Глава 05
17 августа, 12.54
Ложь не давала Томасу покоя, поэтому он не отрываясь глядел на проносившиеся за окном ослепительно сверкающие машины. Почему он просто не сказал ей правду?
«Господи, они считают его серийным убийцей!»
И Нора занималась с ним любовью.
— Куда мы едем? — оцепенело промямлил он.
— Обратно в город. В контору.
— Это безумие, — запинаясь, произнес Томас.
Саманта вскинула голову:
— Безумие?
— Понимаете, учитывая Костоправа и вообще все…
В последнее время редко когда что-либо неполитическое заглушало нестройный топот миллионов, преследующих миллионы самых различных интересов. И вдруг появилась отдушина для всех. В каком-то смысле история Костоправа была атавизмом, возвращением к тем дням, когда комедии положений или убийства обеспечивали людей общими темами для разговоров или по крайней мере давали возможность продолжить беседу, когда заканчивался обмен любезностями.
— Все будет тихо, — ответила Сэм. — Нью-йоркский департамент создал оперативную группу по делу Костоправа.
Томас ничего не ответил, внимательно разглядывая двух парнишек в футболках с надписью «SUNY»[23] на автобусной остановке.
«Скажи ей правду! Нейл совсем соскочил с катушек! Ты же почувствовал это ночью… Просто знал, что происходит что-то не то».
Он видел их как наяву — Нейла и Нору, занимающихся любовью. Вспомнил о ее «штучке из йоги» — той самой, над которой они потом смеялись воскресными утрами… Она всегда была такой пылкой, такой откровенной в своем вожделении. Томас почти слышал, как она шепчет ему: «Как хорошо-о-о-о-о… Как хорошо, Нейл…»
Руки у него тряслись. Он сделал глубокий вдох.
«Скажи ей!»
Сэм свернула направо, на какую-то незнакомую улицу.
— Вы уверены, что в порядке, профессор?
— Называйте меня Том, — ответил он, не обратив внимания на вопрос — Кто-то, вы или агент Атта, сказал, что вы уверены: это видео снял Нейл. Но как? Как вы это узнали?
Он не собирался произносить это таким резким тоном. Агент Логан посмотрела на него с опаской.
— Десять недель назад АНБ информировало нас, что один из их исследователей — невролог, занимавший какую-то незначительную должность, — ушел в самоволку. Они сообщили нам его имя, биометрические данные и попросили быть настороже, что мы и старались делать.
— Нейл? Но…
— Вы думали, что он работает в Бетесде? — Сэм отрицательно покачала головой.
Томас хотел было сказать, что Нейл был фигурой покрупнее.
— Так, значит, Бетесда просто служила ему прикрытием?
— В яблочко. Так или иначе, случай раздули до масштабов потенциального шпионажа, и дело передали отделу контрразведки. Неделю спустя управление по расследованию уголовных дел добилось перелома в деле о похищении Теодора Гайджа… Вы про это когда-нибудь слыхали?
— Краем уха…
Томас знал о Гайдже… да и кто только не знал. В недолгие дни, что он был активистом, Томас практически организовал бойкот одного из магазинов «Мишень» в Нью-Джерси.
— Помню заголовок в «Пост», — сказал он. — «Помешавшийся миллиардер» или что-то вроде.
— Именно. Он пропадал две недели, а потом всплыл в Джерси, вся голова перебинтована. Не считая некоторой потери ориентации, он казался абсолютно нормальным, пока не встретился с женой…
— И что случилось?
— Он ее не узнал. Помнил, что есть такая, и вообще все прекрасно помнил, а вот ее не узнал. Согласно отчету, он потребовал, чтобы она перестала имитировать голос его жены, а когда она продолжала умолять его признать, что она и есть его жена, он совсем взбесился и упек ее в больницу. Шума было! СМИ бы это понравилось, если бы они и так не были сыты по горло.
Тогда они заставили его пройти несколько тестов, и выяснилось, что Гайдж вообще не узнает лиц, даже своего собственного. Прямо мурашки по коже.
— Похоже на какую-то разновидность прозопагнозии, — сказал Томас.
Отсутствие способности узнавать лица было известно еще с древности, но только начиная с 90-х годов повреждение участка головного мозга, отвечающего за визуальное восприятие, было признано подсудным. На своих занятиях Томас регулярно приводил этот случай как пример того, что мозг — это свалка мелких намерений, а не единый душевный механизм, как считали многие старшекурсники.
— Хотелось бы посмотреть эти документы.
На губах Сэм мелькнула победная усмешка.
— Добро пожаловать к хорошим парням, профессор. — И, словно не в силах сдержаться, она стукнулась с Томасом кулаками, но не удостоила рукопожатия, как принято у жителей трущоб, когда они признают своего.
— Так или иначе, — продолжала Сэм, — через пару недель кто-то из отдела контрразведки — понятия не имею кто — прочел об этом в «Нью-Йорк тайме» и моментально связал с их пропавшим без вести неврологом Нейлом Кэссиди. Они отправили кого-то в Вашингтон с фотографией Кэссиди…
— И конечно, ничего из этого не вышло.
Сэм улыбнулась и погрозила пальцем.
— Отнюдь. Как и все, Бюро по уши влезло в «великую революцию серых клеток». Вы не читали журнал «Тайм»? Настоящий переворот в судебной медицине.
Томас кивнул.
— Дайте-ка, я угадаю. Вы показали Гайджу фотографию Нейла, одновременно сканируя его с помощью МРВ. Нервные цепочки, заведующие узнаванием, включились.
— Точно. Мозг Гайджа точно опознал Кэссиди, причем как человека, причастного к полученной травме. Была повреждена только цепочка, доводящая информацию до его сознания. Выходит, Кэссиди, в конце концов, не так уж умен.
Томас ничего не ответил.
«Они даже не представляют, с кем имеют дело», — дошло до него.
«Неужели это ты, Нейл?»
— Вот тогда-то, — продолжала Сэм, — дело и сдвинулось с мертвой точки. Расследование преступлений Костоправа высасывало средства на каждом ведомственном уровне, поэтому шишки из нью-йоркского департамента были только рады сплавить текущее расследование нам… особенно поскольку это касалось несмываемого позора, ложившегося на АНБ. Шелли, которая координировала творящийся в департаменте цирк, была назначена уполномоченным по расследованию нашей малочисленной оперативной группы. Как теперь выясняется, все это сплошная импровизация. Наши консультанты по линии министерства юстиции и прокуратуры разве что не стажеры, и, насколько мне известно, один из наших чиновников по связям с общественностью по совместительству пристроился в команду, ведущую дело Костоправа. Организация наших кадров напоминает тарелку разворошенных спагетти.
Она замолчала, словно ее покоробил собственный цинизм.
— Но у нас есть подозреваемый. Как правило, расследование ведется более энергично, когда у нас появляется подозреваемый.
Томас прислушивался к шороху шин по мостовой, дивясь тому, каким древним, словно существовавшим испокон веков, был этот звук. Мир за темными стеклами машины казался по-осеннему солнечным и сюрреальным. Рассеянным, забывчивым.
