Рисунки В. Чернецова

— Врете!

Джон Деннетт пожал плечами.

— Я говорю правду, — вяло ответил он.

Мясистое, красное от гнева лицо полицейского капитана Беррэджа, казалось, наплывало на него.

— Даю вам еще одну возможность сознаться. Если не используете ее, я выколочу из вас правду!

На бледном лице Деннетта ничего не отразилось.

— Вы ничего от меня не добьетесь, капитан, кроме правды.

— Сделаю еще одну попытку. Слушайте! Где вы были в полночь на второе марта?

— Как бы часто вы ни повторяли своих вопросов, что бы вы со мной ни делали, я могу ответить только правду: я гулял один в Истмен-парке.

— Чушь! Вы были в лесу близ Колледж-хилл, и не один. Ну, быстро! Разве не так?

— Не так.

Капитан выхватил какой-то коричневый комок и сунул его под нос Деннетту:

— А это что?

Деннетт посмотрел на комок, потом на капитана.

— Это моя шляпа, — спокойно ответил он.

— Ага! — зарычал полицейский. — Наконец-то правда!

— Зачем же мне отрицать то, что есть?

— Еще бы отрицать! Внутри ваши инициалы…

— Что ж, по-вашему, это преступление — иметь старую коричневую шляпу?

— Заткнитесь! Здесь спрашиваю я! Я требую прямых ответов, без виляний. Где вы были в полночь на второе марта?

— В Истмен-парке. Гулял. Один.

Капитан громко засмеялся:

— Вот я вас и поймал! Попались, Деннетт! Вашу шляпу нашли в Колледж-хиллском лесу, неподалеку от тела Эстер Хексли!

Маленькие, пронзительные глазки капитана, глазки хищника, готового броситься на добычу, впились в лицо Деннетта.

— А теперь сознавайтесь! — прорычал Беррэдж. — Вы убили ее?

Деннетт не шелохнулся.

— Нет, — ответил он. — Не я.

— Деннетт! — капитан с трудом сдерживался. — Вы сознаетесь, не выходя из этой комнаты. Если не захотите, я вас заставлю. Есть способы заставить вас говорить. Понимаете?

— Это, кажется, называется «третья степень»?

— Называйте как угодно!

— Я слышал о ваших способах, капитан, о побоях, пытках и так далее.

— Слышали? Ну и отлично, — подмигнул Беррэдж. — Тем лучше. Значит, вы знаете, что вас ожидает. Правильно, Деннетт, будут и побои, от которых разлетятся ваши челюсти, будут пытки, а резиновый шланг изуродует вас, отобьет все внутренности, а потом будет раскаленное железо, пока вы не сознаетесь в убийстве девушки. Я заранее оглашаю всю программу. Не подвергайте себя лишним мучениям. Сознавайтесь скорее! Вы убили ее?

— Капитан, — сказал Деннетт, — мне надо кое-что сообщить вам.

— Валяйте сознавайтесь, пока шкура еще цела!

— Мне не в чем сознаваться. Клянусь, я ничего не знаю об убийстве и на этом буду настаивать.

— Посмотрим. Сперва все так говорят…

— Запомните, что я вам скажу, капитан Беррэдж.

— Ну, что там еще?

— Я не из породы сильных людей, — устало проговорил Деннетт. — И вы не прибавили мне сил тем, что держите меня два дня без пищи и сна. Но я не виновен; вы можете убить меня, но не сломить. Можете бить меня, истязать, я буду кричать, плакать, потому что пе выдержу физической боли. Я знаю, что такое боль, я был ранен на войне. Наверно, ваши побои не страшней шрапнели, но я боюсь их, мне трудно переносить их…

— Хорошо, что заранее понимаете, — прервал его Беррэдж. — Человеку вдвое больнее, когда он знает, что его ждет. Если бы вы не знали, что такое «третья степень», я рассказал бы вам. Она помогает нам развязать любые языки…

— Позвольте мне сказать… Я вас не боюсь! Если человек приговорен к смерти, он уже неуязвим — ведь он знает, что это самая сильная кара нашей дикарской цивилизации. Теперь вы мне обещаете то, что для меня хуже смерти, — боль и неправду… Все равно скажу, что я о вас думаю… Начинайте же, бейте меня, ну?.. Я же вижу вас насквозь, вы для меня совсем прозрачны, капитан…

— Да, несчастная крыса, я вас сейчас для начала стукну, да не один раз! — взвыл полицейский. — Но… подожду немного…

— Благодарю вас. Тогда мне нечего беспокоиться. Сбить меня с ног нетрудно… Вы фунтов на пятьдесят тяжелее меня, и я не умею драться… Не приучен, знаете… Но помните: вы бьете невиновного, и вам это прекрасно известно!

