Глава XXI

ШАГИ В КОРИДОРЕ

Мерси была одна.

Она хотела побыть полчаса одна в своей комнате, намереваясь за это время написать свое признание в письме к Джулиану Грэю.

В ее положении не произошло никакой перемены, которая смягчила бы ужас признания Орасу и леди Джэнет в том, что она завоевала их привязанность под чужим именем. Через Джулиана может она только открыть истину, которая возвратит Грэс Розбери ее настоящее положение в этом доме.

Как ей обратиться к нему с признанием? Письменно или словесно?

После всего, что случилось с того времени, как появление леди Джэнет помешало им, она почувствовала бы скорее облегчение, чем замешательство, открыть свое сердце человеку, который так хорошо понял ее, который так поддержал дружеским советом в тяжелое для нее время. Но постоянное проявление ревнивых подозрений Ораса говорило ей, что она только накалит обстановку в доме и поставит Джулиана в затруднительное положение, если будет иметь с ним свидание наедине, пока Орас находится в этом доме.

Ей оставалось только следовать принятому ею решению. Намериваясь адресовать рассказ об обмане Джулиану в своем письме, она хотела прибавить в конце некоторые указания о том, как она хочет, чтоб он поступил.

Эти указания содержали просьбу сообщить содержание ее письма леди Джэнет и Орасу в библиотеке, в то время как Мерси, признаваясь, что она та самая женщина, которую она обязалась представить, будет ожидать в соседней комнате, какой приговор они вынесут ей. Ее решимость не прятаться за Джулианом от последствий, к которым приведут ее признания, укрепилась в душе ее с той минуты, когда Орас сурово спросил ее (и когда леди Джэнет присоединилась к этому вопросу), почему она откладывает свое объяснение и зачем она заставляет их ждать. Из того самого страдания, которое вызывали эти вопросы, возникла мысль ожидать своего приговора в одной комнате, между тем как письмо к Джулиану будет говорить за нее в другой.

«Пусть они разобьют мое сердце, если хотят, — думала она в эту унизительно-горькую минуту, — я заслужила это».

Она заперла дверь и открыла свою письменную шкатулку. Зная, что должна делать, Мерси старалась собраться с мыслями и приняться за письмо.

Усилие было напрасно. Люди, владеющие искусством письма, вероятно, только одни могут представить обширное расстояние, отделяющее задуманное в голове и передачу его словами на бумаге. Сильное душевное волнение, которое Мерси испытывала несколько часов, сделало ее совершенно неспособной для деликатного и трудного изложения событий в письме в должной последовательности и в надлежащем соответствии одного факта с другим. Несколько раз пыталась она начать письмо, и всякий раз ее останавливала путаница в мыслях. Она в отчаянии отказалась от задуманного.

Учащенное биение сердца, тяжесть и боль в груди предостерегали ее не оставаться без занятия, не становиться добычей болезненного допроса самой себя и воображаемого страха.

Она инстинктивно обернулась, чтоб как-нибудь занять себя на время, подумать о своей будущности. Тут не было никаких усложнений и препятствий. Перспектива начиналась и кончалась ее возвращением в приют, если смотрительница примет ее. Она не была несправедлива к Джулиану Грэю. Это великое сердце будет сожалеть о ней, эта добрая рука будет ей протянута, она это знала. Но что случится, если она необдуманно примет все, что его сочувствие может ей предложить? Сплетни укажут на ее красоту и его молодость и по-своему гнусно перетолкуют чистейшую Дружбу, которая могла бы существовать между ними.

И страдальцем будет он. Потому что он мог лишиться репутации — репутации пастора. Нет! Для него, из признательности к нему, ее прощание с Мэбльторном должно быть также и прощанием с Джулианом Грэем.

Драгоценные минуты проходили. Она решилась написать смотрительнице и спросить, может ли она надеяться, что ее простят и возьмут опять в приют. Занятие над этим письмом, которое написать было легко, могло иметь положительное действие на ее душевное состояние, могло проложить путь к письму, которое написать было тяжело. Она подождала с минуту у окна, думая о той прошлой жизни, к которой она скоро должна была вернуться, прежде чем опять взялась за перо.

Окно ее комнаты выходило на восток. Туманное сияние многочисленных огней Лондона бросилось ей в глаза, когда она смотрела на небо. Оно как будто манило ее обратно к ужасу темных улиц, указывало насмешливо путь к мостам над черной рекой, влекло ее к парапету и страшному прыжку в лоно Господа или к полному уничтожению — кто знал куда?

