3
«Понтий Пилат, всадник и прокуратор приветствует Ирода Антипу, тетрарха Галилеи.
Когда я был у тебя в гостях, ты жаловался на скуку, и на отсутствие образованных людей, которые могли бы развлекать тебя беседой и наставлять твоих детей в философии и риторике. Здесь по случаю попал в мои руки некий Иешуа из Назарета, человек из простого сословия, но достаточно искушенный в интересующих тебя науках. Отправляю его к тебе, но предупреждаю: будь осторожен, чтобы своим красноречием он не склонил тебя или твоих домашних к странностям своей новой религии. А в остальном, он юноша скромный, разумный и почтительный, так что придется, я надеюсь, к месту».
Отложив стилос, я передал письмо Марцию.
– Выбери декуриона потолковее, пусть отконвоирует этого Иешуа к тетрарху, и передаст вместе с моим письмом. Денег выпиши на три дня, чтоб сильно не задерживались. И скажи, чтоб с подконвойным обращались хорошо, а не как обычно. Вопросы есть?
– Никак нет, префект. Разрешите исполнять?
Я кивнул и направился в сторону бассейна. Хотелось освежиться, день действительно был жаркий. Кроме того, я предполагал, что история с этим мальчишкой из Назарета очень скоро получит продолжение. И, клянусь Юпитером Статором, я не ошибся.
– Префект, к тебе туземный жрец, из главных. Просит принять.
– Из главных? Каиафа?
– Вроде того, префект. Никак не могу запомнить ихние имена.
– А пора бы, Марций, – наставительно сказал я, – ладно, зови его сюда.
Иудейский понтифик был хотя и достаточно молод, но уже опытен в вопросах этикета. В начале он поинтересовался состоянием моей латифундии, затем здоровьем моей супруги, затем новостями из Рима, и лишь потом, как бы невзначай перешел к делу:
– А не скажет ли почтенный прокуратор, когда планируется утвердить поступивший вчера приговор по делу бунтовщика Иешуа из Назарета?
Ну, конечно. Этого вопроса и именно в такой постановке следовало ожидать. Я придал своему лицу вид крайней задумчивости, после чего приказал Марцию вызвать претора Игенса Публия.
– Игенс, напомни, в нашу канцелярию днями не поступал ли на утверждение приговор некому бунтовщику Иешуа из Назарета?
Игенс порылся в бумагах и отрапортовал:
– Третьего дня поступил приговор бунтовщику Иешуа бар Абба, но там не было сказано, откуда он родом. Приговор утвержден прокуратором.
– Хорошо, Игенс. Оформи постскриптум, что этот бар Абба – из Назарета. В делах должен быть порядок.
– Да, префект. Разрешите идти?
– Подождите, подождите! – Каиафа от волнения даже привстал со скамьи, – это не тот Иешуа.
Я остановил уже направившегося к дверям претора.
– Погоди, Игенс, а еще на какого-нибудь бунтовщика Иешуа приговор поступал?
– Нет, префект.
– Ты слышал, почтенный Каиафа? Это непременно тот самый Иешуа, ибо никакой другой в делах о бунте не проходит.
Несколько минут иудейский понтифик приходил в себя, а успокоившись, произнес самым вежливым тонном:
– Будет ли мне позволено напомнить почтенному прокуратору, что вчера был доставлен мошенник, бесстыдно называвший себя царем иудейским. Это и есть Иешуа из Назарета.
– Ах, этот? – я искренне улыбнулся, – да, занятный юноша. Он оказался безвредным бродягой. Кроме того, выяснилось, что он знает латынь и учился риторике, поэтому я подарил его тетрарху. Грамотные люди не должны болтаться без дела и смущать народ.
– А как же приговор? – спросил Каиафа.
– К нему прилагался не приговор, а какой-то глупый донос, не стоящий внимания.
– Ты ошибся, прокуратор! Этот человек называл себя царем, а это оскорбление величия, так гласит римский закон!
Конечно, я предполагал такой поворот беседы. И на этот случай у меня была заготовлена тирада, достойная служить эталоном утонченного хамства. Она оскорбляла одновременно и местные обычаи, и местную религию, и самого Каиафу.
