на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



10

9.30. СУББОТА

ОКРУГ ВЕСТЧЕСТЕР (ШТАТ НЬЮ-ЙОРК)

Лайл Редмонд в свои восемьдесят пять был дряхлым и немощным. Его одолевали старческие недуги. Донимал мочевой пузырь. Лежа на узкой кровати в приюте для престарелых, он слушал биение своего сердца. Оно выстукивало слова, объясняющие прошлое и смывающие его вину. Все это серое субботнее утро он слушал и слушал, зная, что его опять постигнет неудача. Зная, что ему нужно придумать какой-то иной план, чтобы остановить сыновей и завершить свой грандиозный замысел. Но что потом? Был ли во всем этом какой-то смысл?

Существовал только один выход. Он должен выбраться из этой дыры.

Проблема заключалась в том, что предыдущий план был сорван. А он никак не мог придумать другой.

С начала этой недели всякое приходило ему в голову. Начальник охраны Джон Рейли мрачно сообщил, что его любимый санитар погиб, продавая наркотики:

— Он торговал понемногу. Устроил поножовщину с одним из клиентов. Его нашли в переулке разрезанным на несколько кусков. Мертвым. Плохо. Я знаю, вы любили его.

Старик был потрясен и напуган.

— Чушь! — разбушевался он. — Вы убили мальчишку!

— Это ваши фантазии, мистер Редмонд, — вежливо сказал Рейли. — Вы просто бедный больной человек, страдающий галлюцинациями.

Его лицо было похоже на кусок непрожаренного мяса. Как и все, кто работал здесь, он был нанят сыновьями Лайла Редмонда.

Чтобы наказать старика, один из медиков сделал ему укол пентабарбитала. Как только яд стал распространяться по кровеносной системе, три человека перевернули вверх дном его комнату. Несмотря на одурманенность, он вскоре догадался: они раскопали, что мальчишка по его заданию послал пакеты дочери в Лондон и этому пронырливому типу из ЦРУ в Лэнгли. Они вытащили фотографии из рамок и отодрали все паспарту. Они порезали мебель. Повсюду валялись куски ватина. Они вывалили все ящики из письменного стола. Шкаф. Аптечка. Рылись, как свиньи, в одежде и вещах. Не было ничего, к чему бы они не прикоснулись, не проверили, не разорвали, не испачкали и не осквернили.

Он был потрясен своей реакцией. Его все еще волнуют бесполезные вещи, он ощущает вину за смерть парнишки. Значит, он действительно стар.

Когда клад — его записи и бриллианты — был найден, он застонал. Записи, над которыми он работал целый год, были единственным способом вырваться из этого паршивого приюта, а бриллианты — его последним богатством. Он спрятал их и кусок янтаря в вентиляционной шахте. Когда раздались их победные вопли, его глаза медленно наполнились влагой, а к горлу подступил комок.

Так погибло его будущее. Он почувствовал себя настолько беспомощным, что, если бы в этот самый миг Бог позвал его к себе, он умер бы с готовностью.

Но Бог не позвал. Старик продолжал жить, болезненно осознавая свою беспомощность: пентабарбитал и прошлые ошибки пригвоздили его к кровати, как Христа к кресту.

Шли дни, и медицинский персонал внимательно следил за его здоровьем. Ему казалось, что он плывет по морю нечистот. Когда сознание было ясным, чаще всего приходили мысли о дочери, Маргерит. Он любил ее всеми фибрами своей неуживчивой души. Она была единственным светлым пятном в его жизни, она даже, несмотря на то что братья обманом заставили ее поверить в его дряхлость, навещала его всякий раз, когда оказывалась в стране. Часами сидела у его кровати, когда он бредил в лекарственном безумии. Все остальное время он страдал, тоскуя по ней.

Должно быть, она уже получила пакет. Сейчас она должна сражаться против братьев за то, чтобы вытащить его отсюда. Или, может быть, человек из ЦРУ уже проверил сведения из своего пакета. Возможно, он уже едет сюда, чтобы спасти его и восстановить истину.

Но где же они? Почему не здесь?

Три дня спустя врачи перевели его на фенобарбитал. Менее опасно, но все же рискованно. Если введут слишком много, дыхание станет поверхностным, и он умрет. Он знал, что сыновья не заинтересованы в его смерти, по крайней мере сейчас. Не потому, что они ощущали какую-то привязанность к нему. Он не питал иллюзий. Согласно правилам хорошего бизнеса, которым научили их он сам и система налогообложения США, отец для них более ценен живой, чем мертвый. Поэтому они распорядились, чтобы его пичкали лекарствами до возможного предела, но не до смерти.

