ЭПИЛОГ

Последние обитатели Мерилона стояли длинной чередой в тени разбитых Врат города, нагруженные убогими узлами с пожитками.

Большинство стояли молча. Лишенные магии, вынужденные идти по земле, а не лететь над ней, с трудом контролируя свои тела, без Жизни ставшие неуклюжими и тяжелыми, маги не могли тратить последние силы на разговоры.

Время от времени начинал хныкать ребенок, вслед за этим слышался тихий шепот матери, пытавшейся успокоить дитя. Трое братишек, слишком маленьких для того, чтобы понять, что происходит, принялись играть в войну среди обломков. Они бросали друг в друга камушки и радостно верещали. Их голоса пронзительно и неестественно звучали в тишине улиц. Остальные, стоявшие в очереди, раздраженно смотрели на них, пока отец не прикрикнул на детей и не прекратил их игру. Резкими словами он нанес им такую рану, которая навсегда останется у них в душе.

Наступила тишина, и люди снова погрузились в угрюмое ожидание. Большинство старались держаться в тенях у стен. Хотя воздух был непривычно холодным для Мерилона, никогда не знавшего зимы, солнце слепило нещадно. Горожане привыкли к тому, что солнце было для Мерилона своеобразным декоративным светильником и силу света всегда можно было отрегулировать, поэтому новое, яркое солнце пугало их. Но хотя ослепительный свет был невыносим, люди в страхе поднимали головы, опасаясь, что на солнце наползет какая-нибудь тень. Жуткие бури, которых никогда прежде в этом мире не бывало, время от времени опустошали землю.

Вдоль череды людей на равных расстояниях на страже стояли чужаки с серебряной кожей и металлическими головами, внимательно наблюдая за магами. В руках охранников были металлические устройства, которые, как знали жители Мерилона, стреляли световыми лучами, убивающими или лишающими сознания. Маги старательно отводили взгляды от чужаков или украдкой бросали на них взгляды, полные ненависти и страха.

А чужаки — хотя и неуклонно выполняющие свои обязанности — не казались чересчур настороженными: или враждебными. Маги, которых они охраняли, принадлежали к семьям низшего или среднего сословия, так что опасными не считались. В отличие от одетых в черное колдунов, которых вели по улице под конвоем. Капюшоны их одежд были откинуты, лица — мрачны и бесстрастны. Под длинными рукавами их изодранных одежд порой блестели стальные наручники. Дуук-тсарит шли шаркая, поскольку и их ноги тоже были скованы в лодыжках. К этим пленным было приставлено почти в два раза больше стражей, и они следили за подопечными с нервной настороженностью, готовые мгновенно пресечь любое движение.

Дуук-тсарит быстро вывели из Врат. Жители Мерилона почти и не смотрели на них. Погруженным в собственные несчастья горожанам было уже не до сочувствия другим.

Так же мало внимания они уделили человеку, которого вынесли из Врат на носилках. Грузного толстяка тащили шестеро крепких каталистов, исходивших потом и спотыкавшихся под его весом. Этот человек, тяжело больной и неспособный ходить, все-таки был облачен в царственно-алые одежды, на голову ему тщательно водрузили митру. Он даже умудрился поднять слабую правую руку, благословляя толпу, вдоль которой его несли.

Некоторые люди кланялись, кто-то снимал шляпу, но по большей части все лишь проводили взглядами епископа, покидающего город в немом отчаянии.

Несколько студентов университета, стоявшие у Врат, выглядывали на равнину, пытаясь рассмотреть, что там творится. Ходили слухи, что колдунов казнят. Однако пленных Дуук-тсарит погрузили в одну из серебристых тварей вместе с пышной свитой епископа Ванье. Видя, что пленников не поставили рядком и не предали огню, студенты, несколько разочарованные, расположились среди развалин опаленных стен, шепотом проклиная охранников и строя планы восстания, которым не суждено исполниться.

Остальные мерилонцы не желали смотреть на продуваемые ветрами равнины. За последнюю неделю этот вид стал слишком им знаком — огромные серебристые твари, которых чужаки называли «воздушными кораблями», распахивали пасти, поглощая тысячи людей, а затем взмывали в воздух и исчезали в небесах. Скоро придет и их очередь войти в чрево одной из таких тварей.

