«Одна из самых ярких звезд»
Было бы не очень честно по отношению к читателю, если бы биограф Грозного «тактично обошел» эти ошибки, и было бы совсем нечестно, если бы он выдавал их за открытия, «значение которых не следует недооценивать». Это бесспорно.
Один из учеников и последователей Грозного говорит по поводу его ошибок при решении хеттско-иероглифической, протоиндийской и критской проблем: «Во всем этом Грозный был настоящим пионером и прокладывал дорогу в джунглях, в которые до него никто еще не проникал. От того, кто предпринял такой труд, нельзя, право, требовать, чтобы он построил автостраду и выбрал наиболее удачное направление для нее…» И, вероятно, можно еще добавить: ошибка, вытекающая из стремления к познанию нового, более плодотворна, чем приверженность к старому неведению.
Но мы лишь объясняем, а не оправдываем. А объяснение тут тем более необходимо, что Грозный, собственно, никогда не изменял научным принципам, которые привели его к успехам.
К своим великим открытиям Грозный пришел как свободный ученый, который может свободно перемещаться по территории науки; к ошибкам — в отгороженном от всего мира кабинете, без связей и возможности обмена взглядами с остальными учеными своей специальности, без знания новой литературы. Например, когда он работал над дешифровкой протоиндийского письма, книги Маккея были в его распоряжении лишь краткое время. (В своей ректорской лекции он не забыл поблагодарить профессора Принта из Галле, который одолжил их ему летом 1939 года.) В этой своей изоляции Грозный не был виноват — он жил в «протекторате».
Уже при дешифровке хеттских иероглифов «не сработал» — опять же не по вине Грозного — «спасительный тормоз науки», каковым является критика. В то время, когда Грозный был занят расшифровкой протоиндийского и критского письма, этот тормоз уже вообще не действовал. А когда он наконец начал функционировать, было уже поздно. Но и этого было достаточно, чтобы семидесятилетний Грозный хотя бы приписал к главе о древнейшей истории Индии, что теперь (в 1949 году, после ознакомления с новой литературой) предлагает ее вниманию читателя «с большими сомнениями».
В ту пору, когда Грозный трудился над дешифровкой критского письма, еще не были опубликованы важнейшие тексты. Заслуживает интереса то обстоятельство, что Вентрис нашел ключ к этому письму через несколько месяцев после того, как Майрс опубликовал утаиваемые Эвансом надписи. В своих «Документах на микенском греческом языке» Вентрис справедливо писал: «Два поколения ученых были (из-за этой задержки) лишены возможности конструктивно работать над решением проблемы». Грозный был последним представителем этих двух поколений.
Нельзя обойти молчанием еще один субъективный момент: с 1940 года Грозный торопился закончить свою работу. После ухода Капраса с поста министра школ «председатель правительства протектората» Крейчи предложил Грозному освободившееся министерское кресло: человек, снискавший уважение чешской интеллигенции своим мужественным поведением 17 ноября и стоявший вне политики, мог быть для оккупантов отличной ширмой. Грозный, разумеется, отказался: «Совершенно исключено. Я всегда жил честно». Но с той минуты он постоянно испытывал страх, что «за ним придут». И боясь, что гестапо вычеркнет его из «списков живых», стремился как можно скорее завершить свой труд — пусть даже ценой того, что некоторые сомнительные величины придется позднее заменить другими.
Но все ошибки, которых Грозный не сумел избежать в своем одиночестве, где единственным его собеседником был качающийся дамоклов меч, ничего не изменяют в его предшествовавших открытиях и не уменьшают их значения. Уже работы его молодости — открытие шумеро-вавилонского мифа о Нинурте и исследования о денежном обращении и сельском хозяйстве в Вавилонии — поставили его в один ряд с виднейшими ориенталистами. Открытие первых следов исчезнувшей аморитской культуры, установление местонахождения каппадокийских табличек, открытие двух хеттских замков и древнеассирийского города Канес обеспечили ему одно из первых мест среди археологов мира. А его дешифровка клинописного хеттского языка навсегда останется гениальным свершением, знаменующим исторический поворотный пункт на пути познания древнейшего прошлого человеческого рода в той части света, которая считается колыбелью культуры.
