Вдова

Четыре проведенные с Гундаром месяца не могли пройти бесследно. Маргита даже и мысли не допускала, что на самом деле ее не любили, а любовь эту разыгрывали, как в театре. Перед тем как идти в загс, она хотела откровенно рассказать все о своих отношениях с Сэмом, но Гундар не дал ей говорить, сказав, что прошлое его не интересует, что лучше его не знать и не ворошить. Маргита приписала это благородству Гундара и с готовностью согласилась, так как, говоря о Сэме, ей пришлось бы пользоваться словом «любовь».

Но вот Гундар услышал о Сэме от других, и наверняка со всякими гнусными добавлениями. Чтобы искупить свою вину, она старалась быть внимательной и послушной и не предъявляла никаких прав. Гундар мог всю ночь где-то гулять, но она была благодарна, что он вообще утром приходит домой. Гундар не давал ни рубля на хозяйство, но она была благодарна, что он приходит и садится за стол. И только когда он потребовал, чтобы она сделала аборт, она пыталась воспротивиться, но он тут же сломил этот протест.

Такая жизнь Гундара в общем-то устраивала, и он готов был ее продолжать, пока не подвернется вариант получше.

Если он сразу не выбросил Маргиту на улицу, то только потому, что она была тогда в положении и это вызвало бы большие осложнения: еще, того гляди, родила бы, и тогда его, Гундара, стали бы донимать исполнительными листами за неуплату алиментов, пришлось бы судиться из-за жилплощади и всякое такое. И не пожалел, потому что его кормили, как быка, в постели с нею было тепло, а если Маргита пыталась в чем-то возражать, он тут же обзывал ее содержанкой, шлюхой и последней дешевкой, а иногда мог и врезать хорошенько, но чтобы синяков не оставалось.

Мечта заполучить большой куш развеялась — жалко, конечно, но поскольку он не отличался широким полетом мысли и потребности его не выходили за рамки хорошей гульбы, то он смирился. Иной раз во хмелю даже пытался себя убедить, что он в выигрыше, так как вся зарплата остается себе, а будь у Маргиты большой кошель с деньгами, она бы заставила его плясать под свою дудку, а этого ему совсем не хотелось.

Как только кончился условленный срок, Гундар отправился к Желваку за своими деньгами. Он аккуратно выписал на бумажке, что ему полагается получить: деньги за проданные картины, компенсацию за утраченную мастерскую и потери на обмене квартиры — сто пятьдесят рублей за квадратный метр. Если все пойдет нормально, Желваку придется выложить четыре тысячи. Глядя на эту сумму, Гундар чувствовал, как тепло становится на душе, — таких денег у него еще не было, и он даже не надеялся, что будут. Разумеется, Желвака придется прижать, но на стороне Гундара было физическое и моральное превосходство. Если не получится, достанет из кармана нож и начнет потрошить Желваков диван и подушки: авось там что-нибудь найдется. А не там, так еще где-нибудь, потому что Желвак деньги в сберкассе не держит.

Поднимаясь по лестнице, Гундар встретил соседку, они учтиво обменялись приветствиями и продолжали каждый свой путь, но ему показалось, что на лице женщины что-то мелькнуло.

Причину он понял позднее, когда подошел к двери, — квартира Желвака была опечатана. От косяка на дверь налеплены две полоски бумаги с печатью.

Он еще не мог понять, то ли Желвак умер, то ли арестован, но бумажки сказали ему главное — все потеряно. Опомнившись, он принялся колотить в соседние квартиры, но никто не мог ничего связно рассказать, так как произошло это тогда, когда все были на работе. Наконец отыскалась тетушка из дома, выходящего на улицу, к которой врач из «Скорой помощи» заходил звонить, чтобы выслали машину за трупом и отвезли его в морг.

Старушка оказалась словоохотливой. Она даже вспомнила, когда Желвак умер, как он в рубашке, черной, будто земля, упал на пороге своей квартиры и неизвестно, сколько там пролежал. Когда приехала «скорая», оказалось, уже преставился.

Произошло это недели три назад, и теперь Желвак спал в сырой земле.

Гундар слушал, скрипел зубами и вначале думал, что его намеренно дразнят.

— Когда увезли покойника, приехала дезинфекция и так все там опрыскала, что кошки два дня не могли на лестницу выходить. Домоуправление описало имущество, потом появились какие-то наследники и под железом перед плитой нашли какие-то деньги…

Гундар охнул и кинулся бежать — больше ему здесь делать было нечего.

— Ух как я набью морду этой стерве! Ух как я ее отвожу!..

Сослуживицы Маргиты были люди тактичные и не считали вправе вмешиваться в чужую семейную жизнь. Только начальница как-то, когда Маргиты не было, озабоченно сказала:

— Я бы на ее месте развелась.

— Чтобы этому прохвосту квартира досталась?

— И такого зверя можно любить!..

— Просто не знаю, как бы мы могли ей помочь. Не будем больше об этом…

Беда налетает, как реактивный самолет, — быстро и бесшумно, звука не слышно, даже когда истребитель или бомбардировщик уже над головой. И поэтому, как и летательные аппараты, несчастья приходят целой эскадрильей.

Работу на стройке Гундар, конечно же, не считал ни исполнением житейских мечтаний, ни средством как-то материально себя обеспечить. Только потому, что строительство подходило к концу и деньги там платили действительно хорошие, он еще держался. По разработанному им для себя кодексу он считал, что работать нужно, чтобы участковый не лез, а вот деньги зарабатывать следует совсем иными путями. И если Гундар не пустился сразу в какую-нибудь спекуляцию, то лишь потому, что не знал, за что ему взяться. Торговать по ночам водкой — это мальчишество, да и компания у «Мельника» давно сменилась и вряд ли достаточно одного звания ветерана, чтобы оттеснить конкурентов.

И тут ему предложили место грузчика на пункте приема стеклотары, сказав, что две десятки в день гарантированы. Он поехал по указанному адресу. Угрюмая очередь с авоськами, портфелями и мешками тащилась в подвал. За узким окошечком приемщика мелькал туда-сюда парень в рубашке «сафари» и золотым крестиком на шее. Он выстраивал бутылки, пересчитывал, щелкал счетами, выдавал деньги, зубоскалил, огрызался, а другой — в окошечке лишь мелькали его руки — хватал эти бутылки, чтобы клиент не успел спохватиться, — и глядишь, уже лишний гривенник скатывался в общую кассу приемщика, которую вечером делили на всех.

Как раз начинался обеденный перерыв, очередь выгнали на двор и закрыли дверь. Третий парень, такой квадратной формы, что наверняка раньше занимался поднятием тяжестей, выстраивавший штабеля полных корзин с бутылками, понимающе оглядел фигуру Гундара.

— Тебе хорошо, везде можешь кидать, подтягиваться не надо!

Он отер пот, так и струившийся по его лицу, хотя подстрижен был совсем коротко. Мокрая рубаха прилипала не только под мышками, но и к спине.

— Тут уж вкалывать надо дай бог как, а не кантоваться, зато две красненькие в день ни один слесарюга на фабрике не выколотит… Да еще зарплата идет…

Он был заинтересован заполучить себе сменщика, так как самому ему обещали место заведующего на другом пункте.