Все происходило как во сне.
«Нора и Нейл».
— Это он, профессор, — негромко произнесла Сэм. — Теперь Нейл Кэссиди наш.
Съехав с подъездного пандуса, они слились с потоком транспорта. На первом указателе «I-87», который заметил Томас, красовалось проржавевшее по краям пулевое отверстие.
— Надо проверить детей, — сказал Томас, шаря по карманам блейзера в поисках телефона.
Телефон Миа откликнулся пятью безответными гудками. Томас отключился, оставлять сообщение не хотелось. «Возможно, они уже уехали».
— Не повезло? — спросила Сэм, не отрываясь глядя на дорогу.
— Похоже, я прирожденный неудачник.
— Я тоже, — ответила Сэм, озорно взглянув на него.
Томас не мог придумать, что сказать еще, поэтому какое-то время просидел, тупо уставившись на собственные руки и изучая синяк под ногтем, который заработал неделю назад, играя в сквош.
«Надо потренировать боковые удары», — подумал он без всякой связи.
Если Сэм и находила молчание неловким, то не показывала этого. Она лихо промчалась по спуску, обгоняя машину за машиной. Томас обнаружил, что зыркает глазами, переводя их со спидометра на стеснивших их со всех сторон водителей, заключенных в капсулах своих автомобилей. Сэм вела машину, как заправский лихач, используя малейшие ошибки предпочитавших плестись еле-еле. Она наседала на тех, кто замешкался, повиснув у них на хвосте, и наказывала тех, кто висел у нее на хвосте, сбавляя скорость. Кроме того, она — намеренно, как показалось Томасу, — медлила в «мертвых зонах».
— Вы водите как моя «бывшая», — наконец заметил он.
— А что — она тоже любила быструю езду? — плутовски усмехнулась Сэм.
— Она была дурой, — неожиданно резко для себя самого ответил Томас — Не могли бы вы чуточку поосторожней?
Сэм бросила на него невыразительный взгляд. Без предупреждения она дернула «мустанг», вернувшись на свою полосу и пристроившись за каким-то полуразвалившимся грузовиком, затем тормознула так резко, что замок ремня у Томаса щелкнул. И принялась задумчиво разглядывать отражение гигантского фургона в капоте своего автомобиля.
— Знаете, профессор, — наконец сказала она, — я еще сдерживаю себя, потому что понимаю, как вы расстроены.
— Прекратите компостировать мне мозги, агент Логан, — ответил Томас, стараясь не глядеть на нес — Я уже взрослый мальчик.
— Кое-что меня здорово озадачило.
У Томаса все внутри сжалось.
— Например?
«Почему вы соврали?»
— Почему после разговора с нами утром вы тут же ринулись домой?
— Хотел позвонить Нейлу. Нет, не так. Я должен был позвонить ему. Поговорить начистоту. Мне казалось, дома у меня записан его номер.
— И позвонили?
Томас пожал плечами.
— Так и не нашел номера.
— Близкие друзья — нечего сказать.
— Три месяца назад он переехал, — объяснил Томас — Когда он позвонил, чтобы дать мне свой новый номер, я записал его на каком-то клочке бумаги… Ну, что тут скажешь? Наверное, я плохой друг.
Насчет переезда он отчасти сказал правду. По крайней мере, так говорил сам Нейл. Кто знает, что там случилось на самом деле…
— А почему сразу же после этого вы бросились к вашей бывшей супруге?
— Потому что, когда я попробовал позвонить ей, чтобы узнать номер, она бросила трубку.
Он понял, что сказал глупость. Не было никакой гарантии, что их телефоны не прослушиваются. С той самой засухи, когда группа доморощенных исламских экстремистов колесила по юго-западу, устраивая лесные пожары, американцы в порыве энтузиазма поступились частью своих конституционных прав. Тогда Томас полностью одобрял это, каждый вечер наблюдая по телевизору адские ландшафты, не говоря уже о спутниковых фотографиях, на которых казалось, что полыхает вся Америка. Облака дыма достигли верхних слоев атмосферы, обратив несколько дней в залитые кровавым светом ночи, — и так до самого Нью-Йорка. Он был слишком молод, чтобы в полной мере оценить события 11 сентября, но горящие холмы… Это до сих пор отзывалось у него где-то в глубине души.
— Бросила трубку, да?
Томас пристально уставился на ее красивый профиль, понимая, что она снова стала агентом Логан. Люди напоминали поляризованное стекло, они были прозрачные и мутные попеременно. Сообщники — и соперники минуту спустя.
— Нора решила, что я все выдумываю. К примеру, ваш визит. Видео. Обвинила меня в том, что я затеял какую-то новую садистскую игру.
Сэм нахмурилась.
— Почему же она так решила? Ведь Нейл — ваш лучший друг. С чего бы ей думать, что вы все это подстроили?
— Вы дословно повторяете то, что я у нее спросил. Меня это просто ошеломило. Вот почему я к ней и поехал.
Как это могло оказаться так просто? Как мог Томас, глядя в глаза Сэм, нести какую-то ахинею? Молча дивясь себе, он понял, что у него это здорово получается. Остановившийся взгляд, так, словно он просто считывает зафиксированный памятью текст. Наклон головы, словно говорящий: «Я понимаю, это звучит странно, но что я могу поделать?» Всю жизнь Томас корил себя за то, что теряется, когда его припирают к стенке.
Теряется, но говорит правду.
Сэм посмотрела на него, извиняясь. В глазах ее читалось: «Просто такая уж работа. Дело…»
— Когда я приехал, — продолжал Томас, — она была скорее испугана, чем в ярости. Решила, что я выдумал все это, потому что узнал, что они были… были… Когда она разоткровенничалась, это было не в бровь, а в глаз.
Он знал, что его слова звучат убедительно. Но, несмотря на это, у него защемило в груди, мысли беспорядочно роились в голове. Рано или поздно они допросят Нору. В конце концов, она имела касательство к делу.
«Я же сам себя гублю…»
— Простите, профессор, — сказала Сэм и пронзительно посмотрела на него, будто испугавшись, что потеряла что-то. — То есть Том.
Томас кивнул, словно затем, чтобы подбодрить ее. Когда в нем успела так развиться способность ко лжи? «Все накалывают друг друга».
Остаток пути до Манхэттена Сэм посвящала Томаса в подробности похищения Гайджа и Повски.
Гайдж, воротила в области розничных продаж, попросту не вернулся после утренней пробежки в Центральном парке. Свидетели показали, что видели, как он болтает с кем-то, сидящим в серебристом «БМВ», не более. Томас спросил, как мог миллиардер вроде Гайджа делать что-либо без всякой охраны, на что Сэм ответила: «Такой уж он был парень».
— Какой?
— Да как вам сказать — парень, который мочится, отойдя на два шага от писсуара.
— Такой у него большой?.. — рассмеялся Томас.
— Нет. Как раз наоборот. Это у него маленькое.
— Тогда я, кажется, не понимаю.
