Глава 29

Урок хороших манер

На сей раз вместе со мной ехал и тот самый подьячий Короб, которого я выдернул из Буй-городка. Поначалу я усомнился в его честности и попробовал сам вникнуть в записи, но спустя час пришел к выводу, что и впрямь мужик Алехе попался на удивление честный, а если он все-таки жулик, то весьма ловкий – уличить хоть в одном исчезнувшем в безвестном направлении рубле мне его так и не удалось.

Отчаявшись, я небрежным тоном поинтересовался, где там у него хранится казна, после чего извлек из распахнутого сундука жменю серебра, пояснив растерянному Коробу, что хочу одарить наиболее отличившихся рабочих, а завтра мне подвезут, и я тогда с ним рассчитаюсь сполна.

– Пересчитать бы для отчету, – робко заикнулся он.

– А кто тебе не дает? – удивился я и кивнул на сундук. – Мне-то некогда, а ты садись да считай. Сколько выйдет, столько мне завтра и назовешь.

Едва я на следующий день заглянул в его маленькую конторку, как он в ответ на мой вопрос «Сколько?» бойко выпалил:

– Пятьдесят пять рублев, семь алтын и три деньги.

Вот тебе и раз! Однако силен мужик. Правда, с моим подсчетом на одну деньгу все-таки не сходилось, но такая ничтожная разница всего в маленькую серебряную чешуйку это все равно что ничего. Стоп! И мне припомнилось, что это мой подсчет неправильный. Ну точно! Когда я вчера вывалил на стол взятое из его сундука серебро, одна монетка упала и угодила в щель между досками, откуда мне так и не удалось ее выковырять. Получалось, что…

Я бросил ему кошель, в котором лежали деньги, взятые вчера у него из сундука.

– Это долг. Но там одной московки не хватает, так что вот тебе вместо нее. – И я снял с пальца золотой перстень.

– Енто заместо сабляницы? – недоуменно переспросил он.

Так, понятно. С юмором у парня проблемы. Ладно, повторим напрямую, чтоб все было предельно ясно:

– Это не заместо – это твой, за добросовестную службу.

Пока он, обалдев от моего аттракциона неслыханной щедрости, разглядывал лежащий возле кошеля перстень, я поинтересовался:

– И какой срок тебе намерили?

Он как-то жалко улыбнулся и прошептал, по-прежнему не сводя глаз с перстня, но так и не коснувшись его:

– Не ведаю, княже. На все воля царевича.

– Значит, пересмотра еще не было? – уточнил я. – А за что ты вообще в острог угодил?

– Сказывали, будто я за деньгой худо следил, – тихо пояснил он.

Я, не выдержав, улыбнулся, поинтересовавшись:

– Так ты что же, ныне встал на путь исправления? Эвон как у тебя все тютелька в тютельку сходится.

– У меня и ранее завсегда все сходилося, – несколько обиженно возразил Короб. – А вот у казначея нашего никогда, потому он меня и повинил в том, что я худо счет веду. Дескать, куда двести двадцать рублев сунул, кои от воеводы получены? А я про них ни сном ни духом. А он тут же воеводе челом на меня ударил. Он и ранее на меня косился, а уж год назад вовсе со свету решил сжить. Хотел я было растолковать, что да как, да куда там. Меня…

Дальше я слушать не стал. Мое пусть и шапочное знакомство с бывшим казначеем и воеводой подсказывало, что они вполне способны на еще и не такие трюки, а учитывая полную безнаказанность, проделывали их грубо, бездарно и совершенно не утруждая себя доказательствами, пускай даже и липовыми.

К тому же припомнились слова Голована, сказанные во время приема воеводской должности: «А кто из подьячих казначейских бога в душе имел – тех в острог, чтоб под ногами не путались. Да их, как я слыхивал, не больно-то много сыскалось. Сказывают, всего-то один и нашелся».

Вообще-то надо было еще тогда затребовать дело этого единственного, но уж слишком много хлопот свалилось на меня, а я тоже не резиновый, и как ни тянись, всего не успеть.