Двое остальных упали на ящики от усталости, даже зубоскал в «сафари», казалось, слова больше не мог вымолвить. Наконец он пробормотал:

— Вообще-то ничего, вот только когда машину нагружать…

Жарко, душно, пахнет как в отхожем месте плохой пивнушки.

«Да пошли вы с вашими красненькими, не собираюсь я уродоваться! — подумал Гундар, уходя. — Поищите другого придурка!»

С ностальгией, свойственной человеку, который, оторвавшись от родины, вспоминает росистые луга детства, Гундар вспомнил мастерскую в подвале, шлифовальный круг и разный хлам, который тащили ему несчастные алкаши. Он понимал, что они перлись через весь город не для того, чтобы встретиться с ним: деньги на винцо им были нужны сразу, незамедлительно.

Места сборищ не изменились, его встретили восторженно. Когда поставленное угощение было выпито, языки развязались, и старые знакомые принялись излагать все как есть. Оказалось, появился новый скупщик, который не только использовал все введенные Гундаром приемы, но даже ввел усовершенствования. Это была та самая стервозная баба — Катя. Она ухитрилась выйти замуж, но за мужика, которого лупила сама, раскатывала в его антикварной «Победе», которая дребезжит, как консервная банка, когда ее пустишь по булыжнику, строит из себя даму в своей дешевой нейлоновой шубейке и покупает все, что тянут ей алкаши. Даже те бабские мелочишки, от которых Гундар, ничего в них не смысля, раньше отказывался. Нет, собутыльнички клялись, что не забыли Гундара, что все самое лучшее и ценное они будут доставлять ему, как и прежде, и он не сомневался, что клятвы эти исходят от чистого сердца, но в то же время знал, что исполнить свои обещания не смогут: ведь жажда настолько же больше, насколько больше число километров, разделяющих их.

— Проклятый Желвак и эта стерва Маргита!

Но ведь недаром сказано: кто ищет, тот находит. Нечаянно он встретил товарища по колонии, у которого приобрел перстень. Наружность того говорила, что он преуспевает, вот только лицо от веселой жизни стало грязно-желтым. Вспоминая проведенное в исправительном заведении время, они завернули в ближайшее кафе, где приятель щедро расплатился с официанткой. Не желая признаваться, что он выбитый из седла неудачник, Гундар рассказал, что покупает, переделывает и потом вновь продает люстры, и так насобачился, что может из ничего сделать что-то, а дураки берут, с руками берут.

— Язык держать умеешь? — спросил приятель.

— Век свободы не видать!

— Тогда поехали!

Такси привезло их к дому на окраине, где во дворе стояло несколько гаражей. Приятель ушел и скоро вернулся с ключами.

Гараж оказался довольно просторный. Протиснувшись мимо грязной машины «Жигули», они попали в большое, но захламленное пространство, часть которого занимал массивный стол, грубо сколоченный верстак с тисками, полки со старыми автомобильными деталями и стоящие у стены старые покрышки.

Под столом лежало что-то прикрытое замасленными тряпками. Когда их сняли, появилась чудесная позолоченная бронзовая люстра прошлого века и примерно той же эпохи пятисвечники, покрытые воском.

— Можешь получить, только с условием, чтобы в Риге это не толкать.

— Темное?

— Нет, валялось, подобрал.

— Люстру ремонтировать надо.

— Ты мне мозги не пудри, говори, сколько даешь!

— Да сразу трудно сказать.

— Две!

У Гундара заколотилось сердце — с первого взгляда видно, что стоит это вдвое дороже. Но дома у него были только деньги за удачно проданный перстень — немножко больше тысячи, а начать торговаться, приятель еще может обидеться и прекратит разговор.

— Цена нормальная, только все сразу не могу взять. Я тут неделю назад вложил деньги в одно дело, надо подождать, когда навар вернется.

— Сколько можешь сейчас выложить?

— Косую. Вторую через неделю-две.

— Н-ну… Я один не могу решить.

Приятель опять ушел и вернулся с мужчиной лет пятидесяти. Видик у него был не очень ухоженный, с утра не бритый, но обращался он к Гундару исключительно на «вы» и все время вставлял всякие словечки вроде: «как вам известно», «сами понимаете», «ситуация», «конкретно» и «решающе»…

Потом люстру разобрали и вместе с канделябрами положили в багажник, чтобы отвезти на квартиру Маргиты. Мужчина сел за руль, а приятель на прощание сказал:

— Со второй тыщей не тяни, а то можем обидеться.

«Из какого же это древнего закоулка сперли такие вещицы, если на подсвечниках еще воск, а не стеарин? — размышлял Гундар, отваривая канделябры в бельевом котле. — Музейный фонд?»

Когда вода остыла, на поверхности ее загустел слой воска, который легко можно было снять и начать следующую операцию.

После тщательной промывки, просушки и отчистки скипидаром и нашатырем позолота засверкала. Гундар стал соображать, что же делать дальше. Наказ не сбывать вещи в Риге заставил его предпринять еще несколько шагов предосторожности: а что, если все это немного переделать?

Вначале люстра предназначалась для свечей, а Эдисон хоть родился, но до появления электрических лампочек еще должно было пройти несколько десятилетий. В центре люстры находился бронзовый шар размером с арбуз, от которого, как щупальца осьминога, отходили в разные стороны опоры подсвечников. Шар висел на массивной цепи, место соединения украшал двуглавый орел — символ рухнувшей империи.

Специалист назвал бы эту люстру точной копией голландского светильника семнадцатого века. Позднее, в век электричества, свечи были заменены искусственными, куда ввинчивались продолговатые лампочки. Из-за монолитной отливки подсвечников изолированные провода замаскировать было невозможно, поэтому их позолотили, чтобы не очень бросались в глаза, и просто примотали.

Прежде всего Гундар устранил все, что говорило о том, что люстра когда-либо имела отношение к электричеству, потом отломал двуглавого орла и наконец гнезда для свечей вместе с блюдцами поменял на гнезда и блюдца от канделябров. Для этого пришлось сделать новую нарезку, канделябры теперь выглядели более грузными и неуклюжими, зато маловероятно, что бывшие владельцы их узнают. Не признают их и оценщики в комиссионных, которым, возможно, уже представлены описания или фотографии украденных предметов. Лучше всего канделябры продать по одному в разных городах, но по отдельности они стоят куда дешевле, чем в паре. Наконец Гундар решил, что будет достаточно, если он люстру и канделябры продаст в разных географических точках.

Уложив канделябры в автоматическую камеру хранения на Рижском вокзале столицы, он с разобранной люстрой в двух чемоданах спустился в метро.

Время работы комиссионного магазина еще не наступило, а возле двери уже стояло несколько человек, и Гундар занял очередь за старушкой с мраморным мопсом. Хотя он и был уверен, что засыпаться не может, самочувствие его нельзя было назвать даже удовлетворительным. Трусоватый по натуре, в этом большом городе и среди чужих людей он чувствовал себя совершенно беззащитным и беспомощным.

Присев на скамью и раскрыв чемодан, он стал с помощью разводного ключа и плоскогубцев монтировать люстру. Нагнувшись, доставал в чемодане нужную деталь, прикручивал, отыскивал следующую. И вдруг увидел между чемоданами носки ботинок, направленные к нему.

Перед ним стоял человек в темном простом плаще с невыразительным лицом.

