на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Приложение № 12

ЧТО Я МОГУ СКАЗАТЬ ПО ПОВОДУ ПЕРЕДАЧИ БИ-БИ-СИ

7.5.77

Прежде всего мне хочется уточнить последовательность тех событий, которых касается Дж. Хоскин и с которыми ошибочно связывает те или другие мои поступки…

Дж. Хоскин пишет, например, что я «обрушилась с резкими нападками на Солженицына» на страницах «Нью-Йорк Таймс» после того, как «ее развод был окончательно оформлен судом». На самом деле наш развод вообще не был разрешен судебным порядком, хотя на основании иска Солженицына и состоялось в общей сложности три суда и дело наше рассматривалось народным (дважды), областным и даже Верховным судом РСФСР. Первый суд состоялся 29 ноября 1971 года и согласно моей просьбе вынес решение дать нам 6 месяцев на примирение. Именно в этот промежуток времени между двумя судами вышли мои главы в журнале «Вече». Второе заседание народного суда состоялось 20 июня 1972 года. На нем было вынесено решение о нашем разводе. Однако через месяц, 27 июля 1972 года, состоялся областной рязанский суд по моей апелляции. Этот суд отменил решение народного суда о разводе и передал дело на новое рассмотрение в народный суд при другом составе судей. На этом суде я настаивала на том, что Солженицын разводится со мной из деловых соображений (так оно и было на самом деле), но отказалась объяснить, чем они вызваны. Одновременно, чтобы склонить суд на свою сторону, я дала для ознакомления с немедленным возвратом несколько страниц из письма Солженицына, где мне предоставлялось право решения возникшей перед нами сложной семейной проблемы. По ходатайству Солженицына дело было затребовано Верховным судом РСФСР. Он был лично на приеме у председателя Верховного суда РСФСР Смирнова (вскоре Смирнов стал председателем Верховного суда СССР). Я же обратилась с личным ходатайством к заместителю председателя Верховного суда РСФСР Н. Ю. Сергеевой. Сначала удивившись моему упорному сопротивлению разводу с Солженицыным, Н. Ю. Сергеева смогла понять меня как женщина женщину, обещала постараться сделать все от нее зависящее, чтобы мое женское достоинство не пострадало. (Как можно было в нашем случае разводиться через Суд?.,) Сергеева сдержала свое обещание, несмотря на то, что я в своих метаниях, через несколько дней после визита в Верховный суд, встретившись впервые и единственный раз в жизни с Натальей

Светловой, попросившей у меня прощения, приняла решение и послала в Верховный суд заявление о своем согласии на развод с Солженицыным из сочувствия к Светловой, имевшей в то время уже двух детей от моего мужа. Дело из Верховного суда через некоторое время снова было направлено в народный суд г. Рязани на новое рассмотрение. К этому времени у меня тяжело и, как вскоре выяснилось, смертельно заболела мама. Щадя ее, мучительно переживавшую нашу с мужем борьбу, я пошла навстречу мужу и согласилась подать с ним вместе заявление о разводе через ЗАГС, т. е. развестись мирно. Одновременно это давало мне моральное право не рвать с ним после оформления развода, что было бы совершенно невозможно, если бы мы были разведены в судебном порядке!

Заявление о разводе в городском ЗАГСе г. Рязани было подано нами 14 декабря 1972 года. Оформление развода было назначено на 15 марта 1973 года.

Еще до этого срока, 23 января 1973 г., умерла моя мама. Мой муж присутствовал на похоронах и на поминках. Утром 27 января, в день похорон, он со слезами раскаяния предложил мне простить нам друг друга. Мы поцеловались. Он добавил: «Да, много было злого, много было злого, теперь надо думать, как исправлять…» После оформления развода Александр Исаевич собирался строить между нами новые особые и высшие отношения. Дальнейшие неожиданно ворвавшиеся события помешали этому. Во-первых, мое знакомство с мамиными дневниками, которые заставили меня жестоко страдать и мучиться совестью за те страдания, которые мы причинили маме в 1956 году, разлучив ее с горячо ею полюбившимся мальчиком, в котором она нашла долгожданного внука; позже — тем, что я, подчиняясь во всем своему мужу, заставляла ее страдать, месяцами не давая ей знать о нас, когда муж усилил конспирацию в своей жизни; еще позже — нашей трагедией 70-го года. Я написала мужу письмо о нашей совместной вине перед мамой. Вместо того чтобы признать ее, разделить ее со мной, он был моим письмом возмущен (уязвлен) донельзя. Это мое письмо сбило его настроение сохранить нам с ним хорошие дружеские, даже лучшие, чем раньше, отношения. За несколько дней до его получения, 26 февраля, он позвонил мне по телефону в Рязань из Москвы, поздравил меня с днем рождения и уверял, что звонит с самыми добрыми чувствами.

