на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



8

Он пробыл без сознания недолго, хотя достаточно времени, чтобы его донесли до кэба и уложили на сидении. Ему удалось приподняться и сесть, пока колеса экипажа стучали по изрытой колеями дороге. Ему удалось приложить носовой платок к кровоточащему виску, он сжал зубы от боли в руках и ногах и сумел заглянуть в темные умные глаза Корделии, теперь кроме нежности в них была жалость и тяжелые раздумья.

Позже он лежал спокойно и неподвижно, пока Гилберт Фрэнклин осматривал его, согласился, когда врач заверил, что он не сломал ни одной кости, успокоил леди Розалинду, в своем намерении присутствовать на обеде в соответствующем костюме и в должное время.

Он был наилучшим образом готов на все. Все у него было в порядке, кроме того, что ранили его достоинство, и он весь был в синяках. Мешала только боль.

Только боль и страдание.

Несмотря на сильную вибрацию и тряску экипажа по дороге на Стертон Стрит, со всеми внезапными остановками и резкими толчками при возобновлении движения, несмотря на повороты, при которых экипаж накренялся, непосредственная боль, вызванная небольшой катастрофой, быстро прошла. Эта воплощенная ярость с раздвоенным языком и отравленными когтями, которая была темным ангелом страдания, держала Дэвида в самом тесном и грубом захвате всего несколько быстро прошедших мгновений, прежде чем ей пришлось отступить в затененные участки мира. После того эта тварь искала случая провести безжалостным когтем по его локтю или по ноге, но уже безуспешно пыталась заключить его в складки своих жгуче жалящих крыльев. И пока ей это не удавалось, невозможно было заставить Лидиарда увидеть разверстую пропасть самого ада или испытывать стыд и сожаление при виде изуродованного золотого ангела.

Вместо того он напрягал всю силу своих глаз, жадно всматриваясь в реальный мир и его непрочные залитые огнем тени. Этот реальный мир дарил ему живые эмоции и впечатления, образы реальных, близких людей, и первой среди них была темноглазая добросердечная Корделия.

Весь день Лидиард держал ангела страдания и боли на расстоянии и не желал быть побежденным своим внутренним зрением, хотя однажды удары его сердца замедлились, когда он услышал мяуканье кошки на кухне.

Но когда наступила ночь, он лежа на прохладных мягких простынях, наконец почувствовал спокойные ласки пустой тьмы… И тогда цепи, по которым он тосковал, снова упали, и Дэвид повернул голову к мифическому свету, который преобразовывал весь мир и показывал ему силуэты поднявшихся из тьмы веков забытых богов. И боги эти явились, не увенчанные терниями и не плачущие о судьбах человечества, но обладающие сердцами и душами хищных животных. Они говорили: Ничто не скрыто, ничто не темно, ничто не забыто, ничто не отрицаемо, ничто не установлено навсегда, ничто не есть то, чем оно кажется, ничто навеки не остается честным, ничто не может быть изменено…

И затем, глазами, взятыми взаймы у какого-то потерянного и одинокого ангела, он увидел…


* * *


Он увидел совершенно не похожее на то, что являлось раньше в кошмарных видениях, которые мучили его до сих пор. Как будто бы то внутреннее зрение, открывшееся в его душе, не могло более довольствоваться теми удивительными и бесконечными перспективами, какие открывались зачарованному взгляду. Вместо того его зрение обрело крылья, позаимствованные в мире людей, чтобы посетить другие души, холодные и слепые, увидеть мир их глазами, разделить их заботы и тревоги.

Получив магическое зрение, и понимая, что теперь он может путешествовать и бродить повсюду, Лидиард не удивился, увидев мир глазами сэра Эдварда Таллентайра. Баронета в тот вечер не было дома, но Лидиард был немало удивлен и огорчен, когда обнаружил, что та точка обзора, которую его магическое зрение избрало для него, принадлежало вовсе не сэру Эдварду. Оно его любовнице. Таллентайр поселил ее на Греческой Улице, и Дэвид никогда не имел чести познакомиться с ней.