Ловко приподняв носок правого ботинка, человек постучал по крышке чемодана и сказал:

— Выйдем поговорить!

И направился к двери, которая, вероятно, была запасным выходом.

У Гундара коленки тряслись, когда он поднимался со скамьи.

Двор был большой и чистый. Ветер гонял по асфальту песок и бумажки.

— Откуда? — теперь человек заговорил уже вполне дружелюбно.

— Из Прибалтики, — пробормотал Гундар, все еще соображая, то ли имеет дело с работником милиции, то ли с перекупщиком, которые всегда крутятся возле комиссионок.

— Мне нравятся твои железки.

— В наследство достались, а потолки низкие, некуда повесить… У вас цены повыше.

— А что толку, если покупателей нет! Я еще в прошлом году дрезденский фарфор сдал, скоро год уже пылится на полке. Не сезон… — Это столица цену сбивает, но ведь провинция тоже маневр понимает.

— А мне торопиться некуда… Все равно раньше будущего квартала другую командировку не дадут… А там поглядим…

Сделку оформили в другом месте, далеко от комиссионного магазина. В загаженном голубями помещении, освещенном крохотными окошками, все детали люстры были внимательно осмотрены, тщательно проверены деньги. После этого тяжелые чемоданы тащил уже владелец.

Разумеется, в комиссионном Гундар получил бы больше, но надо было вновь таскаться по Москве, да и в архиве наверняка остались бы паспортные данные и адрес.

Похоже, что сделка устроила обе стороны.

— Мне иногда кое-что попадается, могу привезти… — предложил Гундар, надеясь, что покупатель даст свои координаты или телефон, но тот был человек осторожный. Пусть с утра приезжает прямо в комиссионный, в очередь, а там он сам Гундара найдет.

Они уже простились, когда рижанин обмолвился:

— Канделябры у меня есть хорошенькие…

— Дома?

— Нет, здесь, в Москве.

— Тоже нельзя повесить, потолки низкие? — усмехнулся покупатель. Он почувствовал, что его провели. Сочтя Гундара за мелкого жучка, которому люстра досталась случайно и который всего лишь надеялся выгадать разницу между ценами в Риге и в Москве, он долго не торговался. Две сотни псу под хвост! Он с удовольствием послал бы Гундара подальше, но именно канделябры просил его достать один денежный человек, который только что выложил у себя в гостиной камин.

Подавив возмущение, человек со скучающим лицом остановил такси, и они поехали на Рижский вокзал.

Увидев канделябры, покупатель понял все. Он был тертый перекупщик антиквариата, годами крутился у магазинов, десятки раз писал объяснения в кабинете следователя. От него не ускользнуло, что гнезда и блюдца другого стиля, что они обменены с люстрой, и понял, зачем это сделано. Поэтому назвал смехотворно маленькую сумму, и лишь когда Гундар собирался разговор прервать, накинул немного. И на эту цену Гундар никогда бы не согласился, если бы не лень было ехать в Ленинград и искать покупателя там. Кроме того, он надеялся, что уж теперь-то войдет в доверие и больше не придется прибегать к комиссионкам, что сопряжено с нежелательными последствиями.

— Я думаю, вам самому было бы удобнее дать мне свой адрес…

— Да! Да! Конечно! — быстро согласился покупатель и продиктовал семизначный телефонный номер. — Попросите Вячеслава Львовича…

И, быстро простившись, уехал, а Гундар отправился обедать и бродить по магазинам, так как до вечернего поезда времени оставалось еще много.

Телефон был придуманный. И никакой он не Вячеслав Львович, и Гундара он видеть больше не хотел. Жизнь научила его, что воры в конце концов попадаются и тогда тянут за собой и скупщиков. И он решил несколько месяцев ходить по другим комиссионкам.

В приятном расположении духа Гундар лениво прошелся по проспекту Калинина и Арбату, заходил в магазины, хотя покупать ничего не собирался. Разве что попадется что-нибудь «супер», но ничего такого не видно. Легко доставшиеся деньги не давали покоя, и после сытного обеда в ресторане он позволил себе купить две летние югославские рубашки и несколько долгоиграющих пластинок. Последние чисто случайно: за ними была давка, ну и он выбил в кассе чек. Пока толкался в очереди у прилавка, слышал вокруг, как превозносят этот ансамбль, название которого было написано на ярких конвертах.

Едва поезд отошел от Москвы, как он уже перебрался в вагон-ресторан и просидел там до самого закрытия, так как в купе кряхтели две толстые бабы и тихо листал свои газеты военврач в очках.

Вагон-ресторан как будто создан для того, чтобы наблюдать жизнь, если у тебя нет желания надраться до помрачения. Устроившись в уютном уголке у окна, здесь можно посидеть очень даже интересно, потому что публика в общем-то меняется быстро — ведь заходят только поесть, а официанты не особенно надоедают, главное же дело делается: ты едешь.

Поев, Гундар заказал кофе и бутылку чудесного португальского портвейна, который и потягивал потихоньку. Когда бутылка опустела наполовину, Гундару вдруг стало жаль своей прожитой жизни. И что это он взламывал трамвайные автоматы, торговал водкой и скупал у «синюшников» всякий хлам?! И если хлам хотя бы повышал квалификацию, то оба предыдущих занятия только портили репутацию. Ему было стыдно, что он занимался такими мизерными делами, что растрачивал свой талант и даже радовался, когда за ночь зарабатывал десятку.

Гундар! Гундар! Как ты мог так жить? Мечтать о десятке недостойно тебя! Это столь же унизительно, как мечтать о носках, которые купишь с очередной получки, или о галстуке с последующей! Нет, о носках ты не мечтал, а вот о десятке — да! Стыдись! Ты, который смог за несколько дней заколотить почти две тысячи! Эти деньги сейчас же, незамедлительно, надо вложить в бизнес!..

Попивая, он перемигивался с буфетчицей, и той, очевидно, понравился рослый парень, а вполне может быть, что ей нравятся все, кто ей подмигивает. Когда дело уже шло к закрытию ресторана, она на минуточку присела к его столику, чтобы обменяться игривыми словечками. Судя по всему, тут можно было кое о чем договориться, и он уже собирался это сделать, но вдруг вспомнил о деньгах, рассованных по карманам, и о высокой миссии, которая ему и этим деньгам предназначена.

«Ничего, могу подождать и до дома». Гундар сделал вид, что не понял, что скрывается за игривостью буфетчицы. Это сработало молниеносно, женщина тут же встала. Может, и показалось Гундару, что она предлагала себя, скорее всего дурака валяла, чтобы слегка встряхнуться после тяжелого дня, но только Гундар сегодня казался себе такой важной личностью, что приближение к нему женщины не мог расценивать иначе…

Маргита жарила рыбу. На столе стояли тарелки с разбитыми яйцами и с мукой. Обваляв филейные кусочки, она клала их на сковороду, где шипело масло. В квартире стоял запах рыбы и подгорелого масла.

— Здравствуй! — сказал Гундар, войдя на кухню.

Маргита вздрогнула от неожиданности. Последние месяцы он не здоровался иначе как «Чао, шлюшка!». Даже когда, как сейчас вот, возвращался после многодневного отсутствия. Этим обращением он ставил жену на место, одновременно оно служило предостережением, что она в любой момент может отхватить, что ей положено.

