Розенберг и Русское освободительное движение
Из-за неизменно враждебного отношения в штаб-квартире фюрера покровители власовской инициативы искали поддержки со стороны министерства восточных территорий, которое само нуждалось в союзниках, дабы компенсировать посягательства Коха и Бормана. Контакты и дискуссии между сотрудниками Розенберга и пропагандистами вермахта выявили двойственный подход представителей министерства восточных территорий. С одной стороны, последние хотели поддерживать любые усилия по ведению политической войны, особенно если это предоставило бы им новые властные полномочия и нового «союзника». С другой стороны, они не желали взращивать «великорусский империализм» в лице Власова, который, как они опасались, в конечном итоге мог свести на нет сепаратистские проекты ставленников Розенберга и собственные планы министерства восточных территорий по перекройке карты Восточной Европы.
В самом министерстве главным защитником сепаратистов нерусских национальностей СССР являлся Герхард фон Менде, хорошо образованный прибалтийский немец, автор исследования о тюркских и мусульманских группах в Советском Союзе. Он преподавал в Берлине, когда группа Лейб-брандта заручилась его помощью для будущего министерства восточных территорий. Обладая определенным политическим настроем и будучи умелым манипулятором, Менде стал ведущим представителем националистов Кавказа и Центральной Азии. Менде отлично подходил для руководства такой полулегальной деятельностью; как правильно отмечает Торвальд, Менде чувствовал себя лучше чем как дома в этом относительно нереальном мире, основанном в большей степени на надеждах на будущее, чем на насущных экономических или военных проблемах. Обстановка в министерстве Розенберга, позволявшая время от времени посещать Турцию, обеспечивала Менде надлежащую атмосферу и контакты для работы. Таким образом, он и его помощники представляли собой сепаратистский аналог «всероссийского» (и «великорусского») крыла.
Вначале, когда Германия отвергла помощь лидеров старой эмиграции, которые все еще были готовы работать с рейхом, работа Менде в основном состояла из личных контактов с отдельными беженцами. Как ни парадоксально, он поддерживал контакты с некоторыми из эмигрантов, которых Розенберг осудил за участие в совещании у Шуленбурга в мае 1942 г. Более того, после этой конференции Менде «взял на себя» и подготовил «национальные комитеты» для каждой группы – четыре кавказские этнические секции, комитет выходцев из Средней Азии, собирательно отнесенных к Туркестану, и комитеты волжских и крымских татар и калмыков. Долгое время они оставались такими же фиктивными и непризнанными, как комитет Власова (КОНР) для русских. Многие из первоначальных групп были распущены из-за политических разногласий; другие распались сами; в некоторых существовали трения между старой эмиграцией и советскими военнопленными. Тем не менее само существование подобных комитетов являлось характерным направлением в работе министерства Розенберга.
Для Власова, как и для многих советских людей, проблема национальности поначалу казалась несуществующей. Мемуары и воспоминания немецких современников обосновывают недоумение Власова попытками Гроте включить в «Смоленское воззвание» пункт о «национальной (т. е. этнической) свободе». Национальное самоопределение и культурная автономия были для Власова самоочевидны; с другой стороны, политический сепаратизм являлся чуждым понятием, которое он не понимал и интуитивно отвергал. Можно также привести воспоминания Лейббрандта, который был вынужден покинуть свой пост до того, как на заключительных этапах власовского движения конфликт по вопросу о национальности достиг апогея. По его словам, Власов, которого он знал в 1942–1943 гг., «был истинный патриот, не подхалим, не большевик, который с готовностью согласился, что «в будущем никогда не должно иметь место даже малейшее угнетение национальностей». Таким образом, люди Розенберга не нашли явной причины для противостояния «рискованному начинанию Власова, но имели серьезные оговорки на этот счет».
Как говорилось ранее, необходимость русского «освободительного движения» была доказана на переговорах армии с министерством восточных территорий в декабре 1942 г. Проект программы Трескова включал рекомендации для «…создания центрального российского самоуправления или нескольких подобных администраций для различных областей (например, Белоруссия, Украина) под немецким военным руководством. Обеспечение видимости далеко идущей независимости действий этого нового российского руководства, которое должно было бы призывать к построению новой России и отказу от Сталина и большевизма».
