XX. Бегство

На другое утро после ужасной ночи Вальтер пошел к патеру ван Эмсу, посоветоваться с ним, что делать с Марией и как спасти ее.

Он хотел было, как синдик своей корпорации, созвать товарищей и пойти с ними к бургомистру, требовать его покровительства и мщения за гнусный поступок Перолио, но потом отказался от этого намерения.

– К чему это приведет? – говорил он жене. – Я знаю наших правителей города. Это люди добрые и честные, но лишенные всякой энергии. Они не захотят для моей защиты сделать неприятность бурграфу, который теперь в Утрехте, а вместо него здесь распоряжается тот же разбойник Перолио. Наш бургомистр, главный судья и старшины дрожат перед итальянцем, и чтобы заставить их вступиться за меня, надобно взбунтовать народ и работников. Этого я не хочу, пока будет хоть какое-нибудь другое средство спасти Марию.

Выйдя из дома, оружейник приказал своим работникам не выходить из магазина и никого не впускать в общую комнату, где сидели мать с дочерью.

Почтенный священник был поражен, услышав, что духовная дочь его, скромная Мария, чуть не погибла.

Этот добрый человек никак не мог понять, что Перолио разыгрывал комедию и обманывал его притворной набожностью и почтительностью.

– Господи! – вскричал он с негодованием. – Как же после этого отличить лицемера от хорошего христианина! Ведь и я виноват в вашем несчастье, добрый мой Вальтер. Этот хитрец так очаровал меня, что я не переставал хвалить его вашей жене и дочери. Он подкупил меня своими раскаяньем и амулетами, и я чуть не предал ему невинность моей дочери. Бог свидетель, что я не подозревал его преступных намерений… я сам жестоко обманывался… Вот все вещи, которые он выдавал мне за святыню… я отошлю их ему. Я не могу смотреть на них.

И добрый старик заплакал, как ребенок.

– Успокойтесь, – говорил оружейник, – дело теперь не в амулетах бандита. Надобно придумать, как скрыть Марию так, чтобы разбойник не нашел ее.

– Да, мой друг, это нужнее всего… Отчего вы не обратитесь к бурграфу? Он может наказать Перолио.

– Нет, отец мой! Волки не грызут друг друга.

– Правда, но бурграф честный и достойный государь, он не захочет помогать замыслам такого бездельника.

– Я не говорю, что граф Монфортский будет помогать Перолио, но он не удержит его, потому что нуждается в помощи Черной Шайки и не будет ссориться с начальником из-за безделицы… потому что убийство мещанина, честь его дочери, считаются безделицами у великих политиков. Нет, на строгость бурграфа нельзя рассчитывать, точно также как на энергию нашего бургомистра.

– Так к кому же обратиться, добрый мой друг?

– Я раскаиваюсь, что не послушал ван Шафлера, который хотел, чтобы свадьбу сыграли до окончания перемирия. Мы боялись тогда для Марии опасности военного времени, но в родительском доме она может погибнуть скорее, чем в лагере мужа. Кто знает, на что решится этот ужасный человек. Покуда я жив, буду беречь мою дочь, но меня уже почти убили раз, и я не всегда буду так счастлив, что вырвусь из когтей убийц. Марии нельзя оставаться в Амерсфорте, нельзя жить в моем доме, потому что бандит сожжет весь город, чтобы овладеть своей жертвой. Разве он не сжег замок Шафлера?

– Так вы хотите, чтобы Мария уехала отсюда?

– Непременно, и как можно скорее.

– Я с вами согласен… только куда? Да, ведь у вас есть родственники в Зеландии, – чего же лучше?

– Я уже думал об этом, только в это время года свирепствуют лихорадки, и я боюсь за здоровье Марии.

– Да, она слаба здоровьем, ее опасно везти туда.

– И однако, если выбирать из двух зол, я готов отослать ее в Зеландию, где она будет в безопасности от покушений разбойника. Наша жизнь в руках Бога; только прежде надобно дать знать об этом жениху. Может быть, он захочет обвенчаться тотчас же, и епископ даст ему в Дурстеде приличное помещение, потому что замок его разрушен. В таком случае я свезу Марию к ван Шафлеру и епископ благословит их брак.