Она с трепетом отвернулась от окна.

— Кончится ли это таким образом, — спросила она себя, — если смотрительница скажет нет?

Она начала письмо:

"Милостивая государыня!

Столько прошло времени с тех пор, как вы имели от меня известие, что я почти со страхом пишу к вам. Я боюсь, что вы уже назвали меня в вашем сердце бездушной, неблагодарной женщиной.

Я вела фальшивую жизнь, до сегодняшнего дня я была недостойна писать к вам. Теперь, когда я делаю что могу, чтоб загладить вред перед теми, кому я нанесла его, теперь, когда я раскаиваюсь от всего сердца, могу я просить позволения вернуться к другу, который имел терпение со мной и помогал мне много печальных лет? О, милостивая государыня, не отвергайте меня! Мне не к кому обратиться, кроме вас.

Позволите ли вы мне признаться вам во всем? Простите ли вы мне, когда узнаете, что я сделала? Возьмете ли вы меня назад в приют, если имеете для меня какое-нибудь занятие, которое даст мне возможность заработать себе убежище и пропитание?

До наступления вечера я должна оставить дом, из которого теперь пишу. Мне некуда идти. Те немногие деньги и ценные вещи, которые у меня есть, я должна оставить здесь, они были получены под лажными предлогами, они не мои. Нет на свете в эту минуту существа более одинокого — чем я. Вы христианка. Не ради меня, а ради Христа, сжальтесь надо мной и возьмите меня назад.

Я хорошая сиделка, как вам известно, и проворно работаю иглой. Тем или другим способом не можете, вы найти занятия для меня?

Я могу также учить без больших притязаний. Но это бесполезно. Кто поручит своих детей женщине, потерявшей репутацию? Для меня нет надежды в этом отношении. А я так люблю детей! Я думаю, что могла бы не сделаться счастливой, может быть, но довольной моей участью, если б каким-нибудь образом могла заниматься с детьми. Нет ли благотворительных обществ, которые стараются помогать неимущим детям, шатающимся по улицам? Я помню о своем неимущем детстве, но! Мне так было бы приятно спасти других детей от того, чем кончила я. Я могла бы работать для такой цели с утра до вечера и никогда не уставать. Я отдалась бы этому всем сердцем и имела бы то преимущество перед счастливыми и достаточными женщинами, что мне ни о чем другом было бы думать. Конечно, мне могли бы поручить бедных, голодных маленьких уличных бродяг, если б вы сказали слово за меня. Если я прошу слишком много, пожалуйста, простите меня. Я так несчастна, так одинока и так обижена жизнью.

Остается еще одно. Время моего пребывания здесь очень коротко. Угодно ли вам ответить на это письмо (да или нет) телеграммой?

Я известна здесь не под тем именем, под которым вы знали меня. Я должна просить вас адресовать телеграмму: «Преподобному Джулиану Грэю, Мэбльторн, Кенсингтон». Он здесь и покажет ее мне. Никакими словами не могу описать, чем я обязана ему. Он никогда не отчаивался во мне — он спас меня от меня самой. Господь да благословит и вознаградит добрейшего, вернейшего, лучшего человека, какого я когда-либо знала!

Мне не о чем больше писать. Мне остается только просить вас извинить меня за это длинное письмо и считать себя вашей признательной слугой".

Она подписалась, вложила письмо в конверт и написала адрес. Потом в первый раз препятствие, которое ей следовало бы предвидеть прежде, вдруг возникло перед ней.

Не было времени отправить ее письмо обычным способом по почте. Его должен был отнести нарочный. Слуги леди Джэнет до сих пор были все в распоряжении Мерси. Могла ли она теперь послать кого-нибудь из них по своему делу, когда, может быть, через полчаса ее с позором прогонят из дома? Лучше было бы положиться на случай и явиться в приют, не прося прежде позволения.

Пока она еще обдумывала этот вопрос, ее испугал стук в дверь. Отворив, она увидела горничную леди Джэнет с сложенной бумажкой в руках.

— От миледи, мисс, — сказала женщина, подавая ей записку, — ответа не надо.

Мерси остановила ее, когда она выходила из комнаты. Появление горничной внушило ей мысль задать вопрос. Она спросила, не пошлют ли в город кого-нибудь из слуг.

— Пошлют, мисс. Конюх едет верхом с приказанием ее сиятельства к каретнику.

Приют был возле квартиры каретника. Воспользовавшись этим обстоятельством, Мерси осмелилась прибегнуть к услуге конюха. Теперь простительно было воспользоваться его услугами.

