ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Кривой саблей повис над Картли месяц. Теплый туман косматит ущелье. Пятнистой черепахой сползают к шумным рекам горы, вьются змеями затаенные тропинки, и по ночам дурманят дикие цветы.

На синем небе маячит цепь настороженных башен. Но не видны копья кизилбашских сарбазов, не видны фески упрямых бешли, не видны вздыбленные кони янычар.

Только в густом мраке шуршат леса, тихо крадутся тени, хрустит приозерный камыш. Осторожные чувяки тревожат лощину. Крадутся по Картли торопливые шорохи, из деревни в деревню перебрасываются огненными птицами острые слова.

Прикрылись деревни щитом покорности, в колчанах меткие стрелы нетерпеливо дрожат.

Боязливо оглядываясь, пригибаются друг к другу крестьяне. Торопливый шепот будоражит желание, опускают покорные руки плуг, опускают топор, хватают шашки, кинжалы, скользят в ночную тишь.

Мокнет шерсть в реках, замирают прялки в руках, безжизненно виснет спица, озадаченно мычат коровы, сиротливо бродят куры. Сбились в тесный круг крестьяне, крестятся, роняют слезы.

– Женщины, женщины, у князя Шадимана все месепе под ярмом ходят, как сухой кизил стали… Для девушек солнце закрыл князь, на год запретил жениться дружинникам.

– Напрасно думает, такое не удержит, уже многие к Саакадзе бежали.

Разрывая на себе рубаху, полуслепой старик в безумной пляске призывает бежать к Моурави, спасение там от озверелого князя Джавахишвили, выколовшего глаза пойманным глехи.

– Горе нам, люди, князь Амилахвари долю наполовину уменьшил, работы вдвое прибавил… Детей отнял, если старший убежит, в рабство к туркам продает.

– Напрасно думает, такое не удержит, уже многие бежали…

– Люди, люди, светлейший Баграт в подземелье стариков на цепи держит, заложницами девушек в сарае запер: если молодежь убежит, стариков задушат, девушек в гарем продадут.

– Напрасно думает, такое не удержит, уже многие бежали.

– Люди, князь Качибадзе у всех дружинников копья отобрал, оружие спрятал; мсахури из деревни никого не пускают, ночью стерегут, собаками ловят, волосы режут, хозяйства отнимают…

– Напрасно думает, такое не удержит, уже многие бежали…

Ползут шорохи, опутывают Картли слухи, тревожит Картли ожидание.

– Не бойтесь, люди, Саакадзе в Цвели сам ночью прискакал, обещал детей спасти, обещал…

– Не в Цвели, в Мицоби, старый Пануш сам видел…

– Богом клянусь, в Аркивани был…

– Великий Моурави в одно время в двух местах может быть… Конь тайные крылья имеет.

– Люди, люди, готовьте стрелы, в Атании наш Моурави был, всех глехи выкупил от разбойника князя Чиджавадзе!

– Не только глехи, месепе больше любит: от бешеного князя Магаладзе много месепе отбил.

– Старый Павле говорит – от князей все будет для народа отнимать…

– Как от врагов… Берите сабли, берите копья.

– Трудно от князей отнимать, силы мало…

– Сурам показал, как мало… Землю будет Моурави народу раздавать.

– Моурави не допустит продавать детей, не пустит народ душить, бегите, дружинники, в Носте…

– Люди, люди, точите шашки, седлайте коней, скачите в Носте, не бойтесь, там большое сердце к народу Моурави держит.

И с неудержимой силой мчался людской поток в уже захлестнутое живыми волнами Носте.

Саакадзе угадал, задержать стихию не в его власти. Подхваченный ураганом неизбежности, Моурави летел навстречу преждевременной грозе, но он твердо помнил: ни один не должен вернуться обратно разочарованным, иначе погибнет многолетнее усилие, надолго заглохнет пробужденная ярость, и снова черное рабство задушит картлийскую землю…

И народное ополчение вооружалось…

Громко о настоящей цели не говорили, случайным любопытным, очевидно подосланным князьями, охотно рассказывали о приготовлении к царскому смотру.

Громко не говорили, но все знали – надвигается борьба, долгожданная борьба… Надвигаются кровавые тучи, беспощадно звенят стрелы, рука яростно потрясает меч, но кто бросит на замки князей ярость народа? Кто поможет выполнить назначенное?