Никогда прежде он не слышал ее имени, но теперь обнаружил, что прелестную содержанку зовут Элинор Фишер. В течение каких-то минут, прошедших с начала его сна, он почувствовал, что знает о ней значительно больше, чем любой человек имеет право знать об ощущениях и чувствах любой другой личности.

Он, например, узнал, что занятие любовью, в которое она и сэр Эдвард только что погрузились, было не столь яростным и страстным, как она могла бы предвкушать после того, как они были разлучены на такое долгое время. Он узнал и о том, что, Элинор изо всех сил старалась выбросить из головы это понимание, и иметь возможность полностью отдаться удовольствию от встречи, она не в состоянии была это сделать. Лидиард разделял с ней подозрение, что Таллентайр уделил первое и наиболее пылкое внимание своей жене, и тоже не оправдал ее ожиданий, приберегая более сильную страсть той, чьи отношения с ним не омрачены ни чувством долга, ни сложностью трудных ухаживаний. В результате, он разочаровал обоих женщин, и данную ему судьбой, и выбранную им самим.

Все происходило так, как будто Лидиард мог слышать ее затаенные мысли так же ясно, как и она сама: Зачем мужчине вообще иметь любовницу, если не для того, чтобы дать себе свободу и роскошь чистой страсти? А если страсть теперь угасла, это может означать только то, что любовница более не соответствует своему назначению, и надоела мужчине ?

Память о том, как они прежде предавались любви, столь же свежая, как жила в ее сознании, не шокировала проникшего в ее мозг Дэвида, как и казавшиеся циничными воспоминания, вызываемые в памяти. Она, кажется, всегда знала, что, в один прекрасный день, ее «бросят» или «прогонят», или какой там еще расхожий штамп существует для вежливого выражения сути этой ужасной катастрофы. Но она была поражена, видя начало этого процесса, как раз тогда, когда баронет, несколько месяцев проведя за границей, за долгое отсутствие должен был бы испытывать сильный аппетит, притупленный слишком долгим знакомством.

Могло ли, в конце концов, быть правдой, рассуждала она, чтобы легендарные проститутки Парижа и Рима были настолько искусны в своем деле, чтобы заставить любую английскую шлюху казаться всего лишь потрепанной сучкой?

Лидиард пытался совершенно безрезультатно отделиться от сознания Элинор, но он, видимо, еще не настолько хорошо владел своей силой, чтобы быть способным добровольно разорвать эту нить. Барахтаясь в мыслях девушки, он обнаружил, что сознает, как неуверенные движения сэра Эдварда заставляют ее ощущать колющую и режущую боль, а тревога не дает ей добраться хотя бы до того пика наслаждения, к которому она приходила обычно. Таллентайр, вероятно, и не догадывался, что за мысли пробегают в голове его симпатичной подруги: Я слишком стара, чтобы опять начинать сначала в этом ремесле, и, если это конец, ничего мне не осталось, как стать бродяжкой и доживать жизнь в одиночестве, и пойти мне некуда! — и Лидиард ощутил тяжелое бремя на своих плечах оттого, что на него обрушили такое ужасное знание.

Теперь нетрудно стало поверить в то, в чем уверял его Зефиринус, все это работа самого дьявола, охотящегося за проклятыми душами с помощью плода Древа Познания в качестве приманки.

Когда Таллентайр кончил, и ее сердце продолжало колотиться, хотя и не в лихорадке страсти, он еще некоторое время оставался в ней, обхватив своими длинными руками и прижимая к себе, почти так, как будто она была его дочерью, которую он лелеял. И тогда она почувствовала себя в большей безопасности. Элинор верила, что руки мужчины всегда честнее, чем его раздувшийся член, ведь руки подчиняются разуму и сердцу, а пенис только животному инстинкту. Но вскоре он разжал объятия, и Лидиард почувствовал, как сомнения вновь каскадом заструились в ее мыслях, застучали в висках, как крупные твердые градины.

