ПЯТЬ И ШЕСТЬ

Ледяная от осенних утренников вода стоящего в сенях рукомойника и кружка обжигающего чая не смогли до конца прогнать сон. Я, ежась, влез в хронически не просыхающие сапоги, нацепил на пояс патронташ, надел рюкзак, повесил на плечо старое ружье и вышел из избы вслед за моим товарищем. Сергей, привыкший к таким ранним пробуждениям, бодро шагал, развлекая меня рассказами о нравах и повадках таежных обитателей. Я же думал только о теплой постели.

Лишь через полчаса, когда мы были километрах в двух от поселка, я наконец заметил, что мой приятель пошел на охоту без ружья. Вот рюкзак на его спине, вот нож в деревянных потертых ножнах — по дальневосточной моде с длинным узким клином, приспособленным для разделки рыбы. А где же ружье? Неужели он рассчитывает только на меня? Что-то не похоже на моего знакомого. Профессиональный охотник, он вытащил меня сегодня ранним утром по первым заморозкам, обещая интересный маршрут и полный набор дичи: глухарей на брусничниках, рябчиков в ольшаниках, а на старицах — уток. И пойти без ружья! А ведь у него есть вполне приличная двустволка. Неужели забыл? Ну и промысловик!

Сергей тем временем свернул с хорошей дороги на еле заметную тропинку и стал внимательно вглядываться в стволы обступивших нас высоких лиственниц, с которых, тихо кружась, падал редкий бесшумный золотой дождь.

— Давно здесь не был, почитай, с прошлого года, — объяснил он свой замедленный шаг.

Я кивнул, сделав вид, что все понял.

— Ага, вот она, — сказал мой товарищ, показывая на крохотную, заплывшую янтарным соком зарубку на дереве. — Теперь недалеко. Айда за мной! — И ломанулся, как лось, сквозь густые заросли невысокого березняка.

Я догнал Сергея у огромной лиственницы, стоящей посреди тонких березок, как слоновья нога в траве. Он снял рюкзак, закурил и не торопясь подошел к дереву. В стволе виднелось длинное узкое дупло — бывшая морозобоина. Края вертикальной щели начали заплывать, затягиваться нарастающей древесиной. Сергей просунул ладонь в дупло, что-то там ухватил и стал медленно вытаскивать. Но кисть с зажатым в ней предметом никак не проходила назад.

— Смотри-ка как заросло, на следующий год, пожалуй, без топора не обойтись, — сказал он, с трудом высвободив руку, держащую длинный предмет, завернутый в грубую ткань. — Ну вот, теперь и поохотиться можно, — продолжал мой товарищ, — а то как-то нехорошо получается — одно ружье на двоих. Разве это охота? — И он подмигнул мне.

Из промасленной мешковины, тускло блестя потертым воронением, выскользнула малокалиберная винтовка. Сергей достал из рюкзака тряпку и тщательно протер оружие, шомполом снял смазку внутри ствола и, вынув затвор, поднял малопульку вверх и заглянул в дуло.

— В этом году нормально, — удовлетворенно хмыкнул он. — А в прошлом чуть ее не испортил, смазка с водой попалась, и весь казенник ржой покрылся, еле оттер.

Вытащив из кармана пачку патронов, он зарядил мелкашку.

— Пошли, что ли? — сказал Сергей, надевая рюкзак.

Через полкилометра мы вышли к сильно петляющей таежной речке. Вдоль ее русла тянулись старицы, обрамленные высокой пожелтелой травой. Сергей снял с плеча винтовку и, пригнувшись, двинулся к одной из них. Через минуту послышались торопливые хлопки выстрелов. Я выскочил на берег. Небольшая стайка чернетей уходила вверх. Одна птица лежала на спокойной коричневой воде, другая уплывала, волоча крыло. Еще один хлопок — и подранок замер. Охота здесь закончилась. Сергей вырубил ножом палку и достал обеих уток.

