37

Сергей, глядя на приближающийся к дебаркадеру катер, тряхнул головой: «Зодиак». Он не мог ошибиться. Черные борта лодки, более светлый низ, сливающийся с переливами мелких волн и контрастирующий с перьями брызг из-под бортов. Рулевой, высоко сидящий за серым блоком аппаратуры, смотрелся, как за рубкой.

Пока Перминов не мог разглядеть его лица, но был уверен, что знает его.

«Яков…» Он гнал прочь это имя. Рано произносить его вслух. Он назовет его по имени, когда привезет сюда и ткнет, как блудливую кошку, носом в родной берег. Живого или мертвого.

Может, это кто-то из боевых пловцов, подумал Сергей. И не ошибся.

Лодка, сбросив ход, подошла левым бортом к «Моравецу». Рулевой, одетый в легкую штормовку, майку с надписью «Идущие вместе» и довольным черно-белым ликом президента под ней, блеснул озорными глазами из-под козырька синей бейсбольной кепки.

– Лови конец! – празднично крикнул он капитану, бросая на палубу тонкий швартов.

Перминов, поймав трос и заражаясь парадным настроением неожиданного гостя, засвистел по старой, забытой традиции. Он довольно точно передавал траповый свист, который сопровождает прибытие на корабль высокопоставленного лица с момента вступления на трап до момента, когда он поднимется на палубу.

Гость ловко взобрался по трапу и коснулся двумя пальцами кепи:

– Вольно! И не смотри на меня как на лиманный буй.

– Тритоныч!.. – Сергей, крепко пожимая руку старому морскому разбойнику, почувствовал, как увлажняются его глаза.

Кашинский перебил капитана:

– Только попробуй еще раз назвать меня так. Теперь я Тритон, понял? Берешь меня в команду? – кап-три указал большим пальцем за борт, где покачивалась на волнах каркасная лодка. – Это мой взнос. На борту есть еще несколько интересных вещиц. Один недоносок назвал меня кладовщиком, – сузились его глаза. – Наверное, он был прав: я знаю, где взять, как взять и как списать. Транспортировщик-то тебе понравился?

– Так это…

– Точно. А ты думал – Бобров? – Кашинский пренебрежительно сморщился. – Салага! Да у него ума не хватит! Я сам брал этот «транспорт», когда был… – Тритон снял кепку и провел рукой по полированной, как бильярдный шар, голове. – Когда был помоложе.

– А жене-то ты чего сказал?

– Сказал, что пошел на рыбалку.

Вечерело. На палубу вынесли стол, команда расположилась за ним и не сводила глаз с «новенького», сурового с виду старика; на вид Кашинскому было под шестьдесят. Оробевшие поначалу члены команды после второй-третьей рюмки водки малость осмелели, поняли, что строгость его напускная. И если чуть раньше по-трезвому смотрели в глаза нарисованному на майке президенту, то сейчас – прямо в стальные очи Тритона.

Коля Зацарный рискнул задать ему вопрос:

– Откуда у вас этот шрам? – морпех указал на широкий белый рубец, опоясывающий кисть старого диверсанта. Он, наверное, надеялся услышать захватывающую историю о морском сражении. Угадал он лишь наполовину. Тритоныч, опрокинув очередную рюмку, дыхнул в лицо морпеха водкой и захрустевшим на крепких зубах свежим огурцом.

– Акула укусила.

– Да ладно вам… – недоверчиво протянул, улыбаясь, Зацарный.

– Ей-бо! – Кашинский коснулся макушки президента, его подбородка и ушей. – Чуть руку не откусила. Я помчался в больницу. С испугу вломился в кабинет терапевта. Он мне сует градусник. Я ему забинтованную руку показываю и кручу у виска пальцем. Терапевт, как увидел окровавленный бинт, сразу же заорал: «К хирургу, к хирургу!» Я к хирургу. Хирург, здоровенный такой малый, спрашивает: «Что случилось?» А мне, моряку, стыдно признаться, что меня акула укусила. И я говорю: «Собака тяпнула. Скорее, доктор, а то мои возможности закончатся на уровне запястья». Он: «Ваша собака?» Я говорю: «Нет. Но знаю, где она живет». – «Это хорошо. Теперь следите за ней в течение десяти дней. Если она начнет бояться воды, изо рта повалит пена или она убежит в лес, то срочно к нам на сорок уколов». А вообще, смертельных травм я получал не много.

Команда держалась за животы, а Тритоныч даже не улыбнулся. Сергей Перминов слышал от него немало баек, а эту впервые. Возможно, Кашинский придумал ее походя.

Тритоныч встал спозаранку и растормошил капитана. Уединившись с ним в рубке, спросил:

– Где карта?

Сергей разложил на столе карту.

– Это что за крякозябла? – вспомнил Кашинский забавное словечко своего внука. – А где линии курса? – Он сурово сдвинул брови. – Пока на карту не нанесен маршрут – это не карта, это конвенция о сохранении живых ресурсов Антарктики.

– Да я знаю…

– Наноси курс, Конюхов, – потребовал Тритоныч. – А я посмотрю, туда ты собрался или нет. Ну-ка сними кепку.

– Зачем?

– Снимай, говорю.

Кашинский намеренно придирчивым взглядом оглядел голову Перминова, обойдя его вокруг.

– Надевай. Видимых повреждений нет. Запомни, сынок: самая большая пробоина на корабле – это дыра в голове командира. А теперь покажи мне на своей крякозябле Черепаший остров.

Сергей, взяв простой карандаш для прокладки курса, указал на крохотный овал, жалкий клочок суши, расположенный в непосредственной близости от иранского военного порта Бендер-Солейман…