В лучах солнечного света улыбка Сэм казалась ослепительной.
— Иметь маленький член это одно. А вот не придавать этому никакого значения — нечто совсем другое. Раструбите повсюду о ваших слабостях, и люди решат, что вы сильный.
— Или, — добавил Томас, — что у вас мания пенисного величия.
Сэм хихикнула.
— Знаю, все мужики такие.
Синтия Повски, хорошо известная в определенных кругах как Сладенькая, исчезла на автостоянке своего роскошного многоквартирного кондоминиума после того, как навещала «друзей». Свидетелей нет. Камеры слежения стоянки были предположительно вырублены какими-то вандалами накануне ночью. Следователи знали — или, по крайней мере, думали, — что она поехала на стоянку, потому что ее «порше» был припаркован как обычно — занимая сразу два места. Они знали, что она никогда не занималась своим ремеслом на дому из-за дружка, которого власти Эскондидо считали главным подозреваемым, пока в Квантико не прислали видео.
Хотя Томас слушал внимательно и даже задал несколько уточняющих вопросов, беспокойство и укоры совести так и бурлили у него в голове. После многих лет преподавательской работы он обнаружил, что может слушать и даже отвечать на вопросы студентов, будучи сосредоточен на чем-то совершенно другом. Вплоть до самого развода он никогда не понимал, что эта рассеянность, или, вернее, сосредоточенность на ином, может стать настолько конструктивной. Сколько шпилек в адрес Норы он отпускал, объясняя на занятиях то или иное основополагающее психологическое понятие!
Спецагент Саманта Логан говорила, а он слушал, не переставая обмозговывать происходящее.
Для чего лгать?
Чтобы выгородить Нейла?
Но зачем? У парня не только поехала крыша, но он еще и трахался с Норой… Трахнул его. Теперь-то зачем его выгораживать?
Когда-то в Принстоне они с Нейлом шутки ради взяли напрокат «Экзорциста», рассчитывая хорошенько повеселиться. Но фильм до смерти напугал обоих, хотя ни один из них не верил в Бога, демонов и даже в священников, способных вытворять такое. Выкурив несколько косяков и рассмотрев все противоречия, они совместными усилиями выработали понятие, которое назвали «эффектом экзорцизма»: разрыв между знанием и приведением в норму. Оба знали, что одержимость бесом это чушь, но с тех пор состояние ужаса вошло у них в привычку, стало нормой.
Как обнаружил впоследствии Томас, значительная часть лечебной психологии противилась «эффекту экзорцизма».
Значительная часть того, что значило быть человеком.
«Мой самый близкий друг…»
Он выгораживал Нейла, следуя привычке. Чертовой привычке.
И все же, даже поняв это, он продолжал слушать, как Сэм бойко излагает факт за фактом. Благожелательно. Вежливо. Когда затор в движении заставил ее замолчать, чувство справедливости едва не заставило его выложить все начистоту.
«Просто скажи ей! — внутренне возопил он. — Скажи: Саманта, я солгал… Ваш подозреваемый объявился у меня вчера вечером».
Однако вместо этого он сказал: «Сволочное движение».
Непонятно как, но им все же удалось выехать на Уэстсайдское шоссе. Когда они неторопливо ехали вдоль Гудзона, Томас не сводил глаз с другого берега, где в лучах дряхлеющего солнца лежал угрюмый Джерси. Казалось невероятным, что всего несколько столетий назад этот берег служил границей просвещенной цивилизации. Границей знания. Он буквально видел их, голландцев и англичан, вглядывающихся в изумрудные дали между деревьями, напоминавшими колонны храма в Карнаке.[24]
Сколько людей сошло с ума? Сколько, подобно Нейлу, отреклись от всего, что они знали, и приняли сначала пути, а затем и ужасы того, что лежит по ту сторону знания?
«Нейл в роли Куртца, — скривившись, подумал он. — Я в роли Марлоу…»[25]
Насколько это лестно?
«Не очень, — понял он мгновение спустя. — Совсем даже нет».
— Вам одним удалось опознать Нейла, — услышал себя Томас как бы со стороны, — потому что он этого хотел.
— Что вы имеете в виду? — спросила Сэм.
— Помните, вы сказали, что мозг Гайджа вспомнил Нейла, хотя сам Гайдж так и не вспомнил его. Я ни в коей мере не считаю себя нейрохирургом, но мне кажется, что намного проще отключить все механизмы узнавания, нежели выборочно.
— И что вы хотите этим сказать?
— Что Гайдж — составная часть доводов Нейла. Он пытается что-то сказать…
— Что-то сказать? Но что именно?
— Полагаю, вы читали заявление Гайджа?
— Всего каких-то сраных раз пятьдесят.
Непонятно почему, но всякий раз, когда она употребляла бранное слово, это глубоко волновало его. Вероятно, потому что все отрочество он гонялся за цыпочками, которые только и делали, что бранились. Или, по крайней мере, пытался.
Любой человек всегда старается понять, что представляет из себя незнакомец, с которым ему довелось столкнуться. Томас предполагал, что спецагент Логан выросла в рабочей семье. Атеистка. Уравновешенная. Она рано осознала свою сексуальность и, возможно, отдала цвет своей юности соседскому пареньку, когда была еще подростком. Подобно этому пареньку, она принадлежала к поколению «порноинтернета», той волне лишенных сексуальной чувствительности мальчишек и девчонок, которые считали развратные разговорчики неотразимо притягательным и наикратчайшим путем к достижению статуса взрослого человека. Отсюда был один шаг до половой распущенности, которая воспринималась как развлечение, чему открыто завидовал отец Томаса и что разрушило все выводы психологии касательно сексуальной активности подростков.
Это была женщина, отгулявшая свои девические вечеринки, целеустремленная и готовая пойти наперекор принятым условностям, циничная и решительная; она использовала средства, данные ей свыше, — и к черту всякие традиции. Это была роль, которую она выбрала из личностного каталога, предлагаемого современным обществом. И все же ей была присуща сдержанность в поведении и чистосердечная озабоченность, противоречившие напускной браваде. Легкий привкус наивного идеализма. По непонятной причине быть хладнокровным и добросовестным никогда не казалось комфортным. Все равно что сшитые дизайнером джинсы и здоровый образ жизни.
— Гайдж не припоминает какие-либо ссылки на спор? — спросил Томас.
— Нет. Но мы его и не спрашивали.
— Значит, существует такая вероятность…
Она испытующе посмотрела на себя в зеркальце и надела темные очки:
— Есть только один способ это узнать.
Как выяснилось, Гайдж жил в Бересфорде, в Верхнем Уэстсайде, напротив Центрального парка. Когда они направились к входу в здание, Томас поймал себя на том, что вытянул шею, как какой-нибудь деревенщина, заинтригованный неравным браком между индустриальным размахом и мотивами итальянского Ренессанса. Когда Сэм махнула своим значком, швейцар только пожал плечами так, словно был хиромантом, столкнувшимся с еще одной чрезвычайной неизбежностью. В наши дни людей ничем не проймешь.