— Отдайте, пожалуйста, конюху это письмо, — сказала Мерси, — это ему по дороге. Ему надо только отдать и больше ничего.

Горничная охотно исполнила эту просьбу. Оставшись опять одна, Мерси посмотрела на записочку, поданную ей.

В первый раз ее благодетельница использовала такой формальный способ общения с ней, когда они находились в одном доме. Что значило это отступление от принятых привычек? Не получила ли она отказ? Не догадался ли уже о правде здравый ум леди Джэнет? Нервы Мерси были расстроены. Она страшно дрожала, развертывая сложенную записочку.

Она начиналась без всякого обращения к ней и кончалась без подписи. Вот что в ней было написано:

«Я должна просить вас отложить на некоторое время объяснение, которое вы обещали мне. В мои лета неприятные сюрпризы очень мучительны. Мне надо иметь время успокоиться, прежде чем я буду в состоянии услышать, что вы хотите сказать. Я постараюсь заставить вас недолго ждать. Пока все будет продолжаться по обыкновению. Мой племянник Джулиан, Орас Голмкрофт и дама, которую я нашла в столовой, по моему желанию останутся в доме, пока я буду в состоянии встретиться опять с ними и с вами».

Тут записка кончилась. На какое заключение указывала она?

Угадала ли истину леди Джэнет, или она только предположила, что ее приемная дочь каким-нибудь постыдным образом соединила с тайною «Мерси Мерик»? Строчка, в которой она называла непрошеную гостью в столовой «дамой», очень заметно показывала, что в ее мнении произошла перемена в этом отношении. Но достаточно ли оправдывала эта фраза предположение, что она уже предвидела сущность признаний Мерси? Нелегко было разрешить это сомнение в эту минуту — и оказалось также затруднительно пролить на это свет и впоследствии. До конца своей жизни леди Джэнет решительно не хотела сказать никому, к какому заключению пришла она мысленно, какую скорбь втайне подавила в этот день.

Между многим, однако, что было окружено неизвестностью, одно, по крайней мере, оставалось ясно. Время, которым Мерси могла располагать в своей комнате, было продлено на неопределенный срок ее благодетельницей. Много часов могло пройти, прежде чем открытие, которое она обязалась сделать, потребуют от нее. За эти часы она сможет наверняка привести в порядок свои мысли и написать свое признание Джулиану Грэю.

Снова положила Мерси перед собой лист бумаги. Опустив голову на руку, она старалась проложить себе путь сквозь лабиринт прошлого, начиная с того дня, когда она встретила Грэс Розбери во французском домике, и кончая тем днем, который свел их лицом к лицу во второй раз в столовой Мэбльторна.

Ход событий начал ясно складываться в ее мыслях, звено за звеном.

Она заметила, продолжая вспоминать прошлое, как странно Случай или Судьба проложили путь с самого начала к ее присвоению чужой личности.

Если б Мерси и Грэс встретились при обычных обстоятельствах, они не сделали бы друг другу признаний, которыми обменялись. Обстоятельства же сложились так, что они сошлись, попав совершенно случайно в обстановку общих неприятностей и общей опасности, в чужой стране, что особенно располагает двух женщин одной нации раскрыть свое сердце друг другу. Никаким другим образом Мерси не могла бы узнать при первой же встрече те гибельные сведения о положении и делах Грэс, которые ввели ее в искушение, как необходимое последствие разорвавшейся немецкой гранаты.

Подвигаясь с этого пункта сквозь постепенный ряд событий, которые так естественно и вместе с тем так странно благоприятствовали совершению обмана, Мерси дошла до последнего периода, когда Грэс последовала за ней в Англию. Тут опять она заметила во второй раз, как Случай или Судьба опять проложили путь к той второй встрече, когда они очутились лицом к лицу в Мэбльторне.

Мерси хорошо помнила, что она отправилась в собрание (благотворительного общества) представительницей леди Джэнет по собственной просьбе леди Джэнет. По этой причине ее не было дома, когда Грэс вошла в него. Если б ее возвращение было задержано только на несколько минут, Джулиан успел бы вывести Грэс из комнаты и страшная встреча, уложившая Мерси без чувств на пол, не случилась бы. Вместо этого период ее отсутствия был сокращен, как в то время казалось, самым необыкновенным случаем. Лица, собравшиеся в благотворительном обществе, не сошлись в вопросе по тому делу, которое заставило их собраться, так что необходимо было отложить собрание до будущего раза. И Случай или Судьба так определили это время, что Мерси вернулась в столовую именно в ту минуту, когда Грэс Розбери настаивала, чтоб ее свели на очную ставку с женщиной, занявшей ее место.