— Видишь, что значит полгода не стрелять: четыре патрона на вторую извел. Тренироваться регулярно надо. Вот если б она зарегистрированная была. — И он любовно погладил рябой, в мелких выбоинах, ствол заслуженного оружия, — Пошли, однако, недалеко еще старица есть. Должен же и ты сегодня пострелять.

К следующему водоему Сергей пустил меня первым. Я ползком добрался до берега и осторожно раздвинул прибрежные заросли. Утки сидели на коричневой с золотыми монетками березовых листьев воде. Дробовой круг накрыл всю стайку, но на месте осталась лишь одна птица, остальные три понеслись над самой поверхностью старицы.

За спиной у меня ударами кнута защелкала мелкашка, и перед последней, отстающей чернетью стали взвиваться водяные фонтанчики. Я обернулся. Сергей, не отрывая приклада от плеча, дергал затвор, и зеленые гильзы, крутясь и тихонько посвистывая, падали в траву. На четвертом выстреле утка споткнулась. Эти две чернети упали далеко, и мы минут десять ждали, пока их прибьет к берегу слабый ветер.

— Тебе двух уток хватит? — спросил Сергей. — И мне хватит. Пойдем выберем место посуше, перекусим.

На высоком берегу недалеко от ручья мы остановились, сняли рюкзаки, вытащили котелок и продукты — хлеб, сахар и крупу.

— Разводи пока костер, а я сейчас. Чернетей этих домой понесем, а охотникам в тайге надо питаться диетической едой.

И он, взяв винтовку, пошел вверх по ручью.

Огонь только разгорался, когда Сергей вернулся. В руках у него ничего не было. Значит, зря сходил. Я достал из кармана рюкзака утку и начал ее щипать.

— Ты чего? — спросил товарищ. — Ведь я же сказал, будем питаться нежным мясом. Как там у Маяковского про рябчиков?

И мой приятель вынул из каждого кармана телогрейки по тушке этой птицы.

— У меня здесь знакомый выводок держится. Бью только для питания в лесу, на развод оставляю.

И он назидательно поднял палец вверх.

— А ты что, выстрелов не слышал? Я недалеко, метрах в двухстах был.

Сергей дал мне одного рябчика, и мы стали ощипывать птиц. У моего товарища это получалось сноровистее — чувствовался большой опыт. Потом я сходил к ручью, помыл и порезал мясо и вернулся к костру. Сергей лежал на телогрейке, курил и задумчиво глядел на пламя. Я повесил над огнем котелок и, присев рядом, взял в руки винтовку. Весь приклад был поцарапан и побит, лак остался только в некоторых местах. Левая сторона ствола давно лишилась воронения и блестела. Защитное кольцо мушки было упрочнено двумя аккуратно примотанными деревяшками. Ремень крепился под самым дулом, чтобы ствол не торчал над плечом. Так удобней пробираться по густым зарослям — не будешь цепляться за ветки. Магазин был соединен сыромятным ремнем со спусковой скобой на случай быстрой перезарядки: пустой выдернул, он повис, а новый, полный, вставил — и работай дальше.

— Люблю я эту винтовочку, — сказал мой приятель. — А раньше, пока к ней не приспособился, совсем она мне не нравилась. Вроде и убойность слабая, и траектория не настильная, а пристрелялся — оказалось почти универсальное ружье. Вообще-то мне каждый год на сезон охоты госпромхоз выдает казенную мелкашку, да ведь сезон-то еще не начался. Вот и пришлось сегодня со своей. Да и смазку поменять надо, и пострелять из нее охота. Оружие ведь тоже хочет быть в деле. Хочешь, расскажу, как я впервые оценил малопульку? Однажды вот такая же винтовка, калибром пять и шесть, мне жизнь спасла, да не только мне одному. Будешь слушать? Тогда засыпь пшено. Уже пора.

