ВИКТОР ЛИНЧ, ПОДДЕЛЫВАТЕЛЬ РУКОПИСЕЙ{194}
…«Виктор Линч, подделыватель подписей»…
Вампир в Сассексе
* * *
То, что единственной сферой, в которой был компетентен Шерлок Холмс, была логика, а сам он никогда не решался пускать в ход загадочную и туманную область сердца, никоим образом не приводило к недостатку иронии — и даже, по мнению некоторых, трагедийности — в бесчисленных приключениях, в которых я участвовал вместе с ним. Кстати, человеческий фактор всегда присутствовал в его расследованиях. Но, порой, благодаря своему интеллекту и научному складу ума, делающих его экспертом в мастерстве дедукции, он мог распутывать только поступки людей, а не те непредсказуемые душевные порывы, которые провоцировали их.
С нами произошел один случай, прекрасно иллюстрирующий это. С первой весточкой этого дела мы столкнулись за завтраком в одно зимнее утро, когда снег накрыл покрывалом огромный город, укутав и Бейкер-Стрит. Холмс, в фиолетовом домашнем халате и тапочках, развалившись в кресле и просматривая «Дейли Телеграф», неожиданно воскликнул:
— О, вот опять! Странное дело.
Я оторвался от конкурирующей «Морнинг-Пост», которую увлеченно читал, отлично зная способность моего друга выискивать наиболее интересные статьи, коллекционирование которых у него было чуть ли не маниакальным.
Холмс свернул газету в несколько раз и протянул мне, указывая пальцем на заметку в колонке объявлений о пропавших без вести:
ПРОШЛОЕ — ЭТО ТОЛЬКО БУКВИЦА, УКРАШЕННАЯ УЗОРОМ. РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПОВЕШЕННЫЙ. ПОЗОЛОТУ НЕ УТАИШЬ, А В ЧАСОСЛОВЕ ОСТАЛОСЬ НЕСКОЛЬКО РЕДКИХ СТРАНИЦ.
— Загадочно, конечно, но на самом деле это не так уж необычно, — отважился прокомментировать я, озадаченный его интересом. — Думаю, подобное появлялось и раньше.
— Каждое утро в течение месяца на данный момент!
— Очевидно, человек, давший объявление, желает связаться с кем-то, не разглашая информацию случайным читателям, — сказал я и затем озвучил ещё одну пришедшую мне в голову мысль: — Пожалуй, он не знает точно, когда этот некто прибудет в Лондон.
Холмс, как обычно после завтрака, взял свою трубку.
— Очевидно. Но, почему? Мне становится все интереснее, доктор Ватсон. Что-то подсказывает мне, что мы будем вовлечены в это дело до конца дня, хотя не рискну предположить, придет ли это дело ко мне или я сам отправлюсь к нему.
Деликатный стук во входную дверь, обмен репликами женских голосов и быстрые легкие шаги, поднимающиеся по лестнице, заставили нас обоих поднять глаза.
— Наверное, предполагать уже не нужно, — с воодушевлением произнёс Холмс, выражая мои собственные мысли, и опустил свою так и не зажженную трубку.
В гостиную вместе с потоком холодного воздуха ворвалась женщина. Её щёки пылали и почти слились с выбившимися из-под шляпки золотистыми волосами, а её глаза сверкали изумрудными искрами. На ней было кремовое пальто из овечьей шерсти поверх платья цвета слоновой кости — обычный зимний гардероб, благодаря которому предполагалось затеряться среди заснеженного уличного пейзажа.
— Мистер Холмс, сэр? — начала она. Мы встали, она тем временем изящным движением поднесла к своему носику платок с вышитым на нем лавандовым цветком. При этом в свете газовой лампы на её шее блеснул медальон. — Я никогда бы не потревожила Вас в такое время, сэр, если бы это не было делом чрезвычайной важности. Меня зовут Энн Гибни…
— Из Уэстмита, если мне не изменяет слух. Вижу по медальону, что Ваша девичья фамилия начиналась на «К», Вы остановились в «Сент-Панкрас», где выдают ароматические носовые платки самых восхитительных оттенков.
Хоть миссис Гибни, бесспорно, была встревожена из-за дела, которое привело её сюда, похоже, её ничуть не смутило весьма точное определение Холмсом её происхождения и места, где она остановилась. Наоборот, она с легкой улыбкой — скривившись, если быть более точным, — сняла перчатки, словно ожидала столь глубокой проницательности и не была разочарована. Мы подождали, пока она сядет, и предложили ей чаю, который она лишь пригубила, прежде чем начала энергично описывать свою дилемму: пропажу мужа накануне ночью, его подозрительное поведение, предшествовавшее этому необъяснимому исчезновению, любовные письма, присланные из Британии и написанные рукой её мужа, которые она перехватила, но настаивала, что он не мог их написать, и за которыми так и не последовала ожидаемая угроза шантажа.
Сначала Холмс слушал внимательно, но через несколько фраз его интерес ослаб, и прежде чем она закончила, он встал и взмахом руки прервал её тираду.
— Прошу простить меня, мадам, но я не буду Вам помогать. Умоляю, прекратите Ваши напрасные стенания.
От удивления её тоненькая бровь изогнулась дугой, да и я тоже почувствовал себя неловко из-за того, что меня незаслуженно сочтут грубияном.
— Вот как, сэр? — сказала она голосом ещё более ледяным, чем булыжники на улице. — Даже там, откуда я приехала, наслышаны о Ваших удивительных способностях. Может быть, задача показалась Вам чересчур сложной или Ваша цена слишком высока?
— Боюсь, что следить за блудным супругом — это не по моей части, — сказал Холмс, на этот раз более участливо, что я отметил с облегчением.
