20.

Обидно, что тебя обмотали бинтами, есть надежда остаться в живых, а ты лежишь и ничего не видишь, что делается вокруг. Лежишь и ждешь следующего удара, когда самолет заревет на вираже. Час два пролежали мы в кузове, ожидая что вот-вот в кузов посыпятся бомбы. Стало темнеть. Гул самолетов утих. Взрывов было не слышно. Шофер видно вернулся. Я услышал звук хлопнувшей кабины и разговор двух людей. Вернулись и солдаты.

– Нужно определить откуда ветер дует. – сказал фельдшер.

– А тебе это на што?

– Будем здесь ночевать. Мне и в голову не пришло, зачем вдруг шоферу нужно знать направление ветра.

– Дело к ночи. Уже темнеет. (Может придется здесь заночевать) Мост впереди разбит. Сейчас выедем на дорогу. Глушить машину не буду. Пойду вперед объезд искать. Нужно чтобы лобовым стеклом машина встала к ветру. А то выхлопными газами потравим раненных в кузове что лежат. Солдат, сидевший у борта, перекинул ногу через борт и легко соскочил с машины. У него была перевязана рука в локте. Но солдат не пошел вместе с шофером осматривать мост и искать объезд. Среди ходячих раненных, укрытый плащ-палаткой накидкой оказался заболевший чем-то майор. Я вначале думал, что он солдат. Погоны были закрыты плащ-накидкой. Он перелез через борт, подошел к кабине машины открыл дверцу со стороны фельдшера и сказал:

– Ты вот что фельдшер – сказал он наотрыв каждое слово.

– Шел бы ты наверх к раненным, а я здесь посижу! Неудобно все-таки, старший по званию у борта торчит. Ты посиди наверху, а я пережду ночь в кабине! Фельдшер вздохнул, сполз вниз с мягкого сиденья, похлопал руками себя по бокам и подался к раненным в кузов. Сидя не очень удобно спать, но зато в кабине было тепло. Работающий мотор на малых оборотах все время подогревал воздух внутри кабины. У нас в открытом кузове гулял ночной, холодный ветер. Я лежал в бинтах, укрытый своей короткой шинелей. Днем в апреле заметно припекает. Зато ночью остывает земля. Все кругом покрывается твердой коркой льда и тонким налетом белого инея.