С мучительной ясностью Саакадзе понял: он одинок.

Верная дружина «барсов», с полуслова схватывающая мысли Моурави, суровый Зураб, беспощадно идущий к намеченной цели, Мирван Мухран-батони, не подозревающий истины, согласившийся помочь в истреблении партии Шадимана, зоркая Нестан, следящая за настроением Метехи, Хорешани, предназначенная быть при Луарсабе… Даже простодушный Гиви стоил десятка опытных в боях азнауров…

Один, без поддержки преданных сподвижников, неустрашимых воинов и тонких политиков.

Смелый союз азнауров не мог охватить властные мысли, – не всегда понимал, но еще более странно – не хотел воплотить в жизнь все планы Моурави.

Только исхудалый, с воспаленными глазами Эрасти с двадцатью разведчиками, словно одержимый, мчался из деревни в деревню с приказом Моурави быть готовыми к выступлению по его сигналу. И только хмурый, потерявший сон Папуна, обремененный заботами, чем прокормить и одеть пол-Картли, знал, какая пропасть раскрылась перед Моурави…

Сначала проскакал амшинский отряд. Алые башлыки скрылись за орлиными холмами. Следом мчались легкоконные дружины. В полуверсте, развевая знамена, тянулись ощетинившиеся копьями квадраты.

Ежегодный смотр стягивал царские и азнаурские войска к Метехи.

Шадиман посоветовал царю превозмочь усталость, дабы не огорчить Моурави отказом в смотре войск, и тбилисские ворота проглатывали дружины за дружинами.

Перекрестки дорог, духаны, базары кишат лазутчиками. Неожиданно в Арали вспыхнул бунт, исчезли гзиревские кони, а на рассвете у паперти нашли убитого священника.

Черный башлык и Отар тихо выскользнули из пылающего Арали, но на повороте, словно из-под земли, вырос на коне хевсур, закованный в латы и с опущенным забралом.

Хевсур вплотную подскакал к Отару, поднял забрало. Едва успел изумленный Отар крикнуть: «Ты?! Киазо?!», как тяжелый хевсурский меч опустился на голову Отара, и мертвый Отар скатился с коня, запутавшись ногой в стремени.

Хевсур быстро опустил забрало, посмотрел вслед уже далеко ускакавшему Черному башлыку и скрылся за поворотом.

И вскоре бунты и пожары растеклись по придушенным деревням.

Перепуганные купцы по благоразумному совету неожиданных «друзей» просили у царя защиты от надвигающегося народного возмущения.

Спешно съехались князья на чрезвычайное совещание, и перед Луарсабом раскрылось обожженное лицо Картли: переполненное беглыми крестьянами Носте готовится к войне. Саакадзе подстрекает к убийству священников. Служители святой церкви из деревни бегут. Дерзкие разбойники даже у гзири коней воруют, владетели без большой охраны мсахури не рискуют выезжать на охоту… Скоро вся Картли будет перерезана плебеями… Возмущение плебеев против господ, против освященного веками порядка…

Князья не намерены подвергать жизнь и имущество опасности. Необходимы решительные меры… Княжества Картли ждут царского слова…

– Разве царю не видно? Саакадзе против трона и замков замышляет.

– Что князья предлагают?

– Немедленно расторгнуть брак, позорящий картлийский трон с тех пор, как сестра Саакадзе стала царицей.

– С лица Картли смести Саакадзе, замышляющего измену.

– Его смертью успокоить царство и спасти трон и замки.

– Иначе князья сами прибегнут к решительным мерам, а царь пусть один останется во власти плебея.

Луарсаб грозно, с негодованием отверг домогательства о расторжении брака: пока Луарсаб царь, царицей будет Тэкле. Но, сильно поколебленный в верности Саакадзе, царь обещал расследовать действия Моурави, и тогда совместно с князьями он придет к необходимому решению…

Саакадзе срочно вызван в Метехи.

По совету Шадимана царь потребовал объяснения в присутствии князей.

Саакадзе окинул быстрым взглядом князей, угрожающе сдвинувшихся в полукольцо: какой безграничной ненавистью пылают их лица, как отвратно подергивает острыми плечами Джавахишвипи, как кровожадно облизывает толстую губу Магаладзе, как свирепо Андукапар выбивает костлявыми пальцами дробь на эфесе меча, как нелепо выкатил Симон свои налитые кровью глаза.