Здесь имел место некоторый компромисс: альтернативами являлись центральный всероссийский комитет под руководством Власова или ряд комитетов для каждой из наиболее крупных национальностей, с Власовым в качестве primus inter pares – первого среди равных. Министерству Розенберга, санкционировавшему существование эмбриональных и полуофициальных национальных комитетов в сфере влияния Менде и поощрявшемуся разными пропагандистами от военной администрации, пришлось поддержать формулировку, которая одобряла деятельность Власова при условии, что она будет ограничена «великороссами», и что параллельно будет оказано содействие для нерусских формирований. Наконец 12 января 1943 г. Розенберг согласился поддержать эксперимент Власова в той форме, в которой «Смоленское воззвание» использовалось в форме листовки. Таково было его негласное понимание того, что 1) обращение Власова должно быть ограничено только русскими (великороссами), а министерство восточных территорий продолжало пользоваться своей монополией на нерусские территории и народы СССР; 2) оно представляло бы собой всего лишь пропагандистский маневр; и 3) его пропаганда адресовалась бы исключительно советской стороне линии фронта, а не регионам под контролем немцев и, в частности, не территориям под юрисдикцией министерства восточных территорий. (В полуофициальном обзоре движения Власова, подготовленном в министерстве восточных территорий, Лабе написал в ноябре 1944 г.: «Политически Власов должен был стать представителем великорусского народа в борьбе против большевизма… Позиция рейхсминистра Розенберга заключалась в том, что использование Власова должно было носить исключительно военный характер и что против этого не может быть никаких возражений…» Действительно, тот факт, что всю инициативу описали Розенбергу как механизм, созданный армией и для армии, вероятно, помог оказать влияние на него, чтобы он поддержал движение Власова.)
Сразу же, вслед за принятием этого решения, в министерстве Розенберга подготовили ряд меморандумов, с тем чтобы представить фюреру всеобъемлющий план ведения политической войны. По сути, они снова советовали поддержку частной собственности, свободу вероисповедания и, наконец, обеспечение «равенства» между народами СССР. Документ, который Розенберг направил Гитлеру 16 января, отражал именно эти цели. На нескольких страницах заново формулировались основные аргументы, озвученные руководством военных администраций: народное негодование немецкими методами набора «остарбайтеров», отсутствие товаров народного потребления, враждебность к колхозной системе, злоупотребления и некомпетентность немецкого чиновничества.
«Со своей стороны, – продолжал Розенберг, – военная ситуация доказала целесообразность использования в значительном количестве русских, украинцев, кавказцев и др. на оккупированных территориях для войны с партизанами, а также в активных боевых действиях на фронте… Все эти люди поднимают один и тот же вопрос: если мы рискуем своей жизнью против большевистского рабства, мы должны знать, за что мы боремся; превращение большевистского рабства в немецкое не может быть прочным стимулом для борьбы».
Розенберг почти дословно воспроизвел слова Трескова, Штауффенберга и Гелена; и, как бы подчеркивая важность своего заявления, информировал Гитлера, что «по данному вопросу существует полное согласие между всеми ответственными наблюдателями в тыловых районах групп армий, в ОКБ, ОКХ, ОКЛ [Главное командование люфтваффе (ВВС)], а также в министерстве оккупированных восточных территорий. Предложения по обеспечению большего добровольного участия в долгосрочной перспективе сводятся к формированию как бы оппозиционного правительства, причем командиры на линии фронта думают прежде всего о русском оппозиционном правительстве. Эти предложения делались в течение нескольких месяцев; они чрезвычайно конкретны и, в частности, оправданы тем фактом, что у значительного количества Hiwis [ «хиви»] имеются миллионы иждивенцев в стране, и обоснованы необходимостью принятия подобных мер в интересах укрепления германского фронта…».
Идея была совсем не нова; сам же меморандум Розенберга Гитлеру был уникален. Однако, высказав все это, Розенберг продолжил внедрять в данную презентацию собственную национальную схему.
«Создание оппозиционного правительства только для великороссов кажется невозможным. По определенным политическим и военным причинам представителей различных национальностей отделили от основной массы военнопленных; в частности, были созданы легионы для антибольшевистских и «антимосковских» народов, то есть жителей Туркестана, крымских татар и кавказцев. Национальные чувства всех нерусских народов требуют залога свободы для их родины без московского ига. Для вышеуказанных национальностей были созданы национальные рабочие комитеты, с которыми министерство оккупированных восточных территорий – правда, неофициально – работало (газеты, переводчики, политическое образование и т. д.)».
