Глава 35

ВНАЧАЛЕ ТРЕНИРОВКА…

— Планы меняются, — твердо сказал я собравшимся в моем шатре на совещание четырем командирам полков и Зомме. — Мы не комары, чтоб зудеть вокруг Ходкевича и Сапеги, осторожно покусывая и чиня им всякие препоны. Вместо этого мы разобьем их.

— У нас же вдвое меньше людишек, — неуверенно возразил Воейков.

— Пока они не соединились, силы почти равные, — парировал я.

— Почти, да не совсем. Да и стрельцов наших с ляхами не сравнить, — не отставал Богдан. — Опять же казачки.

— Точно, — поддакнул Жеребцов. — Сомнут они нас в чистом поле, ей-ей, сомнут. Положим народец без пользы, и все. Да и Вербное воскресенье послезавтра, а мы ратиться. Грех.

— А ты чего молчишь, Мартыныч? — улыбнулся я.

— Я опосля Эстляндии с Нарвой и Ревелем все, что хошь, от тебя на веру приму, князь, — хмыкнул Зомме. — Сказываешь, побьем, стало быть, непременно побьем, верно? — И он повернулся к своим полковникам.

— Знамо, — согласился Долмат Мичура.

— Токмо как, покамест не знаем, — солидно добавил Микита Голован. — Но, мыслится, ты уже все обдумал, княже, да нам сейчас о том поведаешь.

— Обдумал, — кивнул я. — Значит, так. Никакого чистого поля не будет. Жирно для них. Они напали, никого не предупреждая, словно тати, ну и нам это делать ни к чему. Потому поступим следующим образом…

План мой базировался не только на неожиданности. Плюс к ней плотный охват, синхронность действий и… немаловажное дополнение в виде сонного зелья, которое успела изготовить Резвана. Количество его было не ахти, но оставалось довольствоваться таким. Его мы уже залили в бочки с водкой, половина которых должна завтра ближе к вечеру добраться до ляшско-казачьего лагеря под стенами Оденпе.

Старшим в обозе я назначил Емелю, наскоро сочинив для него соответствующую легенду. Сам он из Кракова, едет за товаром во Псков, а попутно решил доставить груз для страждущего народца, ну и заодно скупить у них добычу, ежели таковая имеется. А водка, дескать, у него особая, «семицветная», настоянная на семидесяти семи травах, облегчает страдания от всех нутряных болезней, многие из которых вовсе вылечивает. Если станут просить налить в долг — противиться не надо, но вслух всячески переживать, канючить про деньги, убытки, торговаться о цене и так далее. Словом, вести себя естественно. Но предупредил:

— Там по большей части казаки. Они народ буйный, с торгом переигрывать не рекомендую. И вообще, возможно всякое, в том числе самое худшее…

Договаривать не стал, вместо того известив, что наш священник отец Никон ждет в своей палатке всех желающих исповедаться и готов отпустить им грехи.

Заснуть пораньше у меня не получилось. Жеребцов все-таки не удовлетворился моим ответом насчет того, что, коль я назначил сражение в ночь на Вербное воскресенье, стало быть, и ответ перед богом держать мне. Решив убедиться наверняка, Давыд, захватив с собой и Воейкова, подался в палатку к священнику и поинтересовался, верно ли сказывал князь. Никон же, едва услышав о дате, ринулся ко мне, попутно прихватив с собой обоих стрелецких голов.

Я внимательно, не перебивая выслушал его просьбу отложить нападение. Мол, до сей поры он помалкивал, полагая, что времени предостаточно, но, видя столь неразумную спешку, ныне вынужден… Ну а далее последовало предупреждение и про Вербное воскресенье, и про то, что в Великий пост на Руси воевать вообще не принято.

— Стало быть, сядем и начнем поститься, а выступим после Пасхи, так? — хладнокровно осведомился я, не собираясь лезть на рожон против освященных веками обычаев.

Да и куда тут лезть, коли такого мнения придерживались и стрелецкие головы. Не зря они сейчас маячили за спиной Никона. Вслух, правда, никто свою солидарность со словами священника не выражал, и на том спасибо, но, судя по их нахмуренным лицам, точку зрения Никона разделяют на все сто.

— Да и опосля не следует, — почувствовав мою уступчивость, поднажал священник. — Кто ж на Светлую седмицу брань учиняет? То и вовсе грешно.

Во как! Получалось, нам здесь томиться в безделье аж полмесяца. Ну-ну. Однако спорить не стал, уклончиво заявив, что, возможно, отец Никон и прав, а там как знать. И вообще, утро вечера мудренее, потому окончательно решу завтра. Ныне же еще раз как следует обдумаю сказанное, хотя, наверное, и впрямь откажусь от своей задумки. Коли грех, так чего там, отложим.