— Что-о?.. — Деннетт поднял руку, защищаясь от удара, но удара не последовало. — Что вы этим хотите сказать, Деннетт?

— Вот что: вы хотите взять меня на испуг. Я бедный человек, у меня мало друзей, в этом городе я чужак. Я рядовой учитель в захолустном колледже; странный малый со странными привычками, вроде одиноких ночных прогулок. У меня бессонница, понимаете? Вообще я идеальный экземпляр, которому легче всего приклеить «дело», когда начальник полиции должен раскрыть преступление, чтобы спасти свое лицо…

— Хватит, Деннетт! — прогремел капитан.

— Не останавливайте меня. Вам же самому интересно знать, что мне известно. Так слушайте. Зверски убитую Эстер Хексли нашли двенадцать дней тому назад. Вы никого не задержали. Тогда через три дня «Вечерняя трибуна» напечатала статью, обвиняя вас в ротозействе и некомпетентности. Она назвала вас «Беррэджем-мясником» и заявила, что если вы не найдете убийцу, то вам лучше перейти работать на городскую бойню, где для ваших способностей открывается широкий простор. На следующий день меня арестовали… Не прерывайте меня! Вам нужно было создать «дело». И вы создали типично полицейское дело. Могу сказать точно, как вы рассуждали: «Вот убитая. Кто она? Студентка. А вот учитель, чудак со странными привычками. Девушка училась у него по классу психологии. Что-то болтали насчет того, что он беседовал с ней в кабинете с глазу на глаз… Вот-вот! С глазу на глаз, да еще, наверно, за запертой дверью! Говорят, что беседовали тихо, но девушка всхлипывала. Ого! Нет ничего проще, как убедить суд, что учитель затеял роман с хорошенькой ученицей, а когда она ему отказала — он старше ее и некрасив, — он заманил ее в лес и убил в припадке ревности». Конечно, суд не поверил бы рассказу учителя, что беседовал он со студенткой о ее большом отставании по его предмету, она плакала, обещала подтянуться и сдать, наконец, зачет. Этой правде трудно поверить, когда не хочешь ей верить. А вам нужно было состряпать «дело», и вы его состряпали. Но у вас не было никаких доказательств. И вы создали доказательство, правда слабенькое… Пригодилась моя старая шляпа… Она висела в шкафу в кабинете психологии, висела там несколько месяцев, я о ней совсем забыл. Вы уверяете, что нашли ее в лесу недалеко от места преступления. Как она туда попала? Я не знаю… А вы?

— Не знаете и не сможете объяснить суду! — торжествовал Беррэдж. — Лучше молчите и берегите свою шкуру! Вот вам перо и чернила. Пишите:

Деннетт скрестил руки на груди.

— Никогда!

— Вы понимаете, что последует за вашим отказом?

— Вы любезно объяснили мне: «третья степень».

— Да-с, именно «третья степень», когда все дозволено!

Деннетт горько усмехнулся:

— Детский прием!.. Вы плохой полицейский и никудышный психолог. Все ваши методы — ерунда.

— Увидим.

— Это доисторические методы: угрозы и физическая боль. Метод дураков и негодяев.

— Я этого не забуду, Деннетт!

— Я тоже!

— Вы мне грозите? Мне?

— Да, — ответил Деннетт. — Вам. Я предупреждаю вас, капитан Беррэдж: если вы примените ко мне так называемую «третью степень» допроса, то я применю к вам «четвертую степень».

— Что это такое? Такой и не бывает!..

— Бывает.

— Нет, вы меня не одурачите! Я, знаете ли, служу в полиции двадцать лет и никогда не слышал о такой «четвертой степени».

— Вы о многом не слышали. Но еще услышите.

— Объясните мне, Деннетт, что это такое?