Сказать при всех? Сказать о желании союза азнауров уничтожить княжескую власть? Вот теперь, почти завтра, окружить Метехи, пленить Шадимана, сеятеля рабства, окружить могущественные замки, насильно заставить царя остаться одному у власти? Саакадзе усмехнулся. Сказать сейчас: «Царь и народ» – и пасть изрубленным шакалами и погубить дело? Нет, тайна раскроется своевременно. Сказать царю… Наедине? Но разве уже не было опыта?.. Рисковать всем?.. Нет, и на это не пойдет Моурави…

И Саакадзе спокойно посмотрел на Луарсаба.

– К какой войне готовлюсь, царь? Только к той, которую объявит царь Луарсаб. Почему не распускаю азнаурские дружины и даром кормлю? Лучше своих даром кормить, чем чужими быть съеденным… Давид Строитель первый ввел постоянные войска и никогда не проигрывал сражения. Моурави, облеченный доверием царя, обязан охранять Картли от неожиданных вторжений врагов… А замок Носте укрепляю, конечно, не от друзей. Народ ко мне бежит? От меня никто не убегает, пусть князья об этом подумают.

Саакадзе понимал шаткость объяснения, но войско Нугзара Эристави, главные силы, будут готовы к выступлению, всеми средствами оттянуть…

– Потом, царь… есть еще важные причины, только разреши через четырнадцать дней доложить… Имею сведения… Турки на границе тоже спокойно не живут… Вот и светлейший Баграт побледнел… Не советую оруженосцам князя на границе кружиться, нехорошо с врагами обмениваться черными башлыками… Народ бежит? Не все ко мне, вот одного мсахури князя Амилахвари на границе поймали…

Какой угодно ценой оттянуть…

– Думаю, удастся найти разбойника, убившего священника. Один мествире в лицо видел, говорит, в черный башлык прятался… Прошу, царь, разрешения представить тебе доказательства моей верности… Через четырнадцать дней многое тебе открою.

Луарсаб гулко стукнул мечом Багратидов.

– Не правда ли, что существует тайный союз азнауров?

– Правда, царь. Однажды союз азнауров открыл свою тайну царю Картли на сурамских полях… Только благодаря азнаурам не турки враждуют со мной сейчас, а князья…

Луарсаб покраснел от слишком ясного намека. Потом о Баграте вспомнил, гиены всегда надо опасаться…

Шадиман, наблюдая царя, понял необходимость спасти положение.

Острый взгляд на Андукапара, и «сухой» князь не замедлил пойти в атаку. За ним ринулись остальные. Угрозы, брань…

– Выбирай, царь: мы или плебей, осмелившийся посягать на честь и права князей всей Картли.

Забряцало оружие. У дальней стены мелькнула обнаженная сабля. Георгий стал считать, сколько уложит, пока до него добегут… Но обнажать шашку при царе в царском замке?.. Захочет ли Луарсаб после такой дерзости ждать объяснения?

Шадиман поспешно сказал:

– Князья, прошу выслушать. Моурави просит четырнадцать дней, имеем ли право отказывать? Слишком велики перед Картли заслуги Моурави. Я рассчитываю, любезному князю удастся успокоить доблестных защитников трона…

Саакадзе изумленно, а Луарсаб с благодарностью взглянули на Шадимана. Посоветовав Саакадзе не терять времени, царь назначил смотр войск через четырнадцать дней…

И снова Негойские высоты. Рука по-прежнему уверенно сжимает поводы, по-прежнему настойчивы властные глазе, но отрывистее конский цокот, беспокойнее звенит шашка, первый подарок Нугзара, и резче взмах нагайки. Извивается вокруг гор быстрая дорога. Мелькают цветистые уступы, с которых некогда стремился увидеть чужие страны. Но мимо, мимо воспоминаний… Отбежал в сторону новый поселок, блеснула речка… Уже не задержали взора ни обширная шерстопрядильня, ни загон, где резвились молодые кони. Не наполняли гордостью зоркие бойницы Носте, не рассеяли озабоченность радостно распахнувшиеся ворота. Носте казалось маленьким муравейником, верной, но отслужившей саблей. Здесь отшумели молодые ветры, отцвели молодые побеги. Великие замыслы Моурави уже перехлестнули каменные стены Носте, перехлестнули остроконечные Негойские высоты. Вся Картли в багровом зареве, громыхая оружием, врезалась в воспаленную мысль Моурави.

