Дома — Суббота, утром

Я всегда считаю, что ироническое отношение к полицейским, в общем, оправдано: в молодости ты видишь в них воплощение власти, от них так и несет этой властью — ведь они стоят на страже законов, которые ты сплошь и рядом нарушаешь, и мешают тебе соблюдать твои собственные законы. Потом ты становишься старше, а они все так же молоды, и ты не доверяешь им уже по этой причине. Но когда что-то случается и ты нуждаешься в помощи, которую, кроме них, тебе оказать некому, все-таки всегда есть шансы, что полицейские, к которым ты обратишься, окажутся не столь уж продажными и коррумпированными, как их изображает телевизионная хроника, что встретишься ты с людьми обычными, похожими на тебя, так же озабоченными своей работой, своими невзгодами, обуреваемыми своими мелкими страстишками, поддающимися таким простительным мелким грешкам. Совсем как ты или как эти два молодых человека с гладкими лицами, появившиеся в дверях в это утро, слегка взмокшие в своих тяжелых мундирах, с касками, которые они держали под мышкой, и ореолом корпоративности вокруг головы.

Оба мы, я и Пол, были к тому времени не в лучшей своей форме. Встали мы после бессонной ночи. За ночь я столько раз слышала, как к дому подъезжает машина, что не могла бы сейчас сказать, когда это было на самом деле, а когда только снилось, но, проснувшись, как от толчка, от какого-то шума в кухне, я постаралась не обольщаться, чтобы после не разочаровываться, выяснив, что это всего лишь Пол.

Он сидел за столом с кофейником и телефонным справочником, и я ощутила в нем какую-то новую напряженность, беспокойство, словно за ночь обуревавший его страх пересилил надежду, и его волновало, что, ожидая слишком долго, мы совершили ошибку. Вероятно, точно такое же беспокойство он заметил и во мне, потому что, едва встретившись со мной взглядом, он потянулся к телефону. Но он не успел — телефон сам зазвонил, как только он прикоснулся к нему. От звонка мы оба вздрогнули. Он поспешно схватил трубку, и я расслышала в телефоне женский голос. Конечно, подумала я, она вернулась. Я знала, что так и будет! Но в эту секунду Пол дал мне знак — покачал головой.

— О, Патриция, здравствуйте! Как доехали? Прекрасно, прекрасно... Нет, нет, ничего. — Пауза. — Нет, с ней все хорошо. Она еще спит. Да, я знаю, мы уже говорили об этом, и я думаю, пора действовать. Ага, прилетела, вчера вечером. Хотите поговорить с ней?

Он передал мне трубку. В ней зазвучал приятный голос Патриции, негромкий, мягкий, таким я представляю себе ирландский деревенский пейзаж, луга, омытые дождем (понимая, что думать так — значит предаваться сентиментальности, я ни за что не призналась бы в этом самой Патриции), голос какой-то очень терпеливый, что ли... Говорила она от своей сестры, из дома в пригороде Дублина, и за ее речью прослушивались звуки праздничного утра, когда примеряются шуршащие свадебные наряды и в воздухе пахнет лаком для волос.

Она чувствовала себя обязанной повторить мне все то, что сказала Полу. Было ясно, что она боится, что в происходящем есть и ее вина тоже. Анна уезжала так неожиданно, так впопыхах, что ей кажется, она могла перепутать день и час прилета. Патриция точно помнила, что она сказала: в четверг, вечером, но после того, как она не появилась, Патриция засомневалась — может быть, она имела в виду пятницу. Надо было ей раньше позвонить Полу или же проверить оставленный телефон отеля... Судя по всему, страх, как искра зажигания в бензиновом баке, мгновенно перекинувшись, теперь охватил нас всех.

Я сделала все возможное, чтобы успокоить ее. Я так и видела ее у телефона — маленькую энергичную женщину лет пятидесяти с небольшим. Наверное, она уже оделась по-праздничному. Интересно, наденет ли она в церковь шляпу? Возможно, и наденет. Католическая свадьба требует соблюдения католических обычаев. Думаю, шляпа ей не пойдет — слишком низкорослая. Впрочем, она никогда особенно не заботилась о том, как будет выглядеть.