— Сразу же после армии решил я «побичевать», побродяжничать, пожить вольной жизнью и устроился рабочим в геологоразведочную экспедицию на реке Амге. Партия наша была не то что скандальная, а безалаберная какая-то. То напьются, то подерутся, но не по злобе, а так, от скуки, а самое главное — без последствий. Вот, к примеру, случай, чтобы тебе показать, что за народ там подобрался. Слушай, а посолить забыл! Охотники! Сыпь тогда сейчас. Не то, конечно. Ну, что делать?

Так вот. Возвратились мы раз на базу. Каждый из своего маршрута. Поели и разбрелись по палаткам. Делать нечего. Скучно. Карты надоели, брагу ставить — начальник гоняет, а потом наш повар, бывший зэк, сахар прятал мастерски, ни за что не найдешь. Вдруг из соседнего лиственничника собаки залаяли. Один из наших, самый обалдевший от безделья, пошел посмотреть, что там случилось. Вернулся минут через пять.

— Ничего интересного, — говорит, — собаки на дерево белку загнали и брешут. Черненькая такая белочка, симпатичная.

А я ему:

— Как это черная, ведь летом белки рыжие.

Тут все старожилы стали мне наперебой рассказывать про местных якутских белок. Какого цвета они бывают зимой, какого летом. А потом вдруг один и говорит:

— А чего мы все рассказываем? Пойдем поймаем ее. Он и посмотрит. Айда, Серега. Только топор возьми.

Народ как-то неожиданно дружно подхватил эту мысль, и через минуту почти вся партия двигалась в сторону собачьего лая. На вершине лиственницы, сжавшись в черный комок, сидела белочка. Внизу у ствола стояли наши собаки — все двенадцать беспородных псов, и дружно брехали. Начали мы ту белочку ловить. Поначалу у нас это плохо получалось. Засядет, к примеру, зверек на тонкой лиственнице, ну мы ее в два топора раз-раз — и готово. Но все равно белочка успевает перескочить на другое дерево. А если ствол толстый, быстро топором не свалишь. Пару раз пришлось на дерево лазить, да что толку — она только перепрыгивает на соседнее. Никак не поймаешь. Только работяги от этого не приуныли, а, наоборот, в еще больший азарт вошли. Чуть вместе с собаками не лают. Видят, что топорами здесь не обойтись, — сбегали в лагерь, притащили три бензопилы, и охота пошла успешнее. Белочка сигает по ветвям, за ней, вернее под ней, наши собаки бегут, не дают остановиться, а за собаками — мы. Измором решили взять. Как только зверек на вершине затаится — тут наши самые опытные вальщики подбегают и с двух сторон дерево — жик-жик. Пару раз белка чуть до земли на падающей лиственнице не долетела. Я уж думал, собаки разорвут, и не знаю, как она спаслась. Один раз лесина на толпу стала валиться — уж тут не до белки, еле сами увернулись. Наконец минут через сорок загнали ее на высокую лиственницу. А вокруг рос низкий березняк. Тут мы сразу поняли, что она от нас не уйдет. В три бензопилы и шесть топоров смели березы, чтоб белка туда перескочить не смогла. Зверек стал понимать, что ему особенно деться-то некуда, и заметался в кроне. Но тю-тю, поезд ушел. Осталась на искусственной поляне одна лиственница с белкой, а под ней — восемнадцать человек, потные, азартные, и двенадцать кобелей. Люди орут, собаки лают, бензопилы трещат. Собак мы привязали, чтоб они зверька не подрали, и начали дерево валить. Упала лиственница на поляну, и все восемнадцать бугаев бросились на нее, бедную, с телогрейками. Поймали.

Действительно черная. Ну, чего сделали... Не съели, конечно. Каждый подержал в руках, погладил — и отпустили. Хорошая белочка была, симпатичная. А у тебя в рюкзаке котелок есть? А чего же сидим? Иди черпани воды, как же без чая в тайге?