Не успели ворота замка Носте закрыться за беспокойным владетелем, как вновь поспешно открылись. И Папуна, вздыхая, поскакал к Нугзару передать просьбу Саакадзе ускорить отправку войск в Тбилиси, где Георгий будет ровно через четырнадцать дней.

Папуна не любил торопить коня, но поручение требовало стремительных взмахов нагайки, и вспомнилось счастливое время, когда упрямые буйволы лениво передвигали его спокойную жизнь. Вспомнилось последнее возвращение на арбе из Тбилиси. Вот откос, речка, там за большим камнем Бадри рассказывал об очокочи. Бадри! Папуна нахмурился. «Жемчуг кровь любит, а кровь место ищет, а место всю землю заняло…» И Папуна отчетливо понял неумолимость завтрашнего дня. Болезненно сжалось бесстрашное сердце…

Озадаченный неожиданной поддержкой злейшего врага, Георгий с еще большей осторожностью стал подготовлять азнауров к отступлению из Тбилиси в случае предательства. Главное – выбирать выгодные вершины и ставить между собой и врагом зажженные леса, овраги, ущелья. Помня первую неудачу при Георгии X, Саакадзе решил не доверять изменчивому настроению царей, и Носте, как в дни набегов, спешно прятало в подземелья зерно, масло, тонкую шерсть.

Пастухи, нахлобучив папахи, угоняли большие стаде на дальние пастбища. Только что обосновавшиеся на базарной площади амкары бережно сворачивали разноцветный сафьян, прятали в кованые сундуки серебряную чеканку, грузили на арбы медные изделия, на верблюдов полосатые тюки. С трудом налаженная торговля, уже связавшаяся с передаточными караван-сараями, сейчас временно перебрасывалась в Амши к Дато Кавтарадзе. Никто не верил в реальную опасность, но с трудом завоеванное у князей право торговли решили не подвергать неожиданностям. Целый день на шумных улицах скрипели нагруженные арбы, женщины и дети отсылались в деревни «Дружины барсов». Эрасти отправил свою жену Дареджан и маленького сына Бежана в семью Даутбека. Отец Эрасти ни за что не хотел уходить и остался, заботливо оберегая достояние народа.

А в весенних садах распускались пышные розы, благоухала белая сирень и звонко на все голоса разливался птичий гам…

Луарсаб, обеспокоенный создавшимся положением, поделился с Тэкле своими сомнениями относительно странного поведения Георгия, даже не пытавшегося повидаться с ним отдельно. Угадывая настроение брата, Тэкле объяснила поведение гордого Моурави нежеланием пользоваться родственными правами.

Через три дня к Луарсабу вошел встревоженный Шадиман.

– Плохо, царь, нехорошие сведения князья получили, опять совещания требуют…

– Какие сведения? – спросил хмуро Луарсаб.

– Одного турка у Читского ущелья поймали, из Ирана бежал, оруженосец Азис-паши… Единственный спасся от жестокой казни. Говорят, Азис-паша охотился вблизи границы, а Саакадзе и десять азнауров арканами поймали Азис-пашу вместе с его охраной, заткнули рты, привязали коня, никто крикнуть о помощи не успел. На границе Ирана в грузинские платья одели и за большие деньги шаху Аббасу продали. От имени царя действовали. Большая дерзость! Перед Стамбулом стыдно, Азис влиятельным пашой был.

– Возможно ли?! За такую дерзость голову снять мало! Но подождем объяснения Саакадзе.

– Конечно, царь, но князья взбешены, боюсь, междоусобие начнется. Большая опасность… Нугзар поднимается, Баграт давно ждет случая, Шалва Ксанский на Андукапара тоже давно косится, а враги только и ждут, когда князья саблю обнажат…

– Дорогой Шадиман, прошу тебя пресечь распри.

– Трудно, царь, князья невозможное требуют… Грозят тебе ненавистью народа, будто открыто негодующего на брак, унизивший высокий сан царя-помазанника.

– Об этом прекратим разговор, Шадиман… О народной ненависти только от князей слышу и, должен сознаться, мало значения придаю.

– Да, царь, но дела царства в опасном положении.

– Ты можешь, Шадиман, предотвратить волнение.

