Глава тридцатая

«Значит, надо сидеть здесь тихо, как мышь, и не высовываться, поскольку идти мне пока совершенно некуда, – думал Марк. – Ика, когда я позвонил, скорее всего, была в квартире на Полежаевской. Где ей еще быть в такое время суток? Она обычно дрыхнет до двенадцати, потом долго моется, красится. Иногда она валяется в постели целый день до вечера, смотрит старые диснеевские мультики или канал, где постоянно показывают моды, подиумы, интервью с моделями. Получается, они вычислили квартиру на Полежаевской и явились туда? Супер! Они найдут там кассеты и диски. Но не все. Нет, не все. То, что есть в компьютере, расшифруют, но не сразу. Так. Это в принципе не плохо. Во всяком случае, есть повод поторговаться».

У него вдруг закружилась голова, то ли от голода, то ли от духоты и вони. Он закрыл глаза, прислонился затылком к холодной стене. Он ясно представил Ику в квартире на Полежаевской, одну с бандитами. Интересно, кого они прислали? Носатую крашеную блондинку? Ублюдка, который сидел в машине? Бедняга, она, наверное, жутко испугалась.

«Хорошо, что она не знает, где я, и о кассетах ничего не знает. Или догадывается? А, плевать! В любом случае она меня никому ни за что не сдаст. Ради меня она готова на что угодно. Я главный мужчина в ее жизни. Недаром я так старался, когда создавал это чудо, эту идеальную девочку. Какой она была, когда я встретил ее? Жаль, не осталось фотографий. Даже свой старый паспорт она сожгла. Толстая маленькая крыска. Личинка. Вместо передних зубов черные гнилые обломки, перья на голове, лицо в прыщах, сутулая круглая спина, почти горбик. Она заикалась и грызла ногти. Она ненавидела себя и не хотела жить. Ей было семнадцать. Я ее спас, из бесформенного комка глины я вылепил настоящее произведение искусства. В свои двадцать два она остается полноценной нимфеткой. Оттого, что другие спят с ней за деньги, для меня она еще желанней. Деньги она отдает мне. Собственно, с нее, из-за нее и начался мой бизнес. Странные существа – женщины. Нет, не странные. Примитивные. Суть у них рабская, собачья. Ика – забавная болонка, не более. И все-таки мне не по себе оттого, что она там одна, с бандитами. Бедняжка. Она там, я здесь, в грязной вонючей психушке. Я тоже бедняжка.

– Не дай мне Бог сойти с ума…

– Что, простите?

Голос доктора заставил его открыть глаза. Он и не заметил, что последнюю фразу произнес вслух.

– А? Да. Я, кажется, процитировал Пушкина.

Она стояла над ним, вся такая свежая, здоровая, красивая. Из-под шапочки выбивались короткие темно-рыжие пряди.

– Уж лучше посох и сума, уж лучше… как там дальше, не помните? – Он смотрел на нее снизу вверх, заметил маленькую родинку на круглом подбородке.

– Нет, легче посох и сума; нет, легче труд и глад. Пойдемте со мной.

– Куда?

– Ко мне в кабинет. Вас посмотрит мой коллега.

Марк потянулся, похрустел суставами, неохотно встал.

– Кто такой?

– Очень опытный, умный доктор. Профессор. Мой учитель.

Марк поднялся.

– Кстати, Ольга Юрьевна, вы должны похвалить меня.

– За что же?

– Если бы я не обидел сегодня утром старика Никонова, ему пришлось бы подписывать завещание. Вряд ли после этого его фифа стала бы навещать его так часто и кормить с ложечки йогуртом.

Доктор ничего не ответила.

В кабинете, у окна, стоял высокий мужчина в белом халате. Массивные плечи, крупная круглая голова, густой седоватый ежик, свежий запах дорогой туалетной воды.

– Вот, Кирилл Петрович, привела.

Профессор развернулся. Приятное, гладкое, правильное лицо. Глаз не видно за дымчатыми очками.

– Ну, что вы застыли? Проходите, присаживайтесь. Давайте побеседуем. Меня зовут Кирилл Петрович Гущенко. Ваше имя вы, насколько мне известно, забыли.

Профессор опустился в кресло. Марк продолжал стоять. Скрипнула дверь, в кабинет заглянула сестра.

– Ольга Юрьевна, можно вас на минуту?

– Да. Сейчас. – Филиппова вопросительно посмотрела на профессора.

– Иди, Оленька, мы тут пока поговорим по-мужски. – Профессор улыбнулся и подмигнул ей.

Когда она вышла, в кабинете стало тихо. Марк так и не сел. Гущенко достал сигарету, повертел ее в руках.

– Курить здесь нельзя, а хочется, – произнес он задумчиво. – Скажите, вы знаете, какой сегодня день?

– Вторник.

– Правильно, вторник. А год, месяц, число?

Марк ничего не ответил. Под взглядом невидимых глаз ему стало холодно, почти так же, как той ночью, в кабинке колеса обозрения.

Гущенко вальяжно откинулся на спинку кресла, вытянул ноги. У него были отличные, очень дорогие ботинки из темно-серой кожи, на мягкой толстой подошве.

– Ну, господин сочинитель, – произнес профессор после следующей порции мучительной тишины, – не надоело валять дурака?