Вот такая экспедиция была, в которой я первый год работал. И был там один геолог. Нет, белочку он не ловил — на маршруте был. А если б и находился в лагере, то вряд ли пошел. Нет, не то что сторонился, а, знаешь, как-то не принято было, чтоб геологи с работягами якшались. Интересный мужик. Большой спец в геологии. Кличка у него была Аристократ. Получил он ее после работы по контракту где-то в Африке. Почему? Знаешь, сколько здесь комара, мокреца и мошки бывает? Так вот это мелочи по сравнению с Якутией. Мы все на маршруты даже летом ходили закутанные с головы до ног, в шапках, накомарниках, энцефалитках, а он — в охотничьей тирольской шляпе, импортной яркой рубашке с закатанными рукавами, в джинсах и сверхмодных туристских ботинках. Тогда еще кроссовок не придумали, а то он непременно бы в них пижонил. На поясе у него — полевая сумка из кожи антилопы, на груди — американский бинокль, в руках — сделанный по заказу геологический молоток из ниобиевой стали с рукояткой из ореха, на плече — изящный карабинчик, калибром чуть больше, чем малопулька. Ему это ружьишко какой-то африканский геологический босс подарил. В общем-то, не геолог, а картинка. Одно слово — Аристократ. И ни один комар его не трогает. Он из этой же Африки привез какое-то противокомариное средство: брызнешь на себя капельку из пузырька — и ходи себе целый день среди голодных комаров хоть голым. Но нам не давал, экономил.

Однажды работяги нашей партии достали экспедиционную мелкашку, поставили на пенек пустую банку из-под сгущенки и давай по ней «поливать». Винтовка не такая была, как вот эта, а однозарядка. Пока ее зарядишь, пока выстрелишь, пока промахнешься... Все так занудно у нас получалось, тем более что очередь на нее — пять человек. Но периодически то один, то другой в банку попадает, и она тихонечко и жалобно позвякивает. Аристократу, видно, такой замедленный темп надоел. Он вышел из палатки с африканским подарком, небрежно вскинул автоматический карабин и выпустил всю обойму. Банка, пока гремели выстрелы, не переставала плясать на пне. А от него до мишени было чуть не вдвое дальше, чем от нас. Все, конечно, такого снайпера зауважали, но один ехидный парнишка сказал, что такой калибр годится для того, чтобы белок гонять да по банкам стрелять. А если медведь попадется, что тогда? Прикладом? Аристократ вместо ответа порылся в коробке с патронами, зарядил свою винтовку, выбрал подходящую мишень и выстрелил. Лиственница, потолще руки, стоящая метрах в ста на краю мари, переломилась пополам. Разрывная пуля. С такой можно и медведя встречать.

Мы его и встретили. Через неделю. У самого лагеря. Сейчас расскажу, давай только супчик похлебаем. Эх, ананасов нет, а рябчики хороши. Как там вода? Закипела? Достань у меня в рюкзаке заварку. В левом кармане. Нашел? Да, про медведя. Вообще-то там этого добра хватало. Но все обходилось, избегали они человека. На работу — брать пробы — мы уходили далеко в тайгу. Ткнет тебе инженер на карте, куда идти, и скажет, что делать. Ты берешь инструмент: топор, лопату и кайло, продукты, если надо — палатку и спальник, я вообще-то телогрейкой обходился — и марш в поход. Придешь на место, канаву выроешь, возьмешь там пробы — и домой. Нет, не одну канаву на точке, а три — пять. Тяжело с непривычки. А такие точки везде — до трех десятков километров от базы.