Патриция была типичной кумушкой той поры, когда феминизм еще не явился в современный мир для того, чтобы расколоть его, расщепить, как расщепили атом. Такие женщины отлично знают, чем выводятся пятна ржавчины с цветной ткани, но никогда не станут сами заполнять свою налоговую декларацию, так как это мужская работа. Она родила и вырастила троих и согласилась нянчить Лили, так как еще не исчерпала в себе запасов материнства, и сразу же, с тех пор, как Лили исполнилось шесть месяцев, стала неотъемлемой частью нашей необычной семьи поначалу в качестве няни на полный день, потом же — няни на вторую половину дня и в каникулы. Любовь наша была взаимной. Нет такой вещи, которую Патриция не сделала бы для этой семьи, и самым горьким было то, что сейчас она не могла ничего сделать.

Я сказала ей, что в случае нашего обращения в полицию им может понадобиться сверить с ней какие-то детали, и спросила, разрешает ли она дать им телефон сестры. Она сказала: да, но дома никого не будет до самого позднего вечера, и помним ли мы, что в одиннадцать часов у Лили занятия в бассейне и что мама ее подружки Кайли заедет за ней в половине одиннадцатого, а костюм Лили — в ванной на крючке возле стиральной машины. Я соврала ей, сказав, что мы все помним и пусть она выкинет сейчас эти заботы из головы, а в понедельник днем, когда она вернется, мы все, в полном составе, увидимся с ней. И пусть она передаст племяннице наши поздравления и наилучшие пожелания. Я положила трубку и сказала Полу, что, по-моему, нам следует позвонить в полицию немедленно.

Я заваривала чай, пока он звонил в полицию. Наконец я услышала, что он дозвонился. А ведь кто-то сидит у телефона и целый день отвечает на подобные звонки, это его работа, подумала я. Пол отошел в угол комнаты, чтобы не смотреть на меня, и, отвечая на вопрос полицейского, назвал себя близким другом семьи. Он говорил и что-то еще, когда в дверях показалась Лили.

— Привет, Лил! — громко сказала я, так как Пол не видел девочку. — Судя по твоему виду, ты проголодалась.

Обернувшись, Пол помахал девочке рукой и пошел с телефоном в сад. Лили проводила его взглядом, после чего шмыгнула внутрь и уселась за стол.

— Завтракать будешь? — предложила я. — Как насчет блинчиков? Я замешу тесто, если ты мне поможешь разбить яйца.

— Сегодня суббота, — объявила девочка. — У меня утром занятия по плаванию. Мама сказала, что к занятиям она будет дома и отвезет меня.

— Ну, дорогая, она не сможет это сделать. Вместо нее ты поедешь с Кайли и ее мамой.

Девочка насупилась.

— Но она обещала! — Я ожидала, что девочка раскапризничается, но вместо этого она сказала: — А почему ты или Пол не отвезете меня?

Снаружи доносился голос Пола:

— Да-да! Прекрасно. Мы будем здесь. Спасибо.

— Лили спрашивает, не отвезем ли мы ее в бассейн к одиннадцати, — сказала я, когда он вернулся.

Пол, звучно щелкнув, повесил трубку.

— Нет, постреленок. Эстелле и мне предстоит работа. Но, думаю, потом мы сможем заскочить в «Макдоналдс».

Девочка покачала головой.

— У меня эти их куриные котлеты уже из ушей лезут! — Я подняла бровь. — Тебе повезло, Эстелла. Там, где ты живешь, коровы еще не взбесились!

Они прибыли через десять минут после того, как дети отправились в бассейн. Было так тепло, что мы расположились в саду вокруг щелястого, собственной сборки столика из «Икеи», водруженного здесь в 1995 году. Я прекрасно запомнила, как мы это делали, так как покорябала себе в кровь большой палец, случайно прищемив его в щели. Лили даже облачилась в свой докторский халатик, чтобы лечить меня.

Приход в дом полицейских сделал отсутствие Анны еще более зловещим, и мне опять стало не по себе — слегка подташнивало, как бывает на важных встречах, когда предстоит выступать и говорить слишком долго. Пол вел себя более уравновешенно, но он больше, нежели я, склонен к лицедейству. Что они подумают о нас, за кого примут — за отца семейства и его подругу?

Должна сказать, что держались они прекрасно, такие внимательные, чуткие, привыкшие беседовать с теми, у кого нервы на взводе. Фамилия, возраст, рост, вес, цвет волос, одежда. Длинные ряды вопросов, графы, которые следовало заполнить. Подобно словесной голограмме, Анна постепенно вырисовывалась перед нашими глазами.

Пропавшая — Анна Франклин, пол женский, тридцать девять лет, рост пять футов семь дюймов. Внешне очень привлекательная — «хорошенькая» — это про Анну слишком слабо сказано — хорошо сложена (после рождения Лили слегка располнела, но это не очень заметно), волосы черные, густые, на затылке пострижены клинышком, лицо открыто, лоб широкий, губы полные, как бы слегка припухшие.