— Вы говорите так, словно у него был роман, а у него его не было, я абсолютно уверена в этом, сэр. Я готова поставить свою жизнь на то, что это не так. Гарри никогда бы не ушел от меня. Я знаю это наверняка. Мне неизвестно, кто написал эти письма, но точно не он, и я не представляю, с какой целью они написаны, если только не ради денег. Я чувствую, здесь что-то не так, может произойти нечто ужасное, если уже не произошло. О Господи! Я должна найти его прежде, чем случится беда!
— Вы говорите, что незаметно следили за ним, — произнёс Холмс. — Говорите, что он заходил только в картинные галереи, аукционные дома и места, где у него обычно бывают деловые встречи. Не думаю, что здесь что-то неладно. Нет никаких сомнений, что он встретился с компаньонами и провел скучную ночь, торгуясь по спорным вопросам.
— Но, он не сказал мне, зачем ему понадобилось приезжать сюда! — выкрикнула она, словно уже давно вела этот разговор сама с собой в глубине своего сознания, не в силах унять свой страх. — Мне не стоит беспокоиться по этому поводу, как он сказал. Раньше он всегда рассказывал мне о своих делах, отвечал на любой заданный мной вопрос! Но, он сразу же не захотел брать меня в эту поездку. И письма… Ах, все так запутано!
Холмс не внимал её мольбам.
— Дорогая миссис Гибни, я просто ничего не могу сделать для Вас. Сохраните свой порыв, чтобы предъявить эти письма мистеру Гибни и все выяснить. У меня неотложные дела. Желаю Вам удачи и приятного времяпрепровождения в Лондоне. А теперь всего хорошего.
Мне показалось, что причиной блеснувших в её глазах слез было разочарование, даже отчаяние, а отнюдь не обида на его резкий тон. Но, она три раза моргнула, сделав усилие, взяла себя в руки и покинула нас. Даже если Холмс и услышал её короткое жалостное бормотание, когда она выходила: «Что мне делать теперь? Что я могу сделать?», то не подал виду, а лишь снова поднял газету и продолжил изучение загадочного объявления — это было единственное неотложное дело, о котором я знал.
— Могли бы и посочувствовать ей немного, — сказал я, все ещё тронутый растерянностью молодой женщины и удивлённый поведением Холмса, который был, я в этом не сомневался, добрым человеком, всегда готовым оказать помощь, если мог.
— Сочувствие здесь бессмысленно. Письма, без сомнения, написаны им, а прислал их муж любовницы, пытающийся положить конец роману, или любовница, желающая разрушить брак. В этом деле нет ничего сложного, как и в деле Чарльза Огастеса Милвертона. Правда находится у нее прямо перед носом. Здесь не нужно разгадывать никакой головоломки.
Прежде чем я продолжил — для меня недостаточную сложность этого дела значительно перевешивало душевное страдание леди, — он вскочил со стула с характерным и тем не менее поразительным приливом энергии.
— Я должен одеться и идти в офис «Телеграф». Вы не могли бы быть так любезны, доктор Ватсон, остаться здесь — на случай, если кто-нибудь позвонит с более подходящей проблемой?
И тогда я понял, что он просто принимал желаемое за действительное. У него был один из периодов нехватки активности, и помочь ему смог бы только самый запутанный клубок. Не желая отговаривать его даже от выдуманной загадки — ведь чем больше он ищет, тем больше нагрузка на мозг, — я молча согласился.
Когда он ушел, я вновь взял «Пост» и продолжил читать статью о предстоящей распродаже на аукционе Сотбис полной коллекции манускриптов сэра Томаса Филипса — в общей сложности их было шестьдесят тысяч, и только на то, чтобы расположить их по порядку, потребуется, вероятно, несколько лет. «Странный этот мир искусства». — размышлял я, вспомнив о торговце произведениями искусства Гарри Гибни, в любовные похождения которого мы едва не впутались; но второй посетитель заставил меня выйти из состояния задумчивости.
Выходит, в отношении грядущего дела интуиция не подвела Холмса. Когда он вернулся из офиса газеты новостей, то увидел, что я развлекаю инспектора Леланда Барнея, который, ссылаясь на погоду и охвативший его ужас, не отказался выпить немного бренди и согревал у камина свое тучное тело.
— Ага! — воскликнул Холмс. — Инспектор, добро пожаловать. Хотя Ваши новости об убийстве на Айлсли-Стрит действительно заслуживают сожаления.
У инспектора заметно отвисла челюсть.
— Как? Мы всю ночь не подпускали туда охотников за сенсациями! Клянусь, это был последний раз, когда они проваливают мое расследование!
— Я нанял извозчика, который ожидает на улице, чтобы отвезти нас туда, и зашел, только чтобы прихватить Ватсона, потому что мне было по пути. Ваше присутствие — это неожиданная удача, ведь по дороге Вы сможете рассказать о некоторых недостающих деталях.
Мы надели пальто и шарфы и, выйдя на улицу, побрели к экипажу сквозь густой снег. Удобно устроившись, инспектор потер свое помятое то ли от усталости, то ли из-за свалившихся на него проблем лицо и начал рассказывать.
— Мужчина был заколот кочергой. Домовладелица считает, что он был каким-то писателем; мне же он показался больше похожим на химика или сумасшедшего… или на колдуна. Исходя из состояния его квартиры, ограбление можно исключить — там нет почти ничего ценного, что можно было бы украсть, и, судя по всему, никогда не было. Даже клочка какой-нибудь одежды. Несколько старых книг и листы бумаги, похоже, были всем его имуществом, это и… Ну, Вам нужно взглянуть на это, я не могу разобраться. Домовладелица обнаружила его, когда вошла прибраться. Её удивление было невообразимым, ведь она клянется, что он вышел из дома несколькими часами ранее, как раз когда она шла домой, и так и не возвращался. Тело, должно быть, пролежало там уже некоторое время — камин был совершенно холодным.