Но одному из наших — его, кстати, тоже Володей звали — подфартило — он пробу брал в километре от лагеря. Иногда при хорошей погоде было слышно, как он кайлом работает. Однажды к вечеру собралась в лагере почти вся партия, только Аристократ снова на маршруте был и этот Володя еще работал. Слышим — стучать перестал, значит, домой возвращается. Повар наш кашу с тушенкой и чай на печку поставил разогревать, а тот уже рядом и идет не по тропе, а напрямик, через тайгу. Экономит расстояние и время. Кушать хочет. А чтоб с курса не сбиться и мимо лагеря не пройти, покрикивает. Мы ему отвечаем. То один отзовется, то другой. Только минут через пятнадцать кто-то сообразил, что он слишком долго идет. И крики все слабее, и голос какой-то хриплый. Как только мы это поняли, все с мест повскакали, схватили ружья, топоры — и в лес.

Прибежали к нашему товарищу, а он стоит у здоровенной сухой лиственницы белый как полотно. Пот с него градом, в руке обломанное топорище, а само лезвие загнано в дерево по обух. Вокруг ствола натоптано, как у пивного ларька в выходной день.

А случилось вот что. Прошел Володя уже полпути до лагеря, и вдруг выскочил на него из-за коряжины медведь. Покричал он на зверя, постучал топором о лесину — тот не уходит, а, наоборот, приближается. Ну, наш товарищ и дал деру. А от медведя в тайге разве убежишь? Встал Володя тогда за ствол большой лиственницы и давай орать, нас на подмогу звать. А мы-то думали, что он домой спешит, на ужин.

Медведь настырный оказался, не уходит, и наш приятель тоже упрямый, не дается ему и все старается, чтобы между ними лиственница была. Ну, зверь осерчал и давай его из-за дерева лапой доставать. Володя заметил, что лапа-то на стволе лежит, когда медведь к нему тянется, и рубанул по ней. Знаешь, в кино показывают: отважные охотники топором кончают матерого зверя. И он, наверное, тоже решил попробовать. Но у этой скотины такая молниеносная реакция оказалась, что он успел лапу отдернуть. Топор в дерево вошел, а медведь еще своей «пятерней» так по обуху съездил, что почти все лезвие в дерево вогнал и топорище обломил. Так что Володя вокруг дерева уже без топора плясал, и голос у него стал сипнуть. Ну, тут-то мы и подоспели. Медведь услышал, что на выручку толпа спешит, и ушел.

В общем, нашему другу повезло. Если б миша его лапой достал — нокаут верный. Я потом минут десять топор из лиственницы выковыривал. Ты когда-нибудь сухую лиственницу рубил? Нет, сухую. Тогда не знаешь. Это по крепости почти железное дерево. А медведь так топор засадил, в пору бензопилой доставать. Достал. А зачем мне такие сувениры? Топор он и есть топор. Насадил я его потом на топорище да и работал до конца сезона. Не отвлекай, дай про медведя расскажу.

Володя, как поужинал в лагере, отдышался, пришел в себя и решил зверю отомстить. А на беду, у нас в лагере только одна мелкашка, из которой мы консервную банку мучили, и разболтанная одностволка с наполовину отпиленным стволом. Наши «бичи» ее привезли из поселка. Говорят, у пацанов на что-то выменяли, а вернее, просто «увели». Все это оружие явно не на крупного зверя. Но Володя уже завелся, взъярился, землю роет и икру мечет. Хочу, говорит, на медвежью охоту. Кто со мной? Ну, я и пошел. Он взял винтовку, а я ружье и два пулевых патрона — все боеприпасы к нему. Володя сходил к столовой, у которой обитали наши собаки, и выбрал там одну, с торчащей шершавой шерстью. Смотреть не на что. Хвост то ли обрублен, то ли обкусан, уши все рваные. Кличка, правда, боевая — Пират. Потом, уже после охоты, я, присмотревшись, заметил, что все наши псы этого кобелька уважают. Хотя некоторые собаки были вдвое его больше и нравом побойчее, но и они всегда отходили, если он к брошенному поваром куску подбегал.