— А ты как мыслишь? — осведомился я у Корелы, стоявшего подле моей палатки и неодобрительно глядевшего вслед уходящему священнику.

— Грешен я, князь, — вздохнул он. — Сдается, война войной, а церква церковью, и смешивать их неча. Потому ежели и впрямь откажешься, то зря.

Я довольно улыбнулся. Сам-то я менять в своих планах ничего не собирался, а с Никоном решил уладить щекотливый вопрос о сроках с помощью… Христа.

Авось не впервой. Еще на пути в Прибалтику, чтоб настроить народ на предстоящие бои, на втором по счету привале я, собрав всех — и воевод и сотников, — оповестил их, что час назад, когда молился у себя в палатке перед иконами, было мне явление Спасителя.

Появившись передо мною, он предупредил, что наше воинство ждет тяжкое испытание, ибо надвинулись на мирные грады королевны Марии Владимировны ляшские супостаты, ведомые некими известными воеводами.

Думается, несмотря на вдохновенное красочное описание, поначалу мне поверили далеко не все. Пожалуй, и половины не набралось. Но когда появилось посольство из Мариенгаузена, стали смотреть на меня иначе. Оказывается, князь у них не просто удачливый, но и настолько праведный, что даже Христос с ним эдак по-свойски воркует.

Теперь получалось, самая пора вновь «увидеть» чего-нибудь эдакое.

К делу я подошел со всей серьезностью, принявшись для начала лопатить Евангелие, которое вручила мне на прощанье Ксюша. А ведь поначалу не хотел брать — больно тяжелая книжица. В одних деревянных створках, которые пошли на обложки, килограмма три, не меньше, ну и плюс листы. Словом, вес изрядный. Но, устыдившись — все-таки подарок любимой, — прихватил. Ан поди ж ты, кажется, и впрямь пригодилась. Листал я страницы долго, старательно выискивая подходящие фразы, ибо требовалось процитировать слово в слово, а я в церковнославянском ни в зуб ногой. Хорошо хоть знал, где примерно искать, не то провозился бы до самого утра, а так управился за пару часов. Раз десять прочитал вслух, запоминая, и собрался завалиться спать, но тут мне пришло на ум еще кое-что. Вербное, говорите? Так-так. Помнится, видел я тут в округе парочку верб. Как раз сгодятся для вящего убеждения особо подозрительных.

Но вначале я отправил Дубца к сотням Второго полка, послушать, о чем говорят, для проверки общего настроя — не трусят ли, все-таки завтра у них первый бой. Выждав минут десять, я тоже подался наружу и, побродив по лагерю, незаметно свернул в лесок. Плутал долго — ночью все не как днем, а факел брать нельзя, никто не должен видеть. Лишь через час, не раньше, удалось отыскать вербу и срезать с нее веточку. Но вернуться успел до появления в шатре своего стременного, и мое отсутствие осталось для него незамеченным.

А поутру я, вызвав к себе священника вместе с Воейковым и Жеребцовым, заявил, что мне снова было видение.

На сей раз Исус был какой-то грустный. Я его спрашиваю, отчего он опечален, а Христос в ответ: ведаю, будто решил ты остановиться и ожидать иного часа, а потому скорблю по душам христианским, кои окажутся загублены за те дни, что ты медлить станешь, с места не трогаясь.

Я ему: «А не грех ли это? Ведь получается, ратиться придется в ночь на Вербное воскресенье». Он же строго погрозил пальцем и напомнил: «Забыл, яко я сказывал, когда меня вопросили, можно ли исцелять в субботу. И я сказал им на то: „Кто из вас, имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет ее и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы! Посему можно в субботы делать добро“. А ты, князь, хоть и вознамерился учинить злое, но во имя доброго, ибо надобно не мешкая отсечь перст зловонный, дабы он гниением своим не поразил прочие. И помни, не человек для субботы, но суббота для человека».

Привожу, разумеется, смысл, а не как говорил на самом деле, ибо дословную цитату тяжко выговорить, а о прочтении ее, и тем паче уразуметь, что она означает, нечего и думать. Я сам зубрил высказывание Христа не меньше десяти минут, да еще мысленно повторял, пока бродил по лесу, ну и с утра раз пять.