— Если он был так беден, как Вы говорите, возможно, ему нечем было развести огонь, — предположил я.
Инспектор пожал плечами.
— В камине было полно золы. Похоже, он что-то сжигал. Во всяком случае, мы пребываем в затруднении. Единственная наша зацепка — это инициалы В. Е. Д., высеченные на камине.
— У него были какие-нибудь документы, удостоверяющие личность? — немного язвительно спросил Холмс, ведь в подобных случаях имя жертвы обычно называют в первую очередь.
Инспектор Барни почесал затылок.
— В том-то и дело. В его бумагах значилось несколько имен, но ни одно из них он не называл хозяйке квартиры и ни одно из них не соответствует инициалам В. Е. Л.
— Вы говорите, там есть книги. Какие-нибудь из них подписаны?
Озадаченное выражение лица инспектора свидетельствовало о том, что он не удосужился это проверить.
Холмс больше не задавал вопросов и весь оставшийся путь смотрел на снежные заносы, задумчиво сдвинув брови.
Экипаж остановился возле большого дома с ветхой обшивкой, очень запущенного, в убогом районе, и лишь благодаря тому, что все вокруг было занесено снегом, впечатление от этого немного сглаживалось. Холмс быстро вышел из экипажа, но ему сразу же преградил путь узнавший его репортер, который попытался выудить у него информацию, выкрикнув:
— Значит, это убийство, раз Вы здесь, мистер Холмс, сэр?
Холмс ничего не подтвердил и не опроверг, он прошмыгнул мимо настойчивого молодого человека, бросив:
— Мой милый, Вам просто нужно подождать — и ответ будет.
Внутри царил полумрак, пропитанный запахом сигарет и испортившейся еды, повсюду были следы отчаяния и безысходности. Стены в коридоре были оклеены желто-коричневыми обоями. Узкая лестница, заскрипевшая под весом констебля, которого Барни оставил за старшего, вела к квартирам на второй и третий этажи.
Краткий расспрос испуганной хозяйки — тучной невысокой женщины с маленькими глазками — не дал никакой информации, которую бы перед этим не сообщил инспектор.
— Мужчина выходит, затем оказывается мертвым там, где его не было! Кто в это поверит? И это в моем собственном доме! А за жилье не уплачено!
Холмс бегло осмотрел лестницу, пробормотал что-то о ботинках полицейского, успевших затоптать возможные улики, а затем потребовал, чтобы ему показали комнату, которую снимал убитый. Я извинился перед хозяйкой и вместе с Барни последовал за ним.
Комната на третьем этаже оказалась поистине холодной могилой для бедного малого, встретившего здесь свой конец. В ней не было никаких украшений и мебели, кроме испачканного матраса, стула и расшатанного стола, заваленного огромной кипой бумаг, банками, кусками дерева, высушенными корешками, перьями, камнями и книгами. Другие книги в кожаных и деревянных переплетах были как попало свалены в кучу на полу; все было разбросано будто бы в бешеной ярости или в результате борьбы. Ощущался легкий запах скипидара и каких-то других веществ, которые я не мог идентифицировать. Газ не был проведен к этому зданию; фонарь, в котором было немного керосина и какое-то подобие фитиля, был опрокинут на затоптанный ковер — удивительно, что эта могила не стала погребальным костром.
Тело лежало возле холодного камина, оружие убийства зловеще торчало из груди. Убитый был высоким мужчиной, когда-то сильным, но нищета, похоже, подорвала его силы задолго до такой жестокой кончины. Саваном ему служил только поношенный, испачканный сажей твидовый костюм, а его глаза, серые, как тусклое зимнее небо, все ещё были открыты, и в них застыло первое мимолетное видение потустороннего мира и последний взгляд на суровую жизнь на этой земле.
Ни моя работа с ранеными в Афганистане, ни тяготы войны не подготовили меня должным образом, как могут подумать некоторые, к работе с Холмсом. Нам приходилось сталкиваться с огромным количеством зла и печали, и мы всегда видели их трагические последствия. Убийство, поджог, взяточничество, вымогательство, лжесвидетельство, какое только можно себе представить (а бывало и такое, что вовсе невозможно)… Мое сердце всегда было с жертвами, как с мертвыми, так и с выжившими, но даже если мы могли обеспечить им правосудие, мы не могли избавить их от боли и утраты. Как медик я стремился вылечить, но порой, должен сознаться, я приходил в отчаяние из-за невозможности что-то изменить. И этого беднягу, лежащего мертвым в таком убогом месте, служившем ему домом, уже невозможно было спасти. Мной овладела глубокая печаль, и я никак не мог с ней справиться.
Наверное, Холмс почувствовал мое необычное уныние. Он, преисполненный энергии, уже успел обойти комнату, наклониться и осмотреть книги, бумаги, нечеткие отпечатки обуви, золу в камине и само тело — в частности, пальцы умершего странного зеленоватого оттенка; он обнюхал горшки и банки и исследовал смесь из непонятных веществ. А теперь выпрямился и, устремив на меня взгляд острее, чем кочерга, вонзенная в тело жертвы, сказал:
— Он был подделывателем, доктор Ватсон, и прекрасным. Вне всяких сомнений, когда-то это приносило ему значительный доход. Его одежда, хоть износилась и сильно пообтрепалась с годами, когда-то была высокого качества. Что-то привело его к стесненному положению, так что он едва сводил концы с концами, и он вынужден был подделывать банковские чеки и контракты, ведь его обычный труд мог принести ему лишь жалкие гроши. Посмотрите сюда, видите — он порвал несколько своих подделок; возможно, часть их он сжег. Но, взгляните-ка на это!
