Глава 28

Они ехали уже несколько минут. Ехали молча. Джоэл старался сосредоточить все свое внимание на управлении машиной, потому что больше всего на свете ему хотелось сейчас кричать. Да, да, ему хотелось схватить ее, хорошенько встряхнуть и потребовать: пусть она скажет, зачем ей понадобилось делать то, что она сделала, а потом в ответ на все ее объяснения закричать, что она просто дура – зачем она вернулась в его жизнь? Да нет, не в его жизнь – он ведь мертв! Но больше всего ему хотелось сжать ее в объятиях, прижаться лицом к ее лицу, благодарить ее и говорить о том, как он сожалеет о прошлом, а еще больше – о настоящем.

– Ты хотя бы представляешь себе, где ты едешь? – спросила Вэл, нарушив молчание.

– Машина эта у меня с шести часов, карта города тоже. Все это время я разъезжал по улицам и изучал то, что мне может пригодиться.

– Да, обстоятельность у тебя в крови.

– Я считал, что обязан был это сделать, – сказал он, оправдываясь. – Я ехал за твоим такси от самого отеля на случай, если бы кто-то решил последить за тобой. А кроме того, в машине я чувствую себя увереннее.

– Я совсем не хотела тебя обидеть.

Конверс взглянул на нее и в неверном свете уличных фонарей заметил: она смотрит на него пристальным, изучающим взглядом, неотрывно.

– Извини, похоже, в последние дни у меня расшатались нервы. И с чего бы это?

– Вот именно. Тебя ведь всего-навсего разыскивают на двух континентах и в восьми странах. Говорят, ты самый талантливый убийца со времен этого маньяка по имени Карлос.

– Нужно ли мне объяснять тебе, что все это – ложь?

– Нет, не нужно, – просто ответила Валери. – Это я и так знаю. Но тебе придется объяснить мне все остальное.

Он снова посмотрел на нее, пытаясь заглянуть ей в глаза, чтобы прорваться сквозь завесу, скрывающую от него ее мысли и побуждения. Когда-то это ему удавалось – в минуты любви или гнева. Однако сейчас ее чувства таились слишком глубоко. И все же он знал – любви в ее сердце не было. Было что-то еще, и адвокат, сидящий в нем, осторожно осведомился:

– Почему ты решила, что я непременно увижу тебя по телевизору? Я чуть не пропустил эту передачу.

– О телевидении я и не думала, я рассчитывала на газеты. Я знала, что мою фотографию распечатают на первых полосах по всей Европе, а твоя память, подумала я, еще не совсем атрофировалась, и ты узнаешь меня. К тому же газетчики любят сообщать адреса и названия отелей – они считают, что это придает достоверность их репортажам.

– Но я ведь не читаю ни на каком языке, кроме английского.

– Нет, с памятью у тебя все-таки не в порядке. Мы трижды ездили с тобой в Европу – два раза в Женеву и раз в Париж, – и ты ни разу не садился за утренний кофе без номера “Геральд трибюн”. Даже на лыжной прогулке в Шамони, куда мы махнули из Женевы, ты орал на меня и на официанта до тех пор, пока тот не принес тебе к завтраку “Трибюн”.

– О тебе был репортаж в “Трибюн”?

– Да, был, и со всеми подробностями. Не считая классовых битв, это типично их тема. Я надеялась, что ты прочтешь его и сообразишь что к чему.

– Ты наверняка сказала газетчикам, что мы не виделись уже несколько лет и, конечно, о том, что не говоришь ни по-французски, ни по-немецки. И ни на каком другом языке.

– Совершенно верно. Это своего рода прикрытие. Многие из тех, кто говорят на нескольких языках, постоянно делают такие заявления. Общепринятая практика, я бы сказала: сокращает разговоры, сводит их к основным пунктам и исключает неверное цитирование.

– Я забыл, что работа с прессой – твоя профессия.

– Однако навел меня на эту мысль Роджер.

– Отец?

– Да. Он прилетел из Гонконга несколько дней назад, и какой-то голодающий клерк с авиалинии сообщил газетчикам номер его рейса. В аэропорту Кеннеди он попал в самую гущу репортерского блицкрига. До этого он два дня не читал газет, не слушал радио и не смотрел телевизор. Роджер в панике позвонил мне. Ну вот я и решила использовать его опыт и заранее позаботилась о том, чтобы средства массовой информации в Западном Берлине узнали о моем прибытии.

– А как отец? Он наверняка в полной растерянности.

– Ничего, справляется. Так же как и твоя сестра. Похуже отца, но ее выручает муж. Он оказался лучше, чем ты о нем думал, Конверс.

– Ну и как они восприняли всю эту историю?

– Они сбиты с толку, обозлены и ошеломлены. Они изменили номер телефона, все разговоры ведут через адвоката и, кстати, постоянно защищают тебя. Едва ли ты когда понимал это, но они любят тебя, хотя ты, по-моему, и не подавал им для этого никакого повода.

– Мне кажется, мы совсем рядом с домом, – заметил Джоэл, когда они въехали на Шеллингвудер-Бруг. – Я имею в виду наш бывший дом. – Они ехали по мосту под мерцающими фонарями, темными пятнами отражавшимися в воде. Валери промолчала, это было на нее не похоже – она не любила оставлять без ответа брошенный вызов. Наконец он не выдержал: – Но почему, Вэл? Я уже спрашивал тебя – мне нужно знать! Почему ты прилетела?

– Прости, я задумалась, – сказала она, оторвав от него взгляд и уставившись в ветровое стекло. – Пожалуй, лучше я скажу это сейчас, пока ты занят машиной и мне не нужно на тебя смотреть. Выглядишь ты ужасно, лицо твое красноречиво свидетельствует о том, через что тебе пришлось пройти, а впрочем, я и не хочу смотреть на тебя.

– Я огорчен, – заметил Конверс, искренне стараясь смягчить впечатление от своей внешности. – Звонила Хелен Герли Браун, хочет сфотографировать меня для “Космополитен”.

– Прекрати! Совершенно не смешно, и ты это знаешь.

– Сдаюсь. Ты никогда меня правильно не понимала.

– Я всегда понимала тебя правильно, Джоэл! – бросила Валери, не глядя на него. – Не паясничай. У нас нет на это времени, как и на твои саркастические замечания. Мне всегда было немного грустно наблюдать, как ты отшиваешь всех, кто хочет с тобой поговорить, но теперь с этим покончено.

– Рад это слышать. В таком случае – говори! Какого черта ты впуталась в это?

Их сердитые взгляды встретились, они как бы снова узнали друг друга и о чем-то вспомнили – возможно, о том, что любили друг друга. Она отвернулась, а Конверс, съехав с моста, направил машину на дорогу, идущую вдоль моря.

– Хорошо, – сказала Валери, снова овладев собой. – Изложу, как сумею. Дело в том, что я и сама не очень-то уверена, слишком уж тут много всяких осложнений… Может быть, ты никудышный муж и холоден как лед, когда речь идет о чужих чувствах, но ты – совсем не то, за что пытаются тебя выдать. Ты не убивал всех этих людей.

– Я это знаю. И ты знаешь, как ты сама сказала. Но все же – зачем тебе понадобилось прилетать сюда?