– Да я-то ныне слава богу живу, – заторопился он с пояснениями. – Поначалу и впрямь потомиться довелось, и в голоде, и холоде – все бывало, а таперича по милости царевича да боярина Алексея кажный день и досыта, и в тепле. Вот женку жаль – ей без кормильца да с двумя дитями хошь волком вой. Хорошо матушка подсобляет – то мучицы из селища привезет, то холста с оказией передаст. Ну и соседи тож, бывает, одолжат чуток. Токмо отдавать не с чего, да ништо: выйду – отработаю, а до того авось обождут, они у нас добрые…

Простой, бесхитростный рассказ бывшего подьячего отчего-то взволновал. Наверное, потому что он не ставил целью меня разжалобить, вот только получилось наоборот. Да вид его тоже вызывал невольное желание погладить по головке и сунуть сладенькую конфетку. Узкоплечий, с оттопыренными ушами и с затравленным взглядом, словно ожидающий пинка – эдакая беспризорная дворняжка, которая уже повидала от жизни всякого худа и теперь ничего хорошего для себя не ждущая. Лет ему было уже двадцать пять, но выглядел он из-за своего небольшого росточка и худобы не больше чем на двадцать.

– Ты вот что, – оборвал я его на полуслове. – Когда и кому тебе предстоит что-либо выплачивать в ближайшие дни?

– Чрез седмицу артель мужиков заявится с бревнами, не ранее, а до того вроде бы никому, – пожал плечами он.

– Понятно. Значит, так. Для начала запиши в расходную книгу, что ты выдал князю Мак-Альпину пятнадцать рублей.

Он послушно кивнул и взялся за перо.

– Теперь слушай дальше. Завтра мне уезжать, поэтому сундук опечатаешь и сдашь под охрану, – распорядился я. – Есть у тебя на примете надежный человек, чтоб счет знал?

Короб ненадолго задумался, после чего согласно кивнул, но тут же взмолился:

– А можа, я тут останусь?

– Ты что, не хочешь обратно в Кострому? – удивился я.

– Дак ведь ежели бы домой, а то сызнова в острог, – жалко улыбнулся он. – Ныне там, конечно, иные порядки, токмо…

– Кто тебе сказал про острог? – хмыкнул я. – Чай, я не зверь, так что по прибытии отпущу тебя домой… на два дня. А на третий день явишься ко мне в терем. Все понял?

– В терем-то на кой? – не понял он. – Али… дозволишь… сызнова сюда.

– Не дозволю, – отрезал я. – Поедешь служить в Москву казначеем при Освященном Земском соборе всея Руси. Жалованье тебе пока буду платить рубль… в месяц.

– Скока?! – уставился он на меня своими телячьими глазами.

– Мало? – поинтересовался я.

Словесного ответа не последовало. Он молча замахал на меня руками, но спустя секунд десять Короба все-таки прорвало и он радостно завопил:

– Что ты, княже! Да я на енти деньжищи… Да я тебе верой-правдой! – И вдруг осекся на полуслове, умолк, лицо его сразу как-то поскучнело, и он медленно произнес: – А ты не запамятовал, княже? Я ить острожник.

– Острожникам в столице действительно делать нечего, – согласился я. – Там своих хоть отбавляй. Посему я по приезде в Кострому, пока ты будешь отдыхать дома, займусь пересмотром твоего дела. И поедешь ты в Москву только после того, как подтвердится твоя невиновность. Вот потому-то пока на первый год жалованье лишь двенадцать рублей. А на второй, коли будешь трудиться так же хорошо, увеличу. Все понял?

Он быстро-быстро закивал. Странно, вроде я достаточно ясно все сказал, а вот судя по глазам…

– Точно все? – переспросил я, вставая и направляясь к выходу.

– Окромя пятнадцати рублев, княже, – догнал меня его ответ у самой двери. – Забыл ты их взять.