— Наверное, чаду полно, сейчас я окно открою, проветрю, — торопливо сказала она. — Ты ел?

— Ладно, давай чего-нибудь. — Гундар поставил на стол в комнате новую вместительную сумку, которую тоже купил в Москве. — Только ополоснусь.

Маргиту ошеломило, что он на этот раз не хмурый и не злой. Наоборот, какой-то просветленный, солидный. Откуда ей было знать, что со вчерашнего вечера ее муж поднялся на более высокую ступень и называть ее «шлюшкой» ему теперь не пристало.

Раздевшись до пояса, Гундар исчез в ванной, и оттуда послышались звуки льющейся воды. По дороге в ванную и обратно Гундар в узком проходе задевал за Маргиту, стоящую у плиты. На ней был только легкий халатик.

«Эта дура-буфетчица вчера взбудоражила все-таки меня», — подумал Гундар, возвращаясь в комнату. Желание все нарастало.

Бросив на стул обе югославские рубашки, он достал из сумки пластинки, не зная, что же с ними делать. Маргита на кухне выключила плиту и начала накрывать на стол.

— Иди-ка сюда, — позвал Гундар.

Маргита тут же появилась в дверях.

— Мне посоветовали… Вот я тебе в Москве купил пару дисков… Если самой не нравится, отдашь кому-нибудь…

Маргита крутила пластинки, словно разглядывая надписи и рисунки на конвертах, но ничего не видела — в глазах ее стояли слезы. Простил! Наконец-то простил! Наконец-то вернулись эти счастливые четыре месяца, благодаря которым она все терпела.

Гундар поднял ее и отнес на диван…

Заснули они поздно, усталые, обнявшись. Гундар долго гадал, что это так всколыхнуло обычно прохладную Маргиту, и решил, что причиной всему подарок. Ну ладно, такую мелочь он может себе позволить и дальше, стоит того!

В понедельник утром, идя на работу, Гундар собирался послать мастера подальше, если тот начнет придираться за прогул. Пошлет — и напишет заявление. Скоро лето, и работать вовсе не захочется, с переменой квартиры переменился и район, здесь уже другое отделение милиции. Если какие документы и переслали, в чем Гундар сомневался, то любая проверка уже подтвердила, что он стал безупречным рабочим человеком и семьянином.

Строительство нового корпуса на ювелирной фабрике, как думали прохожие, рассматривая длинное четырехэтажное здание, подходит к концу. Один только прораб знал, что понадобится по меньшей мере год, чтобы в цехах заработали машины. Еще даже не начали внутреннюю отделку, так как проект за время его длительных путешествий по инстанциям успел устареть. Заказали совсем иные рабочие столы и поточные линии, так что пришлось выламывать только что сложенные стенки и возводить новые. Куда ни пойдешь, везде битый кирпич, ведра с застывшим раствором, в углах высятся плиты для пола и торчат электропровода. Как всегда, когда работа прервана на половине и бригадир не может придумать, чем занять рабочих, — он и сам не уверен, не начнут ли завтра ломать то, что сегодня выложили, — дисциплина падает, и люди клонятся все больше в ту сторону, где находится ближайший винный магазин.

— Ну что я им скажу? — допытывался мастер у прораба, портя ему и без того дурное настроение.

— Пусть еще немного потерпят, а там исправленный проект дадут. Не может быть, чтобы в таком большом здании не нашлось для них работы, — уклончиво отвечал прораб. Он-то хорошо понимал, что всерьез его ответ принимать нельзя.

— Напишем — простой!

— Если вы не хотите работать в нашей системе, то это не значит, что и я не хочу. Нет стройки, где бы не было простоев, но нигде и никогда это не показывают. Так не принято!..

— Что-то надо придумать! Поговорите с администрацией фабрики, может быть, им требуется уголь сгружать, территорию приводить в порядок, красить помещения. Надо же что-то рабочим делать, а то совсем распустятся. Уже теперь у меня на глазах спокойно в картишки шлепают. Поверьте моему опыту, когда исправленный проект получим и надо будет нажать, нажимальщиков не останется!

— Я позвоню директору!

— Да хоть это сделайте! — сказал мастер и вышел из кабинета прораба, находящегося на первом этаже.

В другое время мастер накинулся бы на Гундара, как орел на суслика в степной траве, так как два дня прогула сами за себя говорят, но на сей раз он разговаривал спокойно.

— У тебя что… бабушка пятый раз умерла?

— Да такая ерунда получилась, что и говорить неохота!

— Ну-ну! А ты расскажи.

— Автобус сломался.

— А я-то думал, будильник не зазвонил!

— Нет, без шуток… автобус! Вечером поехали к родственникам жены в Тумажи, думали, последним автобусом вернемся, а он, набитый до отказа, как банка кильками, даже не остановился.

— И в пятницу с утра не остановился, да?

— А по пятницам там утреннего нет, в лучшем случае я мог в Ригу приехать около двенадцати. Пока домой переодеться… А какой смысл из-за двух часов? Остались на субботу и воскресенье, помогли там что надо…

— Ну что мне с тобой делать?

— Не знаю! — сказал Гундар и вновь принялся выравнивать киянкой оцинкованное железо для крыши — никак лист не хотел ровно ложиться на бетонное покрытие.

— Другие тут вкалывают, так сказать, в поте лица, а он филонит. Статью тебе в трудовую книжку и соломинку в задницу!

— Давай! Сейчас же сдам инструмент!

— Погоди! Не слезай! Ты мне эти два дня отработаешь!

— Когда?

— Еще не знаю. Когда понадобится, тогда и отработаешь!

— Спасибо, мастер!

Уже уходя, мастер вдруг вернулся и грозно помахал своим сухим пальцем:

— Но чтобы ты сегодня не уходил, пока навес мне не сделаешь!

«Это я ловко придумал, — потирал он руки, переправляя в табеле букву „н“ — не явился — на цифру 8 — восемь часов работы. — Теперь малый у меня на крючке! Когда штурмовать начнем, он у меня отработает субботу или воскресенье!»

По дороге домой Гундар завернул к приятелю по колонии. Застать его он не надеялся, но ведь достаточно оставить записку, чтобы тот понял и зашел за деньгами.

Возле дома, въехав двумя колесами на тротуар, стояли «Жигули», но Гундар не стал бы уверять, что это та самая машина, которую он видел в прошлый раз. Грязь отмыта, хромированные части блестят, а горчичные тона у этих машин встречаются часто.

Оба кредитора попались ему на лестнице. Они торопились. Известие о деньгах их очень обрадовало, но тем не менее старший отказался менять маршрут.

— Нам нельзя опаздывать, он жутко пунктуальный! — сказал владелец машины, открывая дверцу. Выглядел он озабоченным, как человек, опасающийся пропустить очень важный визит, который играет решающую роль в его жизни. — Договориться можем и потом…

— Ну нет, монету надо забрать! — запротестовал приятель Гундара.

— Садитесь… Быстрей, быстрей! По дороге договорим! — подгонял их старший.

Им долго пришлось ждать просвета в автомобильном потоке, чтобы выбраться с окраины. Парни сидели развалясь, сзади. Гундар попросил, чтобы его выбросили где-нибудь подле троллейбуса, но водитель отмахнулся: видно будет!

— Тут у нас барахлишко кое-какое завелось… — сказал приятель.

