ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ ПЯТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ ПРИБЫТИЯ. КУЛА-ОРИ
На Оритане и в Ариноре было не принято, чтобы дети старше двенадцати-тринадцати лет жили вместе с родителями. Это правило оформлялось и укоренялось в течение многих тысячелетий существования цивилизации. В первую очередь оно было связано именно с энергетикой: зрелый и увядающий организм невольно занимает у молодого и развивающегося часть той силы, которую, по закону Природы, должен черпать из окружающего пространства. И это лишает юное поколение возможности достичь необходимых жизненных целей быстрее, сроки растягиваются, а нетерпимое к любым промедлениям время не щадит никого.
В возрасте шести-восьми лет мальчики начинали постепенно «выталкиваться» матерями из их общего пространства, и до подросткового возраста будущие мужчины воспитывались отцами. С девочками происходило в точности наоборот: они переходили полностью под опеку матери.
Когда же начинался бурный рост отроков и формирование юношей и девушек, молодые южане и северяне определялись в школьные объединения, где проводили основную часть времени. Общение с родными никто не ограничивал, однако молодые люди были уже абсолютно самостоятельными личностями, полностью отвечавшими за свою жизнь. В школах они обучались всему, и все же связь с отцами и матерями не утрачивали.
Этот же принцип действовал и у эмигрантов в Кула-Ори. Но два года назад Тессетен и Паском привезли из Эйсетти родителей Ала и Танрэй. Напуганные войной, те изменили свое решение и на старости лет отчаялись на перемены. Однако переезд не пошел им во благо: через год пребывания на Рэйсатру умер старый отец Ала, а спустя несколько месяцев за ним последовала и мать. Отдав умершим все почести, молодая чета решила, что родителей Танрэй необходимо поддержать своими внутренними силами, чтобы их не постигла та же участь.
Мамаша Танрэй, несколько вздорная и легкомысленная северянка, бурно взялась за переустройство дома («странного дома», как она говорила, дивясь архитектуре кула-орийских построек). Не раз бывавший у них в гостях ворчливый тримагестр Солондан частенько замечал, что не хотел бы иметь такую тещу, как у Ала, хотя по возрасту был ровней как раз ей. Танрэй терпеливо и молча переносила непривычное присутствие довольно надоедливой матери. Алу было тяжелее, и постепенно молодая женщина стала замечать: он старается как можно меньше времени проводить дома. Тестя Ал постоянно видел на работе, а потому не находил никакого смысла общаться с ним и с тещей еще и на досуге. Поначалу они с Танрэй пытались избегать их, уезжали куда-нибудь в горы или на побережье. Но — прискучило.
Теперь же Ал находил отдохновение в домах друзей, в том числе (и чаще всего) — у Сетена.
— Мне тяжело делиться силами. Я не умею… — пожаловался он однажды другу.
Тессетен ухмыльнулся, дохнул в бокал и протер стекло салфеткой:
— А я так живу… — он покосился на собиравшуюся куда-то Ормону: — И что за неотложные дела гонят нас в джунгли, родная? — насмешливо поинтересовался экономист.
Ормона остановилась, холодно взглянула на него и на Ала:
— А неужели тебя это интересует?
— Нет. Это для энциклопедии.
Между ними состоялся безмолвный диалог, к которому Ал из соображений приличия не прислушивался. Ормона покинула их.
Ал разглядывал глиняные фигурки на стеллажах в большом зале для гостей.
— Я не о жене. Танрэй я могу отдать столько, сколько потребуется…
Сетен плеснул вина в сверкающие бокалы:
— Это потому что ей не требуется. Танрэй сама отдает тебе, а ты уже и не замечаешь подарков…
— Да… — грустно усмехнулся Ал, склоняя красивую черноволосую голову. — Наверное, ты прав…
— Ведь хорошо, когда все сидят на привязи, все под присмотром…
Ал оглянулся. Сетен легким движением отбросил от лица волосы. Сейчас, в сумерках, его безобразие скрашивалось таинственным светом, льющимся из просторных округлых окон. Мужчины теперь были почти похожи — северянин и южанин…
Все стало неправильно в их жизни. Свободного волка приходилось запирать в четырех стенах (вот тоже нонсенс — угловатые помещения; Ал никак не мог привыкнуть к новой архитектуре), жена добровольно обрекла себя на общение с людьми, которые вытягивали из нее силы, предназначенные не им…
— Интересные фигурки, — заметил молодой человек, беря бокал.
— Ты находишь?
— Ну да. Откуда они?
— Так… развлекаюсь на досуге… Знаешь, братишка… А неплохо бы нам вспомнить былое…
— Это как?
— Помнишь праздник Теснауто у нас, в Эйсетти?
— Конечно! Но там столько сложностей!