— И далеко можно зайти с такой штукой? — язвительно поинтересовался Томас, пока они шли по роскошному вестибюлю.
Сэм улыбнулась и снова стала рыться в сумочке в поисках благотворительной мелочи: ящик с эмблемой ЮНИСЕФ[26] стоял на столике между лифтами.
— Не далеко, но достаточно, — ответила она, держа в одной руке монеты, а другой нажимая на кнопку вызова лифта.
Воздух благоухал — Томасу представились жены богатеев, которые с утра до вечера ходят по магазинам. Изучая свое кривое отражение в латунной двери поднимающегося лифта, он задумался над тем, уж не насмешка ли над жильцами изречение «Fronta Nulla Fides»,[27] начертанное на украшенном завитушками полу. На установленном в лифте экране мелькали клипы Си-эн-эн, посвященные самым животрепещущим событиям: от хаоса в Европе до гражданской войны в Ираке и последних деталей по делу Костоправа. Было обнаружено еще одно тело с вырванным позвоночником — на сей раз в Квинсе. Трансляция с места преступления. Томас подумал, что таким образом у зрителя должна создаваться иллюзия присутствия.
Мужчина, встретивший их у входа в пентхауз, был невысокого роста, с бочкообразной грудью, воспаленными глазами и темной густой бородой; такие бороды всегда заставляли Томаса думать о волосатых спинах их обладателей. На мужчине были джинсы, подтянутые намного выше пояса. Томас моментально признал в нем одного из тех парней, которые слишком долго крутятся перед зеркалом, втягивая живот, и никогда не носят рубашки навыпуск.
— Здравствуйте, мистер Гайдж, — поздоровалась Саманта.
— Здравствуйте, агент Логан.
Томас поднял брови. Он не был уверен, что последует далее, но уж явно не полное узнавание.
— Я никогда не забываю голоса, — заявил Гайдж, словно читая его мысли. — Если бы не это, я сказал бы, что вижу ее впервые в жизни.
— Но вы видели меня, — сказала Саманта.
— Ну, если вы уверены, — пожал плечами Гайдж и перевел взгляд на Томаса. — А вы? Я видел вас прежде?
— Нет, мистер Гайдж. Меня зовут Томас Байбл.
Гайдж осторожно кивнул.
— Доктор Байбл — преподаватель психологии из Колумбийского университета, мистер Гайдж. У него к вам несколько вопросов.
— Ответьте прежде вы. Он терапевт или судебный врач?
— Иногда большой разницы нет… Но я не шарлатан, если вы это имели в виду. — Томас помолчал, облизнул пересохшие губы, — Я — друг Нейла Кэссиди.
С лица Гайджа исчезло всякое выражение.
— Пожалуйста, прошу, — сказал он.
Через облицованную мрамором прихожую они проследовали за мистером Гайджем в роскошную гостиную в эгейском стиле, выдававшую помешанность владельца на богатстве и великолепии. Монументальная комната была поделена на «уголки интимных знакомств». Но эффект — если таковой и предполагался — разрушали раскиданные повсюду дешевые поделки. Мистеру Гайджу определенно нравился его маленький блошиный рынок…
— Прошу простить за спартанское негостеприимство, — сказал он, подвигаясь к u-образному дивану. — Я уволил весь персонал… Они показались мне какими-то… неузнаваемыми.
Томас присоединился к Сэм, усевшейся напротив хворого миллиардера. Ни сам миллиардер, ни его интерьер не оправдали ожиданий Томаса. Видимо, насмотрелся слишком много фильмов.
— Выпьете? — спросил Гайдж. — Боюсь, у меня остался только скотч.
Сэм отрицательно покачала головой. Томас попросил одну порцию со льдом.
— Итак, — сказал Гайдж, направляясь к бару, — какие вопросы собирался задать мне друг мистера Кэссиди?
Томас сделал глубокий вдох. Учитывая то, что рассказывала Сэм в машине, он решил привнести умиротворяющую нотку, которая помогла бы мистеру Гайджу чувствовать себя раскованно.
— Разные, — ответил он. — Однако полагаю, у вас тоже накопилось немало вопросов.
Гайдж горько усмехнулся. «И все же это терапия», — можно было прочесть в его взгляде.
— Каких же?
Томас пожал плечами.
— Ну, для начала… Разве вам не хочется узнать, почему он сделал это с вами?
— О, я знаю почему, — ответил Гайдж, поворачиваясь к бутылке.
— Правда?
— Ну конечно. Это было наказание.
Томас осторожно кивнул и спросил:
— За ваши грехи?..
— Да, за мои грехи.
— И в чем же вы грешны?
Гайдж тщательно поболтал стакан с виски, словно хотел растворить кубики льда.
— Вы что, священник? — спросил он, передавая Томасу выпивку.
Томас впервые заметил, как тщательно Гайдж избегает смотреть им в лицо.
— Нет, — ответил он.
— Тогда мои грехи не имеют к вам никакого отношения.
Гайдж резко повернулся, но не к Сэм, а по направлению к ней. Его манера поведения начинала напоминать Томасу слепого.
— Психологи, — сказал Гайдж с легким презрением, — хотят, чтобы все наши грехи были симптомами, не так ли?
— Извините, мистер Гайдж, — произнес Томас, ставя свой стакан. — Может быть, вы предпочли бы…
— Профессор Байбл считает, что Кэссиди ведет с ним что-то вроде спора, — осмелилась вставить слово Сэм. — Нам нужна ваша помощь, мистер Гайдж.
Наконец миллиардер взглянул ей прямо в лицо. В глазах его отразился странный ужас.
— Спор? Какой спор?
— О том, что ничто не имеет никакого значения, — ответила Сэм, бросив взгляд на Томаса. — В это, наверно, трудно поверить, но Нейл Кэссиди верит в то, что не существует такой вещи, как… как…
— Как люди, — закончил за нее Томас — Он считает, что многое из того, во что мы верим — ну, скажем, намерения, цели, смысл, добро и зло, — просто иллюзии, порождаемые нашим мозгом.
В глазах Гайджа блеснули слезы.
— Ну, тут он явно заблуждается, разве нет?
— Заблуждается в чем? — спросил Томас.
— В том, что ничто не имеет смысла.
— Я не совсем понимаю…
— Конечно, не понимаете, — прервал его Гайдж без всяких объяснений. Он покачал головой, как таксист-иммигрант, раздраженный нерешительностью пассажира насчет платы за проезд. — Так чего же вы хотите?
Томас и Сэм нервно переглянулись. Во внешности сидевшего перед ними человека было что-то трогательное и одновременно внушающее благоговейный ужас. Томас подумал, что наконец понял сказанное Сэм о мужчинах, которые мочатся, отойдя на два шага от писсуара.
— Не говорил ли вам Нейл чего-нибудь о… о предпосылках?
— Нейл?
— Я имею в виду Кэссиди. Говорил?
Гайдж довольно долго простоял, ничего не отвечая.
— Хотелось бы ответить «да», — наконец произнес он. — Но я действительно не помню.
— Вы уверены? — спросила Сэм.