– Ты, иудейский жрец, будешь учить римского всадника римским законам? Да будет тебе известно: императору и сенату безразлично, кто или что называется царями в этой варварской Азии. По вашим книгам, здесь испокон веков каждая свинья называлась если не царем, так пророком или первосвященником (последнюю фразу я намеренно произнес на арамейском, для большего эффекта).
Тут надо знать, что со свиньей у местный азиатов связано какое-то поверье, настолько скверное, что они предпочтут скорее нырнуть в нужник, чем коснуться этого безобидного животного. Употребление свинины в пищу у них считается святотатством, а сравнить местного жителя со свиньей – это в сто раз хуже, чем назвать его кастратом и сыном ослицы.
– Ты… Ты… – лицо иудейского понтифика приобрело свекольный цвет, – ты ответишь за это, прокуратор!
– О, я не ослышался? Этот человек угрожал наместнику Рима? – я повернулся к стоявшим у дверей Марцию Германику и Игенсу Публию, – вы слышали?
– Так точно, префект! – хором ответили центурион и претор.
– Надеюсь, Каиафа, ты понимаешь, насколько неудачно выразился? Не желаешь ли принести извинения, или будем считать твои слова официальной позицией синедриона?
Тот покраснел еще сильнее и выдавил из себя:
– Извини, почтенный. Я испытываю трудности с латынью. Я хотел сказать, что ты ответил на мой вопрос, и я признаю, что это я, а не ты ошибся в толковании римского закона.
– В таком случае, недоразумение исчерпано. Хотел ли ты спросить у меня что-либо еще?
– Да, с твоего позволения. Этот Иешуа из Назарета объявил себя сыном бога.
– Вот как? Не иначе, как сыном Меркурия, который у эллинов зовется Гермесом, а в ваших краях – Тотмесом. Такое родство объясняло бы дар убеждения, имеющийся у этого юноши. Как известно, Гермес был отцом Автолика и прадедом Одиссея, прославившегося своим хитроумием во время троянской войны и после, на родной Итаке. Все это описано в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера.
– Что я слышу, прокуратор! Ты в это веришь?
– Почему бы и нет? – я совершенно искренне пожал плечами, – Гомер заслуживает доверия, поскольку сам великий Аристотель рекомендовал его сочинения Александру, царю Македонии, который завоевал половину мира и сам был, возможно, сыном бога Аполлона, покровителя наук и искусств, вещающего через оракул, что в Дельфах.
– Я говорю об истинно сущем боге, – сказал Каиафа, – а не о богах, выдуманных вашим Гомером…
Здесь мне следовало возмутиться. Я с силой ударил обоими кулаками по столу.
– Ты в своем ли уме, что насмехаешься над богами Рима?! Может быть, ты также находишь забавной выдумкой легионы VI «Феррата» и X «Фретенсис»? Хочешь увидеть поближе их аквилы, чтобы сравнить с твоим истинно сущим богом? Клянусь Юпитером, я могу это устроить. И в Иерусалиме будет самая веселая пасха с того раза, когда халдеи сравняли с землей ваш предыдущий храм. Что скажешь, иудейский жрец?
– Прости, прокуратор! Снова моя латынь хромает. Я лишь хотел сказать, что этот галилеянин выдавал себя не за сына одного из богов, описанных Гомером, а за сына того бога, которому поклоняемся мы.
– Так следи за свой латынью, а то как бы и тебе не захромать. И какое, скажи, мне дело до похождений ваших здешних богов?
– По нашему закону, прокуратор, сказать такое – значит совершить святотатство. За это побивают камнями.
– Вот как? – я повернулся к Марцию и Игенсу – вы слышали? Этот жрец угрожает побить меня камнями за то, что я непочтительно высказался о его божке.
Каиафа всплеснул руками:
– Не тебя, не тебя! Ты не понял, прокуратор…
– Префект, разреши, я дам этой азиатской свинье в рыло, – перебил его Марций.
Чувства бравого центуриона были мне понятны, но… Я вздохнул.
– Не разрешаю. Наша задача – цивилизовать аборигенов. А оттого, что ты дашь ему в рыло, он не цивилизуется. Это понятно?
– Так точно, префект.
–… Поэтому, – заключил я, – просто выведи его вон.