— Могу посмотреть… — лениво сказал Гундар, скрывая заинтересованность, которая могла повлиять на цену.

— А деньги-то у тебя будут?

— Если понравится, так и денег хватит.

— Ну и порядок!

Приехали в тот район города, где Гундар жил раньше, — здесь он не только фасады домов знал, но и дворы. Немало подростком тут колобродил!

Машина неожиданно остановилась у зеленого, невзрачного деревянного дома. Узкие окошки со ставнями, перекосившиеся водосточные желоба и слегка приоткрытые деревянные ворота, чтобы только пройти можно было, так как снаружи нет ни одной двери.

— Успели, — сказал водитель, взглянув на часы, и выключил мотор.

Гундар вспомнил, что в школьные годы — еще в младших классах — он приходил сюда за макулатурой. Ее давала дрожащая старушка. Ребята удивлялись, что в таком некрасивом снаружи доме такие большущие, высокие комнаты с богатыми, выложенными позолоченными изразцами печами, на вершине которых сидели ангелы с дудками, а стены и потолки — с ясеневыми панелями. Большая комната была вся в книжных полках, и старушка каждую кампанию по сбору макулатуры одну из полок очищала для них.

По дороге они перелистывали книги и выдирали красивые цветные картинки, делили между собой, а потом в школьном подвале, куда сваливали макулатуру, он видел, как учительница английского языка с интересом перелистывала их.

Человек, вышедший из зеленых ворот, был низкорослый, лет этак сорока, просто одетый, но подтянутый, и чувствовалось, что у него большая физическая сила. Не ожидая приглашения, он открыл дверцу, кивком поздоровался и сел рядом с водителем.

— Ты знаешь, мы чуть не опоздали… Улицы так забиты, что на каждом углу приходится стоять… — Водитель вновь включил мотор. — Может, отъедем подальше?..

— Зачем?

— Как знаешь… — Компаньон приятеля выключил зажигание.

Человек достал из кармана листок бумаги и развернул. Во всю его длину был начерчен ключ. Гундар даже подумал, что просто обвели шариковой ручкой настоящий, а не начертили. Интересной формы ключ — длинный стержень со множеством мелких зубцов с обеих сторон.

— Как ты мне сказал, это ключ от твоего гаража, который ты потерял, а тебе надо дверь открыть… — Человек отчетливо выговаривал каждое слово.

— Гм… — многозначительно кашлянул компаньон, но тут же пожалел об этом, так как человек бросил на него такой взгляд, что тот готов был вскочить, звякнуть шпорами и отдать честь.

— Этот т в о й к л ю ч о т г а р а ж а очень интересный ключик, удивительно, где тебе такой удалось раскопать. Вот здесь, — он указал на одно место, — на шарнире западает книзу, а вот здесь, — палец прикоснулся к другой точке, — здесь кверху.

— Попробуем подпилить…

— Без оригинала не сделать. — В голосе его была скрытая снисходительность, характерная для высокого класса специалистов, когда те говорят с дилетантами.

— Ты хоть скажи, какие инструменты нужны.

— Ты этого не сделаешь никакими инструментами!

— Так подсоби…

— Я больше не практикую.

— Да ведь не даром же, круглая деньга будет…

— Я больше не практикую! Извини, но перерыв уже кончается. Я иду хоккей смотреть. — Человек открыл дверцу и, выбравшись, поклонился пассажирам на заднем сиденье. — До свидания!

Он решительным шагом пересек тротуар и исчез за воротами.

— Надо было одному поехать, может, удалось бы уговорить, — горестно вздохнул компаньон. — Он у меня в большом долгу.

— Что-то раньше я его здесь никогда не видел, — сказал Гундар.

— А он здесь раньше не жил… И теперь… Всего полгода, как на воле. — Машина тронулась. — В колонии ты о нем наверняка слышал. Это сам Жип.

Гундар пожал плечами. Имя это ничего ему не говорило.

— Ну, у недомерков, может, о нем много и не говорили… Самый большой специалист по сейфам, каких мир видел. Если у тебя английский замок, он только мизинцем два раза стукнет — и все, открыто. Но шуток не прощает. Барыга, из-за которого он погорел, от страха в окно выскочил, когда Жип, выйдя на волю, зашел к нему поздороваться. Вот так! — Компаньон явно гордился таким знакомством. — Ну что, сначала за деньгами едем, а потом товар смотреть?

Решили, что сначала смотреть товар, чтобы за деньгами дважды не ездить.

По дороге водитель долго еще рассказывал о своих встречах с Жипом. На воле им раньше не доводилось находиться одновременно, зато в колонии встречались несколько раз.

— Чем будем дело делать? — озабоченно прервал его приятель Гундара.

— Сверлом и пилой.

— Чертова работа.

— Зато потом хлеб с изюмом!

— Вот же проклятый ключик!

— Раньше мастера черт-те что выделывали. — Машина свернула во двор и остановилась у гаража. — Идите смотреть, а я здесь побуду, чтобы кто-нибудь не сунулся!

На сей раз в углу гаража под теми же самыми мешками находились четыре стенных подсвечника, старинные, с барочными завитушками, и распятый Спаситель среди толпы людей, нарисованный на деревянной доске, метр на метр. Приятель сказал, что были еще две чаши, но их они толкнули в первый же день, так как не думали скоро Гундара увидеть.

После долгого торга Гундар остался почти без денег, но все эти вещи переселились в квартиру Маргиты. По картине видно, что она из какой-то не то лютеранской, не то католической церкви, и на нее он возлагал большие надежды. Работа явно старого мастера, может быть, и копия, но и за такую платят хорошие деньги. И если ему отдали за полцены, то лишь потому, что не знают, где найти покупателя на такую, религиозного содержания, картину, так как скупщик православных икон уже видел ее и отказался.

Гундар теперь понял, откуда поступает товар, — это его весьма успокоило. Он уже видел много разворованных церквей с разломанными органами, ободранными печами и выбитыми окнами, да и сам в компании как-то забирался в одну из них и разводил там из оставшихся скамей костер, и никто даже не пришел одернуть их, когда дым повалил наружу. Ведь они же были герои, которые борются с невежеством и мракобесием. И на разрушение церквей многие смотрели сквозь пальцы, вероятно, полагая, что это даст положительные результаты в деле воспитания молодежи.

Кто поймает приятеля и его компаньона в их ночных похождениях? Эти доживающие свой век богомольные старухи? Милиционер на такое дело наплюет с высокого этажа и пойдет своей дорогой, даже протокол не составив.

Гундар просто не знал, что слабые голоса протеста пробудили здравый смысл, что некоторые церкви стали охраняться как памятники архитектуры, а в других начали тщательно учитывать предметы искусства, которые находились там веками, и стали в первую очередь подходить к ним как к художественным ценностям, а не как к культовой атрибутике.

— Ну, вы на золотую жилу напали! — завистливо сказал Гундар.

— Ты только денежки готовь, скоро еще будет! — довольно усмехнулся приятель…

Директор фабрики ювелирных изделий понимал заботы прораба. И особенно когда они совместно обошли строительство и встретили там трех-четырех работников с красными глазами.

— Я только выясню, сколько человек можно обеспечить работой, и дам распоряжение выписать пропуска, — сказал директор на прощание.