— Вот что: «четвертая степень» применяется тогда, когда отказывает ваша хваленая «третья степень» — средневековье, дикое полицейское изобретение. А «четвертая степень» — новый научный метод, изобретен учеными. В ней применяются мучения, куда более страшные, чем ваши побои и выкручивание суставов. Подумайте об этом, капитан Беррэдж…

— Вздор! Мне уже не раз грозили. Каждая тюремная крыса визжит: «Я тебе припомню!», но не осмеливается мстить.

— А я посмею, — заявил Деннетт.

— Хватит с меня! — вскочил Беррэдж. — Хватит этих штучек! Еще раз спрашиваю: вы убили Эстер Хексли?

— Нет.

…Деннетт лежал на полу, изо рта струилась кровь. Потом с трудом поднялся на ноги.

— Отвечайте! Вы убили ее?

— Нет… Осторожно, капитан, вы сломаете мне руку!..

— Я развяжу твой язык! — выл Беррэдж. — Я буду вывертывать тебе руки, пока ты не скажешь «да»!

Деннетт стонал, кричал, но не произносил «да». Беррэдж швырнул его об стенку и нажал кнопку звонка. Вошли два детектива с мрачными лицами.

— Карсон! Раф! Тащите сюда резиновый шланг! Слышите, Деннетт? Резиновый шланг, тот самый!

— Слышу, — пробормотал Деннетт. — Что же, бейте, я готов.

— Признавайтесь! Вы убили ее?

— Нет.

От удара кулаком Деннетт снова упал. Беррэдж стоял над ним:

— Говорите «да».

— Нет.

Тяжелая подошва Беррэджа опустилась на пальцы учителя. Тот вскочил и бросился на своего мучителя, но его перехватили вернувшиеся детективы. Один схватил его за руки, другой сильно вытянул шлангом вдоль спины. Деннетт вскрикнул.

— Теперь каленое железо, Карсон! — скомандовал Беррэдж.

— Бесполезно, капитан, — возразил Карсон, — он без сознания. Сегодня он не сознается. Лучше помаять его несколько дней без сна, ослабнет парень…

— Приходит в себя, — сказал Раф, наклоняясь над лежащим. — Губы шевелятся. Что-то хочет сказать.

— Что он там шепчет?

— Не разберу. Что-то насчет четвертой степени… Что это значит?

— Не знаю, — буркнул Беррэдж. — Заберите его. Держите всю ночь без сна и скажите, что завтра утром, ровно в десять, он снова получит такую же порцию.

Джон Деннетт пришел в себя.

— Спасибо, капитан, — произнес он. — Рад узнать, что меня ожидает.

Наутро, ровно в десять, Деннетта доставили к Беррэджу.

— Готовы сознаться? — встретил его капитан.

— Нет.

С первого же удара Деннетт потерял сознание.

— Пожалуй, надо дать ему передышку, — посоветовал Карсон. — Не следует оставлять на его теле много следов. Это производит на суд неважное впечатление, знаете…

Деннетта снесли обратно в камеру. Он тщетно пытался заснуть: специально приставленный полисмен тряс его и будил, когда в камеру вошел тюремный надзиратель.

— Деннетт!

— Да?

— Уматывайте отсюда, — усмехнулся тюремщик.

— Куда?

— Куда хотите. Вы свободны.

— Свободен?

— Я же вам говорю: свободны, — повторил тюремщик и усмехнулся, вспомнив услышанные забавные новости. — Н-да, сэр, вам здорово повезло! Они бы вас совсем захлопали, как вдруг им удалось вырвать признание у парня, ну, который действительно убил. Он батрак из округа Лаграижвилль, Джэк Тарвер, по-моему, немного того… не в себе… Его два дня продержали в одиночке, потом капитан с двумя ребятами мило побеседовал с ним в конторе, и он через полчаса сломался и подписал признание. Так что вы свободны… Вы, понятно, обижаетесь… Только они бы с вами так не обращались, если не думали бы, что вы и есть преступник. Все мы делаем ошибки в жизни, я вам скажу, но капитан Беррэдж еще гуманный парень, а вот есть другие…

— Да, — задумчиво согласился Деннетт, — он очень гуманный.

— Вот сюда, пожалуйста, — показывал дорогу тюремщик.

— Я бы хотел повидать капитана, — сказал Деннетт, выходя из камеры.

— Невозможно, — быстро ответил тюремщик.

— Почему?

— Занят.

— Он велел вам так сказать?

— Да.

— Вы передадите капитану Беррэджу то, что я скажу?