Он протянул мне книгу в потрескавшейся кожаной обложке. Я открыл её и ахнул: в ней были страницы из ценнейшего древнего пергамента и надписи на латыни. Буквицы были украшены миниатюрными замысловатыми изображениями зверей, пейзажами, фигурами людей, некоторые рисунки были с золотым тиснением; края обвивали листы плюща, цветы, чередующиеся с очертаниями животных, лентами и переливающейся тесьмой. Это было произведение искусства.
— Часослов, — объяснил мне Холмс, — приблизительно тринадцатый век, полагаю.
— Должно быть, очень ценный! А другие — такие же солидные и древние? Возможно, он хотел продать их…
Я сделал паузу — блеск в глазах Холмса говорил, что он уже давно связал все воедино, тогда как у меня в голове эта связь лишь смутно зарождалась.
— Это подделки, доктор Ватсон, но более гениальные, чем эти порванные контракты. Видите ручки на столе и содержимое банок? Перемолотые пигменты из малахита, меди, корня марены и тому подобного. Деревянные шарики, лежащие вместе с гвоздями в банке из-под варенья на подоконнике, — это чернильный орешек, он станет чернилами через несколько дней — этот малый был явным приверженцем аутентичности.
— Так вот что это такое! Господи, а я уж было подумал, что это касситерит! — воскликнул инспектор, но сразу же затих под недовольным взглядом Холмса, который продолжил:
— Пигменты были смешаны с яичным белком, и, вероятно, они окажутся в составе того белка, что на ковре. Каменная плита и агатовый пестик служили для измельчения. В любом случае, многие рукописные книги были сожжены в огне; такой вид золы и сажа на одежде жертвы могли получиться только из кожи, пергамента и красящего пигмента льняной и шерстяной ткани. — Он наклонился и извлёк из кучи золы кусочек ткани. Рассмотрев его поближе, я понял, что это обрывок бирки с одежды.
— Она от пальто убитого? — спросил я.
Он покачал головой.
— Нет, но и то и другое — ирландского производства, лучший твид изготавливается именно там. Я все больше склоняюсь к мысли, — продолжил он с нотками разочарования в голосе, — что поспешил сегодня выпроводить нашу первую гостью, явившуюся утром. Мне нужно было довериться своей интуиции — женщина связана со всем этим.
— Не убийца, естественно, но — её муж? — Я с трудом сдержался, чтобы не произнести имя этого человека, чувствуя, что должен дослушать Холмса до конца, прежде чем начать говорить самому.
— Мы нашли того, кто давал объявления, доктор Ватсон, опубликованные в «Телеграф» с просьбой найти повешенного. Но, я не первый, кто выяснил это. Кто-то еще, очевидно, тот, кому предназначались эти объявления, нашел его вчера — и вот результат.
— А что насчет инициалов на стенке камина? — задал вопрос инспектор Барни.
Холмс, даже не взглянув на них, ответил:
— Сделаны недавно, бесспорно, тем маленьким ножом, что на камине. Видите светлое дерево на фоне потемневшего от старости или дыма? В. Е. Л. — это кто-то из этих двух.
— Так кто же они тогда? — воскликнул инспектор, не в силах больше сдерживаться. — Давайте уже поскорей арестуем преступника и поставим точку во всем этом деле!
Холмс покачал головой, сдвинув свои густые брови.
— Кое-что не сходится. Я свяжусь с Вами завтра, сэр, и сообщу результаты дальнейшего расследования. До тех пор Вам придётся довольствоваться только этим: здесь вряд ли произошло убийство. Можете рассказать своему юному охотнику за сенсациями столько, сколько Вам будет угодно; возможно, тогда он оставит Вас в покое. А сейчас Вы должны простить меня, мне нужно нанести несколько визитов и отправить телеграмму, пока ещё не слишком поздно.
* * *
— Все, как я и предполагал, — сказал Холмс, расплатившись с мальчиком, принесшим ответную телеграмму, и бегло прочитав ее. — Это из канцелярии коронера города Голуэя. Наша жертва, мистер Виктор Линч, умер давно — десять лет назад, в Голуэе, где семейство Линчей было известно на протяжении нескольких столетий.
— Значит, это наверняка неправильная фамилия, — сказал я. Я как раз изучал одну из книг, которую мы взяли с разрешения инспектора на месте преступления. Посвящение гласило: «Моей доброй Энни с любовью, Виктор Линч». Я раздумывал, был ли когда-нибудь вручен этот подарок, и если да, то это означало, что его вернули. И была ли эта Энни, хоть сначала это казалось абсолютно случайным, той самой нашей гостьей — миссис Энн Гибни? — Инициалы на камине соответствуют подписи на этой книге, но этот человек сделал так много подделок для себя…
— А также изготовил свидетельство о своей собственной смерти. Что бы ни заставило его бежать из своего родного города, это было чем-то достаточно серьёзным, чтобы подтолкнуть его сфабриковать свою собственную смерть. Присвоенное им имя — это ключ: один из предков Линча, живший в пятнадцатом веке, был приговорен к смерти собственным отцом, мэром Голуэя, за убийство, но был настолько популярен в округе, что никто из горожан не исполнил бы приговор. Отец, считая, что правосудие должно восторжествовать, повесил парня сам. Обо всем этом не раз писали в прессе. — Он указал на полку за своей спиной, на которой лежал объемный альбом с собранными газетными вырезками.
— Грустная история. Это заставляет нас сомневаться в том, что этот термин пришел к нам из Америки.
— Возможно, член «комитета бдительности» Уильям Линч был его дальним родственником. Тому, кто увлекается этимологией, есть над чем поразмыслить. Но, наша задача менее научная. Не очень ли Вас затруднит, доктор Ватсон, отнести вон ту книгу — нет, не ту, которая с посвящением, а другую, вот эту — Поттердону и узнать, что скажет о ней их оценщик произведений искусства? У меня тоже есть кое-какое дело, и его выполнение может затянуться до самого вечера. А затем мы с Вами встретимся здесь и посмотрим, не переплетутся ли, как в хорошем ирландском твиде, три ниточки, которые мы сегодня обнаружили.