То зрение, которое было Лидиардом, не могло сделать ничего иного, как только смотреть, оно не могло объяснить страдающей женщине: то неладное, что происходит с Таллентайром, не имеет никакого отношения к ней. Была бы у него такая возможность, Дэвид мог бы по-доброму разубедить эту несчастную и разъяснить ей, что вовсе она не утратила своего места в тайном мире воображения Таллентайра, как видение желания Она все еще имеет власть накладывать на него свои скромные чары, пленять его душу. Как сможет она понять, что не какая-нибудь песнь соперницы-сирены сделала его глухой к ее музыке — это другая, не связанная с ней забота баронета…

Но зрение молчаливо, а утешение существует только для слепых.

Бесполезно было просто желать, чтобы ему можно было утешить ее в этих опасениях, ведь если бы каким-то чудом Лидрарди смог с ней заговорить, одно только звучание чьего-то голоса, помимо собственного, перепугало бы ее и заставило бы сомневаться в своем рассудке.

Теперь она поглаживала тело Таллентайра, очень нежно. При помощи деликатной фамильярности своих прикосновений она снова восстанавливала прочное согласие, существовавшее между ними раньше и связывающее их вместе. Именно благодаря этому тонкому чувству она сохраняла себя для него, а он, в свою очередь, берег ее для себя. Удовольствие, получаемое ею от этого действия, было достаточно невинным, и все же Лидиард не мог считать его второстепенным без ужасающего ощущения стыда. Он испытал облегчение и радость, когда она прекратила ласкать Таллейнайра и выбралась из постели, надевая шелковый халат, расшитый разноцветными драконами в восточном стиле. Но Дэвид все еще был вынужден наблюдать за ней и разделять ее восприятие, кокетливое желание, чтобы одеяние не скрывало белизны бедер и выпуклости груди, когда она пошла принести еще вина.

В теплом расслаблении после удовлетворения похоти, говорила она себе, Таллентайр, вероятно, вынужден будет снова заметить ее и останется доволен тем, что увидит.

Глазами Элинор Лидиард наблюдал, как сэр Эдвард садится в постели своей любовницы и принимает вино, из ее ласковых рук. Вместе с ней Дэвид наблюдал, как Таллентайр отхлебнул первые несколько глотков с большой жадностью, держа стакан рукой, которая могла бы дрогнуть, если бы он сурово не следил за ней.

— Что случилось, Эдвард? — спросила она, понимая, что между ними образовалась какая-то пустота, которую может заполнить только озабоченный вопрос. — Уж не подцепил ли ты в Египте какую-то лихорадку, а теперь ее оживила в тебе гнилая английская весна?

— Нет, — ответил он. — Я из тех немногих избранных, кто способен расцвести посреди сухой жары и яркого солнца. Бедняга Дэвид заболел, когда его укусила змея, и я думаю, что холод делает его намного несчастнее, чем он мог бы быть, но я совершенно здоров.

Бедняга Дэвид! — подумал Лидиард, и сейчас же приобщился к тем странным мыслям, которые появились у Элинор Фишер при упоминании его имени. Она думала, что ни разу не встречала Дэвида Лидиарда, но много о нем слышала, и вполне обоснованно надеялась когда-нибудь с ним познакомиться, ведь, как ей говорили, обычно наступает время, когда каждый мужчина представляет свою любовницу сыну, или же тому, кто заменяет ему сына. Лидиард невольно признал реальность такой возможности, или пустую фантазию. Наверняка когда-нибудь сэр Эдвард потребует у нее «обучить мальчика», даже не понимая, что все это время Лидиард был для нее всего лишь предметом для разговора, безликим существом, о котором сэр Эдвард говорил с безграничной любовью.