– Потому что я должна была это сделать, – сказала Вэл очень твердо, продолжая глядеть на освещаемую фарами дорогу. – Позавчера вечером, посмотрев последние известия – а твоя фотография была на каждом канале, и она так отличалась от фотографий прошлых лет, – я ходила по берегу и думала о тебе. Это были неприятные, но честные мысли… Ты провел меня по моему собственному аду, Джоэл. Тебя вечно одолевало твое страшное прошлое, а я старалась относиться к тебе с пониманием, потому что знала, что ты пережил. Но ты никогда не пытался понять меня. У меня тоже были свои стремления, но они казались тебе мелкими, недостойными внимания… Ладно, думала я, в один прекрасный день все это пройдет, ночные кошмары кончатся, и он вдруг посмотрит на меня и скажет: “Эй, послушай, да ведь это ты”. Ночные кошмары кончились, но ничего не изменилось.

– Подчиняюсь логике оппонента, – с болью согласился Конверс. – И все-таки я не понимаю…

– Я нуждалась в тебе, Джоэл, но ты не замечал этого. Ты был чертовски мил, даже когда – я это знала – говорил не то, что чувствовал. Ты был хорош в постели, но все твои интересы были сосредоточены на себе самом, только на себе.

– Опять согласен, мой просвещенный коллега. Ну и?…

– Я вспомнила, что сказала себе в тот вечер, когда ты ушел из нашей квартиры. Я пообещала себе, что, если близкий мне человек будет нуждаться во мне так, как я нуждалась тогда в тебе, я не уйду. Назовем это самым торжественным обязательством из всех, какие я давала себе в жизни. Вся ирония в том, что человеком этим оказался ты. Ты не сумасшедший и не убийца, но кому-то нужно, чтобы тебя считали и тем и другим. И тот, кто это делает, делает это весьма убедительно. Даже друзья, знающие тебя многие годы, верят всему этому. А я не верю и поэтому не могу уйти от тебя.

– О Господи, Вэл…

– Никаких обязательств, Конверс. И никаких любовных ворковании с постелью в конце. Это исключено. Я прилетела не утешать, а чтобы помочь тебе. И здесь я могу это сделать. Тут мои корни, они уходят вглубь, на несколько поколений. Может быть, они и привяли, но они были – были! – и они должны тебе помочь. На этот раз ты нуждаешься во мне. Странный поворот судьбы, не так ли, мой друг?

– Да уж, ничего не скажешь, – отозвался Джоэл, поняв только последние ее слова и продолжая мчаться в направлении заброшенного поля. – Погоди немного, – добавил он. – Меня не должны видеть в городе, и тебя тоже, особенно со мной.

– На твоем месте я бы так не беспокоилась. Мы под охраной друзей.

– Что? Каких… друзей?

– Не отвлекайся от дороги. Перед “Амстелом” были люди, разве ты не заметил?

– Были, конечно. Но никто не сел в машину и не поехал за тобой.

– А зачем им это? На улицах были другие – и за каналом и у консульства.

– Да о чем это ты, черт побери?

– Ну, хотя бы старик на велосипеде.

– Я его видел. Неужели он…

– Об этом после. – Валери передвинула большую матерчатую сумку и поудобнее вытянула свои длинные ноги. – Возможно, они сопровождают нас и сейчас, но делают это незаметно.

– Да кто же вы в таком случае, леди?

– Племянница Гермионы Гейнер. Это – мамина сестра. Ты никогда не знал моего отца, но если бы знал, он непременно просветил бы тебя относительно роли моей мамаши в войне, но и он тут же заткнулся бы при одном упоминании о моей тетке. Даже по мнению французов, она заходила слишком далеко. А голландское и немецкое подполье работали вместе. Как-нибудь на досуге я тебе расскажу об этом.

– На досуге!… Нас сопровождают!…

– В этом деле ты новичок и не увидишь их.

– Черт!

– Очень выразительно.

– Ну ладно, ладно… А как отец?

– Справляется. Он сейчас отсиживается у меня.

– В Кейп-Энн?

– Да.

– Я послал туда бандероль. “Эскизы”, как я сказал тебе по телефону. Там все! Перечислены имена, проанализированы причины… Все!

– Я уехала три дня назад. К тому времени пакет еще не пришел. Но ведь там сейчас Роджер. – Валери побледнела. – О Господи!

– Что такое?

– Я так и не смогла ему дозвониться. Я звонила позавчера, вчера и, наконец, сегодня!

– Будь оно все проклято! – Вдалеке показались огни приморского кафе. Джоэл заговорил отрывисто, повелительным тоном: – Сделай что угодно, но дозвонись. А потом вернись и скажи, что с ним все в порядке, понимаешь?

– Да. Я и сама хочу в этом убедиться.

Конверс притормозил у входа в кафе, отлично сознавая рискованность своего поступка, но в данный момент ему было наплевать на все. Валери выскочила из машины, открыла сумочку и вытащила телефонную кредитную карточку. Если в кафе есть телефон, она позвонит – ничто ее не остановит, подумал Джоэл. Он закурил, но дым показался ему кислым, в горле першило.

Пытаясь выбросить все из головы, он перевел взгляд на темную поверхность воды, взглянул на огоньки, мелькающие на далеком молу. Что он наделал? Отец знает его почерк, он тут же вскроет конверт и примется названивать Натану Саймону, а потом… Последствия могут быть самые ужасные. Вэл по содержанию материалов сразу сообразила бы, что по телефону о них лучше не говорить, но Роджер этого не поймет. Кипя от ярости, он сразу же все выложит. И если линия прослушивается… Да где же Вэл? Что она копается?

Конверс больше не мог усидеть на месте. Рванув ручку дверцы, он выскочил из машины, и ноги сами понесли его в кафе. Но у входа он резко остановился. В дверях показалась Валери, жестами предлагая ему вернуться. По щекам ее катились слезы.

– Сядь в машину, – сказала она, подходя к нему.

– Нет. Скажи, что произошло. Ну?…

– Джоэл, прошу тебя, вернись в машину. Пока я разговаривала по телефону, за мной следили двое каких-то типов. Я говорила по-немецки, но они поняли, что я звоню в Штаты, и видели, что я очень расстроена. Боюсь, они узнали меня. Нам нужно убираться отсюда.

– Что случилось?

– В машине. – Склонив голову набок, так, что ее темные волосы упали на плечо, Валери смахнула слезы и направилась мимо Конверса к автомобилю. Открыв дверцу, она уселась на сиденье.

– Черт бы тебя побрал!

Конверс, весь дрожа, подбежал к машине, вскочил за руль и захлопнул дверцу, одновременно нажав на педаль газа. Вывернув руль, он устремился вперед с такой силой, что гравий вырвался из-под буксующих колес, и не снимал ногу с акселератора до тех пор, пока темный пейзаж за окнами не слился в одну мелькающую полосу.

– Потише, – сказала Вэл, спокойно, не повышая голоса, – так ты только привлечешь к нам внимание.

Конверс сбросил газ, хотя и не сразу – в захлестнувшей его панике он с трудом уловил смысл ее слов.

– Он мертв, верно?

– Да.

– О Боже! Как это произошло? Что тебе сказали? С кем ты разговаривала?

– С соседкой. Имя ее не важно. Мы всегда оставляем ключи друг другу. Она решила вынимать почту и приглядывать за домом, пока полиция не разыщет меня. Поэтому она как раз была у меня, когда я позвонила. Я спросила насчет большого конверта, присланного из Германии, но в почте его не оказалось.

– А почему полиция? Что случилось?