Долго мы не собирались, и скоро все вчетвером — за нами еще здоровенная собака увязалась — были у той самой лиственницы. Пират как почуял медведя — шерсть дыбом и по следу. А тот огромный кобель сник. Видно, думал, что просто на прогулку идем, а не медведя гонять. Пират пошел по следу молча, а вторая собака то за ним кинется, то к нам подбегает и тоже не лает, а только тихонько поскуливает. Ну мы за ней и идем. Наконец услышали голос Пирата. Тут я понял, что Володя настоящий охотник — он так рванул к медведю, как будто и не плясал с ним под лиственницей. Я, естественно, стараюсь не отстать. Только запнулся о корень и упал. Ружье — в одну сторону, топор — в другую. Патроны рассыпал. Вскочил, все собрал, побежал на лай. Слышу — щелк, щелк. Володя из мелкашки по медведю стреляет. А ведь это не Аристократово ружье. Из нее неумеючи и утку не убьешь. Тогда я впервые живого медведя вблизи увидел. Огромным показался. Зверь задом к лиственнице прижался, ревет на собак и пытается их лапой достать. Второй кобель, глядя на Пирата, тоже в азарт вошел, брешет, прыгает вокруг, правда без пользы, так, внимание отвлекает. А Пират все норовит медведя сзади цапнуть. Видно, раз уже укусил, вот тот и прижался к дереву — бережется. То есть идеально собаки работают — вдвоем держат зверя, которого вообще трудно остановить, это тебе не сохатый. Я тогда этого не знал, думал, что так всегда бывает. Чего с меня возьмешь, я же был салага, первый раз на такой охоте. А Володя стоит за деревом и только из мелкашки щелкает. И хотя медведь рядом, никак не может ему в самое убойное место — за ухо — угодить. Наконец попал — зверь оседать стал. Мой товарищ хватает у меня тогда ружье — и прыг к медведю, ствол к уху приставил и курок спустил. Собаки его уже мертвого потрепали. Пират немного, а вот второй пес впился как клещ, и не оттащишь. Мы перекурили, а потом Володя медведю брюхо распорол и желчь достал. Отличное лекарство. От всех болезней. Мяса не взяли. Нет, почему, съедобное. Медвежье мясо вообще-то первый сорт, особенно если зверь кормится не рыбой, а орехами, корнями и ягодами. Сочное, нежное. Только там, на Амге, все медведи были заражены. Трихинеллез, глисты. Есть, конечно, можно, если варить часа три. И то опасно. Рядом с нами, километрах в ста, еще одна партия стояла. Соседи. Завалили они медведя, нажарили котлет, поели, а через некоторое время троих спецрейсом в поселок. Зачем в больницу? На кладбище. Не знал? А еще биолог! Червячки в желудке выводятся, в кровь попадают и по всему телу разносятся. А у этих троих в мозг попали.

Так вот я первый раз был на охоте и увидел, что даже медведя можно из малокалиберной винтовки убить. С тех пор стал думать, как бы мне ее заполучить. И достал наконец. Контрабандную, незарегистрированную. Таскал ее на каждый маршрут, патрончики на тушенку и сгущенку выменивал и все время тренировался. По банкам, по затесам. И влет пытался стрелять. Ну с этим туго шло: винтовка не дробовик. Но все равно успехи были. Потом к охоте пристрастился, Володя помог. Вот несколько лет назад и участок охотничий дали. Каждый год до десятка «котов» сдаю. Соболей то есть.