Особые приметы: уши проткнуты, браслетов на теле не носит, но на щиколотке имеется татуировка — маленький синий слоник (никаких новомодных райских птиц или пантер, на этом она настояла; но почему бы не сделать слоника побольше, предложила я, сидя с ней в приморском салоне в Брайтоне, пока специалист орудовал иглой).

Одета хорошо, со вкусом, возможно, даже несколько не по средствам, во что конкретно — понятия не имею, впрочем, Пол уверен, что на ней льняной желтый жакет, который она вот уже два месяца как надевает, выходя из дома, а сейчас этого жакета на вешалке нет, а разве я имею право с ним не согласиться?

Характер — умная, взбалмошная, энергичная, верная.

После всех этих ответов наступила пауза. Так вот она какая, Анна! И это все? Было и еще что-то, но я не знала, как это облечь в слова. Во всяком случае, в разговоре с посторонними.

— Были приступы депрессии, помешательства, чего-нибудь подобного?

— Нет, никогда. — В два голоса, очень решительно.

— Часто она ночует вне дома?

— Изредка, когда уезжает в служебные командировки.

— С кем же тогда остается девочка?

— По будням с Патрицией, нянькой. А по субботам и воскресеньям обычно со мной.

— Но вы ведь не являетесь отцом ребенка?

— Нет. Фактическим — нет. Но я провожу здесь много времени.

— Не могли бы вы разъяснить характер ваших отношений с мисс Франклин?

Пол улыбнулся.

— Мы, офицер, являемся просто добрыми друзьями. — Сказано это было очень мило и изящно.

— Понятно. — Но было ясно, что ему ничего не понятно. — Значит, если бы это был кто-то другой — я имею в виду другого мужчину, с которым она бы встречалась, — вы не обязательно знали бы об этом? То есть она не рассказала бы этого вам?

—Au contraire.^[2] Я убежден, что рассказала бы. — До этого времени он вел себя безукоризненно — ни тени гомосексуальности в жестах и манерах, и было видно, как безотказно действует его обаяние. Но и сейчас это проявилось настолько мимолетно и слабо, что, может, они ничего и не заметили. Славные парни. — Но она не рассказывала. Я имею в виду, мне не рассказывала.

Ну а мне? Тут же подумала я. Своей лучшей подруге? Кто же мог знать это, если не я? Вероятно, они каким-то образом почувствовали мою невысказанную мысль, потому что обратились взглядом ко мне.

Я покачала головой.

— Нет, любовника у нее не было. Если б был, я бы знала.

Наступила легкая пауза, во время которой, как мне показалось, они проверяли свой вопросник, чтобы убедиться, не пропустили ли какую-нибудь из граф.

Было ясно, что их представление об этой типичной современной неполной семье как-то не складывалось. И я гадала, будет ли это иметь последствия. Впрочем, большинству полицейских, уж конечно, приходится сталкиваться на работе с такой грязью, что они должны понимать, насколько далека от ортодоксальных норм современная жизнь с ее стремительными темпами.

— Значит, раньше ей не случалось так вот «пропадать»?

Последовала если не пауза, то нечто похожее на явное замешательство. Странно, как мы, зная наперед, что такой вопрос неизбежен, не договорились заранее, как на него отвечать. По крайней мере, надо было решить, кто из нас станет отвечать на него.

Я набрала побольше воздуха.

— Несколько лет назад она на некоторое время исчезла, никому не сказав куда. Но отсутствовала она недолго, и было все это до рождения Лили. Сейчас она так бы не поступила.

Тем не менее полицейских это заинтересовало. Еще бы. Необычно.

— Вы обращались тогда в полицию?

— Нет. Это было не столь серьезно.

— Не можете ли вы рассказать поподробнее? А и вправду — могу или не могу?

— В ее жизни это был трудный период, вот в чем дело. У нее были неприятности личного характера, мать была больна, и, по-моему, она очень переживала. В конце концов чаша терпения переполнилась. И... она собрала чемодан, села в поезд и поехала куда глаза глядят. Лишь бы уехать от всего этого...

— И куда нее она направилась?

— В какое-то место в Озерном крае, в отель.

— И сколько времени она не давала о себе знать?

— Недолго. Пять-шесть дней.

И она никому не сказала, что уезжает?

Да.

— Как же вы ее нашли?

— Она мне позвонила. И я поехала, чтобы встретиться с ней.

Я увидела, как Пол отвел взгляд и внимательно рассматривает что-то на стене. Взяв графин с водой, он наполнил пустые стаканы.