– Ты знаешь, мой дом стоит на самом берегу. Примерно в сотне ярдов от дома тянется скалистый мол. Не очень длинный и не очень большой. Такая отметина, оставленная с тех времен…

– Да говори же ты о деле!… – Джоэл вцепился в руль.

– Говорят, вчера вечером он вышел прогуляться перед сном, пошел по молу и поскользнулся на мокрых камнях. На голове у него огромный синяк. Сегодня утром тело его прибило к берегу.

– Вранье! Все вранье! Его подслушивали! За ним следили!

– Подслушивали мой телефон? В самолете я думала об этом.

– “Думала – не думала”! Я убил его! Будь все проклято, я сам убил его!

– Не более, чем я, Джоэл, – тихо произнесла Вэл. Она коснулась его руки и, заметив слезы в его глазах, вздрогнула. – Я очень его любила. Мы с тобой разошлись, но он по-прежнему был моим близким другом, может быть – самым близким.

– Он называл тебя Вэлли, – сказал Джоэл, задыхаясь, пытаясь поглубже спрятать боль. – Сволочи! Сволочи!

– Хочешь, я сяду за руль?

– Нет!

– Насчет телефона. Я хотела спросить у тебя – по-моему, только полиция, или ФБР, или кто-нибудь в этом роде могут получить разрешение на прослушивание телефона.

– И такое разрешение они, конечно, получили! Именно поэтому я не мог тебе звонить. Я собирался звонить Нату Саймону.

– Но ведь ты говоришь не о полиции или ФБР. Ты говоришь о ком-то другом и о каких-то других людях.

– Да. Никто не знает, кто они и где они. Но они есть. И они делают все, что им заблагорассудится. Господи! Даже отца!… Вот что самое страшное.

– И именно об этом ты мне и расскажешь, не так ли? – сказала Валери, беря его за руку.

– Да. Еще несколько минут назад я не собирался рассказывать тебе всего, лишь кое-что, чтобы ты убедила Натана прилететь сюда, – пусть он сам увидит: я – в здравом уме и рассудке. Но теперь слишком поздно: они перекрывают все выходы. Пакет у них в руках – это все, что у меня было!… Прости меня, Вэл, но я собираюсь рассказать тебе все. Клянусь Богом, я не хотел этого – ради тебя же, – но, как и у тебя, у меня нет другого выхода.

– Я приехала сюда затем, чтобы тебе не нужно было искать другие выходы.

Конверс въехал на заброшенное поле у самого берега и остановил машину. Трава была высокой, полная луна стояла над заливом, вдали поблескивали огни Амстердама. Они вышли из машины, и он повел ее в самое темное место. Держа Валери за руку, он вдруг понял, что не держал ее за руку уже целые годы. Прикосновения, пожатия… Когда-то это было частью его – их – жизни. Но он тут же отбросил эту мысль – сейчас он посланец смерти.

– Думаю, здесь, – сказал он, отпуская ее руку.

– Хорошо. – Валери опустилась на мягкую траву с изяществом танцовщицы. – Как ты? – спросила она.

– Ужасно, – ответил Джоэл, глядя в темное небо. – Я знаю, что говорю: это я убил его. Многие годы я – нет, мы оба – пытались наладить отношения, а все кончилось тем, что я убил его. Если бы я оставил его в покое, предоставил его самому себе, не пытался вылепить из него кого-то, кого мне хотелось видеть, он бы наслаждался сейчас штормом где-нибудь за тысячи миль отсюда, рассказывал бы свои байки и все вокруг смеялись. И он бы не оказался вчера в твоем доме в Кейп-Энн.

– Джоэл, не ты заставил его вернуться из Гонконга!

– О, черт, конечно, я не просил его и не приказывал, если ты это имеешь в виду. И все же это так. После смерти матери между нами был как бы заключен молчаливый уговор: “Стань же ты, наконец, взрослым, отец. Летай куда угодно, но не исчезай надолго, люди волнуются. Стань ответственным человеком!” Господи, каким же гнусным святошей я был! А кончилось тем, что я убил его!

– Это не ты убил его! Это сделали другие! А теперь расскажи мне о них.

Конверс сглотнул и отер слезы с глаз.

– Ты права – сейчас нет времени, даже на старого Роджера.

– Потом найдется время на все.

– Если это “потом” будет, – сказал Джоэл, тяжело дыша и пытаясь взять себя в руки. – Ты уже знаешь насчет Рене, не так ли?

– Да, я прочла об этом вчера. И мне стало плохо… Ларри Тальбот сказал, что ты встречался с ним в Париже. Что даже Рене считал, что ты не в себе, точно так же, как Ларри – после разговора с тобой. И Рене был убит из-за того, что виделся с тобой. Ларри просто с ума сходит.

– Рене был убит не поэтому. Давай поговорим о Ларри. В первый раз, когда я позвонил ему, мне нужно было выудить у него кое-какие сведения, не задавая прямых вопросов. Его использовали, чтобы выйти на меня, но он ни о чем не догадывался. Скажи я ему об этом, в нем взыграло бы его шотландское упрямство, и его просто пристрелили бы на улице. Но потом я сам чуть не попал в такую же ситуацию. Когда я последний раз с ним разговаривал, я только что убежал от тех, кому удалось меня захватить, – я был измучен, испуган и говорил с ним совершенно откровенно. Я рассказал ему все.

– Он говорил об этом, – прервала его Вэл. – Но он считал, что ты заново переживаешь свое северо-вьетнамское прошлое. Есть какой-то специальный термин для этого.

Конверс покачал головой, и из его горла вырвался короткий смешок.

– Нужные термины всегда найдутся. Конечно, какое-то сходство с моим прошлым было, и я наверняка упомянул об этом, но всего лишь сходство, не более того. Ларри меня не слушал. Он слышал только то, что подтверждало мнение других обо мне, то, что он сам считал правдой. Он держался дружески, но это было притворством. Он вел себя как адвокат, который старается внушить своему клиенту, что он болен, и для всеобщего блага ему лучше сдаться. Когда я это сообразил, мне стало ясно, что он выдаст меня, – адрес-то я ему сказал, – думая при этом, будто совершает благое дело. Я понял: надо поскорее убираться оттуда. Поэтому я наскоро согласился с ним, повесил трубку и бежал… Мне повезло. Через двадцать минут я увидел у гостиницы машину с двумя моими намечавшимися палачами.

– Ты уверен?

Джоэл кивнул.

– На следующий день один из них официально засвидетельствовал, будто видел меня на мосту Аденауэра вместе с Уолтером Перегрином. А меня и рядом с этим мостом не было, по крайней мере, я так считаю, потому что понятия не имею, где этот мост находится.

– Я прочитала об этом в “Тайме”. Показания дал один армейский офицер, некий майор Уошбурн из посольства.

– Правильно. – Конверс сорвал длинный стебель и стал мять в руках. – Они великолепно умеют манипулировать средствами массовой информации – газетами, радио, телевидением. Любая ложь, подсунутая ими, сразу же приобретает характер бесспорной истины, ибо подтверждается официальными источниками; Нас выводят из игры, а вернее – просто убивают. При этом они так же поступают и со своими подручными. Люди для них – просто фигурки в шахматной игре. Главное для них – выиграть. Ведь игра эта – самая крупная в современной истории. И самое ужасное в том, что они действительно могут выиграть.

