бежать вприпрыжку. Она пока ничего не говорила, предоставив мне вести разговор.

– Кент, мне нужна твоя помощь.

– Я же спросил, чего ты здесь поделываешь? Ты что, совсем уже спятил?

– Что тебе известно про меня?

– Меня предупредили, что ты здесь, возможно, промелькнешь. Ты сюда прибыл по частному делу или какому еще?

– С тех пор, как я вышел из игры и поступил учиться в правовую школу, я занимаюсь частными делами.

– Но ты же ведь опять вступил в игру, – закинул он удочку. – Зачем?

– Меня вынудили вступить.

– Так всегда все говорят. Тебе никогда не выйти из игры.

– Да брось ты. Я вступил временно.

– Говорят, тебя включили в какую-то чрезвычайно секретную экспериментальную программу. Что-то вроде научно-исследовательской программы, которая может очень здорово усилить твои возможности. Не знаю, что за этим скрывается. Ходят всякие смутные слухи.

– Слухи эти – чистой воды барий, – заметил я.

Он понял, о чем я говорю. Слово «барий» применяют в КГБ, когда хотят сказать о нарочно допущенной утечке ложной информации с целью выявить пути и источники утечки. В аналогичных целях барий применяется и в медицине для распознавания заболеваний органов пищеварения.

– Может, и так, – согласился Аткинс. – Но тебе, Бен, нужно залечь на дно. Лучше вам обоим. Исчезнуть. Ваши жизни под угрозой.

Когда мы подошли к пустынному месту – грязная тропка вилась через молодую рощицу – я остановился и сказал:

– А ты знаешь, что Эд Мур умер?

Он прищурился и ответил:

– Да, знаю. Я разговаривал с ним вечером, накануне его убийства.

– Он сказал мне, что тебя запугали до смерти.

– Ну, это он преувеличил.

– Но ты же точно запуган, Кент. Ты просто обязан сказать мне, что тебе известно. Ты же передал Муру документы…

– О чем это ты говоришь?

Тут Молли, заметив, что при ней он не слишком разговорчив, сказала:

– Я пойду прогуляюсь. Мне позарез нужно подышать свежим воздухом.

И уходя, легонько похлопала меня по шее.

– Он сам сказал мне, Кент, – продолжал я. – Я никому об этом не болтал, даю слово. Ну а здесь у нас просто времени нет. Так что же все-таки тебе известно?

Он прикусил тонкую нижнюю губу и нахмурился. Рот его растянулся в прямую линию, круги под глазами стали еще больше. Посмотрев на часы, подделку под «Ролекс», он ответил:

– Документы, которые я передал Эду, были довольно сырыми и неточными.

– Но ты же знаешь больше, чем там написано, не так ли?

– В письменном виде у меня ничего нет. Никаких документов. Все, что знаю, – почерпнул в беседах, разговорах.

– Но Кент, это же подчас самая ценная информация. Эда Мура и убрали-то из-за нее. У меня есть кое-какие сведения, которые могут оказаться полезными.

– Не нужны мне твои проклятые сведения.

– Послушай.

– Нет, – возразил Аткинс. – Это ты слушай меня. Я говорил с Эдом за несколько часов до того, как эти гребаные подонки инсценировали его самоубийство. Он предупреждал меня о заговоре убийц по политическим мотивам.

– Да, да, – заметил я и почувствовал, как заныло под ложечкой. – А против кого же?

– Эд знал лишь фрагментики. Всякие домыслы и догадки.

– Против кого же?

– Против одного парня, который мог здорово почистить разведуправление.

– Догадываюсь. Алекс Траслоу.

– Ты знаешь об этом?

– Еще бы. Я и работаю на него.

– Рад слышать, что работаешь на него и на благо ЦРУ.

– Весьма польщен. Ну а теперь мне нужна кое-какая информация. Недавно на счет одной корпорации в Мюнхене перевели огромную сумму денег. В «Коммерцбанк».

– А на чей счет-то?