Вчера врачи вновь сменили лекарства, на сей раз на еще менее опасный хлорпромазин. Они начали с двадцати пяти миллиграммов, а час спустя вкололи ему еще двадцать пять. Это были маленькие дозы, слишком большие первые инъекции могут вызвать остановку сердца.

Вскоре они увеличат дозу. Но лекарства были ему знакомы. Он заставлял себя сосредоточиться, когда доктора давали предписания. Он знал, сколько ему вводят. Поэтому изобразил медикаментозное повиновение. Это успокоило проклятого доктора, и он, передумав, перешел на хлорпромазин.

Субботнее утро. За неделю, которую он провел в забытьи, кто-то покрасил, прибрал и привел в прежнее состояние его комнату — белые стены, набивные портьеры, деревянные полы, лоскутные коврики, опрятная новая мебель и огромные окна, полные уныло-серого сияния холодного ноябрьского неба. В комнате пахло лимонным воском.

Они также установили две миниатюрные камеры по углам напротив кровати. Это сказало ему больше, чем он хотел знать. Его не вывозили из приюта, и сыновья не беспокоились, что сюда явится полиция. Это также означало, что они каким-то образом перехватили пакеты. Может быть, отняли их у санитара, прежде чем он смог отправить их по адресам. Или обманом заставили Маргерит и Сэма Килайна, парня из ЦРУ, отдать их.

Робкая надежда, поддерживавшая дух старика, испарилась. Он проиграл. Закипали раздражение и гнев, но вместе с ними он ощутил такую сильную тоску, что не было сил даже двигаться. Он еще дышал, но жизнь уже кончилась.

Львиная грива седых волос обрамляла его восковое лицо, ослабевший, он лежал в постели, натянув простыни до подбородка, словно защищаясь. Когда-то это был крупный человек с мускулистыми плечами и широкой грудью, теперь под простыней он казался тонким и беспомощным, как собственная тень. Звуки включенного радио казались ему просто успокаивающим гулом. В дремотном состоянии он слушал свою любимую музыку — Гершвина и мелодии тридцатых и сороковых. Они возвращали его в то время, когда вся жизнь была еще впереди.

В новостях вдруг прозвучало имя «Маргерит Остриан». Он застыл. Пока диктор читал сообщение «Ассошиэйтед-пресс», словно удар молнии прожег его насквозь.

Маргерит убита. Застрелена в Лондоне.

Горло перехватило. Сердце, казалось, разбилось на куски. Слезы хлынули у него из глаз. Он издал стон, полный такого страдания, что Джон Рейли ворвался в комнату с половиной своих подручных.

Два часа спустя он сидел в кресле на колесах в вестибюле. Они хотели оставить его в комнате. Но он угрожал вколоть себе смертельную дозу. Он задушит сам себя, говорил он им. Повесится. В его возрасте нельзя держать его без сознания целую вечность проклятыми лекарствами, потому что рано или поздно это убьет его. Он знал, что им приказано сохранять ему жизнь.

Они обменялись обеспокоенными взглядами. Джон Рейли позволил одному из них выкатить его сюда, как он того требовал.

— Он приедет, — не переставал повторять старик, глядя через двойные стеклянные двери на вымощенную кирпичом подъездную дорогу. Возможно, один из внуков приедет утешить его, но он сильно в этом сомневался. Для них он старик в маразме. Он подумал о Джулии, дочери Маргерит, и его губы тронула легкая улыбка. Обычно она приезжала вместе с Маргерит.

В холле стояли плюшевые стулья и диваны, выдержанные в пастельных оттенках серого и розового. Он не переносил ярких цветов.

Джон Рейли пожал плечами.

— Как скажете.

Он сел на стул в холле и стал читать «Плейбой». Иногда поднимал глаза, чтобы убедиться в том, что старик еще здесь и жив. Дочитав журнал, он ушел, явно томясь от скуки.

Старик пытался остановить слезы, сочившиеся из глаз. Он не мог полностью поверить в гибель дочери, но понял, что ничего уже не изменить.

Это была его ошибка. Обратившись к Маргерит, он стал причиной ее смерти.

Он попытался проглотить в горле комок размером с бейсбольный мяч. На мгновение увидел ее девочкой, почувствовал, как она тянет его за штанину, заметил, как она подняла свои ручонки, чтобы он посадил ее на плечи. От нее всегда так приятно пахло. Словно тальком. Она любила спагетти. Она брала каждый раз по одной макаронине своими пальчиками, и, сделав торжественно-сосредоточенное лицо, засовывала ее в свой красивый ротик с алыми губками. Он не мог поверить, что этой девочки уже нет.

