***

На следующий день после отъезда Гальчика с Денисом в Испанию ко мне домой приехала Рената. Она только что вернулась из поездки в Германию и была полна впечатлений и планов. И хотя две ее концептуальные работы, представленные на тамошней выставке, прошли незамеченными, она не унывала. Теперь Рената знала, в каком направлении ей работать, а определенность для художника многого стоит. То, что увидела в Германии, она хотела отчасти воплотить в стенах нашей галереи. Сегодня мы обсуждали художественное оформление нашего островка современного искусства. Вскоре предстояло открытие выставочного зала. Рената добиралась ко мне из своего Шувалова полдня: автобус, метро, маршрутка – не ближний свет. Кроме того, она из-за плохого зрения перепутала номера маршрутки и заехала не туда. Однако в середине дня Рената наконец появилась у меня в квартире. Сразу вручила мне большой пакет – посылку из Германии от моей дочки. Я с жадностью стала ее расспрашивать о житье-бытье моей Женечки. К сожалению, встреча их была мимолетной, в аэропорту, и ничего существенного дочь не сообщила. По крайней мере, я успокоилась, что с моей девочкой все в порядке. Живет с мужем, воспитывает ребеночка.

Я потащила Ренату за стол и напоила крепким чаем, потом повела показывать все еще пустую квартиру. За эти дни появилась только новая кровать с красиво изогнутыми металлическими прутьями вместо спинок. Белые стены еще больше подчеркивали незаполненность пространства.

– В твоей квартире, Елена, не хватает цветовых акцентов. Стерильный евроремонт бездушен. Как ты можешь жить в таком скучном интерьере?

– Пока это только фон, Рената. Появится мебель, будут цветовые акценты. Я бы, наоборот, не смогла жить в пестроте.

– Ты живешь в застывшем тумане – слишком много белизны.

Я подумала, может, не квартира, а зрение Ренаты создает для нее впечатление тумана.

– Только не думай, что этот туман – следствие моего неполноценного зрения.

– Нет, Рената, я не думаю...

– Я, признаюсь, не вижу мелких деталей, например черт твоего лица, но цвет я чувствую. Он же имеет волновую природу, помнишь из школьного курса физики?

Я помнила не только из курса физики, но из истории собственной болезни. На пике ее я тоже ощущала цвет по его излучению, но теперь, после наступившего в здоровье улучшения, это мое второе зрение закрылось. Я верила, что Рената смотрит не только глазами.

– И все же, Лена, послушай меня. На белом фоне ты не получишь достаточной глубины объема, даже с помощью мебели. Я бы тебе посоветовала...

Рената с увлечением живописала вариант, на ее взгляд оптимальный: разноцветные панели на стенах, фальшокна в коридоре, синие потолки...

– Извини, Ренаточка. Твои фантазии интересны, но лучше мы воплотим их в галерее. Оформлять свою квартиру я предпочитаю сама. Поэтому я и поручила Гальчику отделать ее в нейтральных тонах, чтобы потом не стеснять себя в выборе мебели.

Рената пожала плечами. Затем, изучающе посмотрев на меня полуслепым глазом, попросила:

– Разреши, Лена, мне твое лицо пальцами посмотреть. Они более зрячи, чем мои глаза.

Я подошла ближе к своей новой приятельнице и сама приложила ее ладони к своим щекам. Странное чувство беспокойства охватило меня. С закрытыми глазами я ощущала движения пальцев Ренаты с волнением – щекочущие, чуть волнующие, слегка пугающие.

Рената отступила и присела на матрасик, по-прежнему лежащий на полу. Пока он исполнял роль гостевого диванчика. Я вспомнила Ренату на ее собственном тюфячке, расслабленную и пьяноватую. Сейчас она была напряжена.

– Мне жаль тебя, Лена. Из пяти подаренных тебе природой чувств ты, наверное, используешь лишь зрение и слух. Но ощущение пребывает в тебе в вечном покое. Я чувствовала, как ты напряглась, почти испугалась, когда я ощупывала тебя. Ты боишься прикосновений, хотя осязание – высшее чувство, дарованное людям.

Знаешь, когда у меня случилась беда со зрением, я думала, что жизнь для меня закончилась. Тем более для меня в моей профессии. Однако тебе известно, что Бетховен сочинял свою музыку, будучи глухим. Так и я, почти потеряв зрение, проникла в такие тайны натуры, о каких прежде и не помышляла. Правда, я теперь сосредоточилась на скульптуре, доверилась своему осязанию. Не обедняй себя, Леночка, почаще прикасайся к миру.