Как она мне жизнь спасла? Не только мне. Семерым. Было это года через три или четыре, точно не помню, после того как я первый раз в жизни медведя гонял. Я все по геологическим экспедициям бродил. Молодой был, здоровый, свободный. Денег много платили. Правда, «пахать» надо было. Бродячая жизнь слегка меня повертела. Два раза тонул, один раз еле ноги унес от лесного пожара, однажды здорово обморозился, но кое-чему научился. В геологах несколько профессий получил. Хотя «корочки» у меня только на буровика и бульдозериста, но разбираюсь и в электротехнике, слесарном, плотницком и столярном деле. Поболтался я по Якутии, был и на юге, и на севере, под Нижнеянском, там, кстати, розовая чайка есть, знаешь такую? Редкость, говоришь? А она там на помойках кормится. И попал наконец в те же примерно места, где и начинал. Но в другую партию устроился. Поработал там сезон, а потом с геологией круто завязал. Народ там был разноперый. Кого только не встретишь! И бывших докторов, и артистов, и даже один мастер по сырам, из Минска, я тебе как-нибудь потом отдельно расскажу. Кто из-за баб сюда попал, а больше из-за водки. Как начали «керосинить», так и покатились, полетели у них звания, чины, награды, партбилеты, и оказались все вместе в одной партии, в Якутии, уравненные в правах. А так как нужной квалификации нет — все стали сезонными рабочими с простыми обязанностями: кайло в руки и вперед — шурфы бить да пробы брать. Попадались и бывшие зэки, и чуть со «сдвигом», начальники почти никому не отказывали, что делать — в тайге любая пара рук на вес золота. Ну, конечно, с таким народом ухо надо востро держать. Партия эта сложилась неудачная. Один утонул в горной речке, однажды подрались до поножовщины, двое огуречного лосьона так напились, что «вольта словили», ну, с ума сошли и в тайгу убежали. Неделю, наверное, их искали. Так и не нашли.

Обычно хотя целый день орудуешь то кайлом, то лопатой, да еще ходишь по пятнадцать — двадцать километров, все равно рано спать не ложишься. Так и в тот вечер было. В бараке нас жило десять человек. Уже смеркалось. Кто книжку читал, кто робу штопал. Двое в карты резались, а бывшие интеллигенты — те в шахматы. Шурик, мой приятель, помню, компас делал. Он всем своим друзьям сувениры мастерил — или отличные ножи, или компасы, то, что наиболее необходимо в тайге. Стрелку брал от магазинного прибора, а все остальное делал сам из латуни. Руки у него золотые были. У меня его компас до сих пор хранится. Ни разу не подводил. Вернемся — покажу. Да и этот вот нож — тоже его подарок.

В общем, обычный вечер был. Один из наших, имени его не помню, да, по-моему, и не знал никогда, понаблюдал, как интеллигенты в шахматы играют, потом встал, карабин, который на партию полагается, из угла дома вытащил и на улицу вышел. И слышно — бах-бах. Тренируется, значит. Пристреливает. Ему завтра на дальний маршрут идти. Надо к оружию приноровиться. Мы же понимаем.

Рядом с Шуриком два молоденьких паренька сидели, первый раз в экспедиции. Смотрели, как он в корпус круглый кусок плексигласа вставляет. Им, видно, это надоело, и они из дома вышли — тоже решили пострелять. Мужикам ведь всегда оружие в руках повертеть охота. И снова грохот. После второго выстрела дверь открывается, и один из них вваливается в барак. Грудь его я не видел, только вся роба на спине в крови. Таежный народ тертый, ему два раза не надо повторять, особенно когда речь о жизни заходит. Бедолагу этого мы в дом втащили, дверь на крючок, в ручку еще черенок лопаты засунули — для верности, и все за печку. Она кирпичная, пуленепробиваемая, не выдаст. Только мы там спрятались, как из двери щепки полетели. И стреляет, паразит, по полу. Думает, что все залегли. И не кричит, не матерится. Молчит. Пять раз выстрелил, потом перерыв — карабин заряжает. Тогда один из нас вылез из-за печки, снял мелкашку (была в экспедиции одна пятизарядка) — и к окну. Как раз вовремя. Тот, за дверью, снова палить начал. Наш товарищ под очередной выстрел ногой раму высадил — и на улицу. Все мы за печкой притихли, ждем, чем дело кончится, помирать никому неохота. А только между четвертым и пятым карабинными выстрелами — их все считали — тихонько малопулька щелкнула. И тишина. Проходит минута, другая, и наш приятель, что в окно вылез, кричит:

— Выходи, готов.