Вследствие этого Розенберг предлагал, что «если нам потребуется создать русский антибольшевистский центр и официально подтвердить его существование, то необходимо будет сформировать и провозгласить – так, чтобы это видели все, – бок о бок с русскими различные национальные представительства…». Розенберг полагал, будто русских можно вынудить признать, что их существование ограничено тем, что он считал «великоросской этнической территорией», если новое политическое устройство будет провозглашено самим Гитлером.
Проблема национальных комитетов – одного или нескольких – никоим образом не была разрешена. На мгновение она отступила перед лицом неожиданного развития событий. Заручившись согласием Розенберга, пропаганда вермахта поспешила выпустить миллионы листовок, подписанных фантомным Смоленским комитетом и обращенных к россиянам как к соотечественникам. В течение десяти дней немецкие самолеты начали сбрасывать их в тылу врага. И вот несколько немецких самолетов, «сбившись с курса», «по ошибке» сбросили листовки на оккупированную Германией территорию, нарушив соглашение, предусматривавшее их применение только против вражеских войск. «Ошибку» заранее спланировали, и заслуга здесь в значительной степени принадлежит Штрик-Штрикфельдту. (Зыков заранее знал о предстоящей диверсии и однажды вечером сказал коллеге по Виктория-штрассе загадочную фразу: «Ну вот, маленького джинна выпустили из бутылки».) К лучшему или худшему, но деятельность Смоленского комитета как политического фактора стала официальной, поскольку значительные слои советского населения, находившегося под контролем Германии, теперь узнали о его существовании. О том, что он на самом деле жил только на бумаге и в сознании нескольких людей, люди на Востоке знать не могли.
Примерно 28 января 1943 г. Розенберг узнал об «ошибке» и уже на следующий день потребовал расследования и наказания виновных. Расследование так затянули, что невозможно было найти никаких доказательств, а разгром под Сталинградом отодвинул его на задний план. Розенберг был достаточно раздражен, чтобы немедленно просить аудиенции у Гитлера: прежде всего, он опасался, что «любители России» пытались довести дело до конца, представив свершившимся фактом провозглашение Смоленского комитета новым политическим органом, ответственным за весь Советский Союз, – или его представителем. Как несколько месяцев спустя Розенберг объяснил в письме Кейтелю, он был крайне возмущен.
«После того как воззвание генерала Власова было, в нарушение соглашения, ошибочно сброшено, – писал Розенберг, – в том числе и на оккупированной нами территории, это (власовское) предприятие стало известно повсеместно. Еще 26 февраля 1943 г. я говорил генералу Хельмиху, что считаю невозможным, что генералу Власову со своими людьми стоит и дальше оставаться в Берлине…
Я хочу помочь предотвратить политическое развитие на Востоке, которое, при определенных условиях, привело бы немецкий народ к столкновению с некой формой централизации, охватывающей все народы Востока. Как мне кажется, смысл нашей политики может быть только в том, чтобы способствовать органичному развитию, которое не дает новой пищи великоросскому империализму, а, наоборот, ослабляет его посредством принятия во внимание других, как раз нерусских интересов и ограничением русского народа тем Lebensraum – жизненным пространством, на которое он имеет право».
Розенберг протестовал, но армию остановить не мог. Ни враги в ставке Гитлера, ни соперники в пропаганде вермахта его не слушали. Распространение листовок положило начало более активной фазе власовского движения, которое стимулировалось мучительным самоанализом, охватившим рейх после Сталинграда. Долгосрочные идеологические цели были отложены на неопределенный срок в пользу более безотлагательного использования Востока. В этом контексте можно было утверждать, что «эксплуатация» ситуации с Власовым стала естественным мерилом немецких своекорыстных интересов.
Подробности совещания Гитлера с Розенбергом 8 февраля 1943 г. остаются в тени; протокол отсутствует. Наиболее реальный из двух вариантов содержится в второстепенном меморандуме, который бригадефюрер СС Циммерман, старший политический сотрудник министерства оккупированных восточных территорий, направил Гиммлеру в качестве дополнения к своему протоколу совещания от 18 декабря. Согласно этой версии, Розенберг получил согласие Гитлера на создание «своего рода национального комитета» – не для фактического самоуправления, а в качестве «символа» возможных планов автономии «какого-либо рода» – одного для Украины, а другого для России в зоне ответственности группы армий «Центр». «В настоящее время основная цель этих национальных комитетов должна находиться в области пропаганды», – сообщал Циммерман, добавляя, что планы также подразумевают символическое объединение коллаборационистских войск в Русскую освободительную армию.