— А в этот раз вы не связались с тем отелем?

— Нет, — усмехнувшись, проговорила я. — Мне это не пришло в голову.

— Не помните название отеля?

Помню. «Уиндермир». По названию озера. — Полицейский записал название.

Но тогда ситуация была совершенно другой.

— Вы хотите сказать, что сейчас она не находится в угнетенном состоянии?

— Я имела в виду, что сейчас у нее есть Лили.

— И в угнетенном состоянии она не находится, — повторил он, старательно изгоняя из этих слов оттенок вопроса.

— Нет, — подтвердила я, ожидая, что Пол меня поддержит. Когда он не сделал этого, я подняла на него глаза. Но взгляд его по-прежнему был устремлен вниз, на стол.

Вы того же мнения, сэр?

Да.

Офицер улыбнулся.

Кажется, вы не слишком уверены в ответе.

Верно. Так оно и было. Пол пожал плечами.

— Она — как все мы. Страшно занята — работа, маленький ребенок. Устает очень. Порою испытывает стрессы. И все же... не думаю... ну, не кажется мне, что причина в этом!

— Но, уезжая, она знала, что Лили не останется без присмотра?

— Да, но... — Пол не закончил фразы.

— Каким образом вы станете разыскивать ее? — спросила я, чтобы не отвечать на их вопросы.

— Отрапортуем, как только вернемся, начальник свяжется с Флоренцией, проверит рейсы из Флоренции и Пизы в эти дни, время вылетов, узнает, улетела ли она и куда. Если выяснится, что она ёеще в городе, мы отправим ее описание в Интерпол. — Он помолчал. — Знаете, девяносто процентов всех, чьи розыски начинает полиция, звонят сами или находятся в течение первой же недели.

Ни больше, ни меньше. Мы вновь очутились в стародавнем мире официальной статистики, на которую ориентируется полиция, в мире, где закон нарушают негодяи, за что их преследуют добропорядочные граждане. Такую сказку я вполне могла бы прочесть Лили перед сном, если не бояться того, что и ребенок в нежном возрасте Лили припрет тебя к стенке, усомнившись, правда ли это.

Напоследок у них был к нам ряд просьба требовались фотография и дальнейшая помощь в описании одежды, которая могла быть у Анны с собой.

Наверху я первым делом занялась одеждой, более тщательно проверив гардероб. Я перерыла все полки и вешалки, после чего, кажется, припомнила черные креповые брюки, купленные ею в Амстердаме ранней весной, которых сейчас в шкафу я не обнаружила. Желтого жакета не было и в комоде. В ванной я проверила ее украшения. Анна была страстной любительницей серег, однако как я могла знать, скольких из них не хватает? Взглянув в зеркало, я увидела в нем Анну; в черных брюках и желтом жакете, зажав в руке посадочный талон, она глядела на меня.

Господи, где же ты, Анна, почему не снимешь телефонную трубку? Ведь требуется только позвонить. Вспомнилось, что прошлой ночью я находилась под парами. А что, если бы меня не оказалось дома? Мы с Рене могли решить встретиться и отпраздновать конец недели. Сидели бы где-нибудь на площади в средневековом Брюгге или Амьене, попивали кофе, закусывая пирожными, и я воображала бы Анну в целости и добром здравии, стоящей возле лягушатника бассейна в Лондоне и простирающей руки к Лили, которая с фырканьем и плеском плывет в ее сторону. Когда умерла моя мама, мне понадобились месяцы, чтобы осознать тот факт, что она не просто куда-то уехала, не удосужившись написать, куда. Однако размышлять об этом сейчас не время.

Я направилась в кабинет — поискать подходящую фотографию. Та, где они все трое были сняты на каникулах в Монтане, показалась мне нечеткой, а кроме того, не хотелось снимать ее со стены. Я порылась в ящиках письменного стола в поисках чего-нибудь более приемлемого. В нижнем правом ящике под стопкой старых «Гардиан» я нашла фотографии в конвертах. Уже совсем собираясь взять что-то из снимков, запечатлевших прошлое Рождество, я вдруг наткнулась на другую пачку с фотографиями, которых я прежде не видела — они были побольше, формата, должно быть, шесть на четыре дюйма. Анна с легкой улыбкой глядела прямо в объектив. Свет на фотографиях был поставлен профессионально — не снимки, а прямо-таки фотографические портреты. Такие представляют в полицию матери пропавших фотомоделей, чтобы потом дочки их были найдены с перерезанным горлом где-нибудь в безлюдном месте среди хакнейских болот... Зачем такие снимки понадобились Анне, я понятия не имела.