– Джоэл, да понимаешь ли ты, о чем говоришь? Американский посол, главнокомандующий силами НАТО, Рене, твой отец… ты. Убийцы в посольстве, манипулируемая пресса, ложь, исходящая из Вашингтона, Парижа, Бонна… Все это придает происходящему статус официальности. Судя по твоим описаниям, это что-то вроде Anschluss ^[154] , адский захват политической власти?

Конверс оглядел освещенное луной поле, легкий бриз шевелил высокую траву.

– Именно об этом и идет речь. Все это задумано одним человеком, а проводится горсткой других, и все они убеждены в правоте своего дела и настойчивы в достижении своей цели, как могут быть настойчивы истинные профессионалы. Но самое главное – все они фанатики и убийцы, выступающие за дело, которое они, ни много ни мало, считают святым. Они завербовали и продолжают вербовать повсюду своих единомышленников – потерпевших крушение профессионалов, которые не знают, где приложить свои силы. Они хватаются за всевозможные теории и прожекты, навязывают всем миф о своем умении, дисциплинированности и самоотверженности. И все это для того, чтобы прийти к власти и отстранить неумелых, недисциплинированных, коррумпированных и потворствующих коррупции одновременно. Они слепы – они не видят ничего, кроме своего искаженного образа. То, что я говорю, похоже на краткий отчет. Это потому, что я мало спал, но много думал.

– Суд должен выслушать все показания, Джоэл, – сказала Валери, теперь уже глядя ему в глаза. – Мне не нужно краткое резюме, я хочу услышать все, с самого начала.

– Ладно. Все началось в Женеве…

– Я так и знала, – прошептала Валери.

– Что?

– Нет, ничего. Продолжай.

– С человека, которого я не видел двадцать три года. Тогда у него было одно имя, а в Женеве он появился под другим. Он объяснил, как это получилось, но в общем-то это значения не имело. Хотя что-то жутковатое в этом чувствовалось… Тогда я еще не понимал, насколько это жутко на самом деле, как о многом он умолчал, сколько лжи было в его словах – и все для того, чтобы манипулировать мною. Самое ужасное, что делалось все из самых лучших побуждении. Им был нужен такой человек, как я. Им. Я до сих пор не знаю, кто они такие, знаю только, что они существуют… И всю свою оставшуюся жизнь – не знаю, сколько мне отпущено, – я всегда буду помнить слова, которыми Холлидей, тот человек в Женеве, объяснил основную причину своего приезда в Женеву. “Они вернулись, – сказал он. – Генералы вернулись”.

Джоэл рассказал ей все, возвращаясь к отдельным деталям и подробностям, стараясь ничего не пропустить. Начался последний отсчет времени. Через несколько дней, в лучшем случае через неделю или две, повсюду начнутся вспышки насилия – вроде тех, какие происходят сейчас в Северной Ирландии. “Аккумуляция, – говорят они. – Резкое ускорение!” И при этом никто ничего не знает: где, когда и против кого это будет направлено. Задумал все это маньяк по имени Джордж Маркус Делавейн, а другие влиятельные маньяки пошли за ним, послушно выполняя его приказы, и вот они уже заняли исходные позиции, с которых бросятся теперь на захват власти. И так – повсюду!

Джоэл закончил рассказ, холодея от ужаса, потому что прекрасно понимал: если ее схватят люди “Аквитании”, наркотики, введенные ей, заставят ее рассказать все – для нее это равнозначно смертному приговору. Он и сказал ей это, страстно желая сесть к ней поближе, обнять ее, сказать, как ненавидит себя за то, что поступил так, как, он знал, должен был поступить. Но он не сделал ни малейшего движения в ее сторону, ее глаза запрещали ему это – она продумывала ситуацию, оценивала все ее аспекты.

– Иногда, – тихо заговорила она, – во время ночных кошмаров, или когда ты слишком много пил, ты говорил об этом Делавейне. Ты дрожал, закрывал глаза и время от времени вскрикивал. Ты ненавидел этого человека. И до смерти боялся его.

– Он стал причиной многих смертей, бесполезных смертей. Мальчишки… просто дети, одетые в форму взрослых людей, они понятия не имели, что “гунг-хо” означает “найти и уничтожить”, а их разносило в клочья.

– А не может так быть, что ты – как они это называют? – заново переживаешь свое прошлое?

– Если ты этому веришь, я сейчас же отвезу тебя в “Амстел”, а завтра ты улетишь домой и вернешься к своим мольбертам. Я – не сумасшедший, Вэл. Я здесь, перед тобой, и все это происходит на самом деле.

– Хорошо, но я должна была задать тебе этот вопрос. Ты не видел себя в те ночи, а я видела. Ты либо валился на постель как мертвый, либо напивался до того, что не соображал, где находишься.

– Это случалось нечасто.

– Прими мою благодарность, но каждый раз, когда это происходило, ты был там. И мучился при этом.

– Вот поэтому меня и разыскали в Женеве, а потом – завербовали.

– И этот Фоулер, или Холлидей, нашел нужные слова. Твои собственные.

– В этом ему помог Фитцпатрик. Он тоже считал, что заботится об общем благе.

– Да, я знаю, ты уже говорил об этом. А как ты думаешь, что с ним случилось? С Фитцпатриком, я имею в виду.

– Целыми днями я ломал голову над тем, что бы такое придумать, чтобы они оставили его в живых. Но… тщетно. Для них он еще опаснее меня. Он работал в тех сферах, под которые они подкапываются, он отлично разбирается во всех заказах Пентагона и знает порядок экспортных операций настолько хорошо, что способен пригвоздить их, набрав всего лишь половину необходимых в таких случаях доказательств. Они убили его.

– Он тебе нравился, да?

– Да, он мне нравился, и более того – я чуть ли не завидовал ему. У него быстрый восприимчивый ум и, кроме того, чертовски богатое воображение, и он не боялся им пользоваться.

– Он очень похож на одного человека, за которого я когда-то выходила замуж, – заметила Вэл.

Конверс быстро взглянул на нее, но тут же перевел взгляд на воду.

– Если я выберусь из всего этого живым – в чем я очень сомневаюсь, – я открою охоту. Выясню, кто это сделал, кто спустил курок. И не будет никакого суда, никаких свидетелей обвинения или защиты, смягчающих или иных обстоятельств. Только я и пистолет.

– Мне грустно это слышать, Джоэл. Я всегда восхищалась твоими принципами. Они были непреложными и глубокими, как и твое уважение к закону. Никаких амбиций, никакого самомнения, когда речь шла о законе. Для тебя это было основой всего. Ты мог спорить с законом, словно ребенок, который, споря с родителями, в глубине души знает, что родительская власть – это абсолют. То, чего у тебя никогда не было по отношению к твоему отцу, по его собственному признанию.

– Не очень-то тактичное замечание.

– Прости, но он сам однажды сказал об этом. И все же извини меня.

– Да нет, все в порядке. У нас ведь откровенный разговор. Нам нечасто случалось так говорить в последние годы не правда ли?

– Не думаю, что тебе очень хотелось этого.

– Ты права. Однако оставим прошлое. Вернемся в настоящее.

– Но ведь ты можешь отрицать почти все! У них нет доказательств, одни слова! Я так и заявила Ларри: они утверждают, будто ты был там-то и там-то, что ты сделал то одно, то другое, но тебя не было там, где, по их словам, ты был, и ты не делал того, что, по их утверждению, ты сделал! Ты же юрист, Конверс. Ради всего святого, очнись и защищайся!