Это он убил ее. Скорбь и вина пронзили его.

Дрожащей рукой он вытер глаза. Заставил себя посмотреть, как снаружи один из охранников прошел мимо, делая обычный обход. Его сыновья напичкали это место охраной не столько для того, чтобы не пустить посторонних снаружи, сколько для того, чтобы удержать его внутри. Эта мысль привела его в ярость.

Гнев сопровождал его всю жизнь. Знакомый, утешающий. Он немного успокоился. Почувствовал себя моложе. Он знал, что может избавиться от слабости. Это было необходимо, потому что он ни на минуту не поверил, что Маргерит была убита в результате неудачного исхода простого ограбления. Он нутром чувствовал, кто стоял за этим.

Когда потрепанный фургон «Фольксваген» вывернул на подъездную дорогу, Лайл резко покатился в кресле к автоматическим дверям. Персонал сбежался к нему отовсюду, демонстрируя, насколько он важен и как он их раздражает. Джон Рейли возник ниоткуда. Лайл его недооценивал. Куда бы Рейли ни отошел, слежка продолжалась.

Рейли остановил движение Лайла к входной двери.

— Куда это вы направились, сэр? — Его лицо не выражало ничего.

— На тротуар, жопа. Спусти меня туда.

Начальник охраны посмотрел через стеклянную дверь на деревья и кусты с опавшими листьями, на стоящую впереди будку, в которой проверяли всякого, кто въезжал и выезжал отсюда, на дорогу, которая была пуста, если не считать приближавшегося фургона, и на стоянку направо, где персонал оставлял свои машины. Двое других обитателей этого так называемого дома отдыха были на «прогулке» в своих креслах на колесах, которые толкали служители. Кроме них и нескольких воробьев, прыгавших в пожухлой траве, движения не наблюдалось.

— Десять лет назад я бы взял тебя к себе на работу, Рейли, — съехидничал Лайл. — Я бы сделал тебя богатым за твои природные таланты. Как это получилось, что мои сыновья держат тебя в этой Богом забытой провинциальной дыре?

— Вы можете здесь подождать его. — Рейли немного выкатил кресло за дверь.

Он решил еще подшутить над Рейли.

— Все в порядке. В любом случае, он уже здесь. Но я предупреждаю тебя. Мы с ним пойдем на одну из наших прогулок. Я собираюсь выбраться отсюда. Он — единственный человек, который еще приезжает ко мне. А вы все сводите меня с ума.

Сразу после этого фургон остановился, открылась водительская дверь. Монах выпрыгнул на закругленную дорожку. На нем было длинное до земли одеяние с капюшоном, перепоясанное на талии узкой крученой веревкой. Когда он быстро шел по дороге и вверх по ступенькам, коричневые шерстяные полы хлопали его по ногам. Ему было около шестидесяти пяти лет, почти на двадцать лет меньше, чем старику. У него был двойной подбородок и мешки под глазами. Он излучал доброту и заботу.

Монах увидел Лайла и улыбнулся. Лайл был католиком-мирянином — крещеным и выросшим в вере, подобно своим родителям, детям и внукам. Несмотря на то что он редко посещал мессу и не проявлял искренности в служении Богу, о котором не мог всерьез думать больше пяти минут подряд, с тех пор как он был мальчиком, прислуживавшим в алтаре, церковь оставалась его частью, подобно руке или ноге. Он никогда не поворачивался к ней спиной. Не мог. Кроме того, что-то во всем этом было, и только идиот не стал бы подстраховываться.

Теперь, увидев знакомое лицо священника и его энергичный шаг, он понял, что может рассчитывать на дружбу отца Майкла, как он рассчитывал на дружбу очень немногих людей. Он почувствовал, как слезы благодарности подступают к глазам. Убийство Маргерит окатило его холодной волной скорби и горького сожаления. На краткий миг он подумал о собственной смерти и о том, что тогда произойдет. Ему не хотелось бы попасть в черную дыру небытия или, что более вероятно, поскольку он был католиком, в ад. Маргерит там не будет и его дорогой жены Мэри тоже.

Дверь дома для престарелых распахнулась, и монах стремительно шагнул внутрь:

— Я очень сожалею о смерти вашей дочери. Я приехал, как только услышал об этом. Вы же знали, что я приеду, не так ли, сын мой?

— Можете ставить свою задницу на кон, вы правы, — твердо ответил старик.


предыдущая глава | Мозаика | cледующая глава