1. Лампочка за окном
Генриетта Глебовна дала нам на ужин молока с магазинными ватрушками.
– Извините, ничего не приготовила. Спешу на ночное дежурство, там, кажется, будет оч-чень интересное дело…
Она ушла.
– Ну что, Сашка, будем укладываться? – Меня тянуло в сон.
– Ага. Только кружки помою.
– Давай уж тогда вместе…
– А чего тут делать вместе-то? Вы идите ложитесь…
В нашей комнате я вытащил из «сидора» японскую пижаму с дурацкими павлинами и цветами, но легонькую, шелковую. Облачился и залез под одеяло. И вмиг уснул.
Но сон не был спокойным. Сразу привиделся полузнакомый вечерний город, названия которого я не помнил, но знал, что где-то в нем есть чудесная букинистическая лавка. И я искал эту лавку, причем пробирался запутанными переулками, спускался по каменным лестницам в какие-то трущобы, блуждал по укрытым в чертополохе тропинкам, оказывался на освещенных рекламами площадях. Ехал на открытых трясущихся трамвайчиках, ловил такси… Лавка пряталась в улочке за темным готическим собором – я это помнил, – но улочек таких было множество, и каждый раз я попадал то в аптеку с заспиртованными в банках ящерицами, то в бакалейный магазинчик, где пахло ванилью, то в подозрительный притон… Поиски затягивались, а я ведь обещал маме быть у нее не позднее десяти часов. Надо было хотя бы позвонить, что задерживаюсь. Телефонные будки попадались на каждом шагу, но аппараты, конечно, не работали: то диск выломан, то трубки нет… А в одной будке висел вообще не аппарат, а старый деревенский рукомойник и табличка с надписью: «Одно умывание – 10 коп.». Я послушно сунул в щелку гривенник, но воды в рукомойнике не оказалось, из него вылез рыжий таракан и насмешливо зашевелил усами-антеннами…
Наконец я нашел телефон, который откликнулся гудком. Но диск срывался, скрипел, а потом я сообразил, что набираю не тот номер – не мамин, а журнала «Заря». На этом сон рассеялся. Опять я не дозвонился. Как и в прошлых снах…
Я открыл глаза. Лампа в комнате была выключена, но за окном, на столбе у обрыва, горела белая колючая лампочка под алюминиевым отражателем. Раньше я ее не видел, не включали, наверно. Света в комнате хватало, я разглядел Сашку. Он сидел на раскладушке, обхватив коленки, и смотрел перед собой.
– Не спится?
– Ага…
– Может, задернуть шторку?
– Вам мешает свет? – беспокойно спросил он.
– Нет. Я думал, тебе…
– Я на картину смотрю… Я и раньше на нее смотрел, а сейчас она какая-то… особенная…
Лампочка хорошо высвечивала холст в раме. Оковки на сундучке сверкали как настоящие, волосы у мальчика золотились. И мне даже показалось, что Андрюс, ощутив мой взгляд, чуть шевельнулся – словно оглянуться хотел.
Сашка вдруг заговорил:
– Как живой. Волосы будто шевелятся. И руки вздрагивают, устал держать крышку-то… Надо было стул подставить, а потом уж открывать.
Ну прямо мои мысли угадал! Я сказал:
– По-моему, он на тебя похож.
– Да? – как-то ревниво отозвался Сашка.
– Такой же светлый. И обросший, как ты недавно…
Сашка почему-то вздохнул:
– Бывает, что волосы похожи, а лицо – ничуть…
– Ну… если тебе интересно, давай спросим у Генриетты Глебовны, нет ли фотографии. Это ведь ее двоюродный брат изображен.
– Правда? – обрадовался Сашка. – Значит, эта картина – документальная?
– Можно, наверно, и так выразиться… В общем, с натуры.
Сашка подумал.
– Нет, не надо фотографию. Так интереснее… Можно думать, что и правда похож…
«А зачем это тебе?» – чуть не сказал я. Но сдержался. Мало ли какие тайны у мальчишки…
Он спросил:
– Когда же это рисовали-то? Она ведь совсем старая, Генриетта Глебовна. Значит, и брат…
– Кажется, в тринадцатом году, еще до Первой мировой…
– Ёшкин свет! Вот это древность…
Конечно, для него картина была древностью. Впрочем, даже мне в мальчишечьи годы все, что было до революции, казалось глубокой стариной. И если бы я знал в то время, что картина написана в начале века, тоже смотрел бы на нее, как на музейное полотно. Только я не знал тогда… Я сказал:
– А для меня в детстве этот мальчик был чуть ли не соседом со двора. Одежда такая тогда еще не выглядела старомодной, разве что ботинки с кнопками. Да волосы… В наши годы мальчиков стригли коротко. Но все равно в те времена Андрюс казался мне одногодком приятелем…
– А что за имя такое – Андрюс?
– Он литовец. Но это я только сегодня узнал. А тогда называл его про себя Владиком…
– А вы, значит, бывали здесь, когда еще маленький были?
– Бывал – не бывал… – Меня будто за язык дернули. А впрочем, с кем еще поговорить об этом? – До сих пор, Сашка, не знаю… Сложная это штука – явления отраженного мира.
– Что-что? – сказал Сашка. Быстро лег, оперся локтем о подушку, уставился на меня.