Лидиард никогда не слышал, чтобы сэр Эдвдард говорил с безграничной любовью о ком-то или о чем-то, но полагал, что любовницы и существуют для того, чтобы проявлять к мужчине снисхождение, а снисхождение легко может превратиться и в сентиментальность, и в похоть. Такие мужчины, как сэр Эдвард, никогда не бывают сентиментальными ни с друзьями, ни с сыновьями, и очень редко, со своими женами. Но с любовницами они свободны в выражении чувств.

— Я-то сама здорова. — заверила Элинор баронета, хотя он ее и не спрашивал об этом, — На Рождество простудилась, но теперь мне значительно лучше.

— Рад это слышать, — сообщил он ей, хотя с таким видом, что для нее, и для Лидиарда, стало ясно, ему совершенно наплевать, слышал он ее слова или нет. — А я болел какой-то лихорадкой, очень недолго, и мне снились враждебная тьма, живой сфинкс и громадный серый волк, но мне тоже уже лучше, хотя этот сон преследует меня каким-то безумным и искаженным образом и никак не желает меня покидать.

— Со снами так часто случается, хотя люди редко это обнаруживают. — утешила его Элинор.

Иронию, показавшуюся ей весьма умной, Таллентайр абсолютно не заметил. А она не знала, что тут есть еще один слушатель, чьи жизненные обстоятельства делали для него невозможным упустить тот смысл, который она сюда вкладывала.

— Один человек умер, и один заблудился и пропал, но на его место мы нашли другого, который в это время оказался слегка поврежден умом. — рассказывал Таллентайр, — Когда он поправился, он декламировал нам столько чепухи и так повлиял на меня, что я до сих пор слышу такой же лепет от всех, кого встречаю. Возможно, такого только и следовало ожидать, поскольку, если можно доверять слухам, так он был одним из знаменитых вервольфов Лондона. Что ты на это скажешь, милая Нора?

А вот об этом он не стал бы говорить со своей женой или дочерью, подумал Лидиард, И он не может быть честным даже со своей любовницей, раз пытается изобразить, будто бы все это всего лишь развлекает его, хотя я-то слишком хорошо знаю, что онвоспринимает это совсем иначе . И здесь Лидиард сделал маленькую паузу, чтобы поразмыслить, может ли Таллентайр тоже чуточку бояться.

— Так я говорю — меня зовут Элинор, — ответила мисс Фишер легкомысленно, — на случай, если ты это забыл и называешь меня просто Норой. Но если твоя дорога действительно пересеклась с путем одного из лондонских вервольфов, я думаю, тебе бы лучше быть осторожным, чтобы не раздражать его. Я ничего о них не слышала, кроме того, что они полны зла.

Таллентайр нахмурился, но она только радовалась тому, что он при этом смотрел на нее. Лидиард был напряжен и растерян, потому что она с гордым видом наблюдала, как Таллентайр разглядывает ее красивый халат, гладкие волосы, в живописном беспорядке рассыпавшиеся по плечам, и мягкие контуры тела.

— Ты по мне скучала? — спросил Таллентайр.

Хотя вопрос был самый простой, это совсем не звучало просто, и Лидиард никогда не ожидал услышать подобные слова от своего благодетеля.

— Скучала, — ответила она, хотя иронический настрой побуждал ее дать иной ответ. Охнет , могла бы она сказать, потому что у меня была дюжина других любовников, чьи сердца мне пришлось разбить, одно за другим, — но она не осмелилась произнести ничего подобного, так как была убеждена, что мужчины точно так же ревнуют к свободе своих любовниц, как их любовницы ревнуют к прочному положению, занимаемому женами.

— И я скучал по тебе, — уверил он ее.

Но он еще не сказал ей, что же такое встало между ними и каким-то образом сделало их вольную борьбу меньшим, чем она должна была быть, и Лидиард заметил, что тревога Элинор усилилась.

Он каким-то образом стал сомневаться в себе, совсем чуть-чуть , — подумала она, — а длятакого человека, как он, это, вероятно, совершенно новый опыт, потому что он всегда основывался на безошибочности своих убеждений…

Это, подумал Лидиард, проницательное наблюдение.