– Думаю, царь, охотой растянуть время. У князей кровь остынет, и прекрасная царица, за спокойствие которой готов жизнь отдать, довольна будет…

– Празднество?! По какому случаю? Да и правду сказать, Шадиман, встревожен я, не лежит сердце к веселью.

– Царь, сейчас только пришло мне в голову… Двадцатого мая год твоего высокого венчания… Что, если из желания отслужить благодарственный молебен в Кватахевском монастыре ты и царица скроетесь на время в Твалади? Никто не посмеет осудить желания царя в такой день помолиться и отдохнуть от бурных дел…

– Шадиман, дорогой, неужели это возможно? А смотр войска? Как с Георгием?

– Очень хорошо выйдет… В Тбилиси жара, у порога переполненных дружинниками домов черная болезнь стучится. Отдашь приказ Цицишвили на Китеки уйти и там ждать смотра. Георгий не обидится, поймет, день свадьбы молодому царю и царице приятнее провести в прохладном Твалади, а не в раскаленном зноем и ненавистью Тбилиси…

– Шадиман, вдвоем?.. А как князья?..

– Пригласи всех в прекрасный замок Цавкиси. Можно не всех. В Карайских степях сейчас лучшая охота: князья кровь успокоят, а после твоего отъезда в Твалади скажу, будто двадцатого приедешь. Всегда найдется предлог объяснить отсутствие царя. Саакадзе оправдаться успеет. Уверен, все успокоится, и гроза без кровавого ливня мимо пройдет…

Луарсаб, измученный интригами и ссорами, уцепился за возможность уединиться с Тэкле в любимом Твалади.

По совету Шадимана, до выезда в Цавкиси приглашенных князей, поездку в Твалади скрыли даже от Херхеулидзе. Баака по желанию царя отправился в Цавкиси для приготовления царской охоты. После отъезда начальника дворцовой стражи царь призвал Цицишвили и приказал немедленно отправиться с войском в Китеки и там ждать царского приезда. В Носте был послан царский гонец с приглашением Моурави отпраздновать торжественный день двадцатого мая в Цавкиси на охоте.

После тайного совещания с Шадиманом князья с благодарностью приняли приглашение царя и даже слишком поспешно покинули Тбилиси. Цицишвили также спешно вывел войска в Китеки.

Ночью Луерсаб и Тэкле тайно, только под охраной телохранителей и дружины Шадимана, выехали в Твалади…

Молодой князь Эмирэджиби с любопытством оглядывал пышное персидское убранство комнаты Русудан в замке Косте. Он изысканно восхищался вкусом княгини и весело передал поручение царя.

Саакадзе, выслушав Эмирэджиби, не мог скрыть радости: отсрочка так кстати, а там подъедут друзья. Он благословлял двадцатое мая, день венчания любимой Тэкле… Быстрые сборы, последние распоряжения и, оставив Квливидзе во главе пятнадцати азнаурских дружин, умчался с Эрасти в Цавкиси.

Из осторожности Моурави предупредил Квливидзе: в случае каких-либо изменений он пришлет гонца, и пусть Квливидзе не замедлит выступить в Тбилиси.

Такой гонец, к удивлению Квливидзе, прискакал на следующее утро.

– Царь изменил решение: раньше будет смотр, а потом азнауры приглашаются на совместную охоту.

Обрадованные азнауры поспешили выступить с дружинами в Тбилиси.

И в то же утро по азнаурской дороге, не останавливаясь в духанах, мчался азнаур Асламаз. Возвращаясь из Ананури в Носте, Папуна и не подозревал в проскакавшем мимо знакомом всаднике лазутчика, иначе лезвие кинжала Папуне могло разрядить грозу не по плану Шадимана.

Ананури также напоминал военный лагерь. Гонца царя впустили со всеми предосторожностями. Нугзар хорошо знал Асламаза как ярого приверженца Саакадзе, и после дружеской еды князь увел гостя в свои покои.

– В Тбилиси неспокойно, царь и Моурави совещались, он послан тайно от всего двора. Войско войдет в западные ворота Тбилиси, а доблестный князь Нугзар пусть пока не выезжает из Ананури. Через три-четыре дня Папуна снова с тайным посланием от Моурави приедет, тогда князь сам решит, как лучше.

Встревоженный Нугзар немедленно направил в Тбилиси соединенные дружины в пять тысяч шашок под начальством азнауров, испытанных в боях с горцами.

