Глава 3

Среда, 31 августа

Район к югу от Кенигштрассе, Ванзее, застроен всякого рода частными клиниками и больницами, очень фешенебельными и сверкающими – для натирки полов и окон там используется не меньше эфира, чем на пациентов. Что касается лечения, то все врачи в них – поборники равноправия. Человек может по размерам напоминать африканского слона, и все равно его лечат так, как будто он перенес контузию; две накрашенные медсестры помогают ему поднимать всякие тяжести – зубные щетки и туалетную бумагу, если он, конечно, в состоянии заплатить. В Ванзее ваш счет в банке имеет большее значение, чем ваше кровяное давление.

Клиника Киндермана стояла в стороне от дорог, в окружении большого ухоженного сада, спускающегося к небольшой заводи на озере. В саду, помимо множества вязов и каштанов, была пристань с колоннадой, сарай для лодок и готическая беседка, построенная столь основательно, что она производила впечатление очень важного сооружения – напоминала средневековую телефонную будку.

Само здание клиники представляло собой большую, наполовину из дерева башню с фронтоном, с зубчатыми выступами и стрельчатыми окнами, украшенную маленькими башенками, благодаря чему она больше напоминала замок на Рейне, чем санаторий. Я бы не удивился, если бы увидел на крыше пару виселиц и услышал бы крики, доносящиеся из глубокого подземелья. Но все было тихо, вокруг ни души. Только с озера сквозь деревья долетали отдаленные голоса четверых мужчин, плывших в лодке, в ответ на которые грачи разражались хриплыми криками.

Открывая дверь, я подумал, что, вероятно, в сумерках, когда летучие мыши уже подумывают о том, чтобы отправиться на охоту, здесь можно встретить несколько доходяг больных, ковыляющих по дорожкам.

Мне отвели комнату на четвертом этаже, из окна которой открывался прелестный вид на кухни. Это была самая дешевая комната, стоившая восемьдесят марок в сутки. Втиснувшись в нее, я подумал, что, приплатив еще пятьдесят марок, можно бы получить что-нибудь побольше, чем ящик для белья. Но клиника была переполнена. Мне досталась единственная свободная комната, сообщила медсестра, проводившая меня сюда.

Медсестра как медсестра. Вроде балтийской рыбачки, только без навязчивой деревенской болтовни. К тому времени, когда она разобрала мою кровать и предложила мне раздеться, я уже почти задыхался от возбуждения. Сначала служанка фрау Ланге, теперь эта, которой губная помада шла не больше, чем птеродактилю. Нельзя сказать, чтобы тут не было сестер покрасивее. Я видел множество их внизу. Но, должно быть, они решили, что тесноту комнаты может компенсировать эта огромная медсестра.

– Когда открывается бар? – спросил я. Ее чувство юмора было не менее впечатляющим, чем ее внешность.

– Употребление алкоголя здесь запрещено, – сказала она, вытаскивая незажженную сигарету у меня изо рта. – И категорически запрещено курить. Доктор Майер скоро придет и осмотрит вас.

– А кто он такой? Второсортный докторишка? Где сам доктор Киндерман?

– Доктор на конференции в Бад-Наухейме.

– А что он там делает? Отлеживается в санатории? Когда он вернется?

– В конце недели. Вы что, пациент доктора Киндермана, господин Штраус?

– Нет. Но надеюсь, что за восемьдесят марок в сутки я им стану.

– Доктор Майер очень способный врач, могу вас уверить. – Она нетерпеливо нахмурилась, заметив, что я не сделал еще ни единого движения, чтобы раздеться, и начала издавать нетерпеливые звуки, напоминающие те, которыми успокаивают какаду. Резко хлопая в ладоши, она велела мне поторопиться и лечь в постель, так как доктор Майер должен осмотреть меня. Поняв, что она вполне способна сама меня раздеть, я решил подчиниться. Моя медсестра была не только уродлива, но и обладала манерами, приобретенными, вероятно, в овощной лавке.

Когда она ушла, я решил почитать в постели. Чтение было не то что захватывающим, а скорее невероятным. Да, именно это слово – невероятным. В Берлине всегда издавались журналы по всяким сверхъестественным и оккультным наукам, например «Зенит» и «Хагал», но от берегов Мааса до Мемеля ничто не могло сравниться с той чушью, которая печаталась в журнале Рейнхарда Ланге «Урания». Мне хватило пятнадцати минут, чтобы, пролистав журнал, убедиться, что Ланге, по всей видимости, законченный болван. Там были статьи с такими названиями: «Вотанизм и истинные источники христианства», «Сверхчеловеческая сила погибших жителей Атлантиды», «Объяснение теории ледниковых периодов», «Эзотерические дыхательные упражнения для начинающих», «Спиритуализм и расовая память», «Доктрина полой Земли», «Антисемитизм как теократическое наследие» и тому подобное. Для человека, который способен публиковать такую ерунду, шантаж собственной матери, подумал я, представляется чем-то вроде светского развлечения в перерывах между ариософскими откровениями.