Гайдж помрачнел.
— Знаете, какое мое излюбленное место, агент Логан?
Томас положил руку на колено Сэм — то ли чтобы предупредить, то ли чтобы приободрить ее, он и сам не знал.
— Нет, — ответила Сэм. — Какое?
— Метро, — сказал Гайдж со страдальческой улыбкой. — Чертово метро, там я сильнее всего чувствую себя дома. То есть… в своей тарелке. Сначала это было просто ощущение комфортности, понимаете? Но дальше — больше. Намного больше. Теперь у меня такое чувство, будто я встречаю Рождество с покойными родственниками. Просто сидя в метро, раскачиваясь в такт с незнакомцами.
Он повернулся — налить себе еще.
— Трогательно, правда? — хмыкнул он, не оборачиваясь.
— Может быть, будет лучше, если мы позвоним вам? — рискнул Томас.
— Смотрите-ка, теперь он меня ублажает, — произнес Гайдж, обращаясь к сводчатому потолку.
Он повернулся, постоял в нерешительности, затем с вызовом посмотрел на Томаса и Сэм. И, тепло улыбнувшись, произнес:
— Пошли, на хер, вон.
Томас и Сэм молча воззрились на него.
— Что именно вас так смутило? — спросил Гайдж. — Пошли? На хер? Вон?
Томас и Сэм поспешно встали.
— Можно позвонить вам, мистер Гайдж? — спросила Сэм. — Мы действительно…
— Го-о-о-споди! — возопил крепыш. — Пошли! На хер! Вон!
С каждым словом он, топая, надвигался на них, неотвратимый, как приговор.
Томас споткнулся о загнутый край персидского ковра. Сэм поддержала его. Широко расставив руки, Гайдж сгонял их к двери, ведущей в прихожую.
Возле двери они задержались.
Томас поднял голову и увидел, что все трое отражаются в зеркале с тяжеловесной рамой в стиле рококо.
— Трое незнакомцев, — произнес Гайдж со спокойствием, тем более пугающим, если вспомнить свирепое поведение хозяина несколько мгновений назад. — Известно ли вам, доктор Байбл, что такое — жить нигде? Глядеть, вглядываться и всякий раз обнаруживать, что ты — нигде?
Любопытно, однако в каком-то смысле Томасу это было известно. Но говорить об этом он не собирался.
— Но вы же стоите прямо перед нами, мистер Гайдж, у себя дома.
— Разве? Сомневаюсь… — Он задумчиво, исподлобья, взглянул в зеркало. — Да вы хоть понимаете, что это такое? Думаете, я вижу вас, знаю вас и проблема в том, что всякий раз, как я отворачиваюсь, я забываю, кто вы такие? Нет, это не так. Совсем не так. Когда я гляжу на вас — так же пристально, как я гляжу на вас сейчас, — я через секунду уже не узнаю ваши лица. И дело не в том, что ваше лицо каждую минуту меняется, становится чем-то, что я никогда не видел прежде. Просто незнакомое лицо. Непостижимое…
Гайдж оторвал взгляд от зеркала и повернулся к Томасу.
— Когда я смотрю в зеркало, мистер Байбл, меня здесь нет. Но хуже то, что вас тоже нет. Вы для меня не существуете. Только голос. Голос из тьмы.
Некоторое время Томас молча смотрел на него. А потом, запинаясь, сказал:
— Это последствия мозговой травмы. Вы должны по…
— Мозговой травмы? — переспросил бородач. — Мозговой травмы? Вы называете это так?
Он покачал головой и, широкими шагами пройдя мимо них, рывком распахнул одну из дубовых дверей.
— Что же это тогда? — спросил Томас, когда бородач уже перешагнул через порог.
— Вы не священник, — отрезал Гайдж.
Дверь грохнула, поглотив мир, с которым Томас только что стоял лицом к лицу.
Они не проронили ни слова, пока не закрылись двери лифта.
— Ваш вывод? — наконец спросила Сэм.
— Не знаю. Во-первых; он был пьян. Но что стоит за этим? Быть может, он страдает от какого-то посттравматического стресса… — Томас помолчал, стараясь осмыслить, что же, собственно, произошло. — Одно можно сказать наверняка…
— Что именно?
— Вы не заметили, как он вел себя с нами? Он ни разу не поглядел нам в глаза. А его жесты? В нашем присутствии он буквально съеживался от страха.
— И?..
Томас набрал в грудь побольше воздуху.
— Получается, что мы были для него какими-то чудовищами. Безликими чудовищами.
— Что вы такое говорите?
Томас заметил, что смотрит на свою руку, на тот палец, где когда-то он носил обручальное кольцо. Он подумал обо всех тех нервных процессах, которые бурлят под внешне спокойной поверхностью и с помощью которых удалось ввести пациента в такое состояние. Так вот куда метил Нейл! Не в сердце, а в душу.
— Теодор Гайдж живет в мире страшилок.
Только на заднем сиденье такси, на котором Томас так редко выбирался в Манхэттен, он почувствовал, что поездка в центр, на Федерал-плаза, чем-то смущает его. Манхэттен всегда сбивал его с толку — иначе и не скажешь. Город здесь напоминал геологический разрез, улицы и проспекты были руслами рек, глубокие, как каньоны на какой-нибудь древней марсианской равнине. Но чувство… Одновременно археологическое, словно огромная вывеска Центрального парка была оттиском какой-то божественно-королевской печати, и статистическое, словно великая карта человеческих упований этого вавилонского столпотворения, высеченная в монументальном камне.
Нью-Йорк, как однажды сказал ему Нейл, был шрифтом Брайля[28] для слепого Бога — местом, где выпуклости человеческой изобретательности громоздились достаточно высоко, чтобы божественные пальцы могли читать по ним. Когда же Томас спросил, что именно они могли прочесть, Нейл ответил: «"Да пошел. И ты. На хер…" Что же еще?»
— Так что же вы думаете, профессор? — спросила Сэм. — Если Гайдж — первая предпосылка Кэссиди, что она означает?
— Не могу сказать наверняка, — рассеянно ответил Томас.
Получалась какая-то бессмыслица. Надрывающая сердце правда. Нора трахается с Нейлом. Нейл убивает невинных. Сэм преследует его, как гончая на пути карьеры, каковой она и была. Европа погибает от холода. Москва совсем пропала. Даже дураку ясно, что во всем этом нет никакого плана, никакого тайного автора. Все кричало о безразличии. Все! А те, кто думал наоборот, кто крепко втемяшил себе в голову преклонение перед такими понятиями, как простота, уверенность и низкопоклонство, только делали все еще хуже. Голосуя за демагогию «крепкой руки». Убивая во имя «х», «у» или «z».
Почему бы им просто не признать свое поражение и не дать миру погибнуть?
Слова Нейла… сказанные прошлой ночью.
— Ладно, надо что-то придумать, — сказала Сэм. — Чтобы Шелли прыгала от восторга… Нам не схватить этого парня без вашей помощи, профессор.