Людям постоянно твердили, что их везут не на смерть. Их просто переместят из этого мира, теперь опасного для жизни, в другой. Им даже позволяли поговорить с помощью демонических устройств Темного искусства с друзьями и родичами, которые уже достигли «лучшего нового мира». Но они все равно старались остаться в развалинах своего города до самого горестного конца. Хотя мало кому слезы не туманили глаза при взгляде на развалины Мерилона, горожане хотели удержать память о нем в своем сердце.

После отъезда епископа улица опустела, и толпа зашевелилась. Люди собирались вокруг своих узлов с пожитками и искали разбежавшихся детей. Когда из чрева серебристой твари появилась фигура и направилась по равнине к Мерилону, послышалось возбужденное перешептывание — особенно среди студентов. Человек приблизился, и люди, увидев, что это всего лишь каталист, сутулый пожилой человек в коричневом одеянии, слишком коротком для его роста, не прикрывавшем костлявых щиколоток, потеряли к нему всякий интерес.

Серебрянокожий чужак остановил каталиста у Врат. Но тот показал на человека, стоявшего под усиленной охраной отдельно от всех. Как и у Дуук-тсарит, его руки были скованы. Но он был не в черных одеждах, а в бархате и шелке. Правда, некогда изящные и богатые одежды теперь превратились в окровавленные лохмотья.

Стражник кивнул, и каталист вошел в город и направился к пленнику. Тот заметил его не сразу — он стоял, потупив голову, и смотрел в землю в отчаянии столь мрачном и горестном, что даже люди в очереди взирали на него с жалостью и уважением, находя утешение в одном его присутствии, зная, что он разделяет их скорбь.

— Ваше высочество, — тихо сказал каталист, подходя к нему.

Подняв голову, принц Гаральд глянул на каталиста, и на губах его мелькнула бледная улыбка.

— Отец Сарьон. А я-то думал, куда вы подевались. — Он посмотрел на аккуратно перевязанную голову каталиста. — Я опасался, что ваша рана...

— Нет, со мной все в порядке, — сказал Сарьон, коснувшись повязки и чуть поморщившись. — Боль то приходит, то уходит, но так и должно быть, как мне сказали, при так называемом «сотрясении мозга». Я побывал в лечебнице корабля, но для того, чтобы посетить нашего юного пациента.

— Как Мосия? — сурово спросил Гаральд, и улыбка его исчезла.

— Ему лучше... наконец-то, — вздохнул Сарьон. — В конце концов мы убедили его принять исцеление, предложенное... их лекарями, — он махнул в сторону чужаков, — поскольку Телдары утратили свою силу. К счастью, Мосия наконец послушался меня и принял от них помощь, теперь он будет жить. Я оставил его на попечении лорда и леди Самуэлс, а сам пришел рассказать вам о нем.

Лицо принца Гаральда помрачнело.

— Я не виню Мосию. Но я не принял бы помощи от них, — произнес он словно горькую клятву. — Я скорее умер бы!

Слезы гнева наполнили его глаза. Он встряхнул скованными руками, словно пытаясь порвать оковы. Один из охранников поднял оружие и что-то резко произнес. Голос его из-под металлического шлема казался нечеловеческим, механическим.

— Я скорее умер бы! — срывающимся голосом повторил Гаральд, с яростью глядя на охранника.

Сарьон положил руку на плечо принца, словно пытаясь успокоить, но тут вдруг его внимание привлек шум в ожидающей своей очереди толпе.

Три человека шли по улицам разоренного, разрушенного Мерилона. Осторожно пробираясь между завалами, они миновали все еще дымящиеся, опаленные деревья рощи Мерлина и подошли к Вратам. Один из троих, приземистый и крепкий человек в скромной, но опрятной форменной одежде, почти не реагировал на разрушения, глядя на них с мрачным видом человека, который слишком часто такое видел. Двое других, напротив, были ошарашены и искренне потрясены зрелищем.