Слушал меня Никон настороженно, взирая эдак исподлобья, хотя по всему видно — колеблется. Пришлось дополнить. Дескать, Христос перед своим вознесением на небо добавил еще кое-что. «Если ты, князь, не станешь мешкать, сказываю тебе, что души погибших ратников унесу с собой в царствие небесное, и адовы мучения не коснутся их, поскольку погибнут они за дело праведное да за истинную веру. Но о них ты не печалься. Окажется таковых немного, ибо пришлю я тебе архистратига Михаила, кой незримо пойдет впереди твоих ратей, вселяя страх в твоих ворогов и отвагу в сердца православных ратников. А что до Вербного воскресенья, то повелеваю тебе отслужить благодарственный молебен в храме оного архангела, кой стоит в граде Оденпе, ибо не начнется еще обедня, как ты в нем окажешься. Да чтоб ты уверился в моих словах, вот тебе от меня благословение для всего твоего пресветлого воинства». И с этими словами положил подле меня ветку вербы.

— Просыпаюсь я в смятении, то ли правда он мне явился, то ли дьявол искушает, ан глядь, веточка-то, вот она, и впрямь лежит, наяву, — подвел я итог, протягивая ее священнику.

Никон бережно принял ее в свои трясущиеся от волнения руки и безмолвно опустился на колени. Губы беззвучно шевелились. Я не торопил. Более того, и когда он поднялся с колен, я не стал предлагать ему отринуть сомнения. Наоборот, предоставил ему самому принять окончательное решение и задумчиво поинтересовался, как он сам думает — искушение то было или…

— Мыслю, на таковское диавол не осмелится, — строго ответил священник. — Не позволил бы ему всевышний лик Христа на свою поганую рожу натянуть. Посему ступай смело, княже. — И перекрестил меня.

Фу-у, управился, можно приступать к практическим делам. Итак, вначале обоз. Ему надлежало подъехать к Оденпе со стороны Речи Посполитой, а это немалый крюк, следовательно, его отправка в первую очередь. В качестве охранников я подкинул «купцам» половину спецназовцев. Им вместе с «купчишками» надлежало ближе к полуночи угостить караульных, присматривающих за лошадьми, винцом из фляжек, которые Резвана заправила тройной порцией снотворного, а под утро, когда сон самый сладкий, нейтрализовать бодрствующих часовых, буде таковые окажутся, и угнать лошадей. Тихо навряд ли получится, кони непременно заржут, а потому спецназовцы перед угоном должны послать к нам гонца, чтоб известить о начале. Его появление и должно стать сигналом к нашему выдвижению на заранее распределенные огневые позиции.

Атаковать всеми силами было нельзя. Стоит хоть кому-то вырваться из кольца и примчаться с тревожной вестью к Ходкевичу, как гетман немедленно всполошится. Тогда с неожиданным нападением на его войско придется распрощаться, а это крайне нежелательно. Потому пришлось выделить три сотни на дорожные заслоны, отправив их в сторону Юрьева-Литовского. Жаль, но куда деваться.

Для остальных обед был пораньше. Затем послеполуденный сон до самого вечера — ночью поспать не получится. Выдвигаться начали засветло — иначе не успеть. Первая остановка — в пяти верстах, ближе нельзя. Сделав привал, я разрешил подремать — все равно ждать. Сам дождался возвращения разведки, сообщившей, что с прибывшими в лагерь обозниками во главе с Емелей все в порядке, торгуют вовсю. Значит, появление обоза в лагере не вызвало никаких подозрений. Впрочем, оно и понятно — ушлые купцы всегда норовили пристроиться к наступающему войску. Практика обычная, а учитывая, что из-за стремительного продвижения гетмана никакие другие обозы догнать войско не успели, наш встретили на ура — напрасно я беспокоился.

Сама тренировка, как я назвал свою ночную атаку, подразумевая, что основное грядет под стенами бывшего Дерпта, тоже прошла успешно. По прибытии гонца от Засада пешие стрельцы со всех трех сторон стали незаметно приближаться к вражескому лагерю. Едва угоняемые спецназовцами лошади начали ржать, с флангов вперед выступили мои гвардейцы-пращники, и в безмятежно дрыхнувших вояк одна за другой полетели гранаты. Хорошо, я велел забрать с собой все, что заготовили. Той части, что я выделил для Сапеги, хватило еле-еле.

Среди польско-казачьего воинства мгновенно воцарился хаос, а так как атаковали их только с флангов, вполне естественно было ринуться в бега по прямой, в лесок, где царило затишье. Но оно оказалось обманчивым. Не зря ратники моего Второго особого полка, вместе со стрельцами впрягшись в оглобли, катили телеги со всей полевой артиллерией. Подпустив бегущих поближе, Моргун дал команду «Огонь!». Разрывные ядра, начиненные шрапнелью из мелких, но очень острых железных кусочков, врезались в самую гущу бежавших.

