* * *

Поутру Урсула без напоминаний оседлала лошадей. Благо со скакунами теперь проблем не было, себе она взяла гнедого с двумя белыми пятнами на правом боку, а трофейного оставила вовсе с непокрытой спиной, на которой обнаружились кровавые потертости. Деревянное седло с высокими луками, которые должны удерживать всадника при копейном ударе, перекочевало на чалого – себе девочка предпочла низенькое кожаное, заднюю луку на котором заменяла кожаная подушечка со множеством петелек, свисающих пышной бахромой, а переднюю – невысокий штырь, откровенно неприличного вида. Видать, юмор был такой у шорника.

Суздаль на широкой походной рыси они увидели немногим после полудня. Без привычных златоглавых куполов церквей и шпилей колоколен он казался каким-то приземистым и серым. Хотя шпили, конечно, имелись. Они венчали островерхими шатрами башни белокаменных стен, высились над монументальными, высотой с семиэтажный дом, воротами – строением, в тереме которого могла бы поместиться целиком крепость средних размеров типа Рши или Городца. Но не золотые, как в великокняжеском Киеве, а простенькие, дощатые, и только флажки над ними кто-то додумался сделать желтенькими. Не золотыми, разумеется, а из бронзы.

В город Олег заглядывать не собирался. Наскоро его не минуешь, вход платный – зачем? А вот роща из высоких неохватных дубов, раскинувших голые черные ветви, заставила его натянуть поводья. Там, за священными деревьями, под которые ныряла залитая лужами дорога, скрывалось местное святилище.

– Ох, красавцы… Придут сюда люди в рясах с крестом, разукрасят город церквями, и пойдете вы для них на стропила, что ни сноса, ни гниения не знают… – Он еще немного поколебался, потом решительно потянул правый повод и прямо через участок снежной целины поскакал к святилищу.

Здешнее молитвенное место отличалось от тех, что стояли в малых городах и селениях, разве что размерами: ровный круг имел диаметр не менее двухсот саженей – полторы сотни метров с изрядным гаком. В нем не было такой пышности, как в киевском, не сверкало злато, не курились без счета благовония, не увенчивали оконечья тына серебряные навершия. Здешнее святилище подавляло иным – древностью. Могучие столбы из лиственницы почернели, трещины в них забились новой землей, покрылись мхами, срослись в единое целое. И боги, что стояли внутри, тоже пугали своими лаконичными, грубыми, даже жестокими очертаниями. Не имели древние основатели Суздаля того искусства в резьбе, что современные мастера, да и времени у них не было на тщательную отработку идолов. Они лишь напомнили богам о том, что не отказались от них в здешних землях, что по-прежнему просят покровительства создателя мира, прадеда своего и иных сварожичей.

– Здесь подожди, – спешиваясь за полста шагов до распахнутых ворот, приказал невольнице ведун, приблизился к святилищу и…

И остановился на пороге, не решаясь приблизиться к богам с таким черным грузом на душе. Мимо пробегали туда и сюда горожане. Кто с лукошком яиц, кто с тканями, кто и вовсе с букетиком цветов, а Олег все стоял и стоял, не решаясь сдвинуться через порог. А потом прямо в слякоть опустился на колени.

Слух о странном посетителе, похоже, добрался до ушей кого-то из старших волхвов, и где-то через час перед ведуном, по ту сторону порога, остановился сухой старик с узкой седой бородой, в длинной суконной мантии и головном уборе, похожем на украшенное самоцветами золотое кольцо. В руках старец сжимал простой деревянный посох, пахнущий лавандой и увенчанный бронзовым шестигранным набалдашником. Волхв вытянул руку, запустил пальцы в волосы гостя, больно их сжал.

– Чую муку душевную, дитя мое. Вижу страдания, не раной телесной причиненные. Почему ты стоишь здесь, а не войдешь и не спросишь у богов облегчения?

– Я не могу, волхв, – поморщившись, ответил Олег. – Грех на мне, волхв. Грех страшный и несмываемый. Не по моей вине он случился, но на мою совесть камнем лег. Оттого не решаюсь я войти на землю святую, не смею богам в лицо глянуть.

– Гляди на них, не гляди, смертный, – боги видят все. Им ужо ведомо о грехе твоем. Жаль, мне о том поведать они не снизошли.

– Грех душегубства на мне, волхв, – облизнул горячие губы ведун. – Пошутить со мной вознамерились странники незнакомые. Вреда большого причинять не желали, малость ради похвальбы забрать. Малость – да мою. Они похвальбы ради, я же ради малости грошовой в споре сошлись, да и полегли странники все до единого.

– Так чего ты ищешь у порога богов, смертный, – убрал свою руку волхв и отступил на полшага в святилище. – Ищешь ты кары, спасения от кары, или прощения за кровь, понапрасну пролитую?

– Чужое добро, на меч не в споре ратном, не в суде божьем, и не с татя лесного полученное, руки мои жжет, волхв. Не корысти я в той ссоре искал, не хочу с чужих жизней наживы получать. Не нужно оно мне, но и бросать людьми в поте нажитое я не привык. Прошу тебя, волхв… Не ради искупления, милости ради. Дозволь добро это Велесу передать. Скотий бог мудр, он умеет обращаться с богатством.

– В его руках оно не принесет бед, не сохранит греха. Пусть примет бог мой тяжелый дар и милость свою распространит на людей прочих.

– Велико ли добро, что ты предлагаешь скотьему богу?

– Лошади, рухлядь всякая, пятнадцать гривен серебром.

– Пятнадцать гривен? – округлились глаза волхва. – Не каждый откажется от такого богатства по доброй воле. Вижу, ты искренен в своих словах, смертный. Мука душевная стала изрядной расплатой за грех. Да будет так. Я не стану вмешиваться в суд богов. Коли они пожелают, ты получишь достойную проступка кару. Я не стану привлекать смертных к тому, что остается скрытым от них. Я приму кровавый дар, дабы потом просить Велеса о милости к оступившемуся. Но я не стану обещать тебе его милости и снисхождения.

– Благодарю тебя, волхв. – Олег наконец решился подняться с колен. – Я не стану входить в святилище, дабы не осквернить его. – Он оглянулся, махнул рукой невольнице: – Сюда подъезжай. Отдай чужое.

Глаза девочки налились обидой, но перечить она не посмела, накинула поводья трех коней волхву на посох.

– Серебро где? – уточнил тот.

– На пегой, – ответила Урсула и резко дернула повод, отъезжая в сторону.

Старик прошел вдоль пегой кобылы, пощупал навьюченную сумку, обнаружил то, что искал, и удивленно приподнял брови:

– И правда много…

– Прощай, волхв. – Избавившись от изрядной части своей головной боли, ведун пошел к гнедой.

– На все воля богов, смертный, – не так уверенно покачал головой волхв.

– Надеюсь на их милость! – Середин легко взметнулся в седло, тряхнул поводьями, резко сдавил пятками живот кобылы – и та, разбрызгивая талую воду, с места перешла в галоп, унося ведуна подальше от святого места, словно спасая от кары богов.