Золотоволосая женщина с милым, нежным лицом показывала то на одно, то на другое разрушенное здание, тихо беседуя со своим спутником и качая головой, словно вспоминала лучшие времена. Идущий рядом с ней черноволосый мужчина в белом с правой рукой на перевязи внимательно слушал ее. Лицо его, суровое и мрачное, было отмечено такой скорбью, которую мало кто испытывал или мог понять.

Но один из тех, кто смотрел на них, понимал его. Сарьон быстро провел рукой по лицу.

Этих троих сопровождал по меньшей мере с десяток вооруженных людей в металле, которые не сводили с толпы настороженных взглядов и оружия.

Мерилонцы больше не молчали. Люди вскочили и, потрясая кулаками, обрушили на человека в белом оскорбления и угрозы. Они швыряли в него камни, некоторые вырывались из рядов, пытаясь напасть на него; облаченные в металл стражи сгрудились вокруг вновь прибывших, остальные оттесняли к стене самых яростных или стреляли в них оглушающими лучами, и те валились без чувств на землю. Самых буйных смутьянов взяли под арест и загнали во временную караулку в остатках дома Кан-ханар.

Черноволосый мужчина в белых оделсдах не выказал ни гнева, ни страха. Он даже не дал охраннику остановить молодую женщину, которая выбежала из толпы и плюнула в него. Он в первую очередь заботился о золотоволосой подруге, обняв ее и прижав к себе, чтобы защитить от нападений. Она была бледна, но держалась хорошо и смотрела на людей с печальным сочувствием, постоянно шепча утешения своему спутнику.

Пока все трое шли к Вратам, их не переставая осыпали проклятиями и камнями. Угрозы были злыми, проклятия жестокими, и принц Гаральд, нахмурившись, посмотрел на отца Сарьона. Каталист был бледен.

— Мне жаль, что вам пришлось увидеть все это, отец, — резко сказал Гаральд, мрачно глянув на человека в белом. — Но ему не надо было приходить. Он сам на себя это навлек.

Сарьон продолжал молчать, понимая, что любые его слова лишь усилят страдания Гаральда. Его сердце болело от скорби — за народ, за принца, за Джорама.

Майор Боурис выкрикнул команду, и стражники начали выводить людей из Врат, направляя их к серебристому кораблю. Растерянность толпы помогла восстановить порядок. Люди поспешно собирали пожитки и вереницей выходили из своего разрушенного города. И все бросали злобные взгляды на Джорама, напоследок выкрикивая проклятия и грозя кулаками.

Джорам шел вперед. Сопровождаемый Гвендолин и майором Боурисом, окруженный телохранителями, он словно и не замечал полных ненависти криков людей. Его лицо было холодным и неподвижным, словно вырезанным из камня. Но Сарьон, который слишком хорошо знал это лицо, видел боль, горевшую внутри карих глаз.

— Если он полетит с нами, то я отказываюсь! Делайте со мной что хотите! — хрипло крикнул Гаральд майору, когда вся троица приблизилась к нему.

Выпрямившись во весь свой рост и держа перед собой скованные руки с таким видом сурового благородства, словно на нем были браслеты из редких драгоценных камней, а не наручники, принц смерил Джорама взглядом, полным такого презрения и гнева, что он был куда страшнее самого жестокого проклятия и ранил Джорама сильнее, чем любой камень.

Но Джорам не дрогнул. Он встретил взгляд принца бестрепетно, полный чувства собственного достоинства, хотя в глазах его читалась печаль.

Глядя на них, Сарьон живо вспомнил первую встречу Гаральда и Джорама, когда принц принял юношу за разбойника и взял его под стражу. В линии плеч Джорама была та же гордость, то же благородство читалось в его лице. Но пламя надменности и упрямства, что пылало тогда в глазах юноши, угасло, оставив только пепел скорби.

Наверное, то же самое воспоминание посетило и Гаральда или, может, твердый взгляд Джорама, в котором не было ни стыда, ни просьбы о прощении, так подействовал на Гаральда, что он первым отвел глаза. Лицо его вспыхнуло, он устремил взор вдаль, на продуваемые ветром равнины за развалинами Мерилона.

Майор Боурис, чуть помедлив, заговорил на своем языке. Джорам выслушал его, затем повернулся к Гаральду, чтобы перевести.