Пропуска строителей были недействительны для прохождения на территорию старой фабрики, хотя люди и считались работниками «Опала». Не всем, кому можно доверить кирпич, доверишь бриллианты, платину и золото. Кроме того, теперешние штаты внутренней охраны — о будущих вопрос еще решался — не могли обеспечить надзор и за старым и за новым корпусами. Пока что обходились так: пять вооруженных охранников в милицейской форме и две злые собаки круглые сутки дежурят на старой территории, а новую обнесли легкой изгородью и на ворота посадили тетку, которая пропускала строителей и машины со стройматериалом. Чтобы тетка зимой не мерзла, ей сколотили будку с чугунной печуркой, которую она топила брикетами и обрезками досок, так что жара у нее стояла как в финской бане.

Новый и старый корпуса были состыкованы друг с другом, в переулок не выходило ни одного окна, ввысь вздымались гладкие стены — у одного белая, из силикатного кирпича, у другого красная, уже позеленевшая, сложенная еще с раствором. Из точно такого же кирпича была выложена пятиметровой высоты ограда, которая, описав петлю, возвращалась к старому корпусу.

Выстроив своих подчиненных в кривую шеренгу, словно призывников, суровый мастер основательно пропесочил их, хотя те еще не успели нагрешить, но он придерживался правила, что все что-нибудь натворят, а тогда пойди ищи виновного.

— Там вы увидите всякие яркие штучки, но боже упаси что-нибудь утянуть! Перед уходом домой вас в проходной тайком рентгеном просветят, а уж он покажет, даже что у вас в брюхе!

Перед этим он говорил о рабочей чести и премии, которую будут срезать беспощадно. Насчет рентгена у него вырвалось в последний момент, когда он вспомнил аэропорт, — тогда он забыл в кармане ключи — и в этакой подкове, через которую надо было проходить, что-то задребезжало.

Сам мастер никогда в старом корпусе не бывал, но работяги не должны об этом знать! Пусть даже он глубоко убежден, что в числе его ребят воров нет — любому из них он доверил бы свой кошелек и ключи от квартиры, душа была неспокойна от предстоящего экзамена на честность. Словно мать из глухой провинции, провожающая своего сына в столицу, где везде столько всяких соблазнов, столько, что она даже не в силах ото всех предостеречь, так как не все их знает, поскольку сама там никогда не была.

— Погодите! Не расходитесь! Кто из вас с электрокаром умеет обращаться? — спросил мастер, когда шеренга уже дрогнула.

— Я, — лениво поднял руку Гундар.

— Тогда явись к начальнику транспортного цеха…

Примерно в это же время в далекой Москве происходили заслуживающие внимания события. Среднеуважаемый, но весьма денежный человек по имени Игнат Матвеевич завинтил пластмассовую бутылочку с жидкостью для чистки драгоценных металлов и бронзы, перевел дух после тяжелого труда и бросил в камин ватный тампон, пахнущий нашатырем. Потом опустился в кресло и стал довольно оглядывать новое приобретение — два пятисвечника, которые сверкали на камине, будто они из чистого золота.

— Чудесно! — прошептал он.

По всем стенам густо висели иконы и картины, в витринах жили своей жизнью фарфоровые фигурки, чашечки, блюдечки, сахарницы и декоративные тарелки. Под потолком висела павловская люстра с зеленой стеклянной сердцевиной и хрустальными подвесками на выгнутых бронзовых разветвлениях.

— Дорого, но красиво! — прошептал он снова.

И воображение нарисовало ему картину комиссионки двадцать первого века, где его внуки получат за эти канделябры, фарфор и иконы огромные деньги, раз в десять больше, чем он в них вложил. Будущее внуков обеспечено! Даже если они вырастут такими же беспутными, как его, Игната Матвеевича, дети, которые умеют только мотать деньги, но не зарабатывать. Нет, вообще-то они ничего, да вот не добытчики! Интеллигентщина!..

В дверь позвонили, и Игнат Матвеевич обрадовался, что еще кто-то сможет полюбоваться его приобретением. К сожалению, это был всего лишь сосед Серафим, у которого испортился телефон и который хотел позвонить в бюро ремонта.

Серафима Игнат Матвеевич ставил не очень высоко, но не смог отказаться от соблазна — провел гостя в комнату и равнодушным жестом указал на канделябры.

— Великолепно! — выдохнул Серафим.

— А вы ближе посмотрите! — великодушно позволил Матвеевич.

— Бронза, — сказал Серафим, подойдя к самому камину. — Позолоченная бронза. Жалко, что гнезда и блюдечки потом подогнали.

— Чистый стиль!

— В стилях я не разбираюсь, но вот металлы — это, разрешите вам заметить, моя специальность, и потому я думаю…

— Почему вы так думаете? — яростно спросил Игнат Матвеевич, но Серафим этой ярости не заметил.

— А вы поглядите сюда, где позолота сошла. — И он ткнул пальцем туда, где сходились гнездо и монолит. — В обоих случаях под позолотой видна бронза, но другого цвета. Вот здесь желтоватая, а здесь почти красная. Цвет бронзы зависит от пропорции олова и меди. Чем больше меди, тем сплав краснее. Чем больше олова, тем сплав желтее.

— Глупости, — буркнул Игнат Матвеевич, хотя следил за рассказом весьма внимательно.

— В старину каждый литейщик придерживался своего, проверенного состава. Я даже не могу представить, что должно было случиться, чтобы он от него отказался. Изменение состава осложняет дальнейшую работу: надо менять плотность формовочного материала, металл иначе течет по формам и может застывать, не доходя до конца… А подсвечники действительно прелестные, только жалко, что… Ну, я пошел, а то сказали, что монтер сейчас придет…

Игнат Матвеевич хорошо разбирался в артикулах джемперов и курток, металлургия и искусство для него были глухой лес, но нельзя от одного человека требовать слишком много. Во всех иных областях жизни приходилось полагаться на честность специалистов и на цену. А если честность продавца хромает?

Игнат Матвеевич до тех пор разглядывал желтые и красноватые пятна бронзы, что у него в глазах зарябило.

Ему стало нехорошо. Ну прямо так, будто ему дали взятку фальшивыми деньгами, которые ни в одном магазине не примут. Нет, надо как-то успокоиться…

Игнат Матвеевич сел к телефону, позвонил продавцу и попросил его незамедлительно приехать. Тот почуял, в чем дело, обругал себя за то, что не переставил гнезда с люстры обратно: ведь он же понял, что Гундар этим обманом хотел сбить с толку тех, кто будет искать украденное, но и он не захотел рисковать. А теперь уже помочь никак нельзя: люстра вчера уехала в южную республику.

— Вас пугает, что бронза разного цвета? Это часто бывает, — отчаянно держался продавец. — Не каждый мастер может отлить фигурное основание. Такому мастеру не окупается возиться с гнездами и блюдечками, и он заказывает их другому. Ценности предмета это не снижает. «Если этот дурень вздумает потащиться с канделябрами в комиссионный, то моя репутация погорела», — в отчаянии думал он, так как репутация порядочного знатока была главным источником его доходов.

— И вы готовы вернуть мне деньги? — выкинул главный козырь Игнат Матвеевич.

— Через полчаса, если вам угодно!

— Нет, мне не угодно… Я просто так…

Но, когда продавец ушел, Игната Матвеевича вновь охватило беспокойство: появится еще какой-нибудь Серафим и осрамит тебя перед всеми.

