4

Дни, когда Полковский был на берегу, проходили в радостном труде и отдыхе.

Он вставал в шесть утра, на цыпочках ходил по коврам спальни, чтобы не разбудить Веру, сладко спавшую с откинутой в сторону голой рукой, потом принимал холодный душ и, свежий, бодрый, садился за письменный стол. Няня Даша приносила ему чай и бесшумно исчезала из комнаты.

В доме все просыпались в восемь. В столовой раздавались голоса Иринки, Вити. Няня Даша накрывала к завтраку.

В восемь Вера стучала к Полковскому:

— Можно, Андрюша?

Иринка с шумом влетала в комнату и взбиралась колени к отцу. Полковский обнимал жену и детей. Барс тоже лез с объятиями. Потом шли завтракать. За столом Иринка всегда говорила что-то забавное.

— Папа, правда лешие и русалки это старинные соображения?

Без четверти девять Витя надевал куртку, брал школьный ранец и говорил:

— До свиданья, папа.

— Счастливо, сынок.

Барс, виляя хвостом, провожал мальчика до дверей и возвращался прямо в комнату Полковского, где тот уже сидел за столом и писал.

Вера и Иринка уходили гулять, и в доме становилось тихо. В открытое окно, выходящее во двор, склонялась ветка акации. Изредка прощебечет ласточка, глухо донесется уличный шум. На столе — карты, книги, вычисления, записки, которые ветер слегка приподнимал. Но Полковский уже ничего не замечал: ни аромата акаций, ни теплого утреннего воздуха. Он погружался в свою лоцию Черного моря, описывал течения, подводные камни, рельеф берегов; и когда ему удавалось хорошо описать какую-нибудь бухточку, он откидывался на спинку кресла и от удовольствия потирал руки.

В двенадцать часов щелкал замок входной двери и звонкий голос Иринки возвещал о возвращении Веры. В доме снова начиналась милая возня. Полковский уже не работал, а прислушивался к голосам девочки, жены и чувствовал, как сердце его наполнялось радостью и эта радость разливалась по всему телу.

Барс просыпался, потягивался, лапой открывал дверь и с сознанием выполненного долга покидал хозяина.

Друзья Полковского в управлении пароходства знали, что когда Полковский на берегу, он до двенадцати дня пишет лоцию, и старались в это время не мешать ему. Только Володя ни с чем не считался. Это был молодой штурман дальнего плавания, стройный, беззаботный, который умел потешно дурачиться, страстно спорить, быть преданным и любил выпить. Он был хорошим другом семьи Полковского, и в доме его все любили.

Он приходил когда ему вздумается, наполняя дом шумом и суетой.

— Где Андрюша?

— Он пишет, — говорила Вера, взяв его за руки и преграждая дорогу в комнату Полковского.

Володя строил гримасы:

— Так уж поздороваться нельзя? Никто его у вас не отберет. И вообще, Вера, если бы я вас не любил, я бы сказал, что вы ужасная эгоистка!

Он потешно щурил глаза и целовал ей руку.

— Не надо, Володя, — конфузилась Вера, — я вас просила, не надо.

— Ну, Верочка, только взглянуть. Я его три недели не видел.

— Володя, у меня хороший портвейн!

— Не заговаривайте зубы, Вера!

Вера отворачивалась:

— Идите.

— Она уже обиделась. Нежная мадам, — говорил Володя и на цыпочках входил в комнату Полковского.

Спустя немного Вера слышала, как из комнаты мужа раздавались взрывы смеха, шарканье стульев, урчанье Барса и голос Володи:

— Тянем по стопочке, а?

Через минуту он с сияющим лицом появлялся в гостиной и становился против Веры, молитвенно сложив руки. Барс следовал за ним по пятам.

— Где же портвейн, Вера?

Вера притворно дулась:

— Нет, не дам.

Он падал перед ней на одно колено и торжественно, точно собираясь произнести клятву, подымал руку:

— Последнее одолженье — и я ваш раб!

Барс в дружеском излиянии клал ему лапу на плечо, и поза Володи и Барса была очень смешной. Вера вспоминала, как когда-то Володя хотел приласкать овчарку, а та его укусила. Он две недели сердился на нее, гнал от себя, потом они подружились.

— Вы невозможный, Володя, — смеялась Вера и, поднявшись на цыпочки, отыскивала портвейн на верхней полке буфета.

Прижав бутылку к груди и посылая Вере воздушные поцелуи, Володя скрывался. А еще через минуту из комнаты мужа доносился его голос:

— Ваше здоровье, Верочка!

Через час он прощался, гримасничал и делал реверанс. Вера, опираясь о плечо мужа, смеялась и говорила:

— Володя, когда вы остепенитесь? Вам уже двадцать семь лет.

— Когда женюсь на такой, как вы.

— С вашими манерами — никогда.

Вдруг он становился серьезным, пристально смотрел на Веру и говорил:

— Вера, когда вы бросите Андрея — вот моя рука, а сердце здесь.

— Володя, ты законченный негодяй! — улыбался Андрей и крепче обнимал жену.

Вера и Андрей смеялись, а он делал невинное лицо.

Сегодня Володя пришел позже обычного. Сначала они шутили, смеялись, а потом Андрей спросил:

— Как у тебя с назначеньем?

Володя сразу сделался серьезным и как-то поник.

Два года назад Володя окончил институт, плавал штурманом, но во время сильного шторма в Тихом океане был ранен и теперь заканчивал лечение и ждал назначения. Он страдал из-за того, что не мог идти в плавание, и проклинал свою рану, которая, как ему казалось, давно зажила. Но врачи придерживались иного мнения. А Мезенцев не поддавался на уговоры. Когда Володе напоминали о плавании, он расстраивался. Однажды из-за этого он даже поссорился с Петром Акимовичем. Как-то вечером Вера в шутку спросила:

— Володя, какой ваш идеал?

— Быть мировым штурманом, — ответил он.

Петр Акимович усмехнулся:

— Сидя на берегу, этого легче достигнуть.

После этого Полковскому пришлось мирить их…

— Я уж, наверное, сгнию на берегу, — мрачно ответил Володя.

— Не говорите глупости, — сказала Вера и взяла его за руку.

Володя грустно покачал головой и, помолчав немного, прижал ее руку к губам.

— Спасибо, Вера.

— Хочешь, я переговорю с Мезенцевым? — участливо сказал Полковский.

— Нет, спасибо. Ты очень добр, Андрюша… Все же когда-нибудь эти докторишки меня отпустят, — уже бодрее сказал он.

— Разумеется. Зачем же ты расстраиваешься?

Когда он ушел, Полковский сказал:

— Он умный и славный.

— Не знаю, — ответила Вера, — Но он добрый, а это главное.

— Ты права, родная.

Вера посмотрела в лицо мужа, провела рукой по его волосам, и вдруг поцеловала в губы.

— А ты добрее всех.