Так вот чего он хотел? Устроить охоту на Нейла? «Он причиняет людям зло…» Ну и что?
— Вы слышите меня, профессор? Профессор Байбл? Просни-и-тесь…
— Зовите меня Том, — сказал он.
«Мысли ясно. Мысли здраво».
Томас уже решил, что у него диссоциативная стрессовая реакция. Слабое чувство смещенности. Самоотстранение, словно каждая его улыбка, каждое слово, каждый вздох — притворны. Классические симптомы «кризисной фазы» стресса.
В мире Томаса Байбла все встало с ног на голову. Он стал неузнаваем, как прислуга Гайджа.
— Узнавание, — отрывисто произнес он, внезапно увидев ответ на предыдущий вопрос Сэм.
— Не спешите, Том. День выдался длинный.
Томас посмотрел на Сэм и улыбнулся.
— Я буду в форме. Мой мозг пластичнее, чем у многих.
— Как мои туфли, — заметила Сэм.
Торопливый стук каблучков Сэм эхом отскакивал от стен подземного гаража здания ФБР.
— Нейл говорит что-то об узнавании, — пояснял на ходу Томас — Он говорит, что узнавание — себя или других людей — зависит всего лишь от схемы прокладки нервных окончаний.
Сэм нахмурилась в пропитанной выхлопными газами полутьме.
— Не понимаю.
— Подумайте. Без узнавания мир пуст — именно это имел в виду Гайдж. В нем нет людей, только шумящие мозги, беспорядочно сталкивающиеся друг с другом.
Сэм задумалась над его словами и через несколько цокающих шагов, когда они уже подходили к лифту, спросила:
— Тогда зачем была вся эта затея с Повски? Доказать, что наслаждение сводится к схеме прокладки нервных окончаний?
— Почему бы и нет?
Сэм помрачнела, словно пораженная чем-то, о чем уже думала раньше.
— Мне не отделаться от впечатления, что он спорит с вами. Конкретно с вами, а не с миром вообще.
Томас ощутил, как судорожно сжался его желудок.
— Почему вы так решили?
Сэм устремила на него буравящий взгляд, почти маниакальный в своей напряженной пристальности.
— Потому что вы единственный можете расшифровать его послание. Без вас он обращался бы в пустоту, вам не кажется?
Зачем Нейл приезжал вчера? К чему это его признание? Незадолго до этого он оттрахал Нору — ее дурацкая выдумка с поездкой в Сан-Франциско ясно давала это понять. И что с того? Он трахает Нору, а потом заваливается без предупреждения, чтобы выпить и закусить со своим старым дружком Паинькой? Между одним и другим убийством — это как минимум. А накануне этого ФБР принимает решение отследить его старые знакомства…
Нейл Кэссиди, пожалуй, был самым ярким, самым заранее продумывающим из всех, кого знал Томас. Сэм была права. Нейл играл в игру, правила которой знал только Томас, из чего следовало, что он, Томас, просто должен играть с ним. Но зачем? Неужели Нейлу было просто нужно обучить своего реального противника — ФБР — этим правилам? Расшевелить их? Или (при этой мысли у Томаса перехватило дыхание) все это делалось ради его, Томаса, блага?
«Неужели он так меня ненавидит?»
Томас почувствовал резкую боль в груди. На какое-то мгновение он ощутил себя школьником, совершенно одиноким, брошенным своим единственным другом. «И все это время он трахал Нору…» А потом улыбался и хлопал Томаса по спине. Разве это не было свидетельством какой-то идеи фикс, патологической ненависти?
«Не обязательно», — вынужден был допустить профессор Томас.
Друзья испокон веков трахали жен своих друзей, даже тех, кого они действительно любили и уважали. Если они и испытывали ненависть, то, как правило, она помогала им логически обосновать свое предательство. «А твоя-то в постели неплоха». Или: «Ему это только на пользу». Такие грешки оказывали удивительно незначительное влияние на цепь ожиданий и взаимоотношений, из которых складывается дружба. Словно поведение двух друзей работало на разных частотах.
— Возможно, — ответил Томас, не глядя на Сэм.
«Ей надо знать! Скажи!»
— Что-нибудь не так, профессор? — спросила Сэм в тот самый момент, когда раздался звонок и дверцы лифта разъехались в стороны.
— Синтия Повски, — сказал Томас, когда лифт закрылся. — Думаете, она все еще может быть жива?
«Что же я наделал?»
— Может быть… Но мы сомневаемся.
— Почему? Ведь он пощадил Гайджа, разве нет?
— Да — оставив его между жизнью и смертью. Но сегодня утром вы не досмотрели представление с участием Синтии Повски.
Томас с трудом сглотнул. Ему и в голову не приходило, что съемка на этом не заканчивается.
— Что вы имеете в виду? Что там дальше?
Сэм явно колебалась, ее лицо, сосредоточенное, стало еще прекраснее.
— Там есть перерыв, и, когда он снова стал снимать, Синтия все еще была охвачена муками страсти, но что-то… изменилось.
— Изменилось…
— Неврологи, с которыми мы консультировались, считают, что он произвел коммутацию своего передатчика, подключив его к проводящим путям участков, ответственных за ощущение боли, в ее мозгу…
— Спиноталамические и спиноретикулярные проводящие пути?
— Именно. Вместо источника наслаждения появился источник боли…
Томас молча смотрел на Сэм.
— Затем он дал ей осколок стекла.
Образы Синтии — воспоминания этого утра — промелькнули перед внутренним взором Томаса: он снова увидел ее корчащееся тело, все в крови, услышал умоляющие рыдания всякий раз, когда она вонзала осколок в свое тело.
— И еще они сказали, — продолжала Сэм, — что болевой импульс, порожденный рассечением ткани, вероятно, приостанавливался, не достигая ее мозга, и превращался в сигнал, который прямо стимулировал центры наслаждения. Он перезаписал ее, профессор, как в нелегальных студиях, а затем наблюдал, как, кромсая себя, она прокладывает путь к экстазу.
— Боже мой, — прошептал Томас.
Ее округлившиеся колечком губы… Она кричит, испытывая оргазм за оргазмом.
«Он заставил ее исполосовать себя. Он заставил ее захотеть исполосовать себя».
Сэм быстро заморгала.
— Скоро вы увидите это сами, Том… Бога нет, поверьте мне.
У него скрутило кишки.
«Что, черт возьми, происходит? Проснись… Да проснись же ты!»
— Выходит, цель Кэссиди в этом, да, профессор?
Томас стиснул руки, чтобы они не так тряслись.
«Он перезаписал ее, как в нелегальных студиях…»
Местное отделение ФБР оказалось меньше, чем ожидал Томас, и, кажется, было покинуто всеми, кроме уборщиц.
— Трудно поверить, что у нас тут важная контора, правда? — сказала Саманта, жестом приглашая его в свою кабинку.
Томас улыбнулся, про себя каталогизируя — от чего, признаться, давненько отвык — разные детали, говорящие о хозяине данного рабочего места. Ничто не удивило его, кроме, разве что, булавок с синими головками, наколотых в виде сердечка на столе Сэм. Он кивнул на висящую на гвозде шапочку «Нью-Йорк рейнджерс».