– Мне кажется, Вальтер, что вы придумали самое лучшее, и вероятно, граф Шафлер согласится на это с радостью.

– Но как дать ему знать?

– За это я берусь. Напишите письмо, и я пошлю его с монахом из монастыря св. Лазаря, который отправляется в Дурстед. Через десять дней вы получите ответ.

– А что может случиться с Марией за это время? Я не хочу, чтобы она пробыла хоть один день под одной кровлей с мерзавцем.

– Да, этот злой человек не оставит ее в покое, надобно удалить ее… но куда?

И старик задумался, отыскивая в голове какую-нибудь мысль, а Вальтер ходил по комнате.

– Нашел! – вскричал наконец ван Эмс радостно. – Мы отвезем Марию в монастырь св. Бригитты в Зест. Там настоятельница – моя сестра.

– Но Зест недалеко от Амерсфорта, и будет ли там моя дочь безопасна?

– Это самый безопасный монастырь, потому что находится под покровительством бурграфа и монсиньора Давида. Никто не смеет тронуть его, и сам Перолио не отважится идти туда.

– А согласится ли настоятельница принять Марию и беречь ее?

– В этом нет никакого сомнения. Не надобно и предупреждать ее. Мы сами отвезем Марию и объясним ей все. Когда вы хотите ехать?

– Сегодня же, поскорее.

– Хорошо. Напишите прежде письмо ван Шафлеру, вот бумага и перья.

И ван Эмс указал ему на стол, но оружейник, почесав за ухом, оставался в нерешимости и наконец сказал откровенно:

– Напишите лучше вы сами, отец мой, я хорошо действую молотком, а перо для меня незнакомый инструмент. Дома все писание отправляет Мария, только в этом случае я не хочу прибегать к ней самой… вы понимаете, отчего?

– Да, молодой девушке нельзя писать об этой страшной ночи, и еще своему жениху… я напишу и отошлю послание.

– А я пойду приготовлять все к отъезду. Вы скоро придете, отец мой?

– Через два часа, никак не позже.

И оружейник поспешил домой сообщить жене и дочери о предстоящей разлуке. Марта соглашалась, что Марию необходимо удалить, но бедная мать не подозревала, что у нее так скоро отнимут ту, с которой она никогда не расставалась даже на день. Напрасно ее уговаривали и утешали, Мария не могла видеть слезы матери и ушла в свою комнату, поплакать на свободе.

– Полно, Марта, – говорил Вальтер, – зачем отчаиваться? Это грех. Ты сама понимаешь, что нам нельзя оставить здесь Марию.

– Знаю, Вальтер, – отвечала бедная женщина, удерживая слезы, – но я не ожидала, что надобно расстаться с ней так скоро… сейчас. Это ужасно!

– Что делать, Марта? Мне самому грустно.

– Я не переживу этого, – продолжала Марта рыдая. – Разве я могу привыкнуть жить без нее, когда не оставляла ее с той минуты, как она родилась? Она была всегда возле меня, и поднимая глаза, я была уверена, что увижу мое дитя. Я беспокоилась, когда она долго оставалась в своей комнате и посылала за ней Маргариту, а теперь будут проходить дни, недели и я не увижу ее, не услышу голоса. Нет, это невозможно, Вальтер, я не перенесу этого.

– Ты думаешь, что я страдаю меньше тебя? – сказал взволнованный оружейник. – Мое сердце сжимается при мысли о разлуке с нашей дочерью, но я покоряюсь необходимости. Пойми, что эта разлука не так еще ужасна, как бы могла быть; монастырь св. Бригитты не так далеко отсюда, и ты можешь каждую неделю навещать Марию и оставаться с ней целый день. Притом я не хотел говорить при дочери о моем плане, который может быть, еще не состоится. Патер ван Эмс пишет в эту минуту письмо ван Шафлеру, в котором мы предлагаем ему тотчас же обвенчаться с Марией, и если он согласится на это, мы свезем ее в Дурстед, и ты останешься у молодых до окончания войны.

Эта надежда успокоила немного Марту, которая перестала плакать и занялась приготовлениями к отъезду. Зато когда пришел ван Эмс, горе матери возросло до высшей степени, и она почти без чувств сжала дочь в своих объятиях.