– Это тебе, – пояснил я. – Москва деньгу любит, так что десять – подъемные и плюс жалованье вперед за пять месяцев.

– Как?! – ахнул он.

– Ты ж сам говорил – жена у соседей занимает, – напомнил я. – Вот и раздашь долги по приезде… Но поедешь пока один и временно будешь жить прямо там же, в Запасном дворце, а потом, когда народец разъедется, не спеша подыщешь домишко, купишь и ближе к лету перевезешь семью… А вот руки целовать не надо, не люблю! – прикрикнул я на него.

Короб испуганно отшатнулся и преданно, по-собачьи уставился на меня. Рот его открывался, но что-либо произнести у него так и не получилось – только невнятное мычание вперемешку со всхлипываниями.

– И реветь тут нечего, – добавил я, смягчив тон. – Богу-то молился за свое избавление?

– Ка… кажную ночку, – продолжая всхлипывать, ответил он.

– Тогда считай, что господь услыхал твою молитву и повелел прекратить твое испытание, – улыбнулся я.

– А-а…

– А я лишь исполняю его повеление, – «очень скромно» пояснил я.

Вера словам подьячего у меня была, но на всякий случай я по приезде в Кострому все-таки посмотрел острожные списки – интересовала формулировка. Оказалось, воевода даже не удосужился подвести грамотную базу под арест. Было написано кратко: «Со слов казначея и по повелению воеводы за превеликую покражу».

И все. Не вписали ни конкретную сумму «превеликой покражи», ни из каких денег Короб ее извлек, ни… Вообще ничего. Отсутствовали и протоколы допросов бедолаги. Просто мужика взяли и сунули в острог согласно воеводскому повелению.

Беспредел – иного слова не подберешь.

Приобретя столь неожиданным образом казначея – ну нет у меня доверия московскому приказному народу, – я уже по дороге в столицу ввел Короба в курс новых обязанностей. Заодно мне удалось прикинуть очередность вопросов, которые предстояло решать народным избранникам на первой сессии.

Мой расчет времени в пути оказался точным, и я благодаря тому, что выехал на сутки раньше – мало ли что может приключиться, – прибыл в Москву уже к вечеру пятницы, тогда как торжественное открытие собора предстояло в воскресенье. Впрочем, на первый день было намечено только что-то типа ознакомительного заседания, поскольку после воскресной обедни и молебна до вечерней службы оставалась всего пара часов, не больше.

Багульник и строители не подвели. Набережная палата была переоборудована в точном соответствии с моими требованиями. Да и с Запасным дворцом они постарались на славу. Правда, на мой взгляд, нары, которые в срочном порядке сколотили и поставили в нескольких комнатах, изрядно напоминали острожные, да и убранство столовой тоже было весьма убогим. Однако у народных избранников из числа уже приехавших была иная точка зрения. Те, кто согласился на предложенное для ночлега жилье, не только не жаловались на дискомфорт, но и всячески благодарили за заботу, прося передать царевичу их поклоны.

Последнее, кстати, меня настораживало больше всего – слишком много они кланялись, да и не одно это. Лица какие-то подобострастные, угодливые, а в глазах всего два вопроса: «Чего изволите?» и «За что голосовать прикажете?»

Не у всех, конечно. Встречалась и другая крайность – эдакая надменность во взоре, грудь колесом, пузо вперед, словно он не представитель народа, а куда выше – избранник божий. Учитывая, что я предпочел до поры до времени остаться незамеченным, для чего выбрал одежонку попроще, смотрели они так и на своих же будущих коллег по собору, и на меня.

Ишь ты! У самих-то в основном чины – сыны боярские, но форсу у ребяток, как у думных бояр. Мол, мы Рюриковичи.

Хорош Рюрикович – в стоптанных сапогах и с лютой чесночной вонью изо рта.

Ну и как с ними работать – что с первыми, что со вторыми?!

Третья категория – уважительно относящиеся к остальным, но при этом помнившие и о собственном достоинстве – к моему превеликому сожалению, оказалась самой малочисленной. Впрочем, что это я? Слава богу, что она вообще имелась!