— Есть рассказ о женщине, которая влюбилась в одного из лондонских оборотней. — задумчиво припомнила Элинор. — Говорят, он тоже ее любил. Но хотя она и мечтала стать его возлюбленной, этого не могло произойти. «Я могу питаться как человек или как волк», — говорил он, — «и могу пить как человек и как волк, но любить я могу только как волк, потому что честная страсть не позволит мне оставаться в человеческом облике». Это печальная история.

— Я ее не слышал, — сказал Таллентайр со странной недоумевающей ноткой в голосе. — Но помню, что я слыхал совершенно другой рассказ, когда был совсем маленьким ребенком. Это была история о человеке, который влюбился в женщину-вервольфа, но она совсем не похожа на твою. Я уверен, что этот мужчина женился на женщине-оборотне и жил с ней много лет, пока он необдуманно не нарушил какое-то данное ей обещание, отчего она оставила его и ушла к своему племени.

— Ну, не так уж это и несопоставимо с моей историей, — легкомысленно заявила она.

— Что? — удивился Таллентайр. — Не хочешь ли ты сказать, что мужчина будет совершенно счастлив разделять постель с женой, которая становится волчицей, как только ее охватывает страсть?

— Жена, способна ложиться в постель с мужем так часто, как захочет, даже не будучи отягощена страстью. — ответила Элинор, — Так вот, если бы был рассказ о мужчине, который взял волчицу-оборотня себе в любовницы, это могла бы быть совершенно другая история, разве нет?

Лидиард между тем подумал, что она вовсе так не считает.

Таллентайр сумел снисходительно рассмеяться, но Элинор чувствовала, что его смех такой же натянутый, как и занятия любовью. В чем бы тут ни было дело, и что бы ни замутняло его настроение, не давая пробиться истинному облегчению, думала она, это все еще где-то на поверхности его мыслей.

По-настоящему веря в девиз in vina veritas [17], Элирнор принесла ему еще вина.

— Неужели это правда? — спросил ее сэр Эдвард, когда она наполнила его стакан. — Неужели страсть всегда делает из мужчин волков? Неужели мужчины настолько беспомощны в своей похоти?

— А ты в этом сомневаешься? — спросила она.

Он не ответил сразу, но через некоторое время сказал:

— Ты можешь поверить в вервольфов, Нора? Ты можешь поверить в то, что на земле есть падшие ангелы, готовые извергнуть чуму на человечество?

— Совершенно не имеет значения, во что я могу или не могу поверить, — ответила она. — Я никогда не ходила в школу и не знаю совсем ничего. — А про себя, тайно, она подумала: Когда-то он приходил ко мне только ради того, чтобы получать удовольствие, а теперь он спрашивает меня моего непросвещенного мнения. Как же я могу отплатить ему такой же не имеющей никакой ценности монетой?

—  Две ночи тому назад кое-кто сказал мне кое-что такое, что меня встревожило, — медленно выговорил Таллентайр. — Это был человек, которого я ненавидел, и я считал, что имею достаточную причину для ненависти за его волчью сущность, однажды им ярко продемонстрированную. Он сказал, что я, вероятно, не могу понять, сколько он перестрадал, и пока он этого не сказал, я не осознал, что я просто пропустил это мимо ушей, даже не попытавшись понять.

Лидиард понимал, что Таллентайр говорил о Джейкобе Харкендере, но у Элинор, естественно не могла догадаться, о ком идет речь. Возникло минутное молчание, потом она сказала:

— Хорошая загадка, но я думаю, ты должен мне подсказать отгадку.