Уцелевшие остановились, не понимая, что теперь им делать и куда бежать. И тут буквально через несколько секунд после пушек по весьма удобным неподвижным мишеням последовал первый дружный залп из полутысячи пищалей. Хаос мгновенно усилился. Большая часть бросилась обратно, принявшись бестолково носиться туда-сюда и не видя выхода из западни, в которую превратился лагерь. Меньшая все-таки попыталась пойти на прорыв, но ее встретил еще один залп. Били в упор, так что до рукопашной дело не дошло — положили всех.

Сапега сделал что мог, собрав подле себя всех уцелевших и изготовившись к сабельному бою, но не тут-то было. Несмотря на, казалось бы, полный разгром, я не считал нужным торопить события, и вплотную никто из стрельцов и гвардейцев к лагерю по-прежнему не приближался, продолжая стрелять с безопасного расстояния. Благодаря ярко пылающим палаткам было светло как днем. Ответные выстрелы раздавались, но беспорядочные и малочисленные, ибо у подавляющего большинства попросту опустились руки. У большинства, но не у тех, кто собрался возле ротмистра. В этом я убедился, когда в небо взлетела красная сигнальная ракета, мы прекратили стрельбу, и я в наступившей тишине предложил всем уцелевшим сдаться в плен, но в ответ услышал… Впрочем, цитировать не стану.

— Фу, как грубо, — разочарованно сказал я. — Дубец, валяй зеленую.

Та взлетела, и вновь началась стрельба. Я выждал еще десять минут и вновь распорядился запустить красную. На сей раз послушались все, но первыми по моему требованию пошли сдаваться именно те, что стояли подле Сапеги. Правда, без ядовитых комментариев с их стороны все равно не обошлось — шляхетский гонор требовал выхода. Чего я только не услышал в адрес подлой москвы. «Пся крев», пожалуй, самое безобидное. Но бить в отместку самых горластых крикунов строго запретил. Особо негодующих стрельцов охолонил пояснением, что нет ничего слаще для уха воина, чем бессильная брань поверженного во прах врага, а потому ею надлежит наслаждаться, словно победными фанфарами. К моим словам прислушались, а кое-кто и впрямь стал смеяться, находя в польских матюках удовольствие.

Рассвет едва забрезжил, а все уже завершилось, и стрельцы с гвардейцами заканчивали вязать уцелевших. Таковых, как ни удивительно, оказалось изрядно — около полутора тысяч, то есть половина. Я-то думал, что их будет от силы человек пятьсот, а остальные — трупы, но ошибся. Стоило начаться сдаче в плен, как многие из «покойников» сноровисто повставали и двинулись к нам с высоко поднятыми руками. Раненых тоже хватало — около тысячи. То есть погибших насчитали не столь и много — человек пятьсот. Главный командир, Ян Сапега, выжил, хотя и схлопотал пулю в плечо.

У меня же… Очень хотелось бы написать, что не потеряно ни одного человека, но это было бы ложью. Потерял. И не одного — восьмерых гвардейцев. Все из числа пращников. Раненых было вдвое больше, чем убитых. Но в целом получалось, что свое обещание Христос, «появившийся» в моем недавнем сновидении, не просто выполнил, но и перевыполнил. Особенно с учетом того, что у стрельцов, не метавших гранаты, а потому и не подъезжавших близко к вражескому лагерю, а паливших с безопасного расстояния, погибших вообще не имелось. Раненые — да, с дюжину набралось, но и только.

Мы отслужили и молебен, и прочее, что полагалось по случаю победы. Не забыли и про вечерний пир. Но поутру, созвав всех командиров от сотников и выше, я предупредил их, что это всего-навсего тренировка. У Сапеги под рукой имелось от силы тысяча шляхтичей и две — казаков. Зато у Ходкевича вдвое больше этой самой шляхты, да вдобавок около полутысячи действительно хороших вояк из бывших телохранителей Дмитрия. Ну и про пушки тоже не след забывать. Если он успеет их развернуть в нашу сторону, получим мы по самое не балуй. То есть впереди нас ждет баталия куда серьезнее.

— А дух боевой? — напомнил Воейков. — Опосля вчерашнего народец за тобой, князь, хошь к черту на рога попрет.

— Верно! — поддержал его Жеребцов. — Я, признаться, когда меж костров ходил да россказни твоих людишек про князя Удачу слушал, не до конца им верил, а ныне иное. И впрямь зрю, что енто кому иному по уши, а тебе, удалому, все нипочем, и по колено не замочишься.

— А у Федора Константиныча завсегда так, — негромко пробасил Мичура. — Либо петля надвое, либо шея прочь…

Прочие сотники-гвардейцы одобрительно загомонили, дружно подтверждая истинность его слов.

— Веди, князь, — негромко, но увесисто, как припечатал, подвел итог Зомме.

Так я и не понял — получилось у меня настроить народ на серьезный лад или нет.