Даже доктор Майер, сам, очевидно, претендующий на неординарность, не смог удержаться от замечания по поводу выбора моего чтения.

– И часто вы читаете подобные вещи? – спросил он, повертев журнал в руках, словно это был какой-то диковинный предмет, найденный Генрихом Шлиманом при раскопках Трои.

– Нет, не часто. Купил его из чистого любопытства.

– Это хорошо. Повышенный интерес к оккультизму свидетельствует о неустойчивости психики.

– Знаете, я только что об этом подумал.

– Конечно, не каждый со мной согласится, но видения многих религиозных деятелей современности – Святого Августина, Лютера, – скорее всего, имеют невротическую природу.

– Неужели?

– Разумеется.

– А что думает доктор Киндерман по этому поводу?

– О, доктор Киндерман придерживается на этот счет весьма необычных взглядов. Я не вполне уверен, что понял его, но он выдающийся человек. – Он взял меня за запястье. – Да, исключительно выдающийся человек.

Доктор, швейцарец по национальности, был одет в тройку из зеленого твида с большим галстуком-бабочкой, носил очки и длинную белую узкую бороду, что делало его похожим на индийского святого. Закатав рукав моей пижамы, он подвесил над внутренней стороной моего запястья небольшой маятник и в течение некоторого времени наблюдал, как маятник качается и крутится, а затем объявил мне, что количество электричества, выделяемого мною, показывает: у меня повышенная депрессия и чувство обеспокоенности. Это было впечатляющее маленькое представление, хотя не такое уж бесспорное, потому что большинство попадающих в клинику действительно находятся в состоянии депрессии или обеспокоены чем-то, даже если это всего лишь размер их счета.

– Как вы спите? – спросил он.

– Плохо. Часа два в течение ночи.

– У вас случаются кошмары?

– Да, и к тому же я не люблю сыра.

– Бывают ли периодически повторяющиеся сны?

– Ничего особенного.

– А что вы скажете о своем аппетите?

– О нем не стоит и говорить.

– Ваша сексуальная жизнь?

– Такая же, как и аппетит. Не стоит упоминания.

– Вы много думаете о женщинах?

– Постоянно.

Он сделал несколько записей, потеребил свою бородку и сказал:

– Я прописываю вам витамины и минеральные вещества, в частности магний. Кроме того, я собираюсь посадить вас на бессахарную диету, вы будете есть много сырых овощей и морскую капусту. Мы поможем вам избавиться от некоторых ядов в вашем организме с помощью очищающих кровь таблеток. Рекомендую также делать упражнения. Здесь есть прекрасный бассейн, и вы даже можете попринимать ванны из дождевой воды, что замечательно укрепит ваши силы. Вы курите? – Я кивнул. – Попытайтесь на какое-то время отказаться от курения.

Он захлопнул свою записную книжку.

– Ну что ж, все это должно улучшить ваше физическое здоровье. В процессе лечения посмотрим, не сможем ли мы добиться каких-нибудь улучшений в вашем психическом состоянии с помощью психотерапевтического воздействия.

– А что такое психотерапия, доктор? Простите, но я думал, что наци заклеймили ее как декадентство.

– Нет-нет. Психотерапия – это не психоанализ. Она не имеет никакого отношения к области бессознательного. Все это хорошо для евреев, но совсем не подходит для немцев. Как вы сами сможете убедиться, психотерапевтическое лечение никогда не проводится вне зависимости от телесного здоровья. Наша цель – устранить симптомы психического заболевания путем изменения установок, которые привели к его возникновению. Установки зависят от личности человека и от того, как этот человек взаимодействует со своим окружением. Ваши сны интересуют меня только с одной стороны – снятся ли они вам вообще. Пытаться вылечить вас путем истолкования ваших снов и выявления их сексуального смысла было бы, говорю вам совершенно искренне, просто глупостью. Что касается декадентства, – он дружески усмехнулся, – это проблема евреев, а не ваша, господин Штраус. Для вас сейчас самое главное – хорошенько выспаться. – Он взял свою сумку с инструментами, вытащил шприц и маленькую бутылочку и поставил ее на тумбочку у кровати.

– Что это? – спросил я нерешительно.

– Гиосцин. – Он протер мою руку ватой, смоченной в спирте.

Я почувствовал, как по руке начал разливаться холод, будто мне впрыснули жидкость для бальзамирования. Через секунду после того, как я осознал, что мне придется ждать следующей ночи для обследования клиники Киндермана, я ощутил, как нити, связывающие меня с реальным миром, ослабевают, и поплыл, медленно удаляясь от берега, а голос Майера доносился откуда-то издалека, и я уже не разбирал, что он говорит.