* * *
У оценщика я узнал, что некоторые подделыватели — чаще всего посмертно — в последнее время стали более знамениты, чем многие настоящие художники, их работы становились довольно ценными экземплярами коллекций. Оценщик предложил мне баснословную сумму за рукописную книгу, которую я показал ему, и был весьма разочарован тем, что я не могу её продать.
— Виктор Линч! — воскликнул он. — Смотрите, вот здесь, в буквице, украшенной узором, есть маленькие завитки — мы полагаем, что это петли в форме букв «в», «е» и «л» и что они были своего рода подписью художника, довольно мрачной, как может показаться.
— И что же произошло с этим Линчем? — осведомился я.
— А! Он умер много лет назад из-за болезни. Обнаружили, что его рукописи поддельны, когда он попытался быстро продать одну из них, весьма посредственную работу, сделанную, как мы предполагаем, уже во время его болезни. Сразу же было установлено, что это подделка. Мы думали, что почти все его работы находятся в Ирландии, в частной коллекции мистера Кенни. Его счастье, что дочь вышла замуж за торговца произведениями искусства, сумевшего убедить покупателей в ценности этих работ. Кстати, я видел недавно этого торговца здесь, в Лондоне… Ну, неважно. Может быть, Вы передумаете, если я предложу Вам ещё десять фунтов? Двадцать?
Я рассеянно покачал головой, почувствовав, что решение этой загадки проясняется теперь гораздо отчетливее. Как только я удостоверился, что приехавшего торговца произведениями искусства зовут Гарри Гибни, сразу же поспешил на Бейкер-Стрит поделиться новыми сведениями с Холмсом, но он ещё не вернулся. После легкого ужина я сел у камина и задремал над этой книгой с картинками. Когда я смотрел на них сквозь призму тепла и усталости, создавалось ощущение, что я вижу свет витражного окна сквозь густые заросли лозы, — настолько они были прекрасны.
Но, тут мои грезы были прерваны третьим посетителем за день.
— Я зашел по делу о подделывателе, — произнёс вошедший в комнату сгорбленный ирландец. По его неряшливому виду, забрызганным грязью ботинкам и легкому запаху лошадей можно было сделать вывод, что он кэбмен или конюх.
— Ну, что ж, можете присесть и подождать возвращения мистера Холмса, — начат я, но затем, взглянув на него второй раз, заметил краем глаза его странное подмигивание. — Вы сделали это снова! — воскликнул я, когда Холмс выпрямился и снял твидовую фуражку.
Но, он недолго наслаждался своей актёрской забавой.
— Я провел полезный, хоть и мучительный вечер на стоянке экипажей в Сент-Панкрас, — сказал он мне, одновременно рассматривая тарелки с остывшими остатками ужина. — Миссис Гибни этим вечером куда-то ездила, а когда вернулась, то заказала карету на завтра, на половину десятого утра. Если я не ошибаюсь, то она виделась со своим мужем и завтра вернётся в его укрытие, чтобы передать дорожный костюм и деньги, возможно даже, довезет его до станции — паром отправляется из Холихеда завтра ночью, и он захочет попасть на поезд в полдень. Мы перехватим его до этого.
— Вы не пытались поговорить с ней? Или выяснить адрес у извозчика?
Холмс проткнул вилкой холодную морковь и покачал головой.
— Она была весьма осмотрительна. Извозчик высадил её недалеко от пункта назначения, там же она час спустя встретилась с ним вновь, не распространяясь, где была. Но, обстоятельства радикально изменились; ей больше не нужно наше вмешательство и, бесспорно, она вздохнула с облегчением, когда я так стремительно выставил ее, о чём теперь весьма сожалею.
— Думаю, её девичья фамилия, как Вы заметили утром на медальоне её ожерелья, действительно начинается на «К» — Кенни. — И я сообщил ему о том, что узнал от оценщика.
Он удовлетворенно улыбнулся — видимо, его выводы подтвердились.
— Картина медленно, но уверенно проясняется, — сказал он, — словно с помощью кисти художника. Здесь уйма подстроенных ситуаций, несравнимых с такими банальными вещами, как подделки банкнот и контрактов. Осталось выяснить, как убийство или трагический несчастный случай привели к тому печальному исходу, свидетелями которого мы были этим утром.
Не найдя для себя больше ничего вкусного, он удалился, чтобы привести себя в порядок, после чего занялся изучением химических реактивов на своем столе и стал рассматривать какую-то органическую субстанцию, что он имел обыкновение делать, когда хотел отвлечься и освежить мысли. Я заглянул к нему перед уходом, и он сказал:
— Все, как я и предполагал, доктор Ватсон. Я позволил себе прихватить пару банок из квартиры Линча и исследовал находящиеся в них вещества. Дисульфид олова, сплав свинца с сурьмой, сульфид ртути… список можно продолжать. Этот человек использовал настоящие средневековые пигменты, некоторые из них — смертельные яды быстрого или замедленного действия. Я заметил следы одного из них на кончиках его пальцев. Свидетельство о смерти, которое он подделал для самого себя в Голуэе, стало предсказанием. Как бы то ни было, подобная болезнь рано или поздно поразила бы его. Интересно, знал ли он это? «В часослове осталось несколько редких страниц»…
Это не имело значения, но мне показалось, что мысли убитого сейчас были более понятны Холмсу, чем мотивы живых, какую бы роль они не играли.
— Может быть, Гарри Гибни просветит нас, — произнёс я.