Желая навсегда разделаться с партией Шадимана, как убеждал его Саакадзе, Нугзар два дня собирал людей по деревням Арагвского княжества и отправил всех, кто мог сесть на коня и держать оружие. В Ананури остались только глубокие старики. Даже личную охрану Нугзар сократил наполовину.

В Цавкиси особое оживление. Смеются князья, злобно сверкая глазами, отдают приказания, угрожающе сжимая шашки, за столом нервно проглатывают яства, шумно опрокидывают чаши и только говорят придушенно, подозрительно оглядываясь.

Нервность растекается по замку. В конюшнях – беспокойное ржание, на дворе – перебранка слуг, в сторожевых башнях – угрюмая настороженность. В Цавкиси нехорошо веселятся, нехорошо спят, нехорошо выжидают кого-то…

С башенной площадки замка Херхеулидзе наблюдал въезжающего с дружиной уже пятого князя из друзей Шадимана. Подозрительное бряцание оружием, нерасседланные кони в конюшнях, странная нервность князей мало напоминали мирные приготовления к охоте в Карайских степях.

Приезд Шадимана без царя, будто уехавшего а Цхинвали на один день, окончательно укрепил подозрение Баака в преступном умысле царедворца, а спрятанные под полом в покоях «железной руки» преданные дружинники принесли наутро страшную весть.

Баака немедля приказал верному телохранителю помчаться навстречу Саакадзе, но, к ужасу Херхеулидзе, в этот момент распахнулись ворота и Саакадзе, а за ним Эрасти на всем скаку спрыгнули с коней.

Подлетевшие конюхи слишком быстро расседлали взмыленных скакунов.

Шадиман вышел навстречу, шумно приветствуя брата царицы, и мимоходом упомянул о желании венценосца совместно с царицей поблагодарить бога за счастливый год и завтра прибыть к началу охоты на оленей.

Саакадзе удивился:

– Как же мудрый Шадиман не сопровождает царя?

Шадиман изысканно поклонился, и Саакадзе не заметил злорадной улыбки.

– Царь пожелал загладить опоздание и уговорил меня поехать вперед. Князья – гордые, особенно светлейший Баграт. Когда только умрет! С Симоном будет легче.

Шадиман старался не отходить от Георгия, но Херхеулидзе, устроив ложную тревогу, отвлек внимание князей, и Георгий услышал торопливый шепот:

– Поднимись в среднюю башню.

Баака нетерпеливо ждал Георгия, верная стража охраняла вход.

– Что значит твое тайное приглашение? Где царь? Ты смущен, встревожен, уж не случилось ли что с Тэкле? Говори, князь, время теперь неспокойное!

– Георгий, царица здорова, но… долго говорить бесполезно… Немедленно беги, ты в ловушке! Злодейский заговор!.. Решено убить тебя здесь, а в замок Носте направлен Магаладзе… Русудан в опасности… Беги, Георгий, немедля беги!..

– Что ты говоришь, Баака? Уже не ослышался ли я? Заговор против меня с разрешения царя? Гонец прискакал, я царской подписи поверил, иначе один не приехал бы… Ты знаешь… Все готово для возвеличения Луарсаба. Под его скипетром Грузию объединить хотел, новые пути открыть… одряхлевшую кровь светлейших свежей кровью народа заменить… Баака, или ты пошутил?! Как мог забыть Луарсаб… как смел забыть Сурамский бой? Где царь, Тэкле? Где они? Ты смущен?! Баака, царь знает? Нет сомнения, он меня предал… Баака, что это?.. В одну минуту рухнуло все… Скажи, знает царь?

– Не думаю, дорогой Георгий. Сейчас в Носте беги, с семейством укройся в Ананури… Царь любит Тэкле, я ее предупрежу, все рассеется… Сейчас не время разговаривать… Беги, Георгий, Русудан в опасности!

– Значит, правда?! Бежать? Там, за верными горами, в Носте ждут друзья. Борьба только начинается, беспощадная, как смерть! Теперь с открытым забралом драться будем, довольно улыбками закрывались… Великий Моурави… так народ зовет… Или я больше не достоин этого звания, или народ победит!.. Передай, Баака, светлейшим, они еще вспомнят Великого Моурави… Пощады не будет, их кровью залью Картли! В Носте азнаурские войска, в Ананури Нугзар… Прощай, друг, твою услугу не забуду… Береги Тэкле…

– Постой, Георгий, через подземный ход проведу…

– Без моего коня в Носте?! Нет!..