А вот со второй, чванной, придется разобраться, и не далее как завтра, пока не начались заседания. Если получится сбить спесь с одного наглеца, авось и прочие слегка поумерят свой форс – уж очень он вреден для дела. И я направился на четвертый этаж, в жилые покои, где принялся прикидывать, как удобнее заняться перевоспитанием.

Идея возникла быстро, так что поутру я не стал менять наряд и, более того, предупредил Дубца, что собираюсь преподнести кое-кому маленький урок хороших манер, поэтому, когда он подоспеет, пусть ни в коем случае не величает меня князем и ведет себя так, будто я не более чем один из депутатов, и все.

– А тогда чего делать-то? Ты ж сам повелел, чтоб я за порядком следил и…

– Вот и делай что велено, – пожал плечами я, скептически разглядывая лапти и штаны с огромными заплатами, предоставленные мне Багульником, и размышляя, не будет ли это перебором. – Только не торопясь, то есть не когда начнется, а попозже, когда все закончится или почти закончится. После этого подойдешь, разберешься, кто зачинщик, спросишь у очевидцев, как все было, и примешь меры к тому, кто затеял драку…

В столовой, которой пользовались чуть ли не все, вне зависимости от того, Рюрикович или нет – еще бы, халява, – было не протолкнуться. Места явно не хватало, а кое-кто и вовсе держал миску с хлебовом прямо в руках, прислонившись к стене, но три дальних стола, что у стены, оказались полупустыми. Вместо положенных десяти человек, хотя на самом деле кое-где сидело по дюжине и больше, там вольготно расположились за одним столом семеро, за другим шестеро, а за третьим и вовсе четыре человека, причем никто из них явно не собирался потесниться для прочих. Остальные сами понимали это и, видя нарядные одежды сидящих, к ним и не подходили, догадываясь, какая гневная отповедь их ждет, и не желая позориться.

Некоторое время я наблюдал за сидящими издали. Так и есть. Стоило приблизиться к четверке какому-то бедолаге, как тут же последовал недовольный рык одного из сидевших:

– Пшел вон, деревенщина!

Ну что ж, для надлежащего урока по привитию галантных манер самое то. Прихватив миску, пару ломтей хлеба и ложку, я направился к полупустому столу.

– Дозвольте, господа хорошие, близ вас примоститься? – робко попросил я у сидящих.

Один, ближний ко мне, зеленоглазый, хмуро оглядел меня и недовольно скривился. Ну да, стараниями Багульника вид самый что ни на есть затрапезный, даже ниже среднего. Когда осмотр дошел до ног, недовольство на лице сменилось презрением – заплатанные штаны и лапти ему явно пришлись не по вкусу.

– Ты чьих будешь? – осведомился сидящий напротив первого, с носом как картошка.

– Костромские мы, – почти честно ответил я.

– Из каких? – поинтересовался третий, с небольшой, аккуратно подстриженной бородой и пышными усами, сидевший подальше, на противоположном краю.

– Из люда служилого, холоп ратный государю своему.

– Тады пшел отсель! – процедил сквозь зубы зеленоглазый, придя наконец к выводу, что я недостоин.

– А государь Дмитрий Иоаннович сказывал в своих грамотках, что на соборе несть никаких сословий и все равны меж собой: от сынов боярских до смердов и от ратных холопов до воевод, ибо должно им без мест пребывать, – вежливо напомнил я. – Так пошто гонишь, господин хороший? Али не зришь, что боле сесть негде?

– Стоя пожрешь! Чай, невелика птица, – проигнорировал государев указ Картофельный Нос и рявкнул на подошедшего следом за мной мужика: – А тебе чего здесь?!

– Да поесть, – пожал плечами тот и невозмутимо заметил: – А сей ратный холоп дело сказывает. Али до вас государев указ не касаем?