— Зачем соблюдать все условности? Гвардия для охраны порядка в многолюдных сборищах у нас есть, до Теснауто еще целых три цикла Селенио… Остается лишь подрядить на это дело Кронрэя и его помощников — они справятся с постройкой павильона и ассендо нужных для этого размеров. Можем ведь мы повеселиться хоть раз за пять лет…
— Ты — за больший период… — Ал сел напротив друга. — Слушай, а ты помнишь Теснауто третьего Саэто?
— Да. И Саэто тогда светил ярче, и ночь была чернее…
Корень орийского слова «саэт» имел сразу несколько значений: в мужском роде к нему добавлялось окончание «о», и тогда «саэто» становилось понятием «светило», «солнце»; в женском роде — «саэти» — слово обозначало «мечту»… Присоединялись еще и окончания-дифтонги, и трифтонги, то есть сочетания гласных наподобие «оэ», «эо», «оуэ». В таком случае слово превращалось в глагол или наречие и носило совершенно иной смысл: «тосковать» или «грустно». У предков была поговорка: «Трудна судьба у девушки по имени Мечта, но если найдет она в себе силы преодолеть препятствия, то светел будет ее удел, как Солнце».
— Я забыл… сколько тебе сейчас лет, Сетен?
— Сорок один, братишка… Сорок один…
— А ты как будто вчера принес мне на ладони новорожденного Ната и сказал, что это — сын моего первого волка…
Тессетен задумчиво съехал в кресле, откинул голову на валик, уставился в потолок:
— Да… И тогда мне было двадцать два…
— Забавно: почти двадцать лет — как вихрь… Да?
— Еще спроси об этом у Паскома!
Они засмеялись.
— Что происходит с Ормоной, Сетен?
— А что происходит с Ормоной?
— Она словно не в себе. Я и прежде не понимал ее, а теперь... Впрочем, прости, прости.
Тессетен небрежно отмахнулся:
— Чепуха. Нам ее и не понять. Избавь Природа нам ее понять — это я тебе уверенно говорю.
— Ты что-то скрываешь об Оритане, Тессетен. Я понял это еще тогда. Вы с Паскомом что-то узнали, когда ездили на родину. Неужели так все плохо?
— Ты себе и не представляешь, братец.
— Так расскажи!
— Не стоит.
— Сетен, это уже мне решать! Ты два года как стал… таким, каким стал. Я вижу. Говори, довольно уже молчать! Ни к чему эти тайны…
Экономист повернул лицо к Алу, испытующе оглядел друга. По краешку стола ползла муха, и Сетен быстрым щелчком незримого ледяногопосыла смёл ее прочь:
— И как только эти дряни сюда проникают?.. Не терплю насекомых… А ты смотришься на фоне моих уродливых статуэток. Контрастируешь. Из тебя получился бы недурственный идол, а дикари молились бы на твое изображение. Шучу… Два года назад на Оритане поднимался вопрос об ударах распада. По Ариноре.
В черных глазах Ала отразился ужас. Его тело напряглось, а рука тесно сжала бокал:
— И чем это закончилось?
— Не знаю: мы с Паскомом улетели. Но то, что мы все до сих пор живы, вселяет надежду.
— Может быть, как-то подключиться к коммуникациям?
— Ал, седые волосы украшают далеко не всех. Зачем лишний раз испытывать свою душу? Ей и без того несладко.
Ал вздохнул:
— Да… вовремя я успел оттуда уехать…
— Это уж точно, братишка! Совсем не исключено, что из-за твоей первой специальности тебя привлекли бы к разработке этой дряни. Я виделся со своими однокашниками, которые пошли по твоей стезе. И вспоминать не хочется.
— Наверное, им теперь не уехать оттуда…
— Даже не сомневайся. За ними надзор, как в древних казематах… Тесно нам, людям, на этом ветхом синем шарике… За пятьсот лет нас тут стало раз в пять больше. Вот и не сидится…
— За счет чего это все? Те же люди, те же «куарт»… Ума не приложу — откуда эти «в пять раз больше»? — Ал чертил на беломраморной столешнице символ Оритана и не глядел на друга.
— А ты об этом у Паскома спроси… Раскол, братишка, раскол. Вот как это объясняется. Количество, умаляющее качество. Когда прежде в семьях ори или аринорцев было больше двух детей? А посмотри, что происходит сейчас! Плодятся, как под завес времен… Когда это древние «куарт» аллийцев воплощались на диких территориях? Нет, впрочем, за десять тысяч лет такое случалось. Раза два. Потому и вошло в историю как великий парадокс: не тогда зачали, не ту силу вложили…
— Ты больше в этом разбираешься, Сетен… Для меня все это слишком сложно.
— Знаю. Потому и говорю. А вообще — хаос все это. «И отныне будет в жизни все прекрасно!»
Ал усмехнулся:
— «И отныне будет в жизни все прекрасно!» Да, пожалуй, для того, чтоб порадовать дух, стоит затеять Теснауто…
— Стоит, стоит… — Сетен устало сгорбился над столом, разглядывая свои руки с сухой, сильно загорелой кожей и узловатыми венами.