Мерси еще не смотрела на это обстоятельство в таком зловещем свете. Она была одна в комнате во время страшного кризиса в своей жизни, она была изнурена и ослаблена волнениями, которые потрясли ее до глубины души.

Мало-помалу она почувствовала, что состояние безволия овладело ею в горьком одиночестве из-за этого нового течения мыслей. Мало-помалу сердце ее начало замирать от прокрадывающегося холода суеверного страха. Смутные, страшные предчувствия заставили забиться кровь в ее жилах, потекли по ним вместе с ее кровью. Мистическое ощущение скрытого несчастья заполнило атмосферу ее комнаты. Яркий свет свечи предательски потускнел. Сверхъестественные дрожащие голоса слышались около дома в стоне зимнего ветра. Мерси боялась оглянуться назад. Вдруг она почувствовала, как ее холодные руки закрыли ей лицо, хотя она сама не знала, когда подняла их и зачем.

Все еще изнемогая от ужаса, овладевшего ею, она услышала шаги, мужские шаги, в коридоре. В другое время звук этот испугал бы ее, теперь он разрушил чары. Шаги показывали жизнь, товарищество, человеческое присутствие — все равно какого бы то ни было рода. Она машинально взяла перо, она начала вспоминать о своем письме к Джулиану Грэю.

В эту минуту шаги остановились за дверью. Мужчина постучался.

Она все дрожала. Она еще не могла совладать с собою. Тихий крик испуга вырвался у ней при этом стуке. Прежде чем стук повторился, она собралась с мужеством и отворила дверь.

Человек в коридоре был Орас Голмкрофт.

Его румяное лицо стало бледным. Его волосы (о которых он особенно заботился в другое время) были в беспорядке. Обычная вежливость джентльмена в обращении исчезла, перед ней стоял человек, угрюмый, недоверчивый, раздраженный до последней степени, нетерпение чувствовалось во всем. Он посмотрел на Мерси проницательно и подозрительно, он заговорил с нею без всякого предварительного извинения холодным, сердитым голосом.

— Известно вам, — спросил он, — что происходит внизу?

— Я не выходила из моей комнаты, — отвечала она. — Я знаю, что леди Джэнет отложила объяснение, которое я обещала дать ей, и больше не знаю ничего.

— Никто вам не сказал, что леди Джэнет сделала после того, как вы оставили нас? Никто вам не сказал, что она вежливо отдала свой собственный будуар в распоряжение той самой женщины, которую полчаса тому назад она выгоняла из своего дома? Неужели вы не знаете, что Джулиан Грэй сам отвел эту неожиданно почетную гостью в назначенное ей место отдохновения и что я остался один среди всех этих перемен, противоречий и таинственностей — единственным человеком, не знающим ничего?

— Совершенно бесполезно задавать мне эти вопросы, — кротко ответила Мерси. — Кто мог сказать мне, что происходит внизу, прежде чем вы постучались в дверь?

Он посмотрел на нее с иронически-притворным удивлением.

— Вы странно забывчивы сегодня, — сказал он, — конечно, ваш друг мистер Джулиан Грэй мог вам сказать. Я удивляюсь, слыша, что он еще не имел с вами тайного свидания.

— Я не понимаю вас, Орас.

— Я и не желаю, чтобы вы поняли меня, — возразил он с раздражением. — Меня может понять только один Джулиан Грэй. Я ожидаю, что он расскажет мне о тех коротких отношениях, которые установились между вами втайне от меня. Он избегал меня до сих пор, но я успею еще добраться до него.

Его обращение угрожало более, чем выражали его слова. В том нервном состоянии, в котором Мерси находилась в настоящую минуту, ей показалось, что он намерен затеять ссору с Джулианом Грэем.

— Вы глубоко ошибаетесь, — сказала она с жаром. — Вы неблагодарно сомневаетесь в вашем лучшем и верном друге. Я ничего не говорю о себе. Вы скоро узнаете, почему я терпеливо покорялась подозрениям, на которые всякая женщина рассердилась бы как на оскорбление.

— Позвольте мне узнать это тотчас. Теперь! Не теряя ни минуты.