— Как там у тебя дела, Эстелла? — Это Пол окликал меня с площадки. Видно, я замечталась. Офицеры были уже у двери, торопясь уйти.

Быстро выбрав две фотографии, я сунула остальные в ящик.

— Ну? — спросила я, едва закрылась дверь за полицейскими. — Что думаешь? Он пожал плечами.

— Брюнет — традиционалист, второй же может делать это как с женщинами, так и с мужчинами, но еще не знает об этом.

Я не улыбнулась. Он вздохнул.

— Не знаю. Остается надеяться, что они знают, что делают.

— Если только примутся за дело всерьез.

— Почему бы и нет?

— Потому что ты сказал им, что она находилась в расстроенных чувствах, вот почему!

— Нет, Стелла, я сказал не так.

— Нет, так.

— Я сказал, что она может испытывать стресс, а это не то же самое, что находиться в расстроенных чувствах, — не думаю, чтобы они могли отнести ее к группе риска только из-за того, что я сказал что-то о нервных стрессах.

— А я считаю, что не стоило давать им зацепку, которая позволила бы им расслабиться.

— И потому, вероятно, ты им и наврала насчет Озерного края?

— Я не врала!

— О, послушай, Эстелла, кончай, не выводи меня из себя. Она позвонила тебе? Я, если помнишь, тоже не вчера родился! Ты отыскала на клочке бумаги у нее в квартире телефон отеля и позвонила. Скажешь, я сочиняю?

Во время беременности Анны был период, когда мы с Полом не ладили. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, почему. Я тогда еще подозревала, что не за горами пора, когда мы опять с ним подружимся. Так оно и произошло. Однако дружба наша всегда оставалась косвенной, через третьи лица — вначале через Анну, потом через Лили. Что же до наших личных отношений, их всегда угрожала омрачить некая тень.

— Ладно. Я соврала. Но если бы я сказала правду, они попросту решили бы, что это повторение прошлого случая, и не стали бы утруждать себя поисками.

— Верно. Знаю. — Он кивнул, потер себе лоб. — Господи боже, я всю ночь напролет думал об этом. Почему она опаздывает? Где она? Все эти заботы — Лили, Майкл, служебная нервотрепка — в последнее время не оставляли даже возможности поговорить по-человечески, как бывало. — Он помолчал. — Но, по-моему, она как-то переменилась, что ли... Стала какой-то отчужденной, рассеянной. Не знаю даже, как сказать... Мне приходило в голову, что тут может оказаться замешан мужчина. Но в случае серьезного романа она ведь сказала бы тебе, правда?

Что мне оставалось думать? Я не виделась с ней с Пасхи. Прошло больше двух месяцев. Они с Лили гостили у меня тогда. Анна занималась репортажами о слабых наркотиках, разрешенных в Амстердаме к употреблению. Три дня мы с Лили играли, в то время как Анна пропадала в моих любимых малайских кафе и приемных местных политиков. Каждый из нас получал максимум удовольствия. С тех пор для нас оставались только вечера по пятницам, когда мы с трудом отрывались от дел: я — немного под градусом, она — немного — что? Как бы это выразить? Замотанная делами? Усталая? Небрежная? Может быть, было что-то, что я упустила, не заметила? Что-то заслоненное водочными парами, наркотической пеленой? Чего же Анна не захотела мне рассказать?

— Но не с Крисом же Мензисом это связано, правда? — сказала я, потому что имя это так или иначе вскоре бы всплыло.

— Этот продавец телевизионной спермы? — Как человек, сам зарабатывающий на жизнь трудами для малого экрана, Пол питал предубеждение против телевидения. Он не доверял ему, считая, что телевидение опошляет культуру нации. Многие из моих знакомых, также принадлежащие к этой нации, посчитали бы, что в подобном преступлении по крайней мере повинен и Пол. Но в оценке Мензиса мы были с ним единодушны. — Нет, не думаю. Она о нем никогда и не упоминает.

— Куда он подался после Вашингтона? Пол пожал плечами.

— Вот уж не знаю. Куда-то в Европу, кажется. Возможно, в Париж.

Не так уж далеко от Флоренции. Я покачала головой. Он прав. Не может быть, что это Мензис, особенно теперь.

Пол поглядел на часы.

— Я обещал маме Кайли забрать детей из бассейна и позавтракать с Лили. Составишь нам компанию?

— Я думаю, кто-нибудь из нас должен остаться здесь, — сказала я. — На случай звонка от нее.

Но даже сказав это, я уже понимала, что гарантий у нас нет.