— Это был человек, который верит в вервольфов, — сказал сэр Эдвард, отпив немного вина. — Лицемерие, подумал я когда-то, хотя теперь я верю, что он говорил совершенно искренне. Когда я учился в Оксфорде много лет тому назад, я считал его самым злым человеком из всех мне известных, очень красивым и привлекательным, способным на неимоверное обаяние и остроумие, но все же настолько холодным изнутри, что он казался буквально порождением дьявола. Он совращал одинаково и мужчин, и женщин, вызывая в них к чувство приязни к нему, если не к настоящему сексуальному влечению, и находил удовольствие в том, чтобы развращать всякого, кто таким образом становился перед ним беззащитным. Одну девушку он довел до самоубийства. Я был с ней знаком весьма поверхностно, и хотя она значила для меня совсем немного, или даже вовсе ничего, разве что мне запомнилась ее мимолетная улыбка, я в то время считал это актом такой непростительной жестокости, что переходит всякие границы и ничем его нельзя оправдать. Если бы к тому времени я уже не успел отказаться от веры в бога, я мог бы вообразить, что этот человек одержим каким-то бесом. А когда другие люди стали называть его колдуном и сатанистом, мне показалось, что я понимаю причину такого суждения о нем. Хотя сам для себя я считал его действия не более чем жуткими проявлениями способности к самым невероятным жестокостям и моральным уродом, какими только способен быть человек. Помню, как я всерьез подумывал о том, чтобы вызвать его на дуэль, но убедил себя, что не могу этого сделать, и не потому, что не хотел стать убийцей, но из-за того, что он не джентльмен! Я разобрался с ним менее свирепо, но намного более презрительно, и я всегда гордился этим… до прошлой ночи.

— Почему? — тихо спросила Элинор, потому что знала, он ждет, чтобы у него об этом спросили. — Какое он дал объяснение?

— Он сказал, что отец отправил его в школу в надежде сделать из него подобие джентльмена, каким не сделало его рождение.

— И что из этого? — спросила она.

Лидиард, заинтересованный, чувствовал, что в этом разговоре может проясниться какая-то цель его сна, и терпеливо ждал, чтобы Таллентайр подтвердил тот вывод, к которому он уже пришел самостоятельно.

— В самом деле, что? — повторил баронет. — Без сомнения, он выучил латынь и греческий, риторику и математику и то, как следует правильно говорить и со вкусом одеваться. Его отец, возможно, считал, что это большой успех, хотя я колеблюсь определить, как он оценивал то направление, в каком этот воображаемый джентльмен развивал впоследствии свою ученость. Но он напомнил мне, какую цену он вынужден был заплатить за это образование, и спросил у меня, что за силы собрались вместе, и сделали из него того, кем он стал.

— Я слыхала о том, что ваши школы — очень жестокие заведения, — кивнула она — В городе есть примерно полдюжины борделей, которые могут соревноваться с заведениями, имеющими особое пристрастие к розгам. Я некогда находилась у Мерси Муррелл, как тебе известно, и могла бы до сих пор там пребывать, если бы не милость Бога и сэра Эдварда Таллентйара.

Таллентайр рассмеялся очень коротко, обнажая зубы, таким образом, что немного причинил ей боль, и Лидиард счел этот смех неприличным и низким.

— Не знала ли ты женщину по имени Дженни Гилл? — спросил Таллентайр, как бы по внезапному побуждению.

— Имя мне знакомо. — откликнулась Элинор. — Она, кажется, умерла, ходили слухи о том, что ее убили, но это были только слухи. Я тогда была молода.

И красива , услышал Лидиард ее мысли. Но теперь

Таллентайр кивнул, но не позволил ей отклониться от темы.

— Наши школы не так уж и плохи. — произнес он раздумчиво. — Каждый смазливый мальчик имеет женское имя в качестве прозвища, но это по большей части всего лишь игра, а система, при которой младший мальчик попадает в рабство к старшему, вовсе не так трагична, как ее изображают, употребляя самые черные краски. И в любом случае, разумная мера телесных наказаний и мужеложества поддерживается ради здоровья мальчика. Это нечто такое, что требуется перестрадать молча, как испытание характера, а затем это навеки забывается. Но правда и то, что некоторые получают всего больше, чем в меру, и те, кто не может найти себе защитника, или находят защитника, более порочного и развратного, чем остальные, не могут чувствовать себя свободно и бывают ранены насколько глубоко… Ну, одним словом, он был прав споря со мной и доказывая, что я не могу как следует дискутировать на тему, какой это может иметь эффект. Полагаю, что обесчещенные и разочарованные девушки не имеют монополии на самоубийство.