Казалось, версия Циммермана звучала даже слишком определенно. В другом докладе, подготовленном Кернером для Геринга, содержалось более умеренное и, возможно, более правдоподобное изложение: Розенберг, утверждалось в нем, теперь признал, что «власть большевизма может быть преодолена только путем активного использования в [нашей] борьбе коренного населения», – идея, которая стала актуальной в «самых широких кругах и особенно продвигается вермахтом». Он предоставил бы автономию государствам Прибалтики и создал бы по отдельному национальному комитету и по легиону для каждого народа – для русских и украинцев – в основном в пропагандистских целях. Кернер утверждал (кажется, правильно), что Гитлер не принял никакого решения, а просто попросил Розенберга представить свои дальнейшие проекты и предложения.
Настоящие затруднения Розенберга проявились на его встрече со своими главными советниками два дня спустя. С одной стороны, он опасался, что пропаганда Власова и вермахта покончит со всей политической проблемой и оставит его и сепаратистов не у дел. С другой стороны, Розенберг понимал, что деятельность Власова набирает обороты, чего он никогда не сможет добиться для своих ставленников, и, следовательно, стоит воспользоваться этим, дабы обеспечить его национальным комитетам легальное и гласное существование. Наконец – и это было симптоматично для его подхода, – Розенберг сохранял двусмысленность в вопросе об украинском комитете: он нуждался в нем как в противовесе русскому, однако опасался организовывать его в Киеве, Ровно или Харькове, дабы крайние националисты, чьи интересы отличались от интересов рейха, не взяли в нем верх. В конце концов, его ответ состоял в том, чтобы отказаться от создания украинского национального комитета (или даже консультативных советов на районном и уездном уровне) и отдать предпочтение украинскому комитету, действующему вне пределов Украины.
Лейббрандт, который вместе с Менде, Клейстом и Кинкелином присутствовал на встрече, заново сформулировал задачу в двух листовках, сброшенных по запросу пропаганды вермахта. (Этими двумя листовками являлись «Смоленское воззвание» и еще одно обращение за подписью Власова и Малышкина от 30 января 1943 г. Последняя листовка пыталась частично нейтрализовать «колониальную» пропаганду, выдвигая лозунг: «Русский народ – равноправный член семьи свободных народов Новой Европы», а затем цитировала выступления Гитлера и осуждала Черчилля и Рузвельта. Нет никаких доказательств того, что Власов или Малышкин действительно написали или даже подписали это не столь искусно составленное обращение.) Принимая во внимание их успех и те ожидания, которые они вызвали, Лейббрандт начал: «ОКВ и отдел пропаганды вермахта предлагают срочное создание фактического национального комитета, дабы пропаганда от его имени не воспринималась как блеф и не создавала мгновенный эффект бумеранга». Он предлагал создать русский комитет в Орле или Смоленске с полномочным представителем министерства восточных территорий; при этом для украинцев и кавказцев должны быть сформированы отдельные национальные комитеты. Лейббрандт кратко подвел итог плана: «Следует начать с того принципа, что все народы Советского Союза являются равноправными партнерами в европейской семье народов [неожиданный отход от прежних взглядов]. Чтобы, таким образом, великороссы больше не стояли выше других народов Советского Союза, но находились среди них и ниже [ «unter ihnen» – формулировка, подразумевающая двоякое толкование: как «среди», так и «под»]».
В последующие недели, когда решение о национальных комитетах висело на волоске, министерство восточных территорий не бросало свои планы по созданию одновременно русского комитета, с участием Власова и других генералов-перебежчиков, и украинского комитета. В то время как устав украинской организации был составлен без затруднений, оставались две основные проблемы, заключавшиеся в том, как такой орган мог действовать перед лицом политики Эрика Коха на Украине и какие представители или известные националисты могли быть включены в комитет, в то время как ОУН по сути вела тайную борьбу против рейха. Пока обсуждались эти проблемы, становилось все более очевидным, что судьба украинского комитета также зависит от двух решений, которые, скорее всего, будут приняты на самой вершине нацистской пирамиды: от исхода яростного спора Розенберга с Кохом и судьбы движения Власова.