– Да меня и близко не подпустят к залу суда, неужели ты не понимаешь? Где бы и когда бы я ни объявился, там всегда будет некто, имеющий приказ убить меня даже ценою собственной жизни – учитывая возможные последствия, жертва, с их точки зрения, совсем незначительная. Я хотел воспользоваться теми материалами, что были в конверте, – получить такую информацию можно было лишь из правительственных источников. Это позволяет предположить, что у меня имеются союзники где-то в Вашингтоне. Имея на руках эти документы, я мог бы пробиться на самый верх и с помощью Натана убедить их выслушать меня, убедить их, что я не сумасшедший. Но без этого конверта даже Натан не сможет мне помочь. Более того, он потребует, чтобы я отдал себя в руки властей, уверяя, что обеспечит мне полную безопасность. Но ни о какой безопасности не может быть и речи. Их люди сидят в посольствах, на военно-морских и прочих базах, в Пентагоне, в полиции, в Интерполе и в госдепе. На них работают нищенки в поездах и чиновники с атташе-кейсами в руках. Их трудно обнаружить, но они есть. И они не могут себе позволить оставить меня в живых. Я ведь выслушивал их программу из первых уст.

– Патовое положение, – тихо констатировала Вэл.

– Вот именно, – согласился Конверс.

– В таком случае нам придется прибегнуть к услугам третьих лиц.

– Что?

– Нужно обратиться к человеку, которого в этих верхах выслушают. К человеку, чье участие в этом деле заставит людей из Вашингтона, взваливших на тебя эту ношу, обнаружить себя.

– Кого же ты имеешь в виду? Иоанна Крестителя, что ли?

– Нет, не Иоанна. Сэма. Сэма Эббота.

– Сэма? Господи, именно о нем я думал еще в Париже! Но как ты…

– Точно так же, как и ты. У меня было достаточно времени на размышления: в Нью-Йорке, в самолете, прошлой ночью… Я вспомнила о нем после встречи со своей тетушкой в Берлине.

– Твоей тетушкой?

– Чуть позже я расскажу о ней… Я понимала, что, если ты жив, значит, у тебя имеются веские основания скрываться, не выступать открыто с опровержением всех этих безумных обвинений. Иначе твое поведение было бы нелогичным, а это на тебя не похоже. Если бы ты был убит или схвачен, информация об этом сразу же появилась на первых полосах газет, на телеэкранах – везде. А поскольку ничего подобного нет, я решила, что ты жив. Но в таком случае почему ты все время убегаешь и прячешься? И тогда я подумала: “Боже мой, если Ларри Тальбот не верит ему, то кто же поверит?” Если не верит Ларри, значит, и люди его круга, все твои друзья и те, с кем ты общался, убеждены, что ты и в самом деле маньяк, о котором говорит вся Европа. Рядом с тобой никого, а ты нуждаешься в помощи, в человеке, который способен ее оказать. Нет, не во мне, клянусь Богом. Я – твоя бывшая жена, и к тому же я не обладаю достаточным весом, здесь нужен человек с солидной репутацией. Я перебирала в памяти всех наших знакомых, всех, о ком ты рассказывал. И постоянно всплывало одно имя: Сэм Эббот. Сейчас он – бригадный генерал, если верить газетам полугодовой давности.

– Да, Сэм – Человек с большой буквы, – сказал Джоэл, одобрительно кивая. – Его сбили и взяли в плен через три дня после меня, а потом нас обоих перебрасывали из одного лагеря в другой. Однажды мы сидели в соседних камерах и перестукивались азбукой Морзе, пока меня не увезли. И в авиации он остался потому, что знал: там он будет на своем месте.

– Он всегда прекрасно к тебе относился, – с чувством сказала Вэл. – Говорил, что в лагерях ты, как никто другой, поддерживал моральный дух заключенных, что твой последний побег вселил во всех надежду.

– Ерунда это. Я был просто бунтарь – так меня так и называли – и потому мог позволить себе идти на риск. Сэму было потруднее. Он спокойно мог бы сделать то же, что и я, но он был старшим по званию и боялся, что оставшиеся могут пострадать. В отличие от меня, он держался вместе со всеми.

– Он говорил другое. Уверена, что это из-за него ты не переносил мужа своей сестры. Помнишь, как Сэм прилетел в Нью-Йорк, а ты попытался свести его с Джинни? Мы все обедали тогда в ресторане, явно превосходившем наши финансовые возможности.

– Джинни до смерти его напугала. Позднее он говорил, что, если бы она стояла во главе Сайгона, он бы никогда не пал. Но Сэм не собирался до конца своей жизни все снова и снова начинать эту войну.

– А у тебя нет любимого зятя. – Валери улыбнулась, но улыбка тут же исчезла с ее лица, она наклонилась к Джоэлу: – Я свяжусь с Эбботом. Я разыщу его и расскажу ему все, что ты мне рассказал. И прежде всего скажу, что ты ничуть не безумнее, чем я или он. Ты оказался игрушкой в руках неизвестных тебе людей, они лгали тебе ради того, чтобы ты взялся за работу, которую они сами не могут или боятся выполнить.

– Ты несправедлива к ним, – сказал Конверс. – Если бы они затеяли возню вокруг госдепартамента или Пентагона, то сразу разразилась бы эпидемия несчастных случаев… Нет, они действовали правильно. Начинать поиски нужно было где-то здесь и отсюда добираться до истоков. Это – единственно правильный путь.

– И если ты можешь говорить это после всего случившегося с тобой, ты нормальнее любого из нас. Сэм сразу оценит это. И поможет.

– Да, он мог бы помочь, – раздумчиво произнес Джоэл, срывая новый стебель. – Но ему придется соблюдать предельную осторожность – никаких обычных каналов связи, но он может это организовать. Три-четыре года назад – сразу после нашего развода – он узнал, что я на несколько дней прилетел в Вашингтон, и тут же позвонил мне. Мы пообедали, а потом здорово выпили. В результате он остался на ночь у меня в номере. Тогда мы и разговорились, пожалуй даже слишком откровенно. Я распространялся о себе, о тебе, а Сэм – о том, что он потерпел новое основательное крушение своих надежд.

– Значит, вы по-прежнему близки. Это же было не так давно.

– Я не об этом хочу сказать – о его службе. Он изо всех сил добивался, чтобы его включили в работу по программе НАСА, но его отвергли – он, дескать, незаменим на своем месте. Ему нет равного, когда речь идет о высотных полетах или маневрах на сверхзвуковой скорости. Он может взглянуть на самолет и тут же, без всяких расчетов, сказать, на что способна эта машина.

– Не понимаю.

– Где бы он ни находился, его постоянно вызывают в Вашингтон в качестве консультанта Национального совета безопасности и ЦРУ относительно возможностей новой советской или китайской техники.

– Какой техники?

– Их самолетов, Вэл. Он работал в Лэнгли и в десятках других засекреченных мест в Вирджинии и Мэриленде: оценивал фотографии, доставляемые агентами, опрашивал перебежчиков, особенно летчиков, механиков, техников… Он знает тех людей, на которых мне нужно выйти, он работал с ними.

– Ты имеешь в виду разведывательную службу или, говоря точнее, службы?