После четырех дней пребывания в клинике я почувствовал себя гораздо лучше, чем последние четыре месяца. Помимо витаминов и диеты из морской капусты и сырых овощей, я принимал гидротерапевтическое и натуротерапевтическое лечение, а также солнечные ванны. Исследование радужной оболочки моих глаз, ладоней и ногтей показало недостаток кальция в моем организме; обучали меня также приемам аутогенного расслабления. Доктор Майер лечил меня по методу Юнга, который он назвал «тотальный подход», и предлагал атаковать мою депрессию электротерапией. И хотя я еще не имел возможности обследовать клинику Киндермана, я получил новую медсестру, настоящую красотку по имени Марианна, которая помнила, как Рейнхард Ланге лечился в этой клинике в течение нескольких месяцев, и продемонстрировала полную готовность рассказать о своем хозяине и делах в клинике.

Она разбудила меня в семь часов, держа наготове стакан грейпфрутового сока и такое количество таблеток, которое выписывают, наверное, только ветеринары.

Наслаждаясь изгибом ее ягодиц и размером ее покачивающейся груди, я наблюдал, как она раздвигает шторы, чтобы впустить в комнату яркий солнечный свет, и мечтал, чтобы она с такой же легкостью обнажила свое тело.

– Как вы себя чувствуете в такой замечательный день? – спросил я.

– Ужасно, – скривилась она.

– Марианна, кажется, все должно быть наоборот. Это мне полагается чувствовать себя ужасно, а вы должны спрашивать меня о моем самочувствии.

– Простите, господин Штраус, но мне осточертела эта клиника.

– Ну что ж, почему бы вам не присесть вот здесь, рядом со мной, и не рассказать мне обо всем. Я очень хороший слушатель, особенно если дело касается чужих проблем.

– Я уверена, что вы и в других делах большой специалист, – сказала она, смеясь. – Нужно будет добавить брому в ваш сок.

– А что толку? Я уже ношу в себе целую аптеку. Не думаю, что еще одно лекарство что-нибудь изменит.

Это была высокая, атлетически сложенная блондинка из Франкфурта с каким-то нервным чувством юмора и довольно самоуверенной улыбкой, свидетельствующей об отсутствии скрытности. Что было очень странным, учитывая ее несомненную привлекательность.

– Целую аптеку! – фыркнула она. – Несколько витаминов и кое-что, чтобы помочь вам заснуть. Это ничто по сравнению с тем, что прописывают другим.

– Расскажите мне об этом.

Она передернула плечами.

– Им дают таблетки, чтобы помочь проснуться, и стимулирующие вещества, чтобы справиться с депрессией.

– А что дают гомикам?

– А, этим... Им обычно давали гормоны, но они не помогают. Сейчас применяют лечение, вызывающее к этому отвращение. Но что бы они там ни говорили в Институте Геринга, любой доктор в частной беседе скажет вам, что основные ее причины трудно устранить. Киндерман должен это знать. Думаю, у него самого рыльце в пуху. Я слышала, как он рассказывал одному пациенту, что психотерапия устраняет проявление невроза, возникающего на почве гомосексуализма, и помогает пациенту перестать обманывать себя.

– Тогда ему следует опасаться статьи 175.

– А что это такое?

– Статья в германском Уголовном кодексе, которая рассматривает гомосексуализм как уголовное преступление. А как обстояли дела с Рейнхардом Ланге? Его тоже лечили только от сопутствующих проявлений невроза?

Она кивнула и села на край моей кровати.

– Расскажите мне об этом Институте Геринга. Он имеет какое-нибудь отношение к Толстому Герману?

– Матиас Геринг – его двоюродный брат. Институт для оказания психотерапевтической помощи существует под покровительством Геринга. Если бы не это, в Германии почти не осталось бы приличных заведений, где лечат психических больных. Наци уничтожили бы психиатрию только потому, что ее цвет составляют евреи. Все это – сплошное лицемерие. Многие психиатры продолжают тайно выписывать труды Фрейда, осуждая его публично. Даже так называемый Ортопедический госпиталь СС около Равенсбрюка – не что иное, как психиатрическая лечебница СС. Киндерман работает в нем консультантом, являясь при этом одним из учредителей Института Геринга.

– А кто же финансирует институт?

– Трудовой фронт и военно-воздушные силы.

– Ну конечно! Разменная монета Премьер-министра.

Глаза Марианны сузились.

– Послушайте, вы задаете слишком много вопросов. Кто вы, полицейский или что-нибудь в этом роде?

Я встал с кровати, надел халат и сказал:

– Что-нибудь в этом роде.