Вальтер, несмотря на твердость характера, был растроган до слез и не мог проговорить не слова, а добрый священник сказал несколько простых, но глубоко религиозных слов, придавших немного сил бедной матери. Она проговорила, наконец, обливаясь слезами:

– Я знаю, батюшка, что грех роптать на волю Божию, но что делать?.. Разве не Бог посылает предчувствия? А я чувствую, что разлука с моей дочерью вечная, что я в последний раз прижимаю ее к своему сердцу.

– Полноте, – уговаривал ван Эмс. – Что у вас за странные мысли. Вы скоро увидитесь с Марией.

– Нет, моя дочь – это моя душа… без души нельзя жить… я умру.

– Полно, Марта, – проговорил Вальтер с поддельной строгостью, – ты расстраиваешь всех нас… простись с Марией, нам пора ехать.

– Погоди, Вальтер… еще минуточку, – вскрикнула мать, – дай мне в последний раз наглядеться на нее.

– Не говори этого, матушка, – прошептала молодая девушка, – или я потеряю последние силы.

– Хорошо… дитя мое… я замолчу… Бог милостив, я не хочу плакать… мы увидимся…

В тот самый час, как оружейник с патером ван Эмсом и Марией выходили из Амерсфорта на дорогу, ведущую в Зест, Перолио с половиной Черной Шайки выезжал из других ворот на нарденскую дорогу. Что же было причиной такого скорого отъезда?

Город Нарден был уже и в те времена сильной крепостью и принадлежал к утрехтской епархии. Нарден остался верен епископу Давиду, который, однако, содержал там небольшой гарнизон, несмотря на просьбы горожан, просивших усиления войск на случай нападения неприятеля. Бургундец, всегда нерешительный, долго обдумывал просьбу Нардена и наконец приказал капитану Салазару послать туда отряд наемников. Бурграф Монфортский узнал об этом и зная, что отряд придет не скоро, вздумал овладеть крепостью. Эта опасная экспедиция была поручена начальнику Черной Шайки, известному своей храбростью и ловкостью, и вот почему, после неудачной ночи, когда Вальтер пошел к патеру ван Эмсу, Перолио, получив приказ бурграфа, отправился к Нардену с частью своих войск.

Он был доволен, что оставляет на время дом оружейника, где все ненавидели его. Притом эта экспедиция обещала богатую добычу, чему радовалось войско, которому надоела бездейственность гарнизона. Получив приказ, Перолио собрал войско и выехал из города с одной половиной, а другая должна была догнать его на другой день.

Стало быть, если бы Вальтер замедлил немного отъезд дочери в монастырь, то мог бы оставить ее у себя еще на несколько дней и отдалить время разлуки.

На другой день Перолио расположил свой лагерь в деревне близ Нардена, откуда мог наблюдать за окрестностями. Вся шайка уже соединилась с ним. В арьергарде с обозом был и Фрокар, который не успел еще переговорить с начальником и не знал о чудесном явлении Вальтера и ночных похождениях Перолио. Он ждал минуты, когда капитан позовет его и отдаст обещанные двенадцать флоринов. Наконец Перолио, увидев его близ своей палатки, кликнул его, и монах очень довольный, вошел потирая руки и спросил:

– Довольны ли вы, синьор, любовным зельем колдуньи?

Но Перолио смотрел на него так грозно, что он замолчал.

– Где крестьянин, пойманный с письмом епископа к коменданту Нардена? – спросил капитан.

– Он связан, синьор, – отвечал Фрокар, – и так как, вероятно, вы прикажете вздернуть его на дереве, то я приготовил новую веревку и выбрал дуб, с которого вида нарденская колокольня.

– Ризо, – сказал Перолио пажу, – позови Скакуна, Рокардо и еще двоих.

Паж поклонился и вышел.

– Ты ждешь награды за твою экспедицию? – спросил бандит Фрокара.

– Как же, сеньор. Впрочем, я могу и подождать, за вами не пропадет.

– Тем более, я должен аккуратно платить мои долги.

В это время вошел Ризо с лейтенантом Вальсоном, Скакуном и Рокардо.

Вальсон пришел спросить, что делать с пойманным крестьянином.

– Не беспокойтесь, лейтенант, мы уже приготовили ему веревку, – сказал Фрокар.