– Не только разведывательные службы, – уточнил Джоэл. – Людей, которые скрываются в тени на всех твоих полотнах. Люди эти натасканы на то, чтобы убирать без лишнего шума подонков типа Делавейна, используя для этого технику и приемы, о которых мы с тобой ничего не знаем: наркотики, проституток, молоденьких мальчиков. К их помощи и нужно было прибегнуть с самого начала. Не ко мне – к ним. Они убивают, руководствуясь целесообразностью, и оправдывают убийство высшими государственными интересами. Боже, как же я когда-то их ненавидел! Непримиримый адвокат во мне требовал, чтобы они все были подотчетны в своих действиях. Но теперь мистер Простак изменился, полностью изменился, потому что он видел врага: этот враг не такой, как мы, и мы – не такие, как я думал раньше. Если требуется гаррота, чтобы удушить рак, когда отступает официальная медицина, дайте мне провод, и я пойду читать инструкцию по его применению.

– Я думала, ты ненавидишь фанатиков.

– Ненавижу. Да, да… конечно, ненавижу.

– Итак, Сэм, – вернулась к теме Валери. – Завтра я возвращаюсь домой и сразу разыскиваю его.

– Нет, – возразил Конверс, – я хочу, чтобы ты улетела сегодня же вечером. Ты вечно таскала в сумочке свой паспорт. Надеюсь, он у тебя с собой?

– Конечно. Но мне еще нужно…

– Я не хочу, чтобы ты возвращалась в “Амстел”. Тебе нужно срочно убраться из Амстердама. Есть ночной рейс компании КЛМ на Нью-Йорк в двадцать три сорок пять.

– Но мои вещи…

– Это ерунда. Позвонишь в отель из Штатов. Переведешь им телеграфом деньги и скажешь, что пришлось срочно улететь. Они все перешлют.

– Ты серьезно?

– Как никогда в жизни. Думаю, тебе следует знать правду о Рене. Он был убит не из-за нашей встречи в Париже, тогда его не тронули. Но четыре дня назад я позвонил ему из Бонна, и мы с ним подробно обо всем поговорили. Он мне поверил. Его застрелили потому, что он направил меня сюда, в Амстердам, чтобы я связался с человеком, который мог бы помочь мне вылететь в Вашингтон. Теперь это исключено, но дело не в этом. Сейчас дело в тебе. Ты прилетела и увиделась со мной, и те, кто ищет меня по всему городу, рано или поздно узнают об этом, если уже не узнали.

– Я нигде не говорила, что собираюсь в Амстердам, – перебила его Валери. – В отеле “Кемпински” я намеренно сказала, что улетаю прямо домой, и попросила переадресовывать все звонки в Нью-Йорк.

– Ты зарезервировала билет?

– Да, конечно. Но не выкупила.

– Хорошо, но все же недостаточно, чтобы перехитрить их. Люди Делавейна весьма предприимчивы. У Ляйфхельма налажена связь со всеми аэропортами и таможнями Западной Германии. Они наведут справки по своим каналам. Сегодня нам, может быть, и удалось оставить их в дураках, но это не повторится. Не удивлюсь, если уже сейчас какой-нибудь немец поджидает тебя в “Амстеле” и даже в твоем собственном номере. Пусть он думает, что ты еще в городе и вот-вот вернешься.

– Если кто-нибудь войдет в мой номер, его ждет неприятный сюрприз.

– Как это понимать?

– Там его поджидает один старик с очень долгой памятью. Ему даны инструкции, которые мне не хотелось бы повторять.

– Проделки твоей тетушки?

– Она видит все только черным или белым, не признавая полутонов. Для нее человек либо враг, либо друг. А тот, кто собирается навредить дочурке ее покойной сестры, враг вдвойне. Ты не знаешь этих людей, Джоэл. Они живут прошлым, они ничего не забыли. Они стары и далеко не те, что были раньше, но они помнят, какими они были и почему они делали то, что делали. Тогда для них все было просто. Черное и белое, добро и зло. И с этими воспоминаниями они и живут. Выглядит это жутковато, но с тех пор в их жизни не случилось ничего более значительного и важного. Иногда я думаю, они все предпочли бы вернуться в прошлое, в те дни ужаса и кошмара.

– А все-таки что насчет твоей тетки? После того, что говорилось обо мне в газетах и по телевидению, она все еще верит тебе? И не задает вопросов? Ей достаточно того факта, что ты – дочь ее сестры?

– О нет, она задала мне один деликатный вопрос, и я на него ответила. Этого оказалось достаточно. Впрочем, должна предупредить тебя: она странная, очень странная, но она сделает все, что необходимо, а это сейчас – самое главное.

– Хорошо… Значит, ты улетаешь сегодня?

– Да. – Валери кивнула. – Это разумно. В Нью-Йорке я могу сделать больше, чем здесь. А сейчас, судя по всему, важен каждый час.

– Очень важен. Спасибо… С поисками Сэма могут возникнуть трудности. Я не знаю, где он в данный момент, а эти службы не очень-то любят помогать женщинам в розыске офицеров, особенно высокого ранга. Нередко возникают всякие осложнения: любовная связь за тридевять земель, ребенок, о появлении которого он и не подозревал и который, скорее всего, не его, – вот они и проявляют крайнюю сдержанность.

– Я не стану расспрашивать, где он находится. Скажу, что я родственница, которую он разыскивает, а я все время в разъездах. Если он хочет, пусть позвонит мне в такой-то отель в ближайшие двадцать четыре часа. Это они наверняка передадут генералу.

– Наверняка, – согласился Джоэл. – Но называть свое имя рискованно. И для тебя, и для Сэма.

– Я придумаю код, который он легко расшифрует. – Валери сосредоточенно уставилась в землю. – Назову фамилию типа Паркетт, только женского рода. Что-то связанное с Карпентье – пол, дерево. А для полной уверенности назовусь Вирджинией, тогда он обязательно вспомнит Джинни, а значит, и тебя. Итак, Вирджиния Паркетт, а он уж сообразит.

– Почти наверняка. Но могут сообразить и другие. Если ты сегодня не объявишься в гостинице, Ляйфхельм проверит все аэропорты. Тебя могут ждать в аэропорту Кеннеди.

– Тогда я собью их со следа в аэропорту Ла-Гуардиа. Сниму номер в мотеле, где я обычно останавливаюсь, летая в Бостон, зарегистрируюсь там и незаметно смоюсь.

– Когда ты успела все это продумать?

– Я уже говорила тебе: мои корни уходят в прошлое, я с детства слышала подобные истории… Ну а как же ты?

– А я исчезну. Я уже здорово поднаторел в этом искусстве. К тому же я могу платить за все, что мне потребуется.

– Как ты сказал: “Хорошо, но недостаточно…” Чем больше ты будешь тратить, тем заметнее будет твой след. И они обязательно на него выйдут. Тебе тоже нужно скрыться из Амстердама.

– Конечно, чего уж проще. Незаметно проскользну через несколько границ, доберусь до Парижа и поселюсь в своем номере в “Георге V”. Маршрут довольно рискованный, но помогут хорошие чаевые, перед которыми не устоит ни один француз.

– Не паясничай.

– Куда уж там. Мне бы отдельный туалет и душ или хотя бы самую плохонькую ванну. Отели, которыми мне приходилось довольствоваться, не рекламируются ни в одном путеводителе.

– Да, скажу тебе: даже тут, на свежем воздухе, чувствуется, что ты не принимал душ уже Бог знает сколько времени.

– Ох, бойся жены, критикующей гигиенические склонности мужа. Это грозит осложнениями.

– Брось, Джоэл, я тебе не жена… И мне нужно будет каким-то образом держать с тобою связь.