— Ваше высочество, — начал Джорам.

Гаральд хмыкнул.

— Ваше высочество! — язвительно повторил он. — Лучше скажи — пленник!

— Ваше высочество, — повторил Джорам, и теперь вздрогнул Гаральд, услышав в этих словах глубокое уважение и еще более глубокую скорбь о великой потере, которую никогда и ничем не возместить. Принц не смотрел на Джорама, однако он несколько раз моргнул и, стиснув зубы, сглотнул слезы, которые гордость не давала ему показать.

— Майор Боурис просит передать вам, что вы можете считать себя гостем на его корабле и что для него великая честь разделить каюту с таким отважным и благородным воином, как вы. Он надеется, что вы проведете с ним долгие часы полета и расскажете ему побольше о нашем народе...

— Нашем народе? — скривил губы Гаральд.

— ...и наших привычках и обычаях, чтобы он мог лучше позаботиться о наших людях, когда вы прибудете к месту назначения, — сказал Джорам, не обращая внимания на слова принца.

— Когда мы прибудем в бараки для рабов, хочешь ты сказать! — выплевывал слова Гаральд. — Но некоторые из нас — да! — с горечью добавил он, не глядя на Джорама. — Думаю, ты, предатель, действительно вернешься к своим друзьям!

Было понятно, что майор Боурис догадался о смысле слов Гаральда. Удрученно покачав головой от огорчения, что его не поняли, он что-то сказал Джораму, затем жестом приказал одному из стражников снять с принца наручники.

Гаральд отдернул руки, оттолкнув стражника.

— Я останусь в цепях, пока мой народ в оковах! — с вызовом крикнул он.

— Ваше высочество, — вмешался Сарьон, говоря тихо и твердо, — я прошу вас не забывать, что после смерти вашего отца теперь вы вождь вашего народа. Народ верит вам, и вы, как их вождь в изгнании, должны думать об их интересах. Вы не должны давать волю ненависти: так вы ничего не достигнете, только разожжете еще большую ненависть, и мы снова придем вот к этому, — каталист показал изуродованной рукой на руины вокруг них. Принц Гаральд боролся с собой. Стоя рядом с ним, Сарьон ощущал, как дрожь сотрясает его сильное тело, видел, как, стиснув зубы, принц пытается справиться со своей яростью и болью.

— Я понимаю, что мало смыслю в политике, ваше высочество, — добавил Сарьон. — Но я обращаюсь к вам как к человеку, много пережившему и видевшему страдания других людей. Не забывайте еще, что я по вашей просьбе заменяю вашего советника. Я понимаю, что я — недостойная замена человеку, который, умирая, назвал вам мое имя, но я уверен, что кардинал Радисовик дал бы вам тот же совет.

Гаральд потупил голову, и слезы заструились по его щекам. Он закусил губу, не в силах — и не желая — отвечать. Майор Боурис, внимательно смотревший на него, снова обратился к Джораму, и по тону его голоса было понятно, что говорит он искренне. Джорам, прислушавшись, кивнул и перевел.

— Майор снова повторяет, что наш народ — не рабы. Нас перевозят в эвакуационный лагерь, где мы сможем привыкнуть к новому миру, в котором нам придется жить. Потом, когда это станет возможным, люди смогут перемещаться, как и куда им будет угодно, жить, как сочтут нужным. Ограничение будет конечно же, но только одно: в этот мир никто не вернется. И так будет лучше для нас же самих. Частые страшные бури делают эту землю совершенно непригодной для жизни.

При этом Сарьон увидел, как Гвендолин печально улыбается и прижимается к мужу. Джорам обнял ее покрепче и продолжал говорить, не сводя с Гаральда твердого взгляда.

— Хотя ваша магическая сила теперь исчезла, поскольку в этом мире магия больше не сосредоточена, мудрые правители за Гранью знают, что со временем Жизнь к нам вернется. Поскольку магия снова распространилась по Вселенной, есть уверенность в том, что наша сила, возможно, снова станет такой же, как и в древние времена. И это качество нашего народа может явиться драгоценнейшим даром для миров за Гранью.

