ГЛАВА 20

Когда пришли с работы папа и мама, я им всё рассказал про ловушку и попросил не вынимать из ящика журнал.

Попало мне за то, что я не успел сделать уроки. А за всё, что натворил Кыш, меня неожиданно не ругали. Мама только строго напомнила про испытательный срок и не удивилась, когда я, подёргав верёвочку, сказал Кышу:

— Свет!

Он подпрыгнул — и люстра зажглась.

Папу это не обрадовало. Он был злой и небритый и с неприязнью косился на Кыша.

Вдруг мама обратила внимание на сноп красных солнечных лучей, бивших в окно. Кыш сидел в конце этого снопа прямо в центре большого зайчика и вилял хвостом. Папа посмотрел и ничего не понял. Я тоже не понял.

— Кыш виляет хвостом и поднимает всю пыль в квартире. Она столбом стоит. Вот в лучах всё и видно, — объяснила мама.

Тут мы с папой, конечно, заметили, как в солнечном луче носятся миллиарды пылинок, поднятых в воздух Кышевым виляющим хвостом.

— Новое дело, — хмуро сказала мама. — Теперь все будет в пыли. А я буду ходить за Кышем с тряпкой и всё вытирать. Спасибо!

— На место! — крикнул я Кышу, топнув ногой. Он, поджав хвост, поплёлся из комнаты, не понимая, за что я на него крикнул.

А папа захотел отыграться за то, что ему не дали кость, и за то, что он небритый. Он сказал маме:

— Одно из двух: или мы совместно будем каждый день бороться с пылью, или ампутируем нашей собаке хвост. Сведём, так сказать, на нет виляющий момент, и всё будет в порядке. И вообще: если щенок вносит в нашу жизнь столько неудобств, то, возможно, следует ему подыскать новых хозяев? — Папа начинал расходиться. — А ты хочешь остаться на второй год в первом классе? Почему не сделал уроки? Думаешь, обучать щенка важней, чем учиться самому? Он уже сам зажигает свет, а ты никак не научишься читать по слогам!

— А зачем меня в школу отдали? Я самый маленький в ней! Меня дразнят Двумяпортфелями! Надо было написать в метриках, что я родился второго сентября, а не тридцать первого августа. Я бы ещё год ходил в сад и читать бы научился, — сказал я и тут же пожалел об этом.

— Так, значит, если бы ты тогда умел говорить, ты посоветовал бы мне подделать твои метрики? Тебе жаль, что ты в начале жизни не обманул государство? — тихо спросил папа.

Я замотал головой, потому что не помнил, чтобы у меня когда-нибудь появлялось такое желание.

Мама молча всё это слушала. У неё с папой — я ещё раньше понял — был договор: когда он меня ругает, она молчит, а когда она — помалкивает папа.

— Митя, если ты кончил, то скажу кое-что я, — наконец вмешалась мама.

— Нет! — заупрямился папа. — Разговор далеко не окончен! Прошла целая школьная неделя, а в твоих тетрадках кляксы и какие-то червяки вместо прямых линий! У тебя, может быть, дрожит рука?

— Она как-то не двигается, — сказал я.

— А при разборке моей кинокамеры у тебя двигалась рука?

— Двигалась, — сказал я.

— Короче говоря, мне всё ясно, — заявил папа и после этого неожиданно потребовал, чтобы в течение завтрашнего дня Кыш был обучен не наливать на полу лужи.

— Митя! Пойдём подышим свежим воздухом, — вдруг предложила мама.

Это значило, что она не хочет, чтобы я присутствовал при её серьёзном разговоре с папой.

— Там холодно, — поёжившись, сказал папа.

— Надень пальто.

— Но оно на полатях.

— А ты достань. Пора, — сказала мама, и папе ко всему прочему пришлось доставать пальто, а мне снова держать стремянку.

Потом они ушли дышать свежим воздухом.

Кыш уныло лежал на матрасике. Он как будто чувствовал себя виноватым.

«Завтра привяжу его, когда пойду в школу, и так до тех пор, пока привыкнет не устраивать везде ералаш», — подумал я и посмотрел в окно.

Папа и мама не спеша ходили по скверику. Папа что-то горячо доказывал, размахивая руками.

Я сел за уроки и начал новую тетрадку. А Кыш встал за стул, стоявший перед моим столиком, и смотрел, как я вывожу пером чёрточки и нолики и макаю ручку в чернила. От любопытства он высунул язык, но не мешал мне. Наоборот, у меня получилось несколько очень ровных палочек с хорошим нажимом и было совсем мало клякс. Потом я учился читать по слогам.

Потом вернулись мама и папа. Папа сказал:

— Знал бы, никогда не стал бы есть пуд соли с этим человеком! Предатель дружбы!

— Всё-таки, по-моему, ты не прав, — сказала мама. — И пока не признаешь это, будешь злиться.

— Никогда! О-о! Никогда! — воскликнул папа и проверил мои тетрадки.

Перед сном я спросил, кто из его друзей оказался предателем дружбы.

— Дядя Сергей Сергеев, — сказал папа.

— Значит, выходит, пуд соли зря пропал?

— Ещё есть какие-нибудь вопросы? — сухо поинтересовался папа.

У нас была договорённость: для того чтобы не теребить папу каждые десять минут разными вопросами, я должен был их копить целый день и вечером задавать все сразу.

— Что такое пигмей? — спросил я.

— На этот вопрос я отвечу завтра, — сказал папа. — Всё остальное ясно?

— А почему дядя Сергей Сергеев — предатель? Что он сделал?

— Станешь взрослым — поймёшь! — сказал папа. — И зря ты обижаешься на прозвище Двапортфеля. Прекрасное и очень редкое прозвище. Такие бывают только у индейцев. Помнишь, я читал про одного индейца? Его звали «Он Красит Волосы В Рыжий Цвет». Так что не обижайся.

— А у тебя в первом классе какое было прозвище?

— Булка. Меня звали Булкой, потому что я любил есть на уроках. Потом отвык. Ну, спи, — сказал папа…