– Дай подумать. Я теперь стал очень изобретательным. Что-нибудь соображу. Я, например, мог бы…

– Я уже сообразила, – прервала его Вэл. – Перед тем как лететь сюда, я переговорила с теткой.

– Прямо из дома?

– Нет, из одного отеля в Нью-Йорке, где я зарегистрировалась под чужим именем.

– Вот, оказывается, когда ты уже думала о своем телефоне…

– Не в том смысле, в каком ты… Я рассказала ей о том, что, по-моему, произошло и что я намерена предпринять. Вчера вечером она навестила меня в Берлине. Ворвалась как ураган, как может ворваться только она, но в конечном счете она согласилась помочь. Она спрячет тебя. И другие тоже.

– В Германии?

– Да, она живет на окраине Оснабрюка. Для тебя это – самое безопасное место, потому что никому не придет в голову искать тебя там.

– Но как я попаду обратно в ФРГ? Я ведь едва оттуда выбрался! Не говоря уже о людях Делавейна, мои фотографии развешаны во всех пограничных пунктах.

– Сегодня после полудня, после твоего звонка, я разговаривала с тетей Гермионой – звонила из автомата; у нее гостил какой-то друг, но она тут же начала вести подготовительную работу. Когда я несколько часов спустя прилетела сюда, в аэропорту меня встретил старик, тот самый, у которого ты сегодня переночуешь. Кажется, ты его уже видел: он проезжал до Музсумплейн на велосипеде. Он отвез меня в дом на Линденграхт, откуда я позвонила тетке; телефон этот, как они сказали, unaangeroerd, то есть “чистый”, “непрослушивающийся”.

– Господи, они все еще живут в сороковых годах.

– С тех пор не так уж многое изменилось, тебе не кажется?

– Да, пожалуй, ты права. И что же сказала твоя тетка?

– Только передала тебе инструкции. Завтра после обеда ты пойдешь на центральный железнодорожный вокзал – в это время там всегда толчея – и будешь прохаживаться у справочного киоска. Тебя окликнет женщина. Она скажет, что узнала тебя – вы встречались в Лос-Анджелесе; Во время разговора она вручит тебе конверт, в нем будут паспорт, письмо и железнодорожный билет.

– Паспорт? Каким образом?

– Единственное, что им потребовалось, – твоя фотография. Но я уже предвидела это, когда расставалась с твоим отцом на Кейп-Энн.

– Предвидела?

– Я же говорила тебе – я слушала эти истории всю мою жизнь: о том, как они переправляли через границу евреев, цыган и сбитых над Германией летчиков… Изготовляли фальшивые документы, фотографии… Они довели это дело до совершенства.

– И ты захватила мою фотографию?

– Это казалось мне вполне логичным. Роджер тоже так думал. Ты же помнишь, он участвовал в той войне.

– Так… а фотография?

– Я разыскала ее в альбоме. Помнишь, как ты обгорел на Виргинских островах, из упрямства пролежав целый день на солнце?

– Еще бы! А ты заставила меня нацепить к обеду галстук. Я тогда головой не мог шевельнуть.

– Я хотела преподать тебе урок. И снимала с близкого расстояния, хотела, чтобы ты видел потом свои муки.

– Но тем не менее, Вэл, это – мое лицо.

– Фотография сделана восемь лет назад, загар смягчил твои черты. Для паспорта такая фотография сойдет.

– А мне не нужно заучить при этом какую-нибудь “легенду”?

– Если тебя задержат и начнут задавать вопросы, ты все Равно засыплешься. Но тетка считает, что до этого не дойдет.

– А почему она так уверена?

– Все дело в письме. В нем изложена цель твоей поездки.

– И какова же она?

– Паломничество в Берген-Бельзен, а затем – в Освенцим и Бжезинку в Польше. Написано письмо на немецком, ты должен вручать его каждому, кто тебя остановит, потому что ты говоришь только на английском.

– Но почему вдруг…

– Ты – пастор, – прервала его Валери. – Паломничество финансируется “Объединением христиан и евреев во имя покаяния и мира во всем мире” со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе. Редко какой немец осмелится придраться к человеку с таким письмом. Я принесла для тебя темный костюм твоего размера, соответствующую шляпу и туфли, а также клерикальный воротничок. Инструкции ты получишь вместе с железнодорожным билетом. Потом сядешь в северный экспресс на Ганновер, где тебе якобы предстоит пересесть на поезд, следующий в Целле, но, доехав до Оснабрюка, ты сойдешь. Там моя тетка будет поджидать своего пастора. А я тем временем уже буду в Нью-Йорке и попытаюсь связаться с Сэмом.

Конверс покачал головой.

– Вэл, все это очень здорово, но ты меня не слушала. Люди Ляйфхельма уже видели меня, и как раз на этом самом вокзале. Они знают, как я выгляжу.

– Они видели бледного, заросшего бородой человека со следами побоев на лице. Побрейся сегодня же.

– И сделай небольшую косметическую операцию.

– Не обязательно. А вот крема не жалей. Наложи на лицо и руки слой “моментального загара”, да потолще – я уложила его вместе с вещами. Так ты станешь больше похож на свою фотографию в паспорте, а заодно крем прикроет синяки. Ну а черная шляпа и клерикальный воротничок довершат остальное.

Джоэл ощупал лицо – болело значительно меньше.

– Помнишь, когда ты упала и ударилась о столик в прихожей? Не забыла тот синяк?

– Еще бы! Я была тогда в панике, ведь на следующий день предстояла презентация. Ты тогда сходил и купил мне грим.

– Точно такую же штуку я купил сегодня утром. Помогло.

– Я рада.

Сидя очень близко под лунным светом, заливающим поле, они молча взглянули друг на друга.

– Мне очень жаль, что все так сложилось, Вэл. Я не хотел, чтобы ты участвовала во всем этом. Будь хоть какая-нибудь возможность обойтись без тебя, я бы ни за что не пошел на это.

– Знаю. Но мне это безразлично. Я здесь потому, что дала себе обещание, можно сказать – обет. Не тебе, Джоэл, поверь мне.

– Но это я спровоцировал тебя на эту клятву. А поскольку ты была пострадавшей стороной, то ее нельзя считать правомочной.

– Это – юридическое крючкотворство, – сказала Вэл, подгибая ноги и глядя вдаль. – Но есть и другие причины: все, что ты рассказал, приводит меня в ужас, нет, не отдельный факт А или B и не то, что кто-то с кем-то вступил в преступный сговор. Я пейзажист, и частности меня не интересуют. Но я напугана до смерти, потому что многое из сказанного тобой затрагивает меня лично. Я легко могу представить себе, как эти люди – эта “Аквитания”, – придя к власти, установят контроль над нашими судьбами и превратят всех нас в покорное стадо. Господи, Джоэл, и мы еще будем встречать их с распростертыми объятиями!

– Что-то я не вижу здесь смысла.