— Ладно. Говорите.

— Всего два слова: «четвертая степень».

Капитан Беррэдж одиноко позавтракал в своем домике (он жил холостяком) на Кэннон-стрит и твердыми шагами спустился с кирпичных ступенек. Он шел, весело посвистывая, потом стал всматриваться в какие-то знаки, начертанные мелом на тротуаре. Несколько надписей он стер подошвой, потом остановился, нахмурился: надписи были сделаны не от руки, а как будто оттиснуты штемпелем. Это были слова:

Издав рычанье, капитан принялся затирать надписи. Дальше он шел, уже не насвистывая.

Возвращаясь домой поздно вечером, он снова увидел надписи на тротуаре: то ли их подновили, то ли они сами выступили снова.

Кроме того, появились надписи на ступеньках крыльца. В эту ночь капитан не спал: он сидел у окошка, караулил…

Утром он шел, стараясь не смотреть под ноги. На углу Кэннон-стрит он замер, как солдат по команде «смирно!». На угловой плите было четким шрифтом выведено:

Он нервно стал топтать надпись, пока не растер ее в неразборчивое пятно. Войдя в служебный кабинет, он вызвал дежурного.

— Парселл! — приказал он. — Даю вам особое задание: наблюдать за Кэннон-стрит. Когда увидите человека, который пишет мелом на тротуаре, хватайте его! Если что-нибудь подобное случится в этом районе, какая-нибудь надпись, например, вы мне ответите своей башкой! И поворачивайтесь живее!

Уходя, полисмен Парселл сказал дежурному:

— Сегодня капитан бросается на людей. Держитесь подальше!

К концу смены Парселлу не о чем было доложить: ничего не заметил, никого не задержал.

— Кто вас сменяет? Шмидт? Поручите ему тот же участок на ночь.

— Это не шутки! — наставлял Парселл Шмидта. — Будьте начеку!

Когда вечером капитан Беррэдж вернулся домой, на ступеньках лежал свежий номер «Вечерней трибуны», как обычно, небрежно брошенный разносчиком газет. Просматривая ее за ужином, Беррэдж увидел, что на первой странице была отчеркнута заметка об аресте Тарвера, признавшегося в убийстве студентки. Но не от этого у капитана дрогнула рука. Поверх страницы мягким красным карандашом печатными буквами было написано:

Прошло восемь дней. И каждый день капитана Беррэджа преследовали эти слова:

То они были написаны на счете из лавочки, то на ярлыке бутылки с молоком, то на почтовой открытке, то на дверце его автомобиля, который он буквально на две минуты оставил без присмотра на людной улице. На девятый день он вызвал детектива Карсона. Детектив застал его склонившимся над открыткой, лежащей на столе.

— Хватит с меня! — зарычал Беррэдж.

— Что, капитан?

Беррэдж кивнул на открытку.

— Еще одна? — спросил Карсон.

— Эта бледнолицая крыса думает, что прошибет меня, — сказал капитан. — Жалею, что я его выпустил.

— Да плюньте вы на это, капитан, — посоветовал Карсон. — Пускай валяет дурака, если ему правится. На большее у него силенок не хватает. Не обращайте внимания. Хорошо еще, что он не поднял шум насчет того, знаете… Забудьте о нем, капитан. Со временем и он забудет. Такие всегда грозятся, потом остывают. Все обойдется.

— Другие — может быть, но этот… Нет, я его прихлопну! Я ему покажу, почем фунт лиха! Велите подать мою машину!

— Мне ехать с вами, капитан?

— Не надо. Это мое личное дело.

— Когда вас ждать обратно?

— Не знаю.

На следующее утро Карсон застал своего начальника в отличном настроении, какого не бывало уже давно.

— Сцапали его? — спросил детектив.

— Нет.

— Значит, нагнали на него страху божьего?

— Нет.

— Тогда как же?

— Я его и не видел…

Карсон удивленно поднял брови.

— Удрал, — объяснил Беррэдж. — Даже духа его не осталось.

— И хорошо. Больше вы о нем не услышите.

— Вы думаете? — прищурился Беррэдж. — Почему вы так уверены?

— Да уж поверьте моему опыту! — усмехнулся детектив.

Предсказание Карсона сбывалось. Прошел день, другой, третий с тех пор, как капитан перестал получать напоминания о «четвертой степени».