— Или страшной угрозой, — мрачно пробормотал Гаральд.

Майор Боурис ответил ему что-то, подчеркивая свои слова энергичными взмахами руки.

— Майор это понимает, — сказал Джорам. — Он знает, что некоторые просто не могут не злоупотреблять властью и попытаются захватить ее ради собственных интересов. Таким был Менджу Волшебник. Но он также знает, что есть люди, способные пожертвовать собой ради блага своего народа и сделать все, что в их силах, чтобы мир стал лучше.

Сарьон, казалось, хотел что-то вставить, но Джорам, глянув на него, покачал головой и продолжил:

— Майор получил известие, что другие маги, состоявшие в заговоре вместе с Менджу, не испугались смерти своего лидера и на них не повлияло то, что он все это время планировал предать их. Они спрятались в потаенных местах и намерены продолжать борьбу, используя вновь обретенную Жизнь, поскольку магия снова вернулась во Вселенную.

— Джеймс Боурис умолчал, но я скажу, — тихо заметил Джорам, — что в чем-то и мы отвечаем за этих недобрых магов, поскольку именно мы вышвырнули их из нашего общества. Естественно, что тамошние маги будут рассматривать вас и вам подобных как угрозу и сделают все возможное, чтобы убить вас. Правители мира за Гранью надеются, что наши люди помогут найти и уничтожить их.

— И конечно, ваше высочество, — с тонкой иронией сказал Сарьон, — среди нас есть такие, как епископ Ванье, который, несомненно, попытается установить в новом мире свою власть. Нам нужны сильные и честные люди вроде вас и майора Боуриса. Вместе вы сумеете сделать много хорошего.

Шагнув вперед, Гвендолин положила нежную руку на плечо Гаральда.

— Ненависть подобна отравленной земле, на которой ничто не растет, — сказала она. — И дерево, посаженное на ней, даже очень сильное, все равно зачахнет.

Гаральд смотрел прямо перед собой, и лицо его было мрачным и непроницаемым. Майор снова приказал снять наручники, и страж опять шагнул вперед. Принц прижимал руки к себе, пряча их под окровавленными лохмотьями. Затем медленно и неохотно он протянул руки. Стражник снял наручники, и взгляд Гаральда невольно обратился к майору Боурису.

Хотя крепкий, приземистый майор ростом не доходил Гаральду даже до середины груди, он был не менее широкоплеч, чем принц. Они были примерно одних лет, чуть за тридцать, и хотя один был в красном бархате, шелковом камзоле и панталонах, а другой в скромной военной форме, в них чувствовалось какое-то сходство — в прямой осанке и честном, прямолинейном поведении.

— Я принимаю ваше предложение, майор, — холодно ответил Гаральд. — Я сделаю все, чтобы помочь вам, а взамен я... — Он сглотнул, затем хрипло продолжил: — Хочу выучить ваш язык. Однако у меня есть условия.

Боурис внимательно слушал, слегка помрачнев.

— Во-первых, мой советник отец Сарьон останется со мной. — Гаральд сурово посмотрел на Сарьона. — Вы согласны, отец?

— Спасибо, ваше высочество, — просто ответил Сарьон.

Устроить это было проще простого. Майор Боурис и сам хотел это предложить.

— Во-вторых, цепи должны быть сняты с моих людей, — твердо сказал Гаральд. — Я поговорю с ними, — добавил он, увидев, как майор нахмурился. — Я дам слово, что если вы будете обращаться с нами так, как вы обещали, то ни у вас, ни у ваших правителей хлопот с нами не будет. Я также прошу, чтобы нам пока разрешили установить собственное управление внутри нашего сообщества.

После недолгого замешательства майор кивнул и что-то сказал Джораму.

— Со своей стороны он согласен, — сказал Джорам, — но за своих начальников отвечать не может. Однако он уверен, что вы вдвоем сумеете убедить правителей за Гранью, что это в интересах всех затронутых сторон.

— Вашу руку, сэр, — с некоторым трудом выговорил майор Боурис, запинаясь на звуках чужого языка. Он протянул руку.