– Значит, ты – слепой. И не думай, что так чувствуют только женщины, да еще одинокие женщины, вроде меня. Подавляющее большинство людей на наших улицах, те, кто зарабатывает себе на жизнь, выплачивает ссуды, платит за квартиру, покупает дом или автомобиль, то есть все, живущие нормальной, обычной жизнью, чувствуют то же, что и я. Нам до тошноты надоело творящееся вокруг нас! То нам заявляют, что в любую секунду мы можем погибнуть в ядерной войне, если не будем платить все новые и новые налоги, которые идут на создание еще больших бомб. То нам толкуют о загрязнении питьевой воды или о том, что нельзя покупать какие-то товары, потому что они могут оказаться отравленными. Исчезают дети, а людей убивают по пути в магазин за бутылкой молока. Наркоманы и всевозможные подонки с ружьями и ножами грабят и убивают на улицах. Я живу в маленьком городке и не выхожу из дому после наступления сумерек, но, живи я в большом городе – любом большом городе, – я испуганно озиралась бы по сторонам и среди бела дня. И будь я проклята, если решусь сесть в лифт, когда он не набит до предела… Мне это не по средствам, но я установила систему сигнализации в доме, который мне не принадлежит, потому что однажды перед моими окнами появилась какая-то лодка и до утра простояла там на якоре. В своем воображении я уже видела, как какие-то люди подползают ночью к моему дому и врываются в него. Нам всюду чудятся страхи – на морском берегу, на городских улицах и даже в поле, как сейчас. Мы перепуганы! Мы больны – от всевозможных проблем, от царящего повсюду насилия. Пусть придет кто угодно, лишь бы положить конец всему этому, – я даже не уверена, что нам не безразлично, кто это будет. И если люди, о которых ты говоришь, намереваются усугубить весь этот ужас, то, поверь мне, они отлично знают что делают. После этого им остается только выйти на сцену и напялить на себя корону – до голосования дело не дойдет… И все же перспектива эта – еще более ужасная, чем то, о чем я только что говорила. Именно поэтому ты сейчас и отвезешь меня в аэропорт.

– Как я мог позволить тебе уйти? – прошептал Джоэл скорее себе, чем ей.

– Перестань, Конверс. С этим покончено. Мы разошлись.

С автостоянки у амстердамского аэропорта Шифол Джоэл следил за тем, как самолет, набрав скорость, взмыл в ночное небо. Пока все идет по плану. Всего несколько минут назад он подъехал к переполненной людьми платформе, и Вэл вышла из машины, оставив ему адрес квартиры, которая станет его прибежищем на эту ночь. Они договорились: в подтверждение того, что ей удалось приобрести билет, она выйдет из стеклянных дверей, посмотрит на часы и вернется в вокзал. Если билеты распроданы, она пройдет сотню ярдов к стоянке автомобилей, где он будет ждать ее. Вэл вышла, взглянула на часы и вернулась в аэровокзал. Одна его часть почувствовала огромное облегчение, другая – ощутила холодную ноющую пустоту в сердце.

Огромное серебристое тело самолета подалось чуть влево и постепенно исчезло из глаз, и только огоньки его еще некоторое время продолжали светиться в черном небе.

Джоэл стоял обнаженный перед зеркалом в маленькой ванной комнате в квартире на Линденграхт. Машину он бросил кварталах в двадцати от дома и добирался сюда пешком. Старик, хозяин квартиры, был очень мил и говорил, хотя и запинаясь, на довольно чистом английском, но Джоэлу так и не удалось поймать его взгляд. Мысли старика блуждали, очевидно, в каком-то ином месте и ином времени.

Джоэл осторожно побрился, а потом долго стоял под душем – значительно дольше, чем это приличествовало гостю. Выйдя из-под душа, он щедро натер темно-красной жидкостью лицо, шею и руки, отчего буквально в несколько секунд кожа его приобрела цвет бронзового загара. Оттенок был более естественным, чем когда он пользовался этим кремом раньше. Грим скрыл царапины, и лицо выглядело почти нормально. Теперь придется отказаться от темных очков – они будут только привлекать к нему внимание, особенно тех, кому поручено выслеживать его. Он еще раз вымыл руки, следя за тем, чтобы не осталось пятен на пальцах.

Послышался прерывистый звук звонка, и он замер, затаив дыхание, потом быстро завернул кран и стал прислушиваться, поглядывая на пистолет, лежавший на узенькой полочке под зеркалом. Звонок повторился и оборвался. Потом до него донесся голос старика хозяина, он разговаривал по телефону. Джоэл надел коротковатый халат, лежавший на кровати в его маленькой и безукоризненно чистой спальне, сунул пистолет в карман и направился по темному узкому коридору к “кабинету” старика, заваленному старыми журналами, книгами и отдельными газетными номерами, в которых красным карандашом были обведены статьи, повествующие о былых кровавых подвигах. На стенах висели гравюры и фотографии давно прошедших военных свершений, включая и человеческие трупы в самых различных позах. Каким-то странным образом это напомнило Конверсу “Непорочное знамя” в Париже, только здесь была представлена не слава войны, а ужас смерти. “Тут все честнее”, – подумал Джоэл.

– Ах, менеер, – сказал старик – огромное кожаное кресло целиком поглощало его щуплую фигурку; телефон стоял на полу рядом с ним. – Здесь вы в безопасности, в полной безопасности! Это Кабел, Кабел, natuurijk, подпольная кличка. Он ушел из отеля и сообщал о ходе операции. – Тощий голландец, которому было уже за семьдесят, с трудом выбрался из кресла и, выпрямившись во весь рост, расправил плечи – выживший из ума старик, играющий в солдатики. – Операция “Оснабрюк” развивается по плану! – выкрикнул он, как бы докладывая командиру. – Как и предвидела наша подпольно-разведывательная служба, противник попытался просочиться на интересующий нас объект, но был там скомпрометирован.

– Был – что?

– Был предан казни, менеер. С помощью провода, наброшенного сзади на шею. Шея сломана, следов борьбы нет. Улики с места компрометации убраны.

– Что вы сказали?

– Кабел очень силен для своего возраста, – сказал старик, усмехаясь, его увядшее лицо покрылось тысячью морщин, он расслабился. – Труп он вынес через пожарный выход сначала в переулок, а потом затащил в подвал и уложил у отопительных печей. Сейчас лето, значит, обнаружат его только через несколько дней – по запаху.

Конверс слушал эту речь, почти не вникая в ее смысл, внимание его привлекло одно слово: “компрометация”. Оказывается, в этом странном лексиконе, сохранившемся с давно ушедших времен, оно означало приведение в исполнение смертного приговора. Казнь… смерть… убийство!…

“Что сказали бы вы о компрометации некоторых весьма весомых фигур в отдельных правительствах?…” – слова Ляйфхельма.

“Это не сработает” – его слова.

“Вы не учитываете элемента внезапности. Аккумуляция! Резкое ускорение!” – это слова Хаима Абрахамса.

“О Господи! – подумал Джоэл. – Так, значит, вот о чем толковали генералы “Аквитании”? Убийства! Вот откуда неодобрительные взгляды в сторону израильтянина и его неожиданное отступление: “Это всего лишь мое соображение… Я даже не уверен, что это применимо”.

“Аккумуляция, резкое ускорение” – следующие одно за другим убийства национальных лидеров по всему миру, а также президентов и премьер-министров, вице-президентов и министров, обладающих властью мужчин и женщин. И тогда – правительства этих стран в состоянии хаоса. И все это – в течение нескольких часов, прямо на улицах, в состоянии всеобщей истерии и паники, когда смешаются жертвы и убийцы, и только командиры, призванные восстановить порядок, смогут удержать контроль над ситуацией. И этот день близится. Убийства!

Он должен вернуться в Германию. Он должен добраться до Оснабрюка и ждать звонка Вэл. Необходимо срочно оповестить Сэма Эббота.