В ночь на четвертый день у его постели настойчиво зазвонил телефон. Сонный Беррэдж ругнулся, но взял трубку.

— Капитан Беррэдж слушает.

На другом конце провода хрипло откашлялся полисмен Парселл, потом заговорил со своим ирландским акцентом:

— Это Парселл говорит. Вы нужны, капитан. Тут, знаете, случилось убийство. Странный случай, знаете…

— Где?

— На старом маяке, знаете, на мысе Солтэш.

— Кто убил?

— Не знаю… пока…

— Кто убит?

— Этот, знаете, парень… Деннетт.

— Что? Джои Деннетт?

— Ну да. Ждать вас?

— Приеду. Вы там?

— Ну да. Только проехать трудно. Оставьте машину на шоссе, а по тропинке придется пробираться пешком, знаете…

— Ждите. Сейчас приеду!

Ночь была темная, сырая, но Беррэдж, садясь в автомобиль, весело посвистывал.

Мыс Солтэш почти на целую милю врезался в море узким языком. На самом конце мыса лет сто назад был построен маяк, крепкая каменная башня. С тех пор многое переменилось, маяк был упразднен, с него сняли оборудование, башня немного покосилась. Теперь здесь никто не бывал, и далеко кругом не было человеческого жилья.

Соленый морской ветер ударил в лицо капитану, когда он выехал из города. Выезжая, он слышал, как часы на церкви пробили один удар. Капитан остановил автомобиль на дороге и пошел по мокрой тропинке. Отсюда он увидел в верхней части маяка колеблющийся желтый свет лампы. В далекие времена там, в круглом зале «фонаря», горели мощные масляные лампы и вращались заслонки, создавая проблески, издалека заметные кораблям.

Капитан шел бодро. Его радовал свет, радовала короткая гладкая тропинка. Он поднялся по железным ступенькам винтовой лестницы и с трудом отворил тяжелую дверь в круглый зал. Дверь гулко захлопнулась за ним. В зале никого не было.

— Парселл! — крикнул он. — Эй, Парселл!

Молчание. Только морской прибой шуршал внизу о камни.

Капитан осмотрелся. Он знал, что маяк давно заброшен. Но теперь, к его удивлению, большая комната была оборудована под жилье вполне сносно, даже комфортабельно. Керосиновая лампа горела на столе в центре комнаты. У стены стояла металлическая кровать с белоснежным бельем. Перед кроватью на каменном полу лежал красный коврик. Рядом стояли два мягких кресла, дальше — умывальник, а у стола — пара стульев.

Удивленно пожав плечами, Беррэдж подошел к двери. Может быть, Парселл пошел ему навстречу и они разошлись в темноте? Дверь из крепкого дуба, нигде нет ни ручки, ни замка… Беррэдж нажал плечом. Дверь не дрогнула. Он нажал сильнее, браня Парселла. Куда он девался, ротозей? Где тело убитого?

Он подождал пять минут; они показались ему часом. Потом он снова колотил в дверь кулаками, бил плечом с разбегу всей тяжестью своих двухсот фунтов. Дверь не шелохнулась.

Он шагал по круглому залу, сопровождая каждый шаг проклятиями. Подошел к широкому окну, через которое прежде шел яркий свет маяка, и проклятие замерло у него на губах: окно было забрано толстыми железными брусьями: прежде их не было.

— Чертов дурень Парселл! Выгоню дурака! Изобью как скотину! — прорычал капитан и бросился в кресло.

— Располагайтесь с удобствами, капитан Беррэдж…

Этот голос заставил его вскочить с кресла и схватиться за задний карман, где обычно лежал револьвер. Но сегодня, полусонный, в спешке, он забыл оружие дома. Голос принадлежал Деннетту.

— Эта комната, пожалуй, более комфортабельна, чем камера, в которую вы меня бросили, — продолжал голос.

— Выпустите меня отсюда! — крикнул Беррэдж. — Вы за это поплатитесь! Когда вернется Парселл, я раздроблю вам все косточки и выброшу в море!

— Не думаю, — спокойно возразил голос.

Капитан Беррэдж побледнел.

— Вы же убиты!

— Ну да, я дух, — весело согласился Деннетт.

— Парселл! Парселл!

— Напрасно зовете его, капитан. Он здесь и не был.

