на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 10. Полных побед не бывает. Но частичные тоже неплохи

Бесспорные победы и безусловное одобрение случаются только в голливудских фильмах. Реальность не настолько щедра, чтобы признать: победа за тобой, герой! Пей и веселись в три горла. И чтобы ближние и дальние от души славили победителя и водили хороводы — тоже не дождешься. Одно из двух: либо ты на пике власти запрещаешь критиковать твое геройское деяние, либо терпишь разъяснения экспертов, что ты не так в ходе подвига содеял. Не учитывая тот факт, что эксперты во время твоего геройствования по укрытиям ховались и уши ладошками прижимали.

Я обреченно вздохнула. Майка поит меня чаем. Вернее, отпаивает. После психологических баталий и престидижитаций* (А попросту фокусов — прим. авт.) накатывает такая слабость… Мир становится крошечным и неразборчивым, как будто смотришь в перевернутый бинокль. Или даже в перевернутый телескоп.

Тело вспоминает все симптомы морской болезни и норовит воспроизвести их на суше. И хуже всего, тебе становится все равно, что происходит с твоим телом. Ведут ли его куда, кормят ли чем, ругают ли за что… Ты в этот момент находишься где-то еще. Подозреваю, именно там, где проживают драконы. В мире философского созерцания на фоне приглушенных чувств и пригашенных потребностей. Чтобы увидеть происходящее в мире людей, приходится напрягать все органы восприятия и давать указания мозгу. Дабы не манкировал, а обрабатывал полученные сигналы.

И вот, когда ты в таком состоянии, тебя непременно надо проинструктировать насчет совершённых ошибок. Когда битва окончена и обозы, елозя в истоптанной грязи, собирают убитых и раненых. Ох, Майка, Майка, какая ж ты зануда…

— Зачем ты ей наговорила, что мы по наклонной покатимся, будем торговать наркотиками и спать с маньяками? Она же этого действительно боится…

— Зачем ты говорила про пятилетнюю выживаемость и химиотерапию? Теперь она будет думать, что ее облучат и что она дольше пяти лет не проживет…

— Зачем ты сказала, что она играет в игры? Это ее обидело… Она же искренне…

Голова моя заваливается назад, свешивается с тряской телеги, воняющей кровью и выпущенными кишками, мне дурно, поднимите мне голову, я не хочу в ров, я жива, я победила, разве ж можно так с победителями, не надо меня тащить за руки, мне больно, пустите, я вам еще покажу…

— Стоп, мама, стоп! — голос раздается, как мне кажется, прямо с потолка. Потолок странный, сводчато-вогнутый, я никогда не замечала, какой тут странный потолок, в типовой квартирке, как это может быть, неужели соседи так и ходят по кривому полу?… — Мама, замолчи. Замолчи, я сказал. Нет. А я сказал, заткнись! Если тебе стыдно за то, что перетрусила, хотя бы не мучай Асю. Вот именно! За то, что она НЕ струсила.

Меня подхватывают под мышки и под колени и несут в кровать, словно маленькую девочку, заснувшую на кухне, пока взрослые про скучное разговаривали. Кровать большая, мягкая, колышется плавно, будто колыбель. А может, будто погребальная ладья. Я сегодня проявила героизм. Надо мной произнесут ритуальную формулу: "Вижу отца своего, вижу мать свою, вижу братьев и сестер своих, вижу род свой до последнего колена, они зовут меня к себе! Зовут в Вальгаллу, где настоящие герои живут вечно!"?

У меня шок. Я должна заснуть. Но сейчас, когда телу, наконец, позволили принять горизонтальное положение и выпасть из участия в беседе, я с неожиданным интересом прислушиваюсь к голосам в коридоре.

Гера возражает своей матери. Своей непрошибаемой, неугомонной матери. Невероятно.

— Ты меня обидел!

— Ну и что? А ты Асю обидела. И дальше бы обижала, не замечая, что Ася со стула валится.

— С чего ей валиться-то?

— С того, что она всю жизнь под бабкиной тиранией прожила. У нее в голове бабкин голос день и ночь разговаривал. Издевался не умолкая. Ася разум потеряла, пытаясь от этого голоса избавиться. Думаешь, если бы у нее был выбор, она не захотела бы в своем уме остаться?

— Э-э-э… — мнется Майка. Майка. Мнется. Не-ве-ро-ят-но!

— И вот, когда Ася впервые по-настоящему бабку отшила, да не от себя — от всех нас, от тебя, от Сони, от меня! — не дала ей называть вас блядями, а меня лохом — ты тут как тут. Советы даешь. Недочеты разъясняешь.

— Но должна же я…

— Что должна? Занять освободившееся место в Асиной голове? Если бабкин голос раз и навсегда заткнется, то твой будет звучать до скончания веков и вести Асю верным путем?

— Гера, ну что ты на меня взъелся?

— А то! Я не хочу, чтобы моя мать стала такой же, как моя бабушка.

— Бабушка всегда тебя любила!

— Мать! Она никого не любила. Просто кого-то поучала больше, кого-то меньше. Вам больше доставалось — со своим полом бабка соперничает жестоко. До последнего проблеска независимости. Пока не нагнет и в нагибе не зафиксирует — не успокоится. А мужиков она трогает, только если они сами на соперничество напрашиваются.

— Это как? — недоумевает Майка. Я хихикаю чуть слышно, натягивая одеяло на нос. Ну до чего ж у меня сестры ненаблюдательные!

— А вот так, — бурчит Гера. — Вечно она объясняет, что мужское дело, а что не мужское. Цветы выращивать или готовить — не мужское. У ее соседа какой-то кактус зацвел — бабка аж на говно перевелась. Чей-то муж пироги печет — опять говно. Не мужским делом занялись! А бабы у них виноваты, что мужики срамным занятием увлекаются. Представляешь, сколько бы она дерьма на Асиного Дракона вылила?

— А что? — из голоса Майки уходят последние возмущенные ноты. Всепоглощающая жажда сплетни просыпается в нем.

— Он же шеф-повар! Аська тебе что, не рассказывала?

— Класс!.. — голоса удаляются, гаснут, я улыбаясь засыпаю и засыпая улыбаюсь. Герка — не маменькин сынок. Он мужчина. Он защитник. Я вырастила настоящего мужчину. Сама. Класс!

Наутро Майка пьет кофе, усердно разглядывая вид из окна — двор, поднадоевший за три недели пребывания в Берлине. Ну, чтобы не смотреть на мое опухшее от пересыпа лицо с такими невинными-невинными глазами, сойдет и двор. Майке неловко, но просить прощения — только усугублять неловкость. Приходится пялиться из окна.

Впрочем, Майкины ухищрения меня не интересуют. Что-то происходит в душе самой легкомысленной и благополучной из нас — в душе Софи. Она глядит на меня, требовательно и нетерпеливо, как будто пытается передать важную информацию, одними взглядами, без помощи слов. Ей явно мешает присутствие Майи и Герки, мучительно долго собирающихся в очередной культпоход.

Наконец, квартира пустеет. Мы остаемся вдвоем. В конце недели и я уеду. Недолго мне осталось в Европах жуировать. Вернусь в родные пенаты, встречусь с московскими морозами, и вполовину не такими злыми, как здешние — сырости им не хватает, промозглости. Континентальная наша жизнь. Столичные мы неженки.

В Москве ждет меня Дракон. Спокойно ждет, без подросткового азарта. Знает: рано или поздно мы решим, как строить нашу совместную жизнь. Жить вместе или раздельно. Заводить общий круг знакомств или нет. И вообще, оставаться вместе или обойтись бурным романом длиной в несколько месяцев.

— Мы должны поговорить, — чуть слышно произносит Соня, усаживаясь напротив. — Я хочу сказать тебе одну вещь. Только мне трудно ее сказать.

Оп-па! Я смотрю на Соньку и понимаю: сейчас рухнет еще одна семейная легенда. Легенда о самодостаточной, самовлюбленной и самостоятельной Софи, жизнь которой — это сплошные «само», которой никто не нужен, которая ищет одних лишь удовольствий, безжалостно порывая со всяким, кто претендует на большее. Глаза у Сони задумчиво-печальные — глаза женщины под пятьдесят (страшный, страшный рубеж, не Рубикон уже, а Стикс), но без отрицания, без гнева, без торговли… Соня смирилась с тем, что скоро, совсем скоро из ее жизни исчезнет элемент Дикой Охоты на любовь. И что останется? Боже мой, у нее же ничего нет…

Чтобы быть не одинокой, а самодостаточной, нужно очень много всего. Столько, сколько иному человеку за целую жизнь не раздобыть, не запасти, не накопить. Талант. Мастерство. Стезя. Репутация. Идея. И чертова уйма планов. А складывается из этого по большей части не что иное, как трудоголизм. Страх перед праздниками, ненависть к выходным, привычка засиживаться на работе. Для эпикурейца — образ ада на земле. Для биографа — творческая аскеза во имя предназначения. Для стареющей женщины — клетка, захлопнувшаяся так давно, что ты уже и забыла, каково это — быть свободной, быть женщиной…

Соня, думаю, много лет назад поняла: удобное сочетание трудоголизма и эротомании не избавляет от одиночества. А сейчас, сейчас, когда мужской хоровод скудеет, не может не оскудеть — как она жить будет? Сердце мое пропустило удар.

— Ну ты вчера разбушева-алась, — бормочет Сонька, собираясь с мыслями, — прямо не ожидали… В общем, посмотрела я на тебя и подумала: надо нам с тобой поговорить. Я все тяну и тяну, а деваться-то больше некуда…

— Сонь, не томи, — гаснущим голосом шепчу я. — Что случилось-то?

— Я замуж вышла, — просто, как "я в магазин сходила" ляпает моя непредсказуемая сестра.

— Как то есть… а где… и когда… — давлюсь вопросами я.

— Месяц назад расписались. Свадьбы устраивать не хотелось, да и не женятся тут с помпой. Зарегистрировались по-тихому, он, наверное, сюда переедет. Так что не обессудьте, сестренки, последний раз вы у меня всем табором останавливались.

— Не страшно! — отмахиваюсь я. — А чего ты скрывала-то? Боялась, мы тебе позавидуем?

— Боялась, вы меня осудите, — грустно улыбается Софи. — Мы же такие… непокобелимые. Три прекрасных одиночки, у каждой своя жизнь, мужики нам нафиг не нужны, все у нас и без мужиков замечательно… Я тоже так считала. И совершенно искренне, заметь. Если бы кто из нас замуж намылился, наверняка бы сказала "пфуй!" и рожу бы скривила.

Сонька так комично гримасничает, что я начинаю хохотать. Хохотать, несмотря на все свое недоумение и любопытство. Обрадованная сестрица принимается излагать события по порядку. И я понимаю, что ничего не понимала. Ни в жизни, ни в характере близких мне людей.

Когда читаешь учебники-пособия-монографии по психологии, кажется: уж у меня-то, у моей-то родни все иначе! Их комплексы зарождаются и прорастают совсем из другой почвы! И если написано: склонность к случайным связям возникают у людей, так и не понявших, что есть любовь, к моей сестре-нимфоманке это не относится. Она не нимфоманка, она темпераментная. И не комплексы у нее, а свободный выбор свободной женщины. И если даже свободный выбор длится три десятилетия кряду и никогда не заканчивается появлением в жизни сестры родного человека, это ничего, это нормально.

Но сколько можно врать себе? Того факта, что Соня не различает любовь и секс, не избежать. Можно закрывать на него глаза, можно обходить его стороной, можно замалчивать и толковать наперекосяк. Но избежать — не получится. Сонька, не понимающая, что одно не заменит другого, что страсть, даже бурная, хороша ненадолго… Что через несколько недель бурной страсти будет уже недостаточно, что придется взрастить в себе любовь… или упорхнуть из этой клетки. И отправиться на поиск другой клетки. Совсем новой. Чтобы прожить еще несколько недель полной жизнью.

В глубине души я не могла не предвидеть: грядет, гм, крах Сониного рецепта счастья. И не потому, что счастья вне семьи не представляю. Очень даже представляю. Один такой рецепт вживую рядом ходит. И доводится нам с Соней родной сестрой. Просто Сонькина личность под такое счастье не заточена. Весь ее тридцатилетний марафон был сплошным и безнадежным поиском любви.

И вот, все сложилось. Сошлись звезды, смилостивились боги. Душа, израненная неумением любить, нашла того, кто ее научит.

— А что же ты Майке сказала, что в гробу угомонишься? — недоумеваю я.

— А Майка чего-нибудь другого ждала? — вспыхивает Соня. — Я для нее — живое подтверждение, что жизнь можно и одинокой прожить. И быть счастливой.

— Это скорее она для нас — подтверждение. Но сомнительное. Мы — не она. И под Майку косить не обязаны, — философствую я.

— Я просто не знала, как приступить… к исповеди, — признается Сонька. — Зато теперь — карты на стол. Мы с ним так долго вместе, что даже смешно.

— И сколько?

— Полтора года.

— Да. Это действительно смешно, — киваю я. — Жуткий срок. С таким не поспоришь. А зачем ты у того типа в Starbucks'е визитку взяла?

— У какого? А-а-а… — припоминает Соня. — Так по работе же. Я ж еще и работаю — не забыла?

— Забыла. Казалось, ты только развлекаешься. А он кто? Ну, твой… муж. — Слово выговаривается с трудом, будто незнакомое.

— Коллега мой. Мы сперва вместе проекты делали, потом как-то так все закрутилось… Я думала, стандартно будет — роман, скука, расставание, подляны-подставы, увольнение. А скука все не приходит и не приходит — ну что ты будешь делать? И мне, наоборот, только интересней с ним становится. Между делом с семьей меня познакомил, с друзьями. И никакой с их стороны козьей морды — что это, мол, за русская потаскушка, где ты только ее нашел? В общем, он оказался хорошим, они оказались нормальными, жизнь оказалась полна. Вот я и сдалась. Видать, время мое пришло.

— Не столько время, сколько чувство. Чувство твое пришло. И доказало, что никакой ты не суккуб! — размышляю вслух и нечаянно проговариваюсь.

— Не… кто?

— Суккуб! Ну, это такие… — я обрисовываю в воздухе фигуристый женский силуэт.

— Вспомнила! — машет руками Сонька. — А раньше казалось, что суккуб? Вот умора!

Умора. Смертельная умора для представителей сильного пола. Умора, с которой лучше не сталкиваться, если хочешь жить. Но это — не про мою сестру. У которой, к счастью, совсем другая стезя.


* * * | Власть над водами пресными и солеными. Книга 2 | * * *