Я оглянулся и безошибочно определил – третья категория. Да и по виду заметно – одежда неброская, но приличная. То ли купец, то ли из зажиточных ремесленников, но в любом случае себе цену знает.

– Ну тебе еще куда ни шло, – хмыкнул зеленоглазый и чуть подвинулся, высвобождая самый краешек лавки. – Вон, присядь подле. А ты, – это он уже мне, – пошел вон! Я десять раз повторять не люблю.

– Негоже так-то, – вступился за меня стоящий сзади. – Тута сторонних людишек нет. Ежели мне народ доверил, то и ему тако же. Опять же и места нам обоим хватит, да еще и останется.

Точно третья, причем из редких – не просто уважает себя и других, но не боится вступиться, если надо. Учтем, возьмем на заметку. А этих двоих попробуем перевоспитать, если, конечно, это возможно.

– Тогда пошли вон оба, – лениво подытожил Картофельный Нос.

– Не гони, Митрофан Евсеич, – откликнулся пышноусый. – Мы уж эвон, завершаем, а мест и впрямь нехватка. Да и ты охолонь, Данила Вонифатьич, – махнул он рукой другому. – Коли и его сочли нужным избрать, стало быть, чего уж тут. Опять же государев указ имеется.

– Дак нешто можно тако свою честь унизить?! – взвился на дыбки зеленоглазый, которого назвали Данилой Вонифатьичем. – Чай, мы с тобой, Петр Иваныч, оба из князей Горчаковых, потому не след нам со всякой рожей рядышком сиживать. – И надменно осведомился, повернувшись ко мне: – Вон тот, за тобой, пущай с краю присядет, а ты и так сожрешь. Чай, слыхал, яко сказывают в народе: «Гусь свинье не товарищ»?

– Тогда и мне с вами сидеть не след, – проворчал мужик сзади. – Не сяду я поперед – он поране меня подошел.

Так за меня еще и заступаются. Что ж, благодарствуем. Авось как-нибудь и сочтемся, причем, как мне кажется, весьма скоро. Но для начала первый. Как там его кличут? Кажется, Данила Вонифатьич. Ну-ну, сейчас мы тебя и подкузьмим.

– Дак ведь я такой гусь, что мне рядом с любой свиньей присесть незазорно, – простодушно улыбнулся я.

– Енто ты мне, рыло немытое?! – возмутился Вонифатьич.

– Ну а кому ж еще, – пояснил я и, не глядя, попытался поставить миску позади себя на соседний стол, но кто-то услужливо перехватил ее на полпути. Смотреть, кто именно, времени не было, потому что вот-вот должно было начаться самое интересное. – И промахнулся ты, господин хороший – помылся я ныне. А что рожей не вышел, так матушка таким родила. Зато по твоему рылу сразу видать, что ты не простая свинья, но благородных кровей. Да и по товарищу твоему тоже.

Они дружно вскочили с лавки, а вот с ударом Картофельный Нос, то бишь Митрофан Евсеич, немного притормозил. Очевидно забыв, что оружие было велено сдавать на входе, он машинально начал шарить у своего левого бока, так что атаковал он меня лишь несколькими секундами позже, когда Данила Вонифатьич уже врезался в стенку, а его засапожник был в моих руках.

Самого Евсеича я тоже не бил – просто присел, когда его кулак пролетел надо мной, и слегка помог отправиться следом его владельцу. А уж то, что он свалил в падении стол за моей спиной, то не моя вина. Летать надо было учиться. Ну и приземляться тоже.

Ага, вот и гвардейцы, призванные бдить за порядком. Впереди всей пятерки мой стременной, сурово хмурящий брови и старающийся сдержать улыбку. Кстати, плохо старается, все равно заметно.

– Та-ак, – зловеще прошипел Дубец, честно выполняя мое распоряжение и не собираясь признавать меня. – Кто затейник сего?

– Он, – простонал Данила Вонифатьич, тыча в меня пальцем.

Митрофан Евсеич молчал. Ему было не до того. Видать, здорово приложился об стол.