Саакадзе стремительно повернулся. Замелькали каменные ступеньки – одна… семь… одиннадцать… Двор…

– Эрасти, коней! Не седлай, ловушка!..

Секунда. Рванулись ворота. Поломанная пика стражника – и два распростертых в воздухе коня вылетели на дорогу.

Тревожный гул, свист нагаек… Проклятия…

Шадиман, Андукапар и Джавахишвили с дружинами понеслись вслед за летевшими всадниками…

– В Носте! Истребить презренных! – гремел Шадиман.

Саакадзе оглянулся, и два коня перелетели пропасть.

Негойские высоты. В гривах коней запутался ветер. Царь – предатель! Следовало ожидать, никогда с народом не был… Месть царю, месть замкам! Один Моурави умрет, другой родится… Спуск. Запутанный лес… Геликарские высоты… Эрасти слился с конем, хрипло свистнул… Не удержит народ, землю с кровью оторвем!

Крутой поворот, Дидгорские высоты, оскаленные скалы… Саакадзе рванул коня… Не удержит народ, кто может бурю задержать?! Кривые зигзаги, змеиная тропа… Красные цветы на серых камнях… Гостибское ущелье… И два распластанных коня взлетают в спутанную высь, а два распластанных всадника жадно глотают пространство… И снова знакомые скаты… подъем… спуск… Носте… Но почему пустынны улицы? Почему затихли жилища, почему не слышно боевых песен? Где верные дружины азнауров? Где горящие местью молодые глаза? И замер на мгновение Георгий, услышав: ложный гонец увел в Тбилиси азнаурские войска. Взметнулась золотая пыль, рассыпались зигзагами острые тени… Не все погибло! Есть твердая опора, – сверкнула шашка Нугзара… Тогда в Ананури! Поспешные распоряжения. Перебежавшим крестьянам немедленно уйти в деревни «Дружины барсов». Забить шерстопрядильни, маслобойню, неспрятанную шерсть спрятать в тайники оставшийся скот угнать в горы… И Носте мгновенно опустело…

Падает в голубой провал усталое солнце. В замке поспешные сборы. Уже у потайного хода нетерпеливо фыркают кони, уже Папуна с Паата, Автандилом и маленьким Бежаном, сыновьями Саакадзе, спустились в подземелье, уже Эрасти нагрузил на коней сундук с сокровищами, уже ананурский Арчил с девятнадцатью юными разведчиками, обвешанными оружием, держат наготове шашки. А Русудан, с окаменелым лицом, медлила на каменной ступеньке, вновь переживая пережитое здесь счастье.

Резкий свист, за ностевской стеной отдаленный гул, топот, брань, угрозы, скрежет сабель…

Саакадзе отдал приказ… Миг – и потайной ход сдвинул стены.

Змеиным кольцом окружен замок Моурави. Под хриплые крики князей магаладзевские дружинники рушат крепкие ворота, со стоном вылетают из стен серые камни. Крики, брань, проклятья… В разбитые ворота замка первым ворвался Шадиман…

Дидгорские вершины. Холодный рассвет серыми прядями повис на деревьях. Мутные пятна ползут по скатам, качается поникшая ветка…

Георгий и Русудан, прислонившись к дереву, смотрят на пылающий замок Носте…

Остались позади спутанные леса, обрывы, крутые скалы, угрюмые высоты, перепутанные лощины. Снова рассвет. Сонная деревня Телавани… Боковая тропа, быстрый переход, деревня Карсани.

Разбуженное солнце осветило великолепное Мцхета. Шестьдесят пик царской стражи зорко стерегут изогнутый мост.

Некогда по нему проходили стройные легионы белолицых цезарей, проскакивали быстрые сарацины, пролетали арабские наездники, перехлестывали монгольские волны.

Но Саакадзе свернул под изогнутый мост к бурной лучине Куры.

Кто из грузин не знает силу разлива Куры в последние дни мая?

Змеиные водовороты зловеще засасывают тяжелую пену. На изменчивые берега свирепо набрасываются бушующие валы. Хаос коричневых волн разъяренно швыряет вырванные с корнями деревья, разбитые плоты, снесенные кустарники, изгороди, камни, и с неукротимым воем мчится с горных вершин через степные просторы к мутному Каспию.