Между ними до сих пор было некоторое расстояние. Мерси слушала на пороге двери, а Орас говорил, стоя у противоположной стены коридора. Когда он произнес последние слова, он вдруг выступил вперед (с решительным видом) и взял в свою руку руку Мерси. От сильного пожатия ей стало почти больно. Она старалась выдернуть свою руку.

— Пустите меня! — сказала она. — Что это значит?

Он выпустил ее руку так же внезапно, как и взял ее.

— Вы узнаете, что это значит, — ответил он. — Женщина, грубо оскорбившая вас, единственное извинение которой состоит в том, что она сумасшедшая, оставлена в этом доме по вашему желанию, я почти могу сказать, по вашему приказанию, когда полицейский ждал, чтоб увести ее. Я имею право знать, что это значит. Я помолвлен с вами. Если не хотите довериться другим, вы обязаны объясниться со мной. Я не хочу ждать времени, удобного для леди Джэнет. Я настаиваю (если вы принуждаете меня сказать это), я настаиваю, чтоб узнать, в чем состоит ваше настоящее отношение к этому делу. Вы принудили меня прийти сюда, это для меня единственная возможность говорить с вами. Вы избегаете меня, вы запираетесь в своей комнате. Я еще не ваш муж — я не имею права входить в вашу комнату. Но есть другие комнаты, открытые для нас. Библиотека в нашем распоряжении, и я позабочусь, чтобы нам не помешали там. Я теперь иду туда и задаю вам последний вопрос. Вы будете моей женой через неделю, окажете ли вы мне теперь доверие или нет?

Колебаться в этом случае буквально значило погибнуть. Чувство справедливости подсказало Мерси, что Орас требовал должного. Она тотчас отвечала:

— Я приду к вам в библиотеку, Орас, через пять минут. Ее быстрое, без раздумий согласие на его просьбу удивило и тронуло Ораса. Он взял Мерси за руку.

Она вытерпела все, что могло выразить его рассерженное чувство оскорбления. Его признательность задела ее за живое. Самая горькая минута, которую пришлось ей испытать, была та, когда он поднес ее руку к своим губам и нежно прошептал:

— Моя дорогая, верная Грэс!

Она могла только сделать ему знак оставить ее и торопливо вернулась в свою комнату.

Ее первое чувство, когда она опять осталась одна, было удивление — удивление, что ей никогда не приходило в голову, пока Орас сам не намекнул, что ее жених прежде всех имеет право на ее признание. Ужас признаться им в том, что она обманом добилась их любви, до сих пор ставил Ораса и леди Джэнет на один уровень. Она теперь увидела в первый раз, что между их правами не могло быть сравнения. Она имела обязательства относительно Ораса, на которые леди Джэнет не могла предъявлять прав. Чего бы ни стоило ей признаться ему самой, жестокая жертва должна быть принесена.

Без малейшей нерешительности она убрала письменные принадлежности. Мерси изумляло, что ей пришло в голову выбрать Джулиана Грэя посредником между ней и человеком, с которым она была помолвлена. Сочувствие Джулиана (так она думала), должно быть, произвело на нее сильное впечатление, если сделало ее слепой к обязанности, которая была главной, вне всякого сомнения, которая не допускала соперничества.

Она просила пять минут отсрочки, прежде чем спуститься к Орасу. Это было слишком продолжительное время.

Ее единственная возможность найти мужество поразить его страшным открытием того, кто она действительно и что сделала, состояла в том, чтобы мгновенно устремиться к признанию, прежде чем она даст себе время подумать. Стыд пересилит ее, если она даст себе время подумать.

Она повернулась к двери, чтоб тотчас идти за Орасом.

Даже в эту тягостную минуту самый неисправимый из всех женских инстинктов, инстинкт личного уважения к себе, заставил ее остановиться. Она перешла через множество страшных испытаний, после того как оделась, чтобы идти вниз. Вспомнив это, она машинально остановилась, чтобы вернуться назад и посмотреться в зеркало.

В том, что она теперь делала, не было тщеславия. Действие это было так же бессознательно, как если бы она застегнула перчатку или поправила смятое платье. Ни малейшей мысли посмотреть, может ли защитить ее красота и постараться выставить ее в лучшем виде, не приходило ей в голову.

Минутная улыбка, самая унылая, самая безнадежная, когда-либо печалившая лицо женщины, показалась ей в отражении зеркала.

— Страшна, как мертвец, старуха раньше времени! — сказала она себе. — Ну! Так лучше. Он будет чувствовать меньше огорчения, он не будет сожалеть обо мне.

С этой мыслью пошла она вниз встретиться с Орасом в библиотеке.