По случайному совпадению именно в тот самый день моего рождения, 26 февраля, на страницах «Нью-Йорк Таймс» вышла статья Жореса Медведева «В защиту Солженицына», о которой я узнала по «Голосу Америки» и которую восприняла как грубое, бестактное, бесцеремонное вмешательство в нашу личную с Александром Исаевичем жизнь. В этой статье Жорес Медведев, уже тогда проживающий в Англии, позволил себе несколько оскорбительных и обидных выпадов в мой адрес, одновременно подчеркивая исключительное «благородство» Солженицына по отношению ко мне в деле нашего развода.

Уже наученная горьким опытом, что мой муж не вступится за меня, за мое женское и человеческое достоинство (как это было уже после статьи в журнале «Штерн» в ноябре 1971 года, перепечатанной нашей «Литературной газетой» в январе 1972 г.), я приняла решение самой выступить в свою защиту, в защиту своего достоинства.

Поскольку статья Жореса Медведева была ответом на статью корреспондента Агентства печати «Новости» Семена Владимирова «Солженицын в рубище», помещенную также в «Нью-Йорк Таймс» в декабре 1972 года, я поняла, что у меня есть только один путь для ответа Жоресу Медведеву, да и Семену Владймирову — обратиться в АПН, что я и сделала, позвонив туда из Рязани и попросив прислать ко мне корреспондента.

В самом начале марта я вручила корреспондентам АПН свое письмо в «Нью-Йорк Таймс» и просила их помочь мне напечатать его, притом — до развода, назначенного на 15 марта. Статья вышла 9 марта. (Кстати, я никогда не отказывалась и не отказываюсь и сейчас от сути этой своей статьи — от обвинений своего мужа по линии нравственности).

15 марта, перед тем, как нам поставить свои подписи на свидетельстве о разводе, я попросила Александра Исаевича прочесть русский текст моей статьи. Это было моей последней отчаянной попыткой заставить мужа отказаться от мысли о разводе, на который он смотрел (говорил мне, по крайней мере, так) как на простой разрыв бумажки, я же понимала, что этот «разрыв бумажки» рано или поздно приведет к нашему полному разрыву, к нашей окончательной и вечной разлуке, с которыми ни тогда, ни сейчас не могу до конца примириться после столь длительного, полного перипетий брака!

Увы, Солженицын, прочтя русский текст моей статьи, да еще с громким заголовком (в Америке его смягчили!) «Солженицын: игра белыми и черными» — заголовком, предложенным АПН на основе зачитанных мною им отрывков из моих речей на судах, — не только не сделал того вывода, на который я в тайне надеялась — но она вызвала у него гнев! «Когда-нибудь ты глубоко раскаешься в том, что ты сделала», — бросил он мне. Эти слова я услышала от него уже после того, как мы поставили свои подписи на свидетельстве о разводе. Я дала в свое время слово, подав с ним совместное заявление, и, несмотря на осложнившиеся наши отношения, которые делали для меня развод еще более страшным, приближая полный разрыв, я поставила свою подпись. Так мы оказались разведенными. По форме — мирным путем. Фактически — под давлением моего мужа!

После моего частичного «отступа» Александр Исаевич несколько смягчился. Летом 1973 года наши отношения начали налаживаться. Мы встречались на нашей общей даче. Собирались даже строить на нашем участке второй домик, чтобы обоим жить и трудиться в том уголке земли, который был нашим с ним любимым на земле. Обстоятельства оказались сильнее нас. Особенности характера Александра Исаевича, его развившаяся в последнее время маниакальная подозрительность привели к тому, что он заподозрил во мне врага и резко порвал со мной в октябре 1973 года, что нашло и реальное выражение в отказе мне от перевода на мое имя нашего дачного участка — это тогда, когда он уже дал команду о печатанье «Архипелага» и, следовательно, ждал последствий. — То есть по отношению ко мне проявил себя как собака на сене! Таковы были наши отношения, когда Александр Исаевич был выслан за пределы СССР. Что же удивительного, если, нанеся мне множество ударов, включая последний, да еще и лишив меня моего любимого уголка на земле (с большим трудом мне удалось отстоять его!), Александр Исаевич, плохо понимающий женщин вообще и даже свою собственную жену в частности, ожидал от меня грома и молний? Чтобы обезопасить себя от этого, он, не ожидая, когда они последуют (он бы их и не дождался!), стал порочить меня, порочить мою книгу.

«Оттираться всегда трудней, чем плюнуть!» — будет поучать он нас в своем произведении «Ленин в Цюрихе». Так он попытался поступить со мной. И я действительно убедилась в правоте этой формулы: действительно, оттираться во много раз труднее, чем плеваться, особенно если плюется человек, которому привыкли верить с закрытыми глазами, а «оттирается» человечек никому не известный, еще не завоевавший доверия у тех, которые его ранее не знали.

Подтверждением этих горьких мыслей являются и высказывания Дж. Хоскина, который не склонен доверять мне, доверять тому, что я пишу о нашей жизни с Солженицыным.

Я. Решетовская


Приложение № 11 | АПН - я - Солженицын (Моя прижизненная реабилитация) | Приложение № 13