И Гаральд медленно подал свою. На запястьях отчетливо были видны следы от наручников. Вспомнив о своих страданиях, Гаральд помедлил было, и его рука дрогнула. Казалось, сейчас он откажется пожать руку майора и оскорбит его этим, и Сарьон затаил дыхание, творя в душе молитву.

Но Гаральд лишь опустил рукав, чтобы прикрыть шрамы, и пожал руку майора. Джеймс Боурис, обрадованный таким исходом, расплылся в улыбке.

Гвендолин склонила голову, прислушиваясь к голосам, которые могла слышать только она, затем с улыбкой посмотрела на обоих мужчин.

— Мертвые сказали, что дружественный договор, который вы заключили сегодня, станет легендарным в истории миров за Гранью. Не раз каждый из вас будет готов положить жизнь за другого в борьбе за мир во Вселенной. Как в мире снова будет возрастать сила магии, так будет расти и возможность возвращения зла, такого, что вы и представить себе не можете. Но пока вы будете полагаться друг на друга и верить в Бога, — она глянула на отца Сарьона, — вы будете победителями.

Майор Боурис, сбитый с толку и слегка в недоумении от таких слов, произнесенных якобы мертвыми, торопливо прокашлялся и рявкнул что-то страже. Отдав честь принцу, отцу Сарьону и — под конец, почтительнее всех — Джораму, майор Джеймс Боурис повернулся и, чеканя шаг, пошел прочь, заниматься другими делами.

На Гаральда, кажется, произвели благоприятное впечатление крепкое рукопожатие майора и его военная выправка, и теперь, глядя ему вслед, принц чуть улыбнулся про себя. Однако улыбка его угасла, когда он заметил, как смотрит на него Джорам.

Гневно и резко дернув рукой, принц окинул Джорама взглядом и отрезал:

— Между нами — никаких разговоров. — Холодные глаза принца смотрели куда-то вдаль, за плечо Джорама. — Ты сказал мне, что можешь спасти мой мир, но не сделал этого. Ты преднамеренно уничтожил его. Да, я знаю! — хрипло сказал он, не дав Сарьону вмешаться. — Я слышал твои доводы! Отец Сарьон объяснил мне твое решение выпустить магию во Вселенную. Возможно, со временем я пойму тебя. Но я никогда тебя не прощу, Джорам. Никогда.

Холодно поклонившись Гвендолин, принц Гаральд повернулся на месте и готов был уже уйти, но Джорам схватил его за руку.

— Ваше высочество, выслушайте меня. Я не прошу прощения, — сказал Джорам, видя, как лицо Гаральда становится ледяным и суровым. — Мне самому трудно простить себя. Может показаться, что Пророчество исполнилось. Был ли я обречен исполнить его? Был ли у меня выбор? Думаю, был, как и у других. Именно из-за того, что у каждого из нас есть выбор, все это и произошло. Я понял, что это не столько Пророчество, сколько Предостережение. А мы не обратили на него внимания. Что бы случилось с этим миром, со мной, если бы страх не победил любовь и сострадание? Если бы мои отец и мать оставили меня у себя, а не отвергли? Что случилось бы, прислушайся я к Сарьону и уничтожь Темный Меч? А я при помощи его стал искать власти. Может, мы смогли бы познакомиться с миром за Гранью спокойно? Может, мы сами открыли бы границу и выпустили магию...

Лицо Гаральда оставалось прежним. Он стоял, глядя жестко и напряженно куда-то вдаль.

Вздохнув, Джорам крепче стиснул руку принца.

— Но мы не сделали этого, — тихо сказал он. — И этот мир стал похож на мою мать — превратился в разлагающийся, гниющий труп, в котором магия поддерживает подобие жизни. Наш мир мертв, и живет он лишь в сердцах нашего народа. И ты, друг мой, унесешь Жизнь с собой, куда бы ты ни отправился. Да будет благословен твой путь... ваш путь, ваше высочество.

Гаральд потупил голову, закрыв глаза от боли. Его собственная рука с исцарапанным, окровавленным запястьем на миг легла на плечо Джорама. Над горизонтом сгущались грозовые тучи, по их краям сверкали молнии. Маленькие смерчи носились над развалинами Мерилона, засасывая пыль и щебень и швыряя их в воздух. Тряхнув руку Джорама, принц отвернулся.