И он вынул из кармана крепкую петлю.

– Хороша ли твоя веревка? – спросил Перолио.

– Совсем новая, капитан, и сдержит хоть Вальсона, несмотря на то, что он успел уже нагрузить себя водкой.

Перолио взял веревку и, передавая ее Скакуну, сказал:

– Накинь веревку на шею Фрокара и повесь его на том самом дереве, которое он выбрал.

– Я посмотрю на это! – вскричал англичанин, заливаясь громким смехом.

Фрокар принял это за шутку и сам рассмеялся, но видя, что капитан совершенно серьезен, а подчиненные его готовы исполнить приказание и накинули петлю на его шею, побледнел, задрожал и не мог проговорить ни слова. Видя его гримасы, Вальсон хохотал еще громче, говоря:

– Ах ты трус, испугался веревки!

– Я не спорю, что я трус, точно также как ты пьяница, – проговорил с трудом Фрокар, зубы которого стучали. – Я знал также, что умру на виселице, только не ждал, что это будет так скоро.

В это время воины потащили его, но он вскричал:

– Погодите, дьяволы! Успеете еще! – и обратясь к Перолио, продолжал: – Капитан, благородный сеньор, все великие люди отличались великодушием, прикажите этим разбойникам повременить немного. Что я сделал? В чем провинился? Верно вина моя велика, что вы решаетесь лишиться услуг такого нужного человека, как Фрокар. Право, я не знаю, чем заслужил ваш гнев. Верно зелье колдуньи не подействовало, так в этом виновата она, а не я, надобно ее привести.

– Дело не в колдунье, – вскричал Перолио, топнув ногой, – а в оружейнике! Что ты с ним сделал?

– Что я с ним сделал? – повторил Фрокар, глядя с удивлением на тех, которые помогали ему в кабаке у перевоза.

– Ты мне сказал, проклятый плут, что он никогда не вернется домой.

– Сказал, синьор, потому что разве может вернуться человек со дна реки, с двумя ударами кинжала.

– И, однако, он пришел домой, и я его видел.

– Так вы видели его привидение… он просил молитв за свою душу! – вскричал суеверный монах, забыв о своем положении.

– Я видел не привидение, а живого оружейника.

– Да, – проворчал Вальсон, – я сам видел его перед нашим отъездом. Он ехал с дочерью и старым священником.

– Как! – вскричал Фрокар. – Этот железный оружейник очнулся и выплыл, и за это вы хотите отправить меня на тот свет?

– Разве я тебе не обещал этого?

– Так надобно повесить не одного меня, но и тех, которые помогали мне. Надобно быть справедливым, капитан, да и мне будет приятнее висеть в компании. Они виноваты больше меня, если проклятый оружейник не умер. Дурак Рокардо не хотел употребить в дело веревку, которую я приготовил; а ручаюсь, что из моей петли не выскочил бы самый живучий человек.

– Я не палач, – возразил Рокардо, – и не умею владеть веревкой.

– А теперь ты берешься за дело палача? – спросил Фрокар, решаясь защищать свою жизнь.

– Тебя всякий из нас повесит с удовольствием, – сказал Скакун.

– Я не сомневаюсь в твоем расположении, проклятый англичанин, но капитан, не может желать моей смерти… Мы с ним соотечественники, итальянцы, мы понимаем великодушие… и я со своей стороны прошу вас, синьор, простить этим глупцам, которые не умели разделаться с оружейником… Верно душа его была так крепко привинчена к телу, что он всплыл как пробка.

– Я поручил все тебе, – сказал Перолио, – и ты должен отвечать!

– Я невинен, как ягненок, синьор, и чтобы доказать вам мою готовность, берусь в три дня отправить оружейника на тот свет и ручаюсь, что на этот раз он не воскреснет.

– Что мне за дело до оружейника, мне нужна его дочь.

– Я вам достану ее, и приведу в вашу палатку, клянусь жаровней св. Лаврентия.

Перолио замолчал и задумался, потом дал знак воинам, чтобы они ушли и оставил только Вальсона.

Фрокар вздохнул свободно и, не опасаясь более за свою жизнь, старался улыбнуться, но сделал отвратительную гримасу.