– Русудан, не устрашает ли тебя бурный разлив?

– Жена Моурави не должна быть знакома со страхом, – и Русудан первая бросила коня в кипящую пучину. За ней Арчил с Бежаном и Эрасти, крепко сжимая хохочущего Автандила. Папуна, обхватив Паата, спокойно пересек крутые водовороты.

Последним на берег выплыл с конем Саакадзе.

Не подозревая безудержной смелости, стража, опираясь на пики, беспечно дремала на мосту.

Не останавливая коней в Мисакциели – начало владений Нугзара Эристави, – смельчаки поскакали в Ананури.

Никогда еще так поспешно на открывались ананурские ворота. Потрясенный Нугзар посмотрел на изодранное платье Русудан, на забрызганные глиной чохи, на измученных коней и прохрипел: – Где арагвское войско?

Тяжелым камнем падали слова, раскрывая пропасть…

– Войско?!

Георгий зашатался…

Тревожно проходила ночь в замке. Глаза пронизывают зыбкую даль, биение сердца сливается с яростью ветра, судорожно извиваются раскаленные мысли: «Нино, золотая Нино! Ни битвам с дикими ордами, ни блеску царских замков, прославленных красавицами, не затмить золотой поток твоих кудрей…» Георгий расстегнул ворот, вынул кисет: в холодном блеске поздней луны странно блеснул вышитый беркут… «Брат, мой большой брат, смотри, какие серьги…» Больно кольнуло сознание: Луарсаб – предатель, предал, как последний трус!.. Цари никогда не будут с народом. Об этом в будущем надо помнить… Последняя надежда – Мухран-батони и Эристави Ксанский… А если не пойдут? Если догадаются?.. Рука ударилась об острие камня… Тогда?.. И сквозь свист ветра и ярость Арагви до рассвета преследовали Георгия хриплые выкрики угроз, лязг отточенных мечей, бешеный топот копыт.

А на утро Саакадзе молча выслушал Нугзара.

– Мирван в Исфахане, а старик Мухран-батони не пойдет против царя… Эристави Ксанский один тоже не рискнет. Единственный выход – немедленно в Иран. В Иран, пока Шадиман не окружил Ананури… Вернемся, вероломство будет отомщено.

– Будет отомщено? Но Георгий Саакадзе спокойно не вернется… шаху Аббасу открою переговоры с Турцией, князья дорого заплатят за последнюю игру.

И вновь поспешные сборы, напряженное ожидание. Ночью за ускакавшим караваном захлопнулись тяжелые ворота Ананури.

И снова перепутанные леса, бурные волны Арагви, снова подъемы, косматые высоты, спуски, лощины, и по Сагуремской дороге, минуя Лоджини, взмыленные кони ударились о скалистые бока Куркутского брода…

Тем, на иранской стороне, судьба надвигает неумолимые бури. Что ждет Моурави? Слава, позор? Обещанная шахом помощь против князей?.. Кровавая завеса открывает новое поле брани, и прав тот, кто победит… Какой ценой? А разве для Моурави это важно?.. Разве вынужденное отступление остановит Георгия Саакадзе? Нет, борьба, яростная, до конца, до победы!

Последняя переправа…

И там, где Саакадзе укреплял картлийскую границу, где возводил Ахал-Агджа-Калу, верная царю шашка Колотаури, начальника охраны, пыталась преградить ему путь. Разгневанный Саакадзе выхватил меч. Далеко отброшена дерзкая шашка. Сброшенный с коня Колотаури ожидает смертельного удара, но Георгий высоко поднял тяжелый меч, вонзил его по рукоятку в грузинскую землю и переломил пополам.

– Так сломается под мечом Георгия Саакадзе последний герб грузинских князей.

Последняя переправа…

Ворота Агджа-Калы распахнулись, выбежали сарбазы, выстраиваясь в две шеренги. Окруженный юзбаши и онбаши, начальник крепости, блестя бирюзой и золотой шашкой, приблизился к каравану.

И в немом напряжении скрестились глаза Моурави и хана…

И за ханом блеснули полные ужаса глаза Керима.

Али-Баиндур, приложив руку к сердцу, учтиво поклонился:

– Ворота Ирана широко открыты для Великого Моурави…