— О, я рассчитываю на это! — отозвался Холмс с необычайно грустным выражением лица, словно моя недавняя меланхолия постепенно передалась ему, как замедленный яд. — Здесь есть над чем поразмыслить, правда, доктор Ватсон? — спросил он. Я понял, что вопрос был риторическим, и промолчал. — Ведь, возможно, человек — это всего лишь… — он поднял чашу с каким-то быстро испаряющимся веществом, — …сумма химических элементов, от которых зависит его физическая форма? Может быть, мы сталкиваемся с неупорядоченностью броуновского движения, всего лишь молекулами в пространстве, имеющими общую массу. Может быть, наши побуждения рождаются из страстной химии наших собственных умов и сердец определенными элементами, которые являются объектами изучения врачей, таких, как Вы. Но, кто-то же может осадить побуждения человека так же, как я эти кислоты, — разве не так?
Я не знал, что сказать. Никогда прежде я не рассматривал человеческое бытие на таком микроскопическом уровне. Но, прежде чем я придумал какой-либо ответ, его настроение резко изменилось, и он со вновь обретенной энергией занялся своим экспериментом, передав меня во власть беспокойного сна.
* * *
Мы приехали в Сент-Панкрас ровно в 9:20 и увидели, как Энн Кенни Гибни села в заранее приготовленную для нее карету. Затем последовали за ней в Ист-Энд и высадились из нашей двуколки в квартале от нее, чтобы остаться незамеченными. Зажав чемодан в одной руке и расстегивая плащ другой, она прямиком направилась к захудалому постоялому двору, находившемуся всего в шаге от того дома, где умер Виктор Линч. «Все возвращается на круги своя». — мелькнула у меня недобрая мыль. Благодаря скромной сумме, врученной хозяину постоялого двора, мы узнали номер комнаты, в которую она вошла. Постучав, Холмс быстро назвал наши имена и сказал, что мы здесь без сопровождения полиции.
— Ах, Гарри, мне так жаль! — воскликнула миссис Гибни, узнав нас. — Я была предельно осторожна, клянусь!
Гарри Гибни стоял возле кровати, на которой лежал чемодан с его сменной одеждой; он как раз переодевался, и его одеяние теперь было полно контрастов: сияющие туфли, изящные коричневые гетры и хорошо сшитые жемчужно-серые брюки под изорванным твидовым пиджаком, точно таким же, как у Виктора Линча. Когда мы вошли, он положил шляпу на спинку мягкого стула. Это был высокий крепкий мужчина, более худая копия покойника, которого мы видели вчера утром. Создавалось впечатление, что их общее дело, чем бы оно ни было, сделало их похожими. Он устало провел одной рукой по лицу, мрачному из-за суровых испытаний, и успокаивающе обнял жену другой рукой.
— Это не твоя вина, любимая, — мягко сказал он, затем посмотрел на Холмса. — Как Вам удалось…
Миссис Гибни сдерживала рыдания.
— Это из-за меня, понимаешь, это действительно моя вина, — твердила она. — Мне нужно было рассказать тебе. Я была так растеряна… Я обратилась к мистеру Холмсу, знаю, это было глупо с моей стороны, но я боялась, что ты в опасности, боялась спросить тебя о письмах…
Гибни был явно озадачен, но его замешательство быстро сменилось подозрительностью.
— Какие письма? Он писал тебе? Линч писал тебе из Лондона? Чего он хотел?
— Наверное, нам всем лучше присесть, — предложил я, прежде чем атмосфера могла накалиться ещё больше, — и попытаться разобраться во всем этом.
Гибни колебался, не в силах сдерживать растущий в нем гнев. Затем он словно выпустил пар и опустился на стул, будто ему стало сложно держать тяжкий груз.
— Это были письма от тебя, — пояснила его жена, присаживаясь на край кровати, едва скрипнувшей под её лёгким весом. По её щеке скатилась слеза и упала на желтовато-серое покрывало. — Это были любовные письма к какой-то женщине, живущей здесь. Написаны твоим почерком. Я бы узнала твою руку везде. Но, я знала, что ты не смог бы… не стал бы… никогда бы…
К удивлению, как мне показалось, каждого в этой комнате, Гарри Гибни разразился диким, лошадиным смехом, от которого сотрясалось все его тело и который в конце концов, перерос в своего рода рыдание.
— Ах, Энни, моя дорогая Энни! Не удивительно, что ты настояла на своем приезде сюда! Хотела найти мою английскую любовницу, да? Письма были от него, не от меня. Он может подделать почерк кого угодно и что угодно. Он лучший подделыватель… он был лучшим подделывателем… который когда-либо жил.
— Кто? — всхлипнула Энн.
— Виктор Линч, — произнёс Холмс.
Энн испуганно ахнула — очевидно, ей был известен этот человек, по крайней мере, его имя. Но, она ничего не ответила, а Гибни просто кивнул, и Холмс продолжил:
— Возможно, он хотел, чтобы Ваша жена донимала Вас этими письмами, но скорее всего он надеялся, что это жестокое послание приведет Вас в Лондон и тогда Вы увидите его объявления. Предполагаю, что он задумал какой-то коварный план против Вас — может быть, потому что Вы имели доход от его работ? — и из мести хотел разрушить Ваш брак.
— Злой умысел, — глухим эхом отозвался Гибни. — Да, Вы правы на этот счет. Но, не письма привели меня сюда — она никогда не рассказывала мне о них. Я был удивлён, увидев его объявления; я подумал, что он откуда-то знал, что я в конце концов приеду — приеду, чтобы найти его… И я заслужил его коварство. Это лишь моя вина.
— Вы убили Виктора Линча? — тихо спросил Холмс.
Гибни испуганно поднял глаза, словно забыл, почему собирался исчезнуть из Лондона.