– Вы расследуете здесь какое-нибудь дело? – Ее глаза расширились от возбуждения. – Что-нибудь, в чем замешан Киндерман?

Я открыл окно и на минутку высунулся из него. Приятно вдыхать утренний воздух и даже запахи, доносящиеся с кухни. Но сигарета еще приятней. Я достал последнюю пачку из-за оконного выступа и закурил. Глаза Марианны с неодобрением задержались на сигарете в моей руке.

– Здесь нельзя курить, вы знаете?

– Я не знаю, замешан ли в этом деле Киндерман или нет, – сказал я. – Именно это я и хотел выяснить, ложась сюда.

– Ну, тогда вам нечего меня опасаться, – с жаром заверила она. – Мне наплевать, если с ним что-нибудь случится. – Она встала, сложив руки на груди, ее лицо приняло жесткое выражение. – Он негодяй. Знаете, несколько недель я работала все выходные, потому что больше было некому. Он сказал, что заплатит мне вдвойне и наличными, но до сих пор ничего не заплатил. Вот какая он свинья. А я купила себе платье. Это, конечно, глупо, надо было подождать. Теперь я задолжала квартирной хозяйке.

Я размышлял, не разыгрывает ли она меня, как вдруг увидел у нее на глазах слезы. Если она меня и разыграла, то, надо признаться, сделала это мастерски. Такая игра заслуживала признания.

Она потерла нос и сказала:

– Можно попросить у вас сигарету?

– Конечно. – Я протянул ей пачку и затем чиркнул спичкой.

– Вы знаете, Киндерман был даже знаком с Фрейдом, – сообщила она, закашлявшись немного после первой затяжки. – Они познакомились в Венской медицинской школе, где Киндерман учился. После ее окончания он какое-то время работал в Зальцбургской психиатрической лечебнице. Он сам родом из Зальцбурга. Когда в 1930 году умер его дядя и оставил ему в наследство этот дом, он решил превратить его в клинику.

– Похоже, вы его хорошо знаете.

– Прошлым летом у него две недели болела секретарша. Киндерман знал, что у меня есть некоторый опыт секретарской работы, и попросил меня заменить ее. Так что я его хорошо изучила. Достаточно хорошо, чтобы возненавидеть. Я не собираюсь здесь задерживаться – сыта всем этим по горло. Поверьте, тут очень многие думают так же, как я.

– А как вы считаете, есть среди здешних сотрудников кто-нибудь, кто хотел бы ему отомстить? Тот, кого он очень сильно обидел?

– Вы имеете в виду серьезную обиду, да? Не какие-нибудь там неоплаченные часы?

– По-видимому, да.

Я выкинул сигарету за окно.

Марианна отрицательно покачала головой.

– Нет, подождите, – спохватилась он. – Был такой человек. Примерно три месяца назад Киндерман уволил одного санитара за то, что тот явился на работу пьяным. Довольно противный тип, и, по-моему, никто не огорчился, что его выгнали. Меня здесь в то время не было, но я слышала, что, уходя, он весьма крепко выражался в адрес Киндермана.

– А как его звали, этого санитара?

– Херинг, Клаус Херинг, кажется. – Она посмотрела на свои часы. – Ой, пора браться за работу. Я не могу болтать с вами все утро.

– Еще одно, – остановил я ее. – Мне нужно осмотреть кабинет Киндермана. Вы можете мне помочь? – Она покачала головой. – Я не могу этого сделать без вас, Марианна, – настаивал я. – Сегодня ночью!

– Не знаю. А если нас поймают?

– Слово «нас» здесь не подходит. Вы будете стоять на страже, и если кто-нибудь наткнется на вас, скажете, что услышали шум и решили проверить. А я что-нибудь придумаю. Может быть, скажу, что хожу во сне.

– Это вы хорошо придумали.

– Ну так как, Марианна?

– Ладно, я помогу вам. Но нам нельзя выходить до полуночи, пока не закроют двери. Я буду вас ждать в солярии примерно в половине первого ночи.

Выражение ее лица изменилось, когда она увидела, как я достаю из бумажника банкнот в пятьдесят марок. Я засунул его в нагрудный карман ее крахмального белого халата. Она вытащила его оттуда.

– Я не могу это взять. Вы не должны этого делать.

Я сжал ее кулак, не давая ей возвратить мне деньги.

– Послушайте, это только для того, чтобы помочь вам продержаться, по крайней мере до того момента, когда вам заплатят сверхурочные.

На лице у нее было написано сомнение.

– Не знаю, – колебалась она. – В этом есть что-то неправильное. Столько я зарабатываю в неделю. Мне этого хватит не только, чтобы продержаться.

– Марианна, сводить концы с концами, конечно, очень хорошо, не иногда нужно и пошиковать.