Рваный плащ бился за его плечами, под ногами хрустел мусор. Не обернувшись, принц вышел через Врата и пустился в долгий путь по голой равнине туда, где его ждал корабль.

Сарьон, вздохнув, натянул капюшон на голову, закрываясь от летящего песка.

— Нам тоже пора, Джорам. — сказал он. — Скоро снова разразится буря. Нам надо идти на корабль.

К изумлению каталиста, Джорам покачал головой.

— Мы не идем с тобой, отец.

— Мы пришли только попрощаться, — добавила Гвендолин.

— Что? — Сарьон ошеломленно уставился на них. — Это же последний корабль! Вы должны лететь... — Внезапно он понял. — Но вы же не можете! — вскричал он, глядя на руины Мерилона, на низкие, быстро надвигающиеся грозовые облака. — Вы остаетесь здесь?!

— Друг мой, — Джорам взял в ладони искалеченную руку каталиста, — куда же еще нам идти? Ты же видел их, ты слышал их. — Он показал на беглецов, которых уводили в ждущий их за Вратами корабль. — Они никогда меня не простят. Куда бы они ни ушли и что бы с ними ни случилось, мое имя всегда будут проклинать. Они станут рассказывать обо мне своим детям. Меня будут проклинать всегда как того, кто стал причиной свершения Пророчества и разрушил мир. Моя жизнь и жизни тех, кого я люблю, будут в постоянной опасности. Для меня и моей жены, для наших детей будет лучше, чтобы мы оставались здесь.

— Но одни! — в ужасе посмотрел на Джорама Сарьон. — В мертвом мире! Опустошаемом бурями! Сама земля тут трясется! Где вы будете жить? Города разрушены...

— Но горная крепость Купель невредима, — сказал Джорам. — Там и будет наш дом.

— Тогда я останусь с вами!

— Нет, отец, — Джорам снова посмотрел вслед высокой прямой фигуре — Гаральд одиноко шел через равнину. — Сейчас ты нужнее другим.

— Мы не будем одиноки, отец, — сказала Гвендолин, обнимая мужа. — Этот мир останется на попечении мертвых. Мы станем их обществом, а они — нашим.

И теперь, стоя рядом с Гвендолин, Сарьон увидел размытые силуэты и прозрачные образы, которые смотрели на него внимательными, всезнающими глазами. Ему даже показалось — хотя, когда он посмотрел на силуэт прямым взглядом, тот исчез, — что где-то мелькнул оранжевый шелк.

— Прощай, отец, — сказала Гвен, целуя его морщинистую щеку. — Когда наш сын повзрослеет, мы пошлем его к тебе, чтобы ты учил его, как некогда Джорама.

Она улыбнулась так нежно и весело, глядя на мужа, и столько любви было в ее взгляде, что Сарьон почувствовал, что в жалости она не нуждается.

— Прощай, отец, — сказал Джорам, крепко пожав дрожащую руку каталиста. — Ты мой отец, настоящий отец, единственный, которого я знаю.

Схватив руку Джорама, Сарьон притянул его к себе и крепко обнял, как некогда обнял младенца, чья головка тогда покоилась на его плече.

— Что-то подсказывает мне, что я никогда не увижу тебя больше, и я должен сказать тебе это перед нашим расставанием. Когда я был близок к смерти, я увидел — я наконец понял... — Его голос дрогнул, и он хрипло прошептал: — Ты сделал все правильно, сын мой. Всегда верь в это! И всегда знай, что я тебя люблю. Я люблю и почитаю тебя... — Голос его сорвался, он не мог продолжать.

Слезы Джорама мешались со слезами Сарьона. Оба стояли, крепко обнявшись, на все усиливающемся ветру. Один из стражников нервно глянул на облачные завихрения и, подойдя, тихонько тронул каталиста за плечо.

— Пора идти. Да пребудет с тобой Олмин, отец мой, — тихо сказал Джорам.

Сарьон улыбнулся сквозь слезы.

— Да пребудет, сын мой, — отозвался он, положив руку на сердце. — Да пребудет.