— Вы, оказывается, болельщица?
— Жуткая, — сказала Сэм, усаживаясь в кресло.
Она хрустнула пальцами и принялась стучать по клавиатуре.
— А вы? — спросила она.
— Слишком это нервно.
— Так вы один из этих?
— Из кого?
Сэм пролистнула несколько ярких «окон» на плоском экране своего монитора.
— Один из тех, для кого важнее всего результат.
— Думаю, я…
— Вот, — прервала его Сэм. — Мозг Нейла Кэссиди.
Экран запестрел поперечными разрезами нервных клеток, подкрашенными люминесцентными красками и по форме напоминавшими каштаны. На какой-то миг показалось невозможным, что эти картинки тем или иным образом связаны с его лучшим другом, не говоря уже о том, что Томасу пришлось увидеть сегодня утром на видео. Они казались слишком абстрактными, слишком специфическими для того, чтобы служить движущей силой сегодняшних событий.
Однако же служили.
— Согласно приложенному заключению, — сказала Сэм, — нет никаких оснований полагать, что у Кэссиди отсутствуют цепочки стыда и вины. Определенно перед нами не махровый психопат.
Но Томас и без нее это знал. Поведение Нейла не обнаруживало склонности к явной психопатии или, говоря более обобщенно, к личностному психическому расстройству антисоциального характера. Они с Нейлом были близки достаточно давно, и, как бы умело психопат ни скрывал ущербность своего сознания, это длилось бы недолго; рано или поздно психопаты всегда проявляют свойственную им бессердечность.
— Жутковато, но красиво, — добавила Сэм. — Хотите, я сделаю вам распечатку?
— Пожалуйста, — сказал Томас.
Он еле шевелил языком. Одно дело было встретиться с агентами ФБР и совсем другое — приехать сюда, пройти по всем этим коридорам. Он напомнил себе, с каким именно учреждением связался, со всеми вытекающими отсюда опасностями и западнями. В общем и целом вы могли зависеть от людей и ждать от них рационального подхода. Но от учреждения… Особенно такого ужасного, как ФБР. Не важно, насколько разумные решения принимаются на том или ином скрещении ходов лабиринта, плачевный факт остается фактом: вы попросту не можете верить в то, что в конце концов они приведут к чему-нибудь разумному.
— Как вы это достали? — спросил Томас, когда первые листы стали падать ему в руки из лазерного принтера.
— Из АНБ.
К разговору о чудовищных учреждениях.
— А они откуда?
— Сегодня довольно многие подвергаются такому сканированию. — Сэм искоса улыбнулась ему такой особой, но милой улыбкой. — Хотите увидеть ваш снимок?
— Шутите?
— Отнюдь. Можете убедиться.
Она проскочила еще несколько «окон», ввела код, затем просмотрела список, похоже, состоявший из дат и временных засечек. На экран выскочило, как чертик из табакерки, изображение другого мозга, на сей раз трехмерное, расцвеценное меняющимися красками наподобие контуров синоптической карты.
— Когда я ввела вас в компьютер, моментальный снимок вашей черепушки был сделан автоматически.
Томас выругался себе под нос.
— Но это же абсолютно бессмысленно без анализа, — сказал он. — Что это вам дает?
— Анализ прилагается, — ответила Сэм со страдальческой улыбкой. — Это все как бы в одном пакете. Вот, посмотрите…
В левом нижнем углу открылось небольшое окошко с текстом. Томас нервно сглотнул.
— Итак, посмотрим, — сказала Сэм. — «Субъект возбужден: в основном состояние страха и беспокойства, несколько агрессивен, абсолютно никаких намерений совершить убийство». Прямо камень с души!.. «У субъекта также отмечаются признаки тоски и дезориентации, а также — о, вот это интересно — сильно развитая склонность к обману».
Сэм откинулась на спинку кресла и посмотрела на Томаса.
— Вы что-то скрываете от меня, профессор?
«Скажи ей!»
— Только не сознательно, нет, — рассмеялся Томас.
— Вот в чем главная закавыка в нашем деле, — улыбнулась Сэм. — Одни намеки и предположения. Хотя я слышала, что компьютерная техника совершенствуется с каждым годом.
— Несомненно, — мрачно изрек Томас — В моей профессии все занимаются исключительно составлением контекстуальных графиков — этим да еще параллельным поведенческим тестированием. Конечно, тут-то и зарыта собака…
— Контекстуальных графиков?
— Да, они сопоставляют различные поведенческие манеры людей, эмоции, умственную деятельность и так далее с их изображениями. В обиходных понятиях нашего реального мира графики, по сути, и есть соотнесенность этих цветовых пятен.
— Чтение мыслей, — сказала Сэм.
— Хуже.
— Так почему же собака… как вы сказали?
— Параллельное поведенческое тестирование… — Томас почесал в затылке, изо всех сил стараясь напустить на себя скучающий вид. — Если помните, пару лет назад правительство запретило корпорациям использовать «мозговую обработку» своих клиентов и служащих. Так вот, с тех пор большой бизнес инвестировал огромные капиталы в попытки свести вместе результаты различных поведенческих тестов — письменных, устных, ориентированных на выполнение различных заданий — и сравнить их с разными типами МРВ. Если вы так или иначе отвечаете результатам того или иного теста, они делают выводы и определяют, каким типом клиента или служащего вы будете. По сути, им предоставляется возможность обходить закон, при этом довольно грубо нарушая его. Многие средней руки психологи зарабатывают на этом большие деньги.
Когда он объяснял это, люди почти поголовно впадали в шок. Но чего еще они ожидали? Они жили в социальной системе, основанной на достижении преимущества в конкурентной борьбе. Сама система такого общества, которое они восхваляли, на которое разве что не молились, была направлена на то, чтобы заставить их делать то, чего хотят другие, — на грани прямого насилия.
Вам позволялось только нажимать на кнопки, невидимые другим.
— И это срабатывает? — спросила Сэм.
Совершенно очевидно, она была куда больший прагматик.
— Как сказать, — ответил Томас, пожимая плечами. — Пока не очень. Вы бы не поверили в эту чушь.
— Я работаю на ФБР, профессор.
— И все же.
Сэм усмехнулась.
— Хватит, повеселились, — сказала она, собирая распечатанные листы и передавая их Томасу. — Надо посмотреть, где там шастает начальница.
Она торжествующе улыбнулась, словно предчувствуя, что получит зачетные очки.
Сэм провела его по застеленным ковровыми дорожками коридорам этого муравейника мимо рабочих кабинок; в некоторых царила полная тьма, другие освещались мониторами с причудливыми картинками на экране. При первом взгляде на агента Атту Томас испытал нечто вроде потрясения. Стоя в конференц-зале со стеклянными стенами, она разговаривала с высоким афроамериканцем в модном костюме. Трудно было поверить, что именно она сегодняшним утром, как безумная, ворвалась в его кабинет. Ответственный оперативный сотрудник Шелли Атта — разрушительница миров…
Томас помедлил, стоя в полутьме.