– Не он, – твердо произнес мужик сзади, оказавшийся весьма расторопным и успевшим посторониться, когда я помогал ребяткам отправиться в полет. – Он их даже ни разу не ударил – сами на стены со столами набрушились, егда на него налетели, а он лишь подвинулся.

Моя миска находилась в его второй руке. Значит, вот кто у меня ее перехватил. Ну что ж, спасибо за помощь.

– За стол свой не пущали, вот… – И мужик принялся честно рассказывать, с чего все началось и как развивались события.

– Да что ты его слухаешь-то?! – возмутился Данила. – Ты лучше глянь на него как следовает. Его ж враз видать, что из татей. Тамо в Костроме все таковские. Эвон, даже воевода ихний и тот ныне в чепях в остроге государевом, а что уж до прочих сказывать. – И его палец вновь устремился в мою сторону. – Ентот меня словесами облыжными поливал, кои терпеть честному человеку невмочь, вот я и…

– Кто еще видал али слыхал? – повернулся Дубец к сидящим за соседними столами.

В ответ тишина. Понятно – первая категория. Хотя нет, все-таки один человек встал. Экий битюг. Такого завалить с первого раза навряд ли получится.

– Парень сей токмо ответ дал достойный, – пробасил он, обращаясь к Вонифатьевичу. – А до того ты его всяко непотребно величал. Да не я один таковское слыхал, но все. Чего молчите-то, люди добрые? Нешто не зрили, яко оно все завертелося?

Ну наконец-то загудели, сдержанно подтверждая мою невиновность. Ишь ты, без пинка никак. Впрочем, лучше поздно, чем никогда.

– Дак ведь енто ж!.. – ахнул кто-то поодаль, привстав и всплеснув руками.

А вот это в номер нашей цирковой программы не входило, поскольку сей костромич знал меня весьма хорошо, так что мог все испортить. Еще бы меня не признать Охриму Устюгову, коли я был главным заказчиком маскхалатов, которые он честно и добросовестно шил всю осень. Бойкого и языкатого портного, насколько мне известно, собравшийся ремесленный люд выбрал чуть ли не единогласно, и теперь он явно не собирался молчать.

Увы, но его предупредить я забыл – просто не до того было. Вот сотнику Лобану – вон он сидит, рядом с портным – я сказать успел, а про портного выскочило из головы.

– Цыц! – грозно рявкнул Дубец, тоже мгновенно узнав ахнувшего и сообразив, как нужно поступить. – Али ты мыслишь, что я без тебя ослеп да ничего не вижу?!

– Дак… – еще попытался вякнуть Охрим, но сообразивший Метла потянул его за полу, усаживая на место, и принялся быстро-быстро что-то втолковывать на ухо.

Ясно, тут все в порядке, больше не пикнет.

– Без вас зрю, что коль затеялись драться енти двое, стало быть, и главная вина на них. Что ж, по государеву повелению на первый раз кара известна, а посему… – Дубец шагнул в сторону, уступая место четверке дежурных гвардейцев.

Пока выволакивали Митрофана Евсеича, тот только мычал, с трудом соображая, кто он, где он, и тупо ворочал головой, не понимая, куда его. Зато Данила Вонифатьич орал за двоих. Там было все – и пламенные слова о поруганной чести, и призывы остановиться, ибо он князь, и отчаянные вопли вступиться за него, как за родича, обращенные к Петру Иванычу, на которые тот отреагировал несколько странно.

– Коль виноват, так отвечай, – бросил он Даниле и вполголоса проворчал: – Тоже мне родич сыскался.

– Но то первая вина, – грозно продолжал между тем мой стременной, – а есть и вторая, для прочих участников драки. Так что, точно ли ентот не бил? – Он бесцеремонно ткнул в меня пальцем.

– Да не было драки, стрелец, – впервые раскрыл рот четвертый из сидящих за столом. – И он их и впрямь не бил. Верно мужик сказывал, – кивнул он на стоящего позади меня. – Те сами налетели, а он лишь подвинулся.

– Тогда трапезничайте далее, – невозмутимо пожал плечами Дубец и направился к выходу, контролировать процесс предстоящей экзекуции, которая заключалась в троекратном опускании человека в сугроб, причем головой вниз.

Вроде бы и не больно, но в то же время и не очень-то приятно, а для благородного сословия вдобавок еще и унизительно. Поначалу Дмитрий предложил всыпать нарушителю порядка и установленных правил плетей, но я сразу спросил его: а что, если провинится какой-нибудь князек, пусть даже из самых что ни на есть захудалых? А ведь наказание должно быть одинаковым для любого из прибывших на собор.

Разумеется, всяких глупостей о том, что депутат есть лицо неприкосновенное, я ему говорить не стал, считая это на самом деле ерундой – виноват, так отвечай по закону, который один для всех, но заметил, что от телесных наказаний в отношении народных избранников надо бы воздержаться. Одно дело – в тюрьму, острог или на плаху, если он этого заслуживает, и совсем другое – публичное оскорбление в виде бичевания. Опять же и без суда такое не годится – сам издал соответствующий указ, а если через суд – дело долгое.

Словом, возобладал разумный подход, и было решено на первый раз троекратное макание в сугроб, на второй – пятидневная холодная (что-то вроде карцера с трехразовым питанием – по вторникам, четвергам и субботам). Если и это не угомонит, то после третьего раза следовала отправка домой в сопровождении надежной стражи и публичное оглашение государева указа, пеняющего местному народцу, что уж больно худ сей избранник, не имеющий никакого вежества, и с наказом избрать иного.

– А ты скор на расправу, – сдержанно похвалил меня Петр Иванович, вставая с лавки. – Чай, Кострома далече, а у меня поместья куда ближе к Москве. Правда, ныне что в Шацке, что близ Воронежа неспокойно, зато есть где такому лихому вояке сабелькой помахать. Так что, пойдешь ко мне на службу? На два, нет, на три целковых больше платить стану.

– Али ко мне, в Новгород-Северский, – встрял в разговор четвертый, который был одет даже чуточку наряднее Петра Ивановича. Во всяком случае, на его кафтане золотое шитье шло не только по обшлагам рукавов и по вороту, но и вниз, по всей груди. – У меня, чай, простору куда боле, да и оказий сабелькой помахать тоже с избытком.

– Не след так, Михайла Борисыч, – укоризненно заметил князь Горчаков. – Я первый сего молодца на службу зазвал. Ты, конечно, окольничий, токмо перебивать людишек негоже.

Тот в ответ лишь развел руками, давая понять, что он не претендует на первоочередность, и вообще пусть сей молодец выбирает сам.

– Деньгой меня и без того не обижают, – пояснил я. – Да и навряд ли Федор Борисович отпустит.

– С твоим боярином я уговорюсь, не сумлевайся, – заверил меня князь. – Лишь бы ты сам согласие дал.

– Не люблю я хозяев менять, – вежливо отказался я. – Непривычен.

– Ну как хотишь, – несколько разочарованно вздохнул Горчаков, а вот Михайла Борисович, который окольничий, оказался иного мнения и, вылезая следом за Петром Ивановичем из-за стола, ободрил:

– Хвалю! Для совести оно и впрямь лучше, когда одному все время служишь.

– Тебя как звать-величать? – осведомился усевшийся напротив меня мужик.

– Федором, – коротко ответил я.

– Ну а меня, стало быть, Кузьмой кличут. С Нижнего Новгорода я. Да ты ж сам с Костромы, так что бывал, поди, в наших краях.

– Не доводилось, – проворчал я, приступая к наваристой похлебке.

– А коль судьба занесет, непременно загляни. Я там недалече от самого града живу. А чтоб долго не искать, ты на торгу спроси, где, мол, мясная лавка Кузьмы, сына Минина, дак тебе всяк покажет.

От неожиданности я поперхнулся и закашлялся…