И вдруг у него возникла гениальная идея. Он получит официальную бумагу, которая всем заткнет рот. Стоп, стоп… Кто же это рассказывал про атрибуционную комиссию, которая существует при музеях и в которой сидят ученые доки. Уж сколько надо, столько и заплатит, дело не в этом!..

Есть слова, которые волнуют и будоражат, — «золотых дел мастер», «банк», «сейф». Фабрика ювелирных изделий относилась к их числу. Слова эти почему-то связаны со сказочными богатствами — наверное, тут заслуга приключенческой литературы, и мы упрямо не хотим считаться с тем, что говорит рассудок: в большинстве сейфов хранят документы, а в большинстве банков, даже международных, шуршащие бумажки привозят только в день, когда надо выплачивать зарплату, как на самом обычном предприятии, а большинство золотых дел мастеров с золотом дела не имеет.

И хотя работавшие на крыше и на верхних этажах и глазевшие через забор фабрики ювелирных изделий говорили, что ничего заслуживающего внимания там нет, подчиненные старого мастера возле проходной «Опала», где исключительно придирчиво проверяли документы, сравнивая фотографии с оригиналом, стояли раскрыв рот и рассчитывали увидеть за воротами хоть одно чудо. Никакой корысти в этом ожидании не было, но кто же откажется от удовольствия потрогать слиток золота или хотя бы поглядеть на ящик с серебром, с обрезками серебряной пластины после того, как штамп вырубил из нее нужные детали. Ведь потом остаток жизни можно об этом рассказывать! Но когда они прошли за ворота, глазам их предстал небольшой, самый обычный асфальтированный двор, в конце которого высилось главное здание с живописно вылепленным порталом. Венчали его две мощные девы, которые из цинковых кувшинов с узкими горлышками лили в цинковую амфору не то воду, не то вино. Скорей последнее, потому что вокруг колонн портала вились виноградные лозы с листьями и гроздьями. Ясно было, что администрацию надо искать за этой дверью.

В обоих концах здания были еще входы, но высокие и широкие, чтобы туда можно было въезжать на машине.

По правой стороне двора стояло одноэтажное длинное подсобное помещение, судя по большим дверям из шпунтованных досок, — гараж. В том конце валялись разного размера железные балки, некоторые, наверное, довольно давно, так как успели уже заржаветь.

Когда все смирились с тем, что кровельщики были правы и никаких чудес здесь нет, из подсобного помещения вышел милиционер-старшина. На поясе у него кобура, видна даже ручка пистолета, а в руках дымящийся чайник, который он нес очень осторожно, чтобы не ошпарить ноги.

Милиционер пересек двор, провожаемый взглядами рабочих, так как на своей стройке милиции им видать не доводилось.

Старшина прошел в угол, где высокая стена, сделав резкий поворот, образовывала острый угол. Там на кронштейнах — крыша на одном уровне со срезом стены, чтобы снаружи не было видно, — прилепилась небольшая дощатая будка. Окошечки ее отсвечивали на солнце, их было много, чтобы обзор был во все стороны.

Жонглируя чайником, милиционер взобрался по лестнице, напоминающей корабельный трап.

И вот теперь строители разглядели тросы, тянущиеся параллельно стене, заметили надетые на них кольца, к которым были прикреплены цепи, — когда рабочий день кончится, на цепи сажают сторожевых собак, и те могут бегать вдоль всей стены. Крупные, обученные овчарки. На таких же кронштейнах через каждые пятьдесят метров установлены мощные прожекторы, а два находятся над крышей будки — их можно вращать так, чтобы луч проникал в любой угол двора.

— Тут нас сторожат почище, чем в тюрьме! — присвистнул Фредис, одинаково хороший и работник, и картежник. — Моя мама может быть спокойна, здесь я никуда не денусь!

Несколько человек оставили убирать двор, остальных распределили по цехам, а Гундар получил красный болгарский электрокар. Постоянный водитель его довольно тяжело заболел, и раньше чем через полмесяца его не ждали.

Ночью электрокар хранился в подсобном помещении, где одно отделение предназначалось для зарядки аккумуляторов. Явившись, Гундар отсоединял клеммы выпрямителя и ездил по фабрике куда пошлют: возил тару, детали из главного цеха на монтажные участки, из штамповочного в гальванический, мотки мельхиоровой ленты и листы нержавеющей стали, многолитровые стеклянные бутыли с химикалиями и заклеенные картонные коробки с готовой продукцией на склад. В первый же день он изъездил все четыре этажа вдоль и поперек, усвоив, как быстрее можно подъехать к грузовым лифтам, которые поднимают груз вместе с электрокаром на нужный этаж. Только на втором этаже этот лифт нельзя останавливать. На втором этаже Гундару вообще нечего было делать — здесь было тихое царство с милиционером у запертой двери и спецпропусками. Казалось, этот этаж, практически часть этажа, так как остальное занимали кабинеты администрации, куда мог попасть любой, и оправдывал вывеску: «Фабрика ювелирных изделий „Опал“. Все остальное было придатком, огромным грибом-трутовиком, чужеродным наростом, в десять раз больше самого тела. На остальных этажах штамповали, красили, лакировали, покрывали эмалью, полировали, и самый ценный материал там был мельхиор, но и его расходовали аккуратно. И чего там только не делали: бензиновые и газовые зажигалки, алюминиевые подстаканники, простые запонки и булавки для галстуков, чайные ложечки, цепочки для часов и большие кольца стоимостью в полтора рубля штука с красным камешком, а в рубль двадцать — с белым.

Выяснилось, что учет здесь ничуть не лучше, чем на других фабриках. Когда Гундар спер коробку с десятком зажигалок, никто не рвал на себе волосы и не причитал, скорее всего пропажи никто не заметил, а если и заметил, то не считали нужным из-за двадцати рублей поднимать шум — у каждого хорошего мастера есть запас деталей, а смонтировать зажигалки — невелика хитрость. И вынести добычу за ворота оказалось нетрудно, только Гундар не смог найти, кому эти зажигалки сбыть, и потому операцию не повторил. Он уже стал с пренебрежением относиться к фабричным порядкам и продукции, как вдруг одно событие заставило его пересмотреть это отношение.

Как-то перед самым обеденным перерывом железные ворота раскрылись, каждая половинка отъехала в свою сторону, и впустили во двор темно-синий, почти черный автобус. Он очень напоминал обычный пикапчик, в которых по кулинариям развозят булочки, здесь тоже рядом с шофером сидел всего один человек. Только автобус был раза в три больше и число антенн показывало, что в нем по меньшей мере две рации и еще радиотелефон.

Ловко развернувшись посреди двора, машина задним ходом подъехала к главному входу. И стала ждать, когда из караульного помещения и из проходной выйдут три милиционера — двое из них встали возле двери, как почетный караул, третий преградил движение по лестнице, не разрешая больше никому ни подниматься, ни спускаться. И тут вылезли и шофер и сопровождающий. Оба были вооружены. Сопровождающий держал какие-то накладные и конторскую книгу в дерматиновой обложке. В эту же самую минуту со второго этажа спустился высокий, очкастый человек с большими ушами, кивком головы приветствовал приехавших и взглянул в поданные ему накладные.