– Я знаю, – сказал Перолио, – что ты не скуп на клятвы. Ты готов теперь принести мне башню Пизы, если я этого потребую.

– Я уверен, что синьор не потребует невозможного, синьор справедлив.

– Если бы я был справедлив, ты давно бы танцевал в воздухе. Я сделаю доброе дело, если избавлю свет от такого изверга, как ты.

– Oh, yes! – проговорил Вальсон. – Это будет забавно.

– Не доставляйте этой забавы пьяному англичанину, – возразил Фрокар жалобно. – Право, капитан, я могу еще пригодиться. От мертвого вам не будет никакой выгоды, а живой достанет вам белокурую дочь оружейника.

– Ты хочешь увезти ее? Как ты сделаешь это?

– Ничего еще не знаю, но она будет в моих руках, или я не Фрокар.

– Поверьте, капитан, что он обманет вас и мы его больше не увидим, – заметил Вальсон.

– Я не лишу себя удовольствия любоваться твоей красной рожей.

– Молчать! – вскричал Перолио. – Во сколько времени ты намерен совершить похищение?

– В две недели капитан!

– Даю тебе месяц.

– И если я успею в моем предприятии?

– Ты получишь прощение.

– Только?

– И того много, – вскричал англичанин.

– Вы обещали мне, синьор, двенадцать золотых флоринов.

– Разве ты их заслужил? Впрочем, я хочу расплатиться с тобой заранее, чтобы ты был усерднее.

– Как вы добры, – проговорил Фрокар и протянул руку к Перолио, который взялся за кошелек.

– Я удвою награду, если ты окончишь успешно, что обещал. Говори, сколько ты успел наворовать в это время?

– Вы хотите сказать, синьор, сколько у меня экономии? Право, немного.

– Тем хуже, потому что я хочу дать тебе вдвое.

– Вдвое! О тогда…

И он уже разинул рот, чтобы проговорить цифру своего капитала, но прежде посмотрел на своего начальника, чтобы прочитать на его лице, правду ли он говорил. Лицо бандита было серьезно и неподвижно.

– Ну что? – проговорил Перолио, гремя деньгами. – Богат ли ты?

– Сейчас, сеньор, я вам принесу мою казну.

И он хотел ускользнуть из палатки, но капитан схватил его за руку.

– Ты вздумал обмануть меня, любезный? – вскричал он. – Я знаю, где ты прячешь деньги. Вальсон! Раздень его и осмотри.

– Oh, Yes! – проворчал англичанин, протягивая руки к монаху.

– Не беспокойтесь, – сказал Фрокар, расстегивая камзол. – Я не нуждаюсь в лакеях.

И он снял кушак, надетый под рубашкой, и, вздыхая, выложил из него пятьдесят золотых флоринов.

– Когда ты успел наворовать у меня столько денег? – вскричал Перолио, смеясь.

– О, синьор! Эта моя трудовая копейка, – отвечал Фрокар.

– Да, ты много трудился, чтобы добыть эту сумму. Нечего делать – я должен сдержать свое обещание.

И он вынул из своего кошелька пятьдесят флоринов и положил их на стол.

При виде такого богатства, глаза монаха засверкали и он вскрикнул от радости, когда Перолио сказал ему, указывая на груду золота:

– Это все твое.

Фрокар протянул дрожащую руку к деньгам, но капитан, ударив его рукояткой кинжала, продолжал:

– Не торопись, любезный! Эта сумма твоя, но ты получишь ее не прежде, как приведешь ко мне дочь оружейника. А до тех пор Вальсон спрячет эти деньги и не даст тебе ни флорина.

– Будьте покойны, капитан!

– И если ты не исполнишь твоего обещания, – сказал Перолио, – если через месяц не придешь сюда, сто флоринов будут принадлежать тому, кто поймает тебя и повесит на первом дереве.

Англичанин забрал все сокровище и Фрокар, превратясь в статую, смотрел на него с недоумением.

– Через месяц – деньги или веревка! – сказал Перолио.

– Последнее лучше, – прибавил Вальсон.

– Чтобы черт побрал этого англичанина, – ворчал Фрокар, одевая свой камзол. – Я отплачу тебе когда-нибудь, пьяная рожа. Через месяц белокурая красавица выручит мои денежки. До свидания!

И он выбежал из палатки.