— Убил? Что Вы, конечно нет! Я пришел туда, чтобы встретиться с ним, дать ему денег, компенсацию, что ли. Я хотел все исправить, хотя ничего уже нельзя было вернуть. Я знал, что он сохранил некоторые свои работы. Но, поскольку они так и не появились на рынке, я понял — он не знает, что все изменилось. Я приехал сюда рассказать ему, сколько они стоят, посоветовать продать их. Дать ему немного денег. И уехать. — Он обхватил голову дрожащими руками, вспоминая последствия своего визита.
— Наверное, будет лучше, если Вы начнете с самого начала, — осторожно подтолкнул его Холмс.
Мужчина, казалось, заставил себя выйти из оцепенения; он собрался, кивнул и начал.
— Я был скромным клерком в аукционном доме в Дублине и едва сводил концы с концами, когда мне в руки попала одна из украшенных миниатюрами рукописей Виктора, чудесный молитвослов. Это была искусная работа — он не только использовал оригинальные материалы, но каким-то образом состарил страницы, некоторые повредил, некоторые выдёрнул, чтобы все выглядело, как подлинная находка. Я сразу же понял, что это подделка, — я гордился своим профессионализмом и расстраивался, что не продвигался вверх по карьерной лестнице на своей фирме. Но, посмотрев на эту работу, я понял, что это шанс. Я хотел большего, что в этом такого? Поэтому я продал её через свою фирму, получил первое комиссионное вознаграждение и связался с изготовителем снова. Между тем Райан Кенни — отец Энн — увидел первую работу и спросил, есть ли ещё что-нибудь подобное. Он предполагал, что где-то был открыт какой-то склеп или раскопана какая-нибудь частная коллекция, и поставил цель со временем собрать все предметы. — Он снова засмеялся, но сразу же резко закашлялся. — Специалисты выдвигали теории о церковниках голуэйского монастыря, скрывавших эту работу. Это был грандиозный обман, но все так поверили в него, что он стал жить своей собственной жизнью. Заинтересованные лица смирились с желанием продавца остаться анонимным. Все было так легко, даже очень легко!
Энн слушала с широко раскрытыми глазами; у этой пары было много секретов друг от друга, несмотря на то, что они были верны своим супружеским обетам.
— Что же стало причиной разрыва соглашения? — спросил Холмс, всем телом подавшись вперед — у меня было такое ощущение, что этот Виктор Линч просто притягивал его и он очень хотел понять суть этой истории.
— Энн, — сказал Гибни, неловко беря её за руку, чтобы смягчить свое откровение. — Я повстречался с ней, когда вел переговоры с её отцом, и мы влюбились друг в друга. Но, однажды в офис в Дублине пришел Виктор — он редко приносил свои работы сам, чтобы избежать общения, но к тому времени он стал все более подозрительно относиться к посредникам. В тот самый день ко мне пришли Энн со своим отцом. Они встретились, и Виктор притворился, что очарован Энн, хотя на самом деле его привлекали сбережения её отца. Видите ли, он был паршивой овцой из одной известной в Голуэе семьи, и его положение терзало его на протяжении многих лет, ведь он считал, что его талант не оценен по достоинству. — Гибни понизил голос, в котором чувствовалась давняя горечь. — Он начал оказывать ей внимание, а я остался не у дел — клерк не был соперником голуэйскому аристократу.
Энн внимательно слушала его рассказ, как будто пытаясь понять, какую роль она сыграла во всем этом.
— Он попросил у отца моей руки, и отец согласился. У меня не было выбора — я любила Гарри, но мой отец и слушать бы не захотел о такой партии для меня. Нам нужно было бежать… нам просто нужно было сбежать, и тогда ничего этого не произошло бы…
— Теперь уже ничего не исправить, — мягко произнёс Гарри. — Для нас — на какое-то время — все в конечном итоге разрешилось хорошо. По крайней мере, до настоящего времени. Итак, вот что произошло. Я был вне себя от ярости — я избавил Линча от финансовых затруднений, я помог семье Энн получить доход, а все обернулось против меня же, и это меня бесило. Поэтому я сам изготовил подделку — плохую копию нескольких страниц, которые я видел у Линча до этого. Я знал достаточно о манере его работы, о его методах, чтобы это приняли за его труд. И я хотел, чтобы эту работу сочли не соответствующей требованиям. Я показал эту подделку в своей фирме, сказав, что она поступила из того же источника, что и другие раритеты, но что эта заставляет сомневаться в подлинности других, и спросил, что мне теперь делать. Ну, это разорило Линча, да. Были досконально изучены все его работы, и неожиданно всплыли все изъяны и исторические несоответствия, пусть и мелкие. Разразился скандал. Дело дошло до судов, ему пришлось возместить семье Кенни убытки, насколько это было возможно, ведь он вновь погряз в долгах. Нечего и говорить, что помолвка также была расторгнута. Мы с Энн сблизились в это непростое время, ведь руководство фирмы, естественно, отказалось от моих услуг, несмотря на то, что было одурачено так же, как и все. Мне сказали, что я виноват в том, что подделки попали на рынок. И они были правы, но быть обвиненным в глупости гораздо лучше, чем сесть в тюрьму, как мне казалось. — Он замолчал и потупил взгляд, вспоминая, очевидно, о том, какое проявил малодушие.
— Но, Вы все изменили, — вставил я, вспомнив слова оценщика. — Вы создали рынок подделок, которые сами по себе являлись произведением искусства.
Гибни кивнул.
— Да, но… В общем, он уехал к тому времени. Он пришел ко мне перед тем, как отправиться в Англию. Рассказал, что подстроил свою собственную смерть, чтобы избежать тюрьмы, подделал свидетельство о смерти и все такое, и теперь вынужден бежать. Он грозился убить меня за то, что я растоптал его. Но, у него не хватило смелости, и он ушел в сильном раздражении, сказав, что ещё встанет на ноги и покажет, на что способен.