Могу ли я доверять ему или нет? В этом деле мне следует целиком положиться на здравую оценку Эда Мура, и я решился:

– Ты мне веришь или нет?

Аткинс глубоко вздохнул и решительно ответил:

– Верю, Бен.

– Перевод пришел на имя Герхарда Штосселя. Корпоративный счет принадлежит концерну «Краффт АГ». Расскажи мне все, что знаешь про них.

Он мотнул головой.

– У тебя, должно быть, неверная информация. Дружище, тебе просто запудрили мозги.

– Почему ты так считаешь?

– Да знаешь ли ты, кто такой Штоссель?

– Нет, откуда мне знать, – признался я.

– Господи! Вот святая простота! Да ты что, газет не читаешь? Герхард Штоссель – председатель совета директоров громадного концерна, ворочающего недвижимым имуществом, «Нойе вельт». Считается, что он обладает огромной собственной недвижимостью и контролирует ее значительную долю, поступающую на рынок во всей объединенной Германии. Еще нужно сказать, что Штоссель является экономическим советником нового канцлера Фогеля. Тот уже пригласил его занять пост министра финансов в своем правительстве. Он хочет, чтобы Штоссель поправил пошатнувшуюся экономику страны. Недаром его называют факиром у Фогеля, своего рода финансовым гением. Как я уже сказал, тебе кто-то вкрутил мозги.

– Каким же образом?

– Компания недвижимости Фогеля никак не связана с концерном «Краффт АГ». А что тебе известно об этом концерне?

– Я сюда и приехал отчасти для того, чтобы узнать. Знаю только, что это гигантский производитель вооружений.

– Всего лишь самый огромный в Европе. Главная контора у него в Штуттгарте. Он гораздо крупнее, чем другие германские военные концерны: «Крупп», «Дорнье», «Краусс-Маффей», «Мессершмитт-Бельков-Блом», «Сименс», да еще и «БМВ» не забудь сюда же добавить. Он побольше «Инжениерконтор Любек», этой компании по строительству подводных лодок; больше даже объединений «Машиненфабрик Аугсбург-Нюрнберг», «Мессершмитт», «Даймлер-Бенц», «Рейнметалл»…

– А почему ты решил, что у Штосселя нет связей с «Краффтом»?

– А на этот счет закон есть. Когда несколько лет назад «Нойе вельт» попыталась приобрести имущество «Краффта», Федеральное картельное управление приняло на этот счет специальное постановление. В нем предусмотрено, что эти две суперкомпании не могут взаимно заниматься делами друг друга, что их слияние породило бы неконтролируемую гигантскую монополию. Тебе, наверное, известно, что слово «картель» происходит от немецкого «картелль». До его создания додумались немцы.

– Но у меня информация все же верная, – заверил я.

Все это время, пока мы беседовали, я не только говорил и слушал, но и напряженно старался уловить мысли Кента. Изредка мне это удавалось. Но каждый раз его мысли подтверждали его же слова, сказанные вслух, он говорил правду, во всяком случае, ту, которую знал.

– Если… если твоя информация верна, – сказал он, подумав, – я не стану даже расспрашивать, где ты ее добыл, я знать не хочу… но она, черт побери, убедительно свидетельствует, что компания Штосселя все же как-то тайно, наверное, скупила акции «Краффта»!

Я повернулся посмотреть, где там Молли, – она находилась поблизости и вышагивала взад-вперед.

Все это означало, подумал я, что «Банк Цюриха» перевел миллиарды долларов на счет германской корпорации, этой самой крупной компании, ворочающей недвижимостью, объединившейся с крупнейшим производителем вооружений… а за этой сделкой стоит Вильгельм Фогель, очередной канцлер Германии и одновременно будущий фактический лидер Европы. Подумать-то я подумал, но вслух говорить об этом не стал.

Не желая даже размышлять о последствиях такого расклада, я поневоле вздохнул, но пересилить себя не смог. Результаты, как до меня сразу же дошло, могли оказаться гораздо плачевнее, чем я предполагал.


* * * | Дьявольская сила | cледующая глава