Ничего из всего этого по-настоящему не имеет значения, хотя я весь встрепенулся, слыша такое. Что меня действительно больно задело, так это презрительное убеждение, что я сам каким-то образом в этом виноват, из-за добродетели моего класса, и что я должен понимать, каким целями служило его лечение как средство воспитания. Я мог только дивиться, может ли тут быть какая-то связь, как он утверждал, между тем фактом, что я никогда не задавал себе подобного вопроса, и той легкостью, с которой отказался верить в вервольфов, в сатанистов, в колдунов и в Бога… Ведь он находит, что так легко верить в каждое из этих понятий, и во все сразу.

Лидиард почувствовал, что перед ним тот Таллентайр, которого он никогда прежде не видел, и с беспокойством понял ту истину, что Элинор Фишер испытывает то же ощущение. Она ничего не ответила, и сэр Эдвард продолжал:

— В самом ли деле в человеке сидит волк, Нора, волк, которому мужчина не в силах сопротивляться, хотя женщина это может? Неужели наши школы возбуждают аппетит волка, так лицемерно борясь за то, чтобы цивилизовать ребенка? И когда волк, сидящий внутри ребенка, полностью натренирован в жестокости, мы можем ожидать от человека только того, что он отдает волчью сущность равным образом мужчине и женщине и, если это в его силах, оставляет его истекать кровью?

Элинор этого не знала, и Лидиард тоже не знал. Она не была способна следить за аргументами так, как Дэвид, который был свидетелем горькой речи Харкендера два дня тому назад Но внутреннее чутье позволило ей достаточно хорошо уловить нить рассуждений баронета, чтобы увериться, поглощенность Таллентайра вервольфами — не пустая прихоть праздного ума.

— Я всегда считала, что если в мифе о лондонских оборотнях скрывается правда, она заключается в том, что все мужчины — волки под благородными и респектабельными масками. — произнесла она.

— Прежде и я так считал, — тихо сказал Таллентайр. — А теперь, когда я начинаю верить, что под этим мифом может действительно лежать какое-то реальное основание, не могу не раздумывать, не есть ли это одна из истин, содержащихся в нем.

При помощи своего волшебного зрения Лидиард видел, что Таллентайр по-настоящему встревожен теми лабиринтами фантазии, куда его завлекли. Испытывая внутренний шок, он понял, что, как он сам предпринимал нескончаемые болезненные попытки скрыть от сэра Эдварда свои истинные чувства, точно так же и Таллентайр, прячась за ширмой рационализма, мучительно старается сделать то же самое. Баронет тоже слышал биение ангельских крыл и не может заставить себя отрицать это с такой же горячностью, с какой ему хочется это сделать.

Я не одинок ! — подумал Лидиард, испытывая странный прилив облегчения. Он со мной, как мне это снилось однажды .

Но в то время, когда Элинор Фишер с такой любовью вглядывалась в полное сомнений лицо своего любовника, оно растаяло и заменилось совершенно другим, бесконечно более прекрасным, бесконечно более спокойным и бесконечно более ужасным. Вместе с ним рассеялась и Элинор Фишер, и Греческая улица, и сам Лондон, пока перед ним не осталось только одно это лицо, наложенное на холодный звездный свет в бесконечной пустоте.

Это было лицо Сфинкса.

— Я иду , — услышал Дэвид, хотя лицо было неподвижно и алые губы совсем не раскрывались, — и когда я явлюсь, я буду знать, что делать .


предыдущая глава | Лондонские оборотни | cледующая глава