Гибни потянулся за шляпой, висевшей на спинке стула, как будто вспомнив, что его собственное бегство, в отличие от побега Виктора Линча из Ирландии, все ещё было возможным. Но, он продолжил:
— К тому времени я уже слабо различал, что хорошо, а что плохо. Один человек охотится на другого, говорил я себе, ну что ж, так тому и быть. Надо было действовать по принципу: съешь сам или съедят тебя. Если бы я не сделал всего этого, Линч так никогда бы и не преуспел; но если бы я не помешал ему, он отобрал бы у меня Энн. Наш мир — борьба, и пусть победит сильнейший — иногда это один, иногда другой. Вот что я говорил себе. И я не видел ничего плохого в том, что разжился за счёт его работ. Он тоже получил за них деньги и собирался заработать ещё больше в Лондоне; почему бы и мне этого не сделать? Почему нет? Поэтому я расхваливал подделки, говорил всем, что они сами по себе тоже произведения искусства. Что их автор мертв, и это делает их ещё более привлекательными. Мистер Кенни рискнул и разрешил мне выставить одну из них на рынок, и она была продана. И тогда коллекция вновь начала чего-то стоить, что не могло не радовать мистера Кенни. Я вновь встал на ноги, восстановил свою репутацию — отстроил её заново, фактически с нуля. Я основал собственную фирму и женился на Энн. И мы жили прекрасно.
— Но, вскоре Вы передумали, — подсказал я, потому что он снова неловко замолчал.
Гибни теребил шляпу в руках, как это делал бы парень, который мог себе позволить накрыть голову лишь дешевой фетровой шляпой. Тяжелый шелк, к которому привыкли богатые люди, не подчинялся виноватым движениям рук, которые помнили, каково это — быть бедным.
— Да, я передумал. Я подумал, что смог бы найти его в Лондоне. — Он выдержал паузу и сказал: — И я нашел.
— Но, это не конец истории, — сказал Шерлок Холмс довольно сурово, словно мы все забыли, что это привело к смерти, разрушившей все.
Создалось впечатление, что теперь Гибни впал в транс. Жена не стала тревожить его, лишь пересела на ручку стула и погладила его по плечу.
— Я не мог поверить, что он живёт в таком месте. Он был болен, я видел это. Было такое ощущение, что его вымышленная смерть понемногу становится реальностью. Что-то в пигментах, как сказал он, — свинец или ртуть — было ядом замедленного действия. Он знал об этом на протяжении многих лет и старался держаться подальше от этих веществ, но когда с ним случился провал, он начал использовать их снова.
Все материалы были у него там же, в квартире, он платил за них подделыванием юридических документов, контрактов для менял и тому подобным. Это было искусство, говорил он. Он не мог смириться, что никто не увидит его искусство, никто не оценит его. Он, как дракон, сидящий в своем тайном логове, прожил все эти годы наедине со своими рукописными книгами, полагая, что никто не поймет их. Поэтому он дал объявление, предназначавшееся мне, и подделал письма от моего имени. Как я полагаю, он думал, что я единственный человек, который сможет понять их, единственный человек, который знал, что он жив и который не засадит его за решетку за то, что он сделал. Он не знал… — Голос мужчины дрогнул, и он тяжело закашлялся, словно пытаясь через силу выговорить следующие слова. — Он не знал, что все изменилось, что его работы стали ценными. Он не знал, сколько денег мог бы заработать благодаря тому, что когда-то подстроил свою смерть.
— Вы рассказали ему? — чуть ли не шёпотом спросил Холмс.
Гибни кивнул, вздрогнув от воспоминаний и моргая, словно от лучей слишком яркого источника света.
— Он ужасно разозлился, правда. Сказал: «Чтобы получить то, что мне причитается, я должен быть мертвым! Разве ты не видишь, что я уже умер, умер для этого мира, умер для всех моих мечтаний?» Он схватил со стола свой перочинный нож, тот, каким точат перья. Я испугался, что он замахнется на меня, но он шагнул к каминной полке и со злостью вырезал на ней свои инициалы. «Тогда пусть это будет моим жалким наследством. Моя последняя подпись!» Он вел себя странно. Я думаю, яд повлиял на его мозг. Он начал носиться по комнате, разбрасывая книги, бросая в огонь все, что только мог схватить. Я пытался остановить его. Я поднял кочергу, чтобы вытащить книги из пламени, а он схватился за другой её конец… и… и… он, должно быть, споткнулся, так как повсюду под ногами валялись книги… он упал вперед… — У него вырвался крик ужаса, который постепенно перешел в стон, а Энн в это время гладила его волосы и что-то нежно шептала.
Здесь нам уже нечего было делать. Мы оставили их вдвоем, чтобы они могли вернуться в Ирландию к руинам своей жизни. И хотя Холмс внес это дело в свой блокнот под буквой «В», я не буду публиковать описание этой истории до тех пор, пока мне не позволят этого оставшиеся в живых участники событий. Незачем, на мой взгляд, ещё больше травмировать их, я согласен с Холмсом — за свою несправедливость и подозрения они получили сполна.
А что касается тайны, то это убийство должно было остаться нераскрытым делом Холмса. Холмс доложил инспектору Барни, что вещественные доказательства и беспорядок в комнате, так же как и угол входа кочерги в тело, свидетельствуют, что смерть наверняка произошла в результате несчастного случая. Он установил, что было обнаружено тело Виктора Линча, который, несмотря на официальное мнение, был жив. Мы оставили несколько вопросов без ответа и сохранили в тайне имя человека, который после сожжения своей собственной пропитанной кровью одежды — из страха быть обвиненным в несовершенном им убийстве — ушел в другом пиджаке Линча.
Оставшиеся поддельные рукописи были подшиты к делу, на случай, если неизвестные участники событий будут когда-либо найдены. Они по сей день находятся в каком-то сыром подвале полицейского участка, и их поддельная красота всегда будет сокрыта во мраке.