— Но он звонил мне…

— Неужели не понимаете? — засмеялся Деннетт. — Разве так трудно выучиться говорить хриплым басом и с ирландским акцентом? Немного практики…

— Что вы там затеяли, Деннетт? Чего вы добиваетесь?

— Вы знаете, чего я хочу.

— Не знаю.

— Я хочу, чтобы вы признались в убийстве Эстер Хексли.

— Я? Чепуха! Вы же знаете, что это не я, а Тарвер. Он сознался.

— Это я знаю, — ответил голос Деннетта откуда-то из-за стены. — Вы недолго мучили его вашей «третьей степенью»? Много ли такому надо? Ладно, допустим даже, что виновен он, а не вы. Все равно вы сознаетесь, что убили вы.

— Вы с ума сошли!

— Вряд ли. Но у меня хорошая память. Вы заставляли меня, явно неповинного в этом деле, сознаться с помощью вашей «третьей степени». Не вышло. А я вас заставлю сознаться с помощью моей «четвертой степени». Око за око. Это по-честному, не так ли?

— Черта с два! — крикнул Беррэдж. — Просчитались! Утром мое отсутствие обнаружат, и мои ребята перероют все окрестности. Меня найдут здесь, и вы за это получите порядочный срок, Деннетт, если вообще останетесь живы.

— Капитан Беррэдж, — ответил голос, — вы имеете дело не с забитым батраком, который сознается в чем угодно при первом ударе. Думаете, я не учел таких пустяков? Я взял на себя смелость напечатать на пишущей машинке записку и подписать ее от вашего имени, — у вас ведь почерк, как у десятилетнего ребенка. В ней значится, что вы уехали по личному делу и вернетесь не скоро.

— Когда найдут мою машину…

— Трудновато будет увидеть ее сквозь сорок футов воды. Забыл сообщить вам, капитан, что ваша машина покоится на дне Веймутского канала. Не хватайтесь за соломинку, никуда вы не денетесь, пока не сознаетесь. Кричите, бранитесь, плачьте, никто вас не услышит, только я да море. Никто вас не спасет от «четвертой степени».

— К дьяволу! — зарычал Беррэдж.

Капитан долго молчал, смотря на лампу, потом сказал:

— Ну что ж, заходите, Деннетт, покажите вашу «четвертую степень».

— Перед началом я дам вам те же возможности, что вы мне. Сознаетесь, что вы убили Эстер Хексли?

— Нет.

— Где вы были в полночь на второе марта?

— Дома, в постели, — хотя это не ваше собачье дело!

— Так вы говорите, что не убивали ее?

— Конечно, нет. Вы же знаете, что нет.

— Врете!

— Черт вас…

— Слово в слово, как вы мне говорили. Лучше сознавайтесь… Так, говорите, вы не убивали ее?

— Нет.

— Если не сознаетесь, я применю к вам «четвертую степень». Вам известно это?

— Начинайте вашу «четвертую степень»! Что она такое? Кипящее масло или еще что-нибудь?

— Ждите, — произнес голос Деннетта и замолк.

Постель была мягкая, свежая. Ни один звук не нарушал молчания ночи, лишь море ритмично шуршало внизу. Лампа погасла, кончился керосин. А капитан Беррэдж не мог заснуть. Не мог, и все тут.

Уже рассвело, когда от двери послышался слабый звук. В нижней половине двери открылась узкая форточка, и в комнату вдвинули поднос с завтраком: кофе, яйца, фрукты… Когда капитан позавтракал, под дверь просунули ящичек с сигарами.

— Бросьте эту комедию, Деннетт! — крикнул Беррэдж. — Начинайте же вашу «четвертую степень»!

— Ждите.

В комнате нашлись старые газеты, все с описанием дела Эстер Хексли. Капитан их давно читал, но лучше все же читать, чем ничего не делать. Но недолго длилось чтение — он яростно стал рвать газеты на клочки и бросать в окно. Потом он стал звать Деннетта, выкрикивая по его адресу насмешки и оскорбления, проклиная его на все лады, угрожая… Башня молчала, и только в полдень Беррэдж убедился, что его тюремщик здесь: под дверь просунули обильный завтрак.

Насытившись, капитан бросился на постель, но сон не шел к нему. Он прислушивался, ждал чего-то неизвестного, что нависло над ним. Что?