Удалось Грозному достигнуть и цели, поставленной им перед собой в самом начале научного пути. Он написал «Древнейшую историю Передней Азии, Индии и Крита», и народно-демократическая республика удостоила ее Государственной премии. В этом большом труде он обобщил все свои научные открытия, весь свой опыт дешифровщика древнего письма и археолога и создал в нем — несмотря на указанные оговорки относительно решения вопросов, связанных с прочтением протоиндийского и критского письма, — действительно «целостную драматическую картину развития обширной области, в которой на протяжении нескольких тысячелетий пересекались, скрещивались и взаимовлияли народы разных рас и культур» (Й. Клима). Этот труд Грозный закончил с напряжением всех сил в последние годы жизни.
В мае 1944 года апоплексический удар подкосил здоровье ученого и лишил его возможности вернуться после освобождения к преподаванию в университете. Несмотря на это, Грозный продолжал работать и публиковать результаты своих исследований; его квартира на Оржеховке в Праге всегда была открыта для студентов и младших коллег. К семидесятилетию ученого количество опубликованных им книг, исследований и статей достигло круглой цифры — 200. Но если мы даже прибавим к ним более 150 рецензий, являвшихся самостоятельными научными работами, это послужит наглядным выражением лишь меньшей части его деятельности, которую и в этом возрасте он не собирался прекращать: «Пенсия и ничегонеделание? Где там! Это не для меня!».
От работы ученого оторвал лишь несчастный случай. Это произошло 22 мая 1952 года. Он писал в своем кабинете, хотел наклониться к нижнему ящику письменного стола, упал и сломал ногу. Грозного перевезли в ближайшую больницу, военный госпиталь в Стршешовицах, и там он лежал до сентября в большой общей палате вместе с молодыми солдатами, оказывавшими ему всяческое внимание. Он отплачивал им за это воспоминаниями о путешествиях по Малой Азии, Сирии и Месопотамии, воскрешая перед слушателями древние культуры вымерших народов и рассказывая веселые истории из своей жизни (многие факты в настоящей книге взяты из этой его последней неписаной автобиографии). Неохотно прощался он с новыми друзьями, когда узнал, что его переводят в правительственный санаторий.
Здесь Грозному был вручен декрет, которым 12 ноября 1952 года президент республики Клемент Готвальд за научные заслуги и образцовое поведение в тягчайшие для нации времена назначил его одним из первых членов вновь основанной Чехословацкой академии наук.
Но недолго пришлось Грозному носить титул академика и пользоваться вниманием, которое ему оказывало народно-демократическое правительство. 13 декабря, после того как прозвучали обычные позывные радионовостей, диктор глухим голосом прочел сообщение Чехословацкого агентства печати: «Чехословацкая академия наук с прискорбием извещает, что в пятницу, 12 декабря 1952 года, в правительственном санатории в Праге скончался видный член Чехословацкой академии наук, академик Бедржих Грозный, один из крупнейших представителей мирового востоковедения».
А 22 декабря в большом зале древнего Каролинума, прощаясь с покойным в присутствии представителей правительства, высших школ, чехословацких и зарубежных научных организаций, армии и множества сограждан, академик Зденек Неедлы говорил над его гробом: «От нас ушел ученый с огромным кругозором, простиравшимся до самых отдаленных времен и земель, ученый, который с первых своих шагов в науке шел непроторенным, необычным путем… И наша скорбь тем глубже, что этот великий магистр нашей и мировой науки ушел от нас в момент рождения и первых начинаний Чехословацкой академии наук, одной из самых ярких звезд которой он был… Его уход — невозместимая потеря для нас. Но великое дело его жизни живо и будет жить!».