Я выслушала ее с легкой обидой за себя и свою жизнь. Обидно было слышать о своей ущербности. Да, у кого-то на высоте зрение, у других – слух, обоняние. Но превозносить физическое чувствование? Мне всегда казалось, что это качество – особенность примитивных личностей. Они видят лишь маленькую толику огромного мира, как слепые – слона в известной притче. Чем меньше осязаемого, материального в жизни человека, тем он духовнее. Чистая мысль – вот предел совершенства.

Рената продолжала говорить обо мне:

– Черты твоего лица кричат, что ты живешь в напряжении, не доверяешь миру. Крепко сжатые губы, напряженные ноздри, морщинка на переносице. Тебя что-то тревожит, беспокоит будущее?

– Вовсе нет. – Я присела на матрасик рядом с Ренатой. – Я живу сегодняшним днем. Завтра может и не быть.

Странное мировоззрение. При таком отношении к жизни человек должен сорваться с катушек, веселиться напропалую. Но за тобой я не замечаю легкомыслия. Что же для тебя значит: жить одним днем?

– Для меня это – жить, не жалея себя. Отдавать людям душу, ум, силы... – Я замолчала, смутившись высокопарности слов.

– Но эти браслетики, ожерелья на тебе, каждый раз новые – не слишком ли суетная забота для последнего дня?

Да, надо или помалкивать о своем взгляде на жизненные ценности, или быть откровенной до конца. Мое понимание мира пришло ко мне после жутких испытаний. Не захотелось скрывать от Ренаты свои обстоятельства.

Мы сидели с ней на полу, на матрасе, как на плотике в океане, – потерпевшие кораблекрушение одинокие женщины. Что страшнее: почти потерять зрение, как Рената, или заглянуть в темную бездну, как я? Преодолевая себя, я рассказала ей все. О том, что переболела энцефалитом, об осложнениях после него. Как падала на грудь моя голова и не подымались руки. Как в Англии мне сделали операцию, вернули свободу движений и укрепили мышцы шеи. Как теперь я вынуждена постоянно носить ожерелье. Также поведала и об Игоре. Призналась, что мы были вместе до моей болезни, но он оставил меня после трагедии.

– Вот почему между вами чувствовалось какое-то напряжение! Однако мне трудно поверить, что Игорь Дмитриевич способен на предательство. Может, обстоятельства вынудили его так поступить? Он мне кажется достойным человеком. И совсем не похож на чванливого бизнесмена. Между вами была любовь-дружба?

– Странное сочетание, правда? Но именно так я и охарактеризовала бы наши отношения.

– А твой последний муж, Олег Нечаев? Почему ты вышла за него, если любила Игоря?

– Олег был очень одинок, хотя и очень богат. Он помог мне с лечением и окружил заботой. Я казалась ему воплощением каких-то грез, связанных с его матерью.

– И в чем проявлялась его забота?

– Даже в мелочах. Олег сам ездил со мной по магазинам и покупал все платья, до которых я лишь дотрагивалась. Брал билеты в ложи лучших театров на все премьеры. Возил на курорты.

– И тебе не было скучно с ним?

– Он укрепил мою самооценку. Я вновь почувствовала себя привлекательной и почти здоровой. Представь, когда ты впервые надеваешь вечернее платье от модного кутюрье, а на тебя смотрит любящий мужчина... Ты бы устояла?

– А ты была с ним счастлива как женщина?

– Ты имеешь в виду интим? Тут и говорить не о чем. Олег не был гигантом, да и я после болезни растеряла пылкость. Я была спокойна и почти счастлива.

– Но ты же еще не старая!

– Не суди по внешнему виду, Рената. Иногда болезнь наделяет прозрачностью, делает человека моложавым. Возможно, это мой случай. Но хватит обо мне! Лучше, Ренаточка, приоткрой свои тайны. У тебя есть кто-нибудь?

Был одно время пожилой художник, но теперь состарился вконец, ему уже шестьдесят. И вспомнил о жене. Мы, правда, остались друзьями, однако каждый живет своей жизнью. Ты, наверное, слышала его имя – Филипп Шиманский. Я покачала головой.

– Правда, и мне сейчас не до амуров. Отец-инвалид на руках, сама на один глаз слепая.

И тут же другой, живой глаз Ренаты затуманился грустной поволокой. Но его сосед, стеклянный обманщик, был по-прежнему невозмутим и прозрачен. Я нашла в себе силы и впервые рассмотрела его: он казался дорогим изумрудом, по ошибке вставленным не на свое место. Будто Рената в своих художественных изысках и экспериментах не пощадила и себя. Я обняла молодую художницу и погладила по плечу.

– Не грусти. Все у нас будет хорошо. Развернемся с галереей, выставим твои скульптуры, привлечем других мастеров. Мы с тобой еще вкусим праздник жизни. Хватит горевать, пора работать. Идем в галерею!