Когда Деннетт доставил обед, Беррэдж стал буйствовать. Он бил всем телом в дверь и кричал:

— Ты, крыса! Сейчас же выпусти меня!

— Подождите.

— Думаешь сломить меня? Не боюсь я твоей «четвертой степени»!

— Не боитесь? Хорошо, подождите.

— Когда же ты начнешь наконец?

— Подождите.

Беррэдж ждал. Ему больше ничего не оставалось делать, как сидеть, курить и ждать. Иногда он подбегал к окну и кричал, кричал… Так тянулся день. Его крики наполняли ревом гулкую комнату маяка и будили слабеющие отзвуки где-то внизу, и только… Никто его не слышал, никто не мог ему помочь. Он выбился из сил, замолчал, ждал, доходя до отчаяния. Захотел спать, но теперь он гнал сон от себя; он боялся заснуть, но сон подкрадывался к нему, как осторожный, бесшумный убийца. Человек боролся изо всех сил, но сон оказался сильнее.

Перед рассветом капитан вскочил, точно от удара. Осмотрелся блуждающим взором, бросился в постель и закрылся с головой. Но не было спасения от страшных предчувствий, от холодного страха.

Когда из-под двери появился первый завтрак, в голосе капитана прозвучали просительные нотки:

— Слушайте, Деннетт, ваша шутка зашла слишком далеко. Чем дольше вы меня держите, тем дороже вам это обойдется. Начинайте же вашу «четвертую степень», в чем бы она ни состояла! Согласен, что вы имеете некоторое основание быть… недовольным мною, но, право же, вы берете на себя слишком много…

— Угодно вам сознаться, что вы убили Эстер Хексли? Угодно вам написать это признание на бумаге? Перо и чернила — на столе.

— Признание? Нет.

— Так вы хотите «четвертой степени»?

— Хочу! Начинайте же…

— Подождите.

Фортка закрылась. Беррэдж ждал, ходил, описывая круги по комнате, громко звал Деннетта, требовал, чтобы тот, наконец, приступил к обещанной пытке. Это все же лучше, чем ждать неизвестно чего.

— Деннетт! — кричал он, и в его голосе звучал надрыв. — Где же ваша «четвертая степень»? Давайте ее сюда! Объясните хотя бы, что это такое! Я имею право знать в конце концов!

Это было самое длинное утро в жизни Беррэджа. Когда, наконец, настал полдень, Беррэдж взмолился:

— Начинайте же, Деннетт! Нечестно заставлять меня так долго ждать. Можете меня терзать, жечь, что хотите, только, бога ради, начинайте!

Завтрак был превосходен, но капитан до него не дотронулся. Он не поверил своим часам, когда они показали всего четыре, приложил к уху, тряс… Да, он прождал всего четыре часа. От четырех до пяти прошел, казалось, не час, а сутки, а от пяти до шести тянулась бесконечная агония. Он курил сигару за сигарой, перекусывал их зубами и бросал прочь дрожащей рукой. Он представлял себе тысячи дьявольских пыток, которым подвергнет его Деннетт. Когда появился обед, капитан захныкал:

— Да начинайте же, Деннетт! Жгите меня, жарьте меня, делайте что хотите, только начинайте наконец! Я отдам вам деньги, все, что у меня есть, — тридцать тысяч долларов, только начинайте скорее!

— Я требую, чтобы вы написали чистосердечное признание, что убили Эстер Хексли. Иначе ждите «четвертую степень».

— Да я жду ее часы, дни, — голос капитана дрогнул. — Что это такое и когда она начнется?

— Ждите.

Ночь тянулась бесконечно. Беррэдж сидел, скорчившись в кресле, насторожившись, готовый к самому страшному. Ночь была напоена неведомым ужасом. Неотвязная мысль угнетала его: «Что он со мной сделает? Что за «четвертая степень»? Он напрягал все силы. Он боролся с самим собой и с ужасом, который шаг за шагом заполнял его мысли… Когда серый рассвет чуть высветлил оконную решетку, он вдруг вскочил с кресла. Вот стол, вот перо и чернила. Он бессильно опустился на стул и дрожащими пальцами взял перо.

Когда в восемь часов утра Деннетт осторожно открыл фортку, чтобы просунуть в комнату завтрак, он увидел, что капитан лежит поперек постели и спит, как спят только бесконечно усталые люди. Под дверью лежала бумага, на которой корявым почерком капитана было написано: