на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава первая

Странная команда

Вокруг плакали и прощались.

Меня это не касалось, провожать меня было некому. Отца забрали в первые дни войны, и за все время от него не пришло ни одного письма, мать погибла полмесяца назад. По мобилизации ее направили рыть противотанковые рвы и окопы для нас, а немцы имели полное превосходство в воздухе… Короче, я остался один. Была, правда, тетка где-то в Куйбышеве, но ее я за всю жизнь видел один раз, когда она приезжала на сорокалетие отца.

Шел второй месяц войны. Мысленно я был уже на фронте. Немец пер вперед, уверенный в своей силе. У германского командования не было сомнения в том, что новый год они встретят в Ленинграде. С европейскими государствами они справлялись за куда более короткий срок…

Полевая форма, полученная мной, была на размер больше, пилотка и сапоги оказались впору, а октябрьский ветер неприятно холодил коротко остриженную голову. «От насекомых», — деловито объяснил парикмахер, когда состриженные с головы волосы начали падать на землю. Стригли всех прямо на улице, закутывая в несвежую простыню, которая была одна на всех. Закончив стричь, парикмахер, который тоже был в полевой красноармейской форме, убрал простыню и жестом показал, что я могу вставать. «„Шипра“ не будет, молодой человек!» — сказал парикмахер. Шутка мне не понравилась, но я промолчал. Глупо ведь спорить с человеком, для которого я всего лишь один из многих. Через день он даже не вспомнит меня. А вот я его запомнил. Парикмахеру было на вид около пятидесяти лет, нелепые усы совершенно не подходили длинному бугристому лицу; на нем выделялись усталые глаза, белки которых были испещрены кровяными прожилками, словно парикмахер безостановочно стриг чужие головы несколько суток подряд.

Вызов нашей команды задерживался, и от скуки я начал читать «Занимательную физику» Перельмана, которую на подоконнике в коридоре призывного пункта нашел и сунул в сидор. Там же в вещевом мешке с ней находился бритвенный прибор — им я пока пользовался довольно редко. А еще в вещмешке лежал новенький котелок, чуть помятая алюминиевая кружка и сухой паек на три дня, выданный на призывном пункте.

Понемногу я увлекся ею, наивная и смешная, она немного развеселила меня, и я, даже услышав, что кто-то зычно зовет Маслякова, не сразу понял, что это вызывают меня. Искать меня было некому, на призывной пункт я пришел круглым сиротой, а команды обычно вызывали по номерам, наверное, в целях секретности.

— Эй, боец, — позвал меня пожилой старшина из мобилизационного призыва. — Ты ведь Масляков?

— Что? — поднял я голову.

— Начальство кличет, — совсем неуставным тоном сказал старшина. — Ты, паренек, уши-то на макушке держи. Начальство, оно не любит, когда боец сразу не отзывается!

Искал меня молодой подтянутый командир с одним прямоугольником в каждой петлице. На рукавах выше обшлага у командира краснели по два широких красных шеврона. Был он в фуражке с синим околышем и в хромовых сапогах. Даже форма на нем сидела ловко и щегольски. В званиях я еще не разбирался, я ведь в армию не собирался, война позвала. Поэтому я молча вытянулся перед командиром, выслушал его эмоциональный разнос, протянул книжку красноармейца, которую командир, шевеля усами, изучал с повышенным вниманием, перелистал от корки до корки, даже фотографию сравнил с моим лицом.

— Разгильдяй! — с чувством сказал командир. — Отзываться надо, когда тебя ищут. Следуй за мной!

— Моя команда… — начал я и остановился, не зная, что сказать дальше.

— Теперь у тебя другая команда, — наставительно и негромко сказал командир. — Поступаешь в распоряжение НКВД. Болтать об этом не рекомендуется. Усек, Васек?

— Я не Васек, — возразил я, но снова умолк. А какого дьявола спорить?

— Слушай, — сказал командир. — Не пойму я тебя, с виду вроде бы ничего, но рохля рохлей. Следуй за мной, боец, потом разберемся.

В здании он отдал мои документы коменданту, потом, когда тот начал возражать, достал из кармана какое-то предписание, показал коменданту, и тот сразу вытянулся, отдал честь и потерял ко мне всяческий интерес. По всему чувствовалось, что после ознакомления с документом он готов был даже приплатить сухим пайком или первым попавшимся призывником, чтобы к нему по таким вопросам больше не обращались.

Командир привел меня в маленькую комнату, где стояло два стола, и отсутствовали стулья. На одном из столов сидел боец, судя по внешнему виду, как и я, из призыва недавних дней.

Увидев моего сопровождающего, боец спрыгнул со стола и вытянул руки по швам. Головного убора на нем не было, а пострижен он был еще даже хуже меня. Если меня стригли без одеколона, то его, похоже, стригли ножницами под расческу, не пользуясь машинкой.

— Сидеть, никуда не отлучаться. Ждать, — лаконично поставил перед нами задачу командир. — Ни с кем не разговаривать. Все ясно?

— Так точно! — отозвались мы нестройно.

— Можете знакомиться, поскольку служить вам, очевидно, придется вместе, — сказал командир и исчез в коридоре. Слышно было, как он там с кем-то спорит на повышенных тонах: «А мне плевать! Мне сказано доставить троих, и я их доставлю. Я же не виноват, что Глушаков вчера при бомбежке погиб! И не сам я решаю, не сам, все согласовано с командованием, я вчера с ними с Литейного связывался, докладывал, как дела обстоят!»

Мы остались вдвоем.

Боец исподлобья разглядывал меня и молчал.

— Масляков. Аркадий, — нарушил я тишину, решив взять инициативу в свои руки, и неизвестно для чего вдруг добавил: — Недавний студент. Только работать начал. Ученым стать не успел.

— Востриков Федор, — после некоторой паузы представился боец, с которым меня оставили. Вздернул левую бровь и с некоторым вызовом сообщил: — Священнослужитель.

С попами я никогда не сталкивался. Мать у меня, правда, была верующая, но в церковь бегала тайком от отца, а уж о том, чтобы меня с собой взять — об этом и речи не могло быть. Поэтому я с интересом разглядывал первого попа, которого увидел в своей жизни, да и тот был в военной форме. Я смотрел так внимательно, что Востриков нахмурился, подергал себя за ухо и недовольно спросил:

— Чего смотришь? Священника никогда не видел?

— А разве вас тоже в армию призывают? — удивился я. — Нам в школе говорили, что церковь у нас отделена от государства, сама по себе. А тебя вот забрили!

— Я добровольцем, — с достоинством объяснил Востриков и снова уткнулся в маленькую толстую книгу в черном переплете, которую до того держал в руках.

Некоторое время мы оба молчали.

Любопытство разбирало меня. Не будь чувства неловкости, я бы забросал Вострикова вопросами, но я не решался донимать человека, который явно был занят чем-то серьезным. Через некоторое время я все-таки не выдержал. По виду он был моим одногодком, тоже, наверное, где-то учился. Бывает. Я учился на физика, а он — на попа.

— Чего читаете? — облизав сухие губы, поинтересовался я.

— Тебе это будет неинтересно, — безразлично сказал Востриков. — Ты ведь неверующий.

— Да ладно, — не стал я спорить. — Трудно сказать, да?

Вместо ответа он показал мне обложку книги. Я увидел золотистый затейливый крест и недоуменно пожал плечами.

— Евангелие, — несколько обиженно сказал Востриков.

У матери в тумбочке была книга с псалмами, которую мне категорически запрещалась трогать. По-моему, мать даже прятала ее от отца, который сам в бога не верил и к ее увлечению религией относился отрицательно. Я лично в детстве особого интереса к этим самым псалмам не проявлял. Ну, молятся таким образом, должны ведь быть какие-то тексты в качестве образцов. Я в то время ходил в Дом пионеров на Васильевском острове, и мы с Шурой Кендером делали ракету по проекту Циолковского, чью книгу я купил в книжной лавке на Литейном. Делать ракету было куда интереснее, чем класть поклоны и что-то просить у неведомого божества.

В коридоре вновь послышались голоса, и мы подобрались в ожидании. В кабинет вошел все тот же командир, но теперь он был взъерошен и раздражен. Походил он на бойцового петуха, только что одержавшего победу над более сильным соперником. За ним шел мужчина лет сорока. Он был в гражданском костюме, а в руках держал сапоги, сверток с обмундированием, из которого свисал ремень, и шинель в скатке. Похоже, наш неутомимый командир, о котором мы ровным счетом ничего не знали, выхватил нового бойца прямо из каптерки, выдержав при этом горячий спор с начальником его бывшей команды.

— Так, славяне! — бодро сказал командир. — Познакомились?

— Так точно, — сказал я.

— Это хорошо, — сказал усатый командир с прямоугольниками в петлицах. — Вот вам еще один. Красноармеец Дворников Сергей Семенович, тоже из ополчения, — оглядел нас и значительно добавил: — Изобретатель и рационализатор. Раньше работал на заводе «Большевик».

Ну, надо сказать, и компания у нас подобралась! Студент-недоучка, заводской изобретатель и почти готовый поп. Ну, говоря о студенте-недоучке, я, конечно, скромничал немного и сгущал краски, учился я хорошо. Мне прочили неплохое научное будущее, и если бы не война, я бы добился, чтобы прогнозы моих преподавателей сбылись. Самое удивительное, что нам предстояло всем воевать вместе. Тогда я даже представить себе не мог, для каких целей нас собрали. Скажи мне кто-нибудь правду, я бы, не задумываясь, назвал этого человека лжецом. Однако не стану забегать вперед.

Из города мы выезжали уже вечером. Ехали, как и полагается рядовому составу, в кузове полуторки, на досках кузова еще темнели пятна крови, небрежно забросанные старой трухлявой соломой. Резко похолодало, и от порывов ветра плохо спасали шинели и натянутые на уши пилотки. Небо затянули обложные тучи. Они низко прижимались к земле, и только на востоке у горизонта была светлая полоска, не обещавшая, впрочем, хорошего завтрашнего дня. Немцы имели полное превосходство в воздухе, некоторое время за нашей машиной гонялись сразу два истребителя врага, но вокруг были хвойные леса, машина среди деревьев пряталась, и скоро немцы сообразили, что напрасно жгут горючее, и ушли на запад. Да и вечер уже наступал, стоял сентябрь, темнело рано и быстро.

Дважды на временных контрольно-пропускных пунктах у нас проверяли документы. Проверки были тщательными, каждый раз приходилось спрыгивать на землю и подставлять физиономии пронзительным лучам ручных фонариков. Один раз нашему командиру пришлось даже идти в землянку и связываться с кем-то из своего начальства. Что это было за начальство, я не знал, но, судя по расторопной распорядительности бойцов с КПП, в армии они пользовались немалым авторитетом. А у нашего коы прибыли, дислоцировалось близ Тихвина.

Ночью город бомбили и в ночном небе, утыкаясь в низкие облака, бродили лучи прожекторов. Все напоминало фантастический роман английского писателя Уэллса, в котором повествовалось о вторжении марсиан на Землю. Но немцы не слишком отличались от этих марсиан. Пока я был дома, сводки Информбюро постоянно сообщали о зверствах, которые германская армия творила на оккупированных территориях. Даже становилось страшно, что они могут одержать верх над нами.

Глядя на гуляющие лучи прожекторов, я думал о Ленинграде. Больше всего мне хотелось, чтобы армия отогнала немцев от города. Тогда я не знал, что все еще только начинается и мне еще придется работать в осажденном городе вместе с ленинградским уголовным розыском, решая задачу, не менее фантастическую, чем отражение вторжения марсиан.

Окончательно замерзнув, я вернулся в дом.

Востриков и Дворников сидели за столом. На столе стояла открытая банка разогретых мясных консервов, тощенькой грудой серел тонко нарезанный на маленькие кусочки хлеб, в трех кружках дымился горячий чай.

— Аркадий, — сказал Дворников, — присаживайся, поешь. На сытый желудок и спать веселее, верно я говорю, Федя?

— Верно, — согласился Востриков. — Сказано у Луки: просите, и дано будет вам. Если кто попросит яйца, кто подаст ему скорпиона?

— Понял, — покладисто согласился Дворников и достал из своего сидора фляжку в зеленом матерчатом футляре. — Аркадий, примешь для сугрева граммов пятьдесят? А то одному неинтересно, а Федор у нас непьющий мандира имелось красное удостоверение, в котором проставлена горизонтальная восьмерка, и это тоже впечатляло проверяющих.

Подразделение, в которое м

— Не то чтобы непьющий, — с некоторой обидой сказал поп. — А не хочу!

Выпив, мы поговорили немного. Никто из троих о нашей будущей службе ничего не знал, но было удивительным, что всех нас, таких разных, собрали воедино.

Дворников действительно был механиком на заводе «Большевик», придумал там с десяток приспособлений, улучшающих работу. Что они на заводе делали, Дворников не говорил, но и так было понятно, что на оборонную промышленность работали. Об изобретательской стороне своей работы Дворников рассказывал немного. Мы с расспросами тоже не лезли, не друзья, в самом деле.