— Логан все еще не перезвонила, — говорила Атта. — Она понятия не имеет, что происходит.
Подслушивающего человека всегда охватывает трепет, будто он подглядывает в замочную скважину чьей-то спальни. Томас и Сэм застыли, внимательно прислушиваясь к разговору, невольными свидетелями которого стали.
— И все-таки, как ей это удалось? — спросил темнокожий. — С кем она трахалась, чтобы так быстро получить повышение?
— Вы хотите сказать, что не слышали?..
Откуда-то из глубин офиса донесся гул включившегося пылесоса. Уборка.
Обернувшись, Томас увидел, что Сэм, без единой кровинки в лице, неподвижно стоит рядом. И всегда выходило одно и то же. Не важно, как часто он напоминал себе, что жизни окружающих так же ранимы, как его собственная, но всякий раз, сталкиваясь с врожденной сложностью человеческой натуры, он испытывал легкое удивление. Конечно, в жизни Сэм были люди, относившиеся к ней скептически, клеветники — даже враги. Конечно, она не раз принимала скоропалительные решения. Может быть, даже слишком часто. Все были в одной лодке. Просто, замечая соринку в чужом глазу…
— Черт, — прошептала Сэм.
— Не придавайте этому такого значения.
— Чему? — ломким голосом спросила она. — Что меня с грязью мешают?
Томас попытался придать разговору иное направление.
— Люди сплетничают. Это присуще человеческой природе. Некоторые считают это ключом к развитию нашего интеллекта.
Он замолчал, слегка смутившись. Нора всегда смеялась над его привычкой считать, что знание может помочь человеку сориентироваться в трудную минуту.
Но смущение прошло, и он спросил:
— А все-таки — с кем разговаривает Атта?
— С Дином Хини, нашим консультантом.
— Они знакомы? Старые друзья?
— Нет.
Томас понимал, что снова завелся, но был уже не в силах остановиться.
— Итак, продолжим. Чем более поверхностным оказывается знакомство, тем больше вероятность, что человек, выслушивающий обвинения в недостатках в адрес третьего лица, припишет эти недостатки обвинителю.
— Правда? — странным голосом переспросила Саманта.
— Правда, — ответил Томас, хотя понимал, что причинил больше вреда, чем принес пользы. Но почему? Почему факты оказывались такими беспомощными перед болью? — Это называется «переносом свойств»…
Сэм сердито уставилась на него. По щеке ее скатилась слеза.
— А что, если они правы? — спросила она.
— Кто прав?
— Если обвинения — это правда? — произнесла Сэм, поворачиваясь на каблуках.
— Сэм! — позвал Томас, устремляясь за ней. — Сэм, я не хо…
— Байбл? — недоверчиво крикнул кто-то. Агент Атта.
Сэм остановилась, резко развернувшись.
— Байбл! — проревела Атта у него за спиной. — Стоять, засранец!
Томас застыл как вкопанный.
— Руки вверх. Держать над головой…
Томас повиновался, слишком ошеломленный, чтобы что-либо чувствовать, не говоря уже думать.
— Теперь повернись, медленно.
— Шелли! — крикнула Сэм. — Он пришел помочь!
— Помочь? А вот мне так не кажется.
Услышав это, Томас повернулся, но слова протеста застыли у него на губах при виде пистолета агента Атты, наставленного на него. Красная точка плясала на его куртке на уровне груди. Его как жаром обдало. Ужас.
— Эт-то безумие, — хрипло прокаркал он.
— Боюсь, ваше профессиональное мнение тут ничегошеньки не значит, профессор. Вы переживаете кризис доверия.
— Шелли! — снова крикнула Сэм.
В темноте, как у любой крепкой женщины, вид у агента Атты был грозный и мужественный. Что-то в ее взгляде подсказало Томасу, что ей доставляет удовольствие целиться в него.
— Твой дружок профессор, — обратилась она к Сэм, — оказался не очень-то общительным. Похоже, что, пока утром мы допрашивали его в университете, наш главный подозреваемый дрых с похмелья у него дома. — Она на мгновение умолкла, чтобы все оценили важность ее слов. — Джерард сейчас там. Группа реагирования уже выехала.
Сэм осторожно двинулась навстречу своей начальнице, метнув в Томаса испытующий взгляд. Консультант министерства юстиции Дин Хини присел на уголок свободного стола сразу за агентом Аттой. Он улыбнулся, словно наблюдая за склокой членов семьи, которых презирал в равной степени.
— Спроси его, — сказала Атта своей подчиненной.
— Это правда? — неловко вымолвила Сэм, вид у нее был одновременно ошарашенный и сокрушенный. Очень непрофессионально.
«Да она в меня влюбилась», — совсем не к месту подумал Томас.
— Да, — сказал он.
А может, это случилось раньше.
— Вот почему утром вы первым делом бросились домой.
— Я хотел вам сказать, просто…
В мгновение ока поведение Сэм стало жестким и циничным — профессиональным. Почему-то это расстроило Томаса почти так же, как наставленный на него пистолет.
— Хотел? — спросила она. — Так чего ж не сказал?
«Куда ты подевалась, Сэм?»
— Не знаю, но…
— Так этот тип преподаватель психологии? — фыркнул Дин Хини из-за спины агента Атты. — Напомните мне, чтобы я не отдавал своих детей в Колумбийский университет.
Пистолет, обвинения в его адрес, Сэм — Томас почувствовал приближение сердечного приступа.
— Нейл был моим лучшим другом восемнадцать лет, — пылко произнес он. — Восемнадцать лет! Чего же вы от меня ждали?
— Правильного решения, — сказала агент Атта.
— Значит, сдавать друзей федералам это всегда правильно? И вы еще толкуете о каком-то чертовом кризисе доверия? Нет. Я должен знать наверняка.
Агент Атта достала наручники.
— Скажите честно, агент Атта, — быстро произнес Томас — Если бы федералы гнались за кем-то, кого вы любите, неужели бы вы сразу же выложили им все начистоту?
Похоже, вопрос застал ее врасплох. Атта нервно взглянула на Сэм.
— Осторожно, — предупредил Хини. — Это может быть какая-нибудь заморочная ловушка. Они мастаки.
— Твое мнение, Саманта? — спросила Атта.
Внезапный безрассудный страх, что агент Атта вот-вот прикончит его, охватил Томаса.
«Пистолет, пистолет, настоящий пистолет!» — панически пронеслось у него в голове.
— Думаю, он нам пригодится, — поспешно ответила Сэм. — Он понимает действия Кэссиди, Шелли. И считает, что знает, зачем все это. Он может дать нам мотив — настоящий мотив.
— Мотив?
— Лучше, чем все эти шуты из Центра.[29] Намного лучше.
Большие шоколадно-карие глаза Атты на мгновение задержались на Томасе.
— Говори, — приказала она.
— Это долгая история, — ответил Томас.
— Тогда поедешь со мной, — сказала Атта, засовывая в кобуру свой «глок».