6
К концу первого дня пребывания в Антарктиде солнце начало меня раздражать. Дело шло к вечеру, и станция вместе с ее окрестностями (вовсе не столь живописными, как расписывал мне Монлезье-Бланш) была осмотрена вдоль и поперек, но пылающее чуть ли не в зените светило закатываться не собиралось.
Я была к этому готова, вполне понимая астрономические и географические причины бесконечного дня, но… Но на практике всё оказалось иначе. Кстати, теоретические познания только усугубляли неприязнь к застрявшему в небесах светилу. Я знала, что над Южным полюсом и прилегающими землями озоновый слой наиболее тонок – и, соответственно, солнечный ультрафиолет наиболее губителен. Если не принимать сугубых мер предосторожности, легко и просто можно заработать рак кожи. Это уж не говоря о сводящем с ума сверкании льда. Я мечтала об облаках, тучах, снегопаде… Увы – безуспешно.
Наступил вечер (хотя без часов это никак не определялось). В кают-компании состоялся торжественный ужин, посвященный нашему прибытию. На станции, между прочим, царил сухой закон – но исполнялся примерно так же, как в Америке двадцатых годов. Благо без такой не застывающей на морозе жидкости, как этиловый спирт, в Антарктике не обойтись…
К великому моему удивлению, единственным непьющим обитателем «Эндерби» (если не считать собаки) оказался русский – связист и инженер-компьютерщик Егор Проньин (все почему-то называли его Айгором). Горбоносый швед Юханссон поведал мне на ушко: оказывается, из массы желающих на станцию отбирали лишь некурящих и непьющих. Многие кандидаты, разузнав окольными путями про этот критерий, в своих анкетах, мягко говоря, слукавили. Однако если западным гражданам отборочная комиссия поверила на слово, то за русскими соискателями установили негласное наблюдение при помощи специально нанятых детективов. Но Айгор с блеском выдержал испытание. И теперь, среди прочих обязанностей, он являлся заодно хранителем запасов пресловутой незамерзающей жидкости.
Зато с курением оказалось действительно строго. В помещениях закурить было попросту невозможно – сигнализация поднимала заполошную тревогу после первой же затяжки. Дело в том, что нет ничего опаснее пожара в автономном замкнутом пространстве – будь то космический корабль или подводная лодка, воздушный лайнер или затерянная во льдах станция. Кеннеди, кстати, на «Эндерби» почти перестал курить – длительный процесс одевания и выхода на воздух его не вдохновлял. Даже сигареты отдал мне, подальше от соблазна…
… Честно говоря, тот маленький банкет запомнился мне плохо. Слишком много кошмарных событий случилось вскоре после него – и слишком стремительно они развивались. В памяти остались лишь отдельные сцены:
… Вот Айгор Проньин, совершенно трезвый, потягивая апельсиновый сок, втолковывает изрядно раскрасневшемуся Кеннеди, что никаких предков-майоров у него, Айгора, не было…
… Вот Фриц Гастербауэр (этот как раз выглядел истинным арийцем – белокурый, двухметровый) – азартно исполняет на губной гармошке «Гимн Антарктиды» собственного сочинения, чем-то смахивающий на «Хорст Вессель». А Шапелье, тоже весьма повеселевший, подыгрывает ему на расческе с бумажкой, – позабыв былые распри двух наций из-за Эльзас-Лотарингии…
… Вот Терразини, широким ртом и слегка выпученными глазами напоминающий лягушонка из комикса, отвечает мне на вопрос, зачем на станции нужна собака – все равно ведь в нарты одну не запрячь. Это, говорит итальянец, неприкосновенный запас на крайней случай. Собачатина под соусом – национальное корейское блюдо, если что – старина Вонг блеснет кулинарным талантом…
… Вот маленький кореец Пак Лу Вонг опровергает клеветнические измышления: мохнатый Хусейн – его лучший друг, способный найти занесенного снегом человека, которого не обнаружат никакие датчики. А в черные дни он, Вонг, лучше уж порадует коллег «макаронником под соусом»…
… Вот Проньин выспрашивает меня, можем ли мы аккуратненько разморозить Анти – так, чтобы он ожил. И ссылается на какого-то тритона, найденного в каком-то сибирском озере – много веков пролежавшего во льду и ожившего…
… Вот я совместно с Вонгом и Фрицем объясняю Айгору, что некоторые земноводные действительно впадают в анабиоз при отрицательных температурах – но исключительно за счет того, что перед спячкой вся вода в их организмах заменяется незамерзающей глицериноподобной жидкостью. Люди же к такому не способны, и у нашего Анти – увы! – практически все клеточные мембраны разрушены сейчас острыми кристалликами льда. Айгор печально вздыхает…
… Вот я танцую с Монлезье – а Кеннеди неодобрительно на это смотрит…
… Вот я танцую с Кеннеди – и уже ученый сидит в углу мрачней тучи…
… Вот мой коллега меряется с Монлезье-Бланшем силами в армреслинге (результат – боевая ничья и треснувшая столешница)…
… Вот (веселье к тому времени закончилось) Бланш тихонько стучится в мою запертую дверь – замок на ней конструкцией не предусмотрен, но я запасливо прихватила с собой навесной и установила с помощью Кеннеди. Ученый пытается уговорить меня отпереть, но я советую ему прогуляться в одиночестве этой солнечной ночью и немного остынуть…
… Вот в дверь стучит радеющий за мою честь Кеннеди, я объясняю ему, куда послала Бланша и предлагаю присоединиться к ученому…
… Вот я лежу и размышляю о незавидной участи Елены Прекрасной, из-за которой то и дело вспыхивали всевозможные конфликты, и думаю, что за истекший час из обитателей «Эндерби» в мою дверь не постучались лишь пес Хусейн и антаркт Анти, но тут слышу за дверью поскребывание и поскуливание, и злюсь на этих мужланов: уж могли бы хоть бедному псу привезти пару…
.. Вот…
Больше никаких «вот» не было. Я уснула.