Федор Востриков окончил духовную семинарию. Распределен был на приход, но получить его не успел, занимался научной работой. Я и не подозревал даже, что у попов тоже существует своя наука, присваиваются звания, пишутся аналитические труды. Нас учили, что религия — опиум для народа, что все попы — мракобесы, для которых настоящая наука — просто пустой звук. Сроду я не знал, что товарищ Сталин в молодости сам в духовной семинарии учился. На мой взгляд, это высказывание Вострикова было контрреволюционным, ерунду он плел, не мог товарищ Сталин в бога верить, а тем более в духовной семинарии учиться. Но Дворников мне авторитетно объяснил, что пусть в кратком курсе истории ВКП(б) этого нет, но в официальной автобиографии вождя учеба в духовной семинарии нашла свое отражение. Потому он и вождь, что обошел превратности жизни, выбрал правильный путь и пошел в революцию. Я со старшими никогда не спорю, не стал и на этот раз. А вот что меня особенно удивило, так это тот факт, что в семинарии классиков марксизма-ленинизма изучают, и еще труды Плеханова, Бебеля, Смита.

— Для чего? — спросил я Вострикова.

— Видишь ли, Аркадий, — сказал тот. — Для того чтобы отстаивать веру, надо знать, что о ней говорят мыслители.

Дворников внимательно посмотрел на него, засмеялся, хлопнул Вострикова по плечу и сказал:

— Молодец!

Первую ночь на новом месте спалось плохо. Сквозь зыбкий сон я слышал, как кто-то входил и выходил, как в сенях бряцали оружием, как кто-то возился в углу комнаты, устраиваясь на ночлег, а утром, когда прямо за стеной суматошливо заголосил петух, я встал усталый и вялый, чувствуя, что за время путешествия на полуторке меня немного просквозило. Впрочем, в действующей армии такие недомогания не в счет. Организм привыкает к самым невыносимым условиям и быстро справляется с ними. Однажды мы с Дворниковым двое суток просидели в промерзшем окопе в отсыревших от влаги шинелях. Даже насморка не получили! И, заметьте, безо всякого спирта! Сергей Семенович всегда был человеком запасливым, но в тот самый раз у него ничего не оказалось. Впрочем, нам это не повредило. Тут, конечно, я несколько забегаю вперед.

Утром нас повели по начальству.

— Чего ты мне их суешь? — сказал моложавый, но с седыми висками майор, сидевший в кабинете начальника особого отдела полка. Он горбился за столом, слева от него были составлены друг на друга черные парты, а за спиной на неубранной со стены школьной доске краснел свежий плакат, на котором комсомолка в красном платке прижимала палец к губам: «Не болтай!». — Тебе с ними работать. Твои кадры, ты их и воспитывай.

Мы стояли перед ним навытяжку в классе сельской школы, занятой под штаб.

Майор прошелся перед нами, внимательно вглядываясь в каждого.

— Задачи перед вами будет ставить капитан Скиба, — сказал он. — От себя добавлю: вам надлежит шевелить мозгами вдвое больше, чем кадровым розыскникам. Обычными шпионскими историями заниматься категорически запрещаю. У нас достаточно профессионалов, чтобы справиться с диверсантами. Ваша работа там, где пахнет чертовщиной. Согласен, слышать это от меня вам дико, но иного сказать просто не могу. Каждому из вас с сегодняшнего дня присваивается звание сержанта Наркомата государственной безопасности. Как вы сами понимаете, это накладывает определенный отпечаток на всю вашу жизнь. Как себя вести в той или иной ситуации, вам объяснит капитан. Ко мне вопросы есть?

— Товарищ майор, — не удержался от вопроса Дворников. — А как определить, где она начинается, эта чертовщина?

Майор усмехнулся в жесткие усы.

— Жизнь сама покажет. И начальство, если понадобится, подскажет. Знакомьтесь, притирайтесь друг к другу. С жалобами на психологическую несовместимость ко мне не обращаться. Это армия, а не ЗАГС. Еще вопросы есть?

Естественно, что вопросов больше не было.

Больше мы майора не видели. Двумя днями позже немцы прорвали оборону на этом участке, и судьба штаба полка и всех, кто там находился, так и осталась неизвестной. Возможно, майор держался, пока мог, и последний патрон оставил для себя, быть может, попал в плен, и это было самое поганое — особистам в плен попадать не стоило, слишком много военных секретов им было известно, и допрашивали их немцы с особым усердием и рвением. Если он попал в плен, я ему не завидовал.

А тогда мы вышли из здания школы, и капитан Скиба, построив нас перед собой, оглядел всех троих критическим взглядом.

— Форму-то ушей. И шинель подруби, — сказал мне Скиба. — Выглядишь, как чучело на параде!

— Я не умею, — растерянно сказал я.

— Запомни, — прищурился в жесткой ухмылке капитан. — В армии такого слова нет. Надеюсь, что я его от тебя больше не услышу!


Предисловие | Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли | Глава вторая Бои местного значения