Наконец шофер и сопровождающий достали из карманов каждый по ключу и отперли заднюю дверцу машины. Гундар увидел, что дверца эта толщиной не меньше двадцати сантиметров, как у сейфа, и что стенки машины почти такие же.

Очкастый старикан потянулся и достал из машины запломбированную коробку размером с консервную банку, проверил, в порядке ли пломба, и торжественно понес ее по лестнице. За ним следовали провожатый с документами и оба милиционера из почетного караула.

— На мороженое хватит, а? — усмехнулся Фредис, который тоже был в числе зрителей.

— Как по-твоему, что там? — спросил Гундар.

— Ясно что, камешки! Здесь ведь делают и такие брошки и серьги, которые продают только за границу за валюту.

Провожатый вернулся, теперь у него под мышкой была лишь конторская книга. Сразу же за ним высыпали на двор милиционеры, и автобус уехал, а у Гундара перед глазами все еще была невзрачная жестяная коробка, которой оказаны такие почести.

И тут он сообразил, что и сам стоит по стойке смирно, будто матрос при виде адмирала.

Ну, миллиона там, конечно, нету, это число первым выскакивает в таких случаях… А вдруг? Нет, не будет… Ведь не сказано, что коробка обязательно полна, наверняка и половины нет… А все-таки интересно узнать, на сколько эта штука тянет…

Мысль о коробке изводила Гундара весь день, а когда под вечер отпустила, Фредис вновь подлил масла:

— Ну, придумал, как этот фургончик грабануть?

— Баба-ба-ба-бах, коробку сгреб и на трамвай!

— Не выйдет, у этой машины пуленепробиваемые стекла!

— Ну, тогда не будем и грабить.

— Не будем! Привет, до завтра! — Фредис махнул рукой, перешел улицу и нырнул в толпу на троллейбусной остановке.

А что, неужели такой автобусик ни разу не обчистили? Это уж точно, что нет, иначе бы слышно было. А если попробовать? Нет таких денег, чтобы нельзя было выманить, и нет такого ключа, чтобы нельзя было подделать… Но тут Гундар вспомнил про антенны на крыше — наверняка во время следования поддерживается радиосвязь.

«Вот бы Жипу это увидеть, он бы как профессионал от злости на свое бессилие из штанов выпрыгнул бы», — усмехнулся про себя Гундар. Довольно усмехнулся. Потому что дома его ждала работа, сулившая небольшой, но надежный доход. Картина пока что стояла за буфетом целенькая, Гундар понемногу реставрировал стенные подсвечники. Работа кропотливая, но потихоньку двигалась. Как только будет готово, отправится снова в Москву.

С такими вот мыслями Гундар приближался к дому, где находилась квартира Маргиты, которая уже давно стала и его жильем. Если бы он обращал больше внимания на окружающую обстановку, он бы заметил на дворе у поленницы зеленые «Жигули» с асфальтово-черной крышей, которых здесь никогда не бывало. Из-за покрывающего поленницу рубероида казалось, что прикрыта заодно и машина. Он бы наверняка заметил, что номер машины начинается с ЛАР — серия, которой пользуются исключительно служебные машины латвийской службы внутренних дел.

Гундар коротко позвонил. На лестнице пахло жареным мясом, он сглотнул слюну — хорошо бы, если бы его жарила Маргита.

Дверь широко распахнулась — на пороге стоял лейтенант милиции.

— Пожалуйста, пожалуйста! А мы вас уже поджидаем.

Оба одновременно прикинули расстояние до лестницы — это единственный путь к бегству — и каждый понял свои возможности.

В комнате было полно людей. Маргита сидела на диване вся белая, стиснув губы. Какой-то человек в штатском писал протокол, который уже подходил к концу.

— Гундар Одинь? — спросил он, не переставая писать шариковой ручкой.

— Да.

— Прочитайте! — Левая рука протянула ему заполненный бланк, правая продолжала писать.

Это был ордер на обыск. «В соответствии со статьей Уголовного кодекса ЛССР… В связи с возбуждением уголовного дела…»

— А что это за восемьдесят девятая прим? — угрюмо спросил Гундар.

— Хищение государственного имущества в особенно крупных размерах, — ответил человек, предлагая подписать протокол понятым.

— Да, да… — продолжал он, видя, что Гундар остолбенел. — Все церковные здания и предметы в них — это государственное имущество.

Маргита вдруг заплакала. Сначала тоненько, сдавленно, потом громко, открыто, в голос, уже никого не стыдясь. Это было весеннее половодье, прорвавшее плотину и теперь смывающее все на пути.

— Прекратите истерику! — взглянул на нее человек в штатском. — Еще и двух лет не прошло, как я здесь проводил последний обыск! Тоже мне — барышня из института благородных девиц! Одевайтесь, поедем в управление и поговорим там.

Шаря перед собой, словно во тьме, Маргита встала и пошла к шкафу. Гундар помог ей надеть пальто. Она взяла его руку и прижала к щеке.

«По дороге надо шепнуть ей, как я ее люблю, — подумал Гундар. — Будет хоть на свидания приходить, глядишь, сала принесет».

Два стенных подсвечника и картину уложили в багажник, два других лейтенант держал в руках.

Маргиту поздно вечером отпустили домой, а Гундара лишь на следующий день привели в кабинет следователя. Он был завален распятиями, иконами, дискосами, купелями, толстыми книгами в коже и аккуратно сложенными антиминсами, а посредине грудой лежали бронзовые вещи, главным образом паникадила и подсвечники.

Следователь тер покрасневшие глаза — прошлую ночь он не спал — и старался убедить кого-то по телефону, что сейчас нужны эксперты, чтобы хотя бы приблизительно определить ценность предметов.

— Так вот, Одинь, — сказал следователь устало, — в вашей квартире обнаружено четыре стенных подсвечника и алтарная картина…

Гундар кивнул.

— Что вы еще покупали у обвиняемых?

Гундар поколебался, потом решил врать — ведь признание сразу же делало его соучастником. Он рисковал, так как эта ложь лишала его возможности получить низшую меру наказания за чистосердечное признание.

— Ничего я больше не покупал.

— А обвиняемый Светов показывает иначе.

— А меня мало интересует, что эта подлюка показывает.

Следователь донимал Гундара еще с полчаса, но, не добившись нужного ответа, велел привести бывшего товарища по колонии. Тот выглядел довольно кисло. Со всеми подробностями он рассказал, как продал Гундару люстру и канделябры. И даже добавил, что Гундар перепродал это в какой-то другой республике.

Последний упрямо отрицал это. Тогда Светов, которого Гундар поколачивал в колонии, из опасения, что им еще придется там еще встретиться снова, решил действовать по-джентльменски. А может, он и впрямь это продал кому-то другому? Тогда ему со многими приходилось иметь дело, так что насчет Гундара он категорически утверждать не решается. Следователь ведь и сам видит, что покупателей набралось уже около двадцати, может, действительно, перепутал и это был совсем другой человек.

Для следователя Гундар был только один из многих, с большинством еще предстояло беседовать, а он уже устал. Он не очень-то верил ни Гундару, ни Светову, но в пользу Гундара говорило хоть бы то, что он на работе не прогулял ни одного дня — табель его проверили, — так что никакой дальней поездки не мог совершить. Все дни был на работе, все отмечены цифрой 8.

— Дайте подписку о невыезде, — сказал следователь.