Столько трупов, как в тот день, я никогда не видел и дай Бог не увижу. Прямо у крыльца вытянулся второй парнишка. А тот, что с карабином, метрах в двадцати лежал. И маленькая дырочка у него на переносице. Видно, кто стрелял, хотел в лоб попасть, только спуск у мелкашки тугой был. Вот и обнизил.

Мертвых трогать не стали — им все равно не поможешь. Собрались все живые, поговорили минут пять. Потом толпой прошли вокруг барака, потоптались у выбитого окна, нашли гильзу от мелкашки, пуля от которой торчала в переносице у того, с карабином. Шурик выбитую оконную раму аккуратно вставил и заодно по подоконнику шкуркой прошелся, чтоб, значит, там ничего лишнего не было. Винтовку разрядили, все патроны в речке утопили, а потом мелкашку бензином протерли. Ствол, приклад и магазин. В общем, всю. А после этого повесили ее туда же, где она висела, — на гвоздик за печкой. Все, что нужно было, сделали и пошли к начальнику — докладывать. Его дом в полукилометре стоял.

На следующий день прилетела «восьмерка», полная милиционеров. Шутка ли: три трупа за один вечер — и нет виновных. Один-то есть, тот, что с карабином. Осмотрели милиционеры место преступления, следов не нашли, гильзу не нашли, отпечатков пальцев на винтовке не обнаружили. Трупы в поселок отправили и нас допрашивать начали. Заводят по одному в дом начальника партии. Там сидят майор и еще один милицейский чин. Они каждого выпытывают, как все было. Кого первого застрелили, кого потом? Что за человек был тот, с карабином? Не пьян ли был? Не ссорился ли кто с ним? Кто в окно вылез и из мелкашки стрелял? Здесь-то у милиции заминка-то и вышла.

Каждый, во-первых, говорит, что не он, а во-вторых, что не знает кто. Все соглашаются, что тот, с карабином, убит из нашей винтовки, потому что больше не из чего, но никто, оказывается, не видел, кто же ее с гвоздя снял. И каждый из семерых божится, что он не дурак под пули себя подставлять и что именно он все время за печкой сидел.

Целую неделю нас мучили. Но так ничего и не добились. Забрали все ружья и уехали к себе в район. Замяли как-то это дело. Потом материалы на того, с карабином, раскопали. Оказалось, что он в психдиспансере на учете был. Справку какую-то нашли, что лечился когда-то. Да, видно, недолечился. Начальнику партии очень большие неприятности сулили. Но не сняли. Он мужик был толковый и на этом участке всю работу тянул. А нас... Вина конкретного лица не доказана, и потом милиция, видно, и сама понимала, что у нас другого выхода не было — либо он нас всех перещелкает, либо мы его уберем. Дело затихло. И вот что интересно — даже когда мы оставались своей компанией, никто тому, кто в окно с мелкашкой лазил, ни разу не напомнил о том случае. Ребята надежные оказались. Не трепачи.

Только я после этого случая через пару месяцев из партии подался. Пошел сначала в бульдозеристы, потом в метеорологи. Охоту, правда, никогда не бросал. И мелкашку тоже не бросаю — надежная вещь, если ею регулярно заниматься.

Сергей, как бы в подтверждение своих слов, взял оружие, поднял ствол вверх и почти не целясь выстрелил. Половина шишки, висевшей на верхушке высокой ели, подскочила и упала, глухо стуча по веткам.

— Спуск хороший, — сказал он, поглаживая приклад. — Мягкий. Не то что у той, геологической. Из нее всегда низил. Ну что, заговорил я тебя? И чай остыл. Нет, греть не будем. Давай быстро, по-военному, попьем